В поисках Золотого тельца

Но лишних вопросов задавать больше не стал.

Глава 10

На протяжении всей жизни смерть неустанно охотилась за Евгением Петровым. С раннего детства. Известно как минимум четыре эпизода, когда Петров находился на краю гибели. (А уж во время службы в одесской ЧК таких эпизодов, должно быть, было по четыре на день. Разгул бандитизма всё-таки. Обстановка криминогенная до беспредела.)

Когда ему было лет десять, они с друзьями сделали плот и решили отправиться в морское путешествие из Одессы в Очаков. Однако через час после отплытия на море разгулялся нешуточный шторм. Плот был разбит в щепки. Дети чудом спаслись: их подобрала рыбацкая шхуна.

В гимназической лаборатории в двенадцатилетнем возрасте Женя надышался сероводородом, его в бессознательном состоянии вынесли на свежий воздух и насилу откачали.

Во время позорной войны в Финляндии вражеский снаряд попал в угол дома, где он ночевал. А в начале Второй мировой войны писатель двадцать минут находился под непрерывным огнём немецкого миномёта.

Ангел-хранитель Евгения Петрова очень добросовестно выполнял свою работу. Да и кто-то из земных существ явно оберегал писателя.

Известно, что в тридцать седьмом году сталинские репрессии на три четверти сократили численность советской интеллигенции. Врачи, учёные, преподаватели, артисты… Брали всех, невзирая на регалии и заслуги перед Родиной. Писательская братия не была исключением: Бабель, Мандельштам, Иванов… Множество близких друзей Петрова арестовали и расстреляли… Был выписан ордер и на арест Петрова, но, как пишет биограф писателя, «чья-то невидимая рука остановила следователей НКВД». Делу не дали хода, его отложили в сторону, но в любой момент могли достать обратно. Энкаведисты знали, покровители - такие же люди, как все: сегодня они заступаются за кого-то, а завтра… Они могут передумать, или умереть, или попасть в немилость и тогда сами будут нуждаться в чьём-то покровительстве.

Во время Великой Отечественной Евгений Петров, как и многие его собратья по перу, отправился на фронт военным корреспондентом. От опасностей не прятался, всегда просился в самые горячие точки, на передовую.

В июле сорок второго он находился в осаждённом Севастополе. Имела место реальная угроза со дня на день потерять город. Ждали только приказа главнокомандующего. Но приказы Генерального штаба были коротки и безрассудны: «Держать оборону до последнего».

И только когда было уже поздно, когда город оказался в плотном непроходимом кольце и оставшимся защитникам Севастополя оставалось с боем пробивать себе путь к отступлению, только тогда пришёл приказ оставить город.

За день до этого адмирал Иван Исаков вызвал к себе Петрова – давнего своего знакомого – и сказал:

- Утром на Москву летит «Дуглас». В нём будет местечко и для вас.

Петров не хотел покидать Севастополь. Три дня назад адмирал уже предлагал ему уехать. Тогда в Новороссийск возвращался эсминец «Ташкент», на котором Петров прибыл сюда. Евгений Петрович отказался. Но сейчас, думал адмирал, ситуация критическая. Ещё день-два - и всё: из этой мясорубки никто не вырвется.

- Я не хочу приказывать, - сказал Исаков, - я прошу…

- Мне нужно подумать…

- Некогда, - отрезал адмирал. - Да и думать нечего. Мой самолёт – это ваш единственный шанс спастись.

Адмирал заметил, что при слове «спастись» Петров слегка скривился. Старый морской волк решил переставить акценты. Он сказал:

- Всё, что вы хотели увидеть в осаждённом городе, вы уже увидели. Советские люди должны знать, как мы здесь сражаемся.

Этот ход удался: сердце писателя дрогнуло.

- Верно, - ответил Петров. – Каждый из нас должен делать то, что надо, а не то, что хочется. Я пойду собираться. Может, удастся и вздремнуть, а то я вторые сутки без сна.

…Спустя четыре часа с момента вылета «Дугласа» с аэродрома адмирала позвали к телефону.

- Адмирал Исаков?

- Да, слушаю.

- Вы отправили утром самолёт «Дуглас» с писателем Евгением Петровым?

- Да, я.

- К сожалению, мы должны известить вас, что Петров разбился…

- Как?

- Над Доном, в районе Балашихи, ваш самолёт был атакован двумя мессершмитами. Пытаясь уйти от преследователей, пилот, маневрируя, не справился с управлением: самолёт опустился чересчур низко и врезался в курган.

Интересно, что эсминец «Ташкент», на котором Петров отказался плыть в Новороссийск, этим же утром, второго июля, был потоплен при подходе к военно-морской базе.

Петров должен был погибнуть второго июля. Так было уготовано судьбой.

Он и сам писал в дневнике буквально за год до смерти: «Я твёрдо знаю, что очень скоро должен погибнуть, что не могу не погибнуть»…

Простите, что всё время ухожу в сторону от основной линии моего повествования, но эта слабость сильнее меня. Слабость к интересным фактам.

Глава 11

Когда я вернулся в комнату для гостей, все мои орлы были уже в костюмах. Все, кроме Веры. Во всяком случае, глядя на её наряд, я от всей души надеялся, что не в этом она собирается сегодня участвовать в нашей программе.

- Что это на тебе? – спросил я как можно небрежней.

На ней была короткая фиолетовая юбка – короткая настолько, что я при желании мог бы увидеть её нижнее бельё, лишь слегка присев, фиолетовые туфли на высоком каблуке и белая полупрозрачная блузка, под которой, не таясь, притягивали к себе мужские взгляды маленькие и упругие грудульки с острыми сосками.

Вера принялась строить из себя «святую невинность». (Это в таком-то наряде!)

- Здрасьте-пожалуйста, - сказала она. – Ты же сам просил одеться посексуальней.

- Я не говорил - сексуально, я говорил - эффектно. Чувствуешь разницу?

- Не чувствую. Для нормальных людей сексуальное всегда эффектно.

- Так вот, для меня – чокнутого – надень что-нибудь приличное, я от всей души надеюсь, у тебя есть другой вариант…

- Только тот, в котором приехала: джинсовые шорты и тенниска.

- Но ты же собралась на море! – воскликнул я.

- Для моря есть купальник и парео, - парировала она. – Этого мне достаточно!

- Ну и командочка, - озвучил я свои мысли. И махнул рукой. Играй, мол, в чём хочешь! Хоть в одном парео!

- Значитца так, пасынки мои! Начало в девятнадцать ноль-ноль. В восемнадцать тридцать молочные братья – Шура и Паниковский - у входа, на лестнице, играют своё «А ты кто такой?». Поближе к оригиналу и побольше цинизма. Помните, я доверяю вам, как Цезарь Бруту, поэтому буду следить из окна за каждым вашим словом. Дальше. В торжественной зале всех гостей встречает Эллочка и рассаживает согласно именным местам – на столе будут бумажные таблички. Вера, здороваешься, спрашиваешь имя и ведёшь к столу. Кроме этого говоришь исключительно в рамках своего небогатого словаря. В семь десять наступает психологический момент для моего эффектного появления. Во время ведения никуда не исчезаете, а в пристойной манере скучаете около музыкантов и, тихо наслаждаясь работой своего командора, находитесь в боевой готовности в любую секунду придти ему на помощь: подыграть, поддержать или… отвлечь внимание на себя, пока я буду бежать к машине, дабы скрыться в неизвестном направлении.

Я сделал паузу, но никто даже не улыбнулся. Мои слова, кажется, воспринимались чересчур серьёзно.

- Расслабьтесь, ребята, - попросил я, улыбнувшись. – Самое худшее, что нас ожидает, это что нам не заплатят.

Лица моих партнёров залимонились: ребята приуныли.

- Но этого не будет, - поспешил я успокоить моих впечатлительных товарищей. – Уверяю вас. В крайнем случае я готов компенсировать всё из своего собственного кармана.

О том, что все мои карманы пусты, я сообщать им не стал.

- Выше головы! Командовать парадом буду я! Вопросы есть?

Руку подняла Вера.

- Эллочка, слушаю.

- У меня садится телефон. Где можно взять зарядку для Nokia?

- Там же, - говорю, - где эффектный костюм.

- Я домой не успею, - печально констатировала Вера.

- Умные вопросы есть? – уточнил я.

Седой страдальчески улыбнулся:

- По поводу моей проблемы…

- Я всё помню, человек-проблема, я всё устрою.

Я обратился к Шуре:

- Ну и наконец вы – любимый сын лейтенанта Шмидта! Что беспокоит вас?

- Так это… пожрать бы чего-то… А то я даже не завтракал.

- Не волнуйтесь, мой юный друг. К концу вечера мы будем сыты и довольны. Ваш растущий организм не останется без необходимых витаминов. Марципанов, конечно, не обещаю, но жиров, белков и калорий будет достаточно. Ну а теперь – если вопросов больше нет – я хочу напомнить лишь об одном…

Я прошёлся по комнате, словно раздумывая над тем, что желаю сказать, а на самом деле выдерживая паузу для пущей важности и драматизма.

- Работаем дружно, в позитиве и с удовольствием. Прёмся от самих себя и получаем кайф. Мы не только несём этим людям радость и помогаем этим бедолагам вырабатывать серотонин, но и сами веселимся от души. Если кому-то в тягость его сегодняшняя роль, пусть лучше сразу спустится вниз и посидит в машине… Нет? Все бодры и веселы? Превосходно! Я знал, что не ошибся в вас, друзья мои по несчастью с названием жизнь. Спасибо.

Почувствовав, что мой внутренний пафосометр начал слегка зашкаливать, я прекратил подачу искренности и весь переключился на образ:

- Признаюсь, голуби мои, риск, конечно, есть. Могут нам чуток и размять мышцы лица, но, как говорил в аналогичных случаях Виталий Кличко: «Я все расскажу брату!», то есть за нас отомстят… А за меня не беспокойтесь, я сегодня в форме!

