В Париже дорого умирать

Глава 14

Лишь два дня спустя я снова увидел месье Датта. Курьер должен был прийти с минуты на минуту. Наверняка будет бурчать и требовать доклада о доме на авеню Фош. Стояло хмурое серое утро, но легкая дымка обещала жаркий день. В деловой активности «Пти-Лежьонер» наступило затишье — время завтрака уже прошло, а ленча еще не наступило. Полдюжины посетителей либо читали газеты, либо смотрели в окно, наблюдая, как водители спорят из-за мест для стоянки. Датт и оба Тастевена сидели за обычным столом, заставленным кофейниками, чашками и крошечными рюмочками кальвадоса. Двое таксистов играли в настольный футбол, вращая деревянных футболистов и гоняя шарик по зеленому полю коробки. Когда я спустился, чтобы позавтракать, месье Датт окликнул меня.

— Чертовски поздний подъем для молодого человека! — жизнерадостно воскликнул он. — Идите, присядьте с нами.

Я сел, недоумевая, с чего это Датт вдруг стал таким дружелюбным. За спиной игроки в футбол неожиданно завопили: шарик влетел в ворота и со звоном упал в дырку, вызвав насмешливо-радостные возгласы.

— Я должен перед вами извиниться, — сказал Датт. — Но решил выдержать паузу в несколько дней, прежде чем принести свои извинения, чтобы дать вам возможность собраться с силами простить меня.

— Это санбенита[3] маловато, возьмите размер побольше, — сказал я.

Месье Датт открыл рот и слегка затрясся.

— У вас отличное чувство юмора, — заявил он, взяв себя в руки.

— Спасибо, — ответил я. — Вы тоже большой шутник.

Рот Датта искривился в улыбке, похожей на небрежно поглаженный воротничок.

— А, понимаю, о чем вы, — неожиданно сказал он и расхохотался. — Ха-ха-ха!

Мадам Тастевен тем временем разложила картонку для игры в «Монополию» и раздала карточки, обозначающие собственность, чтобы ускорить игру. Курьер должен был уже появиться, но возможность подобраться поближе к месье Датту стоила свеч.

— Отели на Лекурб и Бельвиль, — сказала мадам Тастевен.

— Вы всегда так делаете, — заметил Датт. — Почему бы вам вместо этого не купить железнодорожные станции?

Мы начали бросать кубик, и маленькие деревянные диски стали перемещаться по игровому полю, выплачивая ренту, отправляясь в тюрьму и рискуя, в точности как живые люди. «Разрушительный путь», — как выразилась мадам Тастевен.

— Такова жизнь, — сказал Датт. — Мы начинаем умирать с самого рождения.

Мне выпал шанс «Отремонтируйте все ваши дома» и пришлось выложить две с половиной тысячи франков за каждый дом. Это едва не сделало меня банкротом, но я выкарабкался. Я как раз успел поправить дела, как увидел на террасе курьера. Того же, что приходил в прошлый раз. Он не особо спешил. Прежде чем войти со мной в контакт, сел у стены и заказал кофе со сливками, исподволь изучая посетителей. Профессионал. Главное — выявить «хвосты» и избежать проблем. Меня он заметил, но не подал виду.

— Еще кофе для всех, — распорядилась мадам Тастевен. Она поглядывала на двух официантов, накрывающих столы к ленчу, и покрикивала «этот стакан грязный», «кладите розовые скатерти, белые оставьте на вечер», «проследите, чтобы хватило заячьего паштета, я рассержусь, если его не хватит». Официанты вовсе не жаждали сердить мадам Тастевен и шустро задвигались, поправляя скатерти и салфетки и выравнивая приборы. Таксисты решили сыграть еще партию, звякнула монетка, и посыпались деревянные шарики.

Курьер принес с собой номер «Экспресс» и спокойно читал, рассеянно потягивая кофе. Может, он уйдет, подумал я, и мне не придется выслушивать бесконечные официальные инструкции. Мадам Тастевен оказалась в отчаянном положении, ей пришлось заложить три объекта собственности. На обложке «Экспресс» красовалась фотография, на которой американский посол во Франции пожимал руку кинозвезде на фестивале.

— По-моему, я чувствую запах готовящегося паштета… Чудесный аромат!

