В омут с головой

ГЛАВА 6

Лина вышла на крыльцо, посмотрела на часы: Алешка опаздывал. Она поглядела по сторонам и увидела его. Он подбежал к ней, запыхавшийся, весь взмокший. На него было жалко смотреть, она ругала себя последними словами за излишнюю строгость. Едва отдышавшись, он вытянулся перед ней в струнку, одной ладошкой прикрыл голову, вторую приложил к виску и отрапортовал:

— Мисс офицер, частный детектив Алешка на свидание явился.

— Является дух святой. Шут ты, а не частный детектив.

Она обошла его, спустилась со ступенек, обернулась и спросила:

— Ну, мы идем или как?

— А? Идем, идем! — затараторил Алешка, догоняя Лину.

Они пошли вдоль здания РОВД. Лина первая нарушила молчание:

— Что ты наговорил Андрею?

— Я? Ничего. А что? — удивился Алешка.

— Он сделал мне предложение, — ответила Лина.

— Негодяй. И когда только успел? — возмутился Алешка.

— Примерно час назад.

— Я, значит, за вас работу делаю, а вы любовью занимаетесь.

— Дурак, — обиделась Лина.

— Согласен. Надеюсь, ты ему отказала?

— Нет. — Она кокетливо замолчала, пытливо глядя на Алешку, и добавила. — Взяла тайм-аут.

— Правильно, — кивнул Алешка, — умные девушки именно так всегда и поступают. Тем более когда есть из чего выбрать.

— Это «из чего» же? — передразнила его Лина, нажимая на последнее слово.

— Ну, я думаю, у тебя есть «из чего», — Алешка уклонился от ответа.

Лина остановилась, слегка поморщилась.

— Алеша, я долго ходить не могу, поэтому ты, пожалуйста, говори, зачем звал, и я домой поеду. Очень устала.

— Мне показалось, что ты от меня бегаешь.

— Нет.

— Хорошо, давай я провожу тебя домой и по дороге поговорим.

Они подошли к троллейбусной остановке, был час пик. Народ толпился у самой проезжей части, его собралось много, и, увидев это, Алешка простонал:

— Ну, нет. Я в такой давке никуда не поеду.

— Да? А что ты предлагаешь? Идти пешком на другой конец города?

— Нет, я предлагаю посидеть где-нибудь пару часов, а потом я отвезу тебя домой на такси.

— Заманчиво. А почему нельзя на такси прямо сейчас?

— Поговорить не успеем. На такси до твоих Ткачей минут десять, не больше. Это же не Москва.

— Нет, это Дальнославск. А, по-моему, ты просто ищешь повод, чтобы…

— Чтобы что? — искренне удивился Алешка.

— Чтобы потянуть время.

— Это не есть правда. А правда есть в том, что я это время хотел бы провести с тобой. Пойдем в «Славянский», ты же помнишь, как нам там было хорошо.

Они стояли немного в стороне от всеобщей толпы. Алешка положил руки на плечи Лине и заглянул ей в лицо, заметив, как в стальных глазах милого следователя мелькнули теплые искорки. Она слегка улыбнулась, наклонила голову, чтобы скрыть улыбку, и тихо ответила:

— Хорошо, пойдем, только ненадолго. Я действительно сегодня очень устала.

Они снова пришли в тот же зал, где уже однажды обедали, их приветствовал тот же официант:

— Заметил, что вы ходите в наш ресторан именно в мою смену…

— Нам очень нравится, как вы обслуживаете, — улыбнулась Лина.

— Спасибо, мэм, — склонился в поклоне официант. — Что будете кушать?

— Товарищ официант, нам надо хорошо и вкусно поужинать, — вмешался Алешка: ему надоело, что молоденький смазливый официантик строит глазки его девушке. — Мы вполне доверяем вашему вкусу, цены нас не ограничивают, нас ограничивает только время.

— Вас понял, господин офицер, — козырнул служитель и ушел выполнять заказ.

Алешка и Лина рассмеялись.

