Часть 4. Свободный город

«Прикормленные властью журналисты называют выборы в Мировой совет 2057 года образцом честности и открытости. И у них есть на то причины. Но эти причины — в деньгах, которые они получают от «Великой десятки».

На самом деле эти выборы были ничем не честнее тех, которые проводились раньше на национальном уровне. А может, и хуже.

Имели место подтасовки всех типов. Размер избирательных округов был нарезан произвольно. В лучших традициях США девятнадцатого века. Один голос жителя «удобных», голосующих как надо районов был равен по своему влиянию десяти голосам из «неудобных». И это только верхушка айсберга…»

Ли Юань Вэй, создатель канала «Разоблачитель», запись за месяц до ареста.

Через полчаса на горизонте показались Вершины Москвы. Григорьев их не отключал, ему нравился футуристический вид и мощь. Пусть даже это была фальшивка. Самый высокий настоящий skyscraper в городе был высотой восемьсот метров, а эти, будь они реальны, возвышались бы километра на два. Они были похожи на знаменитые сталинские высотки, увеличенные в несколько раз. Их зубчатые маковки украшали скульптурные группы и флаги, подпиравшие небо. Каждый элемент можно было приблизить — прочитать лозунги, узнать о грандиозных проектах, рассмотреть близко лица древних и новых героев. Красивая картинка для приезжих, в духе черно-белого фильма “Metropolis” с примесью советской фантастики.

Он больше не знал никого, кто любовался бы этими миражами в стиле ампир дольше двух секунд, необходимых, чтобы их отключить. Разве что иностранцев, которые после протяжного «вау!» бросали реплики про «крейзи рашнз». Башни можно было отключить, но Российское Государство было не только унитарным, но и уникальным, поэтому махины впихнули в базовый московский пакет Д-реальности, никого особо не спросив. Их можно сделать неактивными. Но после каждой установки обновления настройки сбрасывались на дефолтные. И башни появлялись. Полностью отключить можно было только с пиратским софтом.

Он этого не делал. Ему навилась их мощь. К любым торжествам и датам менялась их окраска и оформление сообразно случаю — под Новый Год одно, к Дню России другое… Такие уж местные традиции.

И если он чуть поругивал создателей картины, то только за перегибание палки с пафосом. Можно было обойтись без этого. Ведь и настоящий город на холмах не менее крутой. Еще бы! Один из крупнейших и богатейших мегаполисов мира. Конечно, остальная территория РГ до его уровня пока не дотягивала. Но Григорьев не любил нытиков и бузотеров, которые постоянно делали на этом акцент. Тот, у кого голова растет из нужного места, везде устроится. А тот, кто ноет и брюзжит, вместо того чтобы работать — тому везде и власть не такая, и люди — уроды. Какая тут инфраструктура, какое благоустройство, какие больницы, какие идеальные шоссе… мало где такие найдешь.

Но с дорогой в этот день что-то не заладилось. Только через полтора часа Виктор Семенович добрался до кладбищенских ворот, поскольку несколько раз его задержали неожиданные пробки. Что стряслось? Он так и не понял. Но видел тут и там автомобили экстренных служб.

Машина осталась ждать на стоянке, напомнив, что будет в его распоряжении еще десять часов. Кладбищенские аллеи, как и некоторые прогулочные места в Москве, были климатизированной зоной. Здесь даже верхняя одежда была не нужна.

Хотя экологи требовали запретить эту практику и почти добились своего. Мол, повышая комфорт людям, мы сбиваем биологические часы растениям и животным. На Западе таких зон уже почти не было.

«Но и зимы у них не чета нашим».

Хотя эта осень во всей Евразии выдалась довольно мягкой. А вот в Америках — наоборот, холодной. Так им и надо, ха-ха.

Вот и сейчас, невзрачная толстая птица, усевшаяся на ветку липы, тряхнула хвостом и разинула красную пасть, словно разминаясь. Видимо, она думала, что на дворе весна. Птица наблюдала, как идет по дорожке пожилой мужчина в расстегнутом черном пиджаке, черных брюках, черных туфлях и белой идеально отглаженной рубашке. И понеслись звуки, до боли похожие на те, которые издают антикварные часы.

Виктор Семенович перевел на пернатую тварь взгляд. И тут же вокруг нее зажглась серая кайма: «Обыкнове́нная куку́шка (лат. Cuculus canorus) — птица, наиболее распространённый и известный вид в семействе кукушковых…».

Взгляд старика переметнулся на дерево, которое сразу точно так же окружила серая полупрозрачная рамка, охватившая контур с точностью до последнего еще не облетевшего листка: «Ли́па европе́йская (лат. Tilia europaea) — лиственное дерево, вид рода Липа (Tilia) семейства Мальвовые (Malvaceae)…».

Проклятая «оболочка»[i]! Но тут уже виновата его собственная криворукость. Он вчера по ошибке щелкнул не туда и скачал вместо настоящего обновления его фальшивую копию, которая просто завалила его рекламой. И пришлось откатывать настройки до последней рабочей конфигурации. А на тот момент подсказки были включены.

Старик не поленился и отключил их, чтоб зараза не грузила лишней информацией из «Ультрапедии». И отключил автообновления совсем. Поставит вручную, если надо. Хотя до следующего ежегодного он может и не дожить.

Нет, отставить. Надо быть оптимистом.

Григорьев перевел почти все средства Д-реальности в неактивный режим. Оставил только айденты[ii] людей. Это заняло у него секунду. Человек моложе сделал бы это за доли мгновения. Так-то лучше. Ничто не будет отвлекать.

Cuculus canorus между тем продолжала надрываться, словно исполнитель-дилетант на шоу «Голос планеты».

«Хотя и соловей вроде не красавец. Но эта тварь — просто воплощение пошлости, — подумал Григорьев. — Жаль, со мной нет ружья. Одни перья бы остались».

Хотя, конечно, это был пустой треп. Законы о применении оружия в столице РГ были строгие.

Математик Карл Фридрих Гаусс удивился бы, узнав, что на постсоветском пространстве его имя чаще произносят, говоря об оружии, а не об алгебре и теории чисел — упоминают в одном ряду с Калашниковым и Кольтом, а не с Леонардом Эйлером или Пифагором.

Но кто виноват, что еще в старых компьютерных играх «пушкой Гаусса» называли любое электромагнитное оружие? Так фамилия математика стала обозначать не только физический принцип «пушки Гаусса» (по которому боевое оружие изготовить невозможно), но и конкретные изделия на рынке — широкий спектр непорохового стрелкового оружия: от противотанковых винтовок до мелкокалиберных ружей для любительской охоты и спортивной стрельбы, все сделанные немного по другому принципу и правильно называемые «рельсовыми винтовками».

Ничего удивительного. В свое время Никола Тесла и Майкл Фарадей «подарили» свои имена электромобилям — давно уже превзойденным и снятым с производства. Просто здесь название выбрали не маркетологи, а народ, ведь и в новых вирках эти пушки часто назывались гауссовками.

— Кукушка-кукушка. Сколько мне жить осталось? — спросил старик вполголоса.

