В глуби веков

НАЧАЛО ДАЛЕКИХ ПУТЕЙ

— Почему он раздарил все свои владения? — с тоской в заплаканных глазах сказала Ланика. — Или сердце говорит ему, что он больше не вернется в Македонию? Все раздарил друзьям — земли свои, города… Ну, все, что у него было!

Олимпиада ответила, не оборачиваясь:

— На что Александру жалкие богатства Македонии, если он возьмет все сокровища мира?

Ланика, кормилица царя, и царица Олимпиада, мать царя, стояли у бойницы дворцовой башни и глядели, как уходило из Пеллы македонское войско. Оно уже вышло из городских ворот и теперь двигалось по широкой равнине, окружающей Пеллу. И женщины видели, как далеко, во главе конницы, светятся два белых пера на шлеме полководца.

— Хорошо, что нашлись люди с совестью, отказались взять последнее у своего царя, — продолжала Ланика. — «А что же ты себе оставляешь, царь?» А царь ответил так гордо, так красиво: «А себе я оставляю надежды!» Тут, видно, друзьям стало совестно. «Ну, и мы, твои соратники, возьмем долю в твоих надеждах!» И начали отказываться от его даров. Гефестион отказался, Неарх, Эригий… Но куда больше было просящих и получающих!

— Пусть просят и пусть получают, — холодно возразила Олимпиада, — верность друзей стóит того, чтобы подкрепить ее золотом. Александр это понимает.

Олимпиада немало лет прожила со своим мужем, царем Филиппом, который считал, что ни один вражеский город не устоит, если в его ворота войдет осел, груженный золотом. И в бескорыстную дружбу она тоже не верила.

Войско удалялось быстро, исчезая в желтом тумане пыли.

Вот уже конница вступила в горный проход. Скрылась и пехота. И обозы утянулись за холмы. Вот уже и нет никого. Нет никого. Только пыль медленно оседает вдали.

Ланика опустила голову, закрывшись покрывалом.

Олимпиада, с побледневшим лицом, крепко сжав губы, медленно сошла вниз.

Во дворце, в небольшом мегароне царицы, ее ждали знатные македонянки, жены ушедших с Александром полководцев, сестры и матери его молодых этеров — друзей. Олимпиада — царица, но ведь и она — мать, сын которой отправился в далекий и опасный поход. И только богам известно, кто вернется из этого похода!

Олимпиада остановилась перед ними. Черные глаза ее были усталыми и надменными. — Я вижу печаль на ваших лицах. Почему? Царь македонский повел македонян на великие подвиги, он повел их за славой, за богатством, за новыми землями. Царь Александр, а с ним и Македония станут властвовать над всей Элладой и над всеми эллинскими городами в Азии! Он выполнит то, что не успел сделать царь Филипп. Может, это вас и печалит?

Лишь одна старая женщина из рода линкестийцев, македонской знати, рода гордого и строптивого, осмелилась ответить Олимпиаде:

— Война — не пир и не праздник. А дети наши — смертны.

— Смертны? — Олимпиада еле взглянула на нее. — Смертно тело. Но слава бессмертна. Не о гибели наших детей нужно думать, а об их славе. Пусть плачут те, чьи дети гибнут бесславно!

Движением руки Олимпиада приказала им удалиться.

— Счастье тем, кто может думать о славе, — прошептала линкестийка, метнув на Олимпиаду взгляд, полный ненависти, — а что делать мне, чьи сыновья погублены злодейски и бесславно?

Двое сыновей ее казнены в тот день, когда был убит царь Филипп: их обвинили в заговоре. Третий еще жив — Александр-Линкестиец в армии царя, в коннице царских этеров. Сколько осталось жить ее последнему сыну? Царь Александр, сын Филиппа, простил его. Может быть, за то, что тот прибежал и первым назвал Александра царем македонским. Может быть, поверил его слезам и клятвам в верности. Но разве простит когда-нибудь Олимпиада и разве поверит когда-нибудь, что Линкестиец станет искренним другом ее сыну, сыну Филиппа?

Линкестийка прижала руку к сердцу, которое сильно болело в эту минуту, и пошла, склонив голову, из царских покоев. Другом сына Филиппа? Да тогда она сама проклянет своего сына и призовет гнев богов на его голову, если он станет другом сыну Филиппа, другом царю, ради которого казнили его братьев, ее двоих сыновей. Ведь линкестийцы считали, что они тоже имели право на македонский престол!

Женщины тихо ушли из царского дворца. Большой двор, вымощенный плитами, опустел. На алтаре в углу двора, где сегодня приносили жертву, дотлевали подернутые голубым пеплом угли. Только стража стояла, как всегда, на стенах крепости. Да из большого царского мегарона, что на мужской половине, глухо доносились молодые голоса знатных юношей, оставленных царем для охраны дворца. Этого потребовала Олимпиада — она боялась.

Она боялась линкестийцев, оставшихся в живых после жестокой расправы. Она знала, что в их горных замках Верхней Македонии затаились месть и ненависть.

Она боялась родственников полководца Аттала, которого убили, опасаясь, что он помешает провозгласить Александра царем. Боялась и родственников Клеопатры, на которой незадолго до смерти женился царь Филипп, отстранив Олимпиаду. Олимпиада, ненавидевшая Клеопатру, принудила ее покончить с собой.

Тени погибших не тревожили Олимпиаду. Ее тревожило, что еще много врагов осталось в живых. Она шла сейчас из зала в зал, из комнаты в комнату — трудно было сидеть в гинекее. Трудно и заниматься повседневными делами хозяйки, госпожи большого богатого дома, где много слуг, рабов и старых родственников… Пусть все идет как идет. Ланика присмотрит за порядком во дворце. А ей, Олимпиаде, надо навести порядок в своих мыслях и чувствах. Трудно провожать на войну сына. Не впервые она провожает его — и все-таки каждый раз трудно.

«Ну, ну, — ободряла она себя, — он — потомок эпирских и македонских царей, потомок Геракла и Ахиллеса. Пусть идет, пусть побеждает. Разве даром у нас на крыше сидели два орла, когда он родился?.. Все понимаю, все понимаю, — спорила она сама с собой, — и все-таки трудно, трудно».

Послышались тихие шаги. У входа стояла Ланика.

— Войди.

Олимпиада только Ланику могла выносить сейчас, только ее доброе присутствие помогало пережить эти тяжелые часы. К тому же можно было и позлословить и пожаловаться — Ланика никому не выдаст ее.

— Зачем он оставил правителем Македонии Антипатра? Я бы и сама справилась с делами. Не проходит дня, когда бы этот старый грубиян не дал мне почувствовать свое недоброжелательство. Еще бы! Он был бы рад возвести на царство своего зятя Александра-Линкестийца, которого мой сын помиловал. И напрасно помиловал!

— Но Антипатр, когда спорили из-за царства, отстаивал Александра, сына Филиппа, а не Линкестийца, — мягко возразила Ланика. — Если бы не Антипатр и не старик Парменион, еще неизвестно, чем бы окончилась смута, которая была тогда.

— А я? Я, по-твоему, сидела и молчала?

Ланика затаила горькую усмешку. Нет, ее госпожа не сидела бездеятельно и не молчала. Много людей умерло тогда именно потому, что она не молчала, а требовала их смерти.

— Теперь будут говорить, — продолжала Олимпиада, — что Антипатр да еще Парменион сделали царем Александра. Но они отстаивали его только потому, что Александр — законный наследник. Кому же это было не ясно? Кстати, и я Пармениону не очень-то доверяла бы. Такое огромное войско у него в руках!

— Он позволил убить Аттала, госпожа, — напомнила Ланика, — а ведь Аттал был его зятем.

— Как ты спокойна! — закричала Олимпиада. — Конечно, ведь Александр тебе не сын. Если бы он был твоим сыном…

— Я бы каждую минуту благодарила богов, что у меня такой сын. Я боялась бы только одного — как бы Гера не позавидовала мне!

НА ЗЕМЛЕ ИЛИОНА

Когда-то у Афаманта, Эолова сына[*], рассказывает легенда, была жена, нежная Нефела — Облако. У них были дети: мальчик Фрикс — Дождик и девочка Гелла — Солнечный свет.

Нефела умерла, ушла в мир богов. А вторая жена Афаманта, мрачная финикиянка Ино, невзлюбила детей. Она мучила их, истязала и все придумывала: как бы избавиться от них?

Однажды случилось так, что боги разгневались на людей и наслали на землю долгую страшную засуху.

И вот Ино, чтобы умилостивить богов, решила принести им в жертву мальчика Фрикса.

Но мать спасла Фрикса. Нефела явилась к детям и привела с собой златорунного барана. Она посадила детей на этого барана, и баран умчал их от злой мачехи. Он скакал по лесам и долинам, через горы и ущелья. Прибежав к морю, он бросился в воду и поплыл. Фрикс крепко держался за его изогнутые рога, а Гелла в страхе хваталась за брата.

Эгейское море они переплыли. А в проливе поднялись высокие бурные волны. Гелла испугалась, руки ее разжались, она свалилась с золотого барана и утонула. И только имя ее осталось, дав название проливу — Геллеспонт, путь Геллы.

На берегу Геллеспонта царь македонский Александр ныне ставил алтари и приносил жертвы богам, готовясь переправиться через пролив на азиатскую землю. Настал день, которого Александр ждал с тех самых пор, как начал понимать, что такое завоевание, победы, слава. Рассказов об этом он наслушался с самого раннего детства в обширном, всегда многолюдном и шумном мегароне своего отца, воинственного царя Филиппа. Еще мальчишкой, услышав о новом завоевании царя, он восклицал с искренней досадой:

— Клянусь Зевсом! Отец завоюет всё, и мне не удастся свершить ничего великого!

А великое в его понятии заключалось только в одном — в военных победах.

Отец Александра, царь Филипп, подготовил этот поход в персидские земли. Персия владела огромными пространствами азиатских земель: она раскинулась от берегов Геллеспонта и Срединного моря[*] до самых Индийских гор. В Египте и Вавилоне сидели персидские наместники — сатрапы, управляя именем персидского царя…

А в Македонии, маленькой стране среди гор, издавна поселились бедность и нищета. Эллинские города-государства постоянно вынуждены покупать хлеб, который привозят к ним из чужих стран, — у себя, на камнях, хлеба не вырастишь.

Свои дерзкие замыслы — перейти Геллеспонт и захватить побережье — царь Филипп начал выполнять с присущей ему неукротимой энергией. Он добился главного командования над объединенными войсками — македонским войском и войском эллинских городов-государств. Он убедил эллинов, что идет освободить эллинские колонии, поселившиеся на приморском берегу, от персидской зависимости и наказать персов за то, что они когда-то вторглись в Элладу и разорили эллинские святыни.

Тайные мысли Филиппа были иными. Он захватит азиатский берег, прогонит персов из эллинских колоний и будет царствовать до конца своей жизни и над Македонией, и над Элладой, и над ее колониями…

Но мир обширен, а жизнь человеческая коротка. И особенно коротка, когда обрывается так трагически, так внезапно, как оборвалась она у царя Филиппа. Кинжал убийцы настиг его на самом пороге свершения его замыслов. Уже и войска были готовы, и авангард во главе с полководцами Атталом и Парменионом, перебравшись через Геллеспонт, стоял на азиатском берегу…

А Филипп остался под высоким могильным холмом в старом городе Эгах, где уже многие годы хоронили македонских царей.

Теперь завоевывать Азию идет Александр, сын Филиппа.

Войско через Геллеспонт переправлял старый, опытный полководец Парменион, верный соратник царя Филиппа. Суда шли немного наискось, сопротивляясь течению, — черные многовесельные военные корабли, всевозможные торговые суда, захваченные для переправы войска, плоскодонные лодки… Будто стая больших медленных птиц переплывала Геллеспонт по направлению к Абидосу. Парменион предусмотрительно удержал за собой этот прибрежный город, когда уходил из Азии, узнав о смерти Филиппа. И теперь сильный македонский гарнизон стоит в Абидосе, обеспечивая войсками Александра безопасную переправу.

Царская триера шла впереди. Александр сам стоял у руля. Он был в полном боевом снаряжении — в доспехах, в шлеме, в бронзовых поножах, надежно защищающих ноги. Рядом, прислоненное к борту, светилось синим блеском железное жало его тяжелого копья.

Этеры царя стояли за его спиной. Многие были его сверстниками, друзьями детства — Гефестион, Лаомедонт, брат его Эригий, Гарпал, критянин Неарх, Филота, сын Пармениона, и второй сын Пармениона — Никанор, и третий сын Пармениона, юный Гектор, который следовал за царем в числе его личной свиты.

Здесь же, на царском корабле, были и его телохранители — Леоннат, Лисимах, Фердикка, Птолемей, сын Лага… Были и многие старые военачальники царя Филиппа, уже не раз ходившие в сражение вместе с молодым царем. И среди них брат Ланики — Клит, по прозванию Черный. Он был старше царя, он знал Александра еще совсем мальчиком, когда тот впервые пришел в отцовский мегарон. А для старших младшие навсегда остаются маленькими, требующими защиты, разумного совета, а порой и поучения. Кто же, как не Клит, брат царской кормилицы, возьмет на себя такую смелость указать царю на его ошибки, если они случатся? Кто же, как не Клит, обязан хотя бы и ценой собственной жизни защищать царя, если понадобится? Готовый ко всем грядущим опасностям и трудным испытаниям, Черный Клит сейчас не думал о них — походы не бывают легкими.

В свите царя было много знатных и образованных людей Эллады — писатели, философы, ученые. Здесь был историк Аристобул, призванный описывать сражения и победы македонского царя, — Александр, одержимый честолюбием, очень заботился о том, чтобы оставить память о себе и своих делах. Здесь был Евмен, эллин из Кардии, преданный царскому дому человек, которого Александр сделал начальником своей походной канцелярии и поручил ему вести подробный дневник похода. Когда-то Филипп, будучи в Кардии, увидел Евмена на стадионе, заметил его красоту, необыкновенную силу и ловкость в состязаниях. Евмен был сыном простолюдина, флейтиста, который зарабатывал на жизнь, играя на флейте на похоронах. Но Евмен был грамотен, умел читать и считать, знал «Илиаду» и «Одиссею». И Филипп, не раздумывая, увез его к себе в Пеллу. Евмен верно служил царю Филиппу, а теперь так же верно нес свою службу у царя Александра. Поэты, актеры, певцы, музыканты следовали за царем. Александр, воспитанный Аристотелем, любил и музыку, и поэзию, и хороших певцов. В личных вещах царя хранились свитки известных трагедий и ученых трактатов. И среди них ценимая им, как драгоценность, «Илиада» Гомера.

Тут же, среди блестящей толпы царских друзей, вельмож царской свиты, стоял молчаливый Александр-Линкестиец — всегда при царе, всегда около царя, всегда под внимательным, наблюдающим взглядом царя. Это было тяжело, как рабство, как плен. Но что же делать ему, человеку, братья которого казнены на могиле Филиппа, обвиненные в его убийстве?

Смутно зеленеющий берег Азии медленно приближался, волнуя неизвестностью. За бортом плескалась беспокойная сверкающая вода. И чем ближе подступал этот берег, тем задумчивее становились военачальники царя. Они идут со своим очень небольшим войском воевать с персами. Что такое их тридцать две тысячи пеших и пять тысяч конных воинов по сравнению с неисчислимыми полчищами персидского царя? Когда Ксеркс в былые времена проходил через Македонию, его войска выпивали досуха целые реки!

Словно угадывая, о чем думают его этеры, Александр, желая ободрить их, сказал:

— Удивляюсь персам. Посмотрите, друзья, как глупо они распорядились. Оставили пролив незащищенным и позволили нам переправиться без всяких препятствий!

— Полководец Парменион знал, что делал, когда ставил гарнизон в Абидосе, — негромко возразил Филота, сын Пармениона.

Александр услышал его.

— Полководец Парменион поступил правильно. Однако персы должны были защищать свой берег. Ведь у них четыреста боевых кораблей! Что бы им стоило загородить нам путь?

Критянин Неарх, родившийся в семье моряков и корабельщиков, любил корабли и знал в них толк.

— Четыреста! — вздохнул он. — Финикийских! А у нас всего сто шестьдесят.

— И даже не финикийских, — добавил Александр.

— В казне, кажется, тоже не густо, — проворчал Черный Клит, — я слышал, всего семьдесят талантов[*].

— Именно так, — уточнил Александр, — и кроме того, тысяча триста талантов долгу.

Филота задумчиво поглядел на него.

— И ты, царь, все-таки думаешь победить?

Этот вопрос удивил Александра.

— Мы идем не за поражениями, — ответил он, — иначе, клянусь Зевсом, зачем нам было бы переходить Геллеспонт?

— Кто был с Александром при Херонее, тот не должен спрашивать, победим ли мы, — сказал Гефестион, гневно взглянув на Филоту.

Филота выдержал его взгляд и с пренебрежением отвернулся, успев заметить, как Гефестион покраснел от обиды. Ага, понял-таки, что сын Пармениона не собирается трепетать перед ним.

Филота чувствовал, что Гефестион враждебен ему. За что? За то, что отец Филоты Парменион оказал Александру такую услугу, о которой Александр не имеет права забыть? Ведь Парменион, когда умер Филипп и вокруг царского престола шла кровавая борьба, именно Парменион помогал Александру захватить царскую власть. Или за то, что Александр доверил Филоте конницу? Но Филота доказал в свое время — хотя бы в Фивах! — свою верность Александру и стойкость на полях битвы. Он заслужил и свой чин, и свою власть, и свои почести. Неплохо было бы самому Гефестиону так же потрудиться, чтобы заслужить ту безоглядную любовь, которой Александр награждает его!

— Я не думаю о поражениях, — спокойно, собрав всю свою выдержку, сказал Филота, — просто я слышал, что военачальники встревожены, боятся потерять армию.

— Пусть не тревожатся, — ответил Александр, по-прежнему уверенный и невозмутимый, — армией командую я. А я ее не потеряю.

На середине пролива Александр остановил свой корабль. Остановилась и вся флотилия, шедшая вслед за царской триерой. И здесь, посреди залива, царь принес жертву богу морей Посейдону. Жрец Аристандр, который и прежде сопровождал царя в походах, все приготовил для торжественной церемонии. Он вышел на палубу в белой одежде, в зеленом венке на седеющих кудрях, произнес положенные молитвы. На палубу вывели молодого быка с гирляндами цветов на золоченых рогах. Бык, чуя недоброе, ревел и упирался, выкатив огромные глаза.

Александр, зная, что сейчас на него глядят со всех кораблей, помолился богам и одним ударом кинжала свалил быка. Потом принял из рук Аристандра золотую чашу с вином. Медленно, высоко подняв чашу, он наклонил ее и вылил вино в синюю воду пролива — совершил возлияние богу Посейдону. И, когда последняя янтарная капля сорвалась с золотого края, бросил в воду и чашу.

Теперь можно было спокойно продолжать свой путь. Царская триера, всплеснув веслами, понеслась к берегу, флотилия тронулась следом. Войско видело, как приносил жертву богам их царь и полководец. Это успокаивало, давало уверенность, что боги позволят им благополучно достигнуть земли и высадиться на берег. У Посейдона опасный характер. Когда-то в этом самом месте персидский царь Ксеркс пытался построить мост. И построил. Положено было много трудов, мучений и человеческих жизней на эту постройку. А когда мост был готов, Посейдон вызвал бурю и в одно мгновение разметал его.

Берег надвигался. Мягко рисовалась на светлом небе горная цепь Иды с ее извилистой линией вершин и склонов. Эта гряда гор стояла над равниной древнего Илиона, где когда-то поднимала свои могучие стены богатая Троя. Глаза Александра влажно светились от волнения — он приближался к священной земле Троады. Здесь, на этой равнине, сражались ахейцы[*], здесь разил врага Ахиллес, сын Пелея, его предок, предок его матери, происходившей из рода богов.

Эти строки Гомера Александр знал с детства и теперь, волнуясь, тихо повторял их. Древние легенды для него не были легендами. Об этом в его раннем детстве пела и рассказывала Александру мать…

Триера быстро шла под мерные всплески весел. На берегу, среди свежей весенней зелени, понемногу начали проступать красные и желтые черепичные крыши города. Абидос стоял на скалистом выступе, который далеко выдавался в море. Город словно вышел встречать идущий к нему флот.

В Абидосе их ждали. Ждали македонские воины оставленного здесь гарнизона. Ждали и жители Абидоса. Город, основанный милетянами, вынужден был платить дань персам. Македоняне прогнали персов из Абидоса. И теперь, встречая Александра, город шумел ликованьем. На берегу собралась нарядная толпа. Старейшины города стояли с золотыми венками в руках, чтобы почтить высшей почестью Эллады македонского царя.

Александр направил триеру немного западнее Абидоса, туда, где, по преданию, Агамемнон вытащил на песок свой черный корабль. И как только изогнутый нос триеры зарылся в белой пене прибоя, Александр схватил свое копье и с силой метнул на берег. Копье вонзилось в землю и стояло, дрожа древком.

— Боги вручают мне Азию! — крикнул Александр. И первым соскочил на азиатский берег.

Азия!

МЕМНОН

Персидское войско стояло на самых дальних отрогах Иды, в восьмидесяти стадиях[*] от моря, у города Зелеи. В большом шатре, раскинутом на берегу гремящей горной реки, полководцы персидского царя Дария Третьего Кодоманна держали военный совет. Сам царь оставался в Вавилоне, своей столице. Зачем ему тревожиться из-за ничтожной кучки македонян, приведенных сюда дерзким мальчишкой, сыном Филиппа? Опасен был Филипп, но персидский царь часто побеждал его без войны, без боев. Ведь, кроме мечей и копий, есть еще одно оружие — подкуп.

Персидские полководцы возлежали на пушистых коврах, опираясь на шелковые подушки. В шатре собрались очень важные люди: сын царя Дария — Арбупал, зять царя Дария — Мифридат, военачальники царя Дария — Нифат, Петин, Реомифр… Был здесь и каппадокийский сатрап[*] царя Дария — Мифробузан, и угрюмый Арсам — сатрап Киликии, и надменный Арсит — правитель Фригии у Геллеспонта, и Спифридат — сатрап Ионии и Лидии, и брат Спифридата — полководец Ресак… Было здесь и еще много полководцев персидского войска, все знатные, богатые люди, уверенные в собственной власти, привыкшие к безопасности в своей огромной стране.

Немного в стороне сидел, нахмурив грозные брови, начальник наемных войск Мемнон, эллин из города Родоса. Он изредка скользил презрительным взглядом по самодовольным лицам персидских вельмож и тут же опускал глаза. Он был уже не молод, седина искрилась в его округлой кудрявой бороде. Слушая речи полководцев, он все больше хмурился, и морщины все резче проступали между тяжелыми черными бровями. О чем они говорят?

— Александр переправился через Геллеспонт, — сказал щеголеватый и нервный Мифридат, зять Дария. — Что предпримем? Жду вашего совета.

— Ну, переправился, — лениво отозвался толстый Мифробузан, — прогоним обратно, и все.

— Можно только удивляться, что он посмел с такой смехотворно малой армией явиться на нашу землю! — сказал сухопарый, с хищным носом и жидкой крашеной бородой лидийский сатрап Спифридат.

— Да, да, — подхватил его брат, полководец Ресак, — смешно!

Флегматичный Нифат пожал широкими плечами, отчего золотая волна прошла по его расшитой шелковой одежде.

— Глупец мальчишка.

— Так что же будем делать? — нетерпеливо повторил Мифридат.

Раздалось сразу несколько голосов:

— Двинуться навстречу и разбить!

— Прогнать обратно за Геллеспонт, и все…

— Или утопить в Геллеспонте.

— Не надо было пускать его на азиатский берег! — хмуро сказал Мемнон.

— А что потеряно? — презрительно возразил Арсит, фригийский сатрап. — Не так трудно избавиться от него.

— И не так легко, как вам кажется, — ответил Мемнон. — Этот мальчишка положил под Херонеей непобедимый «священный отряд» фивян. А потом и Фивы сровнял с землей.

— Велика сила — Фивы! — сердито сказал хмурый Арсам. — Ты что же думаешь, что он так же положит и наше войско, которое даже и сосчитать невозможно?

— Надо было поставить у берега корабли, — продолжал Мемнон, — надо было преградить ему путь в Азию.

Но зять Дария — Мифридат, сверкнув красивыми злыми глазами, перебил Мемнона:

— Ставить корабли, загораживать берег… Ради чего? Ради кого? Ради какого-то ничтожного царька из ничтожной страны. Пусть идет. Мы встретим его и погоним обратно. Зачем нам воровать победу? Мы возьмем ее с блеском и славой. При первом же сражении мы убьем Александра. На этом война и кончится.

— Так! Именно так! — отозвались полководцы.

— Именно так! — выкрикнул и юный Арбупал, сын Дария.

Это была его первая война. Он ждал сражения с веселым нетерпением. Он уже видел, как скачет на коне навстречу Александру, а потом гонится за ним, а потом настигает и убивает дерзкого пришельца!..

— Пусть идет!

Мемнон с досадой покачал головой. Они ничего не понимают. Они, как слепые, не видят, что бессчетная персидская армия давно уже не так сплочена и не так воинственна, как была когда-то при царе Кире и даже еще при Ксерксе; что завоеванные персами государства совсем не стремятся защищать власть персидского царя, а, наоборот, стремятся эту власть сбросить…

Персидские правители не сумели объединить покоренные ими народы ни общим языком, ни общей культурой, ни общими интересами. Они знают только одно — облагать их налогами и всевозможными повинностями. Этим тупым правителям безразлично то, что народ их ненавидит, что народ изнемогает под тяжестью их жестокой власти. Они не понимают, что этот народ предаст их при первой же возможности. Что эллинские города, расположенные на азиатском берегу, будут с радостью встречать Македонянина, чтобы освободиться от персидской зависимости, как от тяжкого ярма… Молодой Александр не так опрометчив, как это кажется. Пустившись завоевывать Азию, он все учел: и разрозненность народов Персидского государства, и медлительность полководцев, и бездеятельность царя…

Мемнон встал.

— Позвольте мне дать вам совет, — сказал он, — я знаю македонян…

— Еще бы! — ехидно усмехнулся Арсам. — Ты ведь когда-то гостил в Пелле у Филиппа!

— Я знаю их войско, — твердо продолжал Мемнон, кинув на Арсама холодный взгляд, — и не только в Пелле я видел македонские фаланги. Не так давно мне пришлось сразиться с авангардом македонян, с их полководцем Парменионом. Как вам известно, я оттеснил его к Геллеспонту, однако спихнуть македонян в Геллеспонт мне так и не удалось. Если бы вы тогда были поворотливей и пришли бы ко мне на помощь, мы бы овладели всем побережьем. Но вы медлительны, а македоняне действуют быстро. Битва с Александром будет трудной.

— Да он же мальчишка и глупец, — тупо повторил Нифат.

— Но с этим мальчишкой пришли старые полководцы Филиппа, — продолжал Мемнон, — а они умеют воевать, они не знают страха, а в битву их посылает жестокая необходимость — им не хватает свободных земель. И ради того, чтобы захватить эти земли, они будут биться, не щадя сил. Сражение с ними обойдется нам дорого, и еще неизвестно, достанется ли нам победа.

Презрительные усмешки, сердитые восклицания: «Достанется ли нам победа? А кому же она достанется?».

— Ты, кажется, хотел дать нам совет? — прищурясь, напомнил Мифридат.

— Да. И совет мой такой, — ответил Мемнон, — не вступать в сражение с Александром: нам тут нечего ждать победы. Если они проиграют — неудачное нападение, вот и вся их потеря. А если мы проиграем — мы потеряем страну.

— О! Что он говорит?!

— Так он же эллин!

— Пехота македонян сильнее персидской, — не смущаясь злых выкриков, продолжал Мемнон, — и они вдвое опасны, потому что идут в битву под начальством своего царя. А в персидском войске царь отсутствует.

— Еще что! Он хочет, чтобы сам великий царь Дарий беспокоился из-за какого-то жалкого отряда македонян!

— Мемнон не уважает великого царя Дария!

— Единственный выход — это избегать сражения, — холодно и твердо продолжал Мемнон. — Надо отходить в глубь страны и, уходя, оставлять за собой пустыню — вытаптывать конницей посевы, увозить хлеб, угонять скот, сжигать селения и города… Тогда Александр сам уйдет отсюда — ему нечем будет кормить войско.

Взрыв негодующих голосов заставил Мемнона замолчать.

— Уничтожать все? — в ярости набросился на него Арсит, правитель Фригии. — Вытаптывать посевы? Сжигать города? Да я первый не позволю, чтобы в моей сатрапии вытоптали хоть одну ниву, и никогда не допущу, чтобы у меня во Фригии сгорел хоть один дом!

Полководцы единодушно встали на сторону Арсита. Мемнон — эллин, можно ли ему доверять? Он просто хочет затянуть войну, чтобы как можно дольше получать от царя Дария почести и награды: он же наемник!

Нет, персидские военачальники достаточно проницательны. Они не примут совета Мемнона.

Они поступят так, как и пристало полководцам великой державы: дадут бой и сразу покончат с Александром. Именно так они и сделают!

Мемнон ушел рассерженный. Да, он лишь наемник. Он не имеет права приказывать, он только может выполнять приказы тех, кто платит ему деньги, — приказы военачальников великого персидского царя, который так же ничего не смыслит в военных делах, как и его стратеги.

«Пусть идет!» — саркастически усмехнулся Мемнон, покачивая головой. — Эх, тупые ваши мозги! Он-то идет, и придет прежде, чем вы соберетесь его встретить».

Ворча и бранясь себе в бороду, Мемнон угрюмо, тяжелым шагом прошел вдоль костров своего лагеря. Исподлобья кидал он взгляды на стрелков и гоплитов, нищих, лишенных родины людей, у которых нет ничего — ни земли, ни пристанища, ни крыши над головой. Даже семьи свои, жен и детей, они возят за собой в обозах. Все их богатство — меч, да копье, да неверная судьба воина, каждый день рискующего жизнью.

И не за родину рискуют жизнью, не за родную землю, а за плату наемника, жалкую плату. Дерутся, с кем прикажут, зачастую с людьми своего же племени… Впрочем, кто из них помнит свое племя? И разве он сам, Мемнон, не такой же наемник, как все они?

Мемнон резко поднял голову, синие глаза его блеснули. Нет, не такой же. Теперь-то не такой же, когда Македонянин захватил высшую власть в Элладе. Хотя Мемнон, начальник отряда наемников, уже давно скитается по разным странам со своим буйным и отважным войском, он все-таки — эллин.

Ах, если бы персы дали ему командовать персидским войском, он бы знал, как справиться с Македонянином! Но разве персидские правители — сатрапы — поступятся своей вельможной спесью и разве поверят, разве поймут, что ему, эллину, цари Македонии еще ненавистней, чем им, персам!

План Мемнона на военном совете не принят. Значит, надо готовиться к сражению, чтобы «сразу убить Александра и на этом закончить войну».

Вернувшись в свой шатер, он велел позвать сыновей. Юноши явились тотчас, один за другим, оба в длинных персидских одеждах, стройные, с широким разворотом плеч. И совсем юные, как птенцы, которые только что вылетели из гнезда, но которым кажется, что они совсем уже взрослые птицы, что они все могут и что весь мир создан именно для них. Они молча стояли перед отцом и ждали, что он им скажет.

Мемнон, задумавшись, глядел на них. Что принесет им завтрашний день? Это его дети, дети любимой жены, кроткой и прекрасной Барсины, которая сейчас ждала его в Зелее. Такие же темные, затененные длинными ресницами глаза, такие же продолговатые, с нежным овалом лица… Знает ли Барсина, что завтра он поведет ее детей в тяжелый, очень тяжелый бой? Знает. Она всегда все знает — такое чуткое у нее сердце.

Мемнон неслышно вздохнул.

— Завтра наденьте полное снаряжение, — сказал он. — Обязательно.

— Отец, — старший, ему не было и семнадцати, выступил вперед, — да нам и воевать-то не придется. Македоняне убегут, как только увидят нашу армию!

— В доспехах тяжело будет догонять их! — улыбнулся младший.

— Делайте, как я приказал, — сурово ответил отец. — Воевать нам придется. Уж об этом-то Александр позаботится. А догонять? До сих пор во всех сражениях в Элладе догонял только он.

Сыновья вспыхнули, схватились за мечи.

— Уж не думаешь ли ты, что мы способны бежать с поля битвы?

— Нет, не думаю. Но приказываю: наденьте доспехи и будьте готовы встретить опасного врага. Очень опасного. Идите!

Юноши переглянулись, поклонились отцу и вышли. Полы шатра закрылись за ними.

— Старею, — проворчал Мемнон, — предчувствия, тоска… — И, закрыв глаза, мысленно попросил Барсину: «Помолись за нас, Барсина! Молитвы жен и матерей доходят до всех богов!»

ГРАНИК

Река Граник, которой было суждено остаться навсегда в человеческой памяти, невелика. Зарождаясь в вершинах горы Иды, она с игрой, с шумом и блеском сбегает в узкую прибрежную долину. Здесь она становится спокойнее, глубже, не торопясь пересекает побережье и впадает в синие воды Пропонтиды[*].

За Граником начиналось ущелье, горный проход, ворота в царство Дария. К этим воротам и вел скорым маршем свое войско Александр.

Александр торопился, стремясь перейти Граник, пока персы не догадались закрыть проход. Он ехал во главе конного отряда этеров, своих телохранителей — знатных македонян, которые всегда дрались в бою рядом с ним. Конница этеров шла под командой Филоты, сына Пармениона.

Следом двигалось войско. Мчались отряды всадников — конницы македонская и фессалийская. Всадники были в шлемах, в панцирях, с копьями, с мечами при бедре. Ровным шагом шли пешие тяжеловооруженные войска — педзэтеры. Это почетное название царь Филипп дал своим македонским фалангам; лес длинных копий — сарисс — покачивался над их шлемами, под их тяжкой поступью гудела земля. Шли гипасписты — более легкая пехота и более подвижная, чем фаланги, связующее звено в бою между нападающей конницей и фалангой. Гипасписты шли под командой молодого Никанора, сына Пармениона, брата Филоты. Быстро двигалась легковооруженная пехота, которая в сражениях со стрелами и дротиками пробивается вперед, налетает с флангов, забегает в тыл врага. Стройно шагали пельтасты — «прикрывающие щитом» — в жестких холщовых панцирях, пропитанных солью. Такой панцирь не брал даже топор.

Отдельно со своим командиром шли союзные эллинские отряды от всех эллинских государств. Не было здесь только спартанцев. Спарта не признавала ничьего командования, не признавала и Александра и воинов своих ему не дала.

Эллины шли в Азию, чтобы, как они говорили, отомстить персам за оскорбленную честь Эллады, за поругание ее богов. Но они хорошо знали, что идут добывать новые земли для своих новых колоний, и это придавало им отваги и рвения.

Впереди войска на вороном коне ехал Александр, царь македонский. Он — молодой полководец — уже умел побеждать. Войска помнили, как в свои шестнадцать лет он разбил гетов и трибаллов, как потом взял неприступную крепость Пелий, как в сражении при Херонее положил на поле битвы фиванский «священный отряд», а позже разорил Фивы… Но все эти победы македоняне добывали на своей земле, в боях с эллинами или с полудикими племенами гетов и трибаллов. У тех и войска были не так многочисленны, да и Македония у македонян была рядом, за спиной. А здесь, за проливом, они уже на чужой земле. И здесь их ждет огромная персидская армия. А персы в полную меру показали эллинским народам и свою силу, и свою жестокость. Выстоят ли перед ними македоняне?

Александр был молчалив и сосредоточен. Первая битва решит многое. Александр должен ее выиграть. Должен. Если первая битва будет проиграна, персы укрепятся в своем могуществе, а македоняне падут духом и поверят, что персов победить невозможно. И что скажут там, в Элладе? Александру доверили главное командование объединенными войсками, а персы сразу разбили его!

Сквозь весенние разливы лесной зелени, сквозь белое цветенье диких яблонь на склонах гор македоняне приближались к долине Граника. Узкая прибрежная полоса понемногу расширялась. Горы отступали от морского берега, словно сторонясь идущего войска и безмолвно глядя на уверенную поступь грозно вооруженных людей. И, по мере того как расширялась долина, развертывалось войско Александра, перестраиваясь на ходу, чтобы занять весь берег между морем и стенами гор.

Александр мысленно уже вел войска через Граник, через горный проход на равнину Персии. Там ему придется трудно: у персов слишком много войск, они могут окружить Александра. Вот если бы ему пришлось сразиться с Дарием здесь, на этом узком берегу, — тут Александр мог бы выиграть битву. Но персы ведь не так уж недальновидны, чтобы спуститься к морю…

Внезапно перед войском появились всадники из македонского отряда разведчиков.

— Царь, персы стоят на Гранике!

— На Гранике? Много ли их там?

— Все войско стоит в долине!

Александр онемел. Неужели боги услышали его желание и выполнили его?

— Клянусь Зевсом, я их ждать не заставлю!

Царь приказал войску прибавить шагу. И сам помчался впереди своей конницы этеров. Ведь именно здесь-то и хотел он встретиться с огромным войском врага!

Македоняне подошли к Гранину, когда солнце уже катилось на запад. Шумная река сверкала под его красными лучами. А на противоположном скалистом берегу, высоко поднявшемся над водой, стояла персидская армия.

Александр быстро и внимательно разглядел построения персов. И тут же увидел, что персы сделали все, чтобы проиграть битву. Им надо было заманить Александра на широкую равнину, где они могли бы развернуть свою огромную армию, а они сгрудились в узкой долине. Им надо бы поставить впереди тяжеловооруженную пехоту, а они поставили конницу, которая хороша в нападении, но не в защите. Им надо бы прямо против центра дать место отряду наемников Мемнона, которые умеют драться не хуже македонян, а они оттеснили их в сторону. И Мемнон, самый опасный противник Александра, стоит там, где ему нечего делать.

Необычайная способность Александра быстро определять обстановку и мгновенно принимать нужное решение не изменила ему и сейчас. Глаза его заблестели; он уже знал, что победит, потому что знал, как пойдет сражение.

На военном совете, созванном перед боем, некоторые из его военачальников высказали сомнения. Наступать придется, переходя через реку, а персы будут бить сверху, с крутого берега. Течение реки быстрое, а глубина ее неизвестна… К тому же и месяц года не подходящий для битвы.

— Царь, месяц артемисий[*] прошел. Уже начался десий[*]. А в месяце десии македонские цари никогда не начинали войны!

— А мы месяц десий назовем вторым артемисием, — ответил царь, — вот и все!

Парменион с озабоченным видом сказал Александру:

— Мне думается, царь, что благоразумнее нам сейчас стать здесь лагерем. Персы не решатся ночевать так близко от нас, они отступят. А мы утром, прежде чем персы вернутся, переправимся без всякой опасности. Посмотри, солнце идет к закату. Река во многих местах глубока, течение стремительно, тот берег крут и обрывист. Персидская конница нападет с флангов и перебьет нас прежде, чем дело дойдет до боя. Первая неудача будет тяжела не только сейчас — она отразится на исходе всей воины.

«Как же ты, опытный военачальник, не видишь, что боги посылают нам самый лучший момент, чтобы напасть на врага и выиграть битву? — думал Александр, с удивлением слушая Пармениона. — Как же ты не догадываешься, что мы должны немедленно ухватиться за эту удачу?»

— Я все это прекрасно понимаю, Парменион, — ответил Александр, — но мне будет стыдно, если мы, так легко переправившись через Геллеспонт, позволим этой маленькой речке — Гранику задержать нас. Да и персы воспрянут духом, вообразят, что мы не лучше их. Мы переправимся сейчас, как мы есть. Этого требует и слава македонян, и мое обыкновение встречать опасность лицом к лицу. — И тут же дал знак наступать: — За мной, македоняне! Ведите себя доблестно!

Персы были изумлены, увидев, что Александр, несмотря на свою невыгодную позицию, все-таки идет на них! Они стояли неподвижно и ждали, они были спокойны и уверены в победе. Александр думает перейти Граник. Пусть переходит. Но как только македоняне вступят в реку, персы со своего крутого берега обрушатся на них и разобьют все их войско.

А македоняне шли. Вот они уже близко, идут не останавливаясь. Молча подходят к реке.

И только теперь, у самого берега, вдруг грянули их боевые трубы, македоняне запели пеан — боевую песню — и вслед за своим царем ринулись в бурлящую воду Граника.

Казалось, они идут на верную гибель. Черные тучи дротиков и стрел взлетали с персидского берега и падали им на голову — но они шли. Бешеное течение Граника сбивало коней с ног, местами вода захлестывала воинов с головой — но они все-таки шли. Ноги вязли и скользили в мокрой глине, каждый шаг давался с напряжением всех сил, смертельный ливень стрел и дротиков становился все гуще и злей… Многие падали, и река уносила их мертвые тела. Раненые лошади бились в воде… Но Александр со своими этерами уже вышел на вражеский берег, он уже дрался на подступах к персидскому войску. Македоняне, не останавливаясь, лезли прямо на острия персидских копий, направленных сверху им в лицо. Лезли, презирая смерть.

Персы, увидев, что вслед за передовыми отрядами уже и вся масса македонского войска подступила к их берегу, спустились вниз. И здесь, у самой воды, вспыхнула жестокая битва. Загремели копья о железо щитов и панцирей. Персидская конница ринулась на македонскую конницу, лошади сталкивали друг друга в реку. Всадники, обливаясь кровью, валились под копыта…

Македонян было меньше, чем персов, намного меньше. И сражались они, перебираясь через реку, а персы стояли на твердой земле. Македонянам приходилось трудно, первые ряды их легли наповал. Были напряженные минуты, когда линия фронта колебалась и неизвестно было, кто пересилит…

Александр командовал правым крылом. Он шел сквозь смерть и сквозь смерть вел свое войско. Персы дико кричали, нападая. Македоняне дрались молча. И персидский фронт разбивался о твердые ряды македонян, как волны разбиваются о скалы.

И вот уже царь македонский на своем могучем вороном Букефале бьется на высоком берегу. Бьются рядом с ним конные этеры. Вот и Парменион вывел из реки на берег левое крыло…

Персы видели Александра, они узнавали его по блестящему панцирю, по белым перьям на шлеме, которые мелькали среди самой горячей битвы. Персы рвались к Александру, пробивались к нему через конные отряды. Убить его, убить царя македонян!

Но Александр сам пробился к ним навстречу. Загремела, закружилась вокруг царя яростная схватка. У Александра сломалось копье. Царь крикнул своему конюшему:

— Дай твое копье!

