В чужом доме

18

Каждый год дядя Пьер и тетя Эжени проводили декабрь в Париже: там жил их сын. Перед тем как сесть в поезд, дядюшка сказал Жюльену:

— Я больше ни разу не заводил с тобой разговора о хозяине, но отлично знаю, что у вас там все по-старому. Ты не хочешь, чтоб я вмешивался, дело твое. Я слишком ценю свободу и уважаю твое право поступать по собственному разумению, даже если тебе потом придется об этом пожалеть. Но перед отъездом хочу сказать: если тебе что-нибудь понадобится, ступай на Биржу труда, знаешь, в то здание, что в начале квартала Паскье, перед стадионом. Там спросишь Поля Жакье и скажешь, что пришел от моего имени. Можешь ему довериться и все объяснить. Он даст тебе совет.

Жюльен записал имя и фамилию в блокнот, где были адреса нескольких его приятелей, обнял на прощанье дядю Пьера и тетю Эжени и проводил взглядом удалявшийся поезд. Был вторник 30 ноября. Пробило пять часов вечера; погода стояла серенькая, в витринах лавок уже загорались огни.

Жюльен возвратился в кондитерскую и растопил печь. Хозяев не было. Весь дом был заперт, кроме цеха. Виктор, должно быть, заблаговременно замесил тесто для рогаликов и бриошей и отправился погулять. Когда печь загудела и Жюльен натаскал угля из сарая, он снова натянул куртку и уселся на мраморный стол. Горела лишь небольшая лампочка над мойкой, и почти все помещение было окутано мглой. В тишине слышно было только, как гудит огонь. Время от времени раскаленный уголек падал в воду, налитую на дно поддувала, с минуту шипел и затем угасал. Хозяйская кошка проскользнула в комнату вслед за Жюльеном. Примостившись возле печи, она следила за мальчиком и, когда он уселся на мраморный стол, растянулась у него на коленях. Теперь она мурлыкала и терлась о тонкую ткань его штанов. Несколько раз Жюльен брал ее передние лапки и сжимал их в ладони. Кошка выпускала когти, но ни разу его не оцарапала.

За два месяца Жюльен уже успел привыкнуть к своей новой жизни. Брань и крики хозяина и мастера, жеманство хозяйки, вечерние прогулки, когда приходилось убегать по крыше, изнурительный труд — все это сплеталось в такой тугой узел, что ему некогда было ни о чем подумать. Теперь он знал покупателей и, отправляясь с каким-либо поручением, мог заранее сказать, сколько получит на чай. Жюльен давно уже научился каждое утро класть в корзину несколько лишних рогаликов, он знал также, когда и где лучше всего их съесть. Раз в неделю он писал матери, а она в ответ постоянно укоряла его за то, что он мало пишет о своем здоровье, о работе, о том, как их кормят.

Когда у Жюльена зашел с Морисом разговор о кормежке, тот дал ему несколько хороших советов. Если еда была недостаточно сытной, следовало приналечь на пирожки. Их нужно было брать из недопеченных, другими словами, еще не считанных. Впрочем, только мастер мог что-либо заметить, а Морис утверждал, что тот никогда и слова не скажет.

— Он отлично знает, что хозяин скряга. До женитьбы он тоже здесь столовался и успел понять, что к чему. Мы едим с хозяевами за одним столом, вот они и воображают, будто мы сыты! Но ты бы только посмотрел, сколько они сами в промежутках лопают. А потом, разве они работают так, как мы! Они куда меньше сил тратят.

Морис часто ворчал, иногда он по нескольку часов подряд дулся. Госпожа Петьо смеялась. В шутку она говорила, что он походит на рослого младенца, потерявшего соску. Морис не произносил в ответ ни слова, но, когда хозяйка поворачивалась спиной, неизменно повторял:

— Младенец! А катись ты отсюда…

И почти всякий раз он прибавлял:

— Посмотрел бы ты, как мой отец обращается со своими рабочими!

Госпожа Петьо обладала особым чутьем: от нее ничто не укрывалось. И тогда со своей дежурной улыбочкой, от которой скулы поднимались у нее к вискам, она складывала руки, слегка приседала, так что в вырезе платья чуть видна была белая грудь, и обычно говорила:

— У вас совсем сонный вид, мой милый Жюльен, постарайтесь проснуться. Не то господин Петьо поднимет крик. Вот что, садитесь-ка на велосипед и быстренько отвезите этот заказ, я уверена, что на свежем воздухе вы сразу придете в себя.

Так происходило всякий раз, когда разбитый усталостью Жюльен чувствовал, что глаза у него слипаются, и мечтал хоть немного отдохнуть перед ужином.

Хозяин добрую половину дня проводил в кафе. Он заходил в цех лишь для того, чтобы наорать на рабочих или сообщить какую-нибудь политическую либо спортивную новость. Все молча слушали. Мастер иногда что-нибудь говорил в ответ. Случалось, что хозяин вбегал в цех и, едва успев распахнуть дверь, кричал:

— Славную историю я только что услышал!

Он пересказывал ее и громко смеялся, держась обеими руками за свое круглое брюшко, которое так и ходило под курткой. Рабочие смеялись вместе с ним.

По вторникам, если хозяева с утра не уходили из дому, Морису и Жюльену все время приходилось быть начеку. Господин Петьо, заслышав, что они переступают порог комнаты, открывал дверь из столовой и останавливался в проеме с ведром для угля; улыбаясь, он делал вид, что поражен неожиданной встречей.

— Смотри-ка, — говорил он, — ты, оказывается, еще тут? А я как раз собрался развести огонь в печи. Не принесешь ли уголька?

И ученики шли за углем, ругались, но все же шли. Однажды во вторник утром Жюльен целый час мыл хозяйский автомобиль. И теперь он принимал меры предосторожности: приоткрыв дверь комнаты, прислушивался, оглядывался по сторонам и только потом выходил на лестницу. Порою мальчик чувствовал, что хозяин подстерегает его, тогда он возвращался в комнату и пережидал. Ему редко приходилось долго ждать: у хозяина, по счастью, было меньше терпения, чем хитрости.

Жюльен нажил себе врага: мамаша Раффен так и не простила, что он не пришел работать у нее в саду. Сам он ненавидел эту женщину, она внушала ему отвращение. Всякий раз, растапливая печь в столовой, Жюльен брезгливо вспоминал, как она плюется и швыряет в печь мокрые изжеванные окурки. Несколько раз он слышал, как старуха говорила дочерям:

— Этот Жюльен немногого стоит. Вы мало что приобрели, взяв его в дом, Я уверена, он еще себя покажет!

— Пусть треплется, — успокаивал товарища Морис. — Старуха из ума выжила, хозяевам наплевать на ее слова.

Жюльен редко видел женщин, живших в доме, он сталкивался с ними только в столовой, во время еды. Лишь служанка Клодина проводила большую часть времени в кухне, и мальчик всегда с нетерпением ждал пятницы. Однако, когда в этот день после обеда он являлся на кухню, чтобы вместе с нею приготовить мозги или мясную начинку для пирогов, он чувствовал какую-то тяжесть на сердце, у него словно перехватывало дыхание. Однажды он подошел вплотную к девушке и прикоснулся к ее руке, Клодина не отстранилась. Она постоянно говорила о Тино Росси и пела его новые песенки.

Лучшим другом в доме была для Жюльена кошка. Она нередко приходила в дровяной сарай или в цех, когда мальчик был там один. Каждый раз, когда ему это удавалось, он припрятывал для нее кусок мяса.

В тот вечер Жюльен долго сидел в полумраке, не двигаясь, а кошка лежала у него на коленях. Ночь прильнула к оконным стеклам. С улицы не доносилось ни звука, только время от времени потрескивала балка на потолке да сухо щелкал кусок кокса, лопаясь в топке. Жюльен уже второй раз загрузил углем печь, когда появился Виктор. Мальчик услышал, как тот шагает по плитам двора.

— Что ты тут делаешь? Можно подумать, будто ты сидишь возле покойника при свете ночника, — заявил Виктор, прикрывая за собой дверь.

Жюльен улыбнулся. Помощник мастера щелкнул выключателем, под потолком вспыхнула лампа; кошка потянулась и с мяуканьем направилась к двери. Жюльен выпустил ее. Виктор расстелил на разделочном столе иллюстрированный киножурнал, мальчик устроился рядом с ним.

Некоторое время он не мог отделаться от чувства какой-то пустоты и смутного сожаления. Яркий свет и присутствие Виктора, казалось, разрушили что-то милое его сердцу, но что именно, он не мог бы определить.

Оба разглядывали картинки из фильмов и портреты кинозвезд.

— Ты видел новую служаночку в кафе «Коммерс»? — спросил Виктор.

— Видел.

— Тебе не кажется, что она похожа на Марлен Дитрих?

— Пожалуй, немного похожа.

— Мне очень нравятся такие девочки.

Жюльен колебался. Подумав с минуту, он сказал:

— Тут мимо нас каждый вечер проходит девушка, она живет, должно быть, где-то возле улицы Пастера, так вот, она еще больше похожа на Марлен Дитрих.

— Не видал, — откликнулся Виктор, — не знаю.

Он уставился на Жюльена, расхохотался и прибавил:

— Я бы не удивился, узнав, что ты уже одержал над ней победу.

Мальчик почувствовал, что краснеет.

— Нет-нет, — запротестовал он. — Просто я заметил, что она тут проходит.

— Тогда почем ты знаешь, что она живет на улице Пастера?

— Она всегда идет по направлению к улице Бьер.

— Но с улицы Бьер можно попасть не только на улицу Пастера. Признавайся, ты с ней крутишь любовь?

— Нет-нет, уверяю вас, я с ней никогда даже не разговаривал. Но, развозя заказы, несколько раз встречал ее на улице Пастера. Вот и все.

— Если она тебе нравится, не теряйся, — заметил Виктор. — А главное, чего ты мешкаешь? Подстереги ее как-нибудь вечерком и ступай следом. Когда убедишься, что поблизости никого нет, подходи смело. Поначалу она, конечно, пошлет тебя подальше. Ну, это нормально. Ей так и положено, но ты не робей.

Жюльен не вымолвил ни слова. Только улыбнулся и вздохнул.

— Ты мне ее покажешь, — продолжал Виктор, — и я тебе сразу скажу, стоит ли с ней дело иметь.

— Договорились, покажу.

Они еще немного поболтали, продолжая перелистывать журнал. И тут явились хозяева. Виктор и Жюльен услышали, как открылась дверь в столовую. Помощник мастера взглянул на будильник.

— Еще только половина седьмого, — проворчал он. — Если б я услыхал их шаги в коридоре, то погасил бы свет.

— Зачем?

— Не ради себя, конечно, а ради тебя. Вот увидишь, если им что понадобится, они тебя сразу отыщут.

Не успел он окончить фразу, как дверь из столовой вновь отворилась. И тотчас же раздался голос хозяина:

— Жюльен! Это ты, Жюльен?

— Ну, что я тебе говорил? — прошептал Виктор. — Теперь ты влип. Пропал.

Жюльен вышел, ничего не ответив.

Хозяин стоял в пальто и шляпе.

— Иди-ка сюда, дружок, — сказал он. — Ты должен оказать мне небольшую услугу.

Остановившись перед зеркалом и приподняв вуалетку на небесно-голубой шляпе с широкими полями, госпожа Петьо подкрашивала губы. Прервав свое занятие, она с улыбкой проговорила:

— Вы сегодня просто душка, мой милый Жюльен. Душка, да и только!

— Поедешь в гостиницу «Центральная», — пояснил хозяин. — Нынче вечером мы обедаем у друзей. Я заказал по телефону лангусту под бордоским вином. Возьмешь котелок и отвезешь вот по этому адресу. Когда доберешься, мы уже там будем. Поторапливайся и захвати с собой корзинку, поставишь в нее котелок.

Жюльен вышел. На улице, перед тем как сесть на велосипед, он взглянул на карточку, которую ему сунул хозяин. Адрес был уже знаком мальчику, он доставлял туда пирожные, эти люди жили довольно далеко, возле Плюмона.

— Черти! — проворчал он. — Не могли пойти лопать куда-нибудь поближе!

Он быстро крутил педали и вскоре въехал во двор гостиницы. Прислонил велосипед к ограде, захватил корзинку и вошел на террасу со стеклянной крышей, освещенную мощной лампой. Мальчишка лет пятнадцати, одетый так же, как и Жюльен, но в высоком колпаке, разбивал яйца в большую миску.

— Привет! — сказал Жюльен.

— Привет, кондитер! — отозвался мальчишка. — Тебе чего?

— Хозяин прислал меня за лангустой.

— А, так ты от Петьо?

— Да.

— Тогда валяй к шефу.

Не выпуская из рук яичной скорлупы, из которой свисала клейкая нить, поваренок указал на дверь. Оттуда доносились крики и звон кастрюль.

— Входи туда, — прибавил мальчишка.

Жюльен открыл дверь. Сперва он увидел двух поваров, стоявших перед длинной черной плитой, которая занимала всю середину помещения. Старший из поваров, тучный человек с большим брюхом и багровым лицом, повернулся к нему и заорал:

— Чего тебе надо, мучная клецка?

— Я пришел за лангустой для господина Петьо.

Продолжая что-то помешивать в кастрюле, толстяк завопил:

— Лангуста для Петьо! Лангуста для Петьо! Кто готовит лангусту для Петьо?

Какой-то мальчишка из глубины кухни крикнул:

— Я, шеф!

— Тогда пошевеливайся, селедочный хвост! Разве не видишь, мальчишка ждет.

Он толкнул кастрюлю на самую середину плиты, и теперь сквозь конфорку стала видна раскаленная докрасна топка. Потом шеф-повар, слегка покачиваясь, подошел к Жюльену.

— Выпей со мной стаканчик, — предложил он.

Мальчик посмотрел на него, но не тронулся с места. Толстяк взял литровую бутылку белого вина, стоявшую под столом в ведерке с колотым льдом.

— Выпей, — повторил повар.

— Нет-нет, спасибо, — отказался Жюльен.

Но тот обернулся со стаканом в каждой руке.

— Выпей, черт побери! — загремел он.

Жюльен шагнул вперед и взял протянутый стакан.

— Это для меня слишком много, — пробормотал он.

Толстяк расхохотался.

— Что ты там поешь! — крикнул он. — Ты мужчина или тряпка? Ну, за твое здоровье!

Они чокнулись, и мальчик почувствовал, как холодное вино потекло по его пальцам. Шеф-повар разом осушил свой стакан. Жюльен отпил два глотка и остановился. Толстяк посмотрел на него в упор.

— В чем дело? — спросил он. — Может, тебе вино не по вкусу?

— Вино замечательное, — вымолвил Жюльен.

— Ну, коли так, пей до дна.

Жюльен осушил стакан.

— Теперь я вижу, что ты мужчина! — пробормотал повар, возвращаясь к плите.

Жюльен не сводил с него глаз. Пристально смотрел на его огромную голову, на одутловатое лицо, на котором виднелись маленькие черные, непрерывно мигавшие глазки. На шеф-поваре был очень высокий колпак, внизу на колпаке были заметны большие серые пятна от пота. Он все время жестикулировал. Ходил от плиты к столу и обратно, там пробовал соус, здесь суп и то и дело орал. Помощники, казалось, не обращали на него никакого внимания. Шеф-повар несколько раз возвращался к столу и наливал себе полстакана белого вина, которое проглатывал одним духом. Работавший с ним рядом повар также пил вино.

— Хочешь еще стаканчик? — спросил шеф у Жюльена.

— Нет, большое спасибо, — ответил мальчик, у которого уже шумело в голове.

Вдруг шеф-повар снял большую кастрюлю, висевшую на укрепленной над плитой рейке с крючками. Подойдя к лампе, он с минуту разглядывал кастрюлю, потом взорвался.

— Старая чертовка, грязнуха проклятая! — завопил он, устремляясь в глубину кухни.

Только тогда Жюльен заметил старушку, которая мыла миску в большом железном баке. Увидя приближавшегося повара, она выпустила миску и скорчилась от страха, втянув голову в плечи и защищая руками грудь.

Подойдя к ней на несколько шагов, толстяк размахнулся и швырнул кастрюлю. Жюльен услышал звон металла, потом старушка наклонилась и издала пронзительный крик. Теперь мальчик видел только ее круглую черную спину, выступавшую над столом. Она со стоном повторяла:

— Ох, лодыжка… Опять лодыжка.

Шеф-повар схватил деревянную лопаточку и несколько раз стукнул ею по столу.

— Пошевеливайся, старая дура, да живее! Быстро вымой кастрюлю, не то ты у меня наплачешься.

Старушка выпрямилась. Схватив кастрюлю, она принялась ее мыть.

— Долго я ждать не стану, — буркнул шеф-повар, возвращаясь к тому месту, где стоял Жюльен.

Подойдя к столу, из-под которого торчала бутыль с вином, он снова наполнил два стакана.

— А ну, кондитер, выпьем еще разок!

Жюльен замотал головой. Он дрожал. В груди его что-то сжалось, сердце бешено стучало.

— Выпьем по стаканчику! — завопил толстяк.

Против собственной воли мальчик сделал шаг вперед и взял стакан.

— Пока нам не перестанут сажать баб на кухню, нельзя будет спокойно работать, — проворчал шеф-повар. — А ты как считаешь, малый?

Жюльен качнул головой. Повар осушил стакан.

— Пей до дна! — крикнул он.

Мальчик, в свою очередь, выпил. Ледяное вино обжигало горло. Когда он допил стакан, шеф-повар хлопнул его по плечу и сказал:

— Бабы, доложу я тебе, — это дрянь! Они только одного заслуживают — пинка в зад. Только в постели бабы хороши, да и то если они не такие уродины, как эта старуха.

Судомойка принесла кастрюлю. Она протянула ее шеф-повару и тут же торопливо попятилась. Он снова подошел к лампе и опять стал придирчиво разглядывать кастрюлю.

— То-то же, — пробурчал он. — Но смотри у меня, когда-нибудь я раскрою тебе череп грязной кастрюлей.

Теперь перед глазами Жюльена плавала светящаяся дымка, она смешивалась с паром, поднимавшимся над плитой. Голоса и шум необычайно громко отдавались у него в голове; минутами мальчику чудилось, будто неведомая сила отрывает его от земли.

И все же, когда старуха возвращалась к мойке, он заметил, что она хромает. На ногах ее вздулись вены, из правой лодыжки сочилась кровь.

Подойдя к баку, она, перед тем как вновь приняться за работу, обернулась и бросила на Жюльена взгляд, полный неизъяснимой муки.

