В объятиях смерти

Глава 15

Уже в полдень, пройдя по трапу, я оказалась в пропитанном солнцем главном зале международного аэропорта Майами.

Я остановилась, чтобы купить майамский «Геральд» и чашку кофе. Найдя маленький столик, наполовину спрятанный за пальмой в кадке, сняла свою зимнюю куртку и завернула рукава. Я была мокрая как мышь, пот струился по бокам и спине. Глаза горели от недостатка сна, голова раскалывалась, и то, что я обнаружила, когда развернула газету, не улучшило моего состояния. В нижнем левом углу первой страницы располагалась эффектная фотография пожарников, тушивших горящую машину Марино. Живописную картину изгибающихся струй воды, клубов дыма и горящих деревьев на краю моего участка сопровождал следующий текст:

ПОЛИЦЕЙСКАЯ МАШИНА ВЗЛЕТАЕТ НА ВОЗДУХ

Пожарные Ричмонда трудятся над машиной городского детектива, расследующего убийство, которая поглощена пламенем на тихой жилой улице. В «форде LTD» никого не было, когда он взорвался прошлой ночью. Никто не пострадал. Есть основания думать о поджоге.

Слава Богу, там не было упомянуто, у чьего именно дома был припаркован автомобиль Марино, или почему. Все равно, моя мать увидит фотографию и обязательно позвонит. «Я хочу, чтобы ты переехала обратно в Майами, Кей. Я думаю, Ричмонд слишком опасен. А новое здание отдела медицинской экспертизы здесь такое красивое — ну прямо как из кино», — скажет она. Странно, но моей матери никогда не приходило в голову, что здесь, в моем родном, испано-говорящем городе за каждый год больше убийств, перестрелок, облав на наркоманов, расовых беспорядков, изнасилований и ограблений, чем в Вирджинии и во всем Британском Содружестве вместе взятых.

Матери я позвоню позже. Прости меня. Господь, но я не в состоянии разговаривать с ней сейчас.

Собрав свои вещи, я загасила сигарету и нырнула в поток иностранной речи, тропической одежды и сумок с беспошлинным товаром, который стекал в багажную зону. Я заботливо прижимала к боку свой чемодан.

Напряжение начало отпускать меня, только когда я уже ехала по Семимильному мосту во взятой напрокат машине. Мчась все дальше на юг между Мексиканским заливом с одной стороны и Атлантикой с другой, я пыталась вспомнить, когда последний раз была на Ки Уэсте. Сколько бы раз мы с Тони ни посещали мою семью в Майами, это была единственная экскурсия, на которую мы так никогда и не съездили. Я была совершенно уверена, что последний раз ездила туда вместе с Марком.

Его страсть к пляжам, воде и солнцу была буквально второй натурой. Если бы природа могла любить одно творение больше другого, она любила бы Марка. Мне трудно вспомнить год, когда он провел неделю с моей семьей, но зато я хорошо помню, как по этому случаю мы ездили на Ки Уэст. Что я помню совершенно отчетливо, так это его мешковатые белые плавки и уверенную теплоту его руки во время наших прогулок по прохладному влажному песку. Я помню поразительную белизну его зубов на фоне смуглой кожи, энергию и несдерживаемую радость в его глазах, когда он искал акульи зубы и ракушки, а я тем временем улыбалась, спрятавшись в тени широкополой шляпы. Более же всего я не могла забыть свои чувства к молодому человеку по имени Марк Джеймс, которого любила сильнее, чем вообще можно любить кого-либо на земле.

Что изменило его? У меня не укладывалось в голове, что он переметнулся во вражеский лагерь, — в чем не сомневался Итридж, — но я была вынуждена принять это. Марк всегда был избалован. Он нес в себе ощущение вседозволенности, проистекавшее из того, что он был красивым сыном красивых родителей. Плоды мира произрастали для его удовольствия, но он никогда не был нечестным. Он никогда не был жестоким. Я даже не могла сказать, что он был высокомерен по отношению к тем, кто был менее удачлив, чем он, или что он манипулировал теми, кто попадал под чары его обаяния. Его единственным настоящим грехом было то, что он недостаточно любил меня. Глядя с высоты прожитых лет, я могла простить его за это. Чего я не могла ему простить, так это его нечестности. Я не могла простить ему превращение в худшего человека, чем тот, которого я когда-то уважала и обожала. Я не могла простить ему то, что он больше не был тем Марком.

Миновав военно-морской госпиталь США, я проехала вдоль мягкого изгиба береговой линии по бульвару Норт Рузвельт и вскоре уже петляла по лабиринтам улиц Ки Уэста. Солнечный свет отбеливал узкие улочки, а тени тропической листвы, колыхаемые бризом, танцевали на мостовой. Под бесконечно тянущимся голубым небом огромные пальмы и красные деревья баюкали дома и магазины на вытянутых руках живой зелени, а розы ублажали тротуары и веранды яркими подарками лилового и красного. Я медленно проезжала мимо людей в сандалиях и шортах и бесконечной череды мопедов. Здесь было очень мало детей и непропорционально много мужчин.

