В доме напротив

Глава 5

А почему, например, у него отключили воду? В конце-то концов, это был его собственный кран в кухне. В течение нескольких дней кран работал, а потом вдруг, за несколько часов — иссяк!

— Может быть, отключили из-за ремонта, — предположила поначалу Соня, — надо переждать. Потом она нашла другое объяснение.

— Должно быть, система не в порядке. Я позову водопроводчика.

Разумеется, водопроводчик не пришел.

«Вот-вот якобы должен прийти, но никогда он не придет, никогда!” — подумал консул.

— Перепутал, наверное, адрес, — предположила Соня, — или же сегодня выходной, придет завтра.

Теперь, вставая с постели, Адиль бей натягивал брюки и брался за кувшин. У крана на лестничной площадке редко стояло меньше шести человек. Особенно долго приходилось ждать, когда женщины мыли голову. Он неподвижно стоял в ожидании своей очереди. Никто ему ничего не говорил. На него даже не смотрели. А ведь он отлично знал, что эти же люди входят в состав домоуправления и именно они отключили воду!

Растрепанный, в шлепанцах, со своим кувшином он возвращался к двери консульства, у которой уже толпился народ. Да не все ли равно?

Чай по утрам он теперь не пил — слишком долго надо было возиться, а попросту пробивал две дырочки в банке со сгущенным молоком и пил его, вот и все.

Оставалась последняя чистая рубашка, выстиранная еще в Турции. Все остальные грязные, и он не знал, кого просить постирать. Окна в доме напротив были закрыты. Солнце пылало в прозрачной дымке, предстоял душный день и, возможно, гроза.

Адиль бей полил голову одеколоном, причесался и надел пиджак, чтобы выйти в свой кабинет, откуда уже доносился шум.

Начался новый день, а позади оставались такие же, и впереди его ждало то же самое.

Соня уже сидела на своем месте, спокойная, гладко причесанная, отдохнувшая, и, как всегда, произнесла: “Здравствуйте, Адиль бей”.

Солнце осветило край письменного стола, сейчас лучи заиграют на бумагах, потом оно заглянет в левое окно.

— Зовите!

У него уже болела голова. В комнате теснилось множество грязных, одичалых людей, и было непонятно, откуда их каждый день столько берется.

Адиль бей и теперь еще ошибался, пытаясь выяснить их национальность. Некоторые говорили на никому не известных диалектах и уходили в отчаянии после тщетных попыток объясниться. Они спускались с гор, со стороны Армении или Персии или даже Бог знает почему пускались в дальний путь из отдаленных местностей Туркестана или Сибири.

— Но что же тебе, в конце концов, надо? — взрывался Адиль бей.

— Пусть мне дадут денег на нового осла.

А говорил этот человек о чем угодно, только ни слова об осле.

Сегодня Адиль бей вообще никого не слушал. Его уже тошнило от всего. К чему эта комедия, если в конечном итоге даже в самых серьезных случаях ничего нельзя добиться от властей! Он все думал, отчего это окно в доме напротив остается закрытым. Наконец под монотонную жалобу какого-то горца он спросил Соню:

— Ваша золовка заболела?

— Нет, она пошла работать.

Это не мешало горцу продолжать свой рассказ, он только повысил голос.

— В первый раз?

— Да. Она сегодня начала работать на нефтеперерабатывающем заводе, счетоводом.

— Прошлой ночью было очень жарко. Она кивнула без видимого смущения.

— У вас были открыты оба окна.

— Меня там не было.

— Я знаю.

Крестьянин возопил, как дьякон, и на его дочерна загорелом лице выразилось отчаяние.

— Я тебя слушаю, — вздохнул Адиль бей, — продолжай!

В тишине он не решился бы задавать Соне такие вопросы.

— Вы ночевали под открытым небом?

— Нет, у приятеля.

— Это тот молодой человек, которого я видел?

— Да.

