В лабиринте замершего города

ТРИ НАРОДОГВАРДЕЙЦА

Время даёт возможность сопоставить события и факты, внешне, казалось бы, разрозненные, не связанные между собой. Время позволяет открыть в них внутреннюю, причинную связь. Идя по следам нашего земляка — советского разведчика Пичкаря, мы отыскали на Львовщине одного из боевых его побратимов — Михаила Веклюка. Они жили, оказывается, недалеко друг от друга — по обе стороны перевала, даже не подозревая об этом. Но вот, спустя какое-то время — после того, как Веклюк переехал в Ужгород, и мы стали встречаться с ним чаще, — возник разговор и о его юности, о тех опалённых горячими событиями годах, когда он только что вступал на путь сознательной борьбы.

…Веки слипались. От бессонной ночи гудела голова. Руки отказывались держать тяжёлый молот. Едкая калийная пыль забивала горло, не давала дышать. Здесь, на разработках, даже самые сильные крестьянские парни выдерживали всего год-два.

Веклюк остановился, чтобы перевести дух, пока мастер отошёл перекурить. Если бы этот мастер знал… Всю ночь Михайло с двумя помощниками расклеивал листовки на станции в Самборе. Затем трясся в порожняке, следовавшем в Дрогобыч. Получил свежую литературу — и сюда, в Стебник. Припрятал книги в заброшенном колодце до вечера, пока не загудит заводская сирена.

Но гудка не дождался. В середине дня появились жандармы. Впереди ступал побледневший мастер. Заросшие Щеки тряслись от волнения. Не доходя, ткнул пальцем:

— Вот — Веклюк Михайло.

И отступил за синие мундиры.

Жандармы нерешительно топтались, поглядывая на мускулистого усача, который, играючи, перекидывал в руках двухпудовый молот. Старший сбросил винтовку. Тогда Веклюк шагнул навстречу. Звонко щёлкнули стальные наручники…

Через несколько дней его судили в Дрогобыче — поспешно, без особого разбирательства. За распространение листовок, призывавших собирать средства для помощи республиканцам Испании, за «антиправительственную агитацию и хранение коммунистической литературы». Объявили приговор: 1 год 8 месяцев тюремного заключения. Судьи ещё не знали, что отправленный ими в дрогобычскую тюрьму Веклюк Михаил, 1914 года рождения, сын рабочего Веклюка Павла из села Колпец, неимущий, неженатый, рабочий калийных разработок в Стебнике, был ни больше ни меньше, как членом ЦК комсомола Западной Украины…

Он не отсидел своего срока: западные области Украины были освобождены советскими войсками.

В июньскую ночь сорок первого года Веклюк должен был уехать с последним эшелоном. Он тогда работал в вагонном депо во Львове, последние дни спал урывками здесь же, в искалеченных бомбёжками вагонах, вместе с другими ребятами из слесарной бригады спешно латал составы… Уехать не успел: в Подзамче их последний паровоз с несколькими платформами перехватили оуновцы. Избили, кинули в тюремный вагон, стоявший в тупике. К утру арестованные проломали пол, убрали перепившуюся охрану и ушли в леса…

Он быстро нащупал старые связи. Через полгода с надёжным «аусвайсом» снова очутился во Львове. В 1942 году коммунисты создали здесь из разрозненных групп организацию «Народная Гвардия имени Ивана Франко», ставшую впоследствии довольно разветвлённой. Веклюку поручили доставлять по цепочке подпольную литературу. Затем его ввели в боевую группу, действовавшую в пригороде Львова — Подзамче…

Рассказывая нам об этих днях, он как-то заметил:

— А ведь среди народогвардейцев были и закарпатцы. Фамилий их не помню, но что они были из Закарпатья — точно.

И тогда мы двинулись по новой тропе поиска… Во Львове нам предоставили возможность ознакомиться с архивными материалами, посвящёнными «Народной Гвардии имени Ивана Франко», обнаружились интересные документы в архивах Ужгорода и Берегова. А затем… Как на снимке, который, постепенно проявляясь, открывает лица, которые ты ожидал увидеть, так история, освещённая светом борьбы интернационалистов, людей разных стран и разных убеждений, объединённых страстным желанием уничтожить фашизм, знакомит тебя постепенно со своими бесчисленными героями. Отыскивались участники событий, о которых начал рассказывать Веклюк.

Жарким выдался июль в Хусте. Дождей не было долго, и даже горы, сжимавшие долину, не спасали от зноя. В горячий полдень у моста через Рику венгерская часть, расквартированная в городе, выставила охрану. Солдатам можно было купаться лишь под наблюдением офицера. Гражданских лиц близко не подпускали.

Февгаднадь Немеш лениво хмурился на солнцепёке, наблюдая, как его гонведы плещутся в воде. Вдруг дежурный заорал, показывая на мост. Немеш увидел: на перила взбирался солдат — издали нелегко было его распознать.

— Висса![1] — крикнул февгаднадь.

Солдат, вытянув руки, прыгнул в воду. Немеш глядел вниз по течению, но голова прыгнувшего с моста не показывалась. Солдаты галдели. Немешу доложили, что прыгнул сержант Дьёрдь Мошкола. Принесли его мундир, в котором нашли недописанное письмо: Мошкола прощался с женой и родными, сообщая, что никогда больше не свидится с ними…

Офицер скомандовал:

— Обыскать оба берега. Найти живым или мёртвым! Обшарили заросли, потом на мелководье растянули сеть и побрели против течения реки, но Мошколу так и не нашли…

Если бы вечером Немеш оказался на окраине города Берегова, в доме рабочего Иожефа Товта, он бы несказанно удивился: его «утопленник» невозмутимо беседовал с хозяевами дома.