Но та распелась и, похоже, не собиралась замолкать.

— Врешь ты все, сволочь. Как будто я не знаю. Даже «оболочка» знает, хоть она и дура.

Совсем недавно ему пришлось отключить в браслете проверку самочувствия. Чтобы каждый час вместе с данными про пульс и давление не видеть напоминаний о том, что…

Старик кинул в птицу камешек, который непонятно как остался на идеально выметенной кибер-дворниками дорожке. Видимо, оставили специально. В городских парках этот нарочитый антиперфекционизм тоже практиковался. Психологи говорили, что идеальная чистота и стерильность подавляют и пугают. Что человеку нужен хаос снаружи, потому что тот есть у него внутри.

Камешек сразу засветился в «обложке» и выдал краткую информацию о себе: «Галька (eng. rubbles, pebbles; de. Kieselstein), неправильной сферической формы, диаметр 4 см., состав — кварц 55 %, гранит…».

— Я же тебя отключил, адское наваждение? — вслух произнес Григорьев. — Зачем мне твои лекции по минералогии? Ах, да… я забыл кликнуть на слово «применить».

Он нарочно сделал интерфейс похожим на старый компьютерный.

Странная штука язык. Даже «мышки» уже давно не кликают, то есть не щелкают. Потому что нет этих мышек, сдохли от старости. А накликать можно только беду.

Кладбище было не простое…Новодевичье, где похоронена куча исторических личностей, включая первого президента еще той, прежней России. Лет двадцать тут не хоронили, а теперь, после работ по «уплотнению», снова начали, но только совсем не простых людей или за очень большие деньги. И только прах. Целиком — в очень редких случаях. Престижное место для солидных господ (ему быть похороненным здесь скорее всего не светило, хотя он и сам был не последним человеком — заслуг его для этого было мало, а огромные деньги на это тратить он бы не стал), закрытое со всех сторон миражами раскидистых деревьев и дорических колонн от улиц и эстакад, где неслись сплошным потоком машины. Почему-то считалось, что вид кладбищ портит людям настроение. Даже исторических. Это поветрие распространилось по всему миру, считавшему себя цивилизованным. Кладбища скрывались с глаз, почти как свалки и АЭС.

«Кладбище? Это от слова «клад», папа?» — вспомнился вдруг ему детский голосок. — Или склад?»

Дочь. Как же давно это было…

Метнул и промахнулся. Недолет. Но птица все равно улетела, отрывисто и нелепо взмахивая крыльями.

Григорьев знал, что ему осталось недолго. И что почти наверняка ничего не получится. Отсюда и его «мортидо». Отсюда рискованные развлечения — подводное плаванье на глубине (когда еще были силы), гонки на кибер-болидах (да, они говорят про стопроцентную безопасность, но это не так), полеты на «Пустельге». Разбитая машина, которая быть гоночным болидом совсем не хотела, прыжки с парашютом со стратосферного дирижабля. Список будет длинный. Отсюда же его нынешнее демонстративное презрение к «здоровому образу» жизни, который он вел еще до того, как это стало общественной нормой.

Нет, он не пил и не принимал наркотики, конечно. Но ел, что хотел и когда хотел.

Последние пять лет стали для него эпохой похорон. Умерли не только те, кто был ему дорог (этих смерть выкосила чуть раньше — за единственным исключением), но уже и те, на кого было, по большому счету, наплевать, но кто был частью — периферийной частью — его мира.

Кто был неприятен и ненавистен, кто делал ему зло — умерли все до единого. Видимо те, у кого внутри яд, рано или поздно будут им отравлены сами. Но вот странное дело — даже их смерти оставляли в душе неприятный отпечаток потери. Теперь он уже не был способен на такие сильные чувства как гнев, и, оглядываясь назад, даже удивлялся: как он мог их испытывать? Из-за чего? Из-за обидного слова в личной беседе или с экрана, злой рецензии? Из-за денег? Уязвленной гордости? Все это стало пустым и далеким.

А вот смерть была единственной аксиомой и истиной.

Почему-то среди его окружения мало кто дожил до якобы «средних» восьмидесяти пяти.

Он вспомнил их последнюю, непонятно зачем организованную встречу выпускников. Наверное, примерно так встречались раньше ветераны Великой Отечественной, последний из которых умер лет двадцать-тридцать назад. Из парней (как смешно применять это слово к дряхлым старцам!) он оказался единственным дожившим со всего выпуска, где было без малого сто человек. Да и из «девчонок» оставалось всего девять.

Вспомнил недавний некролог в газете — конечно, не бумажной.

Верочка. Трудно узнать ту худую веснушчатую девчонку в этой величавой старухе в старомодном брючном костюме, рисующей что-то маркером на доске. Профессор академии в Екатеринбурге. Где теперь такие доски? Даже проекционных экранов не осталось, все делается через «оболочку» или, там, где нужна визуализация — через голограмму. Журналист же подобрал фото двадцатилетней давности.

Он знал, что преподавателям государственных ВУЗов, особенно гуманитарных, еще после предпоследней реформы платили мало. И сокращали их постоянно — автоматизация, новые методы гипнообучения. А ведь надежды она подавала куда большие, чем он — раздолбай и троечник. Но, судя по всему, у нее была счастливая жизнь. Он в этом убедился после минутного просмотра в сети личных фото ее семьи — детей, внуков, почившего несколько лет назад мужа, который был палеонтологом, но ничем выдающимся себя не прославил. Чем вообще можно прославить себя в науке про говно мамонтов, где все уже изучено вдоль и поперек? Хотя, может, это взгляд дилетанта. Вот скоро динозавров и мамонтов оживят, тогда можно будет проверить их правоту.

Ну, предположим, всемирной славы и у него самого не было даже сейчас. В мире постоянно возникали новые инфоповоды, мемы и новые кумиры. Для молодежи он сам, Виктор Григорьев, был почти динозавром. Но в стране его знали многие. И последние тридцать лет у него не было проблем с деньгами. Его похороны собрали бы не меньше народу, чем погребение этого самодовольного индюка в гробу (хоть и прошли бы не в таком пафосном месте). Индюка? Нет, светоча культуры. Патриарха отечественной сцены второй половины века. Михаила Золотникова.


Толпа все прибывала. Приезжали электромобили новейших моделей, с обтекаемыми, как пули, корпусами, прилетело несколько бесшумных коптеров, для которых вдоль стены имелись обозначенные буквой «H» площадки.

Беглым взглядом Григорьев отметил несколько сотен айдентов синего цвета — платных, в отличие от бесплатных белых, какой был у него. Потому что его, как сказали бы предки, «душила жаба», и тратить кровные глобо на бесполезный функционал и «понты» он не хотел (это слово мало кто из молодых бы поняли, как и более новое слово «хайп»).

Тут были ВИПы. Не нищая богема типа непризнанных гениев визуализации и 3d-моделинга, а эстеблишмент и «денежные мешки». Столпы и титаны, держащие небосвод. Все в костюмах ценой в мобиль эконом-класса. У некоторых даже часы на руках. Хотя точное время можно узнать за долю секунды, просто скосив глаз в сторону! А то и просто подумав об этом.

