В память о Саре

ГЛАВА 24

Фрэнсиса Джоуну похоронили в пятницу, первый день весны.

Завещание бывшего священника предусматривало проведение закрытой поминальной службы — и никаких репортеров. Все мероприятие было вверено попечению отца Джека Коннелли. Сей уважаемый и любимый многими служитель церкви пользовался большим авторитетом в общине. Он сумел убедить полицию, большинство в которой составляли именно католики, что отныне Господь сам будет судить Джоуну, а они должны уважить последнюю волю усопшего.

Впрочем, чего отец Джек предотвратить не смог, так это утечки информации. Кто-то шепнул словечко репортерам, и они разбили лагерь прямо перед церковью.

Передние двери храма Святого Стефана распахнулись, и четверо молодых людей из похоронного бюро МакГилла-Флэттери вышли на ступени, неся на руках гроб. Они явно не ожидали увидеть такое количество любопытных. Засверкали вспышки, защелкали затворы фотоаппаратов. Вступил в дело наряд полиции, расчищая дорогу для катафалка.

Майк устроился на пассажирском сиденье патрульного автомобиля Тугодума Эда, припаркованного на другой стороне улицы. Через очки он внимательно вглядывался в толпу, насчитывающую сотню с чем-то человек.

— На кладбище будет то же самое, — проворчал Тугодум Эд. — Или еще хуже.

Майк не ответил. Он просто сидел и смотрел в окно, чувствуя, как медленно тает тонкая, отделяющая его от остального мира стена.

Тугодум Эд завел мотор патрульной машины и отъехал от тротуара.

— Мы имеем право не пустить репортеров на кладбище, но не можем запретить им выставить камеры над оградой. А на Эвергрин они прямо-таки встали табором. Представляешь, они залезли на крыши фургонов, чтобы лучше видеть процедуру похорон. Ты говорил, что не хочешь, чтобы твоя физиономия мелькала на экранах телевизоров. Но если ты пойдешь туда, то увидишь себя в ближайшем выпуске новостей на всех каналах.

Движение в деловой части города было слабым. Выехав на Паркер-стрит, они поднялись на крутой холм. Проезжая по Эвергрин, длинной улице, застроенной типовыми домами для тех, кто навсегда потерял надежду обрести работу и собственную крышу над головой, Майк увидел, что на ступеньках нескольких домов столпились жители с опухшими от сна и беспробудного пьянства лицами. Дрожащими руками они прикуривали сигареты и пили кофе, наблюдая, как репортеры прихорашиваются, прежде чем предстать перед объективами телекамер. Вдоль тротуара вереницей выстроились фургоны, нацелив в небо тарелки спутниковых антенн.

— Если ты идешь туда, чтобы повидаться с отцом Джеком, — сказал Тугодум Эд, — я могу развернуться и отвезти тебя к нему домой. Если хочешь, могу подождать здесь, с тобой, пока он не выйдет с кладбища.

Тугодум Эд предлагал достойный выход из положения. Ему и впрямь не было никакого смысла светиться в этом деле — во всяком случае, разумную и уважительную причину Майк назвать не мог, хотя и пытался. Его спрашивали об этом и Тугодум Эд, и Билл, но Майк лишь разводил руками, будучи не в силах объяснить ни им, ни себе желание непременно присутствовать на похоронах. Но что-то внутри толкало его на этот шаг, какое-то необъяснимое стремление оказаться на кладбище в тот момент, когда Джоуну будут опускать в могилу. Быть может, эта внезапная тяга имела какое-то отношение к прежним снам о Саре и к новым тоже — тем, в которых Джоуна уже лежал на холодном стальном столе в прозекторской, а его последние слова так и замерли у него на языке. Майк буквально слышал их. Боже, они были здесь, совсем рядом, их оставалось только взять и понять! Но никому не было до этого дела. Джоуне начали зашивать рот, и Майк кричал, что этого нельзя делать, но его никто не слушал.

Майка не покидало ощущение, что эти сны были сигналом, что он должен продолжать борьбу. Хотя не исключено, им руководило стремление наказать себя. В конце концов, именно он привел в действие жернова судьбы.

Тугодум Эд посмотрел налево, на Хэнкок. У входа стояли два патрульных автомобиля. Он опустил стекло, помахал рукой, и патрульный открыл ворота. Они въехали на кладбище, и, когда Тугодум Эд прижался к обочине, прямо впереди, на вершине холма, Майк увидел клочок земли, на котором должны были вот-вот похоронить Джоуну. Он вдруг испытал приступ страха, который, словно раскаленная игла, пронзил его защитную оболочку.

— Я знаю, что ты близок с отцом Джеком. Был близок, во всяком случае, — начал Тугодум Эд. — Поэтому я не думаю, что он станет возражать против твоего присутствия здесь. Но если он попросит тебя уйти, мы должны будем уважить его просьбу.

Майк кивнул и вылез из машины. Солнце ласково светило ему в лицо, пока он поднимался по склону с сырой травой, направляясь к тому, что издалека казалось сараем для инструментов. Рядом росла кучка деревьев, которые по каким-то причинам еще не спилили.

Дойдя до вершины, Майк обогнул дерево и увидел хитроумный механизм, которому предстояло опустить гроб с телом Джоуны к месту его последнего упокоения. Здесь не было деревьев и, соответственно, на тень тоже рассчитывать не приходилось. Прямо перед ним зияла разверстая яма, вызывавшая в душе какое-то смутное беспокойство.

Через несколько минут на кладбище въехали катафалк и лимузин. Примерно с полдюжины полицейских в синей форме перекрыли движение, чтобы дать им проехать невозбранно. Мгновением позже катафалк и лимузин замерли у обочины. Из машин вылезли молодые сотрудники похоронного бюро и понесли гроб с телом Джоуны вверх по склону. Отец Джек, облаченный в ризу священника, шел следом.

Носильщики опустили гроб с телом Джоуны на поддон механизма и отступили. Майк смахнул пот со лба рукавом спортивного свитера.

Отец Джек раскрыл Библию.

— Давайте помолимся.

— Майкл…

Джесс смотрит на него широко распахнутыми от полночного ужаса глазами, в которых нет и следа сна, и он сразу понимает, что с малышкой что-то не так. Шла уже двадцать вторая неделя беременности, они собирались назвать свою еще не рожденную дочку Сарой, и вот теперь с ней что-то случилось.

Ключи и бумажник лежат на прикроватной тумбочке, чтобы не тратить время на их поиски среди ночи. Он хватает их и садится на кровати.

— Все в порядке, Майкл. Дай мне руку.

Он повинуется, и она прижимает его ладонь к своему животу.

Толкается. Малышка толкается.

— Ты чувствуешь ее?

Еще бы. Сара толкалась как заведенная. Джесс ложится на спину, и он расслабляется, придвигаясь поближе к жене. Он не убирает руку от ее живота, не желая расставаться с ощущением жизни, зарождающейся в ней. Подари мне ее, Господи, подари, и я больше не буду просить тебя ни о чем!

Скрежещут шестерни, и Майк видит, как гроб опускается и землю.

Джоуна лежит на столе в морге, стараясь освободить слова, которые не идут с его языка.

Только Господу известна вся правда.

Скрежет шестеренок смолкает.

Гроб лежит в могиле и ждет, чтобы его похоронили.

— Аминь, — провозглашает отец Джек и закрывает Библию.

Майк впивается ногтями в кору дерева, чтобы не закричать.

Майк меряет шагами лужайку рядом с патрульной машиной, пытаясь избавиться от нервного напряжения, от которого подгибаются ноги. Его сотовый телефон завибрировал вот уже в третий раз за последние две минуты. Он взглянул на экран. Там значилось: «Номер не определен».

Наверное, кто-то из репортеров. Майк закрыл телефон, вернул его на место и увидел, что к нему направляется отец Джек.

Священник подошел и остановился рядом.

— Мне очень жаль, Майкл.

— А он не… ну, вы понимаете…

Отец Джек опустил голову и принялся сосредоточенно изучать носки своих ботинок.

Вновь завибрировал сотовый телефон Майка. Он достал его из заднего кармана и взглянул на экран. Звонил Билл. Майк ответил.

— Мне только что звонила Джесс, — сообщил Билл. — Она пытается дозвониться тебе на сотовый, но говорит, что у нее ничего не получается.

Вот что означала эта надпись «Номер не определен» — это были звонки от Джесс.

— Спасибо, — ответил Майк и отключился.

Отец Джек поднял голову и теперь смотрел прямо ему в лицо.

— Фрэнсис был ожесточившимся человеком. Ожесточившимся и очень злым. Он отрекся от людей. — Отец Джек покачал головой и вздохнул. — Я пытался…

У Майка перехватило дыхание. В горле образовался комок, который ему никак не удавалось проглотить.

— Мне очень жаль, — сказал отец Джек.

Ладно, ничего не поделаешь. Значит, отцу Джеку ничего не известно. Но оставались еще Меррик и сестра Рассел, с которыми можно было поговорить. Кто-то из них должен знать. Надежда умирает последней.

Вновь зазвонил телефон Майка.

— Майкл?

Это была Джесс, и в ее взволнованном голосе звучали знакомые панические нотки.

— Я тебя плохо слышу.

— Я звоню из Франции. — Она говорила торопливо, проглатывая слова, словно задыхалась после быстрого бега. — Я только что узнала обо всем. Я была на ферме, там нет телевизора и… В общем, это не имеет значения. Я только что заказала билет на самолет и буду дома завтра после обеда. С тобой все в порядке? Ты где?

Взгляд Майка метнулся на вершину холма и уперся в надгробный камень на могиле Джоуны.

Я так больше не могу, Билл. Я устал жить с закрытой морской раковиной. Я устал жить с женщиной, которая панически боится жизни и которая превратила меня в пленника в моем собственном доме. Я устал сражаться за простые вещи — например, за то, чтобы отвести свою шестилетнюю дочь покататься на санках с горы. Я устал и не хочу жить так дальше.

Это были слова, которые он, как молитву, мысленно произнес в тот вечер на Холме.

— Майкл! Ты меня слышишь?

— Я стою у могилы Джоуны, — отозвался он.

— Что? Почему? Зачем ты туда пошел?

Ему хотелось заплакать и закричать одновременно. Он хотел избавиться от этих чувств, загнать их вглубь и отвести взгляд от могилы. Хотел и не мог.

— Перестань мучить себя. Сколько раз я должна повторять это тебе? Помнишь тот случай в гастрономе? Сара была со мной, и я отвернулась буквально на секунду, но она исчезла. Продавцы перевернули весь магазин, а пять минут спустя я нашла ее на улице. Сара разговаривала с какой-то женщиной, которая показалась ей матерью ее подружки, и она пошла за ней к выходу…

— Ты не понимаешь…

— Чего я не понимаю? — В голосе Джесс явственно прозвучали слезы. — Пожалуйста, не прогоняй меня. Я хочу помочь.

«В ту ночь на Холме я разрешил Саре подняться наверх самой, потому что был зол на тебя. В ту ночь я молился о том, чтобы найти выход, и в кои-то веки Господь услышал меня».

— Поговори со мной, Майкл. Не прогоняй меня. Не сейчас.

Майк открыл было рот, чтобы заговорить, но с губ его сорвался лишь стон. Чувство вины, гнев, любовь, которую он по-прежнему питал к дочери и прошлой жизни, все, что он носил в себе целых пять лет, с рыданиями хлынуло наружу, и он захлебнулся слезами.

ГЛАВА 25

Тугодум Эд загнал патрульную машину на подъездную дорожку, на которой уже стоял грузовичок Майка.

— Сиделка Джоуны, Тереза Рассел… — нарушил молчание Майк. — Она ничего не говорила о том, что Джоуна во сне произносил имя Сары?

— Нет, никогда не слышал ничего подобного.

— Что она рассказала Меррику?

— Подробностей я не знаю. Тебе лучше расспросить об этом самого Меррика. Он сейчас в Мэне. У его отца возникли серьезные проблемы со здоровьем, насколько мне известно. Болезнь Альцгеймера. Он должен вернуться сегодня, и я попрошу его позвонить тебе. Обещаю.

— А отчет о вскрытии? В нем нет ничего интересного?

Тугодум Эд поерзал на сиденье, и пружины отозвались жалобным скрипом.

— Салли, давай зайдем ко мне. Шейла приготовила такого цыпленка, пальчики оближешь.

— Шейла?

— Новая подружка. Пойдем, посидим немного.

— Может, в другой раз. Спасибо за помощь, Эд.

— Я знаю, что ты остановился в квартире у Бама в Мелроуз. Если хочешь задержаться, у меня есть свободная комната. Я буду только рад, если ты поживешь у меня, пока не уляжется шумиха. Все должно закончиться через пару дней.

«Уляжется, — подумал Майк. — Закончится».

Майк позвонил в справочную службу и через двадцать минут уже ехал по Викерс-стрит в районе, именуемом Старым городом. Здесь дома были на порядок лучше, чем на Эвергрин: коттеджи на две семьи, разделенные длинными и узкими подъездными дорожками, с небольшими и аккуратными передними лужайками, огороженными проволочной сеткой. И здесь не ощущался запах отчаяния. Здания сверкали свежей краской, кусты были недавно подстрижены, а цветочные клумбы пестрели высаженными цветами. На улице царили тишина и спокойствие, все были на работе, за исключением нескольких пенсионеров, моющих машины и окна в своих домах.

Дом № 53 оказался трехэтажным особнячком с верандой, доски пола которой были выкрашены в серо-стальной цвет, и каменными ступеньками. Майк припарковался прямо на улице, вылез из кабины, прошел по вымощенной каменными плитами дорожке и поднялся по ступенькам к двери с левой стороны. Нажав кнопку звонка, он с облегчением услышал шум шагов внутри и лязг отодвигаемого засова. Дверь распахнулась.

Перед ним стояла женщина, которую он видел в ту ночь в доме Джоуны.

— Мистер Салливан… — сказала Тереза Рассел.

— Прошу прощения, что пришел без приглашения, но мне хотелось бы поговорить с вами.

— Разумеется, — сказала она и сделала приглашающий жест.

Поднявшись по ступенькам, Майк оказался в большой прямоугольной комнате с дубовым полом, ярко-желтыми стенами и камином из голубого песчаника, по обеим сторонам которого высились встроенные книжные шкафы.

На полках теснились книги религиозного содержания с названиями типа «Жизнь, подчиненная цели» и «Беседы с Господом», фарфоровые фигурки распятого Иисуса Христа, святого Антония и Девы Марии. В комнате было тепло от солнечного света, струившегося в окна, выходящие на задний двор, где четверо или пятеро малышей гоняли футбольный мяч.

— Хотите что-нибудь выпить? — спросила Тереза. Она была одета в джинсы и черную кофту на пуговицах без воротника. На шее виднелась простая золотая цепочка с распятием. Это было единственное украшение, которое она себе позволила. Никаких сережек или колец, и макияжа тоже. — Кофе у меня нет, но я могу предложить вам чай или колу.

— Спасибо, ничего не надо.

Тереза присела на один краешек дивана цвета темного шоколада, который был единственным предметом мебели в комнате, Майк опустился на другой. Окна были приоткрыты, и со двора доносились звонкие детские голоса и крики.

— Чем я могу помочь вам, мистер Салливан?

— Прошу вас, называйте меня Майк.

— Тогда и вы можете звать меня Терри.

Майк выдавил улыбку.

— Насколько я понимаю, вы сотрудничали с полицией.

Терри кивнула.

— Я работала с детективом Мерриком. Мы разговаривали с ним каждый день, пока Фрэнсис был жив.

Услышав, что она называет Джоуну по имени, он вдруг разозлился.

— Судя по вашему тону, детектив Меррик ничего не рассказывал вам о моих беседах с Фрэнсисом.

— Нет, — ответил Майк, — не рассказывал.

— Детектив Меррик… словом, он дал мне несколько необычные инструкции. — Она разгладила складки на коленях. У Майка сложилось впечатление, что женщина тщательно подбирает слова. — Мне очень жаль, что все так вышло, — сказала она. — Я чувствую себя ужасно.

— Вам не за что извиняться. Я просто надеялся… — Голос у Майка сорвался. — Джоуна никогда не заговаривал о Саре?

— Со мной — нет. И я никогда не спрашивала его о ней. Доктор Бойнтон настаивал на этом.

— Доктор Бойнтон?

— Психолог-криминалист или психиатр, не знаю в точности. Кажется, он живет и работает в Бостоне. Детектив Меррик поинтересовался, не соглашусь ли я помочь ему в проведении расследования, и познакомил меня с доктором Бойнтоном. Мы обсуждали мои разговоры с Фрэнсисом. Мы стали довольно близки — с Фрэнсисом, я имею в виду. Я понимаю, это может показаться в каком-то смысле чудовищным, но когда человек оказывается в ситуации крайнего порядка, он нередко приоткрывает душу — даже незнакомым людям. У Фрэнсиса ведь не было друзей, если не считать его адвоката, конечно. Но ведь это не настоящий друг, верно?

— Полагаю, что нет.

— Думаю, он считал меня своим другом, — сказала Терри. — Поначалу мы просто болтали ни о чем. «Доброе утро, Терри. Вы сегодня прекрасно выглядите. Как настроение?» В таком духе. Но со временем он приоткрылся. Он рассказывал мне о том, как рос здесь, в Белхэме, как всегда хотел стать священником и как его мать гордилась этим.

— Он следил за событиями в мире? — спросил Майк, вспоминая, как какой-то мозгоправ на телевидении окрестил Джоуну «самовлюбленным». Дескать, его интересует в новостях лишь собственная персона, что помогает ему на шаг опережать полицию.

— Ему нравилось смотреть выпуски новостей. CNN и программы типа «Перекрестный огонь». Но если ведущий заводил речь об этом деле, Фрэнсис переключал канал — по крайней мере, в моем присутствии.

— Значит, вы с ним никогда не разговаривали об этом.

— Нет. Доктор Бойнтон предложил, что если эта тема все-таки всплывет в разговоре, то я должна прибегнуть к приему «третьего лица». Ну, то есть задать Фрэнсису вопрос типа «Что за человек мог оставить на вершине холма детскую куртку, надетую на крест?». Доктор Бойнтон полагал, что такой подход может заставить Фрэнсиса раскрыться, и он заговорит об этом без страха, потому что речь ведь идет не о нем. Помню, как доктор Бойнтон упомянул, что подобный прием оправдал себя в случае с Тедом Банди. Он отрицал, что имеет какое-либо отношение к тому, что случилось с теми молодыми женщинами, но когда психолог из ФБР спросил Банди, кто, по его мнению, способен на такое зверство, Банди заговорил о себе от третьего лица: «Этот человек мог совершить преступление таким-то и таким-то способом». — Терри вздохнула. — Я пыталась заставить его приоткрыть душу. Но проблема заключалась в том, что состояние Фрэнсиса быстро ухудшалось. Он днями напролет просиживал в кресле-качалке, рассматривал альбомы с фотографиями и забавлялся своими игрушками. Они все ведут себя одинаково — впадают в детство. Им хочется смотреть на фотографии, играть в игрушки, распевать старые песенки и вспоминать людей из своего прошлого. Это приносит им своего рода утешение. В прошлом году у меня была одна пациентка, ее звали Марта. Она повсюду брала с собой футбольный мяч: в постель, в больницу, в ванную — словом, везде. Не расставалась с ним ни на минуту. А еще совершенно неожиданно могла окинуть меня серьезным взглядом и завизжать: «Покупай фьючерсы, Терри! Ради всего святого, покупай фьючерсы!» Марта была занятной чудачкой. Я скучаю по ней.

Майку хотелось поторопить ее, подтолкнуть, перейти к сути дела, но шестое чувство подсказывало ему, что следует проявить терпение. Было совершенно очевидно, что Терри надо дать возможность выговориться, а не перебивать, засыпая ее вопросами, — как, вероятно, вел себя Меррик. Быть может, все эти хождения вокруг да около помогали ей примирить собственное мнение о Джоуне с тем, что думал о нем остальной мир, или, что тоже не исключено, она просто хотела стереть из памяти любые воспоминания о Джоуне, и такие вот разговоры были для нее единственным способом добиться желаемого.

— Фрэнсис попросил меня достать с чердака два ящика с новогодними игрушками. Он хотел, чтобы я помогла ему развесить гирлянды в гостиной и его спальне. Это были простые белые лампочки — они даже не мигали. Его мать сохранила кое-какие игрушки еще с тех пор, когда Фрэнсис был маленьким. Он мог часами сидеть и баюкать их и руках. Иногда даже плакал. Но больше всего ему нравились новогодние украшения. У каждого из них была своя история, и Фрэнсису нравилось рассказывать их мне.

Майк, как ни старался, не мог представить себе Джоуну ребенком, которого нянчила и кормила грудью мать, мальчиком, который превратился сначала в мужчину, а потом — в монстра.

— По ночам Фрэнсис сидел в своем кресле и смотрел на эти белые лампочки. Просто сидел молча, погрузившись и свои мысли. Мне кажется, эти гирлянды успокаивали его. Они да еще медитация. Он часто плакал. Он был больным и одиноким стариком, у него никого не было, и это причиняло ему сильную боль. Я знаю. — Она покачала головой, явно расстроенная.

— Похоже, вы подружились с ним, — заметил Майк.

— Мне нравились те стороны его души, которые он открыл мне. Я понимаю, это звучит ужасно, учитывая то, что он сделал. Но когда люди перед смертью обнажают свою душу, иногда бывает трудно удержаться и не испытывать к ним симпатию. Вас учат абстрагироваться и отгораживаться от этого, но разве можно всерьез рассчитывать на это? И еще, я думаю, меня привлекало в нем то, что он был священником. Это само по себе внушает уважение. Я даже собиралась пойти сегодня на его похороны.

— Так почему же не пошли?

— Из-за прессы. Они не знают обо мне, а я не хочу приглашать их в свою жизнь. — Терри вздохнула. — Какая бы часть его натуры ни была способна на такие зверства, Фрэнсис ее мне не показывал. Как он вел себя после того, как я уходила, какие мысли посещали его? Не знаю. Когда я была рядом, Фрэнсис выглядел обычным человеком, таким, как все мы.

— Вас не удивило, что он совершил самоубийство?

Терри ненадолго задумалась.

— Поначалу да, — сказала она наконец. — По двум причинам. Фрэнсис был священником, и он знал, что совершает грех. Во-вторых, он не страдал от физической боли — по крайней мере, мне он на нее не жаловался. Мои пациенты еще никогда не совершали самоубийства. Это неслыханно. Но, с другой стороны, Фрэнсис не походил на большинство пациентов. У него… У него в голове было много всего. Того, что я не могла вылечить. Чувство вины, может быть. Ну и, конечно, он был очень одинок, как я говорила. Это неизлечимо.

— Повеситься… Как-то это не похоже на него.

Терри пожала плечами.

— Чужая душа — потемки. Я видела Фрэнсиса в то утро. В воскресенье. Он выглядел… Он был сам не свой. Его что-то потрясло. У меня было время подумать, и я могу лишь повторить то, что сказала детективу Меррику: думаю, Фрэнсис узнал, что полиция намерена арестовать его, и смерти в тюрьме предпочел самоубийство.

Майк вдруг понял, что пришел сюда не для того, чтобы вновь обрести надежду. Он пришел на похороны, а теперь вот и разговаривал с Терри, чтобы проститься.

— Я сочувствую вашей утрате, — сказала она.

Майк молча кивнул. Говорить им было больше не о чем — во всяком случае, он не знал, о чем еще спросить, — и потому поблагодарил ее и встал.

Терри сунула руку в карман кофты и достала оттуда визитную карточку и ручку. Написав что-то на обороте, она протянула ее Майку.

— Это номер моего домашнего телефона, — пояснила она. — Если вы захотите расспросить меня еще о чем-нибудь, звоните, не стесняйтесь.

— Я так и сделаю. Большое спасибо.

Она проводила его до двери. Он бросил последний взгляд на золотое распятие, вновь поблагодарил ее и вышел наружу.

— Мистер Салливан?

Он обернулся. Лицо Терри виднелось сквозь проволочную сетку.

— Я буду молиться за вас и Сару.

Майк ехал домой, когда ему позвонил Меррик — легок на помине! — и предложил встретиться.

— Если вы хотите поговорить о том, что сиделка рассказала вам о Джоуне, можете не беспокоиться. Она была так любезна, что просветила меня на этот счет.

— У меня есть отчет о вскрытии, — сказал Меррик. — И мы нашли кое-что в доме Джоуны.

Майк пытался сосредоточиться на дороге и на том, куда он едет.

— Вы сейчас свободны?

— Что вы нашли? — В голосе Майка страх смешивался с надеждой.

— Я предпочел бы обсудить это с глазу на глаз.

ГЛАВА 26

Заведение «У Дакоты» стало еще одним примером перемен, произошедших в деловой части города нынешней весной. Оно располагалось в дальнем конце Мэйн-стрит, где раньше находился обувной магазин «Александер Шуз», и автостоянка перед ним была забита престижными иномарками — «саабами», БМВ и даже «мерседесами». «У Дакоты» был первым в Белхэме баром для яппи.[15]

И внутреннее убранство вполне соответствовало своему назначению. Длинная стойка бара с бутылками дорогих напитков сверкала и переливалась в лучах направленной подсветки, а с правой стороны разместился небольшой обеденный зал. Столики здесь были застелены белыми крахмальными скатертями, на которых стояли свечи. Словом, это было самое подходящее место, чтобы торговать и обмениваться секретами за бокалом сухого шардоне и безумно дорогими легкими закусками. Слева от входа, за стеклянной дверью, помещалась курительная комната с кожаными креслами и диванами темно-бордового цвета и кофейными столиками, на которых лежали экземпляры «Уолл-стрит джорнел», «Файненшл таймс», «Сэйлинг» и «Вэнити фэар». Меррик расположился на одном из диванов и смотрел в окно, выходившее на Мэйн-стрит, баюкая в одной руке стаканчик с портвейном или какой-то другой элитной выпивкой, а второй небрежно перелистывая страницы журнала, лежавшего на коленях. Черный костюм и мрачное выражение осунувшегося лица придавали ему вид владельца похоронного бюро, расслабляющегося после долгого и трудного дня.

Майк повалился в кожаное кресло напротив Меррика и вытащил пачку сигарет. Детектив закрыл журнал и отправил его вместе с портвейном на стеклянный кофейный столик между ними. «Дегустатор», надо же.

— Это было самоубийство, вне всякого сомнения, — сообщил Меррик.

— А что, возникали сомнения? — Майк видел бревно, валявшееся под ногами Джоуны. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться — Джоуна встал на бревно, надел на шею петлю и спрыгнул с него.

— Знаете, с самоубийствами никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. Чаще под них пытаются замаскировать убийство: человека душат, а потом перевозят в другое место и подвешивают на веревке. Правда, в таких случаях всегда обнаруживается двойная странгуляционная борозда, и тогда ты понимаешь, что имеешь дело с убийством. У Джоуны странгуляционная борозда всего одна, и ее след совпадает с текстурой веревки. Кроме того, у него характерным образом полопались кровеносные сосуды на белках глаз. Это несомненный признак того, что человек умер от асфиксии. Вдобавок снег уже рыхлый и влажный, но из-за того, что воздух еще оставался холодным, на нем сохранились отчетливые следы ног. Мы нашли несколько отпечатков, соответствующих обуви Джоуны. Предсмертной записки, однако, обнаружить не удалось. Но, учитывая, что у нас есть аудиокассета с записью голоса вашей дочери…

Выражение лица Меррика изменилось. У него явно были неприятные новости, и сейчас он решал, как бы тактичнее изложить их.

«Вот оно…» — подумал Майк, стискивая руками подлокотники кресла.

— Криминалисты вчера закончили осмотр дома Джоуны, — сказал Меррик. — Под кроватью мы заметили неприбитую половицу. Мы вскрыли пол и обнаружили под ним внушительный тайник. Там лежали зимние брюки от комбинезона Сары. Кроме того, там же мы нашли и расческу с волосами Каролины Ленвиль. Кукла Эшлин Жиро лежала в кровати Джоуны. На ней во множестве обнаружились его отпечатки пальцев.

— Лапочка Би-Би, — вырвалось у Майка, в памяти которого внезапно всплыло странное и нелепое имя куклы. Роза показывала ему фотографию Эшли и маленькой куклы с красными пластмассовыми волосами, одну ногу которой изжевала их собака. Кукла лежала в рюкзаке Эшли в день исчезновения.

— Рядом с кроватью Джоуна держал плеер. Мы нашли в нем аудиокассету. — В невыразительном голосе Меррика прозвучала печаль. — Остальные лежали в ящике стола рядом с тумбочкой. Сара, Эшли и Каролина.

— Вы прослушивали их?

Меррик кивнул, и Майк снова вцепился в подлокотники.

— Что говорила Сара?

— Все три кассеты практически одинаковы — судя по голосам, девочки заблудились в темноте и ничего не видели вокруг. — Детектив говорил медленно, тщательно взвешивая каждое слово. — Та, которую вы слышали в лесу, была составлена из кусков оригинальных записей, оставшихся в доме Джоуны.

Майк вспомнил, как Лу рассказывал, что Джоуна во сне повторял имя Сары. Получается, Джоуна не спал, он готовил свою… Что? Кассету для самоубийства?

— На кассете записаны кое-какие звуки, распознать которые нам не удалось, поэтому мы отправили пленку в ФБР на анализ, — продолжал Меррик. — Рискну предположить, что Джоуна… Думаю, он отвел их куда-то в другое место, а не к себе домой. Если мы обнаружим что-нибудь, я немедленно дам вам знать.

— Как насчет собак?

— Не понимаю.

— В то утро, когда я нашел Джоуну, я видел полицейских с ищейками.

— Это собаки, натренированные на поиск трупов.

Майк негнущимися пальцами вытащил из пачки сигарету. Ему казалось, что какая-то часть его воспарила вверх и наблюдает за происходящим, в то время как другая половина мучительно осознает сказанное и выискивает нестыковки в словах Меррика.

— Собаки ничего не обнаружили, — сказал детектив. — Мы все еще продолжаем обыск в доме Джоуны в надежде найти нечто, что подскажет нам, где он мог… закопать ее. Мне очень жаль. Не знаю, как можно было сообщить вам об этом помягче.

— А дом Джоуны? Что с ним будет?

— Вместе с земельным участком он будет передан церкви Святого Стефана. Отец Коннелли назначен душеприказчиком Джоуны. Тот хотел, чтобы отец Джек передал вырученные деньги на благотворительность по своему выбору. Дом пребывает в ужасном состоянии, поэтому, скорее всего, тот, кто купит его, просто снесет здание, чтобы построить на его месте особняк в колониальном стиле или что-нибудь в этом роде. Это выйдет дешевле, чем ремонтировать и восстанавливать дом.

Значит, все комнаты, хранящие свои секреты, будут разрушены и уничтожены.

— Я бы хотел сам осмотреть комнаты. Может, я замечу нечто такое, что пропустили ваши люди.

Меррик уставился на него с таким видом, словно был сбит с толку и не понимал, о чем идет речь.

— Здесь нет ничего необычного, — настаивал Майк. — Кроме того, я хочу прослушать пленку с голосом Сары.

— Чтобы еще сильнее наказать себя?

— Я хочу прослушать ее. Там может быть какой-нибудь намек. Вы не знаете мою дочь так, как знаю ее я. Она очень умна. Она могла пытаться подсказать нам что-либо.

— Я могу вам посоветовать прекрасного специалиста по оказанию моральной поддержки…

— Такое вполне может случиться, — стоял на своем Майк. — Возьмите, к примеру, Элизабет Смарт.[16] Полиция сочла ее мертвой, а все это время она была жива, и если бы ее семья поверила полиции и прекратила поиски, ее бы никогда не нашли. Но этого не случилось. Ее нашли, потому что семья не теряла веры.

— Хорошо, я устрою для вас посещение дома Джоуны, если вы этого хотите. Дайте мне несколько дней. — Меррик посмотрел на часы. — К сожалению, мне пора идти. Может, позвонить кому-нибудь?

Майку вдруг пришло в голову, что последним членом его бывшей семьи была собака. Единственным человеком, с которым он мог поговорить, был Билл, ставший ниточкой, еще связывавшей его с реальным миром.

— Пожалуй, я немного задержусь здесь, — сказал Майк. — Позвоните и дайте мне знать, когда я смогу осмотреть дом.

— Хорошо.

Меррик помедлил, потом поднялся и зашагал к выходу. Каблуки его туфель звонко цокали по паркетному полу.

— Меррик?

— Да.

— Эд рассказал мне о вашем отце. Мне очень жаль.

— Берегите себя, Майкл.

Было уже четыре часа пополудни, но солнце пока и не думало садиться, и Мэйн-стрит оставалась шумной и ярко освещенной его лучами. Майк вспомнил — это было много лет назад, — как он стоял на том же месте, где сидел сейчас, и смотрел в окно, как мать примеряет новые туфли, а продавец вежливо улыбается, стараясь не смотреть на синяки и припухлости у нее на лице. Она ушла, умерла. Ее убил Лу. И Сара тоже ушла. Скорее всего, она тоже мертва. Ее убил Джоуна.