Слава Богу, постные лица партнёров чуточку размешались неуверенными улыбками.

Но на душе всё равно почему-то было неспокойно.

Глава 12

В шесть часов я попросил Владимира Владимировича принести Седому пятьдесят капель коньяку с долькой лимона. Тот сделал без лишних вопросов, и я был молчаливо благодарен ему за это.

Первой приехала хозяйка дома с младшим сыном Андреем. Двадцатилетний оболтус Андрей был худым и долговязым. Как я понял со слов Владимира Владимировича, Андрюша являлся типичным сыном богатых родителей: нигде не учился, не работал, да собственно и не хотел. Тянул из предков финансы и растрачивал их в ночных клубах на шлюх и наркотики. Его не один раз задерживали с героином на кармане и в крови, но папин адвокат легко и просто разруливал подобные недоразумения.

Его мама, Антонина Андреевна, выглядела уставшей и больной. Макияж плохо скрывал нездоровую бледность лица и тёмные круги под глазами. Увидев Балаганова и Паниковского, они на минуту остановились на верхних ступеньках.

- Ты кто такой? – с презрением вопрошал Шуру Танелюк. – Нет, кто ты такой?

- А ты кто такой? – возмущался Балаганов.

- Кем ты был вчера и где ты будешь завтра? Нет, я тебя спрашиваю, кто ты такой?

- А ты кто такой? – повторял свой вопрос Балаганов и толкал Паниковского в грудь.

Паниковский зверел:

- Вы видели? – обращался он к матери и сыну. – Вы все видели! Что сейчас будет! Что я с ним сделаю! Это будет море крови! Уведите женщин и детей, я не хочу травмировать их психику…

Сняв свой задрипанный пиджак, Паниковский вдруг успокаивался и резко менял манеру поведения:

- Шура, я же люблю вас как родного. Хорошо. Поезжайте в Киев.

- Чего? – Шура великолепно разыгрывал недоумение.

- Поезжайте в Киев и всё.

Антонина Андреевна, наблюдая за диалогом молочных братьев, слабо улыбалась, а вот Андрей откровенно скучал.

- Поезжайте в Киев, - настаивал талантливый старик, – и спросите. Поезжайте и спросите: кем был Паниковский до революции.

- До какой революции? – спросил Крошкин. – До февральской или октябрьской? А может, до оранжевой революции?

Седой не реагировал на импровизацию партнёра, с этого момента он шпарил по тексту, очень близкому к оригиналу:

- Поезжайте и спросите. И вам скажут, что до революции Паниковский был слепым. А что его кормило? Чёрные очки и тросточка.

Мать и сын прошли в дом, но Седой, как мы и договаривались, продолжал играть:

- Я стоял на углу Крещатика и Прорезной, почти там же, где теперь стоит мне памятник, и просил какого-нибудь приличного гражданина помочь перейти на другую сторону. Там обычно дежурил городовой, которому я платил пять рублей в месяц, и следил, чтоб меня никто не обижал. Золотой был человек. Фамилия ему была Небаба. Сейчас он музыкальный критик. Что поделаешь: судьба играет человеком, а человек играет на бирже.

Все отлично, думал я, слушая Танелюка. Текст Ильфа и Петрова, разбавленный современной отсебятиной, звучал прекрасно.

Мы с Володей, как я и обещал, наблюдали за всем происходящим внизу из окна второго этажа.

Владимир Владимирович вскоре покинул меня, чтобы отдать какие-то распоряжения обслуживающему персоналу, а я остался на своём посту.

Следующим прибывшим был, как я догадался, брат Андрея. Я, правда, не знал, какой – Никита или Егор. Этот Никита или Егор был точной копией Андрея, только чуть постарше и в приличном костюме, при галстуке.

Он не обратил на Танелюка и Крошкина ни малейшего внимания, прошёл не останавливаясь в дом.

Затем прибыли Митрофан Алмазов и Эдуард Кантор. Они долго слушали ребят, изредка о чём-то переговариваясь между собой. Мне показалось, что Алмазову действительно интересно, а вот Кантор тщетно скрывал своё презрение и к артистам, и к Алмазову, и вообще ко всем живущим на земле.

Мерзкий все-таки типок. Я бы скорее предпочёл выпить баночку гноя, чем иметь удовольствие общаться с ним.

А вот появившийся через несколько минут полковник не только насладился лицезрением предлагаемого действа, но и с восторгом принял участие в нём. Вернее, он прямо слёту вклинился в диалог и взял инициативу в свои руки.

- Паниковский Михаил Самуэлевич? Великий слепой? Аферист и гусекрад?

Седой не растерялся:

- А вы, стало быть, Виталий Геннадиевич Срайба? Содержатель блошиного цирка?

- Хуже! Я – Иван Фёдорович Крузенштерн! Человек и пароход!

- А-а, - протянул довольный Танелюк, – плавали, знаем.

- Вы почему нарушаете паспортный контроль?

- С чего вы взяли?

- А у вас на могиле было написано «Человек без паспорта»…

- Мало ли что где написано, - весело парировал Седой.

И тут же выдал бородатое:

- Вон на заборе написано «хуй», а за забором – гаражи!

Полковник аж подпрыгнул от удовольствия и радости.

Вернулся Владимир Владимирович, а вместе с ним пришёл Шацкий.

- Ну что, Юрок, маешься?

- Романов что-то опаздывает…- проворчал Шацкий.

- Он будет вовремя, - заверил я, - даже если к утру заявится.

Володя молча кивнул.

Глава 13

О гостях, прибывших в следующие двадцать минут, Владимир Владимирович рассказывал охотно, но сдержанно.

О миловидной девушке лет двадцати пяти он поведал:

- Екатерина Романова, дочь хозяина. В этом году окончила медицинский. Она отоларинголог.

- Кто? – переспросил Юра.

- По-твоему, - говорю, – ушник. Он же горловик и ноздровик.

О двух рыжих дамах в вечерних платьях Володя сказал:

- Любовь Заречная с дочерью. Антонина Андреевна ненавидит их, и думаю, это взаимно, но открытого противостояния вы не увидите. Всё это в далёком прошлом.

На вид я мог дать Заречной-старшей не больше сорока. Крупная, высокая женщина с большой грудью. Она держалась гордо и независимо, словно именно она являлась хозяйкой этого дома.

Дочь была чуть пониже, чуть поуже, но её грудь и бедра не уступали материнским формам.

- Как зовут дочь? – спросил я.

- Анастасия. Она экстрасенс. Работает на телевидении. Дурит людям голову.

- Необыкновенная девушка, - прошептал Шацкий. - В ней чувствуется какая-то тайна.

Я искоса взглянул на Юру. На прыщавом лице горел румянец, глаза светились голодным кошачьим блеском.

- Юрий, - предупредил я, - только не вздумайте разгадывать её тайну сегодня. Мне бы не хотелось непредвиденных эксцессов.

- А это Никита, – сообщил Владимир Владимирович, – старший сын хозяина.

Мы все вернулись к наблюдению.

По лестнице поднимался здоровый тридцатилетний бугай с обезьяньим лицом: лопоухий, с маленькими глазёнками и с маленьким носом; нижняя часть лица была вдвое шире верхней. Я никогда не видел неандертальцев, но думаю, они выглядели как Никита, только без спортивного костюма.

- Интересно он вырядился, - заметил я.

- Он всегда так одевается.

- Спортсмен?

- Никита? Нет, он коллекционер. У него, кстати, самый крупный антикварный магазин на Подоле.

- Надо же, как обманчива внешность. А Егор тогда кто? Тинэйджер?

- Почему? – удивился Володя.

Одет он был прилично – я пошёл от обратного.

- Егор Романов, - ответил за Володю Шацкий, – заместитель министра финансов.

Моя нижняя челюсть устремилась в район пупка и даже ниже.

- Ничего себе, - пробормотал я, - сколько ему лет?

- Двадцать девять, - ответил Володя.

- Двадцать девять, - повторил я, - и уже замминфин. У него, наверное, даже по ночам, во сне, голова кружится от своей карьеры.

Я повернулся к Шацкому:

- Видите, Юрий, парень моложе вас, а уже достиг таких высот.

- С таким отцом это не сложно, - буркнул тот в ответ. - А вот, кстати, и он.

Аркадий Романов был красив. Насколько может быть красивым мужчина в таком возрасте. Высокий, импозантный, он шёл, едва заметно сутулясь, уверенной, твёрдой поступью победителя.

Лицом он поразительно напоминал Гагарина. Да, он был похож на постаревшего Гагарина… Добрые лучистые глаза, широкая приятная улыбка… Седые волосы зачёсаны назад…

Кровожадная капиталистическая акула имела внешность миролюбивого весёлого дельфина.

Так вот ты какой, Аркадий Романов, почитатель романов «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок».

Глава 14

Хотя популярность «Двенадцати стульев» и в нашей стране, и за рубежом во много раз больше «Золотого телёнка», лично мне второй роман нравится сильней.

В первом романе Остап Бендер – герой плоский, односторонний и поверхностный. Он веселит читателей, вызывает симпатию - и только. А вот в «Золотом телёнке» Бендеру сопереживаешь, за него болит душа, его растерянность и боль становятся твоими.

Всё правильно. Он пережил смерть. Он понял истинную цену жизни. Он постарел. Ему уже тридцать три, а не двадцать семь, как в первом романе. Он устал. Его ещё греет появившаяся мечта заработать миллион и уехать в Рио-де-Жанейро, где главные улицы города по богатству магазинов и великолепию зданий не уступают первым городам мира, где полтора миллиона человек и все поголовно в белых штанах. Но эта мечта, эта призрачная надежда на лучшую жизнь – лишь сомнительная возможность убежать от себя. От себя нового, так как старого себя он растерял в приключениях, в мытарствах по стране, в которой ему, и таким как он, места нет.

