В присутствии врага

13

Было без пяти шесть вечера, когда раздался звонок, которого ждал констебль-детектив Робин Пейн, — через три недели после окончания курсов, через две недели после официального назначения на должность констебля-детектива и менее чем через сутки после того, как он решил, что единственный способ побороть нервозность — «трясучку», как он ее называл, — это позвонить домой своему новому сержанту и попросить включить его в расследование первого же наклюнувшегося дела.

— В любимчики рвешься, да? — спросил шутливо сержант Стенли. — Хочешь до тридцати стать старшим констеблем?

— Я просто хочу применить свои навыки, сержант.

— Свои навыки, говоришь? — Сержант хмыкнул. — Поверь мне, сынок, у тебя будет масса возможностей применить свои навыки — какими бы они ни были, — прежде чем мы выпустим тебя из своих лап. Ты еще проклянешь тот день, когда подал заявление в отдел по расследованию убийств.

Робин в этом сомневался, но поискал объяснение, которое сержант понял бы и принял.

— Мама всегда внушала мне, что я должен себя проявить.

— У тебя еще впереди уйма времени.

— Знаю. Но все равно, сэр, можно?

— Что — можно, малыш?

— Позвольте мне поучаствовать в первом же деле.

— Хм. Поживем — увидим, — ответствовал сержант. И когда позвонил теперь, чтобы удовлетворить просьбу Пейна, то закончил словами: — Что ж, посмотрим, как ты начнешь себя проявлять, детектив.

Когда узкая главная улица Вуттон-Кросса осталась позади, Робин признался себе, что его искренняя просьба об участии в первом же наклюнувшемся деле была, возможно, ошибкой. Звонок сержанта Стенли очень кстати оторвал его от созерцания неаппетитного зрелища — слюнявых лобзаний жениха и невесты, каковыми являлись его мать и толстяк с блестящей лысиной, праздновавшие свою помолвку, — и теперь в желудке протестующе ворочались, явно желая вырваться наружу, шесть сухих пирожных, которые Робин успел заглотить, но не переварить. Что подумает Стенли о своем новобранце, если Робина вырвет при виде трупа?

А они ехали осматривать именно труп, по словам Стенли, труп ребенка, который был найден на берегу канала Кеннета и Эйвона.

— Сразу за Аллингтоном, — проинформировал его Стенли. — Там есть дорога, которая проходит мимо Мэнор-фарм. Она пересекает поля, затем ведет на юго-запад, к мосту. Тело там.

— Я знаю это место.

За двадцать девять лет, что Робин прожил в этом графстве, он отдал хорошую дань прогулкам по окрестностям. В течение долгого времени пешие походы были единственным способом отдыха от матери и ее астмы. Ему достаточно было услышать любое название — Кухонная горка, Ведьмин лес, Каменная яма, Травяной холм, — и перед его мысленным взором тут же вставал образ. Прирожденный географ, называл его один из школьных учителей. У тебя природные способности к топографии, картографии, географии, геологии — так что ты выберешь? Но ничто из этого его не интересовало. Он хотел быть полицейским. Хотел, чтобы справедливость восторжествовала. Более того, он жаждал, чтобы справедливость восторжествовала.

— Я могу быть там через двадцать минут, — сказал он своему сержанту и озабоченно добавил: — Там ничего не случится до моего приезда? Вы не станете делать выводы и все такое?

Сержант Стенли фыркнул.

— Если я и раскрою дело до твоего прибытия, то промолчу. Через двадцать минут, говоришь?

— Могу и быстрее.

— Не убейся только, малыш. Это труп, а не пожар.

Тем не менее Робин уложился в пятнадцать минут. Сначала он поехал на север, в сторону Мальборо, затем, сразу за сельской почтой, свернул на северо-запад, и тут помчался по проселочной дороге через зеленые поля и голые плато, мимо тысяч могильников, курганов и других примет древности, которые все вместе составляли долину Вуттона. Для Робина эта долина всегда была местом покоя, именно сюда он уходил переживать тяжелые моменты, неизбежные в жизни с матерью-инвалидом. Но все казалось иным в этот майский вечер, когда легкий ветерок колыхал травы в полях и когда у него забирали его больную мать. Сэм Кори — старикан на двадцать лет старше матери, постоянно похлопывающий ее по заду, мусолящий ей губами шею, многозначительно подмигивающий и отпускающий дурацкие замечания, вроде: «когда мы с моей ягодкой останемся одни, то-то заскрипят пружины» — совсем ей не подходил, и Робин недоумевал, что она в нем нашла. Но он улыбался, когда требовалось, и поднимал бокал теплого шампанского за счастливую пару. Телефонный звонок помог ему сбежать и выбросить из головы мысли о том, что выкинут эти двое, как только за ним закроется дверь. Не очень-то приятно представлять свою мать в постели с любовником, особенно с таким любовником. Это просто неэстетично.

Деревушка Аллингтон располагалась на изгибе дороги, напоминая локтевой сустав. Она состояла из двух ферм. Их дома, амбары и разнообразные надворные постройки были главными деревенскими сооружениями. Огороженное пастбище служило границей деревни, и на нем паслось стадо ждущих дойки коров. Робин обогнул пастбище и проехал напрямик через Мэнор-фарм, где сердитая женщина подталкивала трех ребятишек вдоль обочины в направлении кирпично-деревянного, крытого соломой дома.

Дорога, описанная сержантом Стенли, на самом деле была просто-напросто прогоном, который отходил от двух домов под красной черепицей и прямой линией пересекал поля. Он был как раз в ширину трактора, и по нему шли две изрытые колеи, разделенные полоской травы. По обе стороны прогона высился забор из колючей проволоки, отгораживая возделанные поля, где зеленели озимые.

Автомобиль Робина прыгал по ухабам, переваливаясь с боку на бок. До моста оставалась больше мили, и Робин надеялся, что подвеска «эскорта» выдержит очередное испытание сельским бездорожьем.

Впереди обозначился небольшой подъем, указывавший на близость Аллингтонского моста. По обе стороны от въезда на мост стояли три патрульные полицейские машины, фургончик и синий мотоцикл — излюбленное средство передвижения сержанта Стенли.

Робин припарковался позади одной из патрульных машин. К западу от моста констебли в форме — к когорте которых он и сам недавно принадлежал — шли по обоим берегам канала: одна группа осматривала тропинку, идущую вдоль южного берега, другая старательно продиралась сквозь густую растительность на противоположном берегу. Фотограф заканчивал свою работу за густыми зарослями камыша, а судебный патологоанатом в белых перчатках терпеливо дожидался рядом, у ног его стоял черный кожаный чемоданчик. Кроме кряканья уток и криков чирков, плавающих на канале, не было слышно ни звука. Робин задумался, объясняется ли это благоговением перед смертью или просто сосредоточенностью выполняющих свою работу профессионалов. Он вытер о брюки вспотевшие от волнения ладони, приказал желудку успокоиться и вышел из машины навстречу своему первому расследованию убийства. Хотя никто еще не назвал это убийством, напомнил себе Робин. Сержант Стенли сказал только, что у них «труп ребенка», а выяснить причину смерти — дело судебных медиков.

Сержант Стенли, увидел Робин, работал на мосту. Он беседовал с парнем и девушкой, прижавшимися друг к другу, словно желая согреться. Вполне понятное желание, учитывая, что они были едва одеты: девушка прикрыта тремя черными треугольниками в ладонь величиной, изображавшими купальный костюм, парень облеплен белыми плавками. Парочка, как видно, вышла из моторного катера, который стоял на приколе восточнее камышей. Слово «Молодожены», написанное кремом для бритья на его стеклах, объясняло присутствие здесь молодых людей. Плавание по каналу было популярным весенним и летним времяпрепровождением.

Сержант поднял глаза на приближавшегося Робина. Закрыл блокнот, приказал парочке оставаться на месте и сунул блокнот в задний карман джинсов. Достал из кармана кожаной мотоциклетной куртки пачку «Эмбессис» и предложил Робину. Оба закурили.

— Сюда, — указал Стенли и первым стал спускаться по склону к тропинке. — «Молодожены», — фыркнул он. — Ясно, зачем они наняли катер. Ты только посмотри, малыш. Да не на катер, а на девицу.

Они остановились. Робин почувствовал, что краснеет как рак, и опустил голову, чтобы скрыть это. Поковырял в земле носком башмака и вместо ответа стряхнул пепел.

— Вот что произошло, — продолжал сержант Стенли. — Они заглушили мотор, чтоб кое-чем заняться, в пятый раз за сегодняшний день, но ничего не попишешь, новобрачные. Он сошел на берег, отыскал подходящее место, чтобы вбить кол для швартовки, — видишь там конец каната, да? — и когда стал швартоваться, увидел тело ребенка. Они опрометью кинулись в Мэнор-фарм, позвонили в службу спасения и теперь горят желанием убраться отсюда, и мы оба знаем почему, верно?

— Неужели их можно как-то притянуть…

— К этому? — Сержант покачал головой. — Зато их магнитом притягивает друг к другу. Даже найденный труп не охлаждает некоторых, если ты понимаешь, о чем я. — Он кинул окурок в сторону уток, тот зашипел в воде. Одна из уток клюнула окурок, Стенли ухмыльнулся и пробормотал: — Падальщики. Ладно, идем. Посмотришь на свой первый труп. Что-то вид у тебя неважный, малыш. Ты, часом, не блеванешь?

Нет, заверил Робин сержанта. Тошнить его не тошнило. Просто он нервничал. Ему никак не хотелось опозориться перед старшим по званию, и от боязни сделать что-нибудь невпопад у него дрожали поджилки.

— Вы двое, не уходите, я еще с вами не закончил, — крикнул Стенли паре, обнаружившей тело, и продолжил спуск. — Что ж, посмотрим, как у тебя котелок варит, — сказал сержант. Он указал на констеблей по обе стороны канала. — Это, скорей всего, напрасный труд. Почему?

Робин посмотрел на констеблей. Они действовали упорядоченно, молча, слаженно. Они были сосредоточены на своей задаче и не отвлекались.

— Напрасный? — повторил Робин. Чтобы выиграть время на раздумье, он затушил сигарету о подошву башмака, положил окурок в карман. — Ну, вряд ли они найдут какие-нибудь следы, если они ищут. Тропинка слишком заросла травой, на берегу слишком много полевых цветов и сорняков. Но… — Он колебался, гадая, позволено ли ему не согласиться с поспешным выводом, к которому, как видно, пришел сержант. Он решил рискнуть. — Но помимо следов они могут найти и другие улики, если это убийство. Не так ли, сержант?

Стенли проигнорировал вопрос, прищурился, собираясь зажечь следующую сигарету.

— Например? — спросил он.

— Если это убийство? Да все что угодно. Волокна, окурки, орудие убийства, этикетку, клок волос. Все что угодно.

Стенли прикурил от пластмассовой зажигалки в форме женской фигуры с отставленной попой. Пламя выходило из заднего прохода.

— Недурно, — сказал он. Робин не понял, имеет сержант в виду его ответ или зажигалку.

Стенли затопал по тропинке, Робин пошел за ним. Они направлялись к камышам. Там, продираясь сквозь желтую путаницу золотистой камнеломки и первоцветов, поднимался от кромки воды патологоанатом. Его резиновые сапоги были облеплены грязью и водорослями. Чуть выше, на тропинке стояли два судебных биолога с раскрытыми чемоданчиками для сбора материала. Рядом с ними лежал в расправленном виде мешок для транспортировки тела, готовый к использованию.

— Ну что? — спросил Стенли у патологоанатома. Того вызвали, по-видимому, прямо с корта, потому что он был в белом теннисном костюме и в солнцезащитном козырьке, что плохо вязалось с черными сапогами до колен.

— Ладони и одна ступня заметно сморщены, — ответил эксперт. — Тело находилось в воде восемнадцать часов. Самое большее — сутки.

Стенли кивнул. Покатал в пальцах сигарету.

— Теперь смотри, малыш, — скомандовал он Робину и, улыбнувшись, сказал патологоанатому: — Наш Робби все еще девственник в этом отношении, Билл. Спорим на пять фунтов, что он блеванет.

Патологоанатом брезгливо скривился. Он поднялся к ним на тропинку и обратился к Робину:

— Сомневаюсь, что вас стошнит. Глаза открыты, что всегда пугает, но следов разложения еще нет.

Кивнув, Робин сделал вдох и расправил плечи. Они наблюдали за ним — сержант и патологоанатом, не говоря уже о констеблях, фотографе и биологах, — но новоиспеченный детектив был преисполнен решимости продемонстрировать перед ними профессиональную выдержку.

Он спустился к воде. Прошел к камышам, обогнул их. Тело лежало сразу за ними. Сначала Робин увидел одну стопу — не в воде, а между камышинами, словно ее специально за них зацепили, затем вторую, про ступню которой патологоанатом сказал, что она сморщилась. Взгляд Робина скользнул по ногам к ягодицам, а затем к повернутой вбок голове. Глаза с сильно набрякшими веками были полуоткрыты. Короткие каштановые волосы слегка колыхались на поверхности воды, и пока Робин соображал, какой нужно задать вопрос, — зная, что он его знает, помнит, сроднился с ним, так как заготовил его заранее, чтобы показать, что действует на автопилоте, — он увидел, как из приоткрытого детского рта стремительно выскользнула серебристая рыбка.

В голове у Робина стало пусто, руки сделались влажными, однако мысли чудом пришли в движение. Он оторвал глаза от тела, нашел нужный вопрос и задал его ровным голосом:

— Мальчик или девочка?

В ответ патологоанатом сказал:

— Принесите мешок. — И спустился к Робину.

Один из констеблей расстегивал молнию на мешке. Двое других, в резиновых сапогах, вошли в воду. По кивку патологоанатома они перевернули тело.

— Предварительно — девочка, — произнес медик, и в этот момент стали видны детские, лишенные растительности половые органы. Констебли перенесли тело, положили его в мешок, но прежде чем они закрыли молнию, патологоанатом опустился перед девочкой на одной колено и нажал ей на грудь. Из ноздрей показалась нежная белая пена — совсем как мыльная.

— Утонула, — сказал он.

— Значит, не убийство? — спросил Робин у Стенли. Пожав плечами, сержант ответил:

— Это ты мне скажешь, малыш. Какие варианты? Пока тело уносили, а биологи спускались к воде со своими чемоданчиками и бутылками, Робин обдумывал вопрос и подходящие ответы. На глаза ему попался катер молодоженов, и Робин сказал:

— Она здесь отдыхала? Упала с катера? Стенли кивнул, как будто рассматривая данную гипотезу.

— Однако о пропаже ребенка не сообщалось.

— Тогда — столкнули с катера? Резкий толчок не оставляет на теле следов.

— Есть такая вероятность, — признал Стенли. — Тогда это убийство. Что еще?

— Одна из местных? Может быть, из Аллингтона? Или, скажем, из Олл-Каннингса?

— Та же проблема.

— Никто не пропадал?

— Точно. Что еще? — Стенли ждал, не проявляя ни малейшего нетерпения.

Робин облек в слова последнее предположение, противоречащее его первому предположению.

— Тогда — жертва преступления? Она… — Он переминался с ноги на ногу, подыскивая эвфемизм. — Ее… э… не испортили, сэр?

Стенли заинтересованно поднял бровь. Робин торопливо продолжал:

— Полагаю, это могло быть. Только вот на теле как будто нет… на первый взгляд… — Он взял себя в руки, откашлялся и сказал: — Это может быть изнасилование, хотя на первый взгляд на теле нет следов насилия.

— Ссадина на колене, — сказал с тропинки патологоанатом. — Синяки вокруг рта и на шее. Пара подживающих ожогов на щеках и подбородке. Ожоги первой степени.

— И все равно, — начал Робин.

— Существуют разные способы изнасилования, — заметил Стенли.

— Поэтому я полагаю… — Он подумал, в каком направлении двигаться, и остановился на следующем: — Похоже, у нас пока мало данных.

— А что мы делаем, когда у нас мало данных? Ответ напрашивался сам собой.

— Ждем результатов вскрытия.

Стенли отсалютовал ему, приложив указательный палец к брови, и спросил у патологоанатома:

— Когда?

— Предварительное заключение будет готово завтра. До полудня. Если только меня больше никуда не вызовут. — Кивнув Робину и сержанту Стенли, он сказал констеблям: — Давайте ее грузить. — И следом за телом пошел к фургончику.

Робин проводил процессию взглядом.

— Что дальше? — спросил у него Стенли, Робин подумал.

— Нам надо установить ее личность.

— А до этого?

— До этого? Берем официальные показания у этой пары, с их подписями. А затем просматриваем сводку происшествий. Если у нас никто не пропал, тогда она, возможно, числится пропавшей где-то еще и уже внесена в компьютер.

Стенли застегнул молнию своей кожаной куртки и похлопал себя по карманам джинсов. Достал связку ключей и побренчал ими на ладони.

— А до этого? — спросил он.

Робин озадачился. Оглянулся в поисках вдохновения на канал. Стенли сжалился над ним.

— До показаний и сводки происшествий мы занимаемся ими. — И большим пальцем указал в сторону моста.

Там только что остановился запыленный автомобиль. Из него вылезала женщина с блокнотом и мужчина с фотокамерой. Робин увидел, как они поспешно направились к молодоженам. Обменялись с ними несколькими фразами, которые женщина записала. Фотограф принялся щелкать камерой.

— Газетчики? — удивился Робин. — Как они так быстро узнали?

— По крайней мере это не телевидение, — отозвался Стенли. — Пока. — И пошел с ними разбираться.

Деннис Лаксфорд коснулся раскрасневшейся щеки Лео. Она была влажной от слез. Он укрыл плечи мальчика одеялом и ощутил укол вины, смешанной с раздражением. Почему этот мальчишка всегда все так усложняет? — удивился он.

Лаксфорд прошептал его имя, пригладил светлые волосы сына и присел на край кровати. Лео не пошевелился. Он или крепко спал, или убедительнее, чем подозревал Лаксфорд, умел притворяться спящим. В любом случае от дальнейшего спора со своим отцом он ускользнул. Что, возможно, и к лучшему, учитывая, к чему постоянно приводят все их споры.

Лаксфорд вздохнул. Он подумал о слове «сын» и обо всем, что подразумевало это короткое слово — об ответственности, наставничестве, слепой любви и осторожной надежде. И задался вопросом, как он вообще мог предполагать, что добьется успеха на поприще отцовства. Как он вообще мог думать об отцовстве как о каком-то благе. Чаще всего оно представлялось ему нагромождением обязанностей. Можно было просто сбрендить. Как, спросил себя Лаксфорд, справляются другие мужчины?

Частично он знал ответ. У других мужчин не было таких сыновей, как Лео. Один взгляд на комнату Лео — вкупе с воспоминанием о том, как выглядели их с братом комнаты, когда им было столько же лет, сколько Лео — все разъяснил Лаксфорду. Кадры из черно-белых фильмов на стенах: от Фреда и Джинджер[23] в вечерних туалетах до Джин, Дебби и Дональда[24], бьющих чечетку под дождем. Стопка книг по искусству на столе из простой сосны, а рядом с ними альбом для рисования с наброском коленопреклоненного ангела — идеальный нимб и скромно сложенные крылья указывали на его родство с фреской четырнадцатого века. Клетка с зябликами: свежая вода, свежие семена, свежая бумага на дне клетки. Книжная полка с книжками в твердых переплетах — от Роальда Даля до Диккенса. И в углу деревянный сундук с коваными петлями, в котором лежали в полном забвении крикетная бита, теннисная ракетка, футбольный мяч, роликовые коньки, набор для химических опытов, коллекция солдатиков и миниатюрная, похожая на пижаму форма для занятий карате.

— Лео, — тихо проговорил он, — что с тобой делать?

Ничего, твердо сказала бы Фиона. Абсолютно ничего. Он замечательный. Лучше не бывает. Проблема в тебе.

Лаксфорд коснулся поцелуем щеки мальчика и выключил свет на ночном столике. Посидев какое-то время в темноте, он вышел из комнаты.

Фиону он нашел на кухне, она собиралась приготовить себе каппуччино и сейчас насыпала кофейные зерна в кофемолку. Едва нога Лаксфорда коснулась плиток кухонного пола, как Фиона поспешно включила кофемолку.

Он ждал. Она налила воду в кофеварку, вставила штепсель в розетку, не спеша заправила аппарат и включила его. Загорелся янтарный огонек, машина заурчала. Фиона стояла спиной к Деннису, якобы ожидая кофе.

Он знал эти симптомы, понимал, что хочет сказать мужчине женщина, показывая ему затылок вместо лица. Но Лаксфорд все равно подошел к жене, положил ей руки на плечи, отвел в сторону волосы, поцеловал в шею. Может, они смогут притвориться.

— Это помешает тебе заснуть, — прошептал он.

— И очень хорошо. Я не собираюсь сегодня спать.

Она не добавила «с тобой», но Лаксфорд не нуждался в этих словах, чтобы понять ее настроение. Он почувствовал его своими пальцами и опустил руки.

Освободившись, Фиона взяла чашку и подставила ее под один из хоботков кофеварки. Через фильтр начала просачиваться струйка крепкого кофе.

— Фиона. — Он ждал, что жена оглянется. Она не оглянулась, полностью сосредоточившись на кофе. — Прости. Я не хотел его огорчать. Я не хотел, чтобы все зашло так далеко.

— Тогда чего же ты хотел?

— Я хотел просто поговорить. Я пытался это сделать за обедом в пятницу, но все без толку. Я подумал, что если мы побеседуем втроем, то Лео не будет капризничать.

— А ты не выносишь капризов, да? — Фиона достала из холодильника пакет молока, налила точно требуемое количество в маленький стальной молочник и поставила его на кофеварку. — Восьмилетнему мальчику капризничать не позволено, да, Деннис? — Она нажала на боковую кнопку для подогрева молока, яростно крутанула молочник. Зашипел горячий воздух, молоко запенилось.

— Ты несправедлива. Нелегко наставлять ребенка, который в ответ на любую попытку что-то ему объяснить закатывает истерику.

— Это не истерика. — Она со стуком поставила молочник на стол.

— Фиона.

— Не истерика.

Интересно, как еще это можно назвать? Пять минут его тщательно подготовленной речи о великолепии и преимуществах Беверстокскои школы для мальчиков, и Лео изошел слезами, словно был куском сахара, а его отец — горячей водой. Слезы сменились всхлипываниями, всхлипывания быстро перешли в рев. А рев — в топанье ногами и битье кулаками по диванным подушкам. Что же в таком случае истерика, если не эта обычная для Лео безобразная реакция на все, чем он недоволен?

Беверсток выбьет это из него. Вот почему Лаксфорд в первую очередь и хотел вырвать Лео из-под теплого крылышка Фионы и сунуть в более суровый мир.

Лаксфорд выбрал идеальный момент, чтобы это обсудить. Все втроем, счастливая семья, собравшаяся в столовой за вечерней трапезой. Была любимая еда Лео — курица под индийским соусом тикка, которую мальчик энергично уплетал за обе щеки, болтая о документальном фильме Би-би-си, посвященном домашним мышам. Он говорил:

— Мам, как ты думаешь, мы сможем создать для них среду обитания в нашем саду? Вообще-то они предпочитают старые здания, чердаки и пространства между стенами, но они такие милые, и если мы создадим для них подходящую среду обитания, тогда через год или два…

И тут Лаксфорд решил, что самое время раз и навсегда прояснить вопрос о том, где Лео проведет эти год или два, о которых толкует. Он решительно вмешался:

— Я и не представлял, что ты так интересуешься естественными науками, Лео. Ты думал о ветеринарии?

Лео одними губами произнес слово «ветеринария». Фиона посмотрела на Лаксфорда. Он решил проигнорировать таившуюся в выражении ее лица угрозу и ринулся в бой, расписывая образцовую ферму Беверстокской школы, упомянув даже о мышах, которых можно встретить на чердаках спальных корпусов. Закончил он свой монолог так:

— Образцовая ферма — это один из кружков, а не обязательные занятия. Но с ее помощью ты познакомишься с животными, что, возможно, станет определяющим для всей твоей жизни.

Пока он говорил, Лео переводил взгляд с лица отца на свой стакан с молоком. Остановил его на стакане, и все тело мальчика сделалось зловеще неподвижным, только слышно было, как он ритмично бьет ногой по ножке стула. Все громче и громче. Как и нынешняя поза Фионы, так и застывший взгляд Лео, удары по ножке стула и молчание были предостерегающими знаками. Но еще и источником раздражения для его отца. Лаксфорд попытался ни на что не обращать внимания.

— Представь, сколько у тебя появится новых друзей, Лео.

— У меня их хватает, — буркнул в стакан с молоком мальчик.

— Тогда подумай о сплоченности, которая будет между вами. Она сохранится на всю жизнь. Я говорил тебе, как часто вижусь со старыми беверстокцами? Я говорил тебе, какая между нами существует взаимовыручка?

— Мама не училась в школе-интернате. Мама осталась дома и ходила в школу.

— Конечно. И в хорошую. Но… — Уж не думает ли он, по примеру матери, стать моделью? Это, пожалуй, почище профессиональных занятий танцами! Лаксфорд успокоил разгулявшееся воображение и мягко проговорил: — У женщин все по-другому, Лео. Смысл их жизни в другом, поэтому и образование другое. Тебе же нужно мужское образование, а не девчачье. Потому что ты будешь жить в мужском мире, а не в девчачьем. Так? — Нет ответа. — Так, Лео?

Лаксфорд увидел устремленные на него глаза Фионы. Опасная почва — настоящая трясина, — и если он ступит на нее, то рискует столкнуться не только с истерикой Лео.

Но он все равно рискнул. Вопрос должен быть решен, и он будет решен сегодня.

— Мужской мир, Лео, требует таких черт характера, которые лучше всего развивает школа-интернат: твердости, собранности, быстрой реакции, навыков лидера, умения принимать решения, знания себя, понимания истории. Вот чего я хочу для тебя, и, поверь мне, ты еще скажешь мне спасибо…

— Не скажу, — проговорил Лео.

Лаксфорд предпочел это проигнорировать. Невежливость не была свойственна Лео, и, вполне возможно, он не хотел нагрубить.

Лаксфорд продолжал:

— Мы поедем туда заранее, до начала осеннего семестра, и хорошенько все там осмотрим. Это быстрее сблизит тебя с другими новичками, когда они приедут. Ты сможешь все им показать. Еще сам скажешь, как это здорово.

— Не скажу. Не скажу.

Второе «не скажу» прозвучало громче и настойчивее.

Лаксфорд старался сохранять спокойствие.

— Так будет, Лео. Боюсь, решение принято и дальнейшему обсуждению не подлежит. Это естественно, что тебе не хочется ехать… что ты даже боишься. Как я уже сказал, большинство людей встречают перемены с некоторой тревогой. Но как только ты привыкнешь…

— Нет, — сказал Лео. — Нет, нет, нет!

— Лео.

— Не поеду! — Резко отодвинув стул, он вскочил, чтобы убежать.

— Верни стул на место.

— Я уже поел.

— А я нет. И пока тебе не разрешат выйти из-за стола…

— Мама!

От обращения к Фионе — и всего того, что это обращение сообщало о природе их отношений, — перед глазами Лаксфорда встала красная пелена. Схватив сына за руку, он дернул его к столу.

— Ты будешь сидеть, пока тебе не разрешат выйти из-за стола. Ясно?

Лео вскрикнул.

— Деннис, — попросила Фиона.

— А ты, — Фионе, — не вмешивайся.

— Мама!

— Деннис! Отпусти его. Ты делаешь ему больно. Слова Фионы послужили катализатором. Лео заплакал. Потом начал всхлипывать. Потом зарыдал. И то, что было застольной беседой, быстро превратилось в скандал. Вопящего, брыкающегося и размахивающего кулаками Лео наконец отволокли в его комнату, где он и заснул в изнеможении.

Лаксфорд с женой закончили ужин в молчании. Прибрали на кухне. Лаксфорд дочитал «Санди таймс», а Фиона воспользовалась сумерками, чтобы поработать в саду, у пруда. Она вернулась в дом только в половине десятого. И Лаксфорд в стотысячный раз спросил себя, как ему восстановить мир в доме, не прибегая к стародедовским методам, что от души презирал.

Фиона наливала дымящееся молоко в чашку. Весь ее облик говорил: «Я не хочу это обсуждать».

Дурак бросился бы в атаку. Человек более мудрый понял бы намек. Лаксфорд решил дожать и сказал:

— Мальчику нужны перемены, Фиона. Ему нужна обстановка, которая будет побуждать его к действиям. Ему нужна атмосфера, которая выработает у него силу воли. Ему нужно общение с мальчиками из хороших семей и хорошего происхождения. Беверсток пойдет ему на пользу. Ты должна это понимать.

Фиона глотнула кофе и, не поворачиваясь, проговорила:

— Какой же ты лицемер. Ты постоянно превозносишь равенство. Ты зашел даже так далеко, что продемонстрировал свою приверженность идее равенства, породнившись с нищей семьей…

— Прекрати.

— …из южного Лондона. Господи. С другого берега реки. Люди там говорят «уборная» вместо «туалет» и разрыва сердца никто от этого не получает. Ты взял в жены дочь сантехника и гостиничной горничной. Как же ты так оскандалился? Или это такая бравада?

— Фиона, мое решение насчет Лео не имеет никакого отношения к элитности.

— Зато твои мерзкие школы имеют к ней прямое отношение. И помоги бог человеку, который пытается пробиться в жизни благодаря только своему таланту и вере в свою человеческую ценность.

Своим оружием она владела отменно. И оттого, что пользовалась им редко, оно разило наповал.

— Я хочу для Лео лучшего, — натянуто произнес Лаксфорд. — Ему нужно руководство. И в Беверстоке он его получит. Мне жаль, что ты не так это понимаешь.

Фиона оторвала взгляд от чашки с кофе и посмотрела прямо в глаза Лаксфорду.

— Ты хочешь перемен для Лео. Ты беспокоишься за него, потому что он кажется… Полагаю, ты выбрал бы слово «эксцентричным», не так ли, Деннис? В качестве заменителя того, которое у тебя на уме.

— Ему необходимо обрести устремленность. Здесь он ее не обретет.

— У него есть масса устремленностей. Просто ты их не одобряешь. Интересно, почему? — Она отхлебнула кофе. — Он любит танцевать, любит птиц, животных, ему нравится петь в школьном хоре, он увлекается средневековым искусством. И ты боишься, что плод твоих чресл окажется гомиком? Но в таком случае разве школа для мальчиков не самое худшее для него место? Или ты думаешь, что когда какой-нибудь старший мальчик в первый раз покажет Лео, чем занимаются двое голых мужчин, оставшись наедине, он испытает такое отвращение, что у него разом вылетит из головы вся дурь?

Он смотрел на нее. Она смотрела на него. Деннис гадал, что она может прочесть по его лицу.

— Полагаю, ты знаешь, что некоторые вещи нельзя подавить, — сказал Деннис.

— Предрасположенность к гомосексуализму? Конечно нет. А если и можно, то лишь на время. Но другое? Это можно подавить навсегда.

— Что другое?

— Художника. Душу художника. Ты изо всех сил стараешься уничтожить ее в Лео. И я пытаюсь понять, когда она погибла в тебе.

Фиона покинула кухню. Тихо шлепая кожаными сандалиями, прошла в сторону гостиной. Их кухонного окна было видно, как в том крыле дома зажегся свет и как Фиона задернула шторы.

Лаксфорд отвернулся. Нет, их с Фионой разговор не закончен. Он отправился следом за ней, готовясь к новому раунду словесного поединка. Услышал звук работающего телевизора, увидел мерцание светлых и темных теней на стене, Деннис замедлил шаги. Его решимость ослабела. Должно быть, она расстроена больше, чем он думал, сообразил Лаксфорд. Фиона включала телевизор только для того, чтобы снять нервное напряжение.

Он подошел к дверям — она сидела, подобрав под себя ноги, в углу дивана, к животу для удобства прижата подушка. При виде Фионы желание препираться почти пропало. И окончательно испарилось, когда она сказала, не повернув головы:

— Я не хочу, чтобы он уезжал. Не поступай с ним так, дорогой. Это неправильно.

По телевизору показывали вечерние новости. Лицо ведущего на экране сменилось каким-то сельским пейзажем.

— Желание держать его при себе естественно, Фи. Неестественно поддаваться импульсу, когда мальчику лучше встретиться с новыми впечатлениями.

— Он слишком мал для новых впечатлений.

— Он отлично справится.

— А если нет?

— Может, пусть все идет своим чередом?

— Я за него боюсь.

— На то ты и мать. — Лаксфорд подошел к дивану, забрал у Фионы подушку и сел рядом с женой. Поцеловал ее в пахнущие корицей губы. — Может, выступим в этом случае единым фронтом? Хотя бы временно, чтобы посмотреть, что из этого получится?

— Иногда мне кажется, что ты настроен вытравить из него все особенное.

— Особенное, если оно настоящее, нельзя вытравить.

Фиона повернула голову, Посмотрела на него.

— Ты в это веришь?

— Все, что во мне было особенного, никуда не делось, — сказал Лаксфорд, не беспокоясь о том, правда это или ложь, лишь бы побороть возникшую между ними отчужденность. — Особенное останется и в Лео. Если оно сильное и настоящее.

— Восьмилетних мальчиков не следует испытывать огнем.

— Характер можно испытывать. Стержень, если он крепок, не сломается.

— И поэтому ты хочешь отправить его в школу? — спросила Фиона. — Чтобы испытать на прочность его решимость быть тем, кто он есть?

Деннис посмотрел ей прямо в глаза и солгал без малейших угрызений совести:

— Именно поэтому.

Он пристроился поудобнее рядом с Фионой и переключил свое внимание на экран телевизора. Теперь там появилась корреспондентка с микрофоном, спокойная гладь воды позади нее казалась рекой, но девушка сказала:

—…канал Кеннета и Эйвона, где сегодня вечером было обнаружено тело неизвестной девочки в возрасте от шести до десяти лет. Труп обнаружили мистер и миссис Эстебан Маркедас, молодожены, плывшие из Рединга в Бат на катере. Хотя данный случай рассматривают как смерть при подозрительных обстоятельствах, следствие еще не пришло к выводу, классифицировать ли эту смерть как убийство, самоубийство или несчастный случай. Источники в полиции сообщают, что на месте происшествия работает местный отдел по расследованию убийств, и в настоящее время с помощью общенациональной полицейской базы данных пытаются установить личность ребенка. Всех, располагающих какой-либо информацией, просят звонить в отделение полиции в Амсфорде.

Корреспондентка закончила, продиктовав номер телефона, высветившийся внизу экрана, и назвав свою фамилию и телеканал, после чего повернулась к воде с серьезным выражением лица, которое, без сомнения, считала адекватным ситуации.

Фиона что-то ему говорила, но Лаксфорд не воспринимал ее слов. В ушах у него гремел мужской голос: «Я убью ее, Лаксфорд, если ты не опубликуешь признание», а за ним слышался голос Ив: «Я скорее умру, чем уступлю тебе», и в эту какофонию вплетался его собственный внутренний голос, повторявший услышанные в новостях факты.

Лаксфорд резко вскочил. Фиона окликнула его. Покачав головой, он постарался придумать какое-то объяснение. И не придумал ничего лучше, чем сказать:

— Черт, я совсем забыл напомнить Родни о завтрашнем совещании.

И отправился на поиски телефона как можно дальше от гостиной.

14

Сообщение о смерти на канале инспектор Томас Линли получил на следующий день в пять часов вечера, когда вернулся из Нью-Скотленд-Ярда после очередной беседы прокурором. К себе в кабинет он пришел, чтобы навести в нем какое-то подобие порядка. За время последнего расследования хаос тут достиг устрашающих размеров. Вдобавок к отчетам, заметкам, расшифровкам допросов, документации с места преступления и кипам газет, которые помогали Линли в расследовании этого дела, к нему для сортировки, раскладывания по папкам и отправки дальше по инстанции приволокли из чрезвычайного отдела, расформированного вскоре после ареста преступника, кучу сводок, графиков, расписаний, компьютерных распечаток, записей телефонных переговоров, подшивок и других бумаг. Линли работал над материалами почти все утро, прежде чем уехал на встречу с прокурором, и теперь был полон решимости разобраться с ними до конца рабочего дня.

Однако, подойдя к кабинету, он увидел, что кто-то решил помочь ему в расчистке сих авгиевых конюшен. Его помощница, сержант Барбара Хейверс, с сигаретой в зубах сидела по-турецки на полу среди сложенных в стопки папок и, щурясь от дыма, читала какой-то отчет, лежавший у нее на коленях. Не поднимая головы, она сказала:

— Как вы во всем этом ориентируетесь, сэр? Я тружусь целый час, но так и не постигла вашего принципа. Кстати, это моя первая сигарета. Мне нужно было как-то успокоить нервы. Поэтому введите меня в курс дела. Каков принцип? Стопка для хранения, стопка для отправки и стопка для помойки? Так?