Майк увидел самого себя в день рождения Сары, кладущим букет сирени на вершине Холма.

Он сделал это не в память о Саре. Своим поступком он отказывался признать ее смерть и отпустить ее.

Куда отпустить?

В комнату вошел официант, молодой парнишка лет двадцати, одетый с иголочки. На нем был костюм, а в ушах покачивались бриллиантовые серьги.

— Мужчина, который только что ушел, сказал, что ужин — за его счет, — сообщил парень. — Ничего, если я спрошу, кто он такой? Его лицо показалось мне знакомым.

— Вы знаете, кто такая Сара Салливан?

— Нет.

— В самом деле, откуда вам знать? Ее же не показывают по MTV.

— Прошу прощения. Я сказал что-то не так?

Майк вздохнул.

— Нет, — ответил он. — Вы тут ни при чем.

ГЛАВА 27

Майк решил, что лучше всего сделать то, что он задумал, пока солнце еще не зашло.

Подъезжая по Андерсон-стрит к дому, он увидел, что вся лужайка и ступеньки завалены букетами цветов, открытками, свечами и увеличенными снимками Сары. Репортеров он нигде не заметил; очевидно, они на время оставили его в покое или же до сих пор толпились у могилы Джоуны. Он заехал на подъездную дорожку и припарковал грузовичок в гараже, подальше от любопытных глаз.

Войдя в дом, он отключил телефоны в кухне и в спальне. Он не мог отвлекаться на звонки — они могли заставить его отказаться от задуманного. Майк спустился в подвал, собрал все, что было нужно, и поднялся наверх.

Комнату Сары заливали теплые солнечные лучи. Ее запах, который сохраняли подушки, простыни и одежда, уже давно выветрился. Время было безжалостно. А вот все остальное оставалось прежним: письменный стол у окна, фотография Тома Брэди с автографом, которую подарил ему Билл; куклы Барби, домик, «мустанг» и частный реактивный самолет, сваленные в кучу в углу. У Барби имелся даже собственный ресторанчик «Макдоналдс», стоявший рядом с ее особнячком. На стене, над застеленной белым покрывалом кроватью Сары, висели четыре фотографии: снимок самой Сары в палате родильного дома; Джесс, в первый раз взявшая Сару на руки; Сара у Майка на руках; Сара, спящая в плетеной переносной колыбельке. Повесить их туда захотела сама Сара — дочка пришла и восторг и изумление от того, что когда-то была такой маленькой.

Он начал с кукол Барби. Майк медленно брал их по одной и аккуратно укладывал в картонную коробку. Он решил отдать на благотворительные нужды ее игрушки, одежду и мебель. Фотографии останутся висеть на стене до тех пор, пока он не придумает, как поступить с ними. Вещи, с которыми связаны памятные истории, — например, плюшевого медвежонка с надписью на животе «Ты у меня особенная», которого Майк купил в больнице в тот день, когда Сара появилась на свет, и положил сначала в инкубатор к дочке, а позже и в ее кроватку, — он уберет в другую коробку и спрячет на чердаке, рядом с вещами своей матери.

ГЛАВА 28

На следующее утро, в субботу, не успел Майк вновь подсоединить телефон в кухне, как тот разразился пронзительной трелью. На экране появилась надпись «Эллис, Саманта». Майк снял трубку. Было самое начало десятого.

— Как у тебя дела?

Этот вопрос задавали ему все, словно он был смертельно болен и готовился вслед за Джоуной сойти в могилу.

— Потихоньку, — ответил он и налил себе третью чашку кофе.

— Какие планы на сегодня?

— Куча работы. Зашиваюсь. — Они безнадежно опаздывали со сдачей работы в Ньютоне. Пристройку следовало закончить к концу недели, и Билл вкалывал один, подолгу задерживаясь по вечерам. — А ты? Уже в конторе?

— Нет, у меня сегодня нет работы. Для разнообразия я решила поступить как все нормальные люди и отдохнуть в собственный уик-энд. Вчера я смотрела триллер по Lifetime, сегодня иду на йогу, а потом усядусь перед телевизором, чтобы посмотреть еще парочку дурацких фильмов. А сейчас я смотрю по ESPN, как трое мужиков лазают наперегонки по телефонным столбам.

— По телефонным столбам?

— Я серьезно. Здоровенные такие ребята с широкими кожаными поясами ползают по телефонным столбам. Я люблю спорт, но подобное занятие представляется мне глупым. Что скажешь?

— Наверху есть голая женщина?

— Определенно нет.

— Пиво?

— Я, по крайней мере, его не вижу.

— В таком случае я согласен с тобой целиком и полностью.

Она рассмеялась, и при звуках этого смеха Майк вдруг почувствовал, как в груди что-то дрогнуло и ему стало легче.

— У тебя есть планы на сегодняшний вечер?

— Сэм, необязательно…

— Я звоню вовсе не из жалости. — Сэм помолчала, давая понять, что не шутит. — Послушай, что я тебе скажу. Поезжай на работу, сделай, что должен, а потом, если будет настроение увидеться со мной, позвони. Можешь звонить в любое время, я все равно буду дома. У тебя есть номер моего домашнего телефона?

— У меня включен определитель абонента.

— Значит, договорились. Смотри не переработайся.

— И тебе того же. — Майк повесил трубку, слыша, как в душе у него звучит теплый голос Сэм.

Он смотрел в открытое окно на кусты сирени, растущие в углу двора, когда телефон зазвонил снова.

— Значит, ты решил оставить меня здесь, пока я не сдохну, — сказал Лу.

— О чем ты говоришь?

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, черт тебя подери! — Лу говорил прерывающимся голосом, как человек, которого только что вытащили из воды, не дав утонуть. — Зная тебя, я готов предположить, что ты прочел утренние газеты и теперь прыгаешь от радости.

Майк посмотрел в окно на почтовый ящик в конце подъездной дорожки. Репортеров по-прежнему не было видно — по крайней мере, пока. Он был уверен, что они до сих пор толкутся в Белхэме. Прижав плечом к уху трубку радиотелефона, Майк вышел в кухню и направился к двери.

— Мне плевать, что они там понаписали, — продолжал Лу. — Говорю тебе, я не делал этого.

Открыв входную дверь, Майк спустился по ступенькам и быстрым шагом пересек переднюю лужайку. Утренний воздух был чист и свеж.

— Ты слышишь, что я говорю? Я не делал этого.

Он вытащил сегодняшний номер «Глоуб» и развернул. На первой странице красовалась цветная фотография Лу, которого сопровождали два детектива. Заголовок вверху гласил: «АРЕСТОВАН УБИЙЦА ТЕЛОХРАНИТЕЛЯ».

— Мой адвокат перебрался в другой штат, — сказал Лу. — А твой? По-моему, он недурственно вытащил тебя тогда.

Майк пробежал глазами статью, выхватывая отдельные слова и фразы. Найдены улики, указывающие на причастность Лу к убийству телохранителя, который умер от ожогов третьей степени. Возбуждено уголовное дело. Лу «предположительно» был связан с мафиози Кадиллаком Джеком, Скарлаттой, и, опять же «предположительно», участвовал в ограблении банковских броневиков, перевозивших деньги.

— Ты слушаешь? У меня всего пять минут.

Майк продолжал читать.

— Мой адвокат умер.

— Тогда ты должен найти мне нового.

Майк оторвал глаза от страницы.

— Что?

— Мне нужно, чтобы ты нашел мне адвоката.

Взгляд его вновь метнулся к чердаку. Вещи его матери — те, которые он сумел спасти, — лежали там в коробке из-под обуви. Незадолго до своей поездки в Париж Лу собрал все ее вещи и фотографии — буквально все ее личные вещи, которые она не взяла с собой, — и сжег в алюминиевом мусорном контейнере на заднем дворе.

— Ты — вонючий сукин сын, — сказал Лу и повесил трубку.

ГЛАВА 29

Часом позже Майк убедился в этом сам.

Когда речь заходила о таком загадочном человеке, как его отец, Майк был уверен только в одном: Лу до ужаса боится тесного, замкнутого пространства. Не то чтобы Лу прямо и открыто признавался в этом — отец никогда и ничем не делился с сыном. Просто однажды дождливым воскресным днем на Майка снизошло озарение, когда он смотрел у Билла по телевизору «Охотника на оленей» — сцены того, как Де Ниро и Уокена, попавших в плен, запихивают в тесные клетки. То же самое случилось и с Лу. Посмотрев фильм, он понял, почему отец всегда предпочитает лестницу лифту, почему крайне редко летает на самолетах и почему наотрез отказывается садиться в маленькие автомобили: «Оттуда не выберешься. Если сел в такую — считай, ты уже покойник».

Меррика на месте не оказалось, поэтому Майк переговорил с Тугодумом Эдом. Подъехав к участку, он увидел репортеров, столпившихся на автостоянке перед входом. Майк объехал участок, где у открытой задней двери его поджидал Тугодум Эд.

— Твоего старика определили в камеру предварительного заключения вместе с Брайаном Делански, — сообщил Тугодум Эд, когда они шли по коридору. — Знаешь его? Он наш, местный.

— Что-то не припоминаю, — ответил Майк.

— Алкаш. Габаритами не уступит Биллу, только крышу у него снесло окончательно. Сегодня в два часа ночи мы нашли этого Делански на полу в луже блевотины и крови, почти без сознания. А твой старик спит сном младенца на своей койке. У Делански сломан нос, и врачам «скорой» пришлось откачивать жидкость из обоих яичек. Сам Делански уверяет, что поскользнулся и упал. Сколько, ты говоришь, стукнуло Лу?

— В этом году будет шестьдесят.

— Готов биться об заклад, он бы и Ганнибалу Лектеру устроил веселую жизнь. — Тугодум Эд остановился перед дверью, ведущей в камеру предварительного заключения. — У тебя есть пятнадцать минут. Потом мы будем готовить его к переводу.

— Я помню правила.

— Учти, твоего старика под залог не выпустят. Поговори с ним и попробуй растолковать ему ситуацию. Всем будет легче, если он согласится сотрудничать с нами.

Тугодум Эд открыл дверь, и Майк шагнул в тускло освещенный коридор.

Лу находился в последней камере. Ссутулившись, он сидел на койке, держа обеими руками жестянку колы. Лицо его было бледным и блестело от пота. Несмотря на то что в комнате было прохладно, под мышками его футболки проступили темные полукружья. В тесной камере стоял запах пота, к которому примешивался аромат дезодоранта «Олд Спайс» и табачного дыма.

У решетки стоял раскладной стул, и Майк опустился на него.

Прошло добрых две минуты. Лу не шевелился и не открывал рта.

— Я вырос вместе с этим парнем, Поли Уотерсом, — сказал Лу. — Мы с ним даже в армию пошли одновременно. А потом однажды ночью вошли в деревню, которую якобы сравняли с землей. Поли смотрел в другую сторону, когда узкоглазый с огнеметом превратил его в ходячую свечку. Сгорая заживо, человек кричит по-особому. Его крик забыть невозможно.

— А как кричит человек, которому ты вышибаешь мозги?

Лу поднял взгляд от банки колы.

— Полиция обнаружила окурки на заднем дворе Джоуны, за сараем, — сказал Майк. — Угадай с трех раз, чьи отпечатки остались на них?

— Я не собираюсь садиться в тюрьму за то, что натворил кто-то другой.

— Отпечатки на окурках совпали с найденными на двух осколках стеклянной бутылки, в которой был «коктейль Молотова». В довершение ко всему, в соседях у Джоуны оказался офицер запаса. Так уж получилось, что в ту ночь он забавлялся с очками ночного видения. Угадай, кого он увидел на крыльце выкручивающим лампочки?

— Они нашли на них отпечатки?

Не нашли. Поэтому Майк не ответил.

— Не думаю, — высказался Лу.

— Зато они нашли в снегу твою золотую зажигалку.

— В последний раз я доставал ее у МакКарти, — возразил Лу. — Кто-то украл ее из моего пальто. Можешь спросить у Джорджа МакКарти, он подтвердит.

— Кто-то пытается подставить тебя?

— Ты чертовски прав.

— Насколько я понимаю, полиция схватила тебя в тот момент, когда ты намеревался в спешке свалить из города.

— Я собирался вернуться во Флориду.

— Думаю, тебе нелегко будет убедить в этом присяжных.

Лу заскрипел зубами, и на скулах у него заиграли желваки.

— Я тут позвонил кое-кому, — продолжал Майк.

После разговора с Лу он перезвонил Сэм, объяснил ей ситуацию и поделился одной мыслью, только что пришедшей ему в голову. Она выслушала его, внесла несколько предложений и согласилась помочь.

— Фрэнки Делланно, — сказал Майк. — Ты помнишь его?

Лу кивнул.

— Старый мафиози, у него была банда в Норт-Энде.

— Адвокат, которого я имею в виду, не только вытащил из каталажки самого Делланно, он еще и представлял интересы двух его рядовых головорезов — Джимми Пальчика и малого по имени Престано. Так вот, их тоже освободили в зале суда.

— Как зовут твоего адвоката?

— Вайнштейн.

— Стью Вайнштейн? У которого контора в Бруклине?

— Нет, этот парень работает в Бостоне. Его почти невозможно нанять, но я могу обратиться к другу, который попросит Вайнштейна об ответной услуге.

— Обращайся.

— Он стоит очень дорого.

— Насколько дорого?

— Пятьдесят штук в качестве предварительного гонорара.

Лу не колебался ни секунды.

— Звони своему другу.

— Эти полсотни — только первый взнос. В таких делах, когда против тебя имеются убойные улики, речь пойдет минимум о ста тысячах, может, даже двухстах. Парни, подобные Мартину Вайнштейну, не работают в кредит.

— Я же сказал — звони.

— Все зависит от тебя.

Лу прищурился, глядя на сына.

— Ты помогаешь мне, — сказал Майк, — и мой друг свяжется с адвокатом. Если ты мне не поможешь — выпутывайся сам. Вот такой у нас с тобой будет уговор.

— Чего ты хочешь?

— Ты расскажешь мне о том, что случилось с мамой.

— Мою задницу могут поджарить на электрическом стуле, а ты намерен ворошить прошлое дерьмо?

Майк встал.

— Она бросила нас с тобой, — сказал Лу. — Все, конец истории.

— Через месяц после своего отъезда она прислала посылку на адрес Билла, к которой приложила записку. В ней она писала, что собирается вернуться в Белхэм. Как ты узнал, где она скрывается?

— Если бы я знал это, то разве не вернул бы ее домой, как ты думаешь?

— Но сначала ты бы ее хорошенько избил. Ты ведь еще не забыл те времена, а?

Лу отпил большой глоток колы.

— Ты уехал на несколько дней, помнишь? По делам. Разумеется, помнишь. А потом ты приехал домой, позвал меня на задний двор и разразился речью о том, что она больше не вернется и что мне пора свыкнуться с этой мыслью. Может, я бы и купился, если бы не заметил открытый чемодан на твоей кровати и не порылся в нем немножко.

Майк сунул руку в карман пиджака, достал пожелтевшие билеты на самолет и постучал ими по решетке.

— Билеты в Париж и паспорт на имя Тома Петерсона, — сказал Майк. — Парень на паспорте странным образом очень похож на тебя. Хочешь взглянуть?

Следует отдать Лу должное — на его лице не дрогнул ни один мускул. Он опустил жестянку с колой на пол, вытянулся на койке и закинул руки за голову с таким видом, словно слушал прогноз погоды.

— Вся штука в том, что ты ненавидишь летать, — сказал Майк. — Тем не менее ты сел на самолет и слетал во Францию — под вымышленным именем. С чего бы это?

Лицо Лу раскраснелось, на руках вздулись жилы.

— Расскажи мне, что ты с ней сделал, и я обещаю, что приложу все силы, чтобы вытащить тебя отсюда.

— А если не расскажу? — В голосе Лу звучали знакомые предостерегающие нотки: «не играй с огнем, мальчик».

— Я слышал, что камеры в Уолполе похожи на клетки для военнопленных.

Лу не ответил. Он лежал как ни в чем не бывало, и лишь в глазах его вспыхивали опасные огоньки.

Открылась дверь, и к ним подошел Тугодум Эд.

— Время вышло, Салли.

— Никаких проблем, офицер, — заявил Лу, и на его осунувшемся лице заиграла довольная улыбка. — Майкл, раз уж ты занялся выкапыванием скелетов, почему бы тебе не начать с собственной жены — прошу прощения, бывшей жены. Спроси ее насчет парня, с которым она трахалась в мотеле в Мэне за неделю до вашей свадьбы.

ГЛАВА 30

— Ты никогда не рассказывал мне о билетах и паспорте, — сказал Билл.

— Тут нечем хвастаться, — ответил Майк и принялся помогать Биллу с установкой буфета вишневого дерева в новенькой кухне Маргарет Ван Бурен. Ее кухня могла служить демонстрационным образцом для любого журнала по дизайну интерьеров: новенькие шкафчики и буфеты потянули на восемьдесят тысяч долларов, не считая столиков с мраморными крышками, двух холодильников, поддерживающих температуру ниже нуля, и газовой плиты с духовым шкафом «Викинг» последней модели. Вот только Маргарет Ван Бурен ненавидела готовить.

Билл заметил:

— Я удивляюсь, как это сошло тебе с рук и Лу ничего не заметил.

— Наверное, он решил, что засунул их куда-нибудь по ошибке. Кто знает? Давно это было.

— А ты, значит, взял да и сохранил их.

— Ты думаешь, я должен был отдать их полиции?

— Они считали Лу причастным к исчезновению твоей матери.

— Мы с тобой прекрасно знаем, что еще в те времена у Лу были прикормленные полицейские. Отец Джек неоднократно подтверждал наши подозрения.

— Ты прав.

— Ну и самое главное — тогда мне было девять лет. Думаю, если бы Лу узнал, что эти билеты у меня, я бы лежал в могиле рядом с матерью.

— Ты серьезно?

— Он способен на что угодно. — Майк смахнул пот со лба. — А я-то думал, что загнал его в угол. Лу еще никогда не попадал в подобную ситуацию: он угодил в ловушку, и ему требуется моя помощь. Я надеялся, что, показав ему сейчас конверт, заставлю его сказать правду.

— А он вместо этого подкинул тебе мыслишку насчет Джесс.

— Угу. — Майк взялся за дрель. — И ему это удалось.

— Ты уже звонил ей?

— Нет.

— Но собираешься.

В течение следующего часа они не разговаривали. Закончив со шкафами, они принялись устанавливать полки в кладовой.

— Как-то неправильно Лу сжег этого парня, — заметил Билл. — Что-то здесь не вяжется.

Майк прервал работу, повернулся и взглянул ему в лицо.

— Мы говорим о том самом Лу Салливане, с которым я вырос? Ты ведь своими глазами видел, как он колотил Джона Саймона головой о бампер машины и едва его не убил.

— Лу способен сжечь человека? Запросто. Он способен не только на это, но еще на сотню разных вещей, которые мы с тобой даже вообразить не можем. Но вот прятаться за сараем, да еще оставить на месте кучу окурков и золотую зажигалку — это уже перебор, ты не находишь?

Майк и сам думал об этом.

— О твоем старике я могу с уверенностью сказать одно — он никогда не отличался небрежностью. Что бы он ни вытворял, у него хватило ума и сообразительности не попасться. Он никогда не оставлял после себя никаких улик.

«Это потому, что он закапывал трупы там, где никто не мог их найти».

До самого вечера они больше не обменялись ни словом. В шесть часов Билл решил, что пора закругляться.

— Ты пригласил Сэм на ужин в городе? — поинтересовался он, надевая куртку.

— Я собираюсь закончить здесь кое-что, а потом поеду домой.

— Отличная мысль. К чему ехать в город, чтобы провести время с красивой женщиной, когда можно целый вечер скандалить с бывшей женой?

— Я не еду в Роули.

Но он дважды выходил к грузовичку, чтобы позвонить Джесс. Она не отвечала. Ее самолет должен был приземлиться еще в три часа пополудни. Может, случилась какая-то задержка, или же она вылетела более поздним рейсом.

— Сегодня вечером сестра Патти забирает детей к себе, — сказал Билл. — А мы с Патти закажем ужин навынос в китайском ресторане и посмотрим новую комедию с Адамом Сэндлером.

— Как тебе удалось уговорить ее на такое кино?

— Потому что в прошлые выходные она заставила меня посмотреть от начала и до конца одну картину под названием «Часы». Она уверяла меня, что там есть лесбиянки.

— Давай угадаю. Никаких лесбиянок не было.

— Были, но какие-то неинтересные. — Билл вздохнул и покачал головой. — Выкинь это из головы, Салли.

— А ты смог бы на моем месте?

— Если бы узнал об этом от Лу? Пожалуй, да.

— Значит, если бы кто-нибудь сказал тебе такое о Патти, ты бы не придал этому значения?

— Мы с Патти до сих пор женаты. А вы с Джесс разведены. И какой теперь смысл ворошить прошлое?

Майк взял большой бумажный стаканчик с кофе.

— В котором часу встречаемся завтра?

— Неделю назад я смотрел по телевизору передачу о том, что можно пожертвовать свое тело для исследований в медицинских колледжах. Ты удивишься, когда узнаешь, как просто это сделать. Подписываешь пару бумажек, и все. Из твоего старика получился бы недурной образчик.

ГЛАВА 31

На следующий день в четыре часа пополудни Майк звонил в двери дома Джесс. На передней лужайке торчала табличка с надписью «ПРОДАЕТСЯ».

Джесс выглядела на удивление отдохнувшей и собранной в темно-синей модельной юбке и блузке цвета слоновой кости с глубоким треугольным вырезом. Она сменила прическу, подстриглась и сделала мелирование. Глядя на нее, Майк с изумлением отметил про себя, что эта женщина, которую он знал еще со школы, девчонка, предпочитавшая в одежде джинсы и футболку и с удовольствием приходившая на игры «Пэтриотс», чтобы потусоваться с друзьями и выпить пивка, стала совершенно другой. Она превратилась в женщину, уделявшую большое внимание своему туалету и проводящую время в путешествиях по Европе.

Майк шагнул через порог, и она крепко обняла его.

Близость ее тела вызвала у него в памяти воспоминания о прошлом, о событиях, определивших их совместную жизнь: вот он утешает Джесс на похоронах ее отца; вот они вдвоем танцуют на свадьбе; вот они радостно обнимаются после того, как врач в роддоме сообщил им, что Сара победила инфекцию. На него нахлынули воспоминания и о мелких, незначительных моментах повседневной жизни, которые он воспринимал как само собой разумеющиеся: вот они смеются в кино, или он целует ее перед уходом на работу. И Майк почувствовал себя одиноким и всеми забытым.

— Мне очень жаль, — прошептала она, спрятав лицо у него на груди. — Очень и очень жаль.

Он не понял, кого она жалеет — его или Джоуну, или их всех вместе.

Джесс отстранилась и вытерла уголки глаз. Она явно не знала, что сказать, — или же просто не хотела ничего говорить, по крайней мере, пока, — повернулась и направилась в столовую.

— Когда ты улетаешь?

— Во вторник утром, — ответила Джесс.

Через два дня.

— Это самое большое, на что я сподобилась.

И Джесс широким жестом обвела стол, на котором громоздились пластиковые тарелки с омлетом, беконом, гренками, клубникой, нарезанными яблоками и дыней.

Майк опустился на стул. В лицо ему светило солнце, заглядывающее в комнату через окна. Он цеплялся за это чувство, за ощущение свежего, прохладного дуновения воздуха, слушая, как Джесс объясняет, что уже отправила кастрюли и сковородки вместе с кое-какими особенно дорогими ей предметами мебели. Краем уха он отметил, что она упомянула о какой-то транспортной компании, представители которой должны вывезти отсюда все остальное, и о том, как дорого они берут за свои услуги.

(Джесс лежит на спине, помогая грубым рукам расстегнуть пуговицы у нее на блузке.)

Майк старательно не сводил взгляда с долек мускатной дыни, а перед его мысленным взором безостановочно вспыхивала цифра «10». Он сосредоточился на ней, стараясь медленно дышать носом. Глубокое брюшное дыхание — вот лучший способ успокоиться.

(Джесс засовывает большие пальцы за пояс джинсов и трусиков и яростно стаскивает их с себя, словно сгорая от желания)

Джесс что-то сказала ему.

— Прости, не расслышал, — извинился он.

— Я спросила у тебя, что случилось?

Перед глазами Майка возникло ухмыляющееся лицо Лу.

— В пятницу вечером я собрал кое-какие вещи Сары, — сказал Майк. Он упорно смотрел в свою тарелку, на яркие цвета дыни и клубники.

Джесс сложила руки на столе и приготовилась слушать.

— Это было нечестно. Подло. Я чувствовал себя так, словно сказал ей, что в моей жизни для нее больше нет места. На следующее утро мне захотелось разложить все по местам.

— Быть может, ты еще не готов сказать «прощай», — предположила она.

«В этом-то все и дело, Джесс. Я не знаю, буду ли когда-нибудь готов».

Он вздохнул и спросил:

— Что тебе известно?

— Я прочла о случившемся на сайте bottom.com. Да и «Глоуб» описала события весьма подробно.

— И ты хочешь, чтобы я рассказал тебе остальное?

— Если у тебя есть такое желание.

Майк начал с того вечера, когда стоял на крыльце Джоуны, и постепенно рассказал ей обо всем, заканчивая встречей с Мерриком «У Дакоты». Увлекшись, он и сам не заметил, как его внимание переключилось на вид за окном, на задний двор, на поросшую зеленой травой лужайку и распустившиеся цветы, на снаряды из гимнастического комплекса Сары, — словом, он смотрел куда угодно, только не на лицо Джесс. Он боялся, что если посмотрит на нее, то мысли, которые не давали ему покоя со вчерашнего дня, после разговора с Лу, вырвутся наружу, и он не совладает с собой.

— Возвращаясь к нашей встрече на дороге, — закончил Майк, — я теперь жалею, что не дал ему задохнуться.

— Ты поступил правильно.

Ее тон свидетельствовал, что на самом деле она так не думает.

— И поэтому ты злишься?

— Я не злюсь.

— У тебя шея побагровела.

— Мне просто жарко. Кажется, я подхватил грипп. У нас тут целая эпидемия.

— Тогда почему ты избегаешь смотреть на меня? Ты ведешь себя так только тогда, когда стремишься избежать ссоры.

Она была права, конечно. Джесс прекрасно разбиралась в проявлениях его настроения и наизусть знала все аварийные выходы и прочие приемы, к которым он прибегал, уходя от неприятного разговора.

— Если тебя что-то тревожит, — предложила Джесс, — скажи мне об этом прямо, и мы посмотрим, что можно сделать.

На ее запястье сверкнул браслет с бриллиантами. Должно быть, подарок ее нового ухажера. Он пристально уставился на него (когда ее пальцы шарят в поисках трусов мужчины и наконец находят их, она рывком стягивает их с него, может, даже рвет податливую ткань в нетерпении, потому что когда Джесс Армстронг нужно что-то, она идет к цели напролом. Она всегда получает то, чего добивается, — не правда ли, Майк?) и почувствовал, как давешние слова Лу еще глубже запустили зубы в плоть его души.

Майк поднял голову и взглянул ей прямо в глаза.

— Полагаю, ты знаешь, что случилось с Лу.

— Да, — ответила она и вздохнула. — Мне жаль, что, помимо всего прочего, тебе приходится заниматься еще и этим.

— А ты не удивилась. Насчет Лу, я имею в виду.

— Когда речь заходит о твоем отце, я уже ничему не удивляюсь.

— Я разговаривал с ним вчера. В тюрьме.

— Господи!

— Ему нужна моя помощь.

— Ради всего святого, зачем тебе это нужно?

— Я никогда не говорил тебе, что Лу страдает клаустрофобией?

— Какое это имеет отношение к тому, что ты навещал его?

— Я думал, что смогу использовать эту слабость против него. Заставить его рассказать то, что я хотел узнать о своей матери. Я загнал его в угол, и на этот раз у меня есть доказательства.

И Майк рассказал ей о билетах на самолет и паспорте, а также о том, как узнал об этом.

— Ты никогда не говорил мне об этом, — упрекнула его Джесс. Она выглядела уязвленной. — Ты должен был рассказать все полиции, когда они задавали вопросы о твоей матери.

— Из этого не вышло бы ничего хорошего.

Джесс ненадолго задумалась, потом сказала:

— Наверное, ты прав. Когда речь заходит о том, чтобы сохранить тайну, твой отец — профессионал. Он что-нибудь рассказал тебе?

«Лу ни слова не сказал о моей матери, Джесс. Он поступил так, как поступал всегда: все отрицал, отрицал, отрицал. Зато он упомянул о том, что ты путалась с другим парнем всего за неделю до нашей свадьбы. Я бы отмахнулся от его слов, если бы этот сукин сын не выглядел таким самодовольным, когда говорил мне об этом, словно бросая вызов».

Майк знал ее еще со школьной скамьи. Любое сомнение в ее верности даже сейчас было бы эквивалентно звонкой пощечине. Она придерживалась сама — и, к сожалению, заставляла придерживаться других — строгих моральных принципов. Когда одна из лучших, еще школьных, подруг Джесс призналась, что у нее роман с женатым мужчиной, Джесс вышла из себя. Майк как раз был дома и слышал, как Джесс орала на кухне: «Мне плевать, что ты его сильно любишь, Карла, этот человек — женат! Это неправильно».

Так почему же Лу сказал то, что сказал?

«Джесс — единственная ниточка, которая соединяет тебя с памятью о Саре. Если ты задашь ей этот вопрос, будь готов сказать „до свидания“».

Джесс накрыла его руку своей и легонько сжала. Что бы он ей ни сказал, она разделит с ним его боль и, как уже бывало во времена их брака, поможет ему найти выход из сложившегося положения.

— Скажи мне, — попросила она.

— Он отрицал, что имеет какое-то отношение к случившемуся.

— Тогда чему ты удивляешься?

— Я думал, что он у меня в руках. Видела бы ты его лицо! Он ведь умирает там.

— Хорошо, — сказала Джесс, пожимая его руку. — Очень хорошо.

ГЛАВА 32

За месяцы, прошедшие после исчезновения Сары, Майк привык к тому, что телефон может зазвонить в любое время дня и ночи. И когда раздалась звонкая трель, он просто повернулся на бок и взял с тумбочки трубку, ожидая, что звонит Джесс, Меррик или еще какой-нибудь придурок, которому нечем заняться, кроме как позвонить с платного телефона с очередной байкой о том, что он-де видел Сару или же знает, что с ней сталось.

Но это оказалась Роза Жиро.

— Это Тед, — хлюпая носом, сообщила она.

Майк сел на кровати. Он знал, что ее муж перенес уже три сердечных приступа, последний из которых едва не убил его.

— Он принял предложение занять должность руководителя исследовательской программы в Калифорнийском университете в Сан-Диего.

— Тогда почему ты расстроена?

— Он принял предложение, не посоветовавшись со мной.

В этом не было ничего удивительного. Майк никогда не встречался с Тедом Жиро лично, а видел его лишь на фотографиях. Тот был настоящим медведем, с окладистой густой бородой и в очках в толстой роговой оправе. Инженер-химик по образованию, Тед, по словам Розы, большую часть времени проводил или на работе, или запирался в подвале их дома, где у него было нечто вроде лаборатории. Если верить Розе, он был бесчувственным чурбаном, настоящим сухарем и букой.

— Я сказала ему, что никуда не поеду, не могу бросить дом, — пролепетала Роза и откашлялась. — И знаешь, что он мне ответил? Он сказал: «Поступай, как знаешь, Роза, но я уезжаю». Он так меня наказывает. Точно так же, как с обеденным столом. Помнишь, я рассказывала тебе, что приглашала отца Джоуну к нам на обед?

— Помню.

— Он сидел за нашим столом рядом с Эшли и другими детьми, а потом, после его ухода, Тед всякий раз говорил мне, что, по его мнению, Джоуна — очень странная личность. Я отвечала Теду, что он ведет себя глупо. Тед ведь не ходит в церковь. Он называет религию очковтирательством. И когда он начинал говорить об отце Джоуне всякие гадости, я просто отмахивалась от них, чем приводила Теда в ярость.

Роза всхлипнула. Майк представил ее сидящей в одиночестве в темноте, закутанную в халат и со скомканной салфеткой в кулаке.

