В Париже дорого умирать

Глава 17

Первым ехал полицейский фургон, квакая клаксоном. Его сопровождал мотоциклист в сине-белой форме. Он подносил ко рту свисток и периодически свистел. Иногда он ехал впереди фургона, иногда сзади. И махал рукой автомобилистам, словно желал мановением руки задвинуть припаркованные машины на тротуар. Шум стоял оглушительный. Автомобили уступали дорогу, некоторые охотно, другие нехотя, но после пары гудков и свиста заползали, как черепахи, на бордюр, на тротуар или на островки безопасности. За фургоном шла колонна: три автобуса с мобильным резервом, со скучающим видом взирающим на расползающиеся в стороны машины. В хвосте колонны ехала машина с рацией. Луазо проследил взглядом, как колонна удаляется по Фобур-Сен-Оноре. Вскоре машины продолжили движение в обычном режиме. Луазо отвернулся от окна, повернувшись обратно к Марии.

— Он играет в опасные игры, — проговорил он. — Очень опасные. В его доме убили девушку, и Датт дергает за все политические ниточки, чтобы не допустить расследования. Он об этом сильно пожалеет.

Луазо встал и прошелся по комнате.

— Сядь, милый, — сказал Мария. — Не трать зря калории.

— Я Датту не мальчик на побегушках! — рыкнул Луазо.

— А никто тебя таковым и не считает, — сказала Мария. Она никогда не могла понять, почему Луазо склонен все воспринимать как угрозу своему престижу.

— Смерть девушки требует расследования, — пояснил Луазо. — Именно ради такого я и стал полицейским. Я верю, что перед законом все равны. А теперь вот они пытаются связать мне руки. Меня это бесит!

— Не ори, — спокойно проговорила Мария. — Как думаешь, какое впечатление твой ор произведет на твоих же сотрудников?

— Ты права, — сбавил обороты Луазо. Мария любила его. А в такие вот моменты, когда он с готовностью признавал свою неправоту, любила очень сильно. Ей хотелось заботиться о нем, советовать ему и сделать его самым успешным полицейским на свете.

— Ты самый лучший в мире полицейский, — сказала она.

Луазо улыбнулся:

— Хочешь сказать, с твоей помощью мог бы им стать. — Мария покачала головой. — Не спорь. Я всегда знаю, как у тебя голова работает.

Мария улыбнулась в ответ. Он действительно знал. И это было самым жутким в их браке. Они знали друг друга как облупленные. А знать все — значит, не прощать ничего.

— Она была одной из моих девочек, — сообщил Луазо. Мария удивилась. Конечно, у Луазо были женщины, он же не монах, но ее удивило, что он вот так запросто ей об этом говорит.

— Одной из? — Она специально добавила насмешливую интонацию.

— Не строй из себя, Мария. Терпеть не могу, когда ты так вот выгибаешь бровь и говоришь покровительственным тоном. Одной из моих девочек. — Он повторил почти по слогам, чтобы до нее дошло. И выглядел таким напыщенным, что Мария едва не захихикала. — Одна из моих девочек, работающих информаторами.

— А разве не все шлюхи стучат?

— Она была не шлюхой, а очень умной девушкой, снабжавшей первоклассной информацией.

— Признайся, милый, — поддела его Мария, — ты ведь на нее слегка запал, а?

Она вопросительно подняла бровь.

— Ты глупая корова! — вспыхнул Луазо. — Вот к чему приводит обращение с тобой, как с разумным существом!

Мария поразилась ненависти в его голосе. Она ведь всего лишь пошутила, сделала доброжелательное, почти любовное замечание. Ну конечно, Луазо был очарован девушкой, а она была очарована им. И злость Луазо лишь подтверждала, что так оно и есть. Но зачем быть таким жестоким? Зачем специально так больно ранить?

Мария вскочила.

— Я пойду.

Она вспомнила, как Луазо однажды сказал, что Моцарт — единственный, кто его понимает. И давно сделала для себя вывод, что так оно и есть.