Мадам кивнула, улыбнувшись:

— Когда я была девочкой, весь Париж был насыщен запахами: масляной краски и конского пота, навоза и газовых ламп, и повсюду витал аромат чудесной французской кухни. Ах! — Она кинула кубик и сделала ход. — А теперь воняет дизелем, искусственным чесноком, гамбургерами и деньгами.

— Ваш ход, — сказал Датт.

— О’кей, — ответил я. — Только мне скоро надо идти к себе. Много работы.

Я говорил достаточно громко, чтобы курьер сообразил заказать еще чашечку кофе.

Заход на бульвар Капуцинов окончательно разорил мадам Тастевен.

— Я ученый. — Датт аккуратно собрал результат банкротства мадам Тастевен. — Научный метод безошибочный и правильный.

— Правильный для чего? — поинтересовался я. — Для ученых? Для истории? Для судьбы? Для чего?

— Правильный сам по себе, — ответил Датт.

— Самая спорная истина, — хмыкнул я.

Датт повернулся ко мне, внимательно посмотрел в глаза, облизнул губы и только потом заговорил:

— Мы с вами плохо… глупо начали.

В кафе появился Жан-Поль. В последнее время он постоянно тут обедал. Он легкомысленно помахал нам и купил на кассе пачку сигарет.

— Но кое-что я все же не понимаю, — продолжил Датт. — Зачем вам нужно таскать с собой портфель, набитый ядерными секретами?

— А зачем вам понадобилось его красть?

Жан-Поль подошел к столу, оглядел нас обоих и уселся.

— Сохранить, — поправил Датт. — Я сохранил его для вас.

— Ну тогда давайте попросим Жан-Поля снять перчатки, — сказал я.

Жан-Поль встревоженно взглянул на Датта.

— Он знает, — проговорил Датт. — Признай это, Жан-Поль.

— Это насчет того, что мы начали плохо и глупо, — пояснил я Жан-Полю.

— Мои слова, — подтвердил Датт специально для Жан-Поля. — Я сказал, что мы плохо и глупо начали и теперь хотели бы поправить дело.

Я наклонился и отогнул хлопчатобумажную перчатку на запястье Жан-Поля. Кожа все еще оставалась в фиолетовых пятнах от «нингидрина».

— Какая досада для мальчика, — улыбнулся Датт. Жан-Поль зыркнул на него.

— Хотите купить документы? — спросил я.

— Возможно, — пожал плечами Датт. — Я дам вам десять тысяч новых франков. Но если хотите больше, сделка не состоится.

— Я хочу вдвое больше.

— А если я откажусь?

— Тогда вы не получите каждый второй лист этих документов, которые я вынул и спрятал в другом месте.

— А вы не дурак, — заметил Датт. — По правде говоря, бумаги было так легко заполучить, что я усомнился в их подлинности. Так что я рад обнаружить, что вы не дурак.

— Есть еще документы, — сказал я. — По большей части это ксерокопии, но вам в принципе это ведь не важно. В первой части много оригиналов, чтобы доказать вам их подлинность, но регулярно добывать оригиналы слишком рискованно.

— На кого вы работаете?

— Не важно, на кого я работаю. Вы хотите их получить или нет?

Датт кивнул, жестко усмехнувшись:

— Договорились, мой друг. Договорились. — Он махнул рукой и заказал еще кофе. — Из чистого любопытства. Ваши документы не соответствуют моим научным интересам. Я намерен ими воспользоваться лишь как упражнением для ума. А потом они будут уничтожены. Или можете получить их обратно…

Курьер допил кофе и двинулся наверх, стараясь делать вид, что идет в туалет на первом этаже.

Я громко прочистил нос и закурил.

— Мне наплевать, для чего они вам, месье. Моих отпечатков на бумагах нет, и их невозможно связать со мной. Можете делать с ними что хотите. И я понятия не имею, нужны ли они вам в вашей работе. Собственно, я даже не знаю, в чем ваша работа заключается.