— Тогда все было по-другому, — продолжала она. — У нас по-прежнему хороший район, но в те времена мы знали всех соседей. Наши дети росли вместе. Они катались на велосипедах где хотели. И когда ты записывал своего ребенка на программу продленного дня в церкви, тебе и в голову не приходило беспокоиться о том, что священники могут растлить его, или что Церковь будет покрывать святых отцов. Даже когда полиция сообщила мне, что они нашли туфельки Эшли в кабинете Джоуны, когда рассказали мне о том, что он сделал в Сиэтле, я защищала его и заявила Теду, что этому должно найтись какое-то разумное объяснение. Вы ведь не подвергаете сомнению священников. И не сомневаетесь в Церкви. А я принимала этого человека у себя дома. Я поверяла ему свои прегрешения. Я доверяла ему. — Роза вновь всхлипнула. — Знаешь, Тед ведь так и не простил меня.

Роза часто и подолгу говорила об исчезновении дочери, но ни словом не обмолвилась о том, как это повлияло на ее отношения с мужем. Майк всегда считал, что они выступают единым фронтом, объединенные общей скорбью и любовью к ребенку, стремясь найти способ жить дальше.

— И знаешь что, Майкл? Тед прав. Он прав. Матери полагается защищать своих детей. Все признаки были налицо, но я предпочла не замечать их.

— Ты ни в чем не виновата, — сказал он и тут же пожалел о своих словах. Он бы взял их обратно, если бы мог. Он изрек избитую банальность, которую столько раз приходилось слышать ему самому. Сколько раз он сам не обращал на них внимания и гнал их от себя? Сара одна поднялась на вершину Холма — в этом был виноват он, и только он. Можно сколько угодно извиняться, но от этого ничего не изменится. Словами горю не поможешь.

— У меня до сих пор хранится тот проклятый обеденный стол, — сказала Роза. — Тед наотрез отказался избавиться от него. Со дня исчезновения Эшли не прошло и года, когда Тед вошел в ее комнату, собрал все ее вещи и отдал их на благотворительность, не сказав мне ни слова, — а потом заявил, что я должна жить дальше. Но вот обеденный стол… О нет, его нельзя трогать ни в коем случае. Не имеет значения, что меня тошнит от одного взгляда на него, ведь он принадлежал его драгоценной мамочке. Я перестала есть за ним, но ты думаешь, он обратил на это внимание? Он хотел наказать меня. За то, что случилось с Эшли. За то, что я отказалась переехать с ним в Кембридж, когда Гарвард предложил ему должность научного руководителя программы исследований. Я не могла переехать, да и о детях нужно было подумать. Я не хотела вносить в их жизнь еще больший беспорядок. Но Тед… Он стремился начать все сначала. В конце концов я заявила, что, если он примет предложение, я уйду от него. — Она шмыгнула носом, глотая слезы, и пробормотала: — Я заслужила это.

— Этого не заслуживает никто, Роза.

— Врач говорит, что такие вещи случаются.

— Откуда ты могла знать о прошлом Джоуны?

— Я имею в виду ребенка.

— Не понимаю.

— Перед Эшли у нас был еще один ребенок. Мы с Тедом полагали, что беременность протекает нормально, — сказала она. Роза говорила с надрывом, словно слова давались ей с неимоверным трудом. — Но потом, на четвертом месяце, вдруг обнаружилось, что у нашего ребенка нет мозга. Врач предложил нам на выбор два варианта, и Тед… Тед убедил меня поступить благоразумно и гуманно. В его устах все это звучало так практично, по-научному. Врач тоже проявил такт и понимание, но это уже не имело значения. В глазах Господа я совершила убийство. Я знала это.

Роза была слеплена из того же истинно католического теста, что и его мать. Она была продуктом католической школы еще тех времен, когда монахини лупили вас по рукам линейкой. По воскресеньям вы ходили на мессу; вы давали своим детям обязательное религиозное воспитание и образование; вы следовали правилам и делали то, что вам говорили. И ни при каких обстоятельствах вы не должны были совершать великое злодеяние, известное под названием «аборт». Подобные вещи всегда происходят только по воле Божьей.

Майку хотелось утешить ее и сказать, что, по его глубокому убеждению, Богу нет до них никакого дела. Что единственный человек, который заботится о тебе, — это ты сам.

— По каноническим законам любой, совершивший грех аборта, автоматически отлучается от Церкви, — сказала Роза. — Я знала об этом, но не могла жить с такой ношей. Я хотела вымолить прощение, но не могла признаться в своем грехе отцу Джоуне. Я боялась, что он осудит меня. Поэтому я уехала в соседний городок и исповедалась отцу Моргану. — Она заплакала. — Он накричал на меня, — пробормотала она сквозь слезы. — Сказал, что я не имела никакого права принимать такое решение, что я должна была родить ребенка, чтобы его можно было крестить. А потом его следовало должным образом похоронить, чтобы душа его вознеслась в рай, но я не сделала этого. Я предпочла легкий путь и обрекла его душу на вечные муки ада.

Предлагать утешение в таких запутанных и крайне эмоциональных обстоятельствах было специальностью Джесс. Она никогда не испытывала проблем в выборе нужных слов, никогда не терялась и не молчала, как он сейчас.

— Отец Джоуна… Он догадался о том, что что-то случилось. А я просто не могла больше носить это в себе. И я созналась ему во всем. И знаешь, что он сделал, Майкл? Он был очень мягок со мной. Очень добр. И вот это я вспомнила в первую очередь, когда открылась ужасная правда о нем. Проявить такую доброту и мягкость, а потом повернуться спиной и сделать то, что он сделал с Эшли. Я… я больше ничего не понимаю, Майкл, не понимаю, и все тут. — Роза разрыдалась, но быстро взяла себя в руки. — Прости меня, — сказала она. — Я не имела никакого права звонить и взваливать на тебя свои беды. Не знаю, зачем я все это рассказываю, честное слово.

— Все нормально. Откровенно говоря, я не знаю, что сказать. Я никогда не был силен в таких вещах.

— Ты выслушал меня. В отличие от Теда.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Расскажи мне о Саре. Мы с тобой много разговаривали, но ты ни разу не рассказывал мне о том, какой она… была прежде.

— Что ты хочешь знать?

— Все, — ответила Роза. — Я хочу знать все.

ГЛАВА 33

— Вполне уместный вопрос, — заявил Билл, переворачивая гамбургеры и хот-доги, жарившиеся на гриле, установленном на подъездной дорожке. Наступил чудесный весенний вечер, и гости и хозяева вышли во двор, наслаждаясь приятной прохладой. Далеко в воздухе разносились крики мальчишек, играющих в хоккей на другом конце улицы.

Чтобы отряхнуть желтый резиновый мячик от собачьей слюны, Майк пинком ноги отправил его в полет вдоль подъездной дорожки и, когда тот прикатился обратно, забросил его на задний двор Билла. Фанг с лаем устремился за ним.

— Ладно, я буду Человеком-пауком.

— Ты — идиот.

— Если бы я мог выбирать, кем из супергероев стать, то выбрал бы Человека-паука.

— Но Супермен может летать.

— И Человек-паук тоже. Он летает на паутине.

Билл покачал головой.

— Раскачиваться и прыгать на паутине — еще не значит летать, брат.

— Это одно и то же.

— Ничуть не бывало. Человеку-пауку нужны высокие здания, небоскребы — ну, ты понимаешь, всякая дрянь, чтобы было за что цеплять свою паутину. Иначе он так и останется сидеть на земле. Как, например, он может перепрыгнуть — прошу прощения, перелететь — через кукурузное поле?

— А зачем ему перелетать через кукурузное поле?

— Предположим, его позвали расследовать происхождение кругов на поле.

— Кругов на поле, — повторил Майк.

Фанг, держа в зубах мячик, подошел к грилю, принюхался, недовольно фыркнул и вперевалку направился к Майку.

— Их оставляют инопланетяне. Круги — составная часть их навигационной системы, — разгоняя дым, заявил Билл. — Ты что, не видел фильма «Знаки»?

— Нет. Кстати, чего ты сцепился с Патти из-за гриля?

— Потому что в прошлый раз она сунула на решетку сосиски из соевого творога и думала, что я не замечу разницы. Чертова штука на вкус напоминала подошву. Возьми в прокате и обязательно посмотри «Знаки». Парень, который снял это кино, Найт, — настоящий гений.

Майк подобрал мячик и тут заметил серебристый БМВ с тонированными стеклами, причаливший к тротуару прямо перед домом Билла.

— Ты не говорил мне, что Бам собирается приехать.

— Бам раскатывает на «лексусе», — отозвался Билл. — Эй, это, наверное, «Издательский клиринговый дом». Смотри, нет ли у них камеры и воздушных шариков — они выдают их с головой.

— Нет, те парни ездят на фургонах.

Дверца водителя распахнулась, и наружу вылез молодой человек с коротко стриженными платиновыми волосами, обильно смазанными гелем и торчащими в разные стороны. Неподобающую худобу его костлявого тела прикрывали — Господи Иисусе! — темно-бордовые брюки и черная рубашка. На кончике носа красовались солнцезащитные очки в черной оправе.

— Мистер Салливан! Это я, Энтони.

Билл приложился к бутылке «Сэма Адамса».

— Что ж, теперь я понимаю, почему ты перестал встречаться с девчонками.

— Это секретарь Сэм.

— Сэм держит такого красавчика в секретарях? Ну, иди, встречай его.

Майк зашвырнул мячик на задний двор и зашагал вниз по подъездной дорожке.

— Мы весь день пытались дозвониться вам на сотовый, — сообщил Энтони, когда Майк подошел.

— Вчера вечером я забыл зарядить батарею. Что стряслось?

— Ну, слушайте: ваш отец нанял мистера Вайнштейна в качестве своего адвоката.

Майк стиснул зубы, и на скулах у него заиграли желваки.

— Сэм предупреждала меня, что именно так вы, скорее всего, и отреагируете, — продолжал щебетать Энтони. — Насколько мне известно, вы вдвоем заключили нечто вроде сделки. Почему она сорвалась, я не знаю. Она просила передать, что перезвонит вам позже.

— Сэм сейчас у себя в конторе?

— Нет, до восьми она будет занята на совещании. Она позвонит, обещаю. — Энтони наклонился к открытому окну, взял с приборной панели белый конверт и протянул его Майку. Конверт был запечатан. — Мистер Вайнштейн просил передать его вам лично в руки. Наши курьеры так далеко не забираются, поэтому ваш покорный слуга предложил свои услуги.

— Благодарю, — сказал Майк. — С меня пиво.

— Заметано, — отозвался Энтони и подмигнул. Он сел в машину, высунул руку в окошко и, отъезжая, помахал на прощание.

Майк вскрыл конверт. Внутри лежал ключ от дома и клочок бумаги. Он развернул его и в свете сумерек прочел несколько строчек, нацарапанных Лу на гербовой бумаге адвокатской конторы.

Майк сложил клочок бумаги и зашагал обратно по подъездной дорожке. У него кружилась голова.

Билл ткнул в письмо щипцами для барбекю и поинтересовался:

— Это что, любовное послание от твоего модного гостя?

Майк развернул листок. Билл взял его щипцами за уголок и прочел.

— Надеюсь, твоему старику нравится жаркий климат, — сказал он и опустил письмо на решетку.

На глазах у Майка лист бумаги съежился и вспыхнул ярким пламенем. Он пожалел, что не может с такой же легкостью разделаться с вопросами, не дающими ему покоя. А как было бы здорово сложить из них погребальный костер и уйти не оглядываясь.

ГЛАВА 34

Прижав к уху сотовый телефон, Майк откинулся на спинку переднего сиденья своего грузовичка и сказал:

— Ты говорила, что Вайнштейн не возьмется за это дело, пока не получит разрешение от тебя.

— Твой отец оставил сообщение Миранде…

— Кому?

— Миранда — секретарь Мартина, — пояснила Сэм. — Так вот, твой отец оставил сообщение Миранде, в котором уведомил, что если Мартин возьмется за его дело, то получит бонус в сумме двадцать пять тысяч долларов. Если же Мартину удастся снять с твоего отца все обвинения, то бонус составит сотню тысяч. Волшебное слово здесь — «наличными». Ты понимаешь, что я имею в виду?

Еще бы он не понимал. Помимо тех процентов, которые контора выплатит Мартину Вайнштейну за то, что он взялся защищать клиента, он сможет разбогатеть сразу на сто двадцать пять тысяч долларов — причем чистыми, без налогов, поскольку Лу согласился заплатить ему наличными. Никаких записей, никаких банковских переводов, и Налоговому управлению придраться не к чему.

— Давай угадаю, — сказал Майк. — Мартину не придется делиться своим заработком с конторой, верно?

— Мартин отстегнет немножко Миранде, чтобы она держала язык за зубами, и она не станет болтать. Она работает с ним уже давно. И он хорошо платит ей за преданность.

— Ну, пока что она подвела его, раз не смогла удержать все в тайне.

— Это не Миранда посвятила меня в подробности, а Мартин.

— Мартину все равно, что это за деньги?

— Нет. Но он нуждается в них. Он положил глаз на новый «бентли».

— Славный малый, правда?

— Почему ты не сказал, что у твоего отца есть под рукой такая сумма?

— Потому что я и сам не подозревал об этом.

Лу никогда не любил светиться. Да, он носил костюмы, а не ходил в обносках, но никогда не швырял деньги на дорогие машины или модные курорты. В Белхэме он жил в одноэтажном фермерском доме, а в первые годы после его возвращения из Вьетнама с деньгами у них было по-настоящему туго.

— Когда мы с тобой в первый раз заговорили об этом, я сказала, что если ты решишь использовать имя Мартина как наживку — а ты, судя по всему, так и поступил, — то существует вероятность, что твой отец просто снимет трубку и сам позвонит Мартину.

— Вот почему я думал, что мы с тобой договорились.

— Ты не предупредил меня, что твой отец начнет разбрасываться наличными. Если бы я знала об этом, то, не исключено, предложила бы другую тактику.

Майк злился не на Сэм, а на себя самого. Мысль о том, как загнать Лу в угол, настолько увлекла его, что он совсем забыл о деньгах. Да, конечно, Майк знал об ограблениях банковских броневиков, как и о том, что похищенная сумма составила два миллиона. Его ошибка заключалась в том, что он полагал — без всяких на то оснований, как выяснилось, — что отец уже потратил свою долю. Майк не учел, что Лу — очень предусмотрительный человек, который мог припрятать заначку поблизости.

«Не забывай о том времени, что Лу провел во Флориде. Или ты думаешь, что он просто загорал там на солнышке?»

— Почему все это так тебя беспокоит? — спросила Сэм. — Я думала, что ты порвал с ним.

— Теперь это не имеет значения. Сколько я должен тебе за хлопоты?

— Нисколько.

— Тогда разреши пригласить тебя на ужин. Я приеду в город, и мы сходим в какое-нибудь приличное заведение.

— Приличное заведение может нанести ощутимый урон твоему кошельку.

— И о чем идет речь? О салатах по пятьдесят баксов за порцию?

— О нет. Больше, намного больше.

— Полагаю, мне придется еще и вырядиться, как на свадьбу?

— Можешь не сомневаться.

— Выбирай время и место. Я позвоню завтра.

Майк повесил трубку и посмотрел в окно на дом Лу — не стоит заблуждаться, это всегда был дом именно Лу, а мать и сын всего лишь жили в нем на правах гостей. В последний раз Майк был там, когда ему исполнилось восемнадцать. После того как Лу ушел на работу, он собрал свои вещи — все его имущество уместилось в двух картонных коробках — и переехал в комнату в доме О'Мэлли, комнату, освободившуюся после Чака и Джима О'Мэлли, которые одновременно записались на службу в армию.

Это было двадцать лет назад, и с тех пор в окрестностях произошли значительные перемены. Одноэтажные фермерские дома снесли, а на их месте возвели славные особняки в колониальном стиле, и у некоторых было даже по два гаража. Минуло двадцать лет, но за это время Лу не озаботился освежить внешний вид своего дома, и он сохранил мрачный облик заброшенной берлоги, в которой отсиживается серийный убийца.

Майк сидел в грузовичке, смотрел на свой старый дом и думал о записке Лу. Лу предлагал ему последний шанс. Если завтра утром Майк не привезет ему денег, между ними все будет кончено. Лу с радостью унесет с собой в могилу все тайны. Совсем как Джоуна.

«Из этого все равно ничего путного не выйдет. И ты прекрасно знаешь об этом».

Именно этот благоразумный внутренний голос помогал ему избегать неприятностей в юности. Благоразумный и убедительный. Совсем как его мать.

Майк вылез из кабины, захлопнул дверцу и зашагал по лужайке к передней двери, на ходу вынимая ключи из кармана джинсов. Он отпер дверь и вошел в гостиную, правой рукой шаря по стене в поисках выключателя.

В гостиной на полу по-прежнему лежал выцветший коричневый ковер, а стены все так же оставались голыми и выкрашенными в белый цвет. На них не было ни картин, ни фотографий. За гостиной располагалась небольшая кухонька — с тем же самым полом из белого линолеума, безукоризненно чистая и безликая, а в раковине и на столе с зеленой столешницей не было и следа грязной посуды. В воздухе ощущался легкий запах аммиака и хлорки — резкие антисептические ароматы, вполне уместные в такой холодной обстановке. Мебель выглядела так, словно ее перенесли сюда из больничной палаты или иного места, где люди залечивают раны, душевные и физические.

Майк закрыл за собой дверь. В шесть шагов он пересек гостиную и кухню. Щелкнув очередным выключателем, он свернул в узкий коридор, направляясь в свою старую спальню, как вдруг, проходя мимо открытой двери в спальню Лу, заметил какие-то фотографии в рамочках, стоявшие на комоде.

Майк замер на месте, а потом вошел в отцовскую спальню и включил верхний свет — с фотографий на него смотрела Сара.

Их было четыре, и на всех дочка была снята в разном возрасте: Сара в сарафане, идущая босиком рядом с Фангом и держащаяся рукой за спину собаки, чтобы не упасть; Сара, нюхающая одуванчик; Сара, играющая с Полой О'Мэлли на гимнастическом комплексе на Холме; Сара в розовом лыжном костюме держит Майка за руку, и оба ожидают очереди, чтобы подняться на Холм.

Снимки выглядели знакомыми и чужими одновременно. Майк никогда не дарил отцу фотографий — и Джесс тоже. Ни за что на свете. Майк считался кем-то вроде семейного фотографа, поскольку у Джесс вечно не хватало терпения возиться с камерами. Она старалась держать обе руки свободными, чтобы подхватить Сару, если та упадет.

Так вот, эти снимки сделал не Майк, а Лу. Лу, которому он приказал держаться от дочки подальше. Вместо этого тот подсматривал за Сарой в видоискатель фотоаппарата и украл эти мгновения их жизни.

Наверняка фотографий Сары на самом деле больше. У отца должны остаться целые катушки отснятой пленки.

Первым делом Майк просмотрел содержимое выдвижных ящиков комода. Ничего не найдя, он перешел к ящикам прикроватной тумбочки, коробкам из-под обуви в шкафу и даже заглянул под кровать. Ничего.

Может, остальные фотографии лежат в сейфе.

Войдя в свою старую спальню, Майк включил свет. Комната была совершенно пуста. Как и шкаф. Он достал из кармана швейцарский армейский нож, подаренный ему детьми Билла на прошлое Рождество и, выбрав лезвие, опустился на колени, чтобы приподнять уголок ковра. Взявшись за самый краешек, он хорошенько рванул его кверху.

Лу пришлось изрядно постараться, чтобы оборудовать этот тайник. Майк немного разбирался в сейфах. Несколько лет назад, когда Джесс решила хранить кое-какие важные документы дома, а не мотаться всякий раз за ними в банковскую ячейку, Майк проконсультировался у мастера из бостонской компании «Транко Сейф» по поводу наиболее подходящей модели. И хотя внешне сейф Лу ничем не отличался от его собственного — квадратный, из твердой стали с крышкой заподлицо, чтобы не выступать из-под ковра, — Майк готов был биться об заклад, что в модели Лу установлены невысверливаемые стенки и еще какая-нибудь сверхнадежная защита против взлома чем-то наподобие кувалды. Сейф был вделан в бетон, так что извлечь его без помощи тяжелого строительного оборудования не представлялось возможным.

Когда он был маленьким, сейфа здесь еще не было. Он был установлен меньше пяти лет назад. Когда Сара исчезла, а Джоуна еще не стал главным подозреваемым, Меррик со своей командой взяли Лу на мушку и перевернули дом вверх дном, предполагая, что Сару похитил кто-то из прежних дружков Лу. Тугодум Эд даже не заикнулся о том, что они нашли нечто вроде сейфа, битком набитого банкнотами — или фотографиями Сары, если на то пошло.

Майк набрал комбинацию цифр, повернул колесико и услышал щелчок — замок открылся.

Первым делом в глаза ему бросились туго скатанные ролики стодолларовых купюр, перетянутых резинкой. Майк взял наугад один и пересчитал. Десять тысяч — и это только в одном ролике. А здесь их чертова пропасть, в зависимости от глубины сейфа. Еще через пять минут он знал точную цифру.

— Господи милосердный…

В сейфе лежало полмиллиона — наличными.

«Еще бы, — сказал внутренний голос. — Если бы он отнес деньги в банк, правительство вмешалось бы и заморозило его счета».

В голову Майка пришла безумная мысль — пожертвовать их на благотворительность. Да, Лу, я нашел деньги и подумал, что лучше бы им попасть в другие руки. Ну, ты меня понимаешь — отдать их тому, кто действительно в них нуждается. Поэтому я взял да и отдал их Американскому обществу против жестокого обращения с животными. Это ребята, которые подбирают и выхаживают потерявшихся и бродячих собак. Не благодари меня, Лу. Выражение твоего лица — вот лучшая награда для меня. Это было бы самое памятное мгновение в его жизни, но Лу, пожалуй, преследовал бы его до самой смерти.

На дне лежал конверт, завернутый в полиэтиленовую пленку. Майк достал его и открыл.

Внутри лежали фотографии, но не Сары. На верхнем снимке, выцветшем и слегка пожелтевшем от времени, видны были люди, идущие по улице, застроенной домами из красного и белого кирпича со множеством фонарей. Поначалу Майк решил, что это Фэнейл-Холл в Бостоне. Но улочка выглядела не такой открытой, и в ней ощущалось нечто чужеродное.

Париж.

Майк вгляделся в лица на фотографии. Все они были ему незнакомы. Судя по одежде, снимок был сделан весной или летом. На обороте фотографии он увидел печать фотоателье: «16 июля 1976 года».

Июль. В том месяце Лу летал в Париж. Следующий снимок: блондинка с искусственной проседью сидит за столиком на тротуаре под белым навесом. Она читает газету, и лицо ее скрывают круглые солнцезащитные темные очки. Вокруг сидят другие посетители, они разговаривают и пьют кофе. Майк взялся за следующую фотографию. Это была снятая крупным планом та же самая женщина, только сейчас она отложила очки в сторону и улыбалась сидящему напротив мужчине. Мужчина повернулся к объективу спиной, но лицо женщины было видно совершенно отчетливо.

Это была его мать.

Он быстро просмотрел остальные фотографии. На каждой была снята мать со своим спутником, неизвестным мужчиной намного выше ее с ястребиным профилем, длинными бакенбардами и густыми, вьющимися черными волосами — банкиром или инвестором, судя по его костюму. Трудно сказать. Зато мать была от него без ума — в этом не было никаких сомнений. На всех фотографиях она держала его за руку. На последнем снимке мужчина обнимал ее за плечи, когда они шли по оживленной улице, и мать радостно улыбалась, глядя куда-то в сторону. Она была счастлива, вернувшись в Париж, свой родной город, в котором прошли ее детство и юность.

ГЛАВА 35

Подсознательно Майк ожидал встретить кого-то похожего на Сэм в мужском обличье: высокого, консервативно одетого человека с поджарой фигурой, поддерживающего форму с помощью утренних пробежек и послеобеденных матчей в сквош, мужчину, отрывающегося в выходные вместе со своими приятелями Престоном и Эштоном на палубе яхты, которую держит на пристани у своего летнего дома где-нибудь в Хайаннисе.

— Вы спрашиваете себя, как могло получиться, что еврейский парнишка выглядит, как Тони Сопрано, верно? — улыбнулся Вайнштейн, демонстрируя крупные лошадиные зубы. Вес его приближался к добрым тремстам фунтам, но на теле не было ни капли жира. — Моя мать — стопроцентная итальянка, а отец — чистокровный еврей. Я и мои младшие братья унаследовали внешность матери и ум отца. Я женился на итальянке, а у моих двоих детей кожа бледная, как у ирландцев. Причуды генетики, вот что я вам скажу.

— Вот ваши деньги, — сказал Майк и перебросил конверт с купюрами Вайнштейну. — Я хочу повидаться с ним наедине.

— Вы тоже весь в отца, сразу берете быка за рога. Что ж, мне это по душе. Идемте. Я отведу вас к нему.

Двое охранников, старых служак с пивными брюшками и двойными подбородками, приказали Майку выложить содержимое карманов на пластиковый поднос.

— Ремень и шнурки тоже, — добавил один из них.

Вайнштейн пояснил:

— Потенциальное оружие. Не беспокойтесь, вам все вернут в целости и сохранности.

После того как Майк сдал все лишнее, другой охранник обшарил его палочкой металлодетектора, попросил снять ботинки и тщательно осмотрел каблуки и стельки, прежде чем вернуть их обратно.

Охранник кивнул своему напарнику, прозвенел зуммер, и решетка с металлическим лязгом поползла в сторону.

Они двинулись по коридорам. Двери открывались и вновь запирались за их спиной. Вайнштейн показывал дорогу, а Майк снова мысленно прокручивал предстоящий разговор с Лу.

Тюремный охранник кивнул, завидев Вайнштейна, вынул ключи и отпер дверь. Сквозь стеклянную панель Майк увидел Лу, сидящего на стуле и одетого в оранжевую тюремную робу. Опустив голову, он изучал наручники, сковывавшие запястья, цепь от которых обхватывала его талию.

— У вас есть пятнадцать минут, — сказал Вайнштейн, а потом, наклонившись к уху Майка и обдав его мятным запахом жевательной резинки, добавил: — И будьте с ним помягче, ладно? Ваш отец не спал всю ночь, его рвало и буквально колотило от озноба. Им пришлось даже вызывать врача. Похоже, он где-то подцепил простуду.

«Это не простуда. Правильный диагноз — клаустрофобия».

Адвокат открыл дверь. В небольшой комнате стояли лишь стол и два стула, здесь пахло мылом и кремом для бритья. Лу заговорил, по-прежнему не поднимая головы:

— Он передал тебе деньги, Мартин?

— Все в порядке, — ответил Вайнштейн. — Лу, если тебе что-нибудь понадобится, я буду за дверью.

Вайнштейн вышел и притворил за собой дверь. Майк придвинул стул и сел.

— Рассказывай.

— О Джесс или о фотографиях, которые ты нашел в сейфе? Ты ведь нашел их, верно?

— Нашел, — не стал Майк отрицать очевидного. — А еще я нашел фотографии Сары на твоем комоде. Когда ты их сделал?

При упоминании внучки Лу прищурился.

— А что говорит Джесс о своем романе выходного дня?

— Кто этот человек на фотографиях?

Лу поднял голову и улыбнулся. В свете флуоресцентных ламп лицо его выглядело серым, под глазами набрякли мешки от недосыпания, а в тонких губах не было ни кровинки. На лбу у него блестели мелкие капельки пота.

— У тебя не хватило духу расспросить ее, верно?

— Мы будем говорить о маме, и ты начнешь с того, что расскажешь, как узнал, где она скрывается.

— Скрывается… — повторил Лу. — Ты что, и впрямь настолько подзадержался в умственном развитии?

— Господом Богом клянусь, если ты намерен шутки шутить…

— Арнольд Макей.

— Это еще кто?

— Почтальон О'Мэлли. Макей регулярно захаживал к МакКарти каждую пятницу по вечерам. Однажды подходит он ко мне и спрашивает, дескать, почему письма для тебя приходят домой к О'Мэлли? Он видит, что я ничего не понимаю, и рассказывает о посылке, которую ты получил из Парижа. Мы разговорились, я поставил ему пару пива и попросил проследить, не будет ли еще писем на твое имя. А если будут и он принесет их мне вместо тебя, то я дам ему двести долларов.

— Значит, она прислала вторую посылку?

— Скорее, открытку. Дорогую, на плотной бумаге. Твоя мать всегда питала слабость к дорогим вещам. Я никогда не рассказывал тебе, как однажды она едва не разорила меня? Поначалу с деньгами у нас было негусто, но это не мешало твоей матери бывать в дорогих ресторанах и вообще развлекаться в Бостоне от души. Покупая вещи, она прятала их в доме. Ты никогда не замечал за ней ничего подобного?

— Что было написано в той открытке?

— Она говорила тебе, откуда у нее тот голубой шарфик?

— Не помню.

— А я-то думал, что ты пришел узнать правду, Майкл. Или ты ждешь, чтобы я подтвердил твою версию событий?

— Она сказала, что его подарил ей отец.

Лу откинулся на спинку стула и скрестил руки на животе.

— Ее отец работал официантом, так что им едва хватало даже на еду. А мать умерла, когда Мэри было четыре года.

Майк напряг память, пытаясь вспомнить, что рассказывала ему о своих родителях мать, надеясь опровергнуть слова Лу и уличить его во лжи. Так ничего и не вспомнив, он спросил:

— Что было написано в открытке?

— Я не помню в точности ее слова, но там было что-то о том, что она очень скучает по тебе, что она все время думает о тебе — ну, ты меня понимаешь, все эта сентиментальная чушь.

— И все? Она больше ничего не написала?

— Ты хочешь сказать, написала ли она, когда приедет за тобой? Помню, она назвала свой адрес, но номер телефона не указала. Я еще удивился, почему она не дала тебе его. — Лу улыбался с видом победителя. На лице его было написано выражение полного удовлетворения, какое появлялось всегда, когда он загонял собеседника в угол. — Знаешь, а я ведь сохранил ту открытку.

Майк почувствовал, как учащенно забилось сердце.

— Хочешь знать, где она? — осведомился Лу.

Лу предоставлял ему выбор — отступить или идти дальше.

— Ступай домой, Майкл.

— Где открытка?

— Внизу, в подвале, — ответил отец. — В верхнем ящике «Герстнера».

«Герстнером» был старый дубовый верстак для инструментов, сработанный компанией «Х. Герстнер и сыновья». Именно там Лу хранил все свои драгоценные инструменты. Майк сказал:

— Значит, в открытке она указала обратный адрес. Вот так ты ее и нашел.

Лу подмигнул.

— В самую точку.

— А как только ты узнал ее адрес, то сел в самолет и полетел в Париж.

— Правильно.

— С фальшивым паспортом.

— В то время у меня с властями вышло одно недоразумение. Они почему-то решили, будто я имею какое-то отношение к краже электронных штучек со склада в Южном Бостоне.

— Вот только ты боишься летать, потому что страдаешь клаустрофобией.

— Я не летаю, потому что не доверяю аэропланам.

— Тогда почему ты не позвонил ей? Если уж у тебя был адрес, то узнать номер телефона было проще простого. К чему создавать себе проблемы и лететь на самолете?

— Мальчику нужна мать, — ответил Лу, и Майк ощутил в его голосе сдерживаемую ярость.

Почему он так уверенно ведет себя?

«Он водит тебя за нос».

Но ради чего?

— Ты всегда считал свою мать святой, — вновь заговорил Лу. — А как насчет меня? Все эти игры в мяч, велосипеды и машина, твое обучение у Святого Стефана. Когда вы с Биллом начали свое дело, я предложил тебе денег, даже направил к вам нескольких клиентов. Ты всегда получал то, что хотел.

— Включая побои.

— Тебе нужна была некоторая закалка. Приходская школа и вся эта церковная чушь сделали тебя мягкотелым. В этом и состоит проблема твоего поколения. Вам нравится нянчить самые пустяковые болячки, которые подкидывает вам жизнь, и вы только и делаете, что скулите и причитаете. Вот почему в наши дни развелось столько слабаков и гомиков. — Лу покачал головой и подался вперед. Кандалы его лязгнули. — Ты когда-нибудь слышал, чтобы я жаловался на свое положение? На то, что потерял брата на этой дерьмовой войне или провел больше года в лагере для военнопленных?

— Расскажи мне, что ты с ней сделал.

— Я попытался уговорить ее вернуться домой.

— Ты лжешь.

— Хочешь сказать, мы поссорились? Естественно. — В его лице и голосе не было заметно ни следа сожаления. — Несчастья случаются время от времени, верно? Как и тот вечер, когда ты пошел к Джоуне. Я больше чем уверен — ты не собирался избивать его до потери сознания. Но когда ты услышал, как он лжет тебе в лицо, то просто не мог сдержаться — или я что-то упустил?

— Ты недавно разговаривал со своим лучшим другом Кадиллаком Джеком?

— Я ее и пальцем не тронул. Если ты не хочешь этого признавать, дело твое. — Голос Лу звучал спокойно.

«Чересчур спокойно», — подумал Майк.

— Кто этот человек на фотографиях?

— Жан-Поль Латьер.

Майк был настолько удивлен, что не успел придать своему лицу равнодушное выражение.

