В лабиринтах судьбы

Первым пробудился Тимофей Игнатьевич. Стараясь не разбудить Надежду, он тихонько выбрался из шалаша. Солнце уже давно проснулось и ласково прогревало землю. От неё отделялся едва различимый парок, в котором плясали удаленные предметы. Впереди, метрах в трёхстах вверх по реке, из воды выпирал небольшой остров. На нём виднелись разбросанные брёвна. По всему видать, швырнул их туда шальной весенний паводок.

– Не спится, капитан? – услышал Шестернёв голос Николая позади себя и обернулся.

– Спи, не спи, а плот вязать надо. Видишь вон тот остров?

– Вижу, близорукостью не страдаю.

– Вот туда-то мы и направимся после завтрака.

– Это ещё для чего?

– Неужели не догадываешься?

– По правде говоря, нет.

– Брёвна там. Сухие. Не рубить же вековые ели.

– Согласен, но как туда попасть? Вода холодная, течение сильное. Ни вброд, ни вплавь.

– Вот в этом-то и вся загвоздка. Будем думать. А пока пошли будить команду. Позавтракаем и за дело.

Будить не пришлось никого. Люди проснулись самостоятельно и не спеша подтягивались к месту вчерашней вечеринки. Павел с хмурым лицом принялся разводить костёр. Крупные угли ещё дымились, не успев погаснуть за ночь. Брошенная на них береста, шумно потрескивая, стала скручиваться в трубочку. Из неё тонкой струйкой повалил дымок, потом показались робкие язычки пламени и, наконец, она ярко вспыхнула. Павел подбросил охапку сухих веток, и костёр ожил. Любаша и Нина с угрюмыми, чуть припухшими лицами, отрешённо пристроились в сторонке и беспрестанно зевали. Хмель ещё не успел выветриться у них из головы, и сейчас они тупыми взглядами смотрели в огонь. Надежда расстелила на траве легкую скатерть и расставляла посуду.

– Коля, открой, пожалуйста, сгущенку, – обратилась она к сидевшему без дела Николаю и вручила открывалку.

Тот безропотно взял инструмент и заелозил им по краю банки. Завтракали долго, перебрасываясь отдельными фразами лишь по необходимости. Разговор не клеился. Женщины, выпив по кружке чая, вновь отправились в палатку.

– Учтите, дамы, долго отдыхать не получится. Свяжем плот и – в путь, – предупредил Шестернёв Любу и Нину.

– Ну что, мужики? Червяка заморили, пора и за работу? – с начальственной ноткой в голосе обратился он к Николаю и Павлу.

Те сделали вид, что повинуются. Хотя, если сравнить жизненный опыт Павла и Тимофея Игнатьевича, то ещё неизвестно, чья чаша весов пошла бы вниз. Но раз общество решило, что капитаном должен быть Шестернёв, приходилось подчиняться.

После завтрака мужчины достали из вещмешков всё необходимое для вязки плотов – гвозди, скобы, топоры, верёвки, багор – и отправились вверх по реке искать переправу. Поиски, к счастью, оказались недолгими. На песчаной отмели нашлись три корявых бревна-маломерка. Использовать в дальнейшем их не имело смысла, но для переправы на остров они сгодились. С большим трудом удалось преодолеть сильное течение. Крайнее бревно уродливого плота с трухлявым дуплом уткнулось в противоположный берег. Николай, потеряв равновесие, очутился в воде.

– Твою мать! Путешественник хренов, – выругал он сам себя и, присев на камень, слил воду из сапог.

Шестернёв и Павел пошли осматривать брёвна.

– И сколько же нам их потребуется? – спросил подошедший Николай.

Тимофей Игнатьевич и сам не знал, каким должен быть хороший устойчивый плот. Желая скрыть свою неосведомлённость, он ответил наугад, придавая голосу уверенную интонацию.

– Думаю, брёвен пять – шесть будет достаточно.

– Да ты что, Тимоха? Наша палатка даже по габаритам не впишется в такой пятачок.

– Ты прав, Паша, как всегда. Я имел в виду грузоподъёмность плота на шесть душ. Конечно, для комфортности надо связать брёвен десять, не меньше.

– Много тоже излишне, – включился в разговор Николай. – Тяжеловат получится, управлять будет трудно. Видели, какое течение? Начнёт швырять на берег, замучаемся стаскивать назад, в воду. Пупки развяжутся.

– И то верно, – согласился Тимофей Игнатьевич.

Брёвна оказались что надо: ровные, сухие и не очень толстые. Мужчины скатили их баграми к воде. Павел вырубил из черёмухи три толстые жерди и бросил поперёк будущего плота. Достал гвозди и принялся приколачивать к брёвнам.

Во второй половине дня плот был готов. Шестернёв наломал пихтового лапника и уложил поверх брёвен.

– Ну, с Богом, путешественники, – проговорил он и, багровея от натуги, налёг на шест всем телом.

Погрузка шла, как в цыганском таборе, – шумно и бестолково. Наконец, палатка была установлена, вещи перекочевали на плот. Николай и Павел с шестами в руках ждали команды к отплытию.

Шестернёв в сапогах – броднях подошёл к колышку, вбитому в галечник, и отвязал верёвку. Бросил конец на плот. Общими усилиями стащили с берега просевшие крайние бревна. Плот закачался на воде.

– Ура-а! – дружно закричали женщины. – Путешествие начинается! Поплыли, капитан!

– Плавает только дерьмо в проруби, – чуть слышно буркнул недовольный Николай. Сапоги его не просохли, он испытывал дискомфорт.

– Предлагаю накрыть стол и пообедать, – сказал капитан.

Немного помолчав, будто взвешивая что-то про себя, он вдруг улыбнулся и добавил:

– Разрешается по сто граммов огненной воды, но не более. Маршрут только начинается, все ещё впереди.

– Ура-а! – ещё раз прокричали Люба и Нина. Надежда Михайловна лишь хмыкнула скептически.

Всё повторилось в точности, как в предыдущий вечер. Вновь, один за другим, последовали тосты. Веселье стремительно набрало большие обороты.

Солнце висело ещё достаточно высоко, а члены команды Шестернёва, одурманенные водкой, уже заползли в палатку. Оттуда слышался храп вперемежку с посвистыванием.

«Ничего, пусть поспят, – рассудил капитан. – До темноты ещё много времени, проспятся. Присмотрю удачный причал, разбужу Пашу. Тихонько причалим, подруги наши и не почувствуют. Переночуем».

Он достал спиннинг, уселся на раскладной брезентовый стульчик и стал забрасывать блесну. Безрезультатно побросав её во все стороны с полчаса, Шестернёв смотал леску.

Ничего не предвещало опасности. Спокойная гладь воды, едва уловимое течение. Плот как бы замер на одном месте. Только вглядываясь внимательно в неподвижные ели на берегу, можно было определить, что он движется. Тимофей Игнатьевич сгрёб кучнее пихтовые ветки, прилёг. Незаметно заснул. Плёс кончился, река делилась на два рукава. Неуправляемый плот снесло течением в левый рукав…

Шум переката разбудил Шестернёва. Ничего не понимая со сна, он увидел впереди огромные скалы. Добрая половина русла исчезала под ними. Плот с неимоверной быстротой гнало прямо на них. Шестернёв интуитивно нащупал шест, встал на край плота и вонзил его в клокочущую воду. Шест тут же снесло, едва не вырвав из рук. Тогда капитан принялся лихорадочно грести им, пытаясь отвернуть плот от неумолимо быстро надвигающихся скал.

«Бесполезно», – в ужасе подумал он и вместо того, чтобы растормошить спящих, принялся кричать:

– Коля, Паша! Полундра! Вставайте!

Крик капитана либо заглушил шум беснующейся воды, либо друзья его просто проигнорировали. Из палатки никто не появился.

– Ребята, девочки! Берите вещи и прыгайте! Пры-ыгайте! – Стараясь перекричать стихию, надрывался Шестернёв. – Пры-ыгайте! Быстрее! Сейчас врежемся!

Видя безвыходность положения, он схватил свой рюкзак и, с силой оттолкнувшись от крайнего бревна, прыгнул в воду как можно дальше. Уже находясь в бурлящем водовороте, он разглядел, как выскочил из палатки вначале Павел, за ним показалась Надежда. Шестернёва потащило ко дну, и он с головой погрузился под воду. Раздался сильный удар. Поперечины, словно спички, с приглушенным треском разлетелись в разные стороны, а мощные брёвна, словно ловкие дельфины, поднырнули под скалы. Напоминанием о том, что минуту назад на поверхности реки был плот, а на нём стояла палатка, остался лишь небольшой кусок ярко-голубой ткани, зацепившейся за острый камень. Оглушённых людей с жадностью поглотила пучина.

Тимофей Игнатьевич беспомощно барахтался под водой, отчаянно пытаясь выбраться на поверхность. Он стал уже задыхаться, как вдруг та же неведомая сила вытолкнула его обратно наверх. Судорожно втянув в легкие воздух, Шестернёв изо всех сил стал грести к берегу. Силы совсем оставили его, когда под ногами прощупалось дно. На отмель он вылез на четвереньках. Вода всё-таки попала в лёгкие, и тошнота подкатывала к горлу. Едва капитан отплевался, как в мозгу стрельнула мысль: «Чёрт возьми, а где Паша, Надя? Они ведь прыгнули следом за мной. Или мне показалось?»

Остывающий диск светила с поспешностью падал за рваную тучу, озаряя водную гладь золотистой плёнкой. Взгляд Шестернёва блуждал по поверхности и неожиданно задержался на одиночных брёвнах, медленно плывущих впереди. Обломки поперечин оскалились к небу свежими изломами. И тут он увидел остатки плота. Четыре бревна, скреплённые меж собой чудом уцелевшей жердью, волочили по воде изорванные в клочья остатки палатки. Мурашки побежали по спине Тимофея Игнатьевича: «Не может быть, остался же в живых хоть кто-нибудь!» Он пристально, метр за метром принялся исследовать взглядом водную гладь. Ничего. Ни малейших признаков присутствия человека.

«Это всё. Как же так? Неужели конец? Что делать? Как быть дальше? Что я скажу родственникам Коли и Паши? Смогу ли посмотреть в глаза дочери Надежды Михайловны? И вообще, стоит ли возвращаться назад одному?»

Вопросы пульсировали в голове беспрестанно. Мозг Шестернёва отказывался воспринимать гибель друзей, как свершившийся факт. Где-то в глубине души ещё теплилась надежда на их спасение. Ему казалось, Паша и Коля решили пошутить и спрятались где-то поблизости. Сидят сейчас в кустах с женщинами, хихикают и потихоньку наблюдают за ним. Он даже обернулся несколько раз назад, в надежде застать хохмачей врасплох и весело проговорить: «Стоп, ребята. Я засёк вас раньше. Ваша подлянка не удалась».

Поджав ноги к подбородку, опустил голову на колени. Так продолжалось два или три часа. Может быть и больше. Времени он не ощущал. Давно уже раздвинула чёрные небесные шоры луна и показала своё бледное лицо. Ею словно кто-то управлял, крутя колесо невидимого динамо и увеличивая мощность накала. Она становилась ярче и таинственнее. Поверхность реки засветилась жутковатым бледно-голубым светом. Шестернёву стало страшно, он боялся открывать глаза. Так и просидел ночь, не меня позы и не шевелясь.

Очнулся уже ранним утром от громкого крика вороны. Солнце ещё не поднялось над тайгой, но его первые лучи – щупальца, сверкая золотом, играли в верхушках елей. Над водным зеркалом реки стелился плотный молочный туман. В памяти Тимофея Игнатьевича тут же всплыли трагические события. Он почувствовал, как сильно продрог. Пальцы ног онемели и не шевелились. Прощупал боковой карман брюк и обрадовано извлёк зажигалку. Попытался встать. Ноги дрожали и плохо слушались. Наконец, он поднялся и заставил себя пройтись вдоль берега. Собрал щепки, наломал сухих веток и разжёг костёр. Мокрый рюкзак стоял у кромки воды.

«Надо же, спас своё имущество, – криво усмехнулся Шестернёв. – Сам чуть не утонул, а барахло всё же вытащил. Идиот. На кой хрен он мне сдался? Нет Коли с Пашей, нет Наденьки, и уже никогда не будет. Где-то под скалой захлебнулись взбалмошные Любаша и Нина. Тоска и одиночество обуяли Тимофея Игнатьевича. На миг он почувствовал себя больным и немощным зверем, с нетерпением ожидающего своей кончины. Слёзы выступили из глаз, в безмолвном рыдании затряслось тело.

Всхлипывая и икая, Тимофей Игнатьевич подтащил зачем-то рюкзак к костру. От брезентовой ткани повалил густой пар.

«Сгорит к чёртовой матери, – подумалось ему, и тут же в голове появилась дикая мысль. – Был бы бензин, облил бы себя и поджёг. Сгорел бы вместе с барахлом!»

Он огляделся по сторонам в поисках канистры. Представил, как поджигает себя и душераздирающе кричит. «Фу ты, совсем крыша поехала», – мелькнуло в голове. Сердце тяжело бухало в груди, больно отдаваясь в висках. Шестернёв глубоко вздохнул, попытался успокоиться. Запустил руку в кармашек рюкзака и извлёк из него всё, что там находилось. Из рук выпал паспорт. Тимофей Игнатьевич поднял его, раскрыл на первой странице. Фотография держалась на месте. Записи, выполненные тушью, чуть смазались, но их можно было легко прочитать.

«Можно и билет приобрести на обратный путь», – подумалось ему. Но как он возвратится один, без друзей, представлялось смутно.

«А может не возвращаться? Уехать подальше в тайгу, в какой-нибудь глухой леспромхоз и устроиться на работу? Я ведь механик, примут с радостью».

Дурные мысли ненадолго отошли в сторону. Он раскрыл паспорт и положил его на большой плоский камень. Подумав, придавил страницы двумя мелкими кругляшками, взглянул на восходящее солнце. И тут Шестернёв увидел вдалеке человека. Присмотрелся. Тот явно направлялся к нему.

«Паша! – обрадовался капитан, и его сердце опять загрохотало в груди.

– Па-аша-а! – закричал он, что было мочи.

Человек не откликался и продолжал идти, не торопясь. Вскоре Тимофей Игнатьевич увидел незнакомца в полосатой робе. О существовании колоний в этой местности Шестернёв не мог знать. О беглых заключённых, тем более. Он вообще ничего о них не знал, ни разу не видел их одежды. Поэтому никакого испуга не испытывал. В душе появилась боль разочарования.

– Чё надрываешься? – вместо приветствия произнёс незнакомец и опустился на корточки у костра. – Заблудился, что ли?

– Нет, друзей жду, – соврал Тимофей Игнатьевич, наблюдая за реакцией незнакомца.

Тот ухмыльнулся, окидывая взглядом непросохшую одежду капитана.

– Друзья тоже такие… постиранные?

Шестернёв не нашёлся, что ответить. Наступила длительная пауза.

