В плену орбиты

За одним из столов кто-то тяжко вздохнул. Дегрофф усмехнулся.

- Должен вас предупредить, что это только начало.

Занятиям в аудитории отводится меньшая часть нашего учебного времени. Настоящая работа - трудная работа! - будет в кабине самолета.

Дегрофф встал и потушил сигарету.

- Надеюсь, джентльмены, вам понравится у нас.

До первой лекции в вашем распоряжении,-он взглянул на часы,-остается ровно двенадцать минут. Эти двенадцать минут будут, пожалуй, единственной передышкой за все шесть месяцев вашей учебы. Так что насладитесь ими.

Пруэтт с головой ушел в работу. Он не сомневался, что сумеет выполнить, а может быть, и превзойти требования,предъявленные к нему по части теории и практики. Он занимался и летал с уверенностью человека, за спиной которого был опыт многих жестоких испытаний его способностей. И все же его поражали высокие требования, которые предъявлялись к слушателям. Он догадывался - и не без оснований,-что их подгоняли намеренно, и каждое новое занятие было экспериментом насколько и какими методами можно выжать из человека максимум работоспособности. За долгие годы Пруэтт выработал для себя правило: обобщай, но не догматизируй. Оно пригодилось и на этот раз. Программа подготовки была, несомненно, очень напряженной, но он знал, что его успехи будут прямо пропорциональны затрачиваемым усилиям. Пруэтт из скромности не рассчитывал на быстрые успехи в летной практике; и в самом деле - даже такому опытному летчику, как он, здесь было чему поучиться.

Дегрофф летал с Пруэттом на сверхзвуковом истребителе F-100F, мощном тупорылом самолете, который летчики не без злорадства окрестили "свинцовыми санями", потому что он жестоко мстил недостаточно опытным . или чересчур уверенным в себе пилотам. Усевшись на заднем сиденье машины, Дегрофф держал на коленях инструкцию для летчика, такую толстую и тяжелую, что она наводила страх даже на опытнейших летчиков. Майор проявлял бесконечное терпение к своим ученикам, видимо, потому, что считал - только блестящие и выдающиеся летчики могут быть удостоены тех мучительных испытаний, которым он подвергал их самым изысканным образом.

Инструктор Пруэтта сразу же отказался от стандартной программы по высшему пилотажу. Одного полета было достаточно, чтобы Дегрофф понял, что его ученик летчик высшего класса и превосходит учителя (в чем Дегрофф признался сначала самому себе, а потом и Пруэтту) в искусстве высшего пилотажа.

Вечером, после первого полета, Дегроффу стало ясно, что его новый слушатель обладает огромными потенциальными возможностями. В разговоре с начальником школы он рекомендовал уделить самое серьезное внимание подготовке нового летчика. Правда, Пруэтт еще не удостоился чести быть допущенным в избранный круг летчиков-испытателей, ибо теоретические знания и мастерство в высшем пилотаже далеко не ьсе, что нужно для настоящего летчика-испытателя.

Испытания самолетов требуют также бесконечного терпения, необычайной точности горизонтального полета, фиксации данных о температуре и давлении с соблюдением строжайших условий. Редко встречаются задачи сложнее, чем прямолинейный горизонтальный полет на большую дистанцию, когда на пути летчика стоят незримые скалы и рифы турбулентности.

Дегрофф немилосердно выжимал из Пруэтта все, на что тот был способен. Современный реактивный истребитель - это железный зверь с гидравлической мускулатурой. На сверхзвуковых скоростях человеку не под силу вручную сдвинуть элероны и рулевые плоскости - слишком велико сопротивление встречного потока воздуха и скачков уплотнения, свойственных такому полету. Поэтому в системе управления используются сложные усилители. Стоит летчику тронуть ручку управления - и электронная система улавливает это движение как заявку на дополнительную энергию. В работу немедленно включаются гидравлические мускулы. В результате силы пилота как бы удесятеряются, и он без труда может изменять положение элеронов и рулей.

Вместе с тем эта система создает и дополнительные трудности, особенно для летчика, потратившего годы на то, чтобы научиться инстинктивно чувствовать и понимать свою машину. Такой летчик постигает язык внешних сил, возникающих под ударами воздушных волн о самолет. Он понимает, что означает легкое дрожание самолета, понимает, о чем ведет с ним "разговор" машина. Когда летчик пересаживается на машину с бустерным (Бустер - усилитель, механическое или электрическое устройство, являющееся источником дополнительного усилия.- Прим. ред.) управлением, он перестает чувствовать самолет всем своим существом. На смену ощущениям приходят механика и гидравлика.

Летчику приходится приспосабливаться к новой системе, и он может сделать это, только совершенствуя свои инстинкты. Такая перестройка неизбежна и легко достижима, хотя многим летчикам она не по душе.

Только не в том случае, когда инструктором является такой человек, как Дегрофф, а учеником - подающий большие надежды Пруэтт. Однажды Дегрофф приказал механикам выкатить из ангара F-100F с особо усовершенствованной системой управления. Вместо обычной бустерной самолет был оснащен системой, чувствительность которой можно сравнить со смертоносной чувствительностью бутыли нитроглицерина, подпрыгивающей в кузове грузовика, который мчится по разбитой дороге. Это была дьявольская машина. Управление ее было настолько чутким, что легчайший нажим пальца вызывал мгновенную и подчас совершенно неожиданную реакцию самолета.

Дегрофф выполнял на модифицированном F-100F самые разнообразные фигуры высшего пилотажа, едва касаясь двумя пальцами ручки управления. Пруэтт же не мог удержать самолет даже в прямолинейном горизонтальном полете. Истребитель бросало в сторону, едва летчик касался ручки управления. Сначала это только удивляло Пруэтта. Но когда он попытался выдерживать горизонтальный полет, а самолет продолжал переваливаться с крыла на крыло вопреки его стараниям, чувство удивления уступило место недоумению и злости. Он летел точно по курсу, но не мог удержать плоскости в горизонтальном положении. Самолет в его руках напоминал лодку, медленно переваливающуюся с борта на борт.

Он все больше злился, скорее на себя, чем на норовистую машину, и эта злость грозила свести на нет все его старания подчинить самолет своей воле. И вдруг в памяти вспыхнуло едкое прозвище "Кипяток". Пруэтт усмехнулся и разжал пальцы, вцепившиеся в ручку. Он подтянул правое колено вплотную к ручке и осторожно поставил на него локоть правой руки. Затем вытянул большой и указательный пальцы и не тронул, а только погладил строптивую ручку. Качка сразу же уменьшилась, а через несколько.минут и вовсе прекратилась.

Дегрофф наблюдал за этими манипуляциями через два зеркала, установленных у переднего кресла. Он ожидал, что растерянность ученика будет все возрастать, и обрадовался, увидев, как быстро пилоту удалось подавить естественную реакцию. Однако своего одобрения он ничем не выдал.

- Капитан Пруэтт!

- Сэр?

- Капитан, вы изобрели чертовски остроумный способ управлять самолетом. Будьте любезны объяснить мне, что означают эти ваши судороги. Может быть, вы хотите осчастливить летчиков-испытателей новой блестящей идеей? Или вы намереваетесь заменить наши кустарные устаревшие приемы своими революционными методами?

- Нет, сэр.

- Что "нет"?

- Майор, если я не буду держать колено вот так, а пальцы вот так, я не смогу справиться с этой жестянкой, которая качается, как пьяный матрос.

- Не сможете?

- Нет, сэр.

- Что ж, капитан, по крайней мере вы в этом честно признались. А, собственно, что разладилось в этой таратайке?

- Пустяки, просто элероны и рули начинают вертеться еще до того, как я решу, что я хочу делать.

- Попробуйте-ка сделать быструю бочку влево, Пруэтт.

Истребитель стремительно опрокинулся влево, мелькнули неясные очертания крыльев. Пруэтт энергично двинул ручкой и педалями, чтобы остановить вращение машины точно в горизонтальном положении, но сверхчувствительный самолет не послушался его. Вместо этого он сильно качнулся и несколько раз перевалился с крыла на крыло, прежде чем Пруэтту удалось его утихомирить.

- Очень хорошо, Пруэтт, очень хорошо для новичка.

- Какого черта, сэр... что тут хорошего?

Дегрофф рассмеялся:

- Ваш предшественник при первой попытке выполнить быструю бочку сумел выровняться только после четырех переворотов. Беру управление на себя.

Пруэтт потер занемевшую руку; оказалось, что держать ручку управления, едва прикасаясь к ней, гораздо труднее, чем выполнять самые трудные фигуры высшего пилотажа. Сам того не подозревая, он произвел глубокое впечатление на Дегроффа. Инструктор не ожидал, что Пруэтт так быстро приспособится к сверхчувствительной системе управления.

Так началось претворение в жизнь интенсивной программы превращения Пруэтта в первоклассного летчикаиспытателя, программы, открывавшей перед ним перспективы полетов на скоростях и высотах, недосягаемых даже для наиболее совершенных машин испытательного центра. Почти каждое утро на рассвете его самолет устремлялся в холодное небо пустыни. Дегрофф понукал его, гонял, не давал спуска, а втайне радовался успехам своего ученика. Пруэтт с научной точностью отработал элементы пикирования, набора высоты и горок; он научился выполнять фигуры и элементы маневрирования строго по заданной программе. При этом все движения самолета должны были рассчитываться во времени с точностью до долей секунды, чтобы приборы, установленные на самолете, безошибочно измерили и записали нагрузки, действующие на машину. Он научился управлять триммерами так же искусно, как птица действует в полете своими перьями. Он часами анализировал свои полеты. Вместе с Дегроффом они просматривали на большом экране ленты замедленной киносъемки показаний пилотажных приборов во время полетов. Кадр за кадром кинокамера раскрывала мельчайшие ошибки в его работе, которая в любом другом месте была бы образцом величайшего летного мастерства. Но здесь, в летно-испытательном центре, эти ничтожные ошибки служили лишь

стимулом к тому, чтобы летать, летать и летать - до тех пор, пока от них не останется и следа.

Пруэтт летал на истребителях и бомбардировщиках, тренировочных и транспортных самолетах, на связных "тихоходах" и на последних экспериментальных моделях. Он выжимал из них все, вплоть до максимальных режимов и таких критических отклонений от норм, которые еще несколько месяцев назад показались бы ему самому совершенно немыслимыми.

Пот лил с него градом, когда он шел к самолету в шлеме и в тяжелом герметизированном скафандре, под которым был пузырчатый противоперегрузочный костюм. Когда он закладывал крутой вираж или выполнял другой стремительный маневр, а вес тела, в обычных условиях не превышавший восьмидесяти килограммов, возрастал почти в десять раз, этот костюм раздувался и сдавливал ноги и живот.

Он научился летать по параболе невесомости на самолете F-100F, освоил плавный переход в пике точно под заданным углом на заданной скорости и выход из пикирования с набором высоты в заданной точке, с поддержанием необходимой величины центробежной силы; научился набирать высоту под нужным углом, а затем подавать ручку от себя и задерживать ее так... а-ах... чтобы замирало сердце от зависания.

Когда он проделывал "американскую горку", как летчики прозвали параболу невесомости, его самолет, описав огромную кривую в небе, зависал почти на шестьдесят секунд в полной невесомости. В течение целой минуты тяготение и центробежная сила, действующие на истребитель, полностью уравновешивали друг друга, и наступало загадочное царство невесомости - с пола кабины и из-под сиденья поднимались пылинки и сор, а система герметизации бешено изрыгала хлопья снега под закругленный плексигласовый колпак.

На заднем сиденье Дегрофф свободно плавал между креслом и колпаком, а когда у Пруэтта все получалось действительно удачно и парабола выходила отличная, инструктор награждал подопечного безбожно исковерканными словами известной песенки: "Приди, Жозефина, в мою невесомую машину".

Так прошло шесть месяцев. Пятнадцать слушателей словно переродились - их новые возможности и навыки были предметом почтительной зависти всех тех летчиков, которые понимали, какие трудности пришлось преодолеть этим людям. Тринадцать выпускников получили назначения в испытательные центры, разбросанные по всей территории США. Назначение Пруэтта было для него высшей наградой. Он был посвящен в летчики-испытатели и оставлен на авиабазе Эдварде.

Грустно ему было расставаться с Джимом Дагерти, но рыжий летчик оказался чуть ли не гением в технике бомбометания по любым труднодоступным целям. Дагерти получил назначение в центр разработки вооружения на авиабазе Эглин, раскинувшейся вдоль берега Флоридского залива, где ему предстояло вести адскую войну-расходовать сотни тонн боеприпасов, совершенствуя новое вооружение и способы его применения.

- Авиация-дело такое, что нам встречи не миновать, Дик,- сказал Дагерти, когда друзья расставались после окончания школы.-Не знаю, может, ты так до конца и останешься сверхзвуковым пиратом, но... в общем, черт возьми, мы еще встретимся.

Он прощально махнул рукой Пруэтту и влез в кабину своего истребителя. Через несколько минут самолет Джима превратился в точку, а затем исчез.

ГЛАВА V

В ангаре "С" на мысе Кеннеди лихорадочно работала небольшая группа инженеров фирмы "Макдоннелл" и НАСА. Свет прожекторов омывал их лица и тела, отражаясь яркими отблесками от металлических инструментов. Время поджимало, а нужно было разобрать толстостенный стальной корпус и сложную систему трубопроводов огромной камеры для имитации условий космического пространства. Внутри камеры, где покоилась капсула, тоже трудились люди, в таком же лихорадочном ритме, в таком же единоборстве с неумолимым бегом времени.

На первый взгляд капсула походила на ту, что в этот момент летела по орбите вокруг планеты. Но только на первый взгляд-и для неопытного глаза. Правда, новая капсула, так сказать, произошла от "Меркурия", но это уже была иная машина. Она была гораздо шире, выше, внутри ее колоколообразного корпуса было намного просторнее.

Времени оставалось так мало! Как успеть извлечь капсулу из камеры и подготовить к экстренному, решающему полету? Такого еще никогда не делали, все шансы были против, даже самые радужные оптимисты среди персонала ангара "С" бурчали, что полет сорвется.