— Да, я знаю, кто он такой, — продолжал Лу. — Они выросли вместе. Они были очень, очень близки, эти двое — не разлей вода, если можно так сказать. В молодости Жан-Поль и твоя мать были без ума друг от друга. Буквально неразлучны. Но потом твоя мать переехала в Штаты. Ей было пятнадцать, и она была безнадежно влюблена. Они с Жан-Полем переписывались и перезванивались — вот только звонить по большей части приходилось Жан-Полю, поскольку отец твоей матери, твой дед, не мог позволить себе роскошь названивать во Францию. Когда Жан-Полю исполнилось девятнадцать или около того, он стал прилетать сюда, чтобы повидаться с твоей матерью. Он-то вполне мог себе это позволить. Он работал в целлюлозно-бумажном бизнесе своего отца, когда твоя мать уехала из Франции. Ну, ты понимаешь, готовился стать наследником семейного предприятия и все такое. «Бумага Латьера». Крупная компания. Жан-Поль обожал осыпать твою мать дорогими подарками. Типа шарфика. В доме время от времени появлялись дорогие безделушки.

Майк потер лоб и обнаружил, что тот стал скользким от пота.

— Тебе, наверное, трудно поверить, что твоя мать, истинная святая, могла быть замешана в чем-то столь сомнительном?

— Если у нее и был роман, я не виню ее за это.

— Роман? Она любила его, когда мы встретились с ней.

— Тогда почему она вышла за тебя?

— Семья Жан-Поля была очень успешной и состоятельной. Знатное происхождение, изобретатели и политики — ну, ты понимаешь, вся эта родословная чушь, от которой кое-кто готов намочить штаны от восторга. Ничто не доставляло твоей матери такого удовольствия, как деньги. Но вся штука в том, что старик Жан-Поля не мог позволить сыну связаться с простолюдинкой, пусть даже она была такой красавицей, как твоя мать, — нужно думать о чистоте крови, понимаешь? Твоя мать очень походила на твою жену — прошу прощения, бывшую жену. Обе превыше всего ценили дорогие вещи, которые могли предложить деньги, вот только твоя мать не отличалась терпением. И я не знал, что она все еще питает надежды на брак с Жан-Полем, даже после того, как мы поженились. Я всегда знал, что те фотографии — дерьмо собачье.

— Какие фотографии?

— Твоя мать хранила фотоальбомы семейства Жан-Поля. Она наверняка показывала их тебе.

Фотоальбомы, которые она прятала в коробках в подвале, — те самые, что она забрала с собой. Майк вспомнил, как она спускалась в подвал и начинала перелистывать их. Несколько раз он заставал ее в слезах, и тогда она усаживала его рядом и рассказывала ему историю своей семьи. Своей семьи.

— Нет, — ответил он. — Не показывала.

— Он часто наезжал в Белхэм, пока я был на войне. Даже после того, как я вернулся домой, Жан-Поль продолжал бывать в Бостоне. Вы часто совершали тайные вылазки вдвоем, так что ты не мог не видеть его.

Слушая рассказ Лу, Майк рылся в памяти в поисках мужчины, которого видел на фотографиях. Но лицо француза казалось ему совершенно незнакомым. Слишком давно это было.

— Я никогда не видел его, — сказал Майк.

— Угу. Интересно знать почему. Есть идеи?

— Значит, ты знал об их романе?

— У меня были подозрения. Иногда в доме появлялись свежие цветы — она говорила, что купила их в цветочном магазине. Или безделушки типа серебряной рамочки для фотографии, или дорогие туфли, или платья — твоя мать говорила, что купила их на распродаже у «Гудвилла» или в других похожих местах. Она была очень убедительна со своим мягким, обволакивающим голоском — тебе это должно быть известно лучше, чем кому бы то ни было еще. Самая искусная лгунья, которую я когда-либо встречал. Ты знал о том, что в деловой части города она арендовала почтовый ящик? Туда Жан-Поль посылал подарки и деньги.

Майк попытался представить, как мать одевается, прихорашивается и едет в деловую часть Бостона, чтобы встретиться с этим Жан-Полем где-нибудь в отеле вроде «Четырех сезонов», но перед его мысленным взором вставали ее старомодная и безвкусная одежда, ее скупая бережливость и дешевый макияж, которым она старалась скрыть свои синяки. Именно такой образ запечатлелся у него в памяти, потому что это была правда — а сейчас Лу пытается разрушить его своей ложью. Поверить Лу — значило совершить неимоверную глупость. Ложь стала для Лу образом жизни, второй натурой, и сейчас он тоже лгал.

— Твоя мать знала, что я сделал те фотографии, — сказал Лу. — Господь свидетель, как мне хотелось…

— Вот что я тебе скажу. Между нами все кончено. В следующий раз ты увидишь меня на свидетельском месте для дачи показаний, когда я буду рассказывать в суде о той ночи, когда ты пришел ко мне и признался, что побывал в доме Джоуны. Держу пари, что полиция до сих пор не нашла твои подслушивающие устройства.

Глаза Лу подозрительно заблестели.

— Мартин? — позвал он. — Мартин, мы закончили.

Майк перегнулся через стол.

— Ты больше никогда не увидишь дневного света. Обещаю.

Дверь распахнулась, и в этот момент Лу сказал:

— Проблема заключалась в том, что Жан-Поль любил твою мать, но терпеть не мог детей. И он предложил ей выбирать — жизнь в Париже или жизнь в Белхэме. Как, по-твоему, что она выбрала, Майкл?

ГЛАВА 36

Дубовый верстак для инструментов «Герстнер» стоял в точности там, где и говорил Лу: в подвале, рядом с пластиковым разборным стеллажом. Ящик его был заперт. Вместо того чтобы тратить время на поиски ключа, Майк взял дрель и просверлил дыру в замке, вспоминая, что Лу, когда не работал или после особенно жаркой ссоры с Мэри, спускался сюда, чтобы повозиться над своим очередным проектом. У него был талант к работе по дереву, но ему не хватало терпения. Однажды он сработал дубовый комод, но на это ушло целых три года. Именно здесь, воспользовавшись инструментами Лу, Майк соорудил скворечник, который подарил матери.

Ящик открылся без всяких проблем. Стенки его были выложены зеленым войлоком, и внутри оказались шесть аккуратных стопок конвертов, перехваченных резинками. Все они были адресованы Мэри Салливан и надписаны куриным почерком Лу. Бумага пожелтела от старости, а марки в углах конвертов покоробились и грозили отвалиться.

Это были письма Лу с войны.

«Странно, что он решил сохранить их», — подумал Майк. Какой сентиментальный поступок, а ведь Лу вовсе не склонен к сентиментальности. Но еще больше удивления вызывал тот факт, что он вообще написал их, поскольку крайне редко вспоминал о том, что ему пришлось пережить во Вьетнаме.

Майк вынул одну стопку и положил ее на длинный стол, тянувшийся вдоль стены. Закурив, он снял резинку и взял первый попавшийся конверт. Письмо занимало всего одну страничку и было написано карандашом.

«Мне страшно» и «С любовью»… Слова, которые Лу никогда не произносил вслух, но которые доверил бумаге. Майк вскрыл второе письмо. Оно было датировано неделей позже.

В пачке оказалась еще примерно дюжина писем аналогичного содержания: Лу описывал ад вокруг и просил Мэри написать ему. Последнее письмо гласило:

На дне ящика лежал конверт, в каких отправляют открытки. Он был самым верхним в стопке других, запечатанных, на которых стоял штамп фотоателье «Брикс-фото» и логотип «БЛАГОДАРИМ ВАС ЗА ТО, ЧТО ДОВЕРИЛИ НАМ СВОИ ВОСПОМИНАНИЯ». Открытка была адресована Майку и отправлена на старый адрес Билла — в точности так, как и говорил Лу. В углу конверта был указан обратный адрес.

Майк вынул конверт из пачки и повертел его в руках. Конверт был уже надорван. Он вынул изнутри открытку из плотной бумаги.

Майк сунул открытку обратно в конверт. В носу у него защипало, и он с трудом проглотил комок в горле.

Ты всегда считал свою мать святой. А как насчет меня? Все эти игры в мяч, велосипеды и машина, твое обучение у Святого Стефана…

Майк вынул из ящика конверт с логотипом фотоателье Брикса и открыл его, ожидая найти внутри очередные снимки Сары и своей матери. К его удивлению, с фотографий на него смотрела Джесс — совсем еще молоденькая. Она садилась в машину. Майк принялся перебирать снимки и увидел…

Он швырнул конверт в стену. Фотографии с шорохом рассыпались по полу.

Майк открыл люк в погреб, поднялся по ступенькам и вышел на залитый солнцем задний двор Лу. Достав из кармана портмоне, он нашел клочок желтой бумаги с новым адресом и телефоном Джесс. Она дала его ему в прошлое воскресенье, когда он уже собрался уходить.

Если тебе что-нибудь понадобится, Майкл, — что угодно — позвони мне.

«Можешь быть уверена, позвоню обязательно!»

Набрав номер, он прижал трубку к уху.

— Алло, — сказала Джесс.

Слова застряли у него в горле. Он открыл рот, но не смог издать ни звука.

— Алло? — повторила Джесс.

Майк отключился и провел рукой по лицу.

Ты всегда считал свою мать святой. А как насчет меня? Все эти игры в мяч, велосипеды и машина, твое обучение у Святого Стефана…

Позвонив в справочное, он попросил дать ему номер домашнего телефона приходского священника церкви Святого Стефана.

— Это Майк Салливан, — сказал он секретарю, когда та сняла трубку. — Мне нужно поговорить с отцом Коннелли. Это очень важно.

Секретарь попросила его подождать минутку, после чего в трубке раздался голос отца Джека.

— Как поживаешь, Майкл?

— Я надеюсь, что вы сможете мне помочь. Всего лишь один вопрос о моей матери.

— Я постараюсь, — ответил отец Джек, и Майк услышал в его голосе настороженные нотки. Майк знал, что мать была близка с отцом Джеком, который был осведомлен о ее нелегкой семейной жизни с Лу. И еще Майк помнил, каким шокированным выглядел отец Джек, когда он спросил, не знает ли он, куда уехала его мать. Если это было притворство, то его игра заслуживала премии «Оскар».

— Нельзя ли узнать, платила ли она за мое обучение?

— Твое обучение?

— Я понимаю, что мой вопрос кажется вам странным, но я только что разговаривал с Лу, и он сказал мне, что сам платил за мое обучение. Не могу ли я узнать, правда это или нет?

— Это правда.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Он сам пришел ко мне и заплатил наличными вскоре после того, как твоя мать уехала. И каждый год он платил наличными. Он единственный из родителей, кто поступал так.

Майк не знал, что еще сказать.

— Понятно, спасибо.

— Я могу помочь тебе чем-нибудь еще?

— Нет, не сейчас, — отказался он, еще раз поблагодарил отца Джека и дал отбой.

Так написала в открытке его мать, вот только это была ложь. Лу сказал ему, что за обучение платил он, и отец Джек только что подтвердил его слова. Она солгала ему. Почему?

— Этому надо положить конец, — произнес он вслух, разговаривая сам с собой. — Когда-нибудь это должно наконец закончиться.

«Ты сам напросился на это, помнишь?»

Воспоминания о Саре: они вдвоем едут в кафе «Дайнер» на Мэйн-стрит через две недели после того, как умерла мать Билла. В то время Саре уже исполнилось пять. Мать Билла обращалась с Сарой, как со своей внучкой, поэтому они с Джесс усадили Сару перед собой и объяснили ей, что бабушка Джейн умерла. Джесс взяла инициативу на себя и попыталась растолковать девочке, что смерть — это когда тело перестает существовать. Но душа при этом попадает в рай, а все то хорошее, что люди любили в бабушке Джейн, все те счастливые моменты, которые они с ней делили, останутся жить до тех пор, пока живы те, кто любил ее.

Сара задала пару вопросов, после чего ушла играть со своими куклами Барби. Дочка перестала расспрашивать их, и они уже решили, что она смирилась со случившимся, — вплоть до того момента в грузовичке, когда она заявила, что все еще грустит о бабушке Джейн.

— Я по-прежнему скучаю по бабушке Джейн.

— Мы тоже, родная.

— А когда грусть пройдет, папочка?

— На это понадобится время.

— Сколько?

— Для каждого по-своему. Ты должна дать своему сердечку время, чтобы оно выделило место для бабушки Джейн.

— А что будет, когда в моем сердечке уже не останется места?

Это невозможно, ответил он ей тогда.

А сейчас он спросил себя, сколько же скорби способно уместиться в сердце и сколько правды оно способно принять, прежде чем разорвется.

ГЛАВА 37

Те немногие воспоминания, что остались у Майка о Бикон-Хилл, были смутными и неясными — пьяные ночи, когда он странствовал из бара в бар в обществе Дикого Билла и остальных друзей из их белхэмской банды. Бикон-Хилл славился самыми красивыми женщинами в городе. Майк еще по прежним временам помнил, что Бикон-Хилл всегда считался прибежищем представителей элиты и денежных мешков вкупе с плохими парковками и старинными фонарями уличного освещения. Вообще район Бикон-Хилл казался маленьким, пока вы не решали пройтись по нему, и тогда убеждались, что он являет собой замысловатое переплетение живых изгородей и узких улочек с односторонним движением с мощеными тротуарами, высокими кирпичными многоквартирными домами и особняками, цена любого из которых равнялась стоимости трех-четырех славных коттеджей в Белхэме.

Узкие улочки и плохая парковка остались прежними, как, впрочем, и старинные фонари. Но, поднимаясь по Чарльз-стрит, Майк вдруг испытал странное ощущение, как будто вернулся в детство. Да, на каждом углу светились неоновыми огнями кофейни «Старбакс», и он разглядел вывеску круглосуточного супермаркета, но в остальном Бикон-Хилл, похоже, успешно противостоял вторжению известных торговых марок и брендов, жертвой которого пала деловая часть Белхэма. Хотя он не взялся бы утверждать, что ему неприятна суета на теплых вечерних улицах, люди, снующие по магазинам и спешащие домой, студенты с рюкзаками, пьющие кофе и болтающие по сотовым телефонам, и родители с колясками или ходунками.

Майк свернул налево, на улицу Сэм, нашел нужный дом и поднялся по крутым ступенькам. После того как он ушел из дома Лу, ему нужно было услышать непредвзятое мнение о том, что он собирался делать дальше, и, зная, какова будет реакция Билла, он позвонил Сэм в контору.

Майк нашел имя Сэм на латунной табличке с фамилиями жильцов, нажал на кнопку звонка и через несколько секунд услышал, как зажужжала, открываясь, дверь. Квартира находилась на третьем этаже. Он поднялся по винтовой лестнице и увидел, что Сэм уже ждет его в дверях. На ней были джинсы и черная рубашка с воротником. Из всех женщин, которых он знал, она была единственной, кто мог позволить себе одеться вот так, по-простецки, и при этом выглядеть сексуально и элегантно.

— Ты подстриглась, — сказал он. — И сделала мелирование.

— Это Энтони подбил меня на такой шаг.

— Ты выглядишь потрясающе. — Он не кривил душой.

— Мне надо было изменить внешность. Энтони пытался уговорить меня сделать вместе с ним пирсинг на пупке, но я решила, что этого довольно. Входи.

Ее квартира оказалась просторной и полной солнечного света, с необходимым минимумом мебели и высокими потолками. Левую часть комнаты полностью оккупировала на удивление изысканная кухня. Столик был накрыт на двоих, на нем стояли фарфоровые приборы, хрустальные бокалы и открытая бутылка вина. На кирпичной стене висела плазменная панель телевизора, а слева располагался жилой уголок с кожаными диванами и книжными шкафами красного дерева, плотно заставленными книгами.

— Это… У меня нет слов… — протянул Майк.

Он ожидал, что ее квартира окажется намного меньше. А на таких просторах можно без проблем завести целую семью.

— Спасибо. Один знакомый помог мне с ремонтом. Ужин ждет в духовке.

— Ты приготовила ужин?

— Всего лишь разогрела заказ, доставленный от «Антонио». Это лучший итальянский ресторанчик в городе. Когда ты позвонил и предложил поужинать вместе, я забыла спросить у тебя кое-что. Надеюсь, ты еще любишь куриное филе с пармезаном?

Он был удивлен — и тронут — тем, что она запомнила такие мелочи.

Сэм поинтересовалась:

— Что ты будешь пить?

— Кола будет в самый раз, если она у тебя есть.

Сэм босиком направилась на кухню, открыла холодильник и протянула ему запотевшую баночку ледяной колы.

— Можем сразу садиться за стол, — сказала она, — а можем сначала поговорить. Как скажешь.

— Давай поговорим, если не возражаешь.

Сэм прихватила бокал с вином и пошла к алькову, где стояли два огромных мягких кресла, между которыми приткнулась оттоманка. Большое венецианское окно вы ходило на улицу и овальную лужайку с декоративным забором, которая почему-то показалась ему знакомой.

— Что это за район? — поинтересовался Майк, кивая на окно.

— Это Луисбург-сквер. Если у тебя есть лишние восемь миллионов, могу помочь приобрести здесь домик. Правда, без ремонта.

— Восемь миллионов…

— И не забывай о налоге на недвижимость, который потянет примерно еще на пятьдесят тысяч в год.

Майк поставил колу на маленький приставной столик и, перед тем как сесть в кресло, вынул из заднего кармана конверт. Сэм опустилась в кресло напротив и, вытянув ноги, положила их на оттоманку, так что ступни ее оказались в нескольких дюймах от его коленей. Майк вспомнил, что раньше они часто сидели вот так. Сэм нравилось видеть его лицо, когда они говорили о чем-нибудь серьезном. Иногда она даже клала ноги ему на колени, и Майк растирал ей ступни.

— Я даже не знаю, с чего начать, — помолчав, признался он.

— Начни сначала.

— Если я последую твоему совету, то мы проговорим ночь напролет.

— Что ж, так тому и быть.

И тогда он вспомнил…

Луисбург-сквер. Рождество. Каждый год мать приводила его в Центральный парк Бостона полюбоваться на сверкающую огнями елку, а потом они шли в Бикон-Хилл на прогулку, и гид приглашал их совершить пешую экскурсию, которая неизменно заканчивалась на Луисбург-сквер. Разумеется, особняки и многоквартирные дома были закрыты для всеобщего обозрения, но иногда, если занавески на первом этаже не были задернуты, можно было заглянуть в большие окна и увидеть новогоднюю елку в состоятельных семействах. Была, правда, одна странность — его мать, кажется, больше интересовали люди вокруг, чем рассказ экскурсовода о многомиллионных особняках, в которых некогда жили писательница Луиза Мэй Олкотт и семейство Кеннеди.

Вспомнил он и кое-что еще. На их последнее Рождество мать выглядела особенно рассеянной и не спешила уходить после того, как экскурсия закончилась. Пошел снег, против которого он ничего не имел, но стало холодно, и это маленькому Майку уже решительно не нравилось. В воздухе висела сырость, ледяной ветер забирался под одежду, и ему хотелось уйти отсюда побыстрее. Но мать сказала, что еще рано и что она ждет своего друга. Да, друга. Именно это слово она использовала. Друг. Помнится, Майк еще изрядно удивился, потому что друзей у матери не было, — по крайней мере, она никогда о них не говорила. Впрочем, Майк удивился еще сильнее, когда выяснилось, что ее друг — мужчина.

Был ли он тем самым Жан-Полем? Майк не знал. Он не мог припомнить, как тот человек выглядел или во что он был одет, зато ему вспомнилось, как он пожал мужчине руку и как тот нежно обнял мать за талию и отвел ее на угол, где они стояли и разговаривали, кажется, целую вечность. Время от времени мужчина поглядывал на Майка…

— Ты не обязан изливать мне душу, Салли. Мы можем просто посидеть, отдохнуть и приятно провести вечер.

Майк коснулся конверта, который лежал в кармане.

— Ты поддерживаешь дружеские отношения со своим бывшим мужем?

— Господи, нет, конечно.

— Значит, вы расстались плохо.

— Это еще мягко сказано.

— Ты не против, если я спрошу, как именно вы расстались?

Сэм пригубила вино и сказала:

— Ну, целых три года мы пытались зачать ребенка, а когда естественным путем этого сделать не удалось, решили прибегнуть к искусственному оплодотворению. Пилюли, уколы гормонов — я даже трижды делала ЭКО, экстракорпоральное оплодотворение. Все впустую. Поэтому мы попытались справиться с разочарованием так, как это делают взрослые люди: мы оба стали работать дольше и почти перестали разговаривать. Мы начали отдаляться друг от друга, а потом в один прекрасный день он пришел ко мне и сказал, что несчастлив. Я ответила, что испытываю те же чувства, и мы решили развестись. Матт отчаянно хотел детей и, поскольку я не могла дать их ему, решил, скажем так, поискать счастья в другом месте. Об усыновлении он и слышать не хотел. Я всегда подозревала, что именно поэтому он и изменял мне.

Майку хотелось сказать, что ему очень жаль, но он боялся нарушить ход ее мыслей.

— Я ловила его дважды, — продолжала Сэм. — Оба раза в мотеле. Оба раза шел дождь, я сидела в своей машине с биноклем, глядя, как он открывает дверь, а потом целует свою шлюху на прощание. Как пошло, не так ли? Но как бы жалко и омерзительно все это ни выглядело — а я чувствовала себя так, словно вывалялась в грязи! — я оба раза приняла его обратно, заставив пообещать, что он перестанет встречаться с ней. В конце концов, я дала обет быть с ним в горе и в радости, поэтому полагала, что измена относится как раз к категории горя. Думаю, что в каком-то смысле я считала, будто заслуживаю этого из-за своих испорченных яйцеклеток. — Сэм отпила глоток вина и принялась разглаживать складку на джинсах. — Ее звали Тина. Она работала адвокатом в соседней конторе. Один из ленивых сперматозоидов Матта попал в самую точку. Вот почему он потребовал развода. У него уже была женщина, с которой он мог создать настоящую семью.

— Мне очень жаль, Сэм.

Она пожала плечами.

— Такова жизнь.

— Значит, ты знала обо всем.

— Об изменах? Да, знала. Но о том, что Тина беременна, я узнала только после того, как подписала бумаги на развод. Все прошло быстро — собственно, он дал мне все, что я хотела. Но беременность… Матт постарался сохранить ее в тайне.

— Ты не звонила ему, чтобы спросить, почему он так поступил с тобой?

— Матт — самовлюбленный засранец. Какой смысл звонить ему, чтобы убедиться в том, что я знаю и так?

Майк подался вперед и почувствовал, как пальцы ног Сэм уперлись ему в живот. Он положил конверт ей на колени.

— Эти снимки сделал Лу, — сказал он. — За неделю до моей свадьбы.

Сэм опустила бокал с вином на пол и осторожно открыла конверт. Пока она перебирала фотографии, он старательно делал вид, будто рассматривает людей на улице, пытаясь не думать о снимках — тридцати шести моментальных фотографиях, на которых Джесс садилась в «вольво» с мужчиной, которого Майк никогда раньше не видел, ехала с ним в Нью-Гэмпшир (Лу несколько раз щелкнул их в пути, пока машина катила по шоссе № 128 «Северное», а потом свернула на шоссе № 3 «Северное»), парковалась на автостоянке у книжного магазина, шла с ним по оживленной улице и поднималась по крутым бетонным ступеням синего здания, мини-гостиницы «ночлег и завтрак», о которой говорил Лу. На последних трех фотографиях наблюдалась кульминация всего действа — Джесс в обнимку с мужчиной спускается по ступенькам, садится в машину и целуется с ним.

Краешком глаза он наблюдал, как Сэм складывает снимки обратно в конверт.

— Эти фотографии вовсе не обязательно означают, что у нее был роман.

Майк повернулся к ней.

— А как насчет последнего снимка, того, на котором они целуются?

— Резкость не очень хорошая. На мой взгляд, они всего лишь обнимаются.

— Тем не менее.

— И твой отец ни с того ни с сего отдал их тебе сегодня?

— Я нашел их в ящике его верстака вместе с запиской матери, которую перехватил Лу. Ты помнишь, что случилось с моей матерью?

— Я помню, как ты рассказывал, что она куда-то уехала.

Майк начал с того дня, когда его мать сбежала, и с причин, по которым она это сделала. Он рассказал Сэм о трех своих последних встречах с Лу и закончил вторым письмом, обнаруженным там же, в ящике верстака. Майк передал Сэм содержание письма и ложь, преподнесенную ему матерью насчет платы за обучение в школе Святого Стефана. Когда он умолк, солнце уже село и на улице зажглись фонари.

— Итак, теперь ты считаешь, что твоя мать и не собиралась возвращаться сюда? — негромко спросила Сэм, словно боясь задавать такой вопрос.

— Лу летал в Париж и сфотографировал там ее вместе с этим парнем? Да. Считаю ли я, что у нее был роман? Похоже на то. Верю ли я, что Лу пытался уговорить ее вернуться? На этот счет у меня есть сомнения. Люди, обманувшие его, долго не живут. Они имеют обыкновение исчезать без следа. Точка.

— Он говорил правду, когда сказал, что сам платил за твое обучение. Его слова подтвердил священник.

— Сэм, мой отец лжет и убивает ради того, чтобы заработать на жизнь. Моя мать не могла просто взять и исчезнуть. Будь она жива, она бы написала или позвонила. Она бы предприняла что-нибудь.

Сэм кивнула, слушая его.

— После исчезновения матери к нам зачастила полиция, — сказал Майк. — У него уже были эти фотографии. Он знал, где она живет и с кем. Все, что требовалось от Лу, — это передать их полиции, и они оставили бы его в покое.

— А что было бы, узнай ты о романе своей матери? Только представь, каким бы ударом это стало для тебя. Сколько тебе тогда было? Девять?

— Около того.

— Что до снимков твоей бывшей жены, — сказала Сэм, — я могу лишь предполагать, что твой отец разузнал о ней кое-что и подумал, что если он покажет тебе эти фотографии, то ты бросишь ее.

— Вот только он этого не сделал.

— Может быть, он не показал тебе эти снимки по той же причине, по которой не стал показывать и фотографии твоей матери, — принялась размышлять вслух Сэм. — Тот факт, что он этого не сделал, вызывает восхищение, ты не находишь?

— Однажды я видел, как отец избивает обрезком свинцовой трубы одного малого. Тот крупно задолжал приятелю Лу, Кадиллаку Джеку. Парень корчится на земле и умоляет о пощаде, но Лу не останавливается. И знаешь, что он сделал потом? Пошел домой и лег спать.

— Салли, я не намерена сидеть и изображать перед тобой мозгоправа, утверждая, будто понимаю твоего отца. Это не так. Судя по тому, что ты мне рассказал, он настоящий сукин сын. Но при этом далеко не так прост. Вполне может быть, что, вместо того чтобы показать тебе фотографии матери, он решил оградить тебя от правды.

— Вот, значит, как ты думаешь…

— А зачем еще он сделал эти фотографии? Если честно, мне даже страшно подумать, как бы ты пережил известие о матери в таком юном возрасте. И, может быть… Я всего лишь рассуждаю вслух, но, быть может, он решил, что лучше уж ты будешь ненавидеть его, чем узнаешь правду.

Майк зажмурился и помассировал глаза. Перед его мысленным взором встала Джесс, целующая другого мужчину. Он увидел Лу, выслеживающего на улицах Парижа свою жену с ее давним возлюбленным, щелкающего затвором фотоаппарата и предвкушающего, что он сделает с Мэри, когда они окажутся наедине. Мысли об этом преследовали Майка. Он хотел запереть перед ними двери своей памяти, но не мог этого сделать.

— Может быть, я все выдумала, — снова заговорила Сэм. — Не знаю, что дает твоему отцу силы жить. Откровенно говоря, я даже не знаю, что движет моим собственным отцом. Я могу лишь повторить: чужая душа — потемки.

— Сегодня я звонил Джесс.

— И что она сказала?

— Она сказала: «Алло», и я повесил трубку.

— Почему ты не расспросил Джесс обо всем в тот день, когда встречался с ней за ленчем?

Майк уже и сам ломал над этим голову.

— Я боялся, что если спрошу ее и она скажет «да», то это уничтожит все то хорошее, что у нас было. Изменит мои воспоминания о ней.

Сэм промолчала. А Майк вновь вернулся мыслями к только что обретенным воспоминаниям о Рождестве, матери и этому человеку в Бикон-Хилл. Правда ли это? Действительно ли тот мужчина был Жан-Полем? Или же подсознание сыграло с ним злую шутку и подсунуло ложные воспоминания? Картинка выглядела реальной, но теперь он уже ни в чем не был уверен.

Сэм сказала:

— Отойди в сторону.

— А как бы ты поступила на моем месте?

— Возможны варианты.

— Какие?

— Например, сколько дверей ты намерен открыть.

Майк кивнул.

— Второе письмо от моей матери… — пробормотал он. — Там был обратный адрес на конверте.

Сэм молча ждала продолжения.

— Я позвонил твоей подруге Нэнси и спросил, может ли она разузнать что-нибудь об этом адресе, о моей матери и том мужчине, Жан-Поле. Я решил, что Нэнси сумеет найти ее быстрее меня.

— Значит, ты решил разыскать ее.

— Все это время я думал, что Лу… что-то сделал с ней. Закопал ее где-нибудь. А теперь выясняется, что она может быть жива. Я не могу отбросить такую возможность.

— И что будет, если твоя мать жива?

— Не знаю, Сэм. Богом клянусь, не знаю!

ГЛАВА 38

Следующие три дня Майк с головой ушел в работу. В понедельник они закончили пристройку и ремонт кухни Маргарет Ван Бурен и переехали к очередному клиенту, на этот раз в Ньютон — к леди с урной. Дотти Конаста вышла на пенсию и была дамой весьма преклонных лет («Нет, правда, когда вы нянчили Моисея, как он себя вел?» — вечно подшучивал над ней Билл). Она страдала старческим слабоумием (без конца рассказывала одни и те же истории о своем покойном муже Стэне) и явно терзалась от одиночества (старушка без устали бродила за ними из одной комнаты в другую). Обычно подобная назойливость клиента, когда тот дышал в затылок и буквально шагу не давал ступить, выводила Майка из себя. Но болтовня Дотти стала для него приятным отвлекающим фактором, позволяющим хотя бы иногда не думать о матери, Лу и Джесс, а теперь и новом персонаже, этом Жан-Поле, мысли о которых не давали ему покоя.

После работы он ехал к Биллу и погружался в веселый, безумный хаос его семейной жизни. Ему обязательно нужно было чем-то занять себя, и он помогал Патти убирать со стола, мыть посуду и купать близнецов — что было совсем нелегко, поскольку те норовили устроить в ванне настоящее сражение. Он помогал Поле делать домашнее задание и приглашал ее на прогулки с собакой. Они говорили обо всем понемножку — о том, почему стало совершенно невозможно смотреть шоу по телевизору, почему мальчишки такие идиоты и почему теннис — отпадная игра. По вечерам он спускался в кабинет, который Билл устроил в подвале, и составлял сметы или смотрел ESPN, MTV и все прочее, что интересовало Билла. Словом, Майк заставлял себя как можно дольше оставаться на ногах, прежде чем подняться наверх и обессиленно рухнуть в постель. Билл знал, в чем дело, и не задавал глупых вопросов.

А потом позвонила Нэнси Чайлдз.

— У меня появилась кое-какая ниточка, но мой французский изрядно заржавел, — сообщила она, а потом, словно прочтя его мысли, добавила: — Да, мы, девчонки из Ревира, иногда в качестве второго иностранного языка учили не только испанский.

— Что вы узнали?

— Дайте мне сначала возможность увязать все воедино, потом я расскажу вам. А звоню я потому, что хотела бы привлечь к этому делу Сэм, — для нее язык лягушатников как родной. Вы не станете возражать?

Он не стал. Сэм и так уже обо всем знала.

По ночам, лежа без сна, он спрашивал себя, что могла раскопать Нэнси. Кроме того, ему не давала покоя история с Джесс. Когда мысли о ней становились невыносимыми, он садился на постели, набирал номер и давал отбой еще до того, как успевал прозвучать первый гудок. Хотел ли он знать правду? Или же просто хотел наказать себя еще сильнее? Ответа у него не было.

Наступила пятница, и Майк пообещал себе, что сполна получит удовольствие от вечера в обществе Сэм. Они не будут говорить о Лу, Джесс и прочем.

Костюм у него был всего один — черный, прекрасно подходивший для свадеб и похорон. Закончив наряжаться, он спустился в кухню Билла и застал близнецов за столом. Девочки были в шортах и рубашках и увлеченно облизывали фруктовое мороженое на палочке, которое таяло, текло у них по рукам и капало на тарелки.

Билл присвистнул.

— Отлично выглядишь, парень.

— И чувствую себя неплохо.

Зазвонил телефон.

— Не хватает только белого платочка в нагрудном кармане, — съязвил Билл и вышел, чтобы снять трубку в гостиной.

