В осколках тумана

Джулия

Грейс Коватта похожа на ангела. На печального ангела. Я разглядываю девушку и на миг представляю на ее месте повзрослевшую Флору. Вздрагиваю и на секунду закрываю глаза, отгоняя образ. Сложно определить, где проходит граница между белыми больничными простынями и хрупким телом Грейс. Я помню ее совсем другой: веселой, дерзкой девчонкой, которая за словом в карман не полезет.

Она не знает, что я здесь. Ей выделили отдельную палату в травматологии, и я гляжу на нее через смотровое окошко. В палату входит полицейский. Когда я пришла, в больницу пытались проникнуть два репортера. Их не пустили. Вот он, новый мир Грейс Коватты. Интересно, где ее мать? Ведь если бы Флора лежала здесь, небрежно укрытая простынями, я бы и на секунду не покинула палату.

Я показываю охраннику пропуск, который дал Эд, мой родственник. Он инспектор полиции и ведет это дело. Меня уже допросили, и, пока никого не арестуют, от меня вряд ли что-то понадобится. Охранник смотрит на пропуск, потом на меня.

— Я вела у нее английский, — объясняю я, чтобы он не принял меня за ее мать. — Это я ее нашла, — виновато добавляю шепотом, как будто если бы не я, ничего бы не случилось.

Охранник кивает и впускает меня внутрь.

— Грейс, — мягко говорю я.

Она не спит. Разглядывает потолок. Грудь с каждым вдохом слегка приподнимает простыню.

— Это миссис Маршалл. Из школы.

Грейс моргает.

— Как ты себя чувствуешь?

Глупый вопрос. Половина лица опухла и в кровоподтеках. Да и остальные части тела, что мне видны — шея, кисти рук, плечи, — украшены так же. Тогда, на ледяном лугу, никаких кровоподтеков я почему-то не заметила. Бледная и окоченевшая, она скрючилась на подернутой инеем траве.

— Мы все переживаем за тебя, милая.

Грейс не отвечает. Медсестра предупредила, что она еще не может говорить. Девочка показывает на кружку, если хочет пить, и жестами просит, чтобы ее перевернули. Слова по-прежнему не даются истерзанному языку. Она никому не может рассказать, что с ней приключилось.

— Я бы давно пришла тебя проведать, но моя мать заболела. — Пусть Грейс знает, что я за нее волнуюсь. Я была бы рада сказать, что Эд поймает того, кто с ней это сделал, и надолго засадит за решетку. — Ну вот я и здесь, — более веселым тоном добавляю я. — Мой пес Мило передает тебе привет. Он попросил тебя лизнуть.

Грейс поворачивает ко мне голову. Она три раза моргает и открывает рот. Показывается язык — распухший, испещренный черными стежками. Я закрываю глаза, по моему телу пробегает дрожь, я роняю голову на постель.

— Ох, Грейс! Не бойся, они поймают этого подонка!

Но я не до конца верю в то, что говорю. По словам Эда, команда следователей работает не покладая рук, но до сих пор им так и не удалось найти улик. Грейс подвергли тщательному обследованию, взяли мазок на ДНК, но результаты из лаборатории пока не пришли. Да и станет ли делиться Эд информацией?

Я беру девочку за руку, слегка удивившись тому, какая она теплая. Грейс Коватта, моя отличница, жива. Она смотрит на стакан с водой, стоящий на столике у изголовья.

— Хочешь пить?

Она кивает, и я вкладываю между ее губ соломинку. Она придерживает трубочку двумя пальцами. Странно, но, похоже, пальцы целы.

— Как твои ноги? — спрашиваю я, после того как она утоляет жажду.

Рука Грейс начинает подрагивать. Она пытается мне что-то сказать, пытается быть храброй. Медсестра рассказала, что хирурги четыре часа сшивали сухожилия на обеих ногах, чтобы после долгих месяцев реабилитации она смогла ходить, почти не хромая.

— Надеюсь, все скоро заживет, — говорю я. — Да, посмотри, что сделали для тебя одноклассники!

Я достаю открытку, которую подписали все мои ученики. Это придумала одна из подруг Грейс. Ее мать объехала всех ребят, чтобы собрать подписи. На большой открытке резвится добродушный слон. Школьники расписали ее сердечными пожеланиями, словами сочувствия и надежды. И не забудь поскорее выздороветь! — призывают над слоном крупные синие буквы.

Уж этого она не забудет.