Техники и инженеры зашвырнули подальше инструкции, предписывавшие медленный и размеренный ритуал исчерпывающей и тщательной проверки. Чтобы вырвать хоть один шанс на успех, чтобы человеку, который стремительно летит высоко в небе, человеку, который вот-вот промелькнет почти над их головами, осталась хоть какая-то надежда на спасение, они должны сделать невозможное. Они должны устранить в корабле все дефекты, переправить его на другую сторону мыса Кеннеди на Девятнадцатую пусковую установку, а затем - затем совершить еще более невозможное.

Корабль назывался "Джемини"-"Близнецы", по созвездию Близнецов (Кастор и Поллукс). Он мог - хотя в это почти не верилось - он мог дать возможность Ричарду Дж. Пруэтту прожить намного дольше того срока, какой тот сам определил для себя.

Шансы все же были... никто не мог этого отрицать.

Все, что они пытались для этого сделать, пожалуй, легче будет понять из разговора, который последовал за пронзительным телефонным звонком в ангаре "С".

- Говорит Кейт с пункта управления "Меркурия".

Как вы там, не вытащили еще эту штуку из камеры?

- Мы высвободим ее с минуты на минуту.

- Какого черта ваши люди так копаются?

С нарочитым спокойствием:

- Ты прекрасно знаешь, чего мы копаемся. Никто еще ее не вытаскивал таким способом. У нас нет ни инструкций, ни опыта. Ради Христа, старик, дай нам время на это!

- У нас нет времени, ни одной лишней секунды! Сколько еще надо?

- Если ты перестанешь трезвонить и не будешь нам мешать, мы закончим быстрее. Отвяжись и не капай нам на мозги. Мы сами позвоним, когда будет что сказать...

Трубка хлопнулась на рычаг.

Через десять минут огромная капсула уже раскачивалась на тросах крана, извлекшего ее из камеры.

Через двадцать секунд на пункте управления задребезжал телефон. Звонили из ангара "С"...

Положив трубку, Джордж Кейт внимательно посмотрел на большие часы, висевшие на стене. Через пятнадцать минут "Меркурий-7" войдет в зону связи, ему придется говорить с Пруэттом...

Он думал, как сообщить ему новости.

Октябрь тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года.

В этом месяце перестал существовать проект 7969. Все работы по подготовке космических полетов человека были изъяты из ведения ВВС и переданы "штатским" Национальному управлению по аэронавтике и освоению космического пространства (НАСА). Разбились мечты Пруэтта и многих других летчиков-всех, кто участвовал в подготовке запуска на орбиту корабля с человеком на борту. Запуск намечался на начало тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Все произошло так внезапно, словно кто-то вдруг выдернул у них из-под ног ковровую дорожку. Их глубокого раздражения и обиды никак не смягчили сообщения для прессы, публикуемые НАСА.

Эти сообщения были преисполнены энтузиазма, надежд и даже восторга. Впрочем, все эти чувства были вполне оправданы - ведь речь шла о первой попытке послать человека в космос, о программе "Меркурий".

Роберт Д. Митчелл, бывший директор бывшего проекта 7969, читал сообщения в газетах, читал и не верил своим глазам. Морщась от восторженных и пышных выражений, он проштудировал информацию о тупоносой капсуле, о ракете-носителе "Атлас", о плане полета капсулы. Его охватило отчаяние. Схватив трубку ближайшего телефона, он обрушился с бранью на опешившего оператора.

На следующее утро Пруэтт нашел на столе письмо от Митчелла. Он прочел его несколько раз, прежде чем до него дошло, в чем дело. Митчелл решил выйти из игры.

"...Я принял решение окончательно, -писал ему Митчелл. - Читать в газетах весь этот напыщенный бред насчет "новой" программы "Меркурий", которая представляет собой не что иное, как наш старый проект 7969, только чуть принаряженный, выше моих сил. Мне не так уж долго до отставки, я могу получить неплохое жалованье, если захочу, но терпеть эту чепуху я больше не способен физически. Я выхожу из игры, выхожу навсегда.

Ты, кажется, знаешь авиационную компанию в Форт-Уорте, которая охотилась за мной последние несколько месяцев. Ну так вот, я пришел к президенту этого заведения в два часа ночи. Вытащил старика из кровати и спросил его в лоб, нужен ли я им еще и готовы ли они принять мои условия. Он подтвердил прежнее предложение, а я попросил изложить его на бумаге и подготовить контракт. Проектировать самолеты, пускай даже тех типов, что они хотят, конечно, не та работенка, какой мы занимались последние два года. Не тот блеск.

Я, честно говоря, крепко надеялся, что ты будешь первым американцем, а может, и вообще первым человеком, который выйдет на орбиту. Ты ведь не знал, что мы все как один решили - тебе лететь!

Но теперь ВВС ушли со сцены, Дик, и нас еще долго туда не пустят. Эти штатские из нового управления хотят сманить к себе почти всех знаменитостей. Уж они-то будут ходить в любимчиках у конгресса! Почитай сообщения-там все ясно как день.

Так что я вышел из игры. Буду возиться с крылатыми штучками.

А ты не бросай. Не знаю, какие планы у НАСА насчет космонавтов и где они думают их искать. Но могу с уверенностью сказать, что это будут летчики-испытатели, причем именно военные летчики-испытатели, люди с таким же опытом, как у тебя. Ты-в первом ряду, дружище. Таких мастеров, как ты, мало. У тебя есть все шансы быть первым кандидатом на первый полет. Что ж, так держать, а если будешь когда-нибудь проезжать мимо Форт-Уорта, остановись у завода и загляни на чашку кофе к старому штафирке..."

Через два месяца, когда Пруэтт уже снова был на авиабазе Эдварде, он получил еще одно письмо. Его руки дрожали, когда он читал его. Это было приглашение нового управления - НАСА - принять участие в конкурсе кандидатов в космонавты по программе "Меркурий". Он немедленно телеграфировал о своем согласии.

И... ничего не вышло.

Ему даже не дали возможности попытаться. Предварительная правительственная проверка летчиков-испытателей показала, что свыше ста человек удовлетворяли требованиям, установленным НАСА для отбора космонавтов. Пруэтт ознакомился с требованиями и убедился, что подходит. Космонавт должен иметь степень бакалавра или равноценную техническую квалификацию; Пруэтт имел степень магистра, четырежды окончил курсы технического усовершенствования для летчиков ВВС, да к тому же у него был диплом об окончании школы летчиковиспытателей, что приравнивалось еще к двум годам обучения. Остальные условия были для Пруэтта пустяковыми. Оказалось, что он налетал, особенно на реактивных самолетах, больше, чем любой из отобранной группы кандидатов.

Начальство из НАСА вызвало шестьдесят девять летчиков из числа отобранных по документам в Вашингтон для предварительных встреч и бесед. Шестьдесят человек немедленно дали согласие. Половина из них была отсеяна сразу; к окончательному отбору было допущено тридцать два человека, и в конечном счете первыми космонавтами страны НАСА утвердило семь человек.

Пруэтт прочел сообщение об окончании набора и не поверил глазам-его даже не вызвали в Вашингтон на беседу! Впрочем, вскоре он узнал, что не вызывали и других летчиков, которые не меньше его хотели стать космонавтами. Личные данные первой группы обследованных были столь высоки, что НАСА просто не потребовалось искать других кандидатов.

Сочувственная телеграмма от Боба Митчелла не утешила Пруэтта. Было бы не так обидно, если бы он попробовал и провалился, отстав от этой счастливой семерки, уже отчисленной с действительной службы и откомандированной в распоряжение НАСА. Каждый из семи-Шепард, Гриссом, Купер, Ширра, Гленн, Слейтони Карпентер - был действительно выдающимся летчиком.

Но Пруэтт и еще сотня летчиков были не менее способными! Увы, легче от этого не становилось. Он строго проверил себя. Больше шести тысяч часов в воздухе, из них четыре тысячи на реактивных самолетах. Сколько самолетов испытано, сколько полетов по параболе невесомости... И еще-годы, годы учебы и совершенствования. Физическое состояние - отличное. А насчет высшего пилотажа - он как будто прославился на всю авиацию своим мастерством...

Пруэтт проклинал все на свете, срывал свою ярость и досаду на друзьях, но вовремя опомнился и попросил месяц отпуска, чтобы успокоить нервы. Вместе с товарищем по несчастью, у которого тоже рухнула заветная мечта о полете в космос, они взяли напрокат самолет на месяц и отправились на мексиканский курорт Гуаймас. Две недели они ловили рыбу, нежились на солнце и благосклонно принимали щедрое внимание отдыхавших здесь женщин, что отнюдь не повредило их душевному состоянию.

Свой отдых они завершили поездкой на охоту в горы.

Из Гуаймаса они вылетели на север, в Джексон-Хоул в штате Вайоминг. Полет был замечательный, возвращение в уютную кабину маленького "личного" самолета после оглушающего визга реактивных двигателей как нельзя лучше подбодрило Пруэтта. Они прилетели в Джексон-Хоул, проскочив в сверкающий солнцем разрыв в грозовых тучах, и пошли на снижение к посадочной полосе в долине, то ныряя в облака, то пронизывая ослепительные радуги. Десять дней погони за лосями и горными баранами вернули Пруэтту спокойствие.

Конечно, выбирать ему не приходилось, его жизнь уже протекала в одном, раз и навсегда выбранном русле. Перед ним был только один путь-вверх. И всякий раз, когда он отправлялся в полет, когда несся на реактивном истребителе на высоте тридцати с лишним километров над землей, когда наблюдал за огненным столбом, вырывавшимся из сопел огромной ракеты, или за бомбардировщиком В-52, который с громом пронзал струящийся воздух калифорнийской пустыни, унося на себе высотный самолет Х-15,-он знал, что ничего другого ему в жизни не надо.

Пруэтт продолжал заниматься испытаниями и с головой ушел в освоение новых режимов полета. Это уже был не чисто авиационный и еще не чисто космический полет, а странное сочетание того и другого. Он скрупулезно следил за ходом работ над программой "Меркурий". Назначение в комиссию по приемке сверхвысотного самолета Х-15 сблизило его с инженерами и официальными представителями НАСА. Черный ракетоплан Х-15 был фактически общим детищем ВВС и НАСА, и несмотря на довольно кислые взаимоотношения в других делах, работы шли гладко и согласованно.

Из проекта Х-15 вырос новый проект, известный под шифром "Дайна-Сор". Специалисты надеялись, что эта прочная крылатая машина сможет доставить человека на орбиту в тысяча девятьсот шестьдесят шестом или шестьдесят седьмом году. Пруэтту первому предложили участвовать в проекте "Дайна-Сор", но он отказался, чем вызвал всеобщее удивление. Эта лошадка была ему не по вкусу. Работы по "Дайна-Сор" то развертывались, то свертывались, в зависимости от политических удач ВВС в Вашингтоне да еще от милости или немилости Пентагона, капризы которого трудно было предугадать.

Пруэтт подозревал, что "Дайна-Сор" никогда не взлетит. Его ничуть не удивило, что в конце концов проект был закрыт.

С "Меркурием" дело обстояло иначе-тут была ясная конечная цель: проверить и испытать многочисленные системы, обеспечивающие космический полет человека. Все было просто и ясно. Зато после "Меркурия"... уже поговаривали о новом замысле под шифром "Аполлон" с прицелом на Луну. Впрочем, независимо от размаха этих программ, никто не сомневался, что НАСА или ВВС-неважно, врозь или вместе, скоро будут приперты к стене. Пруэтт внимательно изучил совершенно секретные доклады о развитии космонавтики в России. Еще раньше, когда он работал с Бобом Митчеллом над проектом 7969, известия о запуске первого русского спутника осенью тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, а через месяц-тяжелого "Спутника-Н" с собакой на борту ошеломили их, как разорвавшаяся бомба. Это был не только тяжелый удар, но и сигнал-надо поторапливаться!.. И сейчас Пруэтт даже присвистнул от удивления, когда прочел о громадных размерах и потрясающей силе тяги русских ракет-носителей. Он понял, что русские намерены и тут обставить Америку и первыми послать человека в космос.

Когда Шепард и Гриссом совершили свои суборбитальные полеты на ракетах "Редстоун" и набрали всего секунд по триста пребывания в невесомости, Пруэтт только смеялся. Газеты были полны всякого бреда и твердили, что способность человека переносить невесомость доказана. Сам Пруэтт за все свои полеты по параболе набрал в общей сложности свыше четырех часов невесомости. Но и это уже ничего не значило. Человек, по имени Юрий Гагарин, стремительно облетевший вокруг планеты, зачеркнул опыт и его полетов, и полетов Шепарда и Гриссома. Теперь они казались просто школьными упражнениями. И правда, полеты первых двух космонавтов на ракетах "Редстоун" были, грубо говоря, элементарны, хотя официальная пресса их бешено превозносила как "проложивших огненную тропу в небо". Но это было все равно, что аплодировать Линдбергу по поводу испытательного полета вокруг Лонг-Айленда, в то время как какой-нибудь его соперник перелетел, скажем, в Париж, а оттуда без посадки в Токио.

Полет русского космонавта Германа Титова вновь застал всех врасплох, хотя информация о Советском Союзе, как в виде сообщений разведки, так и в виде всяческих противоречивых слухов - продукции "фабрики сплетен", была довольно обильной. Вместе с группой летчиков, собравшихся на командном пункте авиабазы Эдварде, Пруэтт слушал доклады станций слежения, которые транслировал штаб командования ПВО Северной Америки в Колорадо-Спрингс. Американская сеть слежения засекла корабль "Восток-2" и сопровождала его на всем протяжении полета. Относительно размеров, рабочих характеристик и огромного-почти пять тонн!- веса русского корабля не оставалось ни малейших сомнений.

Они настроились на передатчики "Востока-2". Все американские станции, разбросанные по планете, принимали передачи Титова, когда он выходил на связь с советскими судами, самолетами и наземными пунктами слежения. Неожиданно молодой космонавт там, наверху, повернул ручку громкости до отказа, и, когда прерываемый помехами голос заполнил комнату, Пруэтт восхищенно закричал: "Послушайте этого чертенка! Он еще поет там, в этой дьявольской машине!"