С ухмылкой Григорьев пробежал глазами их профили, где была предназначенная для посторонних информация. Там были регалии, проекты, в которых они участвовали и награды. Длинны-длинные списки. А вот контактных данных не было — их оставляют только дураки, коммивояжеры да жрицы и жрецы продажной любви. ВИПы имели все основания опасаться маньяков и террористов.

Или просто обычных граждан… Не было в профиле и годового дохода. Иначе многие бы на улицах лопнули от зависти.

Григорьев был не в настроении, поэтому закрыл свой собственный айдент от всех, кроме экстренных служб. Теперь он стал невидим, ему нельзя отправить сообщение, нельзя прочитать его статус. Это было разрешено. Давать о себе информацию — право, а не обязанность. Хотя многие службы и органы считали иначе.

С теми, кого он знал лично, он поздоровался. Пожал руку нескольким таким же старикам, кого-то даже в ответ приобнял. Кивнул одному коллеге-скриптору (тот предпочитал звать себя сценаристом) в похожем на фрак пиджаке и с гривой седых волос, которого держала под руку женщина втрое его моложе. А одному композитору даже сказал пару слов.

К мертвецу подошел всего на секунду. Увидел, что тому очень старательно придали сходство с живым человеком. Даже омолодили как-то. Похоже, какие-то инъекции. Теперь в гробу он походил на себя сорокалетнего. В реальности… в последние годы он был куда более помятым, красноглазым и обрюзгшим.

Покойный был чисто выбрит и с непривычно непокрытой головой. А на портрете в траурной рамке, стоящем в изголовье, который потом установят на памятник — он был в своей любимой беретке, в которой появлялся даже на светских раутах, и со щегольской трехдневной хипстерской щетиной.

«Для молодежи хипстеры такая же древность, как хиппи», — подумал старик.

На остальных ему было плевать еще в большей степени. Он уже вышел из возраста, когда за социальный капитал трясутся. Да его капитал и так был выше некуда. Хоть формальный, хоть неформальный. Вот только с собой его не унесешь.

Похороны проходили по высшему разряду. Гроб принесли люди в черных костюмах — русский похоронный бизнес автоматизация коснулась, но «черный гроб на колесиках» — или лафет на автоматической платформе, оставался заокеанской экзотикой, которая считалась нарушающей ритуал. От покойного можно было ожидать любых чудачеств, вплоть до носильщиков-андроидов, но, видимо, детали погребения определили родственники. Почетного караула и салюта не было. К людям в форме мертвец относился плохо.

Зато был пастор-лютеранин. Покойный за несколько лет до смерти вышел из Московского прихода экуменистов, но в православие не вернулся, а перешел в религию своих далеких предков-немцев. Видимо, хотел перед смертью показать последний кукиш и без того переживающей не лучшие времена церкви, которую среди интеллектуалов не пинал только ленивый. Хотя, если подумать, чем она хуже католичества? Такой же театр в стиле ретро для тех, кто верит, что бессмертие можно получить в обмен на соблюдение правил.

В ушах зудел хорошо поставленный голос распорядителя похорон. Из этого хлыща получился бы хороший актер, и, похоже, актер — единственная профессия, которой сокращения не угрожали. Ведь не в любом контексте допустима голограмма или виртуал.

— Значительный вклад, внесенный покойным в дело изображения реальной, без прикрас, жизни страны рубежа веков… — продолжал вещать оперный баритон, усиленный, конечно, специальной стереосистемой.

Григорьев вытерпел эту речь ровно пять минут и почувствовал тошноту. Но не только от словесного сиропа. Голова заболела — видимо, отвык воспринимать так много устной речи сразу. Слишком долго жил один и общался с миром только через «провод».

В этом он не очень отличался от молодежи. Те тоже символами и пиктограммами общались едва ли не больше, чем словами, и из своей комнаты иногда днями не выходили.

Но привычки коммуникации отличались. Старики, дети далеких 90-х и еще более далеких 80-х, «миллениалы», как их еще называли — отправляли сообщения, только когда собеседник был далеко. Будто у них по-прежнему был в руках мобильный или, прости господи, пейджер. Те же, кто родился уже в новом тысячелетии — часто обменивались «эсэмками»[iii], даже если адресат был в другом конце большой комнаты. Составить ее за несколько секунд из занесенных в шаблон быстрого доступа ста-двухсот основных понятий, эмотиков и пиктограмм им было проще, чем подойти.

Возможно, когда-нибудь устный язык станет лишь языком церемониальным и личным, интимным. А для остального будут сообщения. Хотя, как подозревал Григорьев, современные влюбленные могли пользоваться «эсэмками» даже на дистанции ноль сантиметров и меньше.

Еще ему казалось забавным созвучие — старики вроде него помнили старые SMS. Хотя эсэмки произошли не от них, а от сетевых мессенджеров. Просто провайдером этой услуги выступало Международное агентство по коммуникациям, и они были бесплатны. И доступны, как и Сеть, на каждом квадратном метре земной поверхности. И в большинстве подземных сооружений, включая популярные у туристов пещеры. Но, в отличие от Сети, где существовала символическая абонентская плата, услуга «быстрой связи» была бесплатной. А в некоторых странах даже обязательной (якобы для возможности вызова экстренных служб, если человек попадет в беду). Хотя сектанты постоянно судились с правительствами и не хотели подключаться. Формат не менялся последние двадцать, а может и тридцать лет. За это время частные протоколы связи скакнули настолько далеко, что уже далеко превышали человеческие потребности. Дальнейшее расширение ширины канала почти всем казалось бесполезной игрой в бирюльки. Как и рост производительности вычислителей. А эсэмки были удобны и привычны, хотя кто-то видел в этом наступление на права и приватность.

Пока существовали только «перчатки» первых моделей, скорость обмена информацией была не выше, чем у устной коммуникации, а даже ниже. И не каждый хотел шокировать ретроградов, подняв посреди улицы руку и начав шевелить пальцами. Но технология совершенствовалась, и «наглазники» — окулярные сенсоры — позволили не только видеть Д-реальность, но и взаимодействовать с ней и с Сетью через улавливание движения глазного яблока.

Хотя далеко не все еще этим пользовались. Сам он никак не мог привыкнуть.

В начале века подобные приборы для распознавания движения глаза использовались для коммуникации инвалидов. Но никто не думал, что эти приборы годятся и для другого. И что тренированный глаз может быть способен на такие же точные движения, как палец — на выхватывание из пространства объектов: букв, цифр и эмотиконов, на кликанье по гиперссылкам, пролистывание списков, рисование.

Потом ту же сетку — для косметических целей — стали наносить непосредственно на сетчатку, ведь не всем хотелось быть «очкариками».

Была сетка прошита и у него. Но он через нее только смотрел, а взаимодействовать с Д-реальностью предпочитал по старинке. Для тех, кто был более консервативен, существовал апгрейд «перчаток» под названием «кастет» (он был чем-то похож на последний по форме, но умещался в руке незаметно). Там тоже применялся датчик изгиба пальцев, но не требовалось делать «печатающие» движения, так как улавливались малейшие колебания.