Грейс вытащила эскимо изо рта. Язык и губы у нее были фиолетовыми.

— Вы женитесь?

— Нет, — ответил Майк. — Я всего лишь иду на ужин.

— В костюме?

— Это очень приличный ресторан.

— А папа никогда не надевает костюм, когда идет в ресторан.

— Это правда.

— Мамочка говорит, что папа плохо ведет себя за столом.

— И это тоже правда.

— А папа идет с вами?

— Нет, я иду со своей знакомой.

— С девушкой?

Майк кивнул, пытаясь отыскать свои ключи среди газет и альбомов для раскрашивания, сваленных в кучу на кухонном столе.

Грейс заявила:

— У вас некрасивый галстук.

— Ты думаешь?

— У папы есть намного лучше. Со Снупи. Девушкам нравится Снупи. — Грейс повернулась к Эмме. — Он лежит в папином шкафу. Пойди и принеси его.

Эмма молча повиновалась и умчалась за галстуком.

— Вы должны подарить ей цветы, — сказала Грейс. — Девушкам нравятся цветы. Мамочка очень любит цветы, но папа редко ей их дарит, а когда приносит, то не те.

Майк наконец нашел ключи.

— Эй, малышка!

— Да, дядя Майк?

— Оставайся такой всегда.

И он с улыбкой поцеловал Грейс в лобик.

Девочка улыбнулась в ответ.

— Девушкам нравится, когда им покупают мороженое.

Движение на шоссе № 1 «Южное» было ужасным. Майк совсем забыл, что наступил вечер пятницы — час пик — и что люди стремятся как побыстрее выбраться из города, так и вернуться в него. Он сидел в своем грузовичке, а вокруг бампер к бамперу теснились другие автомобили, медленно продвигаясь к кабинкам оплаты за право проезда по Тобин-бридж.

Над головой прогудел самолет, и, глядя, как он карабкается в небо над силуэтами небоскребов деловой части Бостона, Майк вновь подумал о Джесс, о том, как она, подобно его матери, сложила свою прежнюю жизнь в чемодан и улетела, чтобы избавиться от старых проблем. Вот только этого не удавалось еще никому. От своих проблем нельзя избавиться: вы лишь перевозите их за собой в другое место. Облетев полмира, вы все равно остаетесь тем, кем были до этого. Тем не менее он не переставал удивляться тому, сколько людей срывались с насиженного места, оставляя позади все, что знали, и пытались пустить корни в каком-нибудь новом окружении, надеясь, что станут другими, не такими, как раньше. Совсем как Джесс с ее новой одеждой. Может, все дело в новых платьях. И еще в расстоянии между вами. И во времени. Да. Время и расстояние могут заставить вас забыть все что угодно, даже сына или дочь.

«Достаточно спросить об этом мою мать, — подумал Майк. — Или мою бывшую жену».

Ужин превратился в трехчасовое представление и завершился счетом, превышавшим сумму ежемесячного взноса за грузовичок. Когда они вышли из ресторана, на улице уже стемнело. Воздух был свеж, прохладен и буквально искрился ощущением радости жизни, которая переполняет тех, кто сумел пережить очередную ужасную зиму в Новой Англии.

— Нет, ты все-таки должен был позволить мне заплатить за себя, — заявила Сэм, кутаясь в обрывок материи, нечто среднее между шарфом и капором. Она была в туфлях на высоких каблуках и черном платье с разрезом до бедра.

— Я же обещал пригласить тебя в любое место по твоему выбору. Таков был уговор.

— Знаю, но ты так прифрантился… Да еще и шикарный ресторан. Майкл Салливан, вы меня удивляете.

— С приближением к среднему возрасту я пытаюсь найти новое применение своим талантам.

— Значит, ты готов и потанцевать?

Майк задумчиво почесал уголок рта.

— У тебя бесподобное выражение лица, — сказала Сэм. — Я пошутила. Танцевать на таких каблуках невозможно. Они меня убивают.

— Давай возьмем такси.

— И испортим такой вечер? Ни за что.

Она повела его вниз по Ньюбери-стрит, бостонскому эквиваленту Родео-драйв. Было начало десятого, по мостовой полз сплошной поток автомобилей, а на тротуарах было не протолкнуться от очень серьезных молодых людей, которые вели себя так, словно спешили на важную встречу. Вид этих парочек вдруг напомнил ему Жан-Поля и мать — новую, незнакомую и улучшенную версию матери на фотографиях.

— Помнишь, как мы ходили в «Краба Мэри»? — поинтересовалась Сэм.

Майк улыбнулся. До этой развалюхи где-то в окрестностях Оганквита в Мэне было никак не меньше двух часов езды. Но вплоть до сегодняшнего дня он нигде еще не пробовал столь изысканных блюд из морепродуктов.

— Да, славное было время, — протянула Сэм.

— Не стану спорить.

— Так почему оно закончилось?

Майк сунул руки в карманы и зазвенел мелочью и ключами от машины, оглядывая улицу.

— Мне просто интересно, — сказала Сэм. — Обещаю, не стану больше доставать тебя.

— Обещаешь?

— Честное скаутское.

Он перевел взгляд с огней ночного Бостона на бесконечную вереницу автомобилей, объезжающих Паблик-гарден в Арлингтоне.

— Правда, — сказал он, — заключается в том, что я испугался. Ты поступала в колледж, тебя ждали великие дела, а я возвращался к тому, что было знакомым и привычным. Что я могу сказать? Я был молод и глуп.

Они пересекли улицу, вошли в Паблик-гарден и миновали статую Поля Ревира на бронзовом коне.

Сэм поинтересовалась:

— Как ты справляешься со всем, что случилось на этой неделе? За ужином ты был не очень-то разговорчив.

— Я дошел до той точки, когда меня уже начинает тошнить от звуков собственного голоса.

— Разговор облегчает душу.

— Только не тогда, когда ты перекладываешь свои проблемы на других. Было бы неплохо послушать кого-нибудь еще для разнообразия.

— Ты ничего на меня не перекладываешь, и, кстати, хочешь, признаюсь тебе кое в чем? Когда ты тогда пришел ко мне, я была очень рада.

Они перешли мост, за которым мерцал пруд. Внизу виднелся причал, у которого покачивались лодки в форме лебедей, а маленькая девочка показывала на настоящих лебедей и что-то говорила отцу. Майк вдруг почувствовал, как в животе у него образовался ледяной комок, а сердце сбилось с ритма.

— Пока я стоял в пробке, мне позвонила Нэнси, — сказал он. — Адрес на конверте принадлежит одному кафе в Париже, вот только моя мать никогда там не работала — во всяком случае, под именем Мэри Салливан. Нэнси сказала, что это ты звонила и разговаривала с владельцем.

Сэм кивнула. Выходит, она знала о том, что кафе вот уже два поколения принадлежит одному и тому же семейству. Предприятие расширилось, и они открыли в окрестностях еще два успешных ресторана, ни в одном из которых Мэри Салливан не работала — по крайней мере, под своей фамилией. Впрочем, по прибытии в Париж она вполне могла взять себе другое имя или, что тоже не исключено, сменила его вполне легально, боясь, что Лу найдет ее и там.

Майк уже дважды уличил мать во лжи: в том, что она платила за его обучение в школе Святого Стефана, и в том, что работала в кафе.

Он поинтересовался:

— Что еще тебе известно?

— Только то, что связано с рестораном.

Майк помолчал, мысленно приводя в порядок сведения, полученные от Нэнси.

— Жан-Поль Латьер жив. Он по-прежнему владеет и управляет целлюлозно-бумажной компанией своего отца, «Бумага Латьера». Ему исполнилось пятьдесят восемь лет, столько же, сколько моей матери, и он по-прежнему живет на острове… Забыл, как он называется.

— Сен-Луи.

— Точно. Жан-Поль был женат лишь однажды, на женщине по имени Марго Паради. Он сочетался браком за два года до того, как мать вышла замуж за Лу. Но в ноябре семьдесят седьмого года, то есть примерно через год после того, как мать перебралась в Париж, Жан-Поль развелся. Второй раз он так и не женился. И детей у него тоже нет.

Сэм промолчала. Из комментариев Лу она уже знала, что Жан-Поль никогда не хотел иметь детей.

— Этот парень, похоже, не сидит на месте, — продолжал Майк. — У него куча телефонных номеров. Нэнси наконец-то удалось заполучить его к аппарату, представившись вице-президентом одной из крупных компании по производству бумаги здесь, в Штатах. Не возражаешь, если я закурю?

— Не стану, если угостишь и меня.

— Ты куришь?

— Бросила четыре года назад, но время от времени балуюсь сигаретой.

Майк достал пачку, прикурил сначала ей, а потом и себе.

— Итак, возвращаясь к Нэнси… — заговорил он снова. — Она не расспрашивала его о Мэри Салливан. Она решила, что, быть может, я сам захочу поговорить с Жан-Полем. Он свободно владеет английским.

Они прошли мимо бронзовых уток, которые, как считала когда-то Сара, оживают по ночам, и остановились на перекрестке улиц Бикон и Чарльз. Сэм взяла Майка под руку, когда они перебегали улицу, но отпустила, как только они достигли тротуара.

— Ты собираешься ему звонить? — спросила она.

— Жан-Полю?

Она кивнула.

— Сначала я должен кое-что сделать.

— Джесс, — догадалась она.

— А я-то думал, что смогу забыть об этом.

— Об этом трудно забыть. — Сэм немного помолчала. — Когда ты уезжаешь?

— Завтра утром. Я уже позвонил Джесс и договорился о встрече.

— Что она сказала, когда узнала, что ты летишь в Нью-Йорк?

— Я сказал ей, что прилечу на пару дней со своим другом Бам-Бамом и хочу увидеться с ней, чтобы поговорить. Мы встречаемся за ленчем.

Сэм кивнула и замолчала, обдумывая что-то.

— Если тебе понадобится что-нибудь, звони.

— Хорошо.

Майк увидел указатель Маунт-Вернон, повернул направо и зашагал вверх по улице. Не успел он сделать и нескольких шагов, как Сэм окликнула его.

— Куда это ты собрался?

Она остановилась на углу, в тени у ликеро-водочного магазина.

— Я думал, что провожаю тебя домой.

— Дедушка, сейчас только половина десятого. Ты устал — или в детском садике уже наступил тихий час?

— Теперь нам разрешают задерживаться до одиннадцати. И нет, я не устал.

Майк подошел к Сэм вплотную и на мгновение встретился с ней взглядом. Прежние чувства, которые он когда-то испытывал к ней, оказывается, никуда не делись — потрепанные, покрытые синяками и ссадинами, может быть, немножко другие по прошествии стольких лет, они, тем не менее, никуда не исчезли. И Сэм знала об этом. Он понял это по выражению ее глаз.

Она спросила:

— Хочешь пойти домой?

— В общем-то, нет. А ты?

— В общем-то, тоже.

— Есть идеи? Только, пожалуйста, без танцев.

— Я вдруг подумала о канноли.

— Давненько я не едал канноли.

— Можешь считать, что тебе повезло. Я знаю одно чудесное местечко в Норт-Энде. Идем?

— Идем.

Сэм взяла его под руку, и они пошли по Чарльз-стрит.

ГЛАВА 39

Нью-Йорк показался ему Бостоном-переростком, вымахавшим благодаря стероидам: выше и шире, злее и опаснее, готовым сожрать вас с потрохами, если вы чересчур беззаботны, неуклюжи или просто глупы. Правило номер один поведения в городе гласит: ни в коем случае не дайте заподозрить в себе туриста. Это означает — не выделяйтесь из толпы и смотрите, черт возьми, куда идете. Но вон тот деревенский лапоть на другой стороне улицы (судя по его виду, попавший сюда прямиком с кукурузного поля где-нибудь в Айове) пытался одновременно смотреть на уличные указатели и определить свое местонахождение по карте, которую раскрыл перед самым носом, словно газету. Пациент, явно сбежавший из психбольницы, стоял на углу и держал большой белый плакат с надписью «ПРИШЛО ВРЕМЯ ПОКАЯТЬСЯ, ЗАСРАНЦЫ!».

Вот за это он и любил большие города вроде Нью-Йорка — за то, что в них всегда хватало бесплатных развлечений.

Стоял чудесный весенний день — сезон «Танкерея», как выражался Бам-Бам, — и полуденное солнце ласково пригревало ему лицо, напоминая о беззаботных деньках, проведенных на лодке Бама в компании с еще несколькими парнями и девчонками. Майк сидел за выставленным на тротуар столиком ресторана, глядя, как мистер Айова сломя голову ринулся вперед и налетел на Маджиллу-Гориллу, рядом с которой даже Билл показался бы карликом, когда увидел Джесс. Она шла к нему с улыбкой на губах, неосознанной и добродушной, которая появляется просто от ощущения теплого, солнечного дня — или от осознания собственной невидимости, — в городе, в котором у людей не хватает времени остановиться и оглядеться по сторонам.

— Глазам своим не верю! Это и впрямь ты. Здесь, в Нью-Йорке.

Джесс остановилась рядом с его столиком.

Майк выдавил из себя улыбку.

— Я и впрямь здесь, — сказал он, с удовлетворением отметив, что голос не дрожит.

Джесс сдвинула солнцезащитные очки на лоб, а потом и вовсе пристроила их на макушке.

— А где Бам? — поинтересовалась она.

— У него что-то не сложилось, так что он не смог прийти. Посидим вдвоем, только ты и я.

Не успела Джесс сесть за столик, как к ним подскочил официант. Старается угодить, решил Майк, хотя, не исключено, парню просто захотелось рассмотреть Джесс поближе. Майк знал, что время всегда было союзником Джесс, а не противником. Она заказала белое вино и, после того как официант умчался, опустила сумочку на тротуар. А Майк все пытался перенестись в эпоху, запечатленную на фотографиях. Тогда Джесс была еще веселой и беззаботной — осторожность, которая позже начнет доминировать в жизни его самого и Сары, начала проявляться тогда, когда Джесс в первый раз поняла, что беременна, и эта осторожность превратится в навязчивую идею после второго выкидыша.

— Итак, — с улыбкой поинтересовалась Джесс, откидываясь на спинку стула и закидывая ногу на ногу, — как вы с Бамом собираетесь развлекаться сегодня вечером?

Глядя на бывшую жену, он вспоминал ее философию жизни и брака: «Я никогда не смогу солгать тебе, Майкл» и «У нас никогда не будет секретов друг от друга, Майкл». Интрижка на стороне противоречила тому, кем она была на самом деле, — или, по крайней мере, тому, кем она притворялась во время их совместной жизни. Что это — пустые слова, или Джесс действительно придерживалась своих убеждений? Пора наконец выяснить, что к чему.

Мягкого и осторожного способа для этого не существовало. Он швырнул конверт на стол, прекрасно понимая, что своими руками разрушает атмосферу дружбы и доброй воли между ними.

— Это твое, — сказал Майк.

Джесс попыталась уловить в его глазах хотя бы намек на то, что происходит, но, потерпев неудачу, взяла конверт в руки и осторожно вытряхнула фотографии на стол.

На верхнем снимке она вместе со своим приятелем, хахалем или кем там еще он ей приходился, спускается, держась за руки, по ступенькам мини-гостиницы «ночлег и завтрак». Майк специально положил его первым, прежде чем запечатать конверт. Выражение ее лица скажет ему правду.

Она беззвучно ахнула, и кровь отхлынула от ее щек. Джесс впилась взглядом в фотографию, на которой была запечатлена она, прежняя, пытаясь не дать тому, что видит, пробить броню, которую она нарастила за пять лет с момента исчезновения Сары. Джесс проглотила комок в горле, и глаза ее сузились, словно говоря: «Я не позволю тебе сломать меня». Это был тот же взгляд, каким она окинула Майка в кухне после того, как он вернулся домой с Холма насквозь промокший и сообщил, что Сара исчезла.

Но она все-таки сломалась. Майк понял это, когда Джесс медленно отвела взгляд от фотографии и стала смотреть на улицу. На лице ее появилось отрешенное выражение, напомнившее ему девушку, в которую он влюбился еще в школе, когда она стояла у окна спальни, глядя на полицейскую автомашину, медленно въехавшую на подъездную дорожку, и уже зная, что двое полицейских, направлявшихся к крыльцу, пришли сообщить ей, почему отец, опаздывавший на три часа, так и не вернулся с работы.

— Сколько это продолжалось? — спросил Майк и почувствовал, как внутри него что-то лопнуло и с тягучим звоном разлетелось горячими осколками. Он мысленно готовился к такой возможности, но представлять гипотетически и видеть собственными глазами — разные вещи.

Подошел официант и поставил бокал с белым вином рядом с локтем Джесс, после чего поинтересовался, готовы ли они сделать заказ на ленч. Майк покачал головой, и официант с недовольным видом удалился, явно раздосадованный крошечными чаевыми, на которые мог рассчитывать.

— Сколько это продолжалось? — повторил он, и Джесс вздрогнула, расслышав нотки гнева в его голосе.

«Как бы тебе ни хотелось опрокинуть столик и хорошенько вмазать ей по лицу — вполне справедливое желание, следует отметить, — тебе предстоит принять решение, и принять его прямо сейчас. Ты хочешь узнать, что случилось, или хочешь наказать ее? Потому что ты должен выбрать одно из двух. Получить и то и другое не получится».

Майк сделал вторую попытку.

— Я наткнулся на них случайно.

Джесс горько рассмеялась.

— Сомневаюсь. Когда дело касается Лу, случайностей не бывает.

— Так ты знала, что он сделал эти фотографии?

Она не ответила. Она старательно смотрела на улицу, и взгляд ее перебегал с одного предмета на другой.

— Ты будешь говорить? — спросил Майк.

— Какой смысл? Не сомневаюсь, Лу уже рассказал тебе все.

Если он скажет, что не разговаривал с Лу и что вместо этого пришел сюда, чтобы выслушать ее, то не даст ли ей тем самым возможность солгать и уйти от ответа? Джесс не обязана рассказывать ему правду, но если она уверена, что Лу уже просветил его во всех подробностях…

— Зачем ты пришел сюда? Злорадствовать? Получить удовлетворение и унизить меня, размазав по моему лицу мою же ошибку?

Джесс встретилась с ним взглядом, и Майк увидел, как в ее глазах разгорается решимость. Она готова была замкнуться и уйти в себя.

— Я пришел за объяснением, — сказал он, изо всех сил сохраняя спокойствие.

— Нет, ты пришел не за этим. Ты пришел, чтобы использовать меня в качестве позорного столба. Но вот что я тебе скажу: этого больше не будет. Я не стану помогать тебе.

— Джесс, я…

— Я уже сказала: нет! Я сделала ошибку — большую ошибку! — и она обошлась мне так дорого, что ты даже представить себе не можешь. Но я простила себя. Мне пришлось пройти долгий путь, но я простила себя и пошла дальше. Что же касается вот этой части моей жизни, — она указала на фотографии, — с этой ее частью покончено.

— А разве я не заслуживаю того, чтобы идти дальше?

Она рывком подхватила сумочку.

— Просто скажи мне, что я сделал не так. Что заставило тебя броситься в объятия того парня?

Джесс отодвинула стул и встала. Майк последовал ее примеру, обошел столик и схватил ее за руку.

— Я не напрашивался на это, — сказал он, — но так уж вышло. А теперь у меня в голове беспрестанно звучат вопросы, для которых нет свободного места. После того, что случилось с Сарой, — больше нет.

Джесс не сделала попытки освободиться, но он видел, что она все еще раздумывает, а не повернуться ли и уйти.

— Объясни — это все, чего я прошу, — продолжал Майк. — Думаю, это справедливо.

Майку показалось, что выражение ее лица смягчилось. Он оказался прав. Джесс опустила сумочку снова на тротуар. Он отпустил ее руку.

— Спасибо, — сказал он, и они снова сели за столик.

— Я хочу внести ясность. Я расскажу тебе все, и на этом мы поставим точку. После моего ухода вопрос будет закрыт.

«Можешь не беспокоиться. После того как ты уйдешь, я больше не собираюсь разговаривать с тобой».

Джесс взяла бокал с вином, поерзала на стуле и закинула ногу на ногу. На лице ее отразилось праведное негодование, как у женщины, приготовившейся к перекрестному допросу.

— Я знаю его? — начал Майк.

— Нет.

— Как его зовут?

— Я думала, Лу рассказал тебе все.

— Он не упомянул его имени.

— Это имеет значение?

— Пожалуй, нет.

Джесс отпила глоток вина.

— Роджер, — сказала она. — В то лето, когда мы с тобой обручились, я сняла дом в Ньюпорте, помнишь?

Он помнил. То лето для него выдалось хлопотным. Их бизнес с Биллом шел очень неплохо и даже начал расширяться. Джесс работала учительницей по организации обучения детей с особыми потребностями, и летом у нее были каникулы, если не считать случайных подработок официанткой в кафе «Граунд раунд» в Дэнверсе. Сокурсница по колледжу предложила ей снять домик в Ньюпорте вместе с четырьмя другими девушками. Джесс поинтересовалась у Майка, не возражает ли он, и он ответил, что нет и что с удовольствием будет приезжать к ней пару раз в месяц, чтобы поваляться на пляже.

Джесс продолжала:

— Однажды ты не приехал, и на вечеринке я встретила Роджера. Ему тогда было уже около сорока, и он работал в финансовом районе Бостона. Он разительно отличался от тех людей, среди которых выросли мы с тобой. Он был очень умен и образован… в книжном смысле этого слова. По утрам он читал «Нью-Йорк таймс» и «Уолл-стрит джорнел». Мой отец, например, читал только спортивный раздел «Геральд», а мать… Ну, ты же помнишь, что ее совершенно не интересовало то, что происходит за пределами Белхэма. Роджер был инвестором, но увлекался искусством и архитектурой. Как-то летом он даже арендовал виллу в Тоскане. Он мог часами рассказывать о путешествии по Европе. И очень любил ходить под парусом.

— Ты хочешь сказать, что тебя потянуло к нему, потому что он был богат?

Джесс метнула на него негодующий взгляд.

— Я не настолько меркантильна, и тебе это известно.

Майк примирительно выставил перед собой обе руки:

— И что же было дальше?

— Роджер… он был такой… состоявшийся. Я совершенно не разбиралась в инвестициях и никогда не ездила дальше Род-Айленда. Но он заинтересовался мною, и это было приятно. То есть я хотела знать, что он во мне нашел. Сама я этого не понимала. И уж никак не собиралась влюбляться в него.

Слово «влюбляться» заставило Майка вздрогнуть и больно ранило.

«А кто говорил, что тебе уже все равно?» — тут же осведомился внутренний голос.

Джесс заметила его реакцию.

— Это был очень сложный и запутанный период в моей жизни, — извиняющимся тоном сказала она. — Роджер знал о тебе. Он знал, что я люблю тебя. Я ничего от него не скрывала. Он знал, что я боялась потерять тебя. Потерять то, что было между нами.

Майк, сознавая, что у него загорелись уши и краснота начинает расползаться по шее и лицу, так сильно сжал кулаки, что ногти впились в ладони.

— В то лето, которое ты провел на Хэмптон-Бич, ты говорил мне, что встретил кого-то. Синди или еще как-то, — сказала Джесс. — Помню даже, ты говорил, будто тебе показалось, что ты полюбил ее.

— Мы с тобой тогда еще не были помолвлены.

— Тогда я верила, что в моем сердце есть место только для одного человека. И этим человеком я считала тебя. Я выбрала тебя, потому что думала: мое место рядом с тобой. Но, ради бога, Майкл, мы были так молоды, когда поженились! Мы оба были совсем еще детьми. Мы даже не понимали, что делаем.

— Так почему ты решила порвать с Роджером и довольствоваться мной?

— Все было совсем не так.

— А как?

Джесс оперлась локтем о подлокотник стула, а другой рукой потерла лоб, словно пытаясь избавиться от мигрени. Ожидая, пока она вновь заговорит, Майк сделал несколько глубоких вдохов, отчаянно пытаясь сдержаться и не ударить ее. Он не очень понимал, откуда взялось такое желание, ведь Джесс описывала то, что случилось… Кстати, сколько? Почти двадцать лет назад?!

— Наступил сентябрь, и пришло время возвращаться к работе, — сказала Джесс. — Я убедила себя в том, что не могу всерьез заинтересовать такого человека, как Роджер, убедила себя, что это была ошибка, и порвала с ним.

— Вот только он не хотел порывать с тобой.

Джесс уставилась на него с таким выражением, какое появляется на лице, когда вы случайно сталкиваетесь на улице с человеком, которого знали долгое время, но которого больше не хотите видеть.

— Он не оставлял тебя в покое, — продолжал Майк. — И когда же ты решила вновь трахаться с ним на полную катушку?

— Грубить совсем необязательно.

— А разве можно назвать это иначе?

Он пришел сюда, чтобы убедиться в своих подозрениях, и убедился. К черту вежливость!

— Я называю это ошибкой. Большой ошибкой, — возразила Джесс. — Я попыталась сохранить с ним дружеские отношения, остаться просто друзьями, но нас влекло друг к другу, и… Я поступила неправильно. Мы с тобой собирались пожениться, и такого не должно было случиться. Но это случилось, и я поняла, что должна положить этому конец. Что бы ни наговорил тебе Лу насчет того вечера, я уже собиралась порвать с Роджером.

— Какого вечера?

— Когда я встретила Лу в ресторане. — Джесс заглянула Майку в глаза. — Разве он ничего тебе не говорил?

— Я провел с ним лишь несколько минут наедине. Так что в особые подробности он не вдавался.

— Я встретилась с Роджером, чтобы поужинать в одном ресторане в Чарльзтауне. Я сказала ему, что все кончено и что мы не можем больше встречаться. Потом я пошла в дамскую комнату, а в коридоре меня уже поджидал Лу с широкой улыбкой на лице. Он пригласил меня к столику в задней части, начал уверять, что рад видеть меня, что я прекрасно выгляжу, а потом просто вывалил на столик эти фотографии, в точности как ты. — Джесс пригубила вино. — Он сказал, что я должна немедленно порвать с Роджером, что я собиралась сделать и так. Он сказал, что если еще раз увидит меня с Роджером, то покажет фотографии тебе. А потом твой отец заявил, что я должна выступить в роли миротворца и помирить тебя с ним. Я сказала, что попробую, а он подчеркнул, что в моих интересах сделать так, чтобы мои усилия увенчались успехом.

Майк попытался вспомнить те времена, но ему казалось, что Джесс никогда и доброго слова о Лу не сказала.

— Каждый день, ожидая твоего возвращения, я боялась, что Лу рассказал тебе обо всем, — сказала Джесс. — А потом твой отец оказался замешанным в ограблении банковских броневиков и переехал во Флориду, и только тогда я вздохнула свободно.

— Какая удача!

— Не надо.

— Что не надо?

— Не надо смотреть на меня так. Ты не имеешь никакого права сидеть здесь и судить меня.

— Ты должна извинить меня, что мне трудно проглотить все то дерьмо, которое ты вывалила на меня, о том, что запуталась в своих чувствах!

Кожа на скулах Джесс натянулась, а в глазах появилась непоколебимая решимость сражаться до конца.

— Ты прекрасно совладал с собой после того, что случилось с Сарой.

— Это не имеет никакого…

— Это ведь ты разрешил ей одной подняться на Холм, помнишь? Но разве я хоть раз упрекнула тебя в том, что это твоя вина? Хоть раз?

Майк отвел глаза. Женщины за соседним столиком уже начали украдкой поглядывать в их сторону.

— Ты чертовски прав, я не сделала этого, — сказала Джесс. По ее щекам текли слезы, но голос ее не дрогнул. — А ведь мне очень хотелось. Я винила тебя в случившемся и ненавидела. Ты даже не представляешь, сколько раз мне хотелось выкрикнуть это тебе в лицо. Но я не сделала этого, Майкл, не сделала, потому что знала — тебе будет очень больно. Несчастные случаи происходят постоянно, и то, что случилось со мной, было именно несчастным случаем. Когда я поняла, что беременна, то едва не сошла с ума. Но я должна была сделать это. Это было неправильно и аморально, и я понимала, что совершаю убийство, но я должна была это сделать! Я не могла родить в нашем браке ребенка другого мужчины. Это было неправильно, но я сделала это. Я сделала это потому, что хотела остаться с тобой. Потому что любила тебя.

Майк вдруг увидел себя словно со стороны: вот он подается на стуле вперед, будто не веря своим ушам.

— Это была ошибка, — повторила Джесс, и лицо ее сморщилось. Она готова была разрыдаться. — Каждый человек имеет право на одну большую ошибку в жизни. Невозможно вечно расплачиваться за нее, но мне пришлось. Врач оплошал… Рождение Сары стало настоящим чудом, а потом Господь покарал меня, отняв мою девочку. Моего ребенка. Мою Сару.

Майк больше не мог вынести этого. Он рванулся с места, опрокинул столик, и бокал с вином и чашка кофе полетели на землю и разбились, прежде чем он успел подхватить их. Джесс не шелохнулась.

— Я простила тебя в тот день на кладбище. Теперь твоя очередь. Скажи, что ты прощаешь меня.

Ничего не видя перед собой, Майк устремился по проходу между столиками на улицу. Он посмотрел сначала налево, потом направо, не зная, куда бежать, и чувствуя, как подгибаются ноги.

— Скажи, что прощаешь меня! — пронзительно выкрикнула она. — Скажи!

Он побрел прочь, куда глаза глядят.

— СКАЖИ! — истерично закричала Джесс. — НЕ СМЕЙ УХОДИТЬ, ПОКА НЕ СКАЖЕШЬ, ЧТО ПРОСТИЛ МЕНЯ!

«Не оглядывайся, — сказал ему внутренний голос. — Что бы ты ни делал, иди вперед и не оглядывайся».

ГЛАВА 40

Майк остановился. По лицу его ручьями тек пот, а спина и подмышки были мокрыми. Он не знал, сколько шел и где находится. Он стоял рядом с каким-то банком, на мостовой было на удивление мало машин, а послеполуденное солнце загораживали высокие небоскребы.

Случившееся с Джесс в точности повторяло то, что вышло у него с Лу: Майк шел на встречу, ожидая получить ответ на один-единственный вопрос, а взамен узнавал намного больше и теперь не знал, что с этим тошнотворным знанием делать. Он-то думал, что Джесс просто подтвердит то, о чем он уже и сам догадался по фотографиям, но беременность?

О первой беременности он узнал совершенно случайно. Они арендовали второй этаж дома на две семьи, и он использовал свободную комнату под офис. Майк куда-то задевал чек на кругленькую сумму, который должен был депонировать, чтобы заплатить за квартиру, и, перерыв весь свой импровизированный офис, но так и не найдя чек, решил, что мог случайно выбросить его. Он спустился в гараж и стал рыться в пакетах с мусором, где и нашел чек, прилипший ко дну одного из мешков вместе с тремя полосками тестов на беременность. Сначала он наткнулся на одну пластиковую полоску, а потом обнаружил еще две. Результат на всех трех был положительным. Он разбирался в этих вещах, поскольку еще в школе они изрядно перепугались, когда Джесс примчалась к нему домой и заявила, что месячные у нее задерживаются вот уже на три недели. Тогда они купили два теста на беременность — «Они иногда ошибаются», сказала ему Джесс — и поехали к ней, поскольку матери Джесс не было дома. Оба теста показали отрицательный результат. Беременностью и не пахло. Через два дня у Джесс начались месячные.

А тогда он держал в руках три положительные полоски.

Он помнил, как слегка удивился. В общем-то, они уже поговаривали о том, что неплохо было бы завести настоящую семью и иметь троих, может быть, даже четверых детей, но вся штука в том, что они еще не приступали к реализации столь грандиозных планов. Хотя, с другой стороны, и предохранялись они не особенно. Джесс к тому же не принимала противозачаточные таблетки, у нее была на них какая-то аллергия.

Выкидыши случаются, заявила она ему в тот вечер — довольно нервно, как он теперь припоминал. Во время первого триместра, особенно если это первая беременность, запросто может произойти выкидыш. В этом нет ничего необычного. Она купила тест-полоски, но хотела подождать еще несколько недель, чтобы знать наверняка и тогда уже сообщить ему. А потом, словно в насмешку, у нее и впрямь случился выкидыш.

Вот только это была ложь. Она действительно была беременна, только это был не их ребенок, и никакого выкидыша не было тоже. Она солгала ему, а он поверил ей.

«У тебя не было никаких причин не верить ей».

Правильно. Если уж на то пошло, разве можно быть уверенным в чем-либо, когда речь идет о других людях? Вы приносите брачные обеты перед лицом Господа, обещаете быть честными друг с другом, но ведь истинные клятвы — те, которые не произносят вслух и, быть может, не признаются в них даже самим себе. Другие видят лишь то, что вы позволяете им увидеть: правду, приправленную полуправдой, маленькой ложью во спасение, а иногда — откровенной неправдой. В конце концов вы принимаете весь спектакль, призванный стать лишь дымовой завесой, за чистую монету, бросаете кости и надеетесь на лучшее — если только не хотите провести остаток жизни в гордом одиночестве.