Титов действительно пел, не без уныния признали летчики. Значит, ему было о чем петь.

Семнадцать витков Германа Титова, его описания рассветов и закатов в космосе, больших городов, какими они ему виделись с высоты почти трехсот километров,-вся эта эпопея совершенно пленила и захватила Пруэтта. "Но если я так взволнован,-думал он,-то что же должны переживать сейчас те ребята, на Мысе?

А Гленн... черт побери, он, верно, просто на стенку лезет!"

"Меркурий-Атлас-6" то приближался к предстартовому отсчету, то снова удалялся от него, но ни разу еще дело не доходило до полной уверенности, что он будет стартовать. Перед рабочей группой "Меркурия" старт маячил где-то близко, но оставался, увы, недосягаемым. Объективы телевизионных камер выглядывали из-за спин инженеров и космонавтов, которым приходилось буквально продираться через лес микрофонов и проводов. А в воздухе висел ровный, беспорядочный гул, заунывно рокочущий, словно отдаленный гром. Это стучали пишущие машинки целой армии нетерпеливых, изнывающих в ожидании журналистов.

Прелюдия к первому американскому космическому полету покажется кошмаром будущим историкам и психиатрам, размышлял Пруэтт. Легионы журналистов, нахлынувшие на мыс Канаверал, создавали такое впечатление, будто готовящийся полет Гленна начисто сметет все преграды и откроет новую эру маневренных космических полетов человека. А на деле готовилась всего лишь попытка повторить малую долю того, что уже сделал достоянием истории Титов. Однако Пруэтт отлично понимал, что это отнюдь не умаляло важности полета "Меркурия". И еще-он никак не мог отделаться от мысли, что сам когда-то был кандидатом на этот самый первый полет... Что ни говори, а сейчас первый американец готовился покинуть Землю и ринуться в пустоту со скоростью восьми километров в секунду.

Тянулись недели. На страницах мировой печати русские открыто посмеивались над нелепостями, которые творились на побережье Флориды. Устав от подачек для прессы, в которых ничего не было, кроме сводок погоды и сообщений об очередных отсрочках запуска, редакторы отделов внутренней информации подхлестывали своих репортеров и требовали новостей. В ожидании, пока Гленн, наконец, втиснется в свою капсулу, чтобы отправиться в настоящий полет, газеты скрашивали изнурительную череду отсрочек "аппетитной" историей убийства официантки. Брошенный муж якобы прикончил ее семью пулями в живот и голову. Все с трепетом следили за розысками убийцы, за шумной, дикой по своей разорительности погоней с участием сотен полицейских, военных вертолетов и стай воющих собак... Пруэтт с отвращением качал головой, созерцая этот крикливый, расцвеченный неоновыми рекламами фон, столь неуместный для ожидаемого Великого Момента.

Наконец утром двадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят второго года это событие произошло.

Назло всем критикам ракета "Атлас" с грохочущим воем обрела свободу, возвестив своим могучим голосом об огромной силе, забросившей капсулу с человеком на борту в небо, в ледяную, зовущую бездну пустоты, и каждый метр этого пути был прекрасен! Гленн выполнил свою задачу великолепно, просто потрясающе. Пруэтт понимал это. Нужно быть настоящим мужчиной, чтобы действовать твердо, умело, хладнокровно там, где уже побывали другие... Но быть первым, впервые сполна испытать на себе тысячи опасностей и возможностей неудачи и проявить подлинное мастерство-для этого надо быть действительно сказочным летчиком. Надо же было суметь сохранить выдержку и деловитое спокойствие в полете, когда этот трижды проклятый переключатель зажег лампочку в пятьдесят первом секторе панели управления полетом на мысе Канаверал, подав ложный сигнал, что отвалился теплозащитный экран капсулы...

Пруэтт следил по радио за ходом полета, а потом снова прослушал все в магнитофонной записи, ознакомился с техническими отчетами - и мысленно снял шапку перед летчиком морской пехоты Джоном Гленном.

Через три месяца эстафету принял Скотт Карпентер, проделав еще три витка вокруг Земли в космической бездне. И снова Пруэтт вел подробные записи обо всех трудностях, встретившихся в полете, о действиях космонавта, о возможностях неполадок и даже катастрофы.

Он не придал большого значения неточному приводнению при возвращении космонавта на Землю; Карпентер был не единственным летчиком, промахнувшимся при посадке в заданную точку с первого захода.

Страна все еще смаковала подробности сенсационного "исчезновения" и успешного спасения Карпентера, а Пруэтт уже вылетел в Вашингтон. Уже несколько месяцев шли разговоры о новой программе космических полетов "Джемини" и о капсуле с экипажем в два человека. Проект "Аполлон" все еще оттеснял другие работы на задний план, но в то же время тормозился и сам непосильным объемом работ, нерешенными проблемами и необходимостью разработки совершенно нового оборудования.

Для того чтобы высадить двух человек на поверхность Луны, руководители НАСА решили прибегнуть к рандеву (Здесь рандеву - встреча и соединение кораблей на орбите, Прим. ред.) в космосе. Подобное решение неожиданно придало новое значение программе "Джемини". Прежде чем запустить корабли типа "Аполлон" для встречи в космосе, требовалось доказать, что такая встреча вообще осуществима. С этой целью надо было запустить корабль с людьми для встречи с другим кораблем, медленного сближения и стыковки двух кораблей.

Специалисты из НАСА твердили о двухнедельных полетах капсулы "Джемини" и в восторженных выражени

ях расписывали встречу и стыковку в космосе, орбитальные полеты на высоте восьмисот-девятисот километров над Землей. Шли разговоры и о "втором поколении" космонавтов, и у Пруэтта снова щемило внутри, он страшился, что его снова оттеснят в сторону. Но на сей раз он решил взять дело в свои руки, слетал в Вашингтон и разыскал там своего приятеля. Он не просил его об особых одолжениях. Ему нужно было одно: "Черт побери, я хочу твердо знать, что, когда начнется набор добровольцев, мое имя будет где-нибудь в начале списка, понял?"

Когда Пруэтт вернулся на авиабазу Эдварде и уже заруливал на стоянку, он заметил, что его ждет командир. В ответ на приветствие Пруэтт помахал рукой.

- В чем дело, Чарли? - спросил он, соскользнув с крыла истребителя. Пока он стаскивал с себя высотный костюм и снаряжение, полковник молчал. Они зашагали к командному пункту.

- Дик, ты действительно очень хочешь пробиться в космонавты?

Это было очень похоже на Чарли Говарда-сказать о важном между прочим, вроде бы невзначай.

Пруэтт остановился и взглянул на полковника.

- А ты очень хочешь, чтобы сердце у тебя билось, Чарли?

Командир засмеялся:

- Я заранее знал, что ты так ответишь.

- Чертовщина какая-то, ты никогда не спросишь, если не знаешь наперед, что тебе ответят, -шутливо проворчал Пруэтт.-А теперь, босс, не морочь мне голову, ведь ты не пришел бы сюда, если бы не было каких-нибудь новостей.

- Начнем с главного, майор,-ответил полковник, снова зашагав к командному пункту.

Пруэтт застыл как вкопанный:

- Майор?!

- Да-да! Твои золотые листики вот здесь,-Говард похлопал себя по карману рубашки.-Сообщили два дня назад, когда ты там, в Вашингтоне, обрабатывал бюрократов. - Он ткнул пальцем в грудь Пруэтту: - И не забудь-с тебя сигары всей нашей братии, майор!

- А что еще ты держишь про запас, босс?

- Ничего особенного, - небрежно сказал Говард. - Я просто хотел, чтобы ты попусту не распаковывал свои пожитки.

Пруэтт молчал.

- Когда ты был уже на пути из Вашингтона, майор, на твое имя пришла телеграмма. Разумеется, я ее вскрыл. Главным образом поэтому я и поспешил тебе навстречу.

Взглянув на физиономию Пруэтта, он расхохотался.

- Ладно, ладно, скажу сейчас. НАСА только что объявило конкурс добровольцев на "Джемини" и...

- И я в списке!

Полковник неторопливо кивнул. И тут же начал ловить воздух широко открытым ртом - от избытка чувств Пруэтт со всего маху хлопнул его по спине.

- Чарли, старый негодник!-заорал Пруэтт вне себя от счастья. - И ты столько времени дурил мне голову! - Он повернулся на каблуках и побежал, крича через плечо: - Спасибо! Встретимся позже, босс!

- Куда тебя несет?

- Некогда, босс. Нужно укладываться.

- Болван, да у тебя же все уложено! Забыл, что ли? Пруэтт затормозил на каблуках и медленно вернулся.

- А ведь верно,-смущенно сказал он.-У меня все уложено.

- Пошли,-рявкнул командир.-Выпьем. Я угощаю. Может, это тебя немного успокоит и... Постой-ка, капитан Дагерти твой приятель?

Пруэтт кивнул.

- А в чем дело?

- Он тоже в этом списке.

- Джим Дагерти?

- Именно.

- Ну, знаешь!.. Дела, кажется, пошли на лад!

Пруэтт обнял полковника за плечо.

- Пошли, Чарли, выпьем. Это я угощаю.

Они шли через стоянку, разделяя счастье, которое выпало на долю одного из них.

Конкурсные экзамены у кандидатов в космонавты были в самом разгаре, когда пришло известие о полете "Востока-3". Из первых же сообщений стало ясно, что на сей раз русские затеяли что-то необычайное. Инженеры ПАСА в основном сходились на предположении, что новый космонавт Николаев пробудет в космосе не менее семи суток.

На следующее утро намерения русских прояснились окончательно. Все поняли, что снова недооценили их неуклонного движения к поставленной цели - к созданию орбитальных станций, управляемых людьми, и к полетам на Луну. Корабль "Восток-4", пилотируемый Павлом Поповичем, с ревом взмыл со стартового комплекса Байконур и вышел на орбиту точно в той же плоскости, что и Николаев. Нелегко было кандидатам в космонавты сосредоточиться на своих испытаниях, когда пришло сообщение, что корабли сблизились на расстояние нескольких километров, а затем начали расходиться.

Потрясающий успех русских просто ошеломил Пруэтта и Дагерти. Они успели пройти все испытания и сдать экзамены еще до триумфального возвращения на Землю обоих русских космонавтов.

Что касается зачисления Пруэтта, сомнений не было, но другу его пришлось попотеть-уж очень сильны были соперники. Но в конце концов приняли и Дагерти, и когда друзья узнали, что снова будут вместе, они на радостях пустились в пляс. НАСА отобрало девять летчиков-испытателей, в том числе Пруэтта и Дагерти; тем самым группа космонавтов увеличилась до шестнадцати человек.

Пруэтт и Дагерти стояли у шлагбаума на мысе Канаверал, когда начался предстартовый отсчет для системы "Меркурий-Атлас-8", которая должна была забросить Уолтера Ширру в космос, в третий орбитальный полет по программе "Меркурий". Им выдалась редкая возможность, неся службу наблюдателей, осмотреть буквально каждый уголок космодрома и всю сложнейшую систему сооружений, обеспечивавших полеты по программе "Меркурий". Они поднимались на лифтах на все этажи огромной стартовой башни на Четырнадцатой пусковой площадке. Пруэтт ласково гладил ровную обшивку ракеты "Атлас", дивясь вместе с Дагерти необычайно тонкому металлу обшивки - настолько тонкому, что без внутреннего противодавления корпус ракеты рухнул бы под тяжестью собственного веса, как аэростат, из которого выпущен воздух.

В два часа ночи, за несколько часов до старта Ширры, Пруэтт и Дагерти пришли в ангар "С". Немного позднее они присутствовали при последнем предстартовом медицинском осмотре Ширры.

К четырем часам утра Пруэтт и Дагерти были уже на пункте управления полетом. Здесь руководитель программы Джордж Кейт совещался со своими подчиненными перед тем, как принять последнее решение: запускать или не запускать. Помощники разложили перед ним все расчетные данные запланированного полета и доложили ему метеокарты и прогнозы на предстартовый период, на время полета и возвращения космонавта. Кейт просмотрел доклады о готовности глобальной сети слежения, о состоянии космонавта, о расположении средств поиска и спасения.

А в Годдардстом центре огромные вычислительные машины переваривали все поступающие в них данные, пережевывали своими электронными челюстями "биты" информации и выдавали ответы, которые, к счастью, радовали руководителя полета. На основе тщательных проверок, докладов, прогнозов и собственного анализа всех факторов Кейт дал "зеленый свет".

Теперь уже сомнений не было-"Меркурий" будет запущен.

Пруэтт и Дагерти еще успели бегло осмотреть приземистый железобетонный блокгауз с куполообразным перекрытием, в котором слаженно работали более ста квалифицированных специалистов. Дирижировал ими руководитель испытаний. Он как бы спаивал таланты и мастерство людей и возможности электронных слуг человека в единое слитное и гармоничное усилие, направлявшее ход событий этого знаменательного утра все ближе к последнему возгласу предстартового отсчета: "Нуль!"

Пруэтт и Дагерти смотрели, слушали, учились.

В "Т-225 минут"(Т-назначенное время пуска ракеты, "Т-225"-3 часа

45 минут до пуска.-Прим. ред.) в блокгаузе стоял гул голосов специалистов группы управления запуском, проверявших систему "Азуза"-сложную сеть станций слежения, оснащенных электронным оборудованием. Во время полета эти станции будут передавать на электронно-вычислительные машины текущие сводки о положении и состоянии ракеты "Атлас" в любой момент полета. Одна за другой станции докладывали о готовности, антенны их были "наведены на пташку" и "готовы к слежению".

Еще в одной из тысячи граф контрольного листа предстартовых операций была поставлена отметка о выполнении.

Пруэтт и Дагерти вышли из блокгауза. Сквозь редкие облачка на предрассветном небе Флориды ярко сверкали звезды. В 4.20 на мысе Канаверал закипела жизнь. На Четырнадцатой площадке пусковая команда включала мощные прожекторы.

