В этот раз - навсегда

Пролог

Остин сдернул футболку с такой силой, что швы жалобно затрещали на его широких плечах, когда он стаскивал ее через голову. Он пятерней расчесал темные волосы, подхватил потертую синюю спортивную сумку, отшвырнул ногой прочь с пути сваленную на полу кучу грязных вещей и направился к двери гостиной.

– Остин, ты не посмеешь уйти вот так. На улице льет дождь, к тому же со снегом. Я отвезу тебя, хоть ты и упрям, как мул, и ненавидишь меня.

Трейси появилась из спальни, прыгая на правой ноге и отчаянно пытаясь всунуть левую в высокую кроссовку. Она успела натянуть топ, но была без лифчика и в расстегнутых джинсах. Остин нахмурился.

– Никогда не пробовала развязывать шнурки, прежде чем надевать кроссовки? – спросил он, медленно, по-техасски растягивая слова. В его раздраженном тоне не было и намека на тепло. – Не можешь даже обуться как следует. Не в состоянии подобрать свои вещи. Твой папаша потратил целое состояние на твое образование, а ты не научилась даже заботиться о себе.

Трейси рывком справилась с кроссовкой и гневно сверкнула глазами:

– Иди, садись в машину и перестань читать мне нотации.

Голос ее был низким и хрипловатым. Остин прекрасно знал, что она на грани яростной вспышки, но ему было все равно. Наружная дверь была открыта, и он, выходя, захлопнул ее с такой силой, что чуть не сломал пружину. Он тяжело протопал к ее ярко-красному «камаро» и с трудом разместил все свои шесть футов роста на пассажирском сиденье.

Она последовала за ним, пробежала сквозь дождь и мокрый снег к машине и уселась за руль.

– Остин, я не понимаю, почему ты разозлился? – Она резким движением повернула ключ зажигания. Стартер издал жуткий визжащий звук, и Остин вздрогнул. Трейси оставила мотор прогреваться и снова заговорила: – Для меня очень важно, чтобы ты поехал со мной домой – всего лишь на три дня – и познакомился с моим отцом. А ты не хочешь. Я начинаю подозревать, что ты просто несерьезно ко мне относишься.

– Не начинай снова. – Остин смотрел в стекло прямо перед собой, отказываясь даже мельком взглянуть на Трейси. – Не начинай. Ты знаешь, что я люблю тебя. Но это не меняет того простого факта, что я должен работать во время каникул. Мой отец не в состоянии открыть мне неограниченный банковский счет, чтобы я мог тратить деньги как вздумается.

Трейси нахмурилась, но он продолжал игнорировать ее.

– Я должен вернуться на фабрику утром в следующий понедельник после Рождества. Мне нужны деньги, Трейс. Ты просто не понимаешь, что это значит – работать, чтобы оплачивать свое обучение. И я не знаю, как тебе это объяснить.

Эту лекцию Трейси слышала уже тысячу раз и не желала выслушивать в тысячу первый. Остин покосился на упрямое выражение ее лица и вздохнул:

– Если тебе до такой степени важно, чтобы я познакомился с твоим отцом, то почему бы не отменить запланированную тобой поездку на лыжах и не провести дома канун Рождества и Рождество? В этом месяце только эти два дня я не должен быть на работе.

– Не может быть!

– Это правда, – настаивал Остин. – Я даже обещал боссу, что выйду в канун Нового года и в сам Новый год тоже. Им нужна помощь, мне – сверхурочные.

Трейси несколько секунд молча кипела, потом заговорила:

– Остин, ты всегда можешь отпроситься на несколько дней. Ты просто не хочешь.

Он снова вздохнул и, посмотрев в окно на моросящий дождь, протер круг на запотевшем стекле. Внезапно Трейси решительно взяла его за подбородок и повернула его лицо к своему, хотя прекрасно знала, что он ненавидит, когда к нему так прикасаются.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! – Ее тон был властным и высокомерным, и Остин заскрежетал зубами от злости, а она продолжала: – Я не виновата, что не должна работать. И папа не может не быть щедрым: я его единственный ребенок. Это не значит, что я…

– Избалована? Да, ты действительно избалована. Ты настолько испорчена, что от тебя прямо-таки исходит дух морального разложения. – Он посмотрел прямо в ее ярко-зеленые глаза, наполнившиеся гневными слезами, потому что ей не удавалось добиться своего. Остин знал, что она ненавидит плакать при нем, но был твердо намерен довести свою речь до конца. Тихим голосом он продолжил: – Тебе всегда все подавали на блюдечке. И ты принимала это как должное. Девушка, выросшая в бедности, поняла бы и меня, и то, что я должен делать, и уважала бы меня за это.

