В омут с головой

ГЛАВА 1

Лето для Алешки всегда было мертвым сезоном. Зимой в Москве — жизнь, пусть и не очень праведная, но жизнь. Друзья, девушки, общение и посещение различных заведений. Теперь этого ничего нет, и Алешка скучал.

Дальняя дача, которую прикупил отец еще в бытность первым секретарем Дальнославского обкома партии, была, конечно, райским местечком, но уж больно далеко от Москвы. Для общения Алешке оставили только телефон. Такой отдых больше походил на ссылку. Как Пушкин в Михайловском или Сахаров под городом Горьким. Но, честно говоря, Алешка на отца не обижался, не мог, не имел права. За бурно проведенную зиму его вполне могли сослать не на Дальнюю дачу, а в Сибирь на рудники. А при положении, которое занимал отец, для него это было бы серьезным ударом. Да только «ударять» себя отец не очень-то позволял. Распорядился круто, по-мужски, он это умел — за что его многие и уважали, и Алешка в том числе. После последнего приключения, которое закончилось, как и многие предыдущие, приводом в органы правопорядка, отец принял радикальное решение и запихнул Алешку в машину под бдительное, но не очень строгое наблюдение мамы, отправив сюда, в дальние дали. Жить, конечно, было можно и здесь, но уж очень скучно.

Так или примерно так рассуждал Алексей Корнилов, совершая свою традиционную ночную прогулку к озеру. Алексею двадцать пять лет. За плечами два курса медицинского института и два — юрфака МГУ. Он до сих пор так и не понял, что ему интересно, какая профессия близка. Стать врачом, как мама, помешала природная брезгливость и лень, а юристом — характер хоть и не воинствующего, но все-таки анархиста.

Уже в прошлом две пышные свадьбы с кольцами, белыми платьями и тихими разводами. А в настоящем вполне обеспеченное, бесшабашное существование. Мама, которая любила и позволяла почти все. Папа, который тоже любил, но немного опоздал воспитывать. Друзья, которые, как и Алешка, были представителями золотой молодежи. Это были сынки и дочки высоких номенклатурных родителей, им, как и папам, разрешалось делать все. К их услугам всегда были лучшие казино, бары, рестораны, дискотеки, клубы. У них были лучшие автомобили, одежда от лучших французских кутюрье.

Алешка не видел смысла в учебе или работе. Он без труда мог бы поступить в любой институт и занять любое номенклатурное местечко в любом из министерств. Но то ли по природной своей лени, то ли еще по каким-то причинам он не торопился использовать предоставленные жизнью шансы. Оставлял это на крайний случай, справедливо полагая, что это от него никогда не уйдет.

И теперь Алешка решил стать писателем: в данный момент находился в поисках подходящей темы для своего будущего произведения. Намеренно не устраиваясь на работу, он говорил, что художнику нужна свобода. Его свободу никто не ограничивал, и он вовсю наслаждался ею. Опубликовав несколько небольших рассказов в разных молодежных журналах и окрыленный неплохими отзывами критиков, он взялся за роман. Но оказалось, что держать ручку в руках или корпеть над клавиатурой компьютера для него было непосильным трудом, поэтому пришлось наговаривать отрывки своего «творения» на миниатюрный диктофон. Его литературным кумиром был Генри Миллер: он мечтал написать что-то подобное «Тропику Рака».

Алексей прожигал жизнь и искал в этом философский смысл, но… После первого десятка мини-кассет наговоренного текста запал Алешкиного творчества иссяк, и он, впав в очередную депрессию, пустился во все тяжкие. Перепробовал все известные стимуляторы творческой энергии — от спиртного до наркотиков, сопровождая их сексуальным удовлетворением во всех его проявлениях — исключая разве только однополую любовь и зоофилию: здесь он держался твердых принципов, основанных на здоровой наследственности и классическом воспитании.

Однако все попытки оказались тщетными, муза не желала возвращаться. Творческий зуд сменился душевным простоем, «черной дырой» между сердцем и мозгом. Срочно требовались сильные личностные ощущения. И он пытался их отыскать, таскаясь с компанией таких же, как и он сам, по злачным местам Москвы и ближайшего Подмосковья. Сколько это продлилось бы, одному богу весть, но «точку» поставил отец. И где-то в глубине души Алешка был ему благодарен. Ему и самому уже все надоело, нужно было сменить обстановку. Но как? Сам он, казалось ему, на решительный шаг был не способен. Даже жены уходили от него сами, а он только удовлетворенно говорил: «Все, что ни делается, все к лучшему».