— Ты сказала, что хочешь о чем-то спросить.

— Это уже не важно.

— Конечно, важно. Сядь и выкладывай.

Она покачала головой:

— В другой раз.

— Считаешь меня чудовищем, потому что я отказываюсь играть в эти твои женские игры?

— Нет.

Марии незачем было переживать за Луазо. Сам-то он никогда за себя не переживал и редко за кого-то другого. Он сам разломал механизм их брака, а теперь смотрел на него, как на сломанную игрушку, недоумевая, почему не работает. «Бедный Луазо. Мой бедный, милый Луазо. Я-то по крайней мере могу все выстроить заново, а вот ты так и не понял, что такого сделал, что убило наш брак».

— Ты плачешь, Мария? Прости меня. Мне так жаль.

— Я не плачу, а тебе не жаль, — улыбнулась она. — Может быть, в этом-то и была наша проблема.

Луазо покачал головой, но как-то неубедительно.

Мария шла в направлении Фобур-Сен-Оноре. За рулем ее машины сидел Жан-Поль.

— Он довел тебя до слез, — сказал Жан-Поль. — Грязная свинья.

— Я сама себя довела, — возразила Мария.

Жан-Поль обнял ее и прижал к себе. Между ней и Жан-Полем давно все кончилось, но ощущать его объятия было сродни глотку коньяка. Мария перестала себя жалеть и принялась поправлять макияж.

— Отлично выглядишь, — заметил Жан-Поль. — Я бы охотно увез тебя куда-нибудь подальше и занялся с тобой любовью.

Когда-то давным-давно это бы ей польстило, но так же давно она поняла, что на самом деле Жан-Поль крайне редко хочет заниматься любовью с кем бы то ни было, хотя и часто это делает, видит Бог. Но такие слова приятно слышать, особенно после ссоры с бывшим мужем. Мария улыбнулась Жан-Полю, а он взял ее руку в свою широкую загорелую ладонь и повертел во все стороны, как бронзовую скульптуру. Затем спохватился и вцепился в руль. Он был далеко не таким хорошим водителем, как Мария, но она предпочла ехать пассажиром, чем самой садиться за руль. Она откинулась на сиденье и представила, что Жан-Поль и впрямь такой смуглый мачо, каким хочет казаться. Она смотрела на пешеходов, изредка перехватывая завистливые взгляды. Они представляли собой идеальную картинку современного Парижа: скоростное авто, раскованный красавчик Жан-Поль в дорогой одежде, она сама, ухоженная и элегантная. Сейчас она выглядела сексапильной, как никогда прежде. Она положила голову Жан-Полю на плечо. И чувствовала аромат его лосьона и насыщенный звериный запах кожаных сидений. Когда они выехали на площадь Согласия, Жан-Поль переключил скорость, и она щекой почувствовала, как перекатываются мускулы его плеча.

— Ты его спросила? — поинтересовался Жан-Поль.

— Нет. Не смогла. Он был не в том настроении.

— Он вечно не в том настроении, Мария. И никогда не будет в подходящем настроении. Луазо знает, о чем ты хочешь спросить, и специально создает условия, чтобы ты не могла ни о чем спрашивать.

— Луазо вовсе не такой, — возразила Мария. Она никогда прежде об этом не задумывалась. Луазо умен и проницателен. Может, Жан-Поль и прав.

— Послушай, — продолжил Жан-Поль, — весь прошлый год в этом доме на авеню Фош шли оргии, порнографические представления, в том числе и извращенные, показывали порнофильмы и все такое прочее, но ни разу не было никаких сложностей с полицией. Даже когда та девушка умерла, все прошло довольно тихо. Почему так? Да потому, что он под защитой французского правительства. А почему под защитой? Потому что все, что происходит в этом доме, снимается на пленку, фотографируется и записывается для официальных досье.