19

Взгляд старой судомойки долго преследовал Жюльена. Выйдя во двор, он поставил корзинку на багажник и с минуту стоял неподвижно. Под стеклянной крышей террасы никого не было, и свет горевшей там лампы не достигал его. Мальчик глубоко вздохнул. Ночь была холодная. Мимо портала гостиницы проезжали машины, освещая на миг переднюю часть двора. Из кухни, хотя дверь была закрыта, доносились крики и звон кастрюль. Сквозь матовое стекло кухонного окна было видно только, как время от времени мимо лампы скользит чья-то расплывчатая тень. Впрочем, сейчас все расплывалось у него перед глазами.

— Я, верно, пьян, — пробормотал он. — Ведь пьяным всегда так кажется.

Довольно долго он простоял в нерешительности, потом взялся за корзинку. Стоявший внутри котелок при этом слегка накренился. Мальчик поправил его и двинулся в путь, толкая перед собой велосипед.

На улице он приладил корзинку на голове и, убедившись, что она прочно сохраняет равновесие, уселся на седло.

— Хорош я буду, коли расквашу себе физиономию!

Жюльен несколько раз повторил эту фразу. Он старался держаться середины мостовой, чтобы избегать выбоин; динамо на его велосипеде было не из сильных, и так как он не решался ехать быстро, то оно давало совсем слабый свет. Несмотря на холод, мальчик вспотел. Очень скоро рука, поддерживавшая корзинку, начала дрожать. Время от времени он икал. От вина в желудке жгло.

Он пристально смотрел на мостовую, но перед его глазами по-прежнему стоял взгляд старой судомойки. Два глаза. Только два глаза. Лица он уже не помнил. А вернее сказать, даже не разглядел его как следует. Два глаза под плохо расчесанными седыми прядями. И еще — морщинистая кожа, густая сеть морщин. А в глубине, меж двух морщин, — взгляд. Жюльен видел также ноги старухи с набухшими венами и лодыжку, из которой сочилась кровь.

Потом в его памяти всплыла кухня, наполненная паром, дымом, сложными запахами, кухня, где стояли крики и ругань, где ярко пылал огонь в плите и где неистовствовал шеф-повар — толстяк с красным лоснящимся лицом, с венчиком волос на жирном затылке, в грязном, пропитанном потом колпаке. Мальчик почувствовал, что в нем растет и ширится неведомая ему дотоле сила, и одновременно им овладело отвращение, едкое, как вино, которое жгло его.

…Он снова в кухне, шеф-повар только что ударил старушку; и тогда он, Жюльен, который уже два месяца тайком занимается боксом, молотя мешки с мукой в подвале, он, ученик из кондитерской Петьо, набрасывается с кулаками на краснорожего толстяка. Со всего размаха он закатывает ему оплеуху, потом плюет в лицо и коротким ударом под ложечку сбивает с ног, так что тот летит под стол! И валяется там, исходя бессильной яростью и постепенно трезвея.

Все происходит так быстро, что остальные повара даже не успевают вмешаться. Прежде чем уйти, Жюльен поворачивается к старушке. Теперь она уже смотрит совсем по-иному. Она улыбается. И как будто хочет сказать, что не может поверить в подобное счастье…

Жюльен свернул с Шалонской улицы, миновал казарму и вскоре оставил за спиною последний фонарь. Теперь темноту освещал лишь колеблющийся луч его фонарика. Мальчик быстро крутил педали, но дорога была плохая; проехав еще немного, он затормозил и опустил ногу на землю.

Чем дальше он отъезжал, тем сильнее его горячили винные пары. На каждом шагу он бормотал:

— Негодяй. Подлый негодяй. Надо было… Конечно, он бы задал мне взбучку, но все-таки надо было бы…

Взгляд старушки все время преследовал его. И Жюльен спрашивал себя, что же выражал этот взгляд. Прежде всего великий страх, но и еще что-то. Что-то таинственное.

Он еще долго двигался почти в полной темноте. Вдали, справа и слева, светились маленькие оконца. Он видел, как они танцуют, затем они тут же исчезали, чтобы опять появиться чуть дальше.

В груди Жюльена все ширился и ширился великий гнев. Теперь он злился не только на краснорожего толстяка, но и на самого себя. Потом в голове у него все мешалось, все становилось смутным и туманным.

Наконец он добрался до виллы, которую искал. Узнал машину господина Петьо, прошел садом и позвонил у дверей.

Его хозяева были уже тут, в обществе какого-то господина и дамы.

— Смотрите-ка, дорогой друг, вот и ваш шедевр привезли! — воскликнула женщина.

— Сначала попробуйте, а уж потом хвалите, — заметил господин Петьо.

— Но, надеюсь, вы сами-то попробовали.

— Ну, нет! Настоящий повар никогда не пробует кушаний своего приготовления. Он должен быть уверен в себе. Довольно и того, что он пробует блюда, приготовленные его помощниками. Когда я служил в отеле, в Париже, под моим началом было до двадцати пяти человек. Вот тогда, можете поверить, я немало перепробовал разных блюд.

Хозяин дома рассмеялся.

— Ну что ж, поглядим, — заявил он. — Ты нам столько времени твердишь о своей хваленой лангусте под бордоским вином, что, если она окажется невкусной, мы заставим тебя самого съесть ее, причем вина не получишь.

Все расхохотались. Жюльен смотрел на них с растерянным видом. Госпожа Петьо раскрыла корзинку и подняла крышку с котелка.

— Во всяком случае, пахнет чертовски вкусно, — заявил владелец виллы.

Его супруга наклонилась и с минуту вдыхала запах кушанья, потом сказала:

— Мне всегда хотелось, чтобы вы приготовили лангусту прямо у нас.

— Нет-нет, у себя на кухне мне куда сподручнее, — возразил господин Петьо.

В эту минуту его жена, сложив руки и слегка присев, прощебетала:

— Если б вы только знали, какую он поднимает суматоху, сколько изводит посуды, когда принимается колдовать на кухне… Не правда ли, милый Жюльен?

Она повернулась к мальчику и смотрела на него с широкой улыбкой. Видя, что он молчит, госпожа Петьо повторила:

— Не правда ли? Вы-то, милый Жюльен, знаете это лучше всех! Ведь посуду-то вам мыть приходится.

Жюльен молча кивнул головой. Лица стоявших перед ним людей плавали в каком-то светлом тумане, их голоса звучали необычно. Он изо всех сил старался понять, что ему говорят. Перед ним то и дело вставали глаза старухи судомойки, и мальчик чувствовал, как в груди его вновь закипает гнев.

— Какой у вас странный вид, милый Жюльен, — заметила госпожа Петьо.

К ним подошла хозяйка дома.

— Славный мальчуган, и такой вежливый, — сказала она. — Он уже несколько раз бывал у нас, привозил пирожные.

Господин Петьо вытащил котелок из корзинки. Потом повернулся к Жюльену.

— Вот и прекрасно, — обронил он, — можешь забрать корзинку домой.

Мальчик не шевельнулся. Только на минуту прикрыл глаза. Стоявший перед ним туман приобрел багровый оттенок. Жюльену показалось, что все вокруг заплясало, завертелось, смешалось в кучу — и глаза старухи судомойки, и красная рожа шеф-повара; все слилось — и голоса, и шум, и крики; затем он внезапно открыл глаза. Двое мужчин и две женщины стояли неподвижно, глядя на него. И тогда совершенно неожиданно, ни секунды не раздумывая, так, будто слова помимо воли вылетели у него изо рта, он громко спросил:

— А котелок? Разве его не нужно сейчас же отвезти в гостиницу?

Госпожа Петьо вытаращила глаза. Казалось, румяна с ее скул внезапно расползлись по всему лицу. Жюльен не сводил глаз с хозяина, а тот лишь нахмурил брови и пробормотал:

— Это… это верно, мне… мне не следовало брать чужой котелок… Возвратишь его завтра. Не забудь прихватить его, когда повезешь туда рогалики.

Хозяин шагнул вперед, поднял корзинку и протянул ее мальчику.

— Держи, — сказал он. — И поезжай быстрее… поезжай быстрее, тебя, верно, ждут с ужином.

Он подтолкнул Жюльена к двери. Госпожа Петьо поспешно растворила ее. Мальчик попятился и вышел.

Теперь в его голове теснились слова, целые фразы. Ему хотелось крикнуть: «Это ложь, вовсе не он приготовил лангусту, а помощник повара из гостиницы «Центральная».

Господин Петьо вышел следом и притворил за собой дверь. Подойдя вплотную к ученику, он прошипел:

— Что это на тебя нашло? Ты что, рехнулся?

Жюльен отпрянул и прижался спиной к железным перилам крыльца. Хозяин несколько мгновений молчал, а потом скороговоркой процедил сквозь стиснутые зубы:

— Да ты напился! От тебя разит вином. Убирайся. Убирайся прочь! Но ты мне за это дорого заплатишь. Очень дорого. Предупреждаю тебя!

Жюльен спустился по лестнице. Он услышал, как сзади хлопнула дверь. Когда он проходил садом, лампа, горевшая на крыльце, потухла. Мальчик остановился. Из дома доносились громкие голоса. Ему показалось, что там смеются.

Он ощупью, точно слепой, двигался вдоль забора, ища свой велосипед. Поставил корзинку на багажник и, перед тем как сесть на седло, замер в неподвижности, затаив дыхание и все еще стараясь услышать, о чем говорят в доме. Голоса там звучали все более приглушенно.

Только теперь Жюльен почувствовал холод. Его окутал ночной мрак.

Мальчик безотчетно прошептал:

— Господи, что это и вправду на меня нашло?

И он медленно покатил на велосипеде, стараясь держаться середины дороги; луч его фонарика вздрагивал на ухабах.

20

Одурманенный вином, Жюльен спал как убитый.

Когда наутро он спустился в цех, в голове у него шумело, и он ощущал неприятный привкус во рту. Мастер лепил первые рогалики.

— Пошевеливайся, пошевеливайся, — заметил он, — ты вроде еще не совсем проснулся.

Виктор спросил:

— Что с тобой вчера вечером стряслось? Ты, часом, не простыл?

— Нет, — ответил Жюльен.

— Когда ты возвратился, я услышал твои шаги на лестнице. Хозяин оставил нам ужин на двоих… Я сидел и ждал. Думал, ты вот-вот спустишься в цех. А потом сам поднялся в комнату и увидел, что ты лежишь на постели и спишь без задних ног. Тогда я поел один.

— Мне совсем не хотелось есть, — пробормотал Жюльен.

С минуту все работали молча, потом на лестнице послышались шаги. Мастер посмотрел на будильник, поднес его к уху и сказал:

— Вроде я в своем уме, и будильник не дурит. По-моему, это хозяин. Право слово, он, верно, с кровати свалился.

У Жюльена захватило дух. Он заметил, что руки у него дрожат. Теперь шаги гулко отдавались на плитах, которыми был вымощен двор. Потом дверь отворилась, и вошел хозяин. Он что-то проворчал, и все ответили хором:

— Доброе утро, господин Петьо.

Внешне Жюльен сохранял спокойствие. Однако ноги у него подкашивались. Он продолжал работать, не оглядываясь. Хозяин, видимо, остановился прямо позади него. Мальчик ощущал какую-то тяжесть в затылке. Когда противень был наполнен, Жюльен замер. Надо было поднять его обеими руками, повернуться и поставить в сушильный шкаф. Мастер слепил рогалик, положил его перед мальчиком, потом слепил другой, третий. Жюльен по-прежнему не трогался с места.

— Ты что, спишь? — спросил мастер.

Мальчик с шумом вдохнул воздух, взялся за противень и резко повернулся. Хозяин стоял на полдороге между разделочным столом и печью. Он слегка сбычился и скрестил перед собой руки, словно защищая свое брюшко. И смотрел на ученика.

Жюльен перехватил противень левой рукой и двинулся вперед. Открыл дверцы сушильного шкафа, положил противень на подставку и захлопнул дверцы. Он уже взял было пустой противень, но тут господин Петьо спросил его:

— Ведешь себя как ни в чем не бывало?

Жюльен замер. Хозяин говорил громко, голос его слегка дрожал от гнева, но он все же не кричал. Мастер и помощник разом обернулись. Морис, который подсушивал на плите тесто для пирожных с кремом, снял кастрюлю с огня и тоже обернулся. Все уставились на Жюльена, а он неподвижно стоял возле печи.

Воцарилось долгое молчание. Жюльен слегка наклонил голову, но продолжал следить за хозяином.

— Да, ты можешь гордиться собой! — бросил господин Петьо. — Есть чем!

Он подождал с минуту, снял руки с живота, подбоченился и, повернувшись к рабочим, спросил:

— Вы когда-нибудь видали болвана?.. Подонка?.. Прохвоста?.. Настоящую… настоящего… хулигана? Так вот, смотрите на него. Смотрите на этого мальчишку! Смотрите во все глаза!

По мере того как он говорил, голос его становился все громче; слова звучали все отрывистее, казалось, они вырываются из самой глубины гортани и летят, как камни.

Господин Петьо еще долго осыпал Жюльена бранью, потом внезапно подскочил, собираясь влепить ему несколько оплеух.

Но мальчик ожидал этого. Два месяца занятий боксом уже научили его угадывать, откуда последует удар, и оплеухи пришлись на его приподнятые для защиты локти. Хозяин в бешенстве сжал кулаки, и удары градом обрушились на Жюльена. Тот по-прежнему успешно закрывался локтями. Хозяин попадал ему по плечам, по предплечьям. Из-под руки мальчик видел, как брюшко господина Петьо перекатывается под белой курткой. На мгновение он вспомнил о шеф-поваре из гостиницы «Центральная». На одно лишь мгновение. Внутренний голос шептал ему:

— Солнечное сплетение. Надо ударить прямо туда, чуть повыше живота. Сбоку, сверху вниз…

Хозяин все еще молотил кулаками, но удары его не причиняли боли. Они были слишком быстрые, слишком беспорядочные. Жюльен посмотрел на его переносицу. Увидел также кончик его подбородка, будто подставленный для удара.

Господин Петьо пнул мальчика ногою в бедро, тот застонал. Тогда хозяин перестал махать кулаками и отступил на шаг. Лицо его побелело. На лбу блестели капельки пота. Впалая грудь судорожно поднималась и опускалась. В углу рта выступила пена. Он все еще повторял:

— Подонок… Подонок… Вот ты кто!.. Настоящий подонок!

Потом он умолк и с трудом перевел дух. Упираясь спиной в угол печи, Жюльен немного распрямился, готовый в любую минуту снова встать в оборонительную позицию. Хозяин пристально посмотрел на него, потом бросил:

— Уж не думаешь ли ты часом наброситься на меня? Нет, шутки в сторону, вы только поглядите на этого ублюдка. На эту бестию! На этого выродка! Он, кажется, вздумал меня запугать!

Вновь подойдя вплотную к мальчику, он загремел:

— Я и не таких, как ты, обламывал, имей это в виду!

Он собирался, видно, опять накинуться на Жюльена с кулаками, но тут мастер спросил:

— А что, собственно, сделал мальчишка?

Господин Петьо повернулся, подошел к мастеру и откашлялся.

— Что сделал? — переспросил он. — Поинтересуйтесь у него самого, что он натворил. Может, он вам расскажет.

Повернув голову в сторону Жюльена, он выкрикнул:

— Ну, расскажи им, что ты сделал. Объясни им, раз уж ты такой храбрый… Молчишь? Не желаешь говорить?

Хозяин пожал плечами, помолчал с минуту и опять завопил:

— Да он настоящий болван, говорю я вам! Болван, да и только!

И он сам принялся рассказывать о том, что произошло накануне. Слушая хозяина, мастер опять принялся лепить рогалики. Оглянувшись, он знаком предложил Жюльену вернуться к работе. Мальчик уже приблизился к разделочному столу, но тут хозяин, прервав свой рассказ, заорал:

— Ну нет! Об этом не может быть и речи. Пусть убирается вон! Я не потерплю у себя прохвостов.

Потом, не переставая говорить, он сам принялся укладывать рогалики на противень. Дважды описав сцену, происшедшую накануне, господин Петьо повернулся на каблуках и снова с криком обрушился на Жюльена:

— Ты что ж, идиот несчастный, и впрямь думаешь, что я не могу приготовить лангусту под бордоским вином? Так, что ли? Кретин несчастный, да ты меня не знаешь. Ведь поварское искусство — моя первая профессия. Я готовил кушанья для королей, для министров, для президентов Республики. Ах ты, паскуда! Если б я не сдерживался, то пришиб бы этого выродка!

Внезапно остановившись, господин Петьо направился к разделочному столу. Он наложил еще полпротивня рогаликов, затем, словно вспомнив какую-то важную подробность, повернулся к рабочим и выкрикнул:

— А главное, он был пьян, нализался. Я твердо знаю, что он нализался. Украл у меня вино и напился.

Хозяин подошел к Жюльену, который тут же встал в оборонительную позицию. Схватив мальчика за руку, он стал трясти его:

— Признавайся, ты украл у меня вино? Признавайся, болван!

Жюльен замотал головой. Он чувствовал, как ногти хозяина впиваются в его мышцы.

— Ты украл у меня вино, я знаю. Признавайся!

— Нет, господин Петьо.

— Украл. Я в этом уверен.

— Нет, господин Петьо. Погреб был заперт.

— Ага, проговорился! Значит, когда он отперт, ты воруешь вино.

— Нет, господин Петьо.

Выпустив руку мальчика, хозяин попытался неожиданно дать ему пощечину, но Жюльен и на этот раз увернулся. Обратившись к рабочим, господин Петьо проворчал:

— Бьюсь об заклад, что он крадет у меня вино.

— Вчера вечером, — вмешался Виктор, — я пришел сюда раньше его. И оставался тут до тех пор, пока он не отправился за лангустой. Когда мальчишка вернулся, мы вместе поели, уверяю вас, что он не выпил ни капли вина.

Хозяин умолк. Он наполнил новый противень и понес его к печи, но тут мастер сказал:

— Вы положили лишний ряд, господин Петьо. Когда поднимется тесто, рогалики слипнутся.

Хозяин схватил противень и с такой силой впихнул его в сушильный шкаф, что было слышно, как противень стукнулся о кирпичи; потом он вернулся к разделочному столу и, подняв руки над головой, завопил:

— Из-за этого кретина я заболею. Я никогда не мог спокойно смотреть на таких идиотов. Не желаю его больше видеть… Не желаю его больше видеть… Не желаю видеть, слышите?

И он выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Со двора донеслись его шаги, потом он вошел в столовую. Все взглянули друг на друга, затем Виктор пошутил:

— Ну, старик, досталось тебе на орехи!