Как было бы хорошо хоть один вечер не думать об искалеченной Грейс, о маминой немоте, о том, что Марри так и не подписал документы на развод. Двенадцать лет я не была на свидании. С незапамятных времен я замужем за Марри, так что в свиданиях не было нужды. Но теперь мы живем раздельно, почти развелись, и нужда появилась. При мысли о том, что кто-то хочет быть со мной, узнавать меня, открывать передо мной дверь, гладить мою руку, у меня перехватывает дыхание. Конечно, в юности я ходила на свидания. Сначала с Марри, но мы вскоре расстались, потом помирились, опять расстались, опять помирились, и так бесчисленное количество раз.

Теперь все иначе. Наш разрыв окончательный.

Когда в отношениях с Марри наступал антракт, я встречалась с Миком Хопкинсом — этот тихоня хвостом таскался за мной, не вынимая изо рта леденец на палочке; или с Дэмиеном Мак-Рори, этим вундеркиндом, которому я нравилась лишь потому, что у моего дедушки имелась внушительная библиотека; или с Джеймсом Итоном, самым симпатичным из всех, — насколько я слышала, он оказался геем; или, наконец, с Питом Дювалем. Я была уверена, что с Питом у нас серьезно. Он был чемпионом по многоборью, и ему удалось поцеловать меня с языком на целых шесть месяцев раньше, чем это сделал Марри. Даже сейчас при мысли о Пите Дювале у меня слегка екает сердце.

Но в итоге остался Марри, мой вечный Марри. Мне исполнилось семнадцать, ему двадцать два, и мы объявили, что будем вечно любить друг друга. Нет, серьезно. Мы верили, что наша любовь предначертана судьбой, что наше личное созвездие где-то в космосе определило наше будущее. Иногда мне кажется, что и любовь, и брак упали на нас с неба.

До свидания остается два часа, и я в панике, поскольку не знаю, что надеть. И еще мне стыдно, что я думаю о свиданиях и нарядах, когда мама и Грейс в таком состоянии. Я роюсь в шкафу, выгребаю давным-давно забытые тряпки, сваливаю кучей на полу и в изнеможении падаю на кровать. Это так непохоже на меня — волноваться, выбирая наряд перед свиданием. Лежу, уткнувшись лицом в подушку, и вдруг понимаю: как это приятно — быть непохожей на себя.

Я позвонила Надин и договорилась, что дети проведут вечер у любимой тетушки, после чего вместе с детьми помчалась домой в Или, чтобы переодеться перед свиданием с Дэвидом. Кроме того, я собиралась проверить, как там дом, и забрать почту. Бренна и Грэдин были увлечены изучением фермы и окрестностей и обещали никуда не уходить.

Я ехала к маме на Рождество, а застряла гораздо дольше. В нашем домике было холодно и промозгло, странно, но за дни, пока мы отсутствовали, здесь будто все изменилось, стало незнакомым. Я бродила по затхлым комнатам — маленькой гостиной, крошечной столовой, где Алекс и Марри любили побренчать на гитарах и на предельной громкости, изводя соседей, слушали пластинки Эрика Клэптона, — и тщетно пыталась припомнить былое счастье.

Все меняется, говорила я себе, и это хорошо.

Я провела пальцем по антикварному буфету. Буфет не такой уж антикварный — его сделали в сороковых годах, — но когда Марри подарил его мне, я была счастлива. Я заприметила этот буфет, а потом лишь однажды упомянула о нем в телефонном разговоре с Надин. Марри все замечал, он всегда был таким. Был.

После отчаянной пробежки по магазинам я переоделась в обновки, подхватила детей и вернулась на ферму, где обнаружила сообщение от Надин. Она не сможет посидеть с детьми, потому что ее срочно вызвали на работу. Надин работает в больнице, и мне ничего не оставалось, только смириться.

— Марри, — прошептала я и на мгновение прикрыла глаза.

Так быть не должно. Это неправильно, что когда я думаю о том, что мой муж — отец моих детей — посидит с ними вечером, сердце наполняется тревогой. Конечно, он их любит, в этом я никогда не сомневалась. Я вижу, как он смотрит на них, когда они зашнуровывают ботинки, собираясь на прогулку, слышу, как он неровно и глубоко дышит, когда Флора подбегает к нему и обнимает, а Алекс грубовато хлопает по плечу. Да, Марри их любит. Проблема в том, что бутылку он любит еще больше.

