В чужом доме

1

Утром первого октября 1937 года Жюльен Дюбуа проснулся задолго до рассвета. Некоторое время он лежал неподвижно, глядя в темноту широко раскрытыми глазами; потом приподнялся, опираясь на локти. В ногах у него потянулась разбуженная кошка. Он услышал, как она царапает когтями по одеялу.

— Мун, — прошептал он, — иди сюда… Иди сюда, Мун.

Кошка умывалась. Он позвал ее еще раз. Она неторопливо подошла и улеглась на животе у Жюльена. Он погладил ее, и она сразу же принялась мурлыкать. Ее равномерное мурлыканье было единственным, что нарушало тишину комнаты. Порой из сада, сквозь ставни окна, доносилось шуршание листьев. Где-то вдали несколько раз просвистел паровоз, потом опять наступила тишина. Укладываясь снова, Жюльен потревожил кошку. Она спрыгнула с кровати и, должно быть, прошлась по комнате. Он услышал, как она вскочила на кресло, у которого одна ножка была короче других. Не задерживаясь там, она прыгнула на подоконник и стала скрестись в ставень. Жюльен встал и на цыпочках подошел к окну. Еще раз погладил кошку, она, ласкаясь, потерлась о его руку.

— Удираешь? Тебе наплевать, что я уезжаю, — пробормотал он. — Ладно. Беги.

Он тихо отодвинул задвижку и толкнул оконную створку.

Мун сразу же выпрыгнула, мальчик высунулся наружу, пытаясь ее разглядеть, но в саду было еще совсем темно. Небо едва начинало бледнеть за лесом около Шо. Справа смутно вырисовывалась железнодорожная насыпь.

Стоять на полу босиком было холодно. Жюльен ощупью нашел свои ночные туфли и стал одеваться.

Вскоре за перегородкой заскрипели половицы, и под дверь просочилась полоска света. Мальчик вышел из комнаты.

В кухне дядя Пьер накачивал спиртовку. Его длинное костлявое тело было согнуто пополам; надо лбом, в такт движениям, колыхалась прядь седых волос. Не прекращая своего занятия, он посмотрел на Жюльена и усмехнулся.

— Ну, малыш, — сказал он, — ты не проспал!

Жюльен подошел ближе. Дядя Пьер выпрямился, расправил пышные, пожелтевшие от табака усы, наклонился и поцеловал племянника.

— Выпьешь со мной глоток кофе, пока тетя подогреет завтрак? Черт побери! Ты ведь с сегодняшнего дня мужчина и имеешь полное право выпить чашку кофе! — усмехнулся дядя Пьер, увидев, что мальчик медлит с ответом.

Он достал из кармана большую медную зажигалку, поджег фитиль, пропитанный бензином, поднес ее к спиртовке — и тотчас же с шумом вспыхнуло голубовато-розовое пламя. Жюльен вышел набрать воды у колонки. День понемногу занимался, и ветер, казалось, усиливался. По двору летели сухие листья, стремительно пересекая полосу света, падавшую из окна. Когда Жюльен вернулся на кухню, кошка вошла вместе с ним и стала тереться о ноги дяди Пьера, который уже сворачивал свою первую сигарету.

— Ну как, Мунетта, — сказал он, — всласть набегалась?.. Распутничала всю ночь, а теперь небось проголодалась. Ах ты, негодница, негодница!

Густой бас дяди Пьера ласково гудел. Подняв голову над раковиной, Жюльен посмотрел на дверь своей комнаты и тихо сказал:

— Кошка была со мной.

Усы дяди Пьера раздвинулись в улыбке.

— Ты в конце концов получишь нахлобучку. В кровати, верно, полно шерсти.

— Когда тетя увидит, я буду уже далеко.

— Черт возьми! Значит, опять мне придется отдуваться. Она снова станет пилить меня, что вечно, мол, мы с тобой возимся со всякой живностью.

Склонив голову набок, чтобы не опалить усы, дядя Пьер зажег сигарету. Тем временем кофе сварился. Он налил себе и мальчику.

— Сейчас только начало шестого, — сказал он. — Мы бы с тобой успели прокатиться по реке, прежде чем ты тронешься в путь.

— Думаешь, успеем?

Жюльен произнес эти слова прерывающимся голосом, с таким волнением, что дядя невольно рассмеялся.

— Над чем это ты смеешься с утра пораньше? — спросила тетя Эжени, входя на кухню.

Дядя Пьер отпил глоток кофе.

— Я ему предложил сесть в лодку и съездить со мной под мост половить напоследок рыбу, — пояснил он. — Времени у него хватит, но он страшно боится опоздать!

— И мальчик прав, — сказала она. — Если он опоздает в первый же день, это произведет дурное впечатление.

Дядя Пьер только пожал плечами. Тетя Эжени увидела две чашки кофе и спросила:

— Зачем ты даешь ему черный кофе? Ты же знаешь, что в доме есть молоко. Подогреть нетрудно! И чего вы так торопитесь!

— Когда человек идет на работу, — ответил дядя Пьер, — он уже настоящий мужчина. А мужчина всегда по утрам пьет кофе.

— Какой же он мужчина в четырнадцать-то лет!

— Не смеши меня! Через неделю он будет лакать вино стаканами и сворачивать козьи ножки.

— Замолчи, старый дуралей! Ты просто рехнулся!

Тетя Эжени, кажется, начала сердиться не на шутку. Жюльен улыбнулся дяде Пьеру, тот подмигнул ему, зажег потухшую сигарету и выпалил:

— А чего мне молчать! Через недельку он будет делать все, что ему заблагорассудится. Вот пойдешь ты как-нибудь в субботу в Доль за покупками. Поднимешься до конца улицы Арен и увидишь, чего доброго, как он выскакивает с улицы Коллеж-де-Ларк, знаешь, той, что ведет к дому…

Тетя Эжени прервала его:

— Пьер, я тебя не понимаю! Ведь если бы кому-нибудь взбрело в голову говорить так с твоим сыном, когда ему было столько же лет, сколько Жюльену, тебе бы, наверно, это не понравилось!

— К четырнадцати годам твой сын наверняка уже не был девственником.

Тетя Эжени ничего не ответила. Она лишь так передернула плечами, что взметнулись ее длинные темные волосы, кое-где тронутые сединой, и отошла.

— Ты дала кошке молока, пока оно еще не нагрелось? — спросил дядя Пьер.

Она подошла к спиртовке и налила молока в блюдце Мун, потом, убавив огонь под кастрюлей, вернулась к раковине. Там она стала причесываться, смотрясь время от времени в зеркальце, помещавшееся на полке рядом с блестящими эмалированными кастрюлями, выстроенными в ряд.

Дядя Пьер кончил курить, встал, бросил в печку окурок и направился к шкафу; он вынул оттуда бутылку вина, хлеб и небольшую овальную миску, которую поставил на стол. Как только он снял с нее крышку, разнесся острый запах сырого лука и петрушки, заглушив теплый аромат кофе и молока, наполнявший кухню. Кошка отвернулась от своего блюдца и прыгнула на стул. Положив передние лапы на край стола, она с жадностью принюхивалась к содержимому миски. Дядя Пьер бросил на жену быстрый взгляд, — зажав шпильки в зубах и высоко подняв руки, она скручивала волосы в пучок; тогда, не произнеся ни слова и усмехнувшись в усы, он пальцем показал племяннику на миску. Жюльен нерешительно смотрел на дядю, затем перевел взгляд на кошку, которая боязливо тянула лапу по клеенке, и, наконец, утвердительно кивнул головой; дядя Пьер отрезал два ломтя хлеба. Склонившись над миской, он вынул оттуда маленького леща, придерживая его большим пальцем и кончиком ножа; обождав, пока с него стечет соус, он положил рыбку на хлеб. Жюльен последовал его примеру, разломив, как и дядя Пьер, свою рыбешку: из нее вытекал сок с пряным запахом, быстро пропитавший белый хлебный мякиш. Мальчику трудно было проглотить первый кусок, но он подавил гримасу: дядя Пьер следил за ним, сощурившись и весело поблескивая глазами из-под густых бровей.

Когда тетя Эжени подошла к ним, она лишь всплеснула руками и бессильно опустила их на передник, проворчав:

— Зря, значит, я кипятила столько молока.

Она налила себе полную чашку, присела к столу и принялась быстро пить, не глядя на них. Они бросали рыбьи головы кошке, а та грызла их, примостившись возле плиты. Жюльен неторопливо жевал, поглядывая на подмигивавшего ему дядю Пьера. Через некоторое время тот спросил:

— Ну, каково?

Ему ответила тетя Эжени:

— Хорошо еще, если мальчишка не заболеет от того, что прямо спросонок наелся таких острых вещей!

— Но ведь он же их ест не впервые!

— Но не за завтраком!

Дядя Пьер обратился к мальчику:

— А что, сейчас это хуже, чем в обед?

— Сейчас, пожалуй, еще вкусней!

У дяди Пьера весело блеснули глаза. Тетя Эжени допила молоко, встала и направилась к раковине вымыть чашку. Дядя Пьер налил себе стакан вина и спросил Жюльена:

— Хочешь?

На этот раз она взорвалась. Даже не вытерев рук, бросилась к ним, крича:

— Ну, это уж слишком! Можно, конечно, иногда пошутить, но всему есть предел. Перед отъездом поить ребенка вином! Нет, честное слово, ты просто спятил!

— Говорю тебе, что через час он уже сможет пить, сколько захочет, и ты не будешь торчать у него за спиной…

— Хотела бы я посмотреть на это!

— В том-то и дело, что посмотреть тебе больше не удастся!

— Если он наделает глупостей, я все равно узнаю и тут же напишу его матери, чтобы она приехала и забрала его.

Она, казалось, не на шутку рассердилась. Ее крупное, с редкими морщинами лицо приняло непреклонное выражение. Дядя Пьер не стал спорить. Жюльен выпил стакан воды, чуть подкрашенной вином, и поднялся из-за стола.

Дядя Пьер уже вышел и открыл сарай. В кухню вбежала Диана, виляя хвостом, который так и бился по ее пятнистым бокам. Она обежала кухню, обнюхивая все, что попадалось ей на глаза. Мигом вылизала блюдце с молоком и выскочила вместе с выходившим Жюльеном.

Солнце еще не взошло над лесом, но было уже светло. По зеленой глади реки Ду низко стлался туман. Он тянулся длинными лентами, цеплялся за верхушки камышей или же сгущался белыми облачками в маленьких бухтах, окаймленных кустарником.

Жюльен пересек двор и дорогу; дядя Пьер стоял на берегу у лодки, привязанной к колышку. Он смотрел на воду. Дул свежий ветерок. Пахло рекой и сухими листьями. Жюльен глубоко вдыхал эти утренние запахи.

— Через час будет тепло, — сказал дядя Пьер.

Медленно тащился товарный состав. Он прошел мост и удалился в сторону Доля. Черный дым некоторое время висел в воздухе на уровне парапета моста, потом кольцами опустился к воде. Пахнуло паровозной гарью, но ветер тут же все развеял. Поезд был уже далеко.

Дядя Пьер закурил вторую сигарету и, показав на лодку, спросил:

— Хочешь немного покататься?

Жюльен вздрогнул. Вздохнув, он сказал вполголоса:

— Да вообще-то конечно.

— Но, если разобраться, тебе не о чем жалеть. Еще вчера мы смогли урвать целый день. А если бы ты продолжал учиться, то уехал бы в Лон уже несколько дней назад. Ты собирался бы в школу и вернулся бы сюда лишь на будущий год. Ну а теперь ты сможешь приезжать каждую неделю; а летом ведь дни длинные, может быть, выгадаешь время заскочить вечерком, после работы.

Мальчик вслушивался в мерное звучание этого низкого голоса, гудевшего возле его уха. Он смотрел, как рассеивается над водой туман, но мысли его были далеко.

Бывало, прежде, когда каникулы подходили к концу, он усаживался на корму лодки, а Диана клала ему на колени свою морду. И так, укрывшись от всех, он тихо плакал. Он плакал в поезде, когда ехал домой в Лон, а затем в школе, плакал, пряча свои слезы, и, если их видели, ссылался на головную боль.

Но в это утро, застыв на берегу, он без слез смотрел на реку. И постепенно пейзаж начинал расплываться в его глазах, становился зыбким и как бы уходил вдаль.

— Жюльен, дитя мое, ты опоздаешь!

Он обернулся. Тетя Эжени стояла у ворот. Она погасила лампу в кухне, и дом, приземистый и громоздкий, выделялся темным пятном на светлеющем небе.

Жюльен вывел велосипед из сарая и поцеловал дядю Пьера и тетю Эжени.

— Если не сможешь раньше, то жду во вторник утром, — сказал дядя Пьер. — Но, конечно, лучше, если выберешься в понедельник вечером и переночуешь у нас.

Жюльен прошел через двор, тетя Эжени крикнула ему вслед:

— А главное — будь умницей и завтра же вечером напиши маме.

Он обещал и покатил по дорожке. По крутой тропинке взобрался на Фаллетанское шоссе и въехал на мост. На середине моста он притормозил, выпрямился и посмотрел в сторону дома. Под большой липой две маленькие фигурки махали ему на прощание. Рядом с ними виднелась собака.

2

Подъехав к кондитерской, Жюльен поставил велосипед у края тротуара. На стеклянной двери над самой ручкой было намалевано крупными буквами имя владельца: «Эрнест Петьо». Буквы эти, красные и светло-коричневые, производили впечатление увеличенной щегольской подписи. Ниже, более скромно, значилось: «Пирожник-кондитер, телефон 128». В тон надписи была выдержана и деревянная рама витрины — светло-коричневая с красными прожилками. В магазине было пусто.

В глубине витрины, слева, громоздились коробки конфет и шоколада на фоне зеленой бархатной обивки. Посреди красовалась отпечатанная на бристольской бумаге реклама: «Дольские пряники! Только у нас!». В правой части витрины, значительно более просторной и открытой со стороны магазина, был выставлен большой поднос, полный поджаристых утренних рогаликов. Рядом с ним стоял другой, на котором аппетитно разместились маленькие круглые золотистые бриоши.

Не решаясь сразу войти в помещение, Жюльен оглянулся на площадь Греви. Неподалеку женщина в белом фартуке и темной юбке мыла тротуар у входа в кафе. Чуть дальше разговаривали два человека. На противоположной стороне улица, ведущая к центру города, казалось, уходила под землю, теряясь среди близлежащих домов. В нескольких окнах еще горел свет. Из соседней булочной вышел мальчик, неся за плечами корзину с хлебом. Он шел, ссутулясь и болтая руками. Глядя ему вслед, Жюльен пробормотал:

— Когда он дойдет до конца улицы, я войду.

Но мальчик исчез в первом же переулке.

Жюльен по-прежнему стоит неподвижно. Как будто что-то мешает ему шевельнуться. Он неотрывно смотрит на человека, открывающего витрину в части улицы, скрытой полумраком. Человек входит во двор. Он, очевидно, скоро выйдет. Жюльен ждет, но в это время перед ним, за витриной, мелькает светлая фигура. Он поворачивает голову. Какая-то женщина устанавливает на белом мраморе рядом с бриошами блюдо молочных булочек. Это госпожа Петьо. Она пока еще не заметила Жюльена. Низко склонившись и задевая волосами стекла витрины, она раскладывает булочки. Ее длинные проворные руки мелькают от одного края подноса к другому. Кажется, что они ласкают коричневые завитки булочек. На одном из пальцев поблескивает толстое обручальное кольцо. Руки замедляют движение. Сейчас они остановятся. Госпожа Петьо уже приподнимает голову.

Жюльен глотает слюну. Что-то обрывается у него в груди. Он делает шаг, берется за ручку двери и медленно надавливает на нее. Дверь сразу открывается, и раздается звонок.

Госпожа Петьо выпрямляется, и на лице ее расцветает улыбка. Она протягивает навстречу Жюльену свои красивые белые руки.

— А! Вот и наш маленький Жюльен! Ей-богу, милый, вы выросли за этот месяц!

Она смеется. У нее продолговатое, мягко очерченное лицо, тонкое и бледное, как и руки. На скулах, почти у самых висков, краснеют два круглых ярких пятна. Она берет Жюльена за руку и ведет через магазин. Они пересекают чайный салон, где тускло поблескивает зеркальная поверхность столов, отражаясь в полумраке стеклянных перегородок.

— Проходите, милый Жюльен, проходите, дитя мое. Господин Петьо сию секунду займется вами. Проходите, проходите…

При каждом шаге хозяйки ее тяжелая грудь колышется под белым халатом, сквозь расстегнутый ворот которого видна кофточка в розовых цветах.

Вот они в просторной столовой, в которой Жюльен уже был с матерью месяц назад.

Женщина усаживает его у длинного овального стола, покрытого клеенкой в белую и красную клетку. Стол занимает всю середину комнаты. Хозяйка открывает застекленную дверь, выходящую во двор, и кричит с порога:

— Эрнест! Эрнест! Иди сюда, пришел малыш.

В ответ издалека доносится чей-то голос. Женщина захлопывает дверь и возвращается к Жюльену.

— Я говорю «малыш» по привычке, — поясняет она, — хотя вы одного роста со мной. Это хорошо. Да и на вид вы очень сильный. Вероятно, и в самом деле силач! Но для меня, понимаете, все здешние ученики как родные дети.

Она с ним говорит, как с ребенком. То же самое она объясняла месяц назад, когда Жюльен приходил «представляться». В тот день он сидел возле двери, его мать — рядом с ним. Господин Петьо — напротив, госпожа Петьо стояла. Всякий раз, как раздавался звонок в кондитерской, хозяйка смотрела из-за занавески, кто пришел, и возвращалась к разговору.

— Дело в том, — говорила она тогда, — что у нас с мужем нет детей и никогда не будет. Знаете, это ужасно! — Ее голос чуть дрогнул. — Это ужасно! Поэтому привязываешься к ученикам, как к собственным детям, а порой даже больше. Когда они нас покидают — это настоящая драма. Ведь два года — достаточный срок, чтобы их полюбить. Некоторые потом навещают нас, но большинство быстро забывает… Молодежь торопится жить и быстро забывает… А как тяжело не видеть их больше! Право, это очень тяжело.

Жюльену запомнился взволнованный голос госпожи Петьо, когда она это говорила. А сейчас он с ней один. Смотрит на нее. Она стоит у стола, чистит металлические подносы и расставляет их в ряд на клеенке. Замолчав, она трет какое-то пятно на одном из подносов и с улыбкой смотрит на Жюльена. Вдруг лицо ее становится серьезным, глаза округляются, а красные пятна на скулах опускаются книзу. Она кладет тряпку.

— Боже мой! — говорит она. — Я только сейчас сообразила. Ведь, наверное, вы не завтракали, Жюльен?

— Что вы, конечно, завтракал!

— И вы действительно не хотите есть?

— Нет, мадам, благодарю вас.

Красные пятна на скулах вновь поднялись к вискам. Улыбка вернулась на прежнее место, и госпожа Петьо снова берется за тряпку.

Жюльен продолжает ее разглядывать. Особенно внимательно он смотрит на руки. Ему хочется встать, подойти к ней и сказать: «Мадам Петьо, дайте мне тряпку. Грязная работа не для ваших рук».

Госпожа Петьо по-прежнему улыбается, но улыбка ее кажется немного грустной. Жюльен вспоминает слова матери: «Эти люди производят впечатление очень порядочных. Как им тяжело переживать неблагодарность учеников, которые уходят и больше не дают о себе знать. Будь с ними поласковее».

Жюльену хочется подойти к ней и сказать: «Мадам, я вас никогда не забуду, и, после того как окончатся два года учения, я обещаю вас часто навещать. Даю вам слово!»

Но тем не менее он не двигается с места. Хотя в комнате есть часы и блестящий маятник непрестанно качается, время как будто замерло. Жюльен чувствует, что ему тепло и приятно. Два года! Они ведь быстро пролетят, эти два года. А нельзя ли будет еще остаться?

Рывком открылась дверь, и в нее, не входя, просунул голову невысокий, худенький мальчик.

Взглянув на Жюльена, он спросил:

— Это твоя колымага стоит перед магазином?

— Да.

— Пойди поскорее убери ее. Морис сейчас будет мыть тротуар.

Жюльен встал, но женщина остановила его жестом.

— Погодите, милый, погодите.

Потом, повернувшись к мальчику, она нахмурила брови и сказала резко:

— Вот что, Дени. Поставьте велосипед во двор. А если вы боитесь, что это вас утомит, то скажите Морису, пусть он это сделает.

Мальчик хлопнул дверью. На лице госпожи Петьо появилась деланная улыбка.

— Дени уходит сегодня после обеда. Вы поступаете на его место.

Помолчав с минуту, она слегка наморщила лоб, обрамленный блестящими черными волосами. Грудь ее приподнялась от тяжкого вздоха.

— Что касается этого мальчика, — вновь заговорила она, — то мы не огорчены его уходом. Он настоящий хулиган. Прожил у нас до конца учения, но это нам нелегко далось. Мы так долго терпели только из-за его матери. Бедная вдова, отказывая себе во всем, одна воспитала четырех детей, а ведь из них даже самый лучший не стоит веревки, на которой его следует повесить. Бедная женщина!

Она умолкла. Округлила рот, вытянула губы и подышала немного на поднос, потом снова принялась его тереть.

— Во всяком случае, нам так не повезло впервые, — добавила она.

Со двора донеслось журчание воды, льющейся в ведра, затем кто-то прошел в деревянных башмаках мимо двери и вышел на улицу.

— Вчера вечером привезли ваш сундук, — сказала она. — Я угостила возчика стаканом вина. Сундук в вашей комнате.

Снова во дворе послышались шаги, открылась дверь, и вошел господин Петьо. Жюльен встал.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Добрый день, мальчик. Вот так здоровяк! Крепыш, как и подобает жителям Юра!

Господин Петьо засмеялся и похлопал Жюльена по плечу.

— Для своих лет он очень высок, — произнесла госпожа Петьо.

Хозяин обхватил руку Жюльена и пощупал ее.

— Он еще наберется сил, — сказал он. — Работа пойдет ему на пользу.

Господин Петьо, ростом немного ниже Жюльена, был довольно худым, но маленький, округлый животик приподнимал нижнюю часть его белой куртки, и от этого грудь казалась еще более впалой. Его плоское лицо с приплюснутым носом все время было в движении. Когда он смеялся, обнажались два золотых зуба. Две пряди жидких выцветших волос прикрывали блестящую лысину.

— Ну, как там у вас в Лоне? — спросил он.

— Я сейчас не из Лона, — объяснил Жюльен. — Я был несколько дней у дяди в Фаллетане.

— А, да-да, у господина Дантена. Это заядлый рыбак. Я тоже кое-что в этом деле смыслю, но где мне до него! Он знаменитый рыбак!

Хозяин, смеясь, покачал головой, еще раз хлопнул Жюльена по плечу, потом, подталкивая его к двери, вышел с ним во двор и крикнул:

— Морис, Морис!

В глубине двора открылась маленькая дверца и высунулась голова в белой шапочке.

— Он моет тротуар, хозяин.

— Да, в самом деле. В таком случае разберешься сам, — сказал господин Петьо, оборачиваясь к Жюльену. — Поднимешься наверх и войдешь в коричневую дверь. Это спальня. Там увидишь свой сундук. Быстро переодевайся и спускайся вниз.

Жюльен поднялся по каменной лестнице. У двери он остановился и посмотрел во двор; снизу хозяин улыбался ему, сложив руки на круглом животике.

— Ну вот, — крикнул он, — входи и устраивайся!

3

Комната была довольно большая, почти квадратная, с низким потолком, с чистыми стенами, окрашенными клеевой краской, которая местами пузырилась. Жюльен увидел стенной шкаф с тремя выкрашенными в белый цвет дверцами и три железные кровати. Постели были не убраны. На подушках виднелись сероватые отпечатки голов. Через небольшое окно в комнату проникало солнце, и очень светлый пол отражал его лучи.

Жюльен подошел к окну. Оно выходило на покатую цинковую крышу здания, разделявшего два внутренних двора. Высунувшись, он увидел за домами, сбегавшими вниз по склону, рыжеватые верхушки больших деревьев на бульваре Сен-Морис.

Где-то заворчал мотор автомобиля, и половицы слегка дрогнули. Жюльен направился к двери, около которой стоял его сундук, поискал в кошельке ключ, отпер замок и достал синие брюки в мелкую клеточку, белую куртку и белую шапочку.

Быстро застучали по лестнице деревянные подошвы башмаков, дверь отворилась, и вошел высокий темноволосый мальчик. Он был одет в синие штаны и куртку — обычный костюм кондитера. Круглолицый и черноглазый, в шапочке, лихо заломленной на левое ухо, он подошел к Жюльену и улыбаясь протянул ему руку.

— Меня зовут Морис Лоран.

— А меня — Жюльен Дюбуа.

— Я знаю, ты из Лона. Хозяин нам говорил. А я из Безансона. У моих родителей там кондитерская.

Рукава у Мориса были засучены выше локтя, покрасневшие кисти рук совершенно заледенели.

— У тебя очень холодные руки, — сказал Жюльен.

— Я только что мыл тротуар и мокрой тряпкой вытирал вход в магазин. Вода, знаешь, не теплая… Но мне недолго осталось заниматься этой грязной работой.

Он засмеялся.

— Почему ты смеешься? — спросил Жюльен.

— Да ведь с завтрашнего дня ты будешь там вкалывать. Ну ничего, освоишься, и дело пойдет быстро.