В первом романе Ильф и Петров преследовали две цели – развлечение и сатира. Беря внимание читателя увлекательным сюжетом и растягивая интригу до последних страниц, авторы высмеивают все недостатки советского строя, присущие тому времени.

Во втором романе появляется ещё одна тема, традиционная для русской литературы – тема «лишнего человека».

Я хочу отсюда уехать, говорит Остап. И объясняет, почему: «У меня с советской властью возникли за последний год серьёзнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу».

Сколько тогда было таких, как Бендер, молодых, талантливых, энергичных, образованных… Десятки? Сотни? Тысячи? Ярые индивидуалисты по натуре, они не увлекались общей идеей, но чтобы выжить, приспособиться, они притворялись, они надевали маску общественника, играли роль… И многие из них делали блестящую карьеру, становились крупными коммунистическими функционерами… Бендер был прирождённым актёром. Он бы мог сыграть эту нехитрую роль. Но не хотел.

Мне скучно строить социализм, признаётся он Балаганову. Он мог бы сыграть эту роль, но она ему была скучна, неинтересна…

То, что в молодости даже не замечалось, в зрелые годы стало томить и беспокоить. Одиночество.

Бендер - лишний человек в стране. Он не нужен обществу… Он никому не нужен… Его нигде не ждут…

Всё, чем он пугает несчастного Паниковского, Бендер мог бы адресовать и себе: «И никто не напишет про вас в газете: «Ещё один сгорел на работе». И на могиле не будет сидеть прекрасная вдова с персидскими глазами. И заплаканные дети не будут спрашивать: «Папа, папа, слышишь ли ты нас?»

Бендер не вписывается в новую жизнь. И никакой миллион не изменит положения дел. Потому что есть он и они. У них другие ценности, другие идеалы…

«Мы чужие на этом празднике жизни».

Получив миллион, Бендер мечется из стороны в сторону. В безуспешных попытках понять, что с ним происходит, он даже прорывается на встречу к индусскому философу с пошлым вопросом о смысле жизни.

Это, конечно, тоже поза. Это игра. Но игра вялая, для самого себя; игра усталого стареющего комедианта…

Остап Бендер прекрасно знает, кто он и чего хочет, но, как и многие из нас, боится себе в этом признаться. Когда он произносил погребальную речь над могилой Паниковского, то говорил отчасти и о себе:

«Я часто был несправедлив к покойному. Но был ли покойный нравственным человеком? Нет, он не был нравственным человеком. Это был бывший слепой, самозванец и гусекрад. Все свои силы он положил на то, чтобы жить за счёт общества. Но общество не хотело, чтобы он жил за его счёт. А вынести этого противоречия во взглядах он не мог, потому что имел вспыльчивый характер. И поэтому он умер. Всё».

Глава 15

Начал я традиционно:

- Добрый вечер, дамы и господа! Дяди и тёти! Мальчики и девочки!

(Говорят, у богатых свои причуды. Меня, например, позабавило расположение гостей. Все мужчины сидели за столом по правую руку от хозяина, а женщины - по левую. Сам он восседал в центре и вдохновлял меня гагаринской улыбкой.)

- Не стану, - продолжал я, - говорить вам о цели нашего собрания – она вам известна. Цель святая. Хорошенько отметить сегодняшнее событие и от души поздравить виновника торжества. Но прежде чем мы поднимем первый бокал в его честь, я хочу вас спросить… - Я подошёл к младшему сыну Романова Андрею. – Знаете ли вы, кто этот мощный старик?

Я сунул Андрею микрофон. Андрей, смущаясь, ответил:

- Мой отец.

- Это конгениально, - воскликнул я. – Стыдитесь, юноша. Это не только ваш отец. Аркадий Петрович Романов, насколько мне известно, отец русской демократии, гигант мысли и, судя по фамилии и разрезу глаз, особа, приближённая к императору.

Кое-кто, включая Аркадия Петровича, рассмеялся. Я сказал:

- Лёгкие, но тёплые овации не помешают.

Гости с удовольствием зааплодировали.

- Сегодня великий день, дамы и господа. Мой подзащитный Романов Аркадий Петрович обвиняется в том, что ему исполняется 60 лет. Но это неправда. Посмотрите в его молодые глаза, проанализируйте его поведение, померьте ему давление и попробуйте побороться с ним на руках – уверяю вас, вы согласитесь со мной – этот человек моложе, сильней и энергичней большинства присутствующих здесь молодых людей.

Я перевел дыхание:

- Господа присяжные заседатели, мой подзащитный невиновен. Ему не шестьдесят, ему от силы тридцать. Он мой ровесник! И никакие паспортные данные не убедят меня в обратном. Я кончил.

Я с достоинством поклонился, и гости снова, но уже по собственной инициативе, зааплодировали.

Все отлично, решил я. Публика что надо. Фразочки заходят. Люди реагируют, клиент доволен.

Я поднёс микрофон к своим лживым устам:

- Вы не поверите, я мог бы часами говорить о достоинствах дорогого Аркадия Петровича, но вы знаете его лучше, чем я. Поэтому сегодня вы будете рассказывать мне о нём. А я, словно спикер нашей Верховной Рады, буду следить за двумя вещами: за регламентом и за тем, чтобы никто из вас не начал пулять в меня сырыми яйцами.

Лёгкий смешок пронёсся по столу; некоторые знали и помнили о недавнем скандальном событии, учинённом одной партией.

- Но прежде всего я хотел бы предоставить слово моему подзащитному. Оркестр – туш!

Ребята из группы «Не формат» были явно не готовы, но молниеносно спохватились, и через мгновение, пока я нёс микрофон Романову, грянул необходимый туш. Он, правда, почему-то отдалённо напоминал «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла…».

Романов говорил долго, но с воодушевлением. И с юмором. Судя по реакции слушателей. Я так понимаю, шутки были внутрикомпанейские, поэтому оценить их по достоинству был не в состоянии.

Речь свою Аркадий Петрович заключил так:

- Сегодня здесь собрались самые близкие и дорогие мне люди. Если завтра у меня отнимут всё, что у меня есть, но останетесь вы, я буду считать, что ничего не потерял. Спасибо вам.

- Прекрасный тост, – провозгласил я, и все дружно потянулись бокалами и рюмками к Романову, чтобы чокнуться с ним и сказать ему несколько тёплых слов.

- А теперь, - сказал я, - вас ожидает сюрприз. Дело в том, что сегодня вы имеете возможность не только преподнести хозяину дома подарок, но и получить дорогой подарок от него. Но «халява», дорогие мои, во все времена стоит дорого. И нужно поднапрячься, чтобы уйти с подарком. Я объявляю первый конкурс. Все вы знаете Эллочку-людоедку. Эллочка, детка, выйди на передний план.

Виляя костлявыми бёдрами, Вера подошла ко мне.

- Словарный запас этой красотки - всего три десятка слов и выражений. Называйте его. За каждую удачную попытку Эллочка будет вручать вам красную ленточку. Тому, у кого в результате окажется наибольшее число ленточек, мы вручим подарок от Аркадия Петровича. Итак, по одному. Кто знает – поднимает руку.

…Победу одержала Заречная-младшая.

Ещё один миф разрушен, - сказал я,– красота не всегда соседствует с глупостью. Мы поздравляем Настю и вручаем ей чайное ситечко из чистого золота.

Я подошёл к Насте и проникновенно шепнул в микрофон:

- Вы нежная и удивительная. А я типичный Евгений Онегин, у меня налицо все пошлые признаки влюблённости. Отсутствие аппетита, бессонница и маниакальное стремление писать стихи. Вот послушайте, что я накропал вчера ночью при колеблющемся свете электрической лампочки…

Я набрал в лёгкие побольше воздуха. Гости замерли и затаили дыхание. Клянусь, или это я был на высоте, или это просто была лучшая публика, с которой мне приходилось работать.

В полнейшей тишине я продекламировал:

«А за соседним столом – компания,

А за соседним столом – веселие.

А она на меня – ноль внимания:

Ей сосед её шпарит Есенина».

Вздохнув тяжело и печально, я медленно проговорил:

- И только утром я вдруг вспомнил, что это стихотворение уже написал Владимир Семёнович Высоцкий.

Переждав шквал аплодисментов и даже чей-то одинокий и неуверенный возглас «Браво» (кажется, это был Седой), я предложил:

- А теперь самое время выпить за здоровье моего подзащитного и закусить. А я вас оставлю на пару минут, дабы не мешать вам выделять желудочный сок, столь необходимый нам для лучшего пищеварения.

Глава 16

Всё шло подозрительно хорошо. Как пишут в штампованных романах – ничто не предвещало беды. Но затем - не резко, а постепенно - ситуация начала выходить из-под контроля.

На перекуре, пока перед гостями выступал комедийный «Дуэт имени Чехова», ко мне подбежал Крошкин.

- Седой пьёт, - шепнул он мне в ухо.

- Где?

- В зале. Жена Романова напилась и стала к нему приставать. Пригласила его за стол и чуть ли не насильно поит его коньяком и кормит сушами.

- А он что?

- А что – он?... Не может же он послать её? Сидит, улыбается и пьёт. Взглядом только это… как бы передал, мол… сообщи Лёньке – пусть спасает…

- Сильно уже пьяный?

Но Крошкин лишь плечами пожал.

- Где Вера?

- Там. Вокруг неё стал увиваться этот… орангутанг. Сынок.

- А она?

- Кокетничает. Что бы он ни говорил - она в ответ «хо-хо» да «хо-хо».

- Разберёмся, - успокоил я его. – Возвращайся к гостям, я скоро приду.