— В настоящий момент я занимаюсь научными исследованиями, — пояснил Датт. — Изучаю особенности человеческого поведения. В другом месте я мог бы зарабатывать куда больше, квалификация позволяет. Я психиатр. И отличный врач. И мог бы читать лекции по нескольким предметам: восточному искусству, буддизму и даже марксизму. Я считаюсь крупным авторитетом в теории экзистенциализма, особенно в экзистенциальной психологии. Но нынешняя работа принесет мне славу. С возрастом начинаешь хотеть, чтобы после твоей смерти о тебе помнили. — Он бросил кости и передвинул фишку мимо старта. — Давайте сюда мои двадцать тысяч.

— Чем вы занимаетесь в этой вашей клинике? — Я отсчитал игрушечные деньги и передал Датту. Он их пересчитал и сложил стопкой.

— Людей ослепляет, что в основе моих исследований лежит секс. И поэтому не способны увидеть мою работу в истинном свете. Они думают только о сексуальной деятельности. — Он вздохнул. — Полагаю, это естественно. Моя работа важна главным образом потому, что люди не могут рассматривать данную проблему объективно. А я могу. Так что я один из немногих, кто может руководить таким проектом.

— Вы анализируете сексуальную деятельность?

— Да, — кивнул Датт. — Никто не делает ничего, чего не хочет сам. Мы действительно нанимаем девушек, но большинство из тех, кто приходит в дом, приходят парами и уходят парами. Я покупаю еще два дома.

— Теми же парами?

— Не всегда, — ответил Датт. — Но это не обязательно достойно сожаления. Люди ментально скованны, и их сексуальная активность является шифром, позволяющим объяснить их проблемы. Вы не собираете ренту.

Он подтолкнул ко мне игровые деньги.

— А вы уверены, что не пытаетесь обосновать владение публичным домом?

— Приходите и сами увидите, — сказал Датт. — Это всего лишь вопрос времени, когда вы окажетесь в моих отелях на авеню Де-ля-Репюблик. — Он собрал в стопку карточки, обозначающие его собственность. — И тогда вам конец.

— Хотите сказать, клиника работает и днем?

— Человеческое существо уникально в своем роде тем, что его сексуальный цикл непрерывно продолжается с полового созревания до самой смерти.

Он свернул поле «Монополии».

Становилось жарко. Такие деньки идут на пользу ревматизму и увеличивают Эйфелеву башню дюймов на шесть.

— Погодите минутку, — сказал я Датту. — Я поднимусь к себе и побреюсь.

— Хорошо, — ответил Датт. — Но в принципе бриться не обязательно, вас вряд ли пригласят поучаствовать.

Он улыбнулся.

Я поспешил наверх. Курьер ждал в моей комнате.

— Они купились?

— Да. — Я пересказал беседу с Даттом.

— Отличная работа, — сказал курьер.

— А вы что, за мной следите? — Я тщательно намазал лицо кремом и начал бриться.

— Нет. Они забрали бумаги вон оттуда, где набивка торчит?

— Да. Если не вы, то кто?

— Вы же знаете, что я не могу вам сказать. Вам даже спрашивать меня не следовало. Умно с их стороны поискать там.

— Я сам им сказал, где искать. А я раньше и не спрашивал. Но похоже, те, кто за мной следит, узнают, что эти люди замышляют, еще раньше меня. Это кто-то близкий, кто-то, кого я знаю. Прекратите ковырять обивку пальцем. Ее едва успели зашить.

— Это не так, — возразил курьер. — Вы не знаете этого человека и даже никогда с ним не встречались. Как вы узнали, кто взял портфель?

— Вы лжете. Я же велел не лезть туда. «Нин». Окрашивает кожу. У Жан-Поля руки просто сверкают.

— Какого цвета?

— Сейчас увидите. Там еще полно «нина».

— Очень смешно.

— Ну а кто вас просил совать толстые крестьянские пальцы в обивку? Прекратите суетиться и слушайте внимательно. Датт повезет меня в клинику. Следуйте за мной.

— Хорошо, — без всякого энтузиазма сказал курьер и вытер пальцы большим носовым платком.

— И убедитесь, что я через час оттуда выйду.

— А что мне делать, если вы через час не выйдете? — спросил он.

— А черт его знает, — пожал плечами я. В фильмах таких вопросов не задают. — Наверняка у вас есть какая-то процедура для экстренных случаев.

— Нет, — очень тихо ответил курьер. — Боюсь, ничего такого нет. Я лишь составляю рапорты и складываю в секретную диппочту для отправки в Лондон. Иногда на это уходит три дня.