— Странно, почему он решил, что я офицер. Мне кажется, что я и армия — два совершенно несовместимых понятия.

— Может, из-за стрижки? — предположила Лина.

— Ага, а серьги в ушах, это новый вид идентификации, по половому признаку.

— Ну и что у тебя за новости? — сменила тему Лина.

— Новостей куча, но я в них еще не разобрался. Скажи, у Татурина нашли телефон?

— Да. Он был в кармане пиджака. Но отключен. Поэтому жена и не смогла ему дозвониться.

— Ты разговаривала с ней?

— Да, в тот же день. Совершенно ничего определенного. Ему никто не угрожал, у него не было предпосылок к самоубийству. Ни подавленного состояния, ни-че-го! Все, как обычно. Короче, полный туман.

— Вы проследили его последний путь, машину где-нибудь засекли?

— Да, пост ГИБДД на выезде из города.

— Так, а Спасское? Там как?

— Тишина. Причем, понимаешь, есть небольшая странность. В селе была дискотека, молодежь гуляла по улицам часов до трех, никто из них не заметил белого «Мерседеса».

— Фантастика. Словно «мерс» прилетел по воздуху. Ни в Спасском его не видели, ни Михалыч через свой кордон не пропускал. Мистика какая-то!

— Ерунда это, а не мистика. Просто проспал твой Михалыч или пьян был до бесчувствия.

— He-а, не лезет. Михалыч — человек твердых принципов. Если «под мухой» или баиньки ложится, он границу на запор, чтоб ни один вражеский лазутчик не смог проникнуть на территорию особо охраняемого объекта Дальняя дача. Да и когда я к нему пришел, шлагбаум был закрыт. И даже заперт. И что же тогда получается?

— Получается очень странная вещь.

— Действительно странная, а следы? От ног, от протектора?

— Их мы проследили до развилки к озеру, а дальше они теряются. Не идентифицировать. А самое интересное, что в озеро он сиганул на полной скорости, даже намека на тормозной путь нет.

— Круто.

— А какие у тебя предчувствия на эту тему? — поинтересовалась Лина.

— Пока смутные. Несколько направлений, но в одно меня сносит совершенно определенно.

— Поделись.

— Подожди немного, я сам разберусь и тогда все-все тебе расскажу. Еще хотел тебя попросить: можешь покопаться в архиве? В 83-м году на озере сгорел пансионат, там заведующей работала наша Ольга Степановна. Поищи это дело, что там случилось?

— А какое это отношение имеет к нашему делу?

— Не знаю, — удивляясь сам на себя, ответил Алешка. — Не знаю. Просто интересно.

— Алеша, ты правильно сделал, что ушел из юридического. У тебя нет системы, нет логики в твоих поступках, ты своим чувствам доверяешь больше, чем фактам. А потому непредсказуем.

— Ну, если сыщик из меня получился бы плохой, то, вероятно, и преступник вышел бы не лучший. А, между прочим, самых лучших сыщиков Скотленд-Ярда в прошлом веке вербовали из бывших преступников.

— Беда, тебе и здесь не везет.

— А может быть, наоборот, везет. Иначе мы бы с тобой встретились по разные стороны решетки и стали бы героями «Тюремного романа».

— Болтун, — сказала Лина, встала из-за стола и направилась к выходу.

Алешка отсчитал деньги официанту и спросил:

— Как вас зовут, товарищ официант?

— Альберт.

— Так вот, Алик. — Алешка взял его за галстук обеими руками, поправил тот. — Ты человек опытный и должен понимать, у нас длинные руки. Так что не пяль глаза на мою женщину.

Официант ласково улыбнулся и ответил:

— Да что ты, милый, я не по этой части.

Алешка резко отпустил руки, будто обжегся, коротко хохотнул и вышел из ресторана.

Лина ждала его у выхода. Над городом спускались летние сумерки, народу на улице стало значительно меньше. Алешка остановил такси и попросил довезти их до Ткачей.

— Полтинничек, — невозмутимо запросил водитель.