Жюльен с минуту сдерживался, но тут же почувствовал, как слезы жгут ему глаза и медленно струятся по щекам.

— Иди сюда, — подозвал его мастер.

Мальчик шагнул к нему.

— Быстренько укладывай рогалики на противень, а то мы до вечера не управимся. А главное, не реви. Это ничему не поможет.

— А потом тесто из-за этого станет соленым, — пошутил Виктор. — И мне же еще достанется.

— Не тужи, — прибавил Морис, — он тебя не выгонит. Нельзя уволить ученика, раз с ним заключен контракт.

— Уволить-то можно, — возразил мастер. — Но для этого нужны веские причины.

Виктор расхохотался. Затем, подражая голосу господина Петьо, заговорил:

— Он издевается надо мной, милостивые государи, он издевается надо мной. Ведь лангусту-то я приготовил. Поварское искусство — моя профессия. Моя первая профессия.

Он на мгновение умолк и прибавил уже своим обычным голосом:

— Вот задница! Если он такой же повар, как кондитер, то ему только лапшу варить для своих приятелей. Коли ее испортишь, хоть клей получится.

21

В то утро господин Петьо больше в цехе не появлялся. Мастер возился с печью, и все лакомились рогаликами, не таясь.

Закончив объезд гостиниц, Жюльен, как всегда, вошел в столовую, чтобы посмотреть в списке, куда нужно отвезти заказы. Все их надо было выполнить после одиннадцати часов, и мальчик собрался уже подняться к себе в комнату, чтобы переодеться. Но тут вошла хозяйка. Глаза у нее были красные, на губах блуждала кривая улыбка. Ученик поздоровался.

— Мне бы не стоило даже отвечать вам, гадкий мальчишка, — сказала госпожа Петьо.

Жюльен потупился. В дверях показалась Клодина.

— В спальне убирать не надо, — сказала ей хозяйка. — Господин Петьо в постели.

— Он захворал? — спросила девушка.

Хозяйка всхлипнула.

— Конечно, захворал, — ответила она, прикладывая платочек к глазам. — А как же иначе? Тут всякий заболеет. Когда я думаю о том, что он делает для вас… Когда я думаю о тех жертвах, на которые нужно идти, чтобы обучать ремеслу таких вот мальчишек… И они каждый раз ему платят неблагодарностью… Поверьте, это ужасно… Просто ужасно.

И она заплакала.

— Бедная госпожа Петьо, — проговорила Клодина, — бедная госпожа Петьо.

Девушка неподвижно стояла возле хозяйки, уронив руки, словно не зная, куда их девать.

— Нет, не утешайте меня, — проговорила госпожа Петьо. — Не утешайте меня. Мне так больно.

— Но, может, ничего опасного нет, — снова начала Клодина.

Хозяйка перестала плакать. Все еще всхлипывая и вытирая щеки, она сказала:

— Милая Клодина, когда человек ранен так, как господин Петьо, это всегда опасно. И особенно опасно это для такого чувствительного человека, как мой муж.

— Ранен? Господин Петьо ранен? — изумилась Клодина, широко раскрывая глаза.

Хозяйка приложила обе руки к левой груди и слегка надавила на нее.

— Да, Клодина, — заявила она. — Он ранен сюда, в сердце. Когда у человека доброе сердце, его неизменно ранят в самое сердце. Но вам этого не понять, вы славная девушка, милая Клодина.

Госпожа Петьо повернулась к Жюльену, который, не шевелясь, стоял возле двери. Она медленно подошла к нему, покачивая головой и по-прежнему прижимая руки к груди.

— Можете радоваться, негодник. Можете радоваться. Господин Петьо любит вас так, точно вы все его дети, он уж и сам не знает, что бы придумать, лишь бы сделать вам приятное, он вечно тревожится, когда вы долго не возвращаетесь домой, — и вот как вы его отблагодарили!

Она умолкла. На лице ее появилась гримаса, щеки, с которых она платком стерла часть румян, задрожали, брови приподнялись, из груди вырвался продолжительный вздох.

— Но ведь вы, — продолжала она почти умоляющим голосом, — но ведь вы, мой милый Жюльен, вовсе не дурак. Вы не могли все это сделать по глупости. А я-то считала вас добрым мальчиком. И всегда за вас заступалась. Неужели вы хотели доказать, что мама права, утверждая, будто вы шалопай? Бедная мамочка! А я-то лишь вчера спорила с нею из-за вас. Бедная, бедная мамочка!

Голос ее дрожал. Жюльену показалось, что она вот-вот расплачется. Перед тем он хотел было попросить прощенья у госпожи Петьо, но теперь с ожесточением смотрел на нее и беззвучно шептал:

— Не купишь… ломайся, сколько хочешь, все равно не купишь! Вздумала меня разжалобить, не выйдет.

Дверь со двора отворилась. Не входя в комнату, Морис сказал:

— Госпожа Петьо, мастер спрашивает, сколько готовить начинки для пирогов?

Хозяйка удержала слезы. Немного подумав, она промолвила:

— Пусть он сам придет сюда. Пусть придет.

Морис исчез. Госпожа Петьо подошла к двери, ведущей в магазин, отодвинула портьеру и заглянула внутрь. Потом повернулась к Клодине, которая с напряженным выражением лица стояла у порога, и сказала:

— Милая Клодина, не теряйте времени! У нас и без того достаточно огорчений.

В столовую вошел мастер.

— Звали меня? — спросил он.

Хозяйка подошла к нему.

— Голубчик Андре, мы так несчастны.

Лицо мастера стало непроницаемым, глаза смотрели холодно.

— Само собой, — проговорил он, — само собой. Но мне надо следить за печью. Зачем вы меня звали?

— Знаете, господин Петьо сильно расстроен… расстроен поведением этого негодного мальчишки, — продолжала хозяйка. — Ну скажите, Андре, можно ли было ожидать чего-либо подобного?

— Но я-то что могу сделать?

Она бросила на него взгляд, словно молила о помощи.

— Я бы так хотела, чтоб он не прогонял мальчика. Поймите меня, Андре. Ведь надо подумать о родителях Жюльена, это такие порядочные люди. Разумеется, я хлопочу не о нем и, уж конечно, не о нас.

Хозяйка умолкла. Покачала головой и посмотрела на мастера, но он только пожал плечами, будто хотел сказать: «Так-то оно так, но я тут ничего не могу поделать!» Госпожа Петьо подождала еще немного, но, видя, что он молчит, снова заговорила:

— Дело в том, что муж не желает его больше видеть. И я вполне понимаю господина Петьо. Любой на его месте уже давно выставил бы этого сорванца за дверь. Но я-то хорошо знаю своего супруга. Не успеет он прогнать Жюльена, не успеет тот уйти, как он уже будет испытывать угрызения совести и заболеет еще сильнее.

Мастер кусал губы. Он быстро взглянул на Жюльена, потом, неторопливо потирая руки, заговорил, словно подыскивая слова:

— Пожалуй… я, конечно, не знаю, но выход, пожалуй, есть.

— Говорите, Андре. Говорите скорее. Помогите же мне! — воскликнула хозяйка.

— Вы и сами знаете, уже начало декабря. Мне пора приниматься за праздничную витрину.

— Господи, и то верно! Еще одной заботой больше.

— И в такое время вы собираетесь уволить человека.

— Ну, такого ученика, как этот… — промолвила она.

— Верно, — согласился кондитер, — он еще мало что умеет. Но он как будто недурно рисует, я видел его наброски, и он мог бы помочь мне, когда я стану работать над витриной.

— Но ведь вы будете заниматься этим только после обеда?

Мастер пожал плечами.

— Ну, тут уж ничего не поделаешь. Может, остальную часть дня хозяин уж как-нибудь вытерпит присутствие Жюльена. Понятно, при том условии, что тот станет вести себя хорошо.

Произнося последнюю фразу, Андре повысил голос. Жюльен понурился. Мастер подошел к нему, взял рукой за подбородок и спросил:

— Ты и в самом деле хочешь остаться здесь?

— Да, шеф.

— И обещаешь вести себя так, чтобы господин Петьо мог забыть о твоем дурацком поведении?

— Да, шеф.

— Вам сильно повезло, Жюльен, что вы работаете под началом такого человека, как Андре, — вмешалась хозяйка. — Вы должны благодарить его.

— Благодарю, шеф, — сказал мальчик.

— О, так не благодарят, — заметила госпожа Петьо, — благодарить надо своим трудом и примерным поведением.

Мастер взял мальчика за плечо и подтолкнул к дверям.

— Ладно, беги, — сказал он. — У меня в печи стоит слоеное тесто. Сколько нам потребуется начинки, мадам? Пора уже печь пирожки.

Когда они возвратились в цех, Виктор, передразнивая госпожу Петьо, встретил их целой речью:

— Вы гадкий мальчишка. Я так огорчена, вы даже не понимаете, до чего я огорчена. И моему бедному муженьку пришлось опять улечься в постель…

— Хватит! — оборвал его мастер. — Если все начнут паясничать, тут будет настоящий цирк. Довольно болтать, работа не ждет.

Виктор не стал спорить.

Теперь все работали молча, только изредка кто-нибудь задавал вопрос или слышалось короткое приказание. В одиннадцать часов Жюльен уехал развозить заказы и вернулся около полудня. Он спешил. Но, когда мальчик открыл дверь в столовую, хозяйка не дала ему переступить порог и сама вышла во двор. Жюльен успел заметить, что господин Петьо сидит за столом, упершись локтями и обхватив руками голову, а на плечах у него примостилась кошка. Хозяйка прикрыла за собою дверь. Приложив палец ко рту, выпятив губы и строго глядя на мальчика, она сказала:

— Главное, не входите в столовую, когда там господин Петьо. Главное, не входите. Если будут новые поручения, я вас кликну.

Жюльен поплелся в цех. Мастер собирался уходить.

— Веди себя осмотрительно, — сказал он на прощанье.

Виктор стоял у плиты, размешивая картофельное пюре в большой кастрюле. Он повернулся, держа ложку в руке.

— Из-за твоих глупостей, — бросил он, — мне приходится возиться с обедом.

Он снова принялся помешивать в кастрюле и прибавил:

— Во всяком случае, на этот раз вы будете лопать воздушное блюдо. Скажу вам по секрету, ребята, я не пожалел ни масла, ни сливок.

— Значит, мы не внакладе, — заметил Морис.

Жюльен подошел к Виктору. С минуту он молча глядел на него, потом откашлялся и начал:

— Я хотел вам сказать… нынче утром… вы были на высоте…

— Ладно, ладно! Нам-то ты можешь не заливать!

— Но ведь я и вправду не крал вина.

Виктор взглянул на него:

— Я так и думал. И все-таки ты здорово нализался, раз уж завалился спать, даже не поужинав.

— Это шеф-повар из гостиницы «Центральная» заставил меня выпить белого вина.

Морис и Виктор переглянулись.

— Терпеть не могу этого пьянчугу, — сказал Морис.

— И все же ты свалял дурака. К чему ты это затеял? Что тебе до того, что хозяину нравится хвастать, будто он все умеет? Нас-то это не касается!

Жюльен ничего не ответил. Все трое немного помолчали, потом Виктор, уже начавший готовить бифштексы, вдруг расхохотался и воскликнул:

— Воображаю, какими глазами он смотрел на своих друзей! Хотел бы я оказаться у окошка — вот, верно, была потеха.

Морис тоже прыснул. Перед глазами Жюльена вновь возникла вчерашняя сцена, он увидел лицо хозяина, лицо хозяйки и улыбки, которые с трудом сдерживали владельцы виллы. Ему тоже стало смешно, но внезапно он вспомнил о кухне в гостинице «Центральная». Секунду помешкав, он спросил:

— Вы хорошо знаете шеф-повара из гостиницы «Центральная»?

— Спрашиваешь! — отозвался Виктор. — Работать-то он умеет.

— Вчера он запустил кастрюлей в судомойку, поранил ей ногу.

— Ну, старик, — заметил Виктор, — такие вещи случаются, особенно на кухне. Повара зверски пьют, они все время раздражены. А этот особенно груб. Но повара почти все такие.

Он умолк. На большой сковороде потрескивало масло. Виктор по одному укладывал на нее бифштексы, шипение усилилось, и синеватый дымок взвился вверх. Он чуть отодвинул сковороду — стала видна раскаленная топка, из плиты внезапно вырвался длинный язык пламени и лизнул мясо. Жюльен невольно попятился. Виктор встряхнул сковороду и поставил ее на место — пламя исчезло. Длинной вилкой он перевернул бифштексы, потом, чуть отступив от плиты, проговорил, словно заканчивая фразу:

— Впрочем, и в нашем деле иногда работают не покладая рук. Из сил выбиваются. Еще сам увидишь. Потолкуем после Нового года.

Виктор снял сковороду с плиты и разложил куски мяса на блюде. Последний кусок положил на тарелку.

— Держи, — сказал он. — Ты не можешь пожаловаться, что тебя обделили. Пюре я оставил в кастрюле.

Мальчик взглянул на него, потом перевел взгляд на тарелку, стоявшую на покрытом цинком столе, вилку, нож, стакан, толстый ломоть хлеба. Виктор сдвинул шапочку на лоб и почесал затылок.

— Ну, ладно, — сказал он. — Похоже, хозяин не желает видеть твоей физиономии. А мы, сам знаешь, тут бессильны.

Жюльен пожал плечами.

— По правде сказать, — заметил Морис, — я предпочел бы, чтобы мы втроем ели здесь, было бы куда спокойнее… Ну, друг, приятного аппетита и не вешай носа.

Морис и Виктор взяли в руки по блюду и вышли из комнаты. Оставшись один, Жюльен с минуту смотрел на тарелку, где дымилось мясо, потом придвинул кастрюлю и положил себе изрядную порцию пюре. Подкатил к столу большой ящик на колесиках, приладил сверху противень, уселся на него и принялся есть.

22

После перерыва мастер закончил основную часть своей работы; Жюльен в это время мыл бак и развозил заказы. В три часа дня, когда хозяин еще отдыхал у себя в комнате, Андре отдал необходимые распоряжения Виктору; затем взял несколько больших листов белой бумаги, свернул их в трубку и, протянув Жюльену, сказал:

— Собирайся, пошли.

Во дворе они столкнулись с господином Петьо, но тот даже не посмотрел на них. Андре отворил дверь в столовую и крикнул:

— Клодина, передайте хозяйке, что я ушел с Жюльеном.

Они спустились по маленькой улочке Бьер. Мастер жил на улице Пастера.

Оба устроились рядом за кухонным столом, лицом к окну. Жена Андре, маленькая, очень живая блондинка, не переставая улыбалась. Она ненадолго вышла из комнаты и возвратилась с пачкой сухого печенья.

— Я вам приготовлю по чашке чая, — сказала она.

— Ты, видно, решила, что к тебе кумушки с визитом пожаловали, — пошутил мастер.

— Ничего, чаю все-таки выпейте.

Она поставила на плиту кастрюлю с водой, и та вскоре запела. Было жарко. В комнате царил покой. Женщина устроилась возле окна. Она шила.

Прежде всего мастер вытащил из коробки для обуви несколько почтовых открыток.

— Кроме этих открыток, — сказал он, — у меня есть книга с рисунками, есть там и китайские вещицы.

— А словарь? — спросил Жюльен.

— Постой-ка, ведь ты прав, надо будет и в нем посмотреть. Мне это не пришло в голову.

В энциклопедическом словаре, который принес мастер, они нашли изображение пагоды.

— Это поможет нам соорудить витрину.

— А из чего вы собираетесь ее делать? — поинтересовался мальчик.

— Из шоколада. На первый взгляд здорово трудно, но, сам увидишь, в конечном счете это так же просто, как и все в жизни. Немного умения да побольше усердия. Ты доволен, что будешь мне помогать?

— Еще как, шеф.

— Ну, тогда попробуй нарисовать что-нибудь. Помнишь нашу маленькую витрину, ту, что слева?.. Так вот, надо использовать всю ее ширину.

Жюльен принялся рисовать. Он лишь несколько раз побывал на уроках в вечерней студии, когда последний год учился в школе. Но у него были способности к рисованию. Карандаш его так и летал по бумаге, оставляя на ней уверенные и четкие штрихи. Мальчик сделал четыре или пять беглых набросков.

— Подробности придумаем позднее, — сказал мастер. — Ты прав, для начала нужно представить себе все в целом.

Они принялись обсуждать наброски.

— Вот эту часть возьмем отсюда, а ту — оттуда, лестницу поместим посредине, — пояснил Андре, — и, думаю, у нас получится толково.

Жюльен сделал еще один набросок, но уже более тщательно.

— Черт побери! — воскликнул мастер. — Хорошо, что ты так славно рисуешь! В нашем деле это очень пригодится… Я хотел бы устроить тут небольшой водоем. И напустить туда золотых рыбок.

— Можно сделать бассейн в саду перед пагодой. Только разве шоколад удержит воду?

— Нет, бассейн придется сделать из цинка, а края его мы замаскируем утесами из сахара.

— Как это, господин Андре?

— Увидишь. Из жженого сахара вырубим утесы, а мох сделаем из толченого миндаля.

Мальчик на мгновение задумался.

— Хорошо бы еще сделать деревья, — пробормотал он.

— Это не легко. Тогда без проволоки не обойтись.

— Ну и что из того?

Мастер нахмурил брови.

— Нет-нет, — заявил он. — Не желаю плутовать. Если уж делать из шоколада, то из одного шоколада, иначе вся затея ничего не стоит.

— И вы думаете, что сможете изготовить все только из шоколада?

— Ты рисуй, рисуй, не беспокойся. Когда я говорю «шоколад», то подразумеваю также сахар, толченый миндаль и все такое.

Жюльен нарисовал сад перед тремя пагодами, соединявшимися друг с другом небольшими ажурными переходами. В конце концов они решили устроить по маленькому бассейну с каждой стороны главной лестницы, выходившей в середину сада.

— Ну и работка нам предстоит! — ахнул Жюльен.

— Не волнуйся. Она пойдет быстрее, чем ты думаешь.

Мальчик добавил еще несколько деталей, потом сказал:

— Хорошо бы еще соорудить горбатый мостик над обоими бассейнами.

— Это ты здорово придумал! — одобрил мастер. — Такой мостик — совсем в китайском духе. Давай рисуй, рисуй, я же тебе сказал — потом все сделаем.

Чем дольше они работали, тем больше он загорался. Его жена поднялась, чтобы подать чай, и бросила взгляд на рисунки.

— Красиво у вас получается, — заметила она. — Гораздо интереснее, чем корабль, который ты соорудил в прошлом году.

— Еще бы, — откликнулся Андре. — А потом, что ни говори, это ведь ниоткуда не срисовано. Сами придумали.