Жюльен тоже рассмеялся. Он натянул брюки и стал надевать куртку. Морис остановил его:

— Ты что, шутишь? Никогда не надевай белой куртки для работы здесь. Наденешь, когда будешь ездить в город с поручениями. Напяливай быстро синюю куртку, а остальное пока оставь здесь. В обед Дени заберет свои вещи, тогда ты займешь его шкаф и очистишь свой гроб.

— Что?

Морис со смехом показал на длинный и узкий сундук коричневого цвета.

— Вот этот самый. Когда его доставили вчера вечером, помощник мастера сказал: «Хозяин, нового ученика еще нет, но его гроб уже прибыл». Все очень потешались. В общем верно, очень уж похож на гроб этот твой ящик… Увидишь, помощник у нас весельчак. Его зовут Виктор Брессо. Он славный малый. Из Траво, это совсем близко отсюда. Но он два года работал в Париже, и — вот увидишь — с ним никогда не соскучишься. Мастер наш — тоже неплохой парень. Иногда, правда, покрикивает. Но это в порядке вещей. Ну а в работе он силен! Мой отец его знает. Именно из-за него он меня сюда и сунул… Не надевай здесь башмаки! Обуешься за дверью. Не надо тут зря пачкать.

— Они не грязные, они же совсем новые.

— Все равно, нужно сразу привыкать. Мы убираем сами. Каждый по неделе. Поэтому пачкать нужно поменьше.

Они надели башмаки на циновке за дверью, и Морис сбежал вниз по лестнице, прыгая через четыре ступени. Внизу он обернулся. Жюльен спускался медленнее, держась за железные перила.

— Что с тобой? — спросил Морис.

— Ничего.

— Можно подумать, что у тебя болят ноги.

— Не привык еще ходить в деревянных башмаках.

Морис улыбнулся, потом скорчил сочувственную мину, покачал головой и просто сказал:

— Ну ничего, старик, привыкнешь!

В дверях столовой появился хозяин.

— А! Уже одет как заправский кондитер!

Госпожа Петьо тоже вышла. Она прижала руки к груди и восторженно воскликнула:

— До чего ж он красив! Они оба почти одного роста. Морис, конечно, покрепче, но он на год старше. Впервые у нас сразу два таких красивых ученика. Один — брюнет с черными глазами, другой — блондин с голубыми.

— Хотелось бы только, чтобы Жюльен не стал таким болтуном, как Морис, — заметил хозяин. — Покажи ему дом и смотри не заговори его до одури.

Хозяева вернулись в столовую. Морис пожал плечами и проворчал.

— Ну и дура эта баба. Сюсюкает с тобой так, будто тебе четыре года.

— А по-моему, она ничего.

Морис махнул рукой, как бы говоря: «Ладно, поживешь — увидишь», и повел Жюльена в глубь двора. Там, под застекленным навесом, стояло какое-то громоздкое сооружение, покрытое лаком.

— Тут мы делаем мороженое и эскимо. А здесь вот — ледник.

Втолкнув Жюльена в маленькую кабину, Морис протиснулся следом за ним и притворил дверь. Потолок и стены кабины были выложены белыми плитами, половину помещения занимали решетчатые полки, загроможденные мисками и консервными банками. Морис взял миску с желтым кремом и протянул ее Жюльену.

— Попробуй-ка — это заварной крем.

Жюльен не решался.

— Не бойся, — сказал Морис, окуная в миску палец.

Жюльен последовал его примеру. Крем был холодный, но вкусный. Они пробовали еще крем, отдающий запахом кофе, и другой, в который был добавлен кирш[1].

— Смотри, если дверь закрыть совсем, то погаснет свет. Изнутри ее открыть невозможно, — объяснял Морис. — Дери глотку сколько влезет, никто тебя не услышит. Поэтому, если увидишь эту дверь приоткрытой, не вздумай ее закрывать, не проверив, нет ли кого внутри. Однажды Дени запер там хозяина. Ему пришлось проторчать в кабине минут сорок пять. Все думали, что он в кафе. Он мог так и окочуриться. Когда он вышел, то чуть не убил Дени. Мастер его еле удержал, а Дени тем временем смылся.

Он замолчал и посмотрел на Жюльена.

— Чувствуешь холод?

— Да, немного.

— А через некоторое время будет просто невыносимо.

Он открыл дверь, выглянул во двор, и прежде чем выйти, обернулся и сказал шепотом:

— Ты только не проболтайся, но я думаю, что Дени нарочно запер хозяина. Как раз за день до того Дени получил от него очередную взбучку.

Затем оба мальчика спустились в погреб. Морис сунул руку в одну из бочек и протянул Жюльену горсть зеленых маслин.

— Бери, ешь.

— После сладкого?

— Чепуха, не все ли равно. Ты к этому привыкнешь.

Они миновали квашню, разделочный стол, обсыпанный мукой, и большие цементные чаны, наполненные водой молочно-белого цвета.

— Здесь хранятся яйца, — бросил на ходу Морис. — А сейчас поглядим самое забавное.

Он подтащил Жюльена к отдушине.

— Посмотри! Жюльен поднял голову.

В оконце, затянутом паутиной с застрявшими конфетными бумажками, виднелся бледный четырехугольник неба.

— Это улица?

— Улица. И как раз возле витрины, где выставлены сладости. Сейчас там никого нет. А вот когда у витрины останавливаются женщины, отсюда есть чем полюбоваться. На рождество и пасху наш мастер устраивает целую выставку из шоколада. Бабы толпятся здесь целыми днями и глазеют. Тут уж, как вырвешь свободную минуту, мчишься сюда, пристроишься к окошку и подыхаешь со смеху!

— А хозяин ничего не говорит?

— Ха, он и сам не дурак подглядывать! Конечно, если вздумаешь прийти развлечься, не попадись ему на глаза, а то заработаешь пинок в зад. А он займет твое место и сам будет пялиться…

— Эй, вы! Что там, заснули внизу?

Мальчиков звал господин Петьо, свесившийся через железные перила лестницы.

— Нет, хозяин, — закричал Морис. — Я ему тут показываю погреб.

— Покажешь позже, а сейчас живо поднимайтесь, пора отправляться за мясом.

— Каждую пятницу по утрам нужно ездить за мясом для пирожков. Увидишь, мы здорово сейчас прокатимся. Поедешь на своем велосипеде, а я возьму хозяйский, чтобы показать, как им пользоваться.

— А зачем? Обычный велосипед, что в нем такого?

— Поймешь сам.

Они поднялись в спальню, чтобы надеть белые куртки. Морис сменил также брюки и шапочку.

— Ты переодеваешься? — спросил Жюльен.

— Обязательно. Всякий раз, как ты выходишь, должен переодеваться.

— А часто приходится выходить?

— Когда как. В некоторые дни раз двадцать.

— И нужно двадцать раз переодеваться?

— А как же! Ничего страшного. Когда наловчишься, раз-два — и готово. А штаны так: неделю служат для работы в городе, неделю для работы здесь. Чтобы реже отдавать в стирку. Пусть прачка отрабатывает свои деньги.

— Прачка?

— Да, старуха, которой мы отдаем белье. Я тебя к ней свожу. Она баба неплохая. Знает, ученики — народ не денежный, вот и делает нам скидку.

Они сбросили башмаки и надели парусиновые туфли на веревочной подошве.

— А грязная тут работа? Сильно пачкаетесь?

— Да, сильно. Особенно тот, кто чистит моечный бак.

— А кто это делает?

— Теперь придется это делать тебе. Но когда будет много поездок в город, тебя заменят.

Они вышли, и на лестнице Морис добавил:

— Во время работы мы надеваем фартуки. Ученики — синие, а мастер и помощник — белые. Хозяин, тот работает в куртке. Ему и переодеваться не надо, чтобы выйти в город.

Морис снял велосипед, подвешенный за переднее колесо под навесом возле ледника. Затем он шепнул Жюльену на ухо:

— По правде говоря, он так мало работает, что и запачкаться-то трудно.

У хозяйского велосипеда был высокий руль, толстые шины и большой багажник над передним колесом. На багажнике красовалась та же надпись, что и на двери магазина.

— Это настоящий акробатический снаряд, — пояснил Морис, устанавливая корзину на багажник. — Сейчас увидишь, что умеючи можно сделать с обыкновенным тормозом.

Он вскочил на велосипед и быстро помчался по улице. Она ожила. На ней появились автомобили, велосипедисты и прохожие. Морис скоро добрался до того места, где Безансонская улица, зажатая старыми домами, начинает круто спускаться к центру города. Тротуары были узкие, и прохожие шли по мостовой. Морис катил прямо на них и, не доезжая примерно метр, резко тормозил. Колесо переставало крутиться, и шины громко шуршали. Прохожие отскакивали в сторону, а Морис снова мчался дальше. Жюльен старался его догнать. Руки его судорожно сжимали руль, на лбу выступила испарина. Около площади Ансьен-Пост Морис замедлил ход. Держась одной рукой за руль, а другую сунув в карман, он сполз на раму и весь изогнулся, оборачиваясь назад. Казалось, он висит в воздухе рядом с велосипедом.

— Ну как, что скажешь? — спросил он.

Жюльен покачал головой. Они промчались вниз, проехали половину Большой улицы и лихо затормозили у мясной лавки.

— Запомни, то же самое тебе придется проделывать по двадцать раз на дню, — пояснил Морис. — Особенно в воскресенье утром, когда едешь с корзиной на голове, а народу в десять раз больше.

— С корзиной на голове?

— Конечно. Да еще с полной. Бывает, что везешь заказ на сорок персон. Вот где настоящий цирк!

Они вошли. Морис представил новичка хозяйке, объявив, что сам он теперь «получил повышение». Выйдя из лавки, он уложил мясо в корзину.

— Давай поменяемся, — сказал он.

Усевшись на велосипед Жюльена, Морис ожидал, подбоченившись и поставив ногу на тротуар. Ехать нужно было в гору по Большой улице, и Жюльен тронулся в путь, стоя на педалях. Но склон был слишком крут, и, чтобы одолеть подъем, он хотел повернуть педаль на пол-оборота назад. Однако сработал тормоз, и заднее колесо замерло. Жюльен потерял равновесие, но пытался все же сдвинуться с места, хотя велосипед уже валился набок. Выпустив руль, мальчик растянулся на мостовой.

Морис даже согнулся от хохота. Хозяйка вышла вместе с покупательницей из лавки.

— Не ушибся? — крикнула она.

Жюльен покачал головой. Поднял велосипед и посмотрел на Мориса.

— Тебе смешно?

— А что мне, плакать?

— Если бы в корзине был торт, — крикнула лавочница, — вам бы влетело как следует. Ну, а мясу ничего не сделается!

— Давай, двигай! — сказал Морис.

— Лучше уж я поеду на своем.

— Что ты дурака валяешь! Привыкай. Ведь тебе придется ездить по городу не на своем велосипеде.

— Я попробую в другой раз.

— Нет, нет. Начинай сейчас. Куй железо, пока горячо.

Видя, что Жюльен идет к нему, Морис одним броском рванулся вперед.

— Догоняй, я тебя больше не жду! — крикнул он. В дверях лавок показались торговцы. Они зубоскалили. Из одного окна кричал какой-то мужчина:

— Тебе бы еще пеленки пачкать, а не разъезжать в белой куртке!

Жюльен почувствовал, как глаза его наполняются слезами. Все вдруг стало расплываться. Дома расползались, как будто были сделаны из мокрой бумаги. Подъехал и стал гудеть небольшой грузовичок. Схватив обеими руками велосипед, Жюльен подтащил его к тротуару. От ярости давило грудь. Вокруг раздавались голоса. Но он уже не разбирал, что говорили столпившиеся около него люди. Он хотел только одного — быть сильным, очень сильным, чтобы всех их проучить.

Какую-то секунду он испытал жгучее желание бросить велосипед и убежать по улице, которая круто взбиралась к площади Флер. Но, преодолев это желание, он опустил голову и побежал, толкая рядом с собой велосипед. Плетеная корзина стучала по багажнику. Он сделал несколько рывков. В ушах у него раздавался грохот барабанов. Ему казалось, что он топчется на месте. Вдруг на его плечо опустилась чья-то рука. Это вернулся Морис. Он прошептал, не слезая с велосипеда:

— Давай садись, я тебя подтолкну. Если мы сейчас поменяемся, то тебя засмеют.

Он помог Жюльену сдвинуться с места и, прежде чем отпустить его, добавил:

— Не ты первый мучаешься с этим агрегатом. Но погоди, привыкнешь к нему и, ей-богу, сможешь себе позволять забавные прогулки.

4

Они отправились за мясом и свиными мозгами для слоеных пирогов очень далеко, в сторону Парижской улицы. Когда они вернулись к центру, Жюльен уже умел устрашающе шуршать шинами, предупреждая прохожих о своем приближении. Солнце стояло высоко в небе. Хорошо было ехать и слушать рассказы Мориса о проделках Дени над хозяином.

Когда они выезжали, Жюльен не обратил внимания на длину узкого и темного крытого прохода, который вел с улицы во двор и тянулся вдоль магазина и столовой. Очевидно, из-за яркого солнца ему теперь показалось, будто они въезжают в туннель. Там было сыро, и какой-то странный, трудно определимый запах исходил от влажных плит.

— Чем здесь пахнет? — спросил он.

Морис остановился. Несколько раз потянул носом воздух и сказал:

— Не знаю. А ты что-то чувствуешь?

— Какой-то странный запах.

Морис принюхался еще и заметил:

— Ничего особенного. Здесь всегда так пахнет.

— Чем?

— Не знаю. Наверное, несет из сточной трубы.

В глубине прохода Морис поставил к стене велосипед, открыл маленькую дверцу, которая вела под лестницу, и подтолкнул вперед Жюльена.

— Вот, чувствуешь? — сказал он.

Жюльен чуть не задохнулся. Именно из этого темного угла шел запах гнили и тухлых яиц. Морис спокойно сказал:

— Это отсюда!

И закрыл дверцу.

— Ужас, как воняет!

— А как же иначе. Понимаешь, водосточная труба с крыши идет прямо в помойную яму, а труба дырявая, вот через нее и проникает вонь. Вполне понятно.

Затем Морис показал Жюльену, как нужно вешать велосипед: одной рукой взяться за седло, другой за руль и поднять переднее колесо на уровень гвоздя, вбитого под самым навесом. Жюльен попробовал и без разбега, сильным движением сразу повесил велосипед.

— А ты здоровяк, — заметил Морис. — Занимаешься спортом?

— Да, гимнастикой и легкой атлетикой.

— А мы здесь увлекаемся боксом. Я тебя свожу, ты увидишь, как это здорово!

— Эй! Приведешь ты его наконец или нет? — закричал хозяин.

В приоткрытую дверь Жюльен заметил людей в белых шапочках, глазевших на него. Мальчики побежали переодеться и спустились в помещение, которое господин Петьо горделиво именовал «кондитерским цехом».

— Ну, не очень-то вы спешили, — резко сказал хозяин.

Морис подтолкнул вперед Жюльена.

— Хозяин, должен же я был ему все объяснить.

— Живо займись баком, — коротко бросил хозяин.

Морис исчез в глубине комнаты. Господин Петьо подошел к человеку лет тридцати с небольшим, высокому и широкоплечему, который украшал пирожные, выдавливая на них из бумажной воронки струйки жидкого шоколада. Он прекратил свое занятие, положил воронку и вытер руки о белый фартук, на котором уже были желтые и коричневые потеки от яиц и шоколада.

— Это наш мастер-кондитер, — представил его господин Петьо.

— Здравствуйте, господин мастер, — сказал Жюльен, приподнимая шапочку.

Хозяин и мастер рассмеялись.

— Надо говорить: «Здравствуйте, шеф», а приподнимать головной убор ни к чему. Он у нас вроде фуражки солдата: ее не отрывают от головы при приветствии. А если мы и приподнимаем его, то лишь когда беседуем с покупателями.

Мастер крепко, до боли сжал руку Жюльена и тут же принялся за работу. Хозяин указал на невысокого юношу с худощавым, подвижным лицом и большими темными насмешливыми глазами.

— Виктор Брессо, помощник мастера.

— Привет, паренек.

Жюльен пожал протянутую помощником руку. Ладонь сразу стала липкой и теплой. Мальчик застыл на месте.

Помощник бесцеремонно разглядывал новичка. Хозяин больше не смотрел на них.

— Ладно, займись им, — сказал он, — у меня дела. — И уже в дверях добавил: — Дайте ему фартук.

Едва затихли шаги господина Петьо, помощник, как бы заканчивая фразу, воскликнул:

— …и какой-нибудь похуже!

Мастер обернулся и посмотрел на Жюльена, который по-прежнему стоял посреди комнаты, оттопырив правую руку, словно не зная, куда ее деть. Мастер улыбнулся и, пожав плечами, сказал помощнику:

— Опять дурака валяешь!

— А что, шеф, надо бы ему устроить крещение. Он ведь еще совсем желторотый. Ну ни дать ни взять свежеиспеченный хлебец!

Из своего угла, смеясь, появился Морис.

— Сегодня он уже получил крещение велосипедом перед мясной лавкой тетушки Жюмо.

Виктор фыркнул.

— Хорошо, очень хорошо. Молодежь сразу должна узнать, почем фунт лиха. Иначе никогда ничему не научишься. Когда я был учеником…

— Ну, поехал, — прервал его мастер, — ты нам это уже сто раз рассказывал.

— Но он-то не знает. Так вот, когда я был учеником…

Мастер круто повернулся и угрожающе двинулся на помощника. Тот побежал на свое место, держа руки по швам, дурашливо изогнувшись, будто его схватили за шиворот и поволокли. Морис хохотал.

— Ты не бойся, — сказал он Жюльену, — здесь всегда так. Прямо сумасшедший дом.

Мастер снова взялся за воронку. Помощник лукаво метнул в его сторону взгляд и быстро закончил прерванную фразу:

— …то в первый же день меня вымазали ваксой.

Не прекращая работу, ровным голосом мастер приказал:

— Виктор, оставь на минуту меренгу, дай Жюльену фартук и покажи ему, что надо делать с миндалем.

Помощник подошел к двери, около которой висело несколько синих и белых фартуков. Строя уморительные гримасы, он как бы издали снимал мерку с Жюльена и прикладывал ее к фартукам. Время от времени он поглядывал на мастера, и взгляд его, казалось, говорил: «Если он меня сейчас увидит, то удушит». Мастер стоял к нему спиной, склонившись над столом, где были разложены в ряд пирожные. Однако через несколько минут, по-прежнему не оборачиваясь и не повышая голоса, он сказал:

— Виктор, прекрати балаган. Сегодня пятница, я не хочу оставаться здесь до ночи.

Помощник снял с гвоздя синий фартук, более или менее чистый, и бросил его Жюльену со словами:

— Вот, птенчик, повесь это на свой зобик и подпорхни сюда поближе.

Жюльен подошел к нему, по-прежнему держа на отлете нелепо торчащую правую руку.

— Вот что, пойди смочи ладонь в баке, там, где Морис, и вытри о фартук.

Жюльен направился в другой конец комнаты. Там на полу стоял большой цинковый бак кубической формы. Он был втиснут в узкое пространство между стеной, увешанной бесчисленными кастрюлями разных размеров, и той частью кирпичной печи, где были топка и поддувало. Несколько поодаль стоял ящик с углем. Лампочка без абажура свисала с закопченного потолка над баком, освещая воду. Жюльен подошел ближе. Морис подвинулся, уступая ему место:

— Мойся, вода горячая.

Жюльен на минуту замер. Жидкость, которая дымилась в баке, была похожа на смесь кофе с молоком, овощного супа и соуса с красным вином. Там отмачивались кастрюли; три деревянные лопатки плавали на поверхности, подобно грязным обломкам. Захватывало дух от горячих, жирных и терпких испарений с каким-то непонятным запахом.

— Ну что ж ты, давай! — повторил Морис.

Стараясь не дышать, чуть прикрыв глаза, Жюльен опустил в бак правую руку, пошевелил ею в воде и, быстро выдернув, вытер о фартук. Морис смотрел на него с удивлением.

— Эх, старик, — сказал он, — если ты так боишься горячей воды, тебе туго придется.

Жюльен улыбнулся.

— Нет, я не боюсь, — сказал он. И умолк.

— Посмотреть на твою рожу, можно подумать, что ты ошпарился.

Жюльен опять подошел к помощнику, который открыл железные дверцы над топкой.

— Это сушильный шкаф, — объяснил он. — Смотри, ты вынимаешь отсюда противни и высыпаешь миндаль на круг… так мы называем этот мраморный разделочный стол.

— Я знаю, мой отец был булочником, — сказал Жюльен.

— Черт подери! — воскликнул Виктор. — Нужно бы нацепить на него белый фартук. Он уже все знает… Хорошо, значит, выложи на стол толченый миндаль и просеивай его через сито. Тот, что помельче, сыпь в эту миску, а покрупнее — вон в ту. Понял?

— Да.

— Тогда действуй. Теперь ты знаешь не меньше нашего.

Он повернулся к своему столу и снова принялся за работу.

Просеивая миндаль, Жюльен разглядывал помещение. Оно находилось как раз под их спальней, но было чуть больше. Однако его загромождала высокая печь. Она наполовину заслоняла угол, где стоял моечный бак. В ней, потрескивая, полыхал огонь. Конфорки на плите были раскалены докрасна. Дверь, как и в спальне, приходилась как раз против окна. Она была приоткрыта, и слабая струйка воздуха еле чувствовалась в жаркой и душной комнате. Мастер работал у самого окна. Жюльен находился ближе к двери. Между ним и печью стоял небольшой стол, обитый цинком. На нем лежали стопкой большие черные противни. Довольно низкий потолок был такой же темный, как и дверца печи. С четырех толстых балок, которые его пересекали, свисали медные тазы, одни до блеска начищенные, другие черные от копоти.

— Присматриваешься к тазикам, — сказал мастер. — Чует твое сердце?

Все засмеялись. Жюльен ничего не понял, но не осмелился спросить. Мастер подошел к нему.

— Это делается быстрее, — сказал он.

Взяв у Жюльена сито, он принялся его трясти четкими и быстрыми движениями.

— Смотри, нужно, чтобы кисти рук были более гибкими и подвижными, — пояснял он. — Конечно, это дается не сразу. Но постарайся приловчиться с самого начала. И потом, знаешь, в нашем ремесле только один секрет: быстрота. Как только ты им овладеешь, все сможешь делать хорошо!

Жюльен стал просеивать снова.

— Так, давай, давай, не бойся. Уже неплохо. Думаю, дело у тебя пойдет на лад.

Время от времени мастер прерывал работу и подходил к печи. Он отодвигал одну из заслонок и заглядывал внутрь, всовывая туда электрическую лампочку, которую потом незамедлительно гасил и водворял на место — в маленькую нишу справа от дверцы. Всякий раз, как он открывал печь, запах теплого бисквита наполнял комнату.

К тому времени, когда мастер вынул готовое печенье, Жюльен уже овладел искусством чистить неостывшие противни, орудуя большим скребком и тряпкой, слипшейся от сахара и лоснящейся от жира.

— Сунь ее быстро в лимонный раствор, — повторял мастер, — только быстро. В этом секрет ремесла.

— Быстро и хорошо, как это всегда делает наш мастер! — выкрикнул Морис из своего угла.

Едва он закончил фразу, как металллическая миска, пущенная мастером, шлепнулась в бак, подняв фонтан грязных брызг до самого потолка. Но Морис успел отскочить в сторону, прикрывая лицо локтем.

— Промазали, шеф, — сказал он.

— Ты мне за это вычистишь таз к двум часам.

— За что? Ведь я ничего дурного не говорил.

— Хочешь чистить два таза?

Мастер не кричал. Жюльен решил было, что он шутит, но взгляд мастера был суров. Морис не спеша вытер руки о фартук, погасил лампу над баком и вышел на середину комнаты. Сделав недовольную гримасу, он ворчливо спросил:

— Ну, какой из них вам чистить, шеф?

— Ладно, на сей раз прощаю. Тебе повезло, что сегодня тут новенький.

— Спасибо, шеф.

Вмешался помощник.

— Вы слишком добры, дорогой шеф. Так весь ваш авторитет пойдет прахом. — Он заговорил, подражая голосу мастера. — Я должен вам сказать, что есть только один секрет ремесла — пинок в зад. Пинок в зад — в этом все дело. Когда освоишь это, остальное придет само.

Мастер хохотал вместе со всеми.

— Видишь, с этим болтуном никак нельзя быть серьезным! — сказал он Жюльену. — Ну никак!

5

Когда вернулся хозяин, мастер уже повесил у двери свой фартук и шапочку. Посмотрев на испачканные мукой часы, висящие над столом, хозяин всплеснул руками, потом прижал их к животу и воскликнул:

— Господи, уже двенадцать! Никогда ничего не успеваем… Морис, нагрей воды для лапши, а я пойду за бифштексами.

Он стремительно выскочил. Мастер направился следом, но, задержавшись в дверях, бросил, улыбаясь:

— Приятного аппетита, господа.

В ответ помощник скорчил забавную мину и крикнул:

— Желаю, чтобы ваша жена сбежала с почтальоном!

Мастер продолжал улыбаться. Слегка поклонившись, он повторил:

— Приятного аппетита, приятного отдыха и… до скорой встречи.

Дверь захлопнулась. На какое-то время наступила тишина, слышно было даже, как стекает вода с кастрюли, которую Морис поставил на плиту. Затем Виктор раздраженно воскликнул:

— В конце концов мое терпение лопнет. Теперь он это нам устраивает каждый день. Чем дальше, тем позднее обедаем. Уж если ему так хочется сидеть в кафе, пусть скажет, я тогда буду сам готовить.