Роман Гайворонский, а это был он, увидел паспорт, разложенный для просушки. В его голове лихорадочным потоком понеслись шальные мысли.

«Мужик почему-то нервничает, переживает. По всей вероятности, опрокинулась лодка, или плот разорвало. Но где остальные? Если они поблизости – давно бы уже объявились. Значит, утонули. Тогда это как раз тот случай, когда мне можно исчезнуть отсюда навсегда. Обрублю все концы. Надо только правильно развязать мужику язык».

– Ты уверен, что никто не выплыл? – задал провокационный вопрос Баклан и улыбнулся.

Выражение лица незнакомца было настолько лукавым, что у Шестернёва опять закралась надежда на спасение кого-либо из друзей. Он не знал, как поступить. Ему и в голову не приходило, что перед ним беглый заключённый. В одежде арестантов он не разбирался, о колониях особого режима не слышал. Нашивку на кармане куртки Баклан сорвал в первый час побега.

– Так ты уверен? – повторил вопрос Гайворонский, делая вид, что вот-вот прыснет от смеха

Шестернёв посмотрел незнакомцу в лицо, и ему вдруг показалось, что тот специально мурыжит его, скрывая какую-то информацию. И он не выдержал.

– Кто? Паша? Коля? – имена друзей вырвались из его уст сами по себе, помимо воли.

Спросил и замер, ожидая ответа незнакомца. Теперь Баклан оказался в затруднительном положении. Немного поразмыслив, пошёл ва-банк.

– Да шут его знает, молчун какой-то.

– Павел, – облегченно выдохнул Шестернёв и быстро спросил:

– Где он?

– Тут, недалеко. Ногу подвернул, ходить не может. Попросил меня пройти по берегу.

– Идёмте, сейчас же, – заторопился Тимофей Игнатьевич.

– Ты бы просох вначале, – попытался остановить его Баклан.

– Нет, нет, там высушу свои лохмотья. Всё там, с Пашей.

– Обсох твой Паша. Чуть ли не огонь лез, когда сушился.

– Идёмте, – настойчиво торопил Шестернёв Баклана.

– Идём, раз настаиваешь.

Гайворонский встал и пошагал впереди, размышляя, где и как прикончить оставшегося вживых путешественника. Он считал себя вором, но не мокрушником. Однако сейчас представился исключительный случай, когда требовалось забыть о воровских законах и пойти на мокрое дело.

Для Баклана не было другого выбора. Почти месяц он скрывался в тайге, а с воли вестей не поступало. Урки как будто забыли о нём. Нужно было самому как-то выпутываться из сложившейся ситуации и добираться до Свердловска. Там оставался заветный адресок, где можно было залечь на первое время. Но как добраться без цивильной одежды, денег и паспорта? И вот представился его величество Случай.

«Если я замочу сейчас этого урода, искать его никто не станет. Утонул вместе со всеми. Пока хватятся в родном городе, который находится за тридевять земель – уйдёт уйма времени», – так думал Баклан, наблюдая за мужиком боковым зрением.

– Сколько вас было? – спросил он, как можно равнодушнее.

– Шестеро. Трое мужчин и три женщины. Спаслись только я да Паша вот. Плот разбился о скалы. Сам видел.

– Этот ваш молчун сказывал мне, будто женщины тоже выплыли. Только сейчас на той стороне. – Баклан выразительно показал на противоположный берег. – Сидят сейчас под ёлкой, трясутся от холода и воют от страха.

– Вот и я так думаю. Посоветуемся с Пашей и пойдём их искать.

Настроение Тимофея Игнатьевича приподнялось, он разговорился и не замечал странности в поведении незнакомца. Баклан тем временем присмотрел густой пихтач и потянул за собой Шестернёва.

– Здесь твой Паша, в шалаше прохлаждается. – Он пригнулся и юркнул под увесистую ветвь большой ели, затем исчез в плотном пихтаче. Шестернёв последовал за ним. Едва он успел пригнуться, чтобы преодолеть пространство под деревом, как почувствовал удар по голове. Пихтач поплыл куда-то в сторону, а клочок неба между деревьями крутнулся несколько раз. Тимофей Игнатьевич нелепо повернулся на одной ноге и, потеряв сознание, рухнул головой в муравейник.

Баклан снял с себя куртку, сложил вчетверо, плотно накрыл ею лицо Шестернёва, навалился на него всем телом. Незадачливый путешественник задохнулся, не приходя в сознание.

Гайворонский снял с трупа одежду и переоделся. Бездыханное тело облачил в свою арестантскую робу. Обшарил карманы, отыскал паспорт. Внимательно посмотрел на фотографию убитого, подумал: «Чертовски похож на меня – такой же черноволосый и худой. Даже уши оттопырены в сторону». Засунул паспорт в карман, присел на трухлявый пень, закурил.

«Подброшу-ка я этого путешественника старику Жигарёву, – усмехнулся Баклан пришедшей в голову мысли. – Пусть думают на пару с Ищикиным, что беглый зек кони двинул». Он перевернул Шестернёва на живот, взял его за ноги и волоком потащил к болоту, где Степан Жигарёв успел наготовить моха.

«Всё равно через пару недель наведается, не утерпит. А труп к этому времени «созреет», да и зверьё поможет», – рассудил Роман Гайворонский.

Исполнилась заветная мечта Тимофея Игнатьевича Шестернёва. Побывал он на реке Чусовой. Но не успел вдоволь налюбоваться красотами края. Не предполагал, что встретит на реке две страшные зари в одиночестве. Одну вечернюю, полную драматизма, с холодными, мёртвенно-бледными отблесками на воде, и вторую, утреннюю, с кровавыми лучами восходящего солнца. Последнюю зарю в своей жизни.

Глава 6

Супруги.

Приближался Ильин день. По утрам от мокрых лугов поднимался пар, скрывая в голубовато-серой пелене пожелтевшие травы. Сенокосная страда затухала. Посреди стриженых полян, основательно зажатые подпорками, как грибы после дождя, то там, то здесь появлялись пузатые стога сена.

Месяц уже Катерина Жигарёва чувствовала в себе новые, незнакомые для неё, перемены. Смеялась и радовалась этим переменам и, если бы спросили её, какие это перемены, она и сама, наверное, не смогла бы ответить, что же произошло. Как-то внутренне она чувствовала их, и они зародили в ней уверенность: будет ребёнок. День за днём готовилась к разговору с мужем, не знала, как начать: обыденно, как бы невзначай, или же накрыть стол по-праздничному, надеть самое красивое платье, заинтриговать Сергея, а потом уже торжественно объявить новость.

Всё произошло иначе. Однажды муж вернулся домой поздно, когда совсем стемнело. За ужином был молчалив. Чувствовалось, что он чем-то взволнован, даже раздражён.

Катерина не приставала с расспросами, ждала: расскажет сам. Так у них повелось с первых дней совместной жизни. И действительно, когда они улеглись спать, Сергей заговорил сам.

– Ты знаешь, Катюша, что я сегодня услышал от своего начальника?

– Что?

– Работаю, оказывается, без году неделю, а уже голос поднимаю, воду мучу. Коллектив, видите ли, будоражу. В конце концов, взял и высказал я ему всё, что думаю.

– Из-за чего хоть весь сыр-бор? – тихо спросила Катерина, прижалась к Сергею и положила голову ему на плечо.

– Да, можно сказать, из-за ничего. В доменном цехе произошла авария, объявили аврал. Появился начальник участка, сказал: «Надо поработать, мужики». Надо – значит надо, о чём разговор? Все понимаем: стоит домна. Я спросил, сколько по времени предстоит поработать, и что будем делать. Слышу в ответ: «Сколько потребуется, столько и будем трудиться, пока не заработает домна».

– Я, в шутку, сказал ему: «Ну, если не можете ответить, придётся приказ затребовать». У него даже лицо перекосилось, заорал на меня. Бюрократ я, оказывается, не понимаю серьёзности положения и далее в том же духе. Попытался было высказать ему, что авария – в доменном цехе, а не у нас, и раз нужно помочь – всё должно быть в рамках закона, таков порядок. На приказ много времени не потребуется, зато бригада будет знать, что делать, сколько и как. А он в ответ матюга загнул, сказал, чтобы не мутил коллектив. Не было, говорит, смутьянов в нашем коллективе и не будет. Я у него первый и последний. Вот и весь приказ. Понимаешь, Катя, что меня больше всего возмутило? – Сергей на некоторое время умолк, потом сказал:

– Не отсутствие приказа, и не матерщина даже. Слепое повиновение начальству. Будто мы быдло какое. Просидели четыре часа без дела. На стрёме, на всякий случай: вдруг понадобятся рабочие руки? Перед тем, как пойти домой, зашёл я в конторку, озвучил недовольство бригады. И события развернулись, как в сказке. Пуще прежнего разгневался наш начальник, прогнал меня с работы.

Катя обвила Сергея руками, зашептала:

– Не печалься, муженёк мой ненаглядный. Забудь про все невзгоды. Утро вечера мудренее – восторжествует справедливость. Выслушай меня лучше.

– Слушаю, – покорно отозвался Сергей.

– Серёжа, у нас будет ребёнок.

– Что?! Что ты сказала?! – Сергей резко приподнялся, сел в кровати, потом наклонился к жене.

– Повтори!

– У нас будет ребёнок, – испуганно повторила Катерина.

– Значит, ты беременна? Катюша, золото ты моё! Ты просто не представляешь, как я рад, как счастлив!

Сергей навалился на жену. Ликуя, принялся её тормошить, целовать в губы, в щёки, в шею, в волосы.

– Ты задушишь меня, Серёжа! Пусти.

Она выбралась из объятий, водрузилась на Сергея сверху.

– Ты кого хочешь: сына или дочку?

– Сына, конечно. Спрашиваешь ещё. Первым должен быть сын.

– А почему сын?

– Потому что помощник нужен.

– А дочь разве не помощница?

– Мужчина при желании всегда может заменить женщину. А вот женщина мужчину – никогда.

– Будет тебе сын, – не стала спорить Катерина.

За окном зашумел дождь. Крупные тяжёлые капли покатились вниз по стеклу. Катерине на миг показалось, будто это не дождевые капли вовсе, будто плачет кто-то за окном, и слёзы стекают по лицу, а черёмуха, наклонившись вплотную, утирает их своими ветвями. Глядя на странное видение, Катерина сама вдруг беспричинно заплакала.

– Ты что? Что с тобой? – опешил Сергей.

– Так, ничего. Бабьи слёзы. Всплакнуть вдруг захотелось.

– А-а, – понимающе протянул Сергей. – Бывает.

Некоторое время они лежали, молчали. Потом Сергей неожиданно спросил:

– Как ты относишься к животине?

– В каком смысле?

– В прямом. У нас будет сын, а чем ты собираешься его кормить? Молчишь? Молоко ему потребуется.

– Ты предлагаешь приобрести корову?

– Угадала.

– Хорошо. А сена где взять? Лето уже на исходе.

– Думаю, проблем не будет. Успеем накосить. Трава, правда, чуточку перестояла, но не беда. В голодные годы крестьяне кормили свою живность даже соломой. А тут сено всё-таки. Найдём лужок где-нибудь в низине, там трава ещё зелёная. Или осоки накосим. Так как, берём коровушку?

– Берём, – не раздумывая долго, согласилась Катерина.

На следующий день Сергей осмотрел лодку. По всей вероятности, Гайворонский не пользовался ею несколько лет. Днище рассохлось настолько, что конопать вывалилась по всей длине шва. Пришлось вогнать в щели свежие смоляные канатики, проконопатить и просмолить.

Когда лодка была готова, Сергей спустил её на воду замокнуть. Подумав, привязал цепью к толстому бревну, выброшенному на берег в половодье.

Искать сенокосное счастье Сергей и Катерина запланировали на субботу. Встали пораньше, когда густой туман толстым слоем ещё висел над водой. Снесли в лодку нехитрые пожитки и отчалили от берега. К полудню добрались до Гиблого Яра. Катерина вышла на берег и осталась с вещами у лодки. Сергей пошёл на поиски некошеных полян. Увидев невдалеке небольшое бревно, Катя подкатила его к расставленным вещам. Набросила сверху куртку, присела.

Дно реки было песчаное, на нём резвилась стайка шустрых пескарей. По небу медленно катились кустистые облака. Они, то закрывали солнце, и тогда водная гладь темнела, то проходили мимо, и солнце в это время отражалось от поверхности, разбрызгивая вокруг яркие прерывистые лучи. Небольшие волны тихо качали лодку. Катя отломила краюшку хлеба и принялась прикармливать пескарей.

Прошло около получаса. Она заждалась мужа и хотела уже подняться на берег, чтобы поискать его глазами, как услышала весёлое насвистывание.

– Нашёл, – радостно сообщил Сергей, спускаясь к воде. – Много ещё травы здесь. Да и осока сгодится. Её тут видимо – невидимо. Так что, пошли, любимая. Осторожно только, не подверни ногу.

Он помог жене подняться на крутой берег, навьючил на себя немыслимую ношу с пожитками, и они направились облюбовывать место для шалаша. Катерина немного приотстала и с любовью наблюдала за Сергеем. Он шёл, не оборачиваясь, и поэтому не сразу обнаружил, что жена держится на расстоянии.

– Ты чего, устала? – спросил Сергей Катерину, когда та приблизилась к нему.

– Нет, просто любуюсь тобой.

– И что же ценного ты нашла во мне?

– Никогда бы не подумала, что ты у меня такой… – произнесла она с нежностью.

– Какой?

– Ну-у, крестьянин что ли…

– А я и есть крестьянин. Самый настоящий.

– Что-то я не замечала этого раньше.

– Как же ты могла заметить, если жили мы с тобой порознь?

– В одном посёлке – разве порознь? Да тут каждый знает друг друга лучше, чем своего родственника.

– Ну, уж, скажешь тоже, – не согласился Сергей. – Ты меня только сегодня и разглядела по-настоящему, не правда ли?

Катя подошла к мужу вплотную, обняла его и, заглядывая в лицо, с лукавой улыбкой тихо спросила:

– Ты почему с женой так разговариваешь? Споришь, не соглашаешься, нервируешь. Почему о сыне не думаешь? Жена твоя, понимаешь ли, беременна, а ты и ухом не ведёшь, чтобы оградить её от волнений! Почему такой бессердечный?

Сергей рассмеялся, приняв шутливую игру Катерины, и в таком же тоне ответил:

– Ой, действительно. Как же я не подумал о ребёнке? Виноват. Прости, дорогая. Больше не буду спорить с тобой до появления его на свет. Поверь. Ты мне веришь?

– Я верю тебе, Серёжа. Всегда и во всём. И хочу, чтобы ты оставался таким всегда.

– Крестьянином? – вставил Сергей и широко улыбнулся.

– Да, если этот крестьянин – добрый, отзывчивый, трудолюбивый и… нежный…

– Я постараюсь оправдать твои пожелания.