И мир изменился. Улицы стали чуть тише, а информация начала передаваться от человека к человеку с большей скоростью и меньшими потерями. Городской шум уже не мешал обратиться напрямую к собеседнику на другой стороне проспекта. И стена дома не мешала. При этом разговор можно было сделать приватным или видимым только для тех, кто нужен.

Вот таким был мир, где он, Виктор Семенович Григорьев, автор множества игровых сюжетов, двухсот рассказов и трех романов, доживал свою долгую, хотя и не очень простую жизнь.


Пафос достиг крещендо, когда зачитали письмо от премьера. Вернее, зачитала голограмма оного, которая материализовалась на свободной от людей площадке, откуда торжественно взирала на собравшихся. Странно. Что помешало Толстяку приехать лично? Какой-то форс-мажор? Экстренное совещание?

«Надо узнать у сына, что там творится», — подумал Григорьев.

— …пронеся через годы светоч веры в свободу, прогресс и гуманизм…

Тьфу. Виктор Семенович чуть не сплюнул. Уж он-то имел честь знать этого светоча лично, и мог бы многое порассказать. Хотя не стал бы этого делать. Плохим человеком покойный не был. Так… средней паршивости. Вокруг было полно людей куда гаже и бесталаннее, которые когда надо были демократами, когда надо — патриотами, и неизменно получали свой кусок, а при смене вектора всегда успевали, расталкивая идейных, пробиться первыми к кормушке. А покойный порой позволял себе высказывать и свои настоящие взгляды, даже ничего за это не получая. Все это так. Но Григорьев в силу своей профессии не любил, когда переигрывают. Поэтому ему не нравилось, когда из его сценариев делали фильмы с живыми актерами. Режиссеры и исполнители главных ролей выворачивали наизнанку любую его идею, поэтому он часто требовал убрать из титров свое имя. Цифровая анимация в вирках была честнее и выражала его мысли точнее.

Ну, кто в середине двадцать первого века придумал говорить языком Державина? Он скорее удавился бы, чем пропустил такое в свои творения. Разве что в пародии.

Скриптору вдруг стало не по себе. В этом месте пахло смертью. Нет, легкий ветерок приносил только запахи соснового леса, но на уровне образов Григорьев чувствовал смерть. Она пряталась за надгробиями, шумела в ветвях высаженных двадцать лет назад голубых елей. Таилась под землей.

Скорее сесть в арендованный «Форд-Фотон» и прочь отсюда, развалившись на заднем сиденье. Даже если бы было разрешено водить чужую машину самому, в таком состоянии он скорее доверился бы автопилоту, чем сел за руль. Если повезет, и не будет этих непонятно откуда взявшихся пробок, то через час он дома… а там выпить свои таблетки, рухнуть в кресло и подключиться.

И снова стать молодым, с мечом или автоматом в руке. На коне или в танке. И если уж умирать, то снова возрождаться. Сильным и вечным. Тошнит от смерти. Тошнит от тех, кто ее превозносит.

А ведь сын — единственный близкий человек, предмет гордости, продолжатель всех его дел… тоже предатель. Иначе не стал бы говорить ему: «Смирись, папа». Смирись, значит. Значит, отправляет его туда, вниз. К этим, которые там лежат.

Его психика, раньше прочная как гранит, дала трещину лет пятнадцать назад. Он вспомнил, как рыдал, увидев на аллее седую собаку, тоже со слезящимися глазами, еле волочившую лапы. Бродячую — но чистую и с биркой на ухе. Чипованную и с подавленным центром агрессии в мозгу («когда они с людьми начнут такое делать?»). Ретровирусные геномные вставки для снижения рождаемости и автоматическая система контроля над численностью многим людям бы не повредили.

И никакие награды, никакие денежные переводы на его личный чип, который он с удовольствием вживил себе под кожу на запястье давно — хотя и многие молодые побаивались этого до сих пор — ничего не изменят.

Он понял тогда, что эта псина — предзнаменование его и их общей судьбы. Так и оказалось. А ведь тогда еще была жива Ольга, и его самого врачи еще не «обрадовали» длинным диагнозом на латыни.

Когда-то он думал, что завещает развеять свой прах над морем. Как пошло и банально. Потом хотел потребовать (за подписью нотариуса и его личной!), чтобы урну с ним обязательно поставили в доме наследника на полку над камином. Ему это казалось забавным способом троллинга потомков (которые всегда сразу объявляются, даже если десять лет не заглядывали). Пусть думает сын, куда поставить этот неуклюжий сосуд, стирает с него пыль и боится разбить.

Потом задумался об обычном месте в районном колумбарии. И, наконец, решил, что надо завещать распылить свой прах с вертолета над самым грязным промышленным городом мира. Он посчитал, что это будет где-нибудь в Мексике или в Китае, но город этот оказался на Урале — Магнитогорск. Не так далеко от Челябинска, где он родился. — Челябинск когда-то тоже был очень грязен, но сейчас, когда часть производства вынесена за 50-й километр, стал относительно чистым городом учреждений и фирм.

В этом возвращении праха имелся свой смысл. Жизнь совершила полный круг.

Но сегодня он связался с той клиникой и в очередной, последний раз изменил свою волю. Правда, сын об этом еще не знал. Наверное.


Кто-то из приятелей, годящийся по возрасту в сыновья, узнав о его проблеме… точнее, беде, посоветовал обратиться к богу. Другой предложил искать спасение в древних мистических практиках. Третий прислал длинный список книг психологов и философов. Но все они учили одному: смирись с неизбежным. Не ты первый. И другие, получше тебя, уходили. Но Григорьев не хотел относиться к своей смерти философски. И плевать ему было на дохлых мудрецов и мифы народов мира. Он не хотел принятия и смирения. Он хотел победить.

«Боишься смерти?» — спросил его как-то Золотников. На нем была пестрая рубашка, расписанная тропическими растениями, какие-то дурацкие шорты и шлепанцы.

Он был тогда еще жив. Это важное уточнение — потому что пообщаться с ним можно и теперь. Вернее, с его двойником. Ни жена, ни другие родственники не возразили, а значит, фирма была в своем праве.

Уже лет десять как стало возможно поговорить с виртуальными двойниками известных людей — от Плутарха до недавно почившей от наркотиков порнозвезды. И Михаил попал в этот список — по совокупности полученного на протяжении жизни «социального капитала» в Сети. Бесплатно. Тем, кто капитал не собрал — деньги на виртуализацию могли собрать методом крауд-фандинга. Это было ноу-хау одной глобальной IT-компании, крупнейшего провайдера. Проект «Память», куда человек мог загрузить свои воспоминания накануне смерти. Злопыхатели его еще называли «Проект «Некросеть». Дело в том, что, просто имея аккаунт в Сети, человек все равно оставлял свой «слепок» после ухода в Вечность. При регистрации человек давал согласие и на такое использование личных данных — до особого возражения.

Григорьев загрузил туда о себе все, что можно. Хотя и понимал, что это суррогат, а не его личность. Но даже таким крючком он пытался зацепиться за бытие.