И в который раз повторив любимое изречение, покорился воле отца, тем самым как бы принимая ее как волю божью.

Обычно Алешка спал часов до трех-четырех дня, пытался читать, смотрел телевизор «до упора». Делал попытки возобновить творческую работу, но безрезультатно. Ночью, перед тем как заснуть, шел купаться на озеро. Между часом ночи и примерно тремя утра на озере становилось тихо — дачники давно отправились спать, а рыбаки еще не просыпались. На озере он был один, ему это нравилось: как же — двойное удовольствие — от одиночества и от общения с природой.

Сегодня он вышел из дома немного пораньше — 22 июня, самая короткая ночь в году — и решил встретить рассвет над озером. Говорят, в эту мистическую ночь вся нечистая сила становится особенно злой и свирепой: она успевает сделать очень мало, поэтому старается взять качеством злодеяний. Алешка решил в очередной раз испытать судьбу, пусть даже таким вот суррогатным способом, но приключения все-таки продолжались.

Сосновый бор, окружавший особняк Корниловых, был не очень густой. Даже ночью светлые стволы высоченных корабельных сосен не казались страшными, было приятно прогуляться между ними, ибо покой и благодать окутывали душу, а купание довершало эти ощущения. Тихие мягкие сумерки будили фантазию, рождали фантастические образы.

Когда-то здесь была закрытая зона отдыха: обкомовские дачи. Но с наступлением эпохи «прихватизации» дачи расхватали в собственность все, кто успел. Леонид Иванович Корнилов успел.

На Дальней даче они отдыхали в основном летом, во время отпуска родителей. Остальное время здесь жили консьержи, пожилая пара, супруги Орловы. Они убирали дом, делали необходимый ремонт, ухаживали за садом, готовили еду, когда на даче появлялись Корниловы — одни или с гостями.

Чаще на даче бывали Корниловы-старшие, но однажды Алешка привез сюда и свою «банду». Оттянулись по полной программе, смутив вконец стариков-консьержей, которые в свое время повидали всякое. А удивить их силой разгула было не так-то просто: оба в свое время служили у партийных боссов, бывали невольными свидетелями пьянок и оргий, но после налета Алешкиной «банды» и им стало, мягко говоря, просто дурно, поэтому Алешка решил не повторять подобных экспериментов.

Дальняя дача была очень живописным местом, но самым привлекательным здесь было озеро, которое все называли просто Круглым. Оно действительно было круглым, будто кто-то его очертил огромным циркулем. Берег был пологим, песчаным, лишь в одном месте над водой возвышался небольшой отвесный утес. Он был высотой метров десять и метра на полтора выдвигался над ровной гладью озера. Это было созданное природой излюбленное место дачников и туристов для ныряния — относительно безопасное и невероятно привлекательное. Глубина под утесом была довольно приличная. Черным омутом окрестили это место старожилы. Если глядеть в него с утеса, то в самом деле казалось, что вода черная. Береговая линия не слишком велика, да и само озеро совсем несложно было переплыть человеку, умеющему прилично плавать. Обычно Алешка раздевался, едва выйдя на пляж, потом плыл к утесу, по его выступам взбирался на «вышку», совершал показательный прыжок, доплывал до своего берега, немного обсыхал, одевался и возвращался домой. Ложился спать, стараясь никого не тревожить — для этой цели он даже обзавелся личными ключами от ворот и входной двери дома. На следующую ночь все повторялось сначала.

Сегодня Алешка отправился прямо на утес. Солнце вставало напротив него, большим золотистым шаром оно поднималось над верхушками сосен, постепенно озаряя лучами лес, само озеро, дома вокруг. Потом волна солнечного света накрывала и утес: какое-то время он был словно облит солнечным светом.

Алешка решил сначала искупаться в первых солнечных лучах на утесе, потом нырнуть с него в Черный омут и плыть по солнечной дорожке — он почему-то думал, что это станет счастливым предзнаменованием.