— Ну а тут может быть экстренный случай! — отрезал я. — И нужно заранее что-то придумать.

Я смыл остатки пены с лица, причесал волосы и поправил галстук.

— Я все равно за вами последую, — подбодрил меня курьер. — Отличная погода для прогулки.

— Хорошо. — У меня было такое ощущение, что если бы шел дождь, он остался бы в кафе. Я сбрызнул слегка лицо одеколоном и спустился вниз к месье Датту. Возле огромной кучи игровых денег он оставил чаевые официанту: один франк.

Лето снова выступало во всей красе. Тротуар раскалился, улицы в пыли, а регулировщики в белых кителях и темных очках. И уже повсюду сновали туристы в одежде двух стилей: либо бородатые, с бумажными пакетами и в вылинявших джинсах, либо в соломенных шляпах, с фотоаппаратами и в хлопковых пиджаках. Они занимали все лавочки и громко жаловались.

— …Ну и он мне объясняет, что это стоит сто новых франков, или десять тысяч старых, а я отвечаю: Господи, теперь я понимаю, почему вы, парни, устроили эту вашу революцию…

— Но ты же не говоришь на французском, — возразил второй турист.

— Не надо знать французский, чтобы понять, что этот официант имел в виду.

Когда мы прошли мимо них, я обернулся и увидел, что курьер топает за нами ярдах в тридцати.

— На завершение работы уйдет еще лет пять, — сказал Датт. — Человеческий разум и человеческое тело. Потрясающий механизм, но иногда они плохо соответствуют друг другу.

— Очень интересно, — сказал я. Датта было легко поощрить.

— В данный момент я изучаю стимуляцию болью, точнее, возбуждение, вызываемое кем-то, кто симулирует сильную боль. Быть может, вы припоминаете те крики, записанные на магнитофон. Это может вызвать у человека сильнейшие изменения в мозговой деятельности при использовании в нужных условиях.

— Нужные условия, надо думать, — это та киношная пыточная, куда меня кинули после обработки?

— Именно. Вы уловили суть, — кивнул Датт. — Даже если они видят, что это запись, даже если мы говорим, что девушка — актриса, все равно их возбуждение практически не спадает. Любопытно, правда?

— Очень, — согласился я.

Дом на авеню Фош дрожал в утреннем мареве. Деревья перед ним плавно шевелились, будто стремились насладиться жарким солнцем. Дверь открыл дворецкий. Мы зашли в центральный холл. Мрамор был холодным, а изгибы лестницы мерцали в тех местах, где солнечные лучи били мимо коврового покрытия. Высоко над головой люстры позванивали от сквозняка, которым тянуло от открытых дверей.

Единственным звуком был девичий крик. Я узнал ту самую магнитофонную запись, о которой упоминал Датт. На мгновение крик стал громче, когда открылась и тут же закрылась дверь где-то на первом этаже сразу за лестницей.

— Кто там сейчас? — спросил Датт, протягивая зонтик и шляпу дворецкому.

— Месье Кван-Тьен, — ответил дворецкий.

— Очаровательный человек, — прокомментировал Датт. — Управляющий делами китайского посольства в Париже.

Где-то в доме на пианино исполняли Листа. А может, это тоже была запись.

Я посмотрел на первую дверь. Крики продолжались, приглушенные снова закрытой дверью. Внезапно по балкону первого этажа бесшумно, как привидение, пробежала молоденькая девушка и начала спускаться по лестнице, спотыкаясь и цепляясь за поручни. Она полупадала, полубежала, разевая рот в беззвучном вопле, как бывает только в кошмарах. Обнаженное тело было залито кровью. Ее ударили ножом раз двадцать или тридцать, и льющаяся кровь рисовала на ее теле замысловатые узоры. Я вспомнил стихи, прочитанные Кван-Тьеном: «И, если не белая роза она, краснее крови ее красота».

Никто не шевелился, пока Датт словно нехотя не попытался схватить ее, но он оказался слишком медлительным, девушка без усилий увернулась и выбежала в дверь. Теперь я ее узнал: Анни, натурщица Бирда.