Он выдвинул из-под стола большой ящик на колесиках, извлек оттуда кусок жира, отломил от него и, отодвинув кастрюлю, бросил жир на раскаленный докрасна уголь. Раздалось шипение, за которым последовал глухой взрыв, и печь загудела. Капли горящего жира падали в поддувало на пепел и продолжали вспыхивать розовым и голубым огоньком.

— Теперь эта чертова вода быстрее закипит, — ворчал помощник.

Морис подошел к Жюльену, который заканчивал чистить противень.

— Ну, — сказал он, — сейчас уже не имеет смысла браться за что-нибудь другое. Пойдем вниз, займемся дровами, их всегда нужно готовить впрок.

Они вышли на грязную каменную лестницу, которая оказалась рядом с дверью. Жюльен раньше ее не заметил. Сквозь плиты пола, через щели старых стен просачивалась вода. Лестница вела во внутренний двор, который был виден из окна. Он представлял собой небольшую, цементированную площадку метра в три шириной, на которую выходило несколько деревянных дверей, кое-где затянутых проволокой и наспех залатанных ржавыми железными полосками, прибитыми вкривь и вкось. Морис указал на одну из дверей.

— Это наш сортир, — сказал он. — Но я тебе дам совет: пользуйся лучше общественными уборными, когда тебя посылают в город, потому что их тебе не придется самому чистить.

Он направился к самой большой двери, открыл ее и зацепил за дощатую перегородку.

— Здесь лежат дрова. Умеешь держать в руках пилу и топор?

— Умею.

Морис принялся распиливать большие поленья и кидать их к толстому бревну.

— Руби и бросай их во двор, — оказал он. Жюльен взял топор и принялся за дело.

— Виктор сейчас так ругался потому, что он хочет обедать ровно в полдень, — объяснил Морис. — У него есть девочка. Она работает в кафе около церкви. Когда мы кончаем есть, он бежит к ней на свидание. А если мы садимся за стол в полвторого, он остается с носом.

— А мастер ест дома?

— Да, он женат и живет внизу, в квартале Таннёр.

Морис прекратил работать, высунулся из двери, чтобы посмотреть во двор, потом спросил вполголоса:

— А у тебя есть девочка?

Жюльен смутился. Чувствуя, что краснеет, он в конце концов ответил:

— Здесь нет.

— Тут есть прехорошенькие, сам увидишь… Ты заметил Колетту, продавщицу?

— Девушку с длинными каштановыми волосами?

— Да.

— Я видел ее в тот день, когда приходил сюда первый раз, знакомиться.

— Ей шестнадцать лет. Я нахожу ее несколько тощей. А служанку ты видал?

— Нет.

— Она, должно быть, убирала спальню хозяев, когда ты пришел. Увидишь ее сейчас, за столом. Ей девятнадцать, фигурка у нее просто блеск!

Морис помолчал немного, казалось, он размышлял. Затем, поставив ногу на козлы, добавил:

— Она помолвлена с одним сержантом. Но он уехал вот уже больше трех месяцев. С тех пор, мне кажется, ей не сидится спокойно на месте. Вполне возможно… Надо этим серьезно заняться.

Он больше не смотрел на Жюльена, а говорил как бы сам с собой. Он снова стал медленно водить по коре пилой, которая несколько раз соскакивала, пока наконец не вошла в дерево. Жюльен слышал, как он произнес:

— Она спит на четвертом этаже, в пристройке. Не удивлюсь, если узнаю, что хозяин к ней подкатывается.

Они поработали еще несколько минут. Затем их окликнул из окна Виктор. По дороге они повесили фартуки и шапочки, вымыли руки под краном во дворе. Морис воспользовался этим, чтобы смочить волосы, которые он зачесал назад, так, что вода потекла ему на ворот куртки.

— Клодина, служанка, без ума от Тино Росси. Вот я и причесываюсь, как он. Кто знает, может, подействует? — прошептал он, подмигнув. Потом с улыбкой посмотрел на короткие светлые волосы Жюльена. — У тебя в этом смысле шансов нет.

6

Длинный овальный стол был накрыт. Хозяин уже сидел, развернув над тарелкой газету. Виктор стоял за своим стулом, положив руку на спинку. Морис стал в такую же позу слева от него и сказал Жюльену:

— Становись сюда.

Хозяин поднял голову.

— Так, значит, тебе повезло, — сказал он Морису, — ты больше не крайний на левом фланге.

Затем, повернувшись в сторону магазина, крикнул:

— Ну где вы там, женщины! Придете вы сегодня или нет?

В узкой и низкой двери, похожей на дверцу шкафа, появилась высокая темноволосая девушка со вздернутым носиком и зачесанными назад волосами. На ней была кофточка в белую и розовую клеточку, обтягивавшая грудь и талию.

— Клодина, посмотрите, что там делают наши дамы, — попросил хозяин.

Клодина открыла дверь, ведущую в магазин, и заглянула туда, чуть наклонившись вперед. Одной рукой она оперлась на косяк, другой держалась за ручку двери. Под кофточкой угадывалось крепкое и гибкое тело. Нога, отставленная назад, была круглой и, пожалуй, чересчур мускулистой. Вдруг она выпрямилась и отступила, пропуская госпожу Петьо.

— Чего вы там застряли! — воскликнул хозяин. — Мы ждем.

У госпожи Петьо были нахмурены брови. Она закрыла за собой дверь и, не повышая голоса, сказала резким тоном:

— Там — покупатели. А вам, Клодина, я сто раз говорила, чтобы вы ни в коем случае не появлялись в магазине без халата.

— Но, мадам, я не входила в магазин, я только посмотрела…

Хозяйка прервала ее:

— Вы открыли дверь.

— Но…

— Не надо спорить, Клодина. Нужно говорить: «Да, мадам». И слушаться.

Клодина вздохнула так, что кофточка на ее груди туго натянулась. Она пробормотала:

— Да, мадам.

Лицо хозяйки сразу же расплылось. От улыбки скулы ее поднялись к вискам. Она посмотрела на Жюльена:

— Ну как, дружок, от работы разыгрался аппетит?

Жюльен улыбнулся и кивнул.

— Вот и отлично! Приятно, когда у мальчиков вашего возраста хороший аппетит.

В магазине звякнул колокольчик на входной двери, послышались шаги.

Хозяин подскочил на месте. Приподняв газету, он начал читать вслух:

— Послушайте, послушайте. «Оптимизм, проявившийся в повышении акций на бирже, объясняется чувством уверенности, которое охватило всех после неизбежной и скоропостижной кончины Народного фронта». Одно удовольствие читать такое, давно пора. Сколько можно терпеть этих шутов гороховых — они толкают нас к катастрофе.

Пока он говорил, вошли молоденькая продавщица и еще одна женщина, которая была одного роста с хозяйкой и немного похожа на нее. Не было у нее только красных пятен на скулах. Кроме того, она носила массивные очки с толстыми стеклами, сквозь которые ее глаза казались огромными. Она уставилась на Жюльена, словно готовясь обнюхать его.

— А это новенький, Жюльен, — сказала хозяйка.

— Так-так.

— Жоржетта, за стол! Заглядываться на хорошеньких мальчиков будете потом, — воскликнул хозяин, положив газету на буфет, стоявший позади.

Жоржетта покраснела до корней волос.

— Эрнест, у вас всегда глупые шутки. Подобное легкомыслие мне давно не по возрасту.

— Потому-то вы и остались старой девой, что всегда так рассуждали. А по-моему, вы еще ничего. Что на это скажете, Виктор?

Хозяин весело хохотал. Помощник, смеясь и подмигивая хозяину, ответил:

— Вы же знаете, что я всегда испытывал к мадемуазель Жоржетте самые нежные чувства, хозяин. И если я когда-нибудь женюсь на другой женщине, то это будет скрытое самоубийство.

Все рассмеялись, кроме Жоржетты; она таращила глаза, но не могла со своего места рассмотреть помощника. Когда смех утих, хозяин крикнул:

— Ну, все за стол!

Хозяйка, изучавшая счетную книгу, подошла и уселась между сестрой и мужем. Продавщица заняла место справа от нее, а служанка поместилась в конце стола. Только тогда Виктор выдвинул свой стул и сел. Морис и Жюльен последовали его примеру. Посредине стояло большое блюдо белой фасоли. Хозяин взял его и передал жене, которая положила немного фасоли себе в тарелку.

Между хозяином и Виктором могло бы поместиться еще два прибора. А расстояния между Жюльеном и Клодиной хватило бы еще для четырех-пяти человек. Все женщины, от хозяйки до Клодины, положили себе фасоль. После этого Морис встал, подошел к Клодине, взял у нее блюдо и отнес его хозяину. Тот положил себе, затем это проделал Виктор, потом Морис и наконец Жюльен.

— Кладите себе побольше, голубчик, — сказала госпожа Петьо, — еще положите. В вашем возрасте надо много есть. Вы любите фасоль?

— Да, мадам.

— В его возрасте всё любят, — сказал хозяин.

— А если и не любят, то все равно уплетают, — добавил помощник.

Хозяин засмеялся. Ел он быстро, нервными движениями ломал хлеб или тыкал вилкой в тарелку. Движения хозяйки, напротив, были замедленными. Она держала вилку большим и указательным пальцами, изящно приподняв остальные. Всякий раз, когда Жюльен смотрел на нее, она улыбалась, кивая головой. Серая полосатая, как тигр, кошка, которую Жюльен еще не видел, взобралась хозяину на плечи и выгнула спину.

— Красотка моя, — сказал он, — тебе-то плевать на всех этих болванов! Плевать, да и только!

Хозяйка выпрямилась, откинула назад голову и замерла с вилкой в руке, устремив взгляд на мужа.

— О ком ты?

— Да об этих паршивцах из Народного фронта, черт побери!

Она вздохнула, снова принялась за еду и сказала:

— Ты мог бы выбирать другие выражения!

Каждая шутка хозяина вызывала смех у молоденькой продавщицы, Виктора и Мориса. Служанка ела, не поднимая головы. Жюльен время от времени замечал, что она наблюдает за ним.

Окончив есть, хозяин посадил кошку на колени и принялся ее гладить.

— Сегодня утром какой-то тип оставил газету «Попюлер»[2] в кафе «Коммерс». Я принес первую страницу, чтобы вы могли ею насладиться, — сказал он.

Он вытащил из кармана измятый газетный листок, развернул его и пробежал глазами. Затем прочитал вслух.

— Послушайте золотые слова этого отребья. «Все аргументы наших противников разбивает очевидный и, пожалуй, самый поразительный факт: во Франции теперь свободнее живется, спокойнее дышится и повседневный труд стал легче и радостнее. Именно это обстоятельство и составляет силу Народного фронта».

Читая, хозяин раздражался все больше и больше. Он размахивал руками, как заправский оратор. Окончив чтение, он резким движением смял газету, бросил ее на пол и закричал:

— Дать бы им хороший пинок в зад!

— Эрнест! — воскликнула хозяйка. — Ты же не у себя в цехе.

Кошка прыгнула на буфет.

— Они меня доводят до белого каления. Неужели нельзя перевешать весь этот сброд?

Потом, внезапно успокоившись, он обернулся к кошке и пробормотал:

— Иди сюда, кисонька, иди скорей, красавица. Я не на тебя кричал. Ты хорошая. Я рассердился на этих идиотов.

Хозяйка сделала знак Морису и показала в направлении двора. Морис сразу же поднялся.

— Пойдем, Жюльен, — сказал он.

— В верхней духовке, — сказал хозяин.

Они вышли.

— Мы идем за вторым, — пояснил Морис.

Они вошли в цех. Морис открыл верхнюю духовку. Там стояла жаровня с бифштексами и круглая миска, полная лапши.

— Лапши тут завались, — сказал Морис, — ты ее любишь?

Жюльен пожал плечами.

— Ем, но без особого восторга.

— Ну, старик, знай, что хозяин ее обожает. Прежде всего потому, что ее легко и быстро готовить. Так что тебе придется ее полюбить.

Чтобы не обжечься, они взяли тряпки и понесли блюда на стол.

— Отлично! — восторженно воскликнула госпожа Петьо. — Отлично, милый Жюльен. Надеюсь, вы любите лапшу?

— Да, мадам.

Жюльен получил пинок под столом, и Морис кашлянул два раза.

— Вот и хорошо, — сказала она. — Люблю, когда ученики едят с удовольствием.

Хозяин окончательно помирился с кошкой. Она потерлась спиной о ножку буфета в стиле Генриха II и потом вскочила на колени господину Петьо.

Хозяйка и ее сестра пили белое сухое вино. Хозяин и Виктор — красное, все остальные — воду. На столе стояло два графина: один для служанки и продавщицы, другой — для Мориса и Жюльена.

Когда мясо и лапша были съедены, служанка поднялась и вынесла посуду, нагибаясь, чтобы не задеть за притолоку двери.

— Эрнест, я предлагаю отпраздновать приход к нам Жюльена и устроить десерт по-воскресному, — сказала госпожа Петьо. — Ты согласен?

— Конечно, — отозвался хозяин.

Он в это время укачивал кошку, как младенца.

— Тогда, Колетта, принесите сладкий пирог.

Продавщица пошла в магазин. Хозяин налил всем по полстакана белого вина.

— Не я бы должен вас угощать, — рассмеялся он, поставив бутылку. — Господину Морису следовало бы обмыть свое повышение. Ведь теперь он будет получать не двадцать пять франков, а все тридцать монет.

— Тридцать монет, — сказал Виктор, — это десять пачек табаку. Теперь ты всех нас будешь угощать.

7

Сразу после обеда они вышли из-за стола и поднялись в свою комнату. Виктор смазал бриллиантином волосы, тщательно причесался, прочищая ногтем зубцы гребешка. Он сменил белую куртку на коричневую, с молниями. Посмотрелся еще раз в небольшое зеркальце, висевшее на дверце его шкафа, и быстро вышел.

— Видишь, как его разбирает, смешно! — сказал Морис.

Едва дверь закрылась за Виктором, вошел Дени с сигаретой в зубах.

— Мне одну не подкинешь? — попросил Морис.

— Ах ты, старый попрошайка!

Дени извлек из кармана пачку «Элегант». Морис взял сигарету. Жюльен отказался. Дени не стал настаивать и протянул Морису зажженную спичку.

— Нет, не сейчас, я ее выкурю вечером. А то хозяин может в любой момент зайти поинтересоваться, как устроился Жюльен.

Он открыл свой шкаф и спрятал сигарету под стопку белья, аккуратно сложенного на полке. Дени поставил на пол большой чемодан и стал бросать туда свою одежду.

— А мне теперь начхать на хозяина, — сказал он. — Уже два года я этого жду. Могу одно сказать: я очень рад.

Морис молчал. Он присел бочком на подоконник, свесив одну ногу и болтая другой, и поглядывал то в окно, то в комнату. Солнечные лучи уже больше не проникали в спальню, но их блики, отраженные узкой цинковой крышей, слабо светились на потолке. Было жарко, снизу — из цеха — просачивались запахи.

— Я тебе оставлю своих красоток, — сказал Дени, показывая Жюльену фотографии, приклеенные на внутренней стороне его шкафа.

Жюльен подошел ближе. Там был портрет Вивиан Романс и еще три фотографии актрис в купальных костюмах. Дени снял портрет Джо Луиса, который был прикреплен лишь кнопками.

— Этого, — сказал он, — я тебе не оставлю.

Он аккуратно сложил фотографию и сунул ее в чемодан.

— Зря ты пихаешь белье как попало, — заметил Морис. — Суешь в одну кучу и чистое, и грязное. Так все запачкается и изомнется.

Дени выпустил струю дыма через нос, потом через рот, бросил окурок на крышу и сказал:

— Мне на это плевать. Я поступлю на новое место не раньше чем через месяц. Моей старухе хватит времени разобраться в этом барахле. Она все выстирает, я ее знаю. Впрочем, она права. Мы, конечно, в золоте не купаемся, но насекомых не терпим.

— Это уж ты загнул, — сказал Морис.

— Уверяю тебя, что мать не позволит мне даже в дом войти с этим чемоданом. Когда я приезжаю, она берет мое белье и стирает его во дворе. По крайней мере тогда она знает, что мы не занесем в дом эту нечисть. Ты смеешься, но стоит завестись одному, как их будет полон дом. С ними потом годами не справишься.

— Что за насекомые? — спросил Жюльен.

Дени посмотрел на него, потом на Мориса и спросил:

— Ты что, еще не посвятил его?

— Подожди, сам узнает.

— Здесь клопов не оберешься, — сказал Дени, — так и кишат.

— Где ж они? — спросил Жюльен. — Я еще ни одного не видел.

— Днем они не вылезают. Но сейчас я тебе их покажу. Будет удивительно, если я их не найду.

Он подошел к ближайшей кровати, приподнял одеяло и простыню и склонился над матрацем. Отогнув шов в одной из складок, он знаком подозвал Жюльена.

— Вот, видишь, — сказал он. — Здесь в одном месте сразу три. Я тебе сейчас покажу, как их уничтожают. Подержи минутку.

Жюльен уставился на трех неподвижных клопов и замер.

— Ну что ж ты? Держи, если хочешь, чтобы я тебе показал.

Жюльен сделал усилие и зажал пальцами материю. Клопы по-прежнему не шевелились. Они были сантиметрах в двух от его пальца.

— Да они мертвые, — сказал он.

Дени расхохотался. Подошедший к ним Морис заметил:

— Сейчас увидишь, какие они мертвые.

Дени достал коробок, чиркнул и поднес зажженную спичку к матрацу.

— Спалишь материю, — сказал Жюльен.

— Не беспокойся. Слава богу, этим-то ремеслом мы овладели. За два года и ты набьешь руку.

Разбуженные жаром клопы пытались убежать, но огонь их догнал. Один за другим они падали, и всякий раз Морис и Дени дружно повторяли:

— Испёкся! Испёкся!

— А нет другого способа их убивать? — спросил Жюльен.

— Можно давить, но они так воняют, что лучше жечь. Можно еще травить их собаками, только собак у нас нет.

— К тому же спички не надо покупать, их просто берут на кухне, — уточнил со смехом Морис. — Ты имеешь право брать спички, чтобы разжечь печь, бери больше, вот и все.

Они снова положили матрац на сетку кровати. Морис вернулся к окну и облокотился на подоконник.

— Надо будет мне заняться своим матрацем на этих днях, — сказал он. — Если хочешь, Жюльен, мы и твоим займемся. Вдвоем легче: один ищет, другой палит.

— А нельзя ли их все-таки уничтожать как-нибудь иначе? — спросил Жюльен. — Ведь можно же дезинфицировать. У моих родителей, например, есть дом. Когда жилец уезжает, отец всегда делает дезинфекцию.

— А! Ты тоже хозяйский сынок, — сказал Дени, закрывая чемодан. — Ну, я пошел, ребята. Пойду отхвачу монеты и смоюсь. Если найдете средство, как избавиться от этих незаконных жильцов, дайте знать, я похлопочу об ордене для вас.

Он пожал им руки и, обращаясь к Жюльену, добавил:

— Во всяком случае, начиная с сегодняшней ночи ты больше не будешь спать в одиночестве. Поверь мне, скучать тебе не придется.

Он вышел. Они услышали, как он прыгал со ступеньки на ступеньку, волоча чемодан по железным перилам. Морис вздохнул и плюхнулся на кровать, так что скрипнула стальная сетка.

— В общем-то он малый неплохой, — сказал он. — Не знаю, почему он меня терпеть не мог. Верно, злился на то, что мой отец — владелец булочной. Но я-то ведь не виноват. Что я могу поделать? Ничего!

Несколько минут он, казалось, размышлял на эту тему. Потом встал, потягиваясь.

— Тебе надо бы уложить вещи в шкаф, — сказал он, — а я разберу свою постель и пойду попрошу чистые простыни у хозяйки. Сегодня первое число — день, когда мы меняем белье. Не беспокойся, твою постель я тоже разберу. Я даже начну с твоей. Этот дуралей, раз уж он такой чистюля, мог бы убрать свои грязные простыни, прежде чем уйти. Нужно немного проветрить матрацы. Не дышать же тебе его потом!

Жюльен начал вынимать из сундучка вещи, но прервал свое занятие и подошел к кровати.

— Меня очень тревожат эти клопы, — сказал он. — Нельзя ли положить матрацы и одеяла на окно?

— Почему бы и нет, это мысль. Оставь, я сам сделаю. Но ведь клопам от этого ничего не будет.

Жюльен снова принялся вынимать белье, укладывая его стопкой в шкафу.

— И тут есть клопы? — спросил он.

— А как же, их всюду полно.

— Ей-богу, не могу понять, почему не делают дезинфекцию.

— Делают, ежегодно, каждую весну. Только это не помогает. Под полом здесь печь, а над печью, чтобы сохранить тепло, — толстый слой песка; вот там-то они и прячутся, там у них гнезда. Дезинфекция убивает тех, что в комнате, а через два дня их опять столько же.

— Ужасно!

— Знаешь, первое время у тебя по всему телу и по лицу пойдут волдыри, так что утром глаз не открыть, но ты быстро привыкнешь. Я, например, через три недели уже ничего не чувствовал.

— Клопы не мешают тебе спать?

— Когда устанешь, так заснешь даже на разделочном столе возле печи.

Морис разобрал все постели, положил простыню, бросил на нее остальное белье и связал в узел.

— Пойду за чистым бельем, сейчас вернусь.

Оставшись один, Жюльен закрыл пустой сундучок и сел на крышку. Он глубоко вздохнул. За обедом, когда они ели яблочный пирог и пили белое вино, а хозяин и Виктор наперебой острили, Жюльен много смеялся и, выходя из-за стола, подумал было, что начинается новая, полная чудес жизнь. Закрывая дверь, он обернулся, его взгляд встретился со взглядом Колетты, молоденькой продавщицы, и теплая волна радости залила его. Но теперь разговор о клопах очень его расстроил.

Он дошел до окна и взялся за край матраца. Кончиками пальцев приподнял шов. В глубине складка была совсем черной. Жюльен поморщился. У него не было спичек, и он поискал глазами какой-нибудь предмет, чтобы стряхнуть клопов. На этажерке лежал карандаш, он взял его и расстелил на полу старую газету, чтобы клопы падали на нее. Снова отогнув материю, он поскреб складку острием карандаша. Один за другим клопы посыпались на газету. Жюльен насчитал четырнадцать. Не зная, что с ними делать, и не решаясь раздавить, он стряхнул их в окно. Потом снова проделал то же самое с другим краем матраца. Морис вернулся с шестью чистыми простынями и положил их на свою кровать.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Пытаюсь избавиться хоть от нескольких.

Морис взял газету и щелчком отогнал к середине листа клопов, которые убегали.

— Это еще что! — сказал он. — Самое отвратительное — раздавить клопа, когда ворочаешься в постели. От него остаются пятна, и сразу простыня грязная… Но это все пустяки по сравнению с тараканами.

— Тараканами?

— Знаешь, они раз в десять больше. Они, правда, не кусаются. Но если раздавить таракана, это такая мерзость…

— Но их по крайней мере нет в кроватях!

— Они, конечно, не приходят лакомиться нами, как клопы. Зато ползают по потолку, и случается, что один-другой свалится на тебя. Впрочем, это бывает редко.

Жюльен посмотрел на Мориса, немного помолчал, потом решился:

— Когда мать приводила меня сюда месяц назад, госпожа Петьо сказала, что я буду очень хорошо устроен, что она сама следит за чистотой в спальне.

Морис расхохотался.

— Следит? Это верно. Она за этим следит. То и дело проверяет, и если что не так, то такую музыку заведет — хоть уши затыкай! Она как раз собиралась сейчас прийти. Говорила, хочет взглянуть, как ты устроился.

Он стал подметать пол, а Жюльен тем временем продолжал осмотр всех складок матраца.

Через несколько минут явилась госпожа Петьо. Она вошла, улыбаясь, но улыбка ее сразу же сменилась гримасой отвращения, когда она увидела, чем занят Жюльен.

— Ох, бедненький! — начала она плаксивым голосом. — Если б вы только знали, сколько эти ужасные насекомые доставляют нам хлопот. Представьте себе, в прошлом году они добрались даже до нашей спальни! Ну, просто чума какая-то! — Она принужденно засмеялась. — Но теперь мы с этим покончим. Обязательно их выведем. Нужно только строго соблюдать чистоту. Если не помогает, когда убираешь раз в неделю, придется убирать два раза, а если надо, то и три.

Она прошлась по комнате, заглядывая всюду, даже нагибаясь, чтобы посмотреть под кроватями.

— Нужно соблюдать чистоту. Чистота — это все, — добавила она.

В то время как она открывала шкафы, Морис посмотрел на нее, махнул в ее сторону рукой и красноречиво кивнул Жюльену. Подойдя к шкафу, который Дени уступил Жюльену, она постучала красным, заостренным на конце ногтем указательного пальца по фотографиям актрис.

— Дени мог бы снять это свинство, — заметила она. — Уберите, обязательно уберите. Трудно даже вообразить, до чего порочен этот негодный мальчишка.

Она захлопнула дверцу, вернулась к кровати и продолжала жеманным голосом:

— Вы не представляете, как я рада, что он от нас ушел. И как я счастлива, что его сменил такой славный мальчик, как вы, мой милый Жюльен. Надеюсь, вы поладите с Морисом и господину Петьо не придется кричать на вас.

Она отошла, улыбаясь, и повторила несколько раз, указывая на газету, которую Жюльен по-прежнему держал на полу.

— Что за гадость! Как я их ненавижу! Сожгите, сожгите! Да и газету тоже. О, мерзость!

Когда она была уже в дверях, в комнату вошел мастер.

— Пора, — сказал он.