— Что это? — Сложный вопрос. В голосе Алекса отвращение, но вообще-то он должен благодарить свою счастливую звезду за то, что перед ним на тарелке не вареная брокколи, а наскоро сварганенные спагетти.

— Запеченный морской черт с сальсой из томатов, чили и кориандра. Ешь давай. — Я вытираю руки полотенцем и криво улыбаюсь Алексу. Обычно я не ограничиваю меню вареными макаронами с кое-как покромсанными овощами, но сегодня — другое дело. Я тороплюсь, и отсутствие разносолов на столе — невысокая цена за несколько часов… радости.

— Ты же знаешь, я не люблю вареную морковку! — Алекс тыкает вилкой в оранжевые кружочки.

Я смеюсь и делаю вид, будто забираю у него тарелку. Флоре никак не удается разрезать гренок. Встав сзади, помогаю дочери распилить пересушенный хлеб и целую в макушку. У меня странное ощущение — будто мне снова семнадцать лет и жизнь только начинается. Собственно, так оно и есть — жизнь только начинается, по крайней мере моя новая жизнь. Моим детям нужны безопасность и стабильность. А мне — сильный, надежный, любящий человек.

Перед уходом я дважды чищу зубы. На всякий случай.

Впервые я учуяла алкоголь в дыхании Марри, когда мне было восемь. Тогда я не знала, что это такое. Запах показался приятным, напоминал о взрослой жизни и о летних днях у пруда, когда Марри присматривал за нами.

Я понятия не имела, почему, хлебнув из лимонадной бутылки, он хохочет над глупыми шутками, валяясь с приятелями на траве и позволяя нам с Надин делать все что заблагорассудится.

Когда мне исполнилось двенадцать, Марри уже был достаточно взрослым, чтобы отдавать отчет в своих поступках. Однажды он принес коктейль собственного изобретения из рома и черной смородины.

— Это как сок, — сказал он. — Попробуй. Увидишь, что будет. Не понравится — ничего страшного.

Я смотрела на него во все глаза. Мне хотелось расположить его к себе, доказать, что я не ребенок. Марри был частью моей жизни с самого рождения, он был мне как брат. Но я знала, что в брата нельзя влюбляться. Залпом я проглотила жидкость и улыбнулась Марри.

Он расхохотался, сказав, что теперь у меня фиолетовые губы.

Не знаю, что стало причиной — ром или вирус, но следующие три дня я провалялась в постели. С тех пор я не притрагивалась к алкоголю.

— Вина? — предлагает Дэвид.

— Нет, спасибо. — Моя рука, сжимающая бокал, дрожит. — Я не пью. — Подливаю себе воды. Дэвид не настаивает и не пытается пристыдить. — Кроме того, я за рулем.

Разумеется, за рулем, думаю я. Не стоило этого говорить. Если бы я не приехала на машине, Дэвиду пришлось бы везти меня обратно. И к чему бы это привело?

— Господи, — едва слышно шепчу я, удивляясь своим мыслям.

— Прости? — тепло улыбается Дэвид, и страхи вдруг улетучиваются. Он такой спокойный, собранный, его словно окружает аура уверенности и сочувствия. Наверное, потому-то он и семейный врач.

— Нет, ничего. Просто вспомнила о детях. — Конечно, я вру, но ложь заставляет задуматься о том, не играют ли они на дороге у реки, пока Марри напивается в стельку.

— Они остались… с отцом? — На последнем слове Дэвид хмурится.

— Да. — Я киваю и глотаю воду, чтобы увильнуть от более пространного ответа.

Мне не по себе оттого, что мы сразу заговорили о Марри. Дэвид заботливо дает мне передышку, предлагая принести из бара какой-нибудь более заманчивый напиток, уходит и возвращается с ананасовым соком и меню.

— Ты бывала здесь раньше? — Он оглядывается по сторонам, явно довольный выбором ресторана.

Здесь оживленно, весело, пахнет домашней едой. Подходящее место, чтобы лучше узнать друг друга. Сейчас, оказавшись с ним наедине, я верю, что у нас и правда может получиться.

— Нет, никогда, — отвечаю я и на миг представляю, что у камина сидит не Дэвид, а Марри; его лицо освещено пламенем, склонившись над меню, он водит пальцем по списку блюд.

— Здешние стейки буквально тают во рту. Но тут все вкусно. Не промахнешься.

— Ты что, владелец этого заведения? — шучу я.

Сейчас мы не в Нортмире, и здесь нет мамы, которую он мог бы осмотреть, так что беседу я поддерживаю с трудом. То и дело она затухает. Я — будущая разведенка — на свидании с мужчиной, которого видела всего несколько раз. Стараюсь не обращать внимания на аккуратно подстриженную бородку, край которой ныряет за воротник, на то, как он щурит глаза, улыбаясь. В его волосах чуть серебрится седина, на макушке они немного длиннее и слегка взъерошены. Видно, что Дэвид следит за собой. И одевается стильно. Любопытно, он заметил, сколько женщин заинтересованно глянули в его сторону, когда мы вошли сюда?

— Ничего подобного, — смеется он, — но я часто ужинаю в ресторанах и люблю отыскивать новые приятные места.

Дэвид смакует вино. Марри к этому времени осушил бы третий бокал и подумывал о том, чтобы заказать еще одну бутылку.

— Так что я знаю, куда приглашать прекрасных дам. — Он передает мне меню.

Под столом я сбрасываю туфли — единственный не новый предмет туалета, который на мне сегодня. Невольно улыбаюсь.

— Прекрасных дам! — поддразниваю я. — И много их у тебя?

— Ага! — веселится он, и по лицу разбегаются морщинки. — Сотни. А если честно, я ни с кем не встречаюсь. У меня нет подруги. — Он пристально смотрит на меня. — Понимаешь, когда рабочий день заканчивается, времени на общение не остается. Но я надеюсь, что вскоре познакомлюсь с множеством очаровательных местных жительниц. — Дэвид отпивает глоток вина. — О, с одной я уже познакомился!

Даже и не помню, когда мне делали комплименты. Дэвид явно стремится показать, что готов к отношениям и хочет дальнейшего их развития.

— Я закажу крабовые оладьи. А ты?

— Стейк, конечно. С кровью.

Перед глазами вдруг встает изуродованное лицо Грейс. Мы молчим. Тишину прерывает лишь потрескивание горящих поленьев. Должно быть, лицо у меня странное, потому что во взгляде Дэвида удивление и обеспокоенность.

— Прости за плаксивость, — бормочу я, прежде чем он успевает спросить, в чем дело. — Эти две недели выдались тяжкими.

— Прекрасно тебя понимаю. — Пальцы Дэвида касаются моей ладони.

Незнакомая рука, не рука Марри, и я замираю, напрягшись всем телом, мне стыдно от того, что ощущение кажется приятным. Дэвид пожимает мои пальцы, встает и идет к бару, чтобы сделать заказ. Я смотрю, как он — высокий, не ниже шести футов, — объясняет молоденькой официантке, как приготовить стейк, и заказывает напитки. Я наблюдаю за его движениями, жестами и догадываюсь, что он флиртует; девушка смеется, а он исподволь, вперемешку с шутками втолковывает, как пожарить мясо. Ну и что такого, говорю я себе и перевожу взгляд на камин.

Дэвид возвращается.

— Готово, — объявляет он и ставит передо мной стакан.

Мне хочется спросить, знаком ли он с этой девушкой, но это прозвучит грубо. Дэвид врач, так что он знает здесь всех.

Мы болтаем без умолку. О путешествиях, любимых книгах, фильмах и видах спорта. Нежимся в облаке из смеха и дружеского тепла, но на большую близость пока не решаемся. Вскоре приносят заказанные блюда, и мы приступаем к еде. Разговор длится и длится, будто мы не виделись лет десять и теперь хотим наверстать упущенное.

— Значит, это у тебя впервые? — спрашивает он. (Краб падает с моей вилки и шлепается в соус.) — Ты впервые вышла в свет с тех пор, как вы с Марри расстались? — поясняет Дэвид то, что и так понятно.

— Да. Мы с Марри… очень долго прожили вместе. — Я отмечаю, что он не сказал свидание, обошелся без намека на нечто большее, чем просто ужин, и меня одолевает легкое разочарование. Чувствую себя будто на собеседовании в отделе кадров. Стоит ли говорить, что Марри был моим первым и единственным? — Если ты так долго… — Нет, не могу. — Мы с Марри еще в детстве влюбились друг в друга. (Похоже, эта новость заинтересовала Дэвида.) Ты понимаешь, мне сложно…

Как бы донести до него, что считаю этот вечер свиданием и надеюсь, что впереди их будет немало? Ведь не скажешь об этом прямо. А что, если он так не думает?

— Конечно, понимаю. — В глазах его сочувствие. — Выходит, Марри знает тебя лучше всех на свете. — Дэвид кладет на тарелку вилку с ножом.

— Наверное.

Я делаю глубокий вдох, залпом глотаю остатки ананасового сока и ухожу в туалет. Мне следует думать не о Марри. Мне следует думать о Дэвиде. Ну что тут сложного?

— Он замечательный, — говорю я своему отражению в зеркале над раковиной и стираю остатки помады. Как бы она не размазалась. — Так что хватит глупить.

Возвращаюсь в зал, взглядом нахожу Дэвида, и это приводит меня в чувство. Сажусь за стол и снова приступаю к еде. Он предлагает попробовать легендарный стейк с его вилки, а я нерешительно спрашиваю, не хочет ли он попробовать крабовую оладью. Мы смеемся, когда оладья шлепается на скатерть. Но я никак не могу прогнать мысль о том, как закончится вечер.

Спустя примерно час Дэвид помогает мне надеть пальто и мы выходим из теплого ресторана на открытую всем ветрам улицу. После душного помещения прохладный воздух кажется приятным. Что угодно, лишь бы отдалить момент, когда мы расстанемся или не расстанемся, поцелуемся или не поцелуемся.

— Может, прогуляемся немного? — предлагает Дэвид и идет вперед, будто уже получил согласие.

— Конечно, — поспешно говорю я. Догоняю его, и он берет меня под руку.

На улицах Бурвелла тихо. Это симпатичный маленький городок, затерявшийся среди холмов Кембриджшира. Здесь никогда ничего не происходит. Если не считать сегодняшнего вечера, конечно.

— Ты уже поменяла фамилию? — спрашивает Дэвид.

Я вспоминаю, какой шум поднял Марри, узнав, что после свадьбы я оставлю девичью фамилию.

— Меня всегда звали Джулия Маршалл, — отвечаю я. Это было верное решение. Теперь не нужно суетиться и менять фамилию.

— А когда вы с Марри расстались?

— В июле прошлого года. Пятнадцатого июля, в субботу, в три часа двадцать минут.

— Ну и точность! — Дэвид сочувственно сжимает мой локоть.

— В это время пришел слесарь, чтобы поменять замок. Марри даже не было рядом. Он был… — Я умолкаю. Еще рано. Нельзя, чтобы пьянство Марри набросило тень и на меня. — В общем, его там не было, вот и все. И хорошо.

Вспоминаю взгляд Марри, когда я подошла к нему в баре. В тот момент он не помнил, кто я такая, не говоря уже о том, что должен был заехать на каток за Алексом.

— Ты был женат? — спрашиваю я. Прошлое Дэвида покрыто тайной. Он с большим интересом расспрашивает обо мне и моем детстве, но о себе почти не распространяется.

— Нет, — смеется он. — Мне всегда удавалось отложить этот момент, отвертеться. Да, были женщины… женщина. — Он внезапно замедляет шаг, почти останавливается. — Но подходящий момент так и не наступил. Не судьба, наверное. — Я вижу, он не хочет развивать эту тему.

Мы уже у автобусной остановки. Дэвид поворачивается ко мне.

— Мне кажется, у нас много общего. — Вздох, пауза. Он решается: — Я бы хотел снова с тобой увидеться. И больше о тебе узнать.

— Было бы здорово, — поспешно отвечаю я, даже не задумавшись о том, что может означать его предложение.

Беру его за руки. Он так близко, и от удовольствия у меня кружится голова. У него сильные и заботливые ладони. Он высвобождается и обнимает меня. В это мгновение мне снова семнадцать и Марри наконец объяснился. Он сильный. Он рядом. И больше мне ничего не нужно.

— Мне только тридцать, — бормочу я по-идиотски. По лицу блуждает улыбка. Дэвид хочет снова меня видеть. Ну конечно, он понимает, разница в возрасте у нас солидная. Глупо, да, но я не знаю, что еще сказать.

— Хорошо тебе, — улыбается он, ничуть не удивившись.

— Мне нравятся зрелые мужчины, — признаюсь я. Это правда. Особенно сейчас.

Дэвид провожает меня к машине и целует. Скользнув по щеке, его губы едва-едва не касаются моего рта. Но я все равно чувствую их жар, теплое дыхание на коже, страсть, которую скрывает Дэвид. Он медлит, не отстраняясь, и сердце мое колотится все сильнее. Это ощущение остается со мной до самого дома.