— Пока это просто стопки, — ответил Линли, снимая и вешая на спинку стула пиджак. — Я думал, вас уже не будет. Разве у вас не сегодня посещение Гринфорда?

— Да, но когда доеду, тогда доеду. Спешки нет. Вы же знаете.

Он знал. Мать сержанта Хейверс уже полгода находилась в платном частном заведении, хозяйка которого ухаживала за престарелыми, немощными и — в случае с матерью Хейверс — повредившимися в уме. Хейверс навещала мать так часто, как позволял непредсказуемый график ее работы, но, по впечатлению Линли, сложившемуся у него на основании лаконичных реплик сержанта, никогда нельзя было заранее сказать, узнает ее мать или нет.

Барбара глубоко затянулась и из уважения к невысказанному желанию Линли затушила сигарету о бок металлической корзины для мусора, выбросила окурок в корзину. Разыскала среди разбросанных папок свою бесформенную холщовую сумку, выудила из нее мятый пакетик «Джуси фрут» и отправила в рот две пластинки.

— Ну, так что мы будем с этим делать?

— Молиться о пожаре, — ответил Линли.

Деликатное покашливание привлекло их внимание к дверям кабинета. Там стояло дивное видение в ярко-розовом двубортном костюме, из выреза которого пышной пеной выбивалось кремовое шелковое жабо со старинной камеей посередке. Секретарше их суперинтенданта не хватало только широкополой шляпы, чтобы сойти за представительницу королевской фамилии, разодетую для поездки в Аскот.

— Удручающее положение вещей, инспектор Линли. — Доротея Харриман меланхолично покачала головой. — Вы, должно быть, нацелились на повышение. Больший беспорядок только у суперинтенданта Уэбберли. Хотя он умеет добиться его при гораздо меньшем количестве бумаг.

— Не желаешь ли протянуть руку помощи, Ди? — спросила с пола Хейверс.

Харриман взмахнула идеальным маникюром и ответила:

— Простите. Другой долг зовет, сержант. Вас также. Вас хочет видеть сэр Дэвид. Кстати, вас обоих.

Хейверс ткнулась головой в стену.

— Пристрелите нас сейчас же, — простонала она.

— Это не худшая из ваших идей, — заметил Линли. Сэр Дэвид Хильер только что был назначен заместителем комиссара. Две последние стычки Линли с Хильером балансировали на грани между несоблюдением субординации и открытой войной. Чего бы ради ни вызывал их Хильер, хорошего ждать не приходилось.

— С ним суперинтендант Уэбберли, — с готовностью добавила Харриман, возможно желая их подбодрить. — И я из надежнейших источников знаю, что последний час они провели за закрытыми дверями с важнейшим из важнейших — сэром Ричардом Хептоном. Он пришел пешком и ушел пешком. Что вы об этом думаете?

— Поскольку Министерство внутренних дел в пяти минутах ходьбы отсюда, я ничего не думаю, — ответил Линли. — А должен?

— Министр внутренних дел? Пришел в Нью-Скотленд-Ярд? И заперся на час с сэром Дэвидом?

— Должно быть, он мазохист, — вынесла свое суждение Хейверс.

— Примерно через полчаса они послали за суперинтендантом Уэбберли и шушукались с ним оставшиеся полчаса. Затем сэр Ричард ушел. Потом сэр Дэвид и суперинтендант Уэбберли послали за вами двумя. Сейчас они вас ждут. Наверху.

«Наверху» означало в новом кабинете заместителя комиссара сэра Дэвида Хильера, в который тот перебрался со скоростью света, едва его назначение было официально утверждено. В этот день хозяин кабинета был в сером, сшитом на заказ костюме, оттенок которого точно соответствовал цвету богатой гривы его волос. Сэр Дэвид сидел за необъятным письменным столом, положив руки на оправленное в кожу пресс-папье таким образом, чтобы перстень-печатка играл при верхнем освещении. Точно параллельно краю пресс-папье лежал желтый блокнот, исписанный быстрым, уверенным почерком Хильера.

Суперинтендант Уэбберли — непосредственный начальник Линли — неловко пристроился на краешке стула ультрасовременного дизайна, которому отдавал предпочтение Хильер. Уэбберли задумчиво катал туда-сюда по большому пальцу сигару и был похож на медведя в своем твидовом костюме с истрепанными манжетами.

Без всякого вступления Хильер сказал Линли: — Вчера вечером в Уилтшире было найдено тело ребенка. Десятилетнего. Это дочь заместителя министра внутренних дел. Премьер-министр хочет, чтобы расследованием занялся Ярд. Министр внутренних дел хочет того же. Я предложил вас.

У Линли немедленно возникли подозрения. Хильер никогда никуда его не выдвигал без какой-нибудь задней мысли. Хейверс, заметил он, тоже преисполнилась дурных предчувствий, потому что быстро глянула на него, словно оценивая его реакцию. Хильер, как видно, понял их сомнения, поскольку отрывисто произнес:

— Я знаю, что в течение полутора лет мы враждовали. Но мы оба были виноваты.

Линли поднял глаза, готовый оспорить употребленное Хильером слово «оба». Хильер, похоже, осознал это, потому что продолжал:

— Моя вина, возможно, больше. Мы все выполняем приказы, когда должны. В этом я от вас не отличаюсь. Мне бы хотелось предать прошлое забвению. Вы можете поступить так же?

— Если вы назначаете меня на дело, я буду сотрудничать, — сказал Линли и добавил: — Сэр.

— От вас потребуется больше, чем сотрудничество, инспектор. Вам придется являться ко мне по первому зову, чтобы в любой момент я мог отчитаться перед премьер-министром и министром внутренних дел. Следовательно, вы не сможете придерживать информацию, как делали это в прошлом.

— Дэвид, — осторожно проговорил Уэбберли. Сбиваешься с пути, сказал его тон.

— По-моему, я предоставлял вам все факты, которые считал относящимися к делу, — ровно ответил Хильеру Линли.

— Предоставляли, когда я их из вас вытягивал, — сказал сэр Дэвид. — Но в данном случае я не могу позволить себе такую роскошь. Расследование будут рассматривать под микроскопом все — от премьер-министра до рядовых членов парламента от партии тори. Мы должны действовать слаженно. В противном случае полетит чья-то голова.

— Я понимаю, что стоит на карте, сэр, — сказал Линли. На карте стояло буквально все, так как за работу Нью-Скотленд-Ярда отвечало в первую очередь Министерство внутренних дел.

— Хорошо. Я рад. Тогда слушайте. Менее часа назад министр внутренних дел приказал мне бросить все мои лучшие силы на это дело. Я выбрал вас. — Никогда еще Хильер не произносил ничего, столь похожего на комплимент. — Я ясно выразился? — добавил он на тот случай, если Линли не уловил косвенного признания большим начальством талантов мелкой сошки.

— Вполне, — сказал Линли.

Хильер кивнул и принялся излагать детали: дочь Ив Боуэн, младшего министра Министерства внутренних дел, была похищена в минувшую среду, предположительно по пути с урока музыки к себе домой. В течение нескольких часов были получены письма от похитителя. Предъявлены требования. Записана кассета с голосом ребенка.

— Выкуп? — имея в виду требования, спросил Линли.

Хильер покачал головой. Похититель, сообщил он, хотел, чтобы биологический отец ребенка объявил о себе в прессе. Отец ребенка не сделал этого, потому что этого не хотела мать ребенка. Через четыре дня после первого требования ребенка нашли утонувшим.

— Убийство?

— Пока нет прямых свидетельств, — сказал Уэбберли. — Но это возможно.

Хильер достал из ящика стола папку и подал Линли. В ней, кроме отчета полиции, лежали фотографии, сделанные полицейским фотографом. Линли пристально рассмотрел их, обратив внимание на имя девочки — Шарлотта Боуэн — и на номер дела, написанные на обороте каждого из снимков. Видимых признаков насилия на теле он не нашел. На основании поверхностного осмотра можно было говорить о случайном утоплении. Если бы не один фактор.

— Нет пены из ноздрей, — заметил Линли.

— Местный патологоанатом получил пену из легких. Но только нажав на грудную клетку, — сказал Уэбберли.

— Интересный поворот.

— Да, согласен.

— Вот что необходимо, — нетерпеливо прервал их Хильер. Ни для кого не было секретом, что он никогда не интересовался уликами, показаниями свидетелей, подтверждением алиби, сбором и соединением в единую картину фактов. Его основные интересы лежали в сфере обхаживания политиков, а данное дело обещало неслыханную практику в этой области. — Вот что необходимо, — повторил он. — Присутствие людей из Ярда на всех уровнях расследования, во всех местах, в каждую минуту.

— Это щекотливый вопрос, — заметила Хейверс.

— Министру внутренних дел безразлично, если в каком-то из полицейских округов будут задеты чьи-то неясные чувства, сержант. Он хочет, чтобы мы контролировали все участки расследования, значит, мы будем контролировать. Кто-то будет находиться в Уилтшире, кто-то — в Лондоне, а кто-то будет держать связь с министерством и Даунинг-стрит. Если у какого-нибудь сотрудника возникнут проблемы с организацией процесса, его можно будет заменить тем, у кого подобных проблем не возникнет.

Линли передал фотографии сержанту и спросил Хильера:

— Что нам уже передала мэрилебонская полиция?

— Ничего.

Линли перевел взгляд с Хильера на Уэбберли и отметил, что суперинтендант внезапно уставился в пол.

— Ничего? — переспросил Линли. — Но кто-то же есть в местном участке, кому поручено нас информировать?

— Никого. Местная полиция не задействована.

— Но вы сказали, что девочка пропала в минувшую среду.

— Сказал. Ее семья в полицию не обращалась.

Линли попытался переварить услышанное. С момента исчезновения ребенка прошло пять дней. По словам Хильера и Уэбберли, одному из родителей звонили. Была сделана запись. Написаны письма. Выдвинуты требования. Девочке этой было всего десять лет. И теперь она мертва.

— Они сумасшедшие? — спросил Линли. — Что это вообще за люди? Пропадает их ребенок, и они ничего не делают, чтобы…

— Это не совсем так, Томми. — Уэбберли поднял голову. — Они действительно пытались найти помощь. И немедленно за ней обратились. Вечером в минувшую среду. Просто это была не полиция.

Выражение лица Уэбберли заставило Линли замереть. Он ясно понял, что сейчас узнает, почему именно он, как бы там Хильер ни оценивал его таланты, был назначен на это дело.

— Кто это был? — спросил Линли.

Уэбберли тяжело вздохнул и сунул сигару в нагрудный карман пиджака.

— Боюсь, вот тут и начинаются неприятности, — сказал он.

Крепко сжимая руль, Линли вел «бентли» в сторону Темзы. Он не знал, что и думать о только что услышанном, и изо всех сил пытался сдерживаться. Доберись туда, внушал он себе. Доберись туда целым и невредимым и задай свои вопросы, чтобы понять.

Пока он шел по подземному гаражу к своей машине, Хейверс следовала за ним, призывая сначала остыть, повидать прежде Ив Боуэн, а когда он не отреагировал, то просто встала у него на пути. Несколько озадаченный ее поведением, Линли сказал:

— Я абсолютно спокоен, Хейверс. Отправляйтесь в Уилтшир. Выполняйте свою работу. А мне позвольте выполнить свою.

— Абсолютно спокойны? Какая чушь. Вы готовы наломать дров, и знаете это. Если Боуэн наняла его разыскать свою дочь — а Уэбберли всего пятнадцать минут назад сказал, что это так, — тогда все, предпринятое Саймоном с того момента, было профессиональной деятельностью.

— Согласен. Поэтому мне бы хотелось получить от него факты. Это представляется мне логичным началом.

— Не лгите себе. Вы не фактов хотите, а мести. У вас это на лице написано.

Женщина безусловно сошла с ума, решил Линли.

— Не говорите глупостей. Какой мести?

— Вы знаете, какой. Вы бы видели себя, когда Уэбберли сказал, чем все занимались со среды. У вас даже губы побелели и до сих пор не отошли.

— Чепуха.

— Да? Послушайте. Я знаю Саймона. Вы тоже. Как по-вашему, что он делал? Сидел и ждал, пока девочку найдут мертвой в какой-то дыре? Так, по-вашему?

— Так или не так, ребенок умер, — рассудительно заметил Линли. — И, я думаю, вы согласитесь, что эту смерть можно было предотвратить, если бы Саймон, не говоря уже о Хелен, с самого начала предусмотрительно обратились в полицию.

Хейверс подбоченилась, выражение ее лица говорило: «В точку», вслух же она произнесла:

— Так вот в чем дело, верно? Вот что вас на самом деле заботит.

— Заботит меня?

— Это Хелен. Не Саймон. И даже не эта смерть. Драгоценная Хелен была задействована на все сто, а вы не знали. Так? Ну? Я права, инспектор? И вот почему вы едете к Саймону.

— Хейверс, я спешу. Пожалуйста, отойдите с дороги. Если вы сейчас же не уйдете с моего пути, то будете назначены на другое дело.

— Отлично, — сказала Барбара. — Обманывайте себя. И попутно командуйте.

— По-моему, я как раз это и делаю. А поскольку у вас впервые появилась возможность возглавить по крайней мере одну линию расследования, предлагаю вам разумно все взвесить, прежде чем давить на меня.

Ухмыльнувшись, Барбара покачала головой.

— Господи, каким же занудой вы бываете, — бросила она, круто развернулась и направилась к собственной машине, перекинув через плечо ремень своей холщовой сумки.

Линли сел в «бентли», без необходимости, но с удовольствием газанул и меньше чем через минуту выехал из гаража и помчался в сторону Виктория-стрит. Его мозг старался настроиться на расследование, но одновременно сражался с его сердцем, в котором, как проницательно заметила Хейверс — будь проклята ее интуиция, — гвоздем засела Хелен. Потому что Хелен сознательно солгала ему вечером в минувшую среду. Вся ее беззаботная болтовня о нервах, их свадьбе, совместном будущем была всего лишь прикрытием, сооруженным, чтобы замаскировать их с Саймоном деятельность. И результатом той лжи и той деятельности стала смерть маленькой девочки.

У моста Альберта с его тросами и стройными башенками Линли свернул в полумесяц переулка Чейн-уок, а из него — на Чейн-роу. С трудом нашел место для автомобиля в глубине тесной улочки, взял папку с документами по делу о смерти Шарлотты Боуэн и зашагал назад, в направлении реки, к высокому темно-коричневому кирпичному дому на углу Чейн-роу и Лордшип-плейс. Вокруг было удивительно тихо, и на мгновение тишина бальзамом пролилась на душу Линли. Наслаждаясь ею, он сделал успокаивающий вдох. Хорошо, подумал он, возьми себя в руки. Ты здесь для того, чтобы получить факты, и только. Логичнее всего начать с этого, и тогда никто не скажет, что ты наломал дров. Совет сержанта Хейверс повидаться сначала с Ив Боуэн — всего лишь следствие ее неопытности. Какой смысл встречаться прежде с Ив Боуэн, когда здесь, в этом доме, находится вся информация, требуемая ему для запуска машины расследования. Это правда. А то, что он якобы жаждет мести и лжет себе, — полная чушь. Правильно? Правильно.

Линли постучал, воспользовавшись дверным молотком. Через мгновение еще и позвонил. Услышал, как залаял пес, потом зазвонил телефон. Голос Деборы произнес:

— Господи, все сразу. — Она крикнула кому-то: — Я открою дверь. Возьмешь трубку?

Отодвинулся засов. На пороге стояла Дебора, босая, в обрезанных до середины бедер джинсах, мука на руках, черная футболка тоже щедро припорошена мукой. Лицо Деборы просияло при виде Линли.

— Томми! Боже мой! — воскликнула она. — Мы только что о тебе говорили.

— Мне нужно видеть Хелен и Саймона, — сказал Линли.

Улыбка Деборы дрогнула. Она достаточно хорошо его знала, и по тону Линли, несмотря на его усилие сохранять хладнокровие, поняла — что-то не так.

— На кухне. В лаборатории. В смысле, Хелен на кухне, а Саймон в лаборатории. Мы с папой как раз учили ее… Томми, что-нибудь?.. Что-то случилось?

— Позови, пожалуйста, Саймона.

Дебора заторопилась на верхний этаж. Линли пошел в глубину дома, где лестница вела в расположенную в полуподвале кухню. Оттуда доносился смех Хелен и голос Джозефа Коттера. Коттер показывал Хелен, как отделять белки от желтков для приготовления глазури.

— И только-то? — не поверила Хелен. — Господи, это же так просто. Даже дурак сделает. Даже я могу это сделать.

— Да, просто, — сказал Коттер. — А теперь попробуйте.

Линли спустился по ступенькам. Коттер и Хелен стояли друг против друга у разделочного стола в центре кухни. Хелен — обмотанная огромным белым фартуком, Коттер — с засученными рукавами. На столе перед ними теснились миски, формы для пирогов, коробочки с приправами, пакеты с мукой и разные другие мелочи. Хелен как раз отделяла над маленькой миской белок от желтка. В формах красовались плоды их трудов в виде будущих кексов с коринкой диаметром с чайную чашку.

Первой заметила Линли маленькая такса Сент-Джеймсов. Она была занята слизыванием муки с пола вокруг Хелен, но, видимо, почуяв его присутствие, подняла морду, увидела и звонко тявкнула.

Хелен подняла глаза, держа в руках половинки скорлупы. Как и лицо Деборы до этого, ее лицо тоже осветилось улыбкой.

— Томми! Здравствуй. Вообрази невозможное. Я почти приготовила кексы.

— Нам надо поговорить.

— Сию минуту не могу. Сейчас я под руководством Коттера буду наносить последний штрих на мой шедевр.

Однако Коттер, видимо, более точно прочел выражение лица Линли. Он сказал:

— Я могу сам закончить. В одно мгновение. Тут нечего делать. А вы идите с лордом Ашертоном.

— Чепуха, — сказала она.

— Хелен, — проговорил Линли.

— Я не могу бросить свое создание в критический момент. Я прошла весь путь до этой точки и хочу увидеть завершение. Томми меня подождет. Правда, дорогой?

Ласковое слово резануло по нервам Линли. Он сказал:

— Шарлотта Боуэн мертва.

Руки Хелен с половинками скорлупы застыли в воздухе. Она опустила их и проговорила:

— О, господи!

Коттер, явно ощутив степень накаленности атмосферы, подхватил маленькую таксу, снял с крючка у задней двери поводок и без единого слова вышел. Через минуту скрипнула, открываясь, калитка, ведущая на Лордшип-плейс.

— Чем ты, по-твоему, занималась? — спросил ее Линли. — Скажи мне, Хелен, прошу тебя.

— Что случилось?

— Я только что тебе сказал. Девочка погибла.

— Как? Когда?

— Не важно, как и когда. Важно то, что ее можно было спасти. Этого могло не произойти, она могла сейчас вернуться в свою семью, если бы у вас хватило ума сообщить о происходящем в полицию.

Она слегка вздрогнула.

— Это несправедливо. Нас попросили помочь. Они не хотели обращаться в полицию.

— Хелен, мне все равно, о чем вас просили. Мне все равно, кто просил. Риску подвергалась жизнь ребенка, и эта жизнь оборвалась. Закончилась. Девочка не вернется домой. Она утонула в канале Кеннета и Эйвона, и ее тело гнило в камышах. Так было ли это…

— Томми, картина нам ясна, — раздался со ступенек резкий голос Сент-Джеймса, Позади него стояла Дебора.

— Ты знаешь, что случилось? — спросил Линли.

— Мне только что позвонила Барбара Хейверс. — Он с трудом спустился в кухню, Дебора спустилась следом. Ее лицо было белым, как мука на футболке. Дебора и Сент-Джеймс встали рядом с Хелен, напротив Линли. — Ужасно, — тихо произнес Саймон. — Я больше всего боялся такого исхода. Думаю, ты знаешь.

— Тогда почему ты не сделал ничего, чтобы предотвратить его?

— Я пытался.

— Как?

— Уговаривал их обоих — мать и отца. Убеждал обратиться в полицию.

— Но ты не устранился, не сделал так, чтобы у них не осталось выбора.

— Сначала — нет. Не устранился. Признаюсь. Никто из нас не устранился.

— Никто из?.. — Линли встретился взглядом с Деборой. Та с самым несчастным видом заворачивала руки в подол футболки. Он осознал смысл слов Сент-Джеймса, стократно умножающий их общую вину. — Дебора? — произнес он. — Дебора принимала в этом участие? Господи боже, вы все что, совсем с ума посходили? Постаравшись, я могу понять участие Хелен, потому что она хотя бы что-то там с тобой химичит. Но Дебора? Дебора? У нее не больше оснований ввязываться в расследование похищения, чем у домашней собаки.

— Томми, — проговорила Хелен.

— Кто еще? — спросил Линли. — Кто еще принял участие? Как насчет Коттера? Его тоже привлекли? Или только вы, трое кретинов, убили Шарлотту Боуэн?

— Томми, ты достаточно сказал, — произнес Сент-Джеймс.

— Нет, не достаточно. И сколько бы ни говорил, все будет мало. Вы несете ответственность, вы трое, и мне бы хотелось, чтобы вы увидели, за что именно несете ответственность. — Он открыл папку, которую захватил из машины.

— Не здесь, — предостерег Саймон.

— Нет? Не хотите посмотреть, как обернулось дело? — Линли бросил фотографии на стол. Они упали прямо перед Деборой. — Посмотрите. Возможно, захотите запомнить на тот случай, если придет охота убить еще какого-нибудь несмышленыша.

Дебора поднесла ко рту кулак, но не смогла подавить вскрика. Сент-Джеймс грубо оттащил ее от стола и обратился к Линли:

— Уходи отсюда, Томми.

— Так просто вы от меня не отвяжетесь.

— Томми! — Хелен протянула к нему руку.

— Я хочу знать то, что знаете вы, — сказал он Сент-Джеймсу. — Я хочу знать все до мельчайших подробностей, каждую деталь, и упаси тебя бог, Саймон, забыть хоть что-то.

Сент-Джеймс обнял жену и медленно произнес:

— Не сейчас. Я не шучу. Уйди.

— Не уйду, пока не получу того, за чем пришел.

— По-моему, ты только что это получил, — сказал Сент-Джеймс.

— Скажи ему, — попросила уткнувшаяся в плечо мужа Дебора. — Пожалуйста, Саймон. Скажи ему. Прошу тебя.

Линли наблюдал, как Сент-Джеймс тщательно взвешивает свое решение. Наконец он повернулся к Хелен:

— Уведи Дебору наверх.

— Пусть останется здесь, — сказал Линли.

— Хелен, — произнес Сент-Джеймс. Хелен колебалась одно мгновение.

— Идем со мной, Дебора, — сказала она и бросила в сторону Линли: — Или ты нас удержишь? Ты достаточно силен, чтобы это сделать, и я не удивлюсь, если ты не остановишься перед тем, чтобы ударить женщину. Поскольку ты, по-видимому, ни перед чем не останавливаешься.

Обняв Дебору за плечи, она прошла мимо него. Женщины поднялись по ступенькам и закрыли за собой дверь.

Сент-Джеймс рассматривал фотоснимки. Линли видел, как от сдерживаемого гнева ходят желваки у него на щеках. Вдалеке на улице залаяла собака, послышался окрик Коттера. Наконец Сент-Джеймс поднял глаза.

— Это совершенно непростительно, — сказал он. Хотя Линли понял, о чем говорит Сент-Джеймс, он нарочно предпочел не понять.

— Согласен, — ровно проговорил он. — Это непростительно. А теперь расскажи мне все, что знаешь.

Они смотрели друг на друга, стоя по разные стороны кухонного стола. Во время затянувшейся паузы Линли задавался вопросом, собирается ли его друг поделиться информацией или замкнется в молчании. Прошло почти тридцать секунд, прежде чем Сент-Джеймс заговорил.

Он передавал события сжато, не поднимая глаз. Провел Линли через каждый день, прошедший с момента исчезновения Шарлотты Боуэн. Изложил факты. Перечислил свидетельства. Объяснил, какие он предпринял шаги и почему. И наконец, по-прежнему не отрывая взгляда от фотографий, сказал:

— Это все. Оставь нас, Томми.

Линли понял, что пора малость осадить.

— Саймон…

Но Сент-Джеймс прервал его.

— Уходи, — сказал он. Линли повиновался.

Дверь в кабинет была закрыта. Она была открыта, когда Дебора впустила его в дом, поэтому Линли понял, куда увела ее Хелен. Не постучав, он повернул дверную ручку.

Дебора сидела на тахте, обхватив руками живот и ссутулившись. Хелен сидела напротив нее на диване со стаканом в руках. Она уговаривала Дебору выпить еще, та отказывалась.

Линли окликнул Хелен, Дебора сразу же отвернулась. Хелен поставила стакан на столик рядом с тахтой, легонько дотронулась до колена Деборы и направилась к Линли. Она вышла вместе с ним в коридор и закрыла дверь.

— Я забылся, сожалею.

Она одарила его неприветливой улыбкой.

— Ничего ты не сожалеешь. Полагаю, ты доволен. Надеюсь, тебе удалось как следует сорвать свою злобу.

— Черт, Хелен, выслушай меня.

— Скажи мне вот что. Есть что-нибудь еще, за что ты хотел бы содрать с нас живьем кожу, прежде чем уйдешь? Потому что мне неприятно думать, что ты покинешь нас, не до конца удовлетворив свое желание осуждать, унижать и разглагольствовать.

— У тебя нет права сердиться, Хелен.

— Так же как у тебя нет права судить.

— Погиб человек.

— Мы в этом не виноваты. И я отказываюсь, Томми, отказываюсь склонять голову, падать на колени и умолять тебя о великодушном прощении. В данной ситуации я не сделала ничего плохого. И Саймон не сделал. И Дебора.

— Если не считать твоей лжи.

—Лжи?

— Ты могла сказать мне правду вечером в прошедшую среду. Я просил. Ты солгала.

Хелен взялась рукой за горло. В тусклом освещении коридора ее темные глаза стали еще темнее.

— Ах вот оно что, — проговорила она. — Ты гнусный мелкий лицемер. Не могу поверить… — Ее пальцы сжались в кулак. — Ведь дело не в Шарлотте Боуэн, да? К ней это не имеет никакого отношения. Ты явился сюда и фонтанировал, как прорвавшаяся канализационная труба, из-за меня. Потому что я решила оставить в своей жизни какой-то личный уголок. Потому что я не сообщила тебе то, о чем ты не имел права знать.

— Ты сошла с ума? Ребенок погиб… погиб, Хелен, и, полагаю, ты отдаешь себе отчет, что это означает… так о каких правах ты мне тут говоришь? Когда под угрозой жизнь, никто не имеет никаких прав, кроме человека, находящегося в опасности.

— И кроме тебя, — сказала она. — Кроме Томаса Линли. Кроме родившегося с серебряной ложкой во рту лорда Ашертона. Вот что тебя волнует: твои божественные права, и в данном конкретном случае — право знать. Но знать не о Шарлотте, потому что она всего лишь симптом. Она не болезнь.

— Не переноси это на нас.

— А мне и не надо переносить. Я и так все вижу.

— Да? Тогда можешь увидеть остальное. Если бы ты ввела меня в курс дела, девочка могла бы остаться в живых.

— Только потому, что я сказала бы тебе правду?

— Это послужило бы очень хорошим началом.

— Не обязательно.

— Это была единственная возможность спасти ей жизнь.

— Неужели? — Хелен отступила, глядя на Линли с выражением, которое он мог определить только как глубоко сочувствующее. — Для тебя это будет тяжелым ударом, Томми, — сказала она, — и мне тяжело приносить тебе эту весть, но ты не всемогущ. И, несмотря на твои поползновения играть эту роль, ты не бог. А теперь, прошу меня простить, мне нужно взглянуть, как там Дебора. — Она взялась за дверную ручку.

— Мы не закончили, — сказал Линли.

— Ты, возможно, нет, — ответила Хелен, — а я закончила. Полностью.

И она оставила его перед темными панелями двери. Он уставился на них, пытаясь совладать с нарастающим желанием пнуть деревянную обшивку или ткнуть кулаком в стену или оконное стекло, чтобы испытать боль в той же мере, в какой и причинить ее.

Линли заставил себя отойти от кабинета и направиться к выходу. На крыльце он заставил себя перевести дух.

Он почти слышал, как бы оценила его беседу сержант Хейверс: отличная работа, инспектор. Я даже кое-что записала. Обвинил, оскорбил и всех против себя настроил. Блестящий способ обеспечить их сотрудничество.

Но что еще он должен был сделать? Поздравить с неумелым вмешательством? Вежливо проинформировать о кончине ребенка? И даже использовать это глупое, безобидное слово — кончина, — лишь бы они не почувствовали того, что очень хорошо должны были прочувствовать в тот момент: ответственности?

Они сделали все, что было в их силах, возразила бы Хейверс. Вы слышали отчет Саймона. Они проработали каждую ниточку. Проследили все передвижения девочки в среду. Прошли с ее фотографией по всему району Мэрилебон. Поговорили с людьми, которые последними видели девочку. Что еще сделали бы вы, инспектор?

На каждого завел бы досье. Поставил бы на прослушивание телефоны. Направил бы в Мэрилебон дюжину констеблей в штатском. Поместил бы фотографию девочки в теленовостях. Передал бы ее имя и описание в общенациональную полицейскую базу данных. И это только для начала.

— А если бы родители не захотели этого начала? — спросила бы Хейверс. — Что тогда, инспектор? Что бы вы сделали, если бы они связали вам руки, как связали Саймону?

Но они не смогли бы связать руки Линли. Человек не звонит в полицию и не сообщает о преступлении, чтобы затем определять, каким образом полиция будет его расследовать. Уж это-то Сент-Джеймс знает, даже если Хелен и Дебора не в курсе. В их власти было перевести расследование на другой уровень. И все они это знали.

Но они дали слово…

Линли слышал аргументы Хейверс, но они становились все менее убедительными. И от последнего отмахнуться было легче всего. Их слово ничего не значило в сравнении с жизнью ребенка.

Линли спустился на тротуар. Он чувствовал облегчение, которое пришло с осознанием того, что он действовал правильно. Подойдя к «бентли» и отпирая дверцу, Линли услышал, что кто-то его зовет.

К нему шел Сент-Джеймс. Выражение его лица было непроницаемым, и, приблизившись к машине, он лишь протянул коричневый конверт со словами:

— Думаю, тебе это пригодится.

— Что это?

— Школьная фотография Шарлотты. Письма от похитителя. Отпечатки пальцев с магнитофона. Отпечатки, которые я взял у Лаксфорда и Стоуна.

Линли кивнул. Взял материалы. Хотя он был абсолютно уверен, что его гнев на друзей и любимую женщину полностью обоснован, ему стало не по себе от нарочитой вежливости Сент-Джеймса со всей ее подоплекой. Она напомнила ему, что у него в жизни есть обязательства, пусть трудноопределимые, которые превыше его работы.

Вздохнув, он произнес:

— Черт побери, Саймон. Чего же еще ты от меня ждал?

— Наверно, хоть капли доверия.

Но не успел Линли ответить на это замечание, как Сент-Джеймс продолжал, снова вернувшись к сухому, протокольному тону, предложенному ранее Линли, когда он потребовал информации.

— Я забыл одну вещь. Уэбберли допустил неточность. Полиция Мэрилебона имеет к этому отношение, хоть и косвенное. В тот день, когда похитили Шарлотту Боуэн, полицейский констебль прогнал из Кросс-Киз-клоуз бродягу.

— Бродягу?

— Он мог жить в брошенном доме на Джордж-стрит. Думаю, тебе надо его поискать.

— Ясно. Это все?

— Нет. Мы с Хелен считаем, что он, скорее всего, не бродяга.

— А кто?

— Кто-то, желавший остаться неузнанным. Кто-то переодетый.

15

Родни Эронсон развернул шоколадку «Кит-Кат», отломил кусочек и положил в рот. Этой дневной порции «Кит-Ката», поглощение которой Родни оттягивал до тех пор, пока нестерпимую потребность его организма в шоколаде уже нельзя было игнорировать, почти хватило, чтобы вытеснить из его мыслей Денниса Лаксфорда. Почти, но не совсем.

Сидя за столом совещаний в своем кабинете, Лаксфорд изучал два варианта макета завтрашней первой полосы, которые Родни только что доставил ему по его, Лаксфорда, требованию. Разумеется, главный редактор «Осведомителя» не знал, что Родни сел ему на хвост, поэтому его раздумья над макетами вполне могли быть настоящими. Однако сам факт существования этих двух вариантов ставил побуждения Лаксфорда под вопрос. Больше он уже не мог утверждать, что история о Ларнси и съемном мальчишке достаточно свежа, чтобы оставаться на первой странице. Только не при наличии сообщения о смерти дочери Боуэн, гремевшего по коридорам Флит-стрит с того момента, как Министерство внутренних дел распространило днем официальное сообщение.

И тем не менее он размышлял. Потребовал еще раз текст материала о Боуэн, написанный Сарой Хэпплшорт, стал его читать.

— Крепкий материал, — сказал Родни. — Мы начинаем с официального заявления. И танцуем от него. Факты налицо. Ждем новой информации.

Лаксфорд поднял голову.

— Какого рода информации?

Родни увидел, что глаза у Лаксфорда красные, под глазами темные мешки. Приготовившись уловить малейшее изменение в выражении лица главного редактора, Родни сказал, небрежно пожав плечами:

— Которую придерживают копы и Боуэн.

Лаксфорд положил листок с текстом рядом с макетом первой полосы. Родни пытался оценить его действия. Тянет время? Разрабатывает стратегию? Принимает решение? Что? Он ждал, что Лаксфорд задаст следующий, напрашивающийся сам собой вопрос — почему ты думаешь, что они придерживают информацию? Но так и не дождался.

— Посмотри на факты, Ден. Ребенок живет в Лондоне, но найден мертвым в Уилтшире, и это все, что нам сообщили в официальном заявлении Министерства внутренних дел, наряду с «таинственными обстоятельствами» и «ожиданием результатов вскрытия». Не знаю, как ты трактуешь этот треп, но лично я думаю, что от него несет тухлятиной.

— Что ты предлагаешь?

— Бросить на это Корсико. Что, — поспешил добавить Родни, — я уже взял на себя смелость сделать. Он ждет за дверью. Вернулся в редакцию, когда я нес тебе макеты. Позвать?..

— Позови, — ответил Лаксфорд и, откинувшись в кресле, потер двумя пальцами висок.

— Сейчас. — Положив в рот еще один кусочек «Кит-Ката», Родни открыл дверь в приемную и сделал знак Митчу.

Тот встал, подтянул джинсы, которые круглый год носил без ремня, достал из кармана джинсовой куртки неряшливого вида блокнот и сказал:

— По-моему, для завтрашнего номера у нас есть сенсационный материал. И я гарантирую, что мы пока единственные обладатели. Можно задержать выход номера?

— Для тебя, сын мой, все что угодно, — ответил Родни. — Касается Боуэн?

— Именно ее, — сказал Корсико

Впустив молодого репортера, Родни закрыл дверь. Корсико сел к столу и указал на макеты первых полос и черновой вариант статьи о Боуэн.

— Это все туфта. Нам сунули один долбаный факт — мертвое тело в Уилтшире, — а насчет остального сказали, мол, имейте совесть, дело деликатное. Все прочие данные пришлось добывать самим — сколько лет девочке, где училось, в каком месте нашли тело.

— Введи же нас в курс дела, — сказал Родни и добавил для Лаксфорда: — Митч говорит, что раздобыл сведения, которые мы наверняка захотим опубликовать завтра вместе с материалом Сары.

Родни понимал, что выбора у Лаксфорда, по сути, нет. Он был главным редактором газеты, но он отвечал перед председателем совета директоров, а председатель ожидал, что «Осведомитель» опубликует материал об Ив Боуэн на самом видном месте. Если утром на первой странице появится физия Синклера Ларнси, а не Боуэн, Лаксфорд за это заплатит. Он ухмыльнулся Корсико

— Давай, выкладывай.

Корсико снял свой фирменный «Стетсон», посмотрел на Лаксфорда, словно ожидая более официального приглашения. Тот устало кивнул.

— О'кей. Первое. Никаких сведений из полицейского пресс-центра в Уилтшире, — начал Корсико. — В настоящий момент никаких комментариев, кроме основных: кто нашел тело, когда, где, в каком состоянии и т. д. Боуэн с мужем опознали тело в полночь в Амсфорде. И тут начинаются интересные вещи. — Он поудобнее устроился на стуле, словно подготавливаясь для приятной беседы. Лаксфорд в упор смотрел на журналиста. Корсико продолжал: — Я запросил у офицера по связям с прессой обычную предварительную информацию. Фамилию следователя, время вскрытия, имя патологоанатома, предварительное заключение относительно времени смерти. Ответ один — без комментариев. Они все засекретили.