Алешка согласился, Лина возмутилась, но все же села в машину, обозвав при этом таксиста «рвачом». В ответ таксист прочитал лекцию о стоимости бензина, резины и запчастей. И о том, что его жена, медсестра, по три месяца не получает зарплату. Да и вообще, если кому не нравится, может ехать на троллейбусе. Там, конечно, дешевле, но здесь ты и сидишь мягко, и едешь быстро. С пересадками и остановками — минут сорок. А на тачке десять, со всеми светофорами и переходами.

Водитель оказался человеком слова: ровно через десять минут машина остановилась у ворот небольшого одноэтажного домика. Лина и Алешка, расплатившись со словоохотливым таксистом, поблагодарили его за бесплатную лекцию.

Домик, где жила Лина, был уже преклонного возраста, но смотрелся этаким бодрячком, добрым и веселым. Три небольших окошечка, занавешенные цветными занавесками и уставленные цветущей геранью в горшках, светились мягким оранжевым светом.

Они остановились у ворот. Лина не уходила и не приглашала к себе Алешку. Он тоже не спешил прощаться. Оба молчали, пауза затягивалась. И тут одно из окошек открылось, и послышался бодрый старушечий голос:

— Аленушка, это ты?

— Да, бабушка, я, — отозвалась Лина.

Окно, заскрипев, закрылось.

— А почему Аленушка? — удивленно спросил Алешка.

— А потому что Лина, это Алина. А бабушка не признает нехристианских имен и зовет меня Аленой.

— Аленушка… И мне нравится.

— А мне нет. И так называть себя я позволяю только бабушке.

— Хорошо. Я буду по-прежнему звать тебя Лина Витальевна. Можно?

— Можно, — ответила Лина, улыбнувшись. — Это делает наши отношения более официальными.

Она стояла, прислонившись спиной к калитке, Алешка — к ней лицом. Он оперся рукой о калитку, чуть выше ее плеча, слегка наклонился над ней и, глядя прямо в глаза, сказал:

— Я бы желал сделать их неофициальными.

Он был так близко, что она чувствовала на своем лице его горячее дыхание, поэтому, смутившись, опустила глаза. Краска залила лицо. Почти не дыша, она проговорила:

— Не надо. — И мягко отстранила его рукой.

У Алешки кружилась голова. Стоя рядом с Линой, он чувствовал легкий запах духов, тепло ее кожи. Он ощущал ее желание, понимая, что тоже ей нравится. Но какая-то сила удерживала его от решительных действий. Она снова отстранила его, и он отшатнулся, чуть не упав, как от сильного удара. Отвернулся, потер лицо ладонью правой руки, сделал глубокий вздох и опять повернулся к Лине.

Она стояла в прежней позе, но глаза ее уже приняли обычный стальной цвет. Алешка пребывал в нерешительности и растерянности, он понимал, что ему сейчас нужно уйти, но сил покинуть Лину не нашлось. Этот момент жизни казался ему решающим: сейчас или никогда. Но язык будто прирос к небу: впервые в жизни Алешка испытал самое настоящее смущение.

Внезапно калитка за спиной у Лины открылась. В ее проеме показалась маленькая, сухонькая старушка в синем спортивном костюме. У нее была такая же, как у внучки, короткая стрижка и озорное мальчишеское лицо. Она вышла на улицу, с ног до головы осмотрела Алешку и, сделав удивленное лицо, голоском с хрипотцой спросила:

— А что это вы тут делаете?

Лина улыбнулась в ответ:

— Знакомьтесь, моя бабушка Мария Дмитриевна, а это Алеша Корнилов.

— А, Светланкин сын! Очень приятно! — Старушка схватила Алешу за руку и с силой потрясла ее. Хрипотца в ее голосе при этом куда-то улетучилась.

— И мне тоже, — сказал Алешка и потряс в ответ ее руку.

— И чего ж вы тут стоите? Идите в дом. Алена, я добегу до Надежды Павловны, а вы там чайку попейте или чего-нибудь еще, — напутствовала бабушка и неопределенно покрутила в воздухе растопыренной пятерней, подмигнув при этом Алешке. Потом повернулась к ним спиной и действительно побежала, легко и неспешно, глубоко дыша и поднимая на ходу вверх руки, проделывая гимнастические упражнения.