Двенадцатиэтажная красно-белая стартовая башня устремлялась в небо своей верхушкой. Массивная в основании и постепенно сужающаяся кверху, башня напоминала ярко раскрашенную жирную букву "А". Бело-голубой свет заливал ее и слепящими лучами ощупывал ракету, заключенную в середине. Свет озарял всю площадку, бетонный экран, десятки методично работавших людей. Лучи прожекторов пересекались и убегали яркими дорожками все выше и выше в ночное небо, исчезая где-то далеко-далеко.

Новички озирались вокруг, потрясенные величественным зрелищем.

- Знаешь, Дик, - тихо сказал Дагерти, - я всегда пытался представить себе этот момент. Я фантазировал, как умел. Но никогда, никогда не мог подумать, что это будет так прекрасно. Это... это просто сказочно!

Пруэтт только взглянул на друга и кивнул. Слова были излишни.

В 6.30, когда они стояли у шлагбаума, всего в шестистах метрах от Четырнадцатой площадки, на небе уже не было ни единого облачка. Голоса, выкрикивавшие команды через мощные репродукторы, доносились до них невнятным металлическим рокотом. Послышался надрывный стон - это откатывали пусковую башню от стартовой площадки. Махина почти в пятьсот тонн весом медленно и тяжело отползла в сторону и застыла в ожидании, четко вырисовываясь на фоне рассветного неба. Над ними раздался нарастающий гул моторов. Они задрали головы. Это огромные вертолеты корпуса морской пехоты вылетали на исходные позиции, рубя утренний воздух пятилопастными роторами. Они несли на себе спасательные команды, готовые в любой момент, если случится авария до вывода на орбиту и катапультированная капсула быстро опустится на землю или на воду, ринуться на выручку к ней в море, в болота - куда угодно. Глухой голос репродукторов приказал людям очистить башню. Прерывисто сигналя, к шлагбауму с грохотом подъехали пожарные и аварийные машины и санитарные кареты. Подкатил грязно-белый грузовик. Откинули борта, и вся толпа у шлагбаума фоторепортеры, пожарники, техники аварийных команд-сгрудилась теперь вокруг грузовика, чтобы купить кофе и пышные жирные пончики.

Но вот раздался слабый, пронзительно-высокий звук. Оба космонавта повернулись к площадке. Стартовая команда начала заливку жидкого кислорода через систему трубопроводов. Нагретые трубы остывали, протестующе визжа, словно агонизируя от свирепого прикосновения жидкого кислорода, температура которого достигала почти двухсот градусов ниже нуля. К стону терзаемых труб примешалось шипение белого пара - это клапаны в обшивке ракеты "Атлас" стравливали избыточное давление в баке с окислителем.

Космонавты посмотрели вдоль дороги, которая вела к пусковой установке. Ракета высилась одинокая, совсем нагая-только бак с жидким кислородом окутывало покрывало из инея. Оглядевшись по сторонам, они сразу приметили, где стоит поблизости тяжелый грузовик. Под него придется нырять, если взорвутся баки и яркое пламя хлестнет наружу. Близко, слишком близко стояли они от ракеты - если вдруг "Атлас" почему-либо взорвется сам или его придется подорвать, их накроет ударная волна и град искореженных обломков.

Они снова взглянули на гиганта, покоившегося на металлическом кольце. Белый пар, рвавшийся из клапанов, внезапно исчез-заправка жидким кислородом закончилась. Пруэтт мысленно повторил перечень операций предстартовой подготовки. Клапаны баков закрылись; теперь давление в них начнет быстро нарастать до уровня, необходимого для запуска двигателей.

Пруэтт физически ощутил напряженную тишину, опустившуюся на космодром. Тонкие черные шланги змеями сползли с капсулы - это отделились питавшие ее "пуповины".

Верньерные и главные двигатели включились почти одновременно. Из-под огромной ракеты, словно из недр вулкана, вырвалось золотое пламя, по обеим сторонам огненными осами сверкнули струи верньерных двигателей. Поток огня низвергался навстречу восходящему потоку воды, пламя с ужасающим ревом разбивалось об охлаждающую влагу, порождая кипящие облака пара.

Пруэтт представил себя на месте человека, лежащего сейчас на спине в откинутом кресле, мягко облегающем его тело, и не заметил, что затаил дыхание и не перевел духа даже тогда, когда кристаллы и блестящие глыбки льда начали отваливаться от обшивки "Атласа" и падать вниз. Они все еще падали, когда массивные стальные скобы, крепившие ракету, откинулись и освободили гиганта.

Пруэтт был так близко, что видел все. Он с трепетом смотрел, как появился под ракетой слепящий огненный шар со струящимися мерцающими контурами, как он начал удлиняться, вытягиваясь вниз подобно отрывающейся капле и своей массой как бы толкая со страшной силой тело ракеты. Пламя яростно скользнуло вниз и жадно захлестнуло пусковую площадку. Но это длилось всего лишь какую-то долю секунды. Гигант ощутил свободу и могучим усилием вырвался из цепких лап тяготения планеты. Пламя вытянулось иззубренным копьем, за золотым огнем потянулся туманный след раскаленных газов, соприкасавшихся теперь уже только с воздухом...

Над Мысом прогремел гром; он прокатился над Пруэттом, оглушив своим раскатистым грохотом и ревом, который ушам было больно, но сладостно слышать. Это был ликующий, торжествующий возглас колосса, вырвавшегося на волю, вкусившего свободу и устремившегося к безднам, для завоевания которых он был сотворен. К безднам космического вакуума, простиравшимся за пределами верхних границ мира, в котором живут люди.

Пруэтт, не отрываясь, следил, как тускнеет золото пламени, приобретая оранжевый оттенок, как на его кромке появляется красная кайма. Огромная ракета все больше наклонялась, все больше и больше отходила от вертикали, повинуясь программе полета. Он вдруг услышал голос, словно доносившийся откуда-то издалека. Это вопил Дагерти, погоняя "Атлас":

- Лети! Ну же, дорогой, красавец ты мой, сукин сын, лети!

"Атлас" ворвался в нижние слои стратосферы, пронизывая ледяной воздух плотным белым инверсионным следом, который казался сверкающей белой лентой, стрелой, уносящейся от Земли.

Но вот и эта полоска в небе пропала. Пруэтт до предела напряг зрение, чтобы не упустить из виду маленькую, все уменьшающуюся точку. Вдруг на месте точки вспыхнуло крошечное облачко: это отделилась первая ступень, "Атлас" сбросил раскаленную "юбку" ускорителя. Тоненькое двойное колечко продолжало лететь вверх, пока совсем не растаял и этот последний неясный след ракеты.

Когда через несколько минут сообщили, что Ширра уже вышел на орбиту, на щеках Дагерти еще блестели слезы. Похоже, он ничуть не стыдился, что Пруэтт заметил, как он их утирает, право, он ничуть не стыдился...

Во время последнего полета по программе "Меркурий" Пруэтт был оператором станции связи на Занзибаре. Пятнадцатого мая тысяча девятьсот шестьдесят третьего года Гордон Купер был вознесен на орбиту ракетой "Атлас", настолько близкой к совершенству по своим показателям, насколько может быть совершенна машина.

Он наматывал виток за витком с таким невозмутимым спокойствием, что поразил всех, кроме самых близких друзей. Достаточно сказать, что во время полета Купер несколько раз спал. Врачи, следившие за телеметрической информацией о состоянии Купера, были ошеломлены, обнаружив, что во время предстартового отсчета он безмятежно дремал. Вскоре после вывода капсулы на орбиту он снова заснул, чем привел в уныние всех медиков, многие годы предупреждавших об ужасных опасностях, которыми чреват космический полет для человека.

Гордон выполнил свою задачу так умело, с таким самообладанием, что превзошел полет Ширры, ставший, можно сказать, учебным пособием. Сам Ширра, шесть раз облетевший Землю до Купера, заметил, скривив губы, что Купер вышвырнул учебник и написал его заново.

А финал полета по традиции, установленной Гленном, ознаменовался еще одной захватывающей сенсацией.

Когда в капсуле загорелся сигнал о перегрузке в 0,05 g, возвещавший, конечно ошибочно, что капсула тормозится атмосферой, у Купера не оставалось другого выхода, как выключить автоматику и приготовиться к опасному возвращению в атмосферу с помощью ручного управления.

Остальное уже вошло в историю. Ученым, трубившим о превосходстве "черных ящиков" над человеком, пришлось забиться в угол и помалкивать, когда Гордон Купер с математической точностью нацелил свой космический корабль в посадочный коридор и вел его куда точнее, чем это делали во всех предыдущих полетах электронные устройства. "Черные ящики" еще раз подвели человека и поставили под угрозу полет. И если бы человек, Гордон Купер, не доказал свою способность преодолеть неполадку, не проявил, изумительных качеств, он вполне мог бы закончить свой полет в огромном огненном шаре, извергавшем раскаленные обломки.

Блестяще выполнив возвращение в атмосферу, космонавт был с триумфом встречен в Вашингтоне и Нью-Йорке. Его бурно приветствовала вся страна.

Но отголоски приветствий быстро смолкли, а красивые слова не радовали.

Полет Гордона Купера подвел черту. Именно его необычайный успех, изрек руководитель НАСА, сделал ненужными дальнейшие полеты по программе "Меркурий".

Первая группа космонавтов отчаянно протестовала.

Они выступали яростно - и, всем на удивление, публично!-против прекращения полетов. Успех программы "Меркурий" был очевиден, он превзошел самые смелые ожидания. И теперь, когда после двадцатидвухвиткового полета Купера появилась реальная возможность удлинить пребывание на орбите до трех суток, космонавты решили не сдаваться, подняли страшный шум и дошли до самого президента.

Но пользы от этого было мало. Не добились успеха и руководители программы. Один из них, Кристофер Крафт, прямо заявил, что более продолжительное космическое путешествие "принесло бы огромную пользу". Выступая перед журналистами, Крафт сказал, что, по его мнению, следующий запуск-"Меркурий-Атлас-10"должен быть организован с расчетом "не прекращать полета до тех пор, пока он будет безопасен".

В течение нескольких недель никто не сомневался, что полет капсулы "Меркурий-Атлас-10" состоится. Специалисты НАСА затратили около шестисот тысяч долларов на изучение этой проблемы и проведение обширных испытаний по определению возможности выполнения задачи. Увеличив вес капсулы на сто тридцать пять килограммов, в основном за счет дополнительных источников питания, они могли продлить срок безопасного пребывания в космосе более чем до ста часов. Эти дополнительные батареи можно укрепить титановыми скобами на внешней стороне теплоизоляционного экрана. Кроме того, космонавту понадобится дополнительный запас пищи, воды и гидроокиси лития для поглощения углекислого газа, но это уже детали. Возможность такого полета никто не оспаривал. Он мог продолжаться свыше двух суток, и при этом в капсуле оставался бы двухдневный аварийный запас.

В хор голосов, требовавших запуска "Меркурпя-Атласа-10" на трое суток, влились и голоса врачей. Они утверждали, что полет просто необходим. По их мнению, за трое суток пребывания космонавта на орбите они получат важнейшие данные о принятии пищи и пищеварении, об удалении отходов организма, о потреблении энергии, о влиянии продолжительной невесомости и десятках других факторов. Даже физики и те поддерживали полет, поскольку научные эксперименты, проведенные Купером в предыдущем полете, дали информацию, какую никогда еще не удавалось получить с помощью беспилотных космических аппаратов.

Но ответ из Вашингтона оставался неизменным:

"Нет, полетов по программе "Меркурий" больше не будет".

Научные работники, связанные с этой программой, были не просто огорчены, они начали злиться. В то время, когда Купер совершил свои двадцать два оборота, русские добились необычайно внушительного, даже устрашающего достижения. Гигантский спутник "Космос-18", с ревом взлетевший в небо с космодрома Байконур, был выведен на орбиту в той же плоскости, что и корабли серии "Восток", и пробыл на орбите девять суток. Через месяц взлетел в космос подполковник Валерий Быковский на корабле "Восток-5". Двое суток он кружил вокруг Земли. А на третьи сутки, на тридцать первом витке, вскоре после того, как корабль промчался над оконечностью Южной Америки, космонавт проснулся и обнаружил, что он уже не одинок в космосе.

Русские оповестили весь мир о подробностях биографии нового космонавта-женщины! Валентина Терешкова, двадцати шести лет от роду, опытная парашютистка, имевшая на своем счету более ста двадцати прыжков!

И пока американские космонавты, омраченные перспективой перерыва в орбитальных полетах на целых полтора года, извергали проклятия по поводу прекращения полетов, русский парень и русская девушка плыли в космосе в пяти километрах друг от друга, пели по радио дуэтом и любовались солнечными лучами, отражавшимися от округлых корпусов их огромных космических кораблей!

Быковский пробыл в космосе почти пять суток, пролетев свыше трех миллионов километров. Американские космонавты проглотили горчайшую пилюлю, когда узнали, наконец, что Терешкова вернулась в атмосферу, катапультировалась из корабля и приземлилась на парашюте северо-восточнее Караганды.

Миниатюрная девушка совершила сорок восемь оборотов вокруг Земли, пролетев почти два миллиона километров. Она пробыла на орбите семьдесят один час дольше, чем Гленн, Карпентер, Ширра и Купер, вместе взятые!

"Больше полетов по программе "Меркурий" не будет"... Чиновники из НАСА упрямо стояли на своем.

Эл Шепард не пытался скрыть, как ему хотелось добиться еще одного полета ведь очередь-то была его! Шепард вместе с остальными космонавтами и руководителями программы "Меркурий" снова и снова добивался пересмотра решений, убедительно аргументируя свою точку зрения. В самом деле, работы по программе "Джемини" то и дело тормозились: не хватало ассигновании, сказывались и обычные задержки в разработке аппаратуры.

По плану полет двухместной капсулы должен был состояться в конце тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года, а то и позже, то есть через полтора года! А для запуска капсулы "Меркурий" стоят в полной готовности несколько ракет-носителей "Атлас". Полностью были готовы к полету и три капсулы, уже переоборудованные для суточного пребывания в космосе. Установить оборудование и внести изменения, необходимые для трехсуточного полета капсулы "Меркурий-Атлас-10", не составляло большого труда.