К тому времени Дьердъ-Юрий Мошкола был опытным подпольщиком. Вырос в семье рабочего-венгра в Берегове, с юных лет сам обжигал кирпич на заводе Конта, известном своими революционными традициями: тут действовало крепкое ядро коммунистов. Мошкола участвовал в рабочих забастовках, распространял листовки. А в 1935 году его приняли в Коммунистическую партию Чехословакии. Затем — служба в армии. Он вёл пропагандистскую работу среди солдат: чехов, словаков, украинцев.

Наступили тревожные дни. Венгерские фашисты, оккупировав весь край, уничтожили остатки и без того куцых буржуазных свобод. «Новый порядок» поддерживался вооружёнными отрядами жандармерии и профашистских организаций. Коммунисты ушли в подполье.

Мошкола снова оказался в армии — на этот раз хортистской.

В середине 1939 года по Закарпатью прокатилась волна репрессий. Были схвачены многие товарищи Дьёрдя, как называли по-венгерски Юрия. Подпольный комитет понимал, что следы могут привести полицию и в Хуст, в казарму пятого пехотного полка, в котором сержант Мошкола выполнял партийные задания. Тогда и было решено инсценировать его самоубийство.

Мошкола считался отличным пловцом. Проплыв под водой, он выбрался на берег в излучине реки. В кустарнике его ожидал товарищ со свёртком, в котором был штатский костюм. Переночевав в Берегове, Юрий утром сразу же отправился в Мукачево. В рабочем пригороде, в Росвигове, было подготовлено надёжное убежище.

Переждав некоторое время, Мошкола включился в обычные для него подпольные дела.

Однажды он получил задание доставить в горный посёлок Сваляву нелегальную литературу. Одевшись получше, поинтеллигентнее, отправился на вокзал, сел в зале ожидания. Рядом опустился на скамью человек в модной шляпе, с зонтиком в руке. Мошкола покосился на соседа и оторопел: возле него сидел сотрудник береговской полиции — как-то уже встречались…

«Выследить меня он никак не мог, — лихорадочно соображал Юрий. — Видимо, здесь по другим делам, а я просто попался ему на глаза. Глупо… Как глупо!..»

— Утопленник-то, оказывается, воскрес! — усмехнулся полицейский сыщик, опустив в карман руку. — Только не делай глупостей, Дюри! Не уйдёшь все равно…

— Вы обознались,—вдруг спокойно ответил Мошкола. — Если говорите об утопленнике, то утонул мой брат, царство ему небесное. Меня зовут Яношем, мы были с братом Дьёрдем — как одно лицо. Вам-то это должно быть известно. Сыщик беспокойно заёрзал. Потом спохватился:

— Покажи документы!

Мошкола начал рыться во внутренних карманах, приговаривая, что его, мол, опасаться нечего, да и он перед властями не чувствует вины, поэтому даже документы не всегда носит с собой. Вытащил бумажку:

— Вот только рецепт… Здесь этого лекарства достать не могу и еду в Сваляву.

К счастью, в кармане нашёлся рецепт, выписанный просто на фамилию.

— Не верите — спросите дежурного по станции, вон он как раз идёт. Меня тут все знают.

Сотрудник полиции подозвал дежурного. Тот взглянул на Мошколу, потом очень пристально посмотрел на детектива и спокойно ответил:

— Это наш стрелочник, Мошкола. Как же мне его не знать?..

Сходство с братом на сей раз выручило Юрия. Удалось немного отвязаться от сыщика и скрыться в потоке спешивших пассажиров. Но рисковать дальше уже было нельзя, и Мошкола решил перебраться через перевал в западные области Украины, где была установлена Советская власть. Перешёл границу звёздной сентябрьской ночью.

Во Львове закарпатца взяли на учёт в местном отделении МОПРа[2]. Здесь он встретил коммуниста-венгра из Ужгорода Яноша Фодора. Они знали друг друга давно. Слесарь Фодор был и литератором. Он писал листовки и статьи в партийные издания. Перешёл границу, как и Мошкола, спасаясь от расправы оккупантов.

Вскоре Фодор познакомил Мошколу ещё с одним политэмигрантом — Иштваном Шипошем, членом ЦК профсоюза венгерских обувщиков.

— Что ж, можно создавать землячество, — пошутил один из руководителей отделения МОПРа Андрей Дацюк, когда в кабинете собрались политэмигранты из-за Карпат.

Мошкола попросился на стройку — не мог оставаться без дела. Ему предложили на выбор несколько стройучастков. Поехал в село Брюховичи.

А вскоре товарищи переправили к нему через границу жену и сынишку. Устроились в селе хорошо. Жена пошла работать в школу, сына определили в детские ясли. Начали налаживать жизнь на новом месте.

Но грянула война.

В душной темени ночи эшелоны, казалось, ползли наощупь, минуя полустанок. Из-за кромки леса медленно подымалось зарево, окрашивая в цвет крови тонкие стены теплушек. И вдруг глухое эхо взрыва докатилось до ложбины, где спряталось небольшое село. Замерли, оцепенели хаты.

На окраине, у длинного, крытого жестью здания, стояла полуторка. Из углового окна на машину падала узкая синяя лента света.

Усталый командир тяжело поднялся и затянул перед картой шторку. Потом повернулся и продолжил разговор:

— Там будет трудно, очень трудно. И всё же там вы больше нужны, товарищ Мошкола.

— Мне это понятно…

— Я не могу вам приказывать. И не только потому, что вы всего два года, как сбежали от тех же фашистов. То, что вам предлагаю, связано с огромными душевными и физическими испытаниями. Но у вас есть опыт подпольной борьбы, вы знаете языки. Словом, это разговор коммуниста с коммунистом…

— Хорошо, я поеду во Львов.

— Мы поедем вместе, — добавила жена, сидевшая тут же, на диване, с ребёнком на руках.

Старый командир подошёл к дивану, молча постоял, не отрывая от малыша воспалённых бессонницей глаз. Потом возвратился к столу и спросил:

— Где вы там пристроитесь?