— Ради такой новости вряд ли стоит задерживать выпуск, — отреагировал Лаксфорд.

— Да, я знаю. Они любят напускать туману. Но я позвонил одной надежной девчонке и попросил ее заглянуть в общенациональную полицейскую базу данных, чтобы выудить что-нибудь оттуда. Но — и тут дело начинает принимать совсем интересный оборот — сообщения там не оказалось.

— Какого сообщения?

— Об обнаружении тела.

— И вы считаете это потрясающей новостью? Ради этого задерживать выход номера? Да полиции, наверно, сейчас не до того, чтобы вбивать куда-то сообщения.

— Положим. Но не оказалось и сообщения об исчезновении ребенка. Хотя тело находилось в воде — как шепнула та же девчонка — не менее восемнадцати часов.

— А вот это хорошая новость, — вступил Родни и оценивающе глянул на Лаксфорда. — Интересно, что бы это значило. Как думаешь, Ден?

Лаксфорд проигнорировал вопрос, Родни кивком велел Корсико продолжать.

— Поначалу я подумал, ну, что тут такого, забыли сообщить об исчезновении ребенка. В конце концов, были выходные. Может, родители решили, что девочка у бабушки с дедушкой. Те подумали, что ребенок у дядьки с теткой. В общем, где-то ребенок гостит. Такой вот расклад. Но я решил, что проверить все равно стоит. И получилось, что я был прав. — Корсико раскрыл блокнот и сказал: — У Боуэн работает одна ирландка. Толстуха в обвислых леггинсах, зовут ее Пэтти Магуайр. Я имел с ней беседу уже через четверть часа после того, как Министерство внутренних дел сделало заявление.

— В доме Ив Боуэн?

— Я первым туда явился.

— Наш человек, — пробормотал Родни. Корсико скромно потупился, потом продолжал:

— Под видом посыльного с цветами.

— Остроумно, — ухмыльнулся Родни.

— И? — сказал Лаксфорд.

— Она исступленно била поклоны в гостиной, а поскольку я выразил желание помолиться с ней вместе — что заняло добрых сорок пять минут, скажу я вам, — мы потом выпили на кухне чайку, и она проболталась. — Теперь Митч повернул стул так, чтобы смотреть прямо на Лаксфорда. — Ребенок пропал в прошлую среду, мистер Лаксфорд. По всей вероятности, ее похитили на улице, скорей всего, какой-то извращенец. Но Ив Боуэн и ее муж в полицию не заявили. Что вы об этом думаете?

Пораженный Родни тихонько присвистнул. Даже он не был готов к такому.

— У нас прямо-таки убойный материал, — сказал он.

— Какие у вас есть этому подтверждения? — спросил Лаксфорд у Корсико.

— Подтверждения? — переспросил Родни. — Да он же говорил с этой дурой домработницей. Кому, как не ей, знать, что ребенок исчез и в полицию не звонили?

— У вас есть подтверждения? — повторил вопрос Лаксфорд.

— Ден! — воскликнул Родни и понял, что Лаксфорд зарубит материал, если Корсико не даст подтверждения по всем аспектам.

Но журналист не подвел, он сказал:

— Я поговорил с сотрудниками в трех полицейских участках в Мэрилебоне — на Олбани-стрит, на Гринберри-стрит и на Уигмор-стрит. Ни в одном из них нет заявления об исчезновении ребенка.

— Динамит, — выдохнул Родни. Ему хотелось завопить, но он сдержался. Корсико докладывал дальше:

— Я просто обалдел. Что это за родители, которые не звонят в полицию, если исчезает их ребенок? Тогда я подумал — может, они хотели, чтобы ее не стало.

На лице Лаксфорда ничего не отразилось. Родни негромко свистнул.

— Поэтому я решил, что мы можем всех обскакать, если я еще немного покопаюсь, — сказал Корсико. — Что я и сделал.

— И? — спросил Родни, чувствуя, что история начинает приобретать очертания.

— И я обнаружил, что муж Боуэн — тип по имени Александр Стоун — вообще не отец ребенка.

— Это не открытие, — заметил Лаксфорд. — Любой, кто интересуется политикой, сказал бы вам это, Митч.

— Да? Ну, а для меня это стало открытием, и очень даже интригующим. Поэтому я поехал в архив и разыскал свидетельство о рождении, чтобы узнать, кто же отец. Потому что и с ним мы бы побеседовали, правильно?

Пошарив по карманам, Корсико извлек сложенный листок бумаги. Развернул его, разгладил на столе и подал Лаксфорду. Родни ждал, затаив в предвкушении дыхание. Лаксфорд просмотрел бумагу, поднял голову и сказал:

— Ну?

— Что — ну? — потребовал Родни.

— Она не указала имя отца, — объяснил Корсико.

— Я это вижу, — сказал Лаксфорд. — Но поскольку она никогда не называла его публично, едва ли это можно считать ошеломляющей новостью.

— Пусть и не новостью, Но мы можем от этого оттолкнуться. Нет фамилии отца в свидетельстве о рождении. В полиции нет заявления об исчезновении девочки. Таким образом, Боуэн окружила тайной и рождение и смерть этого несчастного ребенка, мистер Лаксфорд. А последнее имело какой-то смысл, только если она знала, кто похитил ребенка. Или сама организовала похищение. Это два единственно возможных и к тому же разумных основания для того, чтобы сразу же не броситься к копам. А если соотнести это с фактом, что она столько лет скрывала имя отца… Думаю, вы понимаете.

— Не понимаю.

— Послушайте, я нутром чую, что между исчезновением ребенка и этим таинственным папашей есть какая-то связь. И если мы пороемся в прошлом Боуэн, я уверен, мы его вычислим. Это легче легкого. Мы знаем дату рождения девочки. Отсчитаем девять месяцев назад и посмотрим, чем тогда занималась Ив Боуэн. — Он перелистнул две страницы в своем блокноте. — Да. Вот. «Дейли телеграф». Она работала политическим корреспондентом в «Дейли телеграф». Вот наша отправная точка.

— Я ожидал от вас большего, — сказал, обращаясь к Корсико, Лаксфорд.

— Что? — удивился тот. — Не понял. В чем…

— Я ожидал большего, чем эта бредовая сказочка, которую вы мне тут изложили, Митчелл.

— Эй, Ден, погоди-ка, — вмешался Родни.

— Нет, — припечатал Лаксфорд, — это вы подождите. Вы оба. Мы говорим здесь не о человеке с улицы, а о члене парламента. И не просто о члене парламента, а о министре правительства. Вы что, действительно считаете, что я хоть на секунду поверю, будто министр правительства — да еще и заместитель министра внутренних дел — станет звонить в местный полицейский участок и заявлять об исчезновении своей дочери, когда ей всего-то и нужно — пройти по коридору, и министр внутренних дел лично займется ее проблемой? Когда она может попросить о принятии строжайших предосторожностей? Когда может добиться такого уровня секретности, какого пожелает? В проклятом правительстве, помешанном на секретности? В ее силах поставить на уши весь Скотленд-Ярд, и ни один полицейский участок даже и понятия не будет об этом иметь, так неужели вы думаете, что в каком-то чахлом участке в Мэрилебоне будет лежать ее заявление? Вы что, в самом деле хотите уверить меня, что у нас есть материал для первой полосы, с помощью которого мы подковырнем Боуэн, сославшись на то, что она не позвонила местным полицейским? — Резко отодвинув кресло, он встал. — Что это за журналистика? Идите, Корсико, и не возвращайтесь, пока не найдете чего-нибудь получше.

Корсико открыл было рот, но Родни, подняв руку, остановил его. Он не мог поверить, что Лаксфорд зайдет настолько далеко, что под таким предлогом зарубит всю публикацию, как бы ему этого ни хотелось. Но требовалось убедиться.

— Хорошо, — произнес он. — Митчелл, мы возвращаемся на исходную позицию. Проверяем все по два раза. Получаем три подтверждения. — И быстро добавил, прежде чем Корсико успел возразить: — Что у нас будет на завтрашней первой полосе, Деннис?

— Мы поставим уже написанную статью о Боуэн. Без изменений. И ничего об отсутствии заявления в полицию.

Корсико ругнулся.

— У меня настоящая бомба. Я знаю.

— Не бомба, а дерьмо, — сказал Лаксфорд.

— Это…

— Мы еще поработаем, Ден.

Родни подхватил Корсико под руку и быстро вывел из комнаты. Дверь за ними закрылась.

— Какого черта? — гневно спросил Корсико. — У меня горячий материал. Ты это знаешь. Я это знаю. Вся эта чушь насчет… Послушай, если мы его не напечатаем, его напечатает кто-нибудь другой. Нужно было продать эту историю «Глобусу». Это же новость. Сенсация. И только у нас. Проклятье. Проклятье. Мне нужно было…

— Продолжай копать, — тихо проговорил Родни, задумчиво глянув на дверь кабинета Лаксфорда. — Иди по следу.

— По какому именно?

— Ты считаешь, что существует связь, так? Ребенок, свидетельство о рождении и так далее?

Корсико расправил плечи, выпрямился. Будь на нем галстук, он бы, вероятно, подтянул узел.

— Да, — ответил он. — Иначе я бы не стал во все это лезть.

— Тогда найди эту связь.

— И что тогда? Лаксфорд…

— К черту Лаксфорда. Раскрути эту историю. Я сделаю остальное.

Деннис Лаксфорд включил компьютер, сел в кресло. На экране замелькали строчки, но взгляд Лаксфорда скользил по ним, не различая. Включение компьютера было лишь видимостью какой-то деятельности. Он мог уткнуться в экран и изобразить жадный интерес к этой тарабарщине, если бы кто-нибудь неожиданно вошел в его кабинет, считая само собой разумеющимся, что главный редактор «Осведомителя» следит за тем, как все репортеры Лондона энергично копаются в жизни Ив Боуэн. Митч Корсико был только одним из них.

Лаксфорд понимал, насколько неубедительно разыграл редакторский гнев перед Митчем Корсико и Родни Эронсоном. За все годы, что он возглавлял «Осведомитель», а до него «Глобус», он ни разу даже не попытался заблокировать материал, в котором лжи было столько же, сколько в этой истории о члене парламента Боуэн, не заявившей в местную полицию о похищении своего ребенка. К тому же это был материал о тори. Ему бы упиваться такой возможностью прижать партию консерваторов. А он не только не ухватился за нее. Он сделал все возможное, чтобы провалить публикацию.

Лаксфорд понимал, что в лучшем случае выиграл немного времени. То, что Корсико так быстро добрался до свидетельства о рождении и предложил порыться в прошлом Ивлин, показало Лаксфорду, что тайна рождения Шарлотты едва ли останется тайной теперь, когда девочка умерла.

Шарлотта. Господи, подумал Лаксфорд, он ведь даже никогда ее не видел. Он видел пропагандистские фотографии, когда Ивлин баллотировалась в парламент, запечатлевшие кандидата у нее дома вместе с преданной, улыбающейся семьей. Но и только. Даже тогда он уделял этим снимкам не больше внимания, чем фотографиям других кандидатов во время всеобщих выборов. На девочку он толком и не глядел. Не потрудился рассмотреть ее. Она была его дочерью, а все, что он, в сущности, о ней знал, это ее имя. А теперь еще — что она мертва.

В воскресенье вечером он позвонил в Мэрилебон из спальни. Услышав ее голос, он коротко сказал:

— Телевизионные новости. Ивлин, нашли тело.

— Боже мой, — ответила она. — Ты чудовище. Ты ни перед чем не остановишься, чтобы сломать мою волю, да?

— Нет! Ты только послушай. Это в Уилтшире. Ребенок. Девочка. Мертвая. Они не знают, кто она. Они просят помочь. Ивлин, Ивлин.

Она повесила трубку. С тех пор он с ней не разговаривал.

В общем-то, он был убежден, что Ивлин заслуживает позора. Заслуживает самого настоящего остракизма. Заслуживает, чтобы все подробности рождения Шарлотты, ее жизни, исчезновения и смерти были выставлены на суд ее сограждан. И заслуживает падения со своего высокого поста. Но он не мог содействовать ее низвержению. Потому что Деннису хотелось верить — она сполна заплатила за все свои грехи смертью своего ребенка.

В те дни в Блэкпуле он ее не любил, не больше, чем она его. А потом ему было стыдно, что в результате их лишенного любви совокупления зародилась новая невинная жизнь. Ему даже в голову не приходило, что то, чем они занимались, чревато такими серьезными последствиями. Для него это был только способ доказать ей — и больше всего себе — свое превосходство.

Он не любил ее. Он не любил этого ребенка. Он его не хотел. И по всем статьям сейчас он не должен был бы испытывать ничего, кроме горечи оттого, что непрошибаемое упрямство Ивлин стоило человеку жизни.

Но правда состояла в том, что чувства его не ограничивались горечью. Его терзали вина, гнев, боль и сожаление. Потому что он не только дал жизнь ребенку, которого ни разу не попытался увидеть, он еще стал причиной гибели ребенка, с которым уже никогда не познакомится. И теперь ничто не могло изменить для него этого факта. И никогда не изменит.

Он машинально придвинул компьютерную клавиатуру. Открыл файл со статьей, которая спасла бы Шарлотте жизнь. Прочел первое предложение: «Когда мне было тридцать шесть лет, от меня забеременела женщина». В тишине своего кабинета — тишине, нарушаемой лишь звуками, доносившимися из редакции газеты, которую его наняли поднимать практически из ничего — он прочитал заключительные слова этой отталкивающей истории: «Когда мне было сорок семь, я убил этого ребенка».

16

Когда Линли добрался до Девоншир-Плейс-мьюз, то увидел, что Хильер уже откликнулся на требование министра внутренних дел об эффективных действиях. Въезд в переулок перегораживал барьер, при котором находился констебль, другой констебль стоял на страже у двери в дом Ив Боуэн.

За ограждением, выплескиваясь на Мэрилебон-Хай-стрит, толпились в сумерках представители средств массовой информации. Несколько телевизионных групп устанавливали освещение, чтобы снять выступления своих корреспондентов для вечерних выпусков новостей, газетные репортеры выкрикивали вопросы, адресуя их ближайшему к ним констеблю, фотографы беспокойно ожидали возможности заснять кого-нибудь, связанного с данным делом.

Когда Линли остановил «бентли», чтобы показать удостоверение, журналисты со всех сторон волной хлынули к автомобилю, последовал нестройный хор самых разных вопросов.

— Без комментариев, — отозвался Линли, попросил констебля освободить проезд и въехал в Девоншир-Плейс-мьюз.

Выйдя из машины, он услышал частый топот и, обернувшись, увидел спешившего к нему констебля-детектива Уинстона Нкату.

— Ну? — спросил Линли, когда Нката подошел к нему.

— Полный ноль, — Нката окинул улочку взглядом. — Народ есть во всех домах, кроме двух, но никто ничего не заметил. Девочку все они знают… похоже, она была приветливой малышкой, любившей поболтать с любым, кто стал бы слушать… но в прошлую среду ее никто не видел. — Нката сунул маленький блокнот в кожаном переплете во внутренний карман куртки. Туда же он отправил, осторожно убрав внутрь стержень, механический карандаш. Потом сказал: — Имел длительную беседу с дедом-пенсионером, лежит в постели на втором этаже в двадцать первом доме, так? Он по большей части с улицы глаз не сводит. Сказал, что за последнюю неделю вообще ничего необычного не было. Все знакомые люди — почтальон, молочник, местные жители. И по его словам, дом Боуэн работает как часы, поэтому он обратил бы внимание, если бы случилось что-то из ряда вон.

— Бродяг по соседству не видели? — Линли пересказал Нкате то, что сообщил ему Сент-Джеймс.

Нката покачал головой.

— Ни намека, старик. Опять же этот дедок, о котором я упоминал. Он бы запомнил. Он знает тут все от и до, и даже кто, и с кем, и сколько раз, как он мне поведал.

— Рад это слышать. — Линли кивнул на дом Ив Боуэн. — Кто-нибудь приходил или уходил?

— В течение примерно часа там находился министр внутренних дел. Потом пришел высокий, тощий парень с клеевой причесочкой. Он пробыл там минут пятнадцать, может, больше. Принес с собой стопку блокнотов и папок и ушел вместе с толстой теткой с холщовой сумкой. Посадил ее в машину и был таков. Домработница, судя по ее виду. Плакала в рукав свитера. Ну, или закрывала лицо от фотографов.

— Это все?

— Так точно. Если только кто-то не спустился на парашюте на задний двор. И кстати, как им удалось так быстро сюда прискакать? — поинтересовался Нката по поводу репортеров.

— Меркурий помог либо «Энтерпрайз»[25] подбросил. Выбирайте.

— Мне бы так повезло. Я застрял в пробке перед Букингемским дворцом. Перенесли бы это дурацкое строение в какой-нибудь другой район? Стоит себе в самом центре и ничего не делает, только транспорту мешает.

— Некоторые члены парламента, — заметил Линли, — сочли бы это отменной метафорой, Уинстон. Но, боюсь, не мисс Боуэн. Давайте же с ней побеседуем.

Прежде чем впустить Линли, констебль у двери взглянул на его удостоверение. Внутри, у подножия лестницы, сидела в плетеном кресле девушка-констебль. Она разгадывала кроссворд в «Тайме» и поднялась, держа в руке словарь-тезаурус, когда вошли Линли и Нката. Девушка провела их в гостиную, переходившую в столовую. Там был накрыт стол: стыли в своем соусе бараньи котлеты с мятным желе, горошком и картофелем. Сервировано было на двоих. Стояла открытая бутылка вина. Но ничего не было ни съедено, ни выпито.

Через распахнутые французские окна открывался вид на внутренний дворик. Вымощенные терракотовой плиткой дорожки и широкие, ухоженные клумбы окружали маленький фонтан, из которого слабой струйкой била вода. За зеленым кованым столом слева от французских окон сидела в сгущавшихся сумерках Ив Боуэн. Перед ней лежала открытая папка, а сбоку стоял бокал, до половины наполненный вином рубинового цвета. Еще пять папок стопкой лежали на соседнем стуле.

— Министр Боуэн, Нью-Скотленд-Ярд, — сказала девушка-констебль, ограничившись данным представлением. Когда Ив Боуэн подняла глаза, констебль попятилась и нырнула назад в дом.

— Я разговаривал с мистером Сент-Джеймсом, — сказал Линли, когда представился сам и представил детектива-констебля Нкату. — Нам придется откровенно с вами поговорить. Это может причинить вам боль, но другого пути нет.

— Значит, он все вам рассказал.

Ив Боуэн не смотрела ни на Линли, ни на Нкату, который достал свой блокнотик в кожаном переплете и взял на изготовку карандаш, выпустив нужную длину стержня.

— Да, — ответил Линли.

— И что из этого вы уже сообщили прессе?

— Не в моих привычках общаться со средствами массовой информации, если это вас волнует.

— Даже когда они гарантируют анонимность?

— Мисс Боуэн, я не заинтересован в разглашении ваших тайн. Ни при каких обстоятельствах. Более того, у меня вообще нет к ним никакого интереса.

— Даже денежного, инспектор?

— Совершенно верно.

— Даже если вам предложат больше, чем вы зарабатываете как полицейский? Разве хорошая взятка — в три или четыре месячных оклада, например, — не станет хорошим стимулом для пробуждения такого интереса?

Линли скорее почувствовал, чем увидел обращенный на него взгляд Нкаты. Он знал, чего ждет от него констебль: резкого ответа инспектора Линли на оскорбление, нанесенное его порядочности, не говоря уже об ответе лорда Ашертона на более серьезное оскорбление его банковского счета.

— Мне интересно узнать, что случилось с вашей дочерью, — только и сказал он. — Если ваше прошлое с этим связано, в конце концов оно станет достоянием общественности. Так что советую приготовиться. Осмелюсь заметить, это будет не так страшно, как то, что уже произошло. Мы можем об этом поговорить?

Она смерила его оценивающим взглядом, по которому ничего нельзя было прочесть, но, видимо, пришла к какому-то решению, потому что чуть опустила подбородок, что могло сойти за кивок, и сказала:

— Я позвонила в полицию Уилтшира. Вчера вечером мы ездили туда на опознание.

— Мы?

— Мой муж и я.

— Где мистер Стоун?

Ив Боуэн опустила веки. Взялась за бокал, но пить не стала.

— Алекс наверху, — ответила она. — Наглотался успокоительных. Увидев Шарлотту… Честно говоря, я думаю, что всю дорогу до Уилтшира он надеялся, что это не она. По-моему, ему даже удалось убедить себя в этом. Поэтому когда он наконец увидел ее тело, его это подкосило. — Она придвинула к себе бокал по стеклу, служившему столешницей. — Мне кажется, что наше общество сильно переоценивает мужчин и недооценивает женщин.

— Никто из нас не знает, как отреагирует на смерть, — заметил Линли. — Пока не столкнется с ней.

— Полагаю, это правда. — Она чуть повернула бокал, глядя, как всколыхнулось его содержимое. — Полицейские в Уилтшире знали, что она утонула, но больше ничего нам не сказали — ни где, ни когда, ни как. Особенно последнее, что показалось мне довольно странным.

— Им приходится ждать результатов вскрытия, — объяснил ей Линли.

— Первым позвонил сюда Деннис. Заявил, что видел сюжет в новостях. — Лаксфорд?

— Деннис Лаксфорд,

— Мистер Сент-Джеймс сказал мне, что вы подозревали его в причастности к этому.

— Подозреваю, — поправила его Ив. Она оставила в покое бокал и принялась приводить в порядок лежавшие на столе бумаги, выравнивая стопку замедленными, как у лунатика, движениями. Не находится ли и она под действием седативных средств, подумал Линли. — Насколько я понимаю, инспектор, в настоящий момент нет свидетельств того, что Шарлотту убили. Это верно?

Линли не хотелось облекать свои подозрения в слова, несмотря на виденные фотографии.

— Только вскрытие сможет сказать нам, что же случилось, — ответил он.

— Да. Разумеется. Официальная линия полиции. Я понимаю. Но я видела ее тело. Я… — Она нажала пальцами на столешницу, так что кончики пальцев побелели. Ив Боуэн с минуту молчала, и в эту минуту до них ясно донесся приглушенный говор журналистов, находившихся не так далеко — на Мэрилебон-Хай-стрит. — Я видела все тело, а не только лицо. На нем нет ни единого кровоподтека. Нигде. Никакой значительной отметины. Ее не связывали. Не утяжеляли тело грузом. Она не боролась с человеком, державшим ее под водой. Какой вы делаете из этого вывод, инспектор? Мой вывод — это несчастный случай.

Линли не стал ей возражать. Ему было любопытно посмотреть, к чему придет в своих рассуждениях Ив Боуэн.

— Мне кажется, у него произошла осечка, — сказала она. — Он намеревался держать ее, пока я не сдамся его требованию о публичном признании. И затем он отпустил бы ее, не причинив вреда.

— Мистер Лаксфорд?

— Он не убил бы ее и не отдал бы такого приказа. Она нужна была ему живой, чтобы обеспечить мое сотрудничество. Но где-то он прокололся. И она погибла. Она не знала, что происходит. Могла перепугаться. Видимо, поэтому она сбежала. Это совершенно в духе Шарлотты — сбежать. Возможно, она мчалась со всех ног. В темноте. По незнакомой местности. Она даже не знала, что там есть канал, потому что никогда не была в Уилтшире.

— Она умела плавать?

— Да. Но если она быстро бежала… Если она бежала, упала, ударилась головой… Вот что вполне могло случиться.

— Мы ничего не исключаем, мисс Боуэн.

— Значит, вы и Денниса не исключаете?

— Как и всех остальных.

Она перевела взгляд на свои бумаги, которые выравнивала.

— Больше никого нет.

— Мы не можем прийти к такому заключению, — сказал Линли, — не рассмотрев досконально всех фактов. — Он выдвинул один из трех других стульев, стоявших вокруг стола. Кивком велел Нкате сделать то же самое. — Я вижу, вы взяли работу домой.

— И первым вы рассмотрите этот факт, да? Почему младший министр сидит спокойненько в своем саду, обложившись работой, в то время как ее муж — который даже не является отцом ребенка — лежит наверху, убитый горем?

— Полагаю, на вас огромная ответственность.

— Нет. Вы полагаете, что я бессердечна. Это же самое логичное объяснение, не так ли? Ведь вы должны оценить мое поведение. Вы должны задаться вопросом, что я за мать. Вам нужно найти похитителя моей дочери, и, на ваш взгляд, я вполне могла организовать похищение сама. Иначе как бы я могла сидеть тут над бумагами, словно ничего не произошло? Я же не похожа на тех, кто будет искать утешения в лихорадочной деятельности, лишь бы не рвать на себе волосы от горя. Не так ли?

Линли наклонился к ней, положив ладонь рядом с ее ладонью — на стопку бумаг, и сказал:

— Поймите меня. Не каждое мое замечание — приговор, мисс Боуэн.

Он услышал, как она судорожно сглотнула.

— А в моем мире это так.

— Вот о вашем мире нам и надо поговорить. Пальцы Ив Боуэн сжались, словно она хотела смять документы. Похоже, ей понадобилось некоторое усилие, чтобы снова расслабиться.

— Я не плакала. Она была моей дочерью. Я не плакала. Он смотрит на меня, ждет моих слез, потому что тогда мог бы утешить меня, а пока их нет, он совершенно потерян. Ему не на что опереться. Не за что даже ухватиться. Потому что я не могу плакать.

— Вы все еще в шоке.

— Нет. И это хуже всего. Не быть в шоке, когда все от тебя этого ожидают. Врачи, родственники, коллеги. Все они ждут, чтобы я хоть каким-то образом выказала материнскую скорбь, чтобы они знали, что делать дальше.

Линли понимал, что нельзя составлять мнение о члене парламента на основании одной из бесконечного числа реакций на внезапную смерть, которых он навидался за многие годы. Верно, что не такого поведения он ожидал бы от матери, чья десятилетняя дочь была похищена, держалась в заточении и затем была найдена мертвой, но он знал, что недостаток эмоций не показатель ее равнодушия. Еще он знал, что Нката помечает это для отчета, потому что констебль принялся писать, едва Ив Боуэн заговорила.

— Мы проверим мистера Лаксфорда, — сказал ей Линли. — Но я не хочу заниматься им, не исключив других возможных подозреваемых. Если похищение вашей дочери было первым шагом на пути устранения вас из политики…

— Тогда нам надо подумать, кто еще, кроме Денниса, был в этом заинтересован, — закончила она за него. — Правильно?

— Да. Нам надо об этом подумать. А также о страстях, которые могли стать для кого-то мотивом. Ревность, алчность, политические амбиции, месть. В оппозиции вы никому не помешали?

Ив коротко, иронически улыбнулась.

— Враги в парламенте сидят не напротив предмета своей антипатии, инспектор. Они сидят позади него, с остальными членами партии.

— Чтобы легче нанести удар в спину, — заметил Нката.

— Совершенно верно. Да.

— Ваше восхождение к власти совершилось относительно быстро, так? — спросил у члена парламента Линли.

— За шесть лет, — ответила она.

— С вашего первого избрания? — Когда она кивнула, он продолжал: — Вы быстро выучились. Другие годами сидят на задних скамьях.

— Я не первая, кто в продвижении наверх опережает старших. Это вопрос таланта, равно как и амбиций.

— Согласен, — сказал Линли. — Но кому-то столь же амбициозному, считающему себя столь же талантливым, могло очень не понравиться, что вы через его голову получили пост в правительстве. Это чувство могло перерасти в сильное желание увидеть вас поверженной. В результате разоблачения личности отца Шарлотты. В таком случае мы ищем человека, который тоже присутствовал в Блэкпуле на конференции тори, где была зачата ваша дочь.

Наклонив набок голову, Ив Боуэн внимательно рассматривала Линли, потом с некоторым удивлением проговорила:

— Он действительно все вам рассказал, да? Мистер Сент-Джеймс?

— Я же сказал, что разговаривал с ним.

— Я почему-то думала, что он опустит интимные подробности.

— Я не имел бы шанса продвинуться вперед, не зная, что вы с мистером Лаксфордом были в Блэкпуле любовниками.

Она подняла палец.

— Сексуальными партнерами, инспектор. Кем бы мы ни были, но мы с Деннисом Лаксфордом никогда не были любовниками.

— Называйте как хотите, но кто-то знает, что произошло между вами. Кто-то, кто подсчитал…

— Или подсчитала, — вставил Нката.

— …или подсчитала, — согласился Линли. — Кто-то, кто знает, что в результате появилась Шарлотта. Кто бы ни был этот человек, он находился тогда в Блэкпуле, он, вероятно, таит на вас злобу, он, очень возможно, хочет занять ваше место.

Ив Боуэн задумалась.

— Первый, кто хотел бы занять мое место, — это Джоэл, — сказала она. — Он ведет большую часть моих дел. Но вряд ли он…

— Джоэл? — переспросил Нката, держа наготове карандаш. — Пожалуйста, фамилию, мисс Боуэн?

— Вудуорд, но он слишком молод. Сейчас ему двадцать девять лет. Он не мог присутствовать на конференции в Блэкпуле. Разве что приехал с отцом.

— Кто это?

— Джулиан. Полковник Вудуорд. Он председатель ассоциации моих избирателей. Многие десятилетия работает в партии. Не знаю, был ли он в Блэкпуле, но мог быть. Следовательно, мог и Джоэл. — Она взяла бокал, но пить не стала, а, обхватив его ладонями, говорила, глядя в него. — Джоэл мой помощник. У него есть политические амбиции. Иногда у нас бывают расхождения во мнениях. Но все равно… — Она покачала головой, отметая такую мысль. — Не думаю, что это Джоэл. Никто не знает, где я и зачем, лучше него. Он также знает все про Алекса и Шарлотту. Поневоле. Это входит в его обязанности. Но совершить такое… Как он мог это провернуть? Он же находился в Лондоне. На работе. Все это время.

— И в выходные? — спросил Линли.

— Что вы имеете в виду?

— Тело нашли в Уилтшире, но это не означает, что со среды Шарлотту держали в Уилтшире. Она могла быть где угодно, даже здесь, в Лондоне. Ее могли переправить в Уилтшир в выходные.

— Вы хотите сказать, после того, как она умерла, — произнесла Ив Боуэн.

— Не обязательно. Если ее держали в городе и место по каким-то причинам стало ненадежным, ее могли перевезти.

— Тогда тот, кто ее перевозил, должен знать Уилтшир. Если ее прятали там до того… до того, что случилось.

— Да. Прибавьте к уравнению и это. Кто-то из присутствовавших на конференции в Блэкпуле. Кто-то завидующий вашему положению. Кто-то имеющий на вас зуб. Кто-то знакомый с Уилтширом. Джоэл подходит? А его отец?

Она смотрела на свои бумаги, потом внезапно начала их перебирать, бормоча;

— Джоэл упомянул при мне… в четверг вечером… он сказал…

— Этот Вудуорд связан с Уилтширом? — уточнил Нката, прежде чем записать.

— Нет. Не Джоэл. — Она порылась в бумагах. Сложила их и сунула в папку. Вытащила другую папку из стопки на соседнем стуле. — Это тюрьма, — сказала она. — Она ему не нужна. Он неоднократно просил о встрече со мной по поводу этой тюрьмы, но я отмахивалась от него, потому что… Блэкпул. Конечно, он был в Блэкпуле.

— Кто? — спросил Линли.

— Алистер Харви. Столько лет назад, в Блэкпуле. Я брала у него интервью для «Телеграф». Я попросила об интервью… он был только что избран тогда в парламент, откровенный и дерзкий. Красноречивый. Умный. Интересный. Любимчик партии. Предрекали, что его быстро назначат заместителем министра иностранных дел и что в течение пятнадцати лет он станет премьер-министром. Поэтому мне нужен был биографический очерк. Он согласился со мной побеседовать, и мы договорились о встрече. В его номере. Я ни о чем таком не подозревала, пока он ко мне не подъехал. Вы только что все обо мне узнали, сказал он, а, как говорится, мера за меру, поэтому я тоже хочу узнать вас поглубже. Кажется, я рассмеялась. Во всяком случае, я и не подумала изобразить непонимание, чтобы его не задеть. Просто ненавижу подобные заходы со стороны мужчин.

Она нашла, что искала, во второй папке, вытащенной из стопки.

— Это тюрьма, — сказала Ив Боуэн. — Проект разрабатывается уже два года. Она будет дорогой, оснащенной по последнему слову. Содержаться в ней будет три тысячи человек. И если Алистер Харви не сможет остановить строительства, ее воздвигнут на территории его избирательного участка.

— Который находится? — спросил Линли.

— В Уилтшире, — ответила она.

Согнувшись в три погибели, Нката поместил свое длинное тело на пассажирское сиденье «бентли». Он снова принялся писать, опираясь одной ногой о тротуар и пристроив блокнотик на колене.

— Оформите это в нечто читаемое для Хильера, — сказал ему Линли. — Отнесите ему утром. По возможности не встречайтесь с ним. Он собирается следить за каждым нашим шагом, а мы постараемся держать его на расстоянии.

— Ясно. — Нката поднял голову, окинул взглядом фасад дома Ив Боуэн. — Что вы думаете?

— Сначала Уилтшир.

— Харви?

— Это отправная точка. Там им займется Хейверс.

— А мы здесь?

— Мы будем копать. — Линли припомнил все, что сообщил ему Сент-Джеймс. — Начинайте искать двойные связи, Уинстон. Нам надо знать, кто связан с Боуэн и одновременно с Уилтширом. У нас уже есть Харви, но это гладко до неправдоподобия, не так ли? Поэтому проверь Лаксфорда, Вудуордов. Проверь Чэмберса, учителя музыки Шарлотты, поскольку он видел ее последним. Проверь Магуайр, домработницу. Отчима — Александра Стоуна.

— Думаете, он не настолько убит, как хочет представить мисс Боуэн? — спросил Нката.

— Я думаю, возможно все.

— Включая участие Боуэн?

— Проверьте и ее. Если Министерство внутренних дел ищет место для строительства в Уилтшире новой тюрьмы, оно посылало комиссию для изучения местности. Если Боуэн входила в состав комиссии, она имеет представление о тамошних местах. Она могла присмотреть там укромный уголок, где приказала спрятать девочку, если сама стоит за похищением.

— Тут возникает большой знак вопроса, старик. Что она собиралась выгадать?

— Она политическая фигура, — сказал Линли. — И ответ на этот вопрос лежит в сфере политики. Чем она могла поплатиться, видно невооруженным глазом.

— Если бы Лаксфорд опубликовал этот материал, ей бы каюк.

— Так мы призваны думать, верно? Вся каша заварилась из-за того, что она теряет, и, по словам Сент-Джеймса, все до единого действующие лица — за исключением учителя музыки — подчеркивали это с самого начала. Поэтому будем держать это в голове. Но обычно невредно бывает направиться по пути, на который нам не столь активно указывают. Так что давайте попробуем выяснить, что член парламента Боуэн приобретает.

Нката закончил писать, поставив четкую точку. Тоненькой ленточкой-закладкой отметил страницу и убрал блокнот и карандаш в карман. Выбравшись из автомобиля, он еще раз окинул взглядом фасад дома младшего министра, у которого стоял, сложив руки на груди, одинокий констебль.

Наклонившись к открытому окошку машины, он отпустил последнее замечание:

— Грязное может оказаться дельце, а, инспектор?

— Оно уже грязное, — ответил Линли.

Крюк, сделанный Барбарой Хейверс для заезда в Готорн-лодж в Гринфорде, привел ее на шоссе М-4 значительно позже часа пик. Однако, как она вскоре обнаружила, время не играло абсолютно никакой роли. Столкновение перед самым Редингом между «рейндж-ровером» и грузовиком, перевозившим помидоры, превратило скоростной поток в процессию, почтительно движущуюся по алой слякоти. Увидев бесконечную ленту красных огоньков, уходящую за горизонт, Барбара переключила скорость, нашла по радио станцию, сообщившую ей, что творится впереди, и настроилась ждать. Перед выездом она посмотрела карту, поэтому знала, что может оставить автостраду и при необходимости попытать счастья на шоссе А-4. Но о том, чтобы прорваться на ее развалюхе к обочине, даже мечтать не приходилось.

Барбара ругнулась. Она выберется из затора лет через сто, а ее желудок требовал к себе немедленного внимания. Барбара знала, что перед выездом ей следовало хоть немного перекусить. Но тогда ей было не до ужина. Сунув в дорожную сумку несколько смен белья и зубную щетку, она ринулась в Гринфорд, чтобы перед путешествием в Уилтшир сообщить матери великую новость. Она возглавит свою линию расследования! Ей поручили кое-что поважнее доставки лорду Ашертону сэндвичей с пятого этажа, и Барбаре не терпелось поделиться с кем-нибудь этой радостью.