Ответ был спокойным и откровенным, настолько спокойным, что он усомнился, было ли что-то между ней и этим парнем.

— Вы его любите? Это ваш жених?

— Нет. Просто друг.

Адиль бей повернулся к горцу и велел ему прийти в другой раз. К столу подошла старуха, она хотела развестись с мужем, но не могла объяснить почему. И еще оставалось пятнадцать или двадцать просителей!

Адиль бей не прерывал их и смотрел то на неутомимо писавшую Сонину руку, то на ее светлые волосы, то на ее черное платье и худенькие девичьи плечи.

Было жарко. От лохмотьев несло кислятиной, а от одеколона Адиль бея вонь становилась еще тошнотворней.

Между тем это ведь были лучшие, или наименее плохие, часы дня. Время шло. Можно было рассчитать, что, когда наступит очередь последнего посетителя, будет примерно час дня.

А потом? Что ему делать с собой потом? Он ложился на кровать, но спать не мог, так как слишком много спал ночью. Днем улицы превращались в парилку, и не мог же он до бесконечности бродить по ним, держась вплотную к стенам.

Значит, надо было ждать, считая часы, пока не наступит время прогулки по набережной, в толпе, уже не обращавшей на него внимания. Потом вернуться домой, лечь спать, а на следующее утро — проткнуть две дырочки в жестянке с молоком, а затем занять очередь за водой.

— Ваша золовка довольна, что пошла работать?

— Почему ей не быть довольной?

— Она сама этого захотела?

Соня сделала вид, что не слышит, и стала записывать быстрее. Вот тогда-то, без какой-либо причины, Адиль бей встал и с ненавистью огляделся по сторонам.

— Консульство закрыто! — объявил он. — Кто хочет, пусть приходит завтра.

Соня подняла голову, нерешительно взглянула на него, пытаясь возразить, но он ушел. Войдя в спальню, посмотрел на себя в зеркало над умывальником.

Под глазами мешки. Цвет лица потускнел, и сам он казался тусклым и печальным.

Адиль бей прислушался к звукам в соседнем помещении и, когда они стихли, снова открыл дверь в кабинет и вошел туда, сам не зная зачем. Соня сидела на обычном месте.

— Вы неважно себя чувствуете? — спросила она своим ровным голосом.

— Очень плохо.

— Хотите позвать врача?

— Нет, не хочу, чтобы меня отравили. Ему показалось, что она улыбается, и он поспешно повернулся к ней, но она была такой же, как всегда.

— Сколько времени мой предшественник прожил здесь?

— Два года, кажется. Я с ним познакомилась на втором году.

Он сел и отодвинул бумаги.

— Кто будет теперь вести хозяйство вашего брата?

— Каждый возьмет кое-что на себя.

— Сознайтесь, от него потребовали, чтобы жена пошла работать? Слишком буржуазно выглядела она у себя дома.

— Разве это не естественно?

— А если бы у нее был ребенок?

— Она бы имела право на три месяца оплаченного отпуска, а потом три раза по получасу на кормление.

— А если бы у вас был ребенок?

Он ожидал, что она вздрогнет, но этого не случилось.

— Было бы совершенно то же самое.

— Даже если вы не замужем?

— Конечно.

Зачем он обо всем этом спрашивал? Почему ему хотелось говорить об этом? Адиль бей ответить бы не мог. Он подошел к окну и подозвал Соню:

— Посмотрите.

Он указал ей на людей, выстроившихся в очередь перед кооперативом на той стороне улицы, залитой солнцем. Только что выгрузили ящики с печеньем, и из щелей высыпались едва заметные крошки. Пять-шесть женщин ползали по мостовой, подбирая их.

— Ну и что? — спросила Соня.

— И вы посмеете утверждать, что эти люди не умирают с голоду?

— Нет, не умирают, раз они живы. А у вас что, нет бедняков? И разве нет миллионов безработных в Америке, в Германии, в других странах?