«Ла Конча» была высокой розовой курортной гостиницей открытых пространств и пестрых тропических растений. Проблем с номером у меня не возникло, видимо, потому что туристский сезон начинается не раньше третьей недели декабря. Но оставив свой автомобиль на полупустой стоянке и войдя в гулкий вестибюль, я вспомнила о том, что говорил Марино. Никогда в своей жизни я не видела так много однополых парочек, и было совершенно очевидно, что в недрах этого крошечного прибрежного островка, казалось бы, полного здоровья, залегла материнская жила болезни. Куда бы я ни посмотрела, везде мне виделись умирающие мужчины. Я не боялась подцепить гепатит или СПИД, давно научившись справляться с гипотетической опасностью заболевания, свойственной моей работе. Точно так же меня совершенно не волновали гомосексуалисты. Чем старше я становилась, тем больше приходила к убеждению, что любовь может проявляться множеством различных способов. Невозможно определить — правильная или неправильная эта любовь только по тому, как она выражается.

Когда дежурный клерк вернул мне кредитную карточку, я попросила его проводить меня к лифту и в полусне отправилась к своей комнате на пятом этаже. Раздевшись до белья, я заползла в постель и следующие четырнадцать часов спала, как убитая.

Следующий день был таким же чудесным, как и предыдущий, и я снарядилась так же, как другие туристы, за исключением заряженного «Руджера» в сумочке. Возложенная мною на себя миссия заключалась в том, чтобы обыскать остров и среди тридцати тысяч человек найти двух мужчин, про которых мне было известно лишь то, что одного зовут Пи Джей, а другого — Уолт. Из писем, написанных Берил в конце августа, я знала, что они были ее друзьями и жили в меблированных комнатах там, где она остановилась. В моем распоряжении не было ни малейшей зацепки насчет того, где находятся или как называются эти комнаты, и моя единственная надежда была на то, что кто-нибудь у «Луи» сможет мне помочь.

Я шла, держа в руках карту, купленную в сувенирном киоске отеля. Следуя по бульвару Дюваль, проходила мимо рядов магазинов и ресторанов, мимо домов с балконами, которые напоминали французский квартал Нью-Орлеана. Я миновала уличные вернисажи и маленькие лавочки, в которых продавались экзотические растения, шелка и шоколад «Перуджина», а затем подождала на перекрестке, наблюдая за ярко-желтыми вагонами поезда «Конч тур», прогромыхавшего мимо. Я начала понимать, почему Берил Медисон не хотела покидать Ки Уэст. С каждым моим шагом угроза присутствия Френки становилась все более и более расплывчатой и нереальной. К тому моменту, когда я повернула налево, на Саут-стрит, он стал таким же далеким, как промозглая декабрьская погода Ричмонда.

Ресторан «Луи» располагался в белом строении, которое когда-то было жилым домом на углу Вернон и Уоддел. На его деревянных полах не было ни пятнышка, столы, аккуратно застеленные бледно-персиковыми льняными скатертями, оживляли прелестные свежие цветы. Я прошла за хозяином через обеденный зал с кондиционерами и была усажена на веранде, где меня поразила пестрая голубизна воды, сходящейся с небом, пальмы и свисающие корзины с цветущими растениями, колышущиеся в воздухе, напоенном запахом моря. Атлантический океан плескался почти у меня под ногами, с яркими брызгами парусных лодок, стоящих на якоре недалеко от берега. Заказав ром и тоник, я думала о письмах Берил и спрашивала себя, не сижу ли я там, где она их писала.

Свободных мест почти не было. За своим столиком в углу, у перил, я чувствовала себя сторонним наблюдателем. Четыре ступеньки слева от меня вели вниз к широкому настилу, где небольшая группа молодых мужчин и женщин сидела, развалясь в купальных костюмах рядом с баром. Я смотрела, как мускулистый латиноамериканец в желтых плавках выкинул в море окурок сигареты, встал и вяло потянулся. Он подошел за очередной порцией пива к бородатому бармену, двигавшемуся со скукой уже немолодого человека, уставшего от своей работы.

Прошло немало времени после того, как я покончила с салатом и супом из моллюсков, когда группа молодежи, наконец, спустилась по ступенькам и шумно вошла в воду. Вскоре они уже плыли в направлении лодок, стоявших на якоре. Я заплатила по счету и подошла к бармену. Откинувшись на стуле под своим соломенным навесом, он читал роман.

— Что прикажете? — протянул он, засовывая книгу под стойку и без энтузиазма поднимаясь на ноги.

— Я хотела выяснить, продаете ли вы сигареты, — сказала я. — Я не вижу здесь автомата.

— Вот, — сказал он, доказывая на небогатый набор за своей спиной.

