В плену подозрений

Глава 9

Полковника Долсона на месте не оказалось, он по каким-то срочным делам ушел в цех, но вместо него меня немедленно принял капитан Корнинг. Большой, крупный, с простодушными голубыми глазами невинного ребенка, который тут же сообщил, что полковник дал распоряжение обеспечить меня специальным пропуском во все, абсолютно во все без исключения подразделения завода. Он тщательно заполнил его, «прокатал» на нем мой большой палец, вместо салфетки предложил вымыть руки, затем, когда я наконец-то нацепил на лацкан пиджака тот самый «Специальный пропуск», на котором так и было крупными черными буквами написано: «СПЕЦИАЛЬНЫЙ ПРОПУСК», подчеркнуто вежливо поинтересовался, не нужен ли мне провожатый. Я не менее вежливо отказался — как-нибудь сам разберусь. Не в первый раз...

Мне встретилось немало знакомых лиц: тех, кого в свое время нанимал отец, и даже тех, кого когда-то брал на работу мой дед. Которые постарше, естественно, помнили, хотя и необязательно, как, приходя сюда с отцом, мы с Кеном в силу детского любопытства все время пытались сунуть пальцы в какой-нибудь станок, а они почему-то старались не позволить нам этого сделать. Дай бог им счастья!

Сейчас во всех без исключения цехах у каждого станка был свой собственный силовой привод, широкие проходы, температура регулировалась независимо от времени года, кругом чистота, не то что раньше. Бригадиры в костюмах с галстуками, пульты управления... Хотя запах машинного масла и раскаленного металла остался тем же самым. И слава богу!

Темп работы заметно ускорился, но везде явственно ощущалось напряжение, обычно свойственное предприятиям, в которых возникают проблемы на верхних этажах управления. Я не мог не заметить косых взглядов, не мог не почувствовать в них явного осуждения. Еще бы! Шикарный флоридский загар, четыре года отсутствия...

Причем на деньги, которые в конечном итоге сделали они! На их добавленную стоимость. Когда они вкалывали по сорок два часа в неделю. «Видел сегодня этого Дина? Видел, как он здесь болтался? Совсем как хозяин. Еще бы, имеет, сукин сын, самую главную долю и четыре, целых четыре года развлекается в своей Флориде за наш счет! Орел, ничего не скажешь!»

Кивая в ответ на приветствия тех, кого узнавал, я чуть ли не физически ощущал свою вину перед ними. Да, в свое время меня сделали их руководителем, в каком-то смысле вершителем их судеб, что, само собой разумеется, предполагало большую ответственность, а я вот взял и ушел. Бросил их. Просто так, по своим собственным причинам. Думал, рано или поздно все равно найдется кто-нибудь, кто за меня все это сделает.

Так я и бродил по некогда хорошо знакомым местам, все время отчаянно пытаясь вспомнить имена тех, кому молча, хотя вполне искренне, кивал в ответ на приветствие. Стандартные производственные линии выглядели вполне удовлетворительно, но при этом я не мог не заметить, что большинство из них уже были модернизированы автоматическим оборудованием, управлявшимся с дистанционных пультов работниками в чистых зеленых халатах, которым даже не приходилось пачкать руки. Интересно, а не приведут ли все эти технико-электронные нововведения в конвейерном производстве к потере конкурентоспособности на нашем рынке сбыта? Что ж, посмотрим, посмотрим. Кое-какие детали, впрочем, остались старыми, по-своему даже допотопными и, значит, явно дорогими, нерентабельными для массового производства. Более того, безусловно требуемый в таком случае практически стопроцентный контроль конечной продукции был и намного более дорогим, и существенно менее надежным, чем простой метод статистики по качеству, который я в свое время сделал обязательным для всего производства.