Запечатленные на тех фотографиях мгновения не относились к измене — они означали утешение. Роджер не целовал ее, а обнимал, успокаивая после… процедуры.

Майк сунул руку в карман рубашки за сигаретами и закурил, думая о том, что было бы, если бы он увидел эти снимки много лет назад. Остался бы он с ней? Нет, ни за что! Никогда, будь оно все проклято! Есть вещи, простить которые невозможно.

«Но ведь она простила тебя».

Майк вспомнил слова Сэм о том, что люди, дескать, совершают необдуманные поступки. Все, кто ведет двойную жизнь, старательно хоронят свои тайны с острыми краями — даже Роза Жиро, святее которой был, кажется, только папа римский, и то призналась, что у нее случился…

Майк замер на месте как вкопанный.

Две женщины, дети которых пропали без вести, в молодости сделали аборт.

Что это, ниточка или случайное совпадение?

Он снял с пояса сотовый телефон, порылся в номерах в телефонной книге, нашел Розу и нажал кнопку вызова.

— Я рада, что ты позвонил, — сказала она. — Мне так стыдно за прошлую ночь.

— Роза, мы все через это прошли. Но я звоню тебе по другому поводу. Это связано… с тем, что ты сделала. Я понимаю, мой вопрос покажется тебе странным, но могу я узнать, где ты сделала эту процедуру?

Из трубки донесся долгий вздох.

— Роза, я понимаю, что веду себя бестактно, но это может быть очень важно.

— Нет, я не возражаю против твоих расспросов. Просто с тех пор, как я выложила это тебе вчера ночью, я тщетно пытаюсь вновь забыть обо всем. — Голос ее звучал напряженно и холодно. Воцарилось долгое молчание, потом она сказала: — Конкорд, Нью-Гэмпшир.

— Опиши мне это место, пожалуйста.

— Оно похоже на дом. Это первое, что я помню. Ни на двери, ни на ограде не было никакой таблички. В те времена, если ты решалась… на такую процедуру, приходилось делать ее тайно. Сейчас все совсем не так. Можно полистать желтые страницы и найти клиники, гордо предлагающие подобные услуги. Внутри было очень холодно, и люди там…

— Опиши мне здание снаружи. Как оно выглядело? Оно было синим?

— Белым, — без колебаний ответила она.

— Ты уверена?

— Я до сих пор помню тот день в мельчайших подробностях. Мне пришлось карабкаться на самый верх по очень крутым ступенькам. Я их никогда не забуду. Мне казалось, что я поднимаюсь на высокую гору. Когда я выходила, то чувствовала себя настолько плохо, что Стэну пришлось поддерживать меня. Спускаясь с его помощью по ступенькам, я думала, что сейчас упаду.

Все в точности так, как на фотографии. Роза описывала то же самое место.

— Роза, ты знаешь номера телефона Сюзанны Ленвиль?

— Она больше не Ленвиль, а Кларксон. Она взяла себе другую фамилию, когда вышла замуж во второй раз, и даже сменила имя на Маргарет. Теперь ее зовут Маргарет Энн Кларксон.

— Правильно, я совсем забыл об этом. Так у тебя есть ее номер?

— Поверь мне, она не станет разговаривать с тобой. Когда Джоуна умер, я решила позвонить ей и сказать, что мне очень жаль, что все так вышло. Я знала, что у нее незарегистрированный номер, и понимала, что она, скорее всего, не захочет разговаривать со мной.

— Но ты все равно позвонила ей, — сказал Майк. Роза всегда вела себя, как заботливая мать, желающая удостовериться, что у вас все в порядке.

— Я понимаю, что поступила дурно, но моя знакомая — она работает в телефонной компании — дала мне ее номер. Я позвонила ей… Наверное, мне хотелось утешить ее и поговорить так, как я говорила с тобой. А она едва не откусила мне голову, заявив, что этот номер не зарегистрирован, потому что у нее есть на то свои причины, и повесила трубку.

— Все равно, дай мне его, пожалуйста.

— Я могу спросить, зачем он тебе понадобился? Раньше ты никогда не изъявлял желания поговорить с ней.

— Я понимаю, но…

— Это имеет какое-то отношение к Джоуне? — В голосе Розы звучало сдерживаемое волнение.

— Послушай, я, скорее всего, просто хватаюсь за соломинку.

— Расскажи мне, в чем дело.

— Сначала я должен поговорить с Сюзанной. Если то, о чем я думаю, выгорит, то я позвоню тебе завтра утром.

— Можешь подождать? Мне надо найти его.

— Конечно. Не спеши.

Роза положила трубку. Вслушиваясь в далекий стук её каблуков по полу и шум выдвигаемых ящиков, он прикидывал, с чего начнет разговор с Сюзанной Ленвиль — Маргарет Энн Кларксон. Все указывало на то, что она решительно не желает говорить о том, что случилось с ее дочерью. Если у нее стоит определитель номера абонента, то она могла узнать Розу Жиро, когда та звонила, но, тем не менее, сняла трубку, хотя и дала Розе от ворот поворот.

Сюзанна не стала бы вести себя так, если бы ей позвонил офицер полиции.

Но Меррик не станет звонить. По его мнению, дело закрыто. А вот Тугодум Эд может и согласиться. Конечно, технически такой звонок можно счесть нарушением установленных правил, но…

На линию вернулась Роза.

— Записывай, — сказала она и продиктовала ему номер.

— Спасибо, Роза.

— Обещай мне, что позвонишь сразу же, как только выяснишь что-нибудь.

— Обещаю и клянусь. — Он отключился.

К тому времени, как Майк нашел платный телефон-автомат в двух кварталах от банка, у него уже была заготовлена железная — и правдоподобная, как он надеялся, — история. Майк набрал номер…

«Это безумие!»

…и облегченно вздохнул, когда на другом конце линии сняли трубку.

— Алло, — прощебетал жизнерадостный женский голос.

— Миссис Кларксон?

— Да.

— Миссис Кларксон, вас беспокоит детектив Смитс. Прошу прощения, но мне нужно задать вам один вопрос. Это займет совсем немного времени.

— Я не желаю разговаривать с вами. Ваши коллеги приходили ко мне каждый день, и я уже рассказала им об этом монстре все, что знала. Вы меня понимаете? Мне больше ничего не известно.

У нее не было определителя номера абонента. Она решила, что он звонит ей из того же города, в котором живет она сама.

«Но тебя показывали по телевизору. Даже по CNN. Что будет, если она узнает твой голос?»

Но пути назад уже не было. И он с разбега бросился в холодную воду.

— Миссис Кларксон, вы католичка?

— Это и есть ваш вопрос?

— Я понимаю, мой вопрос кажется странным, но он очень важен.

— Я была католичкой. Понимаете? Была.

— А вы… Я отдаю себе отчет, что это очень личный вопрос, но я должен знать, не делали ли вы аборт еще до рождения Каролины.

На другом конце провода воцарилась мертвая тишина.

— Я знаю, что вам было очень и очень нелегко, — заговорил Майк. — Поверьте, если кто-нибудь и понимает, через что вам пришлось пройти, так это я. Я бы не спрашивал вас, если бы это не было чрезвычайно важно.

— Моя дочь мертва уже двадцать пять лет. — Жесткость исчезла из ее голоса, и теперь в нем звучали слезы, готовые смениться гневом. — И я не собираюсь переживать все заново. С меня довольно. Я не просто так сменила имя и фамилию. И новую жизнь вы у меня не украдете.

— Это означает «да»?

На другом конце линии раздались короткие гудки. Майк шагнул к обочине, подняв одну руку, чтобы остановить такси, а другой набирая номер Меррика.

ГЛАВА 41

— Значит, ты рассказал обо всем Меррику, — сказал Билл, глядя на Майка. — Теперь его очередь принять эстафету.

— Я почти уверен, что он спустит все на тормозах.

— Салли, он же пообещал заняться этим.

— Я ему не верю.

Билл вновь принялся протирать мыльной губкой капот новенького желтого «Форда Эскейп» Патти. На нем были шорты, шлепанцы и рубашка с короткими рукавами, выставляющая напоказ татуировку в виде значка биологической опасности на внушительных бицепсах. Шелковую рубашку покрывал рисунок из сотен миниатюрных обложек журнала «Плейбой».

Время приближалось к шести, и солнце уже скрылось за горизонтом, но воздух еще оставался теплым. Майк только что вернулся. Сойдя с трапа самолета в Логане, он прямиком направился в полицейский участок, чтобы повидаться с Мерриком, который согласился на встречу. Майк рассказал детективу все, за исключением того, что представлялся офицером полиции.

— Прекрасный цвет, — одобрительно сказал Майк. — А что, розовые уже все проданы?

— Патти сама выбрала, — ровным голосом ответил Билл. — Так что я тут ни при чем.

— И поэтому ты недоволен?

— У меня был трудный день. Близнецы. — Билл покачал головой. — Иногда я жалею, что меня не стерилизовали раньше.

— Готов биться об заклад, что Маргарет Кларксон делала аборт в Нью-Гэмпшире.

На лице у Билла появилось усталое выражение, в точности такое же, как у Меррика, с которым он расстался всего несколько минут назад. Ничего не говори, просто кивай, и, будем надеяться, собеседник заткнется и уйдет сам, подобру-поздорову.

Майк опустил жестянку колы прямо на асфальт подъездной дорожки и подошел к Биллу.

— Тебе не кажется странным, что все три женщины делали аборт?

Билл пожал плечами.

— Такое случается чаще, чем ты думаешь.

— Даже учитывая, что они делали его в одном и том же месте?

— Ладно. Допустим, в этом что-то есть.

— Допустим.

— Но при чем здесь Джоуна?

— Не знаю. Поэтому я и обратился к Меррику. Это называется «ниточка».

Билл уронил губку в ведро и взял бутылку «Сэма Адамса», стоявшую на капоте.

— Я вспоминаю вечер пятницы, когда ты сошел в кухню разодетый, как франт. Знаешь, что сказала Грейс на следующее утро, когда подошла ко мне? «Дядя Майкл снова улыбается».

— Я не напрашивался на это.

— Нет, напрашивался. — Билл ткнул в Майка горлышком бутылки. — Это ведь ты пошел к Лу и прищемил ему яйца, так что он раскололся и выложил всю правду о твоей матери. Теперь ты не знаешь, что делать с этим, но, словно тебе этого мало, едешь в Нью-Йорк и раскапываешь историю с Джесс. Может, пора подвести черту? Ни к чему хорошему это не приведет.

— Мне кажется, что из этого может кое-что получиться.

— Ну да. Еще бы. Лишь бы не думать.

— О чем?

Билл оперся локтями о капот «эскейпа» и принялся отдирать этикетку от бутылки. С внедорожника на землю стекали капли воды.

— То, что я сейчас скажу, идет от души. Отпусти Сару. Хочешь заплакать, закричать, напиться, в конце концов, — отлично, только скажи, и я буду рядом и подставлю плечо, если тебе это нужно. Но все это копание… Остановись, Салли. В какой-то момент надо идти дальше и радоваться жизни.

Майк закурил и отвернулся, глядя на лужайку, где Грейс и Эмма играли в куклы. Пола сидела на ступеньках, одной рукой прижав к уху трубку радиотелефона, другой почесывая пузо Фанга, который лежал на боку, млея от удовольствия.

Пола заметила, что Майк смотрит на нее, и помахала ему. Майк помахал ей в ответ.

— Она уже совсем взрослая, верно?

— Прости меня, Салли. Я знаю, ты хотел услышать совсем не то, но мне больше нечего сказать.

— Мне надо отлучиться ненадолго.

— Останься на ужин. Пола приготовила свиные отбивные. «Алка-зельцер» не потребуется.

— Как-нибудь в другой раз. Спасибо, что присмотрел за собакой. Желаю тебе приятного вечера в кругу семьи.

Майк свистнул, подзывая Фанга, и зашагал прочь.

ГЛАВА 42

Майк уже направлялся домой, когда его вдруг охватило необъяснимое желание немедленно заехать на кладбище. Не раздумывая, он повернул в обратную сторону и сейчас стоял словно завороженный, глядя на могилу Джоуны. Фанг остался в грузовичке — пес слишком устал, чтобы идти куда-то.

В то утро, когда он сорвался, разговаривая по телефону с Джесс, — он плакал о Саре, но так и не смог отпустить ее. И даже позже, слушая Меррика, который чуть ли не открыто признал, что Сара мертва, какая-то часть его души отказывалась хоронить последнюю надежду. Когда он упаковал вещи в ее комнате, в сердце прозвучал крик надежды, и он понял, что поторопился. И вот сейчас, стоя у могилы, он осознал, что надежда так и не умерла, что она все еще подгоняет его и не дает опустить руки.

«Я не собираюсь сдаваться. И знаете что? Вам меня не заставить!»

Может быть, Билл и прав. Может быть, то, что он раскопал всю эту грязь, было всего лишь попыткой обмануть самого себя.

Джоуна лежал на глубине шести футов, в заколоченном гробу, полном бальзамирующей жидкости. Трава совсем недавно была скошена. Майк заметил, что травинки прилипли к его ботинкам, и вспомнил, как любила бегать по свежескошенной траве Сара, как она возвращалась домой с зелеными пятками, роняя травинки на ковер, чем приводила Джесс в неистовство. Он вспомнил, как она любила объедать сыр с пиццы — «Папочка, это же такая вкуснятина!» — и как закатывала истерику, если ей не разрешали самой выбрать, во что одеться, или положить столько черники на блинчик, сколько она хотела, или добавить шоколадные чипсы в кексы, которые они с Джесс пекли вместе. Когда он думал о Саре, то всегда вспоминал именно такие моменты проявления ее характера, когда она пыталась контролировать окружающий мир, доказать свою правоту и независимость, — и да поможет вам Господь, если вы осмеливались перечить ей! Эти воспоминания о Саре — об ее отчаянном упрямстве, с которым она шла по жизни, — тоже были своего рода отдушиной для него. Быть может, он просто боялся представить, как она охотно уходит с Джоуной, доверчиво держа его за руку.

«Почему ты не кричала и не вырывалась, Сара, когда Джоуна уводил тебя? Почему ты не закатила ему истерику? Я бы услышал тебя. Почему ты просто ушла с ним и оставила меня одного?»

В гробу у его ног лежало не одно тело, а четыре. И это уже навсегда — разве что он захочет устроить отдельную поминальную службу для Сары и, быть может, похоронить ее зимнюю куртку и брюки, когда полиция вернет их ему. Вот только хоронят не вещи, а людей. Вы готовите их к путешествию под землю и к тому, что их там ждет. И с курткой нельзя попрощаться. Он, во всяком случае, не мог.

Как можно сказать «до свидания» тому, чего даже не знаешь? И когда наступает подходящее время для того, чтобы проститься с людьми, которых вы любили?

Майк повернулся и окинул взглядом Эвергрин-стрит. Двое мальчишек яростно сражались на деревянных мечах, а их мать или няня восседала на крыльце на пластиковом стуле, перелистывая журнал, лежавший на коленях.

Может, если он закажет какую-нибудь службу, то друзья поймут, что он наконец смирился с тем, что Сары больше нет. «Я люблю тебя, Сара. Прощай. А теперь, черт бы вас всех подрал, оставьте меня в покое!»

Немного погодя он достал телефон и набрал номер Сэм.

— У тебя уши не горят? — поинтересовалась она. — Я только что о тебе говорила.

— В самом деле? И с кем?

— С Нэнси. Буквально минуту назад. Она позвонила, чтобы рассказать мне о «свидании вслепую», что состоялось у нее вчера вечером.

Майк представил, как Нэнси в своей сокрушительной манере общается с каким-нибудь парнем. Бедный малый.

Сэм спросила:

— Как прошла твоя поездка в Нью-Йорк?

— Как тебе сказать… Хочешь, составлю тебе компанию?

— Конечно. Ты уже ужинал?

— Еще нет. Как ты относишься к собакам?

— Когда-то у меня был терьер.

— А к большим собакам, которые пускают слюни?

— У меня есть лишние полотенца.

— И последний вопрос. Если Нэнси не занята, я могу пригласить ее к тебе? Ненадолго?

— Разумеется. Что происходит, кстати?

Майк перевел взгляд на могилу Джоуны.

— Объясню, когда приеду.

За ужином Майк посвятил Сэм в подробности своей поездки в Нью-Йорк и разговора с Мерриком и Биллом.

— Так что теперь ты, наверное, уже сама догадалась, для чего я пригласил Нэнси, — сказал он.

— Что ж, в этом есть смысл.

— И что ты мне скажешь?

— Не имеет значения, что думаю об этом я. Если ты полагаешь, что нужно покопаться в этих вещах, значит, копайся. Причем настолько глубоко, насколько считаешь нужным, а если решишь, что стоит остановиться, — останавливайся. В таких делах не бывает правильных ответов. Какая, к черту, разница, что говорят или думают другие?

— Ты всегда умела докопаться до сути, Сэм.

— Это лучше, чем жить в утомительной серой зоне.[17]

Они помолчали. Майк первым нарушил молчание.

— Тот вечер мне очень понравился.

— Канноли и впрямь были очень вкусными.

— Я имел в виду твое общество.

Сэм улыбнулась.

— Я догадалась.

Им было хорошо вдвоем. Вечер получился приятным и легким. Никто не заставлял их вести себя строго определенным образом. К ним вернулся прежний уютный ритм, и он не хотел разрушать его.

— В моей жизни недостает порядка.

— Как и у всех, Салли.

В дверь внизу позвонили, и Фанг, лежавший на полу, сонно приподнял голову. Сэм впустила Нэнси, и, когда она вошла в столовую со своим привычным «привет-как-поживаете?», пес поднялся и подошел к ней, виляя хвостом, а потом принялся радостно обнюхивать ее.

— Хотите, я заберу его? — предложил Майк.

— Вы шутите? Это самый ласковый прием, который устроил мне мужчина за последние несколько недель. — Фанг потрусил за Нэнси, когда та направилась к столу и села. — Итак, — обратилась она к Майку, — о чем вам не терпелось поговорить со мной?

Майк принялся рассказывать. Когда он закончил, Нэнси помолчала, обдумывая услышанное. Окна были открыты, и по квартире гулял теплый весенний ветерок, принося в комнату отзвуки автомобильных гудков и голоса людей.

— Ладно, — заговорила Нэнси. — Значит, Маргарет Кларксон не призналась, что сделала аборт.

— Нет, не призналась, — подтвердил Майк, — но я понял, что вопрос попал в самую точку.

— Ты можешь узнать, действительно ли она проходила эту процедуру? — поинтересовалась Сэм у Нэнси.

— Раньше бы я не задумываясь сказала «да», — ответила Нэнси. — Но сейчас по счетам платят медицинские страховые компании. И все данные хранятся в МИБе.

— Что такое МИБ? — спросил Майк.

— Медицинское информационное бюро, — пояснила Нэнси. — Это нечто вроде компьютерной сети, в которой хранятся все истории болезни и тому подобное. Обычно ею пользуются только страховые компании.

— А я полагал, что история болезни неприкосновенна.

— Добро пожаловать в век цифровых технологий. Забудьте о МИБе. Сомневаюсь, что там можно добыть нужные нам сведения. Маргарет Кларксон где-нибудь около семидесяти, верно?

— Шестьдесят шесть, — ответил Майк. В последней статье в «Глоуб» упомянули ее возраст.

— Выходит, Каролину она родила, когда ей было двадцать семь, — очень поздно по тогдашним меркам. Можно предположить, что аборт она сделала, ну, не знаю, лет в двадцать, то есть где-то в пятидесятые годы. Отцы тогда носили шерстяные кардиганы и курили трубки, а матери были просто счастливы, изображая домохозяйку Сьюзи.[18] В те времена слово «аборт» и произнести-то было немыслимо, не то что сделать его.

Сэм добавила:

— Даже если она и сделала его, то наверняка подпольно.

— И, будем надеяться, врачом, который ничего не испортил, — подхватила Нэнси. — Платишь ему деньги, он делает свое дело, и остается только молиться, чтобы все было в порядке. Что и говорить, время тогда было совсем другое. Никаких объявлений на желтых страницах, никакой рекламы в защиту жизни на телевидении. До семьдесят седьмого года аборты считались незаконными.

— И компьютеров тогда тоже не было, — сказала Сэм. — По крайней мере, персональных компьютеров. В те времена все данные хранились в бумажном виде.

— Получается, никаких записей об операции не осталось, — заключил Майк.

— У Кларксон? Почти наверняка. Держу пари, даже когда аборт делала Роза Жиро, это тоже было в тайне, — сказала Нэнси. — Многие женщины предпочитали пользоваться вымышленными именами и платили наличными. Никаких медицинских записей. А если медицинская карточка и существует, что почти невозможно, но все-таки предположим, что она где-то хранится, то я могу получить к ней доступ только одним способом — подкупив кого-нибудь из тех, кто работает в этой клинике. На мой взгляд, мы зашли в тупик. Рискну заявить, что в те времена, когда Маргарет Кларксон делала операцию, этого заведения в Нью-Гэмпшире еще и в помине не было.

— Другими словами, вы хотите сказать, что у нас нет ни малейших шансов узнать что-нибудь, — пробормотал Майк, уже предчувствуя горечь поражения.

— В данном случае наилучший способ добиться хоть какого-нибудь результата — задать прямой вопрос, что вы уже сделали. Если Меррик позвонит ей, я почти уверена, что она ни в чем не признается. Копы, как правило, не имеют привычки наводить справки по телефону. Они являются в гости без приглашения, суют под нос свои значки и заставляют говорить, пока не получат то, что им нужно. Что, кстати, ответил вам Меррик?

— Он сказал, что займется проверкой.

— И вы ему не поверили, — заметила Нэнси, — и поэтому я здесь.

— В самую точку.

— Я могу говорить откровенно?

— А разве у вас бывает по-другому? — поинтересовался Майк.

Уголки губ Нэнси дрогнули в улыбке.

— Мои источники сообщают, что полиция уже нашла в доме Джоуны личные вещи всех трех девочек. Они были спрятаны под полом в его спальне. Кроме того, нам известно о крови на внутренней стороне капюшона, и еще мы знаем, что Джоуна совершил самоубийство.

Майк глубоко вздохнул.

— Прошу прощения, — сказала Нэнси. — Просто я не понимаю смысла расследовать то, что ни к чему не приведет и лишь продлит ваши страдания.

— Неужели только мне одному подобные совпадения кажутся странными?

— Женщины делают аборт. Не все, конечно, но уж если женщина решилась на операцию, она не станет рассказывать об этом всем и каждому. Может, она и признается лучшей подруге или даже двум, но по большей части они предпочитают хранить молчание и жить дальше, пытаясь убедить себя в том, что ничего не произошло.

— Плавно переходим ко второму пункту моих рассуждений, — продолжала Нэнси. — Вы — католик. Будучи вашей пламенной сестрой по вере, могу заявить, исходя из собственного опыта, что мы, католики, неважно, практикующие или нет, одержимы чувством стыда и вины. Я не собираюсь изображать здесь записного мозгоправа, но вам никогда не приходило в голову, что ваше желание продолжать расследование, несмотря на очевидные факты, вызвано стремлением исправить то, что случилось в тот вечер на Холме?

— А что, если все это как-то связано с Джоуной?

— Например?

— Ну, не знаю, — признался Майк. — Но это же не означает, что такой связи не существует.

— Мне неприятно говорить вам это, — сказала Нэнси, — но я думаю, что вы хватаетесь за соломинку.

— Значит, вы не готовы рассматривать даже теоретическую возможность?

— Я беру сто двадцать долларов в час плюс расходы. Если вы хотите, чтобы я начала копать, пожалуйста. Это ваши деньги.

— Думаю, последние события заслуживают расследования.

— Договорились, — согласилась Нэнси. — Я официально принимаюсь за дело. Сейчас только возьму свой блокнот, и мы начнем.

ГЛАВА 43

На следующий день телефон Майка зазвонил в 5:45 утра.

— Сегодня Надин устраивает вечеринку у Бама с гаданием по ладони, — сообщил Дикий Билл.

— А Бам знает об этом?

— Знает и даже собирается присутствовать. Как и мы с тобой. Будем по очереди снимать на камеру, как у Бама читают ауру. Что ты сейчас делаешь?

— Лежу в постели рядом с большим мокрым пятном.

— Какой ты молодец!

— Это собачья слюна. А что там за крики?

— Это близнецы. Они носятся по дому — клянусь, Патти подсыпает им кофеин в молоко. А я сижу за столом в кухне, и передо мной стоит тарелка овсянки. Кстати, «Лаки чармз» на самом деле не такая уж и вкусная. Ты уже завтракал?

— Некоторым из нас нравится поспать подольше в воскресенье.

— Приезжай ко мне. Прихвати с собой собаку — и отца Джека. Близнецам нужен экзорцист.

Майк отправился в душ. Сегодня Нэнси Чайлдз собиралась побывать на крещении в Уэлфлите, городке на крайней точке мыса Кейп, а потом вернуться сюда после обеда, чтобы, если получится, побеседовать с сиделкой Джоуны, Терри Рассел. Нэнси пообещала позвонить где-то в середине недели и рассказать о том, что ей удалось узнать. На этом они и расстались вчера вечером.

И что теперь? Майк не видел смысла ждать. О том, что происходит, Нэнси знала не больше его — собственно говоря, даже меньше, так почему бы не попробовать? Почему самому не сдвинуть дело с мертвой точки? Лучшее время для разговоров — утро, после ночного отдыха, когда вы еще свежи и полны сил.

Одевшись, Майк прихватил с собой рабочий блокнот в кожаной обложке и отправился к дому Терри Рассел.

На ее подъездной дорожке стояли два автомобиля. Майк припарковался у тротуара, вышел из машины и поднялся по ступенькам дома Терри. Передние окна были открыты, но жалюзи опущены, и между подоконником и краем ставни оставался зазор в пару дюймов. Майку захотелось удостовериться, что она уже не спит, — все-таки было только половина девятого утра, — поэтому он наклонился, заглянул в щель и с облегчением заметил тень, скользнувшую по дальней стене, у которой виднелись два ряда аккуратно перевязанных коробок. Терри была дома и, судя по слабому звону стекла, как раз разгружала посудомоечную машину.

Он выпрямился и надавил кнопку звонка, ожидая услышать ее шаги. Прождав добрую минуту, он вернулся к окну и вновь заглянул в щелочку. Тень Терри больше не двигалась. Сиделка замерла на месте и не шевелилась.

— Терри, это Майк Салливан. Я могу поговорить с вами? Это ненадолго.

Из кухни показалась пара ног. Не успел Майк выпрямиться и вернуться на крыльцо, как Терри осторожно приоткрыла дверь.

— Извините, я приняла вас за репортера, — прошептала она из-за проволочной сетки.

На ней были джинсы, кеды и серая спортивная куртка «Чемпион». На груди, по обыкновению, выставлен на всеобщее обозрение золотой крестик. На ней были такие же желтые хозяйственные резиновые перчатки, в каких Джесс чистила ванну, раковину и кухонную плиту.

— Входите.

В квартире витал резкий аромат «Пайн сола». Книжные шкафы зияли голыми полками — все их содержимое было аккуратно сложено в картонные ящики с соответствующими надписями, стоящие у окна.

— А я и не знал, что вы уезжаете, — сказал он.

— До недавнего времени я и сама не подозревала об этом. Но вот подвернулась прекрасная возможность, и я решила не отказываться.

— Судя по улыбке, на сей раз вам не придется иметь дело с пациентами хосписа.

Ее улыбка стала еще шире.

— Одна моя хорошая знакомая работает в санатории в Фениксе. Это в Аризоне. Вчера вечером она позвонила и рассказала, что их водолечебница ищет терапевта-массажиста. Салли — так зовут мою знакомую — знала, что когда-то я работала массажисткой. Ну вот, мы заговорили об этом, и она принялась расписывать мне, какая хорошая у них погода, как там тепло и все время светит солнце, — словом, отличная погода для человека, страдающего фибромиалгией.

Майк в недоумении уставился на нее.

— Фибромиалгия… В общем, врачи и сами не знают, что это такое. Она похожа на сильную простуду, когда все время болят мышцы. В холодную погоду болезнь обостряется, а нынешняя зима выдалась для меня особенно тяжелой. К тому же, — жизнерадостно продолжала Терри, — Салли одинока, как и я, и у нее есть замечательный небольшой домик. Она предложила мне пожить с ней, пока я не подберу себе подходящую квартиру, хотя она не будет возражать, если я останусь у нее насовсем.

— Звучит заманчиво.

— Еще бы! Особенно после всего, что здесь… — Она оборвала себя на полуслове. — Простите меня. Я бы не хотела показаться вам бесчувственной.

— Ничего, все нормально. Я рад за вас.

— Спасибо. Итак, что привело вас ко мне в столь ранний час? Да еще и с блокнотом в руках.

— Я уверен, что вам уже смертельно надоело отвечать на вопросы.

Терри вежливо улыбнулась:

— Я бы покривила душой, сказав «нет».

— Репортеры все еще докучают вам? — спросил Майк. Его самого они уже оставили в покое, или, что тоже не исключено, им просто надоело гоняться за ним.

— Звонки практически прекратились, но время от времени кто-нибудь является без приглашения. Только, пожалуйста, не принимайте мои слова на свой счет!

Майк отмахнулся.

— Можете поверить, я понимаю вас лучше, чем кто бы то ни было. Просто мне стала известна кое-какая информация, и я не захотел ждать, пока сюда приедет Нэнси Чайлдз, детектив. Скорее всего, она заглянет к вам сегодня после обеда. Вы еще будете на месте?

Вот теперь Терри выглядела растерянной.

— А я-то думала, что дело закрыто, — так, по крайней мере, сказал детектив Меррик.

— Прошу прощения. Эта женщина, Нэнси, — частный детектив. Мой вопрос может показаться вам неожиданным, но я все равно хотел бы получить на него ответ.

— Давайте присядем.

— Вчера я случайно узнал, что моя жена, как и женщины из двух других семей, Роза Жиро и Маргарет Кларксон… Что эти три истые католички сделали… — Майк замялся. Ему не хотелось произносить слово «аборт» в присутствии суперкатолички, и он выразился иначе: — Они предпочли прервать беременность.

Шокированное выражение, появившееся на лице Терри, не могло скрыть ее негодования.

— Насчет Маргарет Кларксон я не совсем уверен, — продолжал Майк, — но знаю наверняка, что Роза Жиро и моя жена сделали эту операцию в одной клинике в Нью-Гэмпшире. Роза, мать Эшли, рассказала мне, что говорила об этом с Джоуной.

— На исповеди?

— Да. Первый священник, к которому она обратилась, воспринял это известие не слишком любезно и заявил…

— А чего вы ожидали? Та женщина совершила убийство.

— Джоуна отпустил ей…

— Это убийство! Некоторые священники отпускают подобный грех — точно так же, как некоторые папы и кардиналы переводят сексуальных насильников в другие приходы и епархии, покрывая их отвратительные поступки. Использовать свою власть для того, чтобы замять подобные вещи, — это позор и бесчестье. Это смертный грех. И Господь покарает грешников, как он покарал отца Джоуну!

В комнате воцарилось молчание.

— Прошу прощения, — наконец заговорил Майк. — Я не хотел расстроить вас.

Негодование, явственно читавшееся у Терри на лице, постепенно растаяло, черты ее смягчились, и она вновь превратилась в милую и приятную женщину, которая вежливо приветствовала его у дверей.

— Извиниться должна я, — сказала она. — Я вовсе не собиралась выходить из себя. Просто… Учитывая то, что произошло в Бостоне с кардиналом Лоу,[19] и то, что вы только что рассказали мне об отце Джоуне… После такого трудно сохранить веру.

— В Бога?

— Нет, не в Бога.

«Нет, конечно, не в Бога, идиот! Как ты смел вообще подумать такое?»

— Когда я была маленькой, — сказала Терри, — то никогда не считала католическую церковь политической организацией. Но сейчас именно это она собой и представляет. Это бизнес. И так было, наверное, всегда, но я не отдавала себе в этом отчета до тех пор, пока моя сестра не попыталась расторгнуть свой первый брак. Она пробыла замужем всего год, и у нее родилась дочка, когда ее первый муж просто собрал вещи и ушел. Не пожелал больше иметь с ней ничего общего. И церковь отказалась расторгать ее брак из-за ребенка. А теперь возьмите, к примеру, сына сенатора — вы понимаете, о ком я говорю? — который был женат двадцать с чем-то лет и имеет четверых детей. И священник, не моргнув глазом, моментально расторг его брак. Такие вещи подрывают веру и вселяют уныние, но такова жизнь — и католическая церковь вместе с ней. Вы не поверите, если узнаете, какие ужасы рассказывал мне отец Джоуна.

— Например?

