В поисках света

Веруй. Радуйся. Возлюби…

Тут до меня дошел слушок, что многие заинтересованы в освещении новой формулы ученичества:

Веруй. Радуйся. Возлюби.

Предыдущую, конечно, все знают и выполняют:

Слушать. Думать. Делать.

Правда, некоторые посередине застряли… Думали, думали, так до сих пор ничего и не придумали.

Расширенно формула нового этапа звучит так: Радуйся — оттого, что Веруешь, Возлюби то, во что Веруешь. Самое сложное, конечно, Верую. По моим понятиям, веровать — это не действие, это состояние, тотальное переживание. Когда-то я рассказывал, если человек переживает что-то тотальное, или как бы, попросту говоря, вздрогнул весь и на этот выброс энергии, на этот «вздрог» положилось четкое желание, то оно обязательно сбывается. Просто сто процентов гарантии. Веровать — это тоже вздрог всего существа. Бывают люди, которые веруют, но не рады этому. Вера, обрушившись на них совершенно внезапно, является для них тяжелой ношей, которая мешает жить «по-простому». Как у нас любят говорить: «Хочу жить по-простому», то есть механически, когда все случается и не надо напрягаться. Такие люди веруют, но они не могут этому возрадоваться и поэтому помещают свою веру в иные миры, и, конечно, здесь все не так, как там. Там, да, там все в соответствии с верой, а здесь все не так, как надо. Знаете, как у Высоцкого: «Нет, ребята, все не так, все не так, как надо». И это служит им оправданием, что живут они не по вере своей. А если люди не живут по своей вере, то, естественно, живут по чужой. Но сами они, как правило, этого не замечают. Стараются не замечать. Вообще, о вере говорить — это чревато. Но все равно, надо говорить. Вера — это прежде всего преображение. В этом ее смысл. Преображение — процесс сложный, требующий от человека огромного напряжения, вынимающий и выворачивающий на свет божий все, что в нем есть. Как сказал доктор Щеглов: «Мы прекрасные и ужасные». Очень красиво сказал. И вот это все выворачивается и под беспощадным светом начинает преображаться. И это не морковка. Преображение — это предельное напряжение всех сил человеческих, предельное. Вот вы спрашиваете часто: «Как это? как это?»… Пока преображение не началось, пока вы не уверовали, не поставили эту веру над собой, не убрали ее из зоны своих манипуляций, что толку гадать «как»! Как случится, так и будет. Если вас тянет в доменную печь, то либо бегите в противоположную сторону, и без оглядки желательно, чтобы в соляной столб не превратиться, как жена Лота; либо горите в этом огне, и плавьтесь, и радуйтесь, и восторгайтесь преображению. И когда уже совсем будет предел и преображения, и восторга, и радости хотя бы оттого, что посмел, вошел в это, прыгнул, победил сторожевые пункты здравого смысла, полюбите этот мир, в котором это возможно. И ваш путь закончится, и пойдет грибной дождь, и будет светить солнце. И, если захотите, сможете вернуться к людям, от которых так долго и мучительно отрывались. Это будет прекрасная жизнь.

Преображение никогда не кончается.

«Может быть, еще одно переживание существенное: когда заболел мой брат, я был в армии. Когда я пришел из армии, я делал все для того, чтобы попытаться его вылечить. Мы доставали какие-то импортные супер-мупер-таблетки; я ездил в Москву, через всех своих знакомых вышел на главного специалиста Советского Союза по шизофрении. Я привез ему копию истории болезни. Я готов был везти Кольку в Москву на любой, самый рискованный тогда из новых методов лечения. Этот академик сказал мне: „Понимаете, нет смысла; только мама ваша надорвется в бесплодных надеждах, и материально вам будет тяжело, потому что у него неправильный диагноз“.

И рассказал, что в Советском Союзе диагноз „шизофрения вялотекущая“ ставят на 30 % больше, чем в Америке, а диагноз „маниакально-депрессивный психоз“ на 30 %, соответственно, меньше. А лечится это совершенно противоположными способами. И, проанализировав всю историю Колиной болезни, он мне сказал, что это неизлечимо. Что регрессии будут сокращаться, что будет жить долго, довольно адекватным будет, но никогда здоровым. И что закончит он свои дни в диспансере. Однажды я набрался наглости и спросил у Мирзабая, не может ли он помочь. Он сказал, что он не лечит такое. Не может. И вот тогда, когда я вышел от этого академика, я впервые до конца пережил, что такое невозможно. Что существуют-таки вещи, которые невозможно преодолеть. Это тоже был большой и очень важный урок».

Преображение, красиво говорили святые, преображение Господне, имея в виду не только преображение Христа, но и наше преображение — человеческое. Это может быть, для меня же это не «может быть», для меня это так и есть. Это и есть предназначение человека. Преображаясь сам, он преображает мир, одухотворяет его. Преображение и постижение. Это для меня и есть высший смысл, и, собственно говоря, все пребывание в мире — это постоянные усилия по раскрытию этого смысла. Помните, в Гефсиманском саду, усыпив апостолов, будущих апостолов, тогда еще своих учеников, молился Иисус до кровавого пота: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты». Однажды я узнал, что кровавый пот — это реальность. Что в суперэкстремальных ситуациях, в сверхзапредельном напряжении сил у человека может выступить кровавый пот. Вот у Иисуса в Гефсиманском саду такое случилось. Что он постиг в той молитве? Нам с вами вряд ли когда-нибудь откроется, потому что вряд ли мы с вами сможем так молиться. Мы к этой брехне про всякие динамические, статические и прочие псевдомедитации так привыкли, что нам в голову даже не приходит, что к медитации это вообще отношения не имеет. В энциклопедическом словаре русского языка написано, что медитация — это сосредоточенное думание. Йог бы со смеху перекувырнулся два раза. Медитация — это способ жить в молитве, если говорить по-русски. Это постоянная обращенность к источнику своей веры. Это вопрошание, а не психотерапия. Так привыкаешь быть клиентом, что забалтываются все понятия и смыслы.