Солнце еще не взошло, но вокруг уже стало заметно светлее. Алешка сел на край утеса, свесив ноги. Сейчас перед ним во всей красе расстилалось Круглое озеро. Он достал сигареты, закурил и приготовился ждать восхода. Солнечный круг уже показался над верхушками деревьев. Пора было раздеваться. Он сделал последнюю затяжку. Хотел бросить окурок в озеро, но вспомнил, что ему сейчас туда нырять, и загасил его о камень, на котором сидел. Прежде чем подняться, чтобы раздеться, Алешка посмотрел в воду. Солнце еще не осветило глубин озера, и Черный омут был по-настоящему черным. Но что-то вдруг привлекло его внимание. Что?.. Алешка пригляделся внимательней. Теперь ничего необычного он не заметил, но острое ощущение тревоги уже зацепило нервы. Если бы его спросили, что он пытался там разглядеть, он и сам затруднился бы ответить на этот вопрос.

Достигнуть дна тут отважился бы далеко не каждый, Алешка лишь раз, нырнув с приличным булыжником в руках, едва разглядел на дне песок и камни.

На сей раз он решил, что его воображение сыграло с ним злую шутку, поэтому поднялся, стал стаскивать с себя майку, и вдруг что-то опять отвлекло его внимание. Он снова стал всматриваться в темную толщу воды. Так и есть! На поверхность из глубины выныривали небольшие воздушные пузырьки. Через какое-то время это снова повторилось, будто невидимый водолаз со дна омута выпускал израсходованный воздух. А солнечная волна тем временем уже докатилась до подножия утеса. Алешка быстро разделся, стоя на самом краю утеса, принял позу Христа и приготовился к солнечному купанию. Но тут у подножия утеса что-то громко булькнуло, и на поверхности воды всеми цветами радуги засверкало бензиновое пятно.

— Что за черт! — возмутился Алешка. — Какой козел тут бензин сливал? Блин, весь кайф поломал!

Расстроенный чьей-то неудачной шуткой, Алешка забыл и про солнце, и про намеченное купание: стоял и всматривался в играющий на солнце бензиновый блик. И чем дольше он всматривался в уже освещенные солнцем воды озера, тем отчетливее различал в воде что-то белеющее на дне. Может, это просто игра света и тени — самым первым солнечным лучикам все же удалось донырнуть до песка на дне. А может, просто привиделось… это белое?

Алешка перестал раздумывать, ловко оттолкнулся от поверхности утеса и прыгнул головой вниз. Оказавшись на глубине нескольких метров под водой, он вдруг понял, что утреннее видение вовсе не мираж: на дне четко вырисовывался кузов белого легкового автомобиля. Но озеро уже выталкивало Алешку на поверхность, не хватало запаса воздуха в легких, и он всплыл.

Солнце уже светило вовсю, его лучи играли в капельках воды на ресницах. Алешка отер лицо ладонью, набрал побольше воздуха и снова нырнул. Но омут просто так не желал расставаться со своими тайнами, и эта попытка не принесла успеха. Тогда Алешка решил применить старый испытанный метод: он вернулся на утес, нашел булыжник поувесистей и уже без изысков — «солдатиком» — прыгнул вниз.

Эта попытка оказалась удачнее двух предыдущих: он опустился практически на самое дно. Бросил камень, уцепился руками за крышу автомобиля и, подтянувшись, заглянул в лобовое стекло. Через лобовое стекло на него смотрели широко раскрытые глаза молодой женщины.

Уже в следующий момент он в ужасе оттолкнулся от автомобиля и, глотая воду, начал быстро всплывать. Забыв об оставленной на утесе одежде, Алешка саженками погреб к берегу, который был ближе к его даче. Пока он плыл, ему все время казалось, что из-под воды на него смотрят широко раскрытые русалочьи глаза. Он никогда еще не видел утопленников так близко, глаза в глаза. Да и вообще к трупам относился, мягко говоря, неприязненно. Это была одна из причин его ухода из медицинского института. Он никак не мог понять маму в ее фанатичной любви к своей профессии и к больным. Мама двадцать пять лет проработала врачом, а точнее хирургом, и лишь год назад оставила активную практику, когда заняла пост завотделением в большой ведомственной больнице.