Когда уже докуривал, прибежал восторженный Шацкий:

- Говорил с клиентом. Он доволен. Вы молодцы.

Он протянул маленький плотный целлофановый пакет:

- Ваш гонорар. Свою долю я взял, как договаривались. Я исчезаю – у меня сегодня свидание.

Я взял деньги. Хотел его о чём-то важном спросить, но пока собирался с мыслями – он испарился. Зато на его месте возник пьяный в стельку Разина Танелюк. Я уже хотел было его обматерить с головы до ног, самого Танелюка и весь род его до седьмого колена, я и рот уже открыл для этой словесной экзекуции, но заметил на лице его слёзы.

- Что случилось?

- Лёнька…

- Не лёнькай. Будь мужчиной. Подбери сопли и рассказывай – что стряслось?

- Я проститутка!

- Как и все артисты. Те проститутки предоставляют телесные наслаждения, а мы -духовные.

- Она приказывала мне пить. Она говорила: «Поешь суши, тебе такие не по карману». Я бухал, жрал, слушал её пьяную трескотню и улыбался, как шлюха.

- Не драматизируй.

- Мне надо бежать.

- Успокойся.

- Она хочет, чтобы я её поцеловал.

- Что?!

- Она требует выпить с ней на брудершафт. Она меня возжелала.

- Не льсти себе. Думаю, она провоцирует мужа. Хочет, чтобы тот приревновал.

- Романов убьёт меня.

- Вряд ли. Он всё прекрасно понимает. Она ему побоку.

- Что мне делать? Я вырвался в туалет. Она ждёт меня.

- Что делать? – Я задумался. – Будь джентльменом, насколько сможешь. Но при этом держись в рамках приличий. Я пойду в зал, разведаю обстановку. До конца вечера ещё полтора часа. Потом стриптиз Гарроты, торт и танцы. Мы продержимся. Всё, я пошёл. На, отнеси эти деньги в машину. Спрячь в бардачок. И пулей назад.

- А может, мне спрятаться?

- Нет, - говорю, - она может поднять скандал.

Я вернулся в торжественную залу. Ребята из Камеди-клаба работали очень здорово. Старались. Их принимали вполне благосклонно.

Вера стояла в углу. Рядом с ней действительно тёрся Никита. Шептал ей что-то на ухо.

Я направился к ним. Но дорогу мне преградила растрёпанная Антонина Андреевна.

- А где Паниковский? – спросила она.

- Он скоро будет, мадам, - ответил я и попытался её обойти.

Антонина Андреевна схватила меня за шарф и притянула к себе.

- Не морочьте мне голову, Бендер. Подайте мне Паниковского, он обещал мне белый танец.

- Тоня, - услышал я позади себя, - веди себя прилично.

Я обернулся к Романову и натянул на лицо «извинительную» улыбку.

- Кто это мне говорит? – возмутилась его нетрезвая супруга. – Человек, посадивший за один стол со мной свою шлюху?

Чтобы не стать свидетелем их семейной разборки, я поспешил ретироваться.

Я осмотрелся по сторонам: и Вера, и Никита куда-то исчезли.

Зато на телефон мне пришла смс-ка: «Лёня, избавь меня от этого придурка. Пристал, как банный лист. Вера».

Но уже не было времени. «Дуэт имени Чехова» закончил своё выступление. Они поздравили Романова и попрощались.

Я взял микрофон и вышел к столу.

- Дорогие друзья! Пришло время сказать что-нибудь приятное Аркадию Петровичу. Уж такой у него сегодня крест – выслушивать всякие приятные слова в свой адрес. Но чтобы не сильно утомлять нашего именинника, я предлагаю каждому выразить всего одним словом, каким он видит Аркадия Романова. Итак, соберитесь. От каждого человека - прилагательное. Так как у большинства присутствующих явно за спиной как минимум одно высшее образование, то я не стану напоминать, что прилагательное отвечает на вопрос «Какой? Какая?». Итак, – снова повторил я, - какой же он, Аркадий Романов?

Я начал движение от одного гостя к другому.

- Честный, - сказал Кантор.

- Умный, - сказал Штольц.

- Добрый, - сказал Егор.

- Напоминаю, - обратился я к гостям, - мы говорим не об Иисусе, а о Романове. Поехали дальше…

- Весёлый, - сказал Алмазов.

- Осторожный, - хитро улыбнувшись, сказал полковник Буйко.

- Щедрый, - сказал Андрей и покраснел.

Я перешёл на женскую половину стола.

- Сильный, - низким грудным голосом сообщила Заречная-старшая.

- Нудный, - сказала её дочь. И весело и громко рассмеялась.

- Гондон он! – выкрикнула Антонина Андреевна.

- Это не прилагательное, - возразил я.

- Хорошо, - согласилась она. – Тогда – штопанный!

Дочь Романова Катя долго молчала, опустив глаза, потом грустно улыбнулась и тихо сказала:

- Несчастный.

Я, словно всё было в порядке вещей, задорным и бодрым тоном подрезюмировал:

- Ну что ж, очень хорошо! Вот таким вас видят родные и близкие. А теперь, я думаю, наступил психологический момент для выпивки. Лично я с удовольствием поднял бы тост за ирригацию Узбекистана, но, к счастью, у нас более важный повод для выпивки. Давайте за то, чтоб впереди нас ждало ещё как минимум шестьдесят таких встреч. Кто за? Единогласно! Наполним бокалы.

Краем глаза я заметил возвращение Танелюка.

- А сразу после выпивки я объявляю белый танец! Маэстро, музыку.

Ребята заиграли «Сиреневый туман».

По дороге я спросил Крошкина:

- Шура, Веру не видел?

Он отрицательно покачал головой.

- Ладно, - говорю, - я её найду. Идите, пляшите, изображайте веселье.

Глава 17

Настроен я был решительно. Я был готов обыскать весь дом, а найдя Веру, я собирался объявить Гарроту и сворачивать всё это дело, пока всё шло более-менее хорошо. Просто меня что-то тревожило. Какой-то беспричинный страх… Не знаю… Плохое предчувствие…

Мне не пришлось обыскивать весь дом. Я нашёл их в нашей комнате для гостей.

Она лежала под ним в разорванной блузке, плоская, как крышка рояля, и беззвучно плакала. Если бы не слезы на её лице, я бы подумал, что он занимается с ней этим с её согласия, потому что она не оказывала ни малейшего сопротивления. Просто лежала и плакала.

Он не услышал, как я вошёл. Он продолжал хрипеть и совершать резкие тазобедренные рывки.

Я не успел ничего сообразить. Рефлексы действовали без участия головного мозга. Я схватил со стола Бог весть откуда взявшуюся бутылку шампанского и со всей силы ударил его по голове.

Бутылка разбилась, шампанское шипело, смешиваясь с кровью, брызнувшей из затылка Никиты. Вера запищала и ужом выползла из-под обездвиженного тела. Я прикрыл ей рот ладонью и зашептал:

- Тише, тише, Верочка… Тише, умоляю тебя… Всё в порядке, он без сознания…

Только в эту секунду заработал мой мозг, но с большим опозданием, и в нём пульсировала только одна мысль: «Э, что здесь происходит?»

- Он набросился на меня, - всхлипывая, заговорила Вера. – Я ничего… ничего не могла поделать…

- Всё в порядке, - продолжал я твердить одно и то же. – Ты в безопасности…

- Он жив?

В мозгу запульсировала другая мысль: « Чёрт, ты прикончил этого ублюдка! Тебе капец!»

Я нагнулся над телом Никиты и прощупал пульс. Слава Богу, он был. Слабый, но был.

Я попытался собраться с мыслями и взять себя в руки.

- Так, - сказал я вслух, - ничего страшного. Он жив. Всего лишь травма на затылке. Для такого бугая – сущие пустяки. Переоденься и беги к своему парню. Уезжайте.

- А вы?

- Я соберу всех, и мы тоже поедем. Не стой, переодевайся.

Ничуть меня не стесняясь, она сняла блузку. Я отвернулся.

- И ничего не бойся. Он не станет качать права, когда придёт в себя. Ведь он пытался тебя изнасиловать, правильно?

- Спасибо тебе, - услышал я.

- Перестань, я и сам не понял, что произошло…

Она крепко обняла меня сзади за плечи и поцеловала в шею.

- Спасибо, - повторила она, - до встречи.

Я обернулся и посмотрел ей в лицо. Слёзы высохли. Ничто не говорило о том, что несколько минут назад её насиловали.

- Беги, Эллочка, беги…

В коридоре, перед дверью в торжественную залу, я столкнулся со стриптизёршей.

- Вы готовы, Гаррота? – спросил я.

- У меня сегодня ещё два вызова. Я не хочу задерживаться.

- Аналогично, - поддакнул я и вошёл в зал.

Я махнул музыкантам, мол, заканчивайте. Взял микрофон. Рука предательски дрожала.

- А теперь, дорогие мои! Долгожданный сюрприз для мужчин! Будьте любезны, приглушите свет. И слегка расслабьте ремни, для вас сейчас исполнит неприличный танец сама госпожа Гаррота! Встречайте!

Когда заиграла музыка и в зал вплыла стриптизёрша, я подошёл к Крошкину и сказал:

- Срочно сваливаем. Бери Танелюка за шиворот и тащи к машине. Жду вас у входа через минуту.

Спустя минуту они вышли из дома. Седой шёл шаркающей походкой. Его качало из стороны в сторону. Крошкин поддерживал его за руку.

За ними вышел Владимир Владимирович и направился прямо ко мне. У меня всё сжалось внутри и снаружи. Я почувствовал, как всё лицо покрывается потом.

Не к месту вернулась та мысль: «Чёрт, ты прикончил этого ублюдка! Тебе капец».