— Жаль только, что не будет освещения, — сказала его жена. — На корабле оно было. До чего он красиво выглядел по вечерам, когда все иллюминаторы светились.

Мастер на минуту задумался.

— И тут можно устроить освещение, — сказал он. — Я ведь собираюсь делать стены ажурными. Мы приклеим их к прозрачной разноцветной бумаге, а сзади приладим крохотные лампочки.

— А шоколад от этого не потечет?

— Не тревожься, я проделаю незаметные дырочки, чтобы просачивался воздух.

Жюльен нарисовал мостики. Он спросил:

— И вы думаете, они будут держаться без каркаса?

— Будут, — ответил Андре. — Должны держаться.

Жена его рассмеялась.

— О, вы еще не знаете, какой человек ваш мастер, — проговорила она. — Если уж он что задумает, то обязательно доведет дело до конца. Ни перед чем не остановится.

— Делать так делать, — сказал мастер. — И коли делать, так уж без обмана.

Задумавшись, он смотрел на рисунки. Проводил толстым пальцем по штрихам, и при каждом движении мускулы на его предплечье перекатывались под поросшей волосами кожей.

— А как же бассейны? — спросил Жюльен. — Ничего, что они будут из цинка?

Мастер выпятил губы и поскреб подбородок.

— Конечно, хорошо бы обойтись без этого, — начал он. — Но тут нет обмана. Всякий может видеть, что бассейны металлические. А потом любому известно, что шоколад не удержит воды. Нет, больше всего меня огорчает, что в саду у нас не будет деревьев.

Андре еще немного подумал; от напряжения на лбу у него появились морщины, потом он внезапно выпрямился и улыбнулся.

— Все в порядке, — сказал он. — Придумал. Можно будет соорудить пальмы. Мы их сделаем из марципана. Нарисуй-ка мне несколько пальм вон там, чтобы я представил себе, как это будет выглядеть.

Жюльен вновь принялся рисовать.

— Деревья не должны быть слишком большими, — заметила жена мастера, — не то они будут скрывать пагоду.

— Не мешай ему. У него есть чувство пропорции.

— Возьмите печенье и выпейте чай, пока он не остыл, — проговорила она.

Жюльен покончил с пальмами, и все принялись пить чай с печеньем. После чая мастер поднялся и взял сигарету в ящике буфета. Жюльен еще никогда не видел его курящим. Андре держал сигарету кончиками пальцев и выпускал клубы дыма, почти не затягиваясь. Перед тем как снова присесть к столу, он зажег свет. Надвигались сумерки, улица казалась узкой и темной. Время от времени по тротуару проходили люди. Их шаги гулко отдавались между стенами домов.

Несколько раз Жюльен вспоминал о девушке, похожей на Марлен Дитрих. Она, должно быть, жила где-то неподалеку.

Они немного помолчали. Мастер по-прежнему внимательно изучал рисунок. Его жена подсела ближе и теперь шила при свете лампы. Она то и дело поднимала голову, улыбаясь мужу и Жюльену. У нее была узкая маленькая рука, длинные ногти иногда царапали материю. Когда она откусывала нитку, на ее щеках появлялись ямочки.

— Теперь, — сказал мастер, — нужно сделать план в натуральную величину, это лучший способ.

Он достал из кармана записную книжку, полистал ее, потом поднялся, чтобы взять метр.

— Так вот, ширина витрины приблизительно метр шестьдесят сантиметров, — продолжал он, — а глубина ее — неполных восемьдесят сантиметров.

Андре опять задумался. Он продолжал стоять, лампа под низким абажуром оставляла в тени верхнюю часть его туловища и голову. Видно было только, как блестят у него глаза.

— Мне кажется, сделаем так: возьмем сто сорок сантиметров на шестьдесят.

Они склеили несколько листов бумаги, а потом обрезали их точно по размеру; пользуясь вместо линейки длинным куском электрического провода, мастер принялся вычерчивать план. Работая, он напевал. Жюльен также встал с места и ходил вокруг стола, поддерживая бумагу, на которую мастер наносил контуры будущей витрины.

Когда план был закончен, Андре бросил взгляд на часы, стоявшие на камине.

— Уже пять, — заметил он. — Когда занят интересным делом, время летит быстро. Ты согласен со мной, дружок?

— Конечно, шеф.

С минуту они молча глядели друг на друга. Мастер улыбался. Лицо у него было доброе, взгляд открытый.

Жюльен потупился. Он подбирал слова, ему хотелось поблагодарить мастера, но тот заговорил первый:

— Теперь тебе пора возвращаться. Сверни рисунки в трубку и передай их хозяйке. Если увидишь, что господин Петьо в столовой, не входи туда. Оставь все в цеху, она их потом поглядит.

Мальчик собрал чертежи. Ему казалось, что мастер хочет еще что-то сказать. Когда рисунки были свернуты в рулон, Жюльен опять поднял голову. Андре по-прежнему глядел на него. Так прошло несколько секунд, наконец мастер протянул ему руку.

— Спокойной ночи, Жюльен, — сказал он, — главное, не валяй дурака.

— Спокойной ночи, шеф, большое вам спасибо.

Мальчик попрощался с женой мастера, которая улыбнулась ему, и последовал за Андре; тот отворил дверь и отступил в сторону, давая ему дорогу.

На улице ученик оглянулся. Мастер вышел вслед за ним, чтобы закрыть ставни, помахал ему рукой и сказал:

— Ступай быстрее.

Жюльен почти бегом направился к улице Дюсийе. Там он остановился. На душе у него было легко, ему казалось, будто он уносит с собой что-то теплое и дорогое. Перед глазами все еще стояла чистенькая кухонька. Вспомнив высокую и сильную фигуру мастера, его черные улыбающиеся глаза, мальчик подумал о дяде Пьере.

Однако, когда он достиг Безансонской улицы, настроение у него упало. Теперь на душе у Жюльена было уже не так радостно. Проходя мимо окон кафе «Коммерс», он попробовал разглядеть, нет ли там господина Петьо, но мужчины, стоявшие возле стойки бара, загораживали глубину зала.

Войдя в кондитерскую, Жюльен тихонько отворил дверь в коридор, прислушался, а потом двинулся вперед, стараясь бесшумно ступать. В столовой никого не было. С сильно бьющимся сердцем он вошел туда, положил на стол свернутые рисунки и быстро проскользнул в цех. Морис вычерпывал воду из мойки. Увидя товарища, он насмешливо спросил:

— Ну как, Леонардо да Винчи, ты уже родил свой шедевр?

Жюльен замер на месте. А Морис продолжал с раздражением в голосе:

— Вот что: я тут, не разгибаясь, стоял у мойки, но печь еще не топится. Если не боишься повредить руки, можешь ею заняться.

Жюльен ничего не ответил. Только вздохнул, снял куртку, положил ее на мраморный стол и принялся выгребать золу.

На следующий день Жюльен снова обедал в одиночестве, в цеху. Морис, пришедший за вторым блюдом, проворчал:

— Тебе-то хорошо, не приходится вылезать из-за стола во время еды, а я должен подыматься сюда дважды. Ты валяешь дурака, а я отдувайся.

— Что ж мне теперь делать, по-твоему? — спросил Жюльен. — Ведь я не по своей воле тут сижу!

Морис вышел, хлопнув дверью.

23

После полудня столяр принес большую доску, которую мастер заказал еще с утра. Хозяин, казалось, не обращал внимания на сооружение пагоды. Всю первую половину дня он не разжимал рта. Пока он находился в цеху, рабочие также молчали. Когда господин Петьо выходил, Виктор принимался шутить, но, несмотря на это, всем было как-то не по себе, и смеялись они через силу. Морис держал себя неприветливо. Мастер один трудился над пагодой. Для начала следовало залить доску шоколадом. Дело это было нехитрое, и Андре с ним быстро справился. Он только подозвал Жюльена, когда понадобилось нанести на еще теплый шоколад контуры сооружения.

Затем мастер принялся готовить засахаренные каштаны и шоколад с начинкой — для рождественских праздников. Теперь работы становилось все больше и больше, и с каждым днем задерживались в цеху все дольше и дольше. Часто к шести часам вечера бак еще не был вымыт, а печь разжигали до того, как поднималось тесто для рогаликов и бриошей.

Почти целую неделю хозяин дулся, но однажды утром, едва войдя в цех, где кипела работа, он принялся шутить. Обстановка немного разрядилась, зато уже начала накапливаться усталость, и все по большей части работали молча. У мастера бывали вспышки гнева, но они походили на весенние грозы и длились недолго. Он кричал, иногда наделял учеников пинком в зад, правда, это были легкие пинки, они не причиняли боли.

К концу первой недели декабря уже стали вырисовываться очертания пагоды. Господин Петьо время от времени поглядывал на нее, высказывал какое-либо пожелание, давал совет или о чем-нибудь спрашивал. Андре отвечал, не прекращая работы. Жюльен рисовал на бумаге ажурные детали пагоды, а мастер тщательно покрывал шоколадом карандашные линии, выжимая из воронки тонкие струйки теплого шоколада. Когда шоколад затвердевал, он осторожно отдирал бумагу и соединял друг с другом тончайшее шоколадное кружево. Его толстые пальцы с удивительной ловкостью выполняли эту ювелирную работу. Он проводил за нею долгие часы и никогда не выходил из себя, никогда не бранился.

Морис также перестал дуться. Жюльен старался побыстрее закончить рисунки для мастера, а затем выполнял положенную работу, с тем, чтобы никому не приходилось ему помогать.

Установилась сухая морозная погода. По утрам, когда Жюльен развозил рогалики, северный ветер обжигал ему лицо и пальцы. Мальчик упрямо крутил педали, но старался подольше задержаться в вокзальном буфете, где официантка неизменно наливала ему стакан горячего кофе с молоком. Он макал в него два или три рогалика, которые ему удавалось незаметно сунуть в корзину чуть ли не на глазах у хозяина, под самым его носом. Официантка, славная женщина лет тридцати, со смехом говорила:

— Ты совершенно прав, малый, хозяева твои достаточно наживаются! Стоит только посмотреть, какие туалеты шьет себе госпожа Петьо, один ее рукав стоит дороже всего моего платья. Я уж не говорю о мехах.

Иногда она лакомилась рогаликами вместе с Жюльеном.

Вечерами было слишком холодно, и долго стоять на пороге коридора становилось невозможно; к тому же нередко приходилось работать до самого ужина. Жюльен уже давно заметил, что девушка, удивительно похожая на Марлен Дитрих, регулярно проходит мимо кондитерской между половиной седьмого и без четверти семь. Она шла быстро и держалась очень прямо, голову откидывала назад, и ее длинные каштановые кудри развевались на ветру. Пальто у нее было чуть распахнуто, и казалось, что она вся стремится вперед. Девушка никогда не поворачивала головы в сторону кондитерской. И вот, когда наступало время ее появления, Жюльен почти всегда находил какой-нибудь предлог и спешил в конец коридора. Приоткрыв дверь, он смотрел налево. Заметив девушку, он больше не выпускал ее из виду, но, по мере того как она приближалась, постепенно отступал назад; затем, когда девушка проходила мимо лавки, он снова высовывался из двери и провожал ее взглядом, пока она не исчезала на улице Бьер.

Однажды вечером ему пришлось поехать с заказом в нижнюю часть города. Было около шести часов, он поспешил закончить дело и некоторое время ждал в конце улицы Пастера. Потом направился к улице Бьер. Еще издали Жюльен увидел, как девушка миновала первый фонарь, и тогда, привстав на педалях, он начал взбираться по крутому откосу, по которому ездить на велосипедах и машинах не разрешалось. Вцепившись в руль, навалившись на него всей своей тяжестью, вкладывая в каждое движение всю силу, он одолел откос и ехал теперь навстречу девушке, не сводя с нее глаз. Она медленно шла по улице, как всегда, держась прямо и глядя перед собой. На мальчика она даже не посмотрела.

Достигнув верхней части улицы, он опустил ногу на землю и оглянулся.

Теперь девушка казалась крошечным светлым пятном, которое плясало где-то внизу, в полумраке, и вскоре исчезло за углом дома.

Жюльен несколько минут не двигался с места, сердце его бешено колотилось, он тяжело дышал, а его промокшая от пота холщовая куртка прилипала к спине. Мимо проходили люди, но он их не видел. Дважды он прошептал:

— Я никогда не решусь… Никогда не решусь.

Он все больше и больше думал об этой девушке и вырезал из журналов фотографии Марлен Дитрих.

Как-то вечером, когда Виктор и Морис оказались рядом с ним на пороге, Жюльен показал им ее. Виктор улыбнулся и покачал головой.

— Ну, эта девушка не про тебя, — заметил он. — Никаких шансов. Во-первых, ей не меньше шестнадцати. Так что ты для нее слишком молод. А потом, видишь ли, она «воображала» и на нашего брата даже глядеть не станет. Таким девицам подавай студентов или папенькиных сынков, а такие, как мы, ей ни к чему.

Виктор ушел. Жюльен и Морис вернулись в цех и уселись спиной к дверцам печи в ожидании обеда. Они долго молчали, потом Морис сказал:

— Напрасно ты втюрился в эту девчонку. Никогда ты от нее ничего не добьешься, Виктор прав.

Жюльен вздохнул. Морис быстро посмотрел на него и прибавил:

— Во всяком случае, если хочешь попробовать, то бери быка за рога. Нечего тянуть.

— Не могу, — признался Жюльен. — Она… — он старался подобрать слово, — она меня волнует.

— Она кого хочешь взволнует. Виктор говорит, что ей не меньше шестнадцати. Должно быть, так, но по уму ей, конечно, больше. Слишком уж у нее серьезный вид. Верно, она никогда не смеется. И потом всегда ходит одна, как хочешь, но это странно.

— Вот именно, — поддакнул Жюльен.

Больше он ничего не прибавил. Морис немного подождал, поболтал ногами, отбивая каблуками дробь по дверце сушильного шкафа, который гудел, как барабан, и спросил:

— А тебе не кажется, что она больна?

— С чего ты взял?

— На твоем месте я бы хорошенько подумал. Уж очень она худа.

— Послушать тебя, так у нее чахотка!

Морис помахал рукой в воздухе и пожал плечами.

— Утверждать не берусь, но в таких случаях надо остерегаться…

— Чего остерегаться?

— Ну, это передается. Разве ты не знаешь, там ведь микробы.

— Знаю, но я на это плевать хотел.

Морис повертел пальцем у виска.

— Да ты часом не рехнулся? — спросил он.

Жюльен ни разу не думал о том, что девушка, быть может, больна. И теперь он почти радовался этому.

— Если б это было так, — заявил он, — мои шансы возросли бы. Может, из-за болезни никто с ней не хочет водиться. Господи, хоть бы это была правда!

В голосе его прозвучала надежда, она светилась и в глазах. Морис смотрел на него с нескрываемым удивлением.

— Черт побери! — вырвалось у него. — Никогда не встречал таких ребят. Врезался в девчонку, думает, что она, может, чахоточная, и радуется! Ну, знаешь, это уж слишком.

— Тебе не понять, — пробормотал Жюльен. — Тебе не понять…

— Ты еще скажешь, что это я спятил!

Жюльен не слушал. Теперь перед его глазами все было точно в тумане. И далеко, очень далеко он различал ее. Она шла, как всегда, прямая и молчаливая, но на губах у нее играла бледная улыбка.

Морис что-то еще долго говорил, но до Жюльена доносилось только какое-то бормотание, какие-то неразборчивые слова. Когда приятель остановился, Жюльен сказал вполголоса:

— Если б для начала я мог достать хоть ее фото…

— Фото? А ты попроси у нее, — расхохотался Морис.

— Тебе не понять, — опять повторил Жюльен.

— Слушай, если уж тебе и впрямь так хочется иметь ее карточку, можешь ее сфотографировать, когда она проходит мимо. Немного отступи в глубь коридора, она тебя и не увидит.

— А ведь ты прав, — сказал Жюльен, расплываясь в улыбке. — Ты прав.

Но тут же улыбка его уступила место гримасе разочарования, и он прибавил:

— Да, но для этого нужен аппарат.

— У моего папаши есть аппарат, но он ни в жизнь не позволит вынести его из дому.

— Теперь сам видишь, что ничего не выйдет.

— А ты купи себе аппарат.

— Купить? А где взять монеты?

— Ты ж получаешь чаевые, и жалованье тебе идет.

— Скажешь! Все мое жалованье — двадцать пять франков в месяц, на стирку я трачу восемнадцать, а то и все двадцать, много ли остается? Чаевых я не трачу, коплю, и за то время, что я здесь работаю, у меня набралось сто семьдесят франков.

— Дело в том, — заметил Морис, — что ее можно сфотографировать на ходу только при дневном освещении. Поэтому тебе придется дожидаться весны. На праздники, сам увидишь, заказов будет куча, и чаевых прибавится. Если не будешь растяпой, сможешь купить к пасхе фотоаппарат.

Жюльен задумался.

— Как ты думаешь, сколько у меня к тому времени наберется денег?

Морис что-то подсчитывал в уме.

— Думаю, франков четыреста или пятьсот скопишь, — сказал он. — А коли повезет, то и больше.

— Сколько стоит хороший аппарат?

— Не знаю, надо пойти посмотреть.

В нескольких шагах от кондитерской помещалась фотография. Морис убедился, что в книге заказов не появилось новых записей, и предложил:

— Давай сбегаем, только одним духом.

Чтобы не проходить мимо магазина, откуда хозяйка или ее сестра могли их заметить, мальчики двинулись в обход, по улице Дюсийе. Запыхавшись, они вошли к фотографу, чуть сгорбленному старику с желтым морщинистым лицом и в огромных круглых очках. Он изобразил подобие улыбки и спросил:

— Что вам угодно, юные кондитеры?

— Нам хотелось бы узнать, сколько стоит фотографический аппарат, — ответил Морис.

— И вам так приспичило, что вы всю дорогу бежали?

Морис усмехнулся.

— Нет, — сказал он, — бежали мы не потому…

— А какой вам нужен аппарат?

— Хороший.

Старик повернулся и указал пальцем на черный квадратный ящик, стоявший в небольшой витрине.

— Вот такой? — спросил он.

Морис взглянул на Жюльена. Тот утвердительно кивнул.

— Он стоит тысячу сто двадцать франков, — заявил старик.

Мальчики переглянулись и замотали головами.

— Слишком дорого? — спросил фотограф.

— Малость дороговато, — откликнулся Морис.

— Сколько же вы положили на это?

— Да франков четыреста, — с трудом выдавил Жюльен, у которого пересохло в горле.