Сначала она попытала счастья с соседями. По пути к своему коттеджу, напоминающему жилище гномов и стоящему в глубине сада в Итон-Виллаж, она остановилась перед квартирой первого этажа в здании в эдвардианском стиле, чтобы поделиться новостью. Но ни Халиды Хадии — восьмилетней подружки и неизменной спутницы Барбары в вылазках на природу, походах в зоопарк и прогулках на катере до Гринвича, — ни ее отца Таймуллы Азара не оказалось дома, чтобы с подобающим восторгом отреагировать на перемену в ее служебном положении. Поэтому она сложила в сумку брюки, пуловеры, белье и зубную щетку и покатила в Гринфорд к матери.

Миссис Хейверс и других обитателей Готорн-лоджа она нашла в алькове, служившем столовой. Все они сидели за круглым столом вместе с Флоренс Мейджентри — их содержательницей, их сестрой-сиделкой, их наперсницей, массовиком-затейником и ласковым тюремщиком, — которая помогала им собирать объемный «пазл». По картинке на коробке Барбара увидела, что в законченном виде должен получиться викторианский особняк. В настоящий момент он походил на развалины после авианалета.

Миссис Фло освободила для Барбары свое место, рядом с миссис Хейверс. Мать Барбары увлеченно собирала одну из стен и доверительно рассказывала миссис Солкилд и миссис Пендлбери, что сооружаемый ими домик в точности как тот, в котором она гостила во время своего пребывания в Сан-Франциско прошлой осенью. Далее следовало восторженное описание города, в котором она никогда не была, но мысленно она побывала везде и хранила с полдюжины альбомов, набитых туристическими проспектами, из которых миссис Хейверс аккуратно вырезала в качестве доказательств картинки.

— Мам? — позвала ее Барбара. — Я заглянула по пути в Уилтшир. Я работаю над делом.

— В Уилтшире находится Солсбери, — объявила миссис Хейверс. — Там есть собор. Разве ты не знаешь, что мы венчались в нем с моим Джимми? Разве я об этом не упоминала? Конечно, собор не викторианский, как этот очаровательный домик… — Она торопливо схватила очередной фрагмент «пазла», отпрянув от Барбары,

— Мам, — не отступала та, — я хотела сказать тебе, что в первый раз буду действовать самостоятельно. В расследовании. Инспектор Линли ведет дело здесь, а я буду вести на другом участке. Я. Я буду там за главную.

— У собора в Солсбери изящный шпиль, — более настойчиво продолжала миссис Хейверс. — Четыреста четыре фута высотой. Представь себе, самый высокий в Англии. И сам собор уникален, потому что был спланирован как единое здание и построен за сорок лет. Но сооружение — настоящая слава…

Барбара взяла мать за руку. Миссис Хейверс умолкла, вспыхнула и растерялась от неожиданного жеста.

— Мам, — проговорила Барбара. — Ты слышала меня? Я веду дело. Я должна уехать сегодня же, на несколько дней.

— Самое большое сокровище собора, — возобновила свой рассказ миссис Хейверс, — один из трех оригинальных экземпляров Великой хартии вольностей. Только представь. Когда мы с Джимми были там в последний раз — в тот год мы праздновали нашу тридцать шестую годовщину, — мы всё ходили и ходили по соборной площади, а потом пили чай в милой чайной на Эксетер-стрит. Чайная была не в викторианском стиле, не в пример этому очаровательному домику, который мы собираем. Этот домик — особняк из Сан-Франциско. В точности как тот, в котором я останавливалась прошлой осенью. Сан-Франциско — очаровательное местечко. Вверх-вниз по холмам. Замечательные трамваи. А мост Золотые ворота, когда туман поднимается… — Она вырвала свою руку из руки Барбары и пристроила на место фрагмент «пазла».

Барбара следила за матерью, видя, что краем глаза та наблюдает за ней, не имея ни малейшего понятия, кто же сидит рядом.

— Я недостаточно часто приезжаю, да? — спросила у миссис Фло Барбара. — Она же меня узнавала. Когда мы жили вместе, она всегда меня узнавала.

Миссис Фло сочувственно хмыкнула.

— Разум — это тайна, Барбара. Вы не должны винить себя за то, что со всей очевидностью вам неподвластно.

— Но если бы я приезжала чаще… Ведь вас она всегда узнает, правильно? И миссис Солкилд. И миссис Пендлбери. Потому что видит вас каждый день.

— Вы не можете видеть ее каждый день, — сказала миссис Фло. — И вы в этом не виноваты. И никто не виноват. Так уж устроена жизнь. Когда вы начинали работать детективом, вы же не знали, что ваша мама дойдет до такого состояния, верно? Вы же пошли на эту работу не для того, чтобы ее избегать, не так ли? Вы следовали своему призванию.

Но она была рада, что с ее плеч сняли бремя, в которое превратилась для нее мать, призналась себе Барбара. И эта радость была вторым по величине источником чувства вины. Первым были неизбежные промежутки времени между ее визитами в Гринфорд.

— Вы делаете все, что можете, — сказала миссис Фло.

Правда состояла в том, что Барбара знала — не всё.

И вот теперь на шоссе, зажатая между похожим на улитку фургоном и работающим на дизельном топливе грузовиком, она думала о своей матери и о собственных неосуществленных надеждах. Чего, положа руку на сердце, она ожидала от своей матери в ответ на свое сообщение? Я возглавляю участок расследования, мама. Чудесно, дорогая. Открой шампанское.

Что за дурацкая мысль. Барбара нашла в сумке сигареты, одним глазом настороженно поглядывая вперед на дорогу. Закурила, наполнила легкие табачным дымом и в одиночестве отпраздновала приятную мысль об относительной свободе действий. Естественно, она будет работать с местным отделением уголовной полиции, но отчитываться будет только перед Линли. А поскольку он будет благополучно сидеть в Лондоне, сражаясь с Хильером, самое существенное достанется ей: место обнаружения тела, оценка вещественных доказательств, результаты вскрытия, поиск тайника, где могли держать ребенка, прочесывание местности в поисках потенциальных улик. И сам похититель. Она была полна решимости установить его личность раньше, чем Линли. Ее положение открывало для этого больше возможностей, и если она преуспеет, то сразу выйдет в дамки. Время по-вы-ше-ния, сказал бы Нката. Вот и славно, подумала она. Она и так уже засиделась в сержантах.

Барбаре наконец удалось съехать с М-4 чуть западнее Рединга и попасть прямо на А-4 и далее на прямую дорогу, ведущую к городку Мальборо, к югу от которого лежал Вуттон-Кросс. Там в полицейском участке у нее была назначена встреча с полицейскими Амсфордского отделения, назначенными на данное дело. Барбара уже здорово опаздывала и, въехав в конце концов на крошечную автостоянку позади приземистого квадратного кирпичного здания, являвшегося полицейским участком Вуттон-Кросса, она гадала, не сбросили ли они ее уже совсем со счетов. Участок был темным и казался необитаемым — не самая необычная ситуация для деревни после захода солнца, — и единственным автомобилем, кроме ее собственного, оказался престарелый «эскорт», почти в столь же плачевном состоянии, что и ее малолитражка.

Она припарковалась рядом с «эскортом» и вышла из машины, толкнув дверь плечом. Потянулась, разминая затекшие мышцы, и призналась, что в работе бок о бок с инспектором Линли имелись неотъемлемые преимущества, не последним из которых был его роскошный автомобиль. Когда мышцы начали обретать подвижность, она подошла к запертой задней двери участка и вгляделась в пыльное стекло.

За дверью находился коридор, который вел в переднюю часть здания. Двери по обе стороны коридора стояли открытыми, но ни одного светового квадрата на полу не было.

Наверняка они где-то оставили записку, подумала Барбара. И обследовала прямоугольник бетона, служивший задним крыльцом, чтобы убедиться — ничего не сдуло ветром. Найдя только смятую жестянку из-под «пепси» и три использованных презерватива — безопасный секс, конечно, замечательно, но Барбара не могла взять в толк, почему его поборники так и не совершили прорыва от защиты самого акта до защиты окружающей среды после акта, — Барбара направилась к главному входу. Здание стояло на пересечении трех дорог, сходившихся в Вуттон-Кросс, лицом к деревенской площади, в центре которой высился памятник какому-то малоизвестному королю, выглядевшему ужасно несчастным из-за того, что его увековечили в еще более малоизвестной сельской местности. Он печально взирал на полицейский участок, — меч в одной руке, щит в другой, — его корона и плечи были щедро заляпаны голубиным пометом. Позади короля, через улицу, находился паб «Герб короля Альфреда», идентифицируя монарха для тех, кто мог сложить вместе два и два. Ночной бизнес в пабе процветал, если судить по музыке, рвавшейся из открытых окон, и перемещавшимся за стеклами фигурам. Барбара наметила паб как вполне закономерное место поиска своих коллег, если главный вход в участок никуда ее не приведет.

Так и оказалось. Аккуратно отпечатанное объявление на двери информировало, что в нерабочее время следует звонить в полицию Амсфорда. Барбара все равно нехотя постучала в дверь, на тот случай, если следственная группа целенаправленно ждала ее и решила прикорнуть. Когда свет в ответ не зажегся, Барбара поняла, что ей ничего не остается, как бросить вызов толпе и музыке в «Гербе короля Альфреда».

Она терпеть не могла в одиночку заходить в паб. Барбару всегда нервировал тот момент, когда все глаза устремляются на вновь вошедшего, быстро его оценивая. Но ей придется привыкнуть к оценивающим взглядам, не так ли, если она собирается руководить уилтширской линией расследования. А какая разница, где начинать? В «Гербе» так в «Гербе».

Она уже пошла через дорогу, автоматически потянувшись к своей сумке за сигаретами, чтобы немного подбодрить себя никотином. Потянулась она впустую. Остановилась как вкопанная. Ее сумка?..

Она в машине, сообразила Барбара, и, мысленно восстановив свои действия в качестве суперкапитана уилтширской команды, поздравила себя с тем, что, стремясь поскорее вручить свои верительные грамоты и приступить к командованию, она, как помнилось, оставила дверцу машины открытой, сумку — в машине, а ключи — очень удобно — в замке зажигания.

— Черт побери, — пробормотала она.

Барбара быстро развернулась и заторопилась в обратном направлении. Завернув за угол полицейского участка, она прошагала по дорожке, обогнула мусорный контейнер и вышла на крохотную парковку. Вот когда она возблагодарила небо за свою бесшумную в кроссовках поступь.

Потому что какой-то мужчина в темной одежде нырнул по пояс в ее малолитражку и, насколько могла видеть Барбара, прилежно рылся в ее сумке.

17

Барбара бросилась на него. Он был не щуплый, но на нее работали неожиданность и ярость. Издав вопль, достойный специалиста высшего ранга по боевым искусствам, Барбара схватила грабителя поперек туловища, вытащила из машины и швырнула о нее.

— Полиция, щенок! И только попробуй пальцем пошевелить!

Парень потерял равновесие, поэтому не только пошевелил пальцем, но и упал на землю лицом вниз. Поерзал секунду, словно попал на камень, и вроде бы потянулся к заднему карману брюк. Барбара наступила ему на руку.

— Я сказала, не двигаться! Придавленным голосом он сказал:

— Мое удостоверение… карман…

— Ну, конечно, — ядовито проговорила Барбара. — И какое же удостоверение? Карманника? Грабителя? Автомобильного вора? Какое?

— Полицейского, — ответил он.

— Полицейского?

— Да. Могу я встать? Или хотя бы повернуться? Господи, подумала Барбара. Хорошенькое начало. И затем с подозрением спросила:

— А зачем вы рылись в моих вещах?

— Пытался установить, кому принадлежит машина. Могу я встать?

— Оставайтесь на месте, повернитесь, но оставайтесь на земле.

— Хорошо. — Он не шевельнулся.

— Вы слышали, что я сказала?

— Вы все еще стоите на моей руке.

Барбара поспешно убрала ногу в кроссовке с высоким верхом с его ладони.

— Никаких резких движений, — предупредила она.

— Я понял, — ответил он. Ворча, повернулся на бок, потом на спину. Окинул Барбару взглядом.

— Я констебль-детектив Робин Пейн, — сказал он. — Что-то подсказывает мне, что вы из Скотленд-Ярда.

Он был похож на молодого Эррола Флинна[26], только усы погуще. И одет не в черное, как сначала подумала Барбара. Брюки угольно-черные, темно-синий свитер с V-образным вырезом и белая рубашка, воротник которой — так же как и свитер и брюки — сейчас был запачкан грязью. И по левой щеке текла кровь, возможно объясняя, почему он ерзал, когда упал.

— Ничего, — произнес он, когда Барбара, разглядев его, поморщилась. — Я поступил бы так же.

В настоящий момент они находились в полицейском участке. Констебль Пейн открыл заднюю дверь и пошел в комнату, по-видимому служившую когда-то прачечной. Он повернул кран, и вода полилась в бетонную ванну. Рядом с кранами в ржавой мыльнице лежал замызганный кусок зеленого мыла. Прежде чем воспользоваться им, Пейн достал из кармана брюк складной нож и счистил наиболее заметные вкрапления грязи. Пока вода нагревалась, он стащил свитер и протянул его Барбаре, попросив подержать. Затем вымыл лицо.

Барбара поискала взглядом полотенце. Бесформенный кусок махровой ткани, висевший на крючке у двери, казался единственно подходящим для этой цели. Но он был до ужаса затертым и пах плесенью. Барбара не представляла, как подать кому-нибудь такую тряпку, надеясь на ее использование.

Черт побери, думала Барбара. Она не принадлежала к разряду женщин, имеющих при себе надушенные льняные носовые платки на случай подобных ситуаций, и вряд ли стоит предлагать ему для завершения омовения мятые бумажные салфетки, комком сунутые в карман ее куртки. Барбара оценивала впитывающую способность бумаги для принтера — надорванная пачка подпирала дверь, не давая ей закрыться, — когда Роберт Пейн поднял голову, провел влажными руками по волосам, разрешив затруднения Барбары. Потом вытащил из брюк рубашку и вытерся ее полами.

— Извините, — произнесла Барбара, пока он промокал лицо. Перед ней мелькнула его грудь. А ничего, подумала она, как раз достаточно волосатая, чтобы быть привлекательной, не заставляя вспоминать о наших предках обезьянах. — Я увидела вас в своей машине и отреагировала автоматически.

— Хорошая у вас подготовка, — отозвался он, опуская полы рубашки и засовывая ее назад в брюки. — Она говорит о вашем опыте. — Он удрученно улыбнулся. — И о недостатке опыта у меня. Что и объясняет, почему вы в Скотленд-Ярде, а я нет. А кстати, сколько вам лет? Я ожидал кого-то лет пятидесяти, в возрасте моего сержанта,

— Тридцать три.

— Ничего себе. Вы, должно быть, спец.

Спецом Барбара бы себя никак не назвала. Только на протяжении последних двух с половиной лет, работая с Линли, она начала считать себя сносным подмастерьем.

Пейн забрал у нее свой свитер, несколько раз резко встряхнул, очищая от грязи автостоянки, надел его, снова пригладил руками волосы и сказал:

— Так. Теперь поищем аптечку с комплектом для оказания первой помощи, которая должна быть где-то… — Он шарил по заваленной барахлом полке под единственным в комнате окном. На пол упала зубная щетка с примятой щетиной. — А. Вот, — произнес Пейн и вытащил покрытую пылью голубую жестянку, из которой достал пластырь и налепил его на щеку. Улыбнулся Барбаре.

— Как давно вы там? — спросил он.

— Где?

— В Нью-Скотленд-Ярде.

— Шесть лет.

Он тихо присвистнул.

— Впечатляет. Вы сказали, вам тридцать три?

— Да.

— И когда вы стали констеблем-детективом?

— Когда мне было двадцать четыре.

Он поднял брови. Отряхнул пыль с брюк.

— А я стал им три недели назад. Когда закончил курсы. Но, наверное, вы и сами видите, да? В смысле, что я еще зеленый. — Он расправил свитер на плечах. Тоже красивые, отметила Барбара. — Двадцать четыре, — восхищенно повторил он и потом сказал Барбаре: — А мне двадцать девять. Вы думаете, слишком поздно?

— Для чего именно?

— Стремиться туда, где вы. В Скотленд-Ярд. В конце концов я хочу попасть туда. — Он, как мальчишка, ковырял носком ботинка оторвавшийся край линолеума. — Я имею в виду, когда наберусь опыта, чего на данный момент мне явно не хватает.

Барбара не знала, как намекнуть ему, что у нее в работе не так много звездных минут. Поэтому проговорила:

— Вы сказали, что стали констеблем-детективом три недели назад. Это ваше первое дело? — И получила ответ — носок ботинка сильнее поддел отошедший край линолеума.

— Сержант Стенли немного расстроен, что на ведение дела назначили человека из Лондона, — сказал он. — Он ждал здесь со мной до половины девятого, а потом ушел. Велел передать, что вы найдете его дома, если сегодня вечером он вам зачем-нибудь понадобится.

— Я попала в пробку, — объяснила Барбара.

— Я ждал до четверти десятого, потом подумал, что вы поехали прямиком в Амсфорд. Тут вы и подкатили. Я увидел, что кто-то трется у здания, и решил, это грабитель.

— А где же были вы? Внутри?

Он почесал в затылке и рассмеялся, от смущения опустив голову.

— Честно говоря, я отошел по нужде, — сказал Пейн. — За тот сарай позади автостоянки. Я вышел на улицу с мыслью ехать в Амсфорд и подумал, что проще отлить в кустах, чем снова отпирать и запирать контору. Я даже не слышал шума вашей машины. Ну и дела. Идемте. Нам сюда.

Он провел Барбару в переднюю часть здания, в скудно обставленный кабинет — письменный стол, картотечные ящики — с военно-геодезическими картами на стенах. В углу стоял пыльный филодендрон, на горшке красовалась от руки написанная табличка: «Кофе не выливать, окурки не бросать. Я не искусственный».

Кто бы сомневался, усмехнулась про себя Барбара. Растение выглядело таким же печальным, как большинство ее собственных питомцев.

— Почему встреча назначена здесь, а не в Амсфорде? — спросила Барбара.

— Сержант Стенли подумал, что вы, возможно, захотите сначала осмотреть место обнаружения тела, — объяснил Робин. — Утром, я имею в виду. Чтобы сориентироваться. Отсюда это всего пятнадцать минут на машине. До Амсфорда еще восемнадцать миль на юг.

Барбара знала, что такое «еще восемнадцать миль» по сельской дороге: добрых полчаса езды. Она бы порадовалась проницательности сержанта Стенли, если бы не сомневалась в его искренности. Демонстрируя решимость, которой отнюдь не чувствовала, она сказала:

— Я собираюсь присутствовать и при вскрытии. Когда оно планируется?

— Завтра утром. Поэтому мы должны встать с петухами, чтобы сначала съездить на место обнаружения тела. Кстати, у нас уже есть кое-что. — Он подал Барбаре небольшую стопку коричневых конвертов.

Барбара ознакомилась с материалами. Они состояли из комплекта первоначальных фотографий, копии свидетельских показаний пары, нашедшей труп, детальных фотографий, сделанных в морге, тщательного описания жертвы — рост, вес, родимые пятна, шрамы и тому подобное — и нескольких рентгеновских снимков. В отчете также говорилось, что была взята проба крови для токсикологического анализа.

— Наш врач уже сделал бы вскрытие, — сказал Пейн, — да Министерство внутренних дел приказало ему отложить до вашего приезда.

— Одежды с трупа не нашли? — спросила Барбара. — Я так поняла, что ваши сотрудники прочесали район.

— Ни единой ниточки, — ответил Робин. — В воскресенье вечером ее мать дала нам подробное описание того, в чем была девочка, когда ее видела в последний раз. Мы разослали описание, но пока ничего не обнаружилось. Мать сказала… — Тут он подошел к Барбаре и, присев на край стола, перелистал несколько страниц отчета. — Мать сказала, что в момент похищения девочка была в очках и с учебниками, внутри которых оттиснута эмблема школы святой Бернадетты. Еще при ней была флейта. Эту информацию, вместе с остальной, мы передали в другие подразделения. И нашли вот что. — Он перелистал еще несколько страниц до нужного места. — Мы знаем, что тело пробыло в воде двенадцать часов. И знаем, что незадолго до смерти девочка находилась рядом с каким-то механическим оборудованием.

— Как так?

Пейн объяснил. К первому выводу они пришли благодаря найденной в волосах ребенка безжизненной блохе. Ее поместили под наблюдение, и через час с четвертью блоха зашевелилась — столько времени требуется насекомому, чтобы ожить после двенадцатичасового пребывания во враждебной и жидкой среде. Ко второму заключению их привело наличие под ногтями девочки посторонней субстанции.

— И что же это за субстанция? — спросила Барбара.

Состав на основе нефти, который называют колесной мазью, сообщил ей Пейн.

— Под ногтями Шарлотты Боуэн?

— Совершенно верно, — подтвердил констебль. Используется для смазки тракторов, комбайнов и другой тяжелой техники, объяснил он и, указав на залатанные военно-геодезические карты на стенах, продолжал: — В графстве у нас сотни ферм, в непосредственной близости — десятки, но мы прочесали всю округу, а с помощью подкрепления из Солсбери, Мальборо и Суиндона будем все их тщательно осматривать, ища свидетельства пребывания там ребенка. Так распорядился сержант Стенли. Группы приступили к осмотру вчера, и если им повезет… Что ж, кто знает, на что они могут наткнуться? Хотя, вероятно, на это уйдет целая вечность.

Барбаре показалось, что в его голосе прозвучало сомнение, поэтому она спросила:

— Вы не согласны с данным планом?

— Да нет, это нудная работа, но она должна быть сделана. Однако… — Он подошел к карте.

— Однако что?

— Не знаю. Так, разные мысли.

— Не желаете поделиться?

Он оглянулся на нее, явно колеблясь. Барбара понимала, о чем думает Пейн: один раз он уже выставил себя дураком и не очень хочет рисковать снова.

— Забудьте о том недоразумении, констебль. Мы оба были сбиты с толку. Что у вас на уме?

— Ладно, — сказал он. — Но это только мысль. — И он продолжал, показывая на карте: — В Коуте у нас очистные сооружения. У нас двадцать девять шлюзов, с помощью которых канал поднимается на гору Кэн-хилл. Это рядом с Девайзисом. У нас стоят насосы, работающие от ветряных двигателей, — вот здесь, рядом с Оаром, здесь и здесь, рядом с рекой Вуттон.

— Я вижу их на карте. Так в чем ваша мысль? — спросила Хейверс.

Он снова стал показывать по карте.

— У нас есть стоянки для автофургонов. Есть мельницы — они тоже ветряные, как и насосы — в Провендере, Уилтоне, Блэкленде, Вуттоне. Еще лесопилка в Хани-стрит. И кроме того, у нас масса пристаней, где берут напрокат катера, когда хотят покататься по каналу. — Пейн повернулся к Барбаре.

— Вы хотите сказать, что любое из этих мест могло быть источником смазки? Местом, где держали Девочку? Помимо ферм?

Он стоял с покаянным видом.

— Думаю, да, сэр. — Поймав себя на последнем слове, Пейн сморщился и поправился: — Простите, мэм… э… сержант… шеф.

Непривычно, когда на тебя смотрят как на старшего, осознала Барбара. Уважительное отношение радовало, но дистанция, которую оно создавало, смущала.

— Можно просто — Барбара, — отозвалась она, возвращаясь к карте, чтобы не смотреть на констебля, смутившегося совсем по-мальчишески.

— Короче, во всех этих местах есть механическое оборудование, — сказал Пейн.

— Но сержант Стенли не велел своим людям их осмотреть?

— Сержант Стенли… — Пейн снова колебался. Стиснул зубы, словно нервничал, не решаясь говорить откровенно.

— Так что сержант Стенли?

— Ну, он мыслит прямолинейно. Он услышал о колесной мази, значит, речь идет о колесах, а следовательно, о транспортных средствах, что приводит к фермам. — Пейн разгладил загнувшийся угол карты и закрепил его канцелярской булавкой. Он слишком уж увлеченно этим занимался, и Барбара поняла, насколько ему неловко. — О, черт, он, вероятно, прав. У него за плечами десятки лет опыта, а я хуже новичка, если на то пошло. Как вы уже заметили. Тем не менее я подумал… — Он плавно перешел от закрепления угла карты к рассматриванию своих ног.

— Вы хорошо сделали, что рассказали об этом, Робин. Нужно будет проверить все другие объекты.

И пусть лучше предложение исходит от меня, чем от вас. Когда все это закончится, вам еще работать с сержантом.

Пейн поднял голову. Он смотрел одновременно с благодарностью и облегчением. Барбара уже не помнила, каково это быть таким новичком в работе и так страстно желать преуспеть. Она поймала себя на том, что констебль ей нравится, какое-то по-сестрински теплое чувство шевельнулось в ней. Парень казался смышленым и любезным. Если он когда-нибудь поборет в себе стеснительность, из него действительно может выйти хороший детектив.

— Что-нибудь еще? — спросила она. — Потому что мне еще нужно разместиться. И позвонить в Лондон, узнать, как там у них дела.

— Да, разместиться, — сказал он. — Да, конечно.

Барбара ждала, что он сейчас скажет ей, куда устроил ее отдел по расследованию убийств Амсфорда, но Пейн явно не хотел делиться данной информацией. Он переступил с ноги на ногу, достал из кармана ключи, поиграл ими.

— Неловко получилось, — произнес он.

— Негде остановиться?

— Есть. Есть. Просто… Мы думали, что вы старше, понимаете.

— И что? Куда вы меня определили? В дом престарелых?

— Нет, — сказал он. — Ко мне.

— К вам?

Он принялся торопливо объяснять, что в доме живет и его мать, что этот дом — настоящий пансион, что они даже внесены в местный путеводитель, что у Барбары будет своя ванная комната — ну, вообще-то это душ, если она не против душа, — что в Вуттон-Кроссе нет гостиницы, но в «Гербе короля Альфреда» имеются четыре комнаты, если она предпочтет… Потому что ей всего тридцать три, а ему двадцать девять, и если она посчитает неприличным, что она и он… в одном доме…

Музыка по-прежнему вырывалась из «Герба короля Альфреда» с мощью урагана, «Желтая подводная лодка» бешено билась о стены узких деревенских улочек. Ничто не указывало на скорое окончание концерта.

— Где ваш дом? — спросила Барбара у Робина Пейна. — Относительно паба, я хочу сказать.

— На другом конце поселка.

— Решено, — сказала она.

Войдя в комнату Шарлотты, Ив Боуэн не включила свет. Такова была сила привычки. Возвращаясь из палаты общин, обычно далеко за полночь, она всегда заходила к дочери. Такова была сила долга. Матери заходят в спальню к детям, если возвращаются домой, когда дети уже спят. Ив относилась к категории матерей, Шарлотта — детей. Следовательно, Ив заходила к Шарлотте. Обычно она оставляла дверь приоткрытой. Поправляла одеяло, если требовалось. Поднимала с пола ежиху Ухти-Тухти и клала к другим ежам из коллекции Шарлотты. Проверяла, на нужное ли время поставлен будильник дочери. И уходила.

Чего она не делала, так это не стояла над кроваткой, глядя на дочь и размышляя о ее младенчестве, детстве, приближающемся отрочестве и будущей женственности. Не восхищалась переменами, совершавшимися в ее ребенке. Не вспоминала их прошлую совместную жизнь. Не мечтала об их общем будущем. О своем собственном будущем — да. Она не только мечтала о своем собственном будущем. Она работала, интриговала, планировала, действовала, манипулировала, шла на конфронтацию, побеждала, осуждала. Но что касается будущего Шарлотты… Она говорила себе, что будущее Шарлотты в руках самой Шарлотты.

Ив в темноте пересекла комнату. В изголовье узкой кровати лежала среди груды подушек в полосатых льняных наволочках Ухти-Тухти, и Ив взяла мягкую игрушку и рассеянно провела пальцами по густому, жесткому ворсу. Потом легла на подушки, прижав к себе ежиху. И задумалась.

Ей не следовало иметь ребенка. Она поняла это в ту же секунду, как врач сказала: «О, очаровательная, очаровательная, чудная девочка», и положила ей на живот окровавленное, теплое, извивающееся существо, и тихонько прошептала: «Я знаю, что вы чувствуете в этот момент, Ив. У меня своих три». И все находившиеся в помещении — казалось, их десятки — принялись что-то бормотать о красоте этой минуты, о чуде рождения и благословенно благополучном рождении абсолютно здорового, прекрасно сложенного и жадно кричащего младенца. Удивительное, чудесное, потрясающее, поразительное, невероятное, бесподобное, необыкновенное. Никогда за пять минут Ив не слышала столько прилагательных, описывающих событие, в течение двадцати восьми мучительных часов терзавшее ее тело и теперь заставляющее желать только покоя, тишины и, больше чем всего остального, одиночества.

Заберите ее, снимите с меня, хотелось сказать ей. Но она была женщиной, которая даже in extremis[27] всегда помнила о важности имиджа. Поэтому она прикоснулась к необмытой головке и к плечам вопящего младенца и ради присутствующих ослепительно улыбнулась. Чтобы, когда настанет время и таблоиды примутся энергично копаться в ее прошлом, отыскивая разные гадости, с помощью которых можно будет воспрепятствовать ее приходу во власть, ни у кого из свидетелей рождения Шарлотты они их не добыли бы.

Узнав о своей беременности, она подумала об аборте, но приказала себе не принимать поспешных решений, а просчитать все возможности и проследить, к чему каждая из них приведет. И таким образом поняла, что безопаснее всего — сохранить ребенка и оставить его у себя. Аборт могли с легкостью использовать против нее впоследствии, когда она будет изображать из себя убежденную сторонницу семейственности. Отдать на удочерение — хороший вариант, но не в том случае, если во время кампаний по выборам в парламент, которые, она была в этом убеждена, станут частью ее будущего, она собирается представляться Работающей, Подобно Многим из Вас, Матерью. Ив могла понадеяться на выкидыш, но она была здорова как бык, да и в любом случае выкидыш всегда порождает вопросы и сомнения — не причинила ли себе женщина какой-то вред умышленно? А сомнения в политике пагубны.

Ив изначально намеревалась сохранить имя отца ее дочери в тайне от всех, включая его самого. Но неожиданная встреча с Деннисом Лаксфордом пять месяцев спустя помешала этому. Дураком Деннис не был. Когда Ив увидела, как из другого конца Центрального вестибюля парламента он обежал глазами ее фигуру, а затем остановил взгляд на ее лице, она поняла, какой вывод он сделал. Позднее Деннис подошел к ней, и она ясно дала ему понять, что его участие в жизни их ребенка никогда не будет желанным. После единственного звонка, через месяц после рождения Шарлотты, когда он безуспешно попытался обсудить с ней «финансовое обеспечение», которое хотел предоставить девочке, он не вторгался в их жизнь. Ив несколько раз этого ждала. Сначала, когда ее избирали в парламент. Потом, когда она вышла замуж. Когда же Деннис так и не проявился и годы потекли своей чередой, она подумала, что свободна.

Но мы никогда не освобождаемся от своего прошлого, поняла Ив в темной комнате Шарлотты. И еще раз мысленно признала правду: ей не следовало иметь этого ребенка.

Она повернулась на бок. Пристроила Ухти-Тухти под подбородком. Подтянула к животу ноги и вздохнула. Мягкая игрушка слабо пахла арахисовым маслом. Которое — Ив повторяла это дочери сто тысяч раз — она не должна была есть в спальне. Неужели Шарлотта действительно снова ее ослушалась? Испачкала игрушку—дорогую покупку из «Селфриджа», — открыто не повинуясь желаниям матери? Ив сунула нос в жесткий ворс и быстро, с подозрением, вдохнула, потом еще раз. Ежиха точно пахла, как…

— Ив! — Он торопливо подошел к ней. Ив почувствовала на плече его ладонь. — Не надо, — произнес Алекс. — Только не так. Не в одиночестве. — Муж попытался повернуть ее к себе. — Позволь мне помочь тебе, Ив.

Она порадовалась темноте и ежихе, в ворсе которой прятала лицо.

— Я думала, ты спишь, — сказала она. Кровать прогнулась, когда он сел на край. Алекс прилег рядом с Ив, повторяя ее позу, крепко обнял.

— Прости.

— За что?

— За то, что так расклеился. Я был не готов. Я не думал, что все так кончится. С Шарли. — Он схватил ее за руки, сжимавшие ежиху. — Господи, Ив. Я произношу ее имя и словно падаю в бездонную пропасть.

— Ты ее любил, — шепотом отозвалась Ив.

— Не представляю, как тебе помочь.

Она одарила его единственной правдой, какой могла одарить;

— Мне никто ничем не может помочь, Алекс.

— Ты должна это прекратить, — сказал он. — Ты винишь себя. Не надо. Ты поступила так, как считала наилучшим. Ты не знала, что произойдет. Ты не могла знать. И я не возражал. Я согласился. Никакой полиции. Если на то пошло, мы оба виноваты. Я не позволю тебе одной нести это бремя. Проклятие. — Его голос задрожал на последнем слове.

Услышав эту дрожь, Ив задалась вопросом, как ее муж перенесет события ближайших дней. Она поняла, что жизненно важно не дать ему встретиться с представителями средств массовой информации. Они ведь непременно пронюхают, что она не обратилась в полицию, когда Шарлотта исчезла, и вцепятся в эту информацию, как в кость, пытаясь выведать истинную причину ее нежелания оповещать официальные органы. Одно дело если они будут задавать вопросы ей. Она привыкла с ними сражаться, и даже если ей не хватит ловкости правдоподобно солгать, она — мать жертвы и, следовательно, имеет полное право не удовлетворять досужее любопытство. И совсем другое дело — Алекс. Он может сгоряча что-нибудь ляпнуть. Поэтому важно — жизненно важно, — чтобы он ни за что не общался с прессой.

Ему нужна еще таблетка успокоительного, решила Ив. Даже, вероятно, две, чтобы он проспал всю ночь. Сон так же важен, как молчание. Иначе рискуешь потерять над собой контроль. Она приподнялась на локте, взяла его руку, на мгновение прижала к щеке и отпустила.

— Куда…

— Хочу принести таблетки, которые дал нам врач.

— Не сейчас.

— Нам понадобятся силы.

— Но таблетки — временная мера. Ты должна это понимать.

Она немедленно насторожилась. Попыталась разглядеть выражение его лица, но темнота, защищавшая Ив, защищала и его.

Он сел. Минуту собирался с мыслями и наконец, притянув Ив к себе, заговорил:

— Ив, послушай меня. Здесь ты в безопасности. Так? Со мной ты в полной и абсолютной безопасности. Здесь, в этой комнате, ты можешь дать волю своему горю. Я не чувствую того, что чувствуешь ты… я не могу, потому что я не ее мать… но я ее любил, Ив. Я… — Он умолк. Ив услышала, как он подавил рыдание. — Принимая таблетки, ты просто загоняешь вглубь свои страдания. Ты ведь это делаешь, да? И ты делаешь это потому, что я совсем потерял голову. Из-за моих тогдашних слов, что ты совсем не знаешь Шарли. Господи, как я о них жалею. Меня просто занесло. Но я хочу, чтобы ты знала: сейчас я весь твой. Здесь, со мной ты можешь дать себе волю.

Алекс ждал. Ив знала чего: страстной мольбы об утешении, убедительных проявлений скорби. Ее мозг лихорадочно вырабатывал решение. Когда же Ив его приняла, то опустила голову и заставила себя расслабиться.

— Я не могу… — Она звучно вздохнула. — Внутри меня столько всего, Алекс.

— Ничего удивительного. Ты можешь выпустить все это потихоньку. У нас вся ночь впереди.

— Ты обнимешь меня?

— Что за вопрос ты задаешь?

Он уже обнимал ее. Она тоже обняла его, проговорила, уткнувшись ему в плечо:

— Я все думаю, что это должна была быть я. А не Шарлотта. Я.

— Это нормально. Ты ее мать. Он стал укачивать ее.

— Я внутренне убита, — сказала Ив. — А это хуже, чем умереть.

— Я знаю, каково тебе. Понимаю.

Он погладил ее по голове. Задержал ладонь на затылке. Ив подняла голову.

— Обними меня, Алекс. Не дай мне сойти с ума.

— Не дам.

— Останься здесь.

— Я всегда буду рядом. Ты это знаешь.

— Прошу тебя.

— Да.

— Будь со мной.

— Конечно.

Поцелуй показался логичным завершением их разговора. Остальное было легко.

— Поэтому они разделили графство на сектора, — докладывала Хейверс. — Местный сержант — Стенли его фамилия — приказал своим констеблям проверить все фермы. Но Пейн считает…

— Пейн? — переспросил Линли.

— Констебль-детектив Пейн. Он встретил меня в участке Вуттон-Кросса. Он относится к Амсфордскому отделу по расследованию убийств.

— А. Пейн.

— Он считает, что нельзя зацикливаться на сельхозтехнике. По его мнению, девочка могла испачкаться смазкой и в других местах. Там есть шлюзы, лесопилка, мельница, стоянка для автофургонов, пристань. Мне это кажется разумным.