Но у того в руках вместо копья был только обломок древка, и он дрался его тупым концом, отбиваясь от персидских кривых сабель.

В этот опасный момент, когда и копья в руках не было, Александр увидел, что прямо на него несется персидский военачальник. Дротик остро сверкнул в воздухе и впился Александру в плечо. Александр выхватил копье из рук своего этера, ударил перса в лицо, и тот свалился с коня.

Среди персов раздался вопль:

— Мифридат! Мифридат! Убит Мифридат!

На Александра тут же бросились Спифридат, лидийский сатрап, и брат его Ресак. От сабли Спифридата царь увернулся, но Ресак ударил его кинжалом по голове. Кусок шлема с одним пером отлетел в сторону, лезвие коснулось волос… Александр сбросил Ресака с коня, ударил его копьем в грудь, пробив панцирь. Копье снова сломалось, он схватился за меч… И в то же мгновение над ним взвилась кривая сабля Спифридата… Смерть!

Но еще быстрее взлетел меч Черного Клита — и лидийский сатрап мертвым свалился на землю.

Среди смертельной схватки, которая бушевала вокруг, Александр вдруг услышал, что Букефал храпит под ним. Он быстро соскочил на землю, велел увести Букефала, а себе взял другого коня и снова ринулся в битву.

Македонские отряды один за другим выбирались из реки и тут же вступали в сражение. Пешее войско смешалось с конным, дрались и копьями, и мечами, и врукопашную…

Но вот через Граник, наконец, перешла македонская фаланга. Александр сразу двинул ее на бесчисленную, нелепо сгрудившуюся в тесной долине персидскую пехоту — персы дрогнули. Один только вид стеной идущего на них войска со многими рядами копий, направленных в лицо, один вид фаланги, ее слитных, закрытых щитами рядов, которых ни разъединить, ни остановить невозможно, отнял у персов мужество. Персидская пехота растерялась…

В это же время македоняне прорвали фронт вражеской конницы на обоих флангах.

Персидское войско бежало. Бежало в беспорядке, в панике. Вся огромная масса пехоты и конницы смешалась. Персы гибли под македонскими мечами и копьями. И бежали, бежали, падая на бегу, сваливаясь с коней и умирали под ногами бегущих…

Александр со своей конницей гнался за ними. Вдруг все пошатнулось — небо, земля… Он падал, летел куда-то вниз — под ним убили коня. Ему тут же подали другого, он еще успел подумать: «Хорошо, что не Букефала!» — вскочил и снова ринулся в погоню.

И тут он увидел, что отряд наемников-эллинов стоит неподвижно, обратившись спиной к холму. Мемнон и его два сына стояли впереди, подняв оружие.

Александр, тяжело дыша, остановил коня перед Мемноном. Они молча глядели друг другу в глаза. Лицо Александра полыхало от усталости и от гнева, капли пота стекали с висков. У Мемнона в холодном взгляде светились ненависть и презрение.

— Мы готовы сдаться, — превозмогая себя, хрипло сказал Мемнон, — но сдадимся при одном условии: если ты обеспечишь нам безопасность.

— Ты ставишь мне условия? — в бешенстве закричал Александр. — Ты, изменник, бесчестный человек, поднявший копье на своих, ты требуешь безопасности? Клянусь Зевсом, ты сейчас получишь эту безопасность во имя родины, которую ты предал!

Взмахнув мечом, Александр бросился на Мемнона. В тот же миг отряд Мемнона поднял копья. Эта битва была полна ненависти. Тысячи персов не погубили столько македонского войска, сколько положил их этот эллинский отряд. Наемники защищались с жестокостью отчаяния, потому что спасения им все равно уже не было. И гибли один за другим под копьями и мечами македонян.

Увидев, что их уже мало, наемники наконец сдались в плен. Но когда Александр приказал привести к себе Мемнона, его среди пленных не оказалось: он бежал вместе со своими сыновьями.

Над долиной Граника сгустилась вечерняя тьма. Загорелись костры, факелы.

Македоняне ликовали:

— Победа! Победа!

Александр, слыша эти крики, только сейчас осознал свое торжество. Победа! Первая на персидской земле, огромная, почти невозможная. Победа! Победа!

Персов на кровавом берегу Граника остались тысячи. У Александра погибло немногим более ста воинов. Среди них были его этеры — двадцать пять человек. Двадцать пять конных статуй из меди сделал скульптор Лисипп, тот самый скульптор, который ваял статуи самого Александра и который шел за царем в его войске. Позднее Александр поставил их на берегу Граника — двадцать пять медных статуй над пеплом тех, кто первыми бросились в бой вместе с царем и первыми были убиты.

Воинов, погибших в этом бою, македоняне похоронили с почестями. А их родителей и детей Александр приказал освободить от налогов и от всех общественных работ. Пусть знают, что царь умеет ценить преданность и храбрость своих воинов и не оставляет без помощи их родных.

В персидском лагере, в покинутых шатрах персидских вельмож македоняне нашли большие богатства — дорогие плащи и покрывала, расшитые золотом попоны, мягкие шелковые ковры, роскошную одежду, тяжелые золотые чаши, украшенные драгоценными камнями… Македоняне, у которых ничего не было, кроме военного снаряжения и походных палаток, ошеломленно глядели на все эти сокровища.

Александр делил захваченные богатства, как и обещал, поровну. И своим воинам-македонянам, и эллинским войскам, и фессалийцам… Свою царскую долю он приказал погрузить на верблюдов и отправить в Пеллу, матери.

А еще один караван ушел в Элладу. Триста полных персидских воинских снаряжений, самых драгоценных, Александр отослал в Афины, в храм Афины Паллады. Щиты, украшенные золотом, золоченые панцири, мечи и акинаки[*] с рукоятками, осыпанными алмазами и бирюзой, повезли македоняне из Персии, чтобы положить к ногам богини.

Было сделано и посвящение:

«Александр, сын Филиппа, и эллины, за исключением лакедемонян, из добычи, взятой у варваров, населяющих Азию».

Александр очень хотел завоевать расположение Эллады.

САРДЫ

Имя Александра после победы при Гранике пронеслось по берегам Азии, вызывая изумление и страх. Непобедимое персидское войско разбито! Много знатных персидских полководцев погибло — погиб Арбупал, сын Дария, погиб Мифридат, зять Дария, погиб Мифробузан, сатрап Каппадокии, Спифридат — лидийский сатрап, Нифат, Петин, Фарнак… Арсит бежал в свою Фригию на Геллеспонте и там покончил с собой. Македонянин победителем идет по азиатской земле!

Смятение и тревога охватили персидские гарнизоны, стоявшие в близлежащих эллинских городах. Они со страхом ждали Александра. Ждали его и эллинские города, захваченные персами, но ждали уже с надеждой. Увидев, что воины отдохнули и кони способны продолжать поход, Александр позвал к себе Пармениона:

— Слушай мой приказ, Парменион. Ты пойдешь в Вифинию[*], возьмешь город Даскилий — тот самый город, в котором до сих пор жили сатрапы Мизии и Фригии на Геллеспонте. Ты возьмешь Даскилий, оставишь там гарнизон и вернешься ко мне.

Парменион стоял, держа шлем в руках, как и полагалось стоять перед царем. Всегда властный и уверенный в себе военачальник, всегда с высоко поднятой головой, нынче он стоял перед царем, опустив глаза. Победа при Гранике ошеломила его. Как случилось, что он, старый полководец, не увидел тех возможностей выиграть битву, за которые сразу ухватился Александр, годившийся ему в сыновья? Ведь, казалось, все грозило гибелью, казалось, было безумием при тех условиях переходить Граник… Александр поступил противно всякому рассудку — и выиграл! Как случилось, что Парменион, никогда не ошибавшийся, так серьезно просчитался? Да и просчитался ли? Ведь он давал такой разумный совет, а что вышло?..

Старик приподнял свои косматые брови. Его бледно-голубые глаза светились решимостью. Александр дает ему возможность оправдать его доверие, и Парменион его оправдает. Даскилий не маленький город, там стоит сильный персидский гарнизон. Но чем труднее дело, тем выше заслуга.

— Я пойду в Вифинию, царь. И возьму Даскилий.

Парменион с достоинством поклонился, надел шлем и вышел из царского шатра.

Александр знал, что Даскилий хорошо укреплен, и поэтому дал Пармениону половину всей армии. А сам с оставшимся войском направился в Сарды, древний город лидийских царей.

Александр всю дорогу был молчалив, замкнут. Гефестион, чей конь шагал рядом с конем царя, только чуть сзади, с удивлением посматривал на него. Чем расстроен царь? Чем озабочен?

Топот конницы сливался в однообразный шум. Тяжело шла пехота. Далеко вслед за войском поднималась рыжая пыль и, опадая, снова ложилась на широкую караванную дорогу.

— Позволь спросить тебя, царь, — сказал Гефестион, — что печалит тебя сейчас?

— Меня печалит, что я должен разрушить Сарды, — ответил Александр. — Когда-то здесь жил мудрый Крез, и даже великий Кир пощадил этот город.

Александр почитал персидского царя Кира. Он знал его историю и многому сам у него учился.

Когда-то лидийский царь Крез, взятый в плен Киром, увидев, как персы грабят Сарды, сказал:

«Это не мой город грабят твои воины, Кир, они грабят твое достояние!»

Александр уже считал Сарды своим достоянием, и ему хотелось сохранить этот город. Сарды славятся богатством, персидский царь хранит там свои сокровища. Персы будут отчаянно защищать город — как же уберечь его от разрушения?

Когда до Сард оставалось около семидесяти стадий, царю донесли, что навстречу идут персы.

— Много их?

— Это не войско. Едут, как видно, знатные персы с большой свитой.

Александр и Гефестион удивленно переглянулись. Кони их не убавили шага, но этеры Александра теснее сомкнулись вокруг царя.

Вскоре на дороге показались всадники. Даже издали было видно, как сверкают их расшитые золотом одежды, как блестит бахрома на ярких попонах коней…

Александр остановился. И все войско остановилось. Сразу стало тихо. Так тихо, что воины услышали весеннее пенье птиц в цветущих садах щедрой лидийской земли.

Персы сошли с коней. Александр молча ждал. Персы, кланяясь, подошли к нему.

— Я — Мифрен, — сказал один из них, — я начальник крепости в Сардах. А со мной лучшие люди города.

— Чего вы хотите? — спросил Александр.

— Мы хотим сдать тебе Сарды, царь, — ответил Мифрен. — Мы не будем воевать с тобой. Твоя слава обогнала тебя.

Хитрый и льстивый перс понял, что ему осталось одно из двух: или бежать, или сдаваться. И он сдался, надеясь получить за свое предательство милость царя македонского.

А царь македонский вздохнул с облегчением. Он возьмет Сарды со всем их богатством и цветущей землей. Сарды среди эллинских городов азиатского побережья будут украшением его будущего государства.

Воздух наверху в крепости был свеж и прозрачен. Река Пактол, сверкая гранями стремительных горных струй, несла прохладу, смягчая горячее дыхание скалы.

Александр задумчиво ходил по улицам крепости. Все это происходило здесь. Здесь в своем роскошном дворце принимал Крез афинского философа и законодателя Солона. Здесь полыхал костер, на котором стоял Крез… Здесь сидел Кир, взмахом руки приказавший освободить Креза.

Все это давно прошло. Могущественные цари ушли в мир теней. Теперь здесь один царь — он, Александр. Здесь его владения, его боги.

— Я хочу поставить в Сардах храм Зевсу Олимпийскому, — сказал Александр, — и хочу, чтобы ему был воздвигнут алтарь.

Македонянам это понравилось. Пусть в чужой стране живут вместе с ними их боги. Но где поставить храм? Гефестиону хотелось в одном месте, Филоте — в другом. Военачальнику Кратеру совсем не там, где хотелось Филоте, а Клит уверял, что самое лучше место — вот тут!..

Пока царь и его этеры ходили по широкой площади и, споря, выбирали место для храма, из-за горы внезапно поднялась тяжелая седая туча. Только что жарко светило солнце, только что люди изнывали от зноя, как вдруг дохнуло холодом и на горячую, сухую землю посыпался снег, закружилась метель. Потом ударила молния, пролился густой короткий ливень. И снова засияло солнце, словно удивленное тем, что произошло. Снег исчез, едва коснувшись земли. Снова стало сухо. Лишь в одном месте на площади бирюзово светилась дождевая вода.

— Царь! — воскликнул перс Мифрен. — Дозволь обратиться к тебе.

Он стоял перед Александром, склонившись чуть не до земли и, по персидскому обычаю, пряча руки в своих длинных рукавах.

— Я слушаю тебя, Мифрен.

Мифрен выпрямился:

— Ты видишь, царь, эту небесную воду, лежащую сейчас на земле? Сюда ударила молния, и пролился дождь. Здесь, именно здесь, стоял дворец царя Креза.

— Это — знамение! — тотчас поспешил вмешаться жрец Аристандр, давая понять, что уж ему-то очень хорошо известна воля богов. — Царь, это знамение послано Зевсом — здесь надо ставить храм.

Александр, широко раскрыв глаза, с изумлением смотрел на ровный выступ скалы, окруженный прекрасными деревьями, на ярко-голубую воду, упавшую сюда с неба… Да, это — знамение. Зевс услышал его и выразил свою волю.

— Здесь поставим храм, — сказал он, — здесь воздвигнем и жертвенник. Это самое достойное место в городе Креза, Кира… и Александра.

МИЛЕТ

Александр торопился. Ему стало известно, что персидское войско, снова собравшись, идет навстречу, что со стороны моря приближаются к Милету[*] триста персидских кораблей. И что Мемнон, его непокоренный враг, ждет Александра в Милете.

На пути к Милету, в городе Эфесе, к Александру явился Апеллес, сын Пифея, известный эфесский живописец.

— Я слышал о тебе, — сказал Александр, — ты достаточно знаменит. Ты о чем-нибудь просишь?

— Да, прошу, царь.

— Если я могу исполнить твою просьбу, я ее исполню. Говори.

— Я восхищен тобою, царь. Я восхищен твоей красотой, твоей молодостью, твоей славой. Я хотел бы написать твой портрет, царь.

Молодой царь еле скрывал тщеславный восторг, наблюдая, как под кистью художника возникают его черты, его облик полководца в царских доспехах, готового к бою. Кто сможет выступить против этого отважного героя, какой враг не падет перед ним на колени, прикрыв ладонью глаза? Ведь не ясеневое копье в руке Александра, в его руке — молния!

Портрет был так хорош, что его поместили в храме Артемиды Эфесской. И много лет люди приходили потом и смотрели на царя македонского, который прошел через их город в блеске своей громкой победы при Гранике.

Апеллес задержал Александра на тринадцать дней. Когда портрет был закончен, Александр приказал выступать. Путь македонян лежал на Милет.

Милет, ионийский город, стоявший на морском берегу, был славен, богат и влиятелен. Окруженный двойными стенами, он стоял как большая крепость, способная выдержать и бой и осаду.

В ту часть города, что окружена внешней стеной, македонское войско вошло с ходу. Никто не задержал их, ни одной стрелы не вылетело из-за его стены. Жители тихо сидели в домах.

Но внутренний город, где за толстыми стенами хранились богатства и жили правители, накрепко закрыл перед Александром ворота. Милет стоял перед ним, возвышаясь каменными стенами и башнями, и там, за этими стенами и башнями, ждал Александра Мемнон.

— Закрылись! — с недоброй усмешкой сказал Александр, окидывая взглядом мощные стены. — Услышали, что их корабли подходят с моря.

Александра окружала его свита, его этеры.

— Не понимаю, — сказал Эригий, — им что же, нравится быть под пятой у персов?

— Это все Мемнон, — сердито проворчал Черный Клит. — Это он сбивает милетян с толку.

Эригий возмущенно пожал плечами.

— У милетян, видно, не хватает своего ума. Мы пришли освободить их от персов, а они закрылись.

— Эх, Эригий, — усмехнулся Лаомедонт, его брат, — неужели тебе не ясно? Милет ведь афинская колония. Так как же им терпеть верховную власть Македонянина? Мы ведь для них почти варвары! Им пусть лучше перс, чем македонянин!

— Ну что же, — зловеще сказал Александр. — Мы и поступим с ними, как с персами.

Гефестион непроизвольным движением положил руку на рукоятку меча, темные глаза его гневно сверкнули.

— Афины тоже не хотели признавать нас. Однако пришлось признать. Признáет и Милет.

— Но к ним на помощь идут персидские корабли, — вздохнул Неарх, — триста кораблей!

— Что ж, — возразил Александр, — наши корабли тоже идут к Милету. И они подойдут раньше.

Сказал то, чему сам не смел поверить. Он давно послал гонцов к Никанору, сыну Пармениона, которому поручил свой флот, с приказом привести корабли к Милету. Триеры идут медленно, как ни торопись. Но все-таки может же так сложиться, что Никанор придет раньше!

Город лежал на косе, уходящей в широкую спокойную синеву Латмийского залива. К северу от города виднелось мягкое очертание мыса Микале.

В заливе около города поднималось из воды несколько скалистых островков — желтые, красноватые, с легкой зеленью на вершинах. Они делили залив на четыре гавани: здесь было удобно останавливаться купеческим кораблям. А гавань у ближайшего к берегу острова Лады могла принять целый флот и надежно защитить его от бурь и от врагов. Тут бывали нередко морские битвы, то с иноземцами, то с пиратами, и остров Лада никогда не выдавал тех, кто искал у него прибежища.

— Вот здесь и станут наши корабли, — сказал Александр.

Он пристально вглядывался в прозрачную морскую даль. Глаза его были зорки. Но море сливалось с небом, взлетали серебряные чайки, солнечные стрелы пронзали воду… А кораблей не было.

Возвратившись в лагерь, Александр послал несколько фракийских отрядов занять остров Ладу. Фракийцы быстро перебрались через неширокую полоску воды и заняли Ладу. Гавань в руках македонян. Но где корабли?

Каждый день македоняне с волнением вглядывались в лучезарный простор моря — утром, в полдень, вечером. Голубизна воды сменялась синевой, шли лиловые тени, волны вспыхивали алым отсветом заката…

Александр не видел красоты моря, он видел только, что его кораблей нет.

— Но ведь нет и персидских, царь, — успокаивал его Гефестион, — а это тоже хорошо!

— Они могут появиться в любую минуту.

— Но и наш флот тоже может появиться в любую минуту!

И флот появился. Медленно возникли на серебряной воде черные точки кораблей. Военачальники, окружив своего царя, ждали затаив дыхание. Флот — но чей?

Корабли приближались. Уже видно было, как туго натянуты их паруса, как взблескивают под солнцем длинные весла… Триеры. Но чьи?

— Наши! — вдруг закричал Неарх. — Наши триеры!

Александра охватило жаром. Так ли это? Но критянин не мог ошибиться. Да, это идут македонские триеры, это Никанор!

Македоняне, не сдержав радости, закричали. И первым закричал царь.

Сто шестьдесят триер вошли в Латмийский залив и заняли гавань у острова Лады. Македонский флот отрезал Милет от моря.

Через три дня на горизонте снова появились корабли — триста боевых финикийских кораблей. И, не дойдя до Милета, остановились у мыса Микале. Гавань Лады была занята, оттуда торчали железные носы македонских триер. Персидские навархи опоздали.

Через несколько дней Александр созвал военный совет. Надо решить — осаждать ли город или прежде дать морской бой?

Выступил молодой наварх — флотоводец Никанор, сын Пармениона.

— Персы ведут себя вызывающе, царь. Они все время подходят к нашей гавани, выманивают нас, требуют сражения! Я, царь, готов выйти и принять бой, если так решат военачальники и если так решишь ты!

Военачальники колебались:

— Наш флот занял выгодную позицию — стоит ли ее терять?

— Да, но сто шестьдесят триер против трехсот…

— Что ж из этого? Персидское войско во много раз больше македонского, однако победа на нашей стороне!

— Если наши триеры не подпустят персов к Милету с моря — уже хорошо!

В спор вступил Парменион.

— Наш флот — афинский флот. А эллины всегда были сильны на море, — сказал он. — Я считаю, что победа на море принесет великую пользу для наших дальнейших дел. А если потерпим поражение… Ну что ж, это не нанесет нам большого урона. Но поражения не будет — вы же сами видели божественное знамение: орел спустился и сел у кормы нашего корабля. А что означает это знамение? Оно означает, что наш флот победит. Я сам, первый, хоть и старик, готов взойти на корабль и сразиться с персами!

Филота кивал головой, соглашаясь с отцом.

— Если мы будем бояться поражений из-за того, что наша армия невелика, нам надо уже сейчас возвращаться домой.

Александр всех выслушал внимательно, зорко вглядываясь в лицо каждого, кто говорил. И более внимательно, чем кого-либо, он выслушал Пармениона. Но чем горячее высказывал свои мысли старый полководец, чем более твердой и властной становилась его речь, тем сильнее хмурились округлые брови Александра.

На слова Филоты, брошенные с обидной снисходительностью, Александр ничего не сказал, будто не слышал их. А Пармениону ответил:

— Я не пошлю свой маленький флот сражаться с персидским флотом, который неизмеримо сильнее, — это бессмысленно. Я не хочу, клянусь Зевсом, чтобы отвага и опытность македонян пропали впустую в этой неверной стихии и чтобы варвары видели, как мои воины погибают у них на глазах. Это ошибка, что поражение не нанесет нам урона. Поражение нанесет нам большой урон. Оно унизит славу наших первых побед. Подумайте, как зашумят, как заволнуются народы в Элладе, услышав о нашей неудаче! Нет, морская битва сейчас не ко времени. А что касается божественного знамения, то Парменион истолковал его неправильно. Орел послан богами — это так. Но он сидел на земле, а не на корме. И это знаменует, что мы победим не на море, а на суше. На рассвете начнем штурм Милета. Готовьтесь!

Парменион выслушал Александра, не скрывая неудовольствия. Маленькие, бледно-голубые глаза его, щурясь, глядели в лицо царя, будто стараясь запомнить не только то, что говорит царь, но и проникнуть в его мысли. И когда Александр умолк, приказав готовиться к штурму, Парменион опустил голову, вздохнул и молча вышел из царского шатра. Он шел тяжелым шагом, словно доспехи пригибали его к земле.

— Ты болен, отец? — Филота, увидев, как понуро идет Парменион, как согнулась его спина, догнал его. — Ты болен?

Парменион не остановился, не оглянулся.

— Я не болен, Филота. Наверно, я уже слишком стар.

Филота, богато одетый, с надменной осанкой, которую он приобрел в последнее время, шел рядом, в ногу с отцом. Это шли два воина, привыкшие к походному строю.

— Ты не стар, отец. Надень шлем, что ты несешь его в руках? У тебя огромное войско, оно тебе повинуется, оно любит тебя, оно идет за тобой без оглядки. О какой же старости ты говоришь?

Парменион снова вздохнул:

— Что-то случилось со мною, Филота. Я перестаю понимать царя. А царь перестает понимать меня. Уже не в первый раз он отвергает мои советы…

— Он мальчишка! — с гневом и обидой сказал Филота. — Ему бы слушаться опытных и славных своих полководцев, а он…

— Но почему этот мальчишка умеет видеть и предвидеть, чему я за свою долгую жизнь так и не научился?

— Ты столько побеждал, отец, при царе Филиппе! Ты столько взял городов!

— Да. Было. Но вот что я тебе скажу: никогда не говори плохо о царе, потому что он — наш царь. Да и обижаться нам на него не за что. Я — полководец. Тебе доверена конница царских этеров. Никанору — флот. Младший наш, Гектор, — в царской свите. У него нет больших чинов, но он еще молод. Видишь, как высоко ценит Александр нашу семью.

— Значит, он знает нам цену, отец.

— Значит, хорошо, что он эту цену знает.

— А ты не заметил, — сказал Филота, оглянувшись, не слышит ли его кто-нибудь, — что я никогда не сижу с ним рядом на его пирах? Что я никогда не числюсь среди его ближайших друзей? Он меня не любит, отец.

— Ты не девушка, чтобы тебя любить.

— Да мне это и не нужно! — Филота поднял подбородок. — Его окружают пустые люди. Льстецы. Я их презираю.

— Храни это про себя, — сурово ответил Парменион. — Не забывай, что мы стоим высоко. А у тех, кто стоит высоко, всегда есть враги и завистники. Не вызывай их злобы — это грозит бедой… И кроме того, пойми, Филота, — продолжал Парменион, — Александр осуществляет замыслы царя Филиппа и делает это победоносно. Место ли здесь нашим мелким обидам, если торжествует Македония? Будь справедлив.

На рассвете македонские тараны ударили медными лбами в крепкие стены Милета. Из-за стен взлетели стрелы и копья, обрушиваясь на головы македонян. Вскрикивают раненые, падают убитые. Железный дождь поливает македонян, но македоняне стоят крепко, и тараны македонские бьют, бьют, бьют… И вот уже трещат стены, сыплется щебень, валятся обломки…

Никанор, сын Пармениона, зорко следил со своего корабля за действиями войска. Как только началось движение на берегу и загромыхали колеса таранов и осадных башен, направляясь к стенам города, флотоводец Никанор повел на веслах вдоль берега свои триеры. Рассвет был еще сизым, и бухта лежала в неподвижном серебряном сне. Триеры, расплескав веслами это сонное серебро, встали, сгрудившись, в самом узком месте залива у входа в гавань, обратив к морю острые железные носы.

Когда небо порозовело, от туманного мыса Микале тронулись персидские корабли. Они подошли к милетской гавани и остановились. На глазах персидских моряков македонские тараны разбивали стены Милета. Стены с грохотом разрушались и валились, а персы смотрели на гибнущий город и ничем не могли помочь — вход в гавань был закрыт. Так они стояли, не зная, что делать. А потом повернули свои корабли и ушли в море. Ушли совсем.

Македоняне с криками ворвались в город. Персидский гарнизон, отряды персидских наемников, заполнившие Милет, пытались сопротивляться. Но битва была короткой, воины персидского гарнизона бежали. Персы и наемники-эллины прятались в узких улицах, стучались в закрытые дома милетцев. Пытались уйти на лодках в море, но гавань была заперта, и македонские триеры тут же топили их в глубокой темной воде.

Александр, стиснув зубы, носился по городу.

— Где Мемнон? — хрипло кричал он. — Клянусь Зевсом, где прячется этот презренный?

Он искал Мемнона, дрожа от нетерпения и ярости. Уж теперь-то Александр не выпустит его живым, изменника, недостойного называться эллином, самого злейшего своего врага!

Вдруг он услышал крик:

— Царь, смотри! Вот они — на море! — Это кричали македонские воины, поднявшиеся на стены Милета. — Они уплывают на щитах! Плывут на остров!

Эллины — наемники Мемнона — плыли на перевернутых щитах к пустынному островку, одному из тех, что недалеко от берега высунули из моря свои скалистые вершины… Они плыли сотнями — и мешая, и помогая друг другу. Хватаясь за мокрые голые камни, они вылезали на островок, заполняя его неприютные, заросшие мохом, склоны…

Александр поднялся на триеру.

— Осадить остров! — приказал он.

— Царь, берега острова высоки и отвесны…

— Поставить на триеры лестницы!

Корабли подошли к острову. На передней триере стоял Александр. Наемники увидели и узнали царя — его драгоценные доспехи жарко горели под солнцем.

Триеры подошли к острову и остановились. На них медленно начали подниматься осадные лестницы. На островке теснилось около трехсот человек. Наемники стояли с оружием в руках, готовые к сражению, которое должно окончиться только их смертью. Они знали, что пощады им не будет.

— Выдайте Мемнона! — потребовал Александр.

— Здесь нет Мемнона, — ответили с острова, — он бежал.

— Бежал. Опять бежал! А вы — что же вы будете делать теперь?

— Сражаться и умирать.

Александр задумался, глядя на отважных людей, у которых не было никакого выхода, кроме смерти. Это стояли эллины, в таких же одеждах, как его воины, с таким же оружием в руках… И говорили они на том же языке, как и те воины, которые пришли с ним из Эллады, и на котором говорит он сам…

— Кого же вы защищаете? Кому вы служите? Вам уже никто не заплатит за вашу верность!

— За нашу смерть нам платить не надо. А защищаем мы свою жизнь. Мы знаем, что нам суждено умереть здесь. Но умрем, как нам подобает, — с оружием в руках.

Лицо Александра смягчилось, сведенные к переносью брови разошлись. Вот воины, которых он хотел бы иметь в своем войске! И он решил это дело совсем не так, как все ожидали.

— Я предлагаю вам мир, — сказал Александр, — но с одним условием: что вы пойдете на службу ко мне. Разве справедливее служить персам, чем воевать вместе с эллинами за счастье Эллады?

Над островом взлетел крик внезапного облегчения — смерти не будет!

Получив жизнь, они немедленно перешли к Александру. А Александр, подарив им жизнь, получил отряд воинов несокрушимой отваги.

Наемники не обманули Александра — Мемнона среди них не было. В то время как начали рушиться стены Милета, а персидские корабли безнадежно удалились, Мемнон понял, что его ждет гибель, и снова бежал.

Александр запретил разрушать Милет. Он не хотел разорять свои города, а Милет он уже считал своим городом. Но милетских правителей и персидских вельмож, сражавшихся против него за Милет, Александр немедленно предал казни.

Старейшины города, богатые купцы, владельцы торговых кораблей встретили македонского царя с почестями. Переговорив между собой, они решили, что большой разницы не будет: платили персу, теперь будут платить Македонянину. Лишь бы рука его была сильна и меч остер, чтобы защищать от нашествия кочевых племен и морских разбойников их город, их торговлю, их богатства…

Битва с Милетом окончена. Мертвые погребены. Победа отпразднована. Но в торжестве этой победы было немало горечи. Александр привык скрывать свои чувства, и только Гефестиону он мог высказать то, что было на душе.

— Я никогда не понимал этого крикуна Демосфена, который всю жизнь предавал проклятию моего отца. О какой свободе Эллады он кричал? За какую свободу Эллады бьется теперь со мной Мемнон? Он ненавидит меня за то, что я македонянин…

— Не за это, Александр, — поправил его Гефестион, — а за то, что Македония подчинила Элладу. Они видят в этом порабощение и не могут смириться с этим. Ведь они понимают, что свою верховную власть, власть македонского царя над Элладой и над эллинскими колониями, которые мы отнимаем у персов, ты эллинам не уступишь.

— Не уступлю! Никогда не уступлю!

— Вот потому-то они и закрывают ворота.

И, видя, как нахмурился Александр, Гефестион улыбнулся.

— Но что из того, Александр? Это ведь им не поможет.

Македонское войско двинулось дальше — на Галикарнас.

ЦАРИЦА АДА

Кария[*]. Ультрамариновая полоса моря, рыжие, опаленные зноем горы, ущелья, заросшие лесом. Жара.

Багряная пыль стояла над войском, продвигавшимся по Карийскому побережью. Пыль застилала глаза, стекала со лба вместе с потом, скрипела на зубах. Мучила жажда. Лошади замедляли шаг, и поступь пехоты становилась все тяжелее.

Неожиданно впереди, словно мираж, возникла крепость. Она стояла на скале, и нельзя было различить, где кончается желтая твердыня скалы и где начинаются желтые каменные стены крепости. Александр остановил войско. Ждал разведчиков, посланных вперед. Разведчики вернулись очень скоро и с хорошими вестями.

— Это крепость Алинды[*], город царицы Ады. Она с нетерпением ждет тебя, царь. Она хочет сдать город.

Белая каменистая дорога, поднимаясь по склону горы, привела македонян в Алинды. Ворота крепости широко распахнулись перед ними. Царица Ада, окруженная своими придворными, вышла навстречу Александру:

— Входи, Александр, царь македонский, входи в мой город, в мой дом! Я принимаю тебя как сына!

Войско расположилось возле крепости. Наконец-то воины могут снять доспехи без опасения быть внезапно убитыми. Могут спокойно разжечь костры, пообедать, потом и поужинать и выспаться так, как спали когда-то под родными кровлями Македонии.

Царица Ада устроила богатый пир для царя, для его свиты и военачальников. И пока царские этеры и полководцы наслаждались обильным угощением и хорошим вином, царица Ада и Александр вели долгую и обстоятельную беседу.

— Наберись терпения, сын мой, — позволь мне, царь, называть тебя так, ведь у меня нет сыновей, — сказала царица Ада, любуясь молодым царем, — и выслушай мои жалобы. Ты, конечно, знаешь, что Кария принадлежит мне по праву. И Галикарнас тоже принадлежит мне — этот город всегда был резиденцией карийских царей. Но теперь Галикарнас и вся Кария, кроме моей бедной крепости, отданы наглому персу Офонтопату. Это — эллинский город, это мы, эллины, основали его здесь, в Азии. Почему же Галикарнас, тоже наш город, и Кария в руках перса? Разве это справедливо?

— Это несправедливо, — согласился Александр.

Царица Ада охотно и подробно принялась рассказывать о своей жизни. Как всякий немолодой человек, она хранила в памяти большой запас разных событий и любила вспоминать их. Правда, сейчас ей важнее было рассказать о своих обидах.

— Ты слышал о Мавсоле, царь?

— Слышал. Вернее, слышал о необыкновенной гробнице, которую ему построила его жена Артемизия. Эта гробница, или мавсолей, как ее называют, считается одним из чудес света!

— Да, сын мой, это так. Мавсол был могущественным человеком. А когда он умер, царствовала его жена Артемизия. У нас в Карии такой обычай — жена наследует мужу. А когда умерла Артемизия, царем стал брат Мавсола — Идрией, мой муж. Он был воинственным человеком. Он завладел Хиосом, Косом, Родосом… Но и он умер.

— Почему же ты, царица Ада, жена Идриея, не наследовала Карийское царство?

— Вот об этом-то и речь, сын мой! Мой младший брат Пиксодар, у которого не оказалось ни чести, ни совести, отнял у меня царство! Только вот эту крепость и оставил мне.

Смуглые жирные щеки царицы Ады задрожали, на глаза набежали слезы. Но она закусила губу и не дала им пролиться.

— Пиксодар!

Александр со звоном поставил на стол чашу с вином, которую тихонько, словно согревая ее, поворачивал в ладонях.

Пиксодар! Тот самый Пиксодар, на дочери которого Александр когда-то собирался жениться!

— Пиксодар уже чеканил свои монеты, — между тем продолжала царица Ада, — хотел даже породниться с домом македонских царей. Ты был тогда мальчиком и, наверно, не помнишь об этом.

Александр, опустив глаза, поднес чашу к губам.

— Нет, не помню.

— А персидский царь пожелал, чтобы он выдал свою дочь за перса Офонтопата, вот за этого самого Офонтопата, который захватил теперь всю Карию, — ведь Пиксодар-то умер! И Галикарнас, наш эллинский город, теперь в руках перса. Разве это справедливо?

— Она была красива?

— Кто?

— Ну вот, та самая, дочь Пиксодара?

— Говорят, похожа на меня. Но, сказать правду, я в ее годы была красивее. Да не в красоте тут дело.

«Похожа на нее, — подумал Александр. — О, как прав был отец, когда так нещадно ругал меня за эту карийскую принцессу!»

Александр поспешил перевести разговор:

— Ты права, царица Ада. Все это несправедливо.

Царица Ада с мольбой сложила пухлые руки, звякнув драгоценными браслетами.

— Так отними у перса Карию, Александр! Отними у него Галикарнас! Вся карийская знать возмущена, что со мной так поступили. Все лучшие люди Карии будут поддерживать тебя и помогать тебе — это я обещаю. Одно только имя мое, имя царицы карийской, даст тебе множество друзей.

Александру не надо было долго объяснять, как выгоден ему союз с царицей Адой. Он это понял мгновенно. «Лучшие люди» — это люди знатные, богатые, влиятельные. И он, конечно, поддержит царицу Аду, если эти «лучшие люди» поддержат его. Александр разослал глашатаев:

— Царь македонский Александр всем эллинским городам в Карии дарует автономию, освобождает их от всех податей и дани. Правительницей Карии назначает царицу Аду.

Эллинские города, стоявшие на карийской земле, тотчас откликнулись. К Александру отовсюду шли посольства с золотыми венками, с предложением дружбы, союза и помощи, если только их помощь понадобится македонскому царю.

Друзья-этеры и многие военачальники поздравляли царя. Как хитро склонил он на свою сторону Карию!

И только Черный Клит был в недоумении:

— К чему это вдруг ты назвал себя сыном царицы Ады? Разве у тебя нет своей матери, что понадобилась чужая? Вторая жена — это я понимаю. Но вторая мать?..

— Я тебе объясню, Клит, — терпеливо ответил Александр, хотя речи Клита его раздражали. — Царица Ада — властительница Карии, а я, как сын царицы Ады, теперь тоже получаю законные права на Карийское царство, и мне не нужно будет воевать с карийцами.

— Ты хитроумный человек, Александр! — удивился Клит. — И откуда ты такой хитроумный?

Прошло несколько дней отдыха в Алиндах. Во дворце, украшенном финикийскими коврами, бронзой и прозрачным янтарем, царица Ада окружила Александра нежностью и заботой. Удобно ли ему спать? Не голоден ли он? Она присылала ему сладкие и жирные угощения, которых он не мог есть. А в излишне мягкой постели, которую стелили ему, он задыхался.

Но вот наступил день, и снова затрубили походные трубы. Отдохнувшее войско построилось быстро и охотно. Александр тепло простился с царицей Адой.

— Только не забудь, Александр, сын мой, что в Галикарнасе сейчас Мемнон с персидским войском! — напомнила она.

— Нет, царица Ада, я помню об этом. Но Мемнон бежал от меня при Гранике, бежал из Эфеса, бежал из Милета. Надеюсь, что из Галикарнаса ему убежать от меня не удастся!

Александр уже сидел на коне, когда перед ним появилось несколько карийских придворных поваров:

— Царица Ада прислала нас к тебе, царь. Мы будем тебе готовить обеды и ужины. Царица Ада боится, что ты испортишь себе желудок, твой повар дурно готовит!

Александр засмеялся.

— Поблагодарите царицу Аду, — ответил он, — и скажите ей, что я от своего воспитателя Леонида получил еще более искусных мастеров этого дела — деятельную жизнь и воздержанность в пище! Это самые лучшие повара!

ОПЯТЬ МЕМНОН

Мемнон на могучем рыжем коне объезжал Галикарнас, осматривая укрепления.

Дарий, уже не надеясь на своих персидских военачальников, поручил Мемнону защиту жемчужины карийских прибрежных городов — Галикарнаса. Дарий был удручен и разгневан. Вокруг него гремело столько похвальбы, столько надменного презрения к врагу! И при первой же схватке с Македонянином, командуя бесчисленным войском, персы проиграли битву.

Если бы Дарий в свое время послушался Мемнона, который советовал опустошить берег, Александра в Азии уже давно не было бы. Но нет, древняя слава ослепила глаза ему и его полководцам. Где же они, кричавшие о непобедимости персидского войска? Легли на берегах Граника! И Мифрабузан, и Нифрат, и Петин… И молодой сын царя Арбупал…

Теперь лишь Мемнон, энергичный, мужественный человек, может спасти Персию! Дарий не ошибся, передав эллину войну против эллина-македонянина. Мемнон ненавидел македонских царей за ту власть, которую они взяли над Элладой. Он ненавидел Александра за высокое звание вождя объединенных войск, которым наградила его Эллада. И за победу при Гранике ненавидел, потому что эта победа прогремела по всем землям Азии…

А кроме того, Александр жестоко унизил его, Мемнона, — Македонянин трижды заставил бежать его, отважного, опытного полководца, из городов, которые он защищал!

Теперь Александр идет на Галикарнас. Здесь Мемнон еще раз встретится с ним. И сделает все, чтобы эта встреча была последней.

Как радостно вздохнет Эллада, когда он сбросит с нее это македонское иго!

В свите Мемнона были люди, разделявшие его чувства и надежды. Они тоже были из Эллады: афиняне Эфиальт и Фразибул, не пожелавшие подчиниться македонской гегемонии; полководец Аминта, сын Антиоха, только что бежавший из Эфеса от Александра вместе со своим отрядом; Неоптолем из рода линкестийцев, бежавший к Мемнону сразу после смерти Филиппа, опасаясь, что его изобличат в причастности к убийству македонского царя…

Рядом с Мемноном ехал правитель Галикарнаса — персидский военачальник Офонтопат.

— С моря ему не подступиться, — сказал Офонтопат, — нет, не подступиться.

Мемнон молча смотрел на стены и толстые башни Галикарнаса, поднимавшиеся над гладкой синевой залива.

— Это так, — скупо ответил Мемнон, — но вот со стороны суши…

— А что со стороны суши? — Офонтопат пожал плечами. — Стены старого акрополя починили, рвы выкопаны — пусть попробует подкатить к стенам свои осадные машины. Ты же сам, Мемнон, присутствовал при этих работах!

— И все-таки тревожно, — проворчал Мемнон. — Что-то надо бы сделать еще…

— С моря нам его бояться нечего, — презрительно усмехнулся Аминта. — Вы слышали? Он распустил свой флот.

— Может быть, он сошел с ума? — удивился афинянин Эфиальт.

Фразибул поддержал его:

— И такому безумцу Эллада доверила войско!

— Но он не весь флот распустил, — ядовито заметил линкестиец Неоптолем, — он все-таки обезопасил себя — двадцать кораблей оставил!

— Ха-ха! На потеху, что ли?

«У него какая-то непостижимая уверенность в своей непобедимости, — думал Мемнон, — может, это и помогает ему побеждать? Но конец тебе придет, Александр, царь македонский, конец тебе придет скоро. Иди, бросайся, захватывай города в Азии. А мой флот направится тем временем к островам, к берегам твоей родины, в глубокий тыл… Что ты скажешь тогда, царь македонский, когда я окружу тебя на азиатской земле и отрежу тебя от Македонии, а в Элладе тебя свергнут? Клянусь Зевсом и всеми богами, я тогда выслушаю тебя внимательно!»

Так думал Мемнон, но молчал, не желая ни с кем делиться своими планами раньше времени.

К ночи примчались разведчики и сообщили, что войско Александра приближается к Галикарнасу. И потом являлись один за другим:

— Александр идет на Галикарнас.

— Александр берет маленькие города с ходу. Идет на Галикарнас.

— Александр близко. Идет на Галикарнас.

И наступил день, когда Мемнон с высокой башни Галикарнаса своими глазами увидел идущее македонское войско. Оно приближалось, не останавливаясь, не замедляя шага. Сначала рыжая туча пыли на горизонте. Потом смутный блеск высоких копий. Потом стройные ряды конницы… И вот он сам, впереди, сверкает доспехами, и алый плащ развевается за его плечами.