Он легонько отстранил Катю, приказал:

– Пора за дело.

– Слушаю и повинуюсь.

Сергей настроил косу, потом упёр новое косовище в землю, принялся точить, водя бруском по лезвию с обеих сторон одновременно. Звучание калёной стали звенящим эхом отзывалось далеко в лесу.

– Ну, Катюша, с Богом, что ли?

– С Богом, Серёжа, – отозвалась Катерина, разбирая пожитки.

Сергей сделал один прокос, затем второй, третий, оставляя слева от себя большие валки пахучей травы. Когда её стало достаточно, чтобы покрыть шалаш, он остановился передохнуть.

– День-то сегодня – благодать!

Подошёл к жене, взглянул на неё. Прищурившись зелёными глазами, весело спросил:

– А не пора ли нам пора, что мы делали вчера?

– А что мы делали вчера?

– Догадайся с трёх раз?

– Без догадок ясно – проголодался. Разводи костёр, открой банку с тушёнкой и через час, слышишь, ровно через час – к столу.

– Замётано.

Он выполнил просьбу жены и принялся возводить жилище. Нарубил ивовых прутьев толщиной в два пальца, заострил с концов. Через равные промежутки вогнал в землю. Изогнув дугой, соединил прутья и переплёл косичкой. Вскоре каркас был готов. Набросав сверху свежескошенной травы, громко подытожил:

– Ну вот, ночевать есть где. И спать мы будем, скажу я тебе, без задних ног. Трава-то с дурманом.

– Как это без задних ног? Что, ещё и передние бывают?

– Ну… это поговорка есть такая, – с запинкой ответил Сергей, не зная, как пояснить сказанное.

– Не знаешь – не говори, – поучительно сказала Катя. – Иди, полью на руки. Будем обедать.

Обед был накрыт прямо на траве. Катерина прихватила с собой старенькую клеенку, серенькую, с яркими васильками, и все продукты сейчас располагались на ней. Было по-домашнему уютно.

– А ты молодец. Знатная хозяйка, – заметил Сергей, принимая из рук жены тарелку ароматного супа.

– Спасибо за похвалу, старалась угодить тебе. Работника нужно кормить вкусно и сытно. Иначе отдачи не будет. Ты ведь здесь один труженик. И косить, и грести, и стог метать тебе предстоит одному. Из меня помощник-то никудышный. Вот и буду с кастрюлями да чашками тебя обхаживать.

– Говори, говори. Знаю я тебя – не усидишь, за грабли схватишься.

После обеда Сергей опять косил. Косил сноровисто и увлечённо, размахивал косой, будто играл ею. Усталость почувствовалась не сразу. Разгорячённая кровь притупляла это ощущение. Только когда он присел отдохнуть, в остывшем теле возникла вялость, заныл позвоночник. Пропотевшая на спине рубаха остывала, и мокрая ткань отдавала неприятным холодком. Ему вдруг вспомнился эпизод на сенокосе, когда он был маленьким…

… – Пап, а пап, а куда сила уходит, когда человек устаёт? – спросил он тогда у отца.

Тот хитро улыбнулся в усы, задал встречный вопрос:

– А что ты сейчас делал?

– Косил.

– Вот силушка твоя и ушла в землю через косовище, как электрический ток.

– Ну да? – не поверил Серёжка. – А если бы я не косил, а, скажем, огород копал? Тогда как же?

– Через черенок лопаты стечёт она, и опять в землю.

– Хм-м, ну а если бы я рыбу удил? – не унимался мальчуган.

– А ты что же, сынок, устаёшь на своей рыбалке?

– Не-ет, – растерянно протянул Серёжка.

– Вот видишь, – рассмеялся отец. – На рыбалке, стало быть, вся силушка остаётся при тебе.

«Когда это было? – подумал Сергей, вспомнив тот забавный эпизод. – В пять, в шесть лет или позже?»

Мысли его вернулись к отцу.

«Почему мы не встречаемся? Что стоит между нами? Мать – понятно, зациклилась на сплетнях. А он? Мудрый, понятливый. Почему не пожелал переговорить со мной? Гордый? Обида душит? Мог бы зайти, сказать хоть что-то. И странное дело: после моего ухода, мы ни разу не повстречались с ним на улице. Что это? Случайность? Или нежелание встретиться?»

Сергей находился неподалёку от жены и удивился её длительному молчанию. Встал, подошёл ближе. Катерина сидела, не шевелясь, взгляд был устремлён в огонь. Глаза, что у манекена, – неподвижны. Вдруг она негромко запела.

– Вечерело, солнце село,

Ночь темным – темна,

Прогуляться девка вышла –

Всё равно война.

Лейтенанта повстречала –

Сразу подошла.

Я свободна, заходите,

Я живу одна.

– Откуда такой репертуар? – удивлённо спросил он.

– Народная песня, – ответила Катерина. – Взгрустнулось что-то. Вспомнила подружек и запела. Эту песню мы в стройотряде пели, концерты давали. Для местных. Комитет комсомола обязывал. Однажды инструктор с проверкой приехал – вот потеха была. Интеллигентный такой, в очках. Пожаловал с кучей разных формуляров, множеством инструкций. Пришёл на наш концерт, в деревенском клубе дело было. Устроился в первом ряду, сидит, ждёт. Ведущий, как положено, номера объявляет. И вот на сцену выходит наша Милиция.

– Кто выходит? – переспросил Сергей.

– Милиция. Девчонка из нашей группы. Имя у неё такое. Папа – милиционер с большим стажем. А она родилась аккурат 10 ноября – в День милиции. Вод предок и наградил её таким имечком. Отчество, как будто в отместку, подогнано под имя – Анфилофьевна. Милиция Анфилофьевна. Но она не унывала, не ругала отца за экстравагантность. Бой – девка, заводила наша и проказница. Вышла Милиция на сцену с гитарой и запела:

– Да я пьяна, я водку пью,

А протрезвев, – рыдаю.

А мне всего семнадцать лет,

А я уже как осень.

– Видел бы ты этого очкарика! Вскочил с места, руками замахал. Потом начал кричать что-то. А у Милиции не голос – голосище. Его крики утонули в песне. Получилось, как в немом кино: гримаса на лице и беззвучное шевеление губ. Парни из зала кричат: «Эй, ты, чистоплюй! Не мешай слушать! Дёрни из зала!» Ну и прочие угрозы. А наш инструктор не унимается. Тогда деревенские парни взяли его на руки и вынесли из клуба.

Глаза Катерины повлажнели и блестели как-то по-особенному. Она взяла ложку, помешала ею в котелке. Ароматный дух варева завис в воздухе и невольно выдавил у Сергея голодную слюну.

– Серёжа, подай, пожалуйста, тарелки, – попросила Катерина. – Похлёбка готова.

– Вовремя я подоспел, однако, – послышался за спиной голос.

Сергей и Катерина разом обернулись: перед ними стоял отец Сергея. Катерина изменилась в лице, слегка побледнела.

– Мир шалашу вашему, – Степан помедлил, потом первым протянул руку сыну.

Оба неловко обменялись рукопожатием. Степан присел у костра, достал трубку, с которой не расставался никогда, набил табаком из кисета, задымил.

– Страдавать надумал? – спросил он Сергея, пристально заглядывая в лицо.

– Да, надумали, – коротко ответил тот.

– Уж не корову ли собрался заводить?

– Ты угадал: именно корову.

Отец словно бы и не замечал скованности сына и продолжал спрашивать, рассуждая вслух.

– Корова – это хорошо. Молоко, сметана, творожок – всегда востребованы на столе. Только поздновато сейчас страдавать-то, трава соки потеряла.

Он взял пучок травы, скрутил жгутом и переломил через ладонь.

– Не выступает зелень-то на руке. Всё одно, что солома. Удои малы будут.

– Нам хватит. С соками накосим следующим летом.

– Ну-ну. – Старик крякнул неопределённо, воткнул в рот трубку.

– Катерина, ты обед-то сварила? Сходила бы зверобою нарвала. Уж больно нравится мне чай с этой травкой. В моём котелке и заварим, в нём дух особенный.

Катя, будто только и ждала распоряжений от свёкра. Привстала и, молча сверкнув глазами, направилась к берегу.

– Ты вот что, сынок, – заговорил отец, проводив взглядом Катерину. – Хошь, серчай на меня, хошь, не серчай – это твоё дело, а разок, всё-таки, выслушай меня, наберись терпения.

Сергей сидел неподвижно, уставившись в огонь.

– Я ведь тоже могу быть в обиде на тебя, коль на то пошло, – чмокая трубкой, неторопливо начал Степан. – Рассуди сам: ты ушёл из дому, не сказав мне ни слова. Будто и не было у тебя отца, будто и не жил ты в моём доме. Неужто, враги мы с тобой?

– Ты зачем пришёл? – не меняя позы, оборвал отца Сергей.

– Не кипятись, сынок, отвечу и на этот вопрос. Выслушай до конца.

Трубка Степана отчего-то угасла, он постучал ею о каблук сапога и вновь разжёг.

– Стоит ли враждовать от того, что невестка свекрови не понравилась? Это старый вопрос, Серёга. Не припомню случая, чтобы сноха с первых дней попала в объятья свекрови. Не было такого и не будет никогда. Потому как кровь разная. Не родная.

– Не о том ты говоришь, батя. Прекрасно ведь знаешь – не о том.

– О том, сынок, как раз о том. Отчего мать разгневалась? От того, что верховод наш, Гайворонский, сукиным сыном оказался. Так? Так. Народ, опять же, зароптал. А коль повесился изверг – на кого роптать? На дочь его, Катерину. Всем обществом, стало быть. Надо же бабам отрыгнуть свою злобу, такое уж это племя. А тут ты ушёл к ней, до утра. Трудно такое сразу перемолоть. Признаться, и я вознегодовал поначалу-то. Потом остыл. Пошто, думаю, дочь должна искупать отцовский грех? Пошто должна нести его крест? Рассуждаю так про себя, а у самого из головы не выходит: невиноватая – ладно, отчего ж про золото молчит?

– И ты о нём. Какое золото? Откуда?

– То, что отец ей оставил.

– Тебе доподлинно известно о нём?

– А то нет. Катюхин отец перед тем, как удавиться, сам сообщил.

– Тебе лично?

– Не-ет, Трофиму и Петру. Им я верю: народ не болтливый, утки в небеса не запустят.

– Катерина не ведает ни о каком золоте, батя.

– И я так кумекаю про себя. Но золото-то существует, однако…

– И что? Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего, ровным счётом ничего. А вот спросить – хочу.

– Ну?

– Вдруг оно возьмёт, да и отыщется? Что с ним делать-то будешь?

Сергей не ожидал провокационного вопроса, опешил.

– К-как… что?

– Что?

– Сдам… государству.

– Госуда-арству, – передразнил Степан сына. – Ты хоть представляешь себе, какое это золото?

Сергей вопросительно поднял брови.

– Зубы людские, ничего другого быть не может. Драгоценности забирали немецкие офицеры, а эти, – Степан сплюнул, – у мертвецов во рту ковырялись.

Оба замолчали.

– Походит Катерина лицом на отца своего, – после длительного молчания заговорил Степан. – Шибко походит. Напоминать прошлое будет, а это, поверь, нелегко в наши годы.

Старик поднялся, походил у костра, размял затёкшие ноги. Потом сел на прежнее место.

– А, в общем, Катерина – хорошая девка. Выросла на моих глазах. Лицом баская, телом – тугая, и ко всему ещё работящая. Это для мужика наиважнейшее дело. Живите с Богом, коль приглянулись друг дружке. Сейте добро вокруг, не держите камней за пазухой. Народ, глядишь, и оценит вас по делам. Люд в посёлке понятливый и отзывчивый. Разберётся со временем, что к чему. М-да…

Старик пожевал губами, покряхтел немного и уставился в огонь.

– Только по другому делу я здесь, сынок. – Степан посмотрел внимательно на Сергея. – Посоветоваться надобно.

Брови Сергея взлетели вверх, он с удивлением взглянул на отца. Не припомнить случая, когда тот советовался с ним.

«Отмотал пешкодралом пять километров, чтобы посоветоваться? Не может быть! Шутит? Тоже не похоже. Тогда что же?» – недоумевал Сергей.

После продолжительной паузы отец повернулся к нему и спросил:

– Катерина не сказывала тебе, где сейчас Роман?

– Не-ет, – всё ещё недоумевая, протянул Сергей.

– Нашёл я его, мёртвого… Хотел с тобой обсудить сразу же, да тебя из дома не вытянуть. Ждал удобного случая. Сегодня встал на зорьке, смотрю: лодка ваша отчаливает. Ну и я следом, всё одно за грибами собирался.

– Где нашёл?

– Тут, недалече. Может, помнишь болото за старым бараком?

– Помню. Там ещё островок посредине есть.

– Вот-вот. У островка и нашёл. На спине лежал. Отчего мёртвый – определить не смог. Сам ли помер, убил ли кто, сказать трудно – много времени прошло. С прошлого года лежал. Зверьё шибко порвало, птицы исклевали. Одёжа полосатая. Показывал Николке Ищикину, он с аппаратом приходил. Сделал снимки и переправил в район. Меня упросил схоронить тело, кто же повезёт шкелет без мяса в такую даль? Вот я и закопал его. Там же, на островке. Как думаешь, сказать Катерине обо всём? Братом как-никак приходился.

Сергей медлил с ответом, растерянно смотрел по сторонам.

– Беременна она – вот в чём суть. Будет переживать, а ей это сейчас во вред, – наконец высказал он своё опасение.

– Тогда не надо, тогда – молчим оба.

С пучком зверобоя в руках показалась Катерина. Вскоре она поставила перед Степаном котелок с водой, положила траву для заварки.

– Спасибо, дочка. Суп-то твой перепрел, поди? Сымай с огня, котелок повесим.

Они все вместе отведали похлёбки, затем попили лугового чая. Старик некоторое время думал, что же делать дальше: предложить свои услуги и помахать косой или же откланяться и удалиться. Он попытался было расспросить молодых о житье-бытье, но сын и невестка отвечали ему односложно и с большой неохотой. Сами разговор не затевали. По всему чувствовалось: отчуждённость закрепилась в их душах прочно.

– Ну, мне пора, – Степан встал, поднял свой посох, с которым не расставался уже добрых полгода, отвесил лёгкий поклон костру.

– Бывайте здоровы, – поспешно проговорил он и поплёлся вдоль берега назад.