— Он говорил, что церковь руководствуется политическими соображениями. Мне показалось, что отчасти — а может быть, и не только отчасти — его разочарование в Святом Престоле проистекало из того, что его лишили сана. Ему очень этого не хватало. Я имею в виду служение людям.

«И завесы секретности, которую он при этом получал», — добавил про себя Майк.

— Я знаю, что отец Джоуна часто и подолгу разговаривал с отцом Коннелли, — сказала она. — Это священник церкви Святого Стефана. Отец Джоуна благосклонно отзывался о нем.

— Отец Джек — следующий в моем списке. Можете добавить еще что-то? Что угодно, любая мелочь может оказаться полезной.

Но Майк уже понял, что тянет пустышку.

— Я уже рассказала все, что знала. Та сторона натуры отца Джоуны, которая причинила боль этим девочкам и хранила их вещи под полом в его спальне… с этой стороны я его совсем не знала. — Она пожала плечами. — Мне очень жаль.

— Ну что же, не буду вас отвлекать от уборки, — сказал Майк и встал. — Еще раз спасибо, что уделили мне время.

ГЛАВА 44

Возвращаясь домой, Майк позвонил Нэнси на сотовый и оставил сообщение с кратким пересказом своей беседы с Терри Рассел, после чего заехал в «Маккензи-маркет». Заведение обрело поистине бешеную популярность после того, как три года назад местный парень купил здесь лотерейный билет и выиграл по нему тридцать миллионов долларов. В универсаме был и небольшой гастроном, в котором продавались итальянские деликатесы и мясные полуфабрикаты, а по утрам — бутерброды на завтрак.

Майк заказал яичницу, бутерброды с ветчиной из цельного пшеничного хлеба и кофе, после чего купил воскресные номера «Глоуб» и «Геральд». Вернувшись в грузовичок, он принялся поглощать бутерброды, водрузив на руль «Глоуб», в спортивном разделе которой слишком много внимания, на его взгляд, уделялось бейсболу. С другой стороны, сезон был в самом разгаре, так что удивляться нечему. Десять минут спустя, отложив газету на пассажирское сиденье, он заметил группу подростков, идущих по Делани с пластмассовыми битами и мячами в руках. Наверное, собрались в Раггер-парк. По вечерам там делать нечего, если только вам срочно не понадобилась доза, а по утрам рядом со скамейками или в укромных местечках за кустами, где шлюхи принимали клиентов, землю усеивали использованные презервативы, сигаретные окурки и пустые бутылки из-под спиртного.

Парк не всегда был таким. Когда Майк был маленьким — строго говоря, совсем недавно, верно? — летом там давали концерты местные группы. Здесь он играл в футбол, и самым страшным, чего стоило опасаться, было битое стекло. Как-то летом — это было последнее лето, которое он провел с матерью, — Майк упал на зазубренное донышко пивной бутылки и раскроил себе коленку. Боль была такой сильной, что он не сомневался — осколок пропорол ногу насквозь.

Ехать домой на велосипеде он не мог, поэтому Билл и этот худой, жилистый придурок Джерри Нительбалм повели его к «Маккензи». Мистер Демаркис, сосед Джерри, увидел его кровоточащую рану и приказал ему забираться на заднее сиденье машины. Билл поехал с ними.

Поскольку Майк был несовершеннолетним, то врачам, чтобы начать лечение, требовалось письменное разрешение кого-то из родителей или опекуна. Он полчаса названивал домой, но мать упорно не брала трубку.

— Она говорила, что весь день будет дома, — сказал Майк Биллу.

— Тебе придется позвонить отцу.

— Ты спятил?

— А ты что, собрался сидеть здесь до ночи? Смотри, кровь течет и течет.

Билл позвонил в гараж, попросил к телефону Кадиллака Джека и объяснил ему ситуацию. Через пятнадцать минут в больнице появился Лу. Лицо его побагровело, когда он выслушал от Билла историю несчастного случая в парке, хотя Билл и налегал на словосочетание «несчастный случай».

— Сколько раз я говорил тебе не играть там, потому что в траве полно битого стекла? — осведомился Лу. — Колено ты загубил, это ясно. Так что осенью — никакого футбола в лиге Уорнера.

Билл заявил:

— Это я во всем виноват, мистер Салливан. Майк не хотел идти, но я его уговорил.

— Катись-ка ты домой, Билли! — отрезал Лу.

Билл приостановился в дверях перевязочной, повернулся и, прежде чем выйти, обращаясь к Майку, прошептал:

— Мне очень жаль.

Двумя часами позже, с раной, стянутой скобками, и забинтованным коленом, Майк, опираясь на костыли, смотрел, как Лу отделяет три стодолларовые банкноты, чтобы оплатить больничный счет. Когда Майк с трудом вышел из дверей, на ступеньках его поджидал Билл со своим отцом.

— Салли, — спросил мистер О'Мэлли, — как твое колено?

Вместо сына ответил Лу:

— Несколько порезов, но глубоких. Ему чертовски повезло, что он не лишился колена.

— Несчастный случай, что тут поделаешь, — примирительно сказал мистер О'Мэлли и повернулся к Лу: — Ты ведь помнишь, как было в наше время, а? Как ты валял дурака на пруду Салмон-Брук, поскользнулся и сломал запястье? А тебе было уже шестнадцать. Помнишь?

Лу молча прошел мимо.

На обратном пути Майк сидел на заднем сиденье, а Лу спереди. Он курил сигарету и медленно наливался яростью. Майк старался не падать духом, пытаясь отвлечься от того, что, как он прекрасно знал, обрушится на него в ту же секунду, как они окажутся дома, и чувствовал, как холодеет в животе, а на глаза наворачиваются слезы.

Но ничего не случилось — с ним, по крайней мере. Но когда порог дома переступила мать… Из-за закрытой двери спальни донесся звон битой посуды и крик о помощи, хотя Лу накрыл ей голову подушкой. Лу взбесился, потому что это его жена должна была со всех ног мчаться в больницу, а не он. По крайней мере, Майк решил, что скандал разразился из-за этого.

Таксофон находился на прежнем месте, возле мусорного контейнера. Это была новомодная ярко-желтая модель «Веризон», которая прекрасно смотрелась бы рядом с новым «фордом» Билла. Майк долго смотрел на таксофон, вспоминая ту давнюю историю с больницей. Он не понимал, где ее место сейчас и на какую полочку памяти он должен ее теперь поместить.

А я-то думал, что ты пришел узнать правду, Майкл.

Слова Лу, сказанные в тюрьме во время их встречи.

Майк вылез из кабины грузовика и, на ходу доставая бумажник, подошел к таксофону. Клочок бумаги с номерами телефонов был засунут в то же отделение, где лежала телефонная карточка, которой он пользовался, когда его сотовый выходил из строя. Он снял трубку и набрал «0», вызывая телефонистку.

— Мне нужно сделать звонок, и я хочу оплатить его своей телефонной картой, — сказал он, когда ему ответили.

— По какому номеру вы хотите позвонить, сэр?

— Это во Франции, — сказал Майк. — Вы можете набрать его для меня?

— Да, сэр. Продиктуйте его, пожалуйста.

«Попробуй сначала домашний телефон, а потом будет видно».

Майк продиктовал комбинацию цифр, потом номер своей телефонной карточки, и телефонистка попросила его подождать. Мгновением позже он услышал щелчок соединения, и гудок оживил телефонный аппарат где-то на другой половине земного шара. В животе у Майка образовался ледяной комок, и ему вдруг захотелось повесить трубку.

На другом конце провода сняли трубку.

— Алло, — произнес мужской голос по-французски.

У Майка перехватило дыхание.

— Алло?

— Мне нужен Жан-Поль Латьер.

— C'est Jean Paul.[20]

— Прошу прощения, я не говорю по-французски.

— Жан-Поль слушает.

— Я звоню вам насчет Мэри Салливан.

— Прошу прощения, но я не знаю никого с таким…

— Меня зовут Майкл Салливан. Я — ее сын.

На том конце линии воцарилось молчание, и Майк быстро заговорил в трубку:

— У меня есть фотография, на которой вы оба сняты во Франции. Я знаю, что она уехала отсюда, чтобы быть с вами. Мне все известно о вас и вашей связи с ней. — Слова цеплялись друг за друга, торопясь слететь с его губ. — Все это время я думал, что Лу… Он был ее мужем. Лу Салливан. Я уверен, она рассказывала вам о нем. О том, чем он зарабатывает на жизнь.

Мгновения тишины падали в трубку. Майк перевел дух, представляя себе Жан-Поля в шикарном костюме, сидящего в каком-нибудь антикварном кресле в своем особняке или как они там называются, Жан-Поля, мысленно взвешивающего, стоит ли продолжать разговор или просто извиниться и положить трубку.

— У меня к вам всего пара вопросов.

— Господи Иисусе…

— Взгляните на это с моей точки зрения, — сказал Майк. — Вы бы захотели узнать все, верно?

На другом конце линии Жан-Поль тяжело вздохнул:

— Э-э… Я бы не хотел продолжать этот разговор.

— Я должен знать, — повторил Майк, изо всех сил стискивая трубку. — Пожалуйста.

Прошла целая минута, прежде чем Жан-Поль заговорил вновь:

— Франсин Бру. Ваша мать сменила имя и фамилию. Она очень боялась вашего отца.

— Я совершенно точно знаю, что Лу летал во Францию и нашел ее.

— Да. — Последовал тяжелый вздох, потом Жан-Поль добавил: — Мне все известно об этом.

— Что случилось?

— Он избил ее. Сломал нос и два ребра.

Майк оперся левой рукой о телефон и подался вперед. Проведя языком по губам, он вдруг обнаружил, что во рту пересохло.

— Здесь ей жилось хорошо, — сказал Жан-Поль. — Я очень любил ее.

В его голосе прозвучал надрыв, и Майку отчаянно захотелось повесить трубку и убежать прочь.

— Это случилось около года назад, — сказал Жан-Поль. — Она проснулась от боли в груди. Я сразу же повез ее в больницу, но… Мне очень жаль.

Оказывается, все это время его мать была жива.

У Майка защипало глаза, и он заморгал, сдерживая слезы.

— Мы встречались однажды, не так ли? В Бостоне, помните? Я был с мамой, мы приехали на рождественскую экскурсию в Бикон-Хилл, и она сделала вид, будто случайно наткнулась на вас, и представила вас своим другом.

Вновь пауза, потом Жан-Поль сказал:

— Да. Это был я.

— Вы не рассчитывали, что она придет вместе со мной.

Жан-Поль промолчал.

— Возвращаясь к тому вечеру… — продолжал Майк. — Что это было? Мама пыталась убедить вас позволить ей взять меня с собой?

— Я с юности знал одну вещь: я не гожусь на роль любящего отца. Я большой эгоист. Самовлюбленный и занятый только собой.

— Она ведь не собиралась возвращаться за мной, верно?

Жан-Поль ничего не ответил.

— Она настойчиво внушала мне, что Лу не должен узнать, где она скрывается, — сказал Майк. — Только это не имело значения, узнает он или нет. Она с самого начала не собиралась возвращаться. Она опустила письма в почтовый ящик, прекрасно понимая, что, когда она не приедет за мной, я во всем буду винить Лу.

— Меня потряс выбор вашей матери.

— Но вы и не сожалели о нем.

— Мы были молоды, — попытался объяснить Жан-Поль. — В молодости все совершают глупые поступки. Вы не останавливаетесь, чтобы подумать о последствиях. О том, как придется жить с этим потом.

— Она никогда не сожалела о своем решении?

— Я не могу говорить от имени вашей матери.

— Вы только что это сделали.

Майк повесил трубку и почувствовал, как на шее шевельнулся медальон Святого Антония, который подарила ему мать в тот вечер в церкви.

ГЛАВА 45

Майк выезжал со стоянки у «Маккензи», когда зазвонил его сотовый телефон.

— Когда я последний раз проверяла свою голосовую почту, у меня еще не было напарника, — вместо приветствия заявила Нэнси.

— Вы были заняты сегодня, и я решил помочь, сдвинуть дело с места, так сказать, — пояснил Майк.

— Если бы мне нужна была помощь, я бы сказала об этом еще вчера вечером. Не суйтесь туда, куда вас…

— Нэнси, предупреждаю, я не в настроении.

Похоже, она поперхнулась от возмущения, но потом справилась с собой и сказала:

— Ваше сообщение гласит, что она слетела с катушек, стоило вам упомянуть об абортах.

— Ну да, есть немного.

— Опишите мне ее поведение в мельчайших подробностях. Ничего не упускайте.

В течение следующих пяти минут Майк дословно описывал, как Терри «слетела с катушек».

— Довольно странная реакция, — заметила Нэнси, когда он закончил.

— Эта женщина — католичка. С большой буквы «К». Она носит крестик напоказ, поверх блузки.

— Я тоже католичка.

— Но не с большой буквы «К». Поверьте, это огромная разница.

— Все равно, я не стала бы выходить из себя перед незнакомым человеком. Что еще?

— Я уже упоминал о том, что она переезжает в Аризону?

— Из-за своей фибромиалгии?

— Отчасти. У меня сложилось впечатление, что главным образом это как-то связано с ее подругой.

— Как зовут подругу?

Майк ненадолго задумался.

— Я не запомнил ее имени, — признался он наконец.

— Господи Иисусе!

— А какая разница? Она же не подозреваемая, Нэнси.

— Не спешите с выводами. Кто вчера просил меня покопаться в этом деле?

— Я просил, но…

— Моя работа заключается в том, чтобы разговаривать с людьми, задавать им вопросы и выискивать нестыковки в ответах. И когда что-то не складывается, когда кажется, что чего-то не хватает, я начинаю копать. А теперь отвечайте: вы хотите, чтобы я дальше занималась вашим делом, или займетесь им самостоятельно?

— Хочу, — сквозь зубы пробормотал Майк. — Я хочу, чтобы им занимались вы.

— Ладно, проехали. Терри ничего не говорила о Джоуне?

— Нет. Собственно, она все время подчеркивала, что ту, другую его сторону, как она выразилась, она не знает.

— Именно так она и сказала? Это были ее собственные слова?

— Что-то в этом роде. «Та сторона натуры отца Джоуны, которая причинила боль этим девочкам и хранила их вещи под полом в его спальне… с этой стороны я его совсем не знала».

— То есть она сказала, что их вещи лежали под полом в его спальне?

— Да, именно так.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— А ведь об этом не было ни слова ни в газетах, ни по телевидению.

Майк не смотрел новости по телевизору и не читал газет.

— Ну, может, она услышала об этом от Меррика, — предположил он.

— Меррик не стал бы вдаваться в такие подробности в разговоре с ней.

— Но мне-то он сказал?

— Вы другое дело. Он поступил так, чтобы убедить вас… — Нэнси оборвала себя на полуслове.

— Убедить меня, что все кончено? Вы это хотели сказать?

— Когда она в последний раз разговаривала с Мерриком?

— Понятия не имею. Хотите, чтобы я вернулся к ней и спросил?

— Нет. Но поскольку вам не терпится поиграть в сыщиков, присмотрите за Терри Рассел, пока я не подъеду, — распорядилась Нэнси. — Сидите на заднице в своем грузовичке и немедленно звоните мне, если она попробует уехать. Я не хочу, чтобы она исчезла до того, как я поговорю с ней. Все, выезжаю. Ждите.

ГЛАВА 46

Майк нашел свободное местечко у тротуара примерно в квартале от дома сиделки в тени дерева, откуда ему было хорошо видно крыльцо и входную дверь. Откинув спинку сиденья, он закурил, разглядывая подъездную дорожку.

Майк вдруг, словно наяву, увидел себя, девятилетнего, едущего на новеньком велосипеде — подарок Лу на день рождения, ни больше ни меньше, — по такой же подъездной дорожке. Он попытался отогнать от себя непрошеные воспоминания и тут услышал, как Лу зовет его с заднего двора. Тот сидел на ступеньках заднего выхода. Он только что принял душ и надел чистую белую майку и отутюженные джинсы.

— Тормози, шеф, — сказал Лу и похлопал по бетонной ступеньке рядом с собой. — Нам с тобой нужно серьезно поговорить.

Стоял душный июльский вечер. В спертом влажном воздухе остро пахло скошенной травой и перегноем. Майк пристроился на другом конце ступеньки, подальше от отца — это расстояние понадобится ему, если придется удирать. Но Лу не выглядел рассерженным — пока, по крайней мере. Он не сводил глаз с их соседа, Неда Кинга, который, стоя на четвереньках, копался в своем саду. Его коричневые шорты и пластиковая искусственная нога были перепачканы землей.

— Это все мина, — сказал Лу. — Он наступил на нее, она взорвалась и оторвала ему ногу начисто. А теперь бедолага болен раком. Агент «Оранж».[21] Господи, хоть бы ты сжалился над нами и дал передышку!

Луис Салливан, кавалер медали «Пурпурное сердце», покачал головой и вздохнул. Сердился он или грустил, или и то и другое вместе — в таких вещах Майк не разбирался никогда. Смену настроений отца предсказать было так же нелегко, как и погоду в Новой Англии.

— Твоя мать больше не вернется к нам, — заявил Лу. — Ни через неделю, ни через год. Она ушла навсегда, понимаешь?

— Куда ушла? — спросил Майк, уже зная ответ.

Через месяц после ее исчезновения на имя Майка пришло письмо, отправленное на адрес Билла. Внутри лежала серебряная цепочка-брелок для ключей и открытка.

Париж. Его мать жила в Париже.

Лу отпил глоток пива из бутылки и, не выпуская ее из рук, уронил их между колен. Майк внимательно следил за руками Лу, чтобы заметить, когда они сожмутся в кулаки, — верный признак того, что его ждет трепка.

— Какая разница, куда она уехала? — продолжал Лу. — Она бросила нас. Вот что имеет значение. И никакая молитва не вернет ее обратно. Господу Богу наплевать на твои проблемы. Его не волнует, что тебе оторвало ногу миной, что твой брат погиб на какой-то дерьмовой войне или почему сбежала твоя мать. Он гребет под себя и будет грести дальше, потому что на самом деле Господь Бог — проклятый садист. Помни об этом, когда будешь слушать, как отец Джек вещает насчет того, что, дескать, у Господа для каждого из нас есть свой план.

Майк на мгновение представил себе, что будет, если он скажет отцу правду. Это станет ощутимым ударом. Но Майк не сомневался, что если Лу узнает, где прячется мама, то выследит ее и убьет. Майк уже слышал истории о том, как отец заставлял исчезать других. И не только слышал, а и на себе испытал бешеный нрав Лу. Этот бесценный опыт в буквальном смысле запечатлен на его теле.

— Если хочешь поплакать, давай, не стесняйся. Здесь нечего стыдиться. Я тоже плакал, когда узнал, что мой брат погиб на войне. И когда хоронил свою мать, тоже плакал.

Лу всматривался в лицо сына, ожидая его реакции.

— Я в порядке.

— Ты хочешь вести себя, как подобает мужчине. Молодец. — Лу положил руку на шею Майку и сжал ее. По спине у Майка потекли капли пота. — Не бойся, Майкл. Все будет в порядке. Вот увидишь.

Майк спросил, можно ли ему идти, — он должен был встретиться с Биллом «У Баззи». Лу кивнул, и Майк вприпрыжку помчался по коридору к своей комнате. Проходя мимо спальни отца, дверь в которую была приоткрыта, он вдруг заметил яркий металлический блеск и остановился.

Поверх раскрытого чемодана Лу лежал фотоаппарат — классная штучка, судя по виду. Зачем Лу вдруг понадобился фотоаппарат? И где он пропадал последние три дня?

Майк осторожно выглянул в окно. Отец все еще сидел на ступеньках заднего крыльца. Майк вошел в комнату и, взяв в руки фотоаппарат, заметил конверт, засунутый в угол чемодана. Внутри лежали билеты на самолет до Парижа, только выписаны они были на Тома Петерсона — и то же имя значилось в паспорте с фотографией Лу, на которой он был с бородой и усами.

Сидя в грузовичке, Майк вспоминал тот вечер в церкви со своей матерью.

Настоящая — подлинная — храбрость бывает только духовной. Например, когда ты веришь, что твоя жизнь сложится хорошо, хотя это и кажется невозможным. Иметь веру — вот настоящая храбрость, Майкл. Всегда имей веру, как бы плохо ни шли дела. И не позволяй своему отцу или кому-нибудь другому разубедить тебя в этом…

Психологическая установка, за которой последовало первое письмо:

А потом и второе:

Майк представил себе, как мать опускает эти письма в почтовый ящик или как там они называются в Париже — она точно знала, что делает.

И тем не менее… Подсознательно, еще до того, как он узнал о поездке Лу в Париж, разве не догадывался он о том, что мать больше не вернется домой? Разве не понимал, что за пять месяцев, прошедших с момента ее бегства, если бы она действительно хотела забрать его к себе, то уже предприняла бы что-нибудь? Она наверняка придумала бы какой-нибудь план и постаралась осуществить его.

Она была очень убедительна со своим мягким, обволакивающим голоском — тебе это должно быть известно лучше, чем кому бы то ни было еще. Самая искусная лгунья, которую я когда-либо встречал…

Странная штука память — она избирательна и сохраняет только хорошее, отсеивая то, что ей не нужно. Наверное, так легче хранить воспоминания, решил Майк. Или это работает своеобразный механизм самосохранения. Быть может, мозг не в состоянии каталогизировать прямо противоположные глубины любви, ненависти и жажды убийства. Может быть, он не мог вообразить себя алкоголиком с бешеным нравом, в точности повторяющим характер отца, по той же самой причине, по которой не мог представить, что Сара охотно и добровольно уходит с Джоуной, Джесс изменяет ему, а мать не возвращается за ним, потому что для него нет места в ее новой жизни. Признать правду — значило принять все это, и он подозревал, что разум его не выдержит такого потрясения.

Перед мысленным взором Майка предстал Лу, лежащий на койке с закинутыми за голову руками. Лоб его покрыт крупными каплями пота, и он неотрывно смотрит на прутья тюремной решетки.

Смирись, Майкл. Твоя жизнь была намного проще, когда ты ненавидел меня всей душой.

Серо-стальной «вольво» остановился на углу Диббонс-стрит, потом резко свернул налево и юркнул на подъездную дорожку Терри. Поначалу Майк решил, что «вольво» развернется и поедет обратно, но тут из двери выскочила Терри и бросилась вниз по ступенькам, прижимая к боку объемистый портфель черной кожи и сумочку. Она окинула улицу внимательным взглядом, словно рассчитывая увидеть кого-то. Майк едва успел опуститься пониже на сиденье.

«Это нелепо!» Вынув сотовый телефон, он набрал номер Нэнси, а потом осторожно приподнялся, выглядывая из-под приборной доски. Терри склонилась к окну «вольво» со стороны пассажира. Портфеля, отметил он, у нее в руках уже не было. Она держала в руках только сумочку.

— Что там у вас? — раздался в трубке голос Нэнси.

Майк объяснил ей, что происходит. Тем временем водитель выбрался из «вольво».

Нэнси спросила:

— Вы знаете этого малого?

Волосы цвета соли с перцем, довольно высокий — примерно шесть футов и один дюйм, одет в белую рубашку, брюки из хлопчатобумажного твила и теннисные туфли. Майк был уверен, что никогда не встречал этого человека.

— Нет, — ответил он. — Он бегом поднимается по ступенькам к дому Терри.

— А что делает Терри?

— Она садится за руль «вольво»… А теперь выезжает с подъездной дорожки.

— Видите номерные знаки?

— Да.

— Диктуйте.

Майк назвал ей цифры, и Нэнси распорядилась:

— Поезжайте за ней. Я хочу знать, куда она направляется.

— Не кажется ли вам, что мы…

— Делайте, как я говорю. Она знает, что вы ездите на грузовичке?

— Понятия не имею.

Терри тем временем вырулила с подъездной дорожки и сейчас ехала по улице в обратную сторону, удаляясь от него. Майк прижал телефон плечом к уху и завел мотор.

Нэнси спросила:

— Вы когда-нибудь вели слежку?

— Да, я только этим и занимаюсь, подхватываю женщин и преследую их шутки ради.

Он поехал вниз по улице. «Вольво» остановился на светофоре. Указатели поворота не загорелись.

— Держитесь от машины на максимальном расстоянии, но при этом не теряйте ее из виду, — принялась инструктировать его Нэнси. — Если Терри вздумает проверить, не следят ли за ней, то обратит внимание только на первые две-три машины. Поскольку у вас грузовичок, вы сидите выше и имеете лучший обзор. Следовательно, нет необходимости приближаться к ней вплотную. У вас есть друг, который сможет проследить за ее домом до моего появления?

— Не считаете, что теперь уже вы ударились в крайности?

— Это означает «да» или «нет»?

— У меня есть кое-кто на примете.

Теперь уже Майк остановился на светофоре.

— Пусть он перезвонит мне. Следите за Терри и ни в коем случае не выпускайте ее из виду.

Нэнси отключилась.

«Вольво» повернул налево и сейчас мчался по Графтон-роуд. Через пару миль будет съезд на шоссе номер один.

Итак, Терри отправилась на прогулку. Ну и что из этого?

Майк принялся перебирать варианты: возможно, ее собственная машина сломалась; возможно… Какая, к черту, разница? Объяснений может быть куча, и все исключительно правдоподобные.

Тем не менее Майк почувствовал, как паранойя Нэнси передается ему самому. Ладно, Терри очень странно, даже фанатично, отреагировала на упоминание об аборте. И еще, выйдя из дома, она огляделась по сторонам. Почему? Кого она высматривала? Его? Или полицию?

«Не забывай о том, что она обмолвилась о вещах, которые Джоуна хранил под полом в своей спальне».

Майк позвонил Биллу.

— Я прошу тебя о большом одолжении, и у меня нет времени на объяснения, — сказал он. — Мне просто нужно, чтобы ты выполнил мою просьбу. Договорились?

— Выкладывай.

— Ручка у тебя под рукой?

— Я сижу в кухне рядом с доской. Говори.

Майк вкратце посвятил Билла в подробности происходящего, а потом отбарабанил адрес и номер телефона Нэнси.

— Следи за домом, — попросил он. — Позвони Нэнси, скажи, что ты на месте, и держи ее в курсе.

— Я не буду выключать свой сотовый, — пообещал Билл. — А ты куда едешь?

— Хотел бы я знать.

ГЛАВА 47

В течение следующих двух часов Майк следовал за Терри, которая упорно продвигалась на север, сначала по шоссе № 93, а потом № 89. Они оставили позади большую часть Нью-Гэмпшира и сейчас въехали в Вермонт, причем Терри явно не собиралась останавливаться.

Слежка оказалась делом нелегким — и особенно трудно ему приходилось, когда между ним и Терри не оставалось других машин. Сейчас они ехали по спокойному, двухрядному отрезку магистрали, обсаженному с обеих сторон деревьями. «Вольво» мчался далеко впереди него, хотя и в пределах видимости, не разгоняясь больше шестидесяти пяти миль в час. Терри ни разу не превысила скорость. Или она совсем не спешила к месту своего назначения, или же всеми силами стремилась избежать столкновения с дорожной полицией за любое, даже незначительное, нарушение правил.

Терри, что, черт возьми, ты задумала? И при чем здесь Сара? Этот вопрос не давал ему покоя, и он никак не мог найти на него ответа.

Майк бросил взгляд на указатель топлива. Первый бак уже опустел, но второй, слава богу, был еще полон. Рано или поздно Терри придется остановиться и заправиться. По его расчетам, у нее оставалось не больше четверти бака.

Зазвонил сотовый телефон. Нэнси.

— Прошу прощения за задержку, но компьютерный гений, к услугам которого я иногда прибегаю, только что закончил просматривать список телефонных разговоров Терри Рассел. Никаких звонков ни в Аризону, ни оттуда. Ни с домашнего, ни с сотового телефона, — сообщила она. — И насчет фибромиалгии она тоже соврала. Мы проверили медицинскую базу данных и ничего не нашли.

— Кому принадлежит «вольво»?

— Некоему Энтони Лунди, владельцу дома в Медфорде. Женат, имеет двоих детей, был копом и рано вышел на пенсию, примерно шесть лет назад, — почему, я еще не знаю. Но зато мне известны о нем две вещи. Первое. Он был арестован за нарушение общественного порядка, уже после увольнения из полиции, — а теперь слушайте внимательно! — за организацию акции протеста у клиники, проводящей аборты.

«Сначала ненормальная реакция Терри, а теперь и такие сведения об ее приятеле!»

— Второе, — продолжала Нэнси. — Этот малый помешан на чистоте. Я уже полчаса наблюдаю за ним в бинокль, и сейчас он драит стены в гостиной Терри. Я уже подумываю о том, чтобы нанять его для уборки своей квартиры.

— Может, он просто помогает ей с переездом. Уезжая из квартиры, вы должны прибрать за собой, — возразил Майк, но собственные слова показались ему неубедительными.

— Или если вы — новый Тед Банди, то тщательно убираете свое жилье и чистите машину, чтобы избавиться от улик.

— Каких улик?

— Это мы и собираемся выяснить. Что там поделывает Терри?

— По-прежнему катит по шоссе.

— Это дело начинает дурно попахивать. Постарайтесь не потерять ее из виду, — сказала Нэнси и отключилась.

Ласковое солнце, приветствовавшее его с самого утра, скрылось за тучами. Майк смотрел, как «вольво» исчез за линией горизонта. Он придавил педаль газа, чтобы сократить расстояние.

Может быть, она направляется в Канаду?

«Скоро ты все узнаешь».

Перед Майком простирался длинный и пустынный отрезок шоссе. «Вольво» нигде не было видно.

Его охватила паника. Далеко справа приткнулась бензозаправочная станция «Мобил» и кафе «Бургер-кинг». Если она не заехала туда, то, значит, свернула с шоссе сразу же за заправкой.

«Проверь сначала заправочную станцию».

Майк вдавил педаль газа в пол и помчался прямо к автостоянке заправочной станции.

«Господи милосердный, сделай так, чтобы она оказалась там, не дай ей свернуть с шоссе…»

«Вольво» стоял перед колонкой с полным набором услуг. Майк не знал, осталась ли Терри в салоне, — не исключено, что она вышла, чтобы посетить туалет и перекусить. Но это была ее машина. Он узнал номерные знаки.

Майк развернулся и припарковал свой грузовичок у колонки через три ряда, решив, что и ему не помешает заправиться, пока есть такая возможность. Он по-прежнему не представлял, ни куда Терри едет, ни сколько времени она проведет в пути. Плохо, что грузовик оказался почти на самом виду, но ей придется оглянуться, чтобы заметить его. Он как раз заправлялся, когда заметил Терри, выходящую из дверей «Бургер-кинг». Она не видела Майка, поскольку он находился у нее за спиной, и он обратил внимание, что она не спешит возвращаться к своей машине и не оглядывается с подозрением по сторонам, как было, когда она выходила из своего дома. Похоже, женщина успокоилась. Хорошо. Она села за руль «вольво» и запустила двигатель.

Майк выждал несколько мгновений, давая ей спокойно отъехать, но, забравшись в кабину грузовичка, увидел, что Терри остановилась у кабинки таксофона и с кем-то разговаривает. Он развернулся и покатил на противоположный конец стоянки, а потом задним ходом поставил грузовичок рядом с компрессором. Со своего места он видел, что Терри повесила трубку и возвращается к своей машине.

Но отъезжать она почему-то не спешила.

Прошло две минуты. Пять. Терри оставалась на месте.

Может, она перекусывает в машине?

«Или ждет кого-то».

А потом в голову Майку пришла еще одна мысль, изрядно его встревожившая. Если Терри и впрямь ждет кого-то, то что он будет делать после того, как приедет этот человек или люди? Он же сможет проследить только за кем-то одним.

«Позвони в полицию».

И что он им скажет?

— Здравствуйте, меня зовут Майкл Салливан. Я — отец Сары Салливан, девочки, которая вот уже пять лет числится пропавшей. Мне нужно, чтобы вы приехали сюда и арестовали Терри Рассел, бывшую сиделку отца Джоуны.

— Чем вызвана такая крайняя мера, мистер Салливан?

— Подобная крайняя мера объясняется тем, что Терри Рассел ведет себя очень странно. Она солгала мне, а сейчас взяла машину приятеля и проехала уже половину Вермонта, направляясь неизвестно куда, — в Канаду, рискнул бы я предположить. И она только что звонила кому-то из таксофона. Я не знаю, кому она звонила, зато знаю, что у нее есть сотовый телефон. Все это крайне подозрительно, вы не находите?

— Может быть, у ее сотового телефона плохой прием.

— Или, быть может, это имеет какое-либо отношение к Джоуне — и Саре. Иначе почему она уселась в машину своего знакомого и покатила на север?

— Понимаю ваши сомнения, мистер Салливан. Не кладите трубку и назовите мне свой объем груди, пожалуйста. Нам нравится думать, что психически больные пациенты чувствуют себя комфортно в смирительных рубашках, которыми мы их снабжаем.