Если бы долетела отсюда тяжелая стрела, Мемнон сумел бы прицелиться!

Галикарнас загудел. Галикарнасцы, персидские войска и эллинские наемники теснились на стенах. Всюду бряцало оружие. Слышалась громкая команда военачальников… Вскоре из конца в конец начали перекликаться военные трубы — неприятель под стенами города. Офонтопат и Мемнон следили за действиями Александра.

— Что он хочет делать, Мемнон?

— Расположился у самых стен. Думаю, хочет осадить нас.

У входа в старый город по берегу загорелись македонские костры. Мемнон видел, как Александр в сопровождении этеров разъезжает у стен Галикарнаса.

— Как тигр ходит вокруг, ищет лазейки.

— Ты прав, Мемнон, как тигр. Но ведь лазейки-то нет!

Мемнон пытался разобраться, что так томит его душу? Уж не напился ли он воды из Салмакиды? В Галикарнасе был источник Салмакида. Говорили, что если выпьешь из него, то станешь слабым, как женщина. Полно! Мемнон разобьет Александра. В Галикарнасе у него не отряд наемников, а персидское войско. Он прогонит Александра с великим позором. А если боги позволят, то и убьет его, отомстит за все свои поражения, за все горе, причиненное ему и его родине!..

Но где-то в глубине сознания возникла угроза: «А если не ты разобьешь его? Если он разобьет тебя и возьмет Галикарнас?»

«О нет! — вздохнул Мемнон. — Этого не будет! Ему не взять Галикарнаса… Не взять… Стены крепки, а таранов он не подведет — ров не позволит подвести тараны… Нет. И войска у меня больше, чем у него!»

С этой мыслью он уснул, будто провалился во тьму. А на рассвете тревожный оклик ударил его в сердце:

— Македоняне заваливают ров!

Ров, шириной более тридцати локтей[*] и в пятнадцать локтей глубиной, был скоро засыпан. Три «черепахи» — стенобитные машины с широкими навесами — защищали македонян, когда они работали у рва. Землю подровняли, и тараны со зловещим грохотом поползли к стенам Галикарнаса. Неуклюже двинулись и осадные башни, с которых можно обстреливать защитников города, стоящих на стенах. Одна за другой подходили машины, словно немые чудовища. Ни копья, ни стрелы, ни дротики были не в силах остановить их. И так весь день, без передышки.

Тяжелый мрак душной ночи свалился на землю. Но осадные работы не прекращались. Работали при факелах. Александр сам следил за расстановкой машин, поспевал всюду. Не спали и его полководцы, выполняя быстрые распоряжения царя.

В эту ночь стражу при машинах несли отряды Александра-Линкестийца. Царь появился на минуту и снова исчез. Он ничего не сказал Линкестийцу, только взглянул и тут же умчался, пропал во тьме.

— Видит. Всегда видит! — с отчаянием прошептал Линкестиец. — Значит, все-таки не доверяет. Он никогда не забудет, что мои братья были замешаны в заговоре против его отца. Но ведь и я не забуду, что мои братья казнены на могиле царя Филиппа. Он следит за мной. Любой неосторожный или неправильно истолкованный мой шаг грозит мне смертью от его руки. Я вижу это. Я читаю это в его жестоких глазах. И так будет до конца моей жизни.

Внезапно красное пламя распахнуло черноту ночи. Персы подожгли стенобитные машины!

Линкестиец опомнился. Его стража тотчас подняла тревогу. Сильней тревога, громче! Не уследили, не углядели… Македоняне бросились спасать машины. Линкестиец сам гасил пламя, рискуя сгореть.

В македонском лагере затрубили трубы, призывая к бою, и тотчас как эхо откликнулись военные трубы в Галикарнасе.

Персы, запалив машины, сделали вылазку. Они с криком бросились на македонян. Македоняне приняли их на копья. Уцелевшие македонские тараны ударили по стенам. Появились проломы. Македоняне лезли в проломы. Персы отбивали их… Дрались врукопашную. А внутри города, взамен разбитой стены, персы уже строили новую стену; персов было много, и нагромождение камней быстро росло.

Машины македонянам удалось отстоять. Лишь немногие сгорели. Персов загнали обратно в город. Убитые остались лежать у внешней стены.

В этой битве за машины Линкестиец сражался с отвагой отчаяния. Но при свете последней вспышки пламени Линкестиец внезапно увидел своего племянника, молодого Неоптолема, который дрался на стороне врага. Лицо Неоптолема было искажено ненавистью и залито кровью. Линкестиец видел, как Неоптолем, Теснимый македонянами, взмахнул кинжалом и упал…

Пламя погасло, все исчезло во тьме. Битва продолжалась при скупых отсветах факелов. Линкестиец бросился было помочь Неоптолему, но опомнился и, простонав, остановился.

— Ты ранен? — спросил кто-то в темноте.

— Да, — ответил Линкестиец.

Утром, среди множества убитых врагов, грудами лежавших у стены, Линкестиец увидел тело Неоптолема. Македоняне не узнали его. А Линкестиец не посмел узнать. Надо было похоронить племянника, надо было отдать ему погребальные почести. Но как? Царю донесут об этом: Неоптолем перебежчик, предатель!

Сердце Линкестийца сгорало от горя и страха. Становилось не под силу терпеть этот скрытый плен, не под силу жить под занесенным мечом Александра, готовым в любое время упасть на голову.

Наутро царь хоронил своих погибших воинов. Разрешил и врагам похоронить своих. Линкестиец видел, как унесли Неоптолема. Он облегченно вздохнул. Душа его племянника получит свое вечное убежище — могилу и не будет, бесприютно тоскуя, блуждать по земле. Но свою тоску ему было трудно скрыть.

Наступило затишье. Македоняне и персы залечивали раны, готовились к новому бою. Александр не собирался отступать, а Мемнон не собирался сдавать город.

Через несколько дней Александр двинул войско на штурм. Это была большая битва. Рушились стены и башни. Завывали стрелы; камни из камнеметов, тяжко гудя, проносились над головами. Было мгновение, когда македоняне дрогнули и растерялись, увидев, как персы всем войском вдруг хлынули на них из проломов. Но Александр был здесь. Выхватив меч, он погнал коня на врагов, в самую кипящую битву, и македоняне без оглядки кинулись за ним… Бились среди развалин разрушенной внешней стены, бились у проломов, бились у распахнутых настежь городских ворот…

И снова взяли верх македоняне. Вот они уже теснят персов. Те, отчаянно сопротивляясь, отступают к тройным воротам. Отступают, но еще не сдаются, еще стараются устоять. Крики торжества, крики отчаяния… Отряды Мемнона бегут всей массой в панике, в беспорядке, они бегут к мосту, ведущему к воротам. Но мост трещит под ними, подламывается, и люди с воплями валятся в ров… А сверху сыплются смертоносные тяжелые стрелы, обрушиваются на головы македонские копья и мечи.

Самая страшная резня началась в воротах. Персидское войско, спасаясь от македонян, вернулось в город. Но не все успели туда вбежать. Ворота захлопнулись, и тех, кто остался у закрытых ворот, македоняне убили. Убили всех.

Разгоряченные битвой и победой, македонские отряды были готовы лезть на стену, город был в их руках…

И вдруг прогремела труба. Отбой!

Царь остановил сражение.

Полководцы устремились к нему — рассвирепевшие от побоища, с окровавленными мечами в руках, недоумевающие, возмущенные. — Если мы сейчас ворвемся в Галикарнас, — сказал Александр, — он будет разрушен. Зачем нам в наше владение получать развалины? Подождем. Я думаю, что теперь, видя, как мы сильны, Мемнон сдаст Галикарнас.

Ночью, когда менялась вторая стража, в крепости вдруг запылала большая деревянная башня, с которой персы поджигали вражеские машины. И сразу вдоль всех стен города жарко вспыхнули деревянные портики. В то же время загорелись стоящие у самой стены дома. Ветер раздувал пламя, охватывая город. Галикарнас горел.

Александр проснулся от криков тревоги. Его шатер был полон зловещих красных отсветов. Схватив меч, он выбежал из шатра. Над городом в черном небе полыхало зарево.

— Это Мемнон! — охрипнув от ярости, крикнул Александр. — Это он! Я знаю! Немедленно в город! Тушить! Поджигателей убивать на месте!

И сам, надев доспехи, поспешил в горящий Галикарнас.

Живыми в крепости остались только жители, которых находили в домах; они не воевали и не поджигали. Но все, кто воевал, и весь персидский гарнизон погибли под македонскими мечами. Александр рыскал по городу, искал Мемнона, искал его наемников, убивал поджигателей и снова искал Мемнона. Уж теперь-то Александр доберется до него!

Мемнона не было. Наконец галикарнасцы рассказали: Мемнон велел поджечь город, а сам со своими военачальниками, сатрапами и наемниками ушел на персидские корабли, подошедшие в темноте, и уплыл на остров Кос.

Наступил рассвет. Царь македонский, почерневший от дыма, в обгорелом плаще, нахмурясь, смотрел на погибший город. Разваленные дома, черное пожарище. На безмолвных улицах — неподвижные тела убитых. Кое-где еще тлеют красные головни, ветер поднимает седой горячий пепел над провалившимися крышами, над грудами кирпича и глины…

Александр вернулся в лагерь, отдал приказ:

— Павших похоронить с почестями. А что осталось от города — сровнять с землей!

— Царь, — доложили ему, — на горах засели персы. И с ними наемники.

Александр устало махнул рукой.

— Пусть сидят там. Нам не время возиться с ними. Царица Ада сама закончит войну здесь. Какое значение имеют теперь эти жалкие отряды? Галикарнаса больше нет.

ЛИНКЕСТИЕЦ

Снова дороги войны. Снова костры военных лагерей, маленькие города побережья, покорно открывающие свои ворота македонским фалангам, короткий отдых, пополнение припасов, и опять дороги…

Пармениона Александр отправил в Лидию, в Сарды. Он дал ему большое войско и велел взять с собой обоз. Вместе с Парменионом он отослал и Линкестийца с его конницей. Пусть они проведут зиму в Сардах, а потом встретят царя во Фригии.

Незадолго до этого у Александра с Парменионом произошел неприятный разговор. Узнав, что царь собирается идти дальше по азиатскому побережью, Парменион попросил выслушать его.

— Царь, не сочти это трусостью или усталостью, — сказал он, — страха я не знал никогда, а рука моя еще крепка, чтобы держать меч. Но скажи: зачем тебе продолжать этот поход? Пока все идет счастливо для нас, но боги могут изменить нашу судьбу. Царь Филипп хотел отвоевать эллинские города, закрепить их за собой, утвердить свою власть над Элладой и вернуться в Пеллу. Так вот я и думаю, царь, не пора ли и нам завершить здесь наши дела?

Александр смотрел на него с изумлением.

— Завершить наши дела, Парменион, теперь, когда мы побеждаем! Клянусь Зевсом, я тебя не понимаю. Разве менее могущественной станет Македония, если мы завоюем все побережье? А мы его завоюем. Я это чувствую, я это знаю. И мне нужно только одно, клянусь богами: если кто-то не хочет помочь мне, то пусть хотя бы не мешает!

Парменион увидел, что в глазах Александра начинают сверкать гневные огни. С царем Филиппом еще можно было поспорить, но тут лучше не вступать в спор. И Парменион, подчиняясь приказу царя, ушел в Лидию. А царь со своим войском продолжал путь по берегу Срединного моря. С каждым днем спадала жара, дышать становилось легче. Начинались зимние дожди. Македоняне удивлялись:

— Это и есть зима? У нас уже снег на горах.

— Да. Вьюга теперь завывает в ущельях, без мохнатого плаща не выйдешь.

Почему-то приятно было поговорить об этом — о снежных буранах, об озерах, покрытых льдом… И о том, как хорошо прийти в жарко натопленное жилище, и как это красиво, когда идет тихий, густой снег.

Середина зимы застала Александра в Ликии[*], маленькой приморской стране, окруженной горами. Главный город ликийцев Фаселида стоял на берегу моря. Город был богатый, торговый, с тремя гаванями. Фаселиты навстречу македонскому царю выслали посольство. Старейшины города покорно попросили у Александра дружбы и увенчали его золотым венком…

Александр уже привык принимать золотые венки. Он уже не волновался, не краснел от радости и гордости, а считал, что это так и должно быть, что города и страны, через которые лежит его путь, обязаны принимать его с почестями, если не хотят испытать силу его меча.

Стояла нежаркая погода. Войско нагружало обозы и вьючных животных провиантом и кормом для лошадей. Со всех концов страны везли сюда обильные припасы, опустошая собственные закрома. Фаселиты молчали, улыбались, — а что же еще оставалось им делать? Войско надо кормить. Разве только одну их страну оно опустошает на своем пути? Лишь бы не жгли и не грабили. Лишь бы оставили в живых…

Фаселиты старались развлекать царя пирами, охотой. Но как-то выпал тихий, золотистый день, когда Александру захотелось побыть одному со своими мыслями, подышать морем, отдохнуть под равномерный плеск его синих волн.

Был раскинут шатер. Александр лежал на ковре возле самой воды. Длинная прозрачная волна возникала и таяла возле его ног. Александру казалось, что и море припадает к его ногам и отдает ему царские почести.

Александр старался забыться. Но думы и заботы не давали покоя.

Он давно уже идет по берегу моря. Он мог бы и раньше войти во внутренние страны Азии. Но ему нельзя было оставить побережье. На море еще следит за ним большой персидский флот. В бою победить этот флот невозможно — значит, надо взять его измором. Александр занимает все прибрежные города, все гавани, чтобы персидским кораблям некуда было пристать. А ведь морякам нужны и хлеб, и пресная вода. Но где они все это возьмут? Александр не даст им высадиться. Вот и пусть их боевые корабли болтаются в море без всякой пользы.

И Александр не отступит от берега. Он будет идти до тех самых мест, где, как ему сказали местные жители, скалистые отроги Тавра подступают к самой воде. Скалы не дадут персам пристать к берегу.

А тогда уже Александр свернет к городу Перге, а из города Перги — во Фригию, во внутренние земли огромного Персидского царства.

Но до Фригии еще далеко… Далеко.

С тонким звоном набегали волны, исчезая в белом песке. Пахло горькими сухими травами, растущими в опаленных солнцем горах. Благодатное чувство покоя и отдыха нежило Александра. Заботы, неприятные думы понемногу отошли. Он заснул.

Этеры-телохранители, сидевшие невдалеке, примолкли. Пусть отдохнет, ему не слишком часто выпадает тихая минута.

— Сколько же городов мы взяли, пока дошли сюда от Галикарнаса? — задумчиво спросил молодой этер и военачальник Аминта.

Ответил полководец Кратер, который участвовал во всех битвах:

— Почти тридцать. Здесь, в Ликии…

Он хотел было перечислить все эти взятые без боя города, но Гефестион, подняв руку, остановил его:

— Тише… Смотрите!

Над головой Александра кружилась ласточка. Она кружилась и щебетала, да так громко и тревожно, будто старалась разбудить царя, будто предостерегала от какой-то опасности. Александр слабо отмахивался от нее рукой — ее щебетание мешало ему. Однако ласточка не улетала, она даже опустилась ему на голову и все кричала и щебетала. И наконец, совсем разбудила его.

Александр поднялся. Ласточка, что-то крикнув ему в последний раз, улетела. Царь следил за ней глазами.

— Что это значит? Что она хотела мне сказать?

Друзья, изумленные этим, не знали, что ответить. Послали за жрецом.

Жрец Аристандр, выслушав их, сказал:

— Это — знамение, посланное богами, царь. Ласточка — друг человека, и ей всегда хочется помочь человеку. Если она узнала что-то недоброе, она всегда спешит предупредить об этом.

— О чем же хотела предупредить меня эта птица? — настороженно спросил Александр.

Жрец нахмурился.

— Ласточка возвестила тебе, царь, что кто-то из друзей злоумышляет против тебя, — сказал он и грозно поглядел на этеров, — но возвестила также, что умысел этот будет раскрыт.

Ученик Аристотеля, блестяще образованный, Александр был все же человеком своего времени и безоговорочно верил всяким приметам и предсказаниям. Взволнованный, он поднял глаза на своих друзей. Мгновенно в памяти встало зловещее утро, красная заря, отец с окровавленной грудью, падающий ему на руки…

— Кто?

Гефестион, бледный, положив руку на грудь, подошел к нему.

— Успокойся, царь. Среди нас нет предателей.

Телохранители-этеры стояли перед Александром и смотрели ему в глаза.

— Царь, мы готовы умереть за тебя!

Горькая морщинка легла у Александра между бровями. Он вздохнул, оглянулся кругом. В бою он легко защитит свою жизнь. Но как защититься от измены и предательства?

Все словно померкло. Сверкание моря утомляло глаза. Выцветшее небо было пустым и гнетущим.

— Гефестион?!

В голосе Александра прозвучала мольба.

— Нет, нет, Александр! — сердечно ответил Гефестион и подошел ближе. — Никогда я не изменю тебе. До самой смерти!

— Не обижай нас, царь! — сказал Неарх.

Гарпал растерялся, ему стало страшно. Он ничего не замышлял, но вдруг царь подумает иначе? Эригий стоял, закусив губу, и чуть не плакал от обиды. Неарх сердито хмурился.

— Я верю вам, друзья, — сказал Александр. — Ласточка ведь могла и ошибиться!

Но подозрение уже, как отрава, вошло в сердце Александра. Веселясь ли на пиру со своей обширной свитой, отправляясь ли в горы на охоту, занимаясь ли делами в канцелярии, он вдруг вскидывал глаза и незаметно вглядывался в лица окружающих его друзей.

«Кто?!»

Прошло несколько дней. Ласточка с ее щебетанием понемногу уходила в забвение. Но однажды утром, когда Александр сидел с Евменом, разбираясь в делах канцелярии, явился посланец из Лидии, от Пармениона. Усталый, почерневший от загара и пыли, он вошел в царский шатер и снял шлем. По его лицу Александр понял, что посланец явился с недоброй вестью.

— Царь, меня прислал военачальник Парменион. Там, — он кивнул через плечо, — мой отряд. Мы привели пленника. Вот письмо.

Александр принял свиток. Письмо было короткое, но его вполне хватило, чтобы глубоко омрачить душу.

Парменион писал, что ему попался в плен перс Сисина, посланный Дарием. Сказал, что едет к фригийскому сатрапу Азитию. Но когда допросили как следует, сознался, что он послан Дарием к Александру-Линкестийцу.

Линкестиец. Все-таки Линкестиец!

Тут же вспомнилась ласточка, которая, по словам Аристандра, предупреждала его. Потемнев лицом, царь приказал привести перса.

— Ты — Сисина?

Перс, худой, дрожащий, будто охваченный ледяным ветром, стоял опустив голову под грозным взглядом царя.

— Да. Я — Сисина.

— Зачем ты послан к Линкестийцу? Рассказывай все и говори правду.

Светлые глаза Александра как кинжалы пронзали Сисину. Ему казалось, что царь и так видит его мысли и скрыть их все равно невозможно.

— Великий царь Дарий получил от Линкестийца письма…

— Как попали эти письма от Линкестийца к Дарию?

— Их передал Аминта, сын Антиоха, тот, который бежал от тебя из Македонии к царю Дарию.

— Что велел передать твой царь Линкестийцу?

— Царь велел дать ему клятву, что… что если он…

— Ну?

— Если он… убьет…

— Ну?

— Если он убьет царя македонского Александра, то великий царь Дарий отдаст ему Македонию.

Александр с минуту не мог произнести ни слова. Сисина, серый как пепел, неподвижно стоял перед ним.

— Ну? И еще что?

— А еще… что даст ему за это тысячу золотых талантов.

— Дальше.

— Всё.

— Что же ответил Линкестиец?

— Я не видел его.

Царь позвал стражу.

— Возьмите перса.

Александр тотчас созвал военный совет. Пока собирались его полководцы, он в раздумье ходил взад и вперед, тяжело ступая грубыми походными сандалиями по цветному персидскому ковру, взятому у Граника.

…Как он просил тогда пощады, как заверял! «Царь, защити меня, я ни в чем не виноват! Царь, я буду верно служить тебе!» Царь… А ведь Александр еще и не был тогда царем. Это, что ли, подкупило его и обмануло? Линкестийцы убили царя Филиппа. А сын Филиппа пощадил Линкестийца!

На совет Александр созвал только близких друзей. Те уже понимали, что произошло что-то страшное. А когда узнали, что произошло, возмутились.

— Я ему поверил, — сказал Александр, — я его простил. И разве я обижал его потом? Клянусь Зевсом! Он был моим этером, он был моим стратегом во Фригии у Геллеспонта. Теперь он командует у Пармениона фессалийской конницей. Как еще мне было возвысить его?

Этеры гневно зашумели. Они беспощадно поносили Линкестийца и весь линкестийский род, жадный, преступный, ненавистный…

— Что же мы решим, друзья? — спросил царь. — Как нам поступить с Линкестийцем?

Гефестион выхватил кинжал. Его нежное красивое лицо исказилось от ярости.

— Никакой пощады! Я сам убью его.

— Убить Линкестийца! — закричали этеры. — Никакой пощады изменнику.

— Убрать, пока не натворил худшего, — сурово сказал Черный Клит. — А ты, Александр, поступил неразумно, отдав конницу человеку, которому нельзя доверять. Фессалийская конница — большая сила. Что, если эта сила теперь на его стороне?

Александр нахмурился. Он не терпел упреков. Но сейчас приходилось терпеть — Клит был прав.

Решение было единодушным — схватить Линкестийца немедленно.

В тот же день, к вечеру, из ворот Фаселиды отправились в путь несколько всадников в длинных азиатских одеждах. Доехав до перекрестка, они повернули коней в сторону лидийского города Сарды.

Александр-Линкестиец, военачальник фессалийской конницы, вместе с Парменионом прибыл на зимовку в Сарды. Получив приказ царя вести конницу в Сарды, Линкестиец еле сумел скрыть свою радость. Наконец-то он уйдет от этих холодных наблюдающих глаз, наконец-то он сможет не следить так напряженно за каждым своим шагом, за каждым словом, за выражением лица. Ни одного дня он не был счастлив с тех пор, как увидел кровь своих погибших братьев, с тех пор, как назвал Александра, сына Филиппа, царем. Почести, власть, высокое положение… Он командует конницей. Он сидит за царским столом. Он сверкает доспехами среди царских этеров. Но хоть бы раз он встретил утреннюю зарю с легким сердцем и улыбнулся наступающему дню!

Линкестиец покорно склонял голову перед Александром. Улыбался его друзьям. И втайне думал только об одном — как ему утолить свою ненависть и отомстить сыну Филиппа?

Как часто, наблюдая издали за царем, он мысленно говорил ему: «По какому праву носишь ты царскую диадему? Ведь такое же право есть и у меня, а я, как раб, трепещу перед тобою. Но не настанет ли день, когда ты, Александр, попросишь у меня пощады? Не наступит ли день, когда я сам надену царский венец?»

Но одному ничего не достигнуть. Нужны союзники. Кто поможет ему? Персы. Только враги сына Филиппа — персы…

Конница расположилась среди широкой долины, у реки. Линкестиец объехал свой лагерь. Все было спокойно. Люди отдыхали. Кони ушли на пастбища. Возле палаток горели костры, конники варили ужин. Слышались негромкие разговоры, смех, иногда перебранка… Линкестиец поднял глаза — вдали, на фоне желтого закатного неба, четко рисовались лиловые силуэты горы и башен старой лидийской крепости.

Парменион? А что думает Парменион?

Парменион сейчас в Сардах. Линкестийцу показалось, что Парменион тоже с легким сердцем уехал в Сарды от Александра. Линкестиец сам слышал, как Филота однажды назвал царя мальчишкой, а ведь Филота — сын Пармениона. Что, если отправиться в крепость и попытаться проникнуть в мысли старого полководца?

Желтая вечерняя заря, тишина в горах и долинах. И — одиночество. Такое полное, безысходное одиночество! Линкестиец вздохнул, провел рукой по щеке. Отросла щетина.

И тут же, как мальчик, обрадовался. Вот и пусть растет. Он не будет здесь бриться, царь не видит его!

Линкестиец слез с коня. Для него был поставлен шатер, приготовлен ужин. Занятый своей думой, отослал сопровождавшую его свиту.

Ночью он не мог спать, выходил из шатра, смотрел на звезды. Мысли все о том же — как найти союзников его делу? Может быть, все-таки поговорить с Парменионом? Он ведь тоже не слишком ладит с царем.

Однако когда взошло солнце и трезвый дневной свет успокоил его, Линкестиец испугался своих ночных мыслей. Довериться Пармениону? Он сошел с ума! Парменион так же, как и Антипатр, умрет за своих царей по одному их слову!

«Ну, а если царем буду я? Тогда они и за меня умрут!»

Но прежде надо стать царем. А еще прежде — дождаться известий от Дария. Линкестийцу удалось послать ему несколько писем. Но Дарий медлит с ответом. Почему он медлит? Почему же он медлит? Сейчас, когда глаз Александра не следит за Линкестийцем, — зачем он теряет время?!

Проходили дни, пустые, томительные. Линкестиец исправно нес свою службу. И ждал, ждал тревожно, с нарастающим нетерпением тайных известий от персидского царя.

А всадники в азиатских одеждах, посланные из Фаселиды, уже приближались к лидийской земле. Они прибыли в Сарды незаметно, никто не обратил на них внимания. Так же незаметно пробрались в лагерь Пармениона. Здесь один из них сбросил азиатскую одежду. Перед изумленной македонской стражей явился царский телохранитель Амфотер, брат полководца Кратера.

Амфотер приказал тотчас проводить его к Пармениону, но о его появлении в лагере молчать.

Парменион не удивился, увидев Амфотера. Он протянул руку, ожидая получить письмо.

— Письма нет — оно у меня в голове, — сказал Амфотер, — приказ царя передам тебе устно.

Парменион позаботился, чтобы никто не помешал им и никто не подслушал их разговора.

В тот же день к Линкестийцу явился отряд, посланный Парменионом. Начальник отряда потребовал у него оружие. Линкестиец все понял, как только воины окружили его. Он молча отдал меч и позволил надеть оковы. «Кто узнал? Кто предал?» Он ни о чем не спрашивал — разве ему ответят?

Парменион, когда Линкестийца привели к нему, посмотрел на него уничтожающим взглядом.

— Ты мог бы выслушать меня? — сказал Линкестиец.

— Нет, — ответил Парменион, — я не слушаю речей изменников.

— В чем меня обвиняют?

— Ты сам знаешь.

— Кто оклеветал меня?

Парменион рассердился:

— Тебя оклеветали? Ведь, кажется, не мне и не кому-нибудь другому вез письмо перс Сисина от царя Дария, а тебе, Линкестийцу! Зевс и все боги, его оклеветали!

И он, гневно махнув рукой, приказал отправить Линкестийца к царю с хорошей стражей и ни под каким видом не снимать с него оков.

«А я хотел найти в нем союзника!» — подумал Линкестиец.

— Напрасно ты меня так презираешь, — сказал он, глядя на Пармениона дерзкими глазами. — Еще неизвестно, как повернется твоя судьба. Под рукой царя жизнь полководца полна превратностей.

Парменион ответил ему с достоинством:

— Как бы моя судьба ни повернулась, изменником я никогда не буду.

Линкестийца повезли к царю.

Не было длинней и тяжелей дороги, чем эта. Линкестиец не глядел по сторонам, не разговаривал ни с кем. Но когда они спешились в Фаселиде, он потребовал, чтобы его провели к царю немедленно. Но Александр не принял его.

— Гефестион, я не могу его видеть. Избавь меня от этого.

Перед Линкестийцем стояли друзья царя Александра. Он затравленно глядел то на одного, то на другого. Каменные, враждебные лица. Ни одной искры сочувствия в глазах.

Ведь когда жрец предупреждал царя об измене друга, он смотрел прямо на них, на друзей, стоявших около Александра, он бросил на них тень подозрения из-за этого предателя!

— Я могу оправдаться, пусть только царь выслушает меня! Пусть он меня только выслушает. Ну, не ради меня самого, хоть ради Антипатра, преданного друга царской семьи, ведь его дочь — моя жена!

— Царь не хочет видеть тебя.

Линкестиец глядел на Гефестиона и не узнавал его. Куда девалась нежная красота этого человека? Рот кривился от сдержанной ярости, в огромных глазах горела ненависть… Он был страшен.

Линкестиец обратился к Кратеру. Полководец стоял хмурый и печальный.

— Кратер, скажи Александру, что умоляю его выслушать меня. Ведь всё обвинение держится только на лжи проклятого перса. Разве не могли это устроить мои враги, чтобы лишить меня милости царя?

— Тебя надо убить, — ответил Кратер.

— Неарх, ты — давний друг царя. Я знаю, если он выслушает меня, его сердце смягчится, он поверит мне!

— Он тебе уже поверил однажды! — с горечью и презрением сказал Неарх.

Александр слышал эти мольбы. Они не трогали его.

«Мать была права, — думал он, — сколько раз она предупреждала меня, сколько раз предостерегала! Я верил ему, Линкестийцу, а он в это время договаривался с персидским царем о моей смерти!»

МОРЕ ОТСТУПИЛО

Перед тем как выступить из Фаселиды, Александр спросил, как ему пройти во Фригию?

Он не знал страны, и у него не было карты. Карту составляли в пути землемеры и географы, которые шли вместе с ним в его войске.

Фаселиты охотно объяснили Александру:

— Сейчас твой путь пойдет через Памфилию. Это соседняя с нами страна. Отсюда ты поднимешься к памфилийскому городу Перге. А оттуда — прямая дорога в Великую Фригию.

— А как ближе пройти в Пергу?

— К Перге можно пройти двумя путями. Один путь — через горы, это путь далекий и очень трудный. Другой путь — по берегу моря, здесь идти ближе и легче. Но сейчас зима, и тебе, царь, придется идти через горы.

— Если берегом короче и легче, то почему же через горы?

— Потому что зимой по берегу не пройти. Сейчас дуют южные ветры, берег залит водой. Ты не пройдешь, царь.

— Я пройду.

— Там скалы и море, царь, а берег всего лишь узкая полоска. Если бы дул северный ветер, он бы отогнал волны. Но дует южный, и волны бьются о скалы. Пройти там сейчас невозможно!

— Невозможно? Я не знаю такого слова!

Наутро, лишь только засветилось над городом нежно-серое небо, Александр тронулся в путь.

Александр разделил армию. Бóльшую часть пехоты, часть конницы и обоз послал в Пергу через горы.

— Линкестийца отправьте с обозом, — приказал Александр, — и чтобы охрана была крепкой.

И Линкестийца, как раба, повезли в оковах вслед за войском, в котором он так недавно был военачальником блестящей фессалийской конницы.

Сам Александр с остальными отрядами спустился к Памфилийскому заливу.

Залив был окружен горами, тесно подступившими к воде. Желтые и серые скалы поднимались над заливом террасами, как ступенями, одна над другой. Фаселиты называли их лестницей. У их подножия лежала узкая кромка берега, та самая дорога, по которой решил пройти Александр.

Дул сильный ветер с юга, в горах гудело. Зеленые пенистые волны мчались издали, от самого горизонта, и с размаху расшибались о серые скалы. Казалось, все огромное море поднялось, чтобы обрушиться на прибрежную полосу земли. Шум и грохот воды оглушали людей. Берега не было, море закрыло его.

Войско со страхом смотрело, как бушуют внизу волны. Но Александр не замедлил шага. Он спустился с горы и вошел прямо в этот грохочущий прибой. Войско тронулось следом; оно не могло остаться на скалах, когда царь идет впереди. Волны захлестывали Александра, но он не останавливался, и войско шло за ним. Даже у старых, видавших много тяжелых походов воинов замирало сердце. Море — противник жестокий, оно похоронит их всех в это страшное зимнее утро. Но царь идет — и войско идет за ним. Идет, обреченное на неизбежную гибель.

И тут случилось что-то непонятное. Южный ветер вдруг упал, из-за гор поднялся ветер с севера и круто погнал волны обратно в широкое море, в холодную лиловую даль. Береговая полоса обнажилась.

Воины шли по мокрой гальке, пораженные чудом, которое совершилось на их глазах, — море отступило перед их царем! Нет, тут дело не простое — Александру помогают боги. Видно, правда, что он с ними в родстве!

Воинам Александра — македонским горцам, пахарям и звероловам — было очень легко поверить во всякое чудо. Безудержная отвага их молодого полководца, его неизменные удачи при самых опасных положениях, когда он со своим войском выходил невредимым там, где всякий другой встретил бы гибель, — все это поражало воображение. И проще всего им было решить, что тут дело не обходится без вмешательства богов.

Шли целый день, огибая Памфилийский залив. Море порой отступало, далеко обнажая берег, порой возвращалось назад, и тогда македоняне шли по грудь в воде. Вода кипела среди камней, как в котле. Но теперь уже никакая опасность не могла остановить воинов.

К концу дня скалы отошли от берега, и широкая долина Памфилии приняла македонское войско. Отходя в долину, македоняне оглядывались назад, на тот путь, которым они только что прошли.

— Неужели мы были там?

— Неужели мы прошли через эту пучину — и остались живы?

— Это чудо! Царь знал, что боги помогут ему!

Скоро по холмам запестрели палатки. Жарко запылали костры. Море шумело, мерцая вскипающими барашками волн.

В эту ночь измученное войско уснуло мгновенно. Но Александр еще долго не спал. Он сидел с землемерами и географами над картой, составленной ими. Не спали и его близкие друзья, военачальники — необходимо было посмотреть, что получается на карте.

— Где те дороги, по которым мы прошли?

— Вот они, царь… — Указка скользила по чертежу. Города, горы, реки, дороги…

— А узнали вы, далеко ли тянется этот открытый берег?

— Да, царь, узнали. Открытый берег тянется до города Сиды. А там горы снова подойдут к морю.

— Значит, за Сидой персы высадиться уже не смогут?

— Говорят, что там нет стоянок, царь.

Александр удовлетворенно кивнул головой.

— Так. Возьму Сиду, и тогда — берег наш. А персидский флот пускай болтается в море сколько пожелает. Высадиться я персам не дам.

Черный Клит усмехнулся в свою смоляную кудрявую бороду.

— «Я дойду»… «Я возьму»… А мы что будем делать, если ты, царь, один все возьмешь?

Наступила внезапная настороженная тишина. Александр гневно блеснул на него глазами. Но улыбка Клита была добродушна, будто старший брат ласково подшучивал над младшим.

Обижаться было нельзя — Клит ему почти родственник. Он брат его любимой кормилицы Ланики. Но все-таки шутить так не стоило бы. Тем более, что старые этеры, военачальники царя Филиппа, незаметно переглянулись между собой и потупили глаза.

Александр овладел собой и так же шутя ответил:

— Вам я тоже найду дело. Об этом ты, Клит, не тревожься!

А когда покончили с делами, Гефестион спросил:

— Александр, как же ты все-таки сразу ринулся в воду? Разве ты знал, что ветер повернет?

— Другим я сказал бы, что знал. Но тебе скажу правду: я не знал ничего. Просто надо было пройти и захватить берег.

— Но ветер мог и не повернуть?

— Мог. А тогда бы мы прошли по скалам, которые фаселиты называют лестницей.

ГОРДИЕВ УЗЕЛ

Войско проходило по широким фригийским полям. Вот она, Азия! Теперь Александр занимает уже не эллинские, а коренные азиатские города.

Где-то недалеко его ждет Дарий со своими полчищами. Но где? Долго ли еще Александру искать встречи с ним, чтобы разбить его окончательно?

У ворот города Гордия, что стоит во Фригии, Александра встретил Парменион. Он явился сюда из Лидии, точно выполнив приказ царя. Войско, увидев у стен чужого города македонские шапки, подняло радостный крик. Воины Пармениона откликнулись таким же ликующим воплем. Полководцы окружили царя.

Александр вошел в город, утонувший в садах и рощах, как в свои собственные владения. Небо Азии светилось прозрачной голубизной наступающей весны. Чужая речь слышалась на улицах. Странно одетые люди в штанах и длинных одеяниях стояли по сторонам у желтых глиняных стен своих жилищ и смотрели на македонян…

Македонский лагерь раскинулся и в городе, и вокруг города. И не успели македоняне расположиться, как прибыло новое войско — вернулись молодые воины, отпущенные в Македонию на зиму. Царь сам выехал встречать их. Молодое войско, под начальством полководцев Птолемея, Кена и Мелеагра, явилось прямо из Пеллы.

Александр сидел на своем вороном Букефале и смотрел, как идут его воины. Молодые македоняне прекрасно держали строй, крепкие, бодрые, веселые. Завидев царя, они во весь голос прокричали приветствие, и царь, тоже во весь голос, отвечал им. Три тысячи македонской пехоты прошло перед царем, триста македонских всадников, двести всадников-фессалийцев, сто пятьдесят элейцев, которых вел элеец Алкия…

Александр улыбался. Он был дальновиден — молодые воины провели зиму в своих семьях, отдохнули и вернулись, как приказано царем. И, как приказано, с пополнением.

В тот же вечер Александр призвал к себе полководцев, которых он посылал с молодыми в Македонию. Он хотел послушать о делах на родине, о том, как живут в Пелле, о матери… Казалось, что эти люди, пришедшие из македонской земли, принесли с собой и воздух ее, и шум ее лесов, и прохладное дыхание снегов родной горы Олимпа…

Начал Птолемей, человек гордый, властный, с красивыми, но жесткими чертами лица:

— Трудно было договориться с царицей Олимпиадой. Она никак не хотела отпускать свою охрану — целый отряд молодых этеров прятался у нее во дворце.

— Но ты взял их?

— Почти все здесь.

— Хорошо. А что Антипатр?

— Антипатр здоров, — ответил Мелеагр, старый полководец царя Филиппа, — вот письмо от него. Надо сказать, что ему тоже трудно с царицей Олимпиадой.

— Друзья мои, оставим царицу Олимпиаду в покое. Ну что может сделать слабая старая женщина!

Птолемей отвернулся, сжав тонкие губы, чтобы скрыть усмешку. Слабая женщина! Как она проклинала, как она угрожала ему, Птолемею, а ведь все знают, что угрозы ее не бывают пустыми. Хорошо, что у него с собой был приказ Александра!

— Вы лучше расскажите, друзья, что там, в Элладе?

— В Элладе худо, — осторожно, стараясь подбирать слова, ответил полководец Кен, — в Спарте опять начинаются какие-то безумные замыслы.

— Царь Агис?

— Да. Собирается воевать с Македонией. Поэтому Антипатр держит войска наготове.

— Агис! Тупица, как все спартанцы, — сказал Александр. — Надоело ему носить голову на плечах. Ну, Антипатр поможет ему потерять ее!

— Хуже другое, царь, — хмурясь, продолжал Мелеагр, — в тылу у нас — Мемнон!

Мемнон, опять Мемнон! Александр вспыхнул.

— Что же он там делает, этот проклятый изменник?

— Он подогнал корабли к берегам Афин, взял остров Хиос, оттуда отплыл к Лесбосу и там захватил все города — вот что он там делает! — резко сказал Птолемей. — Он старается отрезать нас от Македонии. И если это ему удастся…

Между бровями царя врезались морщины. Если его оторвут от матери-Македонии, он затеряется здесь, в Азии, со своим войском и, не получая поддержки, погибнет.

— Да. Только Мемнону это не удастся!

— А почему не удастся, царь? — осторожно, после недолгого молчания, спросил Кен.

— Почему? Да потому, что пока Мемнон собирается поднять на меня Элладу, я разобью Дария. Мне только что донесли, что персы уже недалеко. Значит, и победа наша близко. А когда Азия будет в моих руках, кто сможет мне противиться?

«Проклятый Мемнон! — думал Александр. — Когда же я сброшу его со своей дороги?»

— А не напрасно ли ты, царь, — очень осторожно спросил Мелеагр, — распустил наш флот? Мы могли бы задержать Мемнона на море.

— Флот, который у нас был, не смог бы его задержать, — ответил Александр. — Ненужная трата сил и денег. Если понадобится, я могу снова собрать корабли. Но сейчас главное — встретиться с Дарием. Встретиться и победить.

— Не только главное, но и единственное, что нам сейчас остается, — сказал Птолемей.

И все согласились с ним.

Знатные горожане Гордия предложили Александру свои лучшие жилища. Они покорно принимали чужеземцев — царь Дарий далеко, а сила македонян велика. Стараясь расположить к себе Александра, устроили для него и для его войска большой пир. На пиру, среди веселых забав, песен и танцев, слегка захмелевший Александр обратился к фригийским старейшинам:

— Я в детстве слышал странную историю о вашем городе. Правда ли, что у вас есть повозка с узлом на ярме, который никто не может развязать?

— Да, это так, — ответили ему, — у нас есть это чудо.

И рассказали такую историю.

Когда-то, очень давно, молодой поселянин по имени Гордий пахал поле. Он был беден, даже быки у него были чужие — нанял, чтобы вспахать пашню. В то время как он пахал, на ярмо[*] сел орел и сидел так до самого вечера.

Это показалось Гордию удивительным. Он пошел в соседний город к жрецам спросить, не предвещает ли ему что-нибудь этот орел. Недалеко от города он встретил девушку; она доставала из колодца воду. Гордий попросил напиться. Девушка подала ему воды и спросила:

— Куда ты идешь?

— Я иду попросить совета у жрецов.

— О чем же ты хочешь советоваться с ними?

Гордий рассказал об орле. Девушка слушала очень внимательно.

— Не ходи к жрецам, — сказала она, — я и сама могу ответить тебе, почему орел сел к твоим волам на ярмо: я обучена искусству гадания. Так вот слушай: орел предвещал тебе царство!

Гордий от изумления не мог сказать ни слова. А девушка продолжала:

— Я готова остаться с тобой, если ты захочешь взять меня в жены. Потому что я знаю: случится так, как я тебе сказала, — ты будешь царем.

Гордий глядел на нее, не зная, верить ей или не верить. Но девушка была так хороша, что, уж конечно, никогда не согласилась бы стать женой такого бедняка, как он, если бы не была уверена, что он станет царем. Гордий женился на этой девушке, они поселились в его бедном домишке и жили, как все бедные люди в их бедной деревне.

Вскоре после этого во Фригии началась большая смута. Фригийцы так устали от раздора в стране, что пошли к оракулу спросить: когда кончатся у них все эти распри и неурядицы?