Старик дернул носом, отчего очки у него полезли на лоб, и направился в глубь лавки, проворчав:

— Ну, это совсем другое дело.

Он достал из ящика маленький металлический аппарат.

— Вот что вам нужно, — сказал он.

Жюльен взял в руки аппарат и подивился, какой тот легкий.

— Только не урони, — пробормотал старик.

— А он хорошо работает? — поинтересовался Морис.

— Понятно, работает!

Морис поколебался, потом спросил:

— А сколько же он все-таки стоит?

Фотограф посмотрел на ярлык:

— Четыреста девяносто франков.

Морис повернулся к Жюльену и спросил:

— Что скажешь?

— Пожалуй, подойдет, — ответил тот.

Он с минуту помолчал, потом спросил у торговца:

— А можно, скажем, сфотографировать таким аппаратом человека на улице, если при этом достаточно светло?

— Разумеется, — ответил старик и со смехом прибавил: — Можешь даже, если тебе угодно, снять и несколько человек. Ты не смотри, что аппарат небольшой…

— А если человек идет? — спросил Морис.

Старик снова дернул носом, и очки его опять полезли наверх.

— Ну, при том условии, если он не слишком быстро бежит, ведь тут минимальная выдержка всего в одну двадцать пятую.

Мальчики опять переглянулись, не говоря ни слова; старик молча ждал.

— Так как же, берете или нет? — спросил он, потеряв терпение.

— Надо подумать, — сказал Морис. — Мы еще вернемся, ведь это рядом.

Старик что-то пробурчал и, когда мальчики, выходя, попрощались с ним, ничего не ответил.

— Он не очень-то доволен, — заметил Жюльен.

— Ну и плевать. А что ты думаешь об этом аппарате?

— На вид он ничего.

С минуту они шли молча. Жюльен уже мысленно видел удачную фотографию девушки. Немного погодя он прошептал:

— Надо обязательно собрать деньги. Четыреста девяносто франков — не ахти какая сумма. Я должен ее обязательно собрать.

— Сумма-то не ахти какая, — согласился Морис, — но не слишком ли дорого встанет тебе карточка девчонки, которая интересуется тобой не больше, чем прошлогодним снегом?

24

Целую неделю мастер все послеобеденное время посвящал работе над праздничной витриной. Он даже возвращался в цех по вечерам и оставался там иногда до одиннадцати часов. Морис и Жюльен помогали ему, готовили воронки, подогревали шоколад до нужной температуры, подавали крохотные детали пагоды, а он соединял их вместе, никогда не теряя терпения. Все спорилось в его руках, казалось, все ему дается легко и просто. Материал покорялся воле мастера.

Часто приходили хозяева. Они смотрели на работу Андре. Господин Петьо давал советы, которые тот пропускал мимо ушей; госпожа Петьо широко раскрывала глаза, вытягивала губы и бросала на учеников красноречивые взгляды. Слегка приседая, она щебетала:

— Да это просто чудо! Смотрите лучше, дети. Смотрите во все глаза: не часто доведется вам любоваться такими красивыми вещами.

Под конец хозяин обычно хвастался своими подвигами:

— Когда я жил в Ницце (или в Париже, или в Лондоне), я соорудил такую штуку из нуги (либо из постного сахара, либо из бисквита), если б вы только на нее посмотрели…

Рабочие молча слушали, мастер равнодушно ронял: «Да, да», а госпожа Петьо тихонько взвизгивала от восторга, словно хотела сказать: «Господи, и как это одному человеку удаются эдакие чудеса!»

Если при этом присутствовал Виктор, то, дождавшись ухода хозяев, он неизменно говорил:

— Скажите, господин Петьо, а какое чудо вы могли бы сотворить из моей задницы, если б поместили ее в форму для бриошей?

Два или три раза жена мастера коротала вечера в цеху. Ученики клали поперек ящика для сахарного песка доску, на которой обычно разделывали тесто для бисквита, она садилась на нее, некоторое время смотрела на пагоду, потом вытаскивала из большого бумажного мешка вязанье и принималась за работу. Спицы в ее руках негромко позвякивали, светлые кудряшки вздрагивали надо лбом, отбрасывая на него тень; иногда она поднимала глаза и, не прекращая работы, улыбалась. В помещении подолгу царило молчание, его нарушали только легкий стук спиц, потрескивание балки да шипение горящего уголька, который падал в воду на дне поддувала. Было жарко. Снаружи холодная ночь то и дело со стоном прижималась к окну.

И вот семнадцатого декабря работа над пагодой была закончена.

— Удачно получилось, — заметил хозяин. — Завтра суббота. Надо все установить еще нынче вечером.

Мастер и помощник с двух сторон взялись за доску, Жюльен шел впереди, открывая двери, и пагоду внесли в столовую.

Все домочадцы уже собрались тут и застыли в торжественном молчании.

— Осторожно, Виктор, — взмолилась хозяйка, — осторожно!

— Десять тысяч франков в месяц, или я все уроню на пол, — заявил тот.

— Не валяй дурака, не то я тебе ребра пересчитаю, — рассердился мастер.

Они осторожно опустили доску на большой стол, все рассмеялись и с облегчением вздохнули.

— Мы сейчас же освободим маленькую витрину, заберем оттуда полки, — сказала госпожа Петьо. — Поторопитесь, милые, а я тем временем разыщу кусок бархата, чтобы задрапировать заднюю стену.

Продавщица и служанка последовали за мадемуазель Жоржеттой, хозяйка принялась рыться в нижнем ящике буфета. Мастер прилаживал электрическую проводку. И тут в кондитерской послышался звонок. Хозяин раздвинул портьеру.

— Это мадам Жаннен, — сказал он.

Хозяйка выпрямилась, держа в руке кусок красного бархата.

— Надо бы пригласить ее сюда, — заметила она, — это особа со вкусом. Пусть скажет, нравится ли ей наша праздничная витрина.

Хозяин вошел в кондитерскую, и вскоре оттуда послышались голоса — его и госпожи Жаннен. Виктор, у которого был красивый почерк, устроился в углу стола и принялся переписывать на лист бристольской бумаги фразу — господин Петьо нацарапал ее на каком-то клочке: «Эта праздничная витрина — целиком из шоколада и сахара — изготовлена в нашей кондитерской».

Вошла госпожа Жаннен в сопровождении хозяина. Чуть заметным кивком она поздоровалась с рабочими, пожала руку хозяйке и медленно направилась к столу, не спуская глаз с пагоды. Наступило долгое молчание. Госпоже Жаннен можно было дать лет тридцать, она была ниже ростом, чем госпожа Петьо, но стройнее, лицо ее с правильными чертами чуть порозовело от холода. На голове у нее красовалась зеленая шапочка, из-под распахнутого мехового манто выглядывало черное платье. Хозяин, остановившийся позади, оглядывал ее с головы до ног.

Внимательно осмотрев пагоду, молодая женщина повернулась к нему.

— Я видела все ваши праздничные витрины, господин Петьо, — сказала она, — и думаю, что никогда еще вам не удавалось добиться такого успеха. Это — чудо. Настоящее чудо!

Она умолкла, опять вернулась к столу и вновь стала разглядывать пагоду.

— Проводка готова? — спросил господин Петьо.

— Да, — ответил мастер, — сейчас дам свет.

Он наклонился — и в тот же миг вспыхнули крошечные лампочки. Сквозь ажурные стены пагоды, оклеенные изнутри цветной бумагой, заструился зеленый, красный и желтый свет.

Госпожа Жаннен и госпожа Петьо захлопали в ладоши.

— Но послушайте, господин Петьо, — начала покупательница, — не станете же вы меня уверять, что тут нет ни дерева, ни картона, ни… уж не знаю чего, скажем, проволоки, которая все скрепляет!

Хозяин помолчал, потом выпрямился во весь рост, обвел взглядом комнату, слоено призывая всех присутствующих в свидетели, после чего подошел к пагоде, указал иа подставку, на которой покоился сад и сама пагода, и прикоснулся пальцем к маленьким цинковым бассейнам.

— Вот, — сказал он, — деревянная доска, она необходима для опоры; ну и потом два этих маленьких бассейна сделаны из цинка, так как мы нальем в них воду. Зато все остальное — из шоколада и сахара.

Он выделил слова «все остальное». Госпожа Жаннен недоверчиво покачала головою. Сложив ладони, она прибавила:

— Скажи мне кто-нибудь другой, я бы не поверила.

Господин Петьо указал на мастера, его помощника и двух учеников, которые, не шевелясь, стояли по другую сторону стола.

— Вот свидетели, — высокопарно заявил он, — они могут подтвердить мои слова.

— Нет-нет, — запротестовала госпожа Жаннен, — это излишне. Я вас достаточно хорошо знаю. Я говорю, что это невероятно, только потому, что ваша пагода — просто чудо. Право же, только вы один способны создавать такие дивные вещи.

Жюльен посмотрел на мастера; тот, сохраняя невозмутимость, не сводил взгляда с госпожи Жаннен.

Хозяин пустился в объяснения; потом покупательница спросила:

— Господин Петьо, и вы все это сделали сами? Но ведь на это, должно быть, потребовалась бездна времени.

Хозяин улыбнулся.

— Вы не поверите, — заявил он, — но еще месяц назад я даже не думал, что именно выставлю в этом году. Должен вам сказать, когда хорошо знаешь свое дело, когда голова у тебя варит, а в руках есть уменье, соорудить такую витрину — не хитрая штука.

Лицо госпожи Петьо расплылось в улыбке.

— Вы ведь знаете, какие плохие нервы у моего мужа, — проговорила она. — Так вот, за работой он становится совсем другим человеком. И откуда только у него берется терпение, необыкновенное терпение!

Жюльен переводил взгляд с хозяина на мастера. Андре стоял все в той же позе, казалось, он оцепенел и оглох. Только веки его иногда вздрагивали, и черные глаза смотрели чуть жестче, чем обычно. Господин Петьо продолжал разглагольствовать; размахивая руками и показывая пальцем на различные части пагоды, он объяснял, как они сделаны.

— Ну скажите, — настаивал он, — разве не прелестны эти крохотные пальмы? Так вот, они целиком изготовлены из марципана. Разумеется, пришлось изрядно поломать голову. А как вам нравится мох? А цветочки? А плющ, покрывающий утесы? Все это — шоколад и сахар, немало мне пришлось поработать.

Хозяйка и покупательница восторженно ахали. Рабочие и ученики молча слушали: кто — скрестив руки на груди, кто — засунув их в карманы. Время от времени Виктор почесывал затылок и вздыхал. Дождавшись минуты, когда хозяин остановился, чтобы перевести дух, мастер спросил:

— Ну как, будем все это устанавливать сейчас?

— Конечно, сейчас, — ответил господин Петьо.

— Пойдемте в кондитерскую, — сказала хозяйка. — Освободим место, чтобы они, упаси боже, не уронили пагоду, это было бы совсем некстати.

Обе женщины вышли. Морис кинулся к двери и открыл ее.

— Пошли, — скомандовал господин Петьо, — беритесь каждый со своей стороны… Так… теперь сюда… Слишком не наклоняйте… Эй, поосторожнее с электрическим проводом.

Жюльен подхватил шнур, тянувшийся по полу, и придерживал его теперь рукою. Рабочие вошли в кондитерскую, хозяин последовал за ними: он держал кусок бархата и без передышки сыпал советами.

Женщины издали наблюдали. Они вполголоса переговаривались, продолжая восторгаться. Жюльен услышал, как госпожа Жаннен сказала:

— Вашим рабочим повезло, что у них такой хозяин, как господин Петьо. Они могут многому у него научиться. Он художник, настоящий художник.

Когда пагода была установлена в витрине, рабочие возвратились в цех. Хозяин остался в кондитерской и все еще давал разъяснения госпоже Жаннен:

— Золотых рыбок я пущу в бассейны завтра утром. Надеюсь, мне удастся достать настоящих китайских рыбок. Знаете, тех, у которых большие хвосты, точно из шелка…

Виктор вышел из столовой последним; захлопнув за собой дверь, он насмешливо бросил:

— А у тебя самого хвост из шелка или из фланели?

Рабочие пересекли двор; когда все вошли в помещение цеха, Виктор снова заговорил:

— Подумать только, как он пыжится, старый прохвост! Ведь дай ему в руки бумажную трубочку с шоколадом, он, чего доброго, спросит: «Ее что, едят? Или прочищают ею уши?» А как он ломается перед этой франтихой. Вы как хотите, я не выношу такой наглости!

Все смотрели на мастера, который уже снял фартук и теперь надевал башмаки.

— Ив самом деле, — поддержал Жюльен, — просто слушать противно.

Мастер все еще не произнес ни слова. Он зашнуровал башмаки и выпрямился; и тут Жюльен заметил, что на его лице застыла деланная улыбка. Андре с минуту глядел на помощника и учеников, потом натянул куртку, открыл дверь и, переступая порог, просто сказал:

— Вот как оно бывает, ребята. И тут ничего не поделаешь. На жизнь-то зарабатывать надо.

25

В субботу утром, войдя в комнату, где спали ученики, мастер, как обычно, крикнул:

— Эй, ребята, вставайте!

Затем, подойдя к постели, где Жюльен еще потягивался, протирая глаза, Андре прибавил:

— Когда поедешь развозить рогалики, захвати с собой мешок и привези сюда застывшей сахарной глазури.

Мальчик поглядел на него, помедлил секунду и спросил:

— Сахарной глазури? Но у нас ее еще много на складе, а потом где я ее возьму?

Мастер, казалось, был доволен. Он улыбался.

— Тебе надо будет только нагнуться и подобрать, — сказал он.

Морис кубарем скатился с кровати и кинулся к окну. Жюльен последовал за ним.

— Ей-богу, снегу насыпало не меньше чем на тридцать сантиметров! — завопил Морис.

Темнота на улице еще не рассеялась, но свет падал из окна на узкую цинковую крышу и освещал снег. Хлопья медленно кружились за стеклами, они скользили почти горизонтально и исчезали в глубине двора.

— Снег все еще идет, — объявил Жюльен, — и, кажется, улегся он прочно.

— Уж куда прочнее, — заметил мастер. — Начнешь очищать тротуар и сам убедишься. Вот ночью и вправду шел снег, а теперь так — жалкие остатки, редкие хлопья.

Он потер руки, слегка встряхнул Жюльена и Мориса, а потом вышел, прибавив:

— Ну, пошевеливайтесь, нечего волынить. Нынче надо поторапливаться. Развозить рогалики будет не так-то легко.

Ученики надели башмаки на деревянной подошве. Даже в самые холодные дни они умывались под краном во дворе; зимою воду приходилось оттаивать, для этого под краном сжигали несколько газет. В полумраке поднялась возня. Снег обжигал кожу. Мастер показался на пороге цеха и крикнул:

— Перестаньте, озорники, весь дом разбудите!

Снег принес радость. Ребят охватило возбуждение, и они быстрее двигались, не переставая шутили. Усталость, накопившаяся за предыдущие дни, когда работать приходилось от зарк до зари, будто исчезла.

Как только рогалики были готовы, Жюльен, не дожидаясь появления хозяина, взял лопату для угля и метлу, чтобы расчистить двор.

— Начинай с тротуара и не медли, — посоветовал мастер. — Пока прохожие еще не утоптали снег, тебе будет легче управиться.

Мальчик вышел. Кое-где светились витрины, торговцы счищали снег перед своими лавками. Ученик булочника уже почти справился с этим делом. Служанка из кафе «Коммерс» визжала, спасаясь от снежков, которыми ее обстреливал рабочий колбасной лавки. На мостовой виднелись колеи, оставленные проехавшими машинами. Успели пройти первые прохожие, и там, где отпечатались их подошвы, снег затвердел. Жюльен начал расчищать тротуар возле входа; сперва он отбрасывал снег лопатой, а остатки сметал метлою. В сточной канаве вдоль тротуара снега было больше, он, как барьер, отделял тротуар от мостовой.

Мальчик уже очистил добрую половину тротуара перед кондитерской, как вдруг на его голову обрушился большой снежок, от которого заныл затылок; он наклонился вперед, вытряхнул снег из-за ворота куртки. Потом обернулся, пытаясь понять, откуда был нанесен удар. Возле магазина никого не было, лишь дверь из коридора была приоткрыта. Кто-то ее придерживал. Жюльен решил, что это, должно быть, Морис. Он скатал огромный снежок и бесшумно подкрался к двери, прижимаясь к ставням витрины. Когда ему осталось сделать последний шаг, он прыгнул вперед, швырнул наугад снежок и крикнул:

— Негодяй, ты угодил мне прямо в голову!

Послышалось глухое ругательство, и на тротуар выскочил господин Петьо, вытирая лицо и отфыркиваясь. Он смеялся. Жюльен попятился. Минуту он был в нерешительности, но потом также рассмеялся, услышав, что хозяин сказал ему:

— Ты захватил меня врасплох. Но, признайся, я метко прицелился.

Папаша Пийон, чья колбасная лавка находилась напротив кондитерской, вышел на порог, чтобы посмотреть, как работает его ученик.

— Нападем на них? — предложил господин Петьо.

И они с Жюльеном принялись кидать снежки. Колбасники от неожиданности закричали, а потом перешли в атаку. Некоторые снежки попадали в цель, но чаще всего они ударялись в деревянные ставни или металлические решетки лавок, и те глухо звенели от ударов.

Когда схватка стихла, господин Петьо бегом пересек улицу и набросился на служанку из кафе, пытаясь набить ей рот снегом. Жюльен заметил, что хозяин норовит притронуться к ее груди. Девушка кричала и отбивалась. В конце концов она вырвалась и юркнула в дверь кафе. Мимо проходили рабочие, катя рядом с собой велосипеды. Все смеялись.

Господин Петьо возвратился к Жюльену.

— Я тебе помогу, — сказал он. — Ты и дальше действуй лопатой, а я потом пройдусь метлою. Кончим и посыплем тротуар солью, чтоб снежок не подмерзал.

Когда оба вернулись в цех, руки и лица у них горели.

— Господи, это идет на пользу, — пробормотал хозяин. — Сразу спать расхотелось.

Первая партия рогаликов была уже готова. Они принялись пересчитывать их, и после холодного снега булочки казались особенно горячими.

Хозяин то и дело останавливался и начинал рассказывать о недавней схватке.

— Жюльен залепил мне снежком прямо в физиономию, — со смехом вспоминал он. — Ну а потом мы вместе обрушились на папашу Пийона и его помощника — уж то-то им досталось!

Он принялся опять пересчитывать рогалики, но тут же вновь остановился и сказал:

— Я накормил снегом Жинетту, служанку из кафе «Коммерс». Плутовка все время прижималась ко мне, груди у нее маленькие, круглые и твердые, как яблоки! По-моему, девчонка не прочь…

Когда корзина наполнилась рогаликами, Жюльен снял со стены велосипед. Хозяин последовал за ним.