Хотя сам чурался общения с чужими призраками в сети. Его еще в молодости пугал телефонный робот «Сири» своими вполне осмысленными ответами на многие вопросы.

Да и не был этот человек ему таким уж близким другом.

Это было два года назад, на праздновании по случаю вручения Каннского льва ретро-фильму «Россия будет свободной», где от одного из них был сценарий, а от другого режиссура. Это был неплохой эпик, с масштабными сценами на площадях, со шпионской интригой и любовной линией… хотя фильмы второго поколения — с эффектом присутствия — уже тогда начинали проигрывать новому увлечению — картинам третьего поколения, с эффектом участия. Виртуальным интерактивным играм. Виркам, стершим границу между игрой и кино.

Молодежь хотела не только видеть, осязать и нюхать, но и влиять на ход сюжета. Они не понимали, что были сюжеты, на которые влиять не надо. Чапай должен утонуть, Христа должны распять, а «немытая» Россия… должна стать сначала кровью умытой, потом просто раздраконенной… старое, но меткое, выражение. А потом уже свободной. Для тех, кто доживет. Ну а потом, конечно, должно наступить примирение овец с волками. Что касается идейного наполнения этого фестивального кино… для него это была просто работа. Втайне он посмеивался над теми, кто принимал эту постиронию за чистую монету.

Тогда компания из девяти человек арендовала охотничий домик (на самом деле шикарное поместье, в котором одной робоприслуги было девяносто единиц и еще пять живых лакеев с ливреями). В одном из немногих уголков, где можно было легально стрелять дичь, живую, хоть и выведенную не без помощи биотехнологий, на самой грани разрешенного.

Хотя они гораздо больше выпивали, чем ходили по тропинкам с электромагнитными ружьями (летальными для птиц, но неспособными пробить череп человека), убивая заботливо откормленных уток-«зомби», которым привили модель поведения, смертельную для них, но облегчающую охоту даже для дилетантов. Григорьеву не нравилось убивать. Даже таких существ, которые обладали нервной системой не сложнее, чем у насекомых.

— Итак, ты боишься, — повторил уже в утвердительном тоне режиссер, усмехаясь и продолжая обгрызать утиное крыло.

— Не боюсь. Давно ничего не боюсь. Тут другое чувство. Веками вся культура нам внушала, что смерть — это круто. А я думаю, что это… недостойно. Мы не черви. Это обидно. Мы мыслим. Мы можем развиваться и познавать вселенную. А должны умирать так же, как мухи и бабочки — именно тогда, когда накапливаем опыт и знания для жизни.

— В тебе говорит гордыня, — усмехнулся Золотников и выпил стакан водки. Настоящей, не безалкогольной. — Чем ты лучше Эйнштейна или Эйзенштейна?

— Ничем. Я даже не лучше какого-нибудь стоматолога Зильберштейна из Одессы, почившего двадцать лет назад. Но у них шансов даже в теории не было. А у нас — были. Нам совсем немножко не повезло. С криворукостью ученых, тупостью толпы и активностью мракобесов! С войнами двадцатых годов, которые отбросили прогресс на пару десятков лет назад! Из-за этого потеряно драгоценное время. Мы как тот самолет, не дотянувший одного километра до аэродрома… мы, наше долбаное тупое поколение.

— А вот я отношусь спокойно, — возразил Золотников. — И просто стараюсь взять от жизни все. Ну, ты понял, — он скосил глаза на свою жену. Четвертую по счету. А ведь у него еще и любовницы были.

Раньше Григорьев завидовал, а потом стал считать, что это бессмысленная трата денег и энергии.

— Вечность мне не нужна. После такой интересной жизни надо и честь знать, Витёк.

— Это все сказки из серии "зелен виноград". А тебе не обидно, Миша? Наши олухи-потомки получат бессмертие, а мы — нет. Нам остается только тешить себя тем, что мы совершили моральный подвиг, и что на наших костях — на костях лучших из нас — будет стоять, блин, храм их галактической цивилизации. Но мы его не увидим! Да вертел я его на…

— Поручик Ржевский, молчать. Здесь дама. А смерть… превращает жизнь в судьбу.

— Смерть превращает жизнь в ничто, дурья твоя башка. И все наши достижения. Все наши суициды — хоть подростка, хоть дряхлого старика — связаны только с тем, что мы знаем о нашей конечности… да не о ноге или руке, блин! — он говорил громко, почти кричал, и увидел, что Лилия — создание двадцати одного года, смотрит на него широко открытыми глазами. В глазах был страх, как будто на свадебный пир принесли гроб.

Он засек ее обмен сообщениями с мужем, который она даже не догадалась скрыть.

«Он вообще нормален, а?» — «Успокойся, солнце. Просто мой друг немного перебрал».

На самом деле он был трезв.

— Знаем о нашем финале! — продолжал Григорьев. — И он на нас давит. Часики тикают. Это заставляет нас принимать глупые решения… в карьере, личной жизни, расстановке приоритетов. Мы совершаем тысячи ошибок именно из-за того, что торопимся. Ну, кто прыгнет с крыши из-за безответной любви к какой-то милой дурочке или обидного слова, если будет знать, что впереди тысячи и тысячи лет жизни?! За которые можно все исправить — и любовь свою заполучить, и обидчику морду набить. Все что угодно заиметь! А у нас…Einmal ist keinmal, как говорили немцы. Если живешь один раз… жалкие 80–90 лет, то все равно что не живешь вообще… и любая ошибка фатальна. А немощь старости? Ты бывал в хосписах? А про эвтаназию знаешь? Люди убивают себя, просто чтобы избавиться от боли. И это в середине 21-го века! Так же, как убивали себя во времена Архимеда и Нерона, Вольтера и Пушкина! Я много знал таких. И поступлю так же, если окажусь на их месте.

Он не помнил, что ответил ему Золотников. Наверное, какую-то банальность. Важнее было то, что тот сделал. Просто налил себе еще водки, в один укус проглотил канапе с черной икрой и оторвал от тушки фаршированной утки (убитой им утром) еще одно крыло. Он любил разыграть из себя ретрограда. Мол, раньше еда была вкусной и натуральной, а теперь синтетика. Хотя на самом деле просто в молодости вкусовые анализаторы у всех работают лучше. И многое другое. А восприятие еще не так пресыщено ощущениями.

А потом, откусив еще, режиссер привлек к себе стоявшую рядом молодую жену, облапав ее чуть сильнее, чем можно на публике. При этом даже руку от жира забыл вытереть салфеткой. Но она — будучи замужем за его деньгами — ничуть не возмутилась. Видимо, знала, что терпеть осталось недолго.

И все же Григорьев видел, что на лице товарища на секунду промелькнуло выражение испуга. Видимо, тот подумал про пир во время чумы. Вечный образ искусства, к которому сам не раз обращался. Видимо, он что-то предчувствовал. И предвиденье его не обмануло. Зато умер легко, как говорили. В своей постели. Его даже не успели подключить к аппаратуре, которая могла бы дать ему еще год-два растительного существования. Видимо, жена решила на это не тратиться.