Линли в задумчивости взял магнитофон, лежавший у него на столе вместе с еще тремя фотографиями Шарлотты Боуэн, полученными от ее матери, содержимым конверта, который отдал ему в Челси Сент-Джеймс, фотографиями и отчетами, собранными Хильером, и его собственным кратким рукописным изложением всего, что Сент-Джеймс сообщил ему на кухне в своем доме. Было десять сорок семь, и Линли допивал чуть теплый кофе, когда Хейверс позвонила ему из своего обиталища в Уилтшире с кратким сообщением:

— Я обосновалась в местном пансионе. «Приют жаворонка», сэр.

И так же кратко продиктовала номер телефона, прежде чем перейти к собранным ею фактам. Слушая ее, Линли делал пометки: колесная мазь, блоха, приблизительное время пребывания тела в воде, список названий от Вуттон-Кросса до Девайзиса, когда упоминание Барбары о недостаточности предпринятых сержантом Стенли действий напомнило ему о чем-то, уже слышанном этим вечером.

— Минутку, сержант, — попросил он и запустил кассету с записью голоса Шарлотты Боуэн.

— Сито, этот человек говорит, что ты можешь меня выручить. Он говорит, что ты должен рассказать всем какую-то историю. Он говорит…

— Это голос девочки? — спросила на том конце Хейверс.

— Подождите. — Линли немного перемотал вперед. Голос продолжал:

— … а туалета нет. Но тут есть кирпичи. Майское дерево.

Линли остановил кассету.

— Вы слышали? — спросил он. — Похоже, она описывает место своего заключения.

— Она сказала, кирпичи и майское дерево? Ага. Поняла. Что бы это ни значило.

Линли услышал, как на том конце заговорил мужчина. Хейверс зажала трубку рукой, потом снова вернулась на линию и сказала изменившимся голосом:

— Сэр? Робин думает, что кирпичи и майское дерево дают нам нужное направление.

— Робин?

— Робин Пейн. Констебль-детектив из Уилтшира. Это в пансионе его матери я остановилась. В «Приюте жаворонка». Как я уже сказала. Владелица — его мать.

— А-а.

— В деревне гостиницы нет, до Амсфорда восемнадцать миль, а тело нашли здесь, и я подумала…

— Сержант, ваша логика безупречна.

— Да. Конечно, — отозвалась она и стала излагать план действий на следующий день: во-первых, место, где нашли тело, во-вторых, вскрытие, в-третьих, встреча с сержантом Стенли.

— И в Солсбери наведайтесь, — сказал Линли. Он сообщил ей об Алистере Харви, его враждебном отношении к Ив Боуэн, присутствии одиннадцать лет назад в Блэкпуле и о том, что он борется против строительства тюрьмы на территории своего избирательного округа. — Харви — наша первая явная связь между конференцией тори и Уилтширом, — закончил Линли. — Может, слишком уж удобная связь, но нужно проверить.

— Ясно, — ответила Хейверс и пробормотала, явно записывая: — Харви… Солсбери…

— Ваш мобильный телефон с вами, сержант? — любезно уточнил он.

— А ну его, — с той же любезностью ответила она. — Ненавижу эти штуки. Как разговор с Саймоном?

Линли ушел от прямого ответа, перечислив все факты из своего конспекта и закончив:

— На магнитофоне он обнаружил отпечатки пальцев. В отделении для батареек. И это дает ему основания думать, что отпечатки подлинные, а не для отвода глаз. Их запустили в проверку, и если нам выдадут имя и мы обнаружим, что за похищением стоит член Бригады рецидивистов, у меня не будет сомнений, что для этой работы его кто-то нанял.

— Что может привести нас снова к Харви.

— Или к любому другому человеку. Учителю музыки. Вудуордам. Стоуну. Лаксфорду. Боуэн. Нката их всех проверяет.

— А что Саймон? — спросила Хейверс. — У них все в порядке, инспектор?

— Да, да, — сказал Линли. — В полном.

И на этой лжи повесил трубку. Допил кофе — уже комнатной температуры — и выбросил пустую чашку в корзину. Десять минут он гнал от себя мысли о своем столкновении с Сент-Джеймсом, Хелен и Деборой и за это время еще раз прочел отчет Уилтширской полиции. Затем добавил несколько строк к своим записям. Потом разложил материалы дела по разным и аккуратным папкам. После чего признал, что больше не может избегать мыслей о том, что произошло в Челси между ним и его друзьями.

Поэтому Линли покинул кабинет. Он сказал себе, что на сегодня хватит, что он устал, что ему требуется проветриться. Ему хочется виски. У него новый компакт-диск фирмы «Дойче граммофон», который он еще не слушал, и стопка деловых писем из его фамильного дома в Корнуолле, которые он еще даже не вскрывал. Ему нужно домой.

Но по мере приближения к Итон-террас он все яснее понимал, что ехать ему следует на Онслоу-сквер. Он сопротивлялся этому намерению, снова и снова повторяя себе, что с самого начала был прав. Но его автомобиль как будто обладал собственной волей, поскольку, невзирая на решимость Линли приехать домой, выпить виски и успокоить свою растревоженную совесть мелодиями Мусоргского, он обнаружил, что находится не в Белгрейвии, а в Южном Кенсингтоне, где ставит машину на свободное место поблизости от дома Хелен.

Она была в спальне, но не в постели, несмотря на поздний час. Более того, двери гардероба были открыты, ящики комода вынуты на пол. Между ящиками комода и шкафом стояла большая картонная коробка. В эту коробку Хелен укладывала свернутую конвертиком шелковую одежку сливового цвета, в которой Линли признал одну из ее ночных рубашек. В коробке уже находились другие вещи, также аккуратно сложенные.

Линли окликнул ее по имени. Хелен не подняла глаз. Позади нее, на кровати, лежала раскрытая газета, и когда Хелен заговорила, то, по-видимому, сослалась на нее.

— Руанда, — произнесла она, — Судан, Эфиопия. Я тут в Лондоне размениваю свою жизнь на пустяки — в условиях, услужливо финансируемых моих отцом, — тогда как эти люди голодают или умирают от дизентерии и холеры. — Она посмотрела на Линли. Ее глаза блестели, но не от счастья. — Судьба жестока, не правда ли? Я здесь, со всем этим. Они там, совершенно голые. Как же мне реагировать на такую несправедливость?

Подойдя к гардеробу, она достала оттуда сливового цвета пеньюар в комплект к ночной рубашке. Аккуратно разложила его на кровати, завязала узлом пояс и принялась складывать.

— Что ты делаешь, Хелен? — спросил Линли. — Ты же не можешь всерьез думать о…

Она подняла взгляд, и суровое выражение ее лица заставило его замолчать.

— Поездке в Африку? — закончила она. — О том, чтобы предложить кому-то свою помощь? Я? Хелен Клайд? Какая нелепость.

— Я не это…

— Господи, что бы там сталось с моим маникюром! — Она положила пеньюар к остальной одежде, вернулась к шкафу и, отодвинув пять плечиков, вытащила сарафан кораллового цвета. — Да и вообще, — заметила она, — это было бы таким извращением моей сути, верно? Пожертвовать ради пользы своими ногтями?

Хелен сложила сарафан. По тому, как долго она занималась каждым предметом одежды, Линли понял, сколько между ними невысказанного. Он начал было говорить, но Хелен прервала его:

— Поэтому я подумала, что могу хотя бы послать им одежду. Сделать хотя бы это. И пожалуйста, не говори мне, как я смешна.

— Я об этом и не думал.

— Потому что я знаю, на что это похоже: Мария-Антуанетта предлагает крестьянам пирожные. Что, скажите на милость, будет делать какая-нибудь бедная африканка с шелковым пеньюаром, когда ей нужна еда, лекарства и крыша над головой, не говоря уже о надежде?

В конце концов она положила сарафан в коробку. Следующим извлекла из гардероба шерстяной костюм. Раскинула его на кровати, прошлась по нему щеткой, собирающей пушинки, проверила пуговицы и, обнаружив, что одна болтается, пошла к комоду. В одном из ящиков, стоявших на полу, отыскала маленькую соломенную корзинку. Достала из нее иголку и катушку. Дважды попыталась вдеть нитку в иголку, но безуспешно.

Линли подошел к ней. Взял у нее иголку и сказал:

— Не занимайся самоистязанием из-за меня. Ты была права. Я пришел в ярость из-за того, что ты мне солгала, а не из-за смерти девочки. Прости меня за все.

Хелен опустила голову. Свет стоявшей на комоде лампы падал на ее волосы. Когда Хелен шевельнулась, в ее прядях зажглись искорки цвета бренди. Линли продолжал:

— Поверь, сегодняшний мой всплеск — худшее, на что я способен. Просто когда дело касается тебя, во мне просыпается что-то первобытное. Все мое воспитание летит к черту. Ты видела результат. И тут нечем гордиться. Прости меня за это. Прошу тебя.

Хелен не ответила. Линли хотелось обнять ее, но он не прикоснулся к любимой, потому что внезапно, впервые, побоялся быть отвергнутым навсегда. Поэтому он ждал ее ответа, держа в руках скорее не свою шляпу, а сердце.

Когда Хелен заговорила, голос ее звучал тихо. Она не подняла головы и не отвела взгляда от коробки с одеждой.

— Целый час я кипела праведным гневом. Как он смел, думала я. Что за богом он себя возомнил?

— Ты была права, — сказал Линли. — Хелен, ты была права.

— Но потом меня буквально подкосила Дебора. — Хелен закрыла глаза, словно прогоняя от себя ее образ. Кашлянула, как всхлипнула. — Саймон с самого начала не хотел за это браться. Но Дебора убедила его хотя бы ознакомиться с ситуацией. И теперь она считает себя ответственной за смерть Шарлотты. Она даже не позволила Саймону забрать у нее фотографию. Когда я уходила, она унесла ее к себе наверх.

Линли не думал, что может почувствовать себя еще хуже из-за всего случившегося, но теперь понял, что может. Он сказал:

— Я как-нибудь это улажу. С ними. С нами.

— Ты нанес Деборе удар ниже пояса, Томми. Я не знаю, какими именно словами, но Саймон знает.

— Я поговорю с ним. Я поговорю с ними обоими. Вместе. По отдельности. Я предприму все, что необходимо.

— Тебе придется. Но я думаю, что какое-то время Саймон не захочет тебя видеть.

— Тогда я несколько дней повременю.

Он ждал, что Хелен подаст ему знак, хотя и понимал, что с его стороны это трусость. Ничего не дождавшись, Линли понял, что следующий шаг, каким бы трудным он ни был, придется сделать ему. Он протянул руку к ее хрупкому, беззащитному плечу.

Хелен тихо проговорила:

— Сегодня мне бы хотелось остаться одной, Томми.

— Хорошо, — ответил он, хотя ничего хорошего тут не было и быть не могло. И вышел в ночь.

18

Когда на следующее утро будильник разбудил Барбару Хейверс в половине пятого, она, как обычно, испуганно вскрикнула и резко села в постели, словно стеклянная оболочка ее сна разбилась не от звука, а от удара молотка, Барбара нашарила будильник и выключила его, моргая в темноте. Тусклый свет сочился в узкую щель между шторами. Барбара нахмурилась, поняв, что проснулась не в Чок-Фарм, но где — черт его разберет. Она восстановила в памяти вчерашний день: Лондон, Хильера, Скотленд-Ярд и автостраду. Потом она вспомнила ситцевые джунгли, кружевные подушечки, мягкую мебель, вышитые гладью сентиментальные афоризмы и обои с цветочным узором. Ярды цветочных обоев. Мили. Значит, это пансион «Приют жаворонка», заключила Барбара. Она в Уилтшире.

Барбара спустила на пол ноги и включила лампу. Щурясь от яркого света, нащупала в ногах кровати черную синтетическую ветровку, во всех путешествиях служившую ей халатом. Накинув ее, Барбара прошла к умывальнику, пустила воду и, собравшись с мужеством, посмотрела на себя в зеркало.

Она не могла решить, что хуже: вид ее опухшего со сна лица с вмятинами от подушки на щеках или отражение все тех же обоев в цветочек. В данном случае это были желтые хризантемы и розовато-лиловые розы, обвитые сиреневыми лентами, с голубыми — вопреки всем законам ботаники — и зелеными листьями. Этот очаровательный узор повторялся на покрывале и шторах. Барбара так и слышала, как все эти иностранцы, жаждущие пожить среди аборигенов, восторгаются совершенной английскостью пансиончика. О, Фрэнк, именно таким мы всегда и представляли английский коттедж, правда? Как мило. Как очаровательно. Ну чистая прелесть.

Чистая пошлятина, подумала Барбара. И вообще — это даже не коттедж, а солидный кирпичный дом на самом краю деревни, на Бербейдж-роуд. Но о вкусах не спорят.

— Мама все отделала заново в прошлом году, — объяснил Робин, провожая Барбару в ее комнату, и добавил: — Разумеется, под чутким руководством Сэма. — И закатил глаза.

Барбара познакомилась с ними обоими внизу, в гостиной: с Коррин Пейн и ее «новонареченным», как та называла Сэма Кори. Это была настоящая парочка воркующих голубков, что очень сочеталось с общей атмосферой пансиона, и когда Робин через кухню ввел Барбару в гостиную, «молодые» постарались сразу же продемонстрировать ей свою взаимную преданность. Коррин была «ягодкой» Сэма, Сэм — «дружочком» Коррин.

Провожая Барбару наверх, Робин с несчастным видом оправдывал откровенные милованья матери и Сэма тем, что они только что обручились и поэтому немножко опьянены своими новыми отношениями.

Барбара подумала, что «немножко» — это еще слабо сказано.

Не дождавшись ее реакции, Робин принялся сокрушаться, что Барбару не поселили в пабе или в гостинице в Амсфорде. Но тут Барбара прервала его:

— Робин, все нормально. Просто отлично. А они… — «Приторны до неприличия» хотелось сказать Барбаре. Но она продолжила: — Они влюблены. — И прибавила: — Вы же знаете, как это бывает, когда влюбляешься. — Можно подумать, она сама знала.

Робин помедлил, прежде чем открыть дверь в ее комнату. Он как будто только что понял, что Барбара — женщина, отчего та, непонятно почему, смутилась. Робин вдруг засуетился, указал на соседнюю дверь — там находилась ванная. Потом открыл дверь в комнату Барбары и пробормотал:

— Надеюсь… Да. Ну, в любом случае спокойной ночи.

И, внезапно превратившись в угловатого юнца, торопливо покинул Барбару, предоставив ей «устраиваться».

Что ж, подумала Барбара, она устроилась, насколько это было возможно в комнате с такими обоями. Ее трусы и носки были разложены по ящикам. Свитер висел на крючке с внутренней стороны двери. Рубашки и брюки — в шкафу. Зубная щетка стояла в стакане рядом с раковиной.

Барбара энергично, по-утреннему, чистила зубы, когда раздался стук в дверь и запыхавшийся голос спросил:

— Готовы для утреннего чая, Барбара?

С пеной от пасты на губах Барбара открыла дверь — за ней с подносом в руках стояла Коррин Пейн. Несмотря на весьма ранний час она была при полном параде, накрашена и искусно причесана. Если бы не другое платье и если бы ее светло-русые волосы не были уложены по-иному, Барбара решила бы, что женщина вообще не ложилась.

Дышала она с присвистом, но, войдя, улыбнулась и бедром закрыла дверь. Поставила поднос на комод и, отдуваясь, сказала:

— Придется передохнуть. — Прислонилась к комоду, несколько раз глотнула воздуху. — Весна и лето. Хуже некуда. Вся пыльца в воздухе. — Она махнула в сторону подноса. — Чай. Пейте. Я сейчас приду в себя.

Полоща рот, Барбара подозрительно посматривала на женщину. Коррин сипела так, как сипит сдувающийся воздушный шар. Вот будет здорово, если она потеряет сознание, пока Барбара будет наслаждаться «Формозой Улуном».

Но через минуту, во время которой мимо ее двери протопали шаги, Коррин произнесла:

— Лучше. Значительно лучше. — И действительно, дышала она как будто легче. Женщина продолжала: — Робби уже на ногах, и как правило, чай приносит он. — Она налила чашку для Барбары. Напиток был крепким, цвета корицы на булочках. — Но я никогда не позволяла ему приносить утренний чай молодым леди. Нет ничего хуже, когда мужчина видит женщину утром до того, как она успеет привести себя в надлежащий вид. Я права?

Единственный опыт близости с мужчиной был у Барбары лет десять назад и не включал утро, поэтому она лишь сказала:

— Утро. Ночь. Мне все равно. — И плеснула в чашку молока.

— Это потому, что вы молоды и кожа у вас как персик. А… сколько вам лет? Ничего, что я спрашиваю, Барбара?

Барбара быстро прикинула, не сбросить ли парочку годков, но поскольку вчера она уже сообщила свой возраст Робину, не было смысла лгать его матери.

— Очаровательно, — прокомментировала Коррин. — Я помню свои тридцать три.

И неудивительно, подумала Барбара, ведь самой Коррин явно не было и пятидесяти. Барбара никак не ожидала, что у Робина, почти ее ровесника, такая молодая мать. Значит, родила его в совсем юном возрасте.

Коррин продолжала:

— Сэм много старше меня. Вы заметили, да? Забавно, как все выходит. Я думала, что никогда не влюблюсь в лысеющего мужчину. У отца Робби было много волос. Заросли. Везде. — Она разгладила кружевную дорожку, покрывавшую комод. — Но он был так добр ко мне, в смысле, Сэм. Он с огромным терпением относится к этому. — Тремя пальцами она похлопала по впадинке между ключицами. — Когда он наконец сделал мне предложение, разве я могла отказаться? И это тем более к лучшему, что освобождает Робби. Теперь он сможет жениться на Селии. Она милая девушка, Селия. Просто очаровательная. Такая приятная. Знаете, она невеста Робби.

Мягкость в ее голосе не смогла обмануть Барбару, которая прочла в глазах женщины стальную решимость. Ей захотелось сказать: «Миссис Пейн, не волнуйтесь. Я не стану охотиться на вашего сына, и даже если бы стала, он вряд ли поддался бы моим сомнительным чарам».

Вместо этого, сделав глоток чая, она произнесла:

— Сейчас я быстренько оденусь и буду готова через пару минут.

Коррин улыбнулась.

— Прекрасно. Робби готовит вам завтрак. Надеюсь, вы любите бекон.

И, не дожидаясь ответа, она удалилась.

Внизу Робин вышел из кухни со сковородкой в руке, как раз когда Барбара ступила в столовую. Он переложил на ее тарелку два яйца и, глянув в окно, где, по мнению Барбары, небо все еще было по-ночному черным, сказал:

— Скоро рассвет. Нам надо от него не отставать, если вы по-прежнему хотите попасть на канал к пяти.

Барбара, накануне вечером выразившая желание увидеть место обнаружения тела в то время суток, когда оно предположительно попало в воду, принялась за еду. Она буквально проглотила два яйца, собирая желток тостом. Набила рот беконом, запила все это апельсиновым соком и с любопытством посмотрела на часы. Три минуты на удовлетворение гастрономических потребностей. Определенно, новый рекорд.

По дороге к месту преступления Робин был подавлен. К своей вящей радости Барбара выяснила, что он курит, поэтому они закурили, с удовольствием наполнив «эскорт» Пейна канцерогенами, и несколько минут молча втягивали никотин. Потом Пейн свернул с Мальборо-роуд на узкую дорогу, огибавшую деревенскую почту и уходившую в поля.

— Я долго работал там, — внезапно сказал он, кивнув на здание почты. — Привык считать, что застрял там навсегда. Поэтому и пришел так поздно в полицию. — И быстро добавил: — Но я окончил специальные курсы, чтобы попасть в уголовный отдел.

— Первое расследование, — сказала Барбара, — всегда самое трудное. Мое было таким. Я думаю, вы отлично справитесь.

— У меня было пять высших оценок, — серьезно заявил он. — Я даже думал поступать в университет.

— Почему не стали?

Он стряхнул пепел в щелочку приоткрытого окна.

— Из-за мамы, — ответил он. — Ее астма то лучше, то хуже. У нее бывали очень серьезные приступы, и я не мог оставить ее одну. — Он глянул на Барбару. — Видимо, у вас создается впечатление, что я маменькин сынок.

Только не у меня, подумала Барбара, вспомнив о своей матери. Но сказала лишь:

— Теперь у нее есть Сэм, поэтому у вас на горизонте замаячила свобода, да?

— Вы имеете в виду нашего «дружочка»? — с сарказмом осведомился он. — О да. Конечно. Если дело закончится браком, я буду свободен. Если дело закончится браком.

Он говорил как человек, который уже не раз обманывался в своих надеждах.

Они въехали на мост, перекинутый через канал Кеннета и Эйвона.

— Уилкот, — произнес Робин, указывая на крытые тростником коттеджи, протянувшиеся вдоль канала, как бусины примитивного ожерелья. И добавил, что место назначения уже недалеко. Барбара посмотрела на часы на приборной доске: четыре пятьдесят две. Точно по расписанию, подумала она.

Когда они въехали в Аллингтон, небо вместо черного стало серо-сизым.

— Мы приближаемся, — сказал Робин, но прежде чем продолжить путь, объехал вокруг деревни, чтобы показать Барбаре две дороги, подходившие к ней со стороны шоссе. Одна из них шла мимо Парк-фарм и полудюжины грубо оштукатуренных домов с красными черепичными крышами. Вторая, более близкая к Уилкоту и дороге, по которой приехали они, проходила через Мэнор-фарм, укрывшуюся за кирпичными, увитыми зеленью стенами.

Дороги сливались в ухабистый проселок, и по этому-то проселку, по которому они теперь тряслись — Робин извинился за подвеску своей машины — до места обнаружения тела было еще полторы мили.

Барбара, старавшаяся примечать детали, рассеянно кивнула. Даже в пять утра в трех домах горел свет. На улице никого не было, но если неделю назад в такой же час здесь проехала машина, кто-нибудь мог ее услышать, увидеть, и требовались только правильно поставленные вопросы, чтобы освежить память свидетеля.

— Ваши сотрудники обошли эти дома? — спросила она.

— Первым делом.

Робин переключил скорости, машина неудобно накренилась, и Барбара ухватилась за приборную доску.

— Наверно, еще раз придется с ними со всеми поговорить.

— Можно.

— Они могли забыть. Кто-нибудь должен был уже встать. Сейчас люди встали. Если проезжал автомобиль…

Робин присвистнул сквозь зубы, как бы сомневаясь, но не желая облечь сомнения в слова.

— Что? — спросила его Барбара.

— Вы забываете, — сказал он. — Тело бросили утром в воскресенье.

— И что?

Он сбросил скорость, чтобы преодолеть яму размером с воронку от снаряда.

— Вы же городская. Воскресенье в деревне — день отдыха, Барбара. Фермеры встают до зари шесть дней в неделю. А на седьмой день они делают то, что повелел Бог, и позволяют себе поваляться в постели. Встают они, вероятно, к шести тридцати. Но в пять? Только не в воскресенье.

Барбара ругнулась.

— Да, это дела не облегчает, — согласился он.

Там, где дорога поднималась к мосту, Пейн резко свернул влево и выключил двигатель, который, чихнув три раза, замолчал. Они вышли на утренний воздух.

— Туда, — показал Робин и повел ее на другую сторону моста, где откос, густо поросший травой, спускался к тропинке, идущей вдоль канала.

Здесь в изобилии росли камыши и множество полевых цветов, усеивавших темно-зеленые берега розовыми, белыми и желтыми звездочками. Из камышей поднялись вспугнутые ими утки, и их внезапные крики казались единственными звуками на много миль вокруг. К западу и востоку от моста у берега стояли на якоре два катера, и Робин объяснил, что это туристы. Их не было здесь, когда нашли тело. Их не будет здесь завтра.

— Идут вверх до Брэдфорда-на-Эйвоне, — сказал он. — В Бат, Бристоль. Эти катера ходят по каналу с мая по сентябрь. Останавливаются только на ночь, где можно пришвартоваться. В основном горожане. — Он улыбнулся. — Как и вы.

— А где они берут катера?

Робин достал сигареты, предложил Барбаре. Дал прикурить от спички сначала ей и, прикрывая пламя, взял в ладони руки Барбары. Его кожа оказалась гладкой и прохладной.

— Берут напрокат, — ответил он. — Практически в любом месте рядом с населенными пунктами кто-нибудь сдает в прокат катера.

— Например?

— Ну, скажем, в Хангерфорде. В Кинтбери, Ньюбери, Девайзисе, Брэдфорде-на-Эйвоне. Даже в Вуттон-Кроссе. Там есть пункт проката.

— В Вуттон-Кроссе?

— Дальше по Мальборо-роуд есть пристань. Там канал проходит через деревню. Катера берут там.

Барбара понимала всю сложность этого дела. Прищурившись сквозь сигаретный дым, она посмотрела на дорогу, по которой они приехали.

— Куда она приведет, если ехать дальше? — спросила Барбара.

— Продолжает идти по полям, — ответил Пейн. — И заканчивается у кленовой рощицы примерно через три четверти мили.

— Там есть что-нибудь?

— Только деревья. Межевые изгороди. Больше ничего. В воскресенье днем мы всё там прочесали. Можем еще раз пройтись, если вы захотите, когда развиднеется.

А тем временем небо на востоке становилось все светлее. Барбара обдумала предложение. Она понимала, насколько невыгодно их положение в этом расследовании. С момента исчезновения Шарлотты Боуэн прошло пять дней, шесть, если считать этот. Сорок восемь часов прошло с тех пор, как обнаружили ее тело, и одному богу известно сколько — с момента ее смерти. Чем больше утекало песка в песочных часах, тем больше остывал след и тем меньше оставалось надежды на успешное раскрытие дела. Барбара это понимала. И в то же время ощущала в себе необыкновенную решимость повторить уже пройденное. Почему? — удивлялась она, но ответ знала. Это был ее шанс отличиться — в точности как и для детектива-констебля Пейна, — и она собиралась воспользоваться им по полной программе.

— Если ваши люди ничего там не нашли… — начала она.

— Ни пылинки, — сказал Пейн.

— Тогда займемся тем, что у нас есть.

Они прошли несколько ярдов вдоль канала, точно к тому месту, где лежало в камышах тело. Обратно к мосту первой пошла Барбара. У основания его кирпичной арки из воды выступала узкая полоска бетона. Барбара бросила в канал окурок и, заметив, что Робин поморщился, сказала:

— Простите, но еще темновато, а мне нужно было посмотреть… — Вода текла на запад. — Два варианта, — сказала Барбара и похлопала по кирпичному своду у себя над головой. — Он паркуется наверху, спускается сюда по тропинке, прячется с телом под мостом. Сколько ему на это потребовалось, десять секунд? Бросает здесь тело в воду. Тело плывет. Течение прибивает его к камышам.

Она вернулась к тропинке. Робин шел за ней. В отличие от нее, он затушил окурок о подошву и положил его в карман. Столкнувшись с таким уважительным отношением к матушке-природе, Барбара почувствовала себя настолько виноватой, что готова была уже нырнуть в воду за своим окурком, но вместо этого сказала:

— Или он привозит ее сюда на катере. Спускает ее с заднего конца… как он там называется? Хвост? Киль? Корма?

— Корма.

— Ясно. Хорошо. Он спускает ее с кормы и просто продолжает свой круиз, как обычный отпускник.

— Значит, нам придется проверить и все пункты проката.

— Похоже, что так. У сержанта Стенли найдутся для этого люди?

Пейн скрипнул зубами, совсем как прошлым вечером, когда речь зашла о подходе сержанта Стенли к расследованию этого дела.

— Это означает «нет»?

— Что это?.. — Пейн казался растерянным.

— То, что вы делаете зубами.

Он коснулся их языком, потом коротко улыбнулся.

— От вас ничего не скроешь. Придется за собой последить.

— Да уж. Так что там насчет сержанта?.. Давайте, Робин. Это не тест на лояльность. Мне нужно знать, как обстоят дела.

Его косвенный ответ дал Барбаре необходимую информацию.

— Если вы не против, я бы сегодня немного тут поразведывал. Вам же еще на вскрытие, так? А после него с вами захочет встретиться сержант Стенли. Потом у вас поручения от Ярда. Вам нужно звонить, разговаривать с людьми. Писать отчеты. Короче, так: я мог бы возить вас — и с радостью, не сомневайтесь — и быть вашей правой рукой. Или же еще одной парой глаз и ушей. Здесь. — Он подбородком указал на дорогу, автомобиль и весь остальной Уилтшир.

Барбара не могла не восхититься его дипломатичностью. Когда она вернется в Лондон, он продолжит работать с сержантом Стенли. Оба они знали, что зыбкий баланс его отношений с сержантом должен быть первоочередной заботой Пейна, если он хочет продвинуться в отделе по расследованию убийств.

— Хорошо, — сказала Барбара. — Мне это подходит. — Она стала подниматься по откосу, слыша позади себя тяжелые шаги Пейна. Наверху Барбара остановилась и оглянулась на констебля. — Робин, — позвала она и, когда он поднял глаза, сказала: — Мне кажется, из вас выйдет отличный сыщик.

Его зубы блеснули улыбкой, и он быстро опустил голову. Все еще было темновато, но Барбара была уверена: при лучшем освещении она увидела бы, что он покраснел.

19

Барбара промокнула холодный пот на лбу полой своего трикотажного жакета. Поднялась с колен. Не помня, когда в последний раз она испытывала к себе подобное отвращение, Барбара спустила воду в унитазе и проследила, как неприглядное содержимое ее желудка водоворотом исчезает в канализации. Она мысленно энергично встряхнулась и поклялась вести себя как пристало руководителю расследования убийства, а не хнычущему подростку, у которого дрожат коленки.

Посмертное вскрытие трупа, строго сказала она себе. Что это такое? Всего лишь осмотр тела, предпринимаемый для определения причины смерти. Это необходимый шаг в расследовании убийства. Это операция, производимая профессионалами, пытающимися выявить скрытую причину преждевременного прекращения физического функционирования организма. Короче говоря, это решающий шаг к установлению личности убийцы. Да, конечно, это извлечение внутренностей человека, но это также и поиск истины.

Барбара недоумевала, почему же она не смогла выдержать вскрытие Шарлотты Боуэн до конца.

Вскрытие производилось в госпитале Святого Марка в Амсфорде, реликте эдвардианской эпохи, выстроенном в стиле французского шато. Патологоанатом работал быстро и ловко, но, несмотря на царившую в помещении атмосферу профессионализма, самый первый — от горла до паха — разрез заставил Барбару сжать в кулаки угрожающе вспотевшие ладони. Она сразу поняла, что дело плохо.

На теле Шарлотты Боуэн, лежавшем на столе из нержавеющей стали, не было буквально ни пятнышка, за исключением синяков вокруг рта, красноватых ожогов на щеках и подбородке и царапины на колене, покрывшейся корочкой. Казалось, девочка спит. Вот почему уже одно рассечение ее жемчужно-серой плоти воспринималось как осквернение ее невинности. Не говоря уже об извлечении внутренностей и трепанации ее маленького черепа.

Барбара знала, что сержант Редж Стенли наблюдает за ней, ожидая, что она выскочит из комнаты, зажимая рот ладонью. Перед ней стояла дилемма: опозориться перед всеми, блеванув на пол прямо здесь, или выйти в надежде отыскать женский туалет, прежде чем ее вывернет в коридоре.

Однако, подумав, — когда уже подступало к горлу и комната начала расплываться перед глазами, — Барбара сообразила, что есть другой выход.

Она демонстративно посмотрела на часы, хлопнула себя по лбу, будто забыла что-то сделать, полистала блокнот и сообщила о своем намерении Стенли, поднеся к уху воображаемую трубку и одними губами произнеся: «Должна позвонить в Лондон».

Сержант кивнул, но по его ядовитой улыбочке Барбара поняла, что не убедила Стенли. Да пошел ты, подумала она.

Теперь в женском туалете она прополоскала рот. Горло саднило. Барбара жадно напилась из горсти, умыла лицо, вытащила из держателя бумажное полотенце, вытерлась и прислонилась к серой стене рядом с держателем.

Лучше ей не стало. Желудок был пуст, но сердце переполнялось. Разум повелевал сосредоточиться на фактах, дух противоречил, говоря: она же совсем ребенок.

Барбара присела, положив голову на колени, и стала ждать, когда утихомирится желудок и пройдет озноб.

Через какое-то время она посмотрела на часы. Они уже должны закончить и прийти к выводу, как погибла девочка. Слабая или нет, она должна присутствовать, когда патологоанатом будет выносить свой предварительный вердикт. Насмешка в глазах сержанта Стенли сказала Барбаре, что ей не стоит полагаться на точное изложение им информации.

Барбара заставила себя подняться и выйти в коридор, где и нашла сержанта — в пяти шагах от женского туалета. Стенли делал вид, будто пытается посильнее пустить струю воды в древнем питьевом фонтанчике. Когда Барбара подошла к нему, он выпрямился, назвал фонтанчик никчемной штукой и притворился, что только сейчас увидел Барбару.

— Позвонили, да? — спросил он, бросив на дверь в туалет такой взгляд, словно в его ведении находились все уилтширские телефонные кабины «Бритиш телеком». Здесь их нет, мисс, говорило выражение его лица.

— Да, — ответила Барбара и направилась мимо него в сторону операционной. — Давайте займемся нашими делами, хорошо?

Она подготовила себя к тому неприятному зрелищу, которое могло ждать ее за дверью, и с облегчением увидела, что правильно рассчитала время. Вскрытие было завершено, труп убрали, и о процедуре напоминал только стол из нержавеющей стали, на котором она совершалась. Санитар поливал его из шланга, кровавая вода струилась по стали и вытекала через дыры и прорези по бокам.

Однако внимания патологоанатома дожидалось следующее тело. Оно лежало на каталке, частично прикрытое зеленой простыней, с еще не сложенными на груди руками и с опознавательной биркой на большом пальце правой ноги.

— Билл! — крикнул служащий в сторону небольшого отсека в дальнем конце комнаты. — Я поставил в магнитофон новую кассету, так что когда,ты будешь готов, мы тоже готовы.

Барбара не пришла в восторг от перспективы присутствовать на еще одном вскрытии, чтобы получить информацию о только что закончившемся, поэтому она устремилась к отсеку. Там, прихлебывая из кружки, патологоанатом с увлечением смотрел телевизор, на миниатюрном экране которого сражались два теннисиста. Звук был приглушен.

Увидев Барбару и сержанта Стенли, Билл улыбнулся и выключил телевизор. По выражению лица медика Барбара поняла, что он собирается поинтересоваться ее самочувствием, и ей не хотелось давать сержанту лишнюю пищу для подозрений. Поэтому она достала из сумки, висевшей у нее на плече, блокнот и сказала, кивнув в сторону второго трупа в операционной:

— Лондон ждет от меня сообщения, но я ненадолго оторву вас от вашей работы. Что вы можете мне сообщить?

Билл посмотрел на Стенли, словно желая узнать, кто главный. По-видимому, за спиной у Барбары сержант знаком показал, что снисходительно отказывается от своих полномочий, потому что патологоанатом начал свой отчет:

— Все визуальные аномалии одной природы, хотя и стерты. — И затем для большей ясности добавил: — Все видимые простым глазом признаки, хотя и не ярко выраженные, свидетельствуют об одном. Произошла остановка сердца. Правое предсердие и желудочек были налиты кровью. Воздушные пузырьки были эмфизематозными, легкие бледными. Трахея, бронхи и бронхиолы полны пены. Слизь в них красного цвета и наполнена кровью. Кровотечения под плеврой не было.

— Что все это значит?

— Она утонула. — Билл сделал глоток из кружки.

— Когда точно?

— С утоплениями никогда нельзя сказать точно. Но я бы сказал, что она умерла примерно за двадцать четыре — тридцать шесть часов до обнаружения тела.

Барбара быстро подсчитала в уме и сказала:

— Значит, она оказалась в канале в субботу утром, а не в воскресенье. — А это означает, сообразила она, что кто-нибудь в Аллингтоне мог видеть проезжавший автомобиль, который вез девочку к ее гибели. Потому что в субботу, по словам Робина, фермеры обычно поднимаются в пять. Только в воскресенье они спят подольше. Повернувшись к Стенли, она сказала: — Нам придется снова послать людей в Аллингтон и всех там расспросить. Теперь имея в виду не воскресенье, а субботу. Потому что…

— Я этого не говорил, сержант, — прервал ее Билл. Барбара посмотрела на него.

— Чего не говорили?

— Я не говорил, что до обнаружения она находилась в канале от двадцати четырех до тридцати шести часов. Я сказал, что до обнаружения она уже была мертва в течение такого времени. Мое предположение относительно продолжительности ее пребывания в канале не изменилось — двенадцать часов.

Барбара пыталась осмыслить его слова.

— Но вы сказали, что она утонула.