Отойдя с километр, Степан остановился, высмотрел у воды бревно, сел. Рука машинально нащупала трубку, он набил её самосадом, закурил. В душе старика свербело от встречи с сыном. Он смотрел на бегущую воду и думал: «Как же вернуть сына? Как вернуть прежние отношения? Как следует поступить, что сделать для того, чтобы вытащить его из скорлупы, в которую он забрался вместе с Катериной. Никакой радости не было на их лицах. По-прежнему сторонятся, дуются, как мыши на крупу. Может, сходить в гости к ним, когда они вернутся с сенокоса? Поглядеть, как живут, переговорить с Катериной по душам, попытаться вывернуть её боль наизнанку. Понять, на что обиделась, чего бы ей хотелось. Она девка покладистая, должна понять мои слова. Глядишь, и перемирие наступит. Сделать так? А вдруг не сработает моя придумка? Вдруг они не пустят меня дальше порога? Станут ли вообще разговаривать? Ведь они вьют гнездо, как две пичуги, и опасаются его разорения. В этот момент им лучше не мешать. Нет, не захотят говорить – факт. Как сейчас. Обойдутся без нас с Ефросиньей. Эх, жизнь, жизнь! Что же ты натворила, судьба непутёвая? Ни война, ни тюрьма, а сын с отцом живут по разные стороны. Разве так можно? О, Бог ты мой! Помоги мне, прояви себя хоть как-то!»

Степан поднял глаза к небу. Долго смотрел в голубую безмолвную бездну, как будто там сейчас мог появиться святой лик.

Но нет, небеса жили своей повседневной жизнью. Безостановочно двигались облака, то закрывая, то открывая остывающий диск солнца. Не видно лика Всевышнего. Не смотрит он свысока, не читает дум Степановых. Безразлично ему, что творится в душе старика.

Степан ухватил посох, кряхтя, поднялся с бревна и ходко зашагал в посёлок.

Глава 7

Золото.

Последний летний месяц, стараясь изо всех сил сохранить яркие зелёные краски, подходил к концу. Дни стояли, словно в июльский зной, – на удивление сухие, без дождей. Посёлок Лисьи Гнёзда заметно пустовал. На улице можно было увидеть только пожилых обитателей да ребятишек, которые беззаботно резвились, играя в лапту. Взрослая, работоспособная часть населения, поспешала воспользоваться отменной погодой и завершала подготовку к зиме. В благодатные дни у таёжного жителя всегда найдётся какая-нибудь работа.

Страда сенокосная для Сергея и Кати Жигарёвых завершилась удачно. Пусть с опозданием, но два стога в несколько пролётов остались в тайге дожидаться первого санного пути. Перед ними стояла единственная задача: привести с базара тёлочку. Такое событие среди поселковых жителей считалось чрезвычайно важным. Готовились к нему задолго. По несколько раз делались холостые ходки на базар. Будущие покупатели поначалу присматривались, приценивались. Потом, по возвращении домой, в вечерней тишине пересчитывали деньги. И только когда коровник сверкал чистотой, а в голове будущего хозяина животины выветривались последние сомнения, покупка совершалась. Как правило, сам процесс сделки напоминал сватовство. Продающая сторона расхваливала свою коровёнку, называла её ведёрницей и смиренницей. Если хозяйкой была женщина, то не обходилось без всхлипываний. Она убеждала покупателя в том, что никогда бы не отвела кормилицу на базар, кабы не нужда. Покупающая сторона делала вид, что не особо заинтересована в приобретении именно этой коровы, так, как и рост-то у неё маленький, да и внешность невзрачная.

– Не стоит ваша тёлка таких денег, – недовольно заявляла покупательница.

– Это, моя-то не стоит? Да у неё мать – ведёрница. И молоко жирное. А прошу я за неё совсем по-божески.

– Мать-то может и ведёрница, а вот, что будет давать дочь, – ещё неизвестно. И молоко может быть некачественным, – не соглашалась покупательница.

Состязание продолжалось ещё с полчаса. Наконец верёвка переходила из рук в руки и животное, промычав напоследок старому хозяину, покорно шагало за новым владельцем.

Сергей и Катя однажды уже посещали базар и воскресенье намеревались завести в конюшню будущую кормилицу. Сергей понимал, что, приобретая корову, забот в доме прибавится. Катя будет плохим помощником. Хотя до рождения ребёнка было ещё долго, однако, уже через месяц-другой ей самой потребуется помощь. Вся нагрузка по хозяйству, несомненно, ляжет на его плечи. Но Сергея это не пугало. Скорее наоборот. Работать в доме нравилось. Он создавал что-то новое, своё, ликвидируя постепенно всё то, что, так или иначе, напоминало о тесте. В голове давно созрел план переустройства избы и подворья. В первую очередь он решил начать с подполья. Делать так, как принято в посёлке, из подручного барахла и другого хлама, ему не хотелось. Подполье представлялось ему в виде цокольного этажа, выполняющего функции маленькой мастерской, в которой бы имелись стеллажи для хранения солений, небольшой погребок-яма, заподлицо с полом, и непременно пивной бар, пусть даже, совсем крохотный.

Пиво в посёлок завозилось в деревянных бочках и нерегулярно. Нередко оно прокисало и годилось разве что для утренней похмелки алкашей. В пивной всегда стояло кислое зловоние, и порядочные мужики туда не заглядывали. Зимой солодовый напиток не завозился вообще.

Сергей присмотрел импортное пиво в небольших металлических ёмкостях.

«Установлю в подвальчике обязательно, – мечтательно думал он. – Приедет Николай погостить, вот удивится!»

Не утерпев, Сергей поделился своей задумкой с Катей. Та закатилась смехом.

– Ха-ха-ха! Будешь, как бюргер! Животик отрастёт, щёчки округлятся. У тебя в генах, случайно, нет примеси немецкой крови?

– Ну вот, знал бы что осмеёшь, не поделился бы мыслями.

– Ты что, обиделся? – Катя подошла к Сергею, положила ладони на плечи, заглянула в лицо. – Глупый ты мой, точно ребёнок. Делай всё, что тебе захочется. Ты – глава, ты – хозяин. Я горжусь тобой, я люблю тебя.

Она обвила Сергея руками, прижалась к его груди, замерла. Потом прошептала:

– Я боюсь идти на базар.

– Это ещё почему?

– Не умею торговаться, – созналась Катя.

– Ну, это не беда. Я ведь тоже впервые по такому делу. Вместе мы справимся, не сомневайся.

– Как хорошо, Серёжа, что ты есть у меня. С тобой мне легко и не страшно.

– Вот и ладушки, вот и славно.

До выхода на базар оставалось три дня. Отпуск Сергея заканчивался через неделю. Он принялся за обустройство подполья. Неприятным и мрачным выглядело оно. Гнетущее впечатление ещё усиливалось присутствием какого-то невидимого фактора, неощутимого воздействия, странным образом влияющего на сознание. Непривычное состояние несколько удивило Сергея, но он тут же нашёл ему объяснение.

«Старый хрен заткнул все отдушины в фундаменте. Наверно, боялся что-то заморозить. Спёртость адская, задохнуться можно», – пришёл к выводу Сергей. Он немедленно удалил все тряпки из отверстий. Хлынул поток свежего воздуха.

У остова печи вместо настила были брошены две не строганные доски, равные по ширине. На них ставились банки с солениями и вареньем. Земля была иссушена и от времени имела серый цвет.

«Постелю лаги, настелю нормальный пол, – уточнил для себя Сергей. – Хорошая мастерская – для хороших дел. Вот мой лозунг на сегодняшний день». На миг он представил, как будет здесь пилить, строгать, ремонтировать домашнюю утварь. Одним словом, наслаждаться трудом. Руки просили приятной работы. Он был почти уверен: Катя подарит ему сына. А что значит сын для мужчины – не следует объяснять. Любой отец связывает с ним свои надежды на будущее. Когда сын подрастёт, начнёт здесь мастерить свои первые игрушки.

«Ша, Жигарёв! Хорош травить баланду», – одёрнул он себя.

Первым делом требовалось установить стойки. Сергей взял рулетку, отмерил расстояние и воткнул несколько колышков, отбросил в сторону доски. Принёс лопату, с силой вогнал её в землю. Лезвие не ушло и наполовину, как тут же упёрлось во что-то твёрдое.

«Камни, будь они неладные, – мелькнула догадка. – Этого ещё не хватало. Придётся изучать вековые отложения породы».

Сергей принялся обкапывать по краям и с удивлением обнаружил: под лопатой вовсе не камень. Он отложил орудие труда, заработал руками. Из земли показалась металлическая банка средних размеров. Она была изготовлена из нержавеющей стали. Сергей вытащил её и поставил рядом. Ещё не сняв крышки с банки, он уже знал о её содержимом. Сердце заходило толчками, дыхание участилось. Руки сделались вдруг непослушными и слабыми. С большим трудом удалось стащить крышку.

Впервые в жизни Сергей видел столько золотых зубов и был поражён их количеству. Они были засыпаны ровно под край, будто хозяин, подбирая тару, заранее сделал их обмер. Как заворожённый, стоял Сергей с банкой в руках. Она была неимоверно тяжёлой и, казалось, с каждой секундой набирала всё больший вес, тянула к земле. Руки Сергея, будто наделённые самостоятельным разумом, действовали сами по себе, избегая нечаянного соприкосновения с тускло мерцающим металлом.

Сколько же истерзанных, уничтоженных людей оставили частицу себя, перекочевав в нержавеющий сосуд по сумасшедшей воле одного человека-насекомого, фашисткой нечисти. Страшно подумать, каким же извергом, каким чудовищем надо быть, чтобы хранить и любоваться таким золотом?! Уму непостижимо!

В голове Сергея, как в крутящемся барабане, лихорадочно проносились раскалённые мысли. Череп его, казалось, вот-вот треснет от чрезмерной нагрузки. Он сел на землю, отставил банку в сторону.

«Что же теперь делать с этой находкой? Куда её девать?» – пульсировали вопросы.

– Серёжа! – послышался голос Кати. – Ты чего там затихарился? Не угорел случайно?

– Угорел, – хрипло отозвался Сергей. – На самом деле угорел.

– Ты смеёшься? – Катя подошла к лазу. – У нас было так однажды. Картошка сгнила, из неё какой-то газ выделился. Мама спустилась в яму, чтобы собрать гниль. Не успела набрать и одного ведра, как потеряла сознание. Мы её еле привели в чувство. Вот как было, а тебе смешно.

Катерина ушла в комнату, оттуда донеслось её негромкое пение.

«Правду говорил отец: драгоценности отнимали немцы, каратели довольствовались зубами», – думал Сергей. Он сидел на земле и испытывал необъяснимое беспокойство.

«Сумею ли я без лишних хлопот решить возникшую проблему? Может быть, закопать это чудовищное золото обратно, только глубже? Нет, не пойдёт. Каждый раз, когда буду спускаться сюда, все мысли потекут другим руслом. В конце концов, и свихнуться не мудрено. Нужно избавиться от страшного клада как можно скорее. Прямо сейчас. Но как? Показать Кате или нет? Ведь она в последнее время стала забывать об отце. Зачем ворошить прошлое, вскрывать заново рубцующуюся рану? Надо хорошенько всё обдумать. Может, действительно, не следует показывать ей отцовский клад? А что, если на дне банки под зубами лежать деньги или драгоценности? Имею ли я право распоряжаться чужим наследством? Нет, я должен показать клад Кате. Пусть решает сама. Сейчас моя задача: подготовить её психологически к восприятию находки. Не буду торопиться. Успею известить».

И всё-таки он не мог успокоиться и оставался возбуждённым. Схватил брус и с остервенением заработал топором. Толстые смоляные щепки, будто напуганные безжалостным топором, отлетали далеко в угол. Минут через пять Сергей отшвырнул топор в сторону.

– Чёрт! Свалилось на мою голову это золото!

Он позвал Катерину.

– Чего тебе, хозяин? Помощь требуется? – Жена стояла на краю лаза и смотрела, наклонившись вниз.

– Думаю, спускаться тебе не следует. А вот помочь мне, кажется, будет нелишне. Умом, во всяком случае.

Улыбка сошла с лица Катерины, на нём отразилось недоумение. Несколько мгновений Сергей колебался, проворачивая в голове предстоящий разговор. Увидев счастливое лицо жены, её милые ямочки на щеках, к нему вернулась первоначальная мысль: скрыть от Кати находку, спрятать подальше, а затем, при случае, избавиться от тягостного груза вообще. Но он успел познать характер жены и не сомневался: утаить от неё что-либо практически невозможно.

– Что же такое произошло, если ты, милый, такой сильный и смелый, вдруг растерялся и замолчал? Разбил банку с вареньем? Я угадала?

– Насчет банки ты в точку попала. Только я её не разбил, а откопал. И она не с вареньем.

Сергей заметил, как Катерина сразу напряглась, как дрогнули у неё веки.

– Ты решил меня разыграть? – произнесла она неуверенно и брови её вопросительно поднялись вверх.

– Нет, – ответил Сергей коротко.

Немой вопрос застыл на побелевшем лице жены.

– Вот, смотри, – сказал он как можно спокойнее и поставил банку на верхнюю ступень лестницы. – Откопал отцовское добро. Видишь, в чём хранил? Боялся, видать, что простое железо сгниёт раньше времени, потому изготовил банку из нержавейки.

Сергей немного помедлил и негромко спросил:

– Что будешь делать с кладом? Как поступишь, скажи? Как-никак, наследство твоё – тебе и решать.

– Что… это? – испуганным шёпотом спросила Катя, указывая на банку, словно оттуда в любой момент могла появиться ядовитая змея.

– Маленькие слитки золота, – ответил Сергей просто и поразился своему самообладанию. – Полная коробочка.

Катя присела на корточки, осторожно заглянула в банку и негромко вскрикнула, зажав рот ладонью.

– Зубы… да? – не веря до конца своим глазам, испуганным шёпотом произнесла она.

Сергей промолчал, намереваясь поднять банку наверх и высыпать содержимое на пол, чтобы без слов ответить на её вопрос. В последний момент увидел, как гримаса отвращения подёрнула лицо жены и передумал. Приступ внезапного озноба затряс её тело. Сергей выбрался из подполья, наклонился к Кате, провёл рукой по волосам, обнял. Не зная, что сказать, как утешить, тяжело вздохнул.

– Катюша, давай рассудим так: кривотолков и сплетен в посёлке уже предостаточно, и если мы с тобой не покажем людям, какое золото хранил покойный, Кутеиха не уймётся. Наш дом так и останется для всех односельчан прокажённым. Мне кажется, мы должны показать людям, каким золотом обладал твой отец, а потом избавиться от чудовищного наследства у них на глазах. Они поймут нас и перестанут отворачивать головы при встрече. Главное сейчас – внушить себе, что перед тобой не золото, а человеческие останки, которые следует предать земле.

– Нет, – встрепенулась Катя, – показывать никому не нужно. Нельзя допустить оскорбления памяти погибших. Серёженька, милый, умоляю тебя: унеси эту банку прямо сейчас, избавь меня от страданий. Не могу я смотреть на неё спокойно. Схорони где-нибудь, чтобы никто не смог использовать золото в корыстных целях.

Катерина неожиданно разрыдалась.

– Хорошо, Катюша. Я сделаю всё, как ты хочешь. Постарайся успокоиться. Ступай в спальню, приляг, отдохни. Я отлучусь ненадолго. Похороню сокровища и вернусь. Я – быстро.