Оракул ответил:

— Тогда, когда у вас будет царь.

— Но кого же нам выбрать царем?

— Когда вы пойдете отсюда к себе домой, вам встретится поселянин, едущий на повозке, запряженной волами. Вот он и будет вашим царем.

Посланцы, возвращаясь домой, встретили Гордия, который ехал на волах. Они остановили его, низко поклонились.

— Приветствуем тебя, наш царь!

Так Гордий стал царем. В память об этом дне он поставил свою повозку в храме Зевса. Там она стоит и сейчас. А город, в котором он царствовал, назвали его именем — город Гордий.

— А узел? — спросил Александр.

— Там, на ярме, есть и узел, который Гордий сам завязал, — ответили ему, — и есть предсказание: кто развяжет этот узел, тот будет владеть всей Азией. Но еще никто его не мог развязать, а пытались многие.

— Я хочу видеть эту повозку!

В храм Зевса, где стояла Гордиева повозка, Александра сопровождала вся его свита и старейшины города. А следом шла толпа. Всем было интересно, что скажет царь и что он сделает, увидев Гордиев узел?

Александр осмотрел повозку и узел из тонкого вишневого лыка, хитро завязанный на ярме.

— Это и есть Гордиев узел?

— Да, это тот самый узел, царь.

— Я развяжу его.

Александр решительным шагом подступил к повозке. В храме стало очень тихо. Фригийцы с напряжением следили за ним, еле скрывая ироническую усмешку. Македоняне смущенно переглядывались. Ну, зачем Александр взялся за это? Ведь он не сможет развязать проклятый узел и станет у фригийцев посмешищем!

Царь внимательно осмотрел грубое деревянное ярмо, повертел в руках узел. Узел был запутан и перекручен так, что концов его было невозможно найти. У Александра пошли по лицу красные пятна. Неужели и он не развяжет?

Но этого не может быть. Не должно быть.

Однако, несмотря на его усердные старания, лыко не развязывалось. Тогда Александр, закусив губу, отступил на шаг, выхватил меч и одним ударом разрубил Гордиев узел.

Толпа ахнула. Фригийцы стояли ошеломленные. Македоняне радостно и гордо усмехались.

Александр окинул окружающих дерзким взглядом.

— Если нельзя развязать — надо разрубить! — сказал он. И, сунув меч в ножны, пошел из храма.

В македонском лагере торжествовали — Азия будет в их руках!

ЦАРЬ ДАРИЙ КОДОМАН

Внезапная весть сразила царя Дария: только что внезапно умер Мемнон!

Для царя Дария это был тяжелый удар: умер Мемнон, его лучший полководец. Хотя Мемнон был эллином, человеком чуждой крови и чуждой религии, но он знал свое дело. И он был из тех, на кого царь Дарий мог положиться.

В покоях от пряных благовоний кружилась голова. Царь поднялся с мягкого, разнеживающего ложа. Из-за тяжелого занавеса, услышав движение, выглянул молодой телохранитель, но Дарий с досадой отмахнулся от него. Сложив на груди руки, он принялся ходить взад и вперед по огромному залу неслышным медленным шагом. Его высокая фигура то попадала в луч солнца и вся загоралась блеском украшенных золотом одежд, то уходила в тень…

Надо все обдумать, надо привести в порядок мысли, чтобы стало наконец ясно происходящее. В его государство ворвался Македонянин, дерзкий мальчишка, который сам не понимает, что он делает! С горсткой воинов, без всякого флота, без всякой поддержки — Элладу считать нечего, там персидское золото делает свое дело — этот безумец вздумал воевать с ним, с непобедимым царем Персии!

С непобедимым! Дарий страдальчески поморщился. «С непобедимым!» А разве не его царские войска этот мальчишка Александр начисто разбил у Граника?

Дарий вздохнул. Много знатных людей погибло там. Много. Нет на свете его сына Арбупала. Нет на свете и Мифридата, его молодого зятя. Дочь до сих пор плачет о нем. Мифридат был смелым и горячим человеком. И вот — погиб. И Ресак погиб… И Арсит погиб. В этом позорном поражении немало вины Арсита: он никогда не хотел слушать советов Мемнона. Кому польза от того, что он, бежав от Граника, покончил с собой, когда пало столько славных полководцев, столько людей, которые Дарию были дороги! Покончил с собой, и правильно сделал. Если бы Арсит явился к царю после Граника, царь сам покончил бы с ним!

Но что же теперь? Мемнон умер. Кому поручить вести войну? Македонянин идет по Азии, захватывает города, и никто не может остановить его. Самому, что ли, браться за это, самому что ли, выходить на поле битвы, если его полководцы ничего не умеют?

Когда-то Дарий, которого тогда звали просто Кодоманом, сам служил в войсках. И вовсе не надеялся стать царем. До царского трона ему было так далеко, что и мечтать об этом не приходилось. Он был дальним родственником великого царя Кира Ахеменида, основателя персидской державы. А трон занимали прямые потомки Кира; их было много, царских сыновей.

И все они умерли.

Багой!..

Холод прошел по спине царя. Ему вдруг показалось, что желтолицый египтянин бесшумно подошел и стоит за его спиной. Царь быстро обернулся. Никого не было. Нет, этот зловещий человек уже не подойдет к нему. Дарий больше не увидит его узкого лица, его длинных черных глаз, в которых всегда прятались никому не известные замыслы.

Скольких царей убил он? И скольких возвел на престол этот коварный евнух? Багой был всемогущ при дворе царя Оха, или, как этот царь называл себя, Артаксеркса Третьего. Артаксеркс Третий, человек необузданный в своей жестокости, приблизил его к себе. Он любил Багоя и доверял только Багою. И Багой отравил его. А потом убил и его сыновей.

Лишь одного царского сына оставил в живых — Арсеса. Не мог же евнух, египтянин, сам стать персидским царем. Он ждал, что Арсес будет царствовать так, как Багой прикажет. Но Арсес презирал его. Тогда Багой отравил Арсеса и убил его детей.

Так неожиданно царский трон освободился для него, Кодомана Ахеменида!

Он был тогда молод, силен, отважен. Нет, не Багой возвел его на престол. Кодоман, потомок великого, вечно почитаемого царя Кира, — он имел на это право.

Дарий светло улыбнулся. Он увидел себя молодым полководцем в войске царя Оха — Артаксеркса Третьего. Тогда была война с кадусиями. Стоят на равнине два войска: персы и кадусии — разбойничье мидийское племя. Мидийцы всегда ненавидели персов: ведь царь Кир отнял у них царскую власть. Они стоят друг перед другом, гремят мечами, ругают и поносят друг друга самыми оскорбительными словами.

Но вот из мидийских рядов выступает огромный свирепый кадусий:

— Кто из вас может победить меня? Выходи!

Персы затаили дух, молчат. Артаксеркс краснеет от ярости, оглядывается на своих сатрапов, а они будто вросли в землю, будто ослепли и оглохли.

Тогда он, Кодоман, усмехнулся, вышел из рядов войска и встал перед кадусием:

— Я могу победить тебя!

Дарий вздохнул всей своей могучей грудью, лицо его вдруг помолодело, плечи распрямились сами собою, все еще сильные мускулы напряглись… Как он размахнулся тогда, как он ударил кадусия! Тот даже охнуть не успел, как уже лежал в пыли и грыз землю.

Громко славили тогда персы Кодомана! Артаксеркс не знал, как одарить его. Дал ему целую сатрапию в горах — Армению.

Вот почему персидское войско и персидский народ вспомнили о Кодомане Ахемениде, когда царский трон Персии опустел. На этот трон возвел его не Багой, Багой только не препятствовал. И думал, что Кодоман будет признателен ему за то, что позволил Кодоману надеть тиару…

Но прочь, довольно об этом трижды презренном убийце Багое! Предстоит большой военный совет; царю надо собраться с мыслями, надо решать дело войны, которая ворвалась в его царство.

Чуть заметно колыхались и подрагивали ковры в проемах дверей, чуть шелестели шаги в соседних залах и коридорах, чьи-то тени появлялись и исчезали за колоннами. Дворец был полон людей, которые оберегали царя.

Надо бы с кем-то поговорить, посоветоваться… Может, позвать Бесса? Он умен. Он влиятелен. Он старается — Дарий видит это — завладеть доверием царя. Но можно ли доверять царедворцам? Артаксеркс доверял Багою, а Багой отравил его. За что? Не простил смерти Аписа. Артаксеркс жестоко расправился с Египтом, когда покорил его. И своей рукой убил их священного быка Аписа. Багой — египтянин. Сам ходил вместе с царем покорять Египет, сам убивал своих соплеменников. А смерти Аписа не простил, не вынес, убил Артаксеркса. И никто не узнал, отчего умер Артаксеркс. Но Дарий это знает.

Почему привязались к нему сегодня такие тяжелые воспоминания? Может, дух Багоя бродит во дворце и преследует его? Ведь он, Дарий Кодоман, сам отравил Багоя!

Губы царя снова скривились в жестокой усмешке. Вот здесь он, Дарий, возлежал тогда, а этот столик, украшенный янтарем, стоял перед ним. Дарий знал, что отравитель приготовил для него чашу вина: его предупредили, что яд уже положен. Ведь он, Дарий Кодоман, потомок царя Кира, Ахеменид, и не подумал благодарить Багоя за царскую тиару!

Слуга, ничего не подозревая, поставил перед царем чашу. Царь велел позвать египтянина. Тот вошел кланяясь, льстивый, с ускользающим взглядом, с отвратительно голым подбородком, на котором никогда не росло ни одного волоска. Царь улыбнулся ему со всей своей любезностью.

— Ты наш верный слуга, Багой, я высоко ценю твою дружбу. Прими мою милость, выпей вино из моей царской чаши!

Как он побледнел, как страшно вспыхнули его узкие глаза! Он замер на мгновение, пристально посмотрел на царя. А потом взял чашу и выпил вино.

Через час Багоя не стало.

Неожиданно, прервав воспоминания царя, из-за широкой узорчатой колонны вышел Бесс, бактрийский сатрап, высокий, худощавый, с горбатым носом и яркими белками пронзительных черных глаз.

— Бесс? — удивился царь.

Бесс поклонился, коснувшись пола.

— Ты призвал нас на военный совет, царь. И вот я здесь. Я готов служить тебе и словом и делом.

— Да, да, — вздохнул Дарий, и вдруг усталость охватила его, — пора. Скажи там, чтобы пришли одеть меня.

Дарий лег бы сейчас на тахту, он бы вышел в сад, где ходят, распустив хвосты, павлины. Он бы заглянул в бассейн, в котором отражаются густые шапки деревьев и плавится солнце. Он бы прошел в тихие женские покои к своей жене, красивой, как луна в зените, к своим милым дочерям… Этот уголок его дворца всегда полон радости, ласки, нежности… Но надо идти на военный совет. А что ему там нужно будет сказать, он так и не придумал.

Царь сидел на троне в тяжелых роскошных одеждах, с высокой тиарой на голове. Ему было жарко в этом густо затканном золотыми узорами одеянии, тиара казалась тяжелой, сползала на брови, мокрые от пота. Золотые цепи и ожерелья из оникса, из розового сердолика и темно-синего лазурита лежали на груди, как панцирь, мешая дышать… Дарий за последние годы стал тучным, его мучила одышка, ему нравилось нежиться на шелковых ложах и ни о чем не думать. А вот приходится сидеть здесь, увешанным драгоценными украшениями, принимать от царедворцев и военачальников земные поклоны, давать каждому свой царский поцелуй… И решать, как вести войну!

А откуда он, царь Дарий, знает, за все время своего царствования не бывавший на поле сражения, откуда он знает, как надо вести войну? До сих пор он воевал с Филиппом Македонским подкупами, иногда клеветой. Эту войну он и сейчас готов вести, золота хватит. Может быть, стоит попытаться?

Военачальники царя Дария сидят вокруг и ждут, что скажет царь. Дарий, наморщив густые черные брови, старался припомнить все, что говорил ему Мемнон о своих военных планах.

— Надо перенести войну из нашей страны в Элладу, — сказал он. — Теперь я хочу, чтобы вы обсудили, послать ли мне войска в приморские области, куда ворвался Александр. Или мне, царю царей, самому вести войско и разгромить Македонянина?

Персы высказались осторожно, со всей лестью, которою подобало насыщать речь, обращенную к царю. Но почти все они говорили, что правильно будет, если сам царь царей Дарий возьмет на себя командование армией. Войска, видя царя царей и зная, что его взоры обращены на них, будут воевать отважнее и будут яростней стремиться к победе.

Недалеко от царя сидел афинянин Хоридем, тот самый Хоридем, который бежал от Александра, когда царь македонский потребовал его выдачи в числе десяти афинян, выступавших против Македонии. Дарий ценил его советы, ему льстило, что Хоридем предпочел служить ему, а не Македонянину.

Но кому только не служил начальник наемных войск Хоридем! Он воевал вместе с Филиппом Македонским, отцом Александра, и воевал против Филиппа. Воевал вместе с Афинами и воевал против Афин. На верность Хоридема было трудно полагаться. Но сражаться он умел, храбрости был необыкновенной и почти не знал поражений, как не знал совести. Со своим отрядом в тридцать тысяч опытных эллинских воинов он был крупной силой.

Хоридем встал, поклонился царю по персидскому обычаю, только не так низко, как персы, и сказал:

— Если ты, царь, благоволишь выслушать меня, я дам тебе совет воина и полководца.

Царь кивнул.

— Я не советую тебе, царь, так опрометчиво рисковать своей жизнью и своим царством. На тебе лежит тяжесть управления огромной страной, подвластной тебе. А на войну ты пошли хорошего полководца — полководца испытанной доблести. Стотысячного войска, треть которого составляют эллинские наемники, закаленные в битвах, вполне довольно, чтобы разбить Македонянина. И если ты, царь, доверишь мне войско, я берусь осуществить это дело.

Дарий облегченно вздохнул. Это справедливо. Царь — для того, чтобы править страной, а на войну пусть идут полководцы. Зачем же ему рисковать своей царской жизнью?

— Ты правильно сказал, Хоридем. Ты привык командовать войском. И кто же победит эллина, как не эллин? Я согласен возложить на тебя эту войну. Надеюсь, что она будет недолгой.

Персидские военачальники сразу заволновались. Ропот прошел по их рядам. Дарий с удивлением окинул их взглядом. Что такое? Они противятся решению своего царя?

Поднялся Бесс:

— Будет все так, как ты решишь, царь. Но выслушай и нас, как выслушал чужеземца. Почему ты сразу поверил этому человеку? Разве ты не знаешь, скольким царям и правителям он уже изменил? Разве ты не знаешь, что войско его сражается во имя денег, а не во имя защиты родины? Хоридем добивается верховного командования. И если ты сделаешь его полководцем всего персидского войска, он предаст персов македонянам, как предавал многих. Македоняне одной крови с ним, с эллином, а мы, персы, ему чужие!

Заговорили и другие царедворцы, родственники царя:

— Неужели, царь, у тебя нет своих, персидских полководцев? Если бы это было так, то откуда взялось бы твое огромное царство?

— Это позорно для нас и обидно, царь, идти в бой под командой эллина, да еще наемника!

— Ты отдаешь Персию в руки чужеземца, царь. Ты верил Мемнону. А почему Мемнон оставил незащищенным Кизик на Геллеспонте и этим позволил македонянам переправиться на наш берег? Он изменял тебе. Изменит и Хоридем. Он предаст царство Кира!

Дарий снова нахмурился. Да, они говорят правду. Может быть, он и в самом деле поторопился со своим решением?

Но тут опять выступил Хоридем. Как всегда дерзкий, как всегда несдержанный, он со всем своим гневом и грубостью обрушился на персидских вельмож.

— «Неужели нет у царя персидских полководцев!», говорите вы! — закричал он. — А разве есть? Вы, ожиревшие, забывшие, как держать оружие, вы, которые дни свои проводите в празднествах и обжорстве, — полководцы? Вы, трусы, бежавшие из-под Граника от горстки македонян, собираетесь вести такое огромное войско? Вы хотите воевать с македонянами? Но македоняне знают, что такое война, а вы этого не знаете! Огромное государство! Еще бы! Только оно приобретено тогда, когда персы действительно были воинами!

Это было слишком. Персы вскочили с мест, они кричали, что это неслыханно — так оскорблять их в присутствии царя. Царь, не помня себя от обиды — ведь и он перс! — вскочил с трона и схватил Хоридема за пояс.

— О! О! — прошло по залу.

Хоридем побелел. Он знал, что это значит. Царь отдавал его на казнь. Стража тотчас бросилась на Хоридема. Но пока его тащили из зала, он успел прокричать Дарию:

— Ты, царь, скоро раскаешься в этом! А за несправедливость твою наказанием тебе — скорым наказанием! — будет крушение твоего царства! Александр близок, и никто не защитит тебя от него!

Хоридема вывели из зала и тут же задушили.

Дарий вдруг опомнился. Что он сделал! Что он сделал! Он убил своего лучшего полководца и воина, какой у него еще оставался.

Дарий знал цену своим персидским военачальникам — это показала ему битва при Гранике. Надо сейчас кого-то назначить военачальником всех войск. Но кого? Царь угрюмо смотрел на своих полководцев, прикидывал… Этого? Нет, не годится. Или этого? Нет. А назначить надо немедленно: Александр идет, идет не останавливаясь!

— Я согласен с вами, — сказал он упавшим голосом. — Я сделаю так, как решил прежде, чем выслушал вас. Я сам поведу мое войско!

РЕКА КИДН

Киликия[*], подвластная персам приморская страна, окруженная цепью крутых, обрывистых гор Тавра, полыхала пожарами. Горели города, ютившиеся в долинах, пылали камышовые и соломенные кровли селений. Жители уходили от беспощадных македонян в горы, угоняя скот и увозя хлеб. Персы вспомнили совет Мемнона и теперь опустошали страну, по которой должны пройти македонские войска.

Александр подходил к Киликийским Воротам — узкому горному проходу, через который только и можно было войти в Киликию.

Ворота были заняты сильным отрядом персов — киликийский сатрап Арсам позаботился закрыть проход. Александр остановил войско. К ночи он объявил, что идет снимать у Ворот вражеские сторожевые посты.

— Войско останется здесь, под командой Пармениона. Со мной пойдут щитоносцы, лучники, агрианы.

— И Гефестион, — добавил Гефестион, садясь на коня.

Как только ночь заблистала звездами, легкий отряд Александра помчался к Воротам.

Парменион, глядя вслед, сокрушенно качал головой.

— Безумие, безумие, — шептал он, — никакой осмотрительности, никакого рассудка… Ну разве ему самому надо было лететь туда? Надо было бы послать крепкий отряд. Пусть бы и сражались. А когда открыли бы проход, тогда и идти. Но вот помчался сам, ночью… Один удар копьем — и все. И что тогда?

Парменион не мог спать. Его томили одни и те же мысли. Александр и не думает остановить поход, он все дальше и дальше углубляется в Азию…

Вспоминалось, как Александр в Гордии разрубил Гордиев узел и молодые полководцы кричали потом с восторгом: «Азия наша! Азия наша!»

Но Парменион не одобряет этого решения — захватить Азию. Нарушится вся жизнь. Пусть даже они победят, но Азия велика, а македонян мало. Как смогут они удержать эти огромные земли, эти бесчисленные азиатские племена?

Вот и в войсках уже слышится ропот. Пора бы и домой…

Но что делать? Александр об этом не хочет и слышать. Он одержим своим безмерным честолюбием. Победы безоглядно влекут его всё дальше и дальше. Ах, неразумно, неразумно все это. Он забывает, что милость богов непостоянна!

Но может случиться и так, что Александр не вернется из этой опасной своей экспедиции… И тогда все решается просто: они возвратятся в Македонию.

Парменион, испугавшись этой мысли, тотчас отогнал ее. Как он мог так подумать о своем царе!

А все же подумал… Парменион заснул лишь под утро. А на рассвете услышал ликующие крики:

— Царь вернулся!

Парменион вздрогнул, открыл глаза, вскочил. Худощавый, легкий, он почти выбежал из шатра.

Кричали этеры:

— Царь вернулся!

В бледном свете зари Парменион увидел царя. Александр соскочил с коня. Этеры окружили его. Военачальники спешили к нему со всех концов лагеря.

— Проход свободен, Парменион! — Глаза Александра возбужденно блестели. — Им довольно было увидеть вот эти белые перья!.. — Он взмахнул рукой над своим шлемом. — И они бежали!..

И тотчас отдал команду выступать.

«Все выходит так, как он хочет, — подумал Парменион. — Клянусь Зевсом, один его вид наводит ужас! Слава победы у Граника и Галикарнаса летит быстро… А страх — еще быстрее».

Войско Александра растянулось длинной вереницей, лишь четыре человека могли идти в ряд. Мрачное ущелье с нависающими над головой скалами было нелегкой и опасной дорогой. Узкая полоса рассветного неба светилась где-то очень высоко, оставляя глубину прохода в сырости и полумраке. Острые камни, осколки скал мешали идти. Горные потоки, холодные и яростные, наполняли ущелье грохотом падающей с далеких вершин воды.

Александр послал вперед легковооруженных. Стрелки из лука, держа стрелы наготове, шли впереди и осматривали тропу, опасаясь внезапного нападения. Македонян могла встретить засада, а в ущелье не развернешься к бою.

— Армия вступает не в горный проход, — сказал Александр, подведя войско к Воротам, — армия вступает на поле сражения!

Так македонские отряды и шли, напряженные, готовые к битве.

Задние ряды не знали, долго ли придется идти под страхом смерти в этом жутком сыром полумраке. А передние отряды уже видели широкий солнечный просвет. И пока длинная вереница воинов еще далеко тянулась по ущелью, Александр выехал на широкую зеленую равнину киликийской земли.

— О Зевс и все боги!

Только это он и мог сказать, вырвавшись из ущелья.

Его расчеты, что врагу и в голову не придет искать Александра на таком безнадежно опасном пути, оправдались. Ведь так просто было погубить его здесь вместе со всем его войском! Можно было завалить камнями проход и сверху такими же камнями закидать и похоронить македонян под ними!

Македонское войско вздохнуло свободно, выбравшись на светлую теплую землю Киликии. Воины легко шли по равнине. Полусожженные Арсамом города, полуразоренные села не сопротивлялись. Чистые реки, пересекающие страну, давали вдосталь хорошей воды…

Александр двигался к городу Тарсу[*]. Разведчики донесли, что Арсам пока еще находится в Тарсе. Арсам надеялся сохранить Тарс. Но, узнав, что Александр уже прошел Ворота, собирался оставить город, и жители боялись, что Арсам, прежде чем уйти, разорит и опустошит его. Услышав об этом, Александр во главе конницы и самых быстрых вооруженных отрядов помчался к Тарсу. Он хотел сохранить город и его сокровища для себя.

Солнце палило по-летнему, отряд окружала горячая желтая пыль.

Тарс лежал на равнине. Еще издали Александр увидел, что город горит — то в одном конце города, то в другом поднимается черное облако дыма и вспыхивают бледные отсветы огня. Царь приказал легковооруженным скакать в город и тушить пожары. А когда он и сам со своей конницей ворвался в городские ворота, ему донесли, что Арсам бежал. Город, покорный и тихий, лежал перед Александром. Пожары один за другим погасли. Арсам не успел опустошить Тарс.

И только сейчас, когда скачка кончилась и наступила тишина, Александр почувствовал, что изнемогает от жары и от усталости. Солнце стояло в зените, обрушивая на голову пламя полуденных лучей. Пот заливал лицо, серое от пыли, тело задыхалось от доспехов.

Войско вступило в Тарс. Неожиданно перед усталыми, истомленными зноем людьми засверкала быстро бегущая река Кидн, пересекавшая город. Это был широкий чистый поток, он дышал прохладой и свежестью снежных вершин, откуда текли его сверкающие воды. Тенистые деревья осеняли его берега. Александр соскочил с коня, тут же сбросил доспехи, разделся, прыгнул в реку… И сразу потерял сознание. Его оцепеневшее от ледяной воды тело на глазах всего войска медленно уходило в темную глубину, на дно…

Крик поднялся над Кидном. Воины, этеры, телохранители в одежде, как были, бросились в реку, выхватили из-под воды Александра, на руках отнесли в шатер. Друзья со страхом глядели на царя — жив ли? Александр открыл глаза, хотел что-то сказать и не мог. Жизнь еле теплилась в нем.

Тревога грозой пронеслась по македонскому войску. Военачальники, этеры, старые полководцы — все толпились около царского шатра, старались пробраться ближе к царю; стража еле сдерживала их. Весь лагерь уже знал, чтó случилось. Люди были в растерянности, в смятении…

— Царь умирает! Царь умирает!

Старые полководцы проклинали себя за беспечность:

— Что же это мы не углядели? Не уберегли сына Филиппа! Что бы сказал нам сейчас наш царь Филипп?!

Среди воинов пошел страх.

— Кто же нас выведет отсюда, если царь умрет? Мы без него погибнем!..

Гефестион не отходил от Александра. Врачей призвали немедленно. Они растирали тело царя до тех пор, пока не привели его в чувство. Они лечили его, поили разными снадобьями. Александр боролся со своей болезнью, но сильный жар отнимал у него силы. Он весь полыхал, он не мог заснуть ни днем, ни ночью, его била дрожь. Сразу осунувшийся, он смотрел широко открытыми глазами на всех, кто подходил к нему, и хриплым, еле слышным голосом спрашивал:

— Скоро ли вы меня вылечите? Разве не знаете вы, что Дарий снаряжает войско? Скорей поднимите меня, я слышу шаги врага!

Но врачи ничего не могли поделать. С сумрачными лицами, в безнадежности отходили они от ложа царя и тихо переговаривались между собой:

— Река погубила его.

— Болезнь не поддается лечению…

И только врач Филипп-Акарнанец молчал, задумчиво глядя на больного.

Гефестион с тоской и страхом видел, как меняется лицо его друга, как обостряются его черты… Александр быстро слабел. Он ничего не ел, не спал. У него пропал голос…

Гефестион грозно подступил к смущенным врачам:

— Говорите прямо — вы можете спасти царя?

Врачи опустили глаза.

— Мы больше ничего не можем сделать.

У Гефестиона перехватило дух.

— Царь умрет? Александр умрет?

— Я берусь вылечить его, — вдруг сказал Филипп, — только пусть никто не мешает мне.

Он покосился в сторону врачей. Врачи, пожав плечами, удалились.

Возникла надежда. О Филиппе шла добрая слава. Он умел лечить и многих вылечил. Гефестион взял его за руку, поглядел ему в глаза.

— Филипп, спаси нам Александра! — и, стыдясь своих рыданий, пропустил Филиппа к царю.

Внезапно, растолкав воинов, перед царским шатром появился гонец.

— От полководца Пармениона! — крикнул он, подняв над головой свиток. — Приказано передать немедля!

Гефестион загородил вход.

Но гонец настойчиво требовал пропустить его.

— Во имя жизни царя! — сказал он наконец.

И Гефестион отступил.

Гонец вошел в шатер в ту минуту, когда врач Филипп подавал Александру чашу с лекарством, которое он составил. Гонец поспешно шагнул к ложу царя, подал свиток.

— Парменион просил прочесть немедленно!

И тотчас вышел.

Александр развернул свиток. Глаза, опаленные жаром болезни, еле разбирали буквы. Почерк Пармениона был тороплив, малоразборчив. Но все-таки Александр прочитал и уловил смысл. Парменион спешил уведомить царя, чтобы он не доверял врачу Филиппу. Ему, Пармениону, стало известно, что Дарий подкупил врача; они уговорились отравить Александра. Дарий обещал Акарнанцу тысячу талантов и свою сестру в жены.

Врач стоял перед ним с чашей в руках. Александр поднял на него глаза, передал ему свиток и принял из его рук лекарство. Какое-то мгновение он держал чашу у губ, не спуская глаз с Филиппа. Увидев, что врач не испугался, но побледнел от гнева, Александр насмешливо скривил губы. «Парменион опять промахнулся», — подумал он.

И, глядя Филиппу прямо в глаза, выпил лекарство. Александр пил снадобье, а Филипп, потрясая свитком, бранил и проклинал тех, кто оклеветал его перед Парменионом, чтобы погубить царя. Лекарство огнем прошло по телу. На мгновение царь потерял сознание. Но тут же открыл глаза — ему стало легче дышать.

— Я вылечу тебя, царь, — сказал Филипп, растроганный его доверием, — только ты в дальнейшем слушайся меня!

Царь улыбнулся запекшимися губами и закрыл глаза.

— Вылечи поскорее, — прошептал он, — персы идут. Я слышу, как они идут. Помоги мне встать, чтобы встретить их…

Филипп согревал остывающее тело Александра горячими припарками. Царь не хотел есть — Филипп приносил вкусно пахнущие кушанья, ароматное вино и этим возбуждал его аппетит. Когда сознание Александра прояснялось, но глаза еще были пусты и безучастны, Филипп заводил разговор о войске, о битвах, о победах, вспоминал о матери царя, царице Олимпиаде… Так он возвращал к жизни Александра, который уже видел Харона, поджидавшего его у Стикса, в подземном царстве мертвых.

На четвертый день царь, превозмогая болезнь, поднялся шатаясь, надел военные доспехи и, не слушая ничьих уговоров, сел на коня. Медлить было невозможно. Стало известно, что через пять дней Дарий будет в Киликии.

Македонское войско снова тронулось в путь. Снова загремели копыта коней, загудела земля под тяжкой поступью фаланги, заскрипели колесами обозы…

«Почему он не умер, о Зевс и все боги? — горько упрекал богов Александр-Линкестиец, прикованный к повозке. — Почему вы не позволили ему умереть?!»

ПЕРСЫ ИДУТ

Огромное, пестрое войско персидского царя стекалось со всех концов страны к Вавилону, к резиденции Дария. Шли войска персов, мидийцев, гирканцев. Шли отряды из Лидии. С двусторонними секирами и легкими прямоугольными щитами шли барканцы из города Барки, что в Киренаике. Шли дербики — племя, живущее на восточном берегу Каспийского моря. У них были копья с медными и железными наконечниками. А те, у кого не было копий, несли толстые, заостренные палки, обожженные на огне. Шли отряды разных племен, которых и сам царь не знал, кто они такие. Неисчислимые костры военного лагеря горели вокруг Вавилона. Ночью Евфрат был полон огней.

Готовясь к походу, царь Дарий Кодоман осматривал войска. Он не глядел в сторону своих роскошно одетых полководцев. Разве победил бы Македонянин, если бы они проявили хоть немного желания сражаться? Они просто отдали победу в руки жалкому македонскому войску, сами отдали. Ну можно ли поверить, чтобы кучка македонян оказалась сильнее их?

— Сколько у меня войска?

Ни один полководец не смог ответить Дарию, сколько у него войска.

— Столько, что и сосчитать невозможно!

— Это вам невозможно, — проворчал царь, — а я сосчитаю. Царь Ксеркс тоже считал когда-то!

Дарий, по примеру Ксеркса, велел соорудить круглую ограду из кирпича, такую по размеру, куда могло бы войти ровно десять тысяч воинов в полном вооружении. Воины входили туда толпой. Полно? Значит, десять тысяч. Отходи в сторону, входите следующие. Еще десять тысяч. Отходи в сторону. Следующие…

«Когда увидят, что их так много, смелее будут воевать», — думал Дарий.

Считать начали с утра, лишь взошло солнце. Отряды воинов входили в ограду и выходили, входили и выходили. Постепенно они заполнили широкую равнину вокруг Вавилона. Только ночь заставила прекратить счет, а войско еще было не все сосчитано.

Царь не покидал лагеря. Над его шатром высоко поднималось сверкающее изображение солнца, светлый лик Ахурамазды — бога, которому молились персы. Войско, просторно расположившееся на равнине, казалось еще многочисленнее, чем было, — такое широкое пространство оно занимало.

Царь отправил свои деньги и сокровища в город Дамаск, в Келесирию[*], подальше от войны, от врага. Приближался день, назначенный для похода. И чем ближе подступал этот день, тем тревожнее становилось на душе у царя. Нападала тоска. Нарушена его спокойная, полная удовольствий и наслаждений жизнь — это сердило Дария. Царедворцы досаждали лестью. А что ему их лесть, если никто из них не смог заменить его и он сам должен вести войско! Сатрапы являлись с просьбами и жалобами. Только и думают о своих делах, а как защитить их сатрапии — об этом должен думать царь!

Дарий стал бояться приближения ночи, ему снились странные, полные непонятного значения сны. Он призвал магов, толкователей снов.

— Я видел лагерь Александра. Он весь пылал, да так ярко, что глазам было больно. Что предвещает этот сон?

— Это хорошее предзнаменование, царь. Лагерь Александра сгорит не только во сне, но и наяву.

Дарий успокоился. Но вскоре ему опять приснился сон.

— Я видел, что македонского царя привели ко мне. И он был в персидской одежде, в такой, какую носил я, когда еще не был царем.

— Это хороший сон, царь. Царь македонский вместо царской одежды наденет одежду простого воина, потому что перестанет быть царем.

Но на этот раз, как только угодливые маги умолкли, вперед выступил старый седой жрец. Он встал перед царем прямой и непреклонный.

— Эти толкования неправильны, царь. Твои сны предвещают другое. Яркий свет в лагере Македонянина сулит ему победу. А персидская одежда на нем означает, что ему быть царем Азии. Ведь и на тебе, царь, когда ты вступал на престол, была такая же одежда!

Придворные громко зароптали и вытолкали жреца из царского шатра.

— Он выжил из ума! Царь царей, не слушай его! Ты просто не можешь не победить Александра!

А потихоньку тревожно шептались, вспоминали еще одну дурную примету. Когда Кодоман только что нарек себя Дарием, он приказал переделать форму ножен для персидского кинжала — акинака. Эллинские ножны ему нравились больше, пусть и у персов будут такие же. Маги еще и тогда предсказывали недоброе.

— Мы отказались от своего персидского оружия, предпочли эллинское. Так и власть над персами перейдет к тем, чьему оружию мы подражаем!

И царедворцы, привыкшие к лени дворцовых покоев, где так хорошо жилось при столь бездеятельном и беспечном характере Дария; и сатрапы, приведшие войска из своих отдаленных сатрапий, где они сами были как цари; и полководцы, на которых теперь наваливалась тяжесть войны, — все эти люди были встревожены неприятными предзнаменованиями. И так уже было довольно военных неудач, а тут еще сны царя и разные приметы, грозящие бедой!

Утешала только надежда, что на этот раз, при таком огромном войске, они наконец разобьют Александра. И тогда снова на их земле и в их жизни наступит спокойствие.

Из Киликии пришло известие: царь македонский в Тарсе, он тяжело болен и не выходит из шатра. Мрачное лицо Дария сразу просветлело.

— Он по-настоящему болен?

— Разное говорят, царь. Македоняне плачут. А киликийцы думают, что он притворяется, чтобы не воевать с тобой.

Дарий засмеялся.

— Я так и знал! Конечно, притворяется. Проведал, сколько у меня войска, и теперь испугался!

Дарий приказал тотчас готовить войско к походу. Надо настигнуть Македонянина в Киликии. И там, среди гор, где он прячется, как лисица, уничтожить его!

Подошел день, назначенный для похода. Накануне, ночью, в войсках почти никто не спал, к рассвету все должны были тронуться в путь.

На рассвете костры погасли. Войско построилось. Но сигнала к выступлению не было — персы ждали, когда взойдет солнце. По древнему обычаю, они должны были приветствовать восходящее светило, совершить свои молитвы ему. И тогда уже начинать все, что задумано.

Солнце поднялось над широкими равнинами Месопотамии, божество показало свой светлый лик, и персы с молитвой пали на землю. И как только молитва была произнесена, у царского шатра завыла военная труба. Сигнал к выступлению.

Персидские войска тронулись в поход. Дарий торопился. Он хотел как можно скорей обрушиться на Киликию всей своей военной силой. Но войско его, огромное, разнородное, не умело и не могло двигаться быстро. К тому же надо было соблюдать все обряды и обычаи: ведь с войском идет сам царь царей, Дарий Третий, Ахеменид, бог на земле, окруженный всеми почестями и роскошью, без которых он не может показаться народу.

Это было торжественное шествие. Первыми шли маги. Они несли серебряные алтари с мерцающим на них огнем — божеством персов. Это был, по словам магов, священный огонь, который никогда не угасал. Маги, все в белых одеждах, шли медленным шагом и громкими стройными голосами пели древние священные гимны.

Вслед за их белыми рядами ярко полыхал пурпур плащей. Это шли юноши; их было триста шестьдесят пять, столько, сколько дней в году.

Сохраняя интервал, белые кони везли роскошную золоченую колесницу, сиявшую под лучами солнца. В колеснице никого не было, но персы считали, что на ней восседает сам Ахурамазда, бог света, их высшее божество, которое сопутствует царю в его походе и делает его непобедимым.

За колесницей вели огромного, необычайной красоты коня, покрытого драгоценной, шитой золотом попоной. Это был «Конь Солнца», конь божества.

Потом ехали десять колесниц, сверкавших золотом и серебром. Возницы были в белых одеяниях, с золотыми венками на голове. За ними следовали всадники двенадцати племен Персидского государства, все в одеждах своего племени, все с оружием своего племени…

Ровным шагом, гордо красуясь военной выправкой, шли «бессмертные». Роскошь их одежд и украшений ослепляла — густо расшитые золотом плащи, одежды с длинными рукавами, на которых, как звезды, сверкали драгоценные камни, тяжелые золотые ожерелья на груди… «Бессмертных» было десять тысяч — поток золота, ярких тканей и блеска драгоценных камней.

Чуть приотстав от них, шли «царские родственники» — придворные царя. Можно было подумать, что это идут женщины, — так пестро и нарядно они были одеты и так мало у них было оружия. Их было пятнадцать тысяч — еще один поток роскоши и сверкающих украшений.

Дорифоры, придворные, хранившие царскую одежду, шли с копьями. И уже вслед за дорифорами ехал сам царь царей Дарий Третий, Кодоман.

Царь в своей колеснице возвышался над всем войском. На его колеснице с обеих сторон были золотые и серебряные изображения богов. Дышло своим радужным сиянием заливали драгоценные камни. Две золотые статуи богов — Нин и Бел, — в локоть высотой, охраняли царя, а между ними раскрывало крылья золотое изображение птицы, похожей на орла.

Царь стоял неподвижно, глядя вдаль поверх голов своих воинов и телохранителей. Он был в пурпурном одеянии с белой полосой посередине. На плечах был накинут тяжелый плащ, расшитый золотыми ястребами. На его кушаке, которым он был опоясан, висел акинак в драгоценных ножнах. Фиолетовые с белым повязки украшали кидарис[*] Дария.

Двести приближенных царя, его телохранители, сопровождали его. А следом за ними шли пятнадцать тысяч копьеносцев, у которых копья были украшены серебром.

Потом снова шли пехотинцы. Тридцать тысяч воинов шагали, поднимая огромную густую пыль. А стадий спустя, там, где пыль снова ложилась на дорогу, ехала мать царя Сисигамбис и его прекрасная жена. Толпа женщин верхом на конях окружала их колесницы.

Царские дети тоже не остались дома. Они ехали в закрытых повозках — гармамаксах. А с ними — их воспитатели, слуги, евнухи… Шестьсот мулов и триста верблюдов, под охраной стрелков, везли богатую царскую казну. Тут же ехали жены родственников царя, жены его придворных, толпа торговцев, снабжавших войско провиантом, слуги, рабы…

И следом за этим сверкающим окружением царя шло его разноплеменное, плохо вооруженное, плохо обученное, собранное со всех концов Азии войско. Войско двигалось тяжело, медленно. На пятый день оно привалило в широкую Ассирийскую равнину.

— Вот здесь мы и остановимся, — сказал царь, — здесь и будем давать бой.

Лагерь раскинулся на равнине, словно огромное селение. Можно бы отдохнуть после нелегкого перехода. Но Дарий не давал воинам ни покоя, ни отдыха. Он боялся, что Александр застанет его врасплох. Он все время ждал его появления и держал в напряжении войско.

Но Александр не появлялся. Дозоры, окружавшие лагерь, видели только пустынные горизонты с их жаркой, неподвижной тишиной…

Дарий начинал нервничать. Царедворцы и военачальники кланялись ему до земли, обливали его лестью, как патокой, осторожно давали советы. А советы были такие, которые совпадали с мыслями и желаниями самого царя, — эти люди словно подслушивали их.

— Александр испугался. Александр затаился в Киликийских горах. Надо настигнуть его там, пока он не бежал и не скрылся.

Александр в это время уже вышел из Тарса и двигался к Иссу[*]. На несколько дней он задержался в городе Солы, чтобы принести жертвы богам в благодарность за выздоровление. Он уже шел навстречу Дарию, но Дарий еще не знал об этом.

«Если бы нам встретиться с персом в этих теснинах! — думал Александр, проходя по узким долинам Тавра. — Если бы боги захотели дать мне победу, они бы привели его сюда, клянусь Зевсом!»

Это желание, эта страстная надежда македонского царя сбылась. Придворные царя Дария сами внушили ему это.

— Александр не пойдет сюда, на равнину, воевать с нами. Он же теперь не знает, что ему делать. Тебе, царь, надо двинуться в Киликию и одним ударом покончить с ним навсегда. Ты растопчешь его одной своей конницей!

Против этого возражал только один человек, македонянин Аминта, сын Антиоха, который когда-то бежал от Александра из Македонии и теперь жил при персидском дворе.

— Ты ошибаешься, царь, если думаешь, что Александр тебя испугался. Не уходи с этой равнины, где ты сможешь развернуть свое войско. Александр сам придет сюда!

Но советы льстивых персидских военачальников Дарию нравились больше. Почему он должен сидеть здесь и ждать, пока Македонянину вздумается наконец появиться? Дарий пойдет и растопчет его своей конницей, которой одной хватит, чтобы растоптать все македонское войско!

Дарий дал приказ поднимать войска и двигаться в Киликию. Дорога вела Дария через горные ущелья и узкие долины к городу Иссу, к роковому для него городу Иссу.

БИТВА ПРИ ИССЕ

Войска разминулись.

Дарий прошел через горный хребет и спустился к морю, к цветущему киликийскому городу Иссу, стоявшему на Исском заливе. Здесь побережье делает крутой изгиб и уходит дальше, к Финикии. Дарий занял Исс. И тут он услышал удивительное донесение:

— Александр уже был здесь. Оставил своих больных и раненых воинов, а сам пошел через горы, чтобы встретиться с тобой!

— Чтобы встретиться со мной? Или убежать от меня?