Все эти просьбы породили яростные дискуссии. Но руководство НАСА оставалось непреклонным: никаких полетов по программе "Меркурий".

И все же борьба не прекращалась. Специалисты по авиационной медицине были встревожены неожиданным снижением кровяного давления у Ширры. Правда, оно ничем не угрожало и быстро прошло, но нечто похожее отмечалось и у Купера. Очень важно было бы узнать, как обстоит дело у русских космонавтов-Николаева, Поповича, Быковского, Терешковой. Увы, американцы этого не знали, а русские помалкивали.

Кроме того, за месяцы, прошедшие с последнего полета Купера, медики выявили новые, сравнительно мелкие, но потенциально важные проблемы. Врачи не могли прийти к каким-либо определенным выводам -не хватало

опыта. Их опасения могло развеять или усилить только более продолжительное пребывание человека в космосе. Дело дошло до того, что один обеспокоенный всем происходившим научный работник даже направился в Вашингтон и заявил представителям НАСА, что у них нет выбора. Одних только медицинских проблем достаточно, чтобы запуск "Меркурия-Атласа-10" вновь получил право на осуществление. Ведь если какие-либо серьезные проблемы возникнут уже в ходе работ по программе "Джемини", запуск капсул "Джемини" может надолго задержаться, и конечному плану высадки "Аполлона" на Луну грозят мучительные проволочки.

Стоит ли доводить до этого - ведь конгресс может поднять такую шумиху, что вся затея с "Аполлоном", которая к тому времени проглотит уже не один миллиард долларов,полетит в мусорную корзину.

Выслушав эти доводы, руководство НАСА призадумалось всерьез - может, действительно следует воскресить программу "Меркурий"?

Тем временем нажим продолжался - несильный, но настойчивый. В самом деле, ждать запусков "Джемини", оставив без ответа эти, возможно, решающе важные вопросы, было попросту безрассудно. Это означало бы, что пилотируемые полеты "второго поколения" будут скованы теми ничтожными познаниями в области космической биологии, которые получены в ходе четырех непродолжительных полетов по программе "Меркурий". А ведь программа "Джемини" должна стремительно прорваться в новые, неизведанные области, как это с величайшим мастерством делают русские.

В конце тысяча девятьсот шестьдесят третьего года русские запустили первый беспилотный аппарат типа "Полет". Новый маневрирующий аппарат явился угрожающим предвестником будущего. После вывода на орбиту по команде с Земли он увеличил высоту полета более чем на восемьсот километров, затем изменил плоскость орбиты и продолжал полет под другим углом к экватору. Запуски спутников типа "Космос" и "Полет", последовавшие один за другим, наглядно продемонстрировали колоссальные возможности Советского Союза.

До первого полета капсулы "Джемини" оставалось еще десять месяцев, а русские корабли уже парили в космосе.

Стены залов заседаний конгресса сотрясались от уничтожающей критики в адрес американской программы космических полетов.

В штабе НАСА, Мэриленд-Авеню, 400, в Вашингтоне по ночам горел свет. Что-то должно было произойти - и скоро.

ГЛАВА V

- И пусть никто не занимает телефонную линию! Кто бы там ни просил - не соединять. Чтобы линия была свободна, когда мне понадобится! Ясно?

- Так точно, товарищ генерал. Понял.

- Хорошо! Да, новых сообщений из московского вычислительного центра нет?

- Пока нет, товарищ генерал. Ожидаем с минуты на минуту. Они говорят, что... виноват, товарищ генерал... академик Огородников хочет говорить с вами.

- Что же вы?.. Давайте его сейчас же!

- Генерал Карпенко?

- Я у телефона. Какие новости?

- Все, как мы предполагали. Мы угадали с самого начала. Американский космонавт попал в серьезную переделку.

- Тормозные двигатели?

- Да, товарищ Карпенко. Тормозные ракеты капсулы должны были включиться точно над северо-восточным побережьем Новой Гвинеи. В этот момент космонавт завершал сорок седьмой виток...

- Это все я знаю.

- Потерпите, генерал. Мы хотим убедиться в том, что сведения, которые мы вам сообщаем, совершенно точны.

- Простите, Николай Трифонович. Прошу вас, продолжайте.

- Мы не прекращали изучения параметров орбиты. Американская капсула пробудет в космосе, считая с момента выхода на орбиту у Бермудских островов, приблизительно шесть суток и восемь часов. Затем на нее начнет воздействовать сопротивление верхних слоев атмосферы, и она замедлит движение.

- Шесть суток и восемь часов... Вы сказали - приблизительно. Нельзя ли поточнее?

- Невозможно. Есть факторы, нам неизвестные -кое-что мы еще не знаем. Но они не столь существенны. Наши расчеты довольно точны, генерал. Атмосфера, как вы знаете, никогда не находится в покое-она то вздымается, то опускается, как диафрагма. До некоторой степени это зависит от солнечной активности. Но в худшем случае мы ошибаемся не более чем на один-два витка.

- А сколько еще продержится космонавт?

- Об этом мы ничего определенного сказать не можем, генерал. Большую часть сведений об искусственной среде в капсуле мы почерпнули из сообщений американцев. Правда, космонавт может уменьшить давление в кабине, а то и вовсе перекрыть подачу кислорода туда и оставить под давлением только скафандр. Однако очень сильно снижать давление нельзя - упадет насыщение артериальной крови кислородом. Впрочем, кое-какие выводы мы все же сделали.

- И?..

- По нашим расчетам, кислород у него кончится примерно за шесть-двенадцать часов до начала возвращения капсулы в атмосферу.

- Значит, никакой надежды на спасение космонавта нет?

- Никакой, генерал. Во всяком случае, судя по тому, что нам известно.

- Гм... Скажите, Николай Трифонович, с данного момента, с этой самой минуты - через сколько часов этот американец... Пруэтт... останется без кислорода?

- Приблизительно через сорок два часа. А в чем дело, генерал? Разве это имеет значение?

- Еще какое! Огромное! Благодарю вас, Николай Трифонович, вы отлично поработали. Спасибо, спасибо!

Генерал Карпенко, доктор технических наук, специалист по артиллерии, заслуженный летчик, член-корреспондент Академии наук, круто повернулся и поспешно направился в радиоузел. Часовой у двери вытянулся; генерал прошел прямо к оператору у коммутатора.

- Вызовите мне Байконур, Ваничева! Быстро!

- Слушаюсь, товарищ генерал.

Двадцать шесть секунд спустя:

- Ваничев?

- Да,товарищ генерал.

- Слушайте внимательно. Академия подтвердила наши предположения. Дальше кислорода у космонавта остается всего на сорок два часа. Хватит нам времени выполнить наш план?

- Одну минуту, товарищ генерал...

Прошло еще пятьдесят две секунды:

- Товарищ генерал, времени хватит. Со вчерашнего вашего звонка люди работают без отдыха. Система управления и слежения уже перестроена на новый план полета, и мы работаем без задержек. Успеем, товарищ генерал, успеем.

- Превосходно! Но помните, никто, кроме вас и вашего помощника... как его фамилия?.. Меркулова, никто не должен знать об изменении в плане. Ясно?

- Да, товарищ генерал. Я вас понял.

- Хорошо. Когда предполагаете произвести запуск?

- Управимся за восемнадцать часов, товарищ генерал.

- Действуйте, Ваничев. Я вылетаю немедленно. Буду у вас часа через четыре. До свиданья.

Генерал Карпенко потер руки и задумчиво наморщил лоб. Все идет по плану.

Он обернулся к телефонисту.

- Вызовите аэродром. Скажите, пусть запускают двигатели и готовят машину к немедленному вылету.

- Слушаюсь, товарищ генерал...

Генерал Карпенко не услышал ответа. Он уже бежал по длинному коридору к своей "Чайке", которая должна была домчать его до реактивного самолета, а тот в свою очередь-до Байконура, где со вчерашнего дня сотни людей работали всю ночь напролет.

Его звали Роберт С. Гендерсон, в области пилотируемых космических полетов он был далеко не последним человеком. Гендерсон, руководитель Центра пилотируемых полетов в Хьюстоне, встретил вошедшего в его кабинет Пруэтта улыбкой.

- Садитесь, Дик,- сказал он.- Остальные сейчас подойдут.

Остальные? Пруэтт вообще не знал, кто еще будет и зачем его самого вызвали к Гендерсону. И лишь дрогнувшие брови выдали его недоумение, когда в кабинет вошел Роджер Маккларэн, руководитель программы "Джемини". С Маккларэном вошли несколько его помощников; с ними Пруэтт был уже немного знаком, и они, рассаживаясь за большим столом, добродушно приветствовали его.

Вошел и горячо пожал Пруэтту руку Джордж Кейт, возглавлявший Центр управления полетами по программе "Меркурий" на мысе Канаверал. Появился Энди Блейк из рабочей группы "Меркурия". За ним гуськом проследовали к столу несколько инженеров.

Гендерсон кивнул секретарше, та встала и закрыла дверь.

Все в сборе, - начал Гендерсон. - Приступим к делу.

Он в упор взглянул на Пруэтта. Космонавт хранил бесстрастное выражение лица.

- Дик, вы знаете, зачем мы вас вызвали сюда?

- Нет, сэр, не знаю.

Гендерсон, вертя в руках карандаш, чуть склонился.

- Мы решили приступить к подготовке запуска "МА-10".

Больше он ничего не сказал. Но этого было достаточно. Пруэтт почувствовал, как все его мышцы напряглись. В голову мгновенно полезли всякие догадки, но он не позволил себе даже помыслить о возможности... Но как трудно было удержаться... Огромным усилием воли он подавил разыгравшееся воображение. На лице его не дрогнул ни один мускул.

- Вы знаете всю предысторию, поэтому я не стану ничего объяснять,продолжал Гендерсон.- Суть дела в том, что мы должны осуществить еще один полет капсулы "Меркурий". "Джемини", конечно, остается в плане, ну, скажем, в немного перекроенном плане. Мы все же собираемся запустить ее этой зимой, но попозже.

Он откинулся на спинку стула и вздохнул.

- У нас чертовски мало времени для проверки глобальной сети слежения. Ведь мы ее уже почти перестроили на программу "Джемини". Но нас заверили, что ко времени запуска "МА-10" сеть будет готова.

- Когда это будет? - спросил Пруэтт.

Гендерсон кивнул Джорджу Кейту, и тот включился в разговор.

- Дик, мы готовим запуск на двадцать первое июля,-сказал он.-У нас не так много времени, как нам хотелось бы, но тут уж ничего не поделаешь. В сущности, это будет медицинский эксперимент. Нам придется ответить на некоторые вопросы, которые давно беспокоят медиков. Лично я не сомневаюсь, что во многом их страхи ничем не обоснованы.

Кейт мрачно нахмурился.

- Но пока мы не знаем ответов на эти вопросы. Во всяком случае, не можем ответить на них с уверенностью. А русские своих карт не открывают. В начале тысяча девятьсот шестьдесят второго года советские физиологи Газенко и Яздовский-вы, вероятно, знакомы с их отчетами, опубликованными Академией наук,-дали нам немало информации о состоянии Титова. Они даже выдвинули собственную теорию, впоследствии подтвердившуюся, о том, что нарушение вестибулярного аппарата, которое испытал Титов, было чисто субъективным и в будущих полетах не повторится. После полетов Николаева и Поповича русские оказались более сдержанными. Появились сообщения только о ненормальном снижении содержания кальция в костях. А когда в космос слетали Быковский и Терешкова, они вообще надежно прикрыли дверку. Что же касается медицинских отчетов о полете парных экипажей этой весной, то здесь уже дверь попросту заперли, да еще и ключ забросили. Нам не удалось выведать ничего.

Он окинул унылым взглядом Гендерсона и всех сидящих за столом.

- Мне не нравится... мне решительно не нравится сидеть и ждать, пока русские расскажут нам что-нибудь о физиологических реакциях космонавтов на длительные орбитальные полеты. Насколько мне известно, это никому не нравится. Мы попросту должны организовать собственный полет продолжительностью в трое суток...

Пруэтт так побагровел, что, казалось, он вот-вот взорвется.

- В чем дело? - спросил Кейт,

- Кто полетит?

- Я боюсь, мы вас совсем замучили ожиданием,- вмешался Гендерсон.Полетите вы.

Пруэтт скорчил такую гримасу, что все заулыбались.

Он слабо махнул рукой.

- Я только... ладно, продолжайте, Джордж. Выкладывайте все подробности, а я пока немного переварю эту новость...

- Я буду краток. Дик,- продолжал Кейт.- Задача-сорок восемь витков. Торможение-над юго-западной частью Тихого океана, приводнение-к северу от Гавайских островов. Это нам даст... трое суток плюс еще почти три витка... всего семьдесят шесть часов, если мы доведем полет до конца.

В разговор вмешался Энди Блейк.

- За последние две недели мы тщательно изучили капсулы и выбрали капсулу No 15. Будем уточнять, что надо переделать для полета. Большую часть переделок, которые мы произвели в капсуле No 20, куперовской, мы оставим. Уберем только перископ, резервный прибор для записи телеметрической информации, ну и еще кое-какие мелочи. У вас, видимо, будет одна батарея на полторы тысячи ватт и восемь главных батарей, включая резервные, по три тысячи ватт каждая. Эти дополнительные батареи мы установим на тормозном отсеке. Защитим их термоизоляцией-чтобы не нарушился тепловой баланс после вывода на орбиту...

Пруэтт слушал внимательно, как бы вбирая все, что говорилось. Но где-то в глубине сознания, все же не до конца поглощенного этим очень важным для него разговором, маячила крошечная фигурка радостно кувыркающегося и растянувшего рот до ушей человечка, в котором он узнал себя. Пруэтт едва сдержал улыбку...

- ...Для полета Купера нам потребовалось перекиси водорода всего на четыре килограмма больше,-продолжал Энди Блейк,- чем для девятичасового полета Ширры. Полет "по-обезьяньи", пассажиром, да еще с отключением питания многих систем на значительные сроки существенно сократит потребность в энергии и реактивном горючем. Кроме того, теперь мы пришли к опреде ленному мнению относительно мощности двигателей системы ориентации. Разумеется, мы остановимся на маломощных...