– О, конечно, конечно, – яростно ответила Трейси, не обращая внимания на переполнявшую его горечь. Она включила передачу и подала машину назад так быстро, что ее занесло на мокром асфальте. – Я знаю, что ты на самом деле думаешь. Ты боишься. Ты не хочешь поехать со мной, потому что до смерти боишься встретиться с моим отцом.

Остин предпочел не отвечать.

Он влюбился в Трейси два года назад, в тот день, когда они впервые увиделись. Он заметил ее, когда она сидела одна в библиотеке, завалив письменный стол кипами бумаги и учебников, очевидно, в попытке написать доклад. Рыжие, почти красные, волосы спускались до самой талии, а когда она подняла глаза и взглянула на него, Остин утонул в самых зеленых из всех когда-либо виденных им глазищах.

– Я могу чем-то вам помочь? – спросила Трейси. Он помнил, как энергично ответил тогда:

– Нет, но, может, я смогу помочь вам? Я посещал занятия у доктора Хинсона в прошлом семестре. Какая у вас тема?

Он опустился на виниловое сиденье напротив нее, пока она оглядывала его с ног до головы, удивленная и обрадованная его вниманием. Ей давно хотелось познакомиться с Остином Миллером.

– Я еще не решила. У вас есть какие-нибудь идеи?

У него были. И с того дня они стали неразлучны.

В тот год Трейси посещала летние занятия и жила в небольшой квартире рядом с университетом. Остйн работал все лето неподалеку от своего родного городка Том-Бин, в Техасе. Они виделись так часто, как только могли. Позднее, когда пошел уже второй год их учебы, она попросила его переехать к ней, но его гордость, по размерам не уступавшая самому Техасу, заставила его отказаться. Он не собирался зависеть ни от нее, ни от кого бы то ни было и неоднократно говорил об этом.

Время от времени ее посещало подозрение, что он хочет сохранить свободу как можно дольше, но не желает в этом признаваться. В конце концов, во всем университете не было ни одной девчонки, которая не обращала бы на него внимания. Остин был высоким, с твердым, волевым подбородком и потрясающе красивым. Более красивым, чем мужчина имеет право быть.

Он никогда не хотел ничего другого, кроме как учиться и работать большую часть времени, так что Трейси сама не понимала, почему беспокоится. Им было почти так же приятно' друг с другом, как двум давно женатым старикам, хотя он жил в студенческом общежитии, а она – в своей неряшливой квартирке на другом конце города.

Временами они даже ссорились, как старые супруги. Как сегодня, горестно подумала Трейси. Хотя они не увидятся в ближайшие две недели, сегодня они все же затеяли эту глупую ссору. Остин не бросит работу ради того, чтобы поехать и познакомиться с ее отцом. Она считала, что это нечестно.

Завтра Трейси сядет за руль и отправится в большой, роскошно обставленный отцовский дом в Пурселле, в Оклахоме, и проведет часть зимних каникул с ним и Молли, их домоправительницей. И она не могла заставить Остина понять, что на самом-то деле она завидовала ему и тем шумным, веселым праздникам Рождества, которые он проводил с братьями, сестрами, племянниками, племянницами и прочими многочисленными родственниками в старом, полуразвалившемся доме на ферме в Техасе, где он вырос.

Она резко ударила по тормозам перед башнями-близнецами студенческого общежития. Дождь лил с такой силой, что она чуть не проехала мимо. Трейси въехала в зону разгрузки и попыталась еще раз уговорить Остина.

– Может, ты передумаешь и все же поедешь со мной?

– Нет, – спокойно ответил он. Трейси ненавидела его хладнокровие, особенно когда сама почти кипела. Он не смотрел на нее. – Послушай меня еще раз, Трейс. Внимательно послушай. Я люблю тебя. Моя любовь к тебе глубока, как Ред-Ривер, и, думаю, ты знаешь это. Но прямо сейчас, я считаю, нам лучше всего ненадолго расстаться, остыть и посмотреть, чего каждый из нас хочет от этой жизни. – Ему непросто дались эти слова, и разговор с ней будто выдавливал по капле кровь из его сердца, но Трейси должна это услышать. Когда-нибудь ей придется взрослеть.