Он посторонился, пропуская хозяйку; та показала ему на газету и спросила с брезгливой гримасой:

— Не правда ли, чистота — единственный способ избавиться от этой гадости?

Она не стала ждать ответа и вышла, повторяя:

— Мерзость! О, какая мерзость!

Мастер пожал плечами и подошел к Жюльену. Посмотрев на Мориса, он спросил:

— Их все столько же?

— Да, шеф.

— Все-таки удивительно, что не удается их уничтожить, — сказал Жюльен.

Мастер посмотрел на него. Взгляд его был одновременно грустным, суровым и утомленным. Он махнул рукой, затем, ласково потрепав Жюльена по затылку, сказал:

— Бедняга! Что делать, придется привыкнуть. Страшного ничего нет, хотя противно.

И ушел, оставив дверь открытой.

— Пошли! — добавил он, не оборачиваясь. — Уже два часа.

Морис подождал, пока мастер спустится на несколько ступенек. Потом, подойдя к Жюльену, тихо сказал:

— Придется нам мыть спальню несколько раз в неделю. Будь уверен, теперь хозяйка от нас не отцепится.

Жюльен скомкал газету, стараясь не пустить клопов. Морис посмотрел на него и расхохотался. Оглянувшись на лестничную площадку, он сказал, прежде чем они вышли:

— История с клопами в хозяйской спальне — дело рук Дени. Он набрал клопов в спичечный коробок и как-то высыпал его в кровать хозяевам, а я стоял на стрёме. Клопы разбежались, как дичь, выпущенная на волю! Но спальня хозяев над магазином, там не жарко от печи, как здесь; клопам, должно быть, не понравилось, и они там не прижились.

8

После обеденного перерыва Морис сходил в ледник за свиными мозгами, которые мальчики отнесли туда утром. Увидев, что он моет под краном во дворе большую кастрюлю, мастер вышел из цеха и спросил:

— Что ты делаешь?

— Хочу показать Жюльену, как чистить мозги и готовить мясо.

— Клодина не маленькая, объяснит ему без тебя. Теперь это не твоя работа. Мозги и маринованное мясо готовят на кухне. Это входит в обязанность служанки и младшего ученика, ты же знаешь.

У Мориса вытянулось лицо.

— Но, шеф, он же первый день…

Мастер прервал его, резко повысив голос:

— Не спорь. Идем со мной в погреб готовить тесто для бриошей. Отдай ему кастрюлю.

Морис протянул кастрюлю Жюльену, который уже держал в руках пакет с мясом.

— Что я должен делать? — спросил Жюльен.

— Пойди к Клодине, она тебя научит.

Жюльен направился к столовой. Уже около двери он услышал, как мастер со смехом говорил Морису:

— Ясное дело, это было, наверно, самым приятным во всей рабочей неделе. Но, друг мой, всему приходит конец.

Жюльен вошел в столовую, где был только господин Петьо. Он спал, уронив голову на руки. Закрывая дверь, Жюльен задел кастрюлей о косяк. Хозяин приподнял голову, открыл отяжелевшие ото сна веки, тихо выругался, потянулся и потер лысину.

— Господи, я, кажется, заснул! Без ног от усталости. Пойду отдохну минут пять.

Он погладил кошку, спавшую на буфете, и вышел. Жюльен остался один в комнате. С минуту было тихо. Потом из-за маленькой двери, расположенной в глубине столовой, донесся звон посуды. Держа в одной руке пустую кастрюлю, а в другой мясо, он подошел к этой двери. Клодина высунула голову и улыбнулась.

— Принесли мясо? Сейчас я кончу, входите.

Жюльен оказался в тесном помещении, узком, как чулан. Слева тянулась выложенная из камня длинная раковина для мытья кухонной посуды, к ней примыкала деревянная сушилка. Рядом стоял небольшой стол, обитый цинком, в дальнем углу на газовой плите кипела в тазу вода. Пар наполнял все помещение и подымался к открытой квадратной форточке, проделанной почти под самым потолком. Он медленно выплывал наружу, освещенный лампочкой над раковиной. На стенах было несколько полок, уставленных коробками, стеклянными банками и глиняными горшками. Над плитой, на крюках, вбитых в доску, висели алюминиевые кастрюли. Стены, когда-то выкрашенные в зеленый цвет, лоснились от грязи и были в светлых потеках.

Жюльен замер у двери.

— Проходите, — сказала Клодина. — Здесь тесно, но вдвоем как-нибудь поместимся.

Она ополоснула блюдо и поставила его сушиться рядом с тарелками. Взяла кастрюлю, принесенную Жюльеном, наполнила ее на три четверти водой из таза. Остаток горячей воды она вылила в раковину. Поднялось большое облако пара, которое тут же и рассеялось.

— Теперь можно закрыть, — сказала девушка.

Она захлопнула форточку. Жюльен улыбнулся. Она подошла к нему и объяснила:

— Предпочитаю держать ее закрытой, когда хочу поболтать. Незачем всем знать, о чем мы здесь говорим. А когда открыто, то во дворе слышно каждое слово.

Прислонившись к стене, она пристально посмотрела на Жюльена.

— Сколько вам лет? — спросила она.

— Скоро пятнадцать.

— Можно дать гораздо больше.

Раскрыв пакет, Клодина выложила мясо на блюдо, а мозги бросила на цинковый стол.

— Сейчас покажу, как чистить мозги. Это долго, но не очень противно.

Немного помолчав и взглянув с улыбкой на Жюльена, девушка прошептала:

— Эту работу обычно делают вдвоем, и здесь спокойно, никто сюда не лезет.

Жюльен опустил глаза, почувствовав, что краснеет.

— Станьте ближе, — сказала она. — Стол не длинный, но двоим места хватит.

Она взяла его за плечо и привлекла поближе к себе, у Жюльена перехватило дыхание. Сердце заколотилось, что-то сильно сдавило грудь. Она протянула ему небольшой, заостренный на конце нож, он взял его дрожащей рукой.

— Вот увидите, это очень просто. Когда привыкнете, дело само пойдет.

Клодина принялась за работу, склонившись над столом, и Жюльен смотрел на ее сильные руки с круглыми и гладкими, чуть красноватыми пальцами. На ней была блузка с короткими рукавами. Мускулы напряглись от работы. Жюльен посмотрел на ее лицо. В профиль нос действительно казался чуть вздернутым, нижняя губа слегка выпяченной. Волосы она зачесывала назад, и из пучка выбивалась на шею непокорная прядь.

Жюльен немного придвинулся. Он громко дышал.

— Вот смотрите, надо снять эту тонкую пленку, — говорила она. — Для этого требуется только терпение.

Жюльен попробовал.

— Так, хорошо, — сказала она, — только не отрывайте вместе с мясом, хозяин будет ругаться. Хорошо, что вы его разбудили по дороге сюда.

— Почему?

— Он тогда сразу же уходит к себе. А то бывает, что он целый час торчит здесь, прежде чем подняться в спальню. А я не люблю, когда он тут, рядом. Слышали, что он сказал? Можно подумать, будто он в первый раз идет прилечь. А делает это каждый день и спускается не раньше трех или четырех. Хоть на это время он оставляет нас в покое.

Она вдруг замолчала, вытерла руки о посудное полотенце, потом выпрямилась, посмотрела на Жюльена и спросила с какой-то тревогой в голосе:

— Вы любите Тино Росси?

— Конечно, — сказал Жюльен.

Лицо девушки преобразилось, словно она не видела больше Жюльена, а мечтательно созерцала что-то прекрасное. Она улыбалась. Грудь ее поднялась от вздоха, туго натянув кофточку.

— Ах! Тино… это прелесть!

Клодина скрестила руки на груди, как бы что-то прижимая к себе, и, вздохнув еще раз, повторила:

— Прелесть! «Маринелла»… Вы знаете «Маринеллу»?

Она принялась фальшиво напевать. Внезапно оборвав песню, спросила:

— А вы умеете петь?

— Нет, не сказал бы.

— Попробуйте.

— Нет, я не знаю никакой песни.

— Даже припева?

Она снова взялась за работу, вздыхая:

— Вы обязательно должны научиться.

Некоторое время они работали молча. Было очень жарко. Жюльен чувствовал, как по лбу и по спине у него течет пот.

— Я рада, что Дени ушел, — сказала Клодина.

— Почему?

— Грязный тип. Грубый, не любит Тино. Всегда называет его гомосексуалистом. А что это такое? Он так и не удосужился мне толком объяснить. Говорил только, будто Тино не мужчина. Дурак, правда? Несчастный дурак!

Она рассердилась. Ее черные брови сдвинулись, нос казался еще более вздернутым. На какое-то время она даже замерла от гнева. Потом лицо ее прояснилось, и она снова посмотрела на Жюльена.

— Вы его видели в кино? — спросила она.

— Нет.

— Обязательно посмотрите, особенно когда он поет: «Я к твоему плечу приник, твоей руки касаясь…» — запела девушка.

Взгляд ее стал мечтательным, устремился куда-то вдаль. Перестав петь, она сказала, на этот раз без гнева:

— Какой все-таки Дени дурак!

Как только они кончили чистить мозги, Клодина взяла из-под раковины доску, положила ее на цинковый стол, наточила большой нож и принялась резать мясо. Затем откупорила бутылку красного вина, чтобы приготовить маринад.

— Хотите выпить? — спросила она.

— Нет, спасибо.

— Зря. Морис, тот всегда выпивал стакан.

— А вы?

Она сделала гримасу.

— Я — нет, я пью только в обед и всегда разбавляю водой. — Она засмеялась. — Не здесь, конечно. Тут только по воскресеньям, да еще изредка, вроде как сегодня, дают полстакана белого вина с куском пирога.

Помедлив немного, Клодина запустила руки в мелко нарубленное мясо и стала месить его, как тесто. Потом сказала:

— Приправу кладут по вкусу. Смотрите, как я это делаю… Мой отец пил, поэтому я терпеть не могу пьяниц… Не бойтесь, месите посильнее, чтобы приправа пропитала все мясо… Он пил не каждый день, мать не давала ему денег, но в субботу, случалось, он крепко напивался. Когда он возвращался пьяным домой, ему обязательно нужно было кого-нибудь поколотить. Я была самая старшая, и мне часто доставалось. Раз он мне рассадил бедро своим кованым башмаком. Он каменщик. И, должно быть, на его обуви был цемент. Рана загноилась, и я провалялась почти месяц. Не очень-то весело лежать в постели, особенно когда тебе двенадцать лет. Девушка прервала работу, вымыла руки, поспешно вытерла их и, выставив ногу, приподняла край юбки.

— Смотрите, — сказала она, — вот шрам.

Чуть выше левого колена она показала небольшую розовую отметину на белой коже. Жюльен покачал головой.

— Не очень заметно, — сказал он.

— Он мог сломать мне ногу, и я бы осталась хромой на всю жизнь. А ваш отец часто вас бил?

Жюльен немного подумал.

— Один раз, — сказал он. — Я подобрал собаку и привел ее домой, пока никого не было. Отец вернулся и с палкой набросился на собаку, чтобы выгнать ее, но я загородил ему дорогу, и удар пришелся по мне.

— А еще он вас бил когда-нибудь?

Жюльен вздохнул и, как бы извиняясь, сказал:

— Больше, кажется, ни разу.

Клодина покачала головой.

— Ну, друг мой, вам повезло. А чем ваш отец занимается?

— Раньше у моих родителей была булочная, но они ее продали. Теперь они живут в доме с большим садом. Торгуют фруктами, разводят кроликов. Выращивают овощи, а главным образом — цветы.

Она улыбнулась.

— Как, должно быть, приятно жить в доме, когда кругом цветы.

— Не очень.

— Почему?

— Все запрещено: мяч, друзья. Все! Просто двинуться нельзя! Мало того, не позволяют ходить на улицу с другими ребятами.

— Что же вы тогда делали?

— Построил себе шалаш под большим деревом, спрячусь там за изгородью и стреляю в прохожих.

— Как?

— Ну, в общем, играл, будто стреляю, но без шума.

Клодина посмотрела на него слегка удивленно, потом спросила:

— А мать вас била?

— Пробовала, но я залезал под стол и сворачивался клубком. Она не могла до меня дотянуться и брызгала мне водой в лицо.

Клодина засмеялась и спросила:

— А есть у вас братья и сестры?

— Нет, — ответил Жюльен.

— Ну, ясно, вас баловали.

— Вообще-то у меня есть брат. Сводный, от первого брака отца, — помолчав немного, сказал Жюльен.

— Ваш отец был разведен?

— Нет, его первая жена умерла. Я никогда не жил с братом. Ему тридцать три года. Когда я родился, он уже был женат.

— А что он сейчас делает?

— У него оптовая бакалейная торговля.

Она даже замерла и покачала головой.

— Скажите! Верно, много зарабатывает?

— Конечно, — сказал Жюльен, — у него несколько грузовиков и легковая машина.

— Понимаю, — заметила она, — детство у вас было счастливое.

Жюльен вздохнул. Он мысленно представил себе большой сад и маленький дом. Вспомнил о садовой решетке, за ней на Школьной улице играли дети и поглядывали на него, как на зверя в клетке.

— Знаете, — вздохнул он, — не так уж весело сидеть одному с кроликами и тюльпанами.

Клодина расхохоталась, но вдруг, оборвав смех, посмотрела в сторону столовой: кто-то вошел туда из магазина. Дверь хлопнула, и кто-то, удаляясь, зашагал по плитам.

— Это продавщица, — сказала Клодина. — Колетта. Вот она действительно несчастна.

— Почему?

— Я, например, к счастью, не живу больше с родителями. Даже вижусь с ними не каждое воскресенье. А она возвращается вечерами домой. Живет она в самом конце Коммардской улицы. Вы знаете, где это находится?

— Да, моя тетка живет около Фаллетана, и туда можно ехать по Коммардской улице.

— Бедняжке Колетте приходится утром и вечером проделывать три километра, и к тому же пешком. Отец у нее тоже пьяница. Он забирает все ее деньги, да еще и колотит ее.

— А мать?

— Наполовину парализована… В доме хоть шаром покати. Но сама Колетта — просто прелесть. Подумать только, ей шестнадцать лет, а на вид не дашь и двенадцати.

Клодина затихла, прислушалась. Потом, придвинувшись к Жюльену, добавила:

— Хозяева пользуются ее положением и жестоко с ней обращаются. А платят они ей гроши.

Чтобы подойти к двери, Клодина протиснулась позади Жюльена, и он почувствовал, как ее тело прижалось к его спине. Она выглянула в столовую.

— Ой, как мы заболтались, — сказала она. — Уже три часа. Отнесите это на холод и идите в цех.

Жюльен схватил большой глиняный горшок, в котором мариновалось мясо. Блюдо с мозгами Клодина поставила сверху, на крышку. Она забежала вперед, открыла дверь, выходящую во двор, и шепнула Жюльену:

— Если вам попадется в газетах фото Тино, сохраните для меня, ладно?

9

В цехе был только один Виктор, Он стоял у разделочного стола, мазал кремом маленькие круглые бисквиты и накладывал их один на другой.

— Ну, разделался со своей тухлятиной? — спросил он.

— Недурна девчонка, а? Болтала с тобой о Тино?

— Конечно.

— Просто помешанная!.. На, лопай! — Он протянул Жюльену бисквит с кремом.

Жюльен поблагодарил и съел.

— Очень вкусно, — сказал он.

Помощник положил нож на миску с кремом и спросил:

— Она одна на кухне?

— Была одна.

— Тогда пойдем посмеемся.

Он взял плоскую кастрюлю с длинной ручкой. Жюльен последовал за ним. Клодина снова открыла форточку своего закутка. Виктор бесшумно подкрался к форточке, встал на край крышки погреба и, держа кастрюлю, словно гитару, запел:

Он пел слабым и глухим голосом, довольно хорошо подражая голосу модного певца. Жюльен, стоявший в дверях цеха, подошел ближе. Виктор даже внешне старался подделаться под корсиканца, пригладил волосы и широко раскрыл глаза, смотря невидящим, пустым взглядом. Он продолжал, сильно утрируя:

Какая-то тень мелькнула за занавесками столовой. Виктор замолчал и отступил в глубь двора. Дверь из столовой внезапно раскрылась, и оттуда выскочила взбешенная Клодина с тазом в руках. Жюльен отпрянул назад. Виктор стремительно бросился за ним и захлопнул дверь как раз в тот миг, когда по ней полоснул поток воды. Они услышали, как с двери стекает вода.

— Дурак! Дурак и есть! — крикнула Клодина.

Виктор приоткрыл дверь и успел быстро крикнуть:

Но Клодина уже вернулась в свой закуток. Жюльен смеялся. Виктор снова взялся за нож и с самым серьезным видом возобновил работу.

— А мне что делать? — спросил Жюльен.

— Они сейчас вернутся из погреба, а ты пока помоги мне. Аккуратно отдели присохшие бисквиты и подровняй их вот этим инструментом, он называется «выемка». Смотри, это очень просто.

Жюльен принялся отклеивать бисквиты, лежавшие на больших листах бумаги. Она потемнела и стала ломкой оттого, что постояла в печи. Вооружившись круглой выемкой, отверстие которой было чуть меньше бисквита, он стал подравнивать печенья, округляя их осыпавшиеся края. Виктор сменил миску.

— Теперь будем делать крем с киршем, — объяснил он.

Он снял с полки бутылку, откупорил ее и, зажимая горлышко большим пальцем, вылил несколько капель в крем. Затем поднес бутылку к губам и сделал изрядный глоток. Обтерев края горлышка, он протянул бутылку Жюльену.

— На, выпей.

— Нет, — сказал Жюльен. — Спасибо.

— Ты этого не любишь?

— Не очень.

— Как хочешь.

Виктор отпил еще глоток. Закупорил бутылку и, убедившись, что она плотно закрыта, потряс ею еще раз над кремом, как будто для того, чтобы пропитать его посильнее запахом кирша.

— Вот, — сказал он, смеясь, — покупатель получит сполна за свои деньги, но зато не повредит своего здоровья.

Когда вернулись мастер и Морис, Жюльену велели почистить моечный бак. Он вычерпывал воду ведрами и выносил ее во двор. Бак был кубической формы, и, чтобы вычерпать воду со дна, мальчику пришлось взять консервную банку, а под конец большую губку.

Вода была чуть теплая. Жир застывал, оседая на металлических стенках. Губка стала липкой. Жюльен обвязался фартуком из мешковины, но, несмотря на это, скоро почувствовал, что его брюки намокли. Всякий раз, прежде чем нагнуться и руками достать до дна бака, он глубоко вдыхал воздух и старался не дышать все время, пока стоял склонившись. Но отвратительный запах пригоревшего сала и разлагающихся остатков пищи шел не только из бака, он заполнял все помещение. В цехе не было вентиляции.

Остальные работали молча: мастер возле окна, его помощник — рядом с дверью, а Морис за разделочным столом, стоящим у печи.

Жюльен не чувствовал усталости ни в руках, ни в теле, но его мутило и несколько раз чуть не вырвало.

Опорожнив, наконец, бак, мальчик промыл его водой, которую Морис подогрел в большом тазу. Потом начал выливать и выжимать губкой эту воду, чуть более теплую и менее жирную, чем первая. Вылив из бака два ведра, он наносил в него чистую воду со двора.

Не успел он наполнить бак, как хозяйка крикнула с порога столовой:

— В город! Есть поручение.

Морис спросил:

— Мне ехать, мадам?

— Поезжайте оба. Нужно, чтобы Жюльен научился.

Они вымыли руки, торопливо переоделись наверху и вывели велосипеды.

— Отвезете пряники в Шалонское предместье. К госпоже Жено, но не входите вдвоем.

— Очень хорошо, — сказал Морис, — пряники ведь не хрупкие. Подходящий случай научить его возить корзину.

— Я тоже так думаю, — сказала госпожа Петьо.

Мальчики вышли на улицу через крытый проход, в котором сейчас было совсем темно.

— Легче всего, — сказал Морис, — везти на голове. Можно также на вытянутой руке, но этому научишься позже.

Подождав, когда Жюльен сядет на велосипед, Морис показал, как надо ставить корзину на голову и придерживать ее рукой.

— Теперь по-настоящему оценишь ножной тормоз, — сказал он.

Дверь магазина открылась, и вышла госпожа Петьо. На ее лице сияла улыбка, в которой, однако, чувствовалось беспокойство. Ее сестра встала рядом с ней на пороге и тоже улыбалась, тараща сквозь очки свои большие глаза. Чуть поодаль с пустым блюдом в руках стояла Колетта. Она слабо улыбнулась, и, когда Жюльен посмотрел на нее, ему показалось, что ей так же скверно, как и ему. Но девушка тут же исчезла.

Поначалу Жюльен решил, что он сейчас упадет или выпустит руль из рук. Он стал медленно спускаться под гору, стараясь тормозить не очень резко. Съехав вниз, он подумал, что теперь не так уж страшно. Морис катил рядом и подбадривал его:

— Хорошо, хорошо. Только не бойся. И не обращай внимания на гогочущих болванов. Хотел бы я посмотреть, что бы они делали на твоем месте.

Когда мальчики поднимались на улицу Арен, Морис помогал Жюльену, слегка подталкивая его ладонью в спину. Наверху Морис сказал:

— Хорошенько раскатись, выпусти руль и перемени руку.

Жюльен не решался.

— Давай не трусь! Этому нужно научиться в первый день, иначе никогда не сможешь вести машину правой рукой, а когда будешь весь день в разъезде, просто не выдержишь.

Жюльену удалось ловко переменить руку, и он даже проделал это несколько раз.

— Вот видишь, как просто, — сказал Морис.

— Почему хозяйка не хочет, чтобы мы входили вдвоем? — спросил Жюльен.

— Из-за чаевых. Чтобы не подумали, будто мы требуем вдвое больше.

Они остановились у небольшой виллы, окруженной садом. Жюльену сразу же вспомнился дом его родителей.

— Пойди к двери и позвони, — объяснил Морис. — Скажешь, что привез пряники, и откроешь корзину, вот и все. Ну иди, я обожду здесь.

Когда Жюльен подошел к забору, Морис окликнул его:

— Эй! Не входи с корзиной на голове, неси ее в руках.

Толстая дама лет пятидесяти открыла дверь. Жюльен вошел, развязал корзину, приподнял плетеную крышку, обтянутую белой клеенкой. Женщина взяла пакет.

— Надеюсь, пряники свежие, — сказала она.

— Да, мадам, — ответил мальчик, закрывая корзину.

— Хорошо. Ты новенький?

— Да, мадам.

— Из Доля?

— Нет, мадам. Из Лона.

— Очень хорошо. Вот возьми.

Жюльен взял монету в пятьдесят сантимов и зажал ее в кулаке.

— До свиданья, мадам, — сказал он. — Большое спасибо.

Он прошел через сад. Там цвели красные георгины, а по краям аллеи — крошечные голубые цветочки с сильным сладким ароматом. Жюльен глубоко вздохнул и невольно вспомнил запахи бака, который он недавно чистил.

— Ну, получил ровно пятьдесят сантимов? — спросил Морис.

— Да. Откуда ты знаешь?

— Сюда часто приходится ездить, она всегда дает столько.

Жюльен протянул ему деньги.

— Нет, оставь себе, — сказал Морис. — Завтра, в субботу, поедешь к инспектору учебного округа. Он живет за вокзалом. Мужик что надо! Всегда дает сто су. Только он один столько и дает. По лицу видать, что добрый. А есть такие подлецы! Из-за них приходится ехать к черту на кулички, а они с царственным видом дают тебе пять су.

— Ничего, — сказал Жюльен. — Всегда приятно прокатиться подальше, это ведь прогулка.

Морис посмотрел на него с удивлением.

— Скажешь тоже! Вернешься и увидишь, так ли это приятно. Ты, может, думаешь, что другие за тебя станут работать, пока ты разъезжаешь? Как бы не так.

Когда они вернулись, в цехе уже никого не оказалось. Там было темно и мрачно. Морис зажег лампу в центре, под потолком.

— Видишь, — сказал он, — мастер и Виктор ушли в пять. А нам с тобой еще тянуть лямку.

— А что надо делать?

— Растопить печь, подготовить плиту и очаг под баком к завтрашнему дню, натаскать угля и подмести помещение.

Топка выходила в тесный угол рядом с мойкой. Только расположена она была немного дальше, возле угольного ящика. Нужно было вычистить золу, отбить шлак от еще не прогоревшего кокса. Было жарко. Из открытой топки несло раскаленным воздухом, пахло углем. Поработав лопатой, Жюльен взялся за кочергу с длинной металлической ручкой, чтобы легче было выгрести и освободить от золы выход в трубу. Потом зажег газету и просунул ее до середины топки, он торопился справиться с работой, пока газета не погасла. Пламя опадало, разбрасывая искры в глубь печи. Ручка кочерги быстро нагрелась.

— Возьми тряпку, — сказал Морис.

Жюльен обмотал железную ручку тряпками, которыми пользовались для чистки противней. От жары таял приставший к тряпкам сахар. Тряпки прилипали к кочерге и к рукам.

— Это самая грязная работа, — сказал Морис. — Чистить бак и то лучше.

— Пожалуй, верно, — с трудом произнес Жюльен.

Он тяжело дышал. Пот заливал ему глаза.

— Сбрось куртку, жарко!

Жюльен разделся. Остался в одной сетке. Он был худой, но очень мускулистый, и его потная спина блестела в свете низко висящей лампы. Пламя от горящей в топке газеты освещало его напряженное лицо. Большие капли пота свисали с бровей, катились по носу и, застыв на минуту на кончике, падали в золу.

Морис наклонился и посмотрел.