Едва за Сергеем захлопнулась калитка, как тут же, словно приведение, перед ним возникла фигура Кутеихи. Она шла навстречу, и разминуться с ней было невозможно. Пришлось идти прямо, не таясь, держа банку перед собой.

«Ну и бог с ней, пусть смотрит. Наверно, так будет даже лучше. Её трезвон скоро услышат все, кто появится на улице. Своё обещание жене я не нарушил. Золото не показывал никому», – успел подумать Сергей, поравнявшись с Кутеихой.

Шалая бабёнка побаивалась Жигарёва-младшего и старалась всегда держаться от него на расстоянии. На этот раз она остановилась перед ним, и, не здороваясь, выпалила:

– Так вот, значит, чем на заводе занимаются! Воруют хорошее железо и мастерят банки для собственных нужд!

Сергей опешил, не ожидая столь нелепого наезда.

– Ты что, тётка Кутеиха, совсем сбрендила? Чего мелешь-то?

– Ага-а, правда глаза колет? Ничуть не мелю. Слышала я, как вы растаскиваете с завода социалистическую собственность! – Всё больше распаляясь, скандальная баба принялась кричать ещё громче, в надежде привлечь к себе внимание.

– А ведь хорошим парнем был, пока не связался с прокажённой. Опутала она тебя своей паутиной, теперь вы заодно. Мало вам золота – воровать начали!

Сергей не пожелал слушать далее бредни сумасшедшей женщины и отступил в сторону. Как на грех, он оступился и нечаянно толкнул её плечом. Толчок получился слабым, но разошедшаяся крикунья заметила баб в соседнем проулке. Решила продемонстрировать, как падает от удара хулигана. Она схватила Сергея за локоть и потянула вниз за собой. Произошло то, чего не ожидали оба.

Силясь устоять на ногах, Сергей напрягся. В это время руки Кутеихи расцепились. Она грузно села на землю, широко разбросав ноги. Высвободившийся локоть резко отпружинил, крышка с банки слетела и откатилась в сторону. Зубы посыпались Кутеихе в подол…

С банкой в руках Сергей стоял, как манекен – немой и окаменевший. Бабы с опаской приблизились к ним, образовали жидкое кольцо. Беззвучно открывался и закрывался рот Кутеихи, как у рыбы, выброшенной на берег. Сергей первым отошёл от шока. Присел на корточки, не спеша сгрёб золото, и ссыпал назад в банку.

– Чего уставились? Ни разу не видели провокаций Кутеихи? Или зубных коронок? – зло выпалил он в лица собравшихся. Потом шагнул мимо Петра и Трофима – неразлучных поселковых мужиков. Они всегда бродили по посёлку вдвоём. Их сближению способствовали пиво и бражка. Они не мыслили свою жизнь без этих напитков и употребляли их практически ежедневно. Вот и сейчас, один из них держал в руке пятилитровый бидон с пивом, из-под крышки которого стекала свежая тягучая пена.

– Идём отсюда, пиво выдыхается, – потянул друга за рукав Петро. – Получила Кутеиха пинок под задницу и поделом ей. Счас очнётся и начнёт горлопанить. На кой хрен нам слушать её вопли?

– Погодь, Петро, – остановил Трофим односельчанина. – Ты видел в банке зубы? Похоже, золотые.

– Да и хрен с ними, с зубами, нам-то чё?

– Как чё? Это же, наверняка, то самое золото, про которое перед смертью сказывал Гайворонский!

– Иди ты…, – нараспев протянул Петро, потом обрадовано согласился. – Однако верно, мать честная!

– Серега, ты его… это… куда? Неужто, переплавлять понёс?

– Пошли вы все на хрен! – выругался Сергей и пошёл, не оборачиваясь.

– Так мы… и подсобить могём, если чё… – словно не расслышав ругательства, тупо предложил хмельной Трофим.

Кутеиха, наконец, поднялась с земли, отряхнула длиннющую цветастую юбку. К ней возвратился дар речи.

– И что я вам говорила? – обратилась она к собравшимся зевакам. – Забыли? Теперь убедились? Они с Катькой давно откопали своё золото, только перепрятать не могли. Не раз уж порывались сделать это, да на пути у них я всё время появлялась!

Кутеиха вновь вошла в роль разоблачительницы и стояла, уперев руки в непомерно широкие бедра.

– Катька и покупателя нашла, и по цене с ним уже условились. Не получилось у них втихаря сбыть, народ всё равно узнал благодаря моей бдительности.

– Ладно, бабы, пошли отсюда, – сказала пожилая женщина, соседка Жигарёвых, и первой пошла прочь.

– И то верно, – согласилась с ней другая, помоложе, – дел дома невпроворот, чего зря лясы точить?

Небольшая группа баб незаметно рассосалась. Кутеиха долго ещё кричала вслед удаляющемуся Сергею, но её слова уже не долетали до него. Он шёл по направлению к реке. Петро и Трофим, спешно отхлебнув по очереди пива, последовали за ним. В хмельных головах горело любопытство.

Сергей отшагал вдоль берега добрый километр, пока не очутился на перекате. «Вот здесь и расстанусь с мерзким металлом», – отметил он про себя, остановившись на выступающей скале.

Внизу клокотала вода, шипела зловеще, ударяясь в тесный берег. Вздымая ил и камни, шлифуя дно, бурлящий поток подхватывал всё на своём пути и уносил за перекат в пучину. Поистине, справедливо суждение: земля дала – земля и возьмёт назад. Добыли золото где-то на прииске, выплавили из него изделие и отдали человеку. Долгие годы кусочек драгоценного металла безропотно нёс службу, являясь мерилом ценности. И вот сейчас, при стечении обстоятельств, вновь уйдёт в землю.

Сергей открыл крышку, ступил на край каменистого уступа и, широко размахнувшись, выбросил веером содержимое банки в стремительный поток. Сверкнуло на миг золото в лучах солнца, отразилось напоследок жёлтым блеском на глазах последнего хозяина и скрылось в шумном водовороте.

Пройдёт совсем немного времени и затянет его илом. Отполированный тяжёлый металл будет принадлежать земле и уже никогда не сможет принести людям несчастье.

– Ё-моё, чё это он сотворил? – вырвалось у Трофима. Мужики всё время следовали за Сергеем и, когда тот ступил на отвесный берег, засели в кустах.

– Выбросил, – выдохнул следом Петро. – Это ж какое богатство отдал он реке? Дурак! Там было не меньше пяти килограммов.

– Дурак. Точно дурак, – в знак согласия с другом закивал головой Трофим. – Только Серёга, надо полагать, не по своей воле обалдел. Это само золото на него повлияло. Дурными свойствами оно обладает. От кого-то я слыхивал про такое, не помню только. И смерть от него, и зависть, и болезни всякие. Нехороший металл. Правильно сделал, что выбросил. Избавился от напастей. Теперь и слухи разные прекратятся. И Кутеиха замолкнет. На, хлебни пивка-то. Сегодня свежее завезли.

Петро взял в руки бидон, приложился к краю губами. Шумно заходил кадык, днище бидона медленно задиралось вверх. Наконец он насытился, громко отрыгнул.

– Не уймётся Кутеиха, всё одно, – возразил Петро. – В её башке мусора навалом. Придумает ещё чё-нибудь.

Мимо них прошёл Сергей. Они посидели ещё немного, поворочали отяжелевшими языками и поплелись обратно к посёлку. Бидон по пьяной забывчивости остался стоять за малиновым кустом.

Глава 8

Воскрешение Баклана.

Несколько месяцев гулял уже по столичным улицам Роман Гайворонский. Успел привыкнуть к новому имени и, хотя его называли так крайне редко, всё больше по кличке, отзывался он на него сразу же, без промедления. Как будто всю свою жизнь он был Александром Григорьевичем Баклановым, уроженцем небольшого городка Тюменской области. Документы сделали «друзья» из окружения Индуса. Когда-то, после второй ходки на зону, Баклан выступил у этого авторитета в качестве «паровоза» и третий свой срок парился за него. Статья была не тяжёлой, но в то время Индусу никак нельзя было отойти от воровских дел и сесть на нары. Такой поступок в воровской среде не забывался. Не забыл своего подельника и Индус. Как только Баклан появился в Свердловске, сразу же забрал к себе в Москву. Ему нужен был помощник для надзора. Что-то вроде смотрящего за ворами в удалённых от Москвы местах. Смотрящий – сказано чересчур громко, потому как эта должность у воров выборная. Здесь же Баклану больше подходило название курьер. Он ездил по городам и районам для сбора информации Индусу. Работа непыльная, неопасная, но очень необходимая авторитету.

Борисов Евгений Александрович, по кличке Индус, видимо, прозванный так когда-то за смуглое лицо и черную шевелюру, специализировался на кражах и грабежах. Был вором в законе. В стране запахло перестройкой. В воровской среде падала дисциплина. В окружении Индуса имелось много «шестёрок», но пока он прикармливал их, они делали вид, что преданы хозяину. Дисциплину расшатывали бандиты, которые не хотели признавать воровских законов. Между ворами и бандитами всё чаще стали происходить кровавые разборки.

Индус чувствовал: пока он в силе и при деньгах, «шестёрки» будут преданы ему. Однако невооружённым глазом было видно, как падает его авторитет, теряется былая власть над ворами. Расцветал наркобизнес, довольно нагло обнажая своё истинное лицо. Квартирные кражи и грабежи уходили на второй план. Но Индус являл собой настоящего вора с давними законами, и перестраиваться не желал. В помощники ему нужен был такой же вор, как он сам. Решение присмотреться поближе к Баклану созрело в первый же день пребывания в столице.

– Что намерен делать? – спросил он Баклана, как только тот появился перед ним.

– Мне всё равно, Индус. Лишь бы не предстать перед родным прокурором. Ты ведь знаешь, чалиться на зоне больше не придётся, легавые слепят для меня вышак.

– Знаю, потому и спросил. Думаю, поживёшь ещё.

Индус замолчал, налил себе водки. Опрокинул стопку залпом, закусывать не стал. Долгим изучающим взглядом смотрел в лицо Баклана.

– Работёнку я для тебя припас. Хорошую и непыльную. Правда, оплачиваю её недорого. Сам понимаешь, если работа, что жизнь в санатории, то и плата за неё соответствующая. Будешь ездить, куда скажу. Братва разбаловалась, того и гляди, вцепятся в глотку и порвут зубами. Присмотр необходим. Это дело я поручаю тебе, Баклан. Согласен?

– Согласен. Действовать буду от твоего имени?

– Если потребуется.

– Какие полномочия, права?

– Не тех ты книг на зоне начитался, Баклан. Никаких полномочий и прав. Будешь исполнять мои распоряжения. Дольше проживёшь

Индус похлопал Баклана по плечу и понимающе произнёс:

– А сейчас отдыхай. Наращивай мясо на костях, ёрзай на бабах. Не забыл, как в кудрявую лунку попадать надо?

Индус громко заржал, и было как-то непривычно слышать это лошадиное ржание от человека, который минуту назад разговаривал тихим вкрадчивым голосом.

Баклан поселился в двухкомнатной квартире, в «хрущёвке», на окраине Москвы. Денег на первое время Индус дал, жизнь после колонии казалась раем. Женщину не выбирал. Привёл в первый вечер ту, которая попалась на глаза. Ею была уборщица подъездов соседнего дома. На третью ночь она ему надоела. Баклан выпроводил её и пригрозил, чтобы не появлялась больше в его квартире.

Деньги таяли с неимоверной скоростью. И как только они стали заканчиваться, раздался телефонный звонок. Звонил Индус, требовал приехать.

– Успел отдохнуть? – первое, что спросил он у Баклана.

– Я отдыхал на нарах, а здесь пришлось работать всеми органами, что повырастали на теле.

– Ха-ха! Ну и как, мозоли натёр? Душа довольна?

– Ноет она в ожидании работы, Индус.

– Всё так же жлобишься? Ну-ну. Ладно, ближе к делу. Тут недавно братва ювелирный посетила. Цацки складывал Ухажёр. Ушли без шухера. Но цацки ко мне не поступили, да и сам Ухажёр где-то запропастился. Ты уж, Баклан, постарайся отыскать его прописку. Наводку я дам. Но не вспугни. Посадить его на нож должен я сам. В другой раз не стал бы этого делать, мараться о гниду, но сейчас необходимо так поступить. Порешу падлу на сходке. Поезжай, Баклан. Я на тебя надеюсь.

И застучали колёса электричек. Баклан преданно исполнял поручения Индуса, передвигаясь из района в район. После длительного срока на зоне ему требовалась адаптация в обыденных условиях. Всё изменилось в окружающей жизни, начиная с магазинов и заканчивая отношениями между людьми. Иногда он нервничал, по пустякам заводился с пол-оборота, но постепенно втягивался в московскую суету. Ему нравилось исполнять поручения Индуса.

Любой вор не может жить сам по себе. Тем более такой, как Баклан. Отбыв на зонах долгие годы, Баклан всегда находился под бдительным оком смотрящего. Иметь над собой воровскую власть – то же самое, что иметь хроническую болезнь. Благополучие длится недолго, боль нет-нет, да и напомнит о себе. Баклан, чувствуя себя свободным, всегда ощущал тесное присутствие Индуса. Незримо тот постоянно следовал за ним, напоминая о себе телефонными звонками да малявами, которые передавали «шестёрки» в самый неподходящий момент. Но это и есть жизнь вора, и другой просто не могло быть. Баклан был благодарен Индусу за покровительство и сладкую жизнь. Пока он не понимал тех урок, которые, идя на нож, мечтали избавиться от хозяина и заняться собственным бандитским ремеслом. Наркобизнес манил их, как приманка в капкане.

– Помогу тебе, Индус, избавиться от сук. Бля буду, помогу, – пообещал он своему покровителю после одного из поручений.

– Хорошо, – подумав, согласился Индус. – Сучий дух надо выветрить. Я рассчитываю на твою помощь.

Расположение к Баклану со стороны покровителя стало намного теплее после того, как тот привёл ему на сходку Ухажёра. Месяц Баклан мотался по городам и городишкам вокруг столицы, но след пропавшего вора нашёл. Сообщил Индусу, тот прислал помощь. Ухажёра накрыли на хате ночью, когда тот нежился в постели с молодой тёлкой. «Шестёрки» Индуса хотели порешить Ухажёра тут же, но Баклан настоял на доставке гниды на сходняк. Пришлось даже одному из них заехать в зубы.

– Ты чё, Баклан, в натуре? – поднимаясь с пола и отхаркивая кровь, в бешенстве выпалил крепкий урка, надвигаясь на Баклана. – Корчишь из себя смотрящего? Уйди с дороги! Всё равно урою эту падлу!

Ухажёр оказался трусоватым парнем, молчаливо жался в углу и округлившимися от страха глазами наблюдал за происходящим. Финка молодого вора то и дело мелькала в воздухе, норовя приблизиться к его животу.