— Забавная у тебя бабушка, — сказал Алешка, глядя ей вслед.

— Очень. Она пятьдесят лет в школе отработала, жизнь прожила, а состариться так и не успела. Тетради, уроки, линейки, сборы металлолома, родительские собрания… не до старости было. Ей и сейчас кажется, что ей семнадцать и она все еще пионервожатая. К Надежде Павловне побежала, опекает старушку. Знаешь, как раньше были тимуровцы, вот и бабуля у меня тимуровка. Ходит к ней помыть полы, постирать, сготовить, прибраться. А эта Надежда Павловна старше моей бабуленции всего на три года. Представляешь?

— Молодец, — искренне восхитился Алешка.

— Да, молодец, — подтвердила Лина.

Неловкость между ними исчезла, Лина посмотрела на Алешку, улыбнулась и сказала:

— Пойдем, чаем напою.

— Пойдем, а то так есть хочется, что переночевать негде.

Они вошли в дом. Поднимаясь по ступенькам крыльца, Лина слегка пошатнулась, неловко оперлась на Алешку. Он удержал ее за плечи, потом мягко, но настойчиво прижал к себе, потерся подбородком о ее макушку и тихо сказал:

— Я люблю тебя.

Она высвободилась из его рук и, ничего не ответив, пошла в дом, сняла на пороге туфли, повернулась к Алешке и сказала, показывая на дверь:

— Располагайся, я сейчас. — И тут же исчезла за другой дверью.

Алешка вошел в гостиную, комнату, посреди которой стоял круглый стол, покрытый зеленой скатертью с длинной бахромой до пола. Над столом висел огромных размеров оранжевый абажур. Лет пятьдесят назад такие были в каждом доме, создавая в комнатах необычайный уют. Алешка постоял посредине гостиной, заглянул под абажур, качнул его — вся комната закачалась вместе с ним, загадочные тени задвигались по стенам, мебели, полу. Что-то подобное Алешке уже приходилось видеть в детстве, кажется, в кукольном театре. Такие видения завораживали, рождали в душе сказку, верилось в чудеса и хотелось совершать геройские поступки.

В комнату вошла Лина, неся в руках поднос с чашками, большой тарелкой с пирогами и маленькой розеткой с вареньем.

— Ты какое варенье любишь? — спросила она, ставя поднос на журнальный столик, в стороне от обеденного стола.

— Сладкое.

— Я положила клубничное, ты как к нему относишься?

— Положительно. Лина, а вы в лото играете?

— Играем, а почему ты спросил?

— Мне показалось, что за таким столом и под таким абажуром непременно нужно играть в лото. — Потом, немного подумав, добавил: — Или в карты.

— И в лото, и в карты, и в домино. Когда у бабушки собираются друзья, они играют во все, даже в фанты.

— В фанты? Это — «что сделать этому фанту?» — Произнося эти слова, Алешка взял в руку чайную ложечку, поднял ее вверх, второй рукой прикрыл глаза. — «Этому фанту поцеловать Лину», наверное, часто звучит такое?

— Нет, не часто. Я стараюсь в бабушкиных тусовках не участвовать, сбегаю под разными предлогами. Хотя она любит представлять меня своим гостям, говорит: «Это моя Алена, она сыщик». А старики смеются и повторяют одну и ту же шутку: «Найдите, пожалуйста, мою молодость».

— Весело у вас. А мы живем скучно. У нас всегда какие-то важные гости, они не дружат между собой, они — «имеют знакомства».

— Но ты, кажется, семейным праздникам предпочитаешь общество своих друзей?

— Ты имеешь в виду нашу «банду»? Я не предпочитаю, у меня просто нет выбора. Либо дома с их родителями, либо вне дома с детьми. Про нас говорят: золотая молодежь. Только это все фуфло. Просто у нас есть деньги, а у родителей связи. Мы не дружим, мы просто тратим вместе деньги.