— Так, хорошо, — сказал он. — А теперь возьми шуровку, чтобы сбить шлак с решетки.

Жюльен выпрямился и схватился рукой за бок. Поморщился. Морис улыбнулся.

— Ты уже дошел, — сказал он. — Ладно, я сам сделаю.

— Нет, нет, это потому, что я не привык к такой жаре. Что ты мне велел взять?

— Шуровку. Ту большую кочергу.

И он показал на длинный железный прут, у которого один конец был заострен, а другой загнут в форме ручки.

— Засунь-ка ее в шлак и сбивай нагар. Это надо делать каждый день, иначе скопится слишком много и можно сломать решетку, когда будешь ее очищать. Тогда крику не оберешься.

Жюльен очистил еще поддувало в виде длинного резервуара под топкой и влил в него два ведра воды.

— Лей побольше воды, — пояснил Морис, — от этого тяга становится лучше.

Спустившись во двор, чтобы наполнить ведра, Жюльен сунул под кран голову и руки. Ледяная вода вернула ему силы. Неся полные ведра, он с удовольствием чувствовал, как прохладные капли стекают у него по спине.

Мальчики вынесли золу в двух больших ящиках, оставив только небольшую кучу около печи.

— Эту золу мы смочим, — объяснил Морис, — и прикроем ею огонь, прежде чем идти спать.

Печь была растоплена, плита и очаг под мойкой вычищены. Теперь оставалось натаскать угля. Морис взял пустой мешок из-под сахара, надел его на голову наподобие капюшона, и они спустились в задний дворик по узкой лестнице, где было почти совсем темно.

— Зимой приходится этим заниматься между часом и двумя, потому что вечером ничего не видно, — сказал Морис.

— А что, ни во дворе, ни на лестнице нет света?

— Нет. Но, когда привыкнешь к лестнице, идешь спокойно.

Он поставил около кучи угля два больших деревянных ящика.

— Нагружай, — сказал он, — а я поднимусь наверх с одним ящиком, пока ты наполнишь следующий. Я схожу десять раз, и ты десять. Этого достаточно.

Морис быстро сделал свои десять рейсов. Жюльен дал ему лопату, натянул на голову мешок и взялся за ящик. Сравнительно легко ему удалось поставить его на плечо и подняться на несколько ступеней по лестнице. Он шел согнувшись, с опущенной головой, поддерживая ящик руками. Свет, струившийся из двери цеха, слабо освещал только верхнюю площадку. Жюльен нащупывал ногой неровные ступени. Он тыкался в стену локтем и несколько раз чуть не сорвался вниз под тяжестью ящика. Наверху пришлось наклониться, чтобы пройти в дверь. Дойдя до угольного ящика, мальчик приподнялся на цыпочках, вытянул вперед руки и высыпал уголь. Огонь ярко пылал. Здесь, в углу, было невыносимо жарко. Над водой в поддувале висел пар, словно над рекой Ду весенним утром. Временами пар скрывал отражение черной решетки и раскаленного докрасна угля.

После четвертого рейса Жюльен опустился на ящик, стоявший у дверей сарая.

— Что, брат, совсем сморило? — спросил Морис.

Жюльен затряс головой, как лошадь во время водопоя.

— Дай минутку передохнуть, — попросил он.

Морис забрал у него мешок-капюшон.

— Ладно, я отнесу. Тебе еще не хватает тренировки.

В тесном дворе становилось все темнее. Жюльен медленно поднялся, глядя на товарища. Слегка улыбнувшись, Морис взялся за ящик и быстрым движением поставил его на плечо.

— Не вешай нос! Привыкнешь! — крикнул он и скрылся в темноте.

Жюльен пристально смотрел ему вслед, в чернеющий лестничный пролет, из которого несло запахом плесени. Затем перевел взгляд на небо; оно было еще светлое, и по нему летали стрижи. Где-то из раскрытого окна лилась музыка; из порта или с канала доносился еле слышный гудок парохода. Далеким эхом он отдавался здесь, среди домов. Жюльен почувствовал, как по его мокрой спине пробежала дрожь. Он вздохнул и снова принялся нагружать ящик.

10

Наконец работа выполнена. Морис зажег во дворе фонарь, и мальчики помылись под краном. Хозяйка открыла дверь столовой и выставила на порог две пустые бутылки.

— Не забудьте принести вина, — сказала она.

— Хорошо, мадам, — ответил Морис.

И как только дверь за ней захлопнулась, он воскликнул:

— Неужто это никогда не кончится!

В погребе они нацедили из бочек вина и, поставив бутылки в столовой, вернулись в цех. Морис включил лампочку в углу над баком, чтобы подбросить угля в печь, и от этого освещения комната разом приняла странный вид. По стенам, по столам и балкам потолка тянулись длинные тени. В темных углах поблескивала медная посуда, напоминая мерцание звезд на ночном небе. Было жарко. Но запахи уже не чувствовались так сильно. На опилках, покрывавших пол, почти не было видно следов.

Опершись о стол, Жюльен смотрел, как Морис заправляет печь. Мало-помалу глаза его стали слипаться. Он с трудом боролся со сном.

— Минут пять, кажется, можно передохнуть, — сказал Морис. — Выйдем на улицу.

Пройдя по темному проходу, они встали в конце его по обе стороны двери, выходящей на тротуар.

— Как увидишь хозяйку, тут же смывайся!

— Почему? Разве здесь запрещено стоять?

— Нет, не то чтобы запрещено, но она этого терпеть не может. И если увидит, то тут же сыщет тебе работенку!

По тротуару шли люди, возвращаясь домой после трудового дня. Свет витрин освещал улицу. Мальчик в белой куртке, стоявший на другой стороне тоже у двери, сделал им знак рукою. Морис ответил ему и пояснил:

— Это ученик колбасника.

Прошли девушки, и Морис слегка присвистнул. Одна из них обернулась и, сделав недовольную гримасу, пожала плечами.

— Это школьницы, — сказал он. — Ужасные воображалы.

Вскоре господин Петьо вышел из кафе и перешел через улицу.

— Сейчас позовет ужинать, — объяснил Морис.

Проходя мимо них, хозяин улыбнулся.

— Ну, все сделали? — спросил он.

— Да.

— Ты ему показал, как топить печь?

— Показал.

— Прекрасно, идите есть.

Хозяин вошел в кондитерскую. А они пошли крытым проходом. Жюльен осторожно ощупывал рукой стену.

Поели они быстро. Хозяин включил радио, чтобы послушать новости, которые он время от времени комментировал.

Он вышел из столовой вместе с мальчиками и во дворе открыл мороженицу. Виктор, который вышел следом за ним, незаметно проскочил на улицу. Морис вытащил из чулана железный квадратный ящик с двойной перегородкой и ручкой.

— Это ящик для мороженого, — сказал он. — Смотри, как его нужно наполнять.

Он разбил куски льда в каменной ступе и положил их между перегородками, подсыпая туда бурой соли. Хозяин тем временем готовил порции мороженого в шоколаде. Все молчали. Жюльен чувствовал, как у него закрываются глаза. Казалось, сон выползал из темных углов двора, до которых не достигал свет фонаря. В столовой сновали женщины. Жюльен все это видел, как в тумане. Наполнив ящик, Морис взял его за ручки и направился к выходу. Жюльен по-прежнему стоял, прислонившись к дверям ледника. Морис обернулся.

— Идем, — сказал он.

Жюльен пошел за ним, толком не понимая, что делает. Он слышал, как за его спиной стукнула крышка мороженицы, которую захлопнул хозяин. Звук гулко, как в пещере, отдался под аркой ворот. Морис остановился, когда вышли на тротуар.

— Берись с другой стороны, — сказал он, — по дороге поменяемся.

— Куда мы идем? — спросил Жюльен.

— В кино. Ты же слышал.

Жюльен, не говоря ни слова, взялся за металлическую ручку.

Кинотеатр находился недалеко, на противоположной стороне площади Греви, в начале улицы Грэ. Сеанс как раз начался. Билетерша провела их за кассу, где они поставили свой ящик.

— Посидите немного? — спросила она.

Морис обернулся к Жюльену.

— Хочешь посмотреть журнал?

Жюльен отрицательно покачал головой. Билетерша казалась ему огромным черным пятном, а Морис — белым. Он смутно различал, как они двигаются, и, словно сквозь вату, до него доносились бессвязные слова: «Новенький… первый день… в другой раз». Он улыбнулся и поплелся за Морисом, который уже уходил.

Дорогой Жюльен немного пришел в себя. Мальчикам предстояло закрыть витрину большими деревянными ставнями.

— Осторожнее со стеклами, — сказал Морис, — разобьешь хоть одно — два года не расплатишься.

Жюльен немного дрожал. Он теперь окончательно проснулся.

— Нам повезло, что никого нет, — сказал Морис. — Поторопись, а то припрутся какие-нибудь идиоты в чайный салон — тогда будем торчать здесь до одиннадцати.

Они укрепили железный болт, который держит ставни. В эту минуту вышла Колетта. Она попрощалась с мальчиками и удалилась торопливой, чуть припрыгивающей походкой.

— Как эта девчонка не боится ходить одна! Так поздно, и живет в таком квартале.

Они прошли через магазин и столовую, где хозяин подсчитывал дневную выручку, а его жена что-то записывала в большой конторской книге. Она посмотрела на них с улыбкой, кивнула на книгу и сказала:

— Завтра и в воскресенье придется вам поездить. Зато, мои милые, получите хорошие чаевые.

Жюльен вышел первым и направился было к лестнице.

— Эй, куда ты! — крикнул Морис. — Еще не все. Нам нужно заправить печь и прикрыть огонь золой.

Жюльен пошел за ним. Двор… Дверь… Цех… Свет…

— Смотри, — сказал Морис, указывая пальцем на пирометр, — здесь должна быть цифра двести десять, а если ее нет, то нужно помешать и подождать немного. Но сегодня даже больше, почти двести двадцать. Сейчас ты зальешь золу водой, а я подброшу угля, потом мы его прикроем золой.

Жюльен стоял неподвижно. Морис протянул ему ведро.

— Пойди набери воды.

Жюльен ушел. Ему казалось, что вода льется в ведро с шумом водопада. Весь двор заполнился этим шумом, он, надо думать, поднимается вверх по стенам домов вплоть до клочка неба, на котором дрожат звезды. А каким тяжелым было ведро! Вода струилась по штанам, и ноги Жюльена, обутые в парусиновые туфли, заледенели; в ушах звучали объяснения Мориса.

Уголь… зола… хорошо смочить… прикрыть… отодвинуть заслонку. Но все это доносилось как будто издалека. Голос Мориса, казалось, гудел. Лицо плясало на фоне угольного ящика; блестели глаза и белые зубы, освещенные пламенем печи. Бусинки пота дрожали на лбу…

Оставалось еще чуть пройти и добраться наконец до лестницы.

В спальне Морис продолжал свой монолог. Виктор еще не вернулся. Жюльен разделся и скользнул под одеяло. Голос Мориса сразу же куда-то пропал. Стало темно. Как будто накатилась большая волна, и Жюльен почувствовал, как проваливается в безмолвную и беспросветную пустоту.

11

Когда Жюльен проснулся, было совсем темно. Вокруг — полная тишина. Он попытался открыть глаза, но веки не поднимались, точно были налиты свинцом. Еще сонный, он поскреб себе грудь, потом спину, живот и вдруг, стряхнув оцепенение, привстал в постели.

— Клопы!

Мальчик тут же вспомнил, что он не дома и не у дяди Пьера. Опершись на локоть, Жюльен повернул голову. В раскрытое окно виднелся блестящий край крыши и треугольник звездного неба. Освоившись в темноте, Жюльен разглядел дверцы шкафа на белой стене, кровать Мориса, с которой доносилось ровное дыхание, и кровать Виктора, еле различимую в углу комнаты.

Жюльен снова поскреб себе грудь. Он хотел было встать и зажечь свет, но не осмелился и опять улегся, продолжая чесаться. При этом он старался как можно меньше двигаться: кровать сильно скрипела. Тело жгло как огнем, он чувствовал боль в боку. На улице послышался шум приближающегося грузовика. Мотор заглох, потом зарычал с новой силой, как бы набирая скорость, зафыркал все ближе и все яростнее.

«Должно быть, машина поднимается вдоль бульвара», — подумал Жюльен.

Этот шум отвлек его на некоторое время. Потом вернулась тишина. Время от времени ее нарушал рокот мотора или паровозный свисток, который медленно затихал в ночи.

Виктор заворочался в постели. Его кровать скрипела не меньше, чем у Жюльена.

— Не спишь, братец? — спросил он тихо.

— Нет. Я вас, наверное, разбудил, ворочаясь?

— Да. Но это ничего. Сейчас уже, должно быть, около четырех. Тебе клопы не дают спать?

— Да. Я весь чешусь.

— Лучше не трогай, не то расцарапаешь себя, а царапины могут загноиться. Если выдержишь, то уже через час ничего не будешь чувствовать.

Где-то внизу раздался скрип, как если бы отворили входную дверь.

— Так и есть. Вот и Андре, — сказал Виктор.

В комнату кто-то вошел, щелкнул выключатель, и Жюльен зажмурился от вспыхнувшего света.

— Эй, вставайте! — крикнул мастер.

Он подошел к кровати Мориса, схватил одеяло и откинул его к ногам мальчика. Тот недовольно заворчал. Мастер несколько раз шлепнул его:

— Ну, толстяк, поднимайся!

Мастер подошел к Жюльену, который уже сидел на кровати, и наклонился, чтобы лучше его рассмотреть.

— Ого, как они тебя разукрасили, — сказал он. Виктор встал и тоже подошел, застегивая на ходу штаны.

— Его здорово искусали, но ему меньше досталось, чем Морису в первые дни.

— Возможно, — сказал мастер. — Пожалуй, он скорее привыкнет.

Виктор вышел без рубашки, с полотенцем через плечо, и Жюльен услышал плеск воды во дворе. Мастер обернулся.

— Черт возьми, — сказал он, — ты что? Смеешься? Хочешь, чтоб тебя облили водой? Иначе не встанешь?

Оказывается, Морис укрылся с головой.

Мастер снова сбросил с него одеяло и одним рывком поставил Мориса на ноги.

Все трое умылись под краном во дворе. Поднимаясь наверх после умывания, Жюльен услышал, как мастер сказал Морису: «Если у вас в спальне есть одеколон, пусть он протрет себе кожу, особенно там, где много укусов. Одеколон хорошо дезинфицирует».

У Жюльена нашелся флакон одеколона. Морис наскоро протер ему спину и грудь, и затем оба быстро оделись.

На часах в цехе было без десяти четыре.

— Рановато сегодня поднялись, шеф, — заметил помощник.

— Это из-за Жюльена. Лучше начать раньше, он ведь еще не освоился.

Прежде чем спуститься, Жюльен посмотрелся в зеркальце Виктора. Искусанные веки опухли, глаза превратились в щелочки, но лицо было почти не тронуто. Зато вся шея была в красных волдырях. Искусанные места невыносимо зудели, и мальчику все время хотелось чесаться.

— Я тебе сейчас смажу пальцы медом, — сказал мастер, смеясь, — тогда перестанешь скрестись!

В конце самого большого из разделочных столов помощник раскатал скалкой белые куски теста в прямоугольные длинные полосы, а потом разрезал их на треугольники. Мастер брал по одному эти треугольники и скатывал их. Получались маленькие валики с заостренными концами. Он клал их перед Жюльеном, тот придавал им форму полумесяца и укладывал на большие черные противни. Это были рогалики. Мастер и его помощник работали с такой быстротой, что вскоре перед Жюльеном выросла целая гора рогаликов.

— Скорей, скорей, — торопил мастер.

Жюльен даже забыл о мучившем его зуде. Он видел лишь черные противни, где нужно было ровно разложить рогалики.

— Клади уголками кверху, чтобы тесто поднялось как следует, а то влетит от хозяина.

Мастер перестал скатывать рогалики, схватил пустой противень и поставил его перед собой. Через несколько секунд противень был полон.

— Видишь, вот как надо, и поторапливайся, — сказал он.

Работа была нетрудная, но Жюльена бросило в пот. Он прикинул, что мастер работает раз в двадцать быстрее его. Нужно было класть четыре рогалика по ширине и девять по длине противня. Мальчик старался, спешил изо всех сил, но, когда дошел до конца, ему не хватило места для одного ряда. Мастер потрепал его по плечу.

— Не волнуйся, малыш. Этим не поможешь, получится ерунда. Тебе нужно овладеть лишь одним движением. Должны работать только руки! Думать тут не к чему! Все пойдет самой собой, как по маслу.

Жюльен почувствовал, что к глазам подступают слезы. Он громко шмыгал носом, стараясь их удержать. Но чем больше пытался он успокоиться, тем медленнее двигались руки. В конце концов они вообще перестали слушаться. Наполненный противень надо было отнести в сушильный шкаф. Противни помещались на полках, сделанных из железных прутьев, вмазанных в стенки. Мастер подошел к шкафу, когда там набралось десять противней.

— Теперь поверни противни другой стороной, — сказал он. — Вот, смотри, ты вытягиваешь их до середины, затем быстро поворачиваешь на руке вокруг оси и загоняешь обратно. Тут нужна сноровка, чтобы дело шло быстро, да смотри, не обожгись и не урони на пол!

Жюльен попробовал.

— Молодец, — похвалил мастер. — Это ты уловил с первого раза. Остальное тоже придет.

Жюльену стало немного легче, им овладело радостное возбуждение. Но волнение мешало ему, сковывая движения.

— Ну вот, смотри, лучше дело пошло, — успокаивал мастер. — Хорошо, хорошо.

Все же ему приходилось то и дело самому наполнять противень, чтобы не снижать темп работы из-за медлительности Жюльена. Когда еще десять противней было отправлено на полки сушильного шкафа, он сказал мальчику:

— Ну-ка, вытаскивай десять первых и ставь их на стеллаж у печки. Потом повернешь остальные.

Стеллаж состоял из нескольких рядов двойных металлических прутьев и занимал всю стену, примыкавшую к печи, от пола до потолка.

Противни были горячие. Жюльен хватал их и вталкивал на металлические прутья.

Мастер насвистывал простенький мотив. Иногда он умолкал и приговаривал, смеясь:

— Хорошо, хорошо. Вот видишь, сноровка себя окупает.

Виктор вторил ему:

— С такой сноровкой он далеко пойдет, эдак мы скоро будем в деньгах купаться.

Жюльен никак не мог улучить минутку и посмотреть на Мориса, который возился у плиты. Наконец он решился обернуться. Огонь потрескивал. На плите стояло несколько кастрюль, Морис энергично мешал в тазу длинной деревянной ложкой.

— Эй, малыш, останавливаться нельзя, — сказал мастер, — иначе утратишь темп.

Жюльен испуганно кинулся к противню, вынул его из шкафа и, промахнувшись на несколько миллиметров, сунул его чуть ниже полки. Металлические прутья зацепили два ряда рогаликов, размягченных и вздувшихся от жара в сушильном шкафу. Желая их поймать, мальчик наклонил противень, и тогда остальные рогалики посыпались на опилки.

Виктор обернулся первым.

— Привет! — воскликнул он. — Вижу, что пока мы не в деньгах, а в тесте купаемся.

Подбежал мастер, подхватил противень, пытаясь одновременно спасти мягкое тесто, которое повисло на прутьях и могло свалиться на противни, стоявшие на нижних полках.

— Виктор, подбери то, что на полу, и брось в печь, — приказал мастер.

Морис приподнял таз. Помощник смял большой кусок блестящего от жира теста с прилипшими опилками и бросил его на раскаленный уголь.

— Ну-ка, Морис, закрывай быстрее, не то такая вонь поднимется!

И в самом деле, запах горелого геста разнесся по цеху. Жюльена трясло как в лихорадке. Он уже не мог сдержать слез, они текли у него по щекам.

На злополучном противне мастеру удалось спасти всего пять рогаликов. Он посмотрел на Жюльена.

— Брось хныкать, — заметил он, улыбаясь. — Со всяким может случиться.

— Не беда, — добавил Виктор, — мы все уладим, пока еще нет хозяина.

— Без четверти пять. Вот-вот явится. — Мастер пересчитал противни.

— Хороши мы будем, — сказал он с недовольной гримасой. — Ладно, я скажу, что просчитался, когда взвешивал.

— Погодите, я сейчас наверстаю на тех, что еще не доделаны, — предложил Виктор. — Может, наберем сколько надо.

— Они будут меньше размером.

Помощник подбоченился и, заглядывая мастеру в лицо, изобразил удивление.

— Если я правильно считаю, — сказал он, — только на четырех последних противнях рогалики будут мельче остальных.

— Да.

— В таком случае, если старик и разворчится, то ничего страшного не произойдет. Я поклянусь своей бородой, что делал их все одинаковыми, а вы, шеф, вовремя вставьте, что, очевидно, их сунули в печь раньше, чем они поднялись. Этим занимается сам хозяин, он и окажется в дураках.

Они расхохотались.

— Хорошо, идет, — сказал мастер. — Но раз так, пошевеливайся. А то как бы хозяин не пришел раньше, чем все рогалики будут на противнях.

Жюльен вытер глаза, слезы еще душили его, но горячее чувство благодарности рвалось наружу. Он, не умея его выразить, только пробормотал, вновь принимаясь за работу:

— Спасибо, шеф.

Его никто не услышал, потому что Морис с шумом колотил кочергой по раскаленному углю, а мастер снова насвистывал все тот же мотив.

Работать стало легче. Свежий утренний воздух проникал сквозь приоткрытую дверь, и возле пышущего жаром сушильного шкафа было не так душно. На столе остывала желатиновая гуща крема, сваренного Морисом. От крема исходил вкусный запах ванили. Этот аромат поднимался вместе с клубами пара и рассеивался под балками потолка.

Хозяин вошел в ту минуту, когда Виктор начал доставать из большой квашни тесто для бриошей, поставленное с вечера.

— Доброе утро, — сказал господин Петьо.

Все ответили:

— Доброе утро, хозяин.

— Кофе горячий?

— Да, — сказал Морис, ставя на стол кастрюлю.

— Ну, как наш новенький, втягивается понемногу? — спросил господин Петьо.

— Да, втягивается, — сказал мастер.

Хозяин подошел к полке, взял чашку и посмотрел на Жюльена.

— Его здорово покусали, — заметил мастер.

— Это комары, — сказал хозяин. — У нас в спальне они тоже были. Ничего, с первыми заморозками исчезнут. Печь в порядке?

— Двести десять, точно, — ответил Морис.

— Хорошо, пейте кофе.

Каждый взял по чашке, и хозяин разлил кофе из кастрюли, в которую он уже положил сахар. Они выпили, поставили чашки на полку и опять принялись за работу.

Пока лепили бриоши, хозяин сунул в печь первые десять противней и вышел.

— Пошел за сплетнями, любитель газет, — сказал Виктор.

Несколько минут спустя хозяин вернулся с газетой. Отложив ее, взял лопату, перевернул противни с рогаликами и закрыл печь. Аппетитный запах разнесся по цеху, и Жюльен почувствовал, что у него слюнки текут.

Хозяин развернул газету.

— Смотри-ка! — воскликнул он. — Муссолини возвратился в Италию! — Он стал читать вслух: «Дуче официально приглашает фюрера приехать в Италию… Муссолини была оказана в Риме торжественная встреча!»

После минутного молчания хозяин заглянул в печь и снова стал читать вслух заголовки:

— «Переход на зимнее время произойдет сегодня в полночь. Не забудьте отвести на час ваши часы». А ведь верно, я и забыл. Это приходится как раз на субботу. Теперь сможем поспать лишний часок. Он перевернул страницу и продолжал:

— «Испанские беженцы будут в ближайшее время возвращены на родину. Заявление господина Дормуа». Отлично! Давно пора было избавить нас от этой заразы. Как будто недостаточно коммунистов в самой Франции!

Он положил газеты и открыл дверцы печи. Потом, поддевая на деревянную лопату один противень за другим, пересадил их в верхнюю часть печи. Закончив эту операцию, он установил в нижней части печи противни, вынутые из сушильного шкафа. Виктор следил за ним краем глаза. Увидев, что хозяин уже взялся за последние противни, чтобы смазать рогалики желтком, он громко произнес:

— А все же среди испанских беженок встречаются просто красавицы!

Хозяин поставил противень на край плиты и обернулся. В руке он сжимал кисточку, с которой капал желток.

— Надеюсь, вы не собираетесь заглядываться на этих девок? Знаете, что мне сказал доктор Берже?

— Нет.

— Так вот. Все они, мой милый, больны. Да еще чем! Если вам так не терпится кое-что подцепить, действуйте, я вас не удерживаю.

Он подошел, размахивая руками, и пустился в подробные объяснения. Через некоторое время Виктор прервал его невинным тоном:

— Хозяин, вы не закрыли сушильный шкаф.

Тот быстро обернулся.

— Черт побери! — воскликнул он. — Они могут остыть. Это вы меня отвлекли своими испанскими пакостями.

Он смазал последние четыре противня и поставил их в печь со словами:

— Если эти будут хуже других, надо отправить их в гостиницы.

Жюльен взглянул на Виктора и мастера, те кусали губы, чтобы не расхохотаться. Морис отправился мыть под краном таз. Виктор подмигнул Жюльену. Рукой он сделал знак, как бы говоря мальчику: «Видишь, как мы облапошили старика!»

12

Пока в печи пеклись рогалики, Жюльен вынес на тротуар урну с мусором и снял деревянные ставни с витрин магазина. Еще не рассвело, и улица была безлюдна. Торговали только булочная и газетный киоск. Со стороны площади Греви пронесся свежий ветерок. Жюльен жадно вдыхал его. С каждым глотком воздуха становилось радостней на душе. Он поспешил вернуться в цех — там было так тепло и весело.