А главное, до сих пор не понимаю, почему я так поступил. Серьёзно. Я не герой, и мне плевать на Веру. Более того, она мне не нравится. Так какого хрена я схватился за ту чёртову бутылку? Ведь она сама виновата. В таком наряде можно спровоцировать даже мёртвого импотента. А Никита здоровый мужик…

Владимир Владимирович подошёл ко мне вплотную.

- Уже покидаете нас? – спросил он.

- Да, нам пора, - забормотал я. – Мама нашего водителя очень волнуется, когда он возвращается после двенадцати.

- Ясно, - сказал Володя и зевнул.

На душе у меня полегчало. Вряд ли человек будет зевать перед убийством. Значит, он ни о чём ещё не знает.

Мои охламоны уселись в машину.

- Всего доброго, Владимир Владимирович. Береги себя.

- И ты.

Мы пожали друг другу руки.

- Мне понравилось, как ты работал.

- Спасибо, - ответил я. – Надеюсь, мы останемся друзьями.

- Конечно. Ты мне понравился. Ты настоящий.

- Приятно слышать. Счастливо.

Я сел в машину и, захлопнув дверь, приказал:

- Самый полный вперёд!

Мы мчались полтора часа без остановки. В полнейшем молчании. Никто не донимал меня вопросами, а я ничего не желал объяснять.

Когда до Киева оставалось рукой подать, я пошарил в бардачке. Сердце замерло.

- Седой, а где пакет?

- Какой пакет? – спросил он сонным голосом.

- Тот, который я дал тебе в доме… Целлофановый… С деньгами…

- Ты сказал отнести его в машину…

- Я помню, - говорю, - и что?

Седой начал заикаться.

- Я думал, в ту, на к-которой я п-приехал…

- Что-о?!

Танелюк что-то забубнил, но я его уже не слышал.

Я достал мобильный и попытался связаться с Верой. Но связи не было.

Я тяжело вздохнул и сказал:

- Тамерлан, дружище, разворачивай свою колымагу – мы попытаемся их догнать.

Я вовсе не верил в то, что это возможно, но ничего лучшего мне в голову не пришло.

В общем, приключения продолжались… Мать их так!

Конечно, я сам виноват. Каким же надо быть идиотом, чтобы доверить деньги другому идиоту, да ко всему ещё и пьяному?

Часть третья

Глава 1

За последующие полтора часа я звонил Вере раз десять, хотя это и не имело ни малейшего смысла. Робот женским голосом неизменно повторял на двух языках, что абонент временно недоступен. Причём последние три раза, как мне показалось, робот стал говорить с едва уловимым раздражением. Видимо, даже у компьютерной системы в наше неспокойное время сдают нервы.

- А Лёни этого у тебя есть телефон?

- Ты уже спрашивал, - ответил мне Шура. – Нету.

Впереди в свете фар нарисовался женский силуэт. Метров за десять я её узнал.

- Притормози.

Мы остановились. Я открыл окошко со своей стороны:

- Вы почему покинули праздник, Анастасия? И где ваш автомобиль?

- То мамина машина, - ответила Заречная, ничуть не удивляясь нашей неожиданной встрече. – Куда держите путь?

- Точно не знаем.

- О, - радостно воскликнула она, - нам по пути. Можно с вами?

Я обернулся: Танелюк спал, Крошкин глупо улыбался.

- Да, - говорю, - у нас есть одно свободное место.

Когда она уселась и «дочь Антилопы гну» набрала максимальную для своего старого организма скорость, я без тени волнения, как можно небрежней поинтересовался:

- Ну, что там было, когда мы уехали?

- Не имею понятия. Я ушла почти сразу после вас. И, наверное, часа два на этих каблуках шкандыбала до трассы.

- Не страшно?

- Чего?

- Ну как же… Ночь, безлюдно… А вы в вечернем платье…

- Я думаю, больше меня боялись. Вы первые, кто остановился. Я их понимаю. Ночь, безлюдно, а тут я в вечернем платье… Явно ненормальная…

- Что же мы будем делать? – спросил Крошкин.

- Ехать всё время по Одесской трассе, никуда не сворачивая. Наш золотой телец лежит в бардачке их машины, и даже если они заметят, то вряд ли решат возвращаться. Куда именно они собирались, не в курсе?

- По-моему, в Судак. У неё там бабушка…

- Ну что ж, - говорю, - в Судак так в Судак. Полный вперёд.

Тут включил своё привычное бурчание Бурмака:

- Полный вперёд - это, конечно, хорошо, но у меня бензина осталось на двадцать километров.

- Ладно, - сказал я, - заверни на первую же заправку. Кстати, и нам заправиться не помешает. Да и сигареты на исходе.

По иронии судьбы, бензин закончился, когда до заправки оставалось два километра.

- Приехали, - траурным тоном сообщил Бурмака и уронил голову на руки, сжимающие руль.

- Отставить уныние! – как можно бодрее приказал я. – Ничего страшного. Абсолютно. Дотолкаем «дочь Антилопы» своими силами. Как говорится, есть время кататься в машине, есть время её катать.

Я снял пиджак и вылез из машины.

Толкали все, даже снявшая туфли Настя.

Ночь стояла звёздная, лунная… Было приятно, упершись руками в «пыжика», толкать его вперёд и, запрокинув голову, смотреть на небо. Рядом пыхтели товарищи, а вокруг свистели сверчки и откуда-то слева мелодично квакали жабы.

Было хорошо.

Красота! Романтика!

Но романтическое настроение мгновенно улетучилось, когда мы, запыханные и вспотевшие, добрались до заправки и я услышал Бурмакину просьбу:

- Дай денег.

- В смысле? – не понял я.

- В прямом, - сказал он. – У меня-то ни копейки.

Я с надеждой взглянул на Крошкина и Танелюка, но по их растерянным лицам было понятно, что и у них наличности в наличии нет.

- Настя, - простонал я.

Но Заречная лишь руками развела:

- На мне платье за одиннадцать тысяч… Откуда у меня деньги?

Нелогично, но убедительно.

Я принялся размышлять, как выйти из создавшегося положения.

Можно было оставить какие-нибудь документы, заправиться, а на обратном пути документы выкупить. Можно было попробовать продать заправщику мою золотую цепочку. Хотя бы за треть её истинной стоимости. И наконец, можно было залить бензин – и как рвануть со всей дури…

Обдумать со всех сторон эти три варианта мне не удалось – процесс размышления прервал звонок мобильного телефона.

Это был Шацкий.

- Да, - сказал я в трубку.

- Что – да? – заорал мне Юра в самое ухо. – Что вы там натворили? Что произошло? Зачем я с вами связался? Вы понимаете, что это за люди? Они нас уничтожат!

Я был спокоен и холоден, как Ленин после бальзамирования:

- В чем дело, Юрий? Чем ты взбудоражен?

- Мне только что звонил Владимир Владимирович! На Никиту Романова было совершено покушение.

- Покушение?

- Да, покушение! Кто-то напал на него сзади и трахнул бутылкой из-под шампанского.

- Трахнул?

- Ну, в смысле – долбанул!

- Кто?

- Не строй из себя дурачка!

- Что ты, я никогда бы не стал конкурировать в этом с тобой.

- Я уверен, что это твоих рук дело! Никто другой на такое бы не решился.

Я старательно разыгрывал удивление, даже внешне, словно он мог меня видеть.

- Да с чего бы мне трахать, в смысле - долбить его бутылкой из-под шампанского? Мы своё дело сделали, отыграли и тихо-мирно разъехались по домам.

- Никита уверен, что это кто-то из артистов.

- Я за своих ребят ручаюсь.

- Владимир Владимирович хочет с тобой встретиться и поговорить. Завтра.

- Не имею возможности. Я в дороге – еду в Судак.

- Предупреждаю, ему это не понравится.

- Я это делаю не для него.

- Ох, Лёня, не шути. Дело очень серьёзное. Никита сказал Владимиру Владимировичу «фас», он требует вашей крови…

- Пусть сначала разберётся, кто его вырубил. Лично мы тут совершенно ни при чём. Всё, до встречи на баррикадах. Пока.

Я дал отбой и спрятал мобилку в карман.

- Что случилось? – спросила Настя.

И остальные глядели на меня с интересом.

- Да какое-то, - ответил я, - досадное недоразумение. Никите Романову шампанское ударило в голову, и он хочет нас уничтожить.

Глава 2

Оставшуюся часть ночи мы провели в машине.

Под утро всем удалось уснуть: сказалось напряжение предыдущего дня.

Я поднялся раньше всех и даже успел обо всём договориться с заправщиком.

- Слушайте сюда, - сказал я своим, когда они проснулись. – Вон того пассажира зовут Рудольф, он живёт в селе Заболотное. Село весьма зажиточное. По трём причинам: во-первых, там производят минеральную воду «Заболотницкую» - пять лет назад в тех местах отрыли якобы целебный источник; во-вторых, предприимчивый председатель умудрился создать страусиную ферму, и Заболотное является чуть ли не основным поставщиком страусиных яиц для киевских ресторанов; и наконец, один из депутатов Верховной Рады родом из Заболотного, он любит свою малую родину и всегда как может и чем может помогает бывшим односельчанам в любых идиотских начинаниях.

- К чему это заболотноведение? – забурчал Бурмака.

- Село зажиточное, - повторил я, - и у них есть роскошный клуб. Дело за малым – договориться с председателем о нашем выступлении. Рудольф заправляет нас в долг, и мы с Андреем едем в Заболотное – оно в пяти километрах отсюда, а вы остаётесь здесь загорать, чтоб не светиться в селе раньше времени. К тому же из нас нормально одет только Бурмака. Если мы все вместе заявимся к председателю в таком виде… Сами понимаете.