— На первый случай есть семья Андрея Дацюка, — ответил Мошкола. — Познакомились мы с ним в отделении МОПРа. Андрей, правда, в Киеве, уехал на учёбу. Но его жена и сестра ещё два дня назад были там, во Львове, мы получили от них письмо…

— Два дня, дорогие, это теперь много, — горько усмехнулся командир. — Ну что ж, выбора нет. Авось, пока устроитесь. Вот вам телефон одного товарища: если он на месте, то кое в чём поможет. А теперь — о главном. На Львов, вместе с гитлеровцами, ведёт наступление и венгерский корпус…

Уже потом, на улице, прощаясь с Мошколой и его женой, которые садились в машину, командир добавил:

— Во Львов будут направлены товарищи для связи. Они получат адрес Дацюка. Найдут и других. Ждите.

Полуторка двинулась и помчала просёлком на запад. Выехав на шоссе, она затерялась во встречном потоке машин и обозов.

Командир задумчиво посмотрел ей вслед. Он не мог знать, что через неделю будет смертельно ранен. Но знал, что борьба началась и будет упорной. В захваченный фашистами Львов будет направлено несколько разведчиков для связи с подпольем, и все они погибнут, не достигнув цели. И долгие месяцы патриоты будут действовать без связи с Большой землёй…

Мошкола не ожидал, что, приехав в город, встретит в угловом доме на улице Ольги Кобылянской не только семью Дацюка, но и самого хозяина. И застанет в городе друзей по политэмиграции.

— Поскольку нас уже немало, — говорил Дацюк, расхаживая по комнате, — подумаем о будущем.

Янош Фодор спокойно смотрел на окно: не впервые было уходить в подполье. Мял сигарету Иштван Шипош.

А Дацюк тем временем развивал свои планы. На щеках уже выступил нездоровый румянец, очки то и дело запотевали, и он снимал их, чтобы протереть стекла. Андрей был старше Мошколы лет на десять, но не терял бодрости, хотя на его молодость выпало немало испытаний. Ещё в 1920 году украинский хлопец из села Черничени на Люблинщине вступил добровольцем в ряды Красной Армии. Восемнадцатилетним бойцом революции сражался против пилсудчиков. А вскоре стал и членом Компартии Западной Украины, подвергался репрессиям, сидел в тюрьмах. Когда гитлеровцы оккупировали Польшу, выехал во Львов. Какое-то время работал на стройке, а затем был судоисполнителем. Послали на курсы юристов в Киев. 22 июня был первым днём каникул, которые будущий прокурор решил провести, конечно, с семьёй.

— Все мы теперь будем прокурорами, — говорил Дацюк, — Все! Понимаете? Но сначала главное — устроиться легально. Я использовал свои старые связи: буду домоуправом. Первые справки изготовлю. Потом позаботимся о более надёжных документах. — Остановился возле Мопшколы: — Жить вы с женой будете в доме по соседству, вместе с Иштваном Шипошем. Он уже поселился…

30 июня 1941 года гитлеровцы захватили Львов. Вслед за танками с гиканьем и свистом в город ворвались головорезы из батальона «Нахтигаль». Начались облавы, расстрелы, грабежи. В Подзамче спецкоманды грузили в вагоны скот, зерно и лес.

На пятый день оккупации Мошкола вышел на улицу: нужно было купить молока для ребёнка. Свернул за угол и дошёл до площади. На широких стеклянных дверях отеля «Жорж» висело объявление. Чёрные литеры: «Варнунг! Предостережение!». Текст пестрел угрозами: «Карается смертной казнью».

Пробиваясь на Галицкий рынок, свернул в проход между домами. И тут взметнулся женский крик, раздались беспорядочные возгласы карателей. Бандиты из «Нахтигаля» и полицаи из зондеркоманды начали облаву.

В кармане Мошколы, кроме справки о местожительстве, выданной Дацюком, не было ничего. Рванулся назад к площади, но за спиной послышался топот. Полицай вскинул автомат и дал очередь. Почувствовав, как обожгло ногу, Мошкола вбежал в какой-то двор. Переждал, пока закончилась облава. Истекая кровью, добрался домой.

— Могло закончиться и хуже, — мрачно сказал Дацюк, сидевший у кровати раненого товарища.

Юрий виновато улыбался: хорошо, что пуля полицая не задела кость. О вызове врача не могло быть и речи. Сами сделали Мошколе перевязку. К счастью, температура через неделю спала…

Собрались на совет. Опытные подпольщики, друзья отлично понимали, что главное — надёжное прикрытие.

— Поздравьте меня, — сообщил Дацюк. — Я уже — домоуправ целого квартала. По справкам, которые удалось для вас добыть, получите паспорта — «аусвайсы».

Для Яноша Фодора раздобыли документ «фольксдойча» и устроили его на работу в магазин «Овощи и фрукты — только для немцев».

— Фашисты зверствуют, — говорил Дацюк, бывавший ежедневно в городской управе. — Положение в городе тяжёлое. Сегодня узнал: схватили хирурга, профессора Генриха Гиляровича и сразу расстреляли. Убит ещё один известный медик — профессор Роман Ренцкий. Но главное… Взгляните, — вытащил из кармана смятый лист бумаги:— Сейчас вот снял с ворот. Листовка!.. Я — домоуправ, должен следить, чтобы был «порядок».

Стали тихо читать:

«Смерть палачам! Фашисты уничтожают нашу гордость — учёных. Убиты академик Казимир Бартель, известный физик Владимир Стажек… Рабочие Львова! Подымайтесь на борьбу с фашистами! Патриоты».

— Написано чёрной тушью, женской рукой, — определил Фодор. — Почерк изменён…

— Значит, в городе есть и другие подпольщики.

— Разумеется, есть.

— Я переведу на венгерский язык, — предложил тут же Шипош: — Знаете, что на станции расположена венгерская часть.

Возбуждённо намечали план действия группы.