Когда он вошел, хозяин вынимал из печи рогалики. На деревянной лопате он переносил противни к стеллажу. Помещение наполнилось запахом, будившим волчий аппетит. Закончив, хозяин обернулся к Жюльену и, потирая руки, сказал:

— Ну, голубчик, теперь мы с тобой займемся делом. Тащи-ка сюда корзину побольше!

Жюльен поставил на столик самую большую корзину с крышкой. В ней обычно развозили заказы. Мальчик ждал, стоя против хозяина.

— Вот, бери по два рогалика в каждую руку, клади в корзину и говори: четыре, — объяснил господин Петьо. — Я делаю то же самое и говорю: восемь. И так — быстро-быстро, пока не насчитаем восемь дюжин.

Наполнив корзину, Жюльен поставил ее на голову и вышел.

— Морис все тебе покажет, — сказал хозяин вдогонку, — а ты постарайся запомнить. Завтра он уже не сможет с тобой поехать.

Мальчики отправились развозить рогалики. Корзина была большая и тяжелая. Жюльен с трудом удерживал равновесие. При каждом толчке толстые прутья давили ему на голову, и он морщился от боли. Вскоре они проехали Безансонскую улицу и свернули в темную узкую улицу Атире.

Проехав несколько метров после поворота, Морис замедлил ход.

— Стоп! — сказал он.

Жюльен поставил ногу на землю.

— Очень голове больно.

— Конечно. Да разве можно везти так всю дорогу? Пес его знает, что только вообразил наш хозяин! Ему кажется, что рогалики на багажнике растрясет. Но ведь это же хлеб, а не яйца, черт побери! Словом, каждое утро ты доезжаешь с корзиной на голове до этого места. Тут делаешь небольшую остановку и ставишь корзину на багажник.

Жюльен переставил корзинку и снова уселся на велосипед.

— Минутку, — сказал Морис. — Воспользуемся остановкой, чтобы закусить. Вытащи-ка рогалик, спрячь в карман — дорогой съешь!

Он чуть отодвинул прутик, держащий крышку, приоткрыл ее, достал два рогалика и протянул один Жюльену. Тот не решался взять.

— Лопай, не бойся. Я тебе все объясню.

Они поехали дальше, закусывая на ходу. Еще теплые, хрустящие рогалики были очень вкусны.

— Как же мы выпутаемся? — спросил Жюльен. — Ведь они все пересчитаны.

— Пересчитаны, да не все. Их на два больше.

Морис улыбался.

— Ты ничего не заметил? — помолчав немного, спросил он.

— Нет.

— И хозяин тоже, слава богу. Не так-то это было просто. Но я улучил минуту, сунул их в корзину, когда хозяин смотрел в печь; знаешь, ты в это время выносил пустые противни.

— Ну, брат, ты смельчак, — сказал Жюльен. — Как ты это быстро проделал!

— Не оставаться же без рогалика! А что до быстроты, то ведь только и слышишь, что в этом секрет ремесла. У нас зевать нельзя.

— Разве запрещено есть рогалики? — удивился Жюльен.

— А ты как думал? Хозяин-то ест! Видел, как он их глотал?

— Да.

— А тебе он предложил?

— Нет.

— Вот и запомни: если хочешь их попробовать, не жди, пока тебе предложат, а сам о себе заботься.

— Но раз запрещается, значит, это воровство.

— Чудак человек! Если бы у хозяина хватало совести угощать нас рогаликами, никто бы их не тронул. Он этого не делает, вот и мы не даем себя в обиду. Разве это кража? Просто берем без спросу. Если бы ты таскал для продажи, тогда другое дело. Ну, а для еды можно… У отца моего, например, то же самое: у него рабочие тоже пользовались случаем покормить меня на дармовщину. Так что это совсем не воровство.

Жюльен ничего не ответил. Он смотрел прямо перед собой на дорогу. Вдалеке, за вокзалом, дым паровозов поднимался к небу, порозовевшему в первых лучах пробуждающегося дня. Через некоторое время Морис спросил:

— Ты что, не согласен?

Жюльен ответил не сразу.

— Возможно, ты и прав, — сказал он. — Не знаю. И все же брать тайком — это воровство.

Морис поехал медленнее.

— Послушай, — сказал он. — Поступай, как хочешь. По-моему, надо быть идиотом, чтобы держать в руках десятки рогаликов и не попробовать ни одного. Во всяком случае, ты будешь первым, кто этого не делает.

Жюльен задумался и тихо пробормотал:

— Как бы то ни было, я никогда не решусь.

— Ну, старик, нечего себе ломать голову. Ты ведь сам будешь их считать. Наблюдай за хозяином повнимательней, только и всего. Всегда найдется момент, когда он на тебя не смотрит. Вот тут ты. вместо того чтобы взять четыре штуки, берешь пять, а считаешь все равно четыре. И, если посчастливится и ты не растеряешься, сможешь проделать это хоть три раза. Тогда умнешь целых три рогалика!

Жюльен ничего не ответил. Они выехали на вокзальную площадь и остановились у входа в буфет. Прежде чем войти, Морис добавил:

— Должен тебя предупредить об одном. Как-нибудь на днях ты найдешь у себя в корзине, уже после того как все развезешь, парочку рогаликов. Это будут «лишние». Мой тебе совет: вези их обратно и скажи об этом хозяину

— Зачем?

Морис улыбнулся:

— Он сам их туда положит, чтобы проверить твою честность Меня Дени об этом предупредил. Кажется, несколько лет назад один ученик на этом попался. Его выставили за дверь в тот же день.

Морис вздохнул, направился к двери вокзального буфета и, открывая ее, пробормотал:

— Такова жизнь, старик. Приходится приспосабливаться.

В буфете мальчики оставили две дюжины рогаликов и продолжили объезд кафе и гостиниц, которые как раз открывались.

— Потом увидишь, тут в буфете обычно другая служанка, она гораздо любезнее, чем та, что дежурит сегодня, — объяснил Морис. — Она всегда угостит чашкой кофе с молоком, а летом кружкой пива. Сегодня, как назло, ее нет. Должно быть, у нее выходной. Жаль только — стара. Сам увидишь: старые очень любезны, а молодые задирают нос. Тоже мне — принцессы! Это девчонки-то из кафе!

Мало-помалу улицы оживлялись. Солнце всходило, и небо на востоке уже пожелтело. Поездка близилась к концу, и мальчики были возле гостиниц на площади Греви, когда оно запылало ярким костром над деревьями бульвара Сен-Морис. Появились тени. Четко стали вырисовываться силуэты статуй.

Проезжая вдоль откоса бульвара, Жюльен посмотрел в сторону канала. И ему виделось, как далеко-далеко, может быть за лугом Ассо, поблескивает вода. В это самое время дядя Пьер, наверное, отвязывает лодку и берет весла, чтобы отправиться под мост.

Мальчики ехали по булыжной мостовой, и пустая корзина стучала по багажнику с шумом, напоминающим треск мотоцикла.

Они остановились перед кондитерской. Клодина мыла витрины и, не выпуская губки, махнула им рукой.

В ярком свете дня проход с улицы во двор казался особенно сумрачным и холодным. Жюльена обдало тошнотворным запахом помоев.

В цехе горели только лампочки над баком и над плитой. В окно падал свет, но был он каким-то печальным. Казалось, он меркнет рядом с электричеством. В помещении стало прохладнее, но тяжелые запахи как бы сгустились. Что-то неуловимое исчезло отсюда, а работа по-прежнему продолжалась все в том же лихорадочном темпе.

13

В субботу рабочий день затягивался. Жюльен самостоятельно сделал несколько поездок и получил двенадцать франков чаевых. Но когда он вечером вернулся в цех, бак еще не был вымыт. Морис растопил печь и таскал снизу уголь.

— Я решил, что лучше оставить тебе мойку, — сказал он. — Это легче, чем возиться с печью. И потом, если хотим лечь пораньше, надо разжечь печку так, чтобы накрыть огонь сразу, когда выйдем из-за стола.

Вода в баке остыла. Жир из мисок и тесто из кастрюль образовали тошнотворное месиво. Жюльен кусал от отвращения губы, пот струился по его лицу, а спина была мокрой от жара печи.

Наконец все было закончено. Мальчиков позвали ужинать.

— Умоемся после, — сказал Морис.

Жюльен ел мало. Он не мог отделаться от запаха бака, словно тот въелся ему в руки, пропитал влажные штаны. Ему даже казалось, что когда он дышит, этот запах выходит из глубины его легких, подобно тому как поднимается муть со дна бака, если всколыхнуть жирную воду.

— Ты что, не голоден? — спросил хозяин.

— Не очень.

— Нужно заставить себя поесть немного, — сказала госпожа Петьо и одарила его самой лучезарной улыбкой. — Завтра вам понадобится много сил.

— Оставь его, — сказал хозяин. — Ты прекрасно знаешь, что в первые дни это вполне естественно. Они сыты от одного запаха сладкого. Потом привыкают.

Поужинав, они отнесли мороженое в кинотеатр, потом Морис накрыл огонь золой.

— Теперь, старина, бежим быстрее закрывать кондитерскую, — бросил он. — А то могут притащиться покупатели. Сегодня ведь суббота!

В столовой их задержала госпожа Петьо.

— Морис, голубчик, — сказала она, протянув блюдо, — скорее принесите пирожных, только что пришел господин Рамижон!

Морис взял блюдо. Его передернуло. Не успела за хозяйкой закрыться дверь, как он взорвался.

— Черт возьми! Вот так номер! О господи! Я как чувствовал, что он припрется! Здорово мы влипли!

Жюльен пошел за ним.

— Что случилось? — спросил он.

— Что случилось? Сейчас узнаешь. Идем. Поймешь все сам. Такое увидишь, что и во сне не приснится.

Морис положил на блюдо штук двадцать пирожных разных сортов и отнес все это в столовую. Там уже находился господин Петьо. Он улыбался и поглаживал свое круглое брюшко. Хозяин был одет в безукоризненно чистую белую куртку.

Из-за наполовину застекленной перегородки доносились голоса; было трудно разобрать, о чем шла речь, так как беседа велась в чайном салоне. Госпожа Петьо вышла из магазина и бросила взгляд на блюдо.

— Отлично. Отлично. Не уходите. Может, еще что понадобится.

— Мне идти? — спросил хозяин.

Госпожа Петьо слегка приоткрыла дверь и прильнула глазом к щели.

— Подожди немного, — сказала она. — Предоставь действовать сначала нам — Жоржетте и мне.

Она, придерживая дверь ногой, одернула кофточку, улыбнулась ученикам и мужу, потом вернулась в магазин. Пока за ней медленно закрывалась дверь, Жюльен услышал, как она говорила:

— Ах, господин Рамижон, мы только что пробовали эти пирожные. Никогда у нас не было ничего подобного. Не знаю, что там мой муж еще придумал…

Конец фразы затерялся в гуле голосов. Хозяин слегка отодвинул занавеску и стал наблюдать. Он сделал знак Жюльену, приглашая его подойти поближе, и уступил ему место.

— Смотри, это самый превосходный покупатель, которого я когда-либо видел, — сказал он.

Хозяйка и ее сестра стояли около толстого мужчины, сидевшего за столиком. Обе оживленно болтали, рассыпаясь в любезностях и сверкая улыбками. Толстяк ел. Ему было лет тридцать с небольшим, но голова его почти облысела. Глаза походили на узкие щелки, прорезанные на заплывшем жиром красном лице. Когда он жевал, они иногда совсем исчезали. Он брал пирожные, лежавшие на блюде, клал на тарелку, разглядывал их с минуту, потом с жадностью откусывал. Госпожа Петьо налила ему апельсинового сока. Он выпил. Его тройной подбородок колыхался, как желе. Он вытер губы маленькой розовой салфеткой, казалось, подумал немного, потом, сделав неопределенный жест рукою, что-то сказал Жоржетте и взял из ее рук большую чашку с кремом, в который был добавлен ром Он зачерпывал крем ложкой, время от времени кивая головой и как бы говоря: «Превосходно. Великолепно. Очень вкусно». И продолжал есть.

Закончив, он посмотрел на госпожу Петьо и что-то сказал. Хозяйка вынула из кармана белого халата маленький блокнот и стала считать. Жюльен увидел, что она обернулась в его сторону и, подмигнув, сделала знак головой. Он позвал хозяина.

— Господин Петьо, по-моему, хозяйка что-то хочет сказать.

Хозяин подошел и спросил:

— Он кончил есть?

— Да.

— Ага, значит, мой выход.

Он потер руки, расправил складки на куртке и толкнул дверь. Жюльен продолжал смотреть. Хозяин сначала сделал несколько шагов по направлению к прилавку, как бы не замечая присутствия толстяка. Затем, повернув голову, удивленно всплеснул руками и, бросившись к нему, воскликнул:

— А! Господин Рамижон! Какой сюрприз!

Он долго тряс руку толстяку, потом пододвинул кресло и сел против него.

Из своего закутка появилась Клодина. Она подошла, вытирая руки посудным полотенцем.

— Что, пришел обжора? — спросила она.

— Да, — проворчал Морис. — Ну и боров. И к тому же в полной спортивной форме… Вот Виктор обрадуется: его пирожные уплыли. А завтра ему придется снова печь. Ускорит это нашу работу! Как же!

Морис сидел, облокотившись о стол и положив голову на руки.

— Подумать только, мы уже давно могли бы спать! — вздохнул он.

— Никогда не видела такой свиньи, — сказала Клодина. — Пусть у него и состояние, и магазин тканей, но уж лучше остаться старой девой, чем выйти за этот мешок сала!

— Да, он, конечно, не Тино! — усмехнулся Морис.

Она вцепилась ему в волосы. Жюльен заметил, что, обороняясь, Морис норовил положить ей руку на грудь. На пороге появилась хозяйка, и Клодина ринулась обратно в кухню. Морис стал разглаживать волосы.

— Быстро, Клодина, две вазочки! А вы, Морис, положите ванильное мороженое.

Когда толстяку и господину Петьо подали мороженое, женщины оставили их одних и отошли в глубь магазина. Однако госпожа Петьо продолжала за ними наблюдать. Как только толстяк разделался с мороженым, она вышла забрать блюдо с пирожными, взяла его как будто для того, чтобы отнести в магазин, но прошла совсем рядом со столиком. Господин Рамижон приподнялся, упираясь толстыми круглыми руками в кресло. Госпожа Петьо остановилась и опустила блюдо чуть ниже. Толстяк улыбнулся и что-то сказал, хозяйка поставила блюдо на стол.

Медленно, сунув руки в карманы и наклонив голову, приблизился Морис. Он отстранил Жюльена, бросил взгляд в кондитерскую и отошел, пожимая плечами.

— Жирный боров, — ворчал он, — жирный боров. Опять чавкает!

Обернувшись, он спросил:

— Нашел, чем развлекаться! Неужели тебе не противно смотреть, как этот тип жрет?

— Да, пожалуй, — сказал Жюльен, опуская занавеску. — И ты думаешь, что он съест все, что лежит на блюде?

— Радуйся, если нас не пошлют еще за одним.

— Просто невероятно!

— Да. Ты даже представить себе не можешь, до чего прожорлив этот подлец.

— И часто он приходит?

— Да, к сожалению, слишком часто.

Морис направился к двери, ведущей во двор, и обернулся.

— Слушай, — сказал он. — Пойдем немного подышим воздухом! А то меня просто тошнит при виде таких людей!

Жюльен пошел за ним. Выходя, Морис крикнул Клодине:

— Если понадобимся, мы у выхода.

На улице были освещены только витрины кондитерской и двух кафе. Дул прохладный ветер. Некоторое время они постояли, потом Морис сел на порог, прислонившись к косяку. Жюльен последовал его примеру и устроился напротив. Изредка мимо них проходили люди. Иногда мелькали одинокие фигуры или, не торопясь, шли молчаливые пары. Морис поговорил немного о работе, потом о боксе. Затем стал отпускать замечания по адресу прохожих. Жюльен смеялся. Но очень скоро оба затихли. Жюльен чувствовал, как холод от камня проникает сквозь тонкую материю его штанов и куртки; голова отяжелела, редкие прохожие казались ему теперь смутными силуэтами, исчезающими в ночи, окутанной туманом. Мальчики сидели так очень долго. Наконец толстяк вышел из кондитерской, они услышали, как он прощается в дверях с хозяевами; тогда, полусонные, они поднялись и с трудом начали выволакивать на улицу тяжелые деревянные ставни.

14

Без четверти три мастер уже разбудил их. Никогда еще за всю свою жизнь Жюльену не приходилось спать так мало. Он начал с трудом одеваться, руки у него дрожали, словно у пьяницы. Веки снова опухли; все, что он видел, представлялось мальчику как бы в тумане, в неверных, колеблющихся очертаниях. Холодная вода из-под крана немного освежила его, но усталость по-прежнему сковывала все тело, каждое движение вызывало ноющую боль в мышцах.

Мастер заставил его выпить две чашки кофе.

— Ну-ка проснись, приятель, а то тебе скверно придется.

Жюльен, стиснув зубы, мучительно боролся со сном. Временами ему казалось, что противни с рогаликами, как на волнах, уплывают у него из-под рук. Звуки доходили до его сознания приглушенными, словно сквозь вату. Сон валил с ног, замедлял движения, предметы тускнели и сливались в неясную массу. Полки, уставленные банками и бутылями, расплывались на стене серым и бесформенным пятном. Казалось, все вещи застыли во враждебном молчании.

Жюльену пришлось дважды выйти за дверь, чтобы достать противни. Снаружи царила настороженная тишина ночи. Город спал. Вся жизнь, все тепло словно укрылись в освещенном цехе, и Жюльен поторопился вернуться к свету и теплу.

Минутами мальчик немного оживлялся, потом снова впадал в полусонное безразличие. Сами собой смыкались веки, отяжелевшая голова клонилась на грудь. Стукнувшись обо что-нибудь головой, он вздрагивал и просыпался.

Мастер и помощник по очереди приходили ему на помощь.

— Еще бы с ног не валиться, — зло объяснял Морис, — из-за этого проклятого борова мы вчера не ложились до одиннадцати вечера.

— Что? Был Рамижон? — воскликнул Виктор, резко обернувшись.

— А кто же еще?

Бросив скалку, Виктор одним прыжком очутился у шкафа, где хранились запасы пирожных. Открыл его и посмотрел на опустошенные противни. На свое место он вернулся, пошатываясь.

— Шеф, это же катастрофа, — начал он плачущим голосом.

Однако мастер не расположен был к шуткам.

— Да-да, понятно, — проворчал он, — тем более нельзя терять ни минуты.

Работа закипела. Жюльен чувствовал, что к нему постепенно возвращаются силы. Мастер приоткрыл дверь, и струя холодного воздуха разгоняла сон, освежала и бодрила.

Вскоре появился хозяин. Рогалики были сочтены, уложены в корзину, и Жюльен отправился развозить их по гостиницам. Морис не сопровождал его, и на этот раз Жюльен не съел ни одного рогалика.

Всякий раз, как мальчик открывал корзину, его обдавало волной теплого, вкусного аромата, а поджаристая, хрупкая корочка, как бы дразня, похрустывала под его пальцами. Глотая слюну, Жюльен старался отвлечься, думая о чем-нибудь другом. Выходя из последней гостиницы, он собрал крошки со дна корзины и съел их.

Когда он вернулся, господин Петьо ждал его у дверей.

— Надень чистую шапку и куртку. По воскресеньям ты с утра под началом хозяйки. В цех возвращаться не будешь.

Когда Жюльен вошел в столовую, госпожи Петьо там не было, в комнате сидела какая-то старуха и курила.

При виде мальчика она поднялась.

— А, это и есть новенький! — сказала она. — Как тебя зовут?

— Жюльен Дюбуа, мадам.

— Ах да, Жюльен. Моя дочь только что мне сказала, да у меня уже вылетело из головы.

Она держала сигарету большим и указательным пальцами, желтыми от табака. Говоря, она открывала рот с неприятной гримасой, искажавшей лицо. Во рту торчали корешки зубов, темные, как жженый сахар.

Ее прерывистый смех шел откуда-то из глубины легких, где клокотала мокрота. Она закашлялась, подошла к потухшей печи и сплюнула. Отдышавшись, спросила:

— Итак, мальчик, ты хочешь стать кондитером?

— Да, мадам.

— А представляешь себе, какое это трудное ремесло?

Жюльен кивнул. Стоя у двери, он не сводил глаз со старухи.

Она дважды пыталась зажечь окурок, размокший от слюны и расползшийся, наконец сердито швырнула его в печь. Затем снова уселась, облокотилась на стол, склеила языком три листка папиросной бумаги и открыла пакет табака.

— Куришь? — спросила она.

— Нет, мадам!

— Хорошо делаешь. Это ужасный порок, и от него никак не избавиться. И дорого, и кашляешь все время. Мои дочери постоянно ругаются.

Дрожащими пальцами она положила большую щепоть табаку на склеенный листок и принялась над самым столом свертывать бесформенную самокрутку. Скривив рот, она старательно трудилась, морщины на ее лице пришли в движение. Жюльен заметил у нее на левой щеке огромные, покрытые волосами бородавки. Из седого растрепанного пучка, заколотого на затылке двумя шпильками, выбилось несколько прядей.

Пустив к потолку три кольца дыма, она снова хихикнула.

— Вот видишь, — сказала она. — Когда сигареты толстые, меньше кашляю. Уж очень скверная бумага. У себя дома я курю трубку. А здесь дочь и слышать об этом не хочет.

Она опять откашлялась и сплюнула в печь. Затем подошла вплотную к Жюльену и стала болтать без умолку, дыша ему в лицо чесноком и табачным дымом.

— Катар и эмфизема совсем замучили. А у меня еще и диабет. Это такой ужас! Мне ничего нельзя есть! Да, старость не радость. А теперь не могу жить постоянно с моими детьми. По утрам я жую сырой чеснок — очень полезно для здоровья. Придешь ко мне в гости? Я развожу кроликов. Любишь кроликов? Я совсем не успеваю заниматься садом… Без меня здесь, в кондитерской, по воскресеньям просто не справились бы… А много ты получаешь чаевых? Нужно быть вежливым, если хочешь заработать. У нас в квартале, например, много хулиганов. Такие грубияны. Если на ногу наступят, не извинятся. В прошлом году у меня сдохли два кролика. Просто так, даже ничем не болели. Конечно, их отравили. Я в этом уверена. Морис — славный мальчик. А от Дени не было никакого проку. Если б они меня послушали в свое время, то не держали бы его два года… В магазине я сижу за кассой — трудное дело…

Вошла госпожа Петьо. Она была на этот раз без халата, в темно-синем платье с большим декольте. Платье плотно облегало ее талию и полные бедра.

— Мама, ты болтаешь, а из-за тебя Жюльен бездельничает! Кто же разложит пирожные?

— Но я ведь не мешаю ему делать свое дело.

— Ему надо объяснить. Он никогда этим не занимался.

— Всегда им нужно объяснять и разжевывать. Все они одинаковые. А Дени что, уехал? Туда ему и дорога. Пусть катится подальше. Как подумаю, что вы его держали два года… Если б вы меня раньше послушались…

— Помолчи, мама, и вытри блюда, если хочешь мне помочь. А вы, Жюльен, будете укладывать пирожные вместе со мною. По два блюда каждого сорта. Затем отнесете в кладовую противни.

Хозяйка и Жюльен принялись за дело. Старуха снова сплюнула в печь, затем, недовольно ворча, возвратилась к ним.

— Ну и ну. Значит, ученики раскладывают пирожные, а я вытираю блюда. Скоро меня в этом доме заставят чистить мойку.

Госпожа Петьо пожала плечами, грудь ее высоко поднялась.

— Ах, мама, это просто смешно! Новенький должен научиться, а то он не сможет мне помогать.

Старуха продолжала ворчать, и хозяйка добавила, помолчав:

— Ты прекрасно знаешь, мама, что я не хочу, чтобы ты прикасалась к пирожным, когда куришь. На них может упасть пепел. Это очень неприятно…

Зазвонил телефон. Госпожа Петьо, оборвав фразу, бросилась к аппарату. Отвечала она с теми ужимками, с какими обычно говорила в магазине, отпуская товар. Она вытягивала губы, закатывала глаза, медленно произносила: «О, конечно, мадам», — и слащаво улыбалась. Повесив трубку, она повернулась на каблуках и сказала Жюльену:

— Голубчик, нужно срочно ехать в гостиницу на Главной площади. У них кончились рогалики.

Жюльен вышел. Поездка заняла мало времени. А когда он вернулся, госпожа Петьо уже расставила все подносы.

— А теперь, — сказала она, — надо развозить другие заказы. Я думаю, что, даже если вы будете очень расторопным, это займет у вас все утро.

Первая поездка была в сторону порта. По каналу Карла V змейкой тянулись длинные полосы тумана. Неподвижные лодки уснули на зеленой воде отмели. На мостках три женщины колотили вальками белье, вздымая золотистые брызги. Матросы, громко переговариваясь, мыли палубу баржи, стоявшей на якоре под грузовым краном.

Затем Жюльен отправился в предместье Грэ, расположенное далеко за железнодорожным переездом. Он немного задержался в этом квартале, куда попал впервые. Его отец прошел тут, в тыловых частях армии, войну 1914 — 1918 годов. Он был военным пекарем. Сотни раз Жюльен слышал истории, случавшиеся здесь с отцом, но не узнавал мест, которые тот упоминал в своих рассказах. Больше уже не было ни казарменных бараков, ни солдат, ни лошадей, ни патрулей. Он немного покружил на своем велосипеде по маленьким улочкам, затем вернулся в город. Солнце сильно припекало. Ехать было приятно. Мальчик поставил пустую корзину на багажник. Засунув руку в карман, он медленно катил, разглядывая первых прохожих.