У входа в здание "С" меня остановили охранники, которые по внутренней связи тут же связались с капитаном Корнингом, чтобы подтвердить действительность моего специального пропуска. На данный момент времени. Получив его, они пропустили меня, и когда я наконец-то вошел внутрь, то сразу же увидел Майлса Беннета, сидевшего в крошечном офисе практически сразу же за входной дверью. Простодушный, но вполне надежный инженер средних способностей. Когда он тепло и искреннее тряс мне руку, я заметил на его лице озабоченность. Надеюсь, мне вполне искренне удалось поинтересоваться, как поживают Молли и дети, в ответ на что он почему-то спросил, не найдется ли у меня для него работы во Флориде. Любой, вплоть до мойки машин. Беннет, конечно, старался выглядеть совершенно спокойным, но какую-то внутреннюю суетливость, боюсь, скрыть ему так и не удалось.

— Да, с безопасностью у вас здесь, похоже, действительно круто, Майлс, — заметил я.

— Тут ты прав, Гев. Еще как прав! Настолько круто, что иногда сам не знаю, зачем я вообще здесь. Кому все это нужно?

Кивнув, он подвел меня к широкому проходу в цехе, в самом начале которого стояла новая — во всяком случае, для меня — стена, наглухо отгораживающая последнюю треть огромного производственного зала. У входной двери с важным видом стояло несколько вооруженных охранников.

— Кто туда может пройти? — поинтересовался я.

— Я не могу. Ты не можешь. Мотлинг, полковник и капитан могут. Когда-то мог и твой брат, но потом его почему-то лишили допуска. Чтобы попасть туда, надо получить сверхспециальный пропуск, Гев.

— Ну и что, интересно, там происходит?

— Толком, конечно, не знаю, но здесь мы производим различные детали для какой-то военной штуковины под кодовым названием «Д-4-Д». Сделав одну, что, поверь мне, случается далеко не каждый день, мы тут же отправляем ее прямо туда. Из наших там никто не работает. Не пускают. Только какие-то совершенно незнакомые нам ребята со стороны с крутыми должностями и степенями. Нам категорически запрещено. Там, полагаю, производится конечная сборка. Затем, когда готовых изделий набирается где-то около полудюжины, хотя это не более чем моя личная догадка, основанная на количестве того, что мы сами здесь производим, они, как правило, глубокой ночью увозят их на специальных армейских грузовиках в сопровождении джипов с черт-те сколькими до зубов вооруженными солдатами.

Я медленно, в сопровождении Майлса, обошел весь цех. Так, никакой автоматики, старое, управляемое вручную оборудование и та самая штуковина «Д-4-Д», уже почти готовая пересечь тщательно охраняемую дверь. Отличная работа.

Мы вернулись в крошечный офис Майлса. Закрытая дверь оградила нас от громких звуков цеха. Беннет пожал плечами и покачал головой.

— Да, похоже, допуски у вас здесь близкие к запредельным, — заметил я.

— Это уж точно. Там есть одно хитрое коническое отверстие, которое нам приходится просверливать в каком-то специальном сплаве с точностью до одной тысячной миллиметра, а они потом сто раз проверяют это своими... нам, увы, совсем незнакомыми приборами. Даже если поставить тройную пробку, молекулы все равно пробьются туда, и потом их уже ни за что не вытащить.

Я с искренним восхищением свистнул:

— Вот это да! Ну и как это делается?

Он затравленно посмотрел на меня и тут же виновато отвел глаза:

— Догадайся сам, Гев... Извини.

Что я и сделал. Вслух.

— Значит, так: вы делаете множество частей из так называемых легких сплавов, то есть как можно более маленький вес является одним из наиболее важных факторов, правильно? Но там также обязательно должна быть очень прочная сталь для создания максимального поперечного сопротивления. Кроме того, наверняка есть детали не проводящие электричества, а в удобных и доступных местах должны быть предусмотрены различные карманчики, щели, пустоты для множества миниатюрных электронных устройств. Черт побери, Майлс, да ведь если это так, то тогда там, в том закрытом цехе за железобетонной стеной с вооруженной охраной и сверхсекретными спецпропусками, собирается то, что требуется даже больше чем для одного огромного взрывателя! Если, конечно, не принимать во внимание эту полусферическую полость, которая...