Мысль, что он упустил Македонянина, привела Дария в ярость. Дарий спустился к морю одним ущельем, а Македонянин прошел вверх, через горы, другим ущельем.

— Он не убежал от тебя, царь! — уверял Дария Аминта, сын Антиоха. — Он сам ищет тебя, чтобы сразиться. Вернись на равнину, и тогда ты победишь Александра.

Но Дарий не хотел слушать Аминту. О чем он говорит, когда яснее ясного, что Македонянин убегает от него!

Дарий тут же приказал изувечить и казнить оставленных в лагере беспомощных больных македонян, которые даже меча в руках держать не могли, чтобы защитить себя.

— Казните всех, — приказал Дарий, — а одного оставьте в живых. Покажите ему наше войско и пошлите его, изувеченного, к Александру: пусть он расскажет своему царю о том, что видел здесь, и пусть его царь знает, чего ему ждать.

На следующий день Дарий с войском прошел к реке Пинару — войску нужна была вода. Около шестисот тысяч всадников и пехоты сгрудилось на узкой приморской долине, отгороженной от внутренних земель обрывистыми и крутыми горами Тавра.

Александр, когда ему сказали, что Дарий у него в тылу, онемел от изумления. В первое мгновение он внутренне содрогнулся. Дарий отрезал его от побережья, отрезал от всех путей на родину, откуда в трудный час могла бы прийти помощь. Дарий окружил его. Конец. Но быстрая мысль тут же осветила происшедшее совсем другим светом. Дарий покинул выгодную для него Ассирийскую равнину и забрался в тесный гористый угол. Теперь его войскам негде развернуться. Дарий сделал именно то, чего так горячо хотел Александр, на что он даже надеяться не смел!

Опасаясь, что Дарий поймет свою ошибку и уйдет обратно на равнину, Александр немедля повернул к Иссу. Он боялся верить этой удаче. А вдруг не успеет захватить Дария, вдруг он уже ушел оттуда? Чтобы удостовериться, что персы действительно стоят у Исса, Александр послал вперед легкий отряд.

— Найдите какое-нибудь судно или сколотите плот — все равно. И незаметно, с моря, поглядите, там ли еще Дарий?

Расторопные посланцы вернулись очень скоро.

— Дарий стоит под Иссом. Вся долина Пинара занята персами.

У Александра сверкнули глаза.

— Клянусь Зевсом, он у меня в руках!

Прежде чем выступить, Александр приказал хорошенько накормить войско. Небольшой отряд он отправил осмотреть дорогу, ту, по которой они только что поднялись и по которой теперь будут спускаться. Он велел проверить, нет ли там засады. Засады не было.

Ночью македоняне вступили в ущелье. Они шли обратно, вниз, к Иссу. Перед утром Александр остановил войско и дал отдохнуть. Усталые люди повалились тут же на скалах и проспали остаток ночи.

На рассвете, освеженные отдыхом и сном, македоняне спустились в долину.

Выйдя из теснин, Александр развернул войско широким фронтом. Армия шла, занимая всю прибрежную полосу от линии гор до кромки моря. Увидев вдали сверкание персидских копий, Александр остановил войско. Так между горами и морем, на узкой прибрежной полосе у Исского залива, две армии снова встали друг против друга.

Наступил решающий час. И, как всегда перед большой битвой, Александр обратился к своим воинам с речью. Суровый и торжественный в своих блестящих доспехах и в боевом шлеме, царь встал перед войском:

— Македоняне! Помните о вашей древней славе. Вы, которые всегда были победителями, будете сражаться с теми, кого всегда побеждали. Сам Зевс вложил Дарию мысль запереть свою армию в теснину, где македонянам вполне хватит места развернуть пехоту, а персам их большое войско окажется бесполезным. Вы, прошедшие с победой по стольким странам, покорите персов! Берегите вашу славу!

— Мы сбережем нашу славу! — грянули в ответ македоняне. — Мы сбережем славу Македонии!

Александр обернулся к отрядам эллинских городов:

— Помните, эллины, что война против Эллады была начата персами по дерзости Дария Первого, а затем и Ксеркса, который требовал от вас земли и воды, чтобы не оставить вам ни глотка в ваших реках, ни куска хлеба. Дважды были разрушены и сожжены эллинские храмы, дважды осаждались ваши города, нарушались все божеские и человеческие законы. Помните, эллины, мы пришли отомстить за Элладу!

— Отомстим за Элладу! — ответили эллины.

Александр подъехал к отрядам иллирийцев и фракийцев. Зная, что они пошли с ним в Азию с надеждой захватить побольше сокровищ, он сказал им:

— Храбрые воины! Смотрите на вражеское войско, сверкающее золотом и пурпуром. Они не оружие несут на себе, а добычу. Нападите на них со всей отвагой, отнимите у них золото, обменяйте свои голые, холодные скалы на их богатые поля и луга!

Так, ловко и безошибочно находя пути к сердцу каждого, Александр воспламенил армию. Военачальники бросились к царю пожать ему руку, сказать ему о своей преданности. Войска кричали и требовали, чтобы он немедленно вел их в сражение.

Рассмотрев, как стоят войска у Дария, Александр несколько изменил свой строй, чтобы уравновесить силы. И, убедившись, что воины его готовы к сражению, выехал вперед на своем вороном Букефале и повел войско в бой.

Дарий не тронулся с места. По персидскому обычаю, он стоял на высокой царской колеснице посреди строя. Дарий хорошо видел армию Александра — она была невелика. И все-таки, когда царь македонский двинул свою фалангу, сердце у Дария дрогнуло. Фалангиты, блестя щитами, медленно, мерным шагом приближались к нему. Дарий видел, что Александр, подняв руку, сдерживает их, все время сдерживает… Фаланга надвигалась, как что-то неотвратимое. Это действовало на нервы, это грозило неизбежной бедой, это было невыносимо! Хотелось отпрянуть, бежать от того, что шло на него. Дарий чуть не крикнул, чтобы гнали коней!..

Но опомнился. Между ним и Александром стояли густые ряды его персидских воинов.

Македоняне приблизились к персам на полет стрелы. Персы сразу подняли дикий, нестройный крик. Македоняне тоже закричали, громыхнув щитами. И в тот же момент Александр, перестав сдерживать фалангу, бросился к реке, а за ним ринулось и войско.

Дарий махнул рукой. Персидская конница пошла на македонян. Началась битва. Войска столкнулись и смешались в тесноте узкой долины. Они так сгрудились, что воины не могли размахнуться копьем, били мечами. Сталкиваясь, гудели щиты. Раненым было невозможно уйти от сражения — впереди враг, сзади тесные ряды своих, — и они дрались до последнего дыхания. Меч Александра взлетал, как молния. Он видел Дария, видел, как этот чернобородый, в сверкающей тиаре человек машет рукой и яростно кричит, посылая своих воинов в атаку; он видел Дария и, расчищая мечом кровавый путь, рвался к нему.

Могучий перс Оксафр, брат Дария, понял, что делает Александр. Оксафр бросился на защиту царя — он поставил свою конницу перед его колесницей. Он был силен и отважен, македоняне падали под его ударами, его конница стояла стеной… Но левое крыло персидского войска уже сломалось, не выдерживая рукопашной схватки.

В это время и у македонян разорвалась линия фронта. Эллинские наемники Дария, увидев это, бросились туда, надеясь сбить и смешать македонские ряды. Наемники старались спихнуть македонян в реку. Македоняне не отступали, что есть сил пробиваясь на берег.

Александр поспешил на помощь своим. Они дрались и в реке, и на берегу. Битва была свирепой, яростной, полной ненависти…

Дарий еще надеялся на победу. Его конница перешла реку и сражалась с фессалийской конницей Александра: Оксафр еще боролся…

Но Александр, отбросив наемников, снова подступил к отряду Оксафра. Он со своей фалангой вломился в самую гущу его конницы. В свалке кто-то ударил царя кинжалом в бедро, но он только вздрогнул, не опуская меча.

Дарий с ужасом смотрел, как падают с коней один за другим его защитники, его самые славные полководцы. Уже горы мертвых воинов лежат вокруг его колесницы… Еще дерется Атизий, еще держится Реомифр. Но македоняне уже достают копьями коней в его колеснице, кони бесятся от боли, рвутся из упряжи… А Македонянин все ближе; они уже смотрят издали в глаза друг другу, и Македонянин видит, как бледнеет, как растерянно оглядывается вокруг персидский царь, ища спасения…

А где спасение? Вот, окровавленный, падает с коня Реомифр… Уже лежит под копытами конницы Атизий. От удара мечом по голове валится правитель Египта Стабак… Александр близко, он пробивается к Дарию неотвратимо, как сама смерть; его жестокие глаза светятся, как острия копий!..

Дарий не выдержал. В ужасе, забыв о своем царском величии, он сам схватил вожжи и погнал квадригу. Колесница перекатывалась через груды мертвых тел, кренясь то в одну сторону, то в другую. Дарий, как безумный, гнал коней по узкому побережью залива — только уйти из рук Македонянина, только вырваться, спастись!

Царь бежал. А вслед за ним бежало и его огромное войско. Персы бежали не оглядываясь, сначала всей массой, потом одни бросились по дороге, ведущей в Персию, другие спешили укрыться в горах…

Персидские всадники не могли уйти от фессалийской конницы: они были скованы своими тяжелыми пластинчатыми панцирями и в бегстве были так же медлительны, как и в битве. Спасаясь от фессалийцев, персидская конница смешалась на узких дорогах со своей бегущей пехотой, и пехотинцы с воплями погибали под копытами коней беззащитно и бесполезно.

Александр видел, как, сверкая золотом, быстро удаляется колесница персидского царя. Однако еще дрались у Пинара наемники Дария, еще не закончена была битва. Но как только последние персидские отряды были отброшены и фронт сломлен, Александр ринулся в погоню за убегающим персидским царем.

Дарий мчался по долине, поднимая тучу пыли и песка. Он слышал за своей спиной шум бегущего войска. Он промчался мимо своего лагеря — нельзя было промедлить ни часа. Колесницу кидало то в ямы, то на бугры, то заваливало в расщелину. Окровавленные, израненные в бою лошади выбивались из сил.

Но долина кончилась. Горы заступили дорогу. Колесница остановилась. Дарий готов был кричать от отчаяния.

Наконец кто-то из его небольшой свиты догадался дать ему верхового коня. Дарий сбросил свой тяжелый раззолоченный плащ и разукрашенную тиару, швырнул в колесницу ненужное ему вооружение — лук и щит. И, вскочив на лошадь, исчез в горах вместе со своей свитой.

Александр гнался за Дарием, как хищник-волк гонится за оленем. Словно буря, широко захватившая всю долину, вместе с ним неслась конница царских этеров.

— Царь! Лагерь Дария!

— Вижу! Дария там нет!

И снова топот копыт, пыль, храп коней.

— Царь! Колесница Дария!

— Вижу, она пуста!

И дальше, дальше через холмы, через расщелины, через каменистые, протянувшиеся к морю лапы гор…

Ночная тьма, упавшая на землю, остановила погоню. Словно Зевс устал смотреть на безумие людей и заставил Александра повернуть коня.

Дарий бежал.

Так закончилась и эта великая битва, битва при Иссе, окончательно уничтожившая могущество Персидского государства.

Александру шел двадцать четвертый год.

ПАРМЕНИОН ВЕЗЕТ СОКРОВИЩА

Войско Пармениона покинуло побережье и свернуло к Аравийским горам. Там, у их подножия, расстилается цветущая область дамаскенов и стоит прославленный красотой и богатством город Дамаск.

Долина дамаскенов утопала в светлом океане солнечного утра. Горы стояли голубым видением, что-то белело на их вершинах — не то снег, не то белые облака. Порыжевшие лесистые предгорья мягко прилегали к обрывистым скалам. Стояла прозрачная горная тишина.

— Вы не смотрите, что тихо, — проезжая через пустынные поля поздней осени, говорил Парменион военачальникам своих отрядов, — разбойники шуметь не будут. Они, как тигры, подползут с гор и прыгнут на загривок. Скажите там, — он кивнул на идущую сзади конницу, — пусть не дремлют.

Македоняне в походе всегда были готовы к битве, держали и луки и мечи наготове. В Аравийских горах таилось множество пещер, где жили враждебные горные племена.

Тихо было и в селениях, мимо которых они проезжали. Глиняные хижины, окруженные стенами, словно замирали и жались к земле, услышав топот конницы. Будто и людей здесь нет, будто и не живет никто. Только дымки из очагов да скот, пасущийся возле деревни, выдавали, что здесь все-таки живут люди.

— Бежал Дариев сатрап из Дамаска, — размышлял Парменион, — или ждет меня? А если ждет, то, видно, войска у него немало…

Когда уже совсем недалеко оставалось до Дамаска, Парменион послал туда разведчиков и узнал, что сатрап сидит в городе. Если сатрап сидит в городе, значит, он будет защищать город. Парменион прищурил бледно-голубые, с красными веками глаза, поджал сморщенные губы… Если сатрап собрался защищать город, то Пармениону, пожалуй, его не одолеть… Придется просить у Александра помощи. А этого Александр ох как не любит!

Старый военачальник, согнувшись, сидел у лагерного костра, ждал, когда сварят обед. И думал.

То туда, то сюда гонит его молодой царь. И все подальше от себя, от своей свиты, — Парменион это уже давно замечает. Это очень горько…

А почему гонит? Потому что Парменион не может молчать. А то, что он говорит, не нравится Александру. Но что сказал бы царь Филипп, если бы его старый полководец молчал, видя, как сын Филиппа готовит себе гибель. И себе, и Македонии. Огромную Азию нельзя покорить, а молодой царь не знает меры в своих завоеваниях, честолюбие туманит ему голову. Как же тут молчать?

Однако Александр все же доверяет ему. Вот послал в Дамаск взять сокровища, оставленные там Дарием: знает, что Парменион не обманет его. Такое доверие — большая честь. Это так. Парменион все сделает, как он скажет, ведь он — царь. Сын Филиппа. А Филипп был не только царем — он был ему другом…

В лагере послышался шум. Парменион тотчас выпрямился. Фессалийцы вели к нему какого-то человека в персидской одежде — смуглого, с косматой черной бородой.

— Вот поймали. Стащили с коня — скакал куда-то.

— Ты мард?[*] — спросил Парменион, приглядевшись к пленнику.

— Да.

— И конечно, разбойник. Куда ты мчался?

— К царю Александру. Везу письмо.

Парменион развернул свиток. Сатрап Дамаска писал македонскому царю: пусть македонский царь поспешит прислать к нему своего полководца, и он передаст этому полководцу все, что Дарий поручил ему охранять.

Парменион подозрительно посмотрел на марда:

— И это правда?

— Я не сомневаюсь, — отвечал мард, — правитель обязательно передаст македонскому царю все богатства Дария. Правителю своя голова дороже. Ему гораздо выгоднее быть другом Александру, который побеждает, чем Дарию, который проигрывает битвы.

— Я знаю, ты плут, — сказал Парменион, — но если ты не соврал, иди обратно и скажи вашему правителю, что полководец царя македонского уже идет. Пусть приготовит то, что обещает.

Он отослал марда вперед и дал ему своих провожатых. Однако провожатые скоро вернулись и объявили, что мард бежал.

— Я так и знал, что это просто обманщик, — сказал Парменион и вздохнул. — Теперь жди засады!

Значит, снова сражение. А в руках и в спине ломота. Погода внезапно испортилась. Темно-лиловые тучи сползали с гор в долину. Из ущелий прорывался ледяной ветер, в горах гудело… Воины оделись в плащи. Парменион все еще сохранял прямую осанку полководца, но старое, усталое тело просило покоя, отдыха, тепла…

Где же он, этот Дамаск, долго ли еще идти до него?

К Дамаску подошли на четвертый день. Всю ночь бушевала буря, хлестала ледяная крупа. Земля стала звонкой от мороза. А наутро пошел густой снег. Давно уже не видали они такого снегопада. Очертания города возникли неясным силуэтом сквозь снежную завесу.

Постепенно день прояснился. Снег скрипел под копытами лошадей. От белизны снега долина наполнилась особенно резким светом и особенно яркой стала желтизна городских стен, сквозь бойницы которых голубыми глазами глядело холодное небо.

Из города навстречу шло войско.

Парменион дал команду приготовиться к бою. Отряд лязгнул оружием. Сверкнули копья и мечи. Луки ощетинились стрелами.

Парменион уже готов был бросить отряд в атаку — нападать надо внезапно… И вдруг придержал коня.

Это было не войско. Из города шла огромная толпа мужчин, женщин. Носильщики-гангамы несли разную кладь: тяжелые расписные ларцы, ковры, скатанные в огромные трубы, тюки одежд, сверкающие золотом, золотые ложа, корзины с золотой и серебряной посудой… Люди жались от холода. Носильщики, то один, то другой, не выдержав, сбрасывали с плеч тюки, доставали первый попавшийся халат из своей ноши, надевали его, чтобы согреться. А потом так и шли в пурге и в золоте, шагая по снегу грязными, заплатанными сапогами…

Вслед за толпой из города вышли груженые верблюды и мулы, целый караван в несколько тысяч голов. В повозках и на верховых конях ехали женщины, закутавшись в яркие шерстяные покрывала. Парменион сразу увидел, что это не простые женщины — так одеваются только жены царских вельмож…

А вот идут эллины, их немного, всего пять человек. Идут, высоко подняв голову и плотно запахнув теплые плащи. Уж эллинов-то Парменион узнает где хочешь!

Толпу дамаскенов сопровождал вооруженный отряд. Их копья поблескивали ледяным отсветом над головами идущих. Охраняют ли они? Или ведут пленных?

Впереди этого странного шествия ехал на коне перс, судя по одежде — один из военачальников Дария.

«Или это сам сатрап? — старался догадаться Парменион. — Неужели? Но что же это он затеял?»

Перс поднял голову и словно только сейчас увидел стоящую перед ним вражескую конницу.

Он дико закричал, хлестнул коня и помчался куда-то в сторону. Воины, сопровождавшие толпу, в панике прянули врассыпную. Только что грозно сверкавшие копья летели в снег, сброшенные с плеча колчаны со звоном ударялись о мерзлую землю. Бросились бежать и гангамы-носильщики. Кто мог, уносил свою ношу. А кому было не под силу — бросал ее по дороге. Пурпур, лиловый и желтый шелк, золото чаш и кувшинов, ларцы, окованные золотыми пластинами, и множество разных вещей остались лежать на снежной равнине. Караван остановился.

Не стараясь разгадать, что произошло, Парменион дал команду к бою, и конница его, только и ждавшая этого, ринулась на безоружную толпу. Никто не сопротивлялся. Парменион приказал отвести пленных обратно в Дамаск и собрать разбросанные сокровища.

Ворота города были открыты.

— Что же тут случилось? — недоумевал Парменион. — Ведь это сокровища Дария. Почему их выкинули мне под ноги?

Парменион ревниво следил за тем, чтобы ларцы с деньгами, драгоценные украшения, золотые и серебряные сосуды, золотая сбруя и все огромные богатства персидского царя были собраны и остались в сохранности. Сразу сосчитать все, что захватил Парменион, было невозможно.

— Да еще сколько царской одежды порвали — вон клочья на кустах, — ворчал Парменион, укладывая добро, — да разбросали по снегу… Да еще и затоптали… Куда они все это тащили? Спрятать хотели от меня, что ли? Видно, сила Дария кончилась — тащат его богатства и не боятся!

До царских сокровищ он не дал дотронуться никому.

— Это — нашему царю, — сказал он фессалийцам, помня наказ Александра, — а у вас целый город в руках, там и возьмете свою долю. Мы ведь не в гости пришли!

В городе начались грабежи. Воины врывались в дома богатых горожан, тащили все, что попадалось под руку, дали полную волю своей жадности и жестокости — ведь сам военачальник разрешил им это.

— Что же у нас там за пленники? — вспомнил Парменион, закрыв сокровищницы и поставив сильную стражу. — Надо разобраться.

Пленники, окруженные македонскими конниками, стояли на площади, оцепенев от холода. Парменион, прямой, высокий, властно вошел в их круг. Он внимательно оглядел их. Молодые женщины с детьми на руках… Кто такие? Жены царских сановников. Три девушки стояли, тесно прижавшись друг к другу. Кто? Дочери погибшего царя Оха — Артаксеркса, а рядом с ними их мать. А кто эти, так богато одетые? Это — дочь Оксафра, брата Дария… Это — жена Фарнабада, который сейчас командует войском на побережье… Эти три — дочери Ментора, брата Мемнона. А это — его жена…

— Чья жена?

— Мемнона.

— Мемнона?!

Парменион остановился перед молодой женщиной. Она стояла молча, опустив ресницы. Ни жалости, ни сочувствия к ней не было. Мемнон умер, жена Мемнона в плену. Судьба расплатилась с ними за измену родине!

Эллины, все пятеро, стояли в стороне, гордые, надменные, с ироническим выражением лица. Парменион хищно усмехнулся, горбатый тонкий нос стал похож на клюв орла.

— Союзники Дария?

— Послы Эллады к царю Дарию, — надменно ответил спартанец Эвфикл.

— Изменники и предатели, — поправил Парменион.

Мы только послы, — попробовал смягчить разговор афинянин Ификрат, — наша родина поручила нам…

— Поручила вам договориться с врагами, как погубить Элладу? — прервал Парменион. — Расскажете царю Александру, кто вы такие. А я вас и слушать не хочу!

Он гневно отвернулся и, приказав разместить пленных, ушел.

Позже Парменион узнал, чтó произошло в городе. Правитель Дамаска, оставленный здесь Дарием, испугался Македонянина и решил сдать ему город. А чтобы заслужить милость Александра, он предал Пармениону людей — жен и детей персидских вельмож, которых должен был охранять, и все сокровища Дария, доверенные ему.

— Но почему вы все вышли навстречу мне? — спрашивал Парменион у пленных дамаскенов. — Почему вывезли сокровища из города?

— Сатрап задумал обмануть всех нас и нашего царя Дария, — отвечали дамаскены, — он сделал вид, что хотел спасти все это, но будто бы не мог: дескать, македоняне напали и всё отняли! А теперь как увидит, что царя Дария ему бояться нечего, то и явится к тебе!

— Значит, надо думать, что он явится ко мне?

— Придет, придет! — уверяли дамаскены.

А были люди, которые в это время мрачно молчали. Им уже было известно, что воины, преданные Дарию, везут ему в мешке голову сатрапа, предавшего его.

Парменион снарядил гонцов к Александру. И написал письмо. Вернее, это было не письмо, а отчет, сколько взято богатства в Дамаске. Захвачена военная казна Дария, одной только чеканной монеты на две тысячи шестьсот золотых талантов. Много дорогих сосудов, серебра на пятьсот фунтов весом. Множество украшений — золотые цепи, кольца, драгоценные пряжки и лихниты — «светящиеся камни» с темно-малиновым светом, и «камни карфагенские», желтые, как кошачьи глаза… Тюки дорогой, шитой золотом одежды, обитые золотыми пластинами и украшенные тонкой резьбой ларцы.

И пленные. Тридцать тысяч пленных. Среди них женщины и дети, семьи знатных персов, оставленные в Дамаске для безопасности. И огромная толпа царских прислужников…

«Я нашел триста двадцать девять рабынь царя, знающих музыку и пение, — писал Парменион, — сорок шесть служителей для плетения венков, двести семьдесят семь поваров для приготовления кушаний, двадцать девять поваров у плиты, тринадцать молочников, семнадцать слуг для приготовления питий, семьдесят для согревания вин и сорок для приготовления ароматов…»

И в конце письма сообщил, что среди пленных он нашел эллинов, которые только что прибыли к Дарию послами от своих государств договариваться о союзе против Александра.

Получив письмо, Александр приказал Пармениону захваченные сокровища хранить в Дамаске, а эллинских послов тотчас доставить к нему. Парменион, оставив в Дамаске крепкий гарнизон, сам привез пленников к Александру.

Александр ждал этой встречи с волнением. Сейчас они войдут в его шатер, люди, предававшие его отца Филиппа, предающие теперь его, Александра. В то время как он с такими трудами, не щадя сил и самой жизни, завоевывал для Эллады новые земли, Эллада направляет послов к своему извечному врагу — персу, стремясь погубить Александра. Видно, сильны еще люди в Афинах, которые не терпят македонского владычества!

Он сидел и ждал, стараясь сохранить хотя бы внешнее спокойствие, но в больших глазах его сверкали молнии, и красные пятна горели на лице.

— Где они? Пусть войдут!

Эллины вошли и задержались у входа: афинянин Ификрат, сын стратега Ификрата, фивяне — Фессалиск и Дионисодор, победитель на Олимпийских играх. И спартанец Эвфикл. Они не знали, как примет их македонский царь и как он с ними поступит. Стояли хмуро, не поднимая глаз.

Александр встал. Афины, Спарта, Фивы… Множество событий, заполнивших последние годы, сделало далеким то время, когда Александр ходил по их земле то послом, то полководцем.

— Почему эллины изменили мне, — сказал он, и голос его дрогнул, — почему вы предали меня персу? Разве мы не одной крови с вами, разве не одни у нас боги? И разве не в отмщение за ваши обиды пошел я воевать с Дарием?

— Мы никогда не признавали тебя, — дерзко ответил спартанец Эвфикл, — и договора с тобой не заключали.

— Я знаю, — холодно ответил ему Александр, — вам, спартанцам, никогда не была дорога земля Эллады, кроме вашего города. Но золото персидское вы уже давно научились ценить.

И, отвернувшись от Эвфикла, он подошел к Фессалиску и Дионисодору, фиванским послам. Несколько секунд Александр молчал. Вспомнились Фивы, охваченные огнем, стены, лежащие в развалинах, жители, идущие в рабство… Много, слишком много наделал там беды царь македонский!

— Вы оба, граждане фиванские, можете вернуться домой. Ты, Фессалиск, сын благородного человека Исмения, и ты, Дионисодор, победитель в Олимпии, — я отпускаю вас.

Фивяне, не веря себе глядели на него изумленными глазами. Они знали, как жесток бывает к изменникам македонский царь, — они ждали самой страшной кары.

Но они не знали, как нужно было македонскому царю добиться благоволения Эллады, благоволения великого города Афин!

— Да, я отпускаю вас, — повторил Александр, видя, как они потрясены, — вы свободны… А ты, Ификрат, — обратился он к афинянину, — останешься со мной. Я глубоко уважаю твоего отца, полководца Ификрата, чье имя ты носишь. Я почитаю Афины, твой город, город эллинской славы. Ты останешься со мной, но не как пленник, а как друг, и как друг царя македонского ты будешь окружен всеми почестями. Если ты согласен.

Молодой Ификрат стремительно подошел к царю, протянув к нему руки:

— Благодарю тебя, царь. Я заслужу твое доверие!

Эвфикл ждал, не сводя с Александра острого взгляда. Царь презрительно посмотрел на него.

— Ты тоже ждешь моей милости? Теперь, когда твой царь Агис начал против Македонии открытую войну, когда он рыщет вместе с персами по островам Эгейского моря и добивается моей гибели, я должен щадить тебя, его посла? Нет. Спарта воюет со мной. Ты — спартанец, значит, ты военнопленный. Военнопленным и останешься. Стража, возьмите его!

Эвфикл побледнел, хотел крикнуть что-то злое. Но стража вывела его из шатра.

ПИСЬМО ДАРИЯ И ОТВЕТ АЛЕКСАНДРА

Македонское войско двигалось к Финикийскому побережью, к древним торговым городам. Обрывистые горы Ливана поднимались все выше и круче, отгораживая македонян от внутренних областей Азии.

На пути к Триполису[*] Александра встретило пышное посольство. Это были послы большого города Арада. Сын правителя Стратон вручил Александру золотой венец. Вместе с золотым венцом он отдавал во власть Александра и всю Арадскую область.

Александр собирался въехать в Арад на коне. Но оказалось, что город стоит на острове, в двадцати стадиях от материка.

«Кругом скалы, — думал Александр, с любопытством оглядываясь по сторонам, — и сам остров — скала. Однако домов на нем немало».

Ему захотелось осмотреть город. Несколько триер перевезли его туда с отрядом телохранителей.

Арад показался странным. Узкие улицы, высокие, из-за тесноты, дома. Дома глядели в глаза друг другу, окна в окна. Ни садика, ни клочка зеленой луговины — нет места.

— А где у вас река или озеро? — спросил Александр. — Откуда же вы берете воду?

— У нас нет ни реки, ни озера, — ответил Стратон, — а воду мы привозим с берега. Кроме того, у нас есть водохранилище для дождевой воды.

— А если война? К берегу же не подступиться?!

— Тогда добываем из пролива.

— Соленую?

— Нет, царь. У нас есть для этого воронки.

Царь захотел посмотреть и воронки. Свинцовые, с широким раструбом и кожаной трубкой вроде кузнечных мехов воронки опускались к источнику пресной воды, который был на дне пролива. Они нагнетали этими воронками воду. Сначала шла соленая, морская вода, а потом чистая вода источника. Так и добывали воду для питья, если нельзя было сойти на берег.

Все это было интересно и удивительно. Кругом о скалы острова плескалось море, шум его днем и ночью наполнял узкие улицы.

В каких только местах не живут люди!

Не задерживаясь в Араде, Александр прошел дальше по белым пескам побережья. В Марафе, богатом арадском городе, где были и вода и зелень, Александр остановился на отдых.

И тут он получил от персидского царя Дария письмо.

«Царь Дарий — Александру» — так начиналось это письмо. В письме было много упреков. Царь Филипп с царем Артаксерксом сохраняли дружбу. Но Александр к нему, к царю Дарию, никого не прислал, чтобы утвердить с ним дружбу, а вторгся с войском в Азию и много зла сделал персам. Он, царь Дарий, защищает свою землю, спасает свою, унаследованную от отцов, власть. Но кому-то из богов угодно было решить сражение так, как оно решено. Он, царь Дарий, просит отпустить его мать, жену и детей, взятых в плен. Он, царь Дарий, желает заключить дружбу с Александром и стать Александру союзником.

Александр возмущенно отшвырнул свиток. Письмо было и жалкое и дерзкое. «Персы ничего плохого не сделали»! Дарий забыл, как персы разоряли Элладу и Македонию, как жгли Акрополь в Афинах, как он сам, Дарий, подкупал убийц Филиппа! Ничего плохого, еще бы!

— И как обращается ко мне? Я разбил его. Я иду по его земле, его царство в моих руках. И все-таки он — царь Дарий! А я — просто Александр! Он все еще не понимает, кто из нас царь. Хорошо, я ему отвечу!

Александр диктовал письмо в сильной запальчивости:

«Царь Александр — Дарию.

Дарий, имя которого ты принял, разорил эллинов, занимающих берег Геллеспонта, а также их ионические колонии. А затем, объявив войну Македонии и Элладе, с большим войском переправился через море. Потом пришел Ксеркс в нашу страну с полчищами грубых варваров. Потерпев поражение в морской битве, он все же оставил в Элладе своего полководца Мардония, чтобы разорять города и выжигать поля. Кто не знает, что отец мой Филипп был убит людьми, которых вы соблазнили надеждой получить огромные деньги? Вы начинаете нечестивые войны и, хотя имеете оружие, покупаете за деньги предателей, как и ты, имеющий такое войско, хотел недавно нанять убийцу против меня за тысячу талантов! Я пошел на тебя войной, потому что враждебные действия начал ты. Я победил тебя и твое войско и владею этой землей, потому что боги отдали ее мне… Я теперь владыка всей Азии. И хотя не следовало бы оказывать тебе никакого снисхождения, все же обещаю, что если ты придешь ко мне с покорностью, то получишь без выкупа и мать, и жену, и детей. Я умею побеждать, но умею и щадить побежденных.

А когда будешь мне писать, не забудь, что ты пишешь не только царю, но своему царю. Если же ты собираешься оспаривать у меня царство, то стой и борись за него, а не убегай, потому что я дойду до тебя, где бы ты ни был».

Александр отправил послов Дария обратно. А вместе с ними с ответным письмом поехал его посол Ферсипп. Ферсиппу было сказано:

— Отдай письмо Дарию, но ничего с ним не обсуждай.

Из Марафы Александр направился к Сидону. Это было шествие победителя. Сирийские цари встречали Александра в священных повязках на голове и приносили свою покорность. Он без боя взял старый город Библ. А Сидон сам призвал Александра.

Сидоняне вышли ему навстречу с приветствиями и дарами, они благодарили его за то, что он разбил ненавистных им персов. Персы когда-то разорили сидонскую землю и сожгли их город. Город снова отстроился, но ненависть к персам была все так же сильна.

ГОРОД ТИР

В Сидон пришло письмо из Пеллы от Антипатра. Спартанский царь Агис собрал восемь тысяч войска. Агису нет покоя. Нет покоя и в Элладе. Демосфен все еще пытается поднять афинян против Македонии. Но пока что воевать собирается только Агис. Он, Антипатр, конечно, разобьет Агиса и защитит Македонию. Однако не пора ли и царю возвращаться домой? И еще: он, Антипатр, не понимает, почему царь не догонит Дария за Евфратом и не покончит с ним? Ведь тогда и войне наступит конец!

Это письмо расстроило и рассердило Александра. Не столько известие о Спарте взволновало его, сколько высказывания Антипатра о его действиях, действиях царя и полководца. Не понимают! Не понимает Парменион, не понимает Антипатр. И многие друзья не понимают. Уже и в войске удивляются, что Александр идет по финикийскому побережью и захватывает финикийские города, вместо того чтобы захватить Дария.

А ведь все так просто. Сначала необходимо взять Финикию, покорить и освоить Египет, чтобы противник не мог зайти с тыла. И только тогда можно идти в глубь Азии и сражаться с Дарием. Только тогда!

Впрочем, Антипатр, кажется, так же как и Парменион, считает, что Александру совсем незачем догонять Дария, а надо вернуться и укрепить власть Македонии на побережье Срединного моря?..

Пока что покончено и со всей Сирией и с Северной Финикией. Здесь все земли во власти македонского царя. Но впереди — Тир, самый сильный, самый укрепленный город финикийского побережья. Если тирийцы не сдадутся, взять его будет нелегко. А взять надо: ни слабого, ни сильного противника нельзя оставлять у себя в тылу.

Снова затрубили походные трубы. Снова двинулись фаланги, сверкая копьями. Снова пошла конница, пошла пехота, загрохотали осадные машины, заскрипел повозками обоз…

Войско Александра устремилось на Тир.

Идти было трудно, ноги утопали в прибрежном песке. С обрывистых гор Ливана, с желтых склонов и снежных вершин, сползали тяжелые холодные тучи, летел снег, из ущелий дули зимние ветры. Снег тут же таял, превращаясь в пронизывающую сырость… Но все-таки вскоре наступил день, когда в сером мареве неба и моря македонцам явился остров, на котором стоял город Тир.

Недалеко от города Александра встретили тирийские послы. Как всегда, македонского царя встречали самые богатые и знатные люди города. Они поздравили Александра с победами, сказали, что очень рады его видеть, и принесли ему в дар тяжелую золотую корону.

Сын тирийского правителя, который был среди послов, молодой лукавый финикиец, сказал царю, сладко улыбаясь:

— Тирийцы счастливы видеть тебя, царь македонский. Мы готовы исполнить все, что ты прикажешь и что ты пожелаешь!

Александр, не менее лукавый, ответил, не задумавшись:

— Благодарю вас, граждане Тира, за вашу доброту. Я много хорошего и славного слышал о вашем городе. А желание у меня только одно — откройте ворота города, чтобы я мог принести торжественную жертву Тирийскому Гераклу. Я веду свой род от Геракла, и эта жертва мне предписана оракулом.

Наступило внезапное замешательство. У сына правителя словно отнялся язык. Тирийцы вовсе не собирались впускать Александра в свой новый город, где жили самые богатые и знатные люди Тира, где стояли их божества и где они хранили свои сокровища.

Тогда вперед вышел один из послов, роскошно одетый тирийский вельможа. Он улыбался, белые зубы казались еще белее под черными завитыми усами. Черная, как черный шелк, борода лежала у него на груди.

— Гораздо лучше будет, царь, если ты принесешь жертву Гераклу в Старом Тире, что стоит на берегу. Зачем же тебе переправляться на остров? Мы будем польщены, если ты почтишь нашего бога в старом храме!

— И все-таки я переправлюсь на остров.

— Мы будем счастливы, царь, сделать все, что ты прикажешь. Но город на острове останется закрытым для всех — и для персов, и для македонян…

Александр гневно прервал его — он уже не выносил даже мысли, что кто-то смеет сопротивляться ему:

— Так вы, тирийцы, думаете, что если живете на острове, то можете презирать мое сухопутное войско? Ну, я скоро покажу вам, что вы живете на материке. Или вы впустите меня в город — или я войду в него силой.

И тут же отослал тирийских послов обратно.

— Пусть войдет! — насмешливо переговаривались между собой тирийцы, направляясь домой. — Пусть войдет в город, лежащий на острове, не имея кораблей! А у нас флот достаточно сильный, чтобы не подпустить даже и царя македонского.

Новый Тир возвышался на скалистом острове в четырех стадиях от берега. Его стены и башни высоко стояли над морем. Сильный ветер гнал из морской дали огромные волны. Около берега со дна поднималась илистая муть, здесь было мелко. Но дальше, вокруг острова, волна становилась зеленой и прозрачной. У стен Тира в гаванях стояли корабли.

Александр, закутавшись в плащ, подолгу глядел на враждебно закрывшийся город. Как подступить к нему? У Александра нет кораблей. Можно вызвать несколько триер из Македонии, но персидский флот хозяйничает в море, и македонские триеры неминуемо погибнут еще в пути.

В сопровождении своих этеров Александр обошел Старый Тир, лежащий на берегу. Город существовал как бы в полусне, вся жизнь кипела там, на острове. Стены Старого Тира почти развалились, камни грудами лежали у проломов, и никто не заботился их поправить. А зачем? Что охранять здесь?

Заглянули в храм Геракла, построенный на финикийский лад, в виде ступенчатой башни — зиккурата. Жрец сказал, что это храм их бога Мелькарта — так они называли Геракла. Храм был так же заброшен, как и город.

— Это здесь-то и дóлжно мне приносить жертвы? Среди этих развалин? — Александр в негодовании отошел прочь. — Видно, они еще не слыхали о наших победах. Ну ничего. Услышат.

Зимние ветры задували в палатки. День и ночь на берегу горели костры, пожирая смолистые ветви ливанских кедров.

Однажды, холодным ясным днем, македоняне увидели, как к острову, со стороны Карфагена, идут разукрашенные корабли. Тирийцы из старого города объяснили, что плывут карфагенские послы праздновать священную годовщину основания Карфагена.

Почему празднуют в Тире? Да потому, что Карфаген основан тирийцами. Это — наша колония. Прекрасное место, прекрасный город! Очень богатый город, у них есть даже слоны… И верфи есть, сами строят корабли.

Александр хмурился. Если Карфаген так силен и так предан Тиру, значит, карфагенцы будут помогать тирийцам.

С острова из-за стен города на берег долетало звонкое пение флейт. В Тире начался праздник в честь прибывших гостей.

Через несколько дней македоняне увидели, что карфагенские корабли отплыли обратно. Теперь жди оттуда войско.

— Медлить нельзя, — решил Александр. — Надо брать город, пока не пришла помощь из Карфагена.

Надо брать город. Но как?

А Тир уже весь гудит. На стенах и башнях устанавливают метательные снаряды. В кузнях, не переставая, гремит железо — куют оружие, делают «вороны» — железные крюки, чтобы подтягивать к стенам вражеские корабли. Отсветы горнов всю ночь пляшут над стенами Тира. Готовятся к войне. Тирийцы, как видно, решили отстаивать свою свободу и уверены, что отстоят ее. Как возьмешь такой город?

К удивлению Александра, среди его полководцев нашлись люди, которые никак не могли понять: зачем им непременно нужно взять этот неприступный Тир?

— Ведь столько трудов придется положить, столько жизней. Мы и так уже все финикийское побережье заняли — и Библ, и Арад, и Сидон… Так разве уменьшится твоя слава, царь, если один непокоренный город останется на твоем пути? Пройдем мимо, и все. Тир ведь не загородит нам дороги.

Парменион угрюмо молчал. Он был согласен с ними, но не решался противоречить царю.

Опытные полководцы — Кратер, Клит, Мелеагр, слушая их, возмущенно пожимали плечами, гневно прерывали их. Сердились и молодые друзья царя — этеры. Но Александр даже сердиться не мог.

— Как же вы так близоруки? Как же не понимаете вы, что нельзя оставлять у себя в тылу враждебных городов? Разве не знаете вы, что персидский флот найдет здесь свою пристань и отрежет нас от моря и от Македонии? Для того и захватываем мы это побережье, чтобы персу было негде высадиться. Ведь если это случится, мы положим здесь все свое войско и ляжем сами. У нас нет другого выхода — мы должны взять Тир.

В армии тоже бродила тревога. То одному, то другому снились зловещие сны, являлись устрашающие приметы. Какой-то фалангит разломил хлеб, а из него закапала кровь… Даже сам царь испугался; он немедленно призвал жреца Аристандра, который не раз пророчески предвещал будущее.

Аристандр внимательно рассмотрел окрашенный чем-то красным кусок хлеба. Множество глаз следило за его действиями, за выражением его лица. Аристандр делал вид, что старается понять волю богов. Но боги тут были ни при чем — ему была известна воля царя: давать только благоприятные предсказания. И вот озабоченно нахмуренные брови Аристандра скоро расправились, и лицо прояснилось.

— Хорошее знамение для нас, царь. Видишь? Если бы кровь показалась снаружи — погибли бы мы. Но кровь внутри хлеба. Значит, погибнет город внутри своих стен!

Пророчество Аристандра, как бывало уже не раз, успокоило и приободрило войско. Значит, боги не оставляют македонян, а их жрец верно служит македонскому царю.

Однако Тир взять действительно очень трудно. Но может быть, тирийцы еще опомнятся, может, сдадутся, если еще раз поговорить с ними?

Александр скрепя сердце отправил в Тир посольство.

— Будьте красноречивы, — наказывал он послам, — убедите их любыми словами и обещаниями, что я ищу мира с ними. Пусть лишь не боятся и откроют город!

Македоняне проводили своих послов на тирийских ладьях. А к вечеру волны выкинули на берег их бездыханные тела. Тирийцы убили послов.

Александр, возмущенный и оскорбленный, тут же отдал приказ готовиться к штурму. Полководцы смутились:

— Как мы подойдем к Тиру? Ведь мы не можем подойти по воде!