— Не свои.

— Да, не свои. Но какая разница? Знаешь, я в последнее время понял, что деньги — любые, свои, не свои — сами по себе радости не приносят. И смысл не в том, чтобы иметь много денег — украсть, заработать, получить наследство, а потом их тратить на удовольствия для себя любимого. Нет. Смысл жизни совсем в другом.

Лина сняла со стола зеленую скатерть, свернула ее, разложила салфетки, расставила посуду и, усевшись за стол, пристально посмотрела на Алешку, спросила:

— И в чем же, по-твоему, смысл жизни?

— Не скажу.

— Лихо! Рассуждал, рассуждал, а как до дела, так в кусты. Ох, да ладно, садись тогда чай пить.

Алешка отодвинул стул, приготовился сесть, и тут зазвонил телефон. Лина вскочила и побежала к телефону, а Алешка так и остался стоять.

— Да, бабушка, что случилось? Ты справишься сама или мне тоже прийти? Хорошо. Ладно. Не знаю, подожди, спрошу. Бабушка спрашивает, ты останешься у нас ночевать или пойдешь домой?

Алешку смутил такой вопрос: он не знал, что ответить, и неопределенно крутил головой. Лина истолковала это по-своему:

— Останется, хорошо. — Она положила трубку и, повернувшись к Алешке, сказала: — Надежде Павловне стало плохо, бабушка останется у нее на ночь. Ты можешь ночевать на веранде. Я постелю тебе там на диване.

Алешка стоял, глупо улыбаясь, ему показалось, что какой-то добрый волшебник, читая его мысли, исполняет его желания. Он вдруг почувствовал необычайную свободу, будто ему разрешили делать то, что всегда запрещалось. Он не стал садиться за стол, подошел к Лине, неловко, негнущимися руками обнял ее. Потом, преодолев робость, обнял ее сильнее. Она не противилась, но и не отвечала нежностью: просто стояла, опустив руки и низко наклонив голову. Двумя руками он поднял за подбородок ее лицо, несколько секунд разглядывал его, потом поцеловал в губы, сначала робко, несмело, слегка прикасаясь своими губами к ее, потом поцелуй стал страстным. Он взял ее на руки и понес к дивану. Она робко обняла его за шею и положила голову на плечо. Он бережно опустил ее на диван и сам опустился рядом на колени, целуя ее губы, глаза, шею; спускаясь все ниже и ниже, он расстегивал пуговицы на ее одежде, пьянел от аромата ее кожи, наслаждаясь ее упругостью. Он плохо контролировал себя, но отчетливо ощущал только одно желание — он хотел эту женщину, и все. И не существовало на земле силы, способной остановить его в эту минуту. Его подстегивало желание Лины, он ощущал его. Она была готова отдаться своим желаниям, но отчего-то противилась им. Алешка объяснял это ее замкнутостью и строгостью и не давал перевести дыхание, продолжая настойчиво ласкать ее. У Лины лишь хватало сил, чтобы тихо повторять шепотом:

— Алеша, остановись, не надо. Пожа…

Алешка пытался расстегнуть ее джинсы, не слушая ее, он проклинал того, кто ввел эту моду для женщин — носить джинсы. Наверняка их придумали феминистки, чтобы мужчинам труднее было…

Лина из последних сил, закрывая тело руками, старалась воспротивиться его желанию, но он будто не замечал ее слабого сопротивления, продолжал и продолжал раздевать ее. Наконец ему удалось стащить с нее брюки… это было так грубо, неэстетично. Лина прикрыла ладошками лицо, и Алешка расценил этот жест как показатель излишней скромности девушки. Теперь ему ничего не мешало целовать ее всю, целиком. Этому занятию он и предался со всем пылом своей неистовой страсти.