— Не уверена, что ты прав. Датт намекал на это, но я все же сомневаюсь.

— Ну а я очень даже уверен, — заявил Жан-Поль. — Готов поспорить, что все эти кинопленки и фотографии давно уже лежат в министерстве внутренних дел, и Луазо скорее всего просматривает это все. Наверное, они там устраивают себе закрытый еженедельный просмотр. И наверняка Луазо посмотрел фильм, где мы с тобой, максимум через сутки после того, как он был отснят.

— Ты так думаешь? — Мария вдруг испытала приступ страха, нарастающую, как двухкиловаттная вспышка, панику. Широкая прохладная ладонь Жан-Поля сжала ей плечо. Ей хотелось, чтобы он сжал посильнее. Ударил так, чтобы боль стерла все ее прегрешения. Она представила, как Луазо смотрит фильм в компании других полицейских. Господи, пожалуйста, только не это! Пожалуйста, пожалуйста. Господи! Она думала, что давно уже пережила всю боль от своих глупых выходок, но эта нынешняя боль была куда сильнее прежних.

— Но зачем им сохранять пленку? — спросила Мария, хотя отлично знала ответ.

— Датт отбирает людей, которые могут посещать этот дом. Датт психиатр. И гений…

— …злой гений.

— Может, и злой гений, — не стал спорить Жан-Поль. — Может, и злой, но, собирая определенный круг людей — людей весьма влиятельных, обладающих высоким статусом и дипломатическим весом, — Датт может давать правильные оценки и предсказывать их поведение в той или иной ситуации. Многие шаги французского правительства были предприняты на основе выводов Датта и анализе сексуального поведения.

— Это гадко, — поморщилась Мария.

— Таков современный мир.

— Такова современная Франция, — поправила Мария. — Гнусный тип.

— Он не гнусный, — возразил Жан-Поль. — И не несет ответственности за то, что делают другие. Он их даже не подталкивает. Лично Датт был бы вполне доволен, если бы гости вели себя безукоризненно. Он все равно был бы счастлив записывать и анализировать их поведение.

— Вуайерист.

— Он даже не вуайерист, вот что странно. Именно поэтому он так важен для министерства внутренних дел. И по этой же причине твой бывший и не сможет изъять этот фильм, даже если захочет.

— А ты? — небрежно спросила Мария.

— Будь благоразумна, — сказал Жан-Поль. — Да, я кое-что делаю по мелочи для Датта, но я не его доверенное лицо. И понятия не имею, что с фильмом…

— Иногда их сжигают, — припомнила Мария. — И часто их забирают те, кто на них заснят.

— Тебе никогда не доводилось слышать о копиях?

Надежда Марии увяла.

— Почему ты не попросил отдать этот фильм?

— Потому что ты сама сказала: пусть остается. «Пусть показывают его каждую пятницу». Твои слова.

— Я была пьяна, — смутилась Мария. — И это была шутка.

— Шутка, за которую мы оба дорого расплачиваемся.

Мария фыркнула.

— Тебе просто нравится мысль, что этот фильм смотрят другие. Поскольку именно таким ты хочешь, чтобы тебя видели. Великим любовником… — И прикусила язык. Она чуть было не ляпнула, что этот фильм — единственное документальное подтверждение его гетеросексуальности. Мария прикрыла глаза. — Луазо мог бы заполучить фильм.

Она была уверена, уверена, уверена, что Луазо не видел фильма, но воспоминания о пережитом страхе еще жили в душе.

— Луазо мог бы его забрать, — отчаянно повторила она, страстно желая, чтобы Жан-Поль согласился с ней хоть в этом.

— Но он не станет! — отрезал Жан-Поль. — Не станет, потому что тут замешан я, а твой бывший ненавидит меня всеми фибрами души. Проблема в том, что я отлично понимаю почему. Я тебе не подхожу, Мария. Скорее всего ты бы отлично справилась, только вот дело в том, что Луазо ревнует тебя ко мне. Может, нам стоит на несколько месяцев перестать видеться?