Когда мы отъезжали от заправки, я обернулся и посмотрел на оставляемую тройку. Вместе они смотрелись ещё ненормальнее, чем по отдельности: сумасшедший бомж в канотье, в недавнем прошлом явно артист театра оперетты; деревенский босяк, отоварившийся в секонд хенде; и девушка из высшего общества, потерявшая память и чувство реальности. Такой у них был вид.

…В сельсовете мы председателя не нашли. Нас направили прямо к нему домой.

Дом председателя – голубой с бордовой крышей – был не новый, но крепкий и ухоженный. Чувствовалось, что хозяин за домом следит, любит свой дом, словом, мужик хозяйственный…

Сам председатель произвёл на меня благоприятное впечатление. Упитанный и бодрый. Такой, показалось мне, своего не упустит, но и чужого не возьмёт до тех пор, пока оно чужое… С таким хозяйственным мужичком, решил я, будет легко договориться…

- Добрый день! – воскликнул я, когда он вышел на крыльцо к нам навстречу. – Что ж вы нас не встречаете? – Я обменялся выразительными взглядами с Бурмакой. – Признаться, не на такой приём мы рассчитывали.

На полных губах председателя забродила неуверенная улыбка:

- Простите, я не совсем понимаю…

- Да вот и мы, - говорю, - не понимаем! Вы подали в наш театр заявку с просьбой прислать к вам творческую группу для проведения в вашем клубе культурно-развлекательного мероприятия. Администрация нашего театра приняла решение дать положительный ответ на вашу заявку. Мы специально прибыли за день до выступления, о чём вас заранее уведомляли…

- Боюсь, здесь какая-то ошибка, - сказал председатель, придя в себя. – Вы из какого театра?

- Киевский театр драмы и комедии, - я вынул из внутреннего кармана пиджака записную книжку. – Какая ошибка? Киевская область, Васильковский район, село ЧуднОе…

Село ЧУдное, как я узнал у Рудольфа, находилось по соседству от Заболотного и пребывало в полнейшем запустении и упадке.

- Ну, вот видите! – обрадовался председатель.

- Что? Это не ЧуднОе?

- ЧУдное… Оно по трассе налево, а вы, вероятно, свернули направо. Мы Заболотное.

- Что?

- Я – Антон Васильевич Игнат, председатель села Заболотное.

Мы с Бурмакой изобразили растерянность. Бурмака даже принялся нервно икать, что, по моему твёрдому убеждению, уже было лишним.

- Что ж, - говорю, – тогда просим пардона.

Мы развернулись, чтобы уйти, но, как я и предполагал, настоящий хозяин не потерпит, чтобы что-то – пусть и артисты - не использовалось в хозяйстве.

- А вас что – Самсонов, значит, пригласил?

- Самсонов, - вздохнул, а точнее, выдохнул я утвердительно.

- Надо же, - криво усмехнулся Антон Васильевич, – на ремонт школы у него денег нет, а приглашать столичных артистов – сколько угодно!

- Да, я уже понял, что ваш Самсонов – тот ещё голова.

Было видно, эти слова пришлись Антону Васильевичу по душе.

- Это точно, - подхватил он. – Вот если бы я вас приглашал, я бы автобус за вами прислал.

- Жаль, - искренне заметил я, - что не вы наш заказчик.

- Послушайте! – воскликнул наконец-то председатель. – А не желаете выступить у нас?

Я посмотрел на Бурмаку, тот заикал сильнее.

- Но ведь у нас договор… - напомнил я тихо.

- На завтра, - напомнил мне в свою очередь Антон Васильевич. – А я приглашаю вас на сегодня.

Тут я наигранно замялся:

- Даже не знаю… разве что неофициально… без формальностей…

- Какие формальности! Договоримся так! Как деловые люди! Прошу в дом.

На этих словах талантливый Бурмака прекратил икать, и мы направились в дом – договариваться.

Глава 3

Выступление началось ровно в восемнадцать ноль-ноль.

За пять часов до этого успели сделать простенькую афишу:

«Творческий вечер актёров столичного театра драмы и комедии».

С председателем договорились просто: он кормит нас обильным обедом и отдаёт семьдесят процентов от выручки за входные билеты. Антон Васильевич был щедр. Думаю, сильнее всего его радовал тот факт, что приглашённые Самсоновым артисты сначала выступят у него, а уж потом у самого Самсонова. Я опасался только одного – как бы он на радостях не позвонил этому самому Самсонову и не стал бы хвастать: тогда бы наш невинный обман вскрылся и кто знает, чем бы это нам грозило.

За само выступление я тоже слегка беспокоился, но всё-таки гораздо меньше. Как-никак, Танелюк пусть и совершенно другого театра, но актёр. Да и у меня имелся небогатый, но дорогой опыт работы и в театре, и в кино.

Зал был на двести мест. И почти все места были раскуплены. Кто бы мог подумать, что у заболотцев такая могучая тяга к искусству.

На сцене стоял чёрный рояль. Я хотел попросить, чтобы его отодвинули за кулису, но выяснилось, что у Насти за спиной ещё и музыкальное образование и она в совершенстве владеет этим инструментом. Поэтому решили, что она весь вечер будет нам аккомпанировать.

Ах, как эффектно смотрелась она, огненно-рыжая, в красном платье, за чёрным роялем!... Должно быть, именно тогда я окончательно осознал, насколько Настя Заречная красива.

…Под совершенно неуместный «Полонез Огинского» я бравым шагом вышел на сцену и, снисходительно переждав шум аплодисментов, начал свою речь громко и пафосно:

- Добрый вечер, дорогие зрители! Я вижу, здесь собрались истинные ценители прекрасного. Но, как поётся в старой песне: мы к вам заехали на час! И сегодня перед вами выступят – не побоюсь этого слова – настоящие звёзды, народные и заслуженные артисты Украины, лучшие актёры нашего театра. От стариков и до молодой поросли…

И так далее, в том же духе… Даже не знаю, откуда во мне появилось столько наглости? Наверное, она всегда присутствовала в глубине моей невинной души, но спала, ожидая таких экстремальных условий.

В принципе концерт прошёл, что называется, на высоком идейном уровне. Танелюк прочёл монолог Фамусова, Крошкин рассказал несколько анекдотов, Бурмака показал малопонятную пантомиму под названием «Марсиане», а я криво-косо прочитал монолог Гамлета. Правда, финал монолога я забыл, но с умным видом продолжал нести какую-то ахинею, придерживаясь александрийского стиха. В финале все вчетвером мы лихо исполнили матросский танец под «Собачий вальс» в исполнении Насти. Как оказалось, без нот она могла исполнять только две мелодии: «Собачий вальс» и «Полонез Огинского». Впрочем, исполнение матросского танца под «Собачий вальс» могло бы трактоваться как неожиданное, новое театральное веяние в стиле Жолдака или Романа Виктюка.

Публика была в восторге. К тому же, как оказалось, половина из них перед выступлением хорошенечко подготовилась, разогрев себя посещением ближайшего сельмага.

Антон Васильевич был доволен настолько, что по-отечески облобызал каждого из нас, включая вновь заикавшего Бурмаку. Заречную он держал в объятиях чуть дольше остальных, но его можно понять – председатель был мужчиной, а Заречная действительно была прекрасна.

Я почувствовал лёгкий укол ревности, и это удивило меня – ведь я даже свою бывшую жену не ревновал, хотя и любил её, как мне казалось, сильнее, чем политики власть, а поэты - славу.

На уговоры остаться на ночь в Заболотном мы не поддались и немедленно отправились в дорогу.

Уезжая, Бурмака расстроенно заметил:

- Я бы мог этим селянам рассказать о размножении членистоногих… Но ведь не оценили бы… Как считаешь, командор?

Я кивнул:

- Убеждён.

И, подумав, добавил:

- Расскажешь нам. Это не даст тебе уснуть во время езды.

Крошкин шепнул мне:

- Но это явно усыпит нас.

Я шепнул в ответ:

- Мы не за рулём. Подремлем.

Глава 4

Днём мы въехали в Судак, словно победители в поверженный город. Мы все были переполнены энтузиазма. Только Бурмака имел бледный вид и красные глаза.

Около получаса колесили по городу в поисках улицы Ленина. Наконец были найдены и улица, и нужный дом. Казалось, цель достигнута. Однако посланный к бабушке за Верой и деньгами Крошкин вернулся через десять минут и просто потряс нас следующей информацией. Вера и её любовник были здесь вчера, но сегодня утром укатили в Ялту на концерт Григория Лепса.

- Да в рот бегемот! – озвучил нашу общую мысль Танелюк и в отчаянии забился лбом о ветровое стекло.

Я попытался сохранить хладнокровие самоубийцы:

- Едем в Ялту, - сказал я. – Заодно поглядим на домик Чехова.

- Нет, - отказался Бурмака. – Я должен поспать, у меня кипит мозг.

Поразмыслив несколько секунд, я решил:

- Ладно. Ты ложись, отдыхай, а мы пойдем, окунём наши грешные тела в вечные воды Чёрного моря. В конце концов, пара часов все равно ничего не меняют.

- Я хочу есть, - капризным тоном заявила Настя.

Я отрезал:

- Кушать перед водными процедурами вредно для организма.

Бурмака остался высыпаться в машине, а мы отправились на поиски бесплатного пляжа.

На бесплатном пляже народ лежал чуть ли не друг на друге. Множество варёных тел реально заградили свободный путь к воде. Пришлось переступать через них осторожно, как цапля. В самой воде народу тоже было, как на митинге. Нельзя было нырнуть, чтобы под водой не уткнуться в чей-нибудь пах.

Купальника у Насти не было. Её это, впрочем, не смущало. Она купалась топлесс. Из-за чего многие мужики, загоравшие на берегу, вынужденно перевернулись на животы. Настин бюст притягивал взор, волновал плоть и усиливал сердцебиение.