— Значит, подойдем по суше.

— Разве боги превратят море в сушу?

— Я сам превращу море в сушу, клянусь Зевсом!

Полководцы умолкли. Многие смотрели на Александра с изумлением и страхом: он что же, думает сотворить чудо?

Но Александр не собирался творить чудеса. Он просто приказал засыпать пролив, отделяющий остров от берега, сделать мол, по которому войско подойдет к Тиру.

Началась неистовая, беспримерная работа. Вся армия, многие тысячи людей сражались с морем — вбивали колья в илистое дно, тащили из Старого Тира камни и валили в воду, рубили огромные ливанские кедры, укрепляя плотину… Море не раз разрушало их постройку, но они строили снова. Тирийцы подплывали на легких лодках, забрасывали македонян копьями и стрелами. Македоняне подбирали и несли на берег своих раненых, но постройка плотины продолжалась. А когда плотина поднялась над морем, тирийцы направили к ней горящий корабль, набитый сухими сучьями и обмазанный смолой. Плотина загорелась и рухнула в море.

Тирийцы торжествовали.

Но наутро македонское войско под командой самого царя снова принялось строить плотину. И тирийцы поняли, что Александр не уйдет.

Александр не ушел. Началась тяжелая, мучительная война и для тех, кого осаждали, и для тех, кто осаждал. Плотина была построена, лишь небольшой пролив отделял ее от города. Чтобы осадить город, стоящий на острове, нужны были корабли. Александр вызвал корабли из Македонии, из Ликии, из Арада… Ему на помощь пришли сидонские триеры. Правители острова Кипра, служившие Дарию, узнали про Исс и покинули перса. Они тоже привели Александру свои кипрские корабли. И когда флот Александра собрался у тирских берегов и стало ясно, что гибель Тира недалека, к македонскому царю снова явились послы царя Дария.

Александр еле сдерживал свое волнение. Наконец-то, видно, Дарий понял, что сопротивляться бесполезно, и теперь приносит свою покорность… Александр созвал своих ближайших друзей-этеров и военачальников:

— Выслушаем вместе персидских послов. И решим, что ответить Дарию.

Персы тихо вошли в круг усталых и раздраженных тяжелой войной людей. Персидские вельможи уже не были так надменны, как прежде. Опасение и страх таились в их глазах, когда они украдкой оглядывались на суровых македонян, молча сидевших у стен шатра.

Александр внимательно слушал, что велел передать ему Дарий. Перс читал письмо Дария. И чем дальше он читал, тем больше хмурился Александр.

Дарий хотел откупиться. Он просил отпустить его семью и пленных персов и за это предлагал десять тысяч талантов. Он писал, что Александр может взять все земли до Галиса. Он хотел бы, чтобы Александр взял себе в жены одну из его дочерей и стал ему, Дарию, другом и союзником…

Перс умолк и стоял в ожидании ответа.

У Александра от гнева сверкали глаза. Значит, Дарий еще не сдается!

— Друзья мои! — обратился он к своим приближенным. — Что вы скажете на это? Каково ваше мнение?

Этеры молчали. Они опасались дать совет, который может оказаться неудачным, а дело это было слишком важным.

Тогда заговорил Парменион.

— Что ж, — сказал он, — будь я Александром, я бы на это согласился.

— И я бы тоже, клянусь Зевсом, будь я Парменионом! — тотчас ответил Александр. — Но так как я — Александр, я скажу другое. Я не нуждаюсь в деньгах Дария и не приму вместо всей страны только часть ее — и деньги, и страна и без того принадлежат мне. А если я пожелаю жениться на дочери Дария, то я женюсь и без согласия Дария. Пусть Дарий явится ко мне, если хочет доброго к себе отношения. А если не явится, я приду к нему сам.

И вот наступил день, когда флот Александра в боевой готовности, с отрядами щитоносцев на борту, вышел в открытое море и остановился против Тира. А плотина уже подошла к Тиру на полет копья.

Тирийцы отчаянно защищались. Они валили со стен камни на головы македонян, сыпали на них раскаленный песок. Забрасывали копьями и стрелами.

Но македоняне не отступали. На восьмом месяце осады македонские тараны разбили стены города. Македонское войско ворвалось в Тир, а в тирийскую гавань вошли македонские корабли.

Тир был разрушен и сожжен дотла. Победители жестоко расправились с отважными защитниками Тира. Александр пощадил только тех, кто укрылся в храмах: он верил в богов и боялся их мести.

Торжество победы требовало праздника. И здесь, среди черных от пожарища улиц, на окровавленных площадях снова веселились воинственные фалангиты и конники, состязались в играх. Александр принес торжественную жертву Гераклу Тирийскому, ту самую жертву, которой тирийцы не хотели допустить, закрыв ворота города.

В конце жаркого месяца метагитниона[*] войско Александра снялось и покинуло побережье Тира. Полуразрушенные стены безмолвно поднимали над морем свои кое-где сохранившиеся башни, которые уже никого не защищали.

Море печально перебирало у желтого берега свою серебристую голубизну. Фиолетовые скалы Ливанского хребта хранили огромное безмолвие далеких вершин и ущелий. У берега, на отмелях, лежали мертвые, изувеченные корабли.

СТРАНА, КОТОРАЯ СНИЛАСЬ

Войско Александра приближалось к Египту. Пустынный берег, безводная, печальная земля. На красном ребристом песке сухие пучки серой травы и тонкие бороздки — следы уползающих от шума змей.

Уже два месяца назад македоняне могли бы вступить в Египет. Но на пути встала Газа, сильно укрепленный торговый город. Газа отказалась сдаться Александру. Теперь и от этого города остались одни развалины и пожарища.

У царя болела рана, полученная под Газой. Тяжелая стрела из катапульты проломила ему грудную клетку; царя на руках вынесли из горящего города.

Врач Филипп-Акарнанец знал свое дело — кость хорошо срасталась. Сильное, тренированное тело, здоровая кровь, молодость и, главное, нетерпение встать с постели — все это помогло Александру быстро справиться с болезнью. Царь щедро наградил врача Филиппа.

Проходили последние дни месяца посидеона[*]. Под копытами коней ломалась серая, потрескавшаяся почва, перемежаемая красными наносами песка. Войско направлялось к городу Пелусию, стоявшему на пороге Египта, у дельты Нила.

Время шло однообразно, в приглушенном сиянье солнца, под шум ветра и моря, которое прохладно синело с правой стороны их пути. На привалах жгли костры, варили пищу, залечивали раны.

И снова дорога. Ни деревца, ни кустика. Только косматые кочки шафрана старались украсить придорожные камни. Копыта коня, тяжелая сандалия пехотинца, колесо грузной повозки с кладью добычи, взятой в Газе, мяли и топтали этот цветок.

Как-то на стоянке Александру принесли ветку мирта. Здесь мирт был особенно ароматен, такого не росло в Элладе.

— Отошлите Аристотелю, — велел царь, — он просит в каждом письме отсылать к нему всякое диковинное растение. У него теперь есть любимый ученик Теофраст, он изучает растения. Отошлите, старику будет приятно.

Уже не раз посылал Александр такие подарки Аристотелю. То невиданное растение, то животное или насекомое, каких не водится в Элладе. И Аристотель всегда тепло благодарил Александра. Но сколько ни звал его Александр приехать к нему и самому посмотреть на все удивительное, что встречается македонянам, Аристотель неизменно отказывался. Он не одобрял ни похода Александра, ни его жизни, отданной завоеваниям.

Тихий окраинный город Пелусий, много лет дремавший у дельты Нила, то полузадушенный летним зноем, то окруженный мутной водой нильского разлива, нынче шумел, полный народа. Из Мемфиса, древней египетской столицы, явился наместник персидского царя Мазак. Как и подобает вельможе, Мазак прибыл с огромной свитой, в роскошно-пестрых одеждах и украшениях.

Однако, несмотря на свое великолепие, Мазак стоял перед Александром, покорно склонив голову. У него есть войско, но он не собирается оборонять эту богатую персидскую провинцию Египет от македонского царя. Нет, он отдает страну Александру. Дорога непобедимому открыта — Египет покорно лежит перед ним. Входи и властвуй!

Александр слушал перса благосклонно. А сам думал: «Конечно, ты отдаешь мне Египет. А отдаешь потому, что войска мои уже в Египте и что на египетской реке уже стоит мой флот. Кто поможет вам? Египтяне давно тяготятся произволом ваших сатрапов, жестокостью ваших царей. Довольно одного Камбиза с его зверствами, чтобы навсегда возненавидеть вас, персов… У вас был мудрый царь Кир, но ни один из ваших царей после Кира ничему не научился у него!»

Александр знал настроение египтян, не сомневался, что он захватит Египет, как вообще не сомневался в своей непобедимости. Но он был доволен — все-таки лучше обойтись без сражения.

Александр был взволнован. Новая, неведомая, огромная страна открывалась перед ним. Вот они, рукава Нила, великой реки, медленной желтой водой идут к морю среди серых берегов засохшего ила, принесенного откуда-то самой рекой… Река, создающая землю. Земля, целое государство, существующее милостью реки…

В Пелусии оставались недолго. Разместив в городе крепкий гарнизон, Александр приказал кораблям плыть вверх по Нилу до Мемфиса. А сам с конной свитой отправился через пустынные пески к Гелиополю. Он хотел войти в священное место Египта — Гелиополь был городом жрецов.

Неспокойные мысли одолевали молодого царя. Как сделать, чтобы эта страна, полная богатства и чудес, с ее богами и жрецами, с ее терпеливым, упорным народом, беспрекословно подчинялась ему?

Он может держать Египет в покорности своей военной силой. Но разве только этого он хотел? Он хотел, чтобы этот древний народ, с его древней религией, преклонился перед ним, как преклонялся перед своими обожествленными фараонами. Религия здесь сильна и жрецы всемогущи. Вот эти жрецы и помогут ему овладеть Египтом. Если они признают его фараоном — сыном бога Аммона, то признает его божественную власть и вся страна. Он знал, как замкнута эта священная каста, как нелегко войти к ним в доверие. Они многое знают и о небе, и о земле, но тайны свои никому не открывают. Целых тринадцать лет жили в Гелиополе эллинские философы и мудрецы — Платон и Евдокс. Целых тринадцать лет они добивались расположения и доверия египетских жрецов. Кое-что удалось узнать — жрецы научили их высчитывать дни года. Научили следить за движением звезд, — Евдокс даже построил башню, с которой и наблюдал звезды… Но это лишь крохи тайн, хранимых египетскими жрецами.

Александр ехал впереди отряда. Букефал, в блестящей сбруе, с жесткой, коротко подстриженной гривой, которая дыбилась на высоко поднятой голове, охотно пошел бы галопом, но Александр придерживал его. Начиналась страна, которая давно снилась. С неподвижно величавым лицом, с ничего не выражающим взглядом, македонский царь вступал во владение своим, еще неизвестным ему государством.

И только Гефестион знал, как жадно всматривается Александр во все, что является перед ним, как живо интересует его эта незнакомая, захваченная им земля. Гефестион знал своего друга и улыбался краешком рта.

Вскоре за Пелусием, в болотистых местах дельты, встали высокие, как лес, тростники, жидкие метелки покачивались над зелеными стеблями. Белые корни светились под водой.

— Тростник? Но стебель — трехгранный. Гефестион, узнай, что это такое.

Гефестион узнал. Это — папирус. Молодые корневища сочны и душисты, их едят. Старые корни идут на топливо. И кроме того, из папируса делают разные вещи.

— Узнай, какие вещи?

Гефестион узнал. Из корней делают посуду; говорят, хорошая древесина. Из папируса делают лодки — смолят их и плавают по Нилу. Из стеблей плетут паруса, рогожи, циновки. И еще делают бумагу.

— Бумагу? А что это такое?

— Полотно, на котором можно писать.

— Гефестион, позаботься, чтобы все это было записано в наших походных дневниках. Скажи Евмену.

Пустыня, которую пришлось пересечь, чтобы войти в Гелиополь, нагоняла тоску. Горбатые дюны, багряные, с лиловой предвечерней тенью, уходили к самому горизонту. Ни деревца, ни зелени. Лишь что-то серое, колючее цепляется за песок, стараясь стать растением. Гефестион жестом подозвал египтянина-переводчика.

— Что это? — спросил он громко, чтобы слышал Александр. — Кому нужны эти дикие колючки?

— Верблюдам, — ответил переводчик. — Верблюды их едят.

— А что там дальше? — не выдержал царь. — Если свернуть влево?

— Там — ничего. Там — пустыня. Песок. Смерть.

— Такая огромная земля, — сказал Александр, окинув глазами безмолвные рыжие пески, — и такая пустая. Пустыня.

Чем ближе дорога подходила к Нилу, тем чаще встречались села и маленькие города. Жители молча смотрели на чужеземцев, у которых были сильные кони и сверкающее оружие. Но, увидев царя в его богатых доспехах, люди падали ниц.

— Александр! Александр!

По всему Египту уже разнеслась громкая весть — Александр, царь македонский, победитель персов, явился к ним!

— Александр! Александр! Александр!

К Гелиополю подошли вечером. Еще издали стали видны алые, вечерние воды широко идущего Нила и светлые, облитые зарей стены Гелиополя, поднявшиеся над синей полосой покрытого сумраком берега.

ПОКОРЕНИЕ СТРАНЫ ЧУДЕС

Гелиополь — город жрецов. Здесь они совершали богослужения, занимались разными науками — философией, астрономией… Жили, огражденные от народа опасной близостью к богам, тайнами пророчеств и магии.

Александра встретили с почестями, город и храмы были открыты для него.

Святилище бога Солнца — Гелиоса стояло на высоком холме. Александр поднялся туда вместе с молчаливыми жрецами. Они провели его в храм. Македонянин уверенно шагал по гладким камням дромоса[*], ведущего к храму, но стоявшие по сторонам ряды каменных сфинксов смущали его. Эти каменные звери с человеческими головами смотрели холодно и пристально. Кто они такие? Какая власть им дана? Входя в преддверие храма, Александр украдкой оглянулся — не смотрят ли они ему вслед?

Одно преддверие, второе, третье… Святилище. Волокнистый, лиловый сумрак ладанного дыма. Статуя бога Атума — Ра. В руке этого бога вся страна Нила. Он может запретить Нилу разлиться. И тогда Египет погибнет — солнечный зной сожжет его.

Александр принес жертву египетскому богу — оскорблять жрецов ему никак нельзя: они могут быть ему всесильными союзниками, а могут быть и беспощадными врагами. И потом, кто их знает, этих чужих богов? Может, и в самом деле они владеют какой-то неведомой силой…

Выйдя из святилища и миновав молчаливую вереницу сфинксов, Александр с облегчением покинул священный холм.

Внизу лежали неподвижные озера, в которые с робким журчанием вливалась из каналов медленная вода.

Свита тотчас окружила Александра — этеры опасались за своего царя, было как-то тревожно, когда жрецы увели его наверх.

Проходя по улицам Гелиополя, македоняне замечали, как запустение овладевало когда-то богатым городом. Они видели разрушенные храмы, так и оставшиеся лежать в развалинах. Остатки каменных стен, обожженные пламенем пожара. Обелиски, лежащие в траве, почерневшие от дыма.

— Какая война прошла здесь?

— Камбиз, — угрюмо ответил переводчик.

Александр заглянул в его глаза, полные печали.

— Камбиз?

— Камбиз, сын царя Кира. Его свирепость прошла грозой по Египту. Прошло почти двести лет, а до сих пор весь Египет проклинает память его.

Александр долго разговаривал с гелиопольскими жрецами. Они многое доверительно сообщили ему:

— Египет устал от персов, от их жестоких сатрапов. Неизвестно, что хуже — враг, разоривший страну в набеге, или правитель, без войны разоряющий ее ежедневно. Мы ждали тебя, царь, как избавителя. Египет воевать против тебя не будет! И мы надеемся, что ты защитишь нас.

Александр положил руку на рукоятку меча.

— Вот ваша защита.

— Спасибо, царь. Наши боги будут с тобою.

Из Гелиополя Александр направился в Мемфис. Разукрашенные ладьи с пурпуровыми парусами медленно пересекли Нил и остановились у пристани древнего города египетских фараонов. Македонский флот уже стоял у Мемфиса, ожидая Александра.

На берегу было многолюдно — пестрая толпа жителей встречала царский корабль. Александр приветствовал их. Ему порой казалось, что все это он видит во сне — и эти странные здания дворцов и храмов, и этих людей, не похожих на эллинов, и эту землю, украшенную пальмами, и эту реку, дарующую жизнь целой стране…

В Мемфисе снова были жертвоприношения богам, хождения по храмам, празднества.

Мемфисский храм бога Птаха поразил Александра. Уставленный толстыми колоннами, он был тесным и полным сумрачных тайн. У входа в храм Александр остановился перед двумя сидящими колоссами — огромными статуями. Солнце заходило, храм тонул в полумраке, а лица каменных фараонов еще светились, словно Гелиос, уходя за Ливийские горы, посылал им последние лучи, прощался с ними на ночь. Александр видел лица — спокойные, приветливые, с улыбкой, таящейся в уголках твердо очерченных губ. Рамзес Второй… Двойная корона на голове — корона Верхнего и Нижнего Египта. За поясом короткий меч с рукояткой в виде соколиной головы.

Александр отошел задумавшись. И все это сделали варвары… Построили храмы. Изваяли статуи… Такое высокое искусство — и все это сделали варвары? Значит, не только эллинам дано чувство прекрасного? А как же Аристотель утверждал, что варвары, по своему рождению, не способны создавать ничего великого? Но вот создают же! И как великолепно, как своеобразно их искусство!

Александру показали священного быка — Аписа. Чтобы царь мог получше разглядеть его, Аписа выпустили во двор перед его святилищем. Черный, бархатистый бык, с белой отметиной на лбу, с могучими рогами, взревел и принялся носиться по двору. Александр с непроницаемым лицом стоял у ограды. Чувствуя, что среди его молодых этеров копится смех: «Вот так божество!» — он свирепо посмотрел на них:

— Вспомните Багоя!

И македоняне притихли. Чужих богов оскорблять нельзя. Из-за этого можешь потерять жизнь, как потерял ее персидский царь Артаксеркс, убитый египтянином.

Подавая пример своим военачальникам, Александр принес богатую жертву Апису и одарил жрецов.

И здесь, в Мемфисе, после жертвоприношений шумели эллинские празднества — игры, состязания в беге, в борьбе, в пении. Праздник веселый, нарядный радостно оживил сумрачно молчавшие улицы древнего города. Александр шаг за шагом покорял Египет.

Дни бежали пестрой, полной впечатлений вереницей. Ночью Александр падал на свое ложе и мгновенно засыпал. А утром, еще до восхода солнца, он вставал и уходил на пустынную скалу за шатром и там, в одиночестве, приносил жертвы своим эллинским богам.

У входа в шатер его, как всегда, ждал накрытый стол — ячменные лепешки, виноград, разбавленное водой вино. Друзья-военачальники встречали его приветствиями, и все вместе они ели и пили.

Тем временем к его шатру собирались люди, и воины, и жители страны, с просьбами, с жалобами… Александр взял за обычай каждое утро выслушивать их, решать их дела, если нужно — судить, если нужно — наказать. Он надеялся, вникая в дела каждого приходящего к нему человека, понять жизнь этого чужого ему народа, чтобы знать, как властвовать над ним.

А потом являлся Евмен с делами канцелярии, с письмами. И, лишь управившись со всем этим, царь отправлялся осматривать и изучать страну, которую уже считал своею.

Сегодня Александр сказал, что хочет видеть пирамиды. Их таинственные силуэты на фоне желтых гор уже давно звали его. Пирамиды стояли в сорока стадиях от Мемфиса, на плоском горном плато. Издали они казались совсем голубыми. Но чем ближе подплывал корабль Александра, тем плотнее, гуще становилась их окраска. Пирамиды принимали желтый цвет песков пустыни, окружавшей их. Они стояли тяжелым нагромождением каменных глыб, а за их спинами розовели окрашенные солнцем скалы Ливийского хребта…

Александр, потрясенный, подошел к самой большой пирамиде и остановился у ее подошвы. Вершина пирамиды уходила в самое небо. Он глядел вверх, разглядывал и взвешивал взглядом отесанные и плотно пригнанные огромные камни.

— Это сделали люди?

Египетские жрецы, сопровождавшие царя в его путешествиях по их храмам и усыпальницам, ответили со спокойным достоинством:

— Их построили наши фараоны.

— Разве они боги? Человеческим рукам не под силу это.

— Наши фараоны владели божественной силой.

— А для чего построены эти пирамиды?

— Это — усыпальницы. Они хранят бессмертие наших великих фараонов. Вот эта, самая большая, усыпальница фараона Хуфу.

— Хеопса, — повторил Александр на эллинский лад. — А эта?

— Эта — усыпальница фараона Хафра.

— Хефрена. А та?

— Та — усыпальница фараона Менкаура.

— Микерина. Хорошо. Я хочу видеть их гробницы.

Жрецы печально потупились.

— Там уже ничего нет, царь. Гробницы разграблены. Пирамиды стоят пустые.

Александр удивленно поднял брови. Даже такие громады не защитили царей!..

— А чья та, за пирамидой Хефрена? Маленькая?

— Это гробница Родопис.

О красавице Родопис Александру рассказали такую историю. Однажды Родопис пошла в купальню. Пока она нежилась и плескалась в прохладной воде, служанка берегла ее одежду. Вдруг спустился орел, схватил золоченую сандалию Родопис и скрылся.

Орел принес сандалию в Мемфис. В это время фараон сидел на площади и разбирал судебные дела. Орел подлетел и бросил сандалию ему на колени. Эта маленькая сандалия была так хороша, что фараон приказал найти женщину, которая потеряла ее. Гонцы помчались по всей стране. И уже у самого моря, в городе Невкратисе, нашли эту женщину — красавицу Родопис. Родопис привезли к фараону, и фараон женился на ней. Вот тут ее потом и похоронили.

Пирамида Родопис стояла на самом высоком месте плато.

— Она самая маленькая, но самая дорогая, — объясняли Александру жрецы, — этот черный камень, из которого она сложена до половины, везли с далеких гор Эфиопии. Это очень твердый камень, его трудно было обработать.

— Сколько же времени понадобилось, чтобы построить эти громады?

— Много. Десять лет строили только одну дорогу, по которой подвозили камень к пирамиде Хеопса. Да еще тридцать лет этот камень укладывали…

«Я бы сделал быстрее, — думал Александр. — И я это сделаю, когда вернусь в Македонию».

Он уже видел перед собой эту будущую пирамиду — усыпальницу македонских царей. Эги — старый, тихий город, земляной холм на могиле отца, царя Филиппа…

Нет, на его могиле поднимется пирамида не меньше Хеопсовой. А может, еще и выше. Пусть о македонских царях останется слава на века, как осталась о фараонах!

В этот вечер, полный потрясающих впечатлений, Александр позвал к себе Евмена:

— Евмен, помнишь, я тебе велел написать Аристотелю и пригласить его ко мне, когда мы шли по финикийскому берегу?

— Я написал Аристотелю, царь, тогда же.

— Был ответ?

— Был. Я тебе его читал, царь. Аристотель не может приехать. Слишком далеко. Трудно.

— Евмен, напиши ему еще. Ты помнишь, как он говорил: рабы рождаются рабами, и ни к науке, ни к искусству они не способны. И варвары тоже. Примерно так он говорил?

— Да, это его убеждение.

— Так вот напиши ему, Евмен, что я еще раз прошу моего учителя приехать ко мне. Пусть приедет и убедится, что могут сделать варвары.

— Я напишу сегодня же, царь. Завтра письмо уйдет в Афины с караваном.

Евмен поклонился и вышел. И Александр знал, что все будет сделано так, как сказал кардианец.

Александр не давал себе ни одного дня отдыха. Он побывал в городе Аканфе, в святилище Озириса. И там приносил жертвы. Побывал и в городе, где почитали крокодилов, — Крокодилополе. Крокодил жил там среди города в озере, обнесенном оградой. Царю сказали, что надо сделать приношение. Александр охотно выполнил это — принес крокодилу хлеба, мяса и вина. В то время как царь вошел на священный участок, крокодил лежал на берегу и нежился под жаркими лучами солнца.

Царя встретили двое жрецов. Они приняли его жертву, подошли к крокодилу. Один открыл ему пасть, поднял верхнюю челюсть, будто крышку сундука. А другой сунул крокодилу в рот хлеб и мясо и вылил в глотку вино. Пасть захлопнулась.

То ли крокодил был сыт, то ли надоели ему жрецы, но он тут же в воду нырнул и уплыл. Изумленные македоняне только переглядывались друг с другом, не смея ни засмеяться, ни пошутить. Александр настрого приказал уважать чужие обычаи и чужих богов, какими бы чудовищными они им ни казались.

В Крокодилополе почитали крокодилов, но были и такие города, где священными считались какие-то неведомые животные ихневмоны — злейшие враги крокодилов и змей. Ихневмоны ловят змей, тащат их в реку и там уничтожают, а крокодилам забираются в пасть и выгрызают внутренности.

Были города, где священной считалась собака. Там поклонялись богу Анубису, у которого была собачья голова. А были и такие номы[*], где божеством считалась нильская рыба оксиринх — остроголовая, похожая на щуку. Именем этой рыбы даже назван город — Оксиринх…

Кого только не почитали в Египте, каким только богам не служили! В одном месте священной была овца. В другом — большой окунь, лата. В третьем — павиан. Орел, лев, коза, землеройка… А быка, собаку и кошку почитал весь Египет.

Сколько удивительного было в покоренных странах!

Но больше всего занимала Александра сама река, создавшая египетскую землю и хранящая на этой земле жизнь. Он не уставал разъезжать по берегам Нила, глядел, как устроены бесчисленные каналы, орошающие поля. В эти дни он понял, как много труда и опыта надо, чтобы оросить землю: там пустить воду, там придержать ее. Там прочистить засорившийся канал, там отвести воду в озеро и сохранить до засушливых дней. Александр видел, как работают египетские земледельцы — сосредоточенно, терпеливо, почти безмолвно. И здесь ему стало до очевидности ясно, почему мудрый царь Кир не разорял земледельцев: именно на них держится государство.

Но и поняв это, Александр молчал. Едва ли такие мысли понравятся жрецам, которые во все времена, при всех царях сохраняли свою власть, а ему, ради собственного благополучия, надо ладить с этими опасными и могущественными людьми.

АЛЕКСАНДРИЯ

Царская триера, разукрашенная зеленью, пурпуром и яркими коврами, празднично шла вниз по Нилу. Ветерок слегка надувал красные паруса, их отражения светились в широкой серебристой воде.

За царской триерой шли небольшие суда: царя сопровождали его щитоносцы — гипасписты, лучники, верные агрианы. К себе на триеру царь взял всадников — «царскую илу»[*] этеров.

Александр, окруженный друзьями, сидел на корме, высоко поднятой над водой. Он молчал, не отводя глаз от берегов. Медленно возникали на них прибрежные города, пристани, храмы. И так же медленно отходили назад.

Иногда на песчаную отмель выползали крокодилы и лежали, как серые неподвижные бревна. Финиковые пальмы поднимали резные кроны в жаркую голубизну неба; их зеленые отражения чуть колебались в реке. В болотистых заводях стояли светлые заросли бамбука и папируса, коленчатые стебли с метелками жидких листьев на верхушках. Напористо подступали к воде густые посевы египетских бобов, с толстыми стеблями и огромными круглыми листьями…

— Ну и листья — с нашу македонскую шляпу!

На ночь приставали к берегу. Воины разжигали костры, раскинув палатки.

Утром, с огромной, в полнеба, пылающей зарей и ослепительно белым блеском реки, триеры шли дальше.

Александр жадными глазами охватывал все, что удавалось увидеть. А видел он многое. Он видел, что земля, рожденная рекой, рыхла и плодородна; что она хорошо орошается каналами; что река судоходна и, вливаясь в море, может быть прекрасной дорогой для торговых судов.

Корабли подошли к дельте. По обе стороны реки лежала равнина, разлинованная голубыми каналами.

Нил широко разбросал свою могучую дельту, разделившись на семь рукавов. Корабли направились в левый рукав Нила. Течение пошло быстрее, и скоро вдали, над плоской оранжевой полосой земли, засветилось искристое зеленое море.

Александр остановил триеру и, сопровождаемый друзьями, вышел на морской берег. Оглянувшись вокруг, он оставил свиту и в сосредоточенном раздумье пошел по краю берега. Длинные прозрачные волны равномерно и плавно припадали к его ногам. Берег шел полукругом, образуя глубокую бухту; два мыса по сторонам далеко уходили в море. А между ними, словно охраняя вход в бухту, поднимался продолговатый скалистый остров Фарос.

Стихи возникли в памяти сами собой.

— «…Пристань находится верная там…» — повторил Александр, зорко и внимательно оглядывая лежащую у моря землю.

Путешествуя по стране, приглядываясь к городам своих новых владений, Александр объявил однажды, что хочет построить здесь, в Египте, свой город — город эллинов. Он хочет оставить память о себе и назвать этот город своим именем. Как будто даже и место нашел — на берегу Нила, на широкой равнине, украшенной рощей пальм. Он приказал огородить это место, пока архитекторы и строители не посмотрят, годится ли оно.

Тогда ему, увлеченному этим замыслом, приснился сон. К нему подошел старец и, глядя куда-то вдаль, произнес:

Александр заглянул ему в глаза — старец был слеп.

«Это Гомер посетил меня, — подумал, проснувшись, Александр, — но что он предвещал мне?»

Теперь, стоя на песчаном берегу излучины против острова Фароса, Александр живо вспомнил свой сон. Так вот то место, где он должен построить свой город! Прекрасная морская гавань может принять чужие торговые корабли. И, если подойдут враги, эту гавань легко защитить. Прекрасно здесь и озеро Мареотида.

На озерах воздух обычно бывает тяжелый, удушливый, берега заболочены; от этого в близлежащих городах возникают болезни. А здесь Нил, наполняя озеро свежей водой, не дает болоту осесть на берегах. С моря же веют этесийские ветры — египетские муссоны, дующие все лето с северо-запада. Значит, летом здесь нет угнетающего зноя и воздух просто целебный.

— Гомер удивителен во всем, — сказал Александр, вернувшись к друзьям, — он даже оказался еще и мудрейшим архитектором, клянусь Зевсом! Разве не он послал меня к острову Фаросу? Здесь будет мой город!

Царь немедленно призвал к себе архитектора Динократа, чей талант высоко ценил. И как всегда, торопясь, не терпя промедления, потребовал, чтобы Динократ сделал ему план будущего города.

Динократ работал с увлечением. Вместе с царем они толченым мелом намечали на земле улицы и площади будущей Александрии. Мало-помалу на прибрежной равнине ложился белый, геометрически правильный план — кварталы, разделенные широкими улицами, пересекавшиеся под прямым углом, пространства для площадей и садов, линии колоннад — портиков, которые будут хранить прохладу… Белый чертеж отчетливо лег на красную землю. И все увидели, что очертание города очень похоже на македонскую хламиду — короткий военный плащ.

— Вот здесь будет храм Афины. А здесь мы построим Музеум — жилище муз. Здесь будут жить ученые, поэты, философы… Где мел? — Александр оглянулся: возле него валялись пустые мешки. — Дайте мела!

На его нетерпеливый возглас ответили, что мела больше нет.

Александр гневно нахмурился.

— Но там привезли ячмень для гипаспистов, — нашелся кто-то из строителей, стремясь предотвратить грозу Александрова гнева. — Может быть, ячменем?

— Давайте ячмень!

Работа продолжалась: стены будущих зданий стали намечать светлыми струйками ячменя.

Царь уже видел, как пролегают здесь прямые, широкие мощеные улицы, как поднимаются храмы — легкие, светлые, дарующие радость. В них не будет темных углов и тесноты толстых египетских колонн. Это будут эллинские храмы!

А здесь будет пристань.

И он уже видел, как идут к пристани большие торговые корабли со всего света и бросают якоря в глубокой бухте. И богатства купцов оседают в его городе, самом богатом и прекрасном из всех, какие знал. А здесь, со стороны моря, поднимутся грозные крепостные стены, которые защитят не только город, но и всю страну от врагов и морских разбойников. И город этот будет назван его именем — Александрия!

Вдруг в небе зашумело. Огромная стая птиц, и больших и маленьких, возникла над головой. И сразу упала на белый чертеж. В один миг птицы склевали ячмень, и несколько кварталов города исчезло.

Царь нахмурился. Смутились и его молодые друзья, и старые полководцы. Поспешно призвали Аристандра, — они всюду видели знамения и волю божества, которую надо понять и которой надо повиноваться.

Аристандр, умный и хитрый жрец, знал, что надо предсказать.

— Я тебе скажу, царь, чтó это предвещает… — Лицо его было светлым, и глаза улыбались. — Это предвещает, что город твой будет многообилен плодами земными и прокормит множество разных людей.

Сразу все повеселели. Ничего, что план съели птицы. Архитекторы и строители уже видели город и уже знали, как будут его строить.

— Только не медлить, — приказал Александр, — только не медлить. У нас еще, клянусь Зевсом, впереди очень много дел.

Приказ царя начал тотчас выполняться. Вниз по Нилу, к берегу моря, потянулись ладьи с продовольствием, со строительными материалами. Туда же отправляли всех, кто умел строить — класть стены, обтачивать и шлифовать камни, ставить храмы… И на самые трудные черные работы гнали рабов, дешевую и покорную силу.

Убедившись, что работа налаживается, и поставив верных людей наблюдать за строительством, Александр покинул дельту. Он возвращался в Мемфис, радуясь, что нашел прекрасное место для будущего города, который назовет своим именем. Это второй его город. А первый — Александрополь — стоит далеко, на туманном берегу Истра, среди гор и лесов полудикой страны. Маленький городок шестнадцатилетнего царского сына.

Вспомнилась родина, Македония, Пелла… Глухой уголок земли. Вернется ли туда Александр когда-нибудь?

Должен вернуться. Умирать. Он обязан умереть на родине, чтобы быть похороненным в Эгах. Обязательно, иначе род царей македонских прекратится — таково предсказание.

И он вернется, конечно. Только это будет очень, очень не скоро. Мир впереди огромен. И чем дальше идет Александр, завоевывая чужие земли, тем обширнее становится мир.

Как же ты был далек от истины, Гекатей, когда чертил свою маленькую Ойкумену!

СЫН ЗЕВСА

Войско Александра отдыхало. Страна кормила щедро. Лошади отъедались на свежих пастбищах.

Феллахи молчали, но между собой озабоченно шептались о том, что запасы их скоро кончатся, что их луга, сады и огороды почти опустошены. Хоть не враждебно им македонское войско, все же содержать его тяжело. И тихонько спрашивали друг у друга: не слышно ли, когда Александр покинет Египет? Неужели придется терпеть до того благословенного дня, когда Нил начнет разливаться? До летнего солнцестояния еще не так близко. Но зато уж тогда македонянам придется уйти. Нил затопит землю так, что города и селения окажутся стоящими на островках. Где же помещаться армии?

Великое божество Нил, дающее жизнь и спасающее от нашествия чужих!..

Все эти дни, среди путешествий по стране, дел и забот Александра не оставляла мысль: как же провозгласить себя здесь, в Египте, сыном бога?

В детстве он не раз слышал таинственные разговоры о том, что отцом его был сам Зевс. Эти разговоры шли из гинекея, от матери его Олимпиады: она уверяла, что молния, посланная Зевсом, ударила в ее чрево.

Александр не знал — верить ли этому? Ведь, может быть, это и в самом деле было так? Вот и Елена Прекрасная, как говорит предание, была дочерью Зевса… Александр вполне допускал, что все это было или могло быть.

Однажды, в бессонный час, когда чужие звезды смотрели с неба и странные запахи чужой земли заполняли шатер, Александр велел позвать Черного Клита.

Клит пришел сонный, недоумевающий:

— Что у тебя случилось?

— Послушай, Клит, — Александр пытливо глядел ему в глаза, — ты ведь был во дворце в Пелле, когда я родился?

— А что мне было делать во дворце? Повитуха я, что ли? Мы с царем Филиппом в это время воевали, мы брали Потидею. Лихое, веселое было время, клянусь Зевсом. Помню, помню — это был особенный день, Александр. Только что взяли Потидею — гонец. Парменион победил иллирийцев. Только что выпили за здоровье Пармениона — гонец. Лошади царя Филиппа взяли приз в Олимпии! Только подняли чаши за коней Филиппа — гонец. У царя родился сын! Ох и гнали мы коней в Пеллу, чтобы посмотреть на тебя!

— Я все это знаю, Клит. Но что говорили тогда о моей матери? Ты должен это помнить.

Клит слегка поморщился.

— Сказать правду, Александр, мало хорошего.

— Я не об этом, Клит. Я о моем рождении. Что ты знаешь?

Клит усмехнулся.

— А-а! Вот ты о чем. Так ты лучше спросил бы об этом у своей матери.

— Я спрашивал. Она боится говорить. Она боится Геры… Она кричит каждый раз: «Перестанешь ли ты клеветать на меня перед Герой!» Я молчу — богиня Гера ревнива и мстительна, ты сам знаешь. Но есть ли тут правда? Мне рассказывали о молнии…

— А! — прервал Клит. — О молнии. Помню. Царица Олимпиада кричала, что молния ударила ей в чрево и что от молнии ты и родился. Но мало ли что привидится сумасбродной женщине?

— Клит, ты говоришь о моей матери! — сурово напомнил Александр.

— Так я говорю правду. Ты спрашиваешь — я отвечаю.

— Значит, по-твоему, Зевс моей матери не являлся?

— А царь Филипп тебе плох! Он был тебе плохим отцом? Он научил тебя воевать, он подготовил тебе такое войско! Он обеспечил тебе нынешние победы! Ты что теперь — будешь отрекаться от него? Тебе нужен в отцы Зевс?

У Александра задрожали губы от подступившей ярости. Он еле сдержался, чтобы не оскорбить Клита.

— Ступай, Клит.

И, отвернувшись, ушел в спальный покой, задернув за собой тяжелый занавес.

Зевса не было. А впрочем, откуда это знать Клиту?

А молния все-таки была. Об этом все шептались во дворце. Чувствуя, что должен войти в эту страну не простым смертным, а чем-то высшим, Александр искал для себя ореол бога. Так легче будет ему заставить египтян повиноваться.

Наутро Александр объявил, что пойдет в храм Аммона, стоящий в оазисе Сива Ливийской пустыни. Жрецы из города Солнца — Гелиополя — предупреждали Александра:

— Дорога туда трудна и опасна. Там пустыня.

Слова «трудно», «опасно» не вразумляли. Македонянин не понимал их. Но если можно преодолеть горы и море, то почему не преодолеть пустыни?

— Я хочу услышать, что скажет бог Аммон — Зевс обо мне самом. Я должен знать это. Мне известно, что его предсказания исполняются.

Взяв с собой отряд гипаспистов и ближайших друзей-этеров, Александр отправился к оазису Сива, где стоял храм бога Аммона — Зевса.

Страбон, древний географ, писал:

«Ливия похожа на шкуру леопарда, которая покрыта пятнами обитаемых мест. Египтяне называют их оазисами».

В таком вот оазисе, в пяти днях пути от моря, находилось святилище Аммона.

Пустыня встретила македонян огненным дыханием желтых раскаленных песков. Солнце обрушилось на людей удушающим зноем. Казалось, оно льет с неба белую расплавленную лаву, стремясь спалить их и уничтожить. Македоняне шли молча. Укрывались от солнца чем могли — плащами, полотнищами походных палаток… Но терпели и шли. Царь шел впереди. Он так же, как и все, страдал от тяжкого зноя. А тут еще снова заныла не совсем зажившая рана, полученная под Газой.

Запасы воды в отряде быстро исчезали. На четвертый день у всех запеклись уста. Иногда в тяжелом желтом зное вдруг начинала сверкать на горизонте серебряная вода, возникали зеленые пальмовые рощи… Неопытные македоняне радостно спешили к этой воде. Но подходили ближе, и все исчезало. Только безжизненные пески лежали перед глазами…

Но испытания еще не кончились. Вдруг с юга налетел горячий ветер, пески поднялись, словно черная завеса, сразу стемнело. Македоняне укрылись плащами, прижавшись друг к другу, чтобы не отбиться от отряда.

— Войско Камбиза… — прошептал кто-то.

И умолк. Все знали, что где-то здесь погибло войско персидского царя Камбиза, сына Кира. Камбиз, в безумье своем, послал пятьдесят тысяч воинов разгромить храм Аммона. Войско не дошло до Аммона, но и назад не вернулось. Все пятьдесят тысяч остались здесь, под песками…

Буря продолжалась недолго. А когда песок стал оседать и малиновое солнце проглянуло сквозь песчаную тучу, проводники увидели, что дорога потеряна, песок засыпал тропу. Куда идти? Ни горы, ни холма, ни дерева, только барханы еще дымятся кругом и без конца меняют свои очертания. Вот теперь-то — смерть.

Но тут, неизвестно откуда, появились черные вороны и с криками, покружившись над отрядом, полетели дальше. И всем стало ясно, что птицы летят туда, где есть жизнь. Спасение!

Очень скоро в зыбком мареве на горизонте встала густая зеленая полоса финиковых пальм. Опять мираж? Боялись поверить, боялись обрадоваться… Но подошли уже совсем близко, а пальмы не исчезли. Оазис!

Сразу, как только македоняне вступили на цветущую землю оазиса, деревья окружили их, отгородили от пустыни, одели их блаженством прохлады. Этот зеленый мир, полный ароматов и пения птиц, был прекрасен и невероятен. Раскидистые маслины, яблони, смоковницы и еще какие-то плодовые деревья теснились в этом сплошном саду, окруженном зарослями высоких пальм, на которых огромными гроздьями висели темно-золотые финики. Всюду среди буйной травы и ярких цветов журчали источники, освежая воздух.

Жрецы Аммона встретили македонского царя, едва он подошел к их владениям.

— Они как будто знали, что я приду, — удивился царь, — почему так?

— Жрецы знают многое, — уклончиво ответил Аристандр.

Он не стал объяснять, что уже сообщил гелиопольским жрецам желание царя и что гелиопольские жрецы успели передать жрецам Аммона, что Александр придет, и сообщили, зачем придет. А самому царю знать об этом вовсе не нужно.

Это было огромное счастье — омыться свежей водой, выпить пальмового вина. Воины лежали в зеленой тени деревьев, прильнув лицом к влажной траве. Спали. Александр, мучимый нетерпением, ходил по всему оазису, сопровождаемый жрецами. Он знал, что нужно совершить положенные обряды прежде, чем войти к Аммону. Но спать, когда столько чудесного кругом, он не мог.