— Наверняка стоит.

— Но я этого не вынесу, Мария.

— А почему нет, черт побери? Мы не влюблены друг в друга. Я всего лишь подходящая компаньонка, и у тебя столько других баб, что ты моего отсутствия и не заметишь. — Она запрезирала себя, даже не успев закончить предложение. Жан-Поль, естественно, тут же вычислил ее мотивы и ответил:

— Дорогая моя крошка Мария! — Он коснулся ее ноги, легонько и без сексуального подтекста. — Ты не такая, как все. Другие — всего лишь глупые телки, развлекающие меня, как предметы декора. Они не женщины. Ты — единственная настоящая женщина, которую я знаю. Ты — женщина, которую я люблю, Мария.

— Месье Датт и сам мог бы забрать фильм, — сказал Мария.

Жан-Поль свернул к бордюру и остановился параллельно припаркованной машине.

— Довольно уже играть в эту игру, Мария.

— Какую игру?

Таксист позади них громко выругался, сообразив, что они не собираются ехать.

— Игру под названием «как-я-ненавижу-Датта»! — отрезал Жан-Поль.

— Но я его действительно ненавижу.

— Он твой отец, Мария.

— Он мне не отец, это всего лишь дурацкая сказка, которую он мне наплел по каким-то своим соображениям.

— А где тогда твой отец?

— Погиб в 1940 году в Буйоне, в Бельгии, во время сражений с немцами. Убит при воздушном налете.

— Сейчас ему было бы столько же лет, сколько Датту.

— Как и миллионам других мужчин! — отрезала Мария. — Это такая идиотская ложь, что не стоит даже споров. Датт рассчитывал, что я ее проглочу, но теперь об этом и не заговаривает. Это дурацкая ложь.

Жан-Поль неуверенно улыбнулся:

— Но зачем?

— Ой, Жан-Поль. Зачем… Ты же знаешь, как работают его гнусные мозги. Я была замужем за важным сотрудником Сюрте. Неужели не видишь, как ему было выгодно, чтобы я считала его своим отцом? Своего рода страховка, вот зачем.

Жан-Полю этот спор уже надоел.

— Значит, он не твой отец. Но я все равно считаю, что тебе стоило бы с ним сотрудничать.

— Каким образом сотрудничать?

— Подкидывать ему информацию.

— А он сможет добыть фильм, если информация будет стоящей?

— Могу у него спросить, — улыбнулся Жан-Поль. — Вот теперь ты мыслишь конструктивно, любовь моя.

Мария кивнула, и машина снова влилась в дорожное движение. Жан-Поль поцеловал ее в лоб. Таксист это увидел и вопреки запрету коротко посигналил. Жан-Поль еще раз поцеловал Марию в лоб, на сей раз более страстно. Огромная Триумфальная арка возвышалась над ними, пока они кружили на площади Звезды, как обмылки в кухонной раковине. Сотни шин скрежетали, борясь с центробежной силой, а потом их вынесло на авеню Гранд-Арме. Поток машин встал на светофоре. Между автомобилями сновал мужчина, собирая деньги и взамен просовывая в окна газету. Его движения напоминали танец с веером. Сигнал светофора сменился, и машины двинулись дальше. Мария развернула газету. Краска еще не высохла и размазалась под большим пальцем. Заголовок гласил: «Исчез американский турист». И опубликована фотография Хадсона, американского исследователя водорода. В газете писали, что он сотрудник фирмы по изготовлению замороженных продуктов и фамилия его Паркс. Именно эту версию выдало американское посольство. Ни имя, ни лицо ничего не говорили Марии.

— Есть что-нибудь интересное? — спросил Жан-Поль. Он был занят дуэлью с «мини-купером».

— Ничего. — Мария попыталась оттереть типографскую краску с пальца. — В это время года ничего и не бывает. Англичане называют его мертвым сезоном.