Госпожа Петьо стояла у дверей. Она улыбнулась ему и вошла в магазин. Жюльен въехал в темный, холодный проход. Он появился в столовой одновременно с хозяйкой.

Господин Петьо сидел за столом и пил шоколад.

— Что ты делал? — сразу же спросил он Жюльена.

Тот ничего не ответил.

— Вы не сразу нашли? — спросила хозяйка.

Жюльен сказал, поколебавшись:

— Я довольно долго искал.

— Но ведь это так просто, — сказал господин Петьо. — Нужно было ехать все время по главной улице и смотреть номера. Если ты тут умудрился не найти простого адреса, что же будет, когда действительно придется поплутать?

Хозяйка по-прежнему улыбалась. Как только ее муж замолк, она немного нахмурила брови, словно желая гримасой согнать с лица любезное выражение.

— Не нужно его ругать, — заметила она. — Это же его первое воскресенье!

— Пусть пошевеливается!

— Вы будете теперь расторопнее, не так ли, милый Жюльен?

Корзина была наполнена, мальчик поставил ее на голову и взял адреса заказчиков.

— Это около вокзала, — сказала хозяйка. — Вы легко разыщете. Если не найдете, любой человек покажет.

Жюльен вышел на улицу. Когда он садился на велосипед, хозяйка открыла дверь магазина и подошла к краю тротуара.

— Я не стала говорить при господине Петьо, — сказала она, приложив палец к губам, — но прошу вас ездить быстрее. Я только что видела, как вы возвращались; если б мой муж узнал, что вы двигаетесь так медленно, он бы очень рассердился.

Ее улыбка стала еще лучезарнее. Она добавила:

— Ну, скорее в путь, милый Жюльен. И главное, ничем не отвлекайтесь по дороге!

Жюльен нажал на педали. Улицы оживились. Он ехал среди прохожих, зачастую идущих прямо по мостовой. Несколько адресов были ему совершенно незнакомы. Он искал, спрашивал дорогу, потом мчался, как ветер, наверстывая опоздание, и у него не оставалось времени смотреть по сторонам. Он заметил, как госпожа Петьо бросала взгляд на часы каждый раз, когда он уходил и возвращался. Она продолжала улыбаться, даже когда спрашивала: «Вам пришлось ждать, пока освободят корзину?» — или «Вы не сразу нашли? Я ведь все вам подробно объяснила».

Жюльен в ответ вздыхал и разводил руками. У него уже давно ломило темя и спина взмокла от пота; под ложечкой сосало, ноги подкашивались. В промежутке между поездками он забежал во двор к Морису, который мыл сито под краном.

— Справляешься? — спросил Морис.

— Ничего, только вот голова разболелась.

— Я забыл тебе сказать. Когда много поездок, как сегодня, или очень тяжелые корзины, засовывай под шапку один-два свернутых платка. Легче будет.

Жюльен снова уехал. Люди, одетые по-воскресному, возвращались по Гимназической улице. Неожиданно его догнал какой-то велосипедист и поехал слева от него. Это тоже был мальчик из кондитерской, с корзиной на голове.

— Ну, как идут дела в фирме Петьо?

— Ничего, — сказал Жюльен. — А у тебя?

— У меня тоже ничего. А монетки как, сыплются помаленьку?

— Чаевые? Да, кое-что есть.

— Ты прямо едешь?

— Да.

— Ну, а я сворачиваю на Монетную. Передай Морису привет от Зефа.

Мальчик исчез в переулке. Жюльен едва успел разглядеть его круглое и очень смуглое лицо под шапочкой, надвинутой до самых бровей.

Жюльен встречал его еще несколько раз в течение утра. Каждый раз они махали друг другу рукой и улыбались.

Чем ближе к полудню, тем гуще становилась толпа и труднее было ездить.

— Медленно идет дело, — говорил господин Петьо. — Не знаю, как ты управишься.

Госпожа Петьо все улыбалась и повторяла:

— Привыкнет. Нужно, чтобы он освоился с городом и адресами.

Иногда мать хозяйки оставляла кассу и выходила свернуть сигаретку. Она скручивала ее, затягивалась и курила, сплевывая в печь. Оглядывала Жюльена с головы до ног.

— Твоя шапочка совсем помялась, — говорила она. — Поправь ее. Экий ты! И пуговица на куртке у тебя отлетела. Совсем оборванец. В таком виде нельзя появляться перед клиентами. Возьми щетку и почисти обувь.

Она говорила, не выпуская окурка изо рта. И часто капля желтой слюны стекала по ее подбородку или по папиросной бумаге до самого пепла. Хозяйка сновала между столовой и магазином, бросаясь то к телефону, то к корзине с пирожными, то к книге заказов. Хозяин часто выходил из цеха, отодвигал занавеску на стеклянной двери и наблюдал за тем, что делается в магазине. Оказавшись в столовой один, Жюльен тоже посмотрел туда. Покупателей было много. Мадемуазель Жоржетта, несмотря на помощь Колетты, едва успевала их обслуживать. Клодина была в белом халате. Она стояла за длинным столом, заворачивала пирожные и перевязывала пакеты. Халат обтягивал ее грудь. Она показалась Жюльену очень красивой.

Наконец улицы опустели. Мастер ушел. Был уже час дня. Виктор поднялся в спальню. Морис выносил воду из бака. Покончив с этим, он переоделся и быстро сделал несколько поездок. В магазине Жоржетта и продавщица раскладывали пирожные на опустевшие блюда. Через приоткрытую дверь столовой со двора было видно, как Клодина накрывает на стол. Перед очагом дремала старуха с окурком, прилипшим в уголке рта.

Жюльен вздохнул, когда хозяйка дала ему последний адрес. Он быстро съездил и поставил на место велосипед. Остальные уже садились за стол. На хозяине был костюм в зеленую клетку — для игры в гольф.

— Ну, что же вы! Скорее подавайте на стол! — сказал он.

Мальчики побежали в цех. Морис открыл дверцы и вытащил из печи большое блюдо цветной капусты, обжаренной в сухарях, потом маленькое блюдо, где капуста была без соуса.

— А это, — сказал он, — для старухи.

— Она ест отдельно?

— Да, ей нельзя из-за диабета есть соленого, но мы так ее любим, что не можем о ней не позаботиться.

Он взял щепотку соли и посыпал цветную капусту, предназначенную для старухи. Перевернул капусту и посолил еще.

— Ты с ума сошел, — сказал Жюльен, — она будет ругаться. Это ж нельзя есть.

— Ничего! У нее глотка так обожжена табаком, что она не разберет. Виктор наверняка туда подложил не меньше соли. Уж я-то его знаю!

— Но ведь она заболеет!

Морис кивнул головой.

— Хоть бы она подохла, — сказал он.

Они понесли блюда.

Старуха сидела между дочерьми, держась прямо, словно проглотила аршин, и мерила каждого высокомерным взглядом. Она положила окурок в пепельницу, стоявшую рядом с тарелкой. Тут же лежал пакет табаку, пачка папиросной бумаги и спички. Жюльен смотрел, как она кладет капусту себе на тарелку. Она попробовала, ткнула несколько раз вилкой и, показывая пальцем на другое блюдо, захныкала:

— Да, вам хорошо, вам все можно есть! Если бы вы только знали, как это противно — овощи без соли!

Она протянула руку к солонке.

— Мама, ты поступаешь неразумно, — сказала госпожа Петьо.

— Мама, тебе же нельзя соли, — сказала Жоржетта. Старуха взялась за солонку. Хозяйка схватила ее за руку.

— Мама, будь благоразумна.

— Я только чуть-чуть, в честь воскресного дня, ну самую чуточку, — жалобно стонала старуха.

— Зря, выходит, я вам отдельно готовлю, — заметил хозяин. — Только время теряю.

Старуха обернулась, злобно сверля его глазами. Скривив рот, она воскликнула:

— Хотела бы я посмотреть, как вы ели бы цветную капусту на воде с пресными сухариками! Кажется, что жуешь вату. Попробуйте сами.

— Ладно, мама, успокойся. Я посолю тебе немного, только позволь мне это сделать самой.

Хозяйка насыпала несколько крупинок соли в тарелку матери. Старуха возбужденно зашевелилась, попробовала и, изобразив некоторое подобие улыбки, сказала:

— Вот не бог весть сколько, а сразу лучше. Видите, я неприхотлива.

Морис ногою подтолкнул Жюльена. Старуха отпила полстакана белого вина и снова стала есть, широко разевая рот. Видно было, как во рту у нее переворачивается белое месиво. Продолжая жевать, она без умолку говорила, брызгая на стол слюной. Перечисляла утренних покупателей, беспокоилась о больном кролике, говорила Морису, чтобы он не горбился, или Клодине, чтобы та держала вилку изящнее. И все время поглядывала на Жюльена, который ел, опустив глаза в тарелку. Перед десертом хозяин вышел из-за стола. Он уезжал на машине в Шалон посмотреть матч регби.

— Не забудь о печи, — сказал он Морису. — А вы, Виктор, помните о рогаликах и о бриошах.

Он посмотрел в зеркало, провел рукою по лысине, закурил небольшую сигару и вышел через кондитерскую.

Старуха свернула новую сигарету и закурила, закрыв глаза. Ее руки опирались о край стола. Пирог был съеден в молчании. Сонливость, заполнявшая цех ранним утром, казалось, проникла и сюда: она поднималась с пола, просачивалась между мебелью, давила на руки и на ноги, сковывала движения.

Первым встал Виктор, Морис последовал его примеру и тронул Жюльена за плечо.

— Идешь? — спросил он.

Жюльен пошел за ними.

— Далеко не уходите! — крикнула им вслед госпожа Петьо. — Быть может, опять придется съездить в город.

Наверху Виктор начал переодеваться, а Морис развернул газету. Жюльен прилег на кровать и тут же заснул.

15

В понедельник утром, когда мастер вошел в спальню, Жюльен открыл глаза, потянулся и некоторое время лежал неподвижно, не в силах стряхнуть сон.

— Ну и вид у тебя! — воскликнул мастер.

Виктор расхохотался.

— В жизни не видел, чтобы кто-нибудь так спал!

Морис тоже проснулся и сел на кровати.

— Да, спал он без задних ног, — заметил он.

— А когда лег? — спросил мастер.

— Сразу после обеда, в половине третьего.

Мастер покачал головой.

— Ну, приятель, ты у нас молодец, — проворчал он.

Лишь теперь Жюльен заметил, что спал, не раздеваясь.

— В четыре часа, — рассказывал Виктор, — хозяйка зовет его, чтобы послать в город. Будим его, трясем — ничего не помогает. Пришлось ехать Морису, а я вышел погулять. В шесть часов опять хотели его поднять: пора было разжигать печь, но он и тут не шелохнулся. Хозяйка пришла узнать, в чем дело. Посмотрела и говорит: «Оставьте его в покое, поднимется к ужину, когда захочет есть». А он опять не поднялся, добудиться было невозможно. Лежит себе, как бревнышко, и все тут!

— Не может быть! — в ужасе пробормотал Жюльен.

Все рассмеялись.

— Спроси хозяина, если не веришь, — ответил Морис. — Когда он вернулся с матча, то приходил сюда. Уж он и тряс тебя, и спрашивал, не хочешь ли поесть! Ты даже глаз не открыл, только хрюкал, как поросенок. Тогда хозяин сказал: «Пусть дрыхнет, снимите с него башмаки да укройте как следует». Мы тебя укрыли, а ты так ни разу и не проснулся.

Хозяин, придя в цех, все утро подтрунивал над Жюльеном. Он тоже ни разу не видел человека, который бы столько спал.

Наконец, исчерпав тему, хозяин стал рассказывать о воскресном матче регби. Он болел за команду Шалона. В этот раз шалонцы победили парижан со счетом 15: 5, а результат должен был засчитываться в соревнованиях на первенство страны.

Рассказывая, господин Петьо все более оживлялся. Он расхаживал между разделочным столом и печью, отчаянно жестикулируя. От резких движений его круглое брюшко ходуном ходило под курткой.

Несколько раз мастер прерывал его, напоминая:

— Хозяин, печь!

И тот стремительно бросался к печи, вынимал подгоревшие рогалики и бриоши.

Затем господин Петьо сходил за утренней газетой. Раскрыв ее на спортивной странице, он разложил газету возле противней на столе и стал читать заголовки. Иногда он прерывал чтение, чтобы задать вопрос или прокомментировать прочитанное. Потом он перешел к статьям. Хозяин увлекся, он читал газету то про себя, то вслух, выкрикивая отдельные фразы. Все молча работали. Мастер изредка поддакивал хозяину, время от времени напоминая ему о печи. Тем не менее через некоторое время запах горелого разнесся по комнате. Первым это заметил помощник.

— Яблочное пирожное, — определил он.

— А, черт! — крикнул хозяин, бросаясь к печи.

Едва он открыл ее, как оттуда вырвалось целое облако дыма. Господин Петьо взял лопату и вытащил пирожные — они были почти такие же черные, как и противни.

Хозяин разразился бранью. Мастер обернулся, посмотрел и, переждав, пока наступит пауза, тихо заметил:

— Слоеного теста больше нет.

Господин Петьо взглянул на часы, пожал плечами и направился к выходу, крикнув:

— Поздно переделывать. Сожрут что-нибудь другое. Осточертело мне все это! Черт бы их побрал совсем!

Дверь за ним захлопнулась, но и со двора продолжала доноситься его ругань. Уходя, взбешенный хозяин не закрыл дверцы печи, а лопату оставил на плите. Мастер, наводя порядок, недовольно ворчал:

— То Гитлер, то Муссолини, а то спортивные соревнования. Всегда найдет, о чем поболтать. Если бы мы так работали!

Виктор, ухватив огромный нож и скалку и размахивая ими над головой, пустился в пляс, исполняя африканский танец вокруг противней со сгоревшими пирожными.

— Да здравствует Негус! Да здравствует черное войско Негуса! — вопил он диким голосом. — Когда черным-черно, аж дым валит, значит, готово — испеклось!

Мастер пнул его в зад.

— Гогочи, гогочи. Но если хозяйке понадобится яблочное пирожное, хочешь не хочешь, придется готовить тесто, — предупредил он. — Ты его и сделаешь, весельчак.

Жюльен и Морис рассмеялись, да и мастер наконец не выдержал и захохотал. Когда Виктор окончил свою пляску, мастер приказал:

— Выкинь этих негритосов в угольный ящик.

Остальная часть дня прошла сравнительно спокойно. Жюльена почти не посылали в город, и он вместе с Морисом мыл ледник и квашню.

Рабочий день кончился раньше обычного. Мастер и помощник ушли. Морис поднялся в спальню, а Жюльен взял большую корзину с черствыми пирожными и поехал к матери госпожи Петьо.

Старуха жила в Рателотском предместье. Дом ее стоял в большом саду, обнесенном забором. Она ждала Жюльена у ворот, попыхивая деревянной трубкой.

— Ну! — крикнула она. — Ты явился не слишком рано.

— Я заканчивал работу.

— И действительно все кончил?

— Да, мадам.

— Ну что ж, тем лучше. Значит, сможешь наколоть мне немного дров.

Жюльен не знал, что ответить. Они вошли в кухню. Старуха велела ему поставить корзину на стол.

— Мне нужно скорее вернуться назад, — сказал он, — могут быть поручения.

Старуха нахмурила брови, постучала по трубке и спросила:

— А Морис где?

— Он там, но…

Она прервала его:

— Тогда нечего беспокоиться. Если что понадобится, он сделает. Идем со мной, я покажу, где лежат дрова, а, пока ты их переколешь, я освобожу корзину.

Она повела его к дровяному сараю, объясняя по дороге, что ей привозят пирожные, которые не могут сохраниться до среды. Она продает их за полцены соседям.

Жюльен трудился в сарае дотемна. Время от времени старуха приходила, смотрела на него и покуривала трубку, сплевывая на грядку.

Сперва мальчик работал с яростью, потом понемногу утих. Гнев его не прошел, но поскольку он любил колоть дрова, то работал без передышки, умело держа топор, производя точные и размеренные движения. Вечер был тихий, в саду уже чувствовалась осень. В соседних домах зажглись огни. В поле, за забором, должно быть, играли дети. Они громко кричали, и два раза Жюльен видел, как черный мяч взлетал вверх на фоне красного заката.

Наконец старуха позвала его. Он положил на место топор и вернулся в дом.

— Хочешь пить? — спросила она.

Жюльену было жарко. Но он ответил ей не без некоторого колебания:

— Да, пожалуйста.

Она налила в стакан немного сиропа, затем добавила воды.

— Это смородиновая наливка, — сказала она, — я сама ее готовлю.

Жюльен отпил.

— Вкусно? — спросила она.

— Да, мадам, — ответил он.

Наливка и впрямь оказалась вкусной. Жюльен выпил все до дна и взял корзину.

— Я видела, как ты работаешь, — сказала старуха. — Хорошо колешь дрова. Где научился?

— У родителей.

— Кто же у вас дома колет дрова?

— Отец.

— Кажется, он булочник, но сейчас отошел от дел?

— Да, мадам.

— Это он научил тебя колоть дрова? Прекрасно. Нынче мальчишки ничего не умеют делать. Чему еще он тебя научил?

Жюльен пожал плечами, подумал немного и сделал неопределенный жест:

— Так, разному. Немного мастерить, немного ухаживать за садом.

— Умеешь копать землю?

— Конечно.

— Что ты делаешь завтра?

— Еду к дяде.

Жюльен шагнул к двери.

— Ты там пробудешь весь день?

— Да, мадам.

— А тебе обязательно надо ехать?

— Конечно, они меня ждут.

— Но они, верно, ждут тебя не раньше полудня. Хочешь заработать несколько су? У меня две грядки салата, которые я хотела бы перекопать до начала зимы. Приходи завтра утром, между семью и одиннадцатью, успеешь все сделать.

— Не могу, мадам. Дядя ждет меня утром, мы вместе поедем ловить рыбу.

— Ну, половишь после обеда.

— Если я не приеду, тетя будет очень беспокоиться.

Старуха скорчила недовольную гримасу и проворчала:

— А я-то считала тебя услужливым.

Жюльен отступил еще дальше к двери. Она подошла к нему ближе.

— Если бы ты мог прийти ненадолго, чтобы вскопать мне часть грядки под салат. Ты же за полчаса управишься.

Жюльен вздохнул.

— Хорошо, я приду в полседьмого. Будет уже довольно светло.

Старуха подмигнула ему.

— Вот и хорошо, — сказала она. — Ты славный мальчик. Я приготовлю тебе кофе с молоком.

Жюльен поспешил домой. Когда он приехал, все уже садились за стол.

— Где ты пропадал? — спросил хозяин.

— Госпожа Раффен попросила меня наколоть ей дров.

— Можешь, конечно, это делать, — сказал господин Петьо, — если тебе нравится, но только тогда, когда здесь кто-нибудь остается и когда работа кончена. В противном случае не вздумай терять у нее время. Ты должен был отвезти ей пирожные и немедля вернуться.

Госпожа Петьо насупилась. Когда хозяин умолк, она повернулась к Жюльену; на лице ее снова появилась улыбка.

— Вы славный мальчик, милый Жюльен. Это так хорошо, когда молодые помогают старикам.

Как только они вышли из-за стола, Морис потащил Жюльена под арку крытого прохода. Дойдя до середины, он вдруг остановился. Жюльен даже натолкнулся на него в темноте.

— Простофиля несчастный! — сказал Морис. — Ты пропадешь, если старуха сядет тебе на шею. Ах, черт, совсем забыл сказать тебе об этом. Какой же я болван!

Они остановились возле ставен. Морис поднял их, прибавив:

— Давай быстрее навесим, чтобы смыться пораньше.

Закрыв магазин, оба поднялись к себе в комнату.

— Надень парусиновые туфли и синюю куртку. Когда будешь готов, погасим свет.

Они подождали немного в темноте, разговаривая вполголоса.

— Старуха тебе, конечно, ничего не дала?

— Она меня угостила стаканом наливки.

— Вот никогда бы не стал у нее ничего пить, уж очень она противная.

— Наливка была довольно вкусная.

— А может, старуха туда слюней напустила?

Жюльен ничего не ответил. Морис тоже молчал. Жюльен решился в конце концов сказать:

— Она просила меня вскопать грядки завтра утром.

— Надеюсь, ты послал ее подальше! — воскликнул Морис.

— Почти.

— Как «почти»?

— Она хотела, чтобы я пробыл у нее до полудня, а я сказал, что приду лишь на полчаса.

Морис расхохотался.

— Вот остолоп, — возмутился он. — Если ты туда попадешь, она продержит тебя весь день и накормит своим мерзким варевом. Во всяком случае, не забудь, что в пять часов ты должен вернуться и разжечь печь.

Он замолчал. Открылась дверь столовой, выходившая во двор. Жюльен узнал шаги хозяина, гулко отдававшиеся в коридоре. Потом скрипнула входная дверь.

— Хорошо, — сказал Морис, — теперь можно идти. Хозяин ушел, а хозяйка в такой час сюда не полезет.

Хотя ночь была безлунная, но за окном было не особенно темно. Не зажигая света, Морис научил Жюльена свертывать одеяло так, чтобы казалось, будто кто-то спит на кровати.

Кроме звона посуды и гула голосов, доносившихся из столовой, ничего не было слышно. Мальчики направились к окну.

16

Морис перелез через подоконник и присел на корточки на цинковой крыше.

— Не шевелись, — прошептал он.

Они прислушались. Жюльен даже различал в тишине биение своего сердца. Задний двор с дровяным сараем казался темным колодцем, оттуда тянуло запахом гнили. Дома вырисовывались на сером небе угловатыми темными силуэтами. Несколько окон светилось. Одно из них было открыто, оттуда слышались голоса. Морис пробормотал:

— Будь внимателен. Смотри, куда я ставлю ноги. Есть место, где цинк плохо прибит и, если ступить на него, загрохочет так, будто палят из пушек.

Они медленно, на четвереньках передвигались по крыше. Дойдя до края, легли на живот; их головы были на уровне водосточного желоба. Жюльен увидел другой двор, отделенный от предыдущего довольно толстой стеной.

— Смотри, — пояснил Морис, — по ту сторону двора — улица Дюсийе. Пойдем по этой стене, потом по другой и затем спустимся.

— А что в том дворе?

— Не знаю, никогда не видел его при свете. Только не свались туда, здесь высоко — квартал-то опускается, идет вниз по склону.

Морис вытянулся у края крыши, схватился за водосточный желоб, свесил ноги и исчез. Некоторое время Жюльен видел его руки, вцепившиеся в крышу, и слышал, как его парусиновые туфли царапают штукатурку.

— Иди сюда, — донесся до него голос Мориса.

Жюльен тоже спустился. Это было нетрудно. Сказывалось то, что он много занимался гимнастикой. Его больше пугал путь по стене, где приходилось балансировать, чтобы не потерять равновесие. Камни были неровные, и некоторые шатались под ногами. Слева, всего на полметра ниже стены, виднелись крыши дровяных сараев. Справа было темно. Там могли быть и вода, и железный лом, и битое стекло. А Морис двигался очень быстро. Два раза он оборачивался и поджидал Жюльена. Они дошли наконец до стены, которая выходила на улицу, и остановились. Никого не было. Ближайший фонарь находился на углу улицы Бьер, шагах в тридцати. Тротуар под ним был освещен. Стена была высотой не менее четырех метров, но в отверстия от вынутых камней можно было ставить ноги при спуске. Морис пропустил Жюльена первым и лег на стену, чтобы помочь ему.

— Ты быстро привыкнешь, — сказал он, как только они оказались внизу. — С тех пор как мы тут начали лазить, дыры увеличились, и теперь это настоящая лестница.

Мальчики направились в сторону площади Насьональ. Шли, держась возле стен. На каждом перекрестке Морис долго осматривался и прислушивался.

— Чего ты так боишься? — спросил Жюльен.

— Нарваться на хозяина или на какого-нибудь подлеца, который ему донесет, что встретил нас. Его тут все знают. А когда будем возвращаться, смотри, чтобы нас не заметили полицейские. С этих сволочей станется: выстрелят в нас, когда мы будем карабкаться на стену.

Крадучись, переулками мальчики добрались до квартала Таннер. Затем кривыми улочками, по которым тянулись лестницы, они поднялись до самого верха на улицу Арен.

— Мы дали изрядный крюк, — пояснил Морис, — но видишь, зато ни одна собака не встретилась. А если идти через центр, то на каждом шагу можно влипнуть!

Они вошли в темный коридор. По знакомым запахам Жюльен понял, что это кондитерская. В глубине двора Морис осторожно открыл одну дверь, потом другую — и вот они уже в длинной, узкой комнате с побеленными стенами.

Там стояли две кровати. На одной из них лежал Зеф, ученик, с которым Жюльен несколько раз встречался в городе. Зеф поднялся им настречу.

— Привет, — сказал он, протягивая руку.

На другой кровати худощавый юноша, темноволосый и смуглый, читал иллюстрированный журнал. Он поздоровался, не вставая.

— Слушай, подвинься немного, — попросил Зеф, — нам нужно место.

Тот что-то проворчал и встал. Он был невысок ростом, но заметно старше остальных. Усевшись на стул в другом углу комнаты, он продолжал читать. Морис и Зеф взялись за его кровать, сдвинули ее с места, приподняли и прислонили стоймя к стене. Вторую кровать они поставили так же. Между кроватями вдвинули столик и два стула.