Они были так поглощены обсуждением основных вопросов подготовки, что не замечали, как летело время. Технических деталей было столько, что из них слагались пухлые контрольные ведомости и инструкции. Но инженеры разъясняли лишь главное; исчерпывающее изучение Пруэтту предстояло провести по личному плану, разработанному на подготовительный период. Очень важную роль в планировании полета играли врачи. На сей раз они все внимание сосредоточили не на нуждах и потребностях космонавта, как в предыдущих полетах, а на программе экспериментов. Пруэтт узнал, что ему придется испытать столько медико-биологических систем для корабля "Джемини", сколько их сможет вместить его капсула.

- Фактически,- шутил один из специалистов,- тебе придется стать нашим подопытным кроликом. Мы тут кое-что придумали насчет возможности отправления естественных надобностей в скафандре и системы отвода. Подробности изучишь позже, но не забудь запланировать свидание с нами примерно через неделю-снимем с тебя мерку для скафандра. К тому времени мы почти закончим все доделки. А к моменту полета у нас уже будет и опыт применения этой системы.

Пруэтт вскинул брови:

- Чертовски интересно, Сэм! Неужели вы нашли добровольцев?

- Ну, не то чтобы нашли,-уклончиво ответил инженер и рассмеялся, - но у нас есть несколько таких нудных работенок, что прожить три-четыре дня подряд в твоем скафандре покажется испытателям куда приятнее...

Прошло еще два часа, совещание подходило к концу. Были составлены графики работ для различных групп.

Пруэтт убедился, что ему предстоит всего за два месяца проделать работу, на которую требуется по крайней мере три. Но ведь всегда можно часть работы сделать побыстрее, а кроме того, и дублер немало поможет...

Пруэтт вспомнил, что ему еще не сказали, кто у него дублер. Пока он здесь, нужно выяснить это и кое-что еще. Именно сейчас, не позже. Если не выяснить сейчас, мелкие царапинки могут разрастись в тяжкие язвы.

Совещание закончилось; все основные вопросы были решены. Пруэтт повернулся к Гендерсону.

- Боб, как по-вашему, могу я с вами потолковать несколько минут?.. Не в порядке продолжения совещания, но дело важное...

Гендерсон взглянул на часы.

- Разумеется, Дик, охотно.

Пруэтт встал.

- Если вы не возражаете, мне бы хотелось, чтобы Джордж Кейт и Энди Блейк остались с нами.

Гендерсон кивнул в знак согласия; Кейт и Блейк остались на своих местах, когда остальные сотрудники НАСА вышли. Дверь кабинета закрылась.

Пруэтт сразу же взял быка за рога.

- Кто будет дублером?

Гендерсон ответил на вопрос вопросом:

- А кто, по-вашему, должен быть дублером?

Этого Пруэтт не ожидал - даже не надеялся на такой поворот разговора. Он выпалил:

- Дагерти... Джим Дагерти. Лучшая кандидатура,

- Почему?

- Мы работали вместе. Самый подходящий человек. Мы так подружились, что, можно сказать, почти угадываем мысли один у другого. Лучшего помощника, чтобы одолеть всю работу за два месяца, и не найти. Конечно, другие по способностям ничуть не хуже, но мы с ним как-то очень притерлись друг к другу-так бывает, только когда долго поработаешь бок о бок с человеком.

Кейт и Блейк посмотрели на Гендерсона.

- Хороший выбор,-сказал Кейт.-И мороки будет меньше.

Гендерсон взглянул на Блейка.

- Энди?

- Я согласен. Дагерти подходит по всем статьям.

- Ладно, Дик,-дружелюбно сказал Гендерсон,

будет Дагерти вашим дублером.

- Спасибо. Это мне очень поможет,-сказал Пруэтт. Гендерсон стал собирать бумаги со стола и совать их

в портфель.

- Есть еще одно дело,- сказал Пруэтт.

Все трое молчали.

- Послушайте, могу я говорить, ну что ли, по душам? - спросил Пруэтт.Чтобы все осталось между нами и за стены этой комнаты ничего не вышло? Гендерсон строго посмотрел на него:

- Выкладывайте.

Пруэтт сделал глубокий вдох и выпалил:

- Вот что, Боб, вы оказали мне огромную честь. Разумеется, я знаю, что вы и другие подбираете только тех, кто в данный момент лучше всего подготовлен к выполнению задания. Но и вы, и я, и вот Джордж с Энди... да

и все, кто в курсе наших дел... все мы знаем, что кандидатом на следующий полет намечен Эл Шепард. Вы бы избавили меня от... от ненужных размышлений, если бы разогнали весь этот туман вокруг назначения меня вместо Шепарда.

Гендерсон откусил кончик сигары и выплюнул его в мусорную корзинку. Откинувшись на спинку стула, он не спеша закурил сигару и ткнул горящим концом в сторону Пруэтта.

- А где это сказано, что Эл Шепард намечен для очередного полета по программе "Меркурий"? - спокойно спросил он.

- Но, Боб, ведь это же знают все.

- Ах, вот как? Ну так я вам сейчас кое-что скажу, Дик, и я хочу, чтобы вы хорошенько меня поняли. Во время полета Гордона Купера кандидатов па этот полет не намечали, да и вообще тогда "МА-10" еще не собирались запускать. Скажу вам напрямик. Мы могли бы выбрать Шепарда, или Карпентера, или любого другого из первой группы космонавтов. Но мы не сделали выбора, потому что в этом не было необходимости. Я отлично знаю, какую чепуху несли газеты и журналы насчет нашего будто бы "окончательного решения". Все эти гадалки и болтуны из телевидения и газет просто сами не знают, что говорят. А те, кто знает, оказались достаточно сообразительными, чтобы понять, что мы не станем поручать выполнение задания какому-нибудь определенному человеку, пока не подойдет срок. Теперь...

- Да перестаньте, Боб! Не станете же вы отрицать, что Эл Шепард - самый толковый из нас. Да никто из нас Шепарду и в подметки не годится. И если..

- Майор Пруэтт, - перебил его совершенно ледяным тоном Гендерсон.- Я не намерен заниматься гаданием на кофейной гуще или выбирать космонавтов по жребию. Что бы вы там ни переживали в связи с этим делом,-он свирепо посмотрел на Пруэтта,-вы все же не в состоянии-я позволю себе усомниться в вашей компетенции именно в этой области - судить о самом себе или любом другом космонавте. Должен вас заверить, что я гораздо лучше вас осведомлен о выдающихся способностях коммандера (Офицерский чин в ВМС США.- Прим. ред.) Шепарда; мне известны также-вам это, видимо, следует внушить- многочисленные факторы, которые определяют выбор космонавта для орбитального полета. Вам эти факторы неведомы, что вполне понятно, поскольку они лежат за пределами вашей компетенции. Ну-с, теперь вам все ясно, майор Пруэтт? Космонавт плюхнулся на стул.

- Выходит, я сел в лужу,- пробормотал он.

Гендерсон заметно-и мгновенно -оттаял.

- Нет, сказал он. - Более того, должен заметить, что ваши слова и причины, побудившие вас затеять этот разговор, весьма меня порадовали.

В притворном страхе Пруэтт закатил глаза.

- Вы меня не поняли,начальник.

Гендерсон рассмеялся.

- Дик, вы просили, чтобы этот разговор остался между нами, чтобы мы предали его забвению, покинув эти стены. Я ценю это и не забыл вашей просьбы. Мне нравится и то, что вы стремитесь воздать должное своему товарищу. Я совершенно согласен с вашей оценкой достоинств Шепарда. Но он уже назначен на первый полет по программе "Джемини"; вторым пилотом с ним полетит Джерри Мастере. Гриссом сейчас занят испытаниями оборудования для экспериментов со стыковкой кораблей "Джемини", и мы не хотим отвлекать его от этой работы. А что представляют собой Гленн, Карпентер, Ширра и Купер, мы и так хорошо знаем. Нам ведь нужно как можно больше различных индивидуальных характеристик, чтобы прийти к определенным выводам по части физиологии. Вот так-то. А вам поручили выполнение этого задания прежде всего потому, что вы для него подходите лучше всех.

Гендерсон снова взглянул на часы.

- Теперь выметайтесь из моего кабинета и дайте мне уйти домой. Уже больше восьми, черт побери, и жена мне закатит девять истерик подряд, а дом битком набит дамами, и все они будут сочувственно кудахтать.

Тут он даже, как будто подмигнул.

- Ах, да, Дик, чуть было не забыл. Примите поздравления...

Пруэтт ехал домой и все еще не верил... Он чувствовал, что лопнет, если не поделится с кем-нибудь всем, что было на совещании у Гендерсона. Энди Блейк сказал, что официально об этом объявят не раньше чем через две недели. Но, черт возьми, неофициально-то можно сказать и раньше!

Он круто развернул машину и погнал ее к клубу. Прямо под знаком: "Стоянка машин категорически запрещена" он со скрежетом остановил машину, поставил ее на ручной тормоз и, прыгая через три ступеньки, взлетел по лестнице.

Несколько минут спустя он, пошатываясь, спустился вниз с ящиком шампанского на плече и коробкой дорогих сигар в руке. Сбросив ящик на переднее сиденье и сунув сигары следом за шампанским, он вернулся в клуб. Через несколько секунд он уже набирал номер квартирного телефона Джима Дагерти, безуспешно пытаясь подавить волнение.

К телефону подошла Памела. Все еще стараясь скрыть свое ликование, Пруэтт чужим сердитым голосом и самым официальным тоном потребовал к телефону капитана Дагерти. Джим тотчас взял трубку; Пруэтт чуть было не захихикал, когда услышал казенные "служебные" интонации в голосе своего друга. Но больше он был не в состоянии притворяться; он постарался втолковать Джиму, что случилось нечто очень серьезное и невероятно важное и что они с Памелой должны ждать его дома. Возбужденно хохоча, он швырнул трубку на рычаг.

Все десять минут, пока Пруэтт ехал до дома Дагерти, с лица его не сходила радостная улыбка. Джим и Памела, встревоженные, уже ждали его на пороге. Он издали увидел их фигуры в светлом проеме двери.

На гравийной подъездной дорожке Пруэтта резко занесло. Передним левым колесом он разворотил цветочную клумбу Памелы Дагерти и вполголоса выругался. Супруги Дагерти уставились на него, но он, захлопнув дверцу, пошел не к ним, а на другую сторону машины.

- Господи, Джим,-закричал он,-да не стой же, как пень! Помоги мне перетащить все это.

Когда Дагерти подошел, Пруэтт выволок и сунул в руки изумленного друга тяжелый ящик с шампанским. Схватив коробку с сигарами, он ринулся мимо Дагерти, чуть не сбив его с ног. Джим едва сохранил равновесие. Памела все стояла, изумленно раскрыв рот, и Пруэтт, подхватив ее за талию, поднял вверх и закружил, а потом поцеловал так крепко, что у нее звенело в ухе целую неделю.

Дагерти раздраженно треснул ящиком об пол гостиной.

- Ты что, спятил, Дик?

Пруэтт расхохотался и заорал во всю глотку:

- Я лечу! Если я тебе скажу, ты лопнешь! Я лечу, понял ты, безобразная конопатая мартышка, и ты мне будешь помогать!

Лицо Дагерти выражало полное недоумение.

- Летишь? Куда летишь, идиот?

Пруэтт поперхнулся и закашлялся. Он весь побагровел и ловил ртом воздух. Джим Дагерти принялся колотить его по спине. Памела смотрела на них озабоченно, но вместе с тем в ее взгляде читалось, что за многие годы замужества за летчиком-истребителем она научилась не слишком удивляться чему бы то ни было.

Наконец, Пруэтт отдышался.

- Я... у меня есть для вас небольшой секрет,-прохрипел он.

Они впились в него глазами, боясь, что он снова закашляется. Пруэтт схватил Дагерти за грудь и притянул к себе.

- Джеймс, дорогой рыжий дружок, сегодня у меня было долгое совещание с начальником. Это было очень интересное совещание. Я даже сказать тебе не могу, какое интересное... Они собираются запустить еще одну капсулу "Меркурий".

Дагерти смотрел на него во все глаза.

- Ты, что же, бесишься так только потому, что запустят еще одного "Меркурия"? Черт побери, Дик, а мыто подумали, что...

Он осекся, увидев, что лицо Пруэтта расплывается в улыбке.

- Ты? - прошептал Дагерти.

Пруэтт кивнул и махнул Памеле рукой, чтобы та принесла бутылку шампанского.

- А ты знаешь, морковная твоя башка, кто будет дублером?

Дагерти медленно покачал головой и вдруг расплыл ся в такой же широкой улыбке, как и Пруэтт. Он вопросительно ткнул себя пальцем в грудь. Пруэтт еще более ожесточенно закивал.

- Ну, скажи, пожалуйста! - изумленно выдохнул Дагерти.- Вот это да!

- Пэм! Тащи скорей шампанское.-заорал Пруэтт.

Но ее уже и след простыл. Минут через пять она вернулась с Питом Расселом, Гарри Скэнлоном и их женами. Они остановились в дверях и уставились на Пруэтта и Дагерти: те держали в каждой руке по открытой бутылке шампанского, пили и яростно размахивали бутылками расплескивая вино по кушеткам гостиной.

Памела застонала. Ее муж и Дик Пруэтт весело хохотали и здоровались с друзьями-космонавтами.

Их соседи - все до единого сотрудники Центра пилотируемых полетов-не могли понять, что происходит в доме Дагерти.

Они знали только одно - оттуда всю ночь доносился такой шум, что спать было невозможно.

ГЛАВА VII

Человек, сидевший за столом, сдвинутым к краю возвышения в большом конференц-зале, непрерывно колотил по столу председательским молотком. Микрофоны подпрыгивали, бумаги незаметно сползали к краю и падали на пол. Человек побелел от гнева, щека его заметно дергалась, точно нерв под электрическим током.