Я выбрала. Шлепнув пачку на прилавок, он назвал возмутительную сумму в два доллара и не проявил особой любезности, когда я добавила еще пятьдесят центов на чай. У него были зеленые недружелюбные глаза, лицо, обветрившееся за годы, проведенные на солнце, и густая, темная с проседью борода. Он выглядел враждебно и ожесточенно, и у меня возникло подозрение, что он жил на Ки Уэсте довольно долго.

— Вы позволите задать вам вопрос? — обратилась я к нему.

— Вы его уже задали, мэм, — ответил он.

Я улыбнулась.

— Вы правы, уже задала. А теперь я собираюсь задать еще один. Давно вы работаете у «Луи»?

— Пятый год. — Он достал полотенце и принялся протирать стойку.

— Тогда вы, должно быть, знали молодую женщину, которая была здесь под именем Стро? — спросила я, припоминая по письмам Берил, что, находясь здесь, она скрывала свое настоящее имя.

— Стро? — повторил он, нахмурившись и продолжая свое занятие.

— Это ее прозвище. Она — стройная, очень симпатичная блондинка, была здесь летом и почти каждый день приходила в «Луи». Она сидела за одним из столиков и писала.

Он прекратил вытирать стойку и уставился на меня тяжелым взглядом.

— А вам что за дело? Она ваша подруга?

— Она моя пациентка. — Это было единственное объяснение, которое я смогла придумать, — с одной стороны, я хотела избежать наглой лжи, а с другой — боялась его оттолкнуть.

— А? — Его густые брови поползли вверх. — Пациентка? Что вы сказали? Вы ее врач?

— Совершенно верно.

— Ну, теперь вы не слишком много можете для нее сделать хорошего, док. Мне неприятно это вам говорить, — Он шлепнулся на свой стул и откинулся назад.

— Понимаю, — сказала я. — Я знаю, что она умерла.

— Да, я был совершенно потрясен, когда узнал об этом. Пару недель назад сюда ворвались полицейские со своими резиновыми дубинками и наручниками. Я повторю вам то же, что мои приятели сказали им: никто здесь ни хрена не знает о том, что произошло со Стро. Она была тихой, славной дамочкой. Обычно сидела как раз вон там. — Он указал на пустой стул недалеко от того места, где я стояла. — Обычно она сидела там все время, просто занимаясь своим делом.

— Кто-нибудь из вас познакомился с ней?

— Конечно. — Он пожал плечами. — Мы несколько раз пили все вместе. У нее было пристрастие к «Короне» и лайму. Но я бы не сказал, что кто-нибудь здесь знал ее лично. То есть, я не уверен, что кто-нибудь мог хотя бы сказать вам, откуда она приехала, разве только то, что она оттуда, где бывает снег.

— Из Ричмонда, штат Вирджиния, — сказала я.

— Знаете, — продолжил он, — множество людей приезжают и болтаются здесь. Ки Уэст — это место, где основной принцип — живи сам и давай жить другим. И здесь много голодающих художников. Стро не слишком отличалась от людей, которых я встречаю, за исключением того, что большинство из них не убивают. Проклятье! — Он поскреб свою бороду и медленно покачал головой из стороны в сторону. — Это действительно трудно себе вообразить. Как будто по мозгам шарахнули.

— В этом деле полно вопросов без ответов, — сказала я, зажигая сигарету.

— Да, например, какого черта вы курите? Я думал, врачи должны лучше всех знать о вреде курения.

— Дурная, мерзкая привычка, я отлично это знаю. И вы можете также смешать мне ром с тоником, потому что я еще и пью. «Бабенкот», пожалуйста.

— Четыре, восемь — какой пожелаете? — Он бросил вызов моим познаниям в области хорошей выпивки.

— Двадцать пять, если у вас есть.

— Нет. Ром двадцатипятилетней выдержки вы можете раздобыть только на островах. Он такой приятный, что может заставить вас расплакаться.

— Ну, тогда лучшее, что у вас есть, — сказала я.

Он ткнул пальцем в бутылку сзади него, которая была мне знакома своим янтарным стеклом и пятью звездочками на этикетке. «Бабенкот», выдержанный в бочках пятнадцать лет, точная копия той бутылки, которую я нашла в кухонном шкафчике Берил.

— Это будет великолепно, — сказала я.

Усмехнувшись и внезапно воспрянув, он встал со стула, и его руки задвигались с проворностью жонглера, подхватывая бутылки, когда он, не прибегая к помощи мерного стаканчика, отмерял длинные струи жидкого гаитянского золота, за которыми следовали сверкающие брызги тоника. В качестве финала он искусно отрезал идеальный ломтик от ки-уэстского лайма, выглядевшего так, как будто его только что сорвали с дерева, выжал его в мой напиток и пробежал выжатой корочкой по краю стакана. Вытерев руки о полотенце, заткнутое за пояс его потертых ливайсов, он прошелся по стойке бумажной салфеткой и артистично вручил мне свое произведение. Без сомнения, это был лучший ром с тоником, который я когда-либо подносила к своим губам, и я сказала ему об этом.