Целуя Лину, он не пропускал ни одного сантиметра на ее хрупком теле, шее, груди, животе, ногах… В какой-то момент, внезапно отпрянув, он стал присматриваться к ее бедрам и наконец увидел то, что всегда так скрывала Лина, чего стеснялась всю свою жизнь, предпочитая брюки и длинные юбки. Обе ее ноги, от паха до щиколотки, были покрыты послеоперационными рубцами разной длины, ширины и формы. Это зрелище подействовало отрезвляюще. Сонм мыслей пронесся в его голове в одну секунду; он оторопело глядел на ее ноги и бережно трогал пальцами шрамы. Он понял Лину, понял ее состояние. Остановился на секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы прийти в себя: она схватила свои джинсы и выбежала из комнаты.

Алешка поднялся с колен. Чувство полной безысходности охватило его. Он сел на диван, обхватив голову руками, облокотился ими о колени, ругая себя последними словами и ощущая, что все кончено. Он обидел ее, она никогда не простит его, не сможет. Неловкими своими действиями он только укрепил самые страшные ее страхи.

Он поднялся, прикусив нижнюю губу, покачал головой, ладонью обтер лицо, как бы сметая невидимую паутину. Подошел к столу, залпом выпил уже остывшую чашку чая и направился к выходу. В коридоре неопределенно потоптался на месте и громко сказал:

— Я пойду, уже поздно.

Открылась дверь комнаты, в проеме показалась Лина. У нее были слегка встревоженные глаза. Она прижимала руки к груди. На ней был коротенький домашний халатик. Она опустила глаза и тихо проговорила:

— Как ты доберешься? Поздно и далеко.

Он подошел к ней и, не глядя на нее, сказал:

— Ничего, доберусь как-нибудь.

Наконец он решился посмотреть на Лину, но она стояла, опустив глаза. Тогда он обнял ее, притянул голову к своей груди и прошептал:

— Прости меня, я не хотел.

— Ничего, — сказала она, поднимая на него глаза, и спросила: — Очень страшно?

— Нет, — помотал головой Алешка, обеими руками взяв ее голову и повернув к себе лицом. — Я просто на миг ощутил твою боль. Бедная моя, сколько же тебе пришлось вынести!

Он продолжал обнимать ее, но она слегка отстранилась, сказав:

— Я постелю тебе на веранде, не уходи. Поздно уже.

Конечно же, ему не хотелось уходить, и он кивнул, соглашаясь. Лина ушла в глубь комнаты, включила свет. Это, очевидно, ее комната, решил Алексей. Здесь стоял письменный стол с компьютером, небольшой диванчик «американка», одна стена была целиком заставлена полками с книгами. Над столом висели фотографии, на которых были Лина и ее подруги. На одной Алешка узнал мать Лины, Веру Юрьевну, и ее отчима — доктора Брахманова.

Пока Алешка рассматривал снимки, Лина достала из комода чистое постельное белье, одеяло, подушку и вышла из комнаты. Он пошел за ней. На веранде горел свет, Лина быстро и ловко управлялась с его постелью. Она уже положила простыню, быстро надела наволочку, взбила подушку, положила в изголовье, потом повернулась к Алешке и проговорила:

— Терпеть не могу надевать пододеяльник, поможешь мне?

Она развернула пододеяльник во всю его величину, перехватила за вертикальные углы и в таком виде протянула Алешке:

— Держи!

Он исполнил ее приказание — стоял, высоко подняв руки и разводя в разные стороны углы пододеяльника. Лина посмотрела на эту композицию, тихонько прыснула, решив, что ей не достать до Алешки, и пододвинула к нему табурет. Взобралась на него и развернула одеяло. Взяла его тоже за два противоположных угла и просунула в отверстие пододеяльника. Там нащупала Алешкины руки, державшие пододеяльник, совместила углы одеяла с углами пододеяльника и снова приказала:

— Теперь держи так!

— Держу, — сказал он и ухватил ее за пальцы.

— Не меня! — сказала она, пытаясь высвободить пальцы из цепких Алешкиных рук. Алешка опустил руки вниз, чтобы видеть глаза Лины. Она стола над ним, ее глаза излучали безмерную нежность и ласку. Алешка все еще держал ее руки, он не хотел их отпускать. А она и не собиралась от него отбиваться. Не разжимая рук, он обнял ее, и она оказалась завернутой в одеяло с пододеяльником. Руки ее оказались у него за спиной. Он легонько поднял ее на руки и опустил вниз. Их глаза вновь встретились, их губы нашли друг друга и слились в неистовом поцелуе.

Закутанная в одеяло. Лина не смогла принять устойчивое вертикальное положение, покачнулась, Алешка качнулся в такт с ней. Лина попыталась высвободить руки, но эти движения только усугубили их неустойчивое положение, и завершилось все оглушительным падением на пол. Но это не охладило их пыл, а наоборот, теперь ничего не мешало, и они отдались во власть охвативших их чувств.

То, что произошло дальше, не поддается никакому здравому осмыслению. Алешка, как безумный, целовал Лину, потом с таким же остервенением рвал одежду на ней и на себе, разбрасывая все в разные стороны, освобождая дорогу к ее телу. Она тихонько постанывала, повторяя еле слышным шепотом: «Алешенька, любимый».

Он рычал, не говоря ни слова. Он забыл в этот момент, что умеет разговаривать, он чувствовал себя большим и сильным зверем и упивался своим звериным неистовством. Он был жаден до ласк, он утолял свою жажду, он чувствовал, что никогда еще не хотел так ни одну женщину. Он желал только одного — не просто испить воды из этого источника, а выпить его до дна.

Внезапно до его затуманенного сознания донесся крик — резкий и пронзительный настолько, что вывел его из оцепенения. Кричала Лина. До него медленно доходило, что он сделал что-то не так.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что именно заставило ее так закричать. Алешка не был новичком в отношениях с женщинами. Познавший женщину еще в ранней юности, досконально изучивший технику секса, дважды женатый и успевший разочароваться в любви, он впервые в жизни встретился с девственницей. Поэтому отпустил ее, приподнялся, пытаясь заглянуть в глаза. Она лежала, закрыв лицо ладонями. Под ней, на белом пододеяльнике, так и оставшемся не надетым на одеяло, расползалось красное пятно.

Алешка обессиленно опустился рядом с Линой, потом приподнялся, переполз к ней поближе, уткнулся лицом в грудь и прошептал:

— Прости.

Она опустила руки и молча лежала. По ее щекам текли капельки слез, но она улыбалась. Он удивленно посмотрел на нее и спросил:

— Почему ты мне не сказала?

Она поднялась, отерла слезы, подобрала свой халатик и улыбнулась.

— А как об этом говорить? — И, не дожидаясь ответа, добавила: — И если бы я тебе сказала, ты бы, пожалуй, струсил.

Она быстро встала, взяла пододеяльник и выбежала с веранды.

Он услышал, как зашумела вода в ванной, достал сигареты, подумал, что здесь, наверное, курить нельзя. Надел штаны и вышел на крыльцо.

Голова гудела, как чугунный рельс. Руки слегка подрагивали. На Алешку свалилось предчувствие огромного счастья. Рефреном в голове звучали слова Лины: «Любимый мой, любимый мой». Значит, он не ошибся, значит, она действительно любит его. Это не увлечение и не случайная связь, это нечто совсем другое, сильное, всепоглощающее, целиком захватывающее.

Лина вышла на крыльцо. Он почувствовал, как она присела с ним рядом. Все в том же халатике, из-под которого торчала розовая ночная рубашка. Она была немного длиннее халата, но все равно не закрывала ноги полностью. Лина сначала вытянула их, но потом подобрала под себя, стараясь прикрыть подолом.

Алешка обнял ее за плечи, прижал к себе и тихонько сказал:

— Не надо. Ноги — это самая прекрасная часть твоего тела.

Она обиженно хмыкнула и попыталась встать, но он не пустил ее, наоборот, еще крепче прижал к себе. Она подчинилась.

Вечер медленно и незаметно перелился в ночь. На улице становилось прохладно. Алешка почувствовал, как вздрагивает ее тело в его объятиях.

— Замерзла? Пойдем в дом, — сказал он.

— Угу, пойдем, — кивнула Лина, поеживаясь.

Они вернулись на веранду. На диване лежало заправленное в пододеяльник одеяло, уголок его был призывно откинут. Алешка задержался у двери, потом повернулся к Лине.

— Я тебя не отпущу. Я не могу без тебя.

— Алеша, мне завтра рано вставать, мне на работу…

— А я эгоист, я хочу, чтобы ты все время была со мной.

Он побежал в ее комнату, принес подушку, бросил рядом со своей, подошел к Лине, снял с нее халат, аккуратно повесил на спинку стула, потом взял Лину на руки и бережно положил на диван.

— Во сколько тебе завтра на работу?

— Встать надо в половине восьмого.

— Хорошо, разбужу. — Алешка выключил свет и лег рядом.

— Я хочу, чтобы ты знал… — раздался в тишине ночи голос Лины.

— Что?

— Все. Мне было лет тринадцать, когда вы уезжали отсюда. Я тогда лежала в ортопедической клинике. Твоя мама пришла ко мне попрощаться. Она часто приходила вместе с моей мамой. Они садились рядом с моей кроватью и обсуждали свои дела. Так я узнавала все новости. Так узнала и о том, что ты есть на белом свете. А в тот день Светлана Арнольдовна принесла мне фотографии с юга, с моря. Ваша семья только что вернулась оттуда. Мне предстояло ехать в те края в санаторий на два года. Я очень переживала разлуку с мамой, привычным миром. Все пугало меня. Твоя мама решила меня поддержать немного, вот и принесла фотографии, показать, какое это райское местечко, как там красиво. Я рассматривала снимки, на них везде был ты, загорелый, сильный и очень красивый. Ты купался в море, стоял у подножия горы, у фонтана с минеральной водой. Я у нее выпросила одну фотографию. Все девчонки в нашем отделении придумывали себе мальчишек, у всех были женихи, влюбленные в них до умопомрачения. У некоторых были фотографии артистов, они их выдавали за своих возлюбленных. А я хранила твою фотографию. Я понимала, что у нас ничего никогда не будет. Ты никогда не полюбишь девочку в инвалидной коляске. Я придумала тебя. Придумала тебе характер, привычки, поступки. После санатория я уехала в Курган, в клинику Илизарова: появилась надежда, что я буду ходить. Оттуда я вышла на костылях, но это уже был прогресс, и я решила, что теперь уже могу встретиться с тобой, ведь я тебя так любила, что решила, что и ты меня непременно полюбишь.

Алешка хотел сказать, что он бы непременно полюбил ее еще тогда, если бы увидел, но Лина остановила его:

— Постой, не перебивай меня, я еще не закончила. Так вот. К тому времени мои родители перебрались в Москву. Я закончила школу. Ты к тому времени бросил мединститут и поступил на юридический. Я как последняя дура решила, что настало время для нашей судьбоносной встречи. И тоже поступила на юрфак. Но ты ни разу не взглянул в мою сторону и вскоре женился во второй раз. Я по-прежнему избегала нашего знакомства через родителей, понимала, что ты будешь меня жалеть и никогда не полюбишь. Я закончила университет и уехала сюда. Уехала уже на своих ногах. Я видела, как ты живешь, я все о тебе знала, мы все это время общались с твоей мамой. Она, кажется, догадывалась, что я люблю тебя.

Алешка прижал ее к себе, поцеловал в висок и прошептал:

— Я всю жизнь искал тебя… Зачем ты от меня пряталась?.. Я чувствовал, ты где-то рядом, тыкался, как слепой кутенок, в разные углы, а ты все время была рядом и даже тень не отбрасывала в мою сторону. Почему? Неужели я такой плохой, что мне нельзя было доверять?

Она щекой прижималась к его плечу. Он почувствовал, как горячая капля коснулась его кожи, и понял, что она плачет.

— Ты плачешь? Не надо. Все плохое кончилось, теперь все будет хорошо.