Он снова увидел ее, как вчера, у окна клуба с молодым парнем, рабочих, слушавших лекцию, услышал, как играет саксофон, пока в одиночестве брел по улице.

— Что вы можете купить на свой заработок, на эти четыреста рублей?

— Что вы имеете в виду? Покупаю все, что мне нужно.

— Вы это уже говорили. Но я-то теперь знаю цены. Пара туфель, таких, как ваши, стоит триста пятьдесят рублей. Ваше платье стоит по крайней мере триста. Кусок мяса…

— Я не ем мяса.

— И ваш брат тоже не ест?

— Ест, когда обедает в кооперативной столовой.

— А сколько он зарабатывает?

— Тоже четыреста рублей. Члены партии отказываются получать больше.

Он взволновался, вдруг услышав, как дрогнул ее голос, когда она сказала:

— Мы вовсе не чувствуем себя несчастными.

— А если бы вам пришлось стоять в очереди, как этим людям?

— Я бы стояла.

Он искал, что еще сказать. И вдруг задал вопрос, от которого у самого слегка закружилась голова:

— Сознайтесь, вы состоите в ГПУ?

— Я состою в партии.

Консул не предвидел этого нелепого разговора. Он просто хотел сбить с Сониного лица постоянную невозмутимость.

— Сколько вам лет?

— Двадцать, вы это знаете.

— Почему вы пошли с этим человеком?

— А почему мне было не пойти с ним?

— Вы его любите?

— А разве вы любите госпожу?..

Она не назвала имени, но поглядела в сторону спальни.

— Это совсем другое дело.

Адиль бей почувствовал, что смешон, противен, и страдал от этого. Стоя подле Сони, он вдруг чуть было не схватил ее в объятия, не прижал к себе.

Но не посмел. Это было невозможно, и он с ненавистью посмотрел на закрытые» окна дома напротив, на кипящую от зноя улицу, на тусклый кусочек неба за окном, на свой пустой, вымерший кабинет.

Затем, сменив тон, он спросил:

— Вы не надеетесь найти мне прислугу?

— Все ищу.

— Вы же знаете, что не найдете.

— Это очень трудно.

— Потому что я иностранец, верно? А русский человек окажется на плохом счету, если станет работать у иностранцев? Его даже могут заподозрить и вызвать в ГПУ.

Она улыбнулась.

— Посмейте сказать, что это не правда. Все это было совсем не то, что он хотел сказать. Адиль бей готов был заплакать.

— Послушайте, Соня…

— Слушаю.

Неужели она не может ему помочь? Для этого ведь не нужны слова. Может быть, она сейчас уселась на свое место за письменным столом, чтобы избежать опасности?

— Вы меня ненавидите?

— Нет, — сказала она. — С чего бы мне вас ненавидеть?

— Что вы обо мне думаете?

— Думаю, что вам лучше было бы вернуться к себе на родину.

Он задыхался.

— Вы хотите сказать, что я неспособен жить здесь, что на меня плохо влияют все эти ваши организации и тайны, которые они создают вокруг меня? Вы это думаете, я знаю! Но я и в других местах побывал, поверьте. Вы когда-нибудь слыхали о Дарданеллах? Я там провел три года в едва отрытых траншеях, где мы подчас ступали по мертвецам! И там слуг тоже не было, не было даже сгущенки…

Соня с любопытством смотрела на него, сохраняя невозмутимость.

— У меня и сейчас сидит пуля в основании черепа, и ее никогда не смогут извлечь, — продолжал Адиль бей. — А знаете, как я присоединился к Мустафе Кемалю в Малой Азии, во время революции? Мы втроем уселись в шестиметровый каик и несколько недель болтались в Черном море. В разгар зимы!

Ему необходимо было все это рассказать ей.

Соня молчала.

Он стал к окну, чтобы перевести дыхание и успокоить кровь. Когда он обернулся. Соня разбирала сделанные утром записи.

— Соня!

— Да?

— Мне было грустно этой ночью.

— Почему?