Алешка со всех ног, в одних плавках, босиком, словно перепуганный ребенок, бежал к воротам, набрав в легкие побольше воздуха, чтобы закричать: «Мама, там труп!» Но вовремя спохватился. Во-первых, в доме все еще спали, а таким возгласом можно запросто довести Орловых до инфаркта, тогда трупов может прибавиться… А во-вторых, он наконец-то осознал, что давно не ребенок, а взрослый человек, мужчина.

Взявшись за железное кольцо воротного засова, он вдруг вспомнил, что ключи вместе со штанами остались на утесе. Какие уж тут штаны, не до них было — страх объял его. Будить он никого не хотел, брать дачу штурмом — тоже: она слишком хорошо защищена от проникновения извне. Алешка секунду поразмыслил, стоя перед воротами, потом махнул рукой и побежал.

Поселок Дальняя дача еще со времен своей принадлежности к партийной собственности сохранил такой атрибут власти, как КПП. О нем и вспомнил Алешка, туда теперь и отправился бегом.

— Миха-алыч! — Он тихонько постучал в окно сторожки на КПП. — Михалыч, проснись, будь ласков!

Обычно, если сторож Иван Михайлович ложился спать, перекрыв доступ в поселок полосатым шлагбаумом, разбудить его было очень трудно, так как принятая «на грудь» доза никак не позволяла сделать этого. Бывший военный, не доспав, видимо, в свое время службы в армии и уйдя в отставку полковником, он теперь досыпал и допивал с чистой совестью и с превеликим удовольствием. Только одно слово поднимало Михалыча с постели в любое время дня и ночи, несмотря на количество выпитого… Его-то и произнес Алексей.

— Трево-о-о-га, р-о-ота, по-о-дъем! — скомандовал он хорошим командирским голосом, хотя в армии никогда не служил.

Нехитрая уловка сработала, Михалыч соскочил с диванчика и выбежал на улицу, на ходу надевая фуражку, и тут же подхватил Алешкин крик:

— Подъем!

— Тихо, тихо, — Алешка схватил за руку кричащего во все горло полковника. — Тихо, Михалыч! Это я, Алеха Корнилов.

Сторож остановился, растерянно оглянулся, продолжая еще несколько секунд открывать рот, как рыба на песке, бешено вращая глазами, потом, придя в себя, сказал:

— Фу ты, черт шебутной! Прикалываешься все!..

Закончить Алешка ему не дал. Поняв, что отставник уже в норме, кинулся к телефону в его каморке.

— Алле, милиция, у нас тут машина, а в ней труп! Как где? На Дальней даче, вернее, в Круглом озере. — Алешка, к своему удивлению, вдруг понял, что он первый раз в жизни вызывает милицию — обычно инициатива встреч исходила с противоположной стороны. Он положил трубку и повернулся к Михалычу.

— Не понял я, Леонидыч. Какой такой труп? — удивился привратник.

— А хрен его знает. Пойдем со мной на озеро. Менты туда сейчас приедут. Я-то один чего-то не того…

Растерянно ворча, Михалыч запер свою каморку. Потом вместе они пошли по самой короткой тропинке к озеру. По дороге Алешка обо всем подробно рассказал Михалычу. Тот, поразмыслив, произнес:

— Когда она туда нырнуть-то успела? Седни на озере до часу отдыхающие балаганили, а в четыре уж и ты прибыл. Вчарась ее ведь там не было.

— Да нет. Я вчера тоже купался, заметил бы, наверное. — Алешка снова обратился к сторожу: — Слушай, Михалыч, ты же вроде полковник, человек образованный…

— Ну и че? — удивился Михалыч, не поняв существа вопроса.

— Откуда у тебя такой деревенский выговор?

— Чудило ты московское! Не выговор, а говор. Местный говор. Я полковником-то не родился, а родился я тутатко. Так и батько мой и дед говорили, так и я говорю. Ты лучше вон чаво слухай: мимо меня после часу никто не проезжал. На машине к Круглому еще можно со стороны Спасского заехать. Стало быть, енто не наши. Значить, енто чужие. Слышь, а машина-то какая?