– Прекрасно, – ехидно парировала она. – Вперед. Залезай в свой разбитый пикап и отправляйся обратно в Техас, где бедные, правильные девушки дожидаются, когда им позволят позаботиться об их больших суровых мужчинах.

Что-то треснуло и надломилось у Остина внутри, но он не собирался показывать ей, как глубоко ранили его эти слова.

– Может, я так и поступлю, Трейс, – ответил он так тихо, что это заставило Трейси прислушаться к следующим его словам. – А ты можешь отправляться домой в этой большой красной игрушке, которую тебе купил твой папочка, и поискать себе юриста или доктора. Уж он-то сможет позволить себе нанять дюжину служанок подбирать за тобой барахло. Я, черт побери, не собираюсь этого делать, будь уверена. Я сыт тобой по горло.

Остин схватил свою спортивную сумку и вылез, с силой захлопнув дверцу. Он исчез в холле общежития, ни разу не оглянувшись.

Трейси осталась в автомобиле, сидела и слушала, как настойчиво колотит по крыше дождь. В бессильной ярости она била ладонями по рулю, пока они не заболели. Она сняла кольцо, которое он подарил ей, и швырнула на заднее сиденье. С силой обхватив золотой кулон с его инициалами, висевший у нее на шее, она резко дернула его и сломала несколько звеньев дорогой цепочки. Она швырнула и кулон, и цепочку назад через плечо и даже не взглянула, куда они упали.

Остин Нельсон Миллер раздражал ее с самого первого дня, как они встретились. Не обращая внимания на грузовик, развозивший заказы и возмущенно сигналивший из-за того, что она заняла зону разгрузки, она пыталась припомнить, что вообще хорошего видела в Остине.

После того как он представился, ей не понадобилось много времени, чтобы узнать о нем все. Он только что приехал из захудалого городишки с глупым названием, получал небольшую стипендию и в свободное от учебы время работал на двух работах.

Даже тогда он был слишком занят, чтобы обращать на нее внимание, угрюмо подумала Трейси.

Она сделала все, что могла, чтобы заставить его заметить ее еще в первом семестре, и наконец решила, что он или слеп, или гей, или ненавидит рыжих. Она даже подумывала попросить своего парикмахера покрасить ее волосы в более темный цвет, надеясь таким образом добиться внимания Остина. И вдруг неожиданно, как гром с ясного неба, она подняла глаза от книг – и вот он, стоит рядом с ней в студенческом зале.

Трейси тогда сразу поняла, что Остин – единственный нужный ей в жизни мужчина. Она сокрушенно вздохнула и, не помня себя от злости, еще несколько раз ударила по рулю. Почему он всегда должен быть таким чертовски упрямым? Его глупая работа не настолько важна, чтобы он не мог попросить несколько свободных дней. Но он этого не сделает, даже если явится архангел Гавриил с золотой арфой в руках и персонально уверит его, что он не останется по ту сторону райских врат за то, что позволит себе маленькие каникулы. Есть на свете такая бесполезная вещь, как излишняя совестливость. Остину однажды придется это узнать.

Ладно, она позволит ему поболтаться недельку-другую в этом его маленьком городишке, где все всегда делается как положено. Где женщины знают свое место, а за мужчинами всегда остается последнее слово, невзирая ни на что. Она скорее откусит себе язык, чем позвонит с извинениями мистеру Остину Нельсону Миллеру.

Трейси вдавила педаль газа, мотор взревел, и она покинула парковку в очередном приступе ярости, не оцененная никем, поскольку пробило уже два часа ночи и кругом не было ни души. Вернувшись наконец домой, она с трудом закрыла наружную дверь: пружины все же пострадали от сильного удара. Еще одно напоминание об Остине не доставило ей удовольствия. Она, в свою очередь, с такой силой захлопнула внутреннюю деревянную дверь, что задребезжали окна, пробралась мимо сваленных в кучу нестиранных вещей – он терпеть этого не мог, – упала в спальне на сбившиеся простыни и уставилась в потолок.