— Я говорю серьезно.

— Ну, разумеется. Эти голоса, звучащие у вас в голове, они бывают очень убедительны. Я прошу вас не волноваться, мистер Салливан, врачи уже едут. Они сделают вам маленький укольчик, и голоса смолкнут. А теперь не могли бы вы повторить, где находитесь?

Сейчас Терри была одна.

Что делать — рискнуть или подождать?

Майк схватил свой сотовый телефон, выпрыгнул из кабины и побежал.

ГЛАВА 48

Майк распахнул дверцу со стороны пассажира и ввалился в салон. Терри едва не выскочила наружу, увидев его, и бургеры с жареной картошкой, которые лежали на желтой вощеной бумаге, расстеленной у нее на коленях, полетели на пол. Бумажный стаканчик выскользнул у нее из рук, и его содержимое расплескалось по консоли, разделявшей два кресла.

— Что вы здесь…

— Меррик не говорил вам, где были найдены детские вещи, — сказал Майк, — но вы откуда-то знали, что их обнаружили под полом в спальне Джоуны. И в газетах об этом тоже не писали, Терри.

— Я и не говорила, что…

— Все, хватит. Игра окончена.

Она сделала движение, словно собираясь выскочить. Он перегнулся к двери и нажал защелку, запирающую ее.

— Прекратите вы, безумец!

Он зажал ей рот ладонью.

— Если начнете кричать, сюда приедет полиция, — сказал он. — Вам это совсем не нужно, верно, Терри? — Он встряхнул ее. — Не нужно, ведь так?

Шумно втягивая носом воздух, она метнула взгляд в зеркальце заднего вида. Майк оглянулся. На заправке, между колонками и «Бургер-кинг», курсировали люди, но на них никто не обращал внимания. На заднем сиденье лежал черный кожаный портфель, который она прихватила с собой из дома.

— Мы не будем ждать ваших друзей, — сообщил он ей. — Сейчас я уберу руку, но вы не станете кричать, понятно?

Она кивнула.

Майк отнял руку от ее рта. Терри облизнула губы, глядя на него безумными глазами, в которых застыл страх.

— Я слышала, как полицейские говорили об этом, — едва слышно произнесла она дрожащим голосом. — Они сказали, что нашли куклу и зимний костюм вашей дочери. Клянусь, все так и было.

— В таком случае вы не станете возражать против беседы в полиции. А теперь поехали.

— Я сделаю все, что хотите. Только не бейте меня.

Терри завела мотор. Майк развернулся на сиденье, глядя Терри в лицо, когда она включила передачу. Дверца с ее стороны была заперта. Он мог не бояться, что она попробует выскочить на ходу.

В конце парковки Терри притормозила.

— Куда вы хотите ехать? — спросила она.

— На юг. Я уверен, вам не терпится поскорее вернуться домой и возвратить машину своему полицейскому другу Энтони Лунди.

В лице Терри не дрогнул ни один мускул.

— Я могу пристегнуться? — спросила она.

— Валяйте.

Очень спокойно она перекинула ремень через плечо, а потом нажала кнопку подъема стекла на своей дверце. Повернув налево, она поехала по шоссе, не разгоняясь больше шестидесяти пяти миль в час и держа руль обеими руками — на десяти и на двух часах, как полагается.

— Ваш друг Энтони Лунди… — заговорил Майк. — Что он делает в вашем доме?

— Зная Тони, могу предположить, что он занимается уборкой.

Ее слова застали его врасплох; он рассчитывал поймать ее на очередной лжи.

Терри продолжала.

— Я неважно себя чувствую, у меня болит все тело, поэтому я позвонила и попросила его приехать, чтобы помочь мне прибраться. Он поможет мне сложить вещи, а потом и перенести коробки в машину.

— Ваша фибромиалгия дает о себе знать?

— Да. Тони был настолько любезен, что…

— У вас нет никакой фибромиалгии.

Выражение лица Терри не изменилось.

— И из Аризоны вам тоже никто не звонил, — продолжал Майк. — Я проверял.

— Хорошо.

— Вы станете отрицать это?

— Моя подруга Салли живет в Нашуе. Это городок в Нью-Гэмпшире. Она недавно нашла там работу.

— Мне известно, что ваш приятель Тони был арестован за организацию акции протеста у клиники, где делают аборты.

— Это было давно. Он больше не занимается такими вещами. Я сказала ему, что протестовать бессмысленно. Господь сам покарает этих людей, когда сочтет нужным.

Слова «этих людей» Терри произнесла со злобой, но в остальном ее голос оставался ровным и спокойным. Она перестала нервничать и расслабилась, словно ехала в машине одна, наслаждаясь неспешной прогулкой по окрестностям.

Не спуская с нее глаз, Майк перегнулся на заднее сиденье и щелкнул застежками портфеля, внутри которого оказался ноутбук — тонкий и легкий, одна из последних моделей. Он взял его в руки.

— Зачем вы взяли его с собой? — поинтересовался Майк.

— У меня полетел жесткий диск. Я не могу извлечь нужные файлы, и один мой знакомый согласился попробовать починить его. Он — специалист по извлечению данных с жестких дисков, вот я и приехала сюда, чтобы показать ему ноутбук.

Голос ее звучал спокойно и ровно, в нем не было и следа колебаний и неуверенности.

— Его зовут Ларри Пинтарски, — продолжала она. — Я могу дать вам его номер телефона и адрес, если хотите. Можете позвонить ему. Но для этого нам придется остановиться и воспользоваться таксофоном, потому что мой сотовый перестал принимать сигнал.

— Значит, вы бросили все дела и приехали сюда, чтобы починить компьютер?

— Это единственное время, когда он может им заняться.

— А почему вы взяли чужую машину?

— Потому что у меня барахлит коробка передач, а я не хотела рисковать в дальней поездке. Я договорилась с мастерской, что отгоню ее в гараж в понедельник.

Майк оглянулся. Их никто не преследовал.

— Здесь нет никакого тайного сговора, — сказала Терри. — Мой текущий счет, резюме — вся моя жизнь находится в этом компьютере, и я хочу…

— А почему вы не поехали к этому человеку домой?

— Потому что добраться к нему не так-то просто. Последний раз я была у него два года назад и тогда заблудилась. Чтобы облегчить мне задачу, Ларри предложил встретиться на бензоколонке. Я ждала его, когда вы похитили меня. Можете позвонить ему, если хотите.

Терри отвечала на его вопросы гладко и без запинки, и Майк подметил, что, помимо воли, начинает верить ей.

— Мистер Салливан, вам сейчас очень нелегко — и это вполне понятно. У меня нет своих детей, поэтому я не стану делать вид, будто представляю, что вам пришлось пережить. Зато я разбираюсь в скорби и утешении. Это моя профессия, в конце концов. Я знаю, что иногда скорбь наваливается на человека с такой силой, что может ослепить его. Я все понимаю и могу помочь вам. Просто скажите мне, чего вы хотите.

— Я намерен узнать правду о своей дочери. И для этого пойду на все, понятно? — Майк уставился на Терри тяжелым взглядом, стараясь заставить ее отвести глаза.

— Я не могу дать вам того, чего у меня нет.

Она в точности повторила слова, сказанные Джоуной в то утро на дороге.

— Человек, который несет ответственность за все, что случилось с вашей дочерью, умер, — сказала Терри. — Не в моих силах изменить это, как и то, что все три девочки сейчас пребывают на небесах.

— Вы знали о вещах, которые хранились под полом.

— Говорю вам…

— Я уже разговаривал с Мерриком, — решил пойти на хитрость Майк. — Он не говорил вам ни слова. Как и кто-то другой.

— Я случайно узнала об этом.

— Дерьмо собачье!

— Я не собираюсь спорить с вами. Мы сядем и поговорим с детективом Мерриком, если вы этого хотите. И я не стану выдвигать против вас обвинения, обещаю.

Решимость, которая не покидала его во время всей поездки, вдруг стала таять. Почему Терри ведет себя так спокойно и покладисто? Ни одна из его реплик не вывела ее из себя и не заставила нервничать. На все вопросы у нее был готов ответ. Неужели он ошибся?

«Что я упустил?»

Терри повернула голову и окинула его сочувствующим взглядом.

— Вы должны отпустить свою дочь. Если вы не сделаете этого, то погибнете сами.

Майк раскрыл ее ноутбук.

— Вы ведь не станете возражать, если я загляну в компьютер, чтобы подтвердить вашу историю, верно?

— Кнопка включения слева вверху, вон та, с зеленым квадратиком.

Он положил ноутбук на консоль между сиденьями и включил его.

Терри резко нажала на тормоза.

ГЛАВА 49

Майк сидел боком, когда Терри затормозила. Он так ударился виском о лобовое стекло, что из глаз, казалось, искры посыпались. Его отбросило на спинку сиденья, и он услышал визг шин, когда машину занесло на дороге.

Терри дала полный газ. Мотор взревел, и в воздухе запахло паленой резиной, когда колеса бешено завертелись, вгрызаясь в асфальт. Майк попытался повернуться и сесть, когда она вновь нажала на тормоза. Перед тем как зажмуриться, он успел бросить взгляд на голубые цифры радио-часов, а после врезался лбом в приборную панель, и перед глазами вновь заплясали огненные светлячки. Его опять отшвырнуло на спинку сиденья, и Майк почувствовал, что машина съехала с дороги и сейчас мчится, подпрыгивая на неровностях почвы, по поросшей травой разделительной полосе.

Через несколько мгновений они остановились, и наступила тишина.

Майк ощутил, как спину у него сводит от боли; он не мог пошевелиться, каждую мышцу и клеточку словно протыкали раскаленные спицы. Но сознания он не потерял. Ему показалось, что он услышал, как открылась дверца. Да, она действительно открылась, и в машине стал слышен странный звук: динь-динь-динь.

«Она вылезает пошевеливайся ты должен выбраться отсюда и остановить ее пока она не натворила чего-нибудь еще.

Господи ей наверняка известно что-нибудь о Саре она должна знать она знает поспеши она знает…»

Он с трудом разлепил глаза и увидел смутный силуэт Терри, которая все еще находилась в машине. Проморгавшись, он заметил, что она уже отстегнула ремень безопасности и одной рукой прижимает к груди ноутбук и сумочку, а другой — роется в ней.

Майк потянулся к ней. Обернувшись, она дико закричала и с силой ударила его кулаком в лицо, а потом еще и еще раз, прежде чем он успел наконец перехватить ее руку. Терри извивалась всем телом, пытаясь стряхнуть его с себя, и ноутбук в пылу борьбы выпал наружу. Ее свободная рука, та самая, которой она рылась в сумочке, вынырнула оттуда, и — проклятье! — он увидел в ней револьвер.

Собрав остатки сил, Майк рванулся вперед.

Звук выстрела показался ему оглушительным. Пуля вдребезги разнесла лобовое стекло, и на них обрушился град осколков. Он навалился на Терри сверху, из последних сил отводя в сторону ее руку с револьвером, в то время как другой рукой она вцепилась ему в лицо. Он с силой ударил тыльной стороной ее ладони по острому осколку, торчавшему в окне, и Терри вскрикнула — это был высокий и безумный вопль, который обдал его холодом и напугал до полусмерти.

«Нормальные люди так не кричат, эта женщина сошла с ума, а ведь ей известно, что случилось с Сарой. О боже, ей все ИЗВЕСТНО!»

Пальцы ее разжались, и револьвер упал на пол, между педалью газа и тормозом. Майк потянулся за ним. Терри вырвалась и выскочила наружу.

Сжимая в руке револьвер, он вывалился из машины и откатился в сторону. Терри подняла ноутбук над головой и с размаху швырнула его на землю. Он раскрылся от удара, и она принялась яростно топтать его ногами, обутыми в кеды.

— Стой! — закричал Майк. — Остановись или, Богом клянусь, я выстрелю!

Терри не обращала на него ни малейшего внимания, продолжая уничтожать ноутбук. Цепляясь за открытую дверцу, Майк с трудом поднялся на ноги и едва не рухнул на землю. Его шатало, словно пьяного.

Экран ноутбука отвалился, пластмассовые кнопки разлетелись в разные стороны. Нетвердой походкой он двинулся к Терри, и, заметив в его руке револьвер, она вдруг повернулась и бросилась бежать.

Майк взял низкий прицел, намереваясь выстрелить пару раз, просто чтобы напугать ее. До сих пор ему еще не доводилось стрелять из револьвера, и, нажав курок, он очень удивился, ощутив отдачу. Револьвер лягнул его в руку. Он выстрелил еще раз.

Терри пронзительно вскрикнула, и он увидел, как ноги у нее подогнулись.

Подойдя к ней, он увидел перед собой расплывающийся тройной силуэт. Майк прицелился сразу в троих и мгновением позже с облегчением понял, что три фигуры слились в одну. Он вновь заморгал, желая убедиться, что Терри никуда не исчезла. Она по-прежнему лежала на земле. Темное пятно расплывалось по штанине джинсов, и она обеими руками держалась за ногу. Волосы у нее растрепались и торчали в разные стороны. Рукав свитера был порван.

— Что ты сделала с Сарой?

Терри проигнорировала его вопрос. Сложив руки перед грудью, она принялась молиться.

Майк приставил дуло револьвера к ее виску.

— Моя дочь! — воскликнул он. — Расскажи, что ты сделала с ней.

Терри продолжала молиться. Глаза ее остекленели, и в них появилось отсутствующее выражение, которое всегда почему-то напоминало ему окна пустого, заброшенного дома. Что это, транс? Что бы это ни было, она была где-то далеко-далеко.

— Полиция уже едет сюда, — прохрипел Майк.

Во рту пересохло, и ему было все труднее облечь свои мысли в слова. По лицу его струилась кровь. Майк чувствовал, как она стекает ему на лоб и шею, и видел, как красные капли пятнают рукав рубашки. Он ранен, вот только насколько серьезно?

— История, в которой ты замешана…

— Рядом с ним ты — ничтожество! — выплюнула она, резко повернув к нему голову. — И ты меня не испугаешь. Я выполняю волю Господа, и Он один защитит меня.

Майк крепче прижал дуло револьвера к виску Терри, заставив ее склонить голову.

— Скажи мне, где она! — потребовал он. — Скажи мне, и я сохраню тебе жизнь!

— Я не торгуюсь с грешниками. Всех вас ждет страшная кара. Ты, твоя шлюха-жена — все вы понесете наказание, как понес его отец Джоуна. Когда петля затянулась у него на шее, он даже не сопротивлялся, потому что знал, что согрешил, отпустив грехи этим шлюхам-убийцам. Он сполна испытает на себе гнев Господа, потому что Господь долго терпит, да больно бьет, и…

— Ты убила Джоуну?

Это не могло быть правдой! Джоуна совершил самоубийство, Меррик сам так сказал, верно? Да, конечно. В ресторане в Белхэме, «У Дакоты». Майк точно помнил — или, по крайней мере, думал, что помнит. Он уже ни в чем не был уверен.

— Твоя дочь мертва, — сказала Терри.

Майк покачнулся и едва не упал.

— Мы убили ее.

— Ты лжешь!

— Освободи меня, — сказала Терри и обхватила ствол револьвера губами, так что они сложились в отвратительную, жуткую улыбку.

Майк почувствовал, как палец его сгибается на спусковом крючке.

«Не делай этого! — закричал у него в голове внутренний голос. — Не превращай это ничтожество в мученицу, ведь именно этого она и хочет от тебя!»

Он вырвал дуло револьвера у Терри изо рта, а другой рукой толкнул ее на землю. Она не сопротивлялась, даже когда он перевернул ее на живот. Отвернув лицо в сторону, она закрыла глаза и забормотала что-то — молитву, скорее всего. Майк выпрямился, упершись ногой ей в поясницу, переложил револьвер в левую руку, а правой вынул из заднего кармана сотовый телефон. Собравшись набрать 9-1-1, он вдруг понял, что не различает цифр. Кнопки расплывались у него перед глазами. Как и лицо Терри. Как и весь окружающий мир.

Майк поморгал, подождал, пока зрение обретет привычную четкость, и уже тогда набрал номер экстренного вызова.

— Я держу ее, — сообщил Майк оператору.

— Кого, сэр?

— Терри Рассел. Сиделку Фрэнсиса Джоуны. Она знает, что случилось с Сарой — Сарой Салливан, моей дочерью. Я ее отец. — Слова потоком хлынули из него, грозя перейти в пронзительный, душераздирающий крик: — Я ее отец, Майк Салливан! Вам нужно приехать сюда! Вы должны прибыть сюда немедленно!

— Мистер Салливан, прошу вас, говорите помедленнее и…

— Послушайте меня! Вы должны сейчас же прислать сюда людей. У нас мало времени.

— Скажите, где вы находитесь.

Майк назвал оператору необходимые ориентиры, а потом еще и заставил повторить их.

— Я приставил к ее виску револьвер, — сказал он. — Я уже ранил ее. Вы понимаете, что я говорю?

— Да, понимаю. — Тон голоса оператора резко изменился, и он заговорил громко и внятно, чтобы не вышло никакой ошибки. — Мистер Салливан, помощь уже едет к вам. Не выключайте телефон и говорите со мной. Не делайте ничего, о чем бы вам пришлось жалеть всю оставшуюся жизнь.

— В таком случае поспешите.

Майк отключился. Ему было все труднее сосредоточиться, его одолевало нестерпимое желание присесть и закрыть глаза. Ненадолго, на минутку. Не для того, чтобы заснуть, а просто, чтобы отдохнуть.

«У ТЕБЯ СОТРЯСЕНИЕ МОЗГА НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО ТЫ УЖЕ ПОДОШЕЛ ТАК БЛИЗКО ТЫ ДОЛЖЕН СРАЖАТЬСЯ ЕСЛИ ТЫ ПРИСЯДЕШЬ И ЗАКРОЕШЬ ГЛАЗА ТО ПОТЕРЯЕШЬ САРУ СНОВА ТЫ ЭТОГО ХОЧЕШЬ?»

Нет. Нет, он не хотел этого — ему невыносима была сама мысль об этом. Сара жива. Что бы там ни говорила Терри, Сара жива, и он не собирался подводить ее снова.

На него вновь навалилось непреодолимое желание присесть и закрыть глаза, и, чтобы не поддаться ему, Майк стал думать о Саре, которая собиралась подняться на Холм. Только на сей раз, когда он предложил ей свою руку, она крепко ухватилась за нее, и он ощутил теплую мягкость ее ладошки. Дочка улыбалась, глядя на него сквозь криво сидящие на носу очки, а он наконец-то увидел ее лицо, ее прекрасное личико, увидел его отчетливо, словно наяву.

— Не бойся, Сара. Папочка не отпустит тебя одну, обещаю!

— Ее больше нет, — сказала Терри. — Ты никогда ее не найдешь.

Она улыбнулась — по крайней мере, так показалось Майку. Ее лицо, трава, окружающий мир уже не кружился в хороводе, а просто расплывался и таял у него перед глазами. Он моргнул два, три, четыре раза подряд. Пелена не рассеивалась.

Терри вновь начала молиться; до него доносилось ее бормотание.

Майк снова упер дуло револьвера ей в висок.

— Говори, — сказал он и взвел курок. — Говори немедленно!

ГЛАВА 50

Ресницы Майка задрожали, и он открыл глаза. На экране висящего на стене телевизора разворачивалась сцена из старых «Симпсонов». Почему-то у Гомера горела задница; он метался из стороны в сторону и кричал, пытаясь найти место, где можно было бы сбить пламя.

Майк услышал негромкий смешок и, скосив глаза, увидел молодую привлекательную женщину с короткими светлыми волосами, которая что-то писала, сидя на стуле. На ней был белый медицинский халат, а на шее висел стетоскоп.

Врач или медсестра. Значит, он в больнице.

(Терри) (кто?) он поднес руку к лицу и, коснувшись лба, (Терри — сиделка Джоуны) понял, что вся правая сторона головы у него забинтована. (я следил за Терри, вслед за ней приехал на заправку, потом сел в ее «вольво», а Терри взбесилась и…)

— Сара, — прохрипел он, приподнимаясь на койке.

— Нет, мистер Салливан, вам еще нельзя вставать.

Раскаленные иглы боли ударили Майку в висок, и он со стоном уронил голову обратно на подушку. Господи Иисусе! Он повернулся на бок, и его едва не стошнило.

— Вот так, лежите спокойно и отдыхайте, — сказала женщина и пошла к нему. — Меня зовут доктор Трейси.

— Я должен поговорить с полицией.

— Не нужно волноваться, мистер Салливан.

— Вы не понимаете…

— Я все понимаю. ФБР уже здесь.

Майк растерянно заморгал, глядя на нее.

— Правда-правда. За дверями вашей палаты мается агент, которому очень хочется поговорить с вами, но, прежде чем впустить его, я хочу, чтобы вы ответили на несколько вопросов. Для начала скажите, как вас зовут.

— Майкл.

— Где вы живете?

— В Белхэме. Белхэм, штат Массачусетс. Это совсем рядом с Бостоном. Где я?

— В Вермонте. Вы помните, как попали сюда?

— Я помню, что был на шоссе.

— Вы были один?

— Нет. Я был с женщиной, Терри Рассел. Она была сиделкой Джоуны из хосписа. Прошу вас, мне нужно срочно переговорить с агентом ФБР!

— Потерпите немного, ладно? Ответьте еще на несколько вопросов.

И она засыпала его бессмысленными, на первый взгляд, вопросами: какой сегодня день, какой год, как зовут президента. Майк правильно ответил на все, и только тогда врач объяснила, что он заработал сотрясение мозга второй степени. Но результаты компьютерной томографии оказались обнадеживающими; внутричерепного кровотечения не выявлено.

— Мы оставим вас у себя до завтрашнего утра, — сообщила ему врач. — Сегодня вечером к вам придет сиделка, она же вас и разбудит. Если вы проснетесь с трудом, не вспомните, где находитесь, или вас начнет тошнить, мы отложим выписку и сделаем еще несколько анализов. Я думаю, что с вами все будет в порядке, просто следующие пару недель не перенапрягайте мозг и дайте ему возможность восстановиться. Это означает: никаких физических нагрузок, никакой работы и побольше отдыха.

— Я не помню, как попал сюда.

— Иногда у пациентов с черепно-мозговыми травмами развивается так называемая разнохарактерная амнезия, потеря памяти. В этом нет ничего необычного. Вашей голове изрядно досталось.

С этим не поспоришь. Лекарство, которое они ему дали, не смогло до конца заглушить пульсирующую боль в правой стороне черепа.

Дверь распахнулась, и в палату вошел мужчина в костюме и галстуке, с аккуратно подстриженными светлыми волосами и деловым выражением лица, от которого за версту разило ФБР.

— Мистер Салливан, я — специальный агент Марк Феррел.

— Моя дочь… — вновь повторил Майк.

Выражение лица Феррела чуточку изменилось — оно замкнулось, решил Майк и почувствовал, как сердце у него сбилось с ритма.

— Мы еще вернемся к этому, — сказал Феррел. — Вы в состоянии разговаривать?

Прежде чем Майк успел ответить, вмешалась врач:

— В состоянии, но недолго. Не утомляйте его.

— Я постараюсь, — отозвался Феррел. — Честное скаутское.

— Вот и хорошо, — заметила доктор. — В таком случае вы ведь не станете возражать, если я побуду поблизости? Чтобы убедиться, что вы держите слово.

Феррел уселся на обогреватель, и Майк произнес:

— Терри Рассел.

— Под арестом. Она заставила полицию штата изрядно погоняться за ней по шоссе.

Майк вспомнил, как Терри стояла на коленях и молилась. Он вспомнил, как взвел курок, желая напугать ее.

«А ведь это не совсем так, верно?»

Нет. Он действительно хотел напугать ее, но какая-то часть его прямо-таки жаждала всадить в нее еще одну пулю. Тогда мысль об этом не столько ужаснула его, сколько потянула в сон, и он вспомнил, как отступил от нее сначала на шаг, потом еще на один, потом… Проклятье! Что же он упустил?

Врач встревоженно спросила:

— С вами все в порядке, мистер Салливан?

— Я не помню, что случилось потом.

— Я уверен, память к вам вернется, — заявил Феррел. — В эту самую минуту другие агенты допрашивают Терри Рассел, и ФБР оказывает содействие в проведении расследования в Белхэме. Ее приятель Лунди находится под предупредительным арестом. Он готов обменять сведения, которыми располагает, на смягчение приговора. Кроме того, у нас есть ноутбук Терри. Вот так обстоят дела в общих чертах, а теперь я расскажу вам то, что знаю. Если вы чего-то не поймете или у вас появятся вопросы, не стесняйтесь и перебивайте меня, договорились?

Майк согласно кивнул. Почему Феррел говорит так медленно?

«Тебе кажется, — ответил внутренний голос. — Это все твоя голова. Ее использовали в качестве боксерской груши, а потом тебя накачали лекарствами, так что соберись и держи ухо востро. Другого шанса может и не быть».

Феррел заговорил:

— Мы уже знаем, что Терри Рассел и Энтони Лунди входят в радикальную ультрахристианскую организацию, выступающую за запрещение абортов и эвтаназии, которая называется «Солдаты Истины и Света». У нас есть основания полагать, что эта группа действует на протяжении последних двадцати лет. Они похищают маленьких детей у родителей, которые делали аборты, промывают им мозги, внушая, что их папы и мамы умерли, а потом отдают их в богобоязненные семьи, которые по тем или иным причинам не могут иметь собственных детей. Новые родители таких украденных детей тоже принадлежат к этой организации, поэтому им и удавалось так долго хранить все в тайне, причем большая их часть живет в других странах, главным образом в Канаде. Члены организации поддерживают между собой связь с помощью зашифрованных электронных писем, в точности как «Аль-Каида». У них есть свои люди в клиниках по всей стране, где проводятся аборты, которые и собирают данные на женщин, прибегающих к подобным услугам…

— Это все рассказала вам Терри?

Майк не верил, что сиделка могла добровольно выдать такую информацию. Она отказалась говорить, когда к ее виску был приставлен револьвер, так почему вдруг раскололась сейчас?

— Терри отказывается сотрудничать, — сказал Феррел. — А вот ее приятель Лунди… Он бывший коп, поэтому знает правила. Поначалу он тоже не горел желанием общаться, но, когда мы сообщили ему, что восстановили ноутбук, запел, как миленький.

— Нет.

— Что «нет»?

— Она разбила свой компьютер. Экран разлетелся вдребезги.

— А-а, виноват… Я решил, что устройство компьютеров известно всем. Да, технически она разбила свой ноутбук, но не сумела повредить самую важную его часть, которой является жесткий диск. Мы вынули его, установили на другой компьютер, наши ребята взломали пароль — и готово. Мы уже нашли записную книжку Терри с именами всех этих людей, их адресами и телефонами. И у нас есть копии ее электронных писем за последние три месяца. Она этого не знала, но ее программа электронной почты была настроена на автоматическую архивацию всей входящей и исходящей корреспонденции.

Теперь стало понятно, почему Терри так спешила вывезти ноутбук из дома.

«Я рассказал ей об абортах, и она запаниковала, сообразив, что полиция непременно постучится к ней в дверь, это лишь вопрос времени. А когда они придут и ноутбук окажется в их распоряжении, то они смогут изучить ее жесткий диск и увидеть, что на нем хранится».

— Во время поездки Терри сделала несколько звонков по своему сотовому телефону, — продолжал Феррел. — Похоже, она связывалась с несколькими членами своей группы, которые затем предупредили семьи, в которых жили дети, — в общем, заставили их срочно уехать. С вами все в порядке?

— Немного клонит в сон. Продолжайте, пожалуйста.

Майк боялся, что, если Феррел замолчит, он заснет, и надежда испарится. А когда проснется, то кто-нибудь войдет к нему и скажет, что это был всего лишь сон. Мне очень жаль, мистер Салливан. Извините.

— В этих электронных письмах речь часто шла о Джоуне, — сказал Феррел. — Помните первую девочку, которую он якобы растлил несколько лет назад? Так вот, ее мать входила в организацию Терри, и она же убедила дочку подыграть ей. А непосредственно перед тем, как дело должно было слушаться в суде, девочка очень вовремя отказалась от всех обвинений. Но это уже не имело значения. Зерно сомнения было посажено и дало свои всходы.

— Не понимаю.

— Организация Терри ненавидела Джоуну, потому что он даровал прощение женщинам, делающим аборты. Для них Джоуна олицетворял — я цитирую ее собственные слова — «продолжающуюся моральную деградацию католической церкви». Они считали, что Джоуна не имеет права и дальше оставаться священником, поэтому и повесили на него исчезновение этих троих девочек.

Подождите… Феррел хочет сказать, что Джоуна невиновен? Этого просто не может быть!

— Но ведь Меррик обнаружил их вещи под полом в спальне Джоуны. Он нашел и аудиокассеты, — возразил Майк.

— Их подбросила Терри, — пояснил Феррел. — А Лунди подкинул куртку, надетую на крест. Джоуна чисто случайно оказался в ту ночь на вершине холма, но кто найдет куртку, он или кто-то другой, значения не имело. После того как куртка была бы найдена, вы бы опознали ее, и тогда полиция прямиком отправилась бы к Джоуне, и он вновь оказался бы под подозрением.

Слова Джоуны в тот вечер, когда он позвонил ему:

Я собираюсь умереть в мире. И этого ты у меня не отнимешь, понял? Ни ты, ни полиция, ни пресса. И держись от меня подальше, иначе на этот раз я упеку тебя за решетку.

— Для чего разыгрывать это представление, если Джоуна и так умирал? — продолжал Феррел. — Они хотели продлить его мучения. Джоуна признался Терри, что боится умереть в тюремной камере. Он хотел прожить оставшиеся ему дни в мире и умереть в своем доме. А когда стало ясно, что полиция не собирается арестовывать Джоуну, Терри и Лунди задумали сжечь его. Разумеется, Лунди понимал, что полиция начнет расследование, поэтому им надо было бросить подозрение на кого-то другого.

— На Лу, — прошептал Майк.

— Вот именно. Лунди знал, что ваш отец рыщет вокруг дома Джоуны, и подставил его. В ту ночь именно Лунди притаился за сараем, и он же швырнул «коктейль Молотова». Лунди оставляет на месте преступления зажигалку вашего отца и несколько окурков, и теперь несложно угадать, кого полиция готова взять на мушку, верно? Мы уже связались с адвокатом вашего отца.

Но Майк все еще думал о Джоуне.

— Получается, Джоуна был…

Он не мог закончить свою мысль.

Феррел кивнул.

— Невиновен. Его самоубийство было ловкой инсценировкой. Терри накачала Джоуну морфием, а Лунди перетащил его, что было совсем нетрудно, поскольку к тому времени Джоуна уже превратился в ходячий скелет. Появляется полиция, находит пленку с голосом вашей дочери, делает свою работу и обнаруживает странгуляционную борозду у Джоуны на шее. Учитывая прошлое Джоуны, все решают, что он совершил самоубийство. Дело закрыто. Излишек морфия в его крови не вызывает подозрений, поскольку его давали Джоуне, чтобы облегчить боль.

И тут Майк вспомнил слова Терри, сказанные ею о Джоуне:

Когда петля затянулась у него на шее, он даже не сопротивлялся, потому что знал, что согрешил, отпустив грехи этим шлюхам-убийцам. Он сполна испытает на себе гнев Господа, потому что Господь долго терпит, да больно бьет.

Майк представил себе Джоуну, пытающегося ослабить петлю, которая сдавила его шею, впервые осознав всю страшную правду случившегося. Он попытался понять, что чувствовал Джоуна в последние мгновения своей жизни.

Только Господу известна вся правда.

Невиновен. Все это время Джоуна был невиновен. Все это время он говорил правду.

«А я пытался убить его — дважды».

Майк почувствовал, что лоб его покрылся холодным потом.

Феррел сказал:

— Они заставили беднягу страдать и мучиться до самого конца. Когда Лунди накинул петлю на шею Джоуне, то признался священнику, как они его подставили, а потом выбил у него из-под ног бревно. Все это подробно описано в электронных письмах Терри и Лунди.

Зазвонил сотовый телефон Феррела.

— Вся операция настолько проста, что кажется гениальной. Извините, — сказал он и отошел в дальний угол комнаты.

Майк смотрел, как агент поднес к уху трубку телефона и шепотом заговорил в нее.

Только Господу известна вся правда. Веки у Майка налились тяжестью. Он закрыл глаза и, чтобы не заснуть, стал прислушиваться к голосу агента и стуку его каблуков. Они найдут Сару. Майк знал это. Никакой Господь Бог не завел бы его так далеко и так близко только для того, чтобы она снова исчезла. Господь не может явить подобную жестокость дважды.

Майк заснул.

— Мистер Салливан?

Голос агента ФБР. Майк открыл глаза и увидел, что в комнате темно.

— Я только что получил сообщение, — сказал Феррел и широко улыбнулся. — Мы нашли ее. Мы нашли вашу дочь.