— А видите, товарищи, — заметил Дацюк, — обращение написано — к рабочим! Первое слово — к ним. Вот ты, Янош, рабочий, по тюрьмам скитался — и в Венгрии, и в Чехословакии. Иштван — тоже человек труда, и Дьёрдь…

— Повоюем! — твёрдо сказал Фодор. — Начнём пока с таких вот листовок, а потом, как только будет связь…

— Да, но к этому нам надо подготовиться уже теперь, заранее. У меня есть думка вот о них, — Дацюк кивнул на Иштвана и Дьёрдя. — А что, если им сделаться «братьями Шипошами»? Ану, хлопцы, немного похожи? Будете братьями-портными. Дьёрдю не привыкать — учился на портного, ну а тебе, Иштван, придётся быть только подмастерьем…

Кровавые расправы над жителями сопровождались грабежом народного добра. Образовав «дистрикт Галичину» на территории западных областей Украины и включив её в генерал-губернаторство, оккупанты поощряли частную коммерцию. Львов наводнили тёмные дельцы: немецкие колонисты, офицеры вермахта, ведавшие снабжением и спекулировавшие награбленным добром, бывшие владельцы. В такой обстановке «акклиматизация» «братьев Щипошей» прошла довольно быстро.

На щите у биржи появился тщательно разрисованный лист ватмана. Объявление гласило: «Заграничные портные-мастера братья Шипоши. Мужские модели по последним берлинским и парижским образцам. Перелицовка костюмов, а также другой одежды. Доставка на дом гарантируется дополнительно по особым расценкам…».

«Братья» уже имели вполне надёжные документы: Дацюка к тому времени перевели в участковое управление, он получил доступ к «кеннкартам» и снабдил ими всю свою немногочисленную группу. Это дало возможность развернуть основную — подпольную работу.

Первым делом готовили почву для разведывательной деятельности в хортистских воинских частях: Шипош с Фодором писали венгерские листовки. Украинские тексты для них доставляла сестра Дацюка — Христина. Дьёрдь вместе с женой отправлялись по квартирам клиентов — венгерских офицеров. А ещё любили посещать утренние киносеансы, «забывая» в полутёмных залах листовки для солдат. Сначала ходили в кинотеатр «Студио», после того зачастили в «Роке». Вскоре листовки оставляли даже в магазинах, расклеивали в подъездах среди бела дня.

Однажды на Пекарской Шипош заметил цветной немецкий плакат, на котором был изображён «гитлеровский рай». Надпись гласила: «Ты увидишь всю Европу! Поезжай к нам работать!» Сверху кто-то написал углём: «Поезжай, если хочешь подохнуть». Так возникла тема очередных листовок: писали об угнанных в рабство, рассказывали о трагической судьбе многих жителей, раскрывали глаза обманутым хортистами солдатам на преступные акции фашизма.

Поздней осенью к Дацюку, довольно потирая руки, зашёл Янош Фодор:

— Овощи уже не поступают и в немецкий магазин. Жена фельдкомиссара Шранка рассказывала, что около Золочева партизаны сожгли все фольварки, увезли приготовленный для отправки картофель, подожгли сено на платформах. Обо всём этом надо тоже написать в листовках — чтобы и наши люди, и простые солдаты почувствовали: антифашистская борьба развёртывается, и мы уже— реальная сила, к которой они могут присоединиться.

Трудно было писать от руки, но друзья проводили бессонные ночи, размножая тексты, чтобы снова утром отправиться в опасные рейды по глухому городу.

Постепенно нащупывались связи с другими подпольщиками. И через год группа интернационалистов стала настоящим боевым отрядом.

Из квартиры Дацюка одна дверь вела в подвал, а он сообщался лазом с соседним домом, где жили «братья Шипоши». Большинство встреч происходило у него, Андрея. В последний день 1942 года он пригласил друзей к себе в гости. Был в чёрном костюме, торжественно настроен:

— У нас, друзья, особый Новый год. Мы его встречаем народогвардейцами. Военный Совет «Народной Гвардии имени Ивана Франко» поручил принять от вас присягу.

И начал читать текст…

— За сожжённые города и села, за смерть наших детей, — вторил ему Юрий Мошкола, — за издевательство и насилие над нашим народом клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно… Кровь за кровь, смерть за смерть!

— Я клянусь, — твёрдо выговаривал каждое слово Янош Фодор, — что лучше умру в бою с врагом, чем смирюсь с тем, чтобы моих братьев и сестёр кровавый фашизм гнал в жестокое рабство…

— Я клянусь, — повторял с друзьями Иштван Шипош, — всеми средствами помогать Красной Армии уничтожать бешеных гитлеровских собак, не жалея крови и своей жизни!..

Потом будут принимать священную клятву на квартире Дацюка и другие разведчики. Будут на деле доказывать верность этой клятве…

Карабкается вверх улица Зелёная. В конце её, у самого отвеса, грузно уселся серый многоэтажный дом. Он спал в эту глубокую ночь. А в квартире, обращённой окнами к холмам, бодрствовали двое. Открыли дверцу духовки, и внутри осветилась шкала вмонтированного радиоприёмника. Один из двоих ловил нужную волну. Раздался знакомый размеренно-спокойный голос диктора. В этот час передавались материалы для областных и городских газет, выходивших на Большой земле:

— Внимание, говорит Москва… Передаём текст сводки Советского Информбюро…

Рядом с мужчиной, за машинкой — женщина. Сеанс — от 12 до 3 часов ночи.

Утром статьи и сводки были уже доставлены на другие тайные квартиры. И другие люди занялись их размножением, а затем — рассылкой со специальных распределительных пунктов.