— Догнать ее, — приказал Датт своим сотрудникам со спокойной четкостью капитана, швартующего свой лайнер. — Быстро наверх, хватайте Кван-Тьена, разоружите, вымойте нож и спрячьте. Заприте его, затем позвоните пресс-атташе китайского посольства. Ничего ему не говорите, лишь передайте, что он должен оставаться у себя, пока я не позвоню и не договорюсь о встрече. Альбер, воспользуйся моим личным телефоном и позвони в министерство внутренних дел. Скажи, что нам тут нужны полицейские из службы безопасности. Я не хочу, чтобы муниципальная полиция тут шарилась. Жюль, принеси мой чемоданчик и коробку с препаратами и подготовь аппаратуру для переливания крови. А я пойду гляну, как там девушка. — Датт развернулся к двери, потом на миг остановился и тихо добавил: — И привезите сюда Бирда. Немедленно. Пошлите за ним машину.

Он поспешил следом за слугой и дворецким, гнавшимися по лужайке за истекающей кровью девушкой. Та оглянулась и припустила еще сильнее, подгоняемая приближающейся погоней. Она ухватилась за сторожевую будку у ворот и вывалилась на раскаленный пыльный тротуар авеню Фош. Ее сердце качало кровь, и та вырывалась наружу пузырями, надувавшимися и лопавшимися, растекаясь вертикальными струйками.

— Глядите! — услышал я возгласы прохожих.

Кто-то крикнул: «Хэлло, дорогуша!», раздался смех и восхищенный свист. Должно быть, это последнее, что слышала девушка, замертво упав на пыльный парижский тротуар под деревьями авеню Фош. Усатая старая карга, несшая два французских багета, подошла, шаркая стоптанными домашними тапками. Она протолкалась мимо зевак и склонилась над головой девушки.

— Не волнуйся, дорогая, я медсестра, — прокаркала она. — Все твои раны маленькие и поверхностные. — Она зажала покрепче под мышкой хлебные батоны и подергала нижнюю часть лифа. — Всего лишь поверхностные, — повторила старуха, — так что не паникуй.

Она очень медленно повернулась и пошаркала дальше по улице, что-то бормоча себе под нос.

К тому времени, как я добежал до тела, вокруг девушки толпились уже человек десять-двенадцать. Дворецкий прикрыл тело простыней. Один из зевак сказал «ну и ладно», другой добавил «красивая телка хорошо забаррикадировалась». Его приятель рассмеялся.

В Париже всегда можно отыскать полицейского поблизости, и они прибыли быстро, бело-синий фургон высыпал полицейских, как игрок рассыпает веером карты. Фургон еще толком не успел остановиться, как полицейские уже сортировали свидетелей, спрашивали документы, кого-то задерживали, кого-то отправляли прочь. Слуги завернули тело девушки в покрывало и понесли обмякший сверток к воротам дома.

— Положите в фургон, — сказал Датт.

Один из полицейских вмешался:

— Отнести в дом.

Держащие мертвую девушку слуги нерешительно замерли.

— В фургон, — повторил Датт.

— У меня приказ комиссара, — сказал полицейский. — Мы на связи.

Он кивнул в сторону фургона.

Датт пришел в ярость. Он стукнул полицейского по руке.

— Вы что, не видите, что привлекаете внимание, идиот?! — свистящим шепотом прошипел он. — Тут вопрос политический. Дело касается министерства внутренних дел. Положите тело в фургон. Вам по радио подтвердят мои полномочия. — Гнев Датта явно произвел впечатление на полицейского. А Датт указал на меня. — Это офицер, работающий вместе со старшим инспектором Луазо из Сюрте. Этого вам достаточно?

— Хорошо, — сказал полицейский. Он кивнул слугам, те положили тело на пол полицейского фургона и закрыли дверь.

— Могут появиться журналисты, — сказал Датт полицейскому. — Оставьте двух ваших людей здесь и убедитесь, что они знакомы с десятым параграфом.

— Слушаюсь, — покладисто ответил полицейский.

— Куда поедете? — спросил я водителя.

— Тушка поедет в судебно-медицинскую, — ответил тот.

— Добросьте меня до авеню Мариньи, я вернусь в контору, — сказал я.

К этому моменту старший из полицейских уже был достаточно запуган яростью Датта и безропотно согласился подвезти меня в фургоне. На углу авеню Мариньи я приказал остановить фургон и вышел. Мне срочно требовалась изрядная порция бренди.