Думаю, именно по причине перевозбуждения Шура Крошкин долго не вылезал из воды и пытался не смотреть на улёгшуюся загорать Заречную.

Седой не купался. Он даже брюк не снял, только рубашку. Его волновали не Настины прелести, а непристойно дефилирующие мимо торговцы пивом. Когда они рекламно выкрикивали «Пиво! Холодное пиво!», он судорожно сглатывал слюну и тихо постанывал.

- Эх, Настя, - шутливо сказал я Заречной, - если б не эта сумасшедшая погоня за золотым тельцом, я бы остался с вами тут навсегда и построил бы хижину где-нибудь там, у основания вон той горы.

- Я не согласилась бы жить в хижине, - серьёзно ответила Настя.

Я рассмеялся:

- Со временем я бы выстроил дворец.

- Ты архитектор? – спросила она. - Или фантазёр?

- «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…»

- То есть фантазёр.

- Значит, я могу строить воздушные замки.

- Только не со мной.

- Жаль. У нас могли бы получиться красивые дети.

- Дети – не моя цель.

- При чём здесь цель? Я говорю о процессе.

- Ты кобель?

- Ну, в общем-то, да. Как всякий мужчина, я становлюсь им всякий раз в присутствии красивой женщины.

- Ты Казанова. Я это сразу поняла.

- Скорее Дон Жуан. Ведь меня одолевает не похоть. Меня гложет чувство…

- Чувство любви?

Тема разговора становилась опасной. Поэтому я осторожно возразил:

- Чувство одиночества. А также чувство долга. Перед потомками.

Глава 5

Мы прибыли в Ялту в двадцать сорок пять. И бросились в Дом культуры «Олимпийский», где собственно и проходил концерт Григория Лепса.

По дороге я пытался рассказать о последних днях жизни Антона Чехова и о том, как перед смертью он попросил бокал шампанского, сказал «Их штербе», что означало «я умираю», а потом добавил: «Давно я не пил шампанского» - и умер. Но меня никто особенно не слушал, поэтому я умолк. Мы добежали до «Олимпийского» и заняли выжидательную позицию у центрального входа в ДК. Концерт ещё шёл, мы отлично слышали надрывное пение Лепса. Оставалось только ждать.

В этот момент мне на мобильный пришло сообщение о том, что Верин номер появился в сети и я могу перезвонить. Чем я, конечно, мгновенно воспользовался. Долго никто не отвечал, наконец я услышал:

- Да, алло.

- Вера, - почти закричал я в трубку, - где вы?

- В каком смысле?

- В самом что ни на есть прямом! Где вы сейчас?

- В Евпатории…

- Где?!

- В Евпатории. У Лёнькиной сестры здесь день рождения.

- Сколько вы там ещё пробудете?

- Дней семь-восемь… А что?

- Ничего. Нам срочно нужно тебя увидеть. Продиктуй адрес!

- Я не понимаю…

- Адрес, Вера, адрес!

Лишь только она сообщила, где живёт сестра её хахаля, я облегчённо нажал кнопку «сброс» и, утерев пот с лица, закурил.

Мои товарищи по несчастью жадными взглядами впились в моё лицо. Первым не выдержал Крошкин:

- Ну что?

- Ваша сестра, Шура, типичная лягушка-путешественница.

Он автоматически кивнул:

- И что?

- Они в Евпатории.

- В Евпатории? – упавшим голосом переспросил Танелюк.

- В Евпатории, - подтвердил я. – Там много калек, инвалидов и детей. Даже не знаю, под какую категорию подпадает Вера.

- В Евпатории, - сообщил Бурмака, - есть памятник Тарасу Шевченко.

Я дал ему понять, что считаю эту информацию весьма ценной. Затем, отбросив окурок в сторону, предложил:

- Прежде всего нам необходимо подкрепиться. Кто за? Единогласно. Тогда полный вперёд! Заседание продолжается!

Мы зашли в какое-то дешёвое кафе и заказали пять порций пельменей и два литра томатного сока. После ужина нас разморило, и мы сидели за столиком сонные и вялые. Как мухи поздней осенью.

Бурмака бухтел о математическом моделировании социальных процессов в экономике. Крошкина одолевала зевота.

- Я спросил Заречную:

- Ты любишь Есенина?

Она, подумав, ответила:

- Я люблю фаршированную рыбу.

- Какой изысканный вкус…

Потом мы собрались уходить, но вдруг заметили отсутствие Танелюка.

- А где Седой? – спрашиваю.

Но все только плечами пожимали и вертели головами, пытаясь увидеть, куда подевался наш Паниковский.

Мы посидели в кафе ещё с полчаса, надеясь, что Танелюк вернётся.

- Может, ему перезвонить? – предложил Крошкин.

- Какая оригинальная идея, - скривился я, не скрывая сарказма. – Только он не взял с собой телефона.

Мы заказали по чашке зелёного чая и подождали ещё минут двадцать.

Затем я принял решение: ждать не имеет смысла – надо идти. Но ведь и искать было бесполезно. Что же делать? Ехать без него мы не могли. Ситуация была патовой.

Ночь мы провели на пляже. Блестели звезды… О чём-то романтичном шептало море… Во сне Настя доверчиво прижималась ко мне. Я нежно обнимал её и пытался не шевелиться, чтобы не потревожить её сон. Сам я уснул лишь под утро. Мне снилась стая волков, преследующих молодую самку оленя.

Утром мы долго бродили по Ялте. И нашли Танелюка у ресторана «Каравелла». Он лежал у входа в ресторан в бессознательном состоянии, раскинув руки, как распятый Христос.

Привести его в чувство не удалось, он лишь хрипел и матерился, но глаз не открывал, не шевелился…

Бурмака подогнал машину, и мы с трудом погрузили это безжизненное тело в салон.

Крошкин предлагал засунуть его в багажник, но это было бы жестоко.

Теперь можно было ехать в Евпаторию.

Глава 6

Через час Танелюк пришёл в себя и стал требовать пива. Он уверял, что ему очень плохо и он умирает.

- Ты не умрёшь, - успокаивал я. – Ты будешь жить вечно.

- Я устал, - захныкал он.

- От чего ты устал? От беспробудного пьянства?

- Кто бы говорил! Ты сам каждый год на три недели уходишь в запой!

- Это творческий отпуск, - парировал я. – А также уход от реальности и верный способ похудеть. Ничего не попишешь – я обязан держать себя в форме. В конце концов, я почти медийное лицо.

- Ты наглая самовлюблённая рожа! – выкрикнул Танелюк.

- Не будем переходить на личности. Скажи лучше, как тебе удалось так нажраться, не имея за душой ни копейки.

- Нашлись, - пробурчал Седой, - добрые женщины.

- Ах вот оно что! Шерше ля фам… Так вы, батенька, альфонс…

Танелюк загрустил:

- Просто я обаятельный.

- Вот с этим спорить бесполезно.

- Прекрати на него наезжать, - вступилась за Седого Заречная. – Он добрый, а ты злой.

- Добрый? Позвольте, я расскажу про этого добряка одну поучительную историю.

Поскольку возражений не было – я рассказал.

Однажды Танелюк с жуткого бодуна ехал в театр на спектакль. Организм страдал, а душа болела. По дороге к метро ему повстречался нищий, просящий, вернее, ждущий от проходящих мимо людей милостыни. Танелюк – человек добрый, а уж похмелье, как мы знаем, вообще смягчает сердца. Танелюк порылся в карманах, нашёл измятую гривну и бросил нищему в кепку. Тот вместо благодарности почему-то оскорбился.

- Жмотяра, - сказал он. – Мог бы и десятку бросить.

Танелюк удивился:

- Вместо того, чтобы сказать мне «спасибо», вы называете меня «жмотярой»?

- А что, мне тебе руки целовать за эту паршивую гривну? Жмот!

- Да как вам не стыдно, - сказал ошеломлённый Танелюк. – А ну отдайте немедленно мои деньги!

- Хрен тебе с перцем! Жлоб.

В общем, слово за слово – началась драка. В принципе Танелюк, даже с похмелья, легко бы справился с этим оборзевшим бомжем, но тому на помощь прибежало ещё пять бомжей, и среди них, к слову сказать, был один однорукий. Разыгралась нешуточная битва. Прямо какое-то подземное Бородино.

Кто-то вызвал милицию. Но самое интересное, что вместе с милицией приехала творческая группа программы «Магнолия ТВ» и запечатлела на камеру, как ведущий актёр столичного театра злостно избивает нищих бездомных и одного инвалида. Тем же вечером этот сюжет пошёл в эфир. Вся страна увидела жестокость доброго и обаятельного актёра.

Выслушав эту историю, Заречная с нежностью погладила Седого по голове:

- Тебя показывали в «Магнолия ТВ»?

- Показывали, - признался Танелюк.

- Ну вот, - сказала Настя, - а ты говорил, что тебя не снимают.

- Да он после того сюжета, - рассмеялся Крошкин, - просто звезда телевидения.

- Да пошёл ты на хрен! – огрызнулся Танелюк.

- А вот ругаться не стоит, - попросил я.

- Хватит! – потребовала Заречная. – Оставьте его в покое!

Мы замолчали. Все, кроме Бурмаки, который неожиданно заявил:

- А я вот читал, что среди работников телевидения сорок процентов гомосексуалистов.

Это неуместное замечание повергло нас в шок, и каждый из нас глубоко задумался о чём-то своём.

Спустя полтора часа мы были в Евпатории.

- Терпение, старик, - сказал я Седому, - ещё несколько минут, и ты из пива сможешь принимать душ! Или из шампанского.

- Я закажу себе бокал холодного пива, - сказал Танелюк. – А ещё порцию плова и голубцы. А потом куплю себе шорты.

- Какие планы! – восхитился я. – А главное - всё просто.

Глава 7

Вера выбежала из дома к нашей машине растрёпанная и заплаканная.