— Сегодня можешь поставить корзину на багажник, — заметил он. — Снег будет смягчать толчки. А потом, ведь тебе придется идти и толкать машину перед собой. Ну, поторапливайся и смотри, по дороге не вступай в перестрелку со всеми встречными сорванцами.

Мальчик вышел. На маленьких улочках лежала нетронутая пелена снега. Под тяжестью корзины переднее колесо велосипеда жалобно скрипело, врезаясь в снег. Ухватившись одной рукой за седло, а другой — за руль, Жюльен изо всех сил толкал машину, подавшись корпусом вперед; лицом он почти касался корзины и вдыхал поднимающийся оттуда теплый аромат.

В башмаки набился снег и таял там. Ноги у мальчика промокли и заледенели; свежий утренний ветер прижимал к плечам намокшую от пота холщовую куртку, но на душе у Жюльена было радостно. Он посмеивался, толкая вперед велосипед, который порою делал зигзаги, ударяясь передним колесом о край тротуара.

Когда Жюльен вышел из вокзального буфета, небо уже начало бледнеть. Над крышами оно приобрело какой-то землистый оттенок, низко нависший мутно-серый небосвод медленно светлел.

По главным улицам двигался снегоочиститель, его тащили за собой три громадные лошади. Следом ехали грузовики с бригадами дорожных рабочих — они вывозили снег из центра города.

К десяти утра уже можно было передвигаться на велосипеде. Жюльену пришлось в тот день развозить очень много заказов. Покупателям не хотелось выходить на улицу, они звонили по телефону и просили доставить булочки на дом. Часов в одиннадцать на каждом перекрестке стали вспыхивать ожесточенные схватки — снежки стремительно рассекали воздух; к этому же времени перед маленькой витриной кондитерской скопилось немало народу. Дети сбегались сюда, чтобы поглазеть на пагоду из шоколада; взрослые также останавливались, и вскоре по тротуару стало невозможно пройти. Люди смеялись; но прохожие, которым из-за толпы приходилось идти по мостовой, меся ногами полурастаявший снег, недовольно ворчали. С порога магазина хозяева с улыбкой смотрели на прохожих, раскланивались со знакомыми. Время от времени господин Петьо выходил на улицу, здоровался с покупателями и отвечал на вопросы. Если ребятишек собиралось уж слишком много, он кричал:

— Ступайте, ступайте отсюда, шалуны, дайте и взрослым посмотреть!

Дети с визгом разбегались, но через несколько минут возвращались опять.

В полдень за столом хозяин не переставая шутил. Он раз десять повторил, что Жюльен залепил ему снежком «прямо в физиономию», и всякий раз госпожа Петьо восклицала:

— Ты ведешь себя, как ребенок. Дурачишься хуже мальчишек!

Выходя из-за стола, Морис спросил:

— Господин Петьо, можем мы пойти до двух часов на улицу Дюсийе?

Хозяин поднялся.

— Погодите, мы все туда отправимся, — сказал он. — Устроим генеральное сражение. Мужчины против женщин.

— Нет, нет! — всполошилась госпожа Петьо. — Ты что, с ума сошел?

Но хозяин схватил за руку свояченицу и потащил ее за собой.

— Пойдемте с нами, Жоржетта, вам это будет очень полезно.

— Вы не думаете, что говорите, — запротестовала она. — Ведь я даже в десяти метрах ничего не вижу. А еще я боюсь, что мне разобьют очки.

Клодина надела ботики, молоденькая продавщица Колетта накинула пальто.

— Ступайте, ступайте, — со смехом выпроваживала их хозяйка, — в вашем возрасте оно не вредно. Только смотрите, чтобы вам не наставили синяков под глазами, это произведет дурное впечатление на покупателей.

Все гурьбой устремились к улице Грийтон; сделав три или четыре шага, они разбегались и несколько метров скользили по тротуару. Виктор, споткнувшись о какой-то выступ, растянулся во весь рост. Тротуар в этом месте был посыпан золой, и, когда помощник мастера поднялся, его белая куртка была в серых пятнах. Несмотря на это, он смеялся во все горло.

Хозяин, схватив за руки Мориса и Колетту, перешел через улицу. По другую сторону остались Жюльен, Виктор и Клодина. И сражение началось. Сперва они обстреливали друг друга издалека, но снег был сухой, и снежки рассыпались на лету: не достигнув цели, они превращались в маленькие белые облачка, которые уносил ветер. Тогда противники сблизились, и закипела ожесточенная схватка. Вскоре обе стороны перемешались, теперь каждый дрался за себя. Мальчишки, скользившие по отлогим дорожкам бульвара, присоединились к ним и приняли участие в битве. Руки и щеки у всех горели, изо рта толчками вылетал пар, кто-то падал, слышались крики, взрывы хохота, рождавшие эхо среди домов. Несколько окон открылось, оттуда выглядывали жильцы и тоже смеялись.

Трое мальчишек накинулись на Клодину, она изо всех сил отбивалась, шея и волосы у нее были в снегу. Увидев это, Жюльен бросился на помощь. Пока он обстреливал снежками мальчишек, Клодина юркнула в подъезд. Поначалу мальчишки растерялись, но потом оправились, и Жюльен вынужден был отступить.

— Сюда, сюда! — кричала Клодина.

Он бросился в подъезд и захлопнул за собой дверь; по ней тотчас же забарабанили снежки. Снаружи тщетно пытались открыть дверь и визжали:

— Это не по правилам! Они заперлись, закрылись на засов!

Открыть дверь снаружи и впрямь было невозможно. Длинный коридор вел в маленький дворик, видимо защищенный стеклянной кровлей, ибо он был слабо освещен. Привалившись спиной к двери, Жюльен слышал, как где-то рядом тяжело дышит Клодина.

— Вы тут? — шепнула девушка.

— Да. Они там просто взбесились.

Жюльен почувствовал, как рука Клодины прикоснулась к его локтю. Он также протянул руку, и девушка опять прошептала:

— Вы тут?

Внезапно Клодина очутилась рядом, крепко прижала его к груди, впилась ртом в его губы. Жюльен ощущал ее дыхание, мокрые волосы щекотали ему веки, она тесно прижималась к нему всем телом.

Он, в свою очередь, обнял девушку, потом его руки потянулись к ее груди. С улицы по-прежнему доносились крики мальчишек, затем раздался голос хозяина:

— Эй! Что вы там делаете вдвоем?

Клодина разом отпрянула.

— Откройте! — крикнул хозяин.

— Откройте, — шепнула Клодина, — скорей!

Жюльен нащупал засов и отодвинул его. Очутившись на свету, они на минуту зажмурились. Господин Петьо спросил:

— Что с вами стряслось?

— Никак не мог дверь открыть, — пробормотал Жюльен.

Мальчишки, которые уже было отошли, опять набросились на них со снежками, и хозяину пришлось вместе с Клодиной и Жюльеном отбиваться. Сражение разгорелось с новой силой, но тут Виктор закричал:

— Идет мастер! Все против мастера! Все против мастера!

Они устремились к улице Бьер. С минуту снежки летели в Андре, потом схватка опять стала общей. Немного погодя господин Петьо воскликнул:

— Пора за работу! А вы, шалуны, школу не пропустите?

Битва затихла. Все размахивали руками или засовывали посиневшие пальцы под мышки. Клодина со слезами на глазах стонала:

— Ой-ой-ой, пальцы, пальцы застыли!

Один из школьников спросил:

— Который час, господин Петьо?

— Скоро два.

Мальчишки с криками разбежались.

С трудом переводя дыхание, похлопывая в ладоши, чтобы согреться, и по-прежнему смеясь, все двинулись в обратный путь — в кондитерскую.

26

Работая, они еще долго разговаривали о снеге и о сражениях. Хозяин большую часть времени проводил в магазине, показывая покупателям пагоду. Иногда он появлялся в цеху, несколько минут разглагольствовал и снова исчезал.

К вечеру небо нахмурилось. Края засыпанных снегом крыш ярко выделялись на фоне низких серых туч, медленно плывших по небу.

Сумерки наступили рано, темнота сразу окутала дворы и прильнула к окнам. С приближением вечера лихорадочное возбуждение медленно спадало; усталость одолевала всех, люди больше молчали, ритм работы замедлился.

Но для Жюльена ничто не изменилось. После двух часов радостное волнение, вызванное выпавшим снегом, уступило место волнению иного рода. Он все еще ощущал прикосновение груди Клодины, а на губах его по-прежнему сохранялся вкус ее горячего, страстного поцелуя.

Ему удалось несколько раз забежать в столовую, но он неизменно заставал там хозяйку или ее сестру. Клодина была на кухне, слышно было, как она возится там, негромко напевая. Один раз она вышла в столовую. Их взгляды встретились. Она улыбнулась, потом быстро выскользнула из комнаты, словно чего-то испугалась. Чуть позднее Жюльен увидел ее уже в белом халате. Должно быть, в кондитерской было много покупателей, и Клодина пошла туда заворачивать покупки. «Теперь, — подумал Жюльен, — она, верно, не возвратится в кухню до ужина». И он ощутил сильную тоску.

Тем не менее он по-прежнему подстерегал девушку и пользовался любым случаем, чтобы выскочить во двор. Наконец, уже часов в шесть вечера, когда, вернувшись после далекой поездки, мальчик вешал на стену велосипед, забрызганный грязью, смешанной с мокрым снегом, он увидел, что дверь из столовой растворилась и на пороге показалась Клодина. Из комнаты хозяйка бросила ей вслед:

— Вы легко найдете. На верхней полочке в маленькой кладовке, возле моей спальни.

Клодина прикрыла за собой дверь и взбежала по лестнице. Во дворе никого не было. Жюльен, сдерживая дыхание, устремился вслед за нею. Спальня хозяев помещалась на третьем этаже, над магазином. Он догнал девушку в ту минуту, когда она собиралась открыть дверь.

— Нет-нет, — вырвалось у нее, — вы с ума сошли!

Он втолкнул ее в комнату и ногою захлопнул дверь. Клодина щелкнула выключателем. Никогда еще Жюльен не был здесь. Они стояли в маленькой квадратной прихожей, где не было никакой мебели. Электрическая лампа горела под закрытым со всех сторон абажуром из зеленой ткани, которая едва пропускала слабый свет.

Жюльен подходит к Клодине; она отступает на шаг, теперь она у самой стены.

Он смотрит на девушку. Та чуть отворачивается, он ищет ее рот, она слабо защищается. Тогда Жюльен приникает к ней и целует. На сей раз он кусает ее губы, он изо всех сил прижимается к ней. Они одного роста. На мгновение она также прижимает его к себе, отвечает на объятие. Потом откидывается назад, отрывает губы от его губ.

— Вы с ума сошли… — чуть слышно шепчет она.

— Я люблю тебя… Я люблю тебя, — повторяет Жюльен.

— Нет-нет. Я тогда просто голову потеряла. Не знаю, как это получилось. Отпустите меня… Сюда сейчас хозяйка придет.

Жюльен вновь пытается ее поцеловать, но Клодина борется, отталкивает его. Силы у нее хватает!

— Ночью я поднимусь к тебе в комнату, — говорит он.

На лице девушки вдруг появляется выражение страха; сдавленным голосом она лепечет:

— Нет-нет, не надо. Вы сошли с ума!

Клодина опять отступает. Жюльен следует за ней. Он не сводит глаз с ее лица, с ее тела, линии которого подчеркивает облегающий белый халат.

— Почему?.. — спрашивает он. — Почему?

Она отталкивает его обеими руками.

— Нет. Не надо. Я вам потом объясню… Оставьте меня, умоляю.

Она готова заплакать. Кажется, она вот-вот заплачет. Жюльен смотрит на уходящую девушку. Она открывает дверь в спальню и исчезает там, а он все стоит на пороге прихожей. Стоит неподвижно, не сводя глаз с двери, закрывшейся за нею.

Кровь стучит у него в висках, в ушах шумит. В нем словно бушует яростный поток, бурная река, по которой ходят волны.

Река эта мчит свои воды, мало-помалу стихая. И вдруг, покрывая шум воды, из темноты доносится голос:

— Клодина! Вы что, не нашли, моя милая?

Это хозяйка. Должно быть, она сейчас придет сюда.

В ушах у Жюльена снова начинает шуметь. Но теперь это уже иной шум, он рожден страхом; от страха в голове у него гудит, словно в гулкой пещере.

С минуту он колеблется. Потом поворачивается на каблуках, тихонько отворяет дверь и выходит. На лестнице темно. Свет фонаря, установленного во дворе, сюда не проникает.

— Клодина! Нашли? Или мне самой подняться?

Пауза. Проходит секунда, может быть, две. Жюльену, взбежавшему на следующий этаж, они кажутся вечностью.

Появляется Клодина.

— Все в порядке, мадам. Я нашла.

Дверь, выходящая на лестницу, закрывается. Внизу хлопает дверь в столовую. Клодина стремительно сбегает по ступенькам. Шаги ее гулко отдаются на лестнице… Опять хлопает дверь… И Жюльен больше ничего не слышит.

Он больше ничего не слышит — только шум крови в висках. Он переводит дух. Прислушивается. Чего-то ждет.

Потом, стараясь не шуметь, медленно спускается вниз, в свою комнату. Входит. Жара душит его, свег ослепляет. Он чувствует, как по его лицу струится пот.

Мальчик подходит к окну. Он различает свое отражение в оконном стекле: должно быть, он кажется белым на фоне ночного мрака. Он распахивает окно. Холодный воздух врывается в комнату. Жюльен всей грудью вдыхает его, потом свешивается через подоконник. Во дворе темно. Свет, падающий из комнаты, освещает снег, лежащий на узкой крыше; на нем появляется тень Жюльена, она вытягивается все больше и больше, его голова в шапочке кажется квадратной. Он шепчет:

— Ну и темень!

И снова вдыхает воздух полной грудью. Как успокаивает эта прохлада! В голове у него перестает шуметь. Он напрягает слух. Из темноты доносится скрипучий звук. Как будто сотни крошечных существ прыгают по снегу.

Жюльен еще больше высовывается из окна и вытягивает руку. Оказывается, идет дождь. Мальчик поднимает лицо к темному небу. Холодные капли падают на его пылающий лоб. Он ловит их открытым ртом.

Так проходит минута, две, потом он выпрямляется. Закрывает окно, и ночь остается снаружи.

Еще несколько мгновений он медлит.

Наконец, со вздохом, похожим на стон, начинает стаскивать с себя белую куртку.

27

Дождь лил всю ночь. Прежде чем заснуть, Жюльен долго прислушивался к тому, как плачут водосточные трубы. Он думал о Клодине, она спала в своей каморке на пятом этаже, под самой крышей. Должно быть, она также прислушивалась к шуму дождя и шороху снега, который расползался и скользил по черепицам.

Наконец усталость взяла свое, и мальчик забылся.

Воскресный день был на редкость тяжелым. Дождь не переставал. Монотонный, непрекращающийся дождь; из-за него снег превратился в густое и грязное месиво. Канавки вдоль тротуаров были забиты, на улицах и площадях стояли большие лужи. Проносившиеся машины поднимали фонтаны воды, и прохожие с криком сторонились, прижимаясь к витринам.

С восьми утра и до полудня Жюльен не снимал плаща. Мальчик вспотел в этом клеенчатом мешке, куда сквозь швы просачивались капли дождя. У него промокли не только башмаки, но и брюки до самых колен.

Госпожа Петьо причитала:

— Господи, какой у вас вид, мой милый!

Жюльен стаскивал с головы шапочку и сжимал ее в кулаке. Выкручивал, точно старую тряпку, вытирал лицо и снова уезжал.

Хозяин был в дурном настроении и не переставая ворчал; его все возмущало — и затянутое тучами небо, и грязь, и трусость покупателей, боящихся высунуть нос из дома, и Жюльен, который передвигается, как черепаха.

Незадолго до полудня Жюльен вез в корзине огромный кофейный торт, украшенный розами и гвоздиками из марципана; мальчик поскользнулся на снегу и упал. Раскрыв корзину, он попытался исправить положение, но быстро понял, что из этого ничего не получится. Цветы поломались, торт был помят, и часть крема осталась на дне корзины. Ученик возвратился в кондитерскую, понурив голову.

Когда он раскрыл корзину, хозяйка всплеснула руками.

— Боже мой! — закричала она. — Боже мой, какое несчастье!

На шум приплелась мамаша Раффен; посмотрев на торт, она повернулась спиною к Жюльену и, пожав плечами, пробурчала:

— Растяпа! Я вам говорила, что он растяпа… Хулиган!

Хозяйка вступилась за ученика:

— Помолчи, мама. Сама знаешь, не так-то легко ездить на велосипеде в эдакую погоду.

Старуха искала окурок. Найдя, закурила и принялась кричать:

— Вот-вот, ты его еще похвали! Всегда из меня дуру делаете. Мало вам от него пакостей. Пора бы понять, чего он стоит. Сказали бы мне, что он все это нарочно выкинул, я бы не удивилась.

Она подошла к Жюльену, оглядела его с ног до головы и опять завопила:

— Ты только посмотри, на кого он похож! Рабочий, который чистит сточные канавы, и то не такой чумазый. У него даже все лицо в грязи.

Госпожа Петьо отправилась за мужем. Вскоре оба появились в столовой.

— Вы только полюбуйтесь на его шапочку, да это просто кухонная тряпка! — надрывалась старуха. — Ничего не скажешь, этакий красавчик делает честь фирме!

Хозяин схватил корзину и закричал:

— Да замолчите вы наконец. Чего подняли шум на всю улицу! Все и так знают, что он болван. Придется снова печь торт. То-то мастер обрадуется!

И он вылетел из комнаты, прихватив с собою помятый торт.

Старуха кашляла и плевала в печь.

— Жюльен, голубчик, пора уже взяться за ум, — причитала хозяйка. — Выходит, на вас все еще нельзя положиться!

Захлебываясь мокротой, старуха захлопнула дверцу печи и завизжала:

— Берете себе учеников, и вот какой от них толк! Господи, до чего ж вы все-таки глупы!

Дождь продолжался и после полудня. Он то затихал, то обрушивался на землю холодными потоками воды, а ледяной ветер, свистевший на перекрестках и вихрем кружившийся на площадях, подстегивал дождевые струи.