— А бывает здесь жара в летние месяцы?

— Нет, жары не бывает никогда.

— А холод зимой?

— Тоже нет. У нас вечная весна, вот так, как сейчас. Тепло и прохладно. И плодов круглый год в изобилии. Кроме того, у нас есть соль.

Жрецы показали Александру место, откуда они выкапывают соль. Несколько маленьких корзинок, сплетенных из пальмовых листьев, стояло рядом. Жрец достал из ямы горсть соли — это были чистые, крупные кристаллы, прозрачные, как вода.

— В этих корзинах мы возим нашу соль в Египет. Благочестивые люди кладут ее на жертвенники — она ведь чище морской.

— Но откуда же здесь соль? — удивился Александр. — Соль бывает в озерах у моря или в самом море. А ведь от Аммона море так далеко!

Старый жрец, с желтым, морщинистым лицом, но очень черными, густыми бровями, задумчиво ответил:

— Сейчас далеко. А когда-то, в давние времена, наш храм стоял у самого моря, и все корабли подходили к нашему берегу почтить святилище и принести жертву богу. О нашем храме и прорицалище великая слава шла по всему миру — она с тех пор и осталась. Но если бы наш храм всегда стоял в пустыне, о нас знали бы лишь очень немногие.

Александр быстро взглянул на него — это он уже слышал у Зеленого озера в Гераклейском номе.

— Ты хочешь сказать, что там, где сейчас пески, было море?

— Именно это я и хочу сказать, царь. Доказательств тому много. В песке всюду находят морские раковины, даже у самых пирамид. Раковины, окаменелые моллюски. Да и вот соль. А соль в песках встречается у нас нередко. Бьют ключи, возле них вырастают пальмы, а вода в тех ключах соленая.

— Пальмы не боятся соли?

— Нет, не боятся. Даже любят ее.

Жрецы показали Александру еще одно чудо — священный источник бога Аммона. Вода в нем в полдень была холодная, а ночью — горячая.

Александр, очарованный, ходил по садам Аммона. И каждый раз, возвращаясь в свой шатер, напоминал Евмену, который так же, как и ближайшие друзья, всюду неизменно следовал за ним:

— Скажи писцам, чтобы записали: здесь много дивного!

— Они пишут, царь.

Евмен заботился о дневнике, который вели в его канцелярии во время похода. Краткий, но точный дневник содержал в себе всё — приказы, передвижения войск, число убитых, число пленных, число дня и года, когда случилось то или другое событие в их походной жизни. Царь сам следил за точностью записей — тут все его военное хозяйство лежало как на ладони.

— Но ведь пишут и твои историки, царь! — напомнил Евмен.

— А! — Александр махнул рукой. — Боюсь, что они часто пишут не с желанием сохранить истину и понять человека, о котором пишут, но руководствуясь своим отношением к этому человеку и к его делам.

— Я думаю, что и Аристотель напишет о тебе, царь. А он напишет хорошо! Аристотель любит тебя.

— Любил. Однако видишь, даже море могло уйти и оставить после себя пустыню!..

Македоняне с наслаждением отдыхали в прекрасных садах оазиса. Но Александр уже торопил жрецов. Он и так слишком долго задержался в Египте. Перед тем как идти к Аммону, он получил донесение о том, что Дарий снова собирает войско. И жрецы, уступая царю, сказали, что прорицатель бога Аммона — Зевса готов отвечать на его вопросы.

В этот торжественный день Александр, омытый в теплом источнике, с венком на голове, вступил на порог храма. Кругом толпились воины Александра. Затаив дыхание они следили за священным обрядом. Все уже знали, о чем будет спрашивать бога Александр.

Жрецы, чисто обритые, в белоснежных одеждах, встретили царя. Из глубины храма вышел высокий, худой старец — прорицатель Аммона. Вглядевшись подслеповатыми глазами в Александра, он протянул к нему руки и сказал по-эллински:

— Привет тебе, сын бога!

Это слышали все стоявшие у храма — жрецы, этеры, гипасписты. Волнение легкой дрожью прошло по безмолвной толпе — бог признает Александра сыном!

Прорицатель увел царя в храм. Македоняне ждали в молчании. Стояла тишина, только птицы пели в благовонных кущах.

Царь вышел из храма взволнованный, с блестящими глазами. Друзья подступили к нему:

— Что сказал прорицатель? Какое было пророчество?

— Я спросил: настиг ли я всех убийц моего отца или кто-то еще остался? А жрец закричал на меня: «Не кощунствуй! Нет на земле человека, который мог бы злоумыслить на того, кто родил тебя. А убийцы Филиппа все понесли наказание. Доказательством же твоего рождения от бога будет успех в твоих великих предприятиях. Ты и раньше не знал поражений, а теперь будешь вообще непобедим!» Вот что он мне сказал.

— А что еще?

Александр вдруг замкнулся:

— Этого вам не довольно?

Он так и не сказал никому, что он еще услышал в храме. Этеры, вернувшись из храма Аммона, всюду рассказывали о том, что Аммон — Зевс признал Александра своим сыном.

— Прорицатель назвал Александра сыном бога, — клялись этеры, — мы все свидетели этому!

Воины охотно поверили в божественное происхождение их царя. В Элладе и прежде не раз случалось, что их властители оказывались в родстве с богами. Но были и такие, особенно среди старых македонян, которые недоуменно поглядывали друг на друга. Правда ли?

Но правда или неправда — это хорошо, что жрецы признали Александра: македонянам будет легче воевать, если их полководец — сын самого Зевса.

КРАСАВИЦА АНТИГОНА

Услышав о том, что Александр объявлен сыном Зевса, Филота иронически усмехнулся.

Это заметил Гефестион. Заметил и Кратер. Гефестион любил Александра таким, как он есть: для него Александр был самым близким человеком, которым он восхищался и за которого пошел бы в огонь. Кратер любил Александра как лучшего из полководцев и царей и тоже не задумываясь пошел бы на смерть по любому его приказу.

И оба ненавидели Филоту.

Филота, завладев большими богатствами в Азии, вдруг почему-то забыл родной язык, разговаривать по-македонски он считал для себя унизительным: он говорил только на аттическом наречии. Ему стало казаться, что во всем войске нет вельможи, равного ему. Его роскошные одежды, его надменные повадки, даже походка его: это иду я, Филота, а вы все — пыль под моими ногами! — все это раздражало не только знатных этеров царя, но и простых воинов. Филота был хорошим военачальником, умел командовать, войско повиновалось ему мгновенно. Повиновалось — но не любило.

Много раз Гефестион заговаривал об этом с Александром. Однако тот останавливал его:

— Пусть он распускает хвост, как павлин, над этим можно слегка посмеяться. Но он умеет воевать, а это — главное.

Теперь, подметив эту недобрую усмешку Филоты, Гефестион возмутился. Он, с глубокой обидой за царя, понял, что Филота смеется над Александром.

— Ты видел? — спросил Кратер, стоявший рядом.

Гефестион сразу догадался, о чем он говорит.

— Я видел, — ответил Гефестион, — я уже давно многое вижу и слышу. А когда говорю об этом, царь становится глухим.

— Отойдем, — сказал Кратер.

Это было на празднике очередного жертвоприношения богам в благодарность за то, что они позволили царю благополучно вернуться из храма Аммона.

Гефестион и Кратер, два знатных военачальника, незаметно отошли в сторону.

— Ты видел пленницу Филоты? — спросил Кратер.

— Какую пленницу? Откуда?

— Красавицу Антигону. Он привез ее из Дамаска.

— Она любит его?

— Она его ненавидит.

— Он жесток с нею?

— Не то. Он даже как будто ценит ее. Но этот человек даже и любя не может не унижать.

— Это так. Но почему мы говорим об этой женщине?

— Если эта женщина войдет в шатер к царю и расскажет, что она слышит в шатре Филоты, царь не останется глухим.

Гефестион понял.

— Я берусь устроить это.

Александр готовил войска к выступлению в глубь Азии. Забот было много, он любил все проверить сам: и как одето войско, и в каком состоянии вооружение, и как обеспечивается провиантом, и в исправности ли осадные машины, и хватит ли фуража для лошадей и для вьючных животных — ослов, верблюдов, мулов…

Среди всех этих дел он успевал побывать и в будущей Александрии. Стены Александрии заметно росли, главные улицы, выложенные гладко отесанным камнем, уже лежали посреди города; закладывались фундаменты будущих храмов и царского дворца; понемногу возникали широкие дороги…

— Вот это будет город! — гордо и самодовольно говорил Александр. — Мой город. Он останется на века — и мое имя останется с ним. Александрия!

И вот в эти дни, когда ему не терпелось ринуться дальше в азиатские владения царя Дария, когда он, чувствуя свою военную силу, укрепленную многими победами, стремился к новым завоеваниям, до него стали доходить назойливые слухи. Друзья сообщали о недовольстве в войсках. Старые македонские военачальники недоумевали: зачем им надо идти в неизвестную и такую огромную азиатскую страну? Они и так не мало захватили богатств и земель — пора бы домой, в Македонию…

— Я уже слышал такие разговоры и раньше, — нетерпеливо отвечал Александр, — войска пойдут туда, куда я прикажу.

Эти слухи его раздражали, но не задевали. Однако когда ему стало известно, что македоняне кое-где подшучивают над его божественным происхождением, это его ранило.

— Ничего не понимают, ничего! — с досадой жаловался он своим друзьям. — А если эти жрецы меня признали сыном бога — это не победа ли?! Тупицы! Побеждают не только мечом… Но где им понять это!

Вскоре Александру принесли из лагеря письмо от Филоты. Очень любезное, даже слишком любезное, а, как известно, все, что слишком, часто обращается в свою противоположность.

Филота поздравлял царя с великой победой — сам Зевс признал Александра сыном. Но вот каково-то им, бедным, будет служить под руководством сына Зевсова!

Александр тотчас почувствовал острую насмешку, которая своим ядом пронизывала письмо. У него по лицу пошли красные пятна, он швырнул на пол папирус и молча стиснул зубы.

В это время к нему заглянул Гефестион:

— Что случилось, Александр?

Александр небрежным жестом указал на свиток, лежащий на полу:

— Прочти.

Гефестион поднял, развернул, прочел.

— Я как раз хотел поговорить с тобой об этом человеке, — сказал Гефестион, — вернее, я бы попросил тебя, Александр, выслушать, что он говорит о тебе… как он отзывается…

— Ты сам слышал это?

— Нет. Но с тобой будет говорить человек, который сам слышал.

— Хорошо, — хмуро ответил Александр, — пусть придет и скажет.

Гефестион быстрым шагом вышел из шатра. И тут же в шатер Александра вступила высокая стройная женщина, закрытая покрывалом, как облаком.

— Сними покрывало, — сурово сказал царь, — говори, что знаешь. Кто ты?

Женщина откинула покрывало.

Александр сразу узнал в ней эллинку — нежный овал лица, прямой, как у Геры, нос, золотистые, мелкозавитые волосы, гордый взгляд…

— Кто ты?

— Антигона.

— Почему ты знаешь Филоту?

— Я его пленница.

— Почему же ты пришла ко мне?

Большие глаза женщины почернели от гнева.

— Потому что я хочу, чтобы ты, царь, знал своих друзей. Ты ведь считаешь его своим другом…

— Конечно.

— А он зовет тебя мальчишкой. Он смеется над тобой. Он издевается, когда говорит, что ты теперь стал сыном Зевса, но вряд ли станешь умнее!

Александру казалось, что он вступил в полыхающий костер, так хлынула ему в голову горячая кровь. Он еле удержался, чтобы не схватиться за меч, как будто сам Филота стоял перед ним.

— И говорит, что прорицатель в Аммоне плохо знает эллинский язык и что он хотел сказать «сын мой», а сказал «сын бога», ошибся на одну букву!

— Что же он еще говорит?

— И говорит, что это его отец, Парменион, сделал тебя царем. Что Парменион дал тебе царство.

— Если он дал, так он может и отнять? — усмехнулся Александр, стараясь владеть собой. — Они, как видно, необычайно могущественны — и Парменион, и его сын! А что же говорит сам Парменион?

— Я не знаю. Он никогда ничего не говорил при мне.

— А без тебя?

— Я не знаю. Филота говорит, что ты потерял разум, что твои случайные победы сбили тебя с толку, что давно пора вернуться домой, в Македонию, а ты со своим безумным честолюбием стремишься покорить всю Азию. Но что ты Азию не покоришь, а погубишь себя и погубишь войско.

— Эти речи я уже слышал. И мне известно, откуда они идут.

Александр прошелся взад и вперед, опустив глаза, словно разглядывая шелковые узоры ковра. Потом остановился против Антигоны и пытливо поглядел ей в лицо.

— Ты не любишь Филоту?

У Антигоны вздрогнули плечи и губы исказились отвращением.

— Я могла бы убить его.

Александр вздохнул. Он снова прошелся, размышляя о чем-то. Лицо его стало печальным.

— Нет, Антигона, — сказал он, — убивать Филоту не надо. Он мог сказать что-нибудь в минуту раздражения, так бывает. Вдруг вырвется что-то ненужное, а потом человек спохватывается, что зря это сказал. Тем более, что и не думает вовсе так, как сказал… Надо проверить это, и не один раз. Убить можно всегда. Но не так легко убивать друзей. Я могу довериться тебе?

— Царь!

— Тогда условимся. Как только Филота что-нибудь скажет враждебное о царе Александре Македонском — ты запомни. А потом опять приди и скажи мне. Достойней служить своему царю, нежели человеку, оскорбляющему его!

Женщина молча склонила голову, накрылась белым облаком-покрывалом и ушла из шатра. Александр видел ее лицо, озаренное злой радостью. Она придет, она все сделает, чтобы погубить Филоту.

Александр долго сидел неподвижно, с окаменевшим лицом. Ярость и горе мучили его, и он сам не знал, чего было больше — горя или ярости. Что делать полководцу, если ближайшие друзья начинают изменять ему?

Годы юности — вместе. И первые битвы и дальнейшие — вместе. Раньше Филота командовал отрядом конницы этеров, теперь командует всей конницей. Неприятным он стал человеком, слишком надменным, но в битвах не подводил никогда… Впрочем, Линкестиец тоже не подводил царя в битвах. Но — изменил Александру. Изменил!

Александр крикнул дежурного этера, — юноши из знатных македонских семейств служили при царском дворе, служили царю и в походах. Стройный, с широкими плечами, Гермолай, сын македонского вельможи Сополида, тотчас явился перед царем.

— Узнай, как там Линкестиец. И тотчас вернись.

Александру показалось, что тонкое, нервное лицо юноши побледнело и узкие губы дрогнули. Гермолай исчез. В чем дело?

Теперь Александру будут всюду мерещиться недоброжелатели, даже среди этих мальчишек!

Гермолай скоро вернулся. Он узнал: Линкестиец по-прежнему в цепях.

— Уже скоро три года, — добавил юноша.

Он сказал это бесстрастным голосом, но Александру послышался скрытый упрек.

— Выйди, — приказал он.

Может быть, ему, царю, надо еще и этому мальчишке объяснять, что он держит Линкестийца в цепях потому, что Линкестиец так и не смог оправдаться, хотя он дал изменнику достаточно времени для этого? И не казнит его потому, что все еще надеется на какую-то неведомую случайность, которая поможет Линкестийцу оправдаться? Но, видно, теперь уже нечего этого ждать…

Огорченный, расстроенный, Александр отодвинул деловые бумаги, которые принес ему Евмен. Не зная, куда деться от внезапного приступа тоски, он подумал о своих друзьях. Не предают ли и они его, как предает его Филота? Ведь он не может заглянуть в их души!

«ХЛЕВ ВЕРБЛЮДА»

Когда-то один из персидских царей чуть не погиб в скифских степях. Спас его от голода верблюд, который, вынося и голод и жажду, тащил на себе съестные припасы царя.

Дарий в благодарность подарил этому верблюду селение, которое должно было содержать и кормить его. Селение это так и назвали — «Гавгамелы», что значит «Хлев верблюда». Эта маленькая, захудалая деревушка, с жилищами, слепленными из глины, стояла недалеко от города Арбелы…[*]

Здесь, на обширной Ассирийской равнине, персидский царь Дарий Кодоман, расположил свое вновь собранное со всей его державы войско.

На помощь Дарию пришли отряды из Бактрии[*] и Согдианы[*]. Пришли и соседи бактрийцев — инды. Явились на своих степных, полудиких конях саки — скифское племя, живущее в Азии. Сатрап азиатской области Арахозии Борсаент привел свои отряды. Явился Сатибарзан, сатрап Арии со своими ариями. Под командой Фратаферна пришла конница гирканских племен. Были здесь и воины с побережья Красного моря, и жители Суз, Армении, Каппадокии… И еще многие азиатские племена. Вся Азия объединилась вокруг персидского царя и встала на защиту страны против Александра.

Командовал персидскими объединенными войсками Бесс, жестокий и властолюбивый бактрийский сатрап.

Равнина была подготовлена к битве. Бугры и холмы срыты и сглажены, чтобы не мешать коннице и боевым колесницам. Сто колесниц стояло, готовых к бою, сверкая острыми ножами, приделанными к колесам. В стане индов грозно поднимали свои огромные клыки боевые слоны. Двенадцать тысяч конницы и около восьмисот тысяч пехоты собралось в военном лагере Дария.

— Кто может сокрушить такую силу? — говорил царю Бесс, дерзко сверкая яркими голубыми белками черных глаз. — Или ты, царь, и сейчас не веришь в победу?

Дарий вздохнул, опустив глаза. Глубокие морщины легли на его лбу. Он не знал, чему и кому верить. Одни поражения, одни несчастия… И самое большое горе — его семья все еще в плену у Македонянина. Его старая мать. Его дети…

А жены, его красавицы жены уже нет в живых. Умерла. Какой страшный день пришлось пережить, когда один из евнухов, Терей, служивший царице, бежал из лагеря Александра и привез Дарию эту весть. Дарий рыдал, бил себя по голове. Его жена умерла в плену. Похоронена как пленница, даже после смерти она не найдет успокоения!..

Евнух уверил Дария, что Александр похоронил его жену, как подобает жене царя. Были исполнены все обряды, отданы все почести. Александра обвинить не в чем. Это облегчило горе, но не залечило сердца. Жены уже нет. А мать и дети по-прежнему в плену.

— Пойми, царь, — продолжал Бесс, — мы проиграли при Иссе только потому, что там негде было развернуть наше войско. Вспомни: узкая полоса земли, слева — горы, справа — море. У Македонянина было меньше силы, но она вся была в действии. Вот и весь секрет его победы.

— Ты же знаешь, Бесс, — уныло сказал Дарий, — что египетские жрецы признали его сыном самого Зевса…

— Ха! Наш бог, всесильный Ахурамазда, не даст свой народ в обиду чужим богам. Ты, царь, только доверься мне. Я не эллин Мемнон, который обманывал тебя. Я защищаю и твою, и свою родину. Выйди, окинь взглядом равнину и скажи: можно ли победить это войско?

Дарий поднялся с мягких подушек, вышел из шатра. Отсюда, с высокого холма, на котором стоял его пурпурный шатер, перед ним предстал неоглядный лагерь — палатки, шатры военачальников, пестрые значки отрядов и племен, невысокие, бледные при свете весеннего дня костры, пасущиеся табуны коней… И огромные серые глыбы в лагере индов — слоны. Правда, их всего пятнадцать, но все же — слоны!

Надежда разгладила морщины Дария. Хотелось верить, что разобьет Александра и примет наконец в объятия свою семью… И боялся этому верить.

Жестокий человек Македонянин! У него нет жены, нет детей, он не знает, что такое любить их и что такое их потерять.

Днем и ночью дозоры стояли у дальних холмов. Холмы заслоняли дорогу, по которой должны прийти македоняне. Где они сейчас? Прошли ли они город Фапсак[*] или нет?

Но вот прибежали с Евфрата охранявшие мост при Фапсаке персидские отряды.

— Идет! Переходит реку!

Сразу зашумел и заволновался лагерь. Конники бросились к лошадям. Засверкало оружие.

Но на равнине было по-прежнему тихо.

Прошло еще несколько дней напряженного ожидания. И вот наступило утро, когда дозорные заметили, что над ближними холмами красным маревом задымилась пыль.

Идет!

Александр увидел персов, только перевалив последние перед равниной холмы. И тут же остановил войско.

С отрядом этеров и легковооруженных он внимательно осмотрел равнину, на которой предстояло сражаться. Все учел — и местоположение, и с какой стороны солнце будет светить в глаза, и расстановку сил у Дария… Войско Дария уже стояло в боевом порядке, готовое начать битву.

Сражение готовилось большое. Александр созвал своих военачальников:

— Мне нечего воодушевлять вас перед боем — вы давно воодушевлены собственной доблестью и блестящими подвигами. Прошу только — ободрите своих воинов. Скажите им, что в этом сражении мы будем сражаться не за Келесирию, Финикию или Египет, как раньше, но за всю Азию. Этот бой решит, кто будет ею править — мы или варвары. Не надо призывать воинов к подвигам длинными речами — доблесть у них прирожденная. Надо только внушить им, чтобы каждый в опасности помнил о порядке в строю, чтобы соблюдал строгое молчание, когда надо продвигаться молча, чтобы громко кричал, когда понадобится кричать, и чтобы клич их был грозным, когда придет этому время. А вы, начальники, должны мгновенно выполнять приказания, мгновенно передавать их по рядам. И сейчас пусть каждый из вас запомнит, что промах одного подвергает опасности всех, а беда выправляется только ревностным выполнением долга!

Военачальники в один голос ответили, что царь может на них положиться.

Александр твердо помнил и никогда не забывал о том, что войску перед боем надо досыта поесть и хорошенько выспаться. Воины уже начали разжигать костры, когда в палатку царя вошел Парменион:

— Царь, выслушай меня.

— Говори, Парменион.

— Ты уже не раз отвергал мои советы. Может быть, отвергнешь и сейчас. Но битва предстоит тяжелая…

— Какой же совет ты собираешься дать мне сегодня?

Александр хотел бы скрыть свою неприязнь к этому старому человеку, но не мог. Рыжая Антигона не раз приходила к царю передать дерзкие речи Филоты, его насмешки над «сыном Зевса». Знает ли об этих речах Филоты Парменион? Конечно, знает. А может, даже и поощряет. Ведь он и сам убежден, что Александр, продолжая войну в Азии, делает большую ошибку. Что они захватили слишком много земель, которых не смогут удержать, что им надо остановить дальнейший поход и со славой, с захваченными богатствами вернуться в Македонию. Вот чего хочет Парменион! А подчиняется Парменион царю только в силу дисциплины, а не потому, что согласен с ним.

— Царь, нам будет трудно победить персов, вся равнина горит их кострами, — сказал Парменион. — Думаю, что надо напасть на них врасплох, ночью. Как только они уснут, тут мы и нападем. Они сразу смешаются в темноте, не разберутся, где свои, где чужие. И победа наша.

Царь надменно поднял подбородок.

— Александр побед не крадет!

Парменион молча развел руками и, больше ничего не сказав, вышел. Царь опять не согласился с ним.

Александр сумрачно посмотрел ему вслед. Напасть ночью, чтобы Дарий потом сказал: «Я потому и проиграл битву, что напали на спящих!» Не скажет же он, что его победили потому, что он плохой стратег и что войско его плохое. А ведь это так!

Парменион не понимает, что ночь опасна и победителю. Персы знают эту равнину. Македоняне ее не знают. Ночь полна непредвиденных случайностей, которые могут все погубить. А персы как раз будут ждать нападения ночью, Александр был в этом уверен: они ведь не смогут представить себе, что македонское войско крепко уснет в такой близости от врага. Вот Александр и сделает именно то, чего они не смогут себе представить. Нет, совет Пармениона и на этот раз царю не годится!

Воины Александра спали. Царь вышел из палатки.

Белая круглая луна висела над равниной. Лунный свет был таким густым, что казалось, на холмы выпал снег, а река налилась расплавленным серебром. Парменион сказал правду: вся равнина мерцала огнями костров и факелов. Лагерь персов глухо гудел, факелы бродили от костра к костру. Как и предвидел Александр, персы не спали, ждали нападения. Мысли у них идут по одному руслу с Парменионом. Это хорошо, что персы не спят, что они боятся, что страх уже сейчас томит их, изматывает нервы, — утром они, измученные бессонной ночью, будут плохими воинами.

Но что это с глазами Александра? Ему кажется, что свет луны стал слабее. Облако, что ли? Нет, небо мерцает звездами, и ни одного облака нет. И все-таки луна темнеет на глазах, какая-то тень наползает на нее…

В лагере послышалась тревога. Воины выходили из палаток и тоже смотрели на исчезающую луну. Испуганная свита окружила царя. Луна гаснет!

Темный ужас понемногу охватывает лагерь. Луна гаснет! Это гнев богов, они готовят гибель!

Черная тень все больше и больше закрывала луну. И вот уже нет ее, исчезла. Равнина утонула во тьме.

И тут Александр услышал, что по лагерю идет шум. Шум нарастал, близился. Александр уже различал голоса. Кричали воины, охваченные ужасом, и в криках их было и возмущение и отчаяние.

— Нас ведут на край света против воли богов!

— Реки здесь не подпускают к себе, светила гаснут в небе, кругом голая пустыня! Зачем привели нас в эту страшную землю?!

— Кровь стольких тысяч людей проливается по воле одного человека!

— Этот человек забыл родину, от отца своего, Филиппа, он отрекся!

Александру понадобилась вся сила характера, чтобы сдержать себя. Ему и самому стало жутко, когда погасла луна. Но он знал — это затмение. Ведь Аристотель рассказывал об этом; Аристотель сам видел однажды, как затмилась луна.

Но может быть, это знамение?

— Где Аристандр? Позовите Аристандра!

— Светило эллинов — Солнце, — тотчас нашелся Аристандр, — светило персов — Луна. Теперь боги скрыли светило персов. И это предвещает их скорую гибель!

Александр принес жертвы Луне, Солнцу и Земле.

Луна снова показала свой светлый край. Воины успокоились. Александр вернулся в палатку, лег и мгновенно уснул. Македонский лагерь, охраняемый надежной стражей, спал, отдаваясь полному отдыху. А персидское войско, всю ночь ожидая нападения, томилось в полном вооружении, готовое к бою. И утром, когда македоняне, бодрые, освеженные сном, взялись за оружие, воинам Дария хотелось только одного, — упасть на землю и уснуть. Лишь грозящая опасность, лишь близость врага держала их в боевом строю.

Царь Дарий, как обычно, со своим конным отрядом царских родственников и знатных персов, занял место в середине фронта. Впереди стояли боевые слоны. Около пятидесяти колесниц хищно сверкали острыми серпами, укрепленными на спицах колес. Остальные пятьдесят стояли на правом крыле. Персидский фронт — пехота и конница — раскинулся и вправо и влево на всю ширину равнины.

Обычно, готовясь к бою, Александр вставал на заре. Чуть забрезжит восток, царские трубы уже поднимают войско.

А нынче, когда решалась судьба македонян, царские трубы молчали. Заря разгоралась, лучистое сияние стлалось по равнине, засветились копья и щиты вражеского войска, а македонский царь все еще не выходил из шатра.

Встревоженные военачальники, зная свое дело, сами отдали приказ по войску: прежде всего подкрепиться едой, — так делал и Александр. Но время перед боем коротко, скоро уже надо готовиться к сражению. А царя нет.

Парменион, опасаясь, не случилось ли чего с царем, вошел к нему в шатер. Александр спал. Спал, как у себя дома в Пелле, раскинув кудри по широкой подушке. Парменион остановился в изумлении. Вот уж чего никогда не случалось с Александром! Не заболел ли, на несчастье? Нет, дышит глубоко, ровно, даже чуть-чуть улыбается во сне.

— Царь! — окликнул его Парменион.

Александр не шелохнулся.

— Царь! — позвал Парменион погромче. И еще раз: — Царь!

Александр открыл глаза.

— Что с тобой случилось, царь? — спросил Парменион, волнуясь. — Почему ты спишь, будто уже победил Дария, а ведь сражение-то еще впереди!

Александр улыбнулся.

— А ты не считаешь, что мы уже одержали победу? Нам больше не нужно скитаться по огромной разоренной стране и преследовать Дария!

«Спит! — подумал Парменион, завесив седыми бровями погасшие голубые глаза. — Перед такой битвой — спит! Нет, все-таки непостижимый он человек!»

И, покачав головой, вышел. Он понимал персов, которые всю ночь стояли вооруженными, но что можно спать, да еще так спать, перед битвой — этого он понять не мог. Молодой царь все делает иначе, чем делали они при царе Филиппе!

Утро жарко полыхало, когда над македонским лагерем наконец зазвучали царские трубы. Воины, уже в доспехах и с оружием в руках, мгновенно построились.

Александр вышел из шатра. На нем был двойной полотняный панцирь, взятый из добычи при Иссе. На поясе висел легкий меч. На плечи был накинут алый плащ старинной работы, дар родосцев, — Александр надевал его, только идя в сражение.

Как всегда перед боем, царь произнес речь. И когда увидел, что войско готово к бою, что оно с нетерпением ждет его команды, Александр сел на коня, взмахнул рукой, и войско, ждавшее этого мгновения, ринулось в атаку. Поскакала конница. Фаланга, сотрясая землю, бегом двинулась на персов. Македоняне навалились на них всей массой, внезапно. Это была буря, стихия, неудержимый шквал. Первые ряды персидского фронта сразу сломались, цепь его разорвалась. Александр мгновенно построил свой конный отряд этеров клином и сам во главе этого клина с яростным криком врезался в гущу персидского войска. Александр рвался к Дарию.

Дарий двинул было на македонян слонов. Слоны, задрав хоботы, с ревом побежали вперед, растаптывая и сбивая всех, кто попадался им под ноги. Сверху, с башенок, прикрепленных у них на спинах, персидские воины сыпали стрелы и дротики. Но легковооруженная македонская пехота скоро остановила эту атаку. Раненые слоны с ревом бежали, не слушаясь своих хозяев.

Тогда на македонян покатилось множество серпоносных колесниц, высокие колеса угрожающе засверкали длинными острыми ножами. Готовые к этому, македоняне били копьями лошадей, которые, не помня себя от боли, мчались, не повинуясь колесничим. Колесничие, пораженные в лицо македонскими стрелами, выпускали вожжи из рук и валились с колесниц.

Где не удавалось задержать взбесившихся коней, македонские ряды расступались, и колесницы мчались дальше, в тыл. Там македонские конюхи хватали коней под уздцы и уводили к себе вместе с колесницами. Но когда эти колесницы успевали врезаться в гущу войска, оставалось много раненых и искалеченных людей.

В неистовой битве победа клонилась то в одну сторону, то в другую. Были мгновения, когда македоняне падали духом, видя перед собой огромную массу персидских войск, и готовы были дрогнуть и сломать ряды. Но Александр, сменивший в битве несколько коней, поспевал всюду: он ободрял своих воинов и криком, и укором, и своим примером, своей неустрашимостью.

Пошла рукопашная сеча, бились мечами и копьями. Бактрийским отрядам удалось прорвать македонский фронт. Но, очутившись у македонян в тылу, они сразу бросились грабить их богатый обоз, забыв о сражении.

Тем временем Александр, увидев, что там, где стояли бактрийцы, персидское войско поредело, прорвал эти ослабевшие ряды. Он чуть не попал в окружение, но верные агрианские всадники ударили на персов, окруживших царя.

Тут оба строя смешались — и персидский, и македонский. Теперь два царя стояли в битве друг против друга: Дарий на колеснице, Александр на коне, оба окруженные своими отборными отрядами.

Персы отчаянно защищали своего царя, но Александр пробивался к нему упорно, упрямо, безудержно. Он уже видел лицо Дария, видел, как оно исказилось от ужаса… Опять повторяется Исс, опять валятся вокруг него персидские воины, и кони в его царской колеснице начинают вздыматься на дыбы… Александр все ближе к Дарию. А за спиной Александра напирает его страшная фаланга… Конец! Конец!

Нервы Дария не выдержали — он выхватил акинак, чтобы покончить с собой. Но надежда спастись остановила его руку. Он отбросил кинжал и опять, как при Иссе, первым повернул колесницу и погнал коней. Побежал царь — побежало и войско; никто из военачальников не подхватил командования. Войско распалось на отряды, на племена, которые были бессильны перед накрепко сплоченной армией Александра.

Александр гнал персов, страшась упустить Дария. Ну нет, на этот раз он не уйдет! Его разгоряченный конь летел, закинув голову. А позади еще продолжалась битва.

— Царь! Парменион просит помощи!

Александр в ярости обернулся на всем скаку:

— Что там?

— Левое крыло отступает. Парменион просит помощи, его теснят с обеих сторон!

Александр бросил проклятие.

— Видно, этот старик потерял голову и уже совсем не способен соображать!

И снова бросился за Дарием. Он видел: Дарию на своей грузной колеснице на этот раз не убежать от него!

Но тут снова прискакали всадники от Пармениона.

— Царь, Парменион просит помощи! Его окружают! Помощи!

Александр стиснул зубы, сердце чуть не разорвалось от гнева. Но он сдержал свои чувства и повернул коня.

Ругаясь в душе, Александр со своими конными этерами поскакал на помощь Пармениону. Он налетел на парфиев, на индов, на самые сильные отряды персов… В конном бою они сражались лицом к лицу — звон оружия, ржание коней, стоны раненых, крики. Персы сражались уже не за победу, а за свою жизнь. Раненые, убитые валились с лошадей под их копыта. Падали лошади, подминая всадников… Трудная была битва. Залился кровью раненый Гефестион. Ранили военачальника Кена. Почти шестьдесят этеров остались лежать на земле… Александр, подоспевший со своим отрядом, вызволил Пармениона. Персы, прорвавшись сквозь македонские ряды, побежали.

Персы бежали по всей равнине. Фессалийская конница преследовала их. Парменион захватил лагерь Дария. Захватил его обоз, и слонов, и верблюдов…

А царь снова бросился догонять Дария, который умчался в сторону Арбел.

В Арбелы прискакали на следующий день. Но Дария уже не застали. Захватили здесь только его царскую колесницу, которую, вместе с оружием, Дарий бросил здесь так же, как и при Иссе. А сам он снова вырвался из рук македонского царя. Парменион отвлек Александра, и время было упущено. Дарий снова бежал.

Так в 331 году до н. э. закончилась битва при Гавгамелах.

Македоняне назвали эту битву битвой под Арбелами, хотя город Арбелы стоял дальше, чем деревушка Гавгамелы. «Хлев верблюда» — это название казалось слишком неблагозвучным.

После победы под Гавгамелами, когда персидское войско было окончательно разбито, Александр стал властителем всей Азии.

СОКРОВИЩА ПЕРСИДСКИХ ЦАРЕЙ

Александр подходил к Вавилону. Не зная, как встретит его этот древний, хорошо укрепленный город, царь вел свои войска в боевом порядке. Но, к облегчению своему, македоняне еще издали увидели, что ворота города открыты, а им навстречу идет нарядная, в ярких одеждах толпа.

— Сдаются!

Жители Вавилона, правители и жрецы вышли встретить Александра с дарами и приветствиями. Они уже слышали, что в Египте царь приносил жертвы их богам.

Македонский царь ходил по чужому городу, которого он никогда не видел, но о котором слышал много. Все по-другому, все кругом полно неожиданностей, все не похоже на Элладу. Снова, так же как в Египте, он ходил по улицам Вавилона, удивляясь красоте города, его высоким, трехэтажным домам, его храмам и ступенчатым башням — зиккуратам… Узкие улицы, мощенные камнем, неожиданно расступались, и его принимала в свою нарядную тень роща финиковых пальм. Он прошел дорогой процессий, где по обе стороны на невысоких стенах сияли синие глазурованные плитки, и среди их синевы шли чередой желтые и белые львы. У ворот богини Иштар, двойных, с удивительной таинственной мозаикой — изображением каких-то неведомых зверей, — Александр остановился и, не стесняясь, долго рассматривал их со всех сторон… Жрецы, сопровождавшие его, незаметно переглядывались, договариваясь о чем-то без слов и без жестов.

Как бы случайно жрецы привели царя к древнему храму бога Бела, лежавшему в развалинах.

— Это Ксеркс разрушил наш храм, — печально, поникнув головой, пожаловались они, — много лет мы не можем достойно служить великому богу Белу.

— Я прикажу восстановить этот храм, — сказал Александр, — и все другие храмы, разрушенные персами, велю снова построить!

Жрецы жадно ухватились за его обещания. И царь тотчас отдал приказание начинать работы.

Александр охотно и подолгу беседовал с халдеями — вавилонскими прорицателями, мудрыми людьми. Они посвящали его в тайны их обрядов, научили, как надо приносить жертву их всемогущему Белу. И Александр приносил жертвы, — здесь, как и в Египте, жрецы были могущественной силой, с которой ему, Александру, надо было ладить.

Александру открыли дворец персидского царя, который любил проводить зиму в этом огромном, шумном и веселом городе. Все еще не уставший удивляться, Александр ходил из покоя в покой, любуясь богатыми высокими залами, искусными украшениями, золотыми и алебастровыми светильниками, мягкими разноцветными коврами, странными вавилонскими статуями, хранящими какую-то тайну… Каменные быки с человеческими головами, в тиарах, словно в изумлении глядели на эллина, шагавшего мимо них в коротком хитоне и плаще, с оголенной правой рукой, на которой играли крутые мускулы. Царю даже казалось иногда, что они поворачивают голову и смотрят ему вслед…

— Вот как жили эти цари! — повторял Александр, у которого кружилась голова от этой роскоши. — Да, это не Пелла…

Александр остался во дворце. Ему не хотелось покидать этих богатых покоев: побежденный Восток своей роскошью начал покорять своего победителя.

Утром, после ночного пира, Гефестион пришел к Александру. И сразу остановился на пороге — ему навстречу встал персидский царь.

— Александр! Ты ли это?

Александр величественно повернулся. Длинное персидское платье, расшитое золотом — стóла, спадало с его плеч. На груди сверкало драгоценное ожерелье. На голове возвышалась тиара.

— Александр, ты надел персидское платье! Ты очень красив. Но что скажут македоняне?!

— Важнее, что я скажу македонянам. А я им скажу, что мои глаза, клянусь Зевсом, видят дальше, чем их глаза. Я хочу царствовать над всей Азией — так пусть же народы Азии видят во мне своего царя. Как мне сесть на трон Дария в македонской хламиде? Ведь они привыкли видеть своих царей почти богами.

— Ты тоже сын бога.

— Значит, я должен являться в таком же блеске!

— Я понимаю тебя, Александр. Но поймут ли наши македоняне?

— Им придется понять, клянусь Зевсом!

Александру стало жарко, он сбросил шерстяную столу и, оставшись в привычной эллинской одежде, облегченно вздохнул.

— Прежде всего, Гефестион, — сказал он, — нам надо поймать Дария.

— Значит, опять в поход? А здесь, в Вавилоне, такая хорошая жизнь!

— Ты прав. Когда мы поймаем Дария, возьмем Сузы, Пасаргады и Персеполь, когда мы пройдем через Бактрию и Согдиану, вступим в Индию, увидим реку Океан, тогда снова вернемся сюда. Вавилон будет моей столицей, здесь я буду жить.

Гефестион молча, словно у него перехватило дыхание, смотрел на Александра.

— Что ты говоришь, Александр, — еле вымолвил он, — «возьмем Персеполь… пройдем через Бактрию, вступим в Индию»… Но ведь ты уже обещал войску, что это будет последняя битва и что ты возвратишься в Македонию!

— Гефестион, как я могу уйти отсюда теперь, когда вся Азия в моих руках? Как я могу уйти отсюда, когда дорога на Восток открыта передо мной? Возвратиться в Македонию… Но ведь так может думать Антипатр, так может думать Парменион — старые и слишком благоразумные люди. Так могут думать те, что стоят за их спиной, — недалекие, усталые, не привыкшие к таким огромным победам, к таким обширным завоеваниям! Те, что смертельно завидуют моей славе. Клянусь богами, эти люди уже давно висят на моих руках как оковы, они мешают мне! Я пока не хочу никому говорить о том, что задумал, но тебе скажу, Гефестион. Может, и ты откажешься от меня, но я все-таки тебе скажу. Только ты не разглашай того, что я скажу тебе…

И Александр приложил к устам Гефестиона свой перстень с царской печатью, как бы запечатывая его уста, которые должны хранить тайну.

— Я решил дойти до края Ойкумены, Гефестион, — продолжал Александр, — до берега великого моря. Это теперь уже не так далеко и не так трудно. Надо только пройти через персидские земли и через земли индов. И тогда весь мир будет в моих руках — вся Ойкумена от края и до края! Это будет единое государство, мое государство. Я объединю Элладу и Азию. Я смешаю все народы между собой, и никто не скажет тогда: «Я эллин, а ты варвар».

Александр думал, что он сможет создать всемирное государство и устроить его так, как замыслил. Верили в эту утопию его друзья, его этеры? Может быть, и не верили. Но они шли за ним: одни — в силу преданности царю, другие — в силу дисциплины. Большинство же шло за славой, за властью, за богатствами, которые добывались мечом.

ПЛАМЯ НАД ПЕРСЕПОЛЕМ

В Сузы из Вавилона македонское войско пришло на двадцатый день.

В пути Александра встретил гонец с письмом от Филоксена, начальника его отряда, стоявшего в Сузах.

Филоксен писал, что жители Суз сдают ему город и что сокровищница персидских царей сохранена для Александра.

Александр едва сумел скрыть свою радость под личиной гордого равнодушия. Деньги, сокровища сейчас ему были крайне необходимы. Золото в последнее время рекой утекало из рук царя. Кроме войсковых нужд, стало уходить много денег на роскошные жертвоприношения, на богатые пиры, на подарки друзьям.

Сузийский сатрап не обманул Александра — сокровищница была сохранена.

С гулким звоном открывались тяжелые кованые сундуки и ларцы. Груды серебра и золота волшебно мерцали перед глазами Александра и его военачальников, стоявших рядом. Драгоценные ткани, пролежавшие в сокровищнице почти двести лет, полыхали пурпуром, будто окрашенные только вчера. Нашлось немало и золотой утвари, и царских одежд, и царских украшений. Очень удивился Александр, когда увидел сосуды с водой, стоящие там.

— Что это за вода, которая хранится здесь?