Я вдруг остановился. Ведь к ней вела здоровенная труба. Через нее специальное активирующее устройство со взрывным механизмом вполне могло бы подать туда некий редкий материал, соединив его со вторым компонентом, и создать таким образом требуемую критическую массу, а тогда...

Заметив выражение моего лица, Беннет покачал головой:

— Знаешь, Гев, мне не хотелось бы даже думать об этом.

— Но ведь это всего лишь догадка! Может, все совсем и не так.

Он, казалось, не слушал меня. Нахмурился, почему-то бросил внимательный взгляд на тыльную сторону своего левого кулака. Затем, не поднимая опущенных глаз, медленно, как бы размышляя про себя, заговорил:

— Значит, так: будем считать, что до окончательной сборки перед отправкой надо вставить туда, как минимум, три-четыре предохранительных механизма или электроцепи, а после них еще пару и несколько бортовых дублирующих устройств, чтобы исключить малейшую возможность случайного или, скажем, несанкционированного прерывания. Ну и в идеальном варианте конечно же систему автономного наведения, способную самостоятельно, без какого-либо вмешательства извне, корректировать курс полета.

— Ну а вдруг наша догадка не имеет ничего общего с тем, что происходит на самом деле, Майлс?

— Тогда на первое место выходит проблема сверхсекретности. Потому что, как ни гениально сделано изобретение, а всегда найдется кто-то другой, кто, украв его, сможет сделать то же самое и в случае необходимости использовать против тебя самого. — Он поднял на меня глаза. — Они мне все время снятся, Гев. Хочешь верь, хочешь не верь, но на самом деле снятся. Целая стая из ста штук на хмуром небе несется со скоростью шестнадцать тысяч миль в час. И никогда, никогда не поворачивает обратно. Они летят на нас!

— Не долетят, если мы сможем запустить столько же на них.

— При условии, если мы уверены, что они сработают.

Майлс проводил меня до выхода из блока "С". Мы бросили друг на друга прощальный взгляд и сразу отвернулись. Как будто чувствовали себя виноватыми в убийстве кого-то совершенно ни в чем не повинного. Да, странное чувство.

И все это происходило, когда я загорал, пил и развлекался на флоридских пляжах. Уму непостижимо! Я не стал подниматься к Мотлингу — просто зашел в контору, вернул пропуск, сел в машину и тут же уехал. От них. А от себя? Боюсь, это было куда сложнее. Впрочем... впрочем, надо срочно, ни в коем случае не откладывая, повидать еще одного человека. Моего последнего прямого родственника, брата отца, дядю Альфреда Дина.

Перекусив на скорую руку в ближайшем кафе, я бросил машину и пешком дошел до арландского гимнастического зала. Когда много лет тому назад умерла тетушка Маргарет, дядя Альфред сразу же продал гранитный дворец, который в свое время построил для них мой отец. Вместо него там возвели современный супермаркет, а дядя переехал в отвратительное красно-коричневое здание центрального городского гимнастического клуба. Почему-то ему так захотелось.

В приемной мне сказали, что постараются вызвать мистера Альфреда Дина из карточного зала. Как только смогут. В ответ я попросил их не беспокоиться, поскольку без труда смогу это сделать и сам. В свое время я тоже был постоянным членом этого клуба. Купил у них пачку сигарет и не торопясь отправился в карточный зал.

Там, увлеченно играя в бридж, сидело шесть человек. Дядя Альфред, сразу же заметив меня, сначала поднял вверх три пальца — очевидно, именно в этот момент объявляя ставку, — а затем указал ими на холл. Я послушно вышел, сел в удобное кресло, взял с низенького столика какой-то яркий журнал. Когда дядя Альфред буквально через несколько минут вышел, я отбросил журнал в сторону и встал.