— Она утонула, именно так.

— Значит, вы предполагаете, что кто-то нашел ее тело в воде, достал из канала, а затем позднее вернул туда?

— Нет. Я говорю, что она вообще не в канале утонула. — Он допил кофе и поставил кружку на телевизор. Подошел к шкафу и достал из картонной коробки чистые перчатки. Хлопая ими о ладонь, он продолжала — Вот что обычно бывает при типичном утоплении. Сильный единичный вдох жертвы, с которым под водой в тело поступают посторонние частицы. Под микроскопом жидкость, взятая из легких жертвы, показывает присутствие этих посторонних частиц: водорослей, ила и диатомеи. В этом случае водоросли, ил и диатомея должны совпадать с водорослями, илом и диатомеей в пробе воды из канала.

В присутствии врага

— Они не совпадают?

— Совершенно верно. Потому что их там вообще нет.

— А это не может означать, что она не сделала под водой этот… как вы его назвали… «единичный вдох»?

Он покачал головой.

— Это автоматическая дыхательная функция, сержант, часть окончательной асфиксии. И в любом случае вода в легких была, поэтому мы знаем, что она вдохнула после погружения. Но при анализе вода из легких не совпала с водой из канала.

— Полагаю, вы хотите сказать, что она утонула в другом месте.

— Да.

— По воде в ее легких мы можем определить, где она умерла?

— Могли бы, при других обстоятельствах. В данном случае — нет.

— Почему?

— Потому что состав жидкости в ее легких соответствует составу водопроводной воды. Поэтому она могла умереть где угодно. Ее могли держать в ванне, окунуть в сливной бачок или, держа за ноги, опустить ее голову в раковину. Она даже могла утонуть в бассейне. Хлорин испаряется быстро, и мы не нашли в теле его следов.

— Но если это произошло, — сказала Барбара, — если ее держали под водой, разве не остались бы следы? Синяки на шее и на плечах? Следы от связывания на запястьях и лодыжках?

Патологоанатом принялся натягивать резиновую перчатку на правую руку.

— Держать ее необходимости не было.

— Почему?

— Потому что она была без сознания, когда ее опустили в воду. Вот почему все типичные признаки утопления были выражены менее ярко, чем обычно, как я сказал вначале.

— Без сознания? Но вы не упомянули ни об ударе по голове, ни о…

— Ее не ударили, чтобы лишить сознания, сержант. И, кстати, никак не надругались ни до, ни после смерти. Но в отчете токсикологов говорится, что ее организм был насыщен бензодиазепином. Кстати, токсичная доза, учитывая ее вес.

— Токсичная, но не смертельная, — уточнила Барбара.

— Совершенно верно.

— И как вы его назвали? Бензо… что?

— Бензодиазепин. Это транквилизатор. Конкретно этот — диазепам, хотя вы можете знать его под более распространенным названием.

— А именно?

— Валиум. По его количеству в крови жертвы — в сочетании с неявными признаками утопления — мы знаем, что при погружении в воду она была без сознания.

— И мертва, когда попала в канал?

— О да. Она была уже мертва, когда попала в канал. И мертва, я бы сказал, скорее всего, в течение двадцати четырех часов.

Билл надел вторую перчатку. Достал из шкафа респиратор и сказал, кивнув в зал:

— Боюсь, следующий будет довольно-таки зловонным.

— Мы уже уходим, — сказала Барбара.

Идя за сержантом Стенли к автостоянке, Барбара размышляла над открытиями патологоанатома. Она-то думала, что они медленно движутся вперед, но теперь, похоже, они вернулись на исходную позицию. Водопроводная вода в легких Шарлотты Боуэн означала, что перед смертью ее могли держать в любом месте, что ее одинаково легко могли утопить и в Уилтшире, и в Лондоне. А если так, то и держать ее могли в Лондоне и там же убить, а затем перевезти тело на канал Кеннета и Эйвона. Валиум тоже указывает на Лондон: этот транквилизатор прописывают тем, кто не справляется с жизнью в мегаполисе. Все, что нужно было лондонцу, похитившему и убившему Шарлоту, — это некоторые познания об Уилтшире.

Поэтому велика возможность того, что сержант Стенли напрасно прочесывал округу, и столь же велика возможность того, что сержант Стенли напрасно кинул значительные полицейские силы на поиски места, где держали Шарлотту Боуэн. И уж совсем, похоже, зря она сама согласилась отправить Робина Пейна в погоню за самыми призрачными химерами, позволив ему убить целый день на объезд местных пунктов проката катеров, не говоря уже про обследование лесопилок, шлюзов на канале, ветряных мельниц и резервуаров.

Какая напрасная трата людских ресурсов, подумала Барбара. Они ищут иголку, которой, возможно, не существует. В стоге сена размером с остров Уайт.

Нам необходимо что-нибудь для продолжения, сказала она себе. Объявившийся свидетель похищения, найденная одежда Шарлотты, всплывший где-то учебник девочки. Что-нибудь, помимо тела со смазкой под ногтями. Что-нибудь, что помогло бы привязать тело к месту.

Что бы это могло быть? — гадала она. И как, скажите на милость, они собираются это найти на столь обширной территории — если вообще следует искать здесь, а не в Лондоне.

Впереди нее остановился на ступеньках сержант Стенли. Он наклонил голову, закуривая. Протянул пачку Барбаре. Она восприняла это как негласное перемирие, пока не увидела его зажигалку. Это была голая женщина, согнувшаяся пополам, и пламя вырывалось у нее из заднего прохода.

Черт бы тебя побрал, подумала Барбара. Ее еще мутило, в голове не прояснилось, а мозг пытался разобраться с фактами. И вот она вынуждена находиться в компании мистера Женоненавистника, переодетого сержантом Трудягой. Он ждал, что она покраснеет и отпустит какую-нибудь ультрафеминистскую реплику, чтобы он мог передать ее своим дружкам в отделе и похихикать.

Хорошо же, подумала Барбара. Несказанно рада тебе подыграть, урод. Она взяла у него зажигалку, повертела ее в руках. Затушила пламя, зажгла, снова потушила. Сказала:

— Просто удивительно. Даже невероятно. Интересно, а вы заметили?

Он попался на удочку.

— Что заметил? — спросил он. И тут она ему врезала:

— Что если вы спустите штаны и задерете зад к небу, то будете вылитая эта зажигалка, сержант Стенли. — Она сунула ему зажигалку. — Спасибо за сигарету.

И пошла к своей машине.

Заброшенный дом на Джордж-стрит кишел полицейскими-криминалистами. Вооруженные снаряжением для сбора улик, пакетами, бутылками и сумками, они суетились в здании, которое ранее обследовали Сент-Джеймс и Хелен. На верхнем этаже они скатывали ковер для исследования его в лаборатории и особое внимание уделяли отпечаткам пальцев.

Их были сотни — на деревянных поверхностях и дверных ручках, на подоконниках, водопроводных кранах, оконных стеклах и зеркалах. Специалисты снимали и регистрировали их все, а не только те, что подходили под описание отпечатков, которые Сент-Джеймс снял с магнитофона. Велика была возможность, что в похищении Шарлотты Боуэн участвовал не один человек. Любой поддающийся идентификации отпечаток мог навести полицию на след, если трущоба действительно связана с этим делом.

Линли попросил их уделить особое внимание двум местам: зеркалу и кранам в ванной и выходящему на Джордж-стрит окну, частично протертому, по-видимому, для того, чтобы видеть в просвет между зданиями школу Святой Бернадетты на Блэндфорд-стрит. Сам Линли находился в крохотной кухоньке, где заглядывал в шкафы и ящики на случай, если Сент-Джеймс упустил что-то, когда обследовал дом.

Линли отметил, что во время их беседы предыдущим вечером Сент-Джеймс с типичной своей скрупулезностью перечислил ему все из немногих имевшихся тут предметов. В одном из шкафов стояла красная жестяная кружка, в ящике лежала одна вилка с погнутыми зубцами и пять ржавых гвоздей, на столе стояли две грязные банки. Больше ничего.

Под негромкую капель воды в раковине Линли, наклонившись, внимательно осмотрел поверхность стола — не осталось ли что незамеченным на пестром пластике его покрытия. Он скользнул взглядом от стены к внешнему краю стола, от внешнего края к полоске металла, крепившей раковину. И увидел это. Фрагмент чего-то голубого — не больше осколка зубной эмали, — застрявший в едва заметном зазоре между металлической окантовкой раковины и столешницей.

С помощью тонкого лезвия из комплекта для сбора улик Линли осторожно поддел голубую крошку и поместил к себе на ладонь. От нее шел слабый лекарственный запах, а когда Линли прикоснулся к ней пальцем, то обнаружил, что она ломкая. Кусочек таблетки? Какое-то моющее средство? Линли переложил его в пузырек и передал одному из криминалистов, попросив как можно скорее определить, что это такое.

Он вышел из квартиры в зловонный коридор. Заколоченные окна затрудняли вентиляцию здания. В нем застоялся запах крысиных экскрементов, разлагающихся пищевых отходов и грязных унитазов, обостренный весенним теплом. Именно это прокомментировал констебль Уинстон Нката, поднимавшийся снизу по лестнице, когда Линли спускался к квартире на втором этаже. Зажимая нос и рот идеально отглаженным белым платком, констебль пробормотал:

— Не дом, а выгребная яма.

— Смотрите под ноги, — посоветовал ему Линли. — Неизвестно, что там на полу под мусором.

Нката добрался до двери в квартиру, когда Линли уже вошел туда. Нката присоединился к нему.

— Надеюсь, эти парни получают доплату за полевые условия?

— Награда им — полицейская слава. С чем пришли?

Обойдя самые большие кучи хлама, в которых рылись криминалисты, он подошел к окну и открыл его, впустив тонкую струйку воздуха. Этого, видимо, оказалось для Нкаты достаточно, потому что он отнял от лица платок, хотя и скривился от запаха.

— Я проверял копов в Мэрилебоне, — сказал он. — Кросс-Киз-клоуз патрулируют полицейские из участка на Уигмор-стрит. Кто-то из них и видел бродягу, о котором вам говорил Сент-Джеймс.

— И?

— Ничего, — ответил Нката. — Ни один из постоянных сотрудников не помнит, чтобы он прогонял из этого района бродягу. Работы у них полно — туристический сезон и все такое, — и они не ведут учет, кого, с какой улицы и когда они гнали. Поэтому никто не утверждает, что они вообще никого не прогоняли. Но и никто не желает посидеть с нашим художником, чтобы получить изображение этого типа.

Линли чертыхнулся. Рушились их надежды на получение хорошего описания бродяги.

— Вот-вот, — поддержал его Нката и улыбнулся, дергая себя за мочку уха. — Поэтому я взял на себя смелость кое-что сделать.

Смелость Нкаты не раз помогала добыть важнейшую информацию. Линли заинтересовался.

— И?

Констебль сунул руку в карман пиджака. Он пригласил на ланч одного художника, объяснил Нката, и по наклону его головы Линли понял, что художник был женского пола. По дороге они зашли в Кросс-Киз-клоуз и нанесли там визит писателю, который дал Хелен Клайд описание бродяги, изгнанного из лабиринта переулков в тот самый день, когда исчезла Шарлотта Боуэн. Художница с помощью писателя набросала портрет того человека. И Нката, взяв на себя еще немного смелости и проявив поразительную по своим масштабам инициативу, предусмотрительно попросил ее сделать второй рисунок, на этот раз sans [28] жидких волос, бакенбард и вязаной шапочки, которые все могли быть частью маскарада.

— И вот что у нас получилось. — Он протянул два рисунка.

Линли разглядывал их, пока Нката продолжал. Он сделал с них копии и раздал констеблям, которые сейчас работают на улицах, стараясь отыскать место, с которого исчезла Шарлотта. Другие копии он раздал констеблям, которые проверяют местные ночлежки, чтобы, если получится, узнать имя этого человека.

— Пошлите кого-нибудь показать рисунки Ив Боуэн, — распорядился Линли. — А также ее мужу и домработнице. И тому господину, о котором вы рассказывали мне вчера вечером — тому, что наблюдает из окна за происходящим на улице. Может, кто-то из них чем-то нам поможет.

— Будет сделано, — ответил Нката.

В коридоре двое из команды криминалистов тащили с верхнего этажа свернутый ковер. Он тяжело, как невыполненное обязательство, давил им на плечи. Линли бросился помогать, Нката с неохотой присоединился к нему. Вместе они вынесли ковер на улицу и затолкали в поджидавший на улице фургон, после чего Нката устроил целое представление из отряхивания пиджака.

Стоя на улице, Линли размышлял над тем, что сообщил ему констебль. Действительно, при огромном количестве туристов, блуждающих по этому району в поисках Риджентс-парка, музея восковых фигур или планетария, местные полицейские могли и не запомнить случайного бродягу, которому было приказано убраться прочь, но вполне реально предположить, что кто-то все же сумеет узнать его по имеющемуся теперь у них рисунку. Он сказал:

— Вам придется снова сходить в местный участок, Уинстон. Покажите рисунок в столовой. А вдруг он освежит чью-то память.

— Тут еще один момент, — заметил Нката. — И вам он не очень-то понравится. У них двадцать добровольцев.

Линли тихо выругался. Двадцать констеблей-добровольцев из числа местных жителей, которые носят форму и ходят в патрулях, как обычные полицейские, — это еще двадцать человек, которые могли видеть бродягу. Похоже, с каждым часом сложность дела возрастала в геометрической прогрессии.

— Придется вам показать рисунок и им, — сказал Линли.

— Без проблем. Будет сделано. — Нката глянул на покинутое здание и спросил у Линли: — Думаете, ребенка держали здесь?

— Не знаю, — ответил Линли. — Возможно, но пока нельзя исключить и любое другое место в Лондоне. Не говоря уже об Уилтшире.

Он машинально полез в карман пиджака, где всегда держал сигареты, пока шестнадцать месяцев назад не бросил курить. Забавно, с каким трудом отмирают старые привычки. Церемония прикуривания тоненького рулончика, начиненного табаком, каким-то образом связывалась с мыслительным процессом. Необходимо было сделать одно, чтобы стимулировать другое. По крайней мере так казалось в минуты, подобные этой.

Нката, должно быть, понял, потому что достал из кармана брюк «Опал фрут» и, ни слова не говоря, протянул Линли, потом вынул еще одну для себя. Они молча развернули конфеты, пока из дома позади них вываливалась бригада криминалистов.

— Три потенциальных мотива, — произнес Линли. — Но только один из них по-настоящему имеет смысл. Мы можем предполагать, что все это было неудачной попыткой поднять тиражи «Осведомителя»…

— Вряд ли неудачной, — заметил Нката.

— Неудачной в том смысле, что Деннис Лаксфорд не мог желать смерти ребенка. Но если это наш мотив, мы по-прежнему должны докопаться до вопроса «почему», который за ним стоит. Была ли под угрозой работа Лаксфорда? Перехватил ли другой таблоид часть рекламы «Осведомителя»? Что побудило его устроить похищение?

— Может, и то и другое, — сказал Нката. — Проблемы на работе. И снижение доходов от рекламы.

— Или оба преступления — похищение и убийство — были организованы Ив Боуэн ради взлета вверх на волне общественного сочувствия.

— Холодно, — прокомментировал Нката.

— Согласен, холодно. Но она политик, Уинстон. Хочет быть премьер-министром. И все идет как по маслу, но, возможно, она начала терять терпение. Решила ускорить процесс — с помощью дочери.

— Такая женщина была бы чудовищем. Это противоестественно.

— А вам она показалась естественной? Нката задумчиво сосал конфету.

— Вот что я скажу, — изрек он наконец. — Белые женщины, я их не понимаю. Черная женщина откровенна в том, чего она хочет и когда. И как. Да, она даже говорит мужчине, как. Но белая женщина? Нет. Белая женщина — загадка. Белые женщины всегда кажутся мне холодными.

— А Ив Боуэн не показалась вам холоднее других?

— Показалась. Но с другой стороны, холодность и есть холодность. Степень тут роли не играет. По-моему, по отношению к своим детям все белые женщины — ледышки. Если хотите знать мое мнение, она такая, какая есть.

Вполне вероятно, подумал Линли, что эта оценка Ив Боуэн гораздо трезвее, чем его собственная.

— Принимаю, — сказал он. — Что оставляет нас с мотивом номер три: кто-то настроен выбить мисс Боуэн из политики. Как она с самого начала и заявляла.

— Кто-то, кто был в Блэкпуле, когда она резвилась там с Лаксфордом, — подхватил Нката.

— Кто-то, кто выиграет от ее падения; — продолжал Линли. — Вы уже собрали сведения о Вудуордах?

— Следующий пункт в моем списке.

— Тогда приступайте. — Линли достал ключи от машины.

— А вы?

— Собираюсь нанести визит Алистеру Харви, — ответил Линли. — Он из Уилтшира, отнюдь не друг Боуэн и был в Блэкпуле на той конференции тори.

— Думаете, он реальный кандидат в подозреваемые?

— Он политик, Уинстон, — сказал Линли.

— Разве это связывает ему руки?

— Напротив, развязывает, — ответил Линли. — Во всех отношениях.

Линли нашел Алистера Харви в клубе «Кентавр», удобно расположенном менее чем в пятнадцати минутах ходьбы от Парламент-сквер. В прошлом резиденция одной из любовниц Эдуарда VII, это здание было настоящей выставкой карнизов Уайатта, веерообразных окон Адама и потолков Кауфмана. Его элегантная архитектура отдавала дань временам Георгов и регентства — декоративность во всем от лепнины до ковки, — но дизайн интерьеров заявлял о настоящем и будущем. На втором этаже клуба, там, где когда-то в большой гостиной, уставленной мебелью от Хепплуайта, неспешно наслаждались дневным чаем модно одетые обитатели дома, теперь теснились спортивные тренажеры и издавали натужные рыки насквозь пропотевшие мужчины в шортах и футболках.

Среди них был и Алистер Харви. В спортивных трусах, кроссовках и махровой налобной повязке, которая впитывала пот, стекавший из-под его великолепно подстриженных седеющих волос, член парламента с голым торсом бежал по «бегущей дорожке» лицом к зеркальной стене, в которой занимающиеся могли наблюдать и оценивать свое физическое совершенство или отсутствие такового.

Чем, по-видимому, и занимался Харви, когда Линли к нему подошел. Он бежал, прижав к бокам согнутые в локтях руки и вперив взгляд в собственное отражение. Губы раздвинуты то ли в улыбке, то ли в гримасе, ноги топают по быстро движущейся ленте, дышит он ровно и глубоко, как человек, наслаждающийся испытанием своего тела на выносливость.

Когда Линли предъявил Харви свое удостоверение, подняв его на уровень глаз члена парламента, тот не остановился. И нисколько не встревожился появлением полицейского. Только произнес:

— Вас внизу пропустили? Что тут за охрана такая, черт подери! — произнес он с явно аристократическим выговором. — Я еще не закончил. Вам придется подождать семь минут. Кстати, кто вам сообщил, где меня найти?

Харви имел вид человека, который с большим удовольствием уволит свою невзрачную секретаршу, которая жутко перепугалась, увидев служебное удостоверение Линли, и сразу выложила ему все, что знала. Поэтому Линли ответил:

— Ваше расписание не такой уж большой секрет, мистер Харви. Я бы хотел с вами поговорить.

Харви не отреагировал на то, что полицейский обладает таким же изысканным произношением выпускника частной школы, лишь заметил:

— Я же сказал: когда закончу.

Он прижал правое запястье, обмотанное эластичным бинтом, к верхней губе.

— Боюсь, у меня нет времени ждать. Могу я расспросить вас здесь?

— Я забыл оплатить парковку?

— Возможно. Но это не относится к компетенции уголовного розыска.

— Уголовного розыска, да? — Харви не сбавлял скорости и говорил между четко регулируемыми вдохами. — Уголовный розыск чего?

— Похитителя и убийцы Шарлотты, дочери Ив Боуэн. Мы поговорим об этом здесь или вы предпочтете побеседовать в каком-нибудь другом месте?

Взгляд Харви наконец-то оторвался от его изображения в зеркале и переместился на Линли. Некоторое время, пока на соседнюю беговую дорожку забирался кривоногий обладатель объемного живота, Харви задумчиво смотрел на Линли. Вновь пришедший повозился с настройкой тренажера, тот заработал, и «спортсмен», взвизгнув, побежал.

Достаточно громко, чтобы его услышали если не все находящиеся в помещении, то хотя бы соседний бегун, Линли сказал:

— Вы, без сомнения, слышали, что ребенок был найден мертвым в воскресенье вечером, мистер Харви. В Уилтшире. Не так уж далеко от вашего дома в Солсбери. — Он похлопал себя по карманам пиджака как бы в поисках блокнота для записи показаний Алистера Харви. И прежним тоном продолжал: — Так вот что хотел бы знать Скотленд-Ярд…

— Хорошо, — бросил Харви. Покрутил регулятор «бегущей дорожки», скорость замедлилась, и когда дорожка остановилась, член парламента сошел с нее со словами: — Вы хитры, как викторианский уличный торговец, мистер Линли. — Он схватил полотенце, висевшее на ограждении дорожки, провел им вверх-вниз по голым рукам и сказал: — Я собираюсь принять душ и одеться. Можете потереть мне спину, а можете подождать в библиотеке. Выбор за вами. Библиотекой, как обнаружил Линли, здесь именовался бар, оправдывавший свое название наличием газет и журналов, разложенных веером на столе красного дерева в центре комнаты, да двух стеллажей с фолиантами в кожаных переплетах, которые никто в течение нынешнего столетия, казалось, не открывал. Минут через восемь Харви не торопясь добрался до стола Линли. Он остановился переброситься парой слов с восьмидесятилетним стариком, который с замечательной скоростью раскладывал пасьянс. Затем помедлил у стола, за которым сидели, сосредоточенно вникая в «Файнэншл тайме» и внося в лэптопы пометки, два молодых человека в костюмах в едва заметную полоску. Уделив им толику своей мудрости, Харви сказал бармену:

— «Пеллегрино» с лаймом, Джордж. Льда не надо. — И наконец сел за столик Линли. — Возможно, — проговорил он, — вы объясните мне, почему вы заинтересованы в беседе со мной. Как только я пойму, зачем вы здесь, буду бесконечно счастлив ответить на ваши вопросы.

Ты в любом случае ответишь на мои вопросы, подумал Линли, а вслух сказал:

— Позвоните вашему адвокату, если считаете нужным.

— Это займет время, которого у вас, как вы, кажется, сказали, очень мало. Давайте не будем играть в игры. Вы занятой человек, я тоже. Более того, через двадцать пять минут у меня заседание комитета. Поэтому я даю вам десять. И предлагаю распорядиться ими с умом.

Бармен принес его воду «Пеллегрино» и налил в стакан. Харви кивком поблагодарил, провел ломтиком лайма по краю стакана, бросил кусочек фрукта в воду. Он поглядывал на Линли, словно оценивая его способность ответить.

Смысла в словесной дуэли не было, особенно в ситуации, когда противник по роду своей деятельности заранее настроен на победу. Поэтому Линли сказал:

— Вы являетесь открытым противником строительства новой тюрьмы в Уилтшире.

— Да. Оно может дать моим избирателям несколько сотен рабочих мест, но ценой уничтожения еще нескольких сотен акров Солсберийской равнины, не говоря уже о том, что в графстве появятся в высшей степени нежелательные представители человеческой породы. Мои избиратели протестуют вполне обоснованно. Я — их голос.

— Это ссорит вас с Министерством внутренних дел, как я понимаю. И с Ив Боуэн, в частности.

— Неужели вы предполагаете, что из-за этого я устроил похищение ее дочери? Вряд ли это эффективный подход к перенесению тюрьмы в другое место.

— Мне, в целом, интересно разобраться в ваших отношениях с мисс Боуэн.

— У меня нет с ней никаких отношений.

— Как я понимаю, впервые вы встретились одиннадцать лет назад в Блэкпуле.

— Правда? — Харви казался удивленным, однако Линли очень хотелось счесть это удивление демонстрацией способности политика к лицемерию.

— На конференции тори. Она работала политическим корреспондентом в «Дейли телеграф». Взяла у вас интервью.

— Я этого не помню. За последние десять лет я дал сотни интервью. Маловероятно, чтобы я помнил подробности какого-то из них.

— Возможно, результат его подстегнет вашу память. Вы хотели заняться с Боуэн сексом.

— Правда? — Харви глотнул «Пеллегрино». Член парламента выглядел скорее заинтригованным, чем оскорбленным откровением Линли. — Меня это не удивляет. Она стала бы не первой журналисткой, которую мне захотелось уложить в постель по завершении интервью. А кстати, мы это сделали?

— Нет, по словам мисс Боуэн. Она вас отвергла.

— В самом деле? Что ж, не думаю, чтобы я приложил слишком много усилий, чтобы ее обольстить. Она не в моем вкусе. Вероятно, мне больше хотелось увидеть ее реакцию на предложение трахнуться, чем на самом деле переспать с ней.

— А если бы она согласилась?

— Я никогда не был сторонником воздержания, инспектор. — Харви посмотрел в другой конец комнаты, где в нише под окном стоял диванчик, обитый потертым красным бархатом. За стеклом виднелся буйно цветущий сад и светло-лиловые гроздья вьющейся по стене глицинии. — Скажите мне, — оторвавшись от созерцания цветов, продолжал Харви. — Предполагается, что я похитил ее дочь в отместку за тот отказ в Блэкпуле? Отказ, которого я, заметьте, не помню, но готов признать, что он мог иметь место?

— Как я сказал, в Блэкпуле она была корреспонденткой «Дейли телеграф». Ее положение с тех пор коренным образом изменилось. Ваше же, напротив, совсем не изменилось.

— Инспектор, она — женщина. Ее политические акции растут быстрее из-за этого, а не из-за того, что она талантливее меня. Я — как, смею заметить, и вы и как вся сильная половина человечества — жертва отчаянного феминистского призыва: больше женщин на ответственные посты!

— Значит, если бы она не занимала ответственный пост, его занимал бы мужчина.

— В лучшем из всех миров.

— И, возможно, этим мужчиной были бы вы.

— Какой вывод я должен сделать из этого замечания?

— Если мисс Боуэн уйдет со своего поста в министерстве, кто его займет?

— А-а. Вы смотрите на меня, как на актрису из второго состава, стоящую за кулисами и жарко молящуюся о том, чтобы от премьерши не осталось «ни пуха, ни пера», чего она ей от всей души пожелала. Это так? Не трудитесь отвечать. Я не дурак. Но ваш вопрос показывает, как мало вы знаете о политике.

— И тем не менее прошу вас ответить, — сказал Линли.

— Я не против феминизма per се[29], но, признаюсь, считаю, что это движение выходит из-под контроля, особенно в парламенте. У нас есть более важные предметы для обсуждения, чем торговля в Вестминстерском дворце прокладками и чулками или обеспечение членов парламента с маленькими детьми колыбельками. Это центр нашего правительства, инспектор. А не департамент социального обеспечения.

Получить прямой ответ от политика, решил Линли, все равно что пытаться убить змею зубочисткой.

— Мистер Харви, — сказал он, — я не хочу, чтобы вы опоздали на ваше заседание комитета. Пожалуйста, ответьте на вопрос. Кто от этого выиграет?

— Вам бы хотелось, чтобы я сам себя обвинил, не так ли, но я ничего не выиграю, если Ив Боуэн оставит свой пост. Она женщина, инспектор. Если вы хотите узнать, кто больше всего выиграет, если она уйдет с поста младшего министра, то вам нужно обратить свои взоры на других женщин в палате общин, а не на мужчин. Премьер-министр не заменит женщину мужчиной, независимо от его квалификации. Этого не произойдет в нынешней ситуации, при сегодняшних данных опросов.

— А если она вообще уйдет из парламента? Кто тогда выиграет?

— Ее пост в министерстве дает ей такую власть, какой она никогда не имела бы, оставаясь простым членом парламента. Если вы ищете того, кто выиграет от ее ухода, займитесь людьми, на чьи жизни влияет ее присутствие в Министерстве внутренних дел. Я к ним не принадлежу.

— А кто принадлежит?

Харви помолчал, обдумывая вопрос.

— Заключенные, — ответил он. — Иммигранты, коронеры… — Харви вдруг умолк.

— Кто-то еще? — спросил Линли. Помедлив, Харви ответил скорее себе, чем инспектору:

— Такого рода вещи… То, что случилось с дочерью Ив… обычно они не решают дела таким образом. Кроме того, в теперешней обстановке сотрудничества… Но если бы она ушла, у них стало бы одним врагом меньше…

— У кого?

Харви поднял глаза.

— Учитывая, что заключено перемирие и идут переговоры, не думаю, что они действительно хотели бы все испортить. Но тем не менее…

— Перемирие? Переговоры? Вы говорите о…

— Да, — мрачно ответил Харви. — Об ИРА.

Ив Боуэн, объяснил он, давно ведет одну из самых жестких линий в отношениях с Ирландской республиканской армией. Подвижки в сторону мира в Северной Ирландии нисколько не смягчили ее подозрений касательно истинных намерений бунтовщиков. На публике она, конечно, лицемерно поддерживает попытки премьер-министра разрешить ирландский вопрос. В частных беседах она заявляет о своей уверенности в том, что для ИНОА[30] — во всем более экстремистской, чем «временная» ИРА, — это хороший способ перестроиться и появиться на сцене в качестве активной и агрессивной силы, выступающей против мирного процесса.

— Она считает, что правительству следовало бы больше готовиться к тому моменту, когда переговоры зайдут в тупик или ИНОА перейдет к действиям, — сказал Харви.

— Как она предлагает правительству это делать? — спросил Линли.

— Обдумывая способы расширения полномочий североирландской полиции и увеличивая численность войск, размещенных в Ольстере, — и все это потихоньку, заметьте, — и одновременно продолжая декларировать непоколебимую веру в переговорный процесс.

— Рискованная позиция, — заметил Линли.

— Не то слово.

Харви продолжал объяснять, что Ив Боуэн еще и сторонница увеличения количества тайных агентов полиции в Килбурне. Они должны будут выявлять лондонцев, поддерживающих экстремистов из ИРА, которые намереваются переправлять в Англию оружие, взрывчатые вещества и боевиков, не ожидая ничего от мирных переговоров.

— Похоже, она не верит, что можно найти решение.

— Именно так. Она настаивает на двух пунктах. Во-первых, что правительству необходимо приготовиться к провалу переговоров с Шин фейн[31]. И во-вторых, что шесть графств, проголосовавшие за вхождение в Британскую империю, заслуживают того, чтобы Британская империя стояла за них до конца. Это популярное мнение среди тех, кому нравится думать, что Британская империя существует до сих пор.

— Вы не согласны с ее взглядами.

— Я реалист, инспектор. За два десятилетия ИРА весьма успешно продемонстрировала, что не уйдет лишь потому, что при первой возможности мы без суда и следствия сажаем их в тюрьмы. В конце концов, они ирландцы. Они постоянно плодятся. Посадите в тюрьму одного, и под портретом Папы на свет появится десять новых. Нет, единственный разумный путь положить конец этому конфликту — договориться об урегулировании.

— Чего Ив Боуэн не хочет.

— Лучше смерть, чем бесчестие. Несмотря на свои публичные заявления, Ив в глубине души убеждена: если сейчас мы будем вести переговоры с террористами, то где мы окажемся через десять лет? — Харви посмотрел на часы, допил воду и встал. — Не в их правилах похищать и убивать детей политиков. И я не думаю, что похищение и убийство — какими бы страшными они ни были для Ив — могли бы заставить ее уйти со своего поста. Разве что сюда приплетается нечто, о чем я не знаю?..

Линли не ответил.

— Во всяком случае, — сказал Харви, — если вы ищете кого-то, кто больше всего выиграет от ее ухода, тогда вам нужно заняться ИРА и отколовшимися от нее группами. Они могут быть где угодно, между прочим. Никто лучше борющегося ирландца не знает, как незаметно раствориться во враждебной среде.

20

Александр Стоун краем глаза заметил миссис Магуайр. Он стоял перед открытым гардеробом в комнате Шарлотты, когда домработница подошла к двери. В одной руке она держала пластиковое ведро, в другой — поникший пучок тряпок. Последние два часа миссис Магуайр мыла окна. Смывая грязь и натирая стекла, она непрестанно шевелила губами в беззвучной молитве, и из глаз у нее текли слезы.

— Если я не помешаю вам, мистер Алекс.

У нее задрожал подбородок, когда она обвела взглядом комнату, в которой вещи Шарлотты лежали как девочка оставила их почти неделю назад.

Преодолевая тупую боль в горле, Алекс отозвался:

— Нет, не помешаете. Делайте, что вам надо. Все нормально.

Он пощупал висевшее в шкафу платье из красного бархата с воротником и манжетами из кружева цвета слоновой кости. Рождественское платье Шарли.

Миссис Магуайр, шаркая, вошла в комнату. Вода в ведре плескалась, как содержимое желудка пьяного. Совсем как содержимое его собственного желудка, хотя сейчас на него действовал не алкоголь.

Алекс взялся за детскую юбочку из шотландки и в этот момент услышал, как позади него отодвинули штору, затем с диванчика под окном стали перекладывать на кровать мягкие игрушки Шарли. Алекс зажмурился при мысли о кровати, на которой прошлой ночью, в этой самой комнате он трахал свою жену, добиваясь фантастического оргазма, как будто не произошло ничего, навсегда изменившего их жизнь. О чем он думал?

— Мистер Алекс? — Миссис Магуайр окунула в ведро тряпку и выжала ее, закрутив так, что та стала похожа на веревку. — Простите, если сделаю вам больно, но я знаю, что час назад звонили из полиции. И поскольку у меня не хватило духу тревожить мисс Ив в ее горе, я вот думаю, может, вы скажете мне… — Глаза ее наполнились слезами.

— Что еще?

Получилось резко, хотя он не собирался грубить. Просто меньше всего ему хотелось быть объектом чьего-либо сострадания.

— Можете вы мне объяснить, как было с Шарли? Я только в газетах читала, а мисс Ив, как я уже сказала, мне спрашивать совестно. Я ведь не ради отвратительных подробностей интересуюсь, мистер Алекс. Просто я смогу свободнее молиться о ее упокоении, если буду знать, как с ней было?

Как было с Шарли, подумал Алекс. Она бежала рядом с ним вприпрыжку, чтобы приноровиться к его шагу, когда они гуляли вместе; готовила под его руководством курицу под соусом из лайма — первое блюдо, которое он сам научился стряпать; вместе они разыскали приют для попавших в беду ежей, и он наблюдал, как она бродит среди клеток, в восторге прижав к худенькой груди кулачки. Вот как было с Шарли, подумал он. Но Алекс знал, каких подробностей ждет домработница. И они не касались того, как жила Шарли.

— Она утонула.

— В том месте, которое показывали по телевизору?

— Они не знают, где. Сотрудники уилтширской полиции говорят, что сначала ее накачали транквилизаторами. Потом она утонула.

— Господи Иисусе. — Ошеломленная, миссис Магуайр повернулась к окну. Протерла стекло в одном из переплетов, причитая: — Пресвятая Богородица. — И Алекс услышал, как у нее перехватило дыхание.

Женщина взяла сухую тряпку и принялась старательно, уделяя особое внимание углам, в которых скапливается грязь и о которых легче всего забыть, вытирать влажное стекло. Но Алекс услышал, как она засопела, и понял, что домработница снова заплакала.

— Миссис Магуайр, — сказал он, — вам не обязательно приходить сюда каждый день.

Она обернулась и с потрясенным видом произнесла:

— Вы что, хотите сказать, что увольняете меня?

— Господи, нет. Я только имел в виду, что если вам нужно какое-то время, чтобы отдохнуть…

— Нет, — твердо ответила она. — Не нужно мне никакого отдыха. — Она снова повернулась к окну и тщательно промыла стекло во втором переплете, прежде чем нерешительно и тише, чем раньше, спросила: — Ее не… Мистер Алекс, простите меня, но с Шарлоттой ничего плохого не сделали, нет? Ее не… Он не надругался над ней до того, как она умерла, нет?

— Нет, — произнес Алекс. — Свидетельств этому нет.

— Слава Господу нашему, не попустил, — отозвалась миссис Магуайр.

Алексу хотелось спросить, за что можно благодарить такого Бога, который попустил, чтобы у ребенка отняли жизнь. Что это за странное милосердие: избавить девочку от ужаса и муки изнасилования или другой формы надругательства, если в конце концов она оказалась выброшенной, как чьи-то несбывшиеся надежды, в канал Кеннета и Эйвона? Но он промолчал и, как автомат, опять обратился к вещам, пытаясь выполнить поручение Ив.

— Они отдают ее тело, — сказала ему Ив. — Надо отвезти в морг вещи, в которых ее положат в гроб. Сделаешь это для меня, Алекс? Я пока еще не в состоянии прикоснуться к ее вещам. Сделаешь? Пожалуйста?