— Это вода из Нила, — ответил Филоксен, который покорно открывал перед Александром сундуки Дария, — а в этом сосуде — вода из Истра.

Александр удивился:

— Зачем?

— В знак власти персидского царя над землями Нила и над землями Истра.

— Хорошо. Пусть вода из Нила и вода из Истра стоит здесь, но уже в знак власти царя македонского.

Александр нашел в сокровищнице много дорогих вещей, когда-то увезенных Ксерксом из Эллады, — амфоры, светильники, чаши. Здесь стояла и медная статуя Гармодия и Аристогитона, отлитая эллинскими мастерами, которую персы увезли из Афин. Александр велел без промедления отослать статую обратно в Афины.

Три тысячи талантов он тотчас послал Антипатру. Антипатру нужны деньги. Он все еще воюет со спартанским царем Агисом. Пусть берет столько, сколько ему понадобится. И богатейшие подарки, как делал всегда, Александр отправил в Пеллу своей матери, царице Олимпиаде.

Закончив дела и празднества, Александр выступил из Суз и направился в Персеполь. Сатрапом Сузианы он оставил перса Абулита, одного из тех персидских вельмож, которые, покинув Дария, перешли на сторону Александра. Военачальники сначала смутились:

— Перса? Ты доверяешь персу, царь?

— Персы тоже обязаны служить мне.

Однако начальником гарнизона в Сузах он оставил Мазара, одного из своих этеров. А стратегом — военачальником — эллина Архелая. И македоняне поняли, что сатрапу-персу остается честь, но не сила.

До Персеполя добирались трудно. Через четыре дня подошли к реке Тигру, переправились с большими трудами и усилиями. Здесь Тигр был очень широк и стремителен. За рекой открылась плодородная долина с хорошей водой и лугами — земля уксиев. В долине уксии пропустили македонян, но в горах встретили боем. Горы помогали уксиям, отвесные, неприступные, с острыми вершинами, за которые цеплялись облака. Пришлось сразиться с уксиями, которые привыкли брать дань с персидских царей, когда те проезжали через их горы.

Александр разбил их и сам наложил на них дань. Ничто так не сердило и не раздражало его, как эти горные племена, которые так самонадеянно становились у него на пути, не признавая его могущества и не желая подчиняться.

— Стоит ли из-за кучки разбойников устраивать целую войну, карабкаться по скалам и ущельям? Это же не войско!

— Это войско! — сказал Александр, услышав такие разговоры. — Это войско, и оно разбросано по всей стране. Разбойники даже с царей требуют дани — и персы всю жизнь платили ее! У меня этого не будет. Если персы терпели разбой, то я не потерплю. Я заставлю их спуститься в равнину, пахать землю или служить в армии. Дороги в моей стране должны быть безопасными, чтобы купцы могли свободно проезжать со своими товарами по всем городам. Разбойники забудут, как нападать на караваны, а тем более на царей!

Персеполь явился глазам македонян как прекрасный мираж пустыни. Поднятый на каменном плоскогорье, опираясь восточной стеной на скалистый склон горы, он стоял в царственном спокойствии и безмолвии пустынной земли. Над желтизной таких же, как земля, опаленных солнцем стен города густо поднималась темная зелень садов, перекидываясь через зубцы и бойницы.

Александр еще в дороге получил письмо от Тиридата, правителя города. Он предупреждал царя: если Александр успеет занять Персеполь, пока не займут его персидские войска, которые идут на защиту, он, Тиридат, не будет сражаться, он просто сдаст город.

Александр пришел вовремя. Ворота Персеполя были широко открыты.

Царь приказал стать лагерем на равнине вокруг города. Воины, проклиная нестерпимую жару, поспешно принялись раскидывать палатки, разводить костры, чтобы сварить еду; в обозе распрягали лошадей и мулов, снимали вьюки с верблюдов… Равнина сразу ожила, зашумела.

Александр немедленно направился к царскому дворцу. Это было величавое здание, вернее, несколько зданий, стоявших на каменной плоскости прямоугольного плато. Дворец стоял неприступно: с восточной стороны — гора, с юга и севера — крутой обрыв. С запада — глубокий ров, утыканный острыми кольями.

— Трудна была бы осада, — проворчал Александр, — взять-то взяли бы, но дорого бы обошлось.

Отлогая лестница покорно лежала перед ним, ступени еле возвышались одна над другой. Александру сказали, что персидские цари по этой лестнице въезжали во дворец верхом на коне, и Александр пожалел, что не знал об этом раньше. Он бы тоже въехал на своем Букефале!

Поднимаясь по белым ступеням, Александр разглядывал барельефы на стенах лестницы, где изображался персидский царь в драгоценных украшениях и в тиаре. Его телохранители. Его сатрапы, приносящие дары. Владыка земли и воды! Где он теперь? Что он теперь перед ним, Александром Македонским? Если Дарий так велик, то как же тогда велик Александр, повергший его!

Царь вступил во дворец. Испуганная толпа слуг при виде его разбежалась, исчезла где-то в глубине покоев. Александр молча обходил залы дворца, которые сразу наполнились гулом голосов и бряцанием оружия царских этеров.

Перед троном царя Дария, который находился в обширном зале, Александр остановился. Трон был золотой. Над троном свешивались пурпурные кисти и бахрома расшитого золотом балдахина. Наверху сияло золотое солнце, у которого было два крыла.

— Это ваш бог? — спросил царь у Тиридата.

— Да. Это — Ахурамазда.

— Где же у него лицо? Тело?

— Наш бог — свет, добро. Ахурамазда. У него нет тела.

Александр ничего не понял. Ладно, у каждого свои боги. У египтян так и вовсе боги со звериными и с птичьими головами.

Александр оглянулся. Зал был высок, полон воздуха, прохлады. Двери — в рамах косяков из черного базальта. Темно-серые мраморные колонны с золотыми быками наверху. Потемневшие перекрытия из ливанского кедра… Все было богато и величаво.

«Какой роскошью умели окружить себя эти цари… — думал Александр с тяжелым чувством не то зависти, не то обиды. — На этом троне сидел Дарий, ничтожный человек, неумелый военачальник. И все это было для него!»

— Ну что ж! — сказал Александр, обернувшись к друзьям, которые толпой сопровождали его. — На этом троне сидели персидские цари. Теперь сядет царь македонский!

И он, твердо ступая по цветистым коврам, поднялся на возвышение и сел на трон Дария. Но тут же и смутился — ноги его не доставали до подножия!

Александр вспыхнул, красные пятна выступили на лице — трон оказался ему не по росту. Но кто-то из персидских слуг, увидев это, схватил низенький, украшенный инкрустациями стол Дария и подставил ему под ноги.

Александру открыли и арсеналы, и закрома, и сокровищницы. Деньги, утварь из драгоценных металлов, царские одежды вывозили из Персеполя целыми обозами. Из Вавилона, из Месопотамии, из Суз привели караваны верблюдов и тысячи мулов, которых по паре запрягали в повозки. Со времен царя Кира персидские цари складывали сюда свои сокровища — дань, которую платили народы всей Азии.

Управившись с делами, царь устроил большой пир.

Тронный зал, в котором были поставлены пиршественные столы и ложа, накрытые дорогим пурпуром, показался Александру слишком строгим и торжественным.

Черный мрамор, серый мрамор… Скромные одежды македонян пропадали здесь, а персы выглядели нарядно, ведь они одеваются так ярко!

Да, знатные персы уже вошли в его царский круг. Александр знает, что это унижает македонян. Но так он решил, и так будет. Так будет потому, что он собирается стать царем над всеми народами. И все народы будут равны перед ним! А старые македонские служаки, что ж они? Вернутся в Македонию доживать век. Значит, придется им вытерпеть нынче то, что делает царь.

Пир начался с утра. Рассеянные лучи солнца пробирались между тонкими колоннами, освещая зал. Дымок ароматов бродил над столами. Сверху, взгромоздившись на верхушки колонн, глядели излучавшие сияние рогатые золотые быки.

Виноградное вино скоро развеяло и усталость, и думы, и заботы. Зашумел веселый говор, смех, зазвенели струны…

Царь сегодня много пил. Сам того не замечая, он в последнее время все чаще стал искать успокоения в вине. Он видел, как его македоняне косятся на персов, которых царь приблизил к себе, он подмечал усмешки, когда какой-нибудь льстец называл его сыном Зевса… Многие из его полководцев все еще хмурятся, когда персидские вельможи, войдя, кланяются царю до земли и царь, по персидскому обычаю, целует их. Чего тут хмуриться? Церсы своим царям всегда кланялись до земли, царь у них — почти бог. И они нисколько не удивлены, что Александр тоже сын бога.

— Не довольно ли? — тихо сказал Гефестион, когда Александр еще потребовал вина.

Но Александр поднял чашу, выпил до дна и приказал снова налить. Гефестион с грустью смотрел на него. Сам он был трезв.

Пир становился все шумнее, все веселее. Старики пели македонские песни. Шутки, анекдоты, хохот…

Неожиданно в нестройный шум пира влились звуки флейты. Появились флейтистки. Они пошли между столами, стройные, в эллинских одеждах, с венками на голове, наигрывая на флейтах.

Гости встретили флейтисток радостным ревом. Царь глядел на них туманными глазами; где-то он уже видел такие пиры — пьяные голоса, песни, флейтистки… Да, он видел все это на пирах своего отца Филиппа. И когда-то он презирал эти пиры…

Праздновали весь день с перерывами, с отдыхом. Засыпали на ложах, выходили в сад освежиться. И снова пили, ели, веселились…

Ночь наступила сразу, как только зашло солнце. Зажгли светильники. За колоннами дворца, в темноте сада, закачались красные языки факелов.

Одна из флейтисток, афинянка Таис, которая пришла сюда вместе с армией Александра, закричала, обращаясь к царю и его этерам:

— Царь македонский Александр совершил много прекрасных дел. Но самым прекрасным делом его будет, если он сожжет этот дворец Ксеркса, которым так тщеславятся персы. Ведь и Ксеркс когда-то сжег наши Афины. Как бы я хотела поджечь этот дворец Ксеркса! Персам не было бы большего унижения, если бы дворец их царей сгорел от руки женщины!

Отовсюду раздались пьяные крики:

— Подожжем дворец! Подожжем!

— Пусть царь начнет это дело. Это подобает только царю!

Александр вскочил. Не ради того, чтобы мстить персам за сожженные Афины, он предаст огню царский дворец. Но персидским властителям надо дать почувствовать, что они уже не властвуют на персидской земле. Они всё еще думают, что царство принадлежит Дарию, а не Александру. Так вот Александр сделает то, от чего персы придут в ужас и поймут, кто их настоящий властитель. Да, он это сделает!

Александр схватил факел и поджег тяжелый златотканый занавес. Этеры, с грохотом опрокидывая столы и ложа, размахивая факелами и светильниками, начали поджигать стоколонный зал. Таис торжествующе кричала, поджигая все, что могло гореть.

Это было странное, дикое зрелище: обезумевшие люди разрушали прекрасное здание, огни факелов метались над их головами, пронзительно свистели флейты, бессмысленные крики вторили им…

Гефестион молча встал и ушел из дворца.

Пламя охватило занавеси, ковры, украшенные золотом и серебром. Пламя взлетело вверх, занялись кедровые перекрытия.

В лагере увидели пожар. Воины поспешно тащили воду, чтобы заливать пламя. Но прибежали и остановились в изумлении — и царь и его гости сами поджигали дворец!

Македоняне обрадовались и тоже принялись бросать в огонь все, что попадало под руку. Они решили, что если царь разрушает Персеполь, значит, он задумал уйти навсегда из этой страны обратно, домой!

Каменная сказка Персеполя, для украшения которой везли кедры с Ливанских гор, а золото из Лидии и Бактрии, для которой Иония дала серебро и бронзу, а из Индии доставили слоновую кость, вдохновенная работа лучших мастеров Азии исчезала в огне.

Пьяная толпа орала и ревела от восторга. Тронный зал персидских царей разрушался. Проваливалась кровля. Падали тонкие резные колонны…

— Что ты делаешь, царь! — беспомощно повторял Парменион. — Что ты делаешь? Остановись! Пощади это прекрасное здание: ведь это памятник прежней персидской славы!

— Вот потому этот дворец и горит, — ответил Александр, — что это горит их слава!

Но когда огонь перекинулся в соседние покои, Александр приказал потушить пожар.

Подойдя к задымленному трону, Александр увидел, что каменная стела с изображением Ксеркса лежит на полу, и остановился в раздумье.

— Оставить тебя лежать под ногами за твой жестокий поход в Элладу? — сказал он, глядя в каменное лицо Ксеркса. — Или поднять тебя за твою доблесть?

Но постоял и молча отошел, оставив Ксеркса лежать.

Парменион не удержался, чтобы еще раз не упрекнуть Александра.

— Пусть знают персы, что их могущество умерло навеки! — упрямо ответил Александр.

И, чтобы еще раз доказать это, он отдал войску город персидских царей на разграбление.

— Это самый враждебный город из всех азиатских городов. Возьмите его!

Армия с ревом и ликованием обрушилась на цветущий Персеполь. Войско сразу заполнило криками и звоном оружия тихие улицы. Начался грабеж. Македоняне врывались в дома, убивали мужчин и через окровавленные пороги тащили плачущих женщин и детей для продажи в рабство. Сокровища, которых было полно в богатых персепольских домах, разжигали свирепую жадность. Хватали все, что попадало под руку, — серебряную и золотую утварь, роскошные одежды, окрашенные пурпуром и расшитые золотом. Ругались и дрались между собой, раздирали драгоценные ткани, чтобы не досталось одному. В безумье гнева отрубали руки тому, кто хватался за вещь, из-за которой спорили…

Вопли, крики, плач стояли над погибающим городом. Персеполь был разграблен и опустошен, безмолвные, мертвые дома стояли с разбитыми и распахнутыми дверями…

И все это случилось лишь из-за того, что царь Дарий не хотел принести покорности царю Александру.

ГОРОД КИРА

Дарий, чью державу захватывали македоняне, скрывался в Мидии. Доходили слухи, что он опять собирает войско.

«Я вижу, он не покорится, — думал Александр, — пока я не возьму его в плен».

Город царя Кира Пасаргады встретил Александра подобающими царю почестями. Войско с шумным шарканьем грубой походной обуви, с гулким топотом конницы, с грохотом повозок растекалось по древним улицам, полным зноя. Жители прятались в домах.

Персидская стража отступила, пропуская Александра и его конных этеров в акрополь. Царский дворец, построенный самим Киром, встал перед ними величавый и светлый, будто сложенный из пластов густых солнечных лучей. Александр остановился, ноги его стали тяжелыми, едва коснулись ступеней широкой лестницы, — наверху, у входа, стоял Кир в длинных одеждах и глядел на него черными сумрачными глазами.

Александр на мгновение зажмурился. Но когда снова поднял ресницы, то увидел, что ему навстречу с низкими поклонами спускается перс, обыкновенный живой человек.

— Я хранитель дворца, царь, — сказал он, отдавая Александру земной поклон, как отдавал такой же поклон персидскому царю, — я жду твоих приказаний.

Александр пришел в себя. У этих восточных людей удивительные глаза, черные, как самая черная ночь, полные тайны. Будто эти люди знают то, чего ты не знаешь, а если захочешь узнать — не скажут…

— Прежде всего открой мне сокровищницу! — приказал Александр, стараясь грубостью стряхнуть наваждение.

В полумраке дворца, кое-где пронизанного желтыми лучами солнца, было прохладно и тихо, так тихо, как бывает в доме, давно покинутом хозяином.

«Да, — думал Александр, — настоящий хозяин очень давно покинул его… Очень давно».

Сокровищница была так же полна, как в Персеполе. С тех пор как царь Кир построил этот дворец и положил сюда свои богатства, все персидские цари пополняли их добычей войн.

В тот час, когда Александру открывали сундуки, посланцы из Македонии привезли письма. Александр оставил Пармениона и молодого друга своего Гарпала считать сокровища и отправлять в Македонию караваны, а сам ушел в покои дворца.

Сначала письмо Антипатра. Александр жадно пробегал глазами твердые прямые строчки. Война с Агисом закончена. Агис разбит! Александр тотчас послал за Гефестионом.

— Гефестион! Антипатр разбил Агиса!

— Сколько раз спартанцы обращались к персам за помощью для войны с нами, — сказал Гефестион, — и сколько раз персы помогали им. А вот теперь персидское золото, посланное из Персии Антипатру, помогло нам уничтожить спартанское войско. Спасибо, Антипатр!

Царь поднял глаза от свитка. Антипатр!

Всего шестой год пошел, как Александр покинул Македонию. Но какой далекой кажется теперь Пелла, каким далеким стал тот день, когда мальчик Александр впервые вошел в отцовский мегарон… Отец, царь Филипп, громкоголосый, с черной повязкой на глазу. И кругом — его полководцы! Шумят, пьют вино, орут что-то…

А он, Антипатр, суровый и трезвый, сидит в стороне. А потом встает и уходит. И царь Филипп смеется, глядя ему вслед.

И Александр повторил слова Гефестиона:

— Спасибо, Антипатр!

Что же еще в этом таком длинном письме? Ну конечно, это Александр знает и так: бесчисленные жалобы на царицу Олимпиаду. Она вмешивается в дела управления Македонией, что поручено царем только ему, Антипатру. Она отменяет его распоряжения. Она нарушает дисциплину в македонских войсках, которыми по повелению царя распоряжается только он, Антипатр. Она мешает ему во всем!

И по-прежнему — ни слова о Линкестийце.

— Что же еще пишет Антипатр? — спросил Гефестион.

— Не ладят с царицей Олимпиадой, — вздохнул Александр, — жалуется Антипатр, жалуется. Но ему не понять, что одна материнская слеза сильнее тысяч таких писем!

Было письмо и от матери.

Царица Олимпиада тоже жаловалась. Антипатр груб, Антипатр изменник, Антипатр хочет завладеть Македонией… Потом она просила прислать побольше золотой посуды и пурпура. Потом, как делала часто, укоряла Александра в его чрезмерной щедрости к друзьям, не понимая истинных причин его расточительности.

«…Благотвори своим этерам и создавай им имя иным способом. Ты делаешь их всех почти царями, а сам ты останешься одиноким, потому что будешь беднее их всех».

Этих писем Александр не показывал никому. Но сегодня, когда Гефестион взял из его рук этот свиток, царь позволил прочесть письмо.

Гефестион прочел. Александр тут же снял с руки перстень и приложил его печатью к устам Гефестиона. Гефестион понял — надо молчать.

— Я тоже не одобряю твоей щедрости, царь. Ты отдал Пармениону дворец Багоя. Целый дворец! Говорят, там одного платья на тысячу талантов. Ты посмотри хотя бы на Филоту: ведь сам царь персидский не жил так роскошно, как он!

Александр нахмурился. Да, среди его этеров творится что-то неладное. Филота совсем потерял чувство меры. Ходит в золоте. Держит множество слуг. Говорят, недавно купил охотничьи тенета на целых сто стадий длины… Все этеры натираются теперь в банях драгоценной миррой, а раньше оливковое масло больше жалели, чем сейчас мирру. У всех постельничьи, у всех массажисты. Тот ходит в сапогах, подбитых серебряными гвоздями. Этому для гимнасия привозят караваном песок из Египта… Где уж им теперь ходить за лошадью, чистить копье или шлем!..

— Да, ты прав, Гефестион. Если мы изнежимся, как персы, то и погибнем, как персы… Ты прав.

Прежде чем покинуть Пасаргады, Александр приказал провести его к гробнице царя Кира. Они вышли из города. Широкие белые тропы уводили куда-то в луга, к темнеющим вдали купам деревьев. В лугах поднималась густая сочная трава, которую называли мидийской[*], огромные табуны сильных, прекрасных коней паслись на зеленых просторах.

Гробница, сложенная из светлого камня, стояла в зеленой глубине старого сада. Она была похожа на вавилонский зиккурат — небольшая квадратная башня, пять крутых ступеней, а наверху усыпальница с высоким и очень узким входом.

Маги, охранявшие гробницу, почтительно стояли перед Александром.

— Где тело царя Кира?

— Там, царь. — Маги указали наверх.

Александр оглянулся на своих этеров.

— Кто-нибудь… Ну, вот ты, Аристобул. Влезь наверх, посмотри. И если все так, как они говорят, и тело царя Кира там, — укрась гробницу.

Аристобул, с ларцом, полным золотых венков и драгоценных украшений, ловкий, худощавый, быстро взобрался на верх гробницы и протиснулся внутрь. Все молча ждали. Маги поникли головой — македоняне разорят гробницу, там много золота… Они оскорбят великого царя, они разграбят… И тогда им, магам, нечего будет делать здесь, придется покидать тихое, беспечальное место под сенью Кировой славы.

Аристобул появился из усыпальницы. Так же ловко он спустился вниз и встал перед царем несколько ошеломленный. Руки его были пусты.

— Ну, Аристобул?

— Да, царь. Царь Кир — там. Он в золотом саркофаге. Там стоит стол и золотые ложа. И одежда с драгоценными камнями. И оружие его лежит там! Много сокровищ!

Маги переглянулись, вздохнули и поникли еще больше.

— Эти сокровища принадлежат царю Киру, — сказал Александр. — А что ты видел там еще?

— Еще там есть надпись. По-персидски и по-эллински.

— Запомнил?

— Да. Там написано: «Человек! Я — Кир, создатель державы персов, и я был царем Азии. Поэтому не завидуй мне из-за этого памятника».

Александр задумчиво смотрел на безмолвную гробницу, одетую тенью, тишиной и прохладой.

«Он собирал государство, он воевал, его имя гремело по всему свету. Так и я соберу свое огромное государство, и мое имя будет греметь так же, как имя Кира, или еще громче».

— Берегите гробницу Кира. Этот человек был мудр и велик, — сказал Александр магам. — Где вы живете?

Маги, сразу повеселевшие, — царь не стал грабить гробницу! — показали ему свои жилища, маленькие дома за оградой.

— Мы получаем каждый день овцу, мы довольны. И каждый месяц нам приводят лошадь — мы приносим ее в жертву великому царю Киру.

Александр простился с ними. Старый маг проводил его до ворот.

— Кир любил Пасаргады, — негромко рассказывал маг, следуя за царем, — ведь на этой равнине он победил Астиага, своего деда, мидийского царя. Этот город и дворец царь построил в память своей победы!

Александр задумчиво кивнул головой. Да, это он знает.

На заре македонское войско покинуло Пасаргады.

— Не грабить! — с угрозой сказал царь военачальникам. — Не трогать города — это город Кира!

Пасаргады остались нетронутыми.

Снова поход. Снова трудные дороги под палящим солнцем, пыль, жажда. Снова костры и палатки на отдыхе. Снова вперед, вперед, все дальше в глубь азиатской страны…

ПОГОНЯ

Дарий засел в Экбатанах[*], собирает войско. Последние гонцы сообщили, что к нему пришли союзники — скифы и кадусии — и что Дарий собирается идти навстречу Александру.

Александр поспешно двинул армию через горы Паретакены. Обоз остался позади, повозки и вьючные животные не успевали за военными отрядами.

Македоняне перевалили горы и спустились в долины Мидии. До Экбатан оставалось три дня пути, а Мидия так спокойна, словно и не знает, что идет война. В этом было что-то странное и тревожное.

Неожиданно на дороге появился небольшой персидский отряд. Богато одетый, богато вооруженный перс, ехавший впереди, остановил отряд и сошел с коня.

Александр глядел на него с удивлением.

— Царь, я — Бисфан, сын царя Оха — Артаксеркса.

— Ты сын Оха — Артаксеркса?!

— Да.

— Что же ты хочешь сказать мне, Бисфан, сын Оха — Артаксеркса?

— Ты спешишь в Экбатаны, царь, чтобы захватить Дария. Но Дария нет в Экбатанах. Вот уже пятый день, как он бежал.

— У него есть войско?

— Есть, царь. Есть конница — тысячи три. И тысяч шесть пехоты.

Александр улыбнулся уголком рта.

— Немного!

Так. Снова бежал. Снова искать и преследовать.

— А что же думаешь делать ты, сын Оха? — спросил Александр.

— Я хочу поступить к тебе на службу, царь. Я буду верно служить тебе.

— А как же твой царь Дарий?

Бисфан, прищурясь, внимательно поглядел на Александра.

— Мой царь? Человек, который бежит теперь, сам не зная куда, предав свое царство, свою страну?

— Хорошо, — сказал Александр, — я принимаю тебя. Присоединяйся к моим конным этерам.

Бисфан поклонился и, вскочив на коня, последовал за отрядом царских друзей.

— Еще один перс… — прошло по рядам этеров. — Своих македонян ему мало!

Мидия встретила македонян прохладой долин, обильных пастбищ, зеленью садов, отягощенных плодами, поселений с полными закромами хлеба…

Экбатаны лежали у самых гор. Страна, покинутая царем и войском, не защищалась.

«Здесь персидские цари спасались от летнего пекла, — думал Александр, с наслаждением дыша свежим воздухом гор и леса, — они были правы. Македонские цари тоже будут приезжать сюда в летние месяцы… Ветер ходит по улицам — совсем как в Пелле!»

Древний акрополь стоял на плоской скале. Семь кирпичных стен окружало его. Зубцы этих стен были окрашены в семь разных цветов. Зубцы первой, наружной, стены были белые, как снег на горах. Зубцы второй стены — черные, как уголь костров. Зубцы третьей — красные, как весенние маки на склонах гор. Четвертой — голубые, как вода у берегов Александрии. Пятой — цвета меда. Шестой — посеребренные. И зубцы седьмой, внутренней, самой высокой, стены хранили следы старой, потускневшей позолоты.

Александр еще в детстве слышал, что где-то, очень далеко, есть такой дворец — Аристотель рассказывал о нем. Но тогда это казалось чем-то нереальным, похожим на легенду. А теперь вот оно, это здание, овеянное волшебством древности, стоит перед его глазами.

Александр, волнуясь, вошел во дворец мидийского царя Астиага. Здесь, в этих залах, когда-то бродил маленький черноглазый внук царя Куруш. В эти двери он входил. По этим лестницам поднимался. Отсюда он глядел на темные шапки лесистых вершин и вспоминал пастуха Митридата… Отсюда Куруш ушел в Персию и поднял восстание против Астиага. Странно его звали — Куруш. Куруш! Эллину трудно выговорить такое имя, Кирос, Кир…

Ни Александр, ни его военачальники не ожидали, что богатства в Экбатанах будут так огромны. Когда сосчитали сокровища, то оказалось, что их хранится здесь на восемьдесят тысяч талантов. На военном совете шел большой разговор — как лучше употребить эти богатства.

Старые военачальники говорили, что хорошо бы все это отправить домой, в Македонию.

— Вот бы разбогатели македоняне! — говорили одни. — На весь народ хватило бы, на несколько поколений — и детям и внукам!

— А если обратить все это в деньги, — говорили другие, — да заняться торговлей?.. Все рынки всех стран были бы нашими, и эллинским торговым городам было бы нечего делать!

Но царь думал совсем о другом. Теперь, когда у него столько богатств, вернуться домой? Нет! Теперь-то, когда у него достаточно золота, чтобы содержать войско, он и пойдет дальше, дальше, до края земли!

Разбирая сокровища, он видел — то на драгоценном сосуде, то на тончайшей ткани — золотую метку: «Из стран Инда».

Страны Инда на краю Ойкумены — обитаемой земли. Туда он и пойдет, в эту богатейшую страну золота, пряностей и благовоний, в страну необычайных чудес. Она лежит там, на востоке, за огромными горами Паропамис…[*] Говорят, что этот горный хребет еще выше, чем Желтые горы, через которые он прошел. Но он преодолеет и это препятствие. Он завоюет Индию, дойдет до Океана, и тогда вся Ойкумена будет ему подвластна. И это уже близко, это уже осуществимо! Замыслы завоевателя, жажда неслыханной славы, жажда увидеть невиданное, пройти там, где не смог пройти даже Кир, — все это обуревало душу Александра.

Александр взял из этих сокровищ часть золота. Одарил военачальников. Наградил воинов за хорошую службу, за отвагу, за преданность. Выплатил жалованье наемным войскам… И это была лишь горсть, взятая из огромных запасов персидских богатств. Остальное понадобится в трудных походах.

Но, однако, что же сказать македонянам, которым он обещал, что битва под Гавгамелами будет последней?

Многих из тех, с кем он вышел из Пеллы, уже нет в его войсках; он терял своих воинов в сражениях, он оставлял их на военных дорогах — раненых, заболевших, потерявших силы… Вот уже и последняя столица персов Экбатаны взята. Война выиграна. Что же теперь скажет царь своему войску?

Александр решил сказать то, что до сих пор скрывал от них. Собрав военачальников всей армии, он объявил им:

— Я иду дальше, пока не настигну Дария. А когда настигну Дария, пойду еще дальше — до конца Ойкумены. Воины, решайте сами. Кто хочет вернуться домой — возвращайтесь. Кто хочет остаться со мной — пусть остается.

Среди союзных войск агриан и фессалийцев, которых уже утомил этот неслыханно тяжелый поход, прошел ропот:

— Идти дальше — куда?.. Это безумие!.. Мы погибнем!..

Но молодые македонские воины, не так давно присланные Антипатром как пополнение, закричали, что они не оставят царя и пойдут дальше вместе с ним к новым победам и завоеваниям. Они хотели славы, хотели добычи, золота, богатств.

Александр простился со своими союзниками, верными стрелками агрианами, и отпустил отважную фессалийскую конницу. Он щедро наградил их и приказал одному из своих полководцев, Эпокилу, проводить их к морю с конной охраной и позаботиться об их переправе. Царь молча смотрел вслед уходившим. Много пройдено вместе, много пережито вместе…

Александр жил во дворце. Роскошь, окружавшая его, все сильнее, все коварнее брала в плен огрубевшего в походах Македонянина. Он, подражая персидским царям, стал принимать своих полководцев, сидя на троне. К нему приходили персидские вельможи, которых уже немало было среди его этеров. Они кланялись Александру, касаясь лбом пола. Он видел, что македонские полководцы переглядывались, пожимая плечами.

«Все вижу, все понимаю, — думал Александр. — Но — привыкайте, привыкайте. Царь великой державы обязан принимать эти почести».

В один из этих дней в Экбатанах, исполненных незаметных, но ощутимых перемен, сын царя Оха — Артаксеркса Бисфан, обращаясь к Александру, назвал его полным титулом персидских царей:

— Великий царь, царь царей, царь всех стран, всей земли!..

Среди царских этеров прошел вздох изумления. Александр внимательно посмотрел на Бисфана:

— Почему ты называешь меня так?

— Это титул царей Персии, царь. Дарий Первый, которого мы называем великим, приказал вырезать этот титул на камне Желтой скалы… Эта скала недалеко от Экбатан, ты можешь ее увидеть. Все цари Персии носили этот титул. Позволь нам и тебя называть так же!

Александр, окинув быстрым взглядом своих македонян, ответил:

— Позволяю!

Этеры молчали. Александр чувствовал, как недоброжелательно они отнеслись к этому; он видел, как они нахмурились, какие кривые улыбки появились на их лицах. Царь, который делил с ними все невзгоды войны, который шагал вместе с ними по всем трудным дорогам, теперь отгораживается от них унизительными для эллинов обычаями персов, он скоро и македонян заставит кланяться ему в ноги!

Птолемей, сын Лага, храбрый военачальник царя, отошел прочь с потемневшими глазами.

— Александр — царь Македонии, — проворчал он, негодуя. — Он царь македонский, и он не должен быть фараоном или азиатским царем царей. Если я напишу домой о «великом царе царей», там люди будут смеяться. И у них будет повод смеяться. Ни один из царей Македонии не возносил себя так высоко над своими македонянами!

Александр не слышал этих слов, но ему их передали. Он промолчал, однако титула не отменил.

«Привыкайте! Потому что я не только царь Македонии, но и царь многих народов, которым титулы царя необходимы».

Весна уже бродила в долинах Мидии. На горах таял снег. Царь приказал войску готовиться к походу и вызвал к себе Пармениона.

— Парменион, ты останешься здесь, в Экбатанах, и сохранишь наши сокровища. Сюда же ты перевезешь все, что лежит в Сузах. А потом придешь через землю кадусиев в Гирканию. Там ты будешь ждать меня.

Парменион выпрямился.

— Ты считаешь, царь, что я больше не гожусь для военной службы?

«Да, ты больше не годишься для военной службы, — подумал Александр, — ты упрям и недальновиден. Ты плохо сражался под Гавгамелами. Ты не понимаешь моих замыслов, и ты противишься им. Ты мешаешь мне».

Но ответил ласково:

— Не поэтому я оставляю тебя в Экбатанах, Парменион, а потому, что никому другому не могу доверить сокровищ. Казначеем же даю тебе Гарпала. Ему ты и передашь сокровищницу.

— Гарпала? — Выцветшие, с красными веками глаза Пармениона негодующе заблестели. — Ты забыл, царь, как твой друг Гарпал сбежал с деньгами под Иссом! И опять его — казначеем?

У Гарпала было слабое здоровье, он не мог участвовать в боях. Да, под Иссом Гарпал сбежал с деньгами. Но как он сожалел об этом потом, как раскаивался. Не гнать же теперь своего друга из войска, не лишать же его почестей, которые даны его остальным друзьям!

И Александр сурово ответил Пармениону:

— Доверие — это лучшее средство исправить человека и дать ему возможность заслужить наше уважение.

Парменион сжал губы так, что они сморщились, поклонился и ушел. Это очень почетно — хранить царское золото в Экбатанах, но это же отставка, это устранение из армии!

Да, это так. Но Парменион не привык спорить. Он знал — приказ царя надо выполнять. На душе было тяжело. Однако старый полководец никому не пожаловался, взял сильный отряд и уехал в Сузы за сокровищами.

— Теперь — за Дарием!

Царь с отрядом наемных всадников, которыми командовал его друг Эригий, этеров и лучников, помчался к Каспийским Воротам, куда ушел от него Дарий Кодоман.

Александр не щадил ни себя, ни своего отряда. Еле отдохнув, еле накормив лошадей, он уже снова садился на коня. День за днем грохот копыт, день за днем на пропотевшей попоне скачущей лошади, почти без сна… В дороге отряд его понемногу уменьшался: молодые этеры, еще не столь закаленные в походах, не выдерживали и отставали один за другим.

Александр менял лошадей и мчался вперед и вперед, одержимый стремлением настигнуть Дария. На горизонте уже вставали одетые лиловой дымкой горы, загородившие собой Каспийское море. С каждым днем их утесы поднимались все выше. И вот уже кончились луга с мягкой и сочной травой, под копытами глухо загремели камни. Начались сухие, безводные долины, окруженные пылающим зноем обнаженных скал. Стало трудно. Темнело в глазах от жары и от жажды. Александр терпел. Терпели воины. У измученных лошадей сбивался шаг. Пехота растянулась длинной вереницей…

На одиннадцатый день беспамятной, безоглядной скачки отряд Александра ворвался в город Раги[*], лежащий в горах. Сам измученный, осунувшийся царь оглянулся на своих всадников. Запыленные, с запекшимися губами, с помутившимся взглядом… Измученные кони, с глазами, налитыми кровью… За одиннадцать дней они проскакали три тысячи триста стадий.

Когда-то здесь было землетрясение и земля «разорвалась» — осталась большая трещина. Поэтому и город так назван — Раги, от слова «разорвать». Разорвались и горы над Каспием, образовав проход — Каспийские Ворота.

— Далеко ли отсюда до этих Каспийских Ворот?

Жители города, бывавшие на Каспии, сказали, что если так мчаться, как мчится Александр, то всего один день пути.

Один день пути — это недалеко. Можно и передохнуть. Целых пять дней дал Александр для отдыха своему отряду. Но сам покоя не находил. Куда еще, по каким дорогам понесет Дария его неразумная судьба? Где еще придется искать его?

СМЕРТЬ ДАРИЯ

Македонский отряд миновал темное ущелье Каспийских Ворот, когда к царю явились двое из лагеря Дария — знатный вавилонянин Багистан и Антибел, один из сыновей перса Мазея.

Александр только что отослал Кена, одного из своих этеров, с отрядом воинов запастись кормом для коней — впереди, как стало известно, лежала пустыня — и теперь ожидал его обратно. Увидев персидских вельмож, озабоченных и мрачных, Александр почувствовал, что произошло что-то недоброе.

— Где Дарий? — сразу спросил он, как только услышал, что они прибыли из персидского лагеря.

— Его повезли в Бактры, царь.

— Повезли? Он что — умер?

— Нет, царь. Его захватили в плен.

Александр вскочил.

— В плен?! Кто?!

— Его захватил Бесс, сатрап Бактрии, царь. Сатрап Арахозии и Дрангианы Барсаент заодно с Бессом. А также и Набарзан, хилиарх[*] Дариевой конницы. Мы не раз слышали от них, что царь Дарий не может быть ни царем, ни стратегом, что из-за него погибает Персидское царство и что они сами справились бы с Александром, а царь Дарий им только мешает! И теперь они взяли Дария к себе на колесницу и умчались куда-то в сторону Бактрии. Поэтому мы прибыли к тебе, царь. Случилось страшное дело!

Александр тотчас потребовал коня.

— Этеры со мной. Всадники со мной. Легкая пехота со мной. Кратер, ты останешься здесь с остальным войском, дождешься Кена.

Антибел и Багистан вызвались показать дорогу, куда увезли Дария.

Отряд, не слезая с коней, скакал всю ночь и до самого полудня. В жаркие часы передохнули, накормили лошадей и снова бросились в погоню. Еще одна ночь встретила их в пути. Кони изнемогали, всадники, сами еле держась, погоняли их.

На рассвете Александр увидел брошенный персидский лагерь. Кое-где еще догорали костры, стояли палатки.

Услышав конский топот, из палаток вышло несколько человек. Это были персидские воины, ослабевшие, больные люди, которые оказались не в силах следовать за войском. Угрюмо сбившись в кучку, они ждали расправы… Они сразу узнали Александра по его осанке, по сверкающим царским доспехам.

— Где Дарий? — крикнул он, не слезая с коня.

Персы наперебой принялись рассказывать:

— Царя Дария стащили с колесницы и посадили в повозку. Теперь царем стал Бесс.

— И никто из персов не защитил своего царя?

— Артабаз защищал. И сыновья Артабазовы царя защищали. Но не могли защитить. Бесс погнал коней в Бактрию, увез царя Дария и увел войско. А военачальник Артабаз ушел в горы с сыновьями. Защитить царя не мог. А служить Бессу не хотел.

Александр еле сдержал ярость и негодование. Они осмелились так поступить со своим царем! Он молча ударил коня. Измученный отряд ринулся вслед за Александром. Снова началась погоня, хотя лошади хрипели и спотыкались, а всадники от усталости не видели перед собой дороги.

И опять скакали всю ночь. К полудню следующего дня примчались в какое-то селение. Кони стали. Пришлось дать передышку. Александр приказал созвать жителей села.

— Были здесь военные отряды?

— Были. Всадники были. Везли кого-то в закрытой повозке. Вчера останавливались здесь. Торопились. Уехали ночью.

— А не знаете ли вы более короткой дороги, чтобы догнать их?

— Знаем. Но эта дорога заброшена. Там нет воды.

— Показывайте эту дорогу.

Александр отобрал из пехоты около пятисот человек, самых сильных и выносливых. Уставшим всадникам велел отдать своих коней этим пехотинцам. Остальному войску приказал идти по той дороге, по которой увезли Дария. А сам с конным отрядом помчался наперерез Бессу по заброшенной, пустынной дороге, где не было воды.

Еще одна ночь без сна, без отдыха, на коне. За ночь проскакали почти четыреста стадий. На рассвете, среди утренней мглы, стала видна серая полоса главной дороги и на ней густой темной массой медленно и вразброд идущие военные отряды.

— Они!

Македоняне настигли персов внезапно. Персы растерялись: у многих даже не было оружия, и они бросились врассыпную, в горы, в ущелья… Вооруженные пробовали защищаться. Но заря уже разгоралась, и при ее свете они увидели перед собой македонского царя.

— Александр! Александр!

Этот крик ужаса отозвался далеко в горах. Уже никто не защищался. Персы бежали, бросив своих военачальников, ехавших впереди.

Александр снова погнал коня. Он уже видел и Бесса, и крытую повозку, которую мчали сильные лошади. Бесс тоже видел Александра. Он видел, что Македонянин догоняет его, и беспощадно хлестал своего коня…

Серая скала встала выступом на пути. Персы обогнули скалу и скрылись из глаз. Но Александр знал, что им не уйти от него, что он сейчас их настигнет…

Вылетев из-за скалы вслед за Бессом, Александр увидел лишь повозку, брошенную на дороге. Бесс и его отряд уходили от македонян, и только высокая, пронизанная солнцем пыль отмечала их путь.

Македоняне, соскочив с коней, окружили повозку. Откинув шкуры, которыми была укрыта повозка, они увидели Дария. Он лежал неподвижный, весь в крови. Он только что умер; его тело, израненное дротиками, еще не остыло…

— Своего царя!.. Я поймаю тебя! — погрозил Александр вслед Бессу, который уже исчез среди выступов гор. — Я с тобой рассчитаюсь за это, клянусь Зевсом! Убить царя!

Александр снял свой царский плащ и укрыл Дария.

«Жалкий человек! — думал он, глядя в побелевшее лицо перса. — Как беглец, ты скитался по своей державе и погиб от руки людей, которым доверял!»

А в душе его уже нарастало ликование. Дария нет в живых, но народы не назовут Александра его убийцей. Теперь Александр может спокойно принять сан персидского царя, царя всех стран и народов. И продолжать войну, объявив себя мстителем за смерть Дария, погибшего от руки предателя Бесса.

— Клянусь Зевсом, боги помогают мне!

Догонять Бесса сейчас не имело смысла. Александр решил, что все равно придет в Бактрию и Бесс не скроется от его расправы.

Александр приказал похоронить Дария по-царски и воздать ему все царские почести. Дария, по эллинскому обычаю, сожгли на костре, а пепел отправили его матери. Сисигамбис оплакала своего несчастливого сына и погребла, как подобает царю.

Персидского царя больше нет. Царь теперь только один. Александр.

Но еще далеко до свершения огромных замыслов Александра — дойти до края земли, завоевать Ойкумену, стать всемогущим властелином, объединить народы, чтобы все нации были равны, чтобы не было ни эллинов, ни варваров — он и сам довольно натерпелся из-за своего македонского происхождения. Впрочем, после того как под его мечом пала Персидская держава, что может остановить Александра, царя македонского, которого сам Зевс назвал своим сыном?