В пучину вод бросая мысль...

15

Корзун столкнулся с Бессоновом в коридоре первого этажа. Эдик шел к выходу, а Миша направлялся в сторону большой аудитории, где закончилась лекция о проблемах философии постцивилизаций.

Они остановились посреди коридора и несколько минут вяло перебрасывались репликами, напряжение, возникшее между ними, нарастало, и Эдик первым выпустил искру:

— Миша, — сказал он. — Скажи-ка одну вещь. У тебя… что-нибудь было с Лизой?

Бессонов, пересказывавший содержание реплики профессора Куваева о роли семантики в формировании комплексного мирового языка будущего, осекся и ответил, не задумываясь:

— Нет, а что? Почему ты спрашиваешь?

Эдик удовлетворенно кивнул. Миша не стал юлить — значит, сказал правду.

— Да так, — усмехнулся Эдик. — Я-то тебя знаю, старый греховодник.

— Я тебя тоже, — с неожиданной яростью в голосе произнес Миша. — На меня ничего не повесишь, понял? И не пытайся! Я сумею за себя постоять.

— Ты о чем? — нахмурился Эдик. — Что я на тебя вешаю?

— Убийство, вот что! — выпалил Миша, стараясь унять неожиданно охватившую его дрожь. Нужно было что-то делать, что-нибудь схватить, сжать, мять, и тогда он успокоится. — Ты не должен так говорить! Только потому, что я ее хотел? Она меня отшила. И что? Это повод? Причина? Я не умею! Понял? Даже мухи… Я никого…

— Эй! — воскликнул Эдик, отдирая от своей шеи Мишины руки. — Ты рехнулся? На нас смотрят!

На них не только смотрели — их бросились разнимать, решив, видимо, что возникла заурядная пьяная драка. Бывает — даже в коридорах уважаемого института и даже между московскими интеллектуалами.

— Все в порядке, — сказал Эдик, когда Мишу оттащили в сторону. — Все в порядке, мы сами разберемся.

Мишино возбуждение исчезло так же внезапно, как возникло, он стоял, понуро опустив голову и руки, и больше всего ему сейчас хотелось исчезнуть.

— Пошли, — сказал Эдик, взял Мишу под руку и повел по коридору. На улице было не по-осеннему жарко, деревья в аллее перед институтом о чем-то переговаривались друг с другом, используя ветер в качестве языка общения, Эдик с Мишей перешли улицу и нашли в аллее свободную скамейку — из спинки были выломаны две доски, и сидеть было неудобно, но обоим было все равно.

— Давно это с тобой? — участливо спросил Эдик.

— Что? — не понял Миша. Впрочем, понял, конечно, но не хотел этого показывать. Почему Эдик лезет в душу?

— Эти приступы, — объяснил Эдик. — Давно они? Я и раньше несколько раз замечал, как у тебя начинают блестеть глаза. И руки напрягаются.

— Ерунда, — пробормотал Миша. Надо его отвлечь. Пусть говорит о другом. Ему нужно знать о Лизе? Пусть. Он не был с ней. Если бы был, все оказалось бы иначе. Лиза осталась бы жива. Понятно? А она не пожелала, она…

Спинка скамейки врезалась Мише в спину, ему было больно, но боль поднималась еще и откуда-то изнутри, от ног, из земли, боль распирала его, Мише показалось, что он поднялся над собой и увидел себя сверху, Господи, неужели он такой обрюзгший и неприятный…

Темнота.

Эдик колотил Мишу по щекам, тот не реагировал, сидел, закрыв глаза, но лицо уже было спокойным, на щеках появился румянец.

— Миша, — сказал Эдик, наклонившись, — успокойся, ты ни в чем не виноват, это приступ такой, все уже хорошо.

— Ненавижу, — произнес вдруг Бессонов громким голосом.

— О чем ты? — не понял Эдик.

— Ненавижу, — сказал Миша потише. — Себя.