Она красила волосы, стоя у раковины в ванной комнате с полотенцем на плечах. Отделяла тонким кончиком расчески идеально ровную прядь, выдавливала на волосы краску из бутылочки. У нее даже была маленькая, по форме похожая на малярную, кисточка, с помощью которой Ив распределяла краску по всем корням волос.

Алекс наблюдал за ней в зеркало. Когда они закончили прошедшей ночью, он так и не заснул. Она настаивала, чтобы он принял снотворное, и сама ушла спать, но Алексу больше не хотелось пить таблетки, и он так и сказал Ив. Поэтому он бродил по дому: из их спальни — в комнату Шарли, из комнаты Шарли — в гостиную, из гостиной — в столовую, где он сел и смотрел в сад, в котором до рассвета не видел ничего, кроме силуэтов и теней, и вот теперь он смотрит, как она спокойно красит волосы, а у него все тело наливается усталостью и нарастающее отчаяние терзает сердце.

— В чем ты хочешь, чтобы ее положили? — спросил он.

— Спасибо, дорогой. У нас будет публичное прощание, поэтому одежда должна быть подходящей к случаю.

— Публичное прощание? — Он не думал…

— Я хочу публичного прощания, Алекс. Если его не будет, пойдут слухи, будто мы что-то скрываем. А нам нечего скрывать. Поэтому нам нужно публичное прощание, и нужно, чтобы она была одета соответствующим образом.

— Соответствующим образом, — эхом откликнулся он, не желая думать, потому что боялся, как бы мысли не завели его слишком далеко. И заставил себя добавить: — Что ты предлагаешь?

— Ее бархатное платье. С последнего Рождества. Она из него еще не выросла. — Ив отделила следующую прядь волос. — Найди еще ее черные туфли. И носки в ящике. Подойдут те, с кружевами вокруг щиколоток, но смотри, не возьми с дыркой на пятке. Мы, вероятно, обойдемся без белья. И хорошо бы ленточку в волосы, если ты сможешь найти в тон платью. Попроси миссис Магуайр выбрать ленту.

Алекс наблюдал за ее руками, действующими с таким искусством.

— Что такое? — наконец спросила Ив у его отражения в зеркале, когда он не шевельнулся, чтобы идти выполнять данное ею задание. — Почему ты за мной наблюдаешь, Алекс?

— У них никаких зацепок? — Он уже знал ответ, но ему нужно было о чем-то спросить Ив, потому что лишь задавая вопросы и выслушивая ответы он мог понять, кем и чем была на самом деле его жена. — Ничего нет? Только смазка под ногтями?

— Я ничего не скрываю. Ты знаешь ровно столько же, сколько и я.

Она мгновение тоже приглядывалась к нему, а потом вновь занялась своими волосами. Алекс вспоминал, как она постоянно сокрушалась из-за того, что седина у нее появилась в тридцать один год, тогда как у него, в его сорок девять, не было еще ни одного седого волоса. Он вспоминал, сколько раз отвечал на эти сетования словами: «Зачем вообще их красить? Кому какое дело до цвета твоих волос? Мне точно никакого», и в свою очередь слышал в ответ: «Спасибо, дорогой, но мне не нравится седина, и пока я еще в состоянии хоть как-то имитировать естественность с помощью краски, я намерена это делать». И всегда, мысленно пожимая плечами, он относил это на счет врожденного женского тщеславия, как и длинную челку, скрывавшую шрам на лбу. Но теперь он видел, что ключевыми словами, которые могли бы объяснить ему Ив, неизменно были: как-то имитировать естественность. И не вникнув в их суть, он не понимал и ее сути. До настоящего момента. Но даже теперь он не был уверен, что до конца разобрался в ней.

— Алекс, почему ты так на меня смотришь?

— Да? Извини. Я просто думал.

— О чем?

— Об окрашивании волос.

Алекс заметил, как дрогнули ее веки. Она быстро оценивала, куда приведет их беседу тот или иной ее ответ. Алекс бесчисленное множество раз видел, как она делает это в разговоре с избирателями, журналистами, противниками.

Ив поставила бутылочку, положила кисточку и расческу на бачок унитаза. Затем повернулась к мужу.

— Алекс. — Лицо строгое, голос звучит мягко. — Ты, как и я, знаешь, что нам нужно найти способ жить дальше.

— И прошлая ночь была посвящена этому?

— Мне жаль, что ты не смог уснуть. Сама я уснула в эту ночь только потому, что приняла снотворное. Ты тоже мог принять. Я тебя просила. По-моему, ты делаешь несправедливый вывод только на том основании, что я смогла уснуть, а ты нет…

— Я говорю не о том, Ив, что ты смогла уснуть.

— Тогда о чем?

— О том, что случилось до этого. В комнате Шарли. По движению ее головы можно было подумать, что она отстраняется от его слов, но Ив просто констатировала:

— Мы занимались любовью в комнате Шарлотты.

— На ее кровати. Да. Это был наш прорыв к дальнейшей жизни? Или что-то еще?

— К чему ты клонишь, Алекс?

— Просто интересуюсь, зачем тебе понадобилось, чтобы я трахнул тебя прошлой ночью.

Ив, словно собираясь повторить слова мужа, как он повторил ее слова, одними губами произнесла: «трахнул». Под правым глазом дернулась мышца.

— Я не хотела, чтобы ты меня трахнул, — тихо проговорила она. — Я хотела, чтобы мы были вместе. Мне казалось… — Ив отвернулась от него. Взяла расческу и бутылочку с краской, но не подняла их к голове, она и голову не подняла, так что в зеркале Алекс видел только аккуратные рядки краски на волосах. — Я нуждалась в тебе. Это был способ забыться — пусть всего на полчаса. Я не думала о том, что мы в комнате Шарлотты. Ты обнимал меня. Вот что было важно в тот момент. Я отбивалась от прессы, встречалась с полицейскими, я старалась — господи, я старалась — забыть, как выглядела Шарлотта, когда мы опознавали ее тело. Поэтому когда ты лег рядом со мной, и обнял меня, и сказал, что с тобой я могу позволить себе делать то, чего я избегала — чувствовать, Алекс, — я подумала… — Тут она подняла голову. Он увидел ее рот, искривленный судорогой. — Извини, если я выбрала не то время и место для занятий сексом. Но ты был нужен мне.

Они смотрели на отражения друг друга в зеркале. Алекс осознал, как сильно ему хочется верить, что она говорит правду.

— Для чего? — спросил он.

— Чтобы ты помог мне вынести то, что мне необходимо вынести. Чтобы поддержал меня. Позволил хоть немного отвлечься. Что я и сейчас пытаюсь делать с помощью этого. — Она указала на краску, расческу и кисточку. — Потому что это единственный способ… — Она сглотнула, на шее у нее натянулись мышцы. — Алекс, это для меня единственный способ продержаться до… — Ее голос сорвался.

— О, господи, Ив. — Развернув ее к себе, Алекс обнял жену, не обращая внимания на краску, пачкавшую его руки и одежду. — Прости. Я измучен и не думаю, и… я ничего не могу с собой поделать. Она повсюду, куда я ни гляну.

— Тебе нужно отдохнуть, — проговорила она, уткнувшись ему в грудь. — Пообещай, что сегодня на ночь ты примешь эти таблетки. Ты не должен сломаться. Мне нужно, чтобы ты был сильным, потому что я не знаю, сколько еще я сама смогу быть сильной. Поэтому обещай мне. Скажи, что примешь эти таблетки.

Пустяковая просьба. Да и сон ему требовался. Поэтому Алекс согласился и отправился в комнату Шарли. Но на его руках осталась краска с волос Ив, и когда он протянул их к плечикам с одеждой и увидел на своих ладонях коричневые полосы, то понял, что прими он хоть пять таблеток снотворного, вряд ли это рассеет дурные предчувствия, не дававшие ему спать.

Миссис Магуайр что-то говорила ему, стоя у окна в комнате Шарли. Он уловил последние слова:

— …как маленький ослик, когда речь заходила об одежде, правда?

Он очнулся, моргая от боли в глазах.

— Я задумался. Простите.

— Ваш разум переполнен, как и ваше сердце, мистер Алекс, — пробормотала домработница. — Вам нечего передо мной извиняться. Я все равно просто болтала. Да простит меня Бог, но иногда больше хочется поговорить с другим человеком, чем с Господом.

Бросив свое ведро, тряпки и окно, она подошла и встала рядом с Алексом. Достала из шкафа узкую белую блузку с длинными рукавами, с застежкой сверху донизу на крохотные белые пуговки и с потертым круглым воротником.

— Шарли ненавидела эту школьную блузку, очень давила горло, а монахини требовали, чтобы девочки застегивались на все пуговицы. Да и сидела плохо. И туфли школьные не любила.

— А что она любила? — Ему следовало бы знать. Он должен был знать. Но не мог вспомнить.

— Из своей одежды, вы имеете в виду? — уточнила миссис Магуайр. Быстро и уверенно она сдвинула в сторону платья и юбки, приличные пиджаки и трикотаж и сказала: — Это.

Алекс увидел выцветший комбинезон. Миссис Магуайр пошуршала одеждой и извлекла на свет полосатую футболку.

— И это, — сказала она. — Шарли надевала их вместе. С кроссовками. Кроссовки она тоже любила. Носила их без шнурков, с язычками наружу. Сколько раз я говорила ей, что леди не одеваются как уличные девчонки, мисс Шарлотта. Но когда, спрошу я вас, Шарли волновало, как одеваются леди?

— Комбинезон, — произнес Алекс. — Ну конечно.

Сто раз, а может, и больше, он видел в нем Шарли. И слышал, как каждый раз, когда Шарли бегом спускалась по лестнице и выскакивала к машине в комбинезоне, Ив говорила: «Ты не пойдешь одетой подобным образом, Шарлотта Боуэн». «Пойду, пойду!» — кричала Шарли. Но Ив всегда одерживала верх, и в результате Шарли ворчала и ерзала в кукольно-красивом платье с кружевами — в своем рождественском платье, между прочим — и черных лакированных туфлях.

— Оно такое кусачее, — стонала Шарли и сердито оттягивала тесный воротник, как, наверное, оттягивала и воротник белой школьной блузки.

— Дайте мне это.

Алекс снял с плечиков комбинезон, сложил его вместе с футболкой. Увидел в углу шкафа кроссовки без шнурков, взял и их. На сей раз, подумал он, перед Богом и людьми Шарлотта Боуэн предстанет в том, что ей нравится.

В Солсбери Барбара Хейверс без особого труда нашла офис ассоциации избирателей Харви. Но когда она предъявила свое удостоверение и попросила предоставить ей самую общую информацию о члене парламента, то натолкнулась на стальную волю председателя ассоциации. Стрижка миссис Агаты Хау отставала от моды по меньшей мере лет на пятьдесят, а ее пиджак с подкладными плечами словно был взят из фильма с участием Джоан Кроуфорд[32]. Услышав слова «Скотленд-Ярд» рядом с именем уважаемого члена парламента, она сообщила, что мистер Харви находился в Солсбери с вечера четверга по вечер воскресенья — «как обычно, он ведь наш член парламента, не так ли?» — но никаких дополнительных сведений Барбаре из нее вытянуть не удалось. Миссис Хау ясно дала понять, что ни лом, ни взрывчатка, ни прямая угроза последствий отказа сотрудничать с полицией не заставят ее расколоться, по крайней мере пока она не «переговорит с нашим мистером Харви». Миссис Хау принадлежала к разряду женщин, полагавших, что их распрекрасное частное образование дает им право превосходства над остальным человечеством, а точнее к категории особей, которых Барбаре всегда до дрожи хотелось раздавить каблуком.

Пока миссис Хау сверялась по своему ежедневнику, где в это время дня может находиться в Лондоне их член парламента, Барбара сказала:

— Хорошо. Поступайте как хотите. Но, возможно, вам небезынтересно будет узнать, что это весьма серьезное расследование, и журналисты суют нос в каждую щелку. Поэтому вы можете поговорить со мной сейчас, и я отправляюсь дальше, либо вы потратите несколько часов на поиски Харви, рискуя выдать прессе, что он стал объектом расследования. Славный будет заголовок в завтрашних газетах: «Харви под прицелом». Кстати, с каким перевесом он прошел в парламент?

Глаза миссис Хау превратились в щелки.

— Вы что, угрожаете мне? — сказала она. — Ах вы, сс…

— По-моему, вы хотели сказать «сержант», — прервала ее Барбара. — «Ах вы, сержант». Верно? Да. Ну, я, конечно, понимаю ваши чувства. Вам неприятно видеть здесь такую шушеру, как я. Но время не терпит, и, если можно, мне бы хотелось получить ответы на свои вопросы.

— Вам придется подождать, пока я переговорю с мистером Харви, — настаивала миссис Хау.

— Я не могу ждать. Мой шеф в Ярде требует ежедневных отчетов, и я вот-вот, — Барбара для пущего эффекта глянула на стенные часы, — должна делать доклад. Мне будет очень неприятно сообщить ему, что председатель ассоциации избирателей мистера Харви отказывается сотрудничать. Потому что это привлечет внимание к самому мистеру Харви. И все станут гадать, что же он скрывает. А поскольку мой шеф каждый вечер общается с прессой, имя мистера Харви неизбежно всплывет. Если только в этом не отпадет необходимость.

Миссис Хау выказала признаки понимания, но она недаром занимала пост председателя местной ассоциации консерваторов. Человеком она была деловым и ясно выразила свои требования: услуга за услугу, вопрос за вопрос. Ей хотелось знать, что происходит, но свое желание она выразила косвенно, заявив:

— Интересы избирателей для меня на первом месте. О них забывать нельзя. Если по какой-то причине мистер Харви наткнулся на какое-то препятствие, мешающее ему служить нашим интересам…

Говори-говори, подумала Барбара. Она все поняла и приняла условия сделки. Миссис Хау узнала от нее, что означенное расследование касается события, открывшего вечерние новости и попавшего на первые полосы утренних и вечерних газет — похищения и утопления десятилетней дочери заместителя министра внутренних дел. Барбара не сообщила миссис Хау ничего, что та не сумела бы выяснить сама, если бы занялась чем-то еще помимо отслеживания передвижений мистера Харви по Лондону и запугивания престарелого секретаря в офисе местной ассоциации. Но Барбара преподнесла это все доверительно, как бы говоря: «seulement entre nous, дорогая»[33], что, как видно, произвело на председателя ассоциации достаточно сильное впечатление, чтобы в обмен она рассталась с некоторыми перлами своего информационного фонда.

Миссис Хау не слишком-то жаловала мистера Харви, как вскоре выяснила Барбара. В том, что касается женщин, настоящий кот. Но имеет подход к избирателям, и, кроме того, ему удалось отразить две серьезные нападки со стороны либеральных демократов, что многое искупает.

Родился он в Уорминстере. Ходил в школу в Винчестере, а затем учился в Оксфорде. Изучал экономику, потом успешно управлял инвестиционным портфелем в «Барклиз банке» здесь, в Солсбери. Много работал для партии и в конце концов, когда ему было двадцать девять лет, выставил свою кандидатуру в парламент. На своем месте он сидит тринадцать лет.

Женат одним браком, восемнадцать лет. У супругов требуемые политической установкой двое детей — мальчик и девочка, и когда они не в школе — где, разумеется, они в настоящий момент находятся, — то живут со своей матерью за пределами Солсбери в деревне Форд. Семейная ферма…

— Ферма? — перебила Барбара. — Харви — фермер? Мне показалось, вы сказали, что он банкир?

Ферму унаследовала от своих родителей его жена. Харви живут в доме, а землю обрабатывает арендатор. А что? Миссис Хау заинтересовалась. Кончик ее носа дрогнул. Ферма — это важно?

Барбара не имела ответа на этот вопрос, даже увидев ферму приблизительно три четверти часа спустя. Ферма располагалась на самом краю Форда, и когда Барбара въехала на трапециевидный двор, единственными существами, вышедшими поприветствовать ее малолитражку, оказались шесть необыкновенно раскормленных белых гусей. Своим гоготом они могли бы поднять и мертвого, если бы таковой находился поблизости. А поскольку никто на их крик не появился, Барбара решила, что по крайней мере, двор фермы, если уж не окружающие поля и пастбища, находится в полном ее распоряжении.

Под угрожающие «га-га-га», резавшие слух почище злобного лая добермана, Барбара попыталась осмотреть двор из машины: дом, амбар, старый каменный сеновал и еще более старая кирпичная голубятня. Последняя привлекла внимание Барбары. Она была цилиндрической формы, крытая шифером, с куполом-фонарем без стекол, через который птицы залетали в свое жилье. Одна сторона голубятни заросла плющом. В некоторых местах шифер был снят или отвалился, образуя просветы в крыше. Глубоко ушедшая в землю дверь растрескалась и посерела от возраста, покрылась лишайником и, судя по ее виду, последние двадцать лет не открывалась.

Но что-то в памяти Барбары отзывалось на вид этой голубятни. Она перебирала детали в попытке решить, что же это может быть: шиферная крыша, купол-фонарь, густые заросли плюща, потрескавшаяся дверь… Что-то в словах сержанта Стенли, в словах патологоанатома, Робина, Линли…

Все без толку. Она не могла вспомнить. Но круглое строение тревожило Барбару настолько, что она приоткрыла дверцу машины навстречу клювам злобных гусей.

Те совсем остервенели. Почище всяких сторожевых собак. Барбара порылась в бардачке в поисках чего-нибудь съестного, чтобы занять гусей. И наткнулась на пакетик чипсов с солью и уксусом, мимолетно пожалев, что не нашла его прошлым вечером, когда застряла в пробке. Попробовала чипсы. Вкус немного затхлый — ну и ладно. Через окошко Барбара рассыпала чипсы, словно приношение птичьим богам. Гуси тут же на них набросились. Проблема была решена, по крайней мере на время.

Барбара соблюла формальности, позвонив в дом, а также бодро крикнув «Есть тут кто-нибудь?» в дверь амбара. Прошлась по длине всего двора и наконец-то добралась до голубятни, словно осмотр данного строения естественным образом входил в ее обход.

Дверная ручка болталась, покрытая, словно песком, налетом ржавчины. Она не поворачивалась, но когда Барбара толкнула дверь плечом, та приоткрылась дюймов на семь. По внезапному хлопанью крыльев Барбара поняла, что голубятня обитаема, во всяком случае частично. Она протиснулась внутрь, когда последняя птица вылетела через купол-фонарь.

В насыщенных пылью лучах света, проникавших через купол и через прорехи в крыше, видны были ярусы ящиков-гнезд, каменный пол в буграх помета, а посередине — лестница с тремя сломанными ступеньками, с помощью которой когда-то, когда голубей разводили как домашнюю птицу, собирали яйца.

Барбара старательно обошла все свежие, еще блестевшие островки помета и приблизилась к лестнице. Она увидела, что хотя лестница и была прикреплена к вертикальному столбу с помощью удлиненной верхней ступеньки, замышлялась она не как стационарная. Наоборот, она должна была вращаться, облегчая потенциальному сборщику яиц доступ ко всем гнездам по периметру помещения — от самых нижних, на расстоянии двух футов от пола, до тех, что под крышей, на высоте десяти футов.

Лестница, как обнаружила Барбара, действовала, несмотря на возраст и состояние. Когда Барбара ее толкнула, та скрипнула, помедлила, а затем начала двигаться, повторяя изгиб кирпичных стен голубятни. Простейший зубчатый механизм в куполе-фонаре вращал столб, который в свою очередь поворачивал лестницу.

Барбара перевела взгляд с лестницы на столб, затем со столба на ящики-гнёзда. Там, где некоторые из них разрушились от времени и не были заменены, она увидела неоштукатуренные кирпичные стены. Они казались шершавыми и в неярком свете выглядели более красными, чем снаружи, освещенные солнцем. До странности красными. Словно и не кирпичи вовсе. Почти как…

И тут она вспомнила. Это же кирпичи, подумала Барбара. Кирпичи и столб. Она явственно услышала голос Шарлотты на пленке: «Но тут есть кирпичи. Майское дерево».

У Барбары зашевелились волосы на затылке, когда она перевела взгляд с кирпичей на столб в центре помещения. Господи боже, подумала Барбара, вот оно.

Сюда нужно направить криминалистов, пусть обследуют это здание, чтобы подтвердить, что Шарлотту держали здесь. Смазка, волос с ее головы, волокно от ее одежды, отпечатки ее пальцев, капля крови из ранки на колене. Вот что требуется, и провернуть все это нужно с соблюдением политеса как в отношении сержанта Стенли, который вряд ли встретит ее распоряжение с радостью новобранца, так и в отношении миссис Алистер Харви, которая наверняка позвонит мужу и насторожит его.

Сначала она займется Стенли. Какой смысл искать миссис Харви и заставлять ее нервничать раньше времени?

Еще находясь в голубятне, Барбара отметила, что гуси умолкли, теперь же обнаружила причину их спокойствия. Она таким образом поставила машину, что солнце, отражаясь от ее ржавеющего крыла, образовало на земле островок тепла, и в нем-то, среди остатков пожертвованных Барбарой чипсов, и нежились довольные птицы.

Барбара прокралась к машине, как можно бесшумнее скользнула внутрь, сказала гусям: «Извините, ребята», — и включила зажигание. Птицы ожили, загоготали, зашипели и забили крыльями, как воплощенные фурии. Они преследовали автомобиль Барбары до дороги. Там Барбара нажала на акселератор, промчалась по деревне Форд и направилась в Амсфорд, в распростертые объятия сержанта Стенли.

Сержант восседал в общей комнате, принимая дань в виде отчетов от двух групп констеблей, которые на протяжении последних тридцати двух часов прочесывали местность на своих участках, придерживаясь сетки сержанта Стенли. Людям из сектора номер тринадцать сообщить было нечего, кроме того, что они неожиданно натолкнулись на владельца фургона, бойко торговавшего всяким нелегальным товаром — от марихуаны до взрывчатки.

— Прямо на автостоянке в Мелкшеме, — с удивлением сказал один из констеблей. — Не поверите, сразу за главной улицей. Сидит сейчас в камере.

Группа из сектора номер пять могла сообщить немногим больше. Но все равно они подробно докладывали сержанту Стенли обо всех своих передвижениях. Барбара готова была повыдергивать из-под них стулья и пинками гнать их на улицу заниматься делом, чтобы начать договариваться о посылке криминалистов на ферму Харви, когда констебль из сектора номер четырнадцать ворвался в распашные двери общей комнаты и объявил:

— Есть!

Это заявление мобилизовало всех, включая Барбару. Она упражнялась в терпении, пытаясь ответить на телефонный звонок Робина Пейна, сделанный из Мальборо, с телефона в какой-то чайной, насколько Барбара смогла понять из ответа безмозглой официантки, снявшей трубку после двадцать пятого звонка, — и направляя молодую женщину-констебля выяснять подробности школьной жизни Алистера Харви в Винчестере. Но теперь получалось, что поиск по секторам, предпринятый сержантом Стенли, как будто давал результаты.

Стенли знаком приказал всем говорившим замолчать. До этого он сидел за круглым столом и, слушая доклады, сооружал из зубочисток избушку, но теперь сержант встал и сказал:

— Говори, Фрэнк.

— Слушаюсь, — ответил тот и без всякого вступления объявил, немного волнуясь: — Мы взяли его, сержант. Он в третьей комнате для допросов.

Барбаре представилась ужасающая картина: Алистер Харви в кандалах — ни права не зачитаны, ни адвокат не вызван. Она спросила:

— Кого взяли?

— Мерзавца, который похитил ребенка, — ответил Фрэнк, удостоив ее небрежного взгляда. — Он механик из Коута, занимается тракторами в гараже рядом с мостом Спаниеля. Ровно в миле от канала.

Комната взорвалась. Барбара в числе прочих бросилась к карте. Фрэнк ткнул в нужное место пальцем с засохшей под ногтем горчицей.

— Вот здесь. — Констебль указал участок дороги, которая вела от Коута на север, к деревне Бишопс-Каннинг. Вдоль канала от моста Спаниеля до того места, где бросили тело Шарлотты, было три с половиной мили и полторы мили, если идти туда же тропинками, а не по извилистому шоссе. — Этот ублюдок заявляет, что ничего не знает, но мы кое-что у него нашли, и к допросу он готов.

— Отлично. — Сержант Стенли потер руки, словно выражая готовность приступить к исполнению почетных обязанностей. — В какой, говоришь, комнате?

— В третьей. — И Фрэнк со злостью добавил: — Мерзавец отлично изображает страх, сержант. Припугнуть его как следует, и он расколется. Клянусь.

Сержант Стенли расправил плечи, настраиваясь на выполнение задачи.

— Что вы у него нашли? — спросила Барбара. Ее вопрос остался без ответа. Стенли направился к двери, Барбара почувствовала, что закипает. Нет, так дело не пойдет. Она резко окликнула Стенли: — Постойте, Редж. — И когда сержант нарочито медленно развернулся в ее сторону, спросила: — Фрэнк, вы сказали, что кое-что нашли у этого типа… кстати, как его зовут?

— Шорт. Говард.

— Прекрасно. Так что вы нашли у Говарда Шорта? Фрэнк посмотрел на сержанта Стенли, ожидая указаний. Тот в ответ чуть приподнял подбородок. То, что Фрэнку потребовалось разрешение Стенли, взбесило Барбару, но она предпочла это скушать и дождаться ответа.

— Школьную форму, — сказал констебль. — Она лежала у этого Шорта в гараже. Утверждает, что собирался использовать ее как тряпку. Но на ней нашита метка с именем девочки Боуэн, четче не бывает.

Сержант Стенли направил группу криминалистов в гараж Говарда Шорта, находившийся рядом с Коутом. Сам же двинулся в сторону комнаты для допросов под номером три. Не отставая от него ни на шаг, Барбара сказала:

— Нужно направить еще одну группу в Форд. Там голубятня с…

— Голубятня? — Стенли остановился. — Что еще за голубятня, черт подери?

— У нас есть запись голоса девочки, сделанная дня за два до ее смерти. Она рассказывает, где ее держат. Голубятня подходит под описание. Мне нужна там группа криминалистов. Немедленно.

Стенли наклонился к ней. И тут Барбара впервые осознала, насколько он непривлекательный человек. Она увидела плохо выбритую щетину под скулами и следы от оспин вокруг рта. Он рявкнул:

— Выясняйте это с нашим шефом. Я не собираюсь посылать криминалистов куда попало только потому, что у вас зачесалось в одном месте.

— Вы сделаете то, что я вам говорю, — сказала Барбара. — А если вы этого не сделаете…

— То что? Вас вывернет мне на туфли? Она схватила его за галстук.

— С твоими туфлями ничего не случится. Но за твои яйца я не поручусь. Так мы разобрались, кто что будет делать?

Он дыхнул ей в лицо застарелым запахом табака.

— Остынь, — тихо сказал он.

— Да пошел ты, — отозвалась Барбара и выпустила галстук, ткнув при этом сержанта в грудь. — Прислушайтесь к моему совету, Редж. У вас нет никакой надежды выиграть данное сражение. Так что образумьтесь и уясните это, прежде чем я отстраню вас от дела.

Он прикурил сигарету от своей зажигалки в виде согнувшейся женщины.

— Мне нужно провести допрос. — Говорил он с уверенностью заправского командира. — Хотите поприсутствовать? — Он пошел по коридору, на ходу приказав служащей с папкой в руке принести в третью комнату кофе.

Барбара заставила себя успокоиться. Ей хотелось расцарапать Стенли лицо, но смысла вступать с ним в рукопашную не было. Ясно, что он не дрогнет перед противником-женщиной. Ей придется нейтрализовать этого ублюдка другими способами.

Она прошла следом за ним по коридору и свернула прямо в комнату для допросов. Здесь на краешке пластикового стула сидел Говард Шорт, парень лет двадцати с выпученными как у лягушки глазами, в заляпанном смазкой комбинезоне — принадлежности его профессии — и в бейсболке с надписью «Брейвз». Он держался за живот.

Заговорил он прежде, чем Стенли или Барбара открыли рот.

— Это из-за той девочки, да? Я знаю. Я так и понял, когда тот парень покопался в моем пакете с тряпками и нашел ее.

— Что? — спросил Стенли. Он сел верхом на стул и предложил Шорту сигарету.

Говард покачал головой. Сильнее обхватил живот руками.

— Язва.

— Что?

— Желудок.

— Да плевать на него. Что они нашли в пакете с тряпками, Говард?

Парень посмотрел на Барбару, словно желая удостовериться, что кто-то на его стороне. Она спросила:

— Что было в пакете, мистер Шорт?

— То, что они нашли. Школьная форма. — Он качнулся на стуле и застонал. — Я ничего не знаю про эту девочку. Я просто купил…

— Почему ты ее похитил? — спросил Стенли.

— Я не похищал.

— Где ты ее держал? В гараже?

— Я никого не держал… никаких девочек… я видел про нее по телевизору, как и все остальные. Но, клянусь, лично я никогда ее не видел. Ни разу.

— Однако ты с удовольствием ее раздел. Хорошо у тебя встал, когда ты ее раздел?

— Я никогда этого не делал! Никогда!

— Значит, ты девственник, Говард? Или гомик? Что? Не любишь девчонок?

— Да люблю я девчонок. Я только говорю…

— Маленьких? И маленьких тоже?

— Я не похищал эту малышку.

— Но ты знаешь, что она была похищена? Как же так?

— Новости. Газеты. Все знают. Но я не имею к этому никакого отношения. У меня оказалась только ее форма…

— Значит, ты знал, что это ее форма, — перебил Стенли. — С самого начала. Да?

— Нет!

— Давай, выкладывай. Будет проще, если ты расскажешь нам правду.

— Я пытаюсь. Я говорю вам, что эта тряпка…

— Ты имеешь в виду школьную форму. Школьную форму маленькой девочки. Школьную форму мертвой маленькой девочки, Говард. Ты же находишься всего в миле от канала, не так ли?

— Я никогда этого не делал, — сказал Говард. Он сильнее стиснул живот. — Ужасно болит, — простонал он.

— Не играй с нами в игры, — сказал Стенли.

— Пожалуйста, дайте мне воды, я должен принять лекарство.

Оторвав руку от живота, Говард достал из кармана пластиковую коробочку в форме гаечного ключа.

— Сначала разговор, потом лекарство, — сказал Стенли.

Барбара распахнула дверь, чтобы попросить у кого-нибудь воды. За дверью с двумя пластиковыми чашками оказалась служащая, которой Стенли приказал принести кофе.

Барбара улыбнулась и совершенно искренне сказала:

— Большое спасибо.

И подала свою чашку механику.

— Вот, примите ваше лекарство, мистер Шорт. Взяв стул, она села рядом с корчившимся молодым человеком и твердо произнесла:

— Вы можете нам рассказать, где взяли форму? Говард проглотил две пилюли, запив их кофе.

Положение стула Барбары заставило парня повернуться к ней, так что Стенли лицезрел теперь только профиль Шорта. Барбара мысленно похлопала себя по спине за ловкость, с которой перехватила инициативу.

— В киоске подержанных вещей, — ответил Говард.

— Что за киоск?

— На церковном празднике. Каждую весну у нас бывает престольный праздник, и в этом году он пришелся на воскресенье. Я повез свою бабушку, потому что она должна была час поработать в чайном киоске. Не было смысла везти ее туда, возвращаться домой и снова за ней приезжать, поэтому я остался побродить там. Тогда я и нашел эти тряпки. Их продавали в киоске подержанных вещей. Пластиковые пакеты с тряпками. Полтора фунта за пакет. Я купил три, потому что тряпки нужны мне в работе. Это ради доброго дела, — добавил он серьезно. — Они собирают деньги на реставрацию окна в алтаре.

— Где? — спросила Барбара. — В какой церкви, мистер Шорт?

— В Стэнтон-Сент-Бернарде. Там живет моя бабушка. — Он перевел взгляд с Барбары на сержанта Стенли и сказал: — Я говорю правду. Я ничего не знал про эту форму. Я даже не знал, что она в этом пакете, пока полицейские не вывалили тряпки на пол. Я даже еще не открывал этот пакет. Клянусь.

— Кто работал в киоске? — вступил Стенли. Говард облизал губы, посмотрел на Стенли, потом на Барбару.

— Какая-то девушка. Блондинка.

— Твоя подружка?

— Я ее не знаю.

— Не поболтал с ней? Имя не спросил?

— Я только купил у нее три пакета с тряпками.

— Не попытался очаровать ее? Не думал, что хорошо бы трахнуть ее?

— Нет.

— Почему? Старовата для тебя? Любишь помоложе?

— Я ее не знаю, ясно? Я только купил эти пакеты, как уже сказал, в киоске со старьем. Я не знаю, как они туда попали. Не знаю имени девушки, которая их мне продала. И даже если бы знал, ей, вероятно, и самой неизвестно, откуда там эти пакеты. Она просто работала в киоске, брала деньги и подавала пакеты. Если вам нужно узнать что-то еще, вам, наверное, следует спросить…

— Выгораживаешь ее? — сказал Стенли. — С чего бы это, Говард?

— Да я пытаюсь вам помочь! — крикнул Шорт.

— Не сомневаюсь. Так же, как не сомневаюсь, что ты сунул школьную форму девочки в тряпки, после того как купил их на празднике.

— Нет!

— Так же, как не сомневаюсь, что ты похитил ее, накачал снотворным и утопил.

— Нет!

— Так же, как…

Барбара встала, дотронулась до плеча Шорта.

— Спасибо за помощь, — твердо произнесла она. — Мы проверим все, что вы нам рассказали, мистер Шорт. Сержант Стенли?

Она кивнула в сторону двери и покинула комнату для допросов.

Стенли вышел за ней в коридор. Барбара услышала, как он бурчит:

— Черт. Если эта сучка думает… Она повернулась к нему.

— Эта сучка ничего такого не думает. Думать начинайте вы. Продолжайте таким вот образом запугивать свидетеля, и в конце концов мы провалим все, как чуть не завалили с этим парнем.

— Вы верите в эту чушь про чайные киоски и блондинок? — фыркнул Стенли. — Да на нем пробу негде ставить.

— Если он виноват, мы его посадим. Но сделаем это по закону или вообще никак. Ясно? — Она не стала дожидаться ответа. — Поэтому отправьте школьную форму криминалистам, Редж. Пусть проверят каждый дюйм. Мне нужны волосы, сперма, собачье дерьмо, коровий и конский навоз, птичий помет и все остальное, что там может оказаться. Ясно?

Сержант презрительно искривил верхнюю губу.

— Не швыряйтесь моими людскими ресурсами, Скотленд-Ярд. Мы знаем, что форма принадлежит девочке. Если нужно убедиться, покажем ее матери.

Барбара приблизила лицо к самому лицу сержанта.

— Правильно. Мы знаем. Мы знаем, что форма ее. Но мы не знаем, кто убийца, не так ли, Редж? Поэтому мы возьмем эту форму, осмотрим ее, снимем отпечатки, исследуем с помощью волоконной оптики, лазера и сделаем все остальное, что в наших силах, лишь бы она дала нам ниточку к убийце. Говард ли это Шорт или принц Уэльский. Я ясно выражаюсь или вам нужно письменное разъяснение от вашего старшего констебля?

Стенли медленно втянул щеку.

— Ясно, — проговорил он и едва слышно добавил: — Имел я тебя, начальница.

— Черта с два, — ответила Барбара и пошла в общую комнату. Где, дьявол его побери, находится этот Стэнтон-Сент-Бернард?

21

Несмотря на то, что служащий хозяйственной части развешивал фотографии заместителя комиссара сэра Дэвида Хильера в его кабинете, заместитель комиссара не пожелал отложить ежедневный доклад. Не пожелал он и перенести его в другую комнату, откуда не смог бы наблюдать за подобающим размещением своей фотографической истории. Поэтому Линли вынужден был рапортовать приглушенным тоном, стоя у окна. Закончив, он стал ждать замечаний своего начальника.

— Через полчаса у меня пресс-конференция, — наконец заговорил тот, едва шевеля губами из соображений конфиденциальности. — Нужно кинуть им на завтра какую-нибудь кость. — Можно было подумать, он решает, какого рода наживку бросить акулам. — Как насчет того уилтширского механика у Хейверс? Еще раз — как его зовут?

— Сержант Хейверс считает, что он не имеет отношения к делу. Сейчас там исследуют школьную форму девочки Боуэн, возможно, это что-нибудь нам даст. Но Хейверс предполагает, что форма не подтвердит связи механика с Шарлоттой Боуэн.

— И все же… — протянул Хильер. — Хорошо бы упомянуть о том, что кто-то из наших помогает местной полиции в ее расследовании. Хейверс проверяет парня?

— Мы всех проверяем.

— И?

Линли не хотелось делиться тем, что он знал. Хильер имел склонность чересчур много выбалтывать прессе, лишь бы продемонстрировать сноровку Ярда. Но газеты и без того уже были излишне осведомлены, и их не интересовало осуществление правосудия. Им, скорее, было интересно раскрыть тайну быстрее своих конкурентов.