— Да ты чего, Михалыч! Думаешь, мне до машины было? Она на меня в лобовуху как глянула, меня как пробку из бутылки выперло. Не помню, как до дому добежал. Чуть маму со страху звать не начал.

— Да ничего зазорного в этом и нет. Я в Афгане, когда первый раз лицом к лицу со жмуриком свиделся, так же как ты, глаза в глаза, так потом неделю ни есть, ни спать не мог.

Алешка с уважением посмотрел на бывшего фронтовика. Михалыч не посмеялся над Алешкиным страхом, он его понял. Да и сам Михалыч вдруг стал совсем другим, открылся вдруг для Алешки с неожиданной стороны. Теперь это был не вечно пьяненький привратник, а ветеран Афганской войны, орденоносец, полковник в отставке Иван Михайлович Плотников.

— Алеха, — вздохнул Михалыч, — а может, она того… еще живая?

— Не думаю. Я там еще посидел, покурил. Да когда вокруг озера шел, тоже минут двадцать прошло, я бы заметил. Значит, она под водой как минимум минут тридцать была, пока я не нырнул туда да не увидел.

Сторож ничего не ответил, только понимающе покивал головой. Придя к озеру, они не стали забираться на утес. Решили остаться у его подножия, дабы не затаптывать следы. Алешка по-прежнему стоял в одних плавках. Утренняя прохлада уже пронизывала его до костей, но идти за одеждой не хотелось. Так и стоял, ежась и мелко дрожа от холода. Или от страха. Там же, наверху, остались и Алешкины сигареты. Пришлось курить «Приму» Михалыча, который заботливо накинул Алешке на плечи свою куртку от камуфляжного костюма, выдававшую его принадлежность к славному племени секьюрити.

Они успели выкурить по сигарете, и теперь Алешка стоял, отплевываясь от попавших в рот табачных крошек. Послышался гул автомобиля. На утес со стороны Спасского въехал милицейский «уазик». Алешка и Михалыч бросились наверх, крича на бегу:

— Мы здесь! Это мы!..

Из машины вышли мужчина в милицейской форме с погонами сержанта и молодая женщина или девушка, худенькая, небольшого роста, как девочка. Михалыч и Алешка бросились к мужчине, перебивая друг друга, пытаясь рассказать о происшествии. Он их молча выслушал, удивленно поглядев на раздетого Алешку, почесал в затылке и густым басом проговорил:

— Замерз?

— Есть немного, — ответил Алешка, переминаясь с ноги на ногу.

— Дак оденься, дурья башка.

— Можно, да? — словно не поверил своему счастью Алешка.

— Не можно, а нужно, — услышал он за спиной женский голос. Он обернулся. Девушка протягивала ему джинсы с майкой. Он даже не заметил, как она прошла на край утеса, не видел, что она там делала, но теперь понял, что она оттуда возвратилась и принесла ему одежду.

— Спасибо, — поблагодарил он, натягивая штаны, — я просто думал, что там следы.

— Если они там и были, то вы их затоптали еще раньше. Ваш? — спросила она, показывая ему окурок в целлофановом пакетике.

— Мой, а как вы догадались? — глупо заулыбался Алешка.

— Элементарно, рядом лежали ваши штаны и вот эта пачка. — Она протянула ему пачку сигарет «Parliament».

— Спасибо еще раз, я и не заметил, как растерял все это.

Девушка сейчас стояла рядом, и он воспользовался возможностью, чтобы рассмотреть ее. На первый взгляд ей было лет двадцать. Но, приглядевшись к серьезному, даже сердитому взгляду красивых серых глаз, можно было бы прибавить еще парочку лет. Маленькая, стройная, изящная, с точеной фигурой. В голубых джинсах, голубой джинсовой рубашке, под которой виднелась белая майка, туго обтягивающая красивую грудь. Разглядывая девушку с ног до головы, Алешка поднимал взгляд все выше и выше, добравшись наконец до лица. И снова удовлетворенно отметил про себя, что она очень даже ничего. Красивое, с прямо-таки классическими чертами лицо, огромные серые глаза, обрамленные невероятно длинными, загнутыми кверху ресницами. Красивые, с изгибами, губы. Все это практически без косметики. Картину довершала весьма экстравагантная прическа: блондинка, с волосами не просто короткими, а практически «ежиком», который был тщательно уложен — и это в пять-то часов утра!

— Следователь Шевченко Лина Витальевна, — представилась она, подставив под его наглый взгляд, шаривший по ее лицу и телу, краснокожую книжицу в развернутом виде. — Вы, гляжу, уже пришли в себя?

— Да, в некотором роде, — кивнул Алешка, ни капли не смутившись. — А Лина — это Ангелина или Линет?

— Лина — это Лина Витальевна. Ясно? — отрезала девушка.

— Яснее некуда, гражданин следователь, — ответил Алешка, пряча руки в задние карманы джинсов то ли от холода, то ли боясь, что на них наденут наручники.

— А вы Корнилов Алексей Леонидович? — спросила она, заглядывая в папку с бумагами, которую держала в руках.

— Так точно, гражданин следователь, — подтвердил Алешка, вытирая вдруг намокший отчего-то нос. Лина Витальевна, заметив его дурашливое поведение, отвернувшись, улыбнулась.

— Вы что, Корнилов, сидели? — спросила она, подавив улыбку.

— Никак нет, гражданин следователь. Сидеть не сидел, но, как говорится, неоднократно привлекался.

— За что? — Лина, как могла, напускала на себя серьезность.

— По хулиганке мы. Так, общественный порядок немножко нарушали, шумели, — продолжал дурачиться Алешка. — Но мы не злые, гражданин следователь, мы добрые.

Алешка обрел всегдашнюю свою уверенность и присущее ему природное чувство юмора, неоднократно выручавшее в сложных житейских ситуациях. Эти же качества помогали и при общении с женщинами: случалось, не мог покорить девушку смелостью или эрудицией, тогда спасали обаяние и юмор.

Сейчас перед ним стояла красивая молодая женщина, она ему невероятно нравилась. И ему тоже захотелось ей понравиться.

— Хорошо, Алексей Леонидович, пойдемте покажите.

Они подошли к самому краю утеса.

— Это там, — показал Алешка на воду под скалой. — Белый легковой автомобиль. Глубина здесь очень даже приличная. Я три раза нырял, чтобы вовнутрь заглянуть. Последний раз нырял сверху с камнем, чтобы тяжелей было. Донырнул, заглянул… Женщина там. Страшно. Глаза и рот открыты. Волосы растрепанные, колышутся в воде. Знаете, как змеи у горгоны Медузы. Я как рванул оттуда, на одном дыхании до дому долетел, вернее — до КПП.

Алешка сопровождал свой рассказ красноречивыми жестами. Лина внимательно слушала его, пытаясь понять, что здесь правда, а что выдумка.

— Хорошо. Кондрин, — обратилась Лина к сержанту, стоявшему поодаль, рядом с Михалычем. — Радируй на базу, вызывай всех, кого положено, пусть прихватят водолазов, подъемный кран. Короче, полный комплект.

Лина Витальевна попросила Алешку отойти в сторону, а сама стала пристально осматривать каждый сантиметр поверхности утеса. Присела на корточки, записывая что-то на листе бумаги, прикрепленном к дерматиновой папке.

Алешка тоже присел на корточки, продолжая наблюдать за Линой. Ему нравилось в ней все, и он поймал себя на мысли, что, когда осмотр закончится, надо бы взять у нее телефончик.

Кондрин пошел к машине заниматься своими делами. Михалыч топтался на площадке, рассматривая землю у себя под ногами. Алешка же сосредоточился исключительно на Лине, ибо сразу решил, что это более достойный объект внимания, нежели все остальное.

Часа через три, когда Алешка уже падал от усталости и буквально засыпал на ходу, когда его единственным желанием было завалиться в постель и заснуть, послав к чертям собачьим весь этот фильм ужасов, — к тому же Лина Витальевна никак не хотела его замечать, — подошла тяжелая техника — автокран, микроавтобус с эмблемой МЧС, милицейская «Волга». В ней приехали майор в форме и два человека в штатском. Они поговорили с Линой и сержантом Кондриным. Из микроавтобуса вышел человек в легком водолазном костюме, надел акваланг и пошел к подножию утеса. Закончив экипировку, надел маску, вставив загубник, и спустился в воду.

По поверхности утеса лазил эксперт-криминалист: фотографировал, собирал невидимые пылинки, очевидно, те, что не успела еще собрать Лина Витальевна. Все, кроме него, с нетерпением ждали возвращения водолаза. И вот он наконец появился. Не выходя на берег, вынул загубник и прокричал:

— Есть. Белый «мерс». Два жмурика. Он и она.

Водолаз остался в воде. К самому краю утеса подогнали автокран, закрепили его на площадке, спустили в воду стальные тросы. Водолаз с ними опять ушел на дно.

Заработал кран, стальные тросы медленно стали накручиваться на блоки. Из воды показалась сначала белая крыша автомобиля, потом медленно всплыл и сам «Мерседес», из которого обильно вытекала вода.

Алешку снова охватило неприятное ощущение суеверного, мистического страха. Ему вдруг все происходящее показалось чем-то нереальным, мистическим, потусторонним. Закружилась голова — знакомое чувство, словно когда-то в морге на практических занятиях… Это чувство испытывал любой эмоциональный человек, который к тому же не имеет достаточного опыта общения с мертвыми. Он подошел к Лине Витальевне.

— Извините, можно мне идти? Я всю ночь не спал, — произнес он, преодолевая подступающую тошноту.

— Нет, пока, Корнилов, я не могу вас отпустить. Вы и Иван Михайлович — понятые. Придется вам задержаться.

Машину тем временем поставили на землю. Двое милиционеров открыли передние дверцы. Оттуда потоком хлынула вода. Алешка стоял со стороны пассажирского места, ему было хорошо видно, как труп девушки выпал на землю.

Выдержке пришел конец, подвела физиология. Алешку отчаянно рвало, он побежал в ближайшие кусты, чтобы окончательно не пасть в глазах понравившейся женщины. Ему было непривычно оказаться в столь негероической ситуации, но природное чувство брезгливости оказалось сильнее даже его донжуанских наклонностей. Он чувствовал, что близок к обмороку, когда услышал за спиной грубый мужской голос:

— Это еще что за цаца?

— Не стоит удивляться, товарищ майор. Зрелище не для слабонервных. — Лина Витальевна встала на Алешкину защиту. Реплика подействовала ободряюще.

— Я не слабонервный, просто… — Он разогнулся, обернулся и увидел, что следователь идет к нему.

— Возьмите, это поможет, — она протянула ему ампулу с нашатырным спиртом и маленький ватный тампончик.

Трясущимися руками он отломил кончик ампулы и стал нюхать, приставив ее к носу. Лина Витальевна взяла у него ампулу, быстро вытряхнула ее содержимое на ватку и поднесла к Алешкиному носу. Резкий сильный запах привел его в чувство, он, как за спасательный круг, уцепился за руку Лины и таким образом продолжал нюхать. Она не убирала руки, терпеливо ожидая улучшения его состояния. Алешка почти пришел в себя и, пользуясь случайной близостью, перевернул руку Лины и поцеловал ее в ладонь:

— Вы спасли мне жизнь, теперь я навеки ваш должник.

Она отняла руку, достала из заднего кармана джинсов носовой платок и подала его Алешке со словами:

— Умойтесь холодной водой, вам будет легче. И возвращайтесь, пожалуйста, к нам.

— Непременно, — ответил Алешка, уже улыбаясь и чувствуя себя если не счастливым, то уж, по крайней мере, почти влюбленным.

Он отошел в сторону от прибывшей бригады, присев на корточки, ополоснул лицо холодной водой и почувствовал себя новым человеком. Молодость и жизнелюбие победили. Он вернулся к машине, там работали эксперты. Труп женщины уже лежал на земле, а мужчина все еще был пристегнут к водительскому сиденью ремнем безопасности. Алешка посмотрел на мертвую. Это была совсем молоденькая брюнетка, лет шестнадцати-семнадцати, не больше. Бретелька маечки-топика соскочила с ее правого плеча, обнажая совсем еще маленькую девичью грудь, выставив напоказ всем окружающим бежевый крошечный сосок. Коротенькая юбочка из черного атласа, задравшись, тоже небрежно демонстрировала черные кружевные трусики. Одна нога в белой изящной босоножке на невероятно высоком толстом каблуке, вторая — босая. Девушка все еще глядела в небо, из приоткрытого ротика торчал кончик синеватого языка.