Когда-то у него был острый, птичий, даже по-своему хищный взгляд и манера поведения, в которой чувствовалась жажда жизни.

Он несколько раз писал мне, просил вернуться на фирму. В его письмах всегда ощущалась тревога за невольное осознание своей собственной никчемности и вынужденного безделья. Хотя все время подчеркивал, что совершенно не приспособлен ни к какому делу. Скучно, неинтересно, ну и тому подобное.

Теперь ни в его походке, ни в глазах уже не было ничего подобного — заметно пожилой, уставший от жизни и в каком-то смысле испуганный человек. Может быть, даже боящийся всего на свете. Мне было грустно видеть, как у него время от времени нервно подрагивает голова, моргают глаза.

— Позволь мне угостить тебя стаканчиком виски, Геван, — сказал он, отводя меня к бару. Мы сели за стол. И я вдруг увидел в его глазах слезы. Дядя смахнул их ладонью и смущенно улыбнулся. Как бы извиняясь. — В последнее время со мной что-то происходит, мой мальчик, но вот что — толком не знаю. Совсем как маленькая девочка...

— Рад видеть тебя, дядя Ал.

Официант принес виски. Он взял свой бокал, поднял его.

— За Кена. Пусть земля ему будет пухом!

Мы выпили. Помолчали, потом начали говорить. Его речь была уже далеко не такой внятной и связной, как когда-то в старые добрые времена.

— Да, Кен до сих пор стоит у меня перед глазами, как живой. Никогда не вставал на задние лапки. Никогда! Господи, как же он переживал все это! Ты ушел, но именно тебе тогда этого и не надо было делать. Так он считал. Как же, как же, до сих пор помню тот день, когда мне пришлось сказать твоему деду, что я собираюсь уйти с завода. Но у него был твой отец. И этого оказалось достаточно. Ты же мог вести дело сам. Без нас. Без меня, без Кена... Мы, наверное, слишком мягкие или что-то в этом роде. Не знаю...

— Дядя Ал, что сейчас происходит на заводе?

— Тогда, в тот день, он был просто вне себя. Слышал бы ты его!

— Кто такой Мотлинг и что он там делает, дядя Ал?

— Мотлинг? Плюс полковник и жена Кена? Не те люди, совсем не те люди, мой мальчик. Так считает Карч. Говорит, Мотлинг ненадежен. Там нужен Уолтер Грэнби. Знаешь, ведь Мотлинг тоже живет здесь, в клубе, прямо надо мною. Всего этажом выше. Когда мы вдруг совершенно случайно встречаемся на лестнице, он иногда даже покровительственно поглаживает меня по головке. Вот так! — На какой-то момент в моих глазах промелькнул тот самый былой дядя Ал, живой, энергичный, полный жизни и желаний...

Значит, все, как Уолтер и говорил. Похоже, так оно и есть. Я вдруг вспомнил, как много лет назад мы с дядей Алом ездили поездом в Нью-Йорк. Мне тогда было всего двенадцать, и все казалось просто фантастикой — обед в шикарном вагоне-ресторане, пролетающие за окном вагона рощи, озера, ожидание того, что скоро предстоит увидеть в главном городе страны... Это было уже после смерти тети Маргарет. Мы пообедали, он выпил маленькую бутылочку джина, а мне купил пива. В моем-то возрасте! Дядя Ал. Потом он ненадолго куда-то отлучился, а когда я снова увидел его через час, то рядом с ним уже стояла какая-то очень красивая девушка. Совсем как на обложке модного журнала. Она стояла и смеялась низким, глубоким, почти мужским смехом.

Нью-Йорк оказался настолько большим и деловым, что я моментально почувствовал себя не двенадцатилетним подростком, а шестилетним ребенком. Мы жили в трехкомнатном номере какого-то жутко старомодного отеля в самом центре, где дядя Ал всегда любил останавливаться и где все его знали.