Около полудня из дома вышел «портной» Дьёрдь. На руке висела, блестя шёлковой подкладкой, офицерская шинель. Сотруднику канцелярии губернатора майору Рашлу, ведавшему «службой порядка» в городе, и в голову не могло прийти, что его шинелью будет прикрыто несколько экземпляров партизанской газеты. Собственно, Рашлу в это время было не до обновки. Он стоял навытяжку перед разбушевавшимся комендантом Львова полковником Баухом. На щеках полковника вздулись желваки:

— Листовки на немецком языке обнаружены в трёх эшелонах, шедших на фронт. Даже в моём арсенале! Вы понимаете, Рашл, что произойдёт, если листовки окажутся и в наших казармах, если они попадут к солдатам гарнизона?..

В эти дни шеф службы СС информировал губернатора: «Пятеро рядовых 455 полка и ещё шесть рядовых 385 полка под различными предлогами уклонились от выполнения санитарных операций. При обыске служба СД указанных полков выявила прокламации… Следует заменить венгерскую охрану на посту возле Подзамче, которая, по агентурным сведениям, благожелательно относится к пропаганде большевиков…»

«Санитарными операциями» эсэсовцы называли массовые расстрелы военнопленных в песчаных карьерах, при созданных наспех пересыльных лагерях. Иштван и Янош писали листовки, в которых разоблачались действия палачей, и венгерским солдатам все более открывался смысл кровавой агрессии. Работа подпольщиков не пропала даром.

Это окрыляло, и группа Дацюка действовала увереннее. Начали подбираться к немецким частям. И вот Янош Фодор перечитал текст:

«Братья, немецкие солдаты! Гитлер и его клика — это злодеи и лгуны, каких ещё не видел свет… На их совести миллионы зверств. Гитлеровцы привели немецкий народ к смертельной катастрофе. Чтобы защитить себя, они подставляют вас под стволы пушек… Спасайте свои жизни, спасайте честь немецкого народа, переходите на сторону Красной Армии…»

Подпольщики раздобыли машинку с латинским шрифтом, переделали несколько литер, чтобы можно было печатать материалы на венгерском и немецком языках. Кроме сводок Совинформбюро они принимали по радио сообщения Национального комитета свободной Германии, да и сами сочиняли тексты, используя собственные разведданные.

Но этого казалось антифашистам мало. Они рвались в открытый бой с врагами.

На длинном столе лежало раскроенное сукно. «Модистка» Маргарет, заняв место у швейной машинки, не отрывала глаз от окна, выходившего на улицу. Это был её пост, когда Дацюк встречался с «портным».

Сейчас подводили итоги борьбы, оценивали обстановку, намечали новые задачи.

— Разгром под Сталинградом посеял среди немцев не только уныние, — говорил Дацюк. — Многие стали задумываться… Нужно ещё активнее находить пути к сердцам солдат, слепо втянутых в войну. Тогда листовки приобретут особую действенность. Но наступило время устанавливать и личные контакты. Это опасно, нелегко, но необходимо.

В прихожей раздался условный звонок. Пришёл Янош. Устало опустился в стороне на стул:

— Смотреть этим гадам в глаза, вежливо улыбаться… Я же не актёр! Жалуются мне на партизан, а я ещё должен прискорбно вздыхать!.. Есть новость. Заявилась в магазин «овчарка» — сожительница капитана из охранного батальона. Пристала — достань ей, где хочешь, лимоны. Оказывается, в Красном партизаны подожгли цистерны с бензином. Все взлетело на воздух к чертям собачьим. Капитан чудом уцелел, только обожжён. Вот она к нему в госпиталь и бегает.

— Все понятно, — резюмировал Дацюк. — Лимоны достанем. Авось появится источник информации.

Член Совета Народной Гвардии Андрей Дацюк знал многое. В Совете он отвечал за деятельность групп в городе. Но мало кто знал, что лишь один Дацюк тесно связан с группой закарпатцев-политэмигрантов и руководит их операциями. Совет очень дорожил этой боевой группой, глубоко её законспирировав.

— Кстати, нужен срочно килограмм серебра, — заметил Дацюк. — Моя сестра Христина на фабрике лакокрасок подпоила кладовщика. Тот согласился ей продать ротаторную краску. Но требует за одно кило столько же серебряных изделий. Иштван, возьми это на себя.

Шипош молча кивнул. Дацюк поправил очки:

— Так вот мы говорили о личных контактах. Вокзал обслуживают венгры. А сейчас, как воздух, нам нужны «подходы» к железнодорожникам. Скорее бы «выйти» на надёжных людей. Но не ошибиться. Иначе — конец…

Операция «Главный вокзал» была поручена Мошколе.

Перед отправлением варшавского поезда на перроне Львовского вокзала появился элегантно одетый человек. Клетчатое пальто, толстый вязаный шарф, мягкая шляпа, в руке — портфель из жёлтой кожи. Человек расхаживал вдоль поезда, поглядывая на разодетых фрау, за которыми денщики тащили тяжёлые чемоданы.

Когда поезд тронулся, он вытащил платок и начал махать. Рядом стоял венгерский офицер из железнодорожной комендатуры — весь собранный, подтянутый. Он всегда провожал мягкий вагон, в котором отъезжали высшие офицеры. Перрон постепенно пустел. Тогда элегантный человек с портфелем, приветственно коснувшись шляпы, обратился к офицеру:

— Йов напот киванок, алгаднадьур![3]

— Йов напот!

— Я знаю: вы — Горняк. Мне хотелось поблагодарить вас от имени господина Сильваи. Вы помогли ему отыскать багаж из Будапешта, а я в некотором смысле был в багаже заинтересован: для меня доставили в нём материал. Я — портной. Дьёрдь Шипош.

Познакомились. Дьёрдь объяснил: провожал в Варшаву двоюродную сестру, у которой тоже коммерческие дела. И бросил вскользь:

— Так, может быть, выпьем по случаю знакомства?

Горняк согласился. Зашли в ресторан. Зал был набит битком. Гитлеровцы пьянствовали перед отправкой эшелонов на восток. Горняк мрачно пробормотал:

— Этот зал не для нас. Здесь — «высшая раса».