Отвезя заказ в нижнюю часть города, Жюльен сменил одежду и растянулся на кровати. Виктор куда-то ушел. Морис, совершенно одетый, спал, приоткрыв рот, рука его свесилась с кровати. В комнату проникал слабый и унылый свет. Временами косой дождь стучал по стеклам, крупные капли стекали по ним, выходившая на площадку дверь и деревянная доска, которой заслоняли камин, вздрагивали под порывами ветра.

Жюльен лежал, не двигаясь. Мало-помалу его начал одолевать сон. Спина, руки, ноги стали почти невесомыми.

На минуту он задремал, но тут же раздался телефонный звонок. Он не шевельнулся. Звонок почти тотчас прекратился. Должно быть, хозяйка сняла трубку. Мальчик напряг слух, но до него доносился лишь шум ветра и дождя.

Он услышал, как отворилась дверь столовой:

— Жюльен, отвезите заказ!

Мальчик ничего не ответил. Он ощущал какую-то пустоту. Силы его иссякли. Усталость, накопившаяся за долгие дни, давила на плечи.

Хозяйка снова позвала его. Теперь голос ее звучал резче:

— Жюльен! Быстрей, не теряйте времени!

Он поднялся. Подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул:

— Сейчас, госпожа Петьо, я уже спускаюсь.

В комнату ворвался холодный сырой воздух. Жюльен поспешно захлопнул дверь, вернулся к своей кровати и опустился на нее, чтобы надеть еще не просохшие башмаки. Тяжкий груз усталости по-прежнему давил на плечи. Его неумолимо влекла к себе теплая постель. Морис повернулся на другой бок; не открывая глаз, он проворчал:

— До чего она осточертела, старая дура.

И снова погрузился в сон. Жюльен бросил на него взгляд и вышел.

Ему пришлось везти заказ за город, в самое далекое предместье. Хотя он изо всех сил крутил педали, согреться ему так и не удалось. Улицы были почти пустынны. Низко нависшее небо, казалось, задевало за крыши, а холодный дождь по-прежнему обрушивался на грязный снег, лежавший вдоль тротуаров, но никак не мог размыть его.

Жюльен возвратился в кондитерскую, промокнув до нитки. Одежда, которую он снял с себя утром и развесил перед дверцей печки, дымилась. Она была теплой, но влажной. Он разделся и лег. В комнате было тепло, от печи веяло жаром. Однако мальчик никак не мог согреться. Зимний холод как будто проник к нему в постель, и долгая дрожь, напоминавшая порывы ледяного ветра, пробегала по спине.

В тот день ему еще четыре раза приходилось вставать, натягивать сырую одежду и уезжать с поручениями.

Под вечер, когда он укладывал заказы в корзину, старуха, дремавшая в кресле у печки, открыла глаза и, нахмурив брови, уставилась на него.

— Что с этим оболтусом? — прохрипела она. — Он похож на мумию. Да проснись ты, тюфяк, проснись!

— Пусть он едет, мамаша, — вмешалась госпожа Петьо. — На улице свежо, и он стряхнет с себя сон. Не так ли, милый Жюльен?

Хозяйка улыбалась. Мальчик промолчал. Теперь каждый шаг, каждый толчок велосипеда на мостовой больно отдавался у него в голове. Боль волнами распространялась от висков, и эти волны сходились в затылке.

За ужином Жюльен почти ничего не ел. Виктор, возвратившись из кино, улегся спать. Не вышел в столовую и Морис. Хозяин продолжал ворчать.

— Этак недолго и в трубу вылететь, — сказал он. — Если ненастье простоит до рождества, пиши пропало. Хоть лавочку закрывай.

Заперев кондитерскую, загрузив печь углем, отнеся мороженое в кинотеатр, Морис и Жюльен, едва волоча ноги, поднялись по лестнице, с трудом разделись и молча улеглись.

Среди ночи Жюльен проснулся. Он был весь в поту, и на миг ему показалось, будто кровать под ним ходит, поднимается, опускается, норовит выскользнуть из-под него. Все тело мальчика сотрясали приступы сухого кашля, от которого саднило в гортани. В ушах шумело. Он приподнялся и стал прислушиваться к ночной темноте. Дождь прекратился, но ветер по-прежнему стучал в дверь и раскачивал доску, заменявшую каминный экран. Он со свистом проносился вдоль цинковой крыши, а затем обрушивался на жалобно скрипевшую оконную раму.

Мальчик опять забылся.

Когда в комнату вошел мастер, Жюльен мчался на велосипеде по воде и грязи, под дождем, ручьями сбегавшим по его телу…

Виктор протер глаза, потянулся и сказал:

— Ты здорово простудился, малый. Я слышал, как ты всю ночь ворочался и кашлял, точно чахоточный.

Мастер подошел к кровати Жюльена и положил ему на лоб холодную руку:

— У тебя жар.

Жюльен не пошевелился. Потом принялся кашлять.

— Так можно и в ящик сыграть, — заметил Морис.

— Да, вид у него неважный, — согласился мастер.

Виктор и Морис были уже на ногах. Жюльен откинул одеяло.

— Нет, — остановил его Андре, — я не могу позволить тебе встать с постели: у тебя сильный жар. Пусть поднимутся хозяева, а там поглядим.

Мальчик снова улегся.

— Веселая история, — проворчал Морис.

Когда все вышли из комнаты, погасив за собой свет, Жюльен посмотрел на потолок, чуть освещенный бликами, проникавшими сюда из цеха. Он услышал, как раздвигаются дверцы печи, как звенят противни на мраморном разделочном столе и позвякивают железные конфорки на плите. До него смутно доносился звук голосов. Временами все в его голове мешалось, и перед глазами проплывали различные лица. Мать… Девушка с улицы Пастера… Клодина… Мастер… Судомойка из гостиницы… Хозяйка… Они проходили вереницей, потом перемешивались и кружились, точно в хороводе.

Его разбудил яркий свет. Возле кровати стояли хозяин и мастер. Жюльен приподнялся.

— Погоди, — сказал Андре, — сейчас измерим тебе температуру.

Он протянул мальчику термометр.

— Пустяки! — воскликнул господин Петьо. — В его годы чуть что — и жар.

У Жюльена оказалось 39,8°. Хозяин пожал плечами.

— Постарайся уснуть, — посоветовал мастер.

Мужчины вышли. Дверь за ними закрылась, но Жюльен услышал, что мастер говорит о враче. Ответа хозяина мальчик не разобрал. Все стало каким-то расплывчатым и далеким. Где-то безостановочно звонили колокола.

В восемь часов утра госпожа Петьо принесла мальчику какой-то отвар. Пощупала у него пульс и сказала:

— Все обойдется. Завтра вторник. Полежите денек в постели, а в среду будете здоровы.

В полдень Морис принес чашку бульона. Жюльен выпил немного, но его тотчас же затошнило.

Он не то чтобы спал. Скорее впал в какое-то оцепенение. Часто перед его мысленным взором возникал родительский дом, и мать, и те зимние утра, когда он нарочно покашливал, чтобы не идти в школу. Мальчик прошептал:

— Это всегда действовало… Всегда действовало.

…И тогда он оставался в теплой кухне, разглядывал книги с картинками или рисовал. Отец, бывало, немного ворчал, но мать при этом сердилась. Разве можно посылать в школу больного ребенка!

После обеденного перерыва появился мастер и поставил Жюльену банки. Затем он положил ему на грудь припарки из льняного семени, смешанного с горчицей.

— Завтра я тебе опять поставлю банки, — сказал он.

— Но завтра вторник, — пробормотал ученик, — вы не работаете.

Мастер улыбнулся. И сел в изножье кровати. От жара Жюльен видел все будто в тумане, он плохо различал Андре, однако ему казалось, что тот так и будет сидеть здесь, возле него.

Два или три раза заходила хозяйка. Она приоткрывала дверь, делала два шага от порога и спрашивала:

— Ну как, лучше?

Жюльен качал головой.

— Вот увидите. Ничего не будет. Только лежите в тепле. И выздоравливайте побыстрее, а то бедняжке Морису приходится разрываться на части.

Морис был мрачен. Он ворчал:

— Вот незадача!.. За несколько дней до рождества, когда столько работы!

Во вторник хозяева весь день отсутствовали. Мастер приходил трижды. Один раз даже в сопровождении жены.

Они долго сидели возле мальчика и молчали, комната медленно погружалась в темноту. Светлые волосы женщины выступали золотистым пятном на фоне серой стены. Они что-то говорили. Жюльен время от времени покачивал головой. Голоса отдавались у него в ушах; потом куда-то мгновенно пропали, и все потонуло в сумерках.

В ту ночь Жюльену все время снилась мать. Она склонялась над ним, и рядом с ее лицом к нему склонялось другое лицо — с тонкими нежными чертами, обрамленное длинными кудрями, развевавшимися на ветру.

…Сам Жюльен был уже взрослым. Он болел, и у его постели сидели мать и жена; женой его была девушка с улицы Пастера.

28

— Тебе придется съездить за мясом для начинки.

— Но ведь сегодня среда, шеф, — заметил Жюльен.

— Среда-то среда, да ведь нынче двадцать второе декабря, дружок, через два дня — рождество. Ты, видно, не понимаешь, что это решительно меняет всю программу.

Мальчик вышел. Мясо для начинки — это неплохо, это значит — час наедине с Клодиной на кухне.

Небо прояснилось, ночью даже немного подморозило. От снега не осталось и следа, но всюду — на мостовых и на тротуарах — была насыпана бурая соль и песок.

Когда Жюльен поднялся с постели, у него слегка кружилась голова. Жара уже не было. Время от времени он еще чувствовал, как кровь приливает к голове, он еще немного покашливал, но не обращал на это внимания. Погода улучшилась, радость, казалось, вновь возвратилась в город, и мальчик тоже ощущал ее.

Он быстро съездил за мясом и возвратился в цех.

— Ступай, ступай, — сказал господин Петьо. — Торопись, а то Клодине скоро придется идти в магазин.

В тот день нужно было приготовить мяса гораздо больше, чем обычно. На это требовалось не менее двух часов.

Жюльен и Клодина принялись за работу. Госпожа Петьо была в столовой. Мальчик слышал, как она переставляет посуду, ходит, останавливается. Он с нетерпением ожидал минуты, когда хозяйка отправится в кондитерскую. И наблюдал за Клодиной. Склонившись над столом, девушка усердно трудилась, не поднимая глаз. Жюльен прикоснулся к ее руке. Не поворачивая головы, она отдернула руку.

В столовую вошел хозяин. Подойдя к дверям кухни, он просунул туда голову и спросил:

— Дело идет?

— Да, — ответила Клодина.

Господин Петьо немного повеселел. Работа спорилась. Весь дом походил на улей в летнюю пору. Вставали на час раньше; в полдень переставали работать перед самой едой, а вечером у всякого допоздна были дела. И все же, несмотря на усталость, никто не жаловался. Как будто пришло в движение маховое колесо и безостановочно вращалось, увлекаемое собственной силой.

Господин Петьо ходил из магазина в цех и обратно; он потирал руки и все время повторял:

— Давайте, давайте, поторапливайтесь! Осталось уже немного, надо приналечь напоследок… После праздников можно будет малость и передохнуть!

В кухне Жюльену и Клодине слышно было, что происходит в цеху. В печи позвякивали противни, кто-то взбивал сливки, мастер кричал. Потом заработала машина, она что-то толкла, растирала. Она стояла возле стены, примыкавшей к кухне, и, когда стучал мотор, стена дрожала. Чем быстрее он вращался, тем сильнее становилась вибрация, в кухню доносилось даже пощелкивание приводного ремня.

Хозяин снова вышел из цеха. Жюльен услышал, как за ним захлопнулась дверь в кондитерскую. Мальчик бросил быстрый взгляд в столовую: никого.

Сполоснув руки, он торопливо вытер их синим фартуком, потом обнял Клодину за плечи и попытался ее поцеловать. Девушка отпрянула и оттолкнула его.

— Нет, — сказала она, — нет, не хочу. Пустите меня.

— Почему? Там ведь никого нет.

Дальше отступать ей было некуда. Позади находилась раковина. Жюльен изо всех сил прижимал девушку к себе.

— Нет-нет, — упрямо повторяла она. — Оставьте… Не надо.

В глазах Клодины было то же выражение страха, какое он заметил, когда взбежал за нею по лестнице и вошел в хозяйскую спальню. Он тщетно пытался найти губы девушки, она отворачивалась. Ее волосы касались его лица, он шептал:

— Я люблю тебя. Разве ты не видишь, что я люблю тебя?

— Вы даже не знаете, что это такое.

— Я люблю тебя.

Вдруг она перестала бороться. Жюльен поцеловал ее. Он чувствовал, как у его груди стучит сердце Клодины. Рядом, в цеху, все еще работала машина, из-за этого дрожала стена, возле которой они стояли, но их внутреннее волнение заглушало шум. Они долго стояли обнявшись. Клодина больше не сопротивлялась, и Жюльен сжимал ее грудь.

Вдруг она резко оттолкнула его. Мальчик чуть не упал. По ее глазам он понял, что она смотрит на что-то позади него. Он быстро повернулся и увидел, как мимо дверей промелькнула белая куртка.

Шаги хозяина отчетливо послышались на выложенном плитками полу. Дверь, ведущая во двор, распахнулась и с шумом захлопнулась. В цеху по-прежнему работала машина.

Жюльен взглянул на Клодину. Она плакала. Немного поколебавшись, он подошел к ней.

— Нет, — взмолилась она, выставив руки перед собой.

— Почему ты плачешь? — спросил мальчик. — Ведь он ничего не сказал.

Девушка замотала головой. От рыданий грудь ее вздымалась.

— Тебе не понять, — прошептала она. — Тебе не понять.

Ее голос прервался.

— Скажи… В чем дело? Скажи мне…

Клодина вытерла глаза кончиком передника и, не отвечая, опять принялась за работу. Беззвучные рыдания все еще сотрясали ее грудь. Жюльен также принялся резать мясо. Через минуту он спросил:

— Но почему ты так горько плачешь?

— Не надо говорить мне «ты», — попросила Клодина.

Опять наступило молчание, слышно было только глухое гудение мотора да шум, доносившийся из цеха.

— Вы боитесь из-за жениха? — спросил мальчик.

Она только неопределенно качнула головой, не сказав ни «да», ни «нет».

— Вы боитесь, что хозяин ему расскажет? Но зачем он станет говорить? Ведь это его не касается.

В ответ послышалось громкое рыдание. Жюльен видел, что Клодина изо всех сил старается сдержаться, но не может совладать с собою.

— Вам не понять, — повторила девушка. — Этот старый бабник… мерзкий бабник…

Жюльен прекратил работу. Он опасался, что не так понял.

— Как? — вырвалось у него. — Хозяин? Он хотел…

Клодина кивнула. На этот раз она говорила «да».

Мальчик почувствовал, как в нем одновременно растет отвращение и яростный гнев.

Дверь в кондитерскую была открыта. Жюльен различил шаги хозяйки: она удалялась, подходила, опять удалялась, потом подошла к двери и остановилась. Клодина вытерла глаза. Снова послышались шаги, ближе, еще ближе. Жюльен увидел, как на полу появилась тень хозяйки; достигнув угла комнаты, тень сломалась, потом возникла на стене. Он опять принялся за работу.

— Как у вас идет дело, мои милые? — послышался голос госпожи Петьо.

— Скоро закончим, мадам, — разом ответили Жюльен и Клодина.

Тем не менее хозяйка вошла в кухню, подалась вперед и сказала:

— Посмотрите на меня, Клодина.

Девушка взглянула на хозяйку, стараясь улыбнуться сквозь слезы.

— Что такое? — спросила госпожа Петьо. — Вы плакали?

Жюльен почувствовал, что краснеет.

— Да, мадам, — ответила Клодина. — Это от лука, мадам.

— Но ведь обычно этого с вами не бывает.

— Конечно, мадам. Но сегодня я резала лук, а потом сдуру потерла рукой глаза. Так щиплет, просто сил нет.

Хозяйка вышла, сказав:

— Эх, Клодина, Клодина, как же вы не подумали!

В тот день в столовой постоянно кто-то находился, и больше Жюльену ничего не удалось узнать.

Когда они закончили работу, он понес мясной фарш в цех.

Хозяин вынимал из печи противни с меренгами. Увидев Жюльена, он повернулся и пристально посмотрел на него. Взгляды их на миг скрестились, и ученик понял, что хозяин ненавидит его.

Почти тотчас же мальчику пришлось отправиться с поручением. Он вскочил на велосипед и покатил по холодным улицам; вернувшись в кондитерскую, он поднялся к себе сменить одежду и все это время не мог забыть злобного взгляда господина Петьо — жесткого, холодного, иронического взгляда, в котором притаилась насмешка, неуловимая насмешка… И угроза.

До ужина Жюльен не видел больше ни Клодины, ни хозяина; когда вместе с Морисом он вошел в столовую, все уже были в сборе. Радиоприемник был включен. Передавали последние новости. Все молчали. Как только Жюльен переступил порог, господин Петьо вперил в него взгляд. Мальчик опустил глаза, но, несмотря на это, чувствовал на себе этот тяжелый, недобрый взгляд.

Против обыкновения хозяин после окончания передачи последних новостей не выключил приемник.

— Хочешь послушать музыку? — спросила госпожа Петьо. — Ты прав, это хороший отдых.

— И мы его заслужили, — подхватила мадемуазель Жоржетта.

Хозяин ничего не ответил. Он склонился над тарелкой, на плече у него устроилась кошка.

Жюльен несколько раз вскидывал глаза. И всякий раз встречал взгляд хозяина, в котором затаилась угроза. Тогда он быстро отводил свой взгляд и с сосредоточенным видом принимался за еду.

По радио передавали эстрадную программу. Все те же модные песенки с постоянно повторявшимся припевом:

Рина Кетти исполнила песенку «Сомбреро и мантильи», потом вновь зазвучала музыка, и наконец запел Тино Росси.

Все взгляды тотчас же устремились на Клодину, девушка мгновенно вспыхнула и опустила голову.

— Бедняжка Клодина! — воскликнула госпожа Петьо. — Вы заставляете ее краснеть! Ну да, она любит Тино! Что из того? В конце концов, это ее право.

Хозяин откашлялся.

— Она вправе любить кого угодно, — заметил он.

Все рассмеялись. Все, кроме Клодины и Жюльена.

— Помолчите, — рассердился хозяин. — Дайте ей по крайней мере послушать спокойно.

Он нагнулся к приемнику и усилил звук. Негромкий голос тенора зазвучал отчетливее:

Не поднимая головы, Жюльен искоса смотрел на Клодину. Девушка перестала есть. Он видел, как ее грудь и плечи вздрагивают. И понял, что она сдерживает рыдания.