— За счет заведения, — сказал он, помахав в воздухе десятидолларовой купюрой, которую я протянула ему. — Я рад каждому доктору, который курит и считает, что ром — это хорошо. — Сунув руку под стойку, он извлек свою пачку сигарет. — Я вам говорю, — продолжал он, чиркнув спичкой, — я так чертовски устал слышать все это ханжеское дерьмо о курении и обо всех остальных вещах. Вы понимаете, что я имею в виду? Начинаешь чувствовать себя, как какой-то проклятый преступник. Что до меня, то я говорю: живи сам и давай жить другим. Это мой девиз.

— Да. Я точно знаю, что вы имеете в виду, — сказала я, когда мы глубоко и с наслаждением затянулись.

— Они всегда найдут, за что тебя осудить. Ну, знаете, за то, что вы едите, что пьете или с кем встречаетесь.

— Вы совершенно правы, люди бывают несправедливы и злы.

— Черт с ними!

Он снова уселся в тени своего убежища с рядами бутылок, тогда как мою макушку вовсю припекало солнце.

— О'кей, — сказал он. — Значит, вы врач Стро. Что вы хотите узнать, если не возражаете против моего вопроса?

— Ее смерти предшествовали некоторые обстоятельства, совершенно сбивающие с толку, — сказала я. — Я надеюсь, что ее друзья могли бы кое-что прояснить...

— Подождите минутку, — прервал он, выпрямляясь на стуле. — Говоря врач,какую специализацию вы имеете в виду?

— Я осматривала ее...

— Когда?

— После ее смерти.

— О, черт! Вы говорите, что вы гробовщик? -недоверчиво спросил он.

— Я судебный патологоанатом.

— Следователь?

— Более или менее.

— Надо же, будь я проклят. — Он оглядел меня с ног до головы. — Никогда бы не догадался.

Я не знала — комплимент это или наоборот.

— Они всегда посылают этих... судебных патологоанатомов вроде вас вынюхивать информацию, как вы это сейчас делаете?

— Никто меня не посылал. Я приехала по собственной инициативе.

— Зачем? — спросил он. Его глаза снова потемнели от подозрений. — Вы проделали чертовски долгий путь.

— Я хочу выяснить, что с ней произошло. Мне это очень нужно.

— Вы говорите, что полицейские не посылали вас?

— У полиции нет полномочий посылать меня куда бы то ни было.

— Здорово, — засмеялся он, — мне это нравится.

Я протянула руку за своим стаканом.

— Шайка задир. Им кажется, что они начинающие Рембо. — Он затушил свою сигарету. — Пришли сюда в своих резиновых перчатках. Бог ты мой! Представьте себе, как это выглядит хотя бы с точки зрения наших клиентов. Пришли навестить Брента — он был у нас официантом. Господи, он умирает — а они что делают? Задавая свои дерьмовые вопросы, мерзавцы одели хирургические маски и встали в десяти футах от его кровати, как будто он — тифозная Мери. Клянусь Богом, даже если бы я знал что-нибудь насчет Берил, я бы не уделил им ни секунды своего времени.

Имя угодило в меня, как мелкий камушек, и когда наши глаза встретились, я знала, что он понял значение того, что сказал.

— Берил? — спросила я.

Он молча откинулся на своем стуле.

Я нажала на него:

— Вы знали, что ее звали Берил?

— Как я уже сказал, полицейские здесь задавали вопросы, говорили о ней. — Он неловко зажег другую сигарету, избегая встречаться со мной взглядом. Мой друг бармен оказался очень плохим лжецом.

— Они говорили с вами?

— Нет. Я улизнул, когда увидел, что здесь происходит.

— Почему?

— Я говорил вам. Не люблю полицейских. У меня есть «барракуда», побитый кусок дерьма, на котором я езжу еще с тех пор, как был ребенком. По какой-то причине они всегда норовят меня поддеть. Все время всучивают мне квитанции то за одно, то за другое, выпендриваются со своим большими пушками и темными очками, как будто сами себе кинозвезды в своих же собственных телевизионных сериалах или что-то в этом роде.

— Вы знали ее имя, еще когда она была здесь, — сказала я спокойно, — вы знали, что ее зовут Берил Медисон задолго до того, как пришла полиция.

— Ну и что, если так? Большое дело?

— Она очень старалась скрыть свое имя, — ответила я с чувством. — Очень не хотела, чтобы люди здесь знали, кто она такая. Она не говорила людям настоящее имя. Платила за все наличными, чтобы не использовать кредитные карточки, чеки — все что могло идентифицировать ее. Она была напугана, спасалась бегством. И не хотела умирать.

Бармен смотрел на меня широко раскрытыми глазами.