Прошли за занавеску. Горняк подозвал смуглого официанта. Тот устроил их за маленьким столиком у раздаточной. Разговорились. Дьёрдь упомянул, что сам он из Пряшева. Горняк обрадовался: он оказался родом из Субботицы, югославского города. Сказал:

— Вроде бы земляки — славянская земля нас родила… Дьёрдю запомнилось и это.

Железнодорожный узел обслуживался специальным венгерским батальоном. Комендатура, склады — всё было здесь под его охраной. Помимо охранников, в левом крыле вокзала размещалась специальная часть связи, подчинявшаяся комендатуре. Вход туда был перекрыт. Больше месяца Дьёрдь искал «подходы». Наконец, через знакомых рабочих депо удалось нащупать вариант: попытаться выйти на Горняка. Узнал, что он серб, до войны был рабочим-инструментальщиком. Как-то здесь, в депо, сам стал за станок: соскучился по настоящей работе. Да и к ремонтникам относился не так, как другие охранники. В общем, стоило рискнуть…

В этот вечер расстались тепло. Горняк на прощание, чуть помявшись, попросил:

— Достаньте часы. Мне нужны швейцарские часы.

Дьёрдь «достал». Через неделю они уже были большими друзьями. Правда, затем пришлось «доставать» для алгаднадя и другие вещи — сапоги, плащи, даже дамские сумки. «Обмывали» все это в пивной на привокзальном рынке, где толклись обычно солдаты и унтеры местного гарнизона. Дьёрдь, притворяясь пьяным, заводил нужный разговор, но Горняк всё время обходил острые углы.

Однажды офицер пришёл мрачнее тучи. Достал бутылку водки. Пил не хмелея. Только все более бледнело его узкое лицо. Дьёрдь ждал и не ошибся — Горняк начал рассказывать:

— Ночью отправляли спецсостав. В одном вагоне были женщины из Сербии. Только женщины. Их везли в Майданек. Понимаешь? Сволочи! Хотят всю Европу упрятать в лагеря. А ты, Дюри, им костюмы шьёшь..

— Ну, а ты дорогу охраняешь. Горняк взглянул на него:

— Позор! Для всех нас…

— Позор для тех, кто мирится с ними, — прямо ответил: Дьёрдь.

Горняк промолчал. А когда допили, предложил:

— Живу я на квартире, совсем рядом. Приходи завтра утром — у меня выходной.

Дьёрдь пошёл на встречу. Говорили больше о своём довоенном шитьё. Потом, как бы невзначай, хозяин обмолвился:

— Дежурство было трудным. Всю ночь перезванивался со станцией Чоп. Там ждёт отправки эшелон: отборная венгерская часть. Добровольцев-карателей отправляют против партизан…

Мошкола его слушал будто бы рассеянно. Он перевёл разговор на коммерческие темы. Затем распрощался, ссылаясь на неотложный заказ. В центре города, на улице Коперника, заглянул в аптечный склад. Попросил аптекаря: «Срочно нужен аспирин». И, получив таблетки, поспешил домой.

А через час в двери мастерской Шипошей позвонил связной Степан Проц. Он держал под мышкой поношенный пиджак. Дверь открыл Иштван. По лестнице спускались с верхнего этажа две молодые женщины. Проц спросил:

— Можно ли у вас перелицевать пиджак?

— Если к свадьбе, то можно, — с готовностью ответил портной и впустил клиента.

Ещё через полчаса Проц, покинув мастерскую «братьев», зашёл в пассаж и позвонил по телефону-автомату. Он сообщил:

— Пиджак будет перелицован завтра. Нужно достать деньги.

Ещё через два дня в городе появились листовки подпольщиков: «29 марта на перегоне Самбор — Львов партизанами пущен под откос воинский эшелон. Смерть карателям!».

Мошкола ковал железо, пока оно было горячим. Он снова отправился на вокзал к Горняку. Тот вышел с ним на площадь. Закурили. И вдруг офицер пристально глянул в глаза Дьёрдя:

— Переполох у нас… Движение закрыли на сутки. Партизаны подорвали эшелон. Тот самый…

Тогда Дьёрдь ответил:

— Ну, что ж, не будем играть в прятки.

Горняк опустил голову.

Отправились в знакомую пивную. И тут, выпив, охранник сказал:

— Я думал вначале, что ты и в самом деле коммерсант. Впрочем, часы да барахло — не для себя брал, а коменданта ублажал. Потом решил проверить свои догадки — рассказал об эшелоне карателей.

Признался: сам давно искал связей с подпольщиками. Познакомившись с портным, он даже опасался, не подослан ли Дьёрдь тайной полицией…

— А для чего тебе был нужен комендант? — вспомнил Мошкола.

Горняк рассказал, что эрнадь Чаки, начальник комендатуры, происходил из древнего аристократического рода. Однако нёс службу отнюдь не на дворянский манер: скупал награбленные вещи, спекулировал да развратничал. После того, как его помощник алгаднадь Горняк начал «по дешёвке» доставать дефицитные вещи, Чаки ему доверил и комендатуру.

— Даже печати у тебя?

— Оставляет…

— Понимаешь, очень нужен один «аусвайс». Для «двоюродной сестры». Надёжный, настоящий.

Через день Горняк принёс готовый документ, в котором значилось: «Остбанн. Персоненаусвайс». С таким документом можно было колесить по железной дороге круглые сутки…

Договорились о связи. Дьёрдь познакомил Горняка со своим «братом» Иштваном. Решили, что встречаться будут с ним по очереди — так безопаснее. На случай необходимости была договорённость о запасной встрече — на трамвайной остановке у оперного театра: здесь, на стене дома, должен был появиться условный знак.

Однажды вечером Иштвана поджидал на остановке сам Горняк. Расхаживая, нервно курил папиросу. Когда подошёл Иштван, он шепнул:

— В восемь часов через нашу станцию пройдёт эшелон с полком итальянцев. В составе несколько платформ с танками и орудиями.

Иштван подумал и предложил:

Попытайся хотя бы на час задержать эшелон…

Два паровоза, которые прицепили к составу, оказались неисправными. Помощник коменданта бегал по перрону и грозился, потом снял машинистов и отправил под охраной в камеру. Поезд ушёл только поздно ночью с немецкими машинистами, а задержанных местных Горняк потом выпустил… Под Тернополем состав подорвался на мосту. Загорелись платформы с военной техникой. Из уцелевших вагонов жалкие остатки полка были отправлены дальше — без орудий и танков…

Получив беспрепятственный доступ к сейфам комендатуры, Горняк в течение 1943 года передал подпольщикам двенадцать «аусвайсов», с помощью которых народогвардейцы смогли готовить боевые операции под носом у врагов. Дьёрдь, получив от друга удостоверение переводчика железнодорожных частей, появлялся на станциях даже во время комендантского часа.

Масштабы операций Народной Гвардии росли. Взлетали на воздух эшелоны, исчезало продовольствие, награбленное оккупантами, освобождались из пересыльных лагерей сотни военнопленных.

По мере того, как советские воины освобождали земли Украины, фашисты все больше свирепствовали. С помощью бандеровцев гестапо напало на след нескольких групп. Были схвачены народогвардейцы, принимавшие радиосводки, — их накрыли вместе с пишущими машинками, ротаторами.

Потребовались новые источники информации. Тогда по поручению Дацюка Дьёрдь обратился к Горняку. Он уже давно «держал на прицеле» специальную радиочасть, размещавшуюся на вокзале.

— Есть там неплохой парень, — размышлял Горняк. — Старший радист Дьёрдь Брон. Сам — слесарь из Уйпешта. Я его прощупывал — он против фашистов. Отчаянный парень.

Горняк организовал встречу Мошколы с Броном. У тёзок нашлись общие знакомые по Уйпешту. Вскоре Брон стал помощником подпольщиков. Он всегда дежурил у военной рации, через него проходили секретные сообщения о передвижениях воинских частей. Подполье снова получало ценную разведывательную информацию, которой снабжались не только отряды Народной Гвардии, но и партизанские подразделения, действовавшие в западных областях.

По ночам Брон принимал на рацию и сводки Совинформбюро, и специальные передачи на немецком языке из Москвы. Обработанные Яношем Фодором и Иштваном Шипошем, его материалы потом распространялись по городу и среди воинских частей. Газеты подпольщиков продолжали питаться самой оперативной информацией о событиях на фронтах…

Как-то у трамвайной остановки Мошкола заметил два креста, нарисованных мелом. Они означали: «Срочно прибудь!». Поехал на вокзал, Брон сообщил, что разбитые итальянские части — может, те, которые когда-то проезжали через Львов, отводятся в тыл. Ночью они будут на станции в Подзамче. Брон выдвинул идею — скупить у солдат оружие.

Подпольщики не раз перекупали автоматы, пистолеты, патроны. Но то были единичные случаи. «Оптовая закупка» выглядела заманчивой. Поручили эту операцию Мошколе и Фодору. Они предложили смелый вариант: перевезти купленное оружие днём…

— Причём используем немецкую машину, — сказал Мошкола. — Есть у меня знакомый шофёр, он привозил со складов сукно. И не догадается, в чём дело.

Оружие приобрели легко. Итальянский офицер, продав им сорок автоматов и полторы тысячи патронов, предложил даже… миномёт.

— Жаль, негабаритный товар, — с сожалением отверг предложение Фодор.

Машина ждала возле пакгаузов. Подпольщики погрузили оружие в деревянные ящики из-под консервов. Янош приготовил и несколько банок итальянских сардин.

— Дали бы мне баночку, — попросил шофёр, русый немец, поглядывая на тяжёлые ящики.

— Пожалуйста, — с готовностью ответил Мошкола. — Янош, выбери шофёру пару баночек. Мы же не в последний раз встречаемся, чего ж?

Среди бела дня выехали на Академическую и в глухом Дворе выгрузили ящики… Спустя час туда заехал старик на длинной повозке-мусоровозе. Ящики спрятали на дне. Кто стал бы рыться в мусоре?

Итальянское оружие очутилось в Бродовских лесах.

Уже перед самым освобождением Львова гестаповцы с помощью провокаторов напали на след некоторых руководителей Народной Гвардии.

На рассвете постучали к Дацюкам. Дверь открыла Христина — сестра Андрея. На пороге стоял Янош Фодор. Сдерживая волнение, шепнул:

— Гестапо! Ищут Дацюка!

И скрылся.

Схватив телогрейку, Андрей бросился в подвал. Гестаповцы перерыли в квартире все, но, ничего не обнаружив, как будто ушли. Придя в себя, жена Дацюка быстро сняла со спинки стула забытый пиджак мужа и забросила на шкаф. Тем временем гестаповцы внизу допрашивали соседку.

— Он, наверное, в подвале, на улицу ведь не выходил, — сообщила соседка, отводя от себя подозрения.

Гестаповцы вернулись в квартиру. Они обратили внимание на то, что пиджак исчез со спинки стула. Кинулись в подвал.

Через несколько минут Андрей был в машине. Его отправили в гестапо. К Мошколам вбежала бледная как стена сестра Дацюка:

— Андрей арестован! Надо уходить!..

Все они — Мошкола, Фодор и Шипош — сразу перебрались на другую квартиру. Друзья лихорадочно искали пути освобождения Андрея. Фодору как-то удалось договориться с надзирателем тюрьмы. Тот согласился организовать побег за огромную сумму — 20 тысяч марок. Мошкола начал собирать деньги. Распродали весь дефицитный материал, продукты из «спецмагазина». Подключили к делу Горняка. И всё было готово к побегу. Но надзиратель передал, что поздно: Дацюк был опознан одним из провокаторов, его расстреляли.