На него были направлены юпитеры, от света больно резало глаза, которые он и без того щурил от невыносимой головной боли. В ярком свете отчетливо проступали густые клубы табачного дыма, а в промежутках между клубами дыма и под ними-море лиц и жестикулирующих рук, какое-то кошмарное сборище корчащихся и неистово ревущих чудищ. Ручка молотка вдруг переломилась, и Десмонд Дж. Барнз, усталый, отчаявшийся, злой, забыл на мгновение, что в зале находятся пять сотен репортеров, забыл о своем положении руководителя отдела информации, проводящего пресс-конференцию в связи с заключительной стадией орбитального полета по программе "Меркурий", забыл даже о включенных микрофонах, стоявших на столе, забыл обо всем и, свирепо швырнув в сторону бесполезную ручку молотка, заорал: "Черт бы вас всех побрал!"

От этого взрыва ярости задребезжали все динамики в конференц-зале, а звукооператоры, которые в тот момент на свою беду сидели в наушниках, вскрикнули от боли. Злобный выкрик и весь облик Барнза, обычно такого уравновешенного и невозмутимого, сделали то, чего он никак не мог добиться до этого. Пятьсот репортеров, наконец, справились со своим нетерпением; рев сотен голосов стал постепенно стихать, словно гудок локомотива, заворачивающего за гору.

Барнз сделал несколько глубоких, неровных вдохов и попытался взять себя в руки. Гнев не прошел, но Барнз усилием воли обуздал его, и, когда начальник отдела информации взял в руки микрофон, голос его уже звучал

холодно и четко.

- Спокойно, спокойно! Если повторится что-либо подобное тому, что здесь только что произошло... - Он медленно выдохнул воздух. - Ни я, ни мои помощники терпеть никаких оскорблений больше не станем. И конференция на этом закончится.

Зал снова взревел.

- Прекратите! Разве можно что-нибудь понять, когда вопросы задают сразу сто человек? А тем более отвечать! Не могли бы вы объединиться и поручить кому-нибудь говорить от имени всех? Иначе мы далеко не уйдем!

Гул снова усилился, но на этот раз репортеры договаривались между собой, а не обращались к сидевшим за столом работникам информационного отдела НАСА, которые с радостью воспользовались короткой передышкой. Том Стинсон, помощник Барнза, прикрыв рукой телефонную трубку, наклонился " к Барнзу и сказал ему на ухо:

- Я говорю с центром управления "Меркурия". Они ничем не могут помочь, Дес.

Щека Барнза снова задергалась.

- Что еще они говорят? - прохрипел он.

- Они не могут сообщить ничего нового. Говорят, чтобы мы придерживались первоначальной версии. Дескать, мы не можем обеспечить приводнение Пруэтта, как это планировалось ранее, потому что в районе посадки море бурное. Тот же вздор, никаких изменений. Мол, с кораблем и космонавтом все в полном порядке, просто мы воспользовались плохой погодой и стараемся набраться побольше опыта, тем более что полет проходит отлично. Еще они говорят, что...

- Хватит, - раздраженно перебил его Барнз. Он провел дрожащей рукой по взмокшим от пота волосам. Все та же чепуха. Господи, Том, мы не можем больше продолжать этот фарс. Кое-кто из сидящих в зале отлично знает, что мы лжем. Они поддерживали нашу игру некоторое время, но...

Зал внезапно смолк. В центральном проходе стояли три человека. Барнз прищурился, чтобы разглядеть их, и похолодел. Ничего доброго ждать не приходилось. Боже, это же Грег Сондерс, сотрудник телеграфного агентства, опаснейший человек и страшная язва. Слева от него стоял Джек Киршбаум из телевидения, справа - Сид Прайс. Барнз знал, что Прайс - корреспондент одной из крупных нью-йоркских газет, но сейчас не мог вспомнить, какой - то ли "Тайме", то ли "Трибюн". Впрочем, это не имело значения.

Сондерс начал говорить медленно, отчетливо, тщательно подбирая выражения, и с первых же слов у Барнза перехватило дыхание. Гнев снова был готов прорваться, но отступил, беспомощный, перед рассчитанной точностью слов Сондерса, методически рассекавших и разоблачавших обман.

- ...и хотя мы относимся с пониманием к вашим оскорбленным чувствам, мистер Барнз, с не меньшим пониманием мы относимся и к собственным журналистским нуждам, не говоря уже о неизмеримо большем сочувствии к миллионам людей, которые хотят услышать, не скажем ли мы что-нибудь о том, что же происходит в космическом корабле и что в действительности случилось с майором Пруэттом.

Голос хлестал Барнза все сильней и сильней, он знал, что надвигается на него, ему казалось, что крыша проседает и готова обрушиться на Них, но он был не в силах ничего предотвратить...

- ...мы не ожидали, что окажемся в таком положении. Мистер Барнз, я теперь говорю от имени всех нас и... Голос Сондерса стал презрительно насмешливым.

- ...я хочу дать вам понять, что мы опубликуем сообщение точно в том виде, в каком я его сейчас изложу вам.

"Вот оно, -подумал Барнз и обхватил край стола так крепко, что побелели костяшки пальцев. - Сейчас из обоих стволов..."

- Мистер Барнз, вы лжец.

В зале воцарилась мертвая тишина.

- Мы уже знаем, что сообщение НАСА о продлении полета Пруэтта сверх сорока восьми витков было просто дымовой завесой. Погода в районе приводнения прекрасная. Никакого шторма нет. Далее, мы согласились с ва

шим требованием, чтобы эта пресс-конференция носила секретный характер. Нам это не понравилось и не нравится до сих пор; от этого дурно пахнет. Но мы согласились и намерены сдержать свое слово. Если же вы не скажете нам правды-сейчас же, немедленно,-мы разоблачим вашу версию, как злостную ложь, как надувательство, как бессовестный обман, направленный на то, чтобы скрыть правду о серьезной опасности, возможно грозящей Пруэтту. А теперь отвечайте: скажете вы нам правду или нет?

Барнз лихорадочно соображал, как быть. Слава богу, что Сондерс не обошелся с ним более круто. Официальной версии больше придерживаться нет смысла. Все они превосходно знают, что он лжет, но лично к нему претензий никто не имеет. Будь они на его месте, они бы, к сожалению, вели себя точно так же. Пожалуй, будет лучше сказать им кое-что, пока центр управления "Меркурия" не установит точно, что именно случилось с капсулой. Он помотал головой, пытаясь собраться с мыслями. К черту приказы; придется сказать...

- Ладно, Сондерс. Но прежде чем начать, я хочу кое о чем предупредить вас, всех до единого. Все, что я скажу, по-прежнему не для широкой публики.

Он вскинул руку, чтобы прекратить крик, поднявшийся в зале после его предупреждения.

- Черт побери, я говорю так потому, что вынужден. Все, что я скажу, не должно получить огласки, пока не поступит подтверждения некоторых фактов. Однако если в течение следующего часа ничего не случится, я буду считать, что запрет снят, и вы вольны обнародовать все, что узнаете. Даете слово, что оправдаете мое доверие?

Сондерс, Киршбаум и Прайс оглядели зал. Из рядов донеслось сердитое бормотание, но громких возражений не было. Барнз знал, что если трое стоявших примут его предложение, остальные пойдут за ними. На этот раз заговорил Киршбаум:

- Ладно, Барнз. Мы согласны ждать... но не больше часа.

Барнз заговорил медленно, умышленно растягивая паузы между словами, чтобы усилить ошеломляющий эффект своего сообщения.

- Завершая сорок восьмой виток, майор Пруэтт начал готовиться к торможению. До этого момента телеметрическая информация была в норме. И тут...

Барнз замолчал.

- Ближе к делу, черт побери!-крикнул кто-то из зала.

Барнз смотрел в зал невидящим взглядом.

- Тормозные ракеты отказали.

Он никогда еще не слышал такого громового хора голосов. Тут только он понял, как поразило это известие людей, сидевших перед ним.

- Мы... мы пытаемся точно установить, каково положение. Б-больше я пока ничего не знаю.

Ноги у него подкосились, и он с облегчением упал в свое кресло. Еще минут десять в зале стоял невообразимый рев, потом все снова затихли.

Сондерс, белый как мел, обернулся к Барнзу и собрался что-то сказать, но не успел - в зал ворвался человек.

- Они передают!-задыхаясь, выкрикнул он.-Передают по телевидению из Нью-Йорка! Напрямую, не в записи! У них будто бы монопольное право передач из Кокоа-Бич. Сообщают, что у Пруэтта не сработали ракеты! И называют его "пленником космоса"!

Послышались злобные крики и брань; у дверей и запасных выходов началась давка-разъяренные репортеры ринулись к телефонам. Накаленные до предела, они толпой вывалились из конференц-зала гостиницы "Кейп Колони Инн" на шоссе, ведущее в Кокоа-Бич. Как подло их обошли с величайшей, небывалой сенсацией, обставили, обскакали... Но кто?..

В зале, где только что было пятьсот человек, осталось не более трех десятков. Репортеры двух крупных телевизионных компаний взялись за микрофоны, чтобы передать срочное сообщение.

Барнз сидел и беспомощно смотрел на все, что творилось в зале. Он увидел, как Джек Киршбаум подошел к репортеру телевидения, составившему себе "имя" на научно-популярных передачах. Внезапно Джек протянул руку и сорвал с репортера наушники, зацепив при этом ухо и до крови ободрав его.

Прислушавшись к голосу в наушниках, Киршбаум в недоумении повернулся к Сондерсу и Прайсу.

- Прямая передача! Боже праведный, да ведь он все передавал отсюда, все, что происходило!

Он бросил наушники, круто, стремительно повернулся и с размаху ударил телевизионного репортера кулаком по лицу. Бывший авиадесантник вложил в удар все сто с лишком килограммов своего веса.

Но это уже ничего не меняло. Вся страна уже знала, и повсюду творилось что-то невообразимое.

Пруэтт жил теперь в мире, в котором было по семь рабочих дней в каждой неделе, а всякий день был до отказа заполнен столькими делами, что их просто было невозможно переделать. Препятствия одно за другим вставали перед ним, и надо было напрягать все силы, чтобы преодолевать их; за очередным препятствием он мог немного помедлить, то есть вернуться к нормальному, каждодневному, совершенно бешеному темпу. Джим Дагерти не отставал от него и был как бы его вторым "я" - он взваливал на себя как можно больше работы, занимаясь бесчисленными мелочами, требовавшими хладнокровия и внимательности, и давая этим возможность Пруэтту сосредоточиться на тех задачах, которые были непосредственно связаны с предстоящим полетом.

Пруэтт изучил капсулу No 15 намного лучше, чем любой самолет, на котором летал. Кроме космического корабля, в жизни для него почти больше ничего не существовало; Пруэтт поставил перед собой задачу познать, не только разумом, но и инстинктом, буквально каждый квадратный сантиметр капсулы, каждую крошечную деталь ее оборудования, каждый элемент работы всех ее главных и второстепенных систем.

Получив в условиях жестокой конкуренции право на постройку космического корабля, предназначенного для орбитальных полетов американцев, инженеры компании "Макдоннелл" с самого начал оказались в затруднительном положении. Их ограничивали возможности ракетыносителя "Атлас"; им были поставлены жесткие пределы и по-весу, и по размерам капсулы. Получался грубоватосмешной парадокс-человеку, забрасываемому ракетой в бесконечное пространство космоса, отводилось пространство, столь ограниченное...

Инженеры работали настойчиво и упорно, стремясь обеспечить космонавту максимальные удобства при минимуме имевшихся у них возможностей. Пруэтт понимал, что тут уж ничего не поделаешь. В сущности, в его округлой капсуле было не больше места, чем в телефонной будке, а ни один человек в здравом уме не захотел бы просидеть трое суток в телефонной будке.

Впрочем, в действительности человеческому телу в капсуле было гораздо удобнее, чем это казалось на первый взгляд. Космонавт вовсе не лежит на спине, как считает большинство непосвященных. Он находится в полулежачем положении, спина немного приподнята, а колени чуть возвышаются над головой. Каучуковая и пластиковая обивка контурного кресла точно отформована по телу космонавта и необычайно комфортабельна.

Пруэтт с нетерпением ожидал первых мгновений невесомости. Когда, в порядке тренировки, он лежал по нескольку часов в контурном кресле капсулы или тренажера, это бывало очень утомительным. При нормальном тяготении в полулежачем положении кровь отливала от ног к туловишу, и даже пустячное неудобство вызывало сильнейши.боли:

Но в космосе... Собственно-говоря, даже русский корабль "Восток" не так уж велик с точки зрения земных масштабов. Все дело в том, что в состоянии невесомости самый незначительный дополнительный объем дает колоссальные преимущества. Этого достаточно, чтобы русские космонавты могли, например, расстегнуть привязные ремни и распрямить тело.. Не так важно, что они могли стоять, - в условиях невесомости нельзя "стоять". Там, где нет верха и низа, это понятие теряет смысл. Но Николаев первый станцевал "космический танец". Плавая в воздухе, совершенно невесомый, он ухватился обеими руками за выступы в кабине, тщательно уравновесил тело и начал вертеться. Он вращался и вращался с восхитительной легкостью, без малейшего дополнительного усилия, и прекратить вращение ему удавалось, лишь ухватившись за что-нибудь.

Так что даже капсула "Меркурий", этот крохотный кокон, в который завернулся человек, чтобы дерзнуть взлететь в космос, утрачивает при невесомости все свои неудобства и становится не только терпимой, но даже комфортабельной.

Правда, влезать в капсулу было чистым наказанием.

Иначе не скажешь. И Пруэтт ворчал всякий раз, когда, извиваясь, протискивался с посторонней помощью в узенький люк. Он влезал в капсулу и вылезал из нее не меньше сотни раз, отрабатывая процедуру покидания капсулы в аварийных ситуациях. Он вылезал через люк и через узкий проход в горловине капсулы, где размещались парашюты. Это был тот случай, когда восемьдесят килограммов тренированных упругих мышц и широкие плечи мало радовали его.