Еще до рассвета Остин забросил свои сумки в открытый кузов пикапа, старого, почти антикварного «шевроле» с достаточным количеством вмятин, чтобы придать ему ярко выраженную индивидуальность. Мотор тихо загудел, когда он включил зажигание. Он никогда не переживал из-за того, что огромное, как парковая скамья, переднее сиденье пришлось накрыть одеялом, потому что обивка протерлась насквозь. И он не бросил туда первую попавшуюся старую тряпку. Нет, он тщательно прогладил то специально найденное одеяло, которое затем положил на сиденье. Трейси оно, правда, не нравилось, потому что катышки искусственного меха прилипали к ее одежде. Она вообще не часто ездила на его пикапе.

Остин знал, что она предпочитала свой новый красный «камаро». Бросив спортивную сумку на пассажирское сиденье, он уселся за руль, захлопнул покрытую ржавчиной дверь и поехал домой, в Том-Бин.

Еще до полудня того же дня Трейси погрузила на заднее сиденье «камаро» две корзины, доверху наполненные грязным бельем, в багажник – три чемодана, а на сиденье рядом с собой – дамскую сумку, набитую разнообразными вещами, необходимыми в путешествии, включая конфеты и шоколад. Ближайшие несколько недель будут одинокими, но в этот раз она не собиралась извиняться или сожалеть. Она не виновата, что родилась в обеспеченной семье. И она готова была и пыталась делиться с ним всем, что у нее было. Но Остин чертовски горд.

Может, к тому времени, когда начнутся занятия, он поймет, что был не прав, и они снова будут вместе.

Неделю, проведенную на лыжном курорте, лучше было забыть. Она подхватила какой-то желудочный грипп, придавший ее лицу цвет жидкого горохового супчика. Она чувствовала себя так, будто ее переехали бульдозером. А когда подружки кудахтали над ней и пытались развеселить рассказами о том, какие у них фантастические лыжные инструкторы, Трейси становилась еще зеленее… Она прогоняла их, умоляла оставить ее наедине с одеялом, жидким чаем и книжкой, читать которую вовсе не намеревалась. Подруги, надев красивые лыжные костюмы, отправлялись веселиться. Глядя, как они веселой стайкой несутся по горным склонам, Трейси вспомнила, как долго и страстно целовала Остина перед ссорой, и молилась, чтобы он тоже заразился. И, добавляла она с сердечным жаром, пусть он так же мучается рвотой, пока ходит на свою драгоценную работу.

Вернувшись домой в Пурселл и чувствуя себя не менее больной, чем всю предыдущую неделю, она кинулась в спальню, чтобы проверить сообщения на автоответчике своей личной линии. Маленький красный огонек призывно мигал, она нетерпеливо нажала кнопку и затаила дыхание.

Из химчистки сообщали, что ее замшевое пальто готово. И это все.

Трейси с шумом выдохнула. Может, Остин не позвонил, потому что написал? Она бегом бросилась вниз по лестнице и позвала домоправительницу:

– Молли, почта приходила, пока меня не было?

Услышав гулкое эхо, она вспомнила, что этот день и следующий у Молли выходные, а отец сказал, что у него дела в Хьюстоне и он будет в отъезде до среды.

Она перебрала разложенные на серебряном подносе конверты. Счета по ее кредитной карте, адресованные отцу. Трейси отбросила их, не вскрывая. Длинный конверт из офиса многоквартирного комплекса – наверное, счет за аренду ее квартиры на следующие полгода. Ее отец, сделавший состояние на торговле недвижимостью, намеревался обеспечивать ей крышу над головой и предпочитал оплачивать ее таким образом. Она просмотрела приглашения, прислоненные к прихотливой резной позолоченной раме огромного зеркала, висящего над буфетом, и ей захотелось плакать.

От Остина не было ничего.

Комната начала медленно вращаться вокруг нее, и она поскорее села, пока не потеряла сознание. Она низко опустила голову и с шумом глотала воздух. Это сумасшествие! Так не должно продолжаться только потому, что любовь всей ее Жизни не считает необходимым извиниться. Он вернется. Он миллион раз говорил ей, что его любовь глубока, как Ред-Ривер, а такая любовь не кончается из-за глупой ссоры.

Занятия должны были начаться через две недели. Накануне возвращения в университет Трейси наконец уступила настояниям Молли и отправилась к доктору. Она была не в своей тарелке со времени возвращения из той поездки на лыжах. Ничего удивительного, если принять во внимание, как она нервничала из-за молчания Остина. Он никогда не пропадал так надолго. Прошел месяц и два дня, с тех пор как она видела его в последний раз. Ни звонков. Ни писем.

Ничего.