- Что случилось? - спросил я. – Где Лёня?

- Мы поссорились, - ответила она. – Он уехал.

- Твою мать! – выругался я. – Почему вы поцапались?

- Он не хочет заводить ребёнка.

- Твою мать! – снова выругался я. – Куда он уехал?

- В Киев. А меня оставил…

- Да не разводи ты сырость! Когда он уехал?

- Минут сорок назад.

- Позвони ему.

- Зачем?

- У него в бардачке наши деньги. Понимаешь? Все наши бабки…

- Зачем мне деньги? Я ребёнка хочу…

- Это мы решим позже! Позвони ему!

Но Вера отрицательно замотала головой:

- Я не буду ему звонить! Не дождётся!

- Вера, ты с ума сошла, - сказал Крошкин.

Вера заплакала сильнее.

- Хорошо, - сказал я. – Дай мне его телефон.

Вера продолжала рыдать. Настя обняла её за плечи и прижала к себе.

- Не плачь, - успокаивала она Веру. – Плакать из-за мужика – последнее дело.

- Дай мне его телефон, - попросил я, смягчив тон и сменив интонацию.

Слегка успокоившись, Вера продиктовала номер. И снова расплакалась.

Я оставил ребят успокаивать эту истеричку, а сам отошёл в сторону, чтобы позвонить этому ярому противнику демографического роста.

- Алло, тёзка, это Курилко. Тот, который Бендер. С корпоратива.

- Ну и?

- Нам нужно срочно поговорить. Просто необходимо. Ты сейчас где?

- В Саках.

- Умоляю, не уезжай. Мы через полчаса будем.

- А я и не могу никуда уехать. У меня тачка сломалась.

- Отлично! Где ты конкретно?

Тот объяснил. Я дал отбой и вернулся к своим.

- Все в машину! – говорю. – Этот чудик недалеко. Сломался в Саках.

- Как сломался?- испугалась Вера, у которой мгновенно высохли слёзы.

- Где он сломался? – задал в свою очередь вопрос Шура.

- У него машина сломалась. В районе города Саки. Что не ясно? Загружаемся и едем.

- Мы все не поместимся, - мрачно проговорил Бурмака.

- Настя сядет ко мне на колени, - говорю. – Хватит болтать. Мне надоели сюрпризы судьбы. Теперь всё зависит только от нас.

- Бензина может не хватить, - забурчал Бурмака.

- Всё, хватит! Мы фартовые, вы разве не заметили? Вперёд! Труба зовёт!

Глава 8

Наконец-то нам повезло. Удача улыбнулась нам, и её лучезарная улыбка осветила наши тёмные, поросшие паутиной тоски и уныния, скверные комедийные души. Мы благополучно добрались до Лёнькиной машины и получили свои кровно заработанные. Вера с Лёней помирились. Я тут же раздал всем зарплату.

Мы вернулись в Евпаторию. Вера с кавалером возвратились в дом сестры, а мы поселились в гостинице «Украина». Сняли три номера: один трёхместный – для Крошкина, Танелюка и Бурмаки и два одноместных – для меня и Заречной.

Отдохнув, мы поели и отправились на море. Купались, загорали, пили пиво и ели варёную кукурузу.

Я настоял на том, чтобы купить Насте купальник и парео, а то в своём красном платье она привлекала к себе внимание ещё больше, чем без него.

Вечером мы обильно поужинали в ресторане «Наутилус» и, совершенно обессиленные, вернулись в гостиницу около десяти.

Я принял душ, посмотрел телевизор и уже собирался уснуть, но раздался робкий стук в дверь.

Я был в одних трусах, но меня это нисколько не смущало. Не поднимаясь с дивана, я крикнул:

- Открыто! Входите!

Вошла Заречная. В белом гостиничном халате. С мокрыми волосами.

- Не спишь? - спросила она.

- Как видишь.

- Что собираешься делать?

- А какие есть предложения?

Она помолчала. Осмотрелась.

- У тебя такой же номер, как у меня.

- Да-а… - неопределённо протянул я.

Видит Бог, я не знал, о чём говорить.

- Ко мне кто-то стучал в дверь, пока я принимала душ… Я думала, это ты…

- Нет, - говорю, - я смотрел телевизор.

- А я думала, это ты, - повторила она.

Какое-то время глупо молчали.

- Давай покурим, - предложила она.

- Хорошо.

Мы закурили. Пока курили, я гадал: зачем она пришла? Точнее, я пытался понять – она пришла за тем, о чём я думаю, или… В общем, некоторые мужчины иногда тупеют в подобных ситуациях, а я, видимо, как раз из таких мужчин.

- В Евпатории хорошо, - сказала она.

- Ну… да… неплохо…

- Лучше, чем в Ялте.

- М-м… да. Однозначно.

- И море чище, и людей поменьше…

- М-да...

- И с Судаком тоже не сравнить…

- Конечно… То есть… Здесь гораздо лучше…

Возникающие паузы просто разрывали мой пылающий мозг в клочья. Я отупел окончательно и не мог поверить в то, что она сама ко мне пришла. И пришла она явно не для того, чтобы поболтать о преимуществах Евпатории перед другими южными городами.

Когда мы докурили, я решил действовать. Я обнял её и притянул к себе. Она не сопротивлялась. Тело было податливым и горячим. Я поцеловал её в губы и почувствовал вкус клубники.

Глава 9

Утром я нашёл на столике короткую записку:

«Извини, мне срочно нужно в Джанкой. Спасибо за ночь. Было неплохо. Скоро увидимся. Настя».

Я подумал, это шутка. Но оказалось, она действительно уехала.

Я находился в полнейшем недоумении. Зачем ей в Джанкой? И почему нельзя было попрощаться по-человечески? А что означает «скоро увидимся»? Когда? Где?

Признаюсь, я не мог выкинуть её из головы.

Я уговорил своих нукеров остаться в Евпатории ещё хотя бы на неделю.

На пятый день я начал выпивать. Седой с удовольствием составил мне компанию. Крошкин тоже участвовал.

Так прошло дня три. Мы уже даже не выходили из гостиницы. Непьющий Бурмака бегал нам за водкой. А ещё он купил пару книг и целыми днями беспробудно читал.

Танелюк расцвёл. Такой отдых был ему явно по душе. Он травил анекдоты, философствовал и, раздобыв где-то гитару, распевал похабные частушки.

Я же с каждым днём чувствовал себя всё хуже и хуже. И физически, и духовно.

Потом Крошкин нас покинул. Он уехал с сестрой и её хахалем – тот починил свою тачку.

Мы продолжали бухать с Танелюком уже вдвоём. Заречная не появлялась. Разве что в коротких снах…

В субботу утром Бурмака сказал:

- Мне в понедельник на работу. Нам надо ехать.

- К чёрту работу, - выкрикнул Танелюк. – Пусть работают гастарбайтеры.

- Я серьёзно, ребята, - сказал Бурмака. – Надо ехать.

Я опрокинул в себя последние сто грамм и хрипло сказал:

- Не ной, Чингизхан. Надо так надо. Собираемся.

В дороге мы почти не пили.

Бурмака увлечённо рассказывал о Древнем Риме. Танелюк дремал. А я, развалившись на заднем сиденье, страдал от головной боли и тошноты.

Я думал о том, что на самом деле Остап Бендер Зосю Синицкую не любил. У него было только лишь сильное желание любить и быть любимым. А настоящей любви, как таковой, у него не было.

Впрочем, Ильф и Петров не очень-то сильны были в лирике. Их конёк – юмор и сатира. Какая ж тут любовь? Хотя оба испытывали в своей жизни чувство любви. Я когда-то даже читал книгу Ильфа, составленную в основном из его писем. Называлась она «Письма не только о любви».

«Если не сказать – дорогая, то что же мне сказать? Я скажу, как всегда – дорогая моя, милая, добрая, нежная».

Так мог написать только глубоко и сильно любящий мужчина. Разве нет?

Мне никогда так не написать. Я не смогу. Я не умею…

Что же я чувствую к Насте Заречной? Да вот как раз именно то, что чувствовал Остап Бендер. Великий комбинатор. Желание любить и быть любимым.

Глава 10 (Эпилог)

Сейчас осень. Конец октября. Вечер. За окном хлещет дождь и сверкает молния. Я сижу дома и сочиняю никому не нужные стихи. У меня есть чай, сигареты и сэндвичи. А ещё молоко и Пражский торт. Мне ни к чему выходить на улицу. Я не люблю дождь. И у меня всё есть. При желании я могу заказать на дом пиццу. Или суши. Или ещё какую-нибудь ерунду.

Вера с Лёней неделю назад поженились. Меня пригласили на свадьбу, но я не пришёл.

Шура Крошкин уехал работать аниматором в Египет. Он писал мне Вконтакте. Недавно в море его ударил током маленький скат.

Бурмака попал в аварию. И теперь носит гипс и ездит на работу на метро.

Танелюк лечится в наркологической клинике. У него была белая горячка. К нему на балкон прилетели космические пришельцы. Или люди из будущего. В общем, какой-то бред полный.

С Владимиром Владимировичем мне всё-таки пришлось встретиться, поговорить… Но обоюдная симпатия взяла верх над его чувством долга. Он пообещал, что скажет Никите, будто я серьёзно наказан и глубоко сожалею о содеянном. Мы даже договорились сходить как-то выпить по бутылочке пива, поболтать о том о сём… Как-нибудь… Когда у нас обоих будет свободное время…

Заречную я так с тех пор и не видел.

Я не делал особых попыток её разыскать. Я надеялся на время, которое, как известно, лечит… или калечит…

Денег осталось мало. И очень скоро снова надо будет принимать какое-нибудь сумасшедшее предложение. Но предложений пока нет. И слава Богу. Я не тороплюсь…

Вот и всё…