— Потому что ваша кровать была пуста. Я не понял…

— Чего вы не поняли?

— Я не понял, почему вы ушли с тем человеком. Сколько их было, тех, с кем вы уходили?

— Не знаю.

— Но с каких пор?..

— Примерно года два.

Он видел ее профиль. В голову лезла всякая всячина: ее четырехсотрублевый заработок, обед из черного хлеба и чая, железная кроватка в комнате брата и золовки, вода, за которой она тоже ходила утром в коридор…

Однако платье на ней было хорошего покроя, а лицо спокойным и решительным. Небо обесцветилось. Знойная испарина накрыла город, густой воздух заполнил легкие.

— Что с вами, Адиль бей?

Он сорвал пристежной воротничок и галстук и с нелепым видом встал посреди кабинета.

— Вам лучше сесть.

Этого-то он как раз и не хотел, оттого что еще не отказался от мысли схватить ее в объятия. Он то подходил к ней, на что-то решаясь, то отходил.

Зазвонил телефон. Соня взяла трубку, потом спокойно протянула ее Адиль бею.

— Нет.., нет… — проворчал он в трубку. — Это невозможно… Я нездоров… Нет, никого не могу видеть… Я вам сказал — нет. Хочу забиться в угол, как больной пес… До свидания…

Это была Неджла.

— Вы действительно чувствуете себя больным? — спокойно спросила Соня.

— Не знаю я ничего.

Ему было жарко, побаливал живот.

— Знаете, что вам следует сделать? Пойти на пляж и выкупаться. А потом не спеша отправиться в Ботанический сад, вы там еще не были, а все иностранцы говорят, что это один из лучших в мире, и до него короткой дорогой меньше шести километров.

— А потом что еще?

— А потом вы устанете и уснете.

— А вы сами ходили?

— Да.

— В одиночку?

— Разумеется.

Отхлестать бы ее по щекам. Ну и совет, пройти двенадцать километров по этому солнцу, чтобы посмотреть Ботанический сад!

— Вы, разумеется, откажетесь пойти со мной?

— Да, буду вынуждена отказаться.

— Потому что вам это скучно?

— Не совсем так.

— В общем-то, опять то же самое! Потому что я иностранец! Вы окажетесь под подозрением! О, я начинаю вас понимать! Я видел женщин, которые из бара уходят с моряками. Но я знаю, что они сотрудничают с ГПУ! Сознайтесь же!

— Почему нет? Иногда им задают вопросы.

— И вам тоже?

— Я этого не говорила.

— Но вы не посмеете утверждать обратное. Сегодня ночью в пятнадцати метрах от меня убили человека. Она с любопытством посмотрела на него.

— На стрелявшем была зеленая фуражка.

— А у вас полиция никогда не стреляет?

— Может быть. Но разница в том, что там окружающие реагируют на это, стараются узнать, что случилось. А вчера никто из тех, кто при этом был, даже шагу не сделал.

— Значит, им это было неинтересно. Однако в ее светлых глазах появилось подобие улыбки, смягчившей обезоруживающую простоту ответа.

— Соня…

— Третий раз вы называете мое имя и ничего не добавляете.

— А вы хотите, чтобы я что-то добавил?

— Нет.

Он тоже улыбнулся. Напряжение чуть ослабло. Ему вдруг показалось, что они не так далеки друг от друга, как раньше.

Послышался стук закрываемых ставень. Это в кооперативе кончился товар, и Адиль бей увидел, что человек сорок пошли прочь с пустыми сумками, как это бывало каждый день.

— Я забыла напомнить вам про белье, — сказала девушка, вставая с места.

В доме напротив открылось окно. Колин вернулся домой первым, и его зеленая фуражка уже висела на вешалке. Он закурил сигарету, отошел вглубь комнаты, распаковал принесенную еду и выложил ее на стол. На окно консульства он не взглянул ни разу.

— Вы его видели нынче утром? — спросил Адиль бей.

— Конечно.