Пруэтта никогда не покидало чувство изумления, когда он думал о своем космическом корабле. На орбите эта машина вместе с ним будет весить примерно тысячу пятьсот килограммов. Черт побери, это почти на пятьсот килограммов меньше, чем весит его автомобиль! И все же эта крохотная коробочка полетит вокруг земного шара со скоростью двадцать девять тысяч километров в час; она способна выдержать колебания температуры в несколько тысяч градусов. И ей будет нипочем любое давление-от практически полного вакуума до нагрузок, которые превращают в кашу все, кроме самого прочного металла.

Вживаясь в сложное хозяйство своего космического "домика", Пруэтт понимал, что единственно возможная норма взаимоотношений космонавта с его кораблем-это симбиоз человека и машины. В сущности, человеческий организм должен буквально вплестись в электронные и механические системы капсулы и гибко взаимодействовать с ними.

Он будет жить, как младенец во чреве; только человек, видевший капсулу, с которой слой за слоем снята обшивка, может оценить потрясающую сложность и переплетенность всех "волокон" космического корабля. Тело Пруэтта будет окружено десятью тысячами метров проводов и кабелей. Часть из них будет даже подключена к нему. В ограниченном пространстве капсулы десять километров "венозных и артериальных сосудов" будут обеспечивать подачу электроэнергии, тепла и жидкостей, охлаждать, защищать от радиации... Да, это самый настоящий симбиоз.

Как и его предшественникам-космонавтам, Пруэтту предстояло убедиться, что тренировки и длительная подготовка потребуют больше физических усилий, чем выполнение любой задачи во время реального космического полета.

Тренажеры и специальные устройства представляли собой хитроумно придуманные "барьеры", преодоление которых требовало величайшего напряжения. Это был путь добровольного мученичества и испытаний возможностей человека, но он всегда вел вперед, к конечной цели-максимальной готовности к огненному броску в неизведанное, который потребует предельной отдачи сил. Инженеры НАСА создали несколько тренажеров, по их мнению, воспроизводивших многие ситуации, с которыми человеку придется столкнуться на борту космического корабля во время орбитального полета. Одной из любимейших "игрушек" у них был безопорный стенд "Альфа" (От английского сокращения "ALFA" - Air Lubricated Free Attitude Simulator (свободно ориентирующийся в пространстве тренажер на воздушной подушке).-Прим. ред.).

Опыт показал, что они ошибались. "Полет" на безопорном стенде не был похож на управление реальным кораблем и реальными двигателями в условиях невесомости. На тренажере было работать труднее, значительно труднее. Первое знакомство с "Альфой" застало Пруэтта врасплох.

Он забрался в контурное кресло, и техник надежно закрепил привязные ремни. Просторное помещение, где находился стенд, погрузилось в темноту. Пруэтт вспомнил, что балансирует на огромном стальном шаре, опирающемся всего только на подушку из сжатого воздуха, вспомнил - и забыл. Он услышал глухой шипящий рев воздуха и, не задумываясь, пошевелился, чтобы усесться поудобнее.

Это была тяжкая ошибка: Вселенная мгновенно и резко завертелась вокруг него. Кресло круто наклонилось и стало вращаться. А ведь он всего лишь подвинулся в кресле на какой-то сантиметр!.. Он инстинктивно попытался подчинить себе свое тело, восстановить равновесие, но необычайно чувствительная "Альфа" реагировала на малейшую неточность-его только сильнее стало крутить, причем как-то по-новому, что еще больше сбивало с толку.

Он выругался; мгновенно помрачнев, он представил себе, как будут смеяться над ним другие космонавты, и снова ругнул себя. Надвигался первый приступ тошноты, и тут Пруэтт немедленно воспользовался собственным самым эффективным средством, не раз выручавшим его в подобных случаях. Этот прием стал для него совершенно органичным элементом процесса мышления. Он заставил себя слиться с машиной, заставил свои ощущения и инстинкты вписаться в систему "человек-машина".

Перед его глазами была большая линза. Глядя сквозь нее, он сосредоточил свое внимание на карте, необычной карте, охватывающей пространство в три тысячи километров от горизонта до горизонта и движущейся перед ним со скоростью около восьми километров в секунду, Земля летела под ним точно так, как будет лететь под капсулой на орбите. И когда его внимание переключилось на карту, он обнаружил, что уже не слышит шума сжатого воздуха, а ведь когда начиналась тренировка, ужасный рев просто оглушал его. Теперь же он его не замечал, как не замечал раньше шума работающих двигателей самолета. Он уже добился полной сосредоточенности на своей главной задаче.

Его рука сжимала рычаг, находившийся сбоку от кресла. Этот рычаг управлял пуском сжатого воздуха через небольшие реактивные сопла, равные по мощности соплам, установленным на настоящей капсуле. Он мог поднять или опустить нос "капсулы", переводя рычаг вперед или назад-совершенно так же, как на самолете. Переводя рычаг вправо и влево, можно было управлять креном, опять же как на самолете.

А вот с разворотами дело обстояло по-иному. На самолете, играя рулем поворотов, можно было мотать нос как угодно из стороны в сторону. Но ни на стенде, ни на космическом корабле не было руля поворотов, да не было и воздушных потоков и аэродинамических сил вообще. Чтобы повернуть нос капсулы вправо или влево, нужно было манипулировать все тем же рычагом управления.

Вся хитрость состояла в том, чтобы при помощи рычага давать короткие импульсы тяги. Это уж было совсем не похоже на самолет. Там можно было добиваться исключительно плавной слитности движений - с этим же чудовищем приходилось вести себя осторожнее. Никакой непрерывности и слитности - только ряд точных, строго ограниченных движений. Это напоминало выполнение на истребителе переворота через крыло "по восьми точкам" - крен на определенный угол и фиксация в этом положении, затем более глубокий крен и опять фиксация. Пруэтт понял, что именно так надо управлять и "Альфой", иначе она реагировала крайне недружелюбно и пыталась окончательно выйти из повиновения.

Не подумав, Пруэтт поднял левую руку и почесал нос - и тотчас же пожалел об этом, потому что "космический корабль" угрожающе закачался из стороны в сторону, а затем накренился и начал валиться на бок. Инстинктивно он попытался исправить положение движением тела, но тут же убедился, что все надежды на мгновенную ответную реакцию тщетны. Ему снова показалось, что весь мир, раскачиваясь, куда-то уносится от него...

Пруэтту пришлось заново приспосабливать свои ощущения и рефлексы. Уже давно он утверждал, что у человека не пять, а шесть чувств, и шестое равновесие. Сейчас он снова сумел добиться этого необычайного слияния своих ощущений с поведением машины и скоро поразительно скоро! - начал "чувствовать" "Альфу", как будто машина была частью его самого. Он достиг какого-то необычайного перевоплощения-мысленно он все время был в космосе, в невесомости.

"Получается!" - радостно кричал он про себя. Действительно - получалось хорошо. Он добился устойчивости "Альфы" быстрее, чем кто-либо до него. Он приводил ее в равновесие, снова раскачивал, начинал вращение, останавливал ее на половине оборота, а затем раскручивал в обратную сторону.

Пруэтт "играл" на рычаге управления, как на флейте, легко прикасаясь к нему пальцами, и "Альфа" повиновалась ему.

Техник, стоявший за главным пультом управления, тихонько свистнув, отключил подачу воздуха и спустился поговорить с Пруэттом.

- Здорово. Очень хорошо, сэр,-оценил он.- Вы первый, кому удалось потягаться с Шепардом. А он в этом деле настоящий волшебник. Схватывает все быстрее любого. И вы тоже. Даже не разберешь - совсем как Эл Шепард.

Он взглянул на Пруэтта; на его лице. промелькнула усмешка.

- Майор, а может, вам... того... хочется попробовать аварийное маневрирование?

"Что-то он хитрит",- подумал Пруэтт и внимательно взглянул на техника.

- Ну-ка, расскажи поподробнее, дружище, что это за штука? - спросил он.

- Э, да я совсем забыл, что вы здесь в первый раз.

Так вот, вы сумели, скажем, стабилизировать стенд, ясно? А мы тут начинаем подбрасывать вам всякие неприятности. Отключим некоторые сопла или начнем менять их мощность. Так сказать, малость напутаем вам, а потом посмотрим, как быстро вы из этого выкарабкаетесь. Конечно, если вы слишком устали, вымотались...

Техник не успел договорить. Пруэтт только посмотрел на него. Он знал, что в комнате управления все внимательно следят за разговором, и понял, что его в какой-то мере испытывают. Программу-то он выполнил. Он вполне отвечал предъявляемым требованиям, но теперь испытатели предлагали ему собственную программу трудностей.

Он мог бы кончить на сегодня. У него и без того получилось лучше, чем у других космонавтов. Но тогда он разочарует этих людей, они будут качать головами, глядя ему вслед...

Он откинулся на спинку кресла и расслабился.

- Ну, что ж, крутанем ее еще разок.

Лицо техника озарила улыбка.

- Молодец, майор. Я готов был спорить, что вы именно так и скажете.

Все маски были сброшены, начался открытый "турнир" между Пруэттом и операторами стенда. Они постараются его сокрушить сумасшедшими выкрутасами, но он из кожи вон вылезет, а возьмет верх над ними.

Они обрушили на него все, что можно выжать из "Альфы" по инструкции... Через пятнадцать минут рев сжатого воздуха сменило приглушенное шипение, затем наступила тишина. Пруэтт вытирал пот с лица, а техники в это время отстегивали ремни. Ему помогли спуститься на пол, и он устало прислонился к тренажеру.

- Ну, кто победил? - спросил Пруэтт.

Кто-то легонько хлопнул его по спине.

- Ничья.- Техник помедлил. - Знаете, майор Пруэтт, вы первый человек, которого мы не сумели заставить чертыхаться и просить о помощи.

Его глаза светились искренним восхищением.

- Майор, у вас все пойдет отлично, ручаюсь, отлично!

Пруэтт уходил из испытательной камеры, чувствуя, что вырос на целую голову.

...Несчетное число часов и дней провел он в тренажере для отработки различных элементов полетного задания - точном макете капсулы, где были воспроизведены почти все приборы и средства управления, которые имеются в настоящей капсуле. Тренажер тоже был "нагружен" различными неполадками и авариями. Он управлялся дьявольским счетно-решающим устройством и оператором тоже "мастером" на всякие штучки. Тренажер то имитировал пожар, то выход из строя одного из двигателей ориентации, то изменение давления, то нарушение электрической цепи и другие аварийные ситуации, с которыми космонавт мог столкнуться на любом этапе полета.

"Д-да, если сладить с этим тренажером,- подумал Пруэтт,- можно спокойно отправляться на Марс в лодчонке с подвесным мотором".

Он внимательно изучал индикаторы положения в пространстве, установленные на тренажере. Они показывали кувыркание, вращение и другие движения и маневры капсулы, "вышедшей из повиновения". Эти три прибора полностью воспроизводили положение находящейся на орбите капсулы относительно внешнего мира. Их нужно было изучить так глубоко и детально, чтобы реагировать на их сигналы рефлекторно, почти инстинктивно.

А суммарное движение относительно всех трех осей одновременно воспроизводилось на четвертом приборе квадратном индикаторе, расположенном в центре приборной доски. Космонавт должен был научиться выравнивать стрелки приборов так, чтобы на четвертом приборе образовалось совершенно четкое перекрестие. Любое отклонение от такого положения означало, что ориентация капсулы нарушена. Это было особенно важно, например, когда космонавт хотел точно ориентировать капсулу "параллельно" поверхности Земли.

Как только Пруэтт освоил управление реактивными двигателями системы ориентации капсулы в пространстве, он убедился, что управлять капсулой гораздо легче, чем истребителем.

Тренажер был настолько точной копией капсулы, что космонавт получил возможность буквально "пожить" в той машине, в которой ему предстояло унестись в космический вакуум. Всего в полуметре перед его лицом и грудью находилась приборная доска, на которой теснилось около полутора сотен шкал, переключателей, рукояток, кнопок и других средств управления; множество цветных лампочек мерцало или вспыхивало, причем каждый цвет имел особое значение.

В свое время Пруэтт опасался, что страшная теснота в кабине космического корабля может вызвать у него приступ клаустрофобии (Боязнь ограниченного пространства.-Прим. ред.), но теперь, к своей великой радости, понял, что ошибался. Оказалось, что представление о "нормальном", обычном, весьма относительно. Все было делом привычки.

Пруэтт вспоминал, что все писатели в книгах, которые ему доводилось читать, взирали на космос с содроганием, рисовали картины беспощадной, жестокой пустыни, чуждого, безжалостного пространства, вечно враждебного, даже смертоносного в своем крайнем несходстве с привычным миром людей.

И тем не менее... еще в самом начале работ над программой "Меркурий", задолго до того, как первый человек дерзнул вознестись в бархатную черноту неба, Скотт Карпентер выступил против такого предетавления о космосе. Он высказал совершенно противоположную точку зрения. Он предсказал, что как только человек добьется равновесия сил, обеспечивающего орбитальный полет, он обнаружит в космосе мир и спокойствие.

Поразмыслив над этим предсказанием, Пруэтт сопоставил все, что ему было известно об орбитальном полете, с полетом в атмосфере сквозь бури, турбулентные потоки и многие другие небесные барьеры. Здесь приходилось буквально "воевать" со штурвалом и педалями, чтобы преодолеть тепловые потоки и встречные течения и ослабить их воздействие. Здесь встречались оледенение, туман, дымка, прижимавшие самолет к земле, и тогда посадка превращалась в лотерею-либо ты садишься, либо врезаешься в неподатливый бетон и от тебя остается мокрое место. А там, в космосе, если уж ты сумел скользнуть по кривой игле траектории вверх и отделиться от ракеты-носителя, больше тебе нечего беспокоиться ни о выравнивании киля, ни о тяге. Можно не волноваться насчет перевода дросселя на крейсерский режим или неполадок в форсажной камере и компрессоре; раз уж ты вышел на орбиту, можешь забыть о закрылках, шасси и воздушных тормозах. И на гору там не налетишь. А все эти поршневые штучки... шаг винта, регулировка горючей смеси, оледенение карбюратора и прочие подлости, помноженные на число двигателей,-их тоже нет в космосе.