Григорьев черного юмора ради попытался прочитать айдент покойного. И увидел только длинный список его заслуг в траурной рамке. Конечно, маркер был закреплен не на трупе, а на крышке гроба.

«Это он сейчас лежит с чинным видом, — подумал пожилой скриптор. — Мастер культуры, блин. Сеятель. А я бы рассказал, чего именно он сеял. И что принимал. Я ведь еле сбежал тогда, когда они меня через месяц после охоты пригласили вроде бы в приличное заведение. Отнюдь не только утиной охотой развлекался маститый режиссер. Хватило ума проверить идентификаторы и понять, что это за место. Думаю, что и богу — или кому там ее отдают? — он душу отдал похожим образом. Может, и в постели, но не факт, что в своей. Впрочем, это его право».

Знакомый зеленый айдент загорелся где-то далеко за оградой кладбища. Миражи были полупрозрачны в эту сторону, и можно было разглядеть ассиметричные высотные дома (стоявшие не здесь, в Хамовниках, а много дальше к югу) и высокую эстакаду МЦ — «Московская Центральная», которая соединялась с такой же надземной частью 3-ей Кольцевой.

Еще девять лет назад МЦ была выделена для транспорта, оставив поверхность для пешеходов. Именно по ней мчался огонек. Мчался быстро. И другие участники движения — точнее их автопилоты — уступали ему дорогу.

Если в чем-то и сохранялись крохотные различия между странами-членами Содружества, так это в том, что в Российском Государстве лимузину с электронными номерами Мирового Совета уступали дорогу все, кроме полиции и спасателей. Хотя иногда даже они уступали. Тут были сильны традиции, хоть и пошатнувшиеся в последние десятилетия. Но власть все еще значила больше, чем в Европе.

Зеленый цвет. «Семья». Единственный человек имел такой идентификатор. И он сам, Виктор Семенович, точнее его айдент — для этого гостя тоже светился зеленым. Хотя отношения между ними далеко не всегда были гладкими и «цветущими».

Прохор. Когда-то их, стоящих рядом, было трудно принять за тех, кем они являлись — за отца и сына. Скорее можно было принять за альтернативную пару, что тут, в Российском Государстве, все еще немного осуждалось. Все дело в том, что они смотрелись почти на один возраст — и в пятьдесят и семьдесят, и в шестьдесят и восемьдесят. Оба рано облысевшие и поседевшие, с виду не пышущие здоровьем и худые, словно высохшие деревья.

Но потом сын развелся со своей второй женой и прошел два сеанса омоложения. Теперь он выглядел на сорок пять и был похож на голливудскую звезду, хотя и говорил, что процедура дает только внешний эффект и «возможность умереть молодым» — поскольку вернуть приемлемый вид коже и тонус мышцам проще, чем целостность внутренним органам. И целиком ударился в карьеру. Трое его детей от прежних браков выучились в Париже и Лондоне и остались где-то в Западном полушарии. Своим потомством они обзаводиться не спешили. Кстати, особой эмоциональной привязанности к выросшим внукам Григорьев-старший не чувствовал. Да, впрочем, он мало к кому ее теперь ощущал. Что-то внутри него горело всю жизнь, но теперь выгорело почти до золы, и он все больше понимал тибетских монахов.

Ему в чем-то даже нравился прагматичный подход сына.

«Не хочешь в хоспис, отец? — «папой» он почти не называл его лет с десяти. — Тогда давай в Дом Счастливой Смерти в Амстердаме. Там есть такая услуга, что сразу после щадящего прекращения жизнедеятельности мозг будет изъят и помещен в крио-сосуд. А я все оплачу».

Он тогда думал, что Прохор шутит. Нет, тот оставался предельно серьезен. Чувство юмора ему вообще было мало свойственно.

Виктор Семенович вспомнил случай, когда тот был подростком. Как-то раз, проходя мимо комнаты сына, он вдруг услышал его непривычно серьезный голос: «К нам домой кто-то залез, и я его убил».

Не удивился ничему. Ни тому, что кто-то смог залезть в их квартиру на пятом этаже охраняемого кондоминиума. Ни тому, что тщедушный сын смог с ним справиться и даже убить. А уже лихорадочно соображал, что делать с трупом. Но оказалось, тот просто играл в "Lifecraft".

С тех пор сын почти не изменился. Стал только еще суше и циничнее. Да и сам Григорьев рано перестал называть его «Проша», когда понял, что это ему неприятно. Старорусское имя — для года, когда сын родился, было довольно оригинальным. Это уже после десятых годов Россию заполнили маленькие Святозары, Мелании, Ярославны, Ярополки, Мстиславы, Элессары… ой, нет — последнее − эльфийское имя. Хотя когда-то мальчик с таким посещал один с Прошей садик. Более популярным, чем старорусские, было разве что имя Владимир, да еще с тридцатых годов — Евгений / Евгения. После популяризации практической евгеники и тестов на совместимость.

«Ты же говорил, что не приедешь?» — послал старик сообщение прямо в автомобиль. Но тот проигнорировал, а голосовой канал связи даже не открыл. Это было в его духе.

Хотя Григорьев-старший и так знал, почему тот пожаловал. Видимо, как-то пронюхал про изменение завещания. Конечно, эти данные приватны и защищены законом, но для того, кто сам — закон, здесь в Российском Государстве — барьеров и засовов не было.

Лимузин, изготовленный в Баварии, с эмблемой в виде Земного шара, окруженного венком лавровых листьев, остановился прямо у ворот кладбища, перегородив подъездную дорогу. Служитель в синей униформе — судя по акценту китаец-хань, но не из потомков старых иммигрантов, а из новых экспатов — даже не попытался высунуться из своей будки. Идентификатор и герб он не мог не увидеть, а конфликтовать с властью даже легальный мигрант не стал бы. Кладбищенский сторож — невелика птица, хоть и зовется «менеджер по безопасности». На всех других погостах давно стояли автоматы, как на парковках машин и коптеров.

Впрочем, когда худая жилистая фигура в черном выскочила из открывшейся вверх дверцы бронированного автомобиля, машина сама не спеша заняла свободное место на парковке. Заодно подключившись к солнечному заряднику.

Виктор Семенович увидел, что Прохор уже спешит к нему, короткими кивками отстраняя пытавшихся заговорить с ним людей в таких же строгих костюмах и при галстуках — несомненно, узнавших высокого гостя. Судя по айдентам, это были чиновники из мэрии.

Видимо он что-то им послал такое невербальное, что они сразу отстали.

— Привет, папа, — сказал сын вслух и взял отца под руку.

«Отойдем», — пришло “short message” с требовательным эмотиконом.

Его хватка была такой цепкой, что Григорьев-старший невольно испугался. Но пошел за сыном. Для посторонних глаз все смотрелось так, будто они совершают чинную прогулку. На самом деле Прохор чуть ли не тащил его.

«Отец, какого черта?!» — пришло второе сообщение с кучей гневных эмотиконов в конце. Наверняка, по трижды защищенному каналу. И, учитывая малое расстояние, взломать его было невозможно. Но чего сын боялся? Его лицо, которым он всегда умел управлять, выражало страх, гнев и растерянность. Не лучшие эмоции для политика.