— Сейчас и начнем? — спросил Морис.

— Да, — сказал Зеф. — Не пойму только, где остальные. Пора бы им уже тут быть.

Они сняли куртки, затем рубашки. Жюльен заметил, что Зеф мускулистый и загорелый. Морис повернулся к Жюльену.

— Ну, раздевайся, — сказал он.

— Нет, лучше не сегодня, — сказал Жюльен. — Я хотел бы только посмотреть.

— Нет, нужно попробовать.

— Он никогда не занимался боксом? — спросил Зеф.

— Никогда, — ответил Морис, — но он занимался гимнастикой и по пути сюда ловко прыгал, не хуже акробата.

Дверь открылась. Вошли три подростка. По их одежде было видно, что они кондитеры. Один из них был широкоплечий, но невысокий, а двое других почти такие же, как и Жюльен. Когда все обменялись рукопожатиями, Морис сказал:

— Это Жюльен. Он у нас вместо Дени.

— Дени, тот бил крепко. Курил бы меньше, тогда бы его и совсем не одолеть.

— С ним каши не сваришь, уж очень он легкомысленный.

— Да, на него положиться было нельзя. Приходил, когда вздумается.

— Это у него от нервов, все от нервов. Слишком нервный не выдерживает долго.

Раздеваясь, они без умолку говорили о Дени. Потом Морис и один из подростков, которого остальные звали Пилон, надели боксерские перчатки. Зеф был за судью. Жюльен и двое других держались ближе к входной двери и подталкивали сражающихся к центру, когда те подходили к ним слишком близко. Время от времени боксеры натыкались на стену. Сыпались глухие удары. С потолка падала известка, и облака пыли поднимались с пола, который нещадно скрипел. К концу первого раунда в комнате словно стоял густой туман. По лицам Мориса и Пилона струился пот, спины блестели при свете лампы. За кроватями худой юноша по-прежнему читал. Время от времени, когда кто-нибудь головой ударялся о стену или же меткий удар вызывал ругательство одного из боксеров, он отрывался от чтения, рассеянно смотрел на борьбу и снова принимался за журнал,

В середине второго раунда у Пилона хлынула кровь из носа. Один из мальчиков притащил кастрюлю воды. Когда паренек, державший в руках часы, объявил перерыв, Пилон вымыл лицо в кастрюле, высморкался, сплюнул кровь, вытерся перчаткой и опять готов был драться. Зеф обтер ему лицо полотенцем.

Пилон и Морис колотили друг друга пять раундов с переменным успехом. Нос Пилона кровоточил все сильнее. Зеф прекратил схватку.

— Это уже бойня, а не бой, — сказал он.

Другие поддержали его.

— Нет, я могу продолжать, — сказал Пилон. — Нос — это пустяки.

Поднялся шум. Кричали все сразу, никто никого не слушал. В конце концов Пилон протянул руки, и ему развязали перчатки. Зеф схватил руку Мориса, поднял ее вверх и крикнул:

— Морис Лоран из фирмы Петьо победил по решению судьи, прекратившего матч на пятом раунде.

— Нет, — запротестовал Морис, — ничья. Мы потом снова будем драться.

Остальные, казалось, разделяли его мнение. Пилон промолчал, но Зеф настоял на своем.

Открыли ненадолго дверь. В комнату ворвался поток свежего воздуха, и лампочка, висевшая на длинном шнуре, закачалась. Жюльен глубоко вздохнул. Невысокий, широкоплечий крепыш подошел к нему и протянул перчатки, которые только что снял Пилон.

— Ну, теперь твоя очередь, — сказал он.

— Сегодня не стоит.

— Давай, давай.

Все закричали. Жюльен протянул руки. Изнутри перчатки были теплые и влажные. Пока завязывали шнурки, Жюльен увидел, что другие перчатки надевает Зеф. Когда все было готово, мальчики расступились. В середине комнаты остался только крепыш. Он велел противникам пожать друг другу руки, потом сказал:

— Начали! Только ниже пояса не бить!

Жюльен отступил на шаг и поднял перчатки к лицу. Он увидел темноволосую голову Зефа: она качалась прямо перед глазами, за перчатками, покрытыми кровью. Вдруг у Жюльена перехватило дыхание. Согнувшись пополам, он упал на колени, уперся кулаками в пол и остался в такой позе, с широко раскрытым ртом.

Он слышал смех и видел ноги крепыша, который стоял над ним, считая: «Раз… два… три…» Ему очень хотелось лечь. Грудь разрывалась от сильной боли. Но когда судья досчитал до восьми, он закрыл рот, стиснул зубы и приподнялся. Все галдели. Морис махал руками, стоя рядом с Пилоном, который держал у носа окровавленный платок.

— Дай ему прийти в себя! — воскликнул крепыш.

Все остальное время первого раунда Жюльен только отбивал удары, отбегал и увертывался. Несколько раз Зеф бил его по рукам, по плечам, но по голове не пришлось ни одного удара. Во время перерыва Морис побрызгал ему в лицо водой и сказал шепотом:

— А ты нападай! Прорви его защиту, накинься на него, как зверь, и бей по морде. Для него это будет неожиданностью. Иначе с ним не справишься. И не давай ему опомниться.

Они вернулись на середину комнаты.

— Ну, как? — спросил Зеф.

— Ничего.

— Начинайте, — сказал судья.

Жюльен напряг все силы. Он ринулся на противника, тот отступил к кровати. Жюльен ударил его по лицу раз, другой, третий. Железные кровати загремели.

— Черти, что вы делаете! — закричал юноша, читавший в углу.

— Давай, давай! — надрывались остальные.

Жюльен ударил еще раз. Зеф наклонился, прижал локти к телу, прикрыл голову перчатками; он немного продвинулся вперед, и плечо его теперь было у стены. Жюльен чуть помедлил. Но пока он собирался нанести удар, противник мгновенно выпрямился и стал колотить его изо всех сил. Жюльен слышал, как он ругался:

— Свинья… дьявол…

Жюльен прежде всего прикрыл живот, опустил пониже кулаки и наклонился вперед, но Зеф уже налетел на него. Жюльен почувствовал, что спина его прижата к стене. Удар пришелся по щеке. Мелькнула мысль о защите, но в голове шумело так, будто она раскалывалась на части. В глазах потемнело, потом замелькали светлые точки, и наконец все исчезло.

Когда он опомнился, то увидел, что сидит на полу, раздвинув ноги и прислонившись к стене. Перчатки с него уже сняли. Его, очевидно, облили водой, чтобы привести в чувство. Он был весь мокрый, вода стекала с него на пол. Вокруг образовалась лужа. Свежий воздух проникал через дверь в помещение, где пыль стояла столбом. Мальчики, казалось, разговаривали где-то вдали, словно в глубине пещеры. Он снова закрыл глаза. Голова валилась набок, и временами ему мерещилось, будто под черепом катается булыжник.

Кто-то схватил его под мышки и встряхнул. Он поднял голову и открыл глаза. Морис, склонившись над ним, спросил:

— Ожил?

Он только утвердительно мотнул головой.

— Отдохни немного.

Ему помогли встать на ноги. Отодвинули одну из кроватей и толкнули его в угол. Юноша, перестав читать, подвинул свой стул.

— Садись к окну, — сказал он Жюльену. — Здорово он тебя двинул, этот Зеф. С одной стороны кулак, с другой — стена. Такие вещи вообще прощать нельзя.

Жюльен уселся в углу.

— Накрой ему спину курткой, чтоб он не простудился, — сказал Морис, бросая одежду Жюльена худощавому парню.

Между тем возле кроватей снова завязался бой. Жюльен с трудом следил за ним. Все было как в тумане. Стены сотрясались от шума. К лампочке вздымалась пыль, и Жюльен видел только тени, которые плясали и колотили друг друга. Раздавались крики, смех, ругательства, время от времени сильные удары в стену. Зти удары болезненно отдавались в голове Жюльена. Он вспомнил, как у него потемнело в глазах и во все стороны посыпались искры. Поднес руку к виску. Над ухом уже начала расти большая шишка. Жюльен потрогал ее несколько раз, она казалась ему все больше и больше. Голова разламывалась от острой, стреляющей боли, которая отдавала в глаз и ухо. Под челюстью он нащупал еще одно болевшее место, там тоже начинала расти опухоль.

17

Каждый раз в полдень выла сирена мэрии. Жюльен проснулся, услышав ее протяжный звук. Через распахнутое окно в комнату вливались солнечные лучи. На остальных кроватях уже никого не было. Жюльен огляделся, ничего не понимая. Он сел, и боль над ухом напомнила ему о вчерашнем вечере. Некоторое время он сидел, задумчиво трогая кончиками пальцев шишки на голове, затем одним прыжком вскочил и воскликнул:

— Старуха!

Он посмотрел на часы Виктора. Было ровно двенадцать. Он вздохнул, посидел еще немного и стал одеваться.

Внизу все было закрыто, в столовой — полумрак. Хозяева, должно быть, ушли. Жюльен сунул голову под кран и напился воды. Потом вывел свой велосипед и отправился в Фаллетан.

На поверхности канала плавали желтые листья, в воде отражались солнечные лучи. Жюльен проезжал вдоль канала и думал о госпоже Раффен.

— Черт с ней, со старухой, — пробормотал он наконец.

Когда он вошел в дом, дядя Пьер и тетя Эжени сидели уже за столом.

— Я начала беспокоиться, — сказала тетя Эжени. — Думала, не случилось ли что с тобой. Что ты делал?

— Спал. Ребята ушли тихонько, и меня разбудила только сирена.

— Нам еще повезло. А то бы мы сегодня тебя и не дождались, — усмехнулся дядя Пьер.

Жюльен подошел и поцеловал тетю Эжени. Она встала, взяла его за подбородок, заставив повернуть голову к окну:

— Боже мой, это еще что? Кто тебя ударил? — спросила она. — Что случилось, ты упал или тебя побили?

Жюльен медлил с ответом. Дядя Пьер тоже встал, чтобы посмотреть.

— Тебе, верно, дали хорошую взбучку, — сказал он.

— Нет, я занимался боксом с приятелями.

Дядя Пьер громко расхохотался.

— Да, видать, тебе досталось. Держу пари, что ты ходил туда вчера вечером.

Жюльен утвердительно кивнул головой.

— Ясно. Тебя так сильно оглушили, что ты не мог проснуться.

— Какой стыд! — воскликнула тетя Эжени. — Все лицо в синяках. Если бы мать увидела, она бы очень расстроилась, будь уверен. Не понимаю, как это господин Петьо позволяет вам заниматься такими делами. Ведь он несет полную ответственность за детей, которых ему доверяют.

— Да брось ты, — прервал ее дядя Пьер, — ему это только на пользу. Я не беспокоюсь. Знаю, что его отец ничего не скажет. Сам он в молодые годы жил в Жуанвиле. В его времена дрались на палках, занимались французским боксом, борьбой. Это еще похлеще, будь уверена.

Тетя Эжени поставила на стол тарелку и теперь угощала Жюльена. Хотя дядя Пьер смеялся и шутил, она не переставала ворчать. Подошла собака и положила голову на колени Жюльена, он приласкал ее.

— В общем, сегодня утром я не поехал без тебя, — пояснил дядя Пьер. — Ну ничего, как кончишь завтракать, сразу отправимся и поднимемся до Рошфорского протока.

Он снова засмеялся, добавив:

— У боксера должны быть крепкие мускулы, а гребля — прекрасная тренировка.

Жюльен продолжал есть.

— Это тебя устраивает? — спросил дядя Пьер.

— А когда мы вернемся?

— Ночью.

— Странный ты человек, — сказала тетя Эжени, — он, может, устал. Он не привык еще к этой работе.

— Дело не в том, — сказал Жюльен, — просто я должен вернуться к пяти часам.

Дядя Пьер нахмурился.

— К пяти? Зачем?

— Затопить печь.

Дядя Пьер задумался, потом спросил:

— Не понимаю. Ведь вторник — твой выходной?

— Да.

— И ты все равно должен быть вечером?

— Да.

— Каждый вторник?

— Нет, — пояснил Жюльен. — Это сложнее. Понимаешь, раз в месяц у меня свободен целый день. Остальные вторники заняты по вечерам. Приходится не только готовить печь, но и замешивать тесто на следующий день. Мастер это делает раз в месяц, а в остальные вторники — или помощник, или старший ученик, а мое дело — топить печь. В тот день, когда я целиком свободен, ее разжигает старший ученик.

Дядя Пьер несколько раз кивнул, посмотрел на жену, потом на племянника, провел рукой по усам, отодвинул тарелку и облокотился на стол.

— Это и в самом деле сложно, — после паузы сказал он. — Но, в конце концов, сложно или нет, мне плевать. Меня, однако, удивляет, что у тебя всего один полный выходной день в месяц.

Тетя Эжени вмешалась.

— А ты уверен, что правильно понял? — спросила она у Жюльена.

— Да. Мне товарищи по работе разъяснили. И хозяин сказал: «Этим днем ты можешь воспользоваться: поезжай к родителям. Ты можешь выехать в понедельник вечером с семичасовым автобусом и вернуться во вторник с девятичасовым». Конечно, каждый месяц я ездить туда не буду: ехать очень далеко, а пробыть придется слишком мало.

Дядя Пьер и тетя Эжени кончили есть, а Жюльен все еще продолжал завтракать. Тетя Эжени встала, чтобы подогреть кофе, дядя Пьер свернул сигарету.

— В котором часу вы начинаете по утрам? — задал он вопрос, пустив первую струйку дыма.

Жюльен рассказал распорядок дня. Дядя Пьер слушал, чуть прикрыв глаза, делая короткие, мелкие затяжки. Время от времени он утвердительно кивал головой. Несколько раз открывал глаза, смотрел на Жюльена и просил у него дополнительных разъяснений.

Когда Жюльен кончил свой рассказ, дядя Пьер задумался, что-то тихо бормоча и шевеля усами. Потом резко поднял голову и сказал, глядя на жену:

— Если я верно сосчитал, у мальчиков выходит в среднем семьдесят рабочих часов в неделю. А если к этому добавить, что по вечерам они разжигают печь, носят в кино мороженое, закрывают магазин и всякое другое… К тому же они еще подают на стол и не имеют права отлучиться ни в воскресенье после полудня, ни вечерами из-за того, что могут понадобиться для поездки в город. Да, прямо голова кругом идет. В общей сложности чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Ну, скажем, практически они заняты работой в пределах шестидесяти — восьмидесяти часов. Это ведь убийственно! А так как остальное время они торчат там же, в комнате, можно сказать, что они в распоряжении хозяина двадцать четыре часа из двадцати четырех.

Дядя Пьер замолчал и зажег погасшую сигарету. Тетя Эжени посмотрела на него, потом на Жюльена.

— Понятно, — сказала она, — почему у ребенка такой измученный вид.

— Хоть кормят-то вас прилично? — спросил дядя Пьер.

— Да, вполне сносно.

— У этих людей хорошая репутация в городе, — сказала тетя Эжени, — я удивляюсь, почему они так обходятся со своим персоналом.

Дядя Пьер развел руками, опустил на стол свои большие ладони:

— Но ведь, в конце концов, есть же законы. Для кого они писаны, для собак, что ли? Одно из двух: или Жюльен нагородил чепуху, или эти люди хватили через край.

— Я тебя уверяю, что ничего не спутал, — сказал Жюльен. — Но, наверное, так и должно быть, ведь другие ничего не говорят.

Дядя Пьер покачал головой. Лицо его сморщилось, усы стали торчком, брови насупились.

— Вот, вот где червяк проникает в яблоко, — сказал он. — Пареньки не знают своих прав. Они поступают на работу, приобретают там определенные привычки, передают эти привычки тем, кто приходит им на смену, а те — следующим и так далее. А вместе с тем ведь есть же люди, которые надрываются, чтобы добиться сорокачасовой рабочей недели, рискуют своим местом, а иногда и шкурой, лишь бы все изменилось! Черт возьми, мелкие хозяйчики куда опаснее крупных предпринимателей! Есть у хозяина три-четыре работника, и он с помощью мерзких уловок, мелочей, пустяковых приманок делает вид, будто он им «товарищ», ведь это приносит ему большую выгоду. И в конечном счете никто не жалуется.

По мере того как он говорил, голос его звучал все громче. Он жестикулировал, бранился и, казалось, почти забыл о Жюльене, увлекшись общими рассуждениями о труде, об эксплуатации плохо организованной рабочей силы.

— Зря ты лезешь в бутылку, — сказала тетя Эжени. — Это ничего не изменит. Вот таким ты и был всю жизнь. Вечно спорил со всеми о политике, а ничего не изменилось.

— Ничего и не изменится, потому что всегда найдутся люди вроде тебя, которые считают, что ничего не поделаешь, все и так хорошо. А если что и изменится к лучшему, то лишь по воле господа бога. Но если бы господь бог занялся благосостоянием трудящихся, то уже давным-давно была бы восьмичасовая рабочая неделя и пенсия в тридцать лет.

Он отодвинул стул и резко поднялся.

— Ну, — сказал он, — пошли. Сядем все-таки в лодку и поедем в сторону Рошфора. Если не доедем до протока, половим рыбу в затоне. Хоть одну-две щучки да подцепим!

Они вышли. Собака застыла в ожидании среди двора и смотрела на них. Увидев, что Жюльен берет в сарае весла, она стрелой помчалась к реке и прыгнула в лодку. Когда они сели, Диана уже улеглась на носу, положив лапы на борт и вытянув вперед морду.

— Тихонько поднимемся до первого затона, — сказал дядя Пьер.

Прежде чем усесться на весла, Жюльен сбросил куртку и рубашку.

— Правильно, — сказал дядя Пьер, — в твоем возрасте надо загорать. Пусть кожа дышит.

Тетя Эжени, стоявшая на берегу, спросила:

— В чем дело, Жюльен? Ты весь в волдырях?

Мальчик посмотрел на свой живот и грудь.

— Ничего страшного, — сказал он, — это клопы. Я немного чесался в первые дни, вот и образовалась короста…

— Ну-ка, подойди поближе.

Он выпрыгнул на берег. Пока тетя Эжени рассматривала его, дядя Пьер тоже вышел из лодки и спросил:

— Что? Клопы в комнате, где ты спишь?

— Да, есть немного.

— Немного, говоришь? Да их там, видно, полчища, черт возьми! Я в свое время спал в казарме; там они просто кишели, и то я не был так искусан. А что же другие, ничего не говорят?

— Они уже не чувствуют укусов. Кажется, к ним быстро можно привыкнуть: даже мне клопы не мешают больше спать.

— И неудивительно. После такого рабочего дня вы спите как мертвые. Мне кажется, черт побери, что хозяин мог бы сделать дезинфекцию.

Жюльен объяснил, что это не помогает, потому что как раз под полом расположена печь. Но дядя Пьер на этот раз пришел в ярость. Он грозился в тот же вечер отправиться к господину Петьо и потребовать у него объяснений.

— Нет-нет, не ходи, — взмолился Жюльен. — Не надо. Он меня после этого не оставит на работе.

— И что с того! — крикнул дядя Пьер. — Ты что, так стремишься остаться в этой помойной яме и надрываться ради людей, которые набивают себе карманы?

Жюльен посмотрел на тетю Эжени, дядя Пьер затих. Несколько секунд они стояли молча. Ярко светило солнце. Не было ни малейшего ветерка. Время от времени лист, оторвавшийся от липы, медленно падал, кружась в воздухе. Собака сидела в лодке, смотрела на них и стучала хвостом о днище. Дядя Пьер обратился к жене:

— Ну, что ты скажешь? Нельзя же терпеть. Нужно вмешаться.

— Не стоит горячиться, — сказала она. — Надо все обдумать. Можно еще немного подождать.

Дядя Пьер достал кисет и бумагу. Свернул сигарету, закурил и спросил:

— А товарищи говорили тебе о профсоюзе?

— Что это такое? — спросил Жюльен.

Дядя Пьер нахмурил лоб, брови его сошлись. Он сдвинул на затылок полотняную шляпу и почесал голову. Потом, вынув изо рта сигарету, стал объяснять:

— Это когда рабочие объединяются, чтобы заставить хозяев уважать их права. Ты платишь взнос, и тебе дают членский билет… Неужели тебе ничего об этом не говорили?

— Нет, — сказал Жюльен, — ничего.

Дядя Пьер посмотрел на жену, пожал плечами и проворчал:

— Господи, как грустно это слышать. Думаешь, чего-то добились, и вот в один прекрасный день видишь, что все нужно начинать сначала.

— Как бы то ни было, — заметила тетя Эжени, — надо, чтобы он купил лекарство и смазал тело. Эти укусы могут воспалиться. А моя сестра так над ним трясется, что бы она сказала, если бы видела, в каком он состоянии!

— Ты должна ей написать, чтобы она знала.

— Нет-нет, не надо, — сказал Жюльен, — не пиши ей, тетя, не надо.

Дядя Пьер придвинулся ближе и, посмотрев Жюльену в глаза, спросил:

— Что с тобой?

— Ничего. Просто незачем писать матери. Не к чему ее расстраивать.

— Нет, — сказал дядя Пьер, — тут что-то другое. Ты никогда особенно не заботился о том, чтобы уберечь родителей от волнений. Ты от нас что-то скрываешь.

Он помрачнел. Сжав своими заскорузлыми ладонями руку Жюльена, он тряхнул ее несколько раз и снова заговорил:

— Мы ведь с тобой друзья, ты можешь говорить со мной откровенно. Не станешь же ты утверждать, что хочешь остаться на этом чертовом месте ради собственного удовольствия. Надо сказать, что я никогда толком не мог понять, почему ты вдруг решил быть кондитером. Это, конечно, твое дело, но то, что ты хочешь остаться у Петьо в таких жутких условиях, — это уж, признаюсь, выше моего понимания. Ведь твои родители — люди с достатком. Значит, ты решил работать не ради двадцати пяти франков в месяц, которые тебе платят, и не ради харчей! Ты можешь вернуться домой, и тебе подыщут другое место!

Жюльен молча опустил голову. Дядя Пьер взял его за подбородок и, заглянув в глаза, спросил:

— Ну, что с тобой?

— Не нужно писать нашим.

— Ладно, тетя писать не будет. Но все же я хочу знать, почему ты на этом настаиваешь?

Жюльен пожал плечами.

— Просто так, — сказал он, — предпочитаю остаться там.

Дядя Пьер прищелкнул языком.

— Нет, — сказал он, — это не ответ. У тебя есть причина более определенная. Только ты не хочешь говорить, потому что не доверяешь мне. Ладно, будь по-твоему. Ты вернешься к хозяину, а я завтра же пойду в трудовую инспекцию. Я расскажу, что там у вас творится, и ты посмотришь, правда ли твой хозяин так всемогущ. Посмотрим, может ли он безнаказанно плевать на законы. И вообще на все.

— Не надо, — попросил Жюльен, — он узнает, что это из-за меня, и еще выгонит.

— Немного потеряешь. А потом, разве ты уже подписал контракт об ученичестве?

— Нет еще. Только по истечении недельного срока. Я подпишу, очевидно, в пятницу.

— Ты лучше сделаешь, если совсем его не подпишешь и вернешься к родителям.

Вмешалась тетя Эжени.

— Послушай, Пьер, лучше обождать еще несколько дней. В субботу я иду на рынок и расспрошу, как все уладить по-хорошему.

Дядя Пьер рассмеялся.

— Ну, если ты возьмешься защищать рабочих, то дело будет в шляпе.

Он повернулся и шагнул в сторону лодки.

— Ладно, садись и бери весла, — сказал он, — а то мы проспорим здесь до пяти часов.

Они поплыли. Тетя Эжени махнула им рукой и крикнула:

— Главное, не забудь, что у мальчика мало времени!

— Не беспокойся! — крикнул дядя Пьер. — Успеет он затопить свою печь.

Долгое время Жюльен греб молча. Дядя Пьер опустил в воду леску, которая медленно разматывалась со спиннинга. Удилище слегка вздрагивало. Он иногда приподнимал его и переносил с одного борта на другой или же резким движением взмахивал им так, что гнулся бамбук, а леска со свистом ложилась на поверхность воды. Мелкие капельки катились по шелковой нити и, поблескивая, падали в воду, ослепительно яркую от солнечных лучей. То и дело весло ударяло по воде, вздымая фонтаны золотых брызг.

Они проплыли под мостом. Вода шумела, ударяясь о быки. Длинные черные водоросли извивались, как огромные змеи. Кое-где на поверхность выскакивали рыбы. После долгого молчания дядя Пьер дважды кашлянул и спросил:

— Ну, теперь, между нами, скажи, пожалуйста, почему ты так боишься, что тетя напишет твоей матери?

Жюльен три раза взмахнул веслами и только тогда сказал:

— Если мама узнает, она потребует, чтобы я вернулся.

— Значит, именно этого ты и боишься? Так, так. Вот я и говорю, что ты хочешь остаться в этой навозной куче…

Дядя Пьер оборвал фразу. Жюльен подождал немного. Потом, видя, что дядя Пьер смотрит на него, явно ожидая более вразумительного ответа, он объяснил:

— Когда я уезжал, отец сказал матери: «Вот увидишь, будет как в школе. Он ничего не станет делать. Или найдет любой предлог, чтобы вернуться, или его выставят за дверь. Готов пари держать, через месяц он вернется назад».

Дядя Пьер усмехнулся. Усы его чуть приподнялись. Он повернул немного ручку своего спиннинга, понимающе кивнул головой и сказал:

— А теперь греби наискось. Давай попытаем счастья возле этих кустов, а потом отправимся к затону.