Резко отодвинув стул, Клодина встала. Подбежала к двери, ведущей во двор, и вышла. Потом все услышали ее быстрые шаги по лестнице.

— Что с ней такое? — спросил господин Петьо.

Хозяйка скорчила гримасу:

— Вы постоянно смеетесь над ней, это ее расстраивает. Девочка устала, как и все мы. А потом, вы ведь знаете, ее жених далеко. Он должен был приехать на рождество, но, кажется, не приедет.

Господин Петьо осклабился.

— Ну, коли дело в этом!.. — вырвалось у него.

Жюльен невольно поднял голову. Жесткий взгляд господина Петьо был по-прежнему устремлен на него. И в этом взгляде таилась насмешка.

«И угроза, — подумал Жюльен, — угроза».

29

Двадцать третьего декабря был просто сумасшедший день. Работа началась в четыре утра и продолжалась почти без перерыва до самого ужина.

— Это как на состязании в беге, — говорил мастер, — должно появиться второе дыхание. Когда обретешь его, становится легче. Сегодня — критический день. Завтра все само собой пойдет.

Небо снова затянули тучи. Хозяин был в ворчливом настроении и раз двадцать повторил:

— Вот видите, скоро опять повалит снег. И это нам грозит катастрофой. Вот незадача, вот досада!

Он по-прежнему бросал на Жюльена злобные взгляды.

— Не понимаю, что с ним творится, — удивлялся мастер, — сколько раз на рождество шел снег, и никому это не мешало садиться за праздничный стол!

Двадцать четвертого рабочие поднялись в два часа утра. За несколько часов сна усталость не прошла, она притаилась в людях, и первые же движения пробудили ее. Потягиваясь, все морщились от боли. Только холодная вода из-под крана да северный ветер, гулявший по двору, помогли им стряхнуть тяжелую дремоту.

Стоя возле разделочного стола, Жюльен чувствовал, что у него подкашиваются ноги. Он фыркал, как жеребенок, стараясь разогнать сон, но глаза слипались. В икрах, в пояснице, в боках, в пальцах он ощущал летучую, то и дело повторявшуюся боль.

В тот день ему потребовался добрый час, чтобы по-настоящему согреться. Два или три раза мастер слегка пинал его в зад, приговаривая:

— Давай, давай, просыпайся, пока не появился хозяин. Имей в виду, в такие дни, как сегодня, он тебе не даст прохлаждаться.

И действительно, господин Петьо, который накануне ни разу не обратился к Жюльену, в то утро, едва появившись на пороге, накинулся на мальчика:

— В чем дело? Ты что, не продрал глаза? Кому я говорю!

Жюльен старался двигаться быстрее. Он избегал смотреть на хозяина, но все время чувствовал на себе его жесткий взгляд. В тот раз выпекали гораздо больше рогаликов, чем обычно, и, когда сушильный шкаф был заполнен, Жюльен с минуту помедлил с противнем в руке, придерживая ногой полуоткрытую дверцу. Хозяин подошел к нему.

— Ну что, — бросил он, — скоро ты разродишься? Жюльен растерянно поглядел на него.

— Что ты на меня уставился с таким дурацким видом? От этого в шкафу место для противня не появится!

Мальчик захлопнул дверцу.

— Да он просто болван! — завопил хозяин. — Чучело соломенное… Поставь противень на стол и вынь из шкафа готовые рогалики.

Жюльен поставил противень на край плиты. Упершись кулаками в бока, господин Петьо не сводил с него глаз.

— Черт подери, — процедил он, — этот мальчишка, должно быть, всю ночь занимается онанизмом! Верно, потому у него с утра такой идиотский вид.

Никто не рассмеялся. Жюльен стиснул зубы, чтобы подавить гнев.

Казалось, утру конца не будет. Хождение взад и вперед, уборка тротуара, цех, доставка заказов, противни, мытье бака, снова доставка заказов, опять работа в цеху… И всюду — в столовой и в леднике, в дровяном сарае и в цеху — усталость вызывала у людей вспышки ярости, они выходили из себя по пустякам. Чем больше работали, тем больше, казалось, предстояло сделать.

Вся столовая была завалена рождественскими тортами. Лотки для пирожных были полны. Не оставалось ни одной свободной доски, на противнях горою громоздились кондитерские изделия. По мере того как в магазин уносили большие блюда с пирожными, на их месте в столовой вырастали другие.

В цеху мастер и помощник работали без передышки. Морис приготовлял огромные миски шоколадного крема, крема с миндалем, кофейного и вишневого, он приносил из погреба огромные, величиною с противень, пласты бисквита, приклеенные к бумаге, на которой они пеклись. В сыром подвале бисквит немного размякал, Виктор пропитывал его кремом, потом отклеивал от бумаги и скатывал в рулет. Затем обрубал рулет с обоих концов и ловким движением лопаточки обмазывал по краям кремом. Он быстро и умело действовал большим ножом с закругленным лезвием, разрезая бисквит, как масло. На мраморной крышке разделочного стола громоздились обрезки бисквита. Время от времени Морис хватал метлу и сметал к ящику для угля клочки бумаги, которыми был усеян пол.

Свернув и обрезав рулеты, Виктор передавал их мастеру, а тот наводил на них глянец. В руках у мастера был кондитерский мешочек, заканчивавшийся плоским наконечником, оттуда он выдавливал крем; все время слышался легкий треск: это лопались пузырьки воздуха. Запах топленого масла наполнял помещение. Когда заканчивали печь партию рождественских тортов, приступали к их украшению. Мастер откладывал в сторону мешок с кремом и вооружался воронкой с зеленой сахарной глазурью. Беря в руки торт-полено, он пускал по коре плющ и искусно делал листья, чуть сильнее нажимая на воронку. Затем прибавлял несколько грибков из марципана и все посыпал тонко размолотым миндалем и измельченным шоколадом.

Жюльен мыл миски, взбивалки, лопаточки. Он скреб противни и укладывал торты на лотки, которые затем уносил либо в столовую, либо в кладовую.

— Скорей, скорей, — ворчал хозяин, сновавший из магазина в цех и обратно.

Господин Петьо подолгу стоял в столовой возле застекленной двери и, отодвигая рукой портьеру, следил за тем, что происходит в магазине. Во второй половине дня валом повалили покупатели. Мамаша Раффен с трудом находила минуту, чтобы забежать в столовую, торопливо затянуться окурком и сплюнуть в печь, — хозяйка тотчас же открывала дверь и кричала:

— Мамаша, возле кассы ждут люди. Скорей, скорей!

И старуха возвращалась в кондитерскую, вытирая рот рукой.

Хозяин все замечал. Если какая-нибудь покупательница слишком уж долго колебалась, он входил в магазин и заводил речь о своей пагоде. Когда он кончал разглагольствовать, в руках покупательницы уже оказывался внушительный сверток: она, собственно, собиралась купить только торт, а уносила заодно шоколад и пирожные. И господин Петьо возвращался в столовую, потирая руки. Его взгляд лучился от удовольствия, он мрачнел лишь при виде Жюльена.

Чтобы выиграть время, хозяйка решила выполнить все заказы после трех часов дня. Жюльен, совсем разомлевший от кухонных запахов и жары, обрадовался, что можно наконец подняться к себе, переменить одежду и усесться на велосипед. Он вложил в свою шапочку два платка, свернутых вчетверо. Сделать это было совершенно необходимо, заказов набралось столько, что ему пришлось взять значительно бОльшую корзину, чем та, с какой он ездил в обычные дни.

На улице было холодно. Серое небо низко нависало над городом, мороз усилился, снег не шел. Лишь несколько крохотных хлопьев крутились в вышине, словно не решаясь упасть на землю.

По дороге Жюльену попадались ученики из других кондитерских и пекарен.

— Привет, Зеф! — кричал он на ходу.

— Счастливого пути, головастик, — отвечал приятель, нажимая на педали.

С приближением вечера толпа, заполнявшая три главные улицы города, становилась все гуще.

Жюльен лавировал среди пешеходов, предупреждающе свистел или резко тормозил. Никто на него не сердился. У всех был счастливый вид.

Из каждой витрины на шумные группы гуляющих падал свет. Всюду в окнах магазинов виднелись елки, украшенные разноцветными шарами и звездами; попадались деревянные ясли; кое-где вместо елок были выставлены большие ветки, покрытые ватой. По тротуарам прохаживались деды-морозы, окруженные веселой ватагой ребят.

Молодежь пела, играла на гармонике; со всех сторон слышался все тот же припев:

Жюльен время от времени тоже напевал. Прохожие оборачивались ему вслед и весело кричали:

— Ну как, кондитер? Много продал рождественских тортов?!

Он отвечал им улыбкой. Общая радость передавалась ему. В тот вечер он принадлежал больше улице, чем кондитерской. Едва успев возвратиться, он вновь отправлялся развозить заказы, и так каждые полчаса. Веселое возбуждение, царившее в городе, захватило и его. Оно чувствовалось не только на улице, но и в домах. Когда Жюльен входил в комнату со своей корзиной, люди смеялись. Дети, вытягивая носы над столом и поднимаясь на цыпочки, старались разглядеть, что он такое принес.

В чаевых недостатка не было. Радостное, праздничное настроение делает людей щедрыми. В некоторых домах гости прибавляли несколько монеток к тем, которые протягивала ему хозяйка. Жюльен не успевал пересчитывать мелочь, но чувствовал, как все тяжелее становится его карман, где под платком позвякивали монеты. И этот набухший карман напоминал ему о фотографическом аппарате, о котором он совершенно позабыл в последние дни.

Когда мальчик возвращался в кондитерскую, ему казалось, что владевшая им радость оставалась за порогом темного коридора. Жюльен спешил сложить заказы в корзину и опять уехать. Если в помещении оказывался хозяин, он неизменно кричал:

— Да пошевеливайся, ради бога! Пошевеливайся! Что ты двигаешься, как черепаха!

Жюльен ничего не отвечал. Он старался побыстрее уехать, зная, что на улице его снова ожидает радостное возбуждение.

К ночи народу в центре города стало еще больше, но маленькие улочки совершенно опустели. Похолодало. На перекрестках свистел северный ветер, и только освещенные окна чуть оживляли улицу; все тепло, казалось, ушло туда, где кишела толпа. И всякий раз, когда Жюльен удалялся от центра, он начинал испытывать усталость и какую-то тревогу. На темных улочках, лежавших в стороне порта или неподалеку от кладбища, было особенно одиноко, между едва различимыми изгородями и стенами домов притаилась мгла. И во мраке мальчика неотступно преследовал взгляд хозяина.

Ему все труднее становилось взбираться на откосы; лестницы в домах казались теперь круче и выше, корзина с каждым разом делалась тяжелее. Темя у него сильно болело, в животе урчало от голода. Нередко, когда перед ним открывалась дверь, он ощущал вкусный запах кушаний, доносившийся из кухни. Несколько раз его приглашали в комнату, где уже был накрыт праздничный стол. Сверкал хрусталь. Среди пирамид из фруктов виднелись блюда с колбасными изделиями или огромные лангусты. Жюльен открывал корзину и, чтобы согреться, растирал замерзшие руки, ожидая, пока у него примут заказ. Потом ехал дальше. И всякий раз улица казалась ему еще пустыннее, еще холоднее; он увозил с собою вкусный аромат кушаний и теплоту жилья, где готовились к празднику.

Вернувшись после далекой поездки в Шалонское предместье, он увидел, что стол уже накрыт. Хозяйка, ее мамаша и Клодина были в столовой. В магазине оставалось лишь несколько покупателей.

— Скоро конец, мой милый Жюльен, — пропела госпожа Петьо. — Надо вот только отвезти этот торт на Гимназическую улицу.

Это было недалеко. Мальчик вскочил на велосипед и покатил. На этот раз даже Безансонская улица была пуста. Редкие прохожие спешили в теплые дома. Многие лавки были уже заперты, немало окон прикрыто ставнями. Тепло и радость сосредоточились в домах. Теперь на улице господствовали ночь и зима.

Жюльен торопился. Это была его последняя поездка. Наконец-то он сможет поесть, а потом поскорее запрет кондитерскую и ляжет спать.

Вернувшись, он повесил велосипед на крюк под навесом. Все уже сидели за столом. Едва переступив порог, ученик встретился взглядом с хозяином. Тот улыбался. Жюльен скинул с головы шапочку. В столовой не было лишь госпожи Петьо. Мальчик мгновение колебался. На губах хозяина играла улыбка, не столь насмешливая, как в последние дни, его взгляд был менее жестким, и все же Жюльен испытывал какую-то тяжесть. В тарелках дымился суп. Мясной суп с фигурной лапшой. Жюльен взялся рукою за стул. Хозяин по-прежнему смотрел на него, тихонько дуя на пар, поднимавшийся над тарелкой. Мальчик потянулся за ложкой, но отведать супу ему не удалось.

— Ты уже подвесил велосипед? — спросил хозяин.

— Да, господин Петьо.

Хозяин осклабился.

— Ну что ж, придется снять его с крюка.

Жюльен не пошевелился. Господин Петьо продолжал улыбаться. Выждав несколько секунд, он, не повышая тона, но каким-то металлическим голосом спросил:

— Ты еще долго намерен прохлаждаться?

Мальчику показалось, что тяжелый груз пригибает его к земле. На этот раз хозяин заорал:

— В чем дело? Возьмешь ты наконец корзину? Или мне придется пнуть тебя в зад?.. Нет, вы только поглядите на этого кретина! Точно не с человеком говоришь, а с чурбаном! Ну, что ты выпучил на меня глаза? Да, придется отвезти еще заказ. Только что позвонили по телефону и попросили доставить праздничный торт.

Господин Петьо сделал паузу. Проглотил ложку супа и со смехом прибавил:

— Предпочитаю сразу же предупредить тебя, это не близко. Ехать придется в предместье Бедюг. Пока взберешься на откос, согреешься.

Из кондитерской возвратилась госпожа Петьо со свертком в руках.

— Бедняжка Жюльен, — защебетала она, — люди к вам нынче безжалостны, да?

Она улыбалась.

— Это его малость освежит, — заметил хозяин. — А то у него совсем сонный вид… Но и после этого поручения ему еще надо будет сегодня потрудиться.

Все молчали. Только Клодина и Колетта посмотрели на Жюльена, и ему показалось, что они хотели его немного подбодрить. Господин Петьо проглотил еще несколько ложек супа, а потом сказал:

— Дело в том, что я наконец-то раскусил эту птицу! Он с прохладцей развозит заказы, зная, что в это время другие моют за него бак.

Он посмотрел на Жюльена, перевел дух, а потом заорал во всю мочь:

— Так вот, мой милый! Этот фокус больше не пройдет! Когда вернешься, вымоешь бак в цеху. И пошевеливайся быстрее, ведь заказ все еще тут, а в полночь снова начнем работать. Так что, если хочешь поспать хотя бы час или два, советую тебе не волынить!

Мальчик понурился и вышел. Он с трудом снял с крюка велосипед. Улица была совершенно пустынна. Только ветер гнал по ней редкие хлопья снега.

Жюльен выехал на Безансонскую улицу, потом — на Большую. Он быстро катил по мостовой, и каждый толчок отдавался у него в голове. Иногда из неплотно прикрытого окна доносилась музыка или взрыв смеха.

Достигнув моста через реку Ду, мальчик остановился передохнуть перед подъемом в гору. Прислонив велосипед к выступу тротуара, он поставил корзину на каменный парапет моста и снял шапочку. Ощупал нывшее темя и тщательнее сложил платки.

Вокруг было совершенно темно. Светилось только окошко мельницы, золотистый отблеск плясал на струях возле водослива, да где-то вдалеке мелькали слабые огоньки. А позади раскинулся город, все его фонари, казалось, сбились в кучу и мерцали под низко нависшим черным небом; ледяной ветер больно хлестал по щекам. Жюльен вздрогнул. Перед ним, по другую сторону реки, мигали огни предместья Бедюг, они казались еще более редкими и далекими, чем городские огни. Перед его глазами виднелся крутой откос, а там, позади домов, дорога уходила в ночь.

Вдоль дороги тянулись селения. И в каждом селении были дома, где накрывали праздничный стол; высились там и небольшие церкви, куда вскоре соберутся люди с самых отдаленных ферм; эти люди будут идти, напевая псалмы, они будут идти, освещая себе дорогу старыми фонарями.

А если проехать километров пятьдесят, то попадешь в другой город. Там посреди большого сада притаился маленький дом. Жюльен вспомнил, что он выехал из кондитерской в девять вечера. В этот час отец его всегда уже в постели. Мальчик представил себе мать: вот она сидит одна в уголке возле плиты, в крошечной, жарко натопленной кухне. Она вяжет или чинит одежду. Возможно, вяжет что-нибудь для него и думает о нем. Конечно, она думает о нем. На минуту он прикрыл глаза.

Жюльен стоял не шевелясь, придерживая корзину рукой. Ему нужно было сделать всего одно движение. Незаметное движение — и корзина полетит в воду. Он перегнулся через холодный парапет. Воды не было видно. Он только слышал, как она с ворчанием разбивается о мостовой бык. Он швырнет корзину в реку, опять сядет на велосипед и покатит по дороге. Пятьдесят километров… всего пятьдесят километров.

Мальчик снова закрыл глаза. И невольно прошептал:

— Или сделать так, или вернуться в кондитерскую и мыть бак…

Налетел порыв северного ветра. Мальчик вздохнул, поднял корзину, приладил ее на голове, уселся на седло и поехал дальше.

Покупательница жила на горе, позади церкви. Жюльен знал эту женщину, она всегда щедро давала на чай.

Тяжело дыша, он добрался до ее дома. Ему пришлось вытереть пот со лба.

Жюльена провели в большую комнату, где нарядно одетые люди встретили его радостными криками. Ребятишки кинулись ему навстречу.

— Вот мальчик с хорошим цветом лица, — заметила какая-то старая дама.

В углу комнаты стояла высокая елка, переливавшаяся огнями. Девушка, сидевшая за пианино, перестала играть и подошла полюбоваться рождественским тортом.

— Вам можно позавидовать. Какие вы вкусные вещи выпекаете! — проговорила она.

Людские голоса доносились до Жюльена откуда-то издалека, совсем издалека, и звучали они как-то странно. Огни в его глазах расплывались. И детский смех, казалось, замирал в этой огромной комнате, где плясали звезды.

Ему сунули в руку несколько монет. Прижимая к боку пустую корзину, он направился к выходу и услышал несшиеся вслед шутки и смех.

А потом его окружила тьма. Тишину нарушал только приглушенный шум — это негромко стонал и вздыхал северный ветер.

Жюльен сошел с тротуара, поставил корзину на багажник и вдруг заплакал, даже не стараясь сдержаться.