Был ранний вечер, когда она вернулась домой после визита к доктору. Благодарение Господу, Молли уже ушла. И отца тоже не было, он осматривал какую-то коммерческую недвижимость неподалеку от Уичито в Канзасе. Благодарение Господу и за это тоже.

Трейси нужно было время, чтобы подумать, прежде чем позвонить Остину. Может, ей надо вернуться в Дюрант и обсудить все это с ним. Она поднималась по ступенькам медленно, без обычного подпрыгивания на каждом шагу. Вытянула из гардероба чемодан, начала сворачивать модные джинсы и свитера, складывая их как можно аккуратнее.

Тут она заметила мигающий огонек автоответчика. Наверное, звонок от доктора из офиса. Сестра на приеме была новенькой, а Трейси ушла, не сказав ей, что счет следует направить ее отцу. Она нажала кнопку.

– Трейс, это Остин, – произнес такой знакомый голос. – Пожалуйста, позвони мне. Мне надо кое-что сказать тебе. – И это было все. Он казался таким же подавленным, как и она.

Она набрала его номер и стала ждать. Два гудка, три, четыре. Наконец Остин ответил.

– Хэлло, – сказала она.

– Трейс. – Она знала его так хорошо, что услышала боль в его голосе.

– Ты хотел, чтобы я позвонила тебе. – Она не могла скрыть своей радости.

– Да, хотел, – тихо сказал он, затем нерешительно откашлялся. – Я должен сказать тебе и сразу покончить с этим. Я женюсь в пятницу вечером. Я напился…

Он сказал «женюсь»? Или у нее слуховые галлюцинации?

– Что? Ради Бога, о чем ты говоришь?

– О, Трейс! Это трудно объяснить. В ту ночь, когда я вернулся домой – после той нашей адской ссоры, – друзья утешали меня, угощали пивом. С пива все и началось… – Он остановился.

– О'кей. Ты пошел в загул. И что же?

– Ну, я пошел в загул не один.

– Ты был с друзьями.

– Один из них был подругой.

Трейси чуть не швырнула трубку на рычаг. Но заставила себя выслушивать его безумную историю еще несколько крайне болезненных минут.

– Я закончил ночь в постели с Кристал Смит.

– Почему ты мне об этом рассказываешь?

У него был голос провинившегося человека:

– Потому что ты должна знать.

– О'кей. Теперь я знаю, что ты двуличный, лживый, ни на что не годный…

– О-ох…

– Что? Собираешься спорить со мной?

– Нет. Не хочу причинять тебе еще больше боли.

– Ура. Спасибо. Кстати, кто такая Кристал Смит?

Остин сделал маленькую паузу, прежде чем ответить:

– Ты ее не знаешь.

«Вот и прекрасно, – в бешенстве подумала Трейси. – Потому что если когда-нибудь встречусь с ней, выцарапаю ей глаза и скормлю их коршунам. И это случится сразу после того, как я выглажу моим автомобилем твою рубашку. Когда она будет еще на тебе».

– Трейс? Ты здесь?

– Да. Ногти подпиливаю. Так на чем это мы остановились? Ах, да, ты вылез, наконец, из постели некой потаскушки по имени Кристал Смит.

– Не говори так. Как будто я и без этого не чувствую себя виноватым. Я… должен кое-что сказать тебе.

Трейси окаменела: – Что?

– Она беременна. Поэтому я и женюсь на ней. У меня нет выбора. Ты знаешь, как я отношусь к таким вещам. Мой ребенок не должен думать о том, кто же его отец.

Слезы катились по щекам Трейси и капали на блузку, оставляя большие мокрые пятна.

– Я понимаю. – Ей удалось выдавить эти два слова, прежде чем слезы хлынули потоком.

– Это все, что ты можешь сказать? – спросил он.

– Как насчет «прощай»?

– Не позволяй нашим отношениям оборваться вот так, сразу, Трейси!

– Прости. Мое руководство по этике не охватывает подобных ситуаций.

– Я люблю тебя, Трейс. – Эти слова едва пробились сквозь полузадушенный, всхлип.

– Не говори так! Не смей! – Трейси почти визжала.

– Эта девушка носит моего ребенка. Я должен поступить честно.

– Так и сделай, Остин. Действуй, поступай честно.

Трейси мягко положила трубку на рычаг. Она опустила голову на подушку и плакала, пока ее бедное сердце не разбилось на миллион кусочков и зазубренные края не изрезали ее душу.