– Остынь, Репа, – спокойно произнёс Баклан. – Сказано доставить – значит, доставим. А тебе, видать, не терпится с Индусом объясниться? Валяй, шепну по приезду.

Репа зыркнул горящими глазами на Баклана, но подчинился, отошёл в сторону.

– Собирайся, пошли, – приказал баклан Ухажёру, и они вышли из дома. Ухажёра порешили, соблюдая все воровские обычаи. Была сходка, была речь Индуса:

– Мы скучковались здесь для того, чтобы делать общее дело. Как и в любом деле, у нас должен быть один хозяин, один закон. Все остальные должны исполнять устоявшиеся требования. В последнее время некоторые бродяги решили отколоться от нас, ведут сучьи разговоры, переходят в помощники к легавым. Мне не по нутру всё это, и я буду карать каждого, кто последует поступкам, равным тому, что совершил Ухажёр. Все знают, что сделал этот вор? – Индус окинул спокойным взглядом собравшихся воров.

– Все. Знаем, – вразнобой раздались голоса с разных сторон.

– И что мы, братва, будем делать с ним?

– На пику его, Индус!

– На нож!

– Заточку ему в брюхо!

Индус медленно приблизился к Ухажёру.

– Ну что, Витя, пришел твой час. Ты сам приблизил его. Братва готова сейчас распороть тебе живот и вытащить кишки. Я не позволю издеваться над тобой, хотя ты этого заслужил. Но наш закон нарушать нельзя. Никому.

Индус стоял напротив оступившегося вора безоружным, руки были пусты. В одно мгновенье из рукава выпал нож и уже через секунду он легко вошёл в тело Ухажёра, обжигая холодом стали. Приговорённый согнулся, схватил живот руками и беззвучно опустился на пол.

– Вот так, Ухажёр, – бесстрастным голосом произнёс Индус. – Теперь все цацки на небесах – твои. Никто там не будет требовать поделиться.

Он постоял немного над неподвижным телом и направился к выходу.

Немало сходняков посетил Баклан за свою воровскую жизнь, но все они были уездного масштаба и сквозили какой-то наивностью, театром. На них происходили мирные разборки, без смертельного исхода. Впервые на его глазах исполнялся приговор по воровским законам, и это, если не напугало, то, во всяком случае, очень насторожило Баклана. Совсем другой представлял он себе свободу. Кражи, грабежи – всё понятно. Без такой атрибутики не обойтись, если твоя профессия – вор. Но и быть рабом авторитета не очень-то хотелось. Рано или поздно идти на дело придётся. Баклан чувствовал это спинным мозгом и понимал: курьер – это всего лишь ширма, проверка на вшивость, которая скоро закончится. Крупное дело, как правило, без «мокрухи» не обходится. Значит, и новая фамилия будет засвечена, значит, и «вышак» по нему дышит уже где-то совсем рядом.

Баклан потерял чувство покоя. Ночами он часто просыпался и долго сидел напротив окна, высасывая одну за другой горькие и вонючие сигареты «Прима». За окном виделась другая жизнь, манящая огнями реклам, вывесок, зазывающая в сомнительные клубы. Как хотелось всего этого, что пестрело и мигало за пределами его «хрущёвки». Но хотелось не так, как было сейчас, а солидно и самостоятельно, не боясь никого и ничего. Всего полгода хватило ему, чтобы разобраться в столице, что к чему. Жизнь не стояла на месте, она набирала обороты с каждым днём, внося свои коррективы и в воровское общество. Он сравнивал её с рекой, которая текла, бурлила, плескалась и бешено неслась вперёд. Своя собственная жизнь казалась ему в этот момент застоялым болотом, где царило беззвучие, да дурной запах.

«Надо что-то решать, – беспрестанно мучился вопросом Баклан. – И начинать сейчас, пока есть время, учитывая ошибки урок, пытавшихся отколоться от кодлы Индуса». Иногда, правда, очень редко, снились хорошие добрые сны. В короткие минуты сна он успевал побывать в посёлке Лисьи Гнёзда, посидеть с мужиками на берегу реки, отпивая брагу из большой кружки. Снилось, как помогал сестре Катюхе вскапывать огород. Душа ликовала, и он не мог понять: отчего? И лишь когда просыпался, осознавал: всё это в прошлом, которому не дано повториться. Для односельчан он покойник и не может воскреснуть. Теперь оставалось бежать только вперёд, в будущее, без оглядки на прошлое. Один раз ему удалось обмануть ментов, заставив поверить их в свою гибель. Сейчас, чтобы выйти из-под влияния авторитета, придётся намного сложнее. В такие бирюльки, которые он подбросил капитану Ищикину, Индус не поверит. Нужно, пока позволяет время, напрячь все мозги и придумать что-нибудь более хитроумное. Только в эти бессонные ночи он, наконец, осознал, что правильным вором, исполняющим все воровские традиции, ему не быть никогда. Он оставался мужиком, но в отличие от тех, которые на зоне делали по две-три нормы, чтобы покрыть воров в законе, был смекалист и удачлив.

И на сей раз удача не оставила его надолго с назойливым вопросом в голове. По чьей-то наводке красные околыши потревожили ночной сон Индуса. Он успел выхватить из-под подушки пистолет и вскочить с постели. В завязавшейся перестрелке пуля шустрого милиционера разнесла ему череп. Баклан освободился от своих обязательств перед авторитетом, предоставившим беглецу кров и деньги. Жизнь Романа Гайворонского начала закручиваться по новому витку спирали.

Глава 9

В семье – прибавление.

Приближался Новый Год. Жители таёжного посёлка Лисьи Гнёзда, как, впрочем, и все советские люди, готовились к встрече праздника заранее. Бедный ассортимент продуктовых магазинов заставлял граждан Советского Союза использовать все мыслимые и немыслимые возможности, чтобы оказаться поближе к работникам торговли или партийным чиновникам, через которых, как по мановению волшебной палочки, стол мог стать поистине праздничным и нарядным. В поселковом магазине деликатесов никогда не водилось. За неделю до того часа, когда кремлёвские куранты известят о последних мгновениях уходящего года, в городских магазинах началось столпотворение. С огромным желанием и твёрдой уверенностью заполучить заветные лакомства народ со всей округи устремился в город. Любому жителю таёжного края хотелось козырнуть перед родственниками и друзьями наличием копчёной колбаски, шпрот, красной икры, фруктов, желательно традиционных апельсинов и шоколадных конфет.

Сергей и Катя Жигарёвы, в силу сложившихся обстоятельств, не планировали приглашать к себе кого-либо. Предпочли встретить новогодний праздник вдвоём. Однако праздничный стол не отменялся, и Сергей несколько вечеров после работы посвятил поиску дефицита. Побегал по душным магазинам, всевозможным ярмаркам и буфетам, потолкался в очередях и, наконец, стал обладателем трёх праздничных наборов. Доехал в набитом битком автобусе до посёлка и в кромешной темноте добрался до дома.

Зимним вечером центральная улица посёлка напоминала огромную снежную траншею, пробитую ножом бульдозера, с множеством ходов-ответвлений к запорошенным приземистым избам. Сам посёлок находился как бы в полудрёме. Жёлтые глаза окон по обе стороны извилистой траншеи сонно освещали лишь дворы. Распахнув входную дверь, Сергей ввалился со свёртками в дом.

– Фу, неужели я дома? – произнёс он сам себе. Поставил свёртки на стол, стал раздеваться. Катя что-то строчила на швейной машинке и, услышав голос мужа, вышла встречать.

– Утомился, Серёжа? – пропела она грудным голосом, стоя перед ним в распахнутом снизу халате и выставив большой живот.

Заметив взгляд мужа, застеснялась, попыталась прикрыть обнажившиеся ноги. Была она тёплой, домашней, от неё исходила атмосфера уюта и семейного очага. Сергей не удержался, привлёк Катю к себе, поцеловал.

– Не то слово, – ответил он, ласково отстраняя жену. – Страна дураков. В магазинах какой-то ужас. Все кричат, ругаются, спорят, давят друг друга, дело доходит до кулаков. За банку шпротов народ готов убить человека. И откуда в людях такая агрессивность?

– Расслабься, Серёжа. Ты дома, со мной. У нас всё есть. Стоило ли тебе участвовать в давках, нервы мотать?

– Ну, нет. Что мы, хуже других? Разве не нужны тебе фрукты? Твой сын не требует витаминов?

– Разошёлся, забияка. Иди, помой руки, и садись к столу. Будем ужинать, заждалась я тебя.

Катя приподнялась на цыпочки и чмокнула Сергея в щёку. Радость переполняла её душу через край, она была благодарна мужу за заботу и внимание.

Корову они купили немного позже, чем планировали, но виной всему была депрессия Кати. Находка в подвале дома вывела её из душевного равновесия, и две недели она проплакала. Сергей, как мог, успокаивал, давал пить отвары из трав, и депрессия постепенно отступила.

На базаре они долго не рядились, отдали хозяину четыре сотни рублей, и он тут же передал Сергею верёвку из рук в руки. Супруга старика – владельца коровы – маленькая ухоженная старушка всплакнула, перекрестила животное, и некоторое время шла следом, не в силах расстаться со своей кормилицей. Корову звали Евдухой. Ведёрницей она не была, но молоко давала отменное. С лёгкой руки Сергея супруги окрестили её Качественницей. Так и повелось: Качественница да Качественница.

У Кати шёл восьмой месяц беременности. Все заботы по дому легли на Сергея. Крутиться приходилось с раннего утра и до позднего вечера. Сергей сильно исхудал, но оставался весел и был доволен всем. Когда все дела завершались, он раздевался по пояс и, довольно пофыркивая, плескался в холодной воде.

Супруги поужинали, но из-за стола не вставали, беседовали. Катя сидела напротив мужа, скрестив побледневшие руки на выпирающем животе, и жалостливо смотрела на Сергея.

– Зря мы взяли корову, Сережа, – проговорила она задумчиво. – Дел вон сколько, а тут ещё Качественница. Извёлся ты весь. Рёбра того и смотри скоро кожу прорвут.

– Что ж, зашьёшь. Ты умеешь искусно латать дырки, – отшутился Сергей. – А насчёт коровы не сомневайся: всё сделано правильно и своевременно. Пацан родится – к кому пойдёшь за молоком? Кто даст нам его, отверженным? Не-ет, без коровы нам хана.

– Наверно, ты прав, – с нескрываемой грустью согласилась Катерина и, встрепенувшись от потаённых мыслей, повелительно сказала:

– Всё, хватит посиделок на сегодня. Ложись спать. Завтра опять тебе вставать ни свет, ни заря.

Сергей послушно направился в спальню.

И всё-таки новогодний вечер пришел неожиданно. Хотя приготовления велись на протяжении последних нескольких дней, молодым супругам, подобно студентам перед экзаменом, не хватало времени, чтобы накрыть стол. На первый взгляд, кажется, нет ничего проще, как открыть банки, коробки, пакеты и разложить всё это по тарелкам, чашкам и вазам. Всё просто и быстро. Но стоит только заняться воплощением фантазий в салаты и закуски, как время как бы растворяется в пространстве и наступает совершенно другое измерение. На приготовление бараньей ноги, к примеру, Катя отводила полтора часа. Однако, достав её из духовки, она вдруг обнаружила, что мясо ещё жестковато. Пришлось отправлять румяную ногу обратно в духовку допревать. Грибная икра должна была остыть предположительно за два часа, но на деле оказалась почему-то ещё тёплой. На этом-то и споткнулись супруги, впервые столкнувшись с настоящей праздничной кухней. Стрелки часов показывали уже половину двенадцатого, когда оба они, точно на каком-то конкурсе кулинаров, суетливо доставали из серванта ложки, вилки и два бокала.

Их было только два, и у них была своя история. Подобных бокалов в мире не существовало. Они являлись первой самостоятельной работой мальчика – стеклодува, сына мичмана Ольшанского. По просьбе отца тот изготовил их специально для дяди Серёжи Жигарёва, главстаршины Северного флота. Вручая подарок, мичман недвусмысленно заявил:

– Сергей, мне больно думать о том, что мы расстаемся, и ты навсегда покидаешь флот. Но я безгранично рад, что ты остался жив. Пройдёт время, зарубцуются шрамы и тебя полюбит девушка. Только с ней ты выпьешь из этого бокала и вспомнишь обо мне. Идёт?

– Идёт, – согласился тогда Сергей и спрятал подарок.

И вот время пришло. Теперь на каждом торжестве Сергей и Катя наливали вино именно в эти бокалы. Работа мальчика стала семейной реликвией.

Наконец, все хлопоты остались позади и супруги, включив телевизор, сели за стол. Ведущий телепрограммы в это время брал интервью у какого-то комбайнёра, Героя Социалистического Труда. Наблюдая за экраном, они молчали, потом, словно по команде, одновременно повернулись друг к другу и громко рассмеялись.

– Наготовили, как на Маланьину свадьбу, и сидим смиренно, будто ждём кого-то, – сквозь смех произнёс Сергей и потянулся за бутылкой.

– Действительно, что это с нами сегодня? – с удивлением заметила Катерина. – Наливай, Серёжа, выпей рюмочку, закуси, и оцени мои старания. Жаль, что мне нельзя, а то бы поддержала тебя. Но под куранты все же пригублю шампанского, ладно?

– Конечно, – согласился Сергей и поднял бокал. – Чтобы всё у нас было замечательно, и роды прошли благополучно.

– Будет, а как же иначе? Все бабы рожают, и я рожу. Справлюсь. Не я первая, и не я последняя.

Сергей выпил, закусил рыжиками в сметане.

В это время во дворе громко залаял молодой пёс. Потом послышался стук калитки.

– Никак гости к нам пожаловали, – удивился Сергей. – Кто бы это мог быть?

Он посмотрел на жену, усмехнулся:

– Приметы всегда сбываются. Стол ломится от яств – жди едоков.

Растерявшаяся Катерина отставила стакан с соком. Ей не хотелось отпускать мужа.

– Серёжа, мы никого не ждём. Кто-то просто решил подразнить нашего пёсика и хлопнул калиткой.

– Пойду, посмотрю.

Он набросил полушубок, вышел на крыльцо. Во дворе стоял отец.

– Здравствуй, сынок, – поздоровался он негромко.

– Здравствуй, батя, – ответил на приветствие Сергей. Голос его дрогнул.

– Зачем пришёл? – спросил он, и тут же, осознав, что задал вопрос бестактно, смягчился, добавил:

– Поздновато ведь уже.

– Дык, Новый год вроде как. Поздравить вот решил. Пирог принёс, с рыбой. Мать и шанег напекла. Вот, возьми, горячие ещё.

Он протянул увесистый сверток. Сергей, поколебавшись, принял угощение. Ничего постыдного в этом он не усмотрел и в душе оправдал поступок отца. Откровенно говоря, Сергей ложился спать и вставал с мыслью о том, чтобы помириться с родителями. Каждый раз искал повод для этого. В мыслях всё казалось выполнимо, но в действительности – непреодолимый барьер. Стоило только сделать робкую попытку сближения, как он тут же натыкался на молящий взгляд Катерины: не делай этого, не время ещё.