Фронт гремел все ближе. Гитлеровцы поспешно эвакуировались. Отправлялась на запад и железнодорожная венгерская часть. Горняк и Брон пришли к Моншоле. Они просились к партизанам. Мошкола покачал головой:

— Нет, есть ещё серьёзное задание. Это передали наши товарищи. Отправляйтесь с частью. Вы будете помогать советским войскам у себя на родине.

В июльские дни 1944 года Красная Армия вошла во Львов. Освобождённый город ликовал. Через день на главной площади собрались горожане от мала до велика, чтобы приветствовать освободителей. Людская волна повлекла в центр Мошколу, Фодора и Шипоша. Здесь они встретили многих своих друзей, пришедших разделить великую радость.

…По-разному сложились их судьбы. Дьёрдя Мошколу мы разыскали в городе Берегове Закарпатской области. После войны он был на партийной и советской работе, трудился на различных предприятиях. Сейчас Дьёрдь— Юрий Васильевич Мошкола — пенсионер, но продолжает активно участвовать в общественной жизни родного города.

С помощью наших коллег — венгерских журналистов — удалось установить, что Янош Фодор жив. Мы позвонили в Будапешт по телефону. Фодор был очень взволнован, узнав, что мы собираем материал о деятельности интернационалистов в годы оккупации во Львове. Он рассказал, что вскоре после прихода Красной Армии встретился во Львове с Белой Иллешем[4]. Они вместе выехали в освобождённую Венгрию, где начиналась новая, свободная жизнь. Сейчас Фодор — редактор одного из отделов будапештского издательства имени Кошута.

С помощью Фодора мы узнали адрес Иштвана Шипоша. Разговор с ним тоже был волнующим. Он вспоминал боевых друзей и сам расспрашивал о них. Поведал также о себе: в том же 1944 году вместе с группой военных разведчиков был заброшен в тыл гитлеровских войск и продолжал воевать в партизанском отряде. Сейчас проживает в Будапеште, работает в государственном объединении, производящем оборудование для угольной промышленности.

Фодор и Шипош переписывались с Мошколой и другими народогвардейцами.

Пока неизвестна судьба серба Александра Горняка и венгра Дьёрдя Брона, которые в последние месяцы войны действовали в партизанских отрядах на границе Венгрии и Югославии.

Мы не окончили рассказ о Михаиле Веклюке, с которого начали свой очерк о народогвардейцах-закарпатцах. Остановились в тот момент, когда он вступил в боевую группу, начавшую действовать в предместье.

Группой этой командовал Иван Курилович, член Военного совета «Народной гвардии». У Куриловича, по кличке «товарищ Ришард», за плечами были уже годы подпольной борьбы с пилсудчиками, он воевал в Испании, боролся против буржуазных националистов. Боевую группу создали для связи с партизанским соединением Наумова. Чтобы пробиться к партизанам, Курилович замыслил вначале создать в Бродовских лесах опорную базу, «пощипать» фашистов, хорошо вооружиться, а уж потом двинуться в поход. В этой операции Веклюк и получил настоящее боевое крещение…

На рассвете у окраины села Сидинивцы полицаи остановили сани, набитые битком разношерстно одетыми людьми:

— Куда вас чёрт несёт? Не видите — «Запретная зона»?!

С передка соскочил длинноносый человек в латаном кожушке, весело оборвал:

— А ты не шуми! Нас сам пан Хидик ожидает.

— Таких оборвышей он ещё не видал! — проворчал старший охраны и направился в будку звонить начальству.

Через полчаса в центре села, в хате под железом, прибывших принимал Болеслав Хидик — «сам» заместитель коменданта «форстшутц», как называли немцы созданную ими из предателей лесную охрану по борьбе с партизанами. У команды были большие полномочия: фашисты предпочитали не соваться в густые леса и возложили на «форстшутц» охрану мостов и железных дорог, проходящих через лесные массивы, а также формирование обозов с продовольствием.

— А где магарыч? — грозно спросил Хидик человека в кожушке, который первым вошёл в хату.

— Все есть, пан комендант, — ответил Курилович и дал знак своим хлопцам. Те мигом притащили из саней бутыль с мутным самогоном, сало, лук.

— Оце дило! — оживлённо потёр руки Хидик. — Ну, ты садись, — кивнул тому, что в кожушке, — остальные пускай погуляют, пока мы с тобой в кадрах будем разбираться…

Операция по «внедрению» подпольщиков в лесную охрану была проведена точно по расписанию: выбрав момент, когда комендант Бауэр целый день отсутствовал, Курилович доставил свою группу к Хидику — таков был псевдоним подпольщика Цыбульского, ещё раньше внедрившегося в полевую полицию.

Договорились о .дальнейших действиях.

— Ну, а новые «кадры» я у Бауэра быстро проведу с помощью «горючего», — подмигнул Болеслав. — Давайте поскорее на дальний участок. Бауэр дальше этой хаты носа не сует. Пусть знакомится по списку. Давай-ка понаписываем для твоих ребят происхождение получше.

— Как тебя понимать?

— Один, мол, сидел за групповой грабёж, другой — сын репрессированного. Бауэр и поверит. Мне он доверяет. Ведь как-никак я числюсь дальним отпрыском графов Цыбульских…

Подпольщики по-своему, конечно, «охраняли» Бродовские леса. Михайло Веклюк с наиболее крепкими ребятами выходил на «вахту»: взрывали мосты, пускали под откос эшелоны с техникой, боеприпасами, собирали исподволь оружие и прятали в лесных тайниках.

Так два месяца действовала группа Куриловича.

В синих сумерках 14 января подпольщики, захватив большой немецкий обоз с продовольствием и уничтожив «фортшутц», ушли к партизанам Наумова…

Впрочем, о дальнейшей судьбе народогвардейца придётся рассказывать в следующем очерке: военные судьбы закарпатского Икара и львовянина Михаила Веклюка удивительно переплелись…