Вот человек приходит и говорит: «Я потерял смысл жизни». Поищи, может быть, где-нибудь в углу лежит, может быть, на улице обронил.

— А он у тебя был? — спрашиваю.

— Был.

— Какой?

— Ну… ну…

Смысл любой, в том числе и смысл жизни, рождается из огромного усилия души и духа, в вопрошании истины и постижении ея. Но никогда не бывает на всех. Все остальное — это клише, готовые гамбургеры, макдональдсы, картофель-фри, кока-кола. Взял, заплатил копеечки, дешево, быстро, питательно. Гамбургер. Уже смысл есть, он готовый. Ни тебе преображения, ни тебе постижения, ни тебе вопрошания. То, что в славянских языках называется вопрошанием, обращенностью, там, в экзотических странах, на вершинах Гималаев, называется медитацией. Я же говорил вам, что надо переосмысливать обыденность. Столько сокровищ погребено! Надо немножечко поработать, отмыть, отчистить, шлифануть. Когда люди говорят, что повседневная жизнь их отвлекает, не дает сосредоточиться на возвышенном, — они просто признаются в своей слабости, в том, что силы, веры для преображения, осмысления нет. Но если повседневная жизнь вам мешает, идите в скит, в монастырь, пещеру. Потренируйтесь сначала там, а потом возвращайтесь опять сюда. Потому что пока это не получилось здесь, преображение не произойдет. Постижение какое-то, да, может. Преображение — нет. Ну, как что-то в этом мире может помешать?! Если это часть вас и вы часть этого — кто кому мешает? Чем может помешать хорошо приготовленная яичница? Чисто выстиранное белье? Или зарабатывание денег в поте лица своего? Или отсутствие необходимости зарабатывать деньги? Вопрошающему, живущему в вере, радости и любви? А вы имеете в виду мелочи быта, психологические беспокойства под названием «переживания», да… Так это все сгорит все равно, переплавится. Вы видели когда-нибудь, как плавится металл? Ну, если нет другой возможности, возьмите ложечку, положите туда кусочек свинца, зажмите ложку в плоскогубцах, чтобы не обжечь руки, подержите над газовой горелкой и увидите. Очень любопытное зрелище. А потом туда кидайте соломинки маленькие, деревяшечки, какашечки и посмотрите, что с ними будет. Что по этому поводу переживать, — все равно сгорят и переплавятся.

И вы тогда увидите, что естественный фон человека, фон, на котором он смотрится совершенно органично, это люди. Такие же люди, у которых та же самая суть, та же самая сердцевина. Преображение Господне… Смерть — великий учитель, великая подсказка. Чтобы родиться — надо умереть. Один мой замечательный приятель говорил: «Ну, что вы мне талдычите: реинкарнация, реинкарнация. Я каждое утро рождаюсь заново и каждый вечер умираю». Конечно, в определенном смысле это была бравада. Я его хорошо знал, и знал, что за этой бравадой стоит абсолютно неколебимое понимание, что это единственное, что надо делать. Смертью смерть поправ… Преображение и есть — смертью смерть поправ. И тогда смерть становится не искушением, не наказанием и не источником животного страха, а великой подсказкой бытия. В этом вот теле, не укладываясь в гроб и не закапываясь в землю, можно рождаться и умирать до полного преображения, смертью смерть поправ. Перечитывайте иногда Евангелие. Очень содержательная литература. Если делать усилия по раскрытию содержащихся в нем смыслов. Я понимаю, что вам бы хотелось, чтоб я постоянно в таком состоянии вам бы и являлся. Не кушал, не писал и не какал. Весь бы светился в белых одеждах. Обязательно сделаю, это не так сложно, как кажется. Ну, правда, после тридцати лет работы. Как там, «суфий — это человек, который делает все то, что делают обычные люди, когда в этом есть необходимость». Не всегда, заметьте, а когда в этом есть необходимость. Я обращаю на это ваше внимание, потому что не встретил пока ни одного человека, нет, вру, человека четыре встретил в своей жизни, которые, вот это — пока в этом есть необходимость, вообще помнят, что там это написано. «И делают то, что обыкновенный человек сделать не может, когда на это есть указание». Все уже сказано. Никто ничего не прячет. И стоит посреди того моста мешочек с золотом… только нужно глазки открыть. Через глазки оно-то и соединится — субъективное и объективное. Глазки да ушки. Имеющий глаза — да увидит. И не внутри нафантазирует, а увидит. Имеющий уши — да услышит. И услышал он голос, шепчущий в ночи, что нет такой вещи, как голос, шепчущий в ночи. Замечательно. Все. Сорок пять минут и всю жизнь продлилась наша встреча… Теперь вы знаете дорогу. Вы можете дойти до этого места. А прыгать или не прыгать в эту бездну — кто возьмет на себя смелость дать такой совет? Помните, у Кастанеды перед прыжком он у дона Хуана спрашивает:

— Что ты мне можешь сказать в этот момент?

— Боже, сколько у тебя дерьма в кишках!