— Пожалуйста, расскажите мне все, что вы знаете. Пожалуйста. Я чувствую, что вы были ее другом.

Он молча встал, вышел из-за стойки бара и, повернувшись спиной ко мне начал собирать пустые бутылки и другой мусор, который молодежь разбросала по настилу.

Я в молчании медленно пила свой напиток, глядя мимо него на воду. Вдали бронзовый юноша разворачивал темно-синий парус, готовясь выйти в море. Листья пальмы шептали на ветру, и черный пес-лабрадор пританцовывал вдоль берега, кидаясь в прибой и обратно.

— Зулус, — пробормотала я, оцепенело глядя на собаку.

Бармен оставил свое занятие и посмотрел на меня.

— Что вы сказали?

— Зулус, — повторила я. — Берил упоминала Зулуса и ваших кошек в одном из своих писем. Она писала, что беспризорные подопечные «Луи» питаются лучше, чем иной человек.

— В каких письмах?

— Она написала несколько писем, когда была здесь. Мы нашли их в ее спальне после того, как она была убита. Она писала, что люди здесь чувствуют себя единой семьей. Считала это место самым красивым в мире. Я бы хотела, чтобы она никогда не возвращалась в Ричмонд, чтобы она сталась здесь.

Я слышала свой голос как бы со стороны, как будто он принадлежал кому-то другому. Перед глазами у меня все поплыло. Ставший привычным недосып, накопившийся стресс и ром сделали свое дело. Казалось, солнце высушило остатки крови, которые все еще пытались пробиться к моему мозгу.

Вернувшись наконец под соломенный навес, бармен заговорил тихо и проникновенно:

— Я не знаю, что вам рассказать. Но, да, я был другом Берил.

Повернувшись к нему, я ответила:

— Спасибо. Мне бы хотелось думать, что я была бы ее другом. Что я и есть ее друг.

Он неловко опустил взгляд, но я успела заметить, что выражение его лица смягчилось.

— Никогда нельзя быть по-настоящему уверенным, кто в порядке, а кто нет, — прокомментировал он. — Теперь это по-настоящему трудно понять, что верно — то верно.

Значение его слов медленно просачивалось через мою усталость:

— А что, были люди, которые спрашивали о Берил и с которыми было не все в порядке? Кроме полиции? Кроме меня?

Он налил себе кока-колы.

— Были? Кто? — повторила я, внезапно встревожившись.

— Я не знаю его имени. — Он сделал большой глоток из своего стакана. — Какой-то красавчик. Молодой, может быть, двадцать с чем-то. Темноволосый. В модной одежде, в крутых солнечных очках. Прямо как с обложки журнала. По-моему, это было пару недель назад. Он сказал, что частный детектив, какое-то дерьмо в этом роде.

Сын сенатора Патина.

— Он хотел знать, где жила Берил, когда была здесь, — продолжал он.

— И вы рассказали ему?

— Черта лысого! Я даже не разговаривал с ним.

— А кто-нибудь другой сказал ему? — настаивала я.

— Маловероятно.

— Почему это маловероятно, и вообще, вы скажете мне, как вас зовут?

— Маловероятно, потому что никто, за исключением меня и моего приятеля, этого не знал, — ответил он. — А как меня зовут, я скажу, если вы скажете, как зовут вас.

— Кей Скарпетта.

— Приятно познакомиться с вами. Меня зовут Питер. Питер Джонс. Мои друзья зовут меня Пи Джей.

Пи Джей жил в двух кварталах от «Луи» в крошечном домике, полностью утопающем в тропических джунглях. Листва была настолько густой, что я вряд ли бы заметила под ней каркасный дом с облупившейся краской, если бы не запаркованная перед ним «барракуда». Одного взгляда на автомобиль было достаточно, чтобы понять, почему у его владельца постоянные стычки с полицией. Это было нечто в стиле настенного искусства подземки — на огромных колесах, с выхлопными трубами, фарами и высоко задранной задней частью, с самодельной росписью, представлявшей собой галлюцинаторный бред в психоделической цветовой палитре шестидесятых.

— Это моя малышка, — сказал Пи Джей, нежно похлопывая своего монстра по капоту.

— Да, это нечто, — согласилась я.

— Она у меня с шестнадцати лет.

— И будет с тобой всегда, — сказала я искренне, ныряя под ветви и следуя за ним в прохладную густую тень.

— Здесь не так уж много места, — извинился он, распахивая дверь. — Всего одна дополнительная спальня и туалет — наверху, где жила Берил. Думаю, на днях я снова ее сдам. Я не слишком придирчив к своим жильцам.

В гостиной был какой-то винегрет из мебели со свалки: диван и чересчур пухлое кресло в кошмарных оттенках розового и зеленого, несколько диссонирующих светильников, сделанных из ракушек и кораллов, и кофейный столик, сработанный из чего-то, что в прошлой жизни было, скорее всего, дубовой дверью. Вокруг валялись разрисованные кокосовые орехи, морские звезды, газеты, башмаки, банки из-под пива. В сыром воздухе носился кисловатый запах гнили.

— Как Берил узнала, что вы сдаете комнату? — спросила, я присаживаясь на диван.

— У «Луи», — ответил он, зажигая несколько светильников. — Несколько первых ночей она провела в «Ошен Ки» — совершенно замечательном отеле на Дювале. Думаю, она довольно скоро сообразила, что ее здорово ударит по карману, если она собирается задержаться здесь на какое-то время. — Он уселся в пухлое кресло. — Наверное, это было, когда она пришла к «Луи» обедать в третий раз. Она просто брала салат и сидела, уставившись на воду. Она тогда ни над чем не работала. Просто сидела. Это было довольно странно — то, что она болталась без дела. Я имею в виду, что она даже не говорила ни с кем. В конце концов, как я уже сказал, это было в третий раз, когда она пришла к «Луи», она спустилась к бару и облокотилась о перила, глядя на море. Наверное, мне стало ее жалко.

— Почему? — спросила я.

Пи Джей пожал плечами.

— Она показалась мне такой потерянной. Подавленной или что-то в этом роде. Так мне показалось. Поэтому я заговорил с ней. Она не была, что называется, легким человеком.

— С ней непросто было сойтись, — согласилась я.

— С ней чертовски трудно было поддерживать дружеский разговор. Я задал ей пару немудреных вопросов типа: «Вы здесь первый раз?» или «Откуда вы?» — в таком роде, и она иногда даже не отвечала мне. Как будто меня здесь нет. Но это было забавна. Что-то нашептывало мне не отставать от нее. Я спросил, что она хочет выпить. Мы начали болтать о том о сем. Это в какой-то степени сняло ее напряженность и заинтересовало. Дальше я дал ей попробовать несколько фирменных напитков заведения. Первый — «Корона», смешанная с лаймом, от которого она съехала с катушек. Затем — «Бабенкот», как я вам смешивал. Это было действительно нечто особенное.

— Не сомневаюсь, это несколько расслабило ее, — заметила я.

Он улыбнулся.

— Да, вы верно ухватили. Я ведь смешиваю довольно крепко. Мы начали болтать о разных вещах, ну а затем она спросила, где можно поблизости остановиться. Вот тогда-то я и сказал ей, что у меня есть комната и пригласил прийти посмотреть. Я сказал, что она может прийти попозже, если хочет. Это было воскресенье, а по воскресеньям я всегда освобождаюсь рано.

— И она пришла в тот же вечер? — спросила я.

— Это меня действительно удивило. Я, в общем-то, не рассчитывал, что она появится. Но она появилась, безо всяких проблем нашла меня. К тому времени Уолт был дома. Обычно он продает свое дерьмо до темноты. Он как раз вошел, и мы все трое начали болтать и быстро поладили. Дальше мы отправились бродить по старому городу и закончили в закусочной. Хотя она была писательницей и все такое, она здорово нагрузилась, все говорила и говорила о Хемингуэе. Она была действительной милой дамочкой, скажу я вам.

— Уолт продавал украшения из серебра, — сказала я, — на Меллори-Сквер.

— Как вы это узнали? — удивился Пи Джей.

— Из писем Берил, — напомнила я ему.

Какое-то время он печально смотрел в сторону.

— Она упоминала также и закусочную. У меня сложилось впечатление, что она очень любила вас с Уолтом.

— Да, мы любили втроем попить пивка. — Он поднял с пола журнал и кинул его на кофейный столик.

— Наверное, вы двое — единственные друзья, которые у нее были.

— Берил — это что-то. — Пи Джей посмотрел на меня. — Она — это что-то. Я никогда прежде не встречал никого, похожего на нее, и, возможно, уже не встречу. Когда вы преодолеете эту ее стену, она довольно приятная дамочка. Чертовски славная. — Он откинул голову на спинку кресла и уставился в облупленный потолок. — Я любил слушать, как она говорит. Она могла говорить обо всем так... — он щелкнул пальцами, — как я никогда не смог бы, даже если бы десять лет думал об этом. Моя сестра — то же самое. Она преподает в школе, в Денвере. Английский. У меня не больно то хорошо подвешен язык. Зато руками много чего умею делать. Чем только не занимался до того, как стал барменом. Строил, клал кирпичи, плотничал. Немного занимался росписью в гончарной мастерской до тех пор, пока чуть не умер от голода. Я приехал сюда из-за Уолта. Встретился с ним в Миссисипи. На автобусной остановке, можете себе представить? Мы начали болтать, и всю дорогу в Луизиану ехали вместе. Два месяца спустя мы оба оказались здесь. Это так странно. — Он посмотрел на меня. — Хочу сказать, что это было почти десять лет назад. И все, что у меня осталось, — это груда хлама.

— Ваша жизнь еще далеко не окончена, Пи Джей, — сказала я.

— Да. — Он запрокинул лицо к потолку и закрыл глаза.

— Где сейчас Уолт?

— В «Аудердейл» — последнее, что я слышал.

— Мне очень жаль, — сказала я.

— Так уж получилось. Что я могу сказать?

Какое-то время мы молчали, и я решила, что пришло время попробовать.

— Берил, когда была здесь, писала книгу.

— Вы угадали. Когда Берил не напивалась с нами, она работала над своей чертовой книгой.

— Эта книга исчезла, — сказала я.

Он не ответил.

— Так называемый частный детектив, которого вы упоминали, и разные другие люди проявляют к ней острый интерес. Вы уже знаете об этом — я уверена.

Он продолжал молчать, не открывая глаз.

— У вас нет никаких причин доверять мне, Пи Джей, но я надеюсь, вы выслушаете меня, — продолжала я тихим голосом. — Мне нужно найти эту рукопись — рукопись, над которой Берил работала, когда была здесь. Я думаю, что она не забрала ее с собой в Ричмонд, когда уезжала с Ки Уэста. Вы можете мне помочь?

Открыв глаза, он в упор уставился на меня.

— Со всем уважением, доктор Скарпетта, чего ради? Чего ради я должен нарушать обещание?

— Вы обещали Берил, что никогда не скажете, где рукопись? — спросила я.

— Не важно, я спросил первым, — ответил он.

Глубоко вздохнув, я подалась вперед, опустив взгляд на грязно-золотистый пушистый ковер под ногами, и сказала:

— Я не могу привести ни одной достаточно веской причины для того, чтобы вы нарушили обещание, данное другу, Пи Джей, — сказала я.

— Бред собачий. Вы бы не спрашивали меня, если бы у вас не было достаточно веской причины.

— Берил рассказывала вам о нем? — спросила я.

— Вы имеете в виду мерзавца, который изводил ее?

— Именно.

— Да, я знал о нем. — Он неожиданно поднялся. — Не знаю, как вы, а я созрел для пива.

— Пожалуй, — сказала я, полагая, что должна принять его гостеприимство несмотря на свое состояние — я все еще не оправилась от рома.

Вернувшись с кухни, он протянул мне запотевшую бутылку ледяной «Короны», в длинном горлышке которой плавал ломтик лайма. На вкус это было бесподобно. Пи Джей сел и снова заговорил:

— Стро, я имею в виду Берил — мне кажется, что я могу называть ее также и Берил, — была жутко напугана. Если быть честным, услышав о том, что произошло, я не был сильно удивлен. Я хочу сказать, что это потрясло меня. Но я не был сильно удивлен. Я предлагал ей остаться здесь. Я говорил ей, чтобы она плюнула на плату за комнату, что она может остаться. Мы с Уолтом, ну... наверное, это забавно, но дошло до того, что она стала для нас кем-то вроде сестры. И этот подонок меня тоже достал!

— Простите, не поняла? — меня напугал его неожиданный гнев.

— Уолт покинул меня. После того как мы услышали об этом. Не знаю. Он изменился, в смысле — Уолт. Не могу сказать, что это единственная причина — то, что произошло с ней. У нас были свои проблемы. Но что-то с ним произошло. Он стал сдержанным и больше молчал. А потом однажды утром ушел. Просто ушел.

— Когда это было? Несколько недель назад, когда полицейские пришли в «Луи», и вы узнали от них?..

Он кивнул.

— Это и меня достает, Пи Джей, — сказала я. — Здорово достает.

— Что вы, черт подери, имеете в виду? Кучу хлопот?

— Я живу кошмаром Берил, — едва выдавила я из себя.

Он глотнул пива, напряженно глядя на меня.

— Как раз сейчас я тожев бегах, по той же причине, что и она.

— Боже, вы заставляете кровоточить мое сердце, — сказал он, качая головой. — О чем вы говорите?

— Вы видели фотографию на первой странице утреннего «Геральда»? Фотографию машины полицейского, сгоревшей в Ричмонде?

— Да, — сказал он задумчиво, — смутно припоминаю.

— Это произошло перед моим домом, Пи Джей.

Детектив сидел у меня в гостиной и мы разговаривали, когда его автомобиль был подожжен. И это не первое, что случилось. Ты понимаешь, меня он тоже преследует.

— Кто, ради Бога? — спросил он. Я могла бы ответить ему, что он сам знает, но вместо этого с трудом произнесла:

— Человек, который убил Берил. Человек, который убил ее наставника, Кери Харпера, о котором вы, наверное, слышали от нее.

— Много раз. Черт! Я не могу в это поверить!

— Пожалуйста, помогите мне, Пи Джей.

— Не знаю, как я могу. — Он так расстроился, что вскочил с кресла и начал ходить из стороны в сторону. — Зачем этой свинье преследовать вас?

— Он страдает навязчивой ревностью. Он одержим.