Он довольно рано увидел в сыне задатки лидера и знал, что рано или поздно тот их реализует. А еще понял, что тот обладает более сильной волей, чем он сам. И что на дворе не то время, когда старший в роду всегда главный.

Впрочем, Григорьев-старший не завидовал. И еще он знал, что такие задатки всегда соседствуют с хорошей порцией цинизма и жестокости.

Тем временем они достигли безлюдной аллеи на краю кладбища, где были только старые и не такие престижные захоронения. Убирался тут, похоже, робот-дворник, потому что на участках с могилами оставались полосы опавших листьев в углах оградок, куда не пролезали его валики.

— Отец. Зачем ты меня позоришь? — тяжело вздохнув, начал говорить сынок. — За каким лешим ты связался с этой клиникой? Ты же не нищеброд из гетто, который продает свои внутренности, чтобы купить синтетической наркоты. Если об этом узнают, будет скандал, и это отразится на моем рейтинге! Ты мог бы пройти легальные процедуры в Швейцарии. Как я. Но вместо этого ты сунулся к мошенникам, которые работают в Зоне Отчуждения. На Японских островах.

— Там нет радиации. Там воздух чище, чем здесь.

— Я знаю. Но эти находятся на ничейной земле, которая выведена из международной юрисдикции! Я уже навел справки. Не знаю, кто выдал им разрешение, но я этим займусь. Как думаешь, почему именно там? А потому, что нет гарантии, что после процедур пациент останется жив. А ты им еще и все свои деньги перевел!

— Не все, — потирая руку, ответил Григорьев-старший. — Только несколько миллионов. И не перевел, а положил на отдельный счет. А ваши легальные… полумеры мне уже не помогут, и ты это знаешь. Бесполезно красить фасад, когда рушатся несущие стены. Мне нужен капремонт. А эти… мясники из клиники попробуют его сделать. Да, они не дают гарантии. Но дают хотя бы шанс. Они там занимаются вещами, которые в цивилизованном мире пока еще запрещены. Но без этих процедур я умру максимум через три месяца.

— Отец… давай лучше заморозим тебе мозг. Это и дешевле, и надежнее.

— Ну, ты и умник. Не верю я крионистам. Испортят, как те бифштексы из супермаркета, которые вчера доставил мне дрон. Я уже написал жалобу, кстати, и сослался на тебя. Сказал, что комиссия посетит их завтра.

— А этим значит, веришь? — не отвлекаясь на «заговаривание зубов», продолжал сын.

— Мне дали рекомендации несколько человек с Дальнего Востока. Все это люди, которые помнят еще Ельцина.

— Если они прожили пять лишних лет, это не значит, что и ты проживешь.

— Dumspiro, spero… Пока живу, надеюсь, — развел руками скриптор. — Что творится в городе, ты мне объяснишь? И почему премьер не приехал? Это все из-за референдума и вотума?

— А будто ты не знаешь… — поморщился сын. — Сеть гудит с самого утра. Видимо, твой фильтр не пропускает новости о политике?

— Да.

— Может, и правильно. Обычные люди и не должны лезть в эти дела, mein Vater. Но так уж и быть, я расскажу. Началось в Мексике… Хотя это был только повод. Заваривалась каша давно. В пятницу там провели успешную полицейскую операцию. Против радикалов. Ну, слегка перестарались. Шестьдесят шесть погибших… ну да, дети и женщины в том числе. Странно, первый раз что ли? Но в этот раз начался пожар. «Кровавая пятница», невинные жертвы. Это стало вирусным. Правительство ввело желтый уровень опасности. Мэрия и управление полиции переведены на экстренный режим службы. Служба безопасности… впрочем, не забивай голову, пожалуйста! Давно такого не было. Если бы я знал, что будут такие пробки, взял бы коптер. Но мне посоветовали из соображений безопасности этого не делать.

— Вот так дела, — Григорьев-старший присвистнул, но не поверил до конца в реальность угрозы, уж очень это было похоже на фильм про шпионов, — Но вернемся к нашим баранам. Финансовым. Прости, сынок. Но легких денег тебе никто не обещал. Тем более, ты не нищий. Знаю, вы с женой и детишками уже поделили мое наследство. Но я обещал… себе, что увижу космос. Хотя бы орбиту. Но лучше Луну или Марс. Может, я трус и эгоист. Но обидно умирать в шаге от рая.

— Мир не рай и не курорт… даже если в нем много бездельников, которые хотят ходить голышом и не работать, как Адам и Ева, — Прохор дополнил свои слова саркастическим эмотиконом. — В нем много людей, которые хотят перемен, но не знают их цену. Которые хотят больше, чем заслужили.

— И ты один из них, да?

Григорьев знал, как вывести сына из равновесия. А это было нужно, чтобы вытянуть из него побольше. Он хотел хоть немного понять, что же происходит. И его бесхитростный прием сработал.

— Нет же! Я… как и весь Мировой совет… и Четырехсторонняя комиссия… и Корпус мира — хотим сохранить порядок и статус-кво. Даже если он кому-то не нравится. Ты думаешь, война в наше время невозможна? Да она может начаться хоть завтра. Люди забыли запах сгоревшей человеческой плоти! Отвыкли от звука пролетающего над домом бомбардировщика. Который их мирно бомбит, а не выполняет фигуры пилотажа. Они думают, это игра. Но это игра ценой в жизнь. Миллионы могут погибнуть. Цивилизация может рухнуть от действий кучки недоумков!

— Как в двадцатом веке? — спросил он Прохора.

— Хуже, чем в двадцатом веке. Тогда апокалипсис могли устроить только два, максимум три-четыре государства. А сейчас любой биохакер или наномейкер при наличии… везения может его устроить у себя в гараже. А еще есть несколько миллиардов неудачников, бездарей и лодырей, которые остались не у дел из-за роботизации. И среди них цветут самые безумные идеи — от Троцкого и Мао до бен Ладена и Гитлера. И есть их пастыри. Такие же ненормальные, но обладающие даром убеждения. Это целая армия долбаных фанатиков. И ее надо сдерживать. Я занимаю важный пост. Мне очень нужно спокойно работать на благо человечества. И ты… не должен мне мешать!

— Nothing personal, son. Но я не могу понять, с какой стати я обязан дарить тебе мое состояние. Я могу его хоть в казино просадить. Но я поеду лечиться. Не просрите планету без меня.

С этими словами он вернул сыну издевательский смайлик обратно. И увидел, как лицо того побагровело, а шея вздулась так, что казалось, еще немного, и архаичный галстук лопнет.

— Отзови свою заявку. Еще можно отменить соглашение с клиникой. А твое завещание я оспорю. Надо же… «в случае неудачи опыта передать все оставшиеся деньги в случайно выбранный благотворительный фонд». Неслыханно!

Они уже стояли у самого «миража» зеленой стены из раскидистых дубов, за которыми можно было разглядеть улицу. Вблизи видно было, что дубы ненастоящие. Их ветви не качались от ветра. А если перелезть через заборчик, можно было увидеть замаскированные в траве проецирующие изображение фемтосекундные лазеры — небольшие круглые линзы.