– Не рад, стало быть, отцу?

На крыльце стоял полумрак, из-за слабой освещённости не было видно выражения лица.

– А сам как думаешь? – встречно спросил Сергей.

– Думаю, обида не забылась, иначе не задавал бы подобного вопроса. Но, сдаётся мне, здесь что-то не так. А что – не пойму. Не прежний ты какой-то, что-то чужое в тебе появилось. Давно пора забыть все обиды, а ты продолжаешь ершиться. Будто кто подстрекает тебя к этому, – проговорил Степан и глубоко вздохнул.

– Тебя мать подослала? – поинтересовался Сергей. – Сам-то ты вряд ли бы удосужился нас навестить. Тем более с подарками. Не в твоём это характере – пироги по ночам разносить.

– В том-то и дело, что сам пришёл, – с грустью ответил старик. – Хотя, направляясь сюда, знал, чем всё обернётся. Вижу, обида до сих пор не выветрилась в твоей голове. Холодом веет от тебя, сынок. Неприязнь прочно стоит меж тобой и матерью. При таких обстоятельствах, кто-то должен пойти навстречу первым. Вот я и решил сделать первый шаг.

Сергей долго молчал, потом спросил:

– Ты думаешь, заискивать буду, прощения у неё просить? Ошибается мать, так ей и передай. Виноватым себя не чувствую. Хочет мира – пусть сама об этом скажет.

– Но я-то не виновен, Серёга, плохих слов ты от меня не слышал. Ведь так? Почему ушёл, не поговорив со мной? – спросил Степан. – Почему со мной-то ты враждуешь?

– Может, пройдёшь в избу? – предложил Сергей и внимательно посмотрел на отца.

– Нет, не пойду. Жинка твоя волнуется шибко. Заприметил я давеча. Зачем человека нервировать?

– И то верно. Но не торчать же посреди двора. Пройди хоть в сени, присядь ненадолго.

– Не умасливай меня, не той я породы. Уйду сейчас, коль для вас я пока хуже татарина. Шёл сюда, надеялся: выслушаешь меня, постараешься понять. Да, видать, не созрел ты для разговора. – Старик шагнул ближе, неказистый плафон осветил его лицо. Сергей увидел ввалившиеся щеки, из плохо пробритых морщин торчала белая щетина, серп согнувшейся спины стал ещё круче. Тяжёлый взгляд из-под кустистых бровей говорил о многом.

«Да, батя, таким я тебя ещё не видел, – подумал Сергей, наблюдая за отцом. – Видно, без дум и дня прожить не можешь. Интересно, о чём же ты думаешь? О том, что воспитал сына, такого же гордого и принципиального, как ты сам? А может, сожалеешь, что остался один в просторном доме? Или совсем другие мысли засели в твоей голове?»

– Молва ходит, будто ты зубы-то в реку бросил? – вновь заговорил Степан.

– Да, похоронил навсегда.

– И правильно поступил. Народ воспринял это с одобрением.

– Ты знаешь, батя, не нуждаюсь я в каких-либо оценках. Взял и выбросил, как ненужный хлам, как мусор. Ни на секунду не задумывался, что люди подумают обо мне. Вот и всё.

– Ну-ну, – усмехнулся Степан. – Не нуждается он. Гордый и независимый. Только вот что скажу я тебе: любая божья тварь оглядывается на своих сородичей. Будь то зверь или букашка. А ты всё-таки, человек, обязан смотреть по сторонам, чтобы не угодить в яму.

После непродолжительной паузы, сказал в заключение:

– Ничего меня больше не интересует. Узнал, что хотел. Поздравь Катерину с Новым годом, пожелай здоровья от нас с Фросей. Прощевай.

Отец протянул руку, попрощался. И ушёл. За ним глухо брякнула промёрзшая калитка.

Незаметно прошёл первый месяц нового года, наступил метельный февраль. Дул порывистый ветер, кружил снег вокруг поселковых изб, образуя барханные заносы. Народ дружно состязался с зарвавшимся хулиганом – ветром, а счёт состязаний оставался равным.

Приближался день появления на свет младенца. Сколько уже дней Сергея мучили думы о том, как везти Катерину в родильный дом. Она пугалась этого дня всё больше и больше. Сергею приходилось беседовать с женой нежно и мирно, чтобы та, выслушав утешения, могла успокоиться. Он не раз сознавался себе, что и сам побаивается этого дня, и думал лишь о том, как бы поскорее всё закончилось.

Было раннее утро. Взошедшее солнце начинало заливать улицу, разбрасывая в окна золотисто – белые брызги. Был выходной день – суббота. Сергей накануне смотрел телевизор допоздна и проснулся поздно. Да и то потому, что во всём теле вдруг ощутил неясную тревогу. Ещё не открывая глаз, понял: вот-вот произойдёт то, чего он ждал и побаивался.

– Серёжа, – прошептала бледная Катя и, подойдя к мужу, ухватила его за локоть, – кажется, началось. Рука её ослабла, она стала медленно оседать.

– Ой! – вскрикнула Катя негромко, и сама испугалась своего возгласа.

– Что, моя хорошая, больно? Очень? – участливо спросил Сергей и увидел на лбу жены капельки пота.

– Серёжа, воды пошли.

– Катя, родная, потерпи, я сейчас!

Он выскочил из дома и побежал в гараж лесотехнической школы. С трудом нашёл сторожа, сорвал со щитка ключи от бокса. «Уазик» завёлся сразу, Сергей выгнал машину к воротам.

– Что ты делаешь, окаянный? Чего удумал? Михал Дмитрич уволит меня с работы! – испуганно прокричал пожилой сторож.

– Не уволит, я с ним договорился, – соврал Сергей, распахивая ворота. – Жена у меня рожает!

Он молниеносно вскочил в кабину, включил первую передачу и до конца утопил педаль газа.

– Закрой, пожалуйста, ворота! – крикнул он на ходу. – Спешу, отец, пойми!

Когда Сергей забежал в дом, воды уже отошли. Катерине стало немного легче. Он помог собрать вещи жене и повёл её к машине.

– Идём, Катюша, идём родная. Постарайся шагать быстрее. Всё будет хорошо.

В больницу прибыли вовремя. Катерину переодели в больничный халат и отвели в палату.

Сергей ходил под окнами долго, часа три, пока, наконец, не услышал крики жены. Он заткнул уши руками и продолжал маршировать вдоль фасада. Через некоторое время крики прекратились, наступила пауза. Сергей обомлел.

«Что это? Что случилось? Почему она замолчала? – пронеслось в голове. Он хотел было уже бежать в приёмный покой, как вдруг услышал пронзительный детский крик. В груди у него как будто что-то оборвалось.

«Это же он кричит, мой ребёнок. Он вышел на свет. Ещё минуту назад я был просто мужем Кати, и вот, надо же, в один миг стал отцом. Кто кричит? Мальчик? Девочка? Почему мальчик, девочка? Правильнее, наверно, будет говорить: сын, дочь. Нет, конечно же, сын. Разве может быть по-другому? Я ждал его, и вот он появился. Мой сын. Он кричит. Почему кричит? Что ему надо? Ведь он что-то хочет. Как узнать? Глупо. Я никогда не узнаю, что он хочет выразить своим криком. Что это со мной? Схожу с ума?»

Сергей очнулся и побежал на пост. Навстречу вышла медсестра. Он смотрел на неё и плохо соображал.

– Молодой человек, успокойтесь. Ваша жена подарила вам дочь. С ней всё в порядке. Поздравляю вас. Радуйтесь.

– Что вы сказали?

– У вас родилась дочь, три килограмма и восемьсот пятьдесят граммов!

– Дочь? Какая дочь? Откуда дочь? У меня должен быть сын! Вы что-то перепутали, – запротестовал Сергей.

– Ошибок у нас не бывает, – улыбаясь, пропела медсестра. Как можно ошибиться, когда ваша жена рожает сегодня в единственном числе? Очнись, папашка!

– У меня дочь? Моя дочь? Но почему дочь, если мы ждали сына? – не унимался Сергей, не желая поверить словам медсестры.

Подошла санитарка. Вдвоём с медсестрой они едва-едва убедили новоявленного папашу в реальности свершившегося и отправили домой.

– Приходите завтра, во второй половине дня. Никаких передач – не примем, – напутствовали они Сергея напоследок.

Он отправился к автобусной остановке, всё ещё не веря до конца, что стал отцом. Известие о рождении дочери вызывало ещё большее сомнение.

«И всё-таки, как же так? – продолжал он размышлять. – Бабка Онисиха при мне говорила, что будет сын. И живот острый, и не отвис. По всем признакам – мальчик. Неужели она ошиблась? Или обманула? Ух, старая ведьма, разберусь я с тобой!»

Пока ехал до дома – остыл и даже успел немного свыкнуться с фактом рождения дочери, а не долгожданного сына.

«Ну и пусть, – думал он, – дочка тоже прекрасно. Похоже, Катерина знала, что будет дочь. Только лукавила, боясь признаться мне. Опасалась, что надую губы. Наверняка».

Вот и дом. Сергей толкнул знакомую калитку. Навстречу проковылял молодой и пока ещё добродушный пёс, из породы кавказцев. Он тихонько тявкнул и принялся шумно обнюхивать одежду хозяина. Виляя хвостом, надеялся полакомиться чем-нибудь из его рук. Сергей поднялся на крыльцо, прошёл по сумрачным сеням, отворил дверь в избу. На душе было отчего-то грустно, тоскливо. Он разделся, достал из холодильника запотевшую бутылку водки. Налил в гранёный стакан чуть больше половины. Приготовил сало, чеснок, отрезал горбушку чёрного каравая.

«Ба! Да сегодня же двадцать второе февраля! Ай, умница, Катерина. Ай, да молодчина! Что, если бы она родила днём позже, да ещё и дочь? Позора друзей было бы не избежать. Мужики на заводе подняли бы на смех. В День Советской Армии и – нате вам защитницу!»

Он выпил водку, крякнул, как полагается. Откусил чеснока, зажевал салом. Включил телевизор, бесцельно уставился в экран. Спать лёг только после полуночи. Всё думал, размышлял.

Роды прошли благополучно. Катерину выписали из роддома через неделю. Первое время Сергей и Катерина чувствовали себя песчинками среди огромной массы забот, свалившейся на их плечи. Некому было подсказать, помочь. Ночью, когда просыпалась дочь, вставали по очереди, порой мешая друг другу. Через неделю Катя освободила мужа от этих обязанностей.

– Серёжа, спи, я сама, – говорила она каждый раз, когда Сергей, встрепенувшись от плача, подходил к кроватке дочери. – Нужно будет, позову.

– Как скажешь, – особо не противясь, отвечал он.

Потом это вошло в норму. Обязанности по дому распределились сами собой. Каждый из супругов усвоил их до мелочей.

Через месяц Сергей пригласил друзей из города «на кашу». Гриша Бурмакин пришёл с подругой. Они ещё не были женаты, но жили совместно уже давно. Им бы следовало сыграть свадьбу ещё раньше Сергея и Кати, но они почему-то медлили.

– Всему своё время, пусть плод созреет окончательно, – отшучивался Гриша, когда разговор заходил о его женитьбе.

Друзья Сергея вошли в дом шумно.

– Тише, Гриша, наша красавица спит, – мягко, чтобы не обидеть гостей, проговорила Катя шёпотом.

– Здравствуй, Катя, – также шёпотом поздоровались Гриша и Света. – Покажи нам своё чадо.

– Чуть позже, вы с мороза, застудите ненароком, – возразила Катя. – Проходите пока в комнату, стол уже накрыт. Серёжа, проводи гостей и извинись за беспорядок. Сними пелёнки и сложи в стопку, я потом их поглажу.

– Мы народ понятливый и непривередливый, поэтому не нужно извинений, – отозвалась Светлана и предложила свою помощь.

– Нет-нет, что вы? Какая может быть помощь? Вы наши гости, мы сами хорошо справляемся.

Друзья сели за стол, и только выпили по одной рюмке, как в соседней комнатке послышались всхлипывания и возня.

– Проснулась, – встревожено поднялась с места Катерина и поспешила к дочери.

– Идёмте, покажу своё сокровище, – решительно пригласил Сергей гостей. Несмотря на протестующие жесты Кати, друзья подошли к кроватке.

– Смотри, Гриша, лицо моё. Глаза зелёные и нос мой, только маленький. Правда? – с гордостью распалялся Сергей.

– Да, конечно, – уклончиво подтвердил Гриша, отыскивая сходство с оригиналом. Светлана стояла в стороне и хитро улыбалась.

– Ты ещё про губы скажи, и про уши, – поддела мужа Катерина. – Всё твоё и ничего от меня.

– Нет, отчего же, есть кое-что и твоё, – великодушно согласился Сергей. – Волосики, например.

– Ага, когда вырастут и потемнеют, – рассмеялась Светлана.

– Скажешь тоже, – обиженно произнёс Сергей.

– Ладно, насупился. Будет тебе. Вот подрастёт немного, тогда мы ещё раз поищем сходство, – призвал к примирению Григорий.

– Смотри, Гриша, она улыбнулась мне. Посмотрела и улыбнулась.

Никто не стал оспаривать выводы Сергея и доказывать ему, что не может ребёнок в этом возрасте улыбаться осознанно. Пусть будет так, если сам отец верит этому. Все вернулись за стол. Катя, покормив дочь, тоже подсела к Сергею, прижалась к его плечу. Лицо её выражало домовитость, уверенность и спокойствие. Вся она была озарена счастьем.

Шло время, истекал вечер, но разговор друзей не затухал. Мирно тикали настенные часы с кукушкой. Сергей с любовью жаловался Григорию на свою жену, как та спорит с ним по вопросам воспитания дочери, сердится и волнуется, доказывая свою правоту. Катя, любуясь мужем, незаметно подзадоривала его, будто пыталась разозлить. Ей это удавалось, и, поддерживаемая гостями, она оставалась довольна своей шалостью. Мужчины были уже под хмельком и говорили громче обычного. Гриша раскраснелся и был необычайно весел, много и охотно рассказывал Кате о заводе, о таланте простых токарей, о строгом начальстве. Слушая его, Светлана лишь снисходительно улыбалась, не сомневаясь, что друг её, любитель прихвастнуть во хмелю, забирал выше дозволенной планки. Вся их работа на заводе, по словам Гриши, представлялась женщинам особо значимой и исключительной, а два молодых мастера – он и Сергей – одни тащат основную ношу в цехе.

– Ох, незаменимый ты мой, – не выдержала, наконец, Светлана пьяной болтовни Григория. – Давай-ка, дружок, будем собираться. Откушали, пора и честь знать. А то ножки твои откажут, что прикажешь мне с тобой делать? Путь до города не близкий.