Он параноидальный шизофреник. Похоже, он ненавидит всех, кто связан с Берил. Пи Джей, мне необходимо выяснить, кто он. Мне нужно найти его.

— Проклятье, я не знаю, кто он. Или где он, черт бы его побрал. Если бы знал, я бы нашел его и оторвал бы ему башку.

— Мне нужна эта рукопись, Пи Джей.

— Какое отношение ко всему этому может иметь ее рукопись? — возразил он.

Тогда я рассказала ему. Рассказала о Кери Харпере и его медальоне, о телефонных звонках и волокнах, а также об автобиографической книге, которую писала Берил и в краже которой меня обвинили. Я выложила все, что только могла вспомнить имеющего отношение к этим делам, а душа моя в это время усыхала от страха. Я никогда ни разу не обсуждала подробности этого дела ни с кем, кроме следователей или прокуроров, которые имели к этому отношение. Когда я закончила, Пи Джей молча встал и вышел из комнаты. Он вернулся с армейским ранцем, который положил мне на колени.

— Она там, — сказал он. — Я поклялся Богом, что никогда этого не сделаю. Прости, Берил, — пробормотал он, — мне очень жаль.

Открыв матерчатый клапан, я аккуратно достала пачку примерно в тысячу отпечатанных листов с пометками от руки и четыре компьютерные дискеты. Все это было перетянуто широкими резинками.

— Она просила нас никогда никому не отдавать это, если с ней что-нибудь случится. Я обещал.

— Спасибо, Питер. Благослови тебя Господь, — сказала я, а затем задала ему последний вопрос:

— Берил никогда не упоминала кого-то, кого бы она называла "М"?

Он стоял очень тихо, разглядывая свое пиво.

— Вы знаете, кто это? — спросила я.

— Мне, — сказал он.

Я не поняла.

— "М" — значит «Мне». Она писала письма самой себе, — объяснил он.

— Два письма, которые мы нашли... Те письма, которые мы нашли на полу в спальне после того, как она была убита, те, в которых упоминались вы с Уолтом, были адресованы "М".

— Я знаю, — сказал он, закрывая глаза.

— Откуда вы знаете?

— Я понял это, когда вы упомянули Зулуса и кошек. Я понял, что вы читали эти письма. Вот когда я решил, что с вами все в порядке, что вы та, за кого себя выдаете.

— Значит, вы тоже читали эти письма? — ошеломленно спросила я.

Он кивнул.

— Мы так и не нашли оригиналы, — пробормотала я. — Те два письма, которые мы нашли, — копии.

— Это потому, что она все сожгла, — сказал он, глубоко вздохнув и беря себя в руки.

— Но не сожгла свою книгу.

— Нет. Она сказала мне, что не знает, куда отправится потом или что будет делать, если онвсе еще там, если онвсе еще преследует ее. Она сказала, что позвонит мне потом и сообщит, куда переслать книгу. А если от нее не будет вестей, то хранить и не отдавать никому. Но она так и не позвонила. Она так никогда и не позвонила, черт подери! — Отвернувшись от меня, Пи Джей вытер глаза. — Вы знаете, книга была ее надеждой. Ее надеждой остаться в живых. — У него перехватило дыхание, когда он добавил: — Она никогда не переставала надеяться, что все обернется к лучшему.

— А что именно она сожгла, Пи Джей?

— Свой дневник, — ответил он, — я думаю, что это можно так назвать. Письма, которые она писала сама себе. Она говорила, что это ее терапия и что не хочет, чтобы кто-то увидел их. Они были очень личными, ее личные мысли. За день до своего отъезда, она сожгла все письма, кроме двух.

— Тех двух, которые я видела, — почти прошептала я. — Почему? Почему она не сожгла эти два письма?

— Потому что она хотела, чтобы они остались у нас с Уолтом.

— Как память?

— Да, — сказал он, протягивая руку за своим пивом и небрежно вытирая с глаз слезы, — часть ее самой, запись того, о чем она думала, когда была здесь. За день до своего отъезда, в тот день, когда сожгла весь хлам, она пошла и просто скопировала эти два письма. Она взяла себе копии и оставила нам оригиналы, сказав, что это такой способ «вжиться» друг в друга, — такое слово она использовала. Мы, все трое, всегда будем вместе в наших мыслях до тех пор, пока у нас есть письма.

Когда он проводил меня, я обернулась и благодарно обняла его.

Я возвращалась к своей гостинице, когда солнце уже опустилось, и пальмы четкими силуэтами были выгравированы на широкой огненной ленте. Шумные толпы людей пробирались вдоль Дюваля в сторону баров, колдовской воздух был оживлен музыкой, смехом и огнями. Я шла пружинистым шагом, лямки армейского ранца давили мне на плечо. Первый раз за много недель я испытывала прилив счастья, пребывая почти в эйфории. И я была совершенно не готова к тому, что меня ожидало в моем номере.