Наш визит длился целых три дня и был совсем не таким, как я ожидал. Вечерами дядя Ал обычно приглашал женщину, с которой познакомился в поезде, мы ходили куда-нибудь ужинать, он, само собой разумеется, покупал мне что-то вкусненькое, а затем говорил, что мне пора идти спать. Я возвращался в свою комнату, а они продолжали развлекаться. Поскольку вставал он не раньше полудня, утром я сам ходил в ближайшее кафе и завтракал. Днем дядя показывал мне город — водил на крышу небоскреба или в музей. Причем в это время он обычно выглядел усталым и очень сердитым.

Когда мы ехали поездом домой, то почти не разговаривали. Только уже перед самым Арландом он бросил на меня пристальный взгляд и сказал, будто хотел о чем-то попросить. О чем-то важном и особенном.

— Ты хорошо провел время, Геван. Запомни, мой мальчик, ты очень хорошо провел время!

— Да, конечно же, дядя Ал. Я на самом деле очень хорошо провел время.

Он довольно улыбнулся и откинулся на спинку сиденья. Именно таким я его в основном и запомнил — жизнерадостным, вечно пахнущим сигарами, дорогим одеколоном, каждый день со свежим цветком в петлице...

— Послушай, дядя Ал, мистер Карч на самом деле считает, что его голоса могут решить судьбу Мотлинга? В ту или иную сторону.

— Да, как он говорит, мои четыре тысячи акций вместе со всеми остальными, которые готова отдать ему старая гвардия, могут поставить на Мотлинге крест. Но это только без учета твоих голосов, Геван. Все теперь зависит от тебя одного, мой мальчик.

Если ты с нами, ему здесь больше нечего делать, если против, делать здесь нечего нам. Лично мне, должен признаться, этот человек, мягко говоря, очень, очень даже не по душе. Хотя вряд ли это можно считать достаточной причиной.

— Почему же? Она не хуже, чем любая другая.

Его рука заметно дрожала, когда он ставил свой пустой бокал на стол.

— Этот дурацкий трагический случай с Кении меня здорово подкосил, Геван. Знаешь, он ведь был почти совсем как я, совсем каким когда-то был я сам...

Его уже не совсем внятное бормотание насчет схожести с Кеном не могло не вызвать у меня некоторого раздражения. Совсем маленькими мы восхищались дядей Алом и старались быть к нему как можно ближе. Он разговаривал с нами как с равными, никогда не позволял себе покровительственного или пренебрежительного тона. Помню, как-то раз мы с Кеном, как нам тогда казалось, крупно повздорили. Дядя Ал отнесся к этому очень серьезно: достал откуда-то боксерские перчатки, сам лично зашнуровал их на наших руках, торжественно объявил условия поединка. Конечно же ему, наверное, было смешно смотреть, как два малолетних несмышленыша на полном серьезе размахивают руками, не нанося при этом никакого вреда друг другу. Потом он заставил нас пожать друг другу руки и объявил, что бой закончился вничью.

Позже мы видели дядю Ала уже совсем в другом свете. И хотя наш отец никогда не говорил об этом прямо, было очевидно, что он категорически не одобряет безделье своего брата, что его явно раздражает его нахлебнический подход к жизни, что долго это продолжаться просто не должно и не может. Мы с Кеном тоже начали относиться к нему как к пустому и смешному щеголю, эдакому веселому и беспечному «кузнечику», у которого полностью отсутствует чувство собственного достоинства и которого совсем не за что уважать. Он тоже почувствовал заметную перемену в нашем к нему отношении, и со временем мы все больше и больше друг от друга отдалялись.

Сидя и слушая полупьяное бормотание дяди Ала, я вдруг отчетливо, как бы со стороны, увидел самого себя. Наверное, так часто бывает. Будто с отвращением смотришь в зеркало жестокой правды. Даже если она совсем неприятна. Внезапная и совершенно неожиданная аналогия, подчеркнуто шокирующий момент истины... Как же мне теперь считать себя выше дяди Ала? С чего бы? Ведь, несмотря на прямо противоположные причины, в конечном итоге мы повели себя совершенно одинаково. И он и я, не очень задумываясь, взяли и переложили все бремя ответственности на плечи своих родных братьев. Значит, и мне, так же как и ему, не за что себя уважать. Значит, и у меня не может быть мужской гордости. Миру обычно плевать на мотивацию, его интересует факт, и только факт. Какая ему разница между бесцельным одиноким стариком и бесцельным одиноким молодым человеком? Да никакой. Потому что и тот и другой шикарно живут за счет других. Пусть даже самых близких и родных...

Я поступил с Кеном точно так же, как в свое время поступил со своим братом дядя Ал, и дал ему естественный повод меня осуждать. И хотя видимых признаков его недовольства моим внезапным для всех решением переложить на его плечи полную ответственность за то, что по всем параметрам следовало бы делать именно мне, Кен в то время не выражал, теперь я вдруг отчетливо понял: больше никогда в жизни мне не удастся сказать ему, что я о нем думаю, к чему все это его и меня привело. Кто-то украл у меня эту возможность, и я страстно хотел, чтобы этот «кто-то» вдруг оказался в пределах моей досягаемости!

А старик все говорил и говорил...

— Знаешь, я все время думаю о Кении. Мысли о нем почти никогда не выходят у меня из головы. Он был славным парнем. Спокойным, уравновешенным. Ты же был шумным и неугомонным, втягивал его в какие-нибудь истории. Мне всегда казалось, вы оба переживете меня. Вчера я изменил мое завещание, Геван. Даже не вспоминал о нем, пока Кении не умер. Теперь все, что у меня имеется, будет принадлежать тебе, мой мальчик. Акции, недвижимость и достаточно наличных, чтобы, как минимум, полностью оплатить налоги на наследство. Еще даже останется. Знаешь, тебя ведь назвали именем моего отца. Крутой был старик. Геван Дин. Тебе надо возвращаться, Геван. Пора снова приниматься за работу. Твой отпуск и так продлился четыре долгих года. Ну а мой... мой целых шестьдесят.

Его голос неожиданно задрожал. Я поспешно отвернулся в сторону бара, чтобы дать ему возможность взять себя в руки, не заплакать или даже не зарыдать. Видеть это было бы просто невыносимо. Когда он наконец пришел в себя и снова заговорил, его голос зазвучал уже более уверенно. Без слезливых ноток.

— Если говорить с практической точки зрения, то все сработает как надо, Геван. Насчет этого можно не волноваться. И Карч, и Уолтер Грэнби будут на твоей стороне. Между вами были кое-какие проблемы насчет той женщины, я знаю, но теперь, когда Кении больше нет, отпала и сама причина для того, чтобы обиженно стоять в стороне.

— Нет, дядя Ал, причина не отпала сама по себе.

— Ерунда! Господи ты боже мой, да пока ты и другие Дины занимались делами, настоящими делами нашей компании, а я был в добровольном, но хорошо оплачиваемом отпуске, мне во всяком случае удалось научиться довольно неплохо разбираться в женщинах, мой мальчик, уж поверь. Такие, как она, совсем не стоят того, чтобы делать из себя дурака. Я много видел ее, частенько бывал у них дома. Эта женщина одна из тех... ненасытных.

— Что ты имеешь в виду?

— Конечно, мне не следовало бы говорить так о вдове Кена, но если уж честно, то... то она из тех женщин, при виде которых по телу начинают бегать странные мурашки.. Как будто на ней крупными буквами написано одно, всего одно слово — «СЕКС»! Среди них есть такие, кому ничего другого не надо, и эти самые лучшие, с ними можно и нужно иметь дело. Но та, о которой мы говорим, использует свое оружие, чтобы чего-то добиться. Эти крайне опасны. От них лучше держаться подальше. Я не знаю, чего она добивается. Денег, положения, успеха? Она получила все это, выйдя замуж за Кена, и тем не менее все равно не успокоилась. Ей нужно что-то еще. Но что? Лично мне пока не совсем понятно. Мальчик мой, только не принимай меня, пожалуйста, за старого, выжившего из ума дурака, исключительно для собственного удовольствия бубнящего какую-то бессмыслицу. Она переиграла вас с Кеном. Обоих. Каждого по своему. Доставала твоего брата — не знаю, для каких конкретно целей, — до тех пор, пока он не сломался, пока окончательно не сдался и начал поступать так, будто жить ему было больше совсем не для чего. Остерегайся ее, Геван, держись как можно подальше от нее, мой мальчик. Эта женщина что-то задумала... Вот только что? — Его голос затих, но губы продолжали молча шевелиться, будто он про себя проговаривает невысказанные вслух мысли. Затем дядя Ал вдруг резко выпрямился и посмотрел на часы. — Рад был повидаться с тобой, Геван. Чарльз, налей этому молодому человеку еще бокал и запиши на мой счет. — Он встал, снова бросил взгляд на часы. — Боюсь, мне давно пора вернуться к игре. — В его глазах промелькнула тревожная нотка. — Что-то в последнее время я совсем не выигрываю. Даже забавно. Может, просто не везет с картами? Заскакивай как-нибудь сюда на ужин, мой мальчик. В любое время.

Дядя Ал ушел, в общем-то тщетно и неизвестно зачем пытаясь имитировать былую энергичную походку. Официант принес мне заказанный бокал с виски. Кругом спокойствие, тишина, запах сигар, лакированного дерева, бармен с тяжелыми мешками под глазами с серьезным видом университетского профессора тщательно протирающий стаканы и внимательно разглядывающий их на свет...

Да, Кении на самом деле был спокойным мальчиком. Особенно по сравнению со мной. Когда мама уехала в Калифорнию, отец приводил нас сюда почти каждый вечер. Мы тогда испытывали скрытое чувство гордости, узнав, что женщин в этот клуб никогда не пускают, за исключением одного, всего одного дня в году — специальной вечеринки... Мы ужинали, с интересом смотрели, как мускулистые мужчины играют в гандбол, плавали в бассейне. То были славные годы в надежном мире, в котором не надо было тревожиться за будущее. Помню, мы с Кеном, бегая вокруг бассейна, играли в пятнашки, и он, поскользнувшись, упал, ударился головой о кафельный пол. Через минуту шишка достигла размеров здоровенного грецкого ореха. Друзья отца осмотрели ее и уважительно похвалили Кена за то, что он даже не заплакал. Помню, я тогда стоял рядом и жалел, что упал он, а не я, что взрослые хвалили его, а не меня. Интересно, а заплакал бы тогда я?

Я допил бокал, встал и вышел на залитую солнцем улицу. Там стало уже намного теплее. Встреча с дядей Алом принесла мне мало радости. Скорее повергла меня в уныние. Теперь мне предстояло принять уже два конкретных решения: во-первых, относительно неизбежного выбора между Грэнби и Мотлингом, а во-вторых, насчет наследства, которое мне оставил мой родной брат Кен. Кому и зачем понадобилось его убивать? Кто это сделал? Кто пустил ему пулю прямо в затылок? Что может стоять за всем этим? Вопросы, вопросы... И пока никаких ответов.

Увы, придется снова поехать к Ники. Было бы просто нелепым совсем по-детски пытаться избегать ее, когда только она и могла хоть как-то пролить свет на истинные причины убийства моего брата.

Я вывел мою прокатную машину из гаража отеля и уже без колебаний направился на Лайм-Ридж.