Надо сказать, Григорий не баловался спиртным и хмелел быстро. Зная за собой такую слабость, он никогда не перечил Светлане.

– Может, останетесь переночевать? Место у нас найдётся, – больше для порядка, не настаивая, предложила хозяйка дома.

– Нет, Катюша, спасибо большое. У нас есть свой дом, и в нём свои заботы. Пойдём мы.

Она помогла Григорию справиться с шарфом, поправила на нём шапку, и гости удалились. Сергей проводил их до калитки.

– Катя, у них всё будет, как у нас! – воскликнул он, возвратившись в дом.

– О чём это ты?

– О том, что Гриша скоро тоже станет отцом. Светка беременна.

– Да неужели? Мне она ничего не сказала, – Катя отвернулась в сторонку, чтобы скрыть от Сергея свою усмешку. Ей была уже известна эта новость.

– Гриша так и сказал: «Сегодня мы были на вашей «каше», а следующая «каша» будет наша. Осенью». Так и сказал. И ещё они со Светкой решили пожениться.

– Давно пора узаконить свои отношения, – как-то по-простому, совсем обыденно отреагировала Катя на слова Сергея. – Хватит уже Светке мелькать в обществе в качестве прислужницы. С твоим другом нянчиться лучше на законном основании.

– Ты, мать, не права, – обиделся Сергей за Гришу. – Мужик он мировой и трудолюбивый. Хозяин, что надо, и Светку любит.

– Ага, только прихотей много, и ветер в голове гуляет. Почему же он так долго не решался сделать ей предложение?

– Вероятно, им вместе было хорошо и без штампа в паспорте.

– Ну да, ну да, конечно. С милым и в шалаше рай. Только называется это почему-то по-разному: сожительство и супружество. И я никогда не слышала, чтобы сожительство называлось счастливым. В отличие от супружества.

Приложив палец к губам, Катя замолчала. Потом прошла в спальню, наклонилась над кроваткой дочери, поправила одеяльце. Затем расправила постель.

Сергей не стал спорить с женой. Он вышел на крыльцо покурить, а потом на цыпочках прошмыгнул мимо детской кроватки и бесшумно юркнул под одеяло. Ласковое и доверчивое тело жены трепетно прижалось к нему. Наступила очередная ночь их супружеской жизни.

Глава 10

Старики.

Пахло черёмухой. Приторно-горьковатый запах завис в воздухе и щекотал ноздри. Цвет потерял уже силу и крупными кружевами-снежинками устилал землю, пряча её серость от людских глаз. Утро, забрызганное озорными лучами золотисто-алого солнца, озадачило Степана. Лицо старика выражало недоумение. Вчерашний день был холоден, и порывистый ветер гулял до позднего вечера, гоняя по центральной улице обрывки газет и древесную стружку. Ничего не предвещало потепления. Даже закат терялся в бесконечно слипшихся тучах. И надо же, погода – шельма всего за одну ночь сумела сменить обличье и обнадёжить приходом настоящего лета. Для Степана погода играла не последнюю роль. По ней он ориентировался в выборе предстоящих дел, извлекал из обшарканного шкафа подходящую одежду.

Нынешняя весна была затяжной, май не побаловал жителей посёлка радужными деньками. Даже картошку, неприхотливую культуру, зарыли в землю на полторы недели позднее обычного.

И вот сегодня, совсем неожиданно, густым хором защебетали, засвистели, зачирикали птицы. Они как будто таились до этого в кустах и помалкивали до поры, до времени, ожидая именно такого часа.

Лето брало верх, и с его приходом в любой избе ощущалась нехватка хозяйственных товаров.

Жигарёв – старший собрался на рынок и одним из первых появился на автобусной остановке. За ним потянулись старшеклассники и студенты, которые ездили в город ежедневно. Молодые парни и девушки, наделённые неиссякаемой энергией, с лицами, полными света и восторга, группировались в стайки и держались в сторонке. Последним появился начальник лесосплавной конторы Калегин. Он шёл твёрдой походкой, высокий и подтянутый, словно собрался выйти на борцовский ковёр.

– Здравия желаю, Степан Фёдорович! – поздоровался Калегин и протянул руку для приветствия.

– Здорово, Борис Александрович, – отозвался старик, отвечая на рукопожатие.

– Куда собрался? По городу прошвырнуться?

– Прошвырнуться могут позволить себе бездельники, а меня лето заставило, чепуховины разной запросило. В посёлке-то нашем, что в голодный год в амбаре, – мышей и тех нету.

– Полностью с тобой согласен, Степан Фёдорович. Не хочет разворачиваться ОРС, не выгодно ему.

– Выгодно, невыгодно, а о людях кто думать будет? Народ-то чей?

Калегин неопределённо пожал плечами:

– Советский, надо полагать. Везде и всюду об этом говорят.

– Вот-вот, советский. А ОРС чей? Тоже, стало быть, советский. Так почему, спрашивается, советский ОРС не заботится о советском человеке?

– Всё зависит от руководства, Степан Фёдорович. Каков начальник – такие и дела у него, – попытался замять разворачивающуюся дискуссию Калегин. Она не предвещала ничего хорошего для него.

Старик был глуховат и говорил громко. На них стали обращать внимание и оборачиваться. Степан не унимался:

– А если начальнику этому на человека наплевать? Что тогда надо делать? Гнать с работы в три шеи. Вот что.

Характер старика знали многие односельчане, уважали за прямолинейность. Сейчас все слушали его с любопытством.

– Хорошо, Степан Фёдорович, представится случай, поговорю с Толстобровом, обязательно. Я тебе обещаю. Попрошу организовать выездную торговлю.

– Достучись, Борис. А не то мы ему фамилию-то поменяем.

– Как это? Зачем? – удивился начальник лесосплавной конторы, заулыбавшись.

Стоящие неподалёку молодые люди прыснули от смеха.

– Потому как ему больше подходит другая.

– И какая же?

– Толстобрюх. Видел я его однажды. Истинный Толстобрюх. Куда только партийцы смотрят? Почему не скинут?

Утренняя разминка продолжалась, быть может, ещё некоторое время на радость окружающим, но в это время подошёл автобус. Молодёжь ринулась к дверям без промедления, визжа, и толкая друг друга. Народу собралось много, и не каждому было суждено уехать этим рейсом. Степан не стал состязаться с молодёжью, наблюдал за давкой со стороны. Потом, пожевав губами, произнёс про себя что-то и смачно сплюнул в сердцах. Посох был при нём всегда. Он взял его и, не дожидаясь, когда автобус отойдёт, отправился пешком. Дорогу в город Степан знал наощупь. Не один десяток лет петляет она среди густых зарослей ивняка и частокола ельников.

«Никому нет дела до посёлка, – рассуждал старик, ходко шагая по утоптанной тропинке. – Начальству что? У них «газики» да «Волги», в магазины не заходят, а если и заходят, то через дверь со двора, всё для них есть на складах. Народ их не интересует. Оно уверено в том, что мужик живуч, всегда выкрутится как-нибудь. Да и другими благами начальство себя не обидело. Продукты, талоны, товары, связи, власть – всё это в их распоряжении. В любом количестве, в любое время, без талонов и очередей. Живи, не тужи. Да ну их! – подумал Степан сердито. – У меня тоже всё есть: мясо, молоко, соленья, варенья. Что ещё мне нужно? Пусть они побесятся с жиру. Придет время, недолго осталось – взбунтуется народ, наведёт порядок».

Степан шагал тропинкой, которая металась по-над рекой то влево, то вправо. Кирзовые сапоги, смазанные накануне дёгтем, приятно поскрипывали. Солнце успело уже выскочить из-за остроконечных вершин деревьев и согревало сонные поляны, оставляя холодок лишь за раскидистыми кустами. Старик спешил в город, а из головы не выходил вчерашний разговор с Ефросиньей.

… – Степан, – позвала она накануне, пожевав ввалившимися губами.

– Чего тебе? – недовольно отозвался он.

– Давно я хотела признаться: тяжело мне, за сынов переживаю.

– Что за них переживать? Вырастили всех, слава Богу, живут самостоятельно, – недовольно пробурчал Степан.

– Ночами не сплю, лежу в постели и всё думаю, думаю, и думам моим нет ни перерыва, ни конца. Всегда считала, что самая большая радость в моей жизни – наши сыновья. Только ради них и жила. А вышло как? Выпорхнули из гнезда, и поминай, как звали. Для чего жила, для чего живу сейчас?

– Сходи в церковь, помолись, покайся перед Богом, авось полегчает, – посоветовал он вчера жене.

– Схожу, Стёпа, а то, как же? Только одними молитвами положение не исправить. Ходила уже, не единожды. Но Бог не слышит меня. Старшие сыновья как забывали письма писать, так и забывают, по сей день, прислать о себе весточку. Годами сулятся навестить нас с тобой. Нехорошо мне, Стёпа, душа разболелась шибко. Младший вон совсем рядом, а живёт, будто за семью морями, глаз не кажет. И забыл он, родной, как залазил на колени мне, как ластился и заглядывал в лицо. Думала, коль последыш, стало быть, опорой на старости будет. Ан, нет, в бирюка превратился, обособился. Не могу больше молчать, Стёпа, и что делать – не знаю, – глухо и растерянно закончила Ефросинья грустную тираду.

Степан выслушал жену и взвинтился:

– Сама виновата, старая. Удумала, что наговорить Серёге про Катьку! Парень полюбил девку, а ты – помои на него вылила! Он – гордыня, как ты. Твой характерец унаследовал. Кров родной оставил, Катьку жалеючи.

– Стёпа, ты что такое говоришь? Поступки Серёгины одобряешь? Я, стало быть, виновата во всём?

Степан не ответил, долго молчал, размышляя. Потом, глядя в сторону, продолжил:

– Представь, к примеру, если бы меня охулили. Ты бы что, шанег напекла тому человеку, который охулил меня? За один стол усадила, чаем напоила?

Он вопросительно посмотрел на жену, ожидая ответа.

– Причём здесь ты? За что могут тебя охулить?

– Я же сказал – к примеру.

– Ну, ладно. Будет с тебя примеров.

– Ты не увиливай от ответа, и скажи прямо: осталась бы при мне. Так? Так. И обиду бы затаила на того человека, да попуще, чем твой сын. Так-то, Фрося. Поэтому не жди примирения в ближайшие дни. Не малец твой Сёрега, который быстро забывает про горячий отцовский ремень. Не ждёт он с нетерпением, когда ты пальцем поманишь его. Обида, она, что обычная болячка: как не понукай – не пройдёт, не улетучится. Нужно время и терпение.

Степан тяжело вздохнул, посмотрел на часы – ходики и, не говоря ни слова, вышел на крыльцо.

Мысленно Ефросинья соглашалась с мужем. Степан был прав. Но сколько бы она не размышляла над его словами, ничего утешительного для себя не находила.

– Ох, сыны, сыны мои родные! Беда мне с вами, – завздыхала она, как только Степан вышел покурить. – Как же быстро вы выросли! Будто вчера я вас водила за малюсенькие ручонки, а сегодня и представить не могу, какими они стали и что могут делать. Ох-ох-ох! Сердце моё разрывается на части. Как легко вы можете расставаться с родительским домом.

Она тихонько заплакала, поднеся к глазам край фартука.

– Ну, чего заканючила, чего нюни распустила до колен? – с упрёком выговорил возвратившийся Степан. – Не убивайся попусту, глупая баба! Подумай лучше на досуге, как сподручнее, да ненавязчиво наведаться к молодым, под каким предлогом заявиться и что сказать им. Внучка-то совсем большая, к празднику Великого Октября пойдёт под стол уже самостоятельно.

Глаза Степана увлажнились, он швыркнул носом и утёр усы.

– Разве ты не хочешь простить Сергея, сблизиться с Катериной? – спросил он, глядя в лицо жене.

– Сына я, Стёпа, простила уже давно, а вот к Катьке не лежит у меня душа по-прежнему. Сердце противится почему-то и – всё тут. Не знаю, почему, и не могу совладать с собой.

– Чем же она не глянется тебе, не пойму. Баба, как баба – красивая, ласковая и работящая. Чего тебе ещё нужно?

– Не знаю, Стёпа, и объяснения не нахожу. Сдаётся мне почему-то, не будет у них с Сергеем житья вместе. Притворяется Катька до поры до времени, как и покойный отец её. Породу ведь не переделать…

– Глупая ты баба, Фрося! Вдолбила себе в голову дурь несусветную и вынашиваешь пакостные ожидания. Скажи в таком случае, отчего тогда Катька заставила Сергея золото выбросить? Могла бы и оставить. Никто, кстати, не ожидал от неё такого поступка. Осудила, стало быть, отца своего.

– Может быть, и так. Может, и в самом деле спекла меня жизнь дурными предчувствиями, наложила клеймо прошлого. Но вспомни сам, как жили мы. Одни ожидания и были. То репрессии – ждёшь со страхом ареста день за днём, ночь за ночью. Только и думаешь: вот придут, вот заберут. Потом война. Хочешь – не хочешь, а похоронка сидела в голове постоянно. Почтальона ждали каждый день с тревогой. А сыны наши окаянные? Чего только не удумывали! Всё через сердце пронесла, так и живу в ожидании неприятностей и сейчас. Другой мне, Стёпа, уже не стать, стара я для перемен.

Ефросинья замолчала, но, выговорившись, не осталась удовлетворённой от разговора с мужем. По выражению лица было видно: она готова продолжать рассуждения о жизни – прошлой и настоящей.

…От быстрой ходьбы заходилось вдруг сердце. Степан остановился, посмотрел на реку. Здесь она была широка, вмещая посредине небольшой остров. Из-за густых деревьев выглядывали полуразрушенные избы. Их было с десяток, не больше. Когда-то острова не было, старая коса поросла травой и ивняком. Несколько мужиков-смельчаков срубили на ней дома. Что толкнуло их к такому решению, неизвестно по настоящий день. Потом, через много лет образовалась прорва, коса превратилась в остров. Хозяева покинули свои жилища.

Звенящую тишину нарушил непонятный шорох в траве и вдруг, буквально из-под ног, выскочил ошалевший от страха заяц. Стремглав, ринулся под соседний куст.

«Испугался, косой, – снисходительно подумал Степан и вдохнул пьянящий воздух полной грудью. – На кой ляд я в город потащился? – внезапно задался он вопросом. – Просто прогуляться? Развеяться после вчерашнего разговора? Да ещё пешкодралом. Доплетусь до города и – язык на плечо. А коли гвоздей накуплю да провода – не дотащусь. Поразмышлять можно и на берегу», – решил про себя Степан и стал осторожно спускаться к реке. Его взору предстала кривая скамейка, изготовленная из жердей на скорую руку. Он подошёл к ней, проверил на прочность. Скамейка пошатнулась, но оказалась устойчивой. Старик присел, потянулся за кисетом. Через минуту над его головой уже всплывали замысловатые кольца ядовитого дыма. Степан закашлялся и чертыхнулся.