— Он вам ничего не сказал?

— А что он должен был сказать? Кстати о белье, дайте мне, и я отнесу его в прачечную вместе с нашим. Сегодня как раз наш день. Где оно?

Дверь из кабинета в спальню была открыта. Около разобранной постели на полу валялась пижама Адиль бея. Соня ее подобрала.

— В этом шкафу?

— Да… Соня… Я хотел бы спросить вас…

— Опять по поводу этой ночи? Я вас не понимаю. Вы придаете значение тому, что вовсе ничего не значит.

— Я не об этом человеке.

— Тогда о чем же?

— Обо мне… Если бы я попросил вас…

Он говорил, понизив голос, чтобы в доме напротив не услышали. Соня держала в руках груду белья. Вернулась домой г-жа Колина, и они услышали, как звякнули тарелки.

— Скорее, мне пора идти обедать. Это конец. Она уходит. Еще минута — и будет слишком поздно.

— Если я вас попрошу как-нибудь вечером… Она не дала ему договорить.

— Это все не так просто, — вздохнула она, направляясь к двери.

Но она не сказала “нет”. Она не рассердилась, не рассмеялась. Между окнами спальни и первым окном кабинета была глухая стена. Соня догадалась, почему он стоит именно тут, где она должна пройти и где их не увидят из дома напротив, но она не отступила назад!

— Соня!

Он обнял ее, настолько взволнованный, что даже не решился сразу поцеловать. Он держал ее за плечи. Такие худенькие плечи. И не очень упругое тело. Наклонившись к ее шее, потерся щекой, отбросил волосы и у дивился, сочувствовав, что она поддается объятиям.

— Соня…

Он коснулся ее губ. Потом прижал ее губы к своим и чуть было не потерял равновесия, так далеко она откинулась назад. Когда она выпрямилась, он остался неподвижным, растерянным. Белье она по-прежнему держала в руке, странно улыбалась и поправляла другой рукой волосы.

— Зачем вы надушились? — спросила она.

— Это одеколон. Вам не нравится?

— Не знаю. Я вам купила копченую рыбу и брынзу. Она уже не стояла под защитой стены без окон и посмотрела в окно на брата и золовку, начинавших обедать.

— До скорой встречи.

Адиль бей, оставшись один, не чувствовал себя ни счастливым, ни даже веселым. Он открыл принесенные ею покупки, но еда не вызывала аппетита.

Он услышал шаги Сони на улице и стал смотреть в окно.

Колин мазал черный хлеб маслом, пил чай, громко прихлебывая, а жена что-то быстро говорила, — вероятно, рассказывала о своем первом рабочем дне.

Соня вошла к ним в комнату, положила белье в угол, бросила черную шляпку на кровать и села на свое обычное место, спиной к окну.

Должно быть, речь шла об Адиль бее, оттого что Колин несколько раз посматривал на консульство, но лицо его не выражало ни малейшего интереса.

Отчего же смеялась г-жа Колина? Не улыбалась — смеялась! Над чем? Над тем, что произошло в это утро? И что ее муж записывал в блокнот, вместо того чтобы есть?

Вот так сидели они все трое за столом в прохладной комнате, с аппетитом поглощали убогую еду, возле кроватей и умывальника, стоявшего вплотную к книжным полкам. Колин по привычке между бутербродом покуривал сигарету с картонным мундштуком, потом откладывал ее на подоконник.

Неужели Соня не обернется? Адиль бей ждал. В какое-то мгновение он понял, что она сейчас обернется.

И она действительно обернулась, как бы спрашивая:

«Что ж вы не едите?»

Это длилось мгновение, потом брат взглянул в окно, потом золовка опять расхохоталась, и Адиль бей закрыл окно.

Он чувствовал себя униженным. Совсем ничтожным. Недоверчиво взглянул в зеркало и окончательно расстроился из-за болезненного вида.

И тут же написал письмо в Стамбул, заказав невероятное количество брома.