Эксперт протянул руку в резиновой перчатке и поправил бретельку, прикрыв грудь. Потом одернул юбочку и последним движением закрыл ей глаза. Обратившись к санитарам, сказал:

— Ее можно забирать. — Он поднялся с колен, подошел к сурового вида майору, стоявшему рядом с Линой Витальевной, и сказал ему: — У этой сломана шея, без сомнения. Но стопроцентный диагноз может дать только вскрытие.

— Циник ты, Гриша. Мертвым диагноза не ставят, — вступила в разговор Лина.

— Знаю, Линочка, знаю. Но иногда и живые бывают не лучше мертвых! — С этими словами он многозначительно поглядел в сторону Алешки. Все присутствующие улыбнулись, улыбнулся и Алешка, его ничуть не смутило колкое замечание эксперта.

А Гриша тем временем осматривал труп мужчины. Его уже отстегнули от сиденья и положили на землю. Алешка подошел ближе. Погибшему было около сорока. На нем хороший дорогой костюм, сорочка и галстук явно нероссийского производства. Туфли из натурального «крока». На пальце массивный золотой перстень. Большинство мужчин из окружения Алешкиных родителей одевались примерно так же, поэтому он мог с уверенностью сказать, что это «дорогой» пациент для доктора Гриши. Черты лица правильные. При жизни покойник, вероятно, нравился женщинам.

Рядом с Алешкой стоял Михалыч. К ним подошел майор и спросил:

— Вы кого-нибудь из них знаете?

— Нет, — в один голос ответили оба понятых.

— Посмотрите внимательнее. Может быть, они приезжали сюда к кому-нибудь в гости? — продолжал допытываться майор.

Оба опять отрицательно покачали головой.

— Я на память покамест не жалуюсь, — обиженно проговорил Михалыч. — Ежели бы он хоть раз на ентой тачке через мой КПП проследовал, я б его непременно «сфотографировал».

— Линочка, — подал голос доктор Гриша, — поди-ка сюда. На, почитай на досуге, только смотри, не на ночь.

Он протянул ей извлеченные из кармана трупа водительские права. Лина взяла их, сличила фотографию с трупом и прочитала:

— Татурин Илья Сергеевич.

— Мать честная! — шлепнул себя вдруг ладонью по лбу майор. — Господи, да за что же такое? Татурин в озере, да еще и с девочкой. А может, не он?..

Все ближе подошли к трупу, а сержант Кондрин пробасил:

— Он, точно! Как же я его сразу не узнал.

— К сожалению… — развел руками доктор Гриша.

Майор поднял глаза и руки к небу, картинно зарыдав. Доктор Гриша поспешил успокоить его:

— Не убивайся! Это, похоже, самоубийство. Он нахлебался воды.

— А может, несчастный случай? — спросила Лина.

— Вряд ли. Скорее всего развлекался с девочкой, потом в порыве чего-то сломал ей шею. Струсил, видно. И решил, концы в воду, в омут с головой. — Мнение Гриши было весьма убедительным.

— А она того… сама не могла шею сломать, когда падала? — спросил майор.

— Могла, судя по всему, летели они носом вниз, могла и удариться о лобовое стекло. Может, и несчастный случай, — резонно предположил Гриша.

— Глеб Жеглов! — Лина похлопала эксперта по плечу. — Товарищ майор, дело можно сдавать в архив. Доктор Закревский преступление раскрыл.

— Линочка, хочешь, расскажу патолого-анатомический анекдот? — не унимался Гриша.

— Хочу, только без мерзких подробностей, — кивнула Лина.

— Только для тебя. Авария, машина в лепешку, водилу вышибло через лобовуху на двор. Подходит к нему гаишник и говорит: что ж ты, мол, не пристегнулся? Видишь, теперь рука сломана, нога сломана, весь стеклом порезался, а вот пассажир твой, как живой, сидит.

— Нет, Гриша, ты все-таки патологический анатом, — подытожила Лина.