— Мы ищем связь: Блэкпул-Боуэн-Лаксфорд-Уилтшир.

— Поиск связей не прибавит нам блеска в глазах прессы и общественности, инспектор.

— Четвертый отдел занимается отпечатками из Мэрилебона, и у нас есть портрет возможного подозреваемого. Скажите им, что мы анализируем данные. Потом отдайте портрет. Это должно их удовлетворить.

Хильер задумчиво посмотрел на Линли.

— Но у вас есть еще что-то, не так ли?

— Ничего определенного, — ответил Линли.

— Мне казалось, я ясно выразился, когда передавал вам дело. Я не хочу, чтобы вы придерживали сведения.

— Не стоит мутить воду догадками, — сказал Линли и прибавил: — Сэр, — вылив масло на воды не столько мутные, сколько потенциально тревожные.

Хмыкнув, Хильер уже, похоже, собрался отдать приказ, который привел бы их к стычке, но стук в дверь его кабинета объявил о вторжении секретарши, проговорившей с порога:

— Сэр Дэвид? Вы просили уведомить вас за полчаса до начала пресс-конференции. Пришел гример.

Линли с трудом удержался от ухмылки, представив себе Хильера — припудренного, нарумяненного и с накрашенными ресницами — перед телекамерами.

— В таком случае не буду вам мешать, — сказал он и, воспользовавшись моментом, удалился.

В своем кабинете он застал Нкату, который сидел за его столом и разговаривал по телефону.

— Констебль-детектив Уинстон Нката… Нката, красавица… Нката… Эн-ка-а-тэ-а. Скажите, что нам надо поговорить. Хорошо?

Положив трубку, он повернулся к двери, увидел Линли и хотел встать. Инспектор знаком велел ему оставаться на месте и сел на стул, который обычно занимала Хейверс.

— Итак? — произнес он.

— Занимаюсь связью Боуэн-Блэкпул, — ответил Нката. — Председатель ассоциации избирателей Боуэн был на той конференции тори. Типа этого зовут полковник Джулиан Вудуорд. Знаете его? Мы с ним мило побеседовали в Мэрилебоне сразу после нашего с вами посещения трущобы.

Полковник Вудуорд, сообщил Нката, отставной военный лет семидесяти. Бывший консультант по военной истории, вышел на пенсию в шестьдесят пять и перебрался в Лондон, поближе к сыну.

— Души в нем не чает, в этом Джоэле, — сказал Нката, имея в виду сына полковника. — У меня сложилось такое впечатление, что ради него он готов почти на все. Между прочим, это он раздобыл парню работу у Ив Боуэн. И на ту конференцию тори в Блэкпул он его возил.

— Джоэл Вудуорд там был? Сколько ему тогда было лет?

— Где-то девятнадцать. Он в то время учился в Лондонском университете, начинал изучать курс политических наук. Там он и до сих пор. С двадцати двух лет заочно работает над докторской. По сведениям из офиса Боуэн, в настоящий момент он где-то в тех краях. Он был следующим в моем списке тех, с кем я собирался поболтать, но вот не могу его отыскать. Пытаюсь с полудня.

— Какая-нибудь связь с Уилтширом? Какая-нибудь причина у того или другого Вудуорда свалить Ив Боуэн?

— Над Уилтширом я еще работаю. Но должен сказать, что у полковника имеются планы в отношении Джоэла. Политические планы, которых он не скрывает. — Парламент?

— В точку. И он не большой поклонник мисс Боуэн. Полковник Вудуорд, продолжал Нката, имеет твердое представление о месте женщины. И оно не в политике. Сам полковник трижды вдовец, и ни одна из его жен не чувствовала потребности проявлять себя в какой-либо области помимо домашней. И хотя он признает, что у Ив Боуэн «духу побольше, чем у нашего уважаемого премьера», в то же время он не скрывает, что она не слишком ему нравится. Но у него хватает цинизма понимать: чтобы консервативная партия держалась у власти, избирателям необходимо предложить наиболее достойного кандидата, а наилучший из возможных кандидатов не всегда тот, с кем находишься в хороших отношениях.

— Он подыскивает ей замену? — спросил Линли.

— С радостью заменил бы ее своим сынком, — сказал Нката. — Но на это никаких шансов, если только кто-то или что-то не вытеснит ее из власти.

Интригующе, подумал Линли. И подтверждает то, что сама Ив Боуэн говорила несколько иными словами: в политике злейшие враги носят личину друзей.

— Что насчет Алистера Харви? — спросил Нката.

— Скользкий как угорь.

— На то он и политик, старик.

— Похоже, он ничего не знает о связи Боуэн и Лаксфорда в Блэкпуле, утверждал, будто даже не помнит, что Боуэн там находилась.

— Вы ему верите?

— Честно говоря, да. Но потом позвонила Хейверс. Линли пересказал Нкате сообщение сержанта

Хейверс и закончил:

— А еще ей удалось раскопать кое-какие факты из винчестерского прошлого Харви. В его школьном личном деле можно найти практически все, что ожидаешь увидеть. Но одно увлечение стоит особняком. В последние два года учебы он был одержим экологией и походами по сельской местности. И путешествовали ребята почти всегда по Уилтширу, по территории Солсберийской равнины.

— Следовательно, он знает эти места.

Линли взял оставленные рядом с телефоном листки сообщений, разложенные веером. Надев очки, стал их просматривать, спросил:

— Ничего нового насчет бродяги?

— Полная тишина. Но пока рано. Мы показали рисунок еще не всем констеблям-добровольцам с Уигмор-стрит. И никто из проверяющих местные ночлежки еще не объявлялся.

Линли бросил бумажки на стол, снял очки и потер глаза.

— Мы движемся черепашьим шагом.

— Что Хильер? — проницательно спросил Нката.

— Как обычно. Ему бы хотелось объявить о раскрытии в течение двадцати четырех часов — к вящей славе Ярда. Но он знает, как обстоят дела, и не спорит, что мы находимся в страшно невыгодном положении. — Линли подумал о журналистах, которых накануне вечером видел у дома Ив Боуэн, и о заголовках на первых страницах газет — «Полиция в поиске» и «Член парламента сказала — никаких копов», — которые видел этим утром в киосках. — Черт бы их побрал, — ругнулся он.

— Кого это? — спросил Нката.

— Боуэн и Лаксфорда. Завтра будет неделя со дня похищения. Если бы они обратились к нам в первые же часы после ее исчезновения, мы бы ее уже нашли. А так мы пытаемся взять остывший след через шесть дней после события, расспрашиваем возможных свидетелей, которых это дело не интересует и ничего им не сулит, — а вдруг они что-то вспомнят. Безумие какое-то. Мы полагаемся на удачу, а мне это совсем не нравится.

— Но удача как раз чаще всего и помогает. — Нката откинулся в кресле Линли. Констебль смотрелся удивительно на месте в этом кресле. Потянувшись, он сложил руки на затылке, улыбнулся.

По этой улыбке Линли все понял.

— У вас есть что-то еще.

— Есть. Еще как есть.

— И?

— Это Уилтшир.

— И с кем Уилтшир связан?

— Ну, тут-то самое интересное и начинается.

Пробки задержали их в районе Уайтхолла и на Стрэнде, но во время медленного продвижения вперед и полных остановок Линли успел прочесть статью в «Санди таймс», которую Нката раскопал, исследуя прошлое подозреваемых. Статья вышла полтора месяца назад, она называлась «Поднимая таблоид» и была посвящена Деннису Лаксфорду.

— Целых семь страниц, — заметил Нката, пока Линли пробегал текст. — Счастливая семья дома, на работе, на отдыхе. И все о каждом из них — черным по белому. Неплохо, а?

— Это может оказаться прорывом, которого мы искали, — откликнулся Линли.

— Я тоже так подумал, — согласился Нката.

В «Осведомителе», по предъявлении полицейских удостоверений, им с Линли выдали карточки гостей, крепившиеся к одежде, и отправили на одиннадцатый этаж. Когда двери лифта открылись на требуемом этаже, Линли и Нкату встретила седовласая женщина, немного сутулившаяся, словно под тяжестью лет, проведенных над картотечными ящиками, за машинкой и клавиатурой компьютера. Она представилась как мисс Уоллес, доверенный, личный и единоличный секретарь главного редактора «Осведомителя» — мистера Денниса Лаксфорда.

Она попросила полицейских предъявить удостоверения и тщательно их изучила со словами:

— В отношении посетителей лишняя предосторожность не помешает. Соперничество газет. Возможно, вы понимаете, о чем я?

После чего проводила их до кабинета главного редактора. За право перетряхивать грязное белье нации перед всем миром люди явно готовы были перегрызать друг другу глотки. Поэтому наиболее умудренные опытом таблоиды придерживались золотого правила: не верь никому, даже человеку, называющему себя полицейским.

Лаксфорд сидел в своем кабинете за столом совещаний с двумя другими мужчинами, которые, судя по графикам, сводкам, таблицам и макетам газетных полос, отвечали за распространение и рекламу. Когда мисс Уоллес прервала их в первый раз, открыв дверь и сказав: «Прошу прощения, мистер Лаксфорд», последовал резкий ответ главного редактора: «Черт побери, Уоллес, мне казалось, я ясно дал понять, что не хочу, чтобы нам мешали». Голос у него был измученный, и из-за спины секретарши Линли углядел, что и вид у Лаксфорда не намного лучше.

— Они из Скотленд-Ярда, мистер Лаксфорд, — сказала мисс Уоллес.

Реклама и Распространение переглянулись, превратившись при таком повороте событий в воплощенный интерес.

— Остальным займемся позднее, — сказал им Лаксфорд и не встал со своего начальственного места во главе стола, пока они вместе с мисс Уоллес не покинули комнату. И даже тогда, поднявшись, он остался на прежнем месте, резко бросив:

— Не пройдет и минуты, как это разнесется по редакции. Могли бы предварительно позвонить.

— Летучка по вопросам распространения? — спросил Линли. — Какие нынче тиражи?

— Полагаю, вы пришли сюда не тиражи обсуждать.

— Все равно, мне интересно.

— Почему?

— Тираж для газеты — всё, не так ли?

— По-моему, это дураку ясно. Доходы от рекламы зависят от тиража.

— А тираж зависит от качества материалов? Их достоверности, содержания и глубины? — Линли в очередной раз предъявил свое удостоверение и, пока Лаксфорд его изучал, изучал, в свою очередь, Лаксфорда. Мужчина был одет с иголочки, но выглядел отвратительно. Белки глаз покраснели, кожа приобрела землистый оттенок. — Предполагаю, что одна из главных забот любого редактора — тираж его газеты, — сказал Линли. — Вы настойчиво стремились поднять свой, если судить по тому, что я прочел в журнале «Санди таймс». Нет сомнений, что вы бы хотели наращивать его и дальше.

Лаксфорд вернул Линли удостоверение, которое тот убрал в карман. Нката прошелся вдоль стены рядом со столом совещаний, разглядывая взятые в рамку первые страницы наиболее скандальных номеров «Осведомителя».

— К чему вы клоните, инспектор? — спросил Лаксфорд. — Вы видите, я занят. Мы можем перейти к делу?

— Дело — Шарлотта Боуэн.

Лаксфорд молча переводил взгляд с Линли на Нкату и обратно. Он не собирался ничего им выдавать, не узнав, какой информацией они уже располагают.

— Нам известно, что вы отец девочки, — сказал Линли. — Мисс Боуэн подтвердила это вчера вечером.

— Как она? — Лаксфорд взял какой-то график, но смотрел не на него, а на Линли. — Я ей звонил. Она не перезванивает. Я не разговаривал с ней с вечера воскресенья.

— Видимо, она пытается справиться с шоком, — ответил Линли. — Она не думала, что все так обернется.

— Статья была у меня написана, — сказал Лаксфорд. — Если бы Ив дала мне добро, я бы ее напечатал.

— Не сомневаемся, — отозвался Линли. Уловив сухость его тона, Лаксфорд пристально на него посмотрел.

— Зачем вы пришли?

— Поговорить о Беверстоке.

— О Беверстоке? Да что?..

Лаксфорд посмотрел на Нкату, словно ожидая от констебля ответа. Нката лишь выдвинул стул и сел. Достал из кармана блокнот и карандаш и приготовился записывать за Лаксфордом.

— Вы поступили в Беверстокскую школу для мальчиков в возрасте одиннадцати лет, — начал Линли. — И учились там до семнадцати лет. Жили там на полном пансионе.

— И что с того? Какое это имеет отношение к Шарлотте? Вы же сказали, что пришли поговорить о ней.

— В те годы вы были членом археологического кружка «Исследователи». Это верно?

— Мне нравилось рыться в земле. Большинству мальчишек нравится. Не вижу, что в этом важного для вашего расследования.

— Этот кружок — «Исследователи» — занимался самыми разными вещами, не так ли? Обследовал могильники, земляные валы, каменные круги и тому подобное? Знакомился с местностью?

— И что, если так? Не понимаю, какое и к чему это имеет отношение.

— И в последние два года вашего пребывания в Беверстоке вы были президентом кружка, так?

— Еще я издавал «Беверстокский журнал», выходивший раз в полгода, и «Оракул». И для полноты нарисованной вами картины, живописующей пору моего становления, инспектор, — я не освоил ни единого крикетного приема. А теперь скажите мне, будьте любезны, я ничего не забыл?

— Только одну деталь, — ответил Линли. — Местонахождение школы.

Лаксфорд на мгновение нахмурился, задумавшись.

— Уилтшир, — сказал Линли. — Беверстокская школа находится в Уилтшире, мистер Лаксфорд..

— В Уилтшире много всего, — заметил Лаксфорд. — И гораздо более примечательного, чем Беверсток.

— Не стану оспаривать. Но Беверсток имеет перед всем этим одно преимущество, не так ли?

— И что же это за преимущество?

— Его расположение менее чем в семи милях от того места, где было найдено тело Шарлотты.

Лаксфорд медленно положил график на стол и встретил заявление Линли полным молчанием. На улице, одиннадцатью этажами ниже, завывала на двух нотах сирена «скорой помощи», призывая очистить для проезда дорогу.

— Интересное совпадение, вы не находите? — спросил его Линли.

— Именно совпадение, и вы это знаете, инспектор.

— Мне не хочется верить вам на слово.

— Не можете же вы считать, что я имею какое-то отношение к случившемуся с Шарлоттой. Подобная мысль — безумие.

— Что вам кажется безумием? Ваша причастность к похищению Шарлотты или к ее смерти?

— И то и другое. За кого вы меня принимаете?

— За человека, озабоченного тиражом своей газеты. А следовательно, за человека, ищущего материал, какого ни у кого больше нет.

Что бы там ни отрицал Лаксфорд, что бы ни пытался скрыть от Линли, его взгляд на секунду упал на лежавшие на столе графики и схемы — основу его газеты и его работы. Этот на миг опущенный взгляд говорил больше, чем все слова главного редактора.

— На определенном этапе, — продолжал Линли, — Шарлотту нужно было вывезти из Лондона на машине.

— Я не имею к этому никакого отношения.

— Тем не менее я бы хотел осмотреть ваш автомобиль. Он рядом стоит?

— Мне нужен адвокат.

— Разумеется.

Лаксфорд подошел к своему письменному столу, нашел среди бумаг телефонную книгу в кожаном переплете, открыл ее, другой рукой снял трубку и нажал две кнопки, прежде чем Линли снова заговорил:

— Нам с констеблем Нкатой, конечно, придется его дождаться. Что может занять некоторое время. Поэтому, если вы озабочены тем, как истолкуют наш визит в редакции, то представьте, как будет воспринято наше нетерпеливое ожидание под дверью вашего кабинета приезда вашего адвоката.

Редактор нажал еще четыре кнопки, занес палец над телефоном, чтобы нажать седьмую. Линли ждал от Лаксфорда принятия решения, он видел, как у того бьется на виске жилка.

Лаксфорд со стуком вернул трубку на место.

— Хорошо, — сказал он. — Я отведу вас к машине.

Машина марки «порше» стояла в гараже, вонявшем мочой и бензином, в пяти минутах ходьбы от здания, где располагалась редакция «Осведомителя». Они дошли туда в молчании, Лаксфорд опережал их на несколько шагов. Остановился он, только чтобы надеть пиджак и сказать мисс Уоллес, что выйдет на четверть часа. Ведя полицейских к лифту, он не смотрел по сторонам, а когда бородатый мужчина в джинсовой куртке окликнул шефа, высунувшись из кабинета в дальнем конце редакции, Лаксфорд проигнорировал его. Как и всех остальных.

Автомобиль находился на пятом уровне гаража и казался гномом по контрасту с грязным «рейндж-ровером» и белым фургоном с надписью «Гурмэ на колесах», между которыми стоял. На подходе к машине Лаксфорд достал пульт и отключил сигнализацию «порше». Пиканье сигнализации отозвалось в бетонном сооружении птичьей икотой.

Не дожидаясь приглашения, констебль Нката надел перчатки, открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья и нырнул в салон. Пошарил в «бардачке» и между сиденьями. Приподнял перед пассажирским и водительским сиденьями коврики. Заглянул в «карманы» на дверцах. Вышел из машины и сдвинул вперед сиденья, чтобы попасть в заднюю часть салона.

Лаксфорд наблюдал за происходящим молча. Кто-то энергично прошагал мимо, но он не обернулся посмотреть, видит ли кто производимый Нкатой обыск. На лице Лаксфорда ничего не отражалось. Невозможно было сказать, что скрывается за маской бесстрастия.

Ноги Нкаты царапнули по бетонному полу, когда его длинное тело протиснулось дальше в салон. Нката охнул, на что Лаксфорд отреагировал:

— У вас нет никаких шансов найти в моей машине что-нибудь хотя бы отдаленно связанное с вашим расследованием. Если бы я собирался вывозить из города десятилетнего ребенка, то вряд ли воспользовался бы своим автомобилем, правда? Я же не дурак. Сама мысль о том, чтобы спрятать Шарлотту в «порше», абсурдна. В «порше», я вас умоляю. Да в нем не хватает места даже для…

— Инспектор, — перебил Нката. — Кое-что есть. Под сиденьем.

Он задом выбрался из машины, сжимая в кулаке какой-то предмет.

— Это не может быть связано с Шарлоттой, — сказал Лаксфорд.

Но он ошибался. Нката распрямился и показал Линли находку. Это были очки. Круглые, в черепаховой оправе, они почти в точности повторяли очки Ив Боуэн. С единственной разницей, что были сделаны для ребенка.

— Господи, что?.. — В голосе Лаксфорда звучало изумление. — Чьи они? Как они попали в мою машину?

Нката положил очки на носовой платок, поданный Линли.

— Уверен, мы установим, что они принадлежали Шарлотте Боуэн, — сказал Линли, кивнул Нкате и добавил: — Констебль, прошу вас.

Нката сделал Лаксфорду формальное предупреждение, что с настоящего момента его слова могут быть использованы против него. В отличие от Хейверс, которая всегда наслаждалась драматическим эффектом, производимым церемонным зачитыванием предупреждения по записи в блокноте, Нката просто повторил его по памяти и без всякого выражения. Тем не менее лицо Лаксфорда преобразилось: у него отвисла челюсть, глаза расширились. Кадык его дернулся, а когда Нката закончил, он заговорил.

— Вы совсем спятили? — резко спросил он. — Вы знаете, что я не имею к этому никакого отношения.

— Теперь вы наверняка захотите позвонить своему адвокату, — сказал Линли. — Он может встретиться с нами в Ярде.

— Кто-то подложил очки в машину, — настаивал Лаксфорд. — Вы знаете, что именно так и было. Кто-то, кто хочет, чтобы выглядело, будто я…

— Договоритесь об изъятии автомобиля, — распорядился Линли, обращаясь к Нкате. — Позвоните в лабораторию и скажите, чтобы подготовились к осмотру.

— Слушаюсь, — ответил Нката и отправился выполнять.

— Кто бы он ни был, вы играете ему на руку, — сказал Лаксфорд инспектору. — Он подложил очки в машину. Он ждал момента, когда вы на них наткнетесь. Он знал, что в конце концов вы до меня доберетесь, и вы добрались. Неужели вы не понимаете? Вы играете по его правилам.

— Машина была заперта, — заметил Линли. — И поставлена на сигнализацию. Вы сами ее отключили.

— Она же не все время заперта.

Линли захлопнул дверцу со стороны пассажирского сиденья.

— Автомобиль не всегда бывает закрыт, — в смятении повторил Лаксфорд. — И на сигнализации не всегда стоит. Эти очки могли подложить в любое время.

— Когда именно?

Главный редактор на мгновение опешил. Он явно не ожидал, что его аргумент так быстро возымеет действие.

— Когда автомобиль бывает не заперт и не стоит на сигнализации? — спросил Линли. — Вам, должно быть, не слишком трудно ответить на данный вопрос. Машина дорогая. Это не развалюха, которую можно оставить на улице незапертой. Или в гараже. Или где-то на автостоянке. Так когда она бывает не заперта и не на сигнализации, мистер Лаксфорд?

Губы Лаксфорда шевельнулись, но он не произнес ни слова. Он увидел ловушку за секунду до того, как ее перед ним расставили, но понял, что отступать слишком поздно.

— Где? — повторил Линли.

— У меня дома, — наконец произнес Лаксфорд.

— Вы в этом уверены? Лаксфорд молча кивнул.

— Ясно. Тогда, я считаю, нам необходимо поговорить с вашей женой.

Поездка в Хайгейт была бесконечной. Путь лежал напрямик на северо-запад, через Холборн и Блумсбери, но преодолевать пришлось самые серьезные в городе транспортные пробки, осложненные в этот вечер загоревшейся к северу от Рассел-сквер машиной. Пробираясь через заторы, Линли не переставал удивляться, как сержант Хейверс выдерживает ежедневные переезды до Вестминстера из своего домика в Чок-фарм, районе, который они миновали минут через сорок после начала своего путешествия.

Лаксфорд говорил мало. Попросил разрешения позвонить жене, чтобы предупредить ее о своем появлении в компании детектива-инспектора Скотленд-Ярда, но Линли разрешения не дал. Тогда газетчик сказал:

— Мне необходимо ее подготовить. Она ничего этого не знает. Ни об Ив, ни о Шарлотте. Необходимо ее подготовить.

Линли ответил, что его жена, вполне возможно, знает гораздо больше, чем он думает, поэтому в первую очередь они к ней и едут.

— Это смешно, — продолжал доказывать Лаксфорд. — Если вы полагаете, что Фиона каким-то образом причастна к тому, что случилось с Шарлоттой, вы просто сошли с ума.

— Скажите, — отозвался Линли, — вы были женаты на Фионе, когда состоялась та конференция тори в Блэкпуле?

— Не был.

— У вас уже завязались отношения? Лаксфорд минуту молчал и ответил лишь:

— Мы с Фионой в браке не состояли.

Можно было подумать, что это давало ему право домогаться Ив Боуэн.

— Но Фиона знала, что вы были в Блэкпуле? — спросил Линли. Лаксфорд не ответил. Глянув на него, Линли увидел, что у него побелели губы. — Мистер Лаксфорд, ваша жена…

— Да. Хорошо. Она знала, что я был в Блэкпуле. Но только это она и знала. Только это. За политикой она не следит. И никогда не следила. — Он в волнении запустил ладонь в волосы.

— По вашему впечатлению, она никогда не следила за политикой.

— Да не смешите. Она была манекенщицей. Ее жизнью и ее миром были ее тело, ее лицо. До нашего знакомства она даже никогда не голосовала. — Лаксфорд устало откинул голову на спинку сиденья. — Великолепно. Послушать меня, так она полная кретинка.

Больше ничего до их приезда в Хайгейт Лаксфорд не сказал. Жил он на Миллфилд-лейн, в вилле, стоявшей напротив двух прудов на восточной границе Хэмпстед-Хит. Когда Линли миновал две кирпичных колонны у начала подъездной дорожки к дому главного редактора «Осведомителя», Лаксфорд попросил:

— Позвольте мне хотя бы войти первому и переговорить с Фионой.

— Боюсь, это невозможно.

— Вы что, незнакомы с элементарной порядочностью? — резко спросил Лаксфорд. — Дома мой сын. Ему восемь лет. Он абсолютно невинное существо. Не ждете же вы, что я позволю ему принять участие в запланированном вами представлении?

— В его присутствии я не скажу ничего лишнего. Можете увести мальчика в его комнату.

— Я не думаю…

— Это все, в чем я готов уступить, мистер Лаксфорд.

Линли припарковался позади «мерседеса-бенц» последней модели, стоявшего под портиком. Отсюда открывался вид на сад перед виллой, представлявший собой настоящий уголок дикой природы, а не традиционную тщательно ухоженную лужайку с пышными цветочными бордюрами. Выйдя из «бентли», Лаксфорд направился к саду, туда, где выложенная каменными плитками дорожка терялась в кустарнике.

— Обычно в это время дня они кормят птиц, — сказал издатель. Он окликнул жену. Потом сына.

Когда из-за деревьев никто не отозвался, Лаксфорд вернулся к дому. Парадная дверь была закрыта, но не заперта. За ней находился вестибюль с мраморным полом и с лестницей посередине, ведшей на второй этаж.

— Фиона? — позвал Лаксфорд. Каменный пол и оштукатуренные стены вестибюля исказили его голос. Снова никто не ответил.

Линли закрыл за собой входную дверь. Лаксфорд прошел налево, в арку. Отсюда, из гостиной с окнами-эркерами по бокам, открывался ничем не загораживаемый вид на пруды на Хэмпстед-Хит. Лаксфорд продолжал звать жену.

В доме стояла полная тишина. Лаксфорд переходил из комнаты в комнату обширной виллы, и Линли все яснее осознавал, что путешествие в Хайгейт они совершили напрасно. Случайно или нет, но Фионы Лаксфорд не оказалось дома, и задавать вопросы было некому. Когда ее муж спустился вниз, Линли сказал:

— Вам пора позвонить своему адвокату, мистер Лаксфорд. Он может встретить нас в Скотленд-Ярде.

— Они должны быть здесь. — Из гостиной, где дожидался его Линли, Лаксфорд, нахмурившись, посмотрел на тяжелую входную дверь. — Фиона не уехала бы, не заперев двери. Они должны быть здесь, инспектор.

— Возможно, она подумала, что заперла ее.

— Она не думала бы. Она бы знала. Дверь запирается на ключ.

Лаксфорд вернулся к двери и открыл ее. Громко выкрикнул имя жены, потом имя сына. Спустился по покатой подъездной дорожке к лужайке, где у самой стены, окружавшей его владения, стояло невысокое белое строение. В нем было три гаража, и Линли увидел, как Лаксфорд вошел туда через зеленую деревянную дверь, не запертую зеленую деревянную дверь, отметил Линли. Так что объяснение Лаксфорда, что очки Шарлотты подбросили ему в автомобиль, могло иметь под собой какую-то почву.

Линли остановился в портике, обвел взглядом сад, думая, что уже пора сказать Лаксфорду, чтобы он запирал дом, да отправляться назад в Скотленд-Ярд, и в этот момент взгляд Линли упал на стоявший перед ним «мерседес». Он решил проверить слова Лаксфорда о том, где и когда бывает заперт его автомобиль. Он взялся за дверцу водителя. Она открылась. Линли влез на водительское место.

Его колено задело за болтавшийся рядом с рулем предмет, негромко звякнул металл. Ключи от машины на большом медном кольце торчали в замке зажигания.

На полу перед пассажирским сиденьем лежала дамская сумочка. Линли достал ее, открыл, увидел компакт-пудру, несколько тюбиков губной помады, щетку для волос, солнцезащитные очки, чековую книжку и вытащил кожаный кошелек. В нем лежали пятьдесят пять фунтов, карточка «Visa» и водительские права на имя Фионы Говард Лаксфорд.

В душе Линли шевельнулось беспокойство, словно комарик зажужжал над ухом. Когда с висящей на руке сумочкой он выбирался из машины, Лаксфорд торопливо зашагал назад по подъездной дорожке.

— Днем они иногда катаются на велосипедах по пустоши, я подумал, может, они уехали, но велосипеды…

Он увидел сумочку.

— Это было в машине, — сообщил ему Линли. — Посмотрите. Это ее ключи?

Ответом Линли стало выражение лица Лаксфорда. Едва увидев ключи, он оперся обеими руками о капот машины, посмотрел в сторону сада и сказал:

— Что-то случилось.

Линли обошел «мерседес». Передняя шина спустилась. Он присел, чтобы получше разглядеть. Повел пальцем по рисунку, следя за пальцем глазами. Первый гвоздь он обнаружил пройдя по шине треть пути вверх. Потом второй и третий гвозди рядом, дюймах в шести над первым.

— Ваша жена обычно дома в это время дня? — спросил Линли.

— Всегда, — ответил Лаксфорд. — Она любит проводить время с Лео после школы.

— Когда у него заканчиваются занятия? Лаксфорд поднял голову. Он казался потрясенным.

— В половине четвертого.

Линли вынул карманные часы. Шел седьмой час. Его беспокойство возросло, но он рассудительно заметил:

— Они оба могли уехать.

— Она не оставила бы сумочку. Не оставила бы ключи в зажигании. И незапертую входную дверь. Она так не поступила бы. С ними что-то случилось.

— Этому, без сомнения, есть простое объяснение, — сказал Линли. Обычно так и бывало. Человек, считавшийся пропавшим, занимался тем временем делом, поддающимся логическому объяснению, о чем ударившийся в панику супруг вспомнил бы, если бы не ударился в эту самую панику. Ища разумную причину перед лицом нараставшей тревоги Лаксфорда, Линли прикинул, куда могла бы деться Фиона. — Спустила передняя шина, — сказал он Лаксфорду. — Ее угораздило подцепить три гвоздя.

— Три?

— Поэтому ваша жена с мальчиком могли пойти куда-то пешком.

— Кто-то ее продырявил, — сказал Лаксфорд. — Кто-то продырявил шину. Вы слышите меня? Кто-то продырявил шину.

— Не обязательно. Если ваша жена собиралась поехать за сыном в школу и обнаружила, что шина спустилась, она…

— Она бы этого не сделала. — Лаксфорд прижал пальцы к закрытым глазам. — Она бы этого не сделала, понятно? Я не разрешаю ей забирать его.

— Что?

— Я заставляю его ходить пешком. Я заставляю его ходить пешком в школу. Это для него полезно. Я и ей сказал, что это для него полезно. Это его закалит. О, Господи. Где же они?

— Мистер Лаксфорд, давайте вернемся в дом и посмотрим, не оставила ли она записку.

Они вошли в дом. Стараясь держаться спокойно, Линли велел Лаксфорду проверить все возможные места, где его жена могла оставить записку. Прошел следом за ним от спортивного зала на первом этаже до открытой террасы на третьем. Ничего не нашлось. Нигде.

— У вашего сына не было сегодня дополнительных занятий? — спросил Линли. Они спускались вниз, лицо Лаксфорда блестело от испарины. — У вашей жены не было каких-то визитов? К врачу? К дантисту? Куда она могла бы отправиться на такси или на метро? На автобусе?

— Без сумочки? Без денег? Оставив ключи в машине? Бога ради, вдумайтесь.

— Давайте исключим все возможности, мистер Лаксфорд.

— А пока мы будем исключать эти проклятые возможности, она неизвестно где… Лео неизвестно где… Черт возьми! — Лаксфорд стукнул кулаком по лестничным перилам.

— Ее родители живут поблизости? Ваши?

— Никто тут поблизости не живет. Здесь ничего нет. Ничего.

— Есть у нее подруги, к которым она могла поехать с мальчиком? Коллеги? Если она узнала правду о вас и Ив Боуэн, она могла решить, что ей с сыном…

— Не узнала она никакой правды! Она никак не могла узнать правду. Она должна быть дома, или в саду, или кататься на велосипеде, и Лео должен быть здесь.

— Есть у нее дневник, в который мы могли бы… Входная дверь распахнулась. Мужчины резко повернулись, услышав снаружи сильный толчок — дверь, отлетев, даже ударилась о стену. Через порог, шатаясь, переступила женщина — высокая, с растрепанными волосами цвета меда, в измазанных грязью леггинсах винного цвета. Она тяжело дышала, держась за грудь, словно при сердечном приступе.

— Фиона! — воскликнул Лаксфорд и слетел вниз по ступенькам. — Господи, что?..

Женщина подняла голову. Линли увидел, что лицо у нее белое как мел. Она выдохнула: «Деннис», и муж подхватил ее.

— Лео! — взвыла женщина диким голосом. — Деннис, наш Лео! Наш Лео! Лео!

И она подняла к его лицу сцепленные руки. Разжала ладони. На пол упала маленькая школьная кепка.

Фиона часто прерывала рассказ, чтобы перевести дыхание. Она ожидала Лео не позднее четырех часов. Когда он не появился к пяти, она пришла уже в такое раздражение от его беспечности, что решила отправиться за ним и как следует отчитать, когда найдет. В конце концов, он знает, что из школы всегда должен идти прямо домой. Но когда «мерседес» тронулся, выяснилось, что спустила шина, поэтому Фиона пошла пешком.

— Я прошла по всем маршрутам, которые он мог выбрать, — сказала она и перечислила их мужу как бы для подтверждения верности своих слов.

Фиона сидела на самом краешке дивана в гостиной, сжимая в неудержимо трясущихся руках стакан с виски, налитым для нее Лаксфордом. Он сидел перед ней на корточках, удерживая ее руки в своих и то и дело убирая с ее лица пряди волос.

— И после того, как я прошла по всем… по каждому пути… я пошла домой краем кладбища. И кепка… кепка Лео.

Она поднесла стакан ко рту, зубы застучали о стекло.

Лаксфорд, похоже, понял то, что она не хотела облечь в слова.

— На кладбище? — спросил он. — Ты нашла кепку Лео? На кладбище?

Из глаз Фионы полились слезы.

— Но Лео знает, что не должен один заходить на Хайгейтское кладбище. — Лаксфорд казался озадаченным. — Я говорил ему, Фиона. Я постоянно ему твержу.

— Конечно, он знает, но он же мальчик. Маленький мальчик. Он любопытный. А кладбище… Ты же знаешь, какое оно. Заросшее, дикое. Место для приключений. Он проходит мимо него каждый день. И он подумал…

— Боже мой, он говорил тебе, что хочет сходить туда?

— Говорил?.. Деннис, у нас это кладбище практически на заднем дворе. Он его видит с рождения. Его интересуют склепы и катакомбы. Он прочел о статуях и…

Лаксфорд выпрямился и, сунув руки в карманы, отвернулся от жены.

— Что? — спросила она. Паника в ее голосе усилилась. — Что? Что?

Лаксфорд развернулся к ней.

— Ты его поощряла?

— В каком смысле?

— Обследовать склепы. Катакомбы. Искать приключений на этом проклятом кладбище. Ты поощряла его, Фиона? Поэтому он туда пошел?

— Нет! Я отвечала на его вопросы.

— Что разжигало его любопытство. Стимулировало его воображение.

— А что я, по-твоему, должна была делать, когда мой сын задавал вопросы?

— Это привело к тому, что он перепрыгнул через стену.

— Ты хочешь свалить вину на меня? Ты, который настаивал, чтобы он ходил в школу пешком, который прямо-таки повелел, чтобы я никогда не обращалась с ним как с ребенком…

— Что, без сомнения, привело его прямиком в руки какого-то извращенца, который решил, что сегодня ему для разнообразия требуется не Бромптонское кладбище, а Хайгейтское.

— Деннис!

— Мистер Лаксфорд! — быстро вклинился Линли. — Вы делаете поспешные выводы. Этому может быть простое объяснение.

— К черту ваши простые объяснения.

— Нам надо позвонить друзьям мальчика, — продолжал Линли. — Нужно поговорить с директором школы, а также с учителем Лео. Он задерживается всего на два часа, и, вполне возможно, вы зря паникуете.

Как будто в подтверждение слов Линли зазвонил телефон. Лаксфорд бросился к нему через всю комнату и схватил трубку. Рявкнул: «Алло!» Кто-то заговорил на. другом конце. Лаксфорд отгородил ладонью микрофон.

— Лео! — крикнул он. Фиона вскочила. — Где тебя черти носят? Ты хоть представляешь, до чего ты нас довел?

— Где он? Деннис, дай мне с ним поговорить. Лаксфорд поднял руку, призывая жену к молчанию. Слушал еще десять секунд, потом сказал:

— Кто? Лео, кто? Проклятье. Скажи мне, где… Лео! Лео!

Фиона выхватила у него трубку, выкликая имя сына. Стала слушать, но, судя по всему, напрасно. Трубка со стуком выпала из ее рук на пол.

— Где он? — воззвала Фиона к мужу. — Деннис, что случилось? Где Лео?

Лаксфорд повернулся к Линли. Лицо газетчика было словно вырезано из мела.

— Его увезли, — сказал он. — Кто-то похитил моего сына.