Григорьев приложил руку к коре старого дуба и почувствовал, что она почти настоящая. Правда, если надавить на нее, рука пройдет насквозь. Установка рисовала трехмерные изображения, каждая точка которых, воксель, испускала свет. Лазерный луч создавал плазму путем ионизации воздуха. Когда человек трогал воксели, он ощущал нечто вроде прикосновения к поверхности наждачной бумаги. Такими же были голограммы исторических зданий — "миражи" Кремля, Собора Парижской Богоматери, Тауэра или Эйфелевой Башни, которые можно было найти в совершенно неожиданных местах — от парков развлечений до частных поместий. Но можно было создать и настоящую «огненную стену» из плазмы высокой температуры. Дорого, но можно. Случаи были. Незадачливые воришки… или просто экстремалы-нарушители поджаривались, как куры-гриль, пытаясь залезть на чужую дачу. А владельцы недвижимости отделывались штрафом, если была предупреждающая табличка. Собственность священна.

Мысли о новых технологиях, несущих в мир свет, позволили немного остыть и успокоиться, они помогли ему, как всегда.

Но в этот момент Прохор зашел с козырной карты, как он сам думал:

— Тебе не стыдно? Видела бы тебя мама.

Людей вокруг не было, поэтому они говорили громко.

Пока Прохор ждал его реакции, он достал электронную сигарету и демонстративно выпустил кольцо дыма.

— Сынок… Ты же знаешь, я ее очень уважал. Но сейчас для меня важнее другое. Мне уже девятый десяток. А значит, я могу быть честным хотя бы с собой. Так вот… Меня достало быть паинькой. Достало жить для других. Мои сюжеты… учили добру и человечности? Да в гробу я видал и то, и другое! Всю свою жизнь я хотел свободы. И хочу в кои-то веки пожить для себя. Оторваться по полной.

— Это говоришь не ты, а старик Альцгеймер в твоей голове. Или те таблетки, от которых твой мозг превратился в кисель, папа. Там уже и замораживать нечего.

— Не дерзи мне. А то костылем пере… шибу. Нет, сынок. Это говорит прозрение. Я понял, что не хочу умирать. Я хочу жить вечно. Я хочу быть бессмертным, мать твою! — Виктор Семенович вдруг стукнул высохшей костлявой рукой по фальшивому дубу и пробил его, как бумагу. — Я хочу увидеть иные звезды и экзопланеты. Знаешь, сколько их видов? Да что там, звезды! Я хочу побывать на вшивом Марсе! Который от нас всего в трехстах миллионах километров, но даже его пока так и не открыли для всех желающих… тех, кто не имеет специальной подготовки. И не под куполом и не в скафандре — а пройтись по его скалам в одной легкой куртке. Хочу летать без скафандра в космосе и погружаться на океанское дно без батискафа. Хочу жить полной жизнью и здесь, на Земле. Я хочу попробовать все блюда и напитки, которые не успел попробовать. Все, какие есть. Я хочу, чтоб у меня были и другие женщины, разные. Виртуальность хороша, но даже я вижу ее фальшь. А я хочу дожить до дня полной идентичности искусственных миров. Самому их строить. И развлекаться там. Принять участие в великих битвах, не проливая ни капли настоящей крови. Может, даже хочу напиваться там вусмерть, празднуя победу… и оставаться трезвым! Хочу создавать сферы Дайсона, увидеть прошлое и будущее. Я хочу жить… а не быть куском гниющей плоти! — скриптор перевел дух, глаза его горели.

Сын смотрел выжидательно. Такое терпение было для него нетипично. Но в глазах был виден скепсис.

— Поэтому я решил потратить свои сбережения, а также деньги, которые получаю за показ моих творений доверчивым идиотам, на проект "Бессмертие", — закончил свой монолог Виктор Семенович. — Для меня лично. И я поддержу любой проект, который приблизит меня к этому. Я выбираю Массачусетский кошмар, а не Арзамасский ужас, если тебе понятны эти аллюзии. И никто не заставит меня передумать. Comprendo?

Почти минуту депутат просто переваривал сказанное, лицо его помрачнело.

— Мама была права насчет тебя. Ты чудовищный эгоист. И инфантил. Ну, зачем ты переписал это гребаное завещание? Ты обманул меня.

— Тебе ли говорить о надувательстве. Своих избирателей ты дурачишь уже десять лет. Но со мной этот номер не пройдет. Ты пытался сплавить меня якобы в дом престарелых, который на поверку оказался филиалом Санатория Счастливой Смерти. Куда часто записывались те, кто хочет уйти добровольно. Ты думал, разговоры с ними меня убедят? Это же ты провел ту поправку по разрешению пассивной эвтаназии. «Устроим семейный праздник, папа, а потом ты выпьешь таблетку?» Как в той шведской социальной рекламе, да? Черта с два! Я не хочу уходить никак! Как мой покойный коллега Вуди Аллен, я хочу бессмертия не через свои творения. Я просто не хочу умирать! И дело тут не в трусости. Я ни хрена не боюсь и могу хоть сейчас прыгнуть в ров с крокодилами, если будет хоть какой-то шанс выплыть. Дело в достоинстве и гордости, в звании человека.

— Я тебя предупредил, отец. Не заставляй меня писать жалобу куда следует… у меня есть рычаги… и тебя признают частично дееспособным. Со всеми вытекающими последствиями в виде ограничения свободы перемещения. Для твоего же блага.

— Не признают. А если ты это сделаешь, я обращусь в прессу… у меня тоже есть знакомые, и от твоей репутации ничего не останется. В худшем случае пострадает доброе имя нас обоих. Но поскольку у меня впереди, как ты уверен, скорая смерть — мне уже все равно. А тебя не выберут даже муниципальным советником по вопросам ассенизации и отлову бродячих кошек.

Ему показалось, сына сейчас хватит кондрашка от злости, настолько потемнело его лицо. Тот снова быстро успокоился. Но на трибуне он никогда себе и такого не позволял. Что-то серьезное должно было случиться, чтобы вывести его из равновесия.

Григорьев знал, что у Прохора стоит дорогущая система контроля за кровообращением, отдаленно похожая на те, которые раньше стояли на автомобилях с двигателем внутреннего сгорания. Только контролировала она не впрыск и давление топлива, а работу сердца и сосудов. А еще у них обоих были наноботы примерно одной версии, поскольку они их вместе покупали. Те самые, от которых шарахались ретрограды: «Крохотные роботы внутри меня? Это грех и харам!».

— Ну, ты и ушлый тип, отец. Черт, ладно. Зря ты думаешь обо мне плохо. Я не настаивал. Это была просто забота о тебе. Я ведь не смерти тебе желаю, а хочу, чтобы твои последние дни не были омрачены страданиями. Не хочешь… воля твоя, — они присели на лавочку, которая появилась из пазов в земле при их приближении. — Вот так же и эти не понимают… Что для их же блага надо не валять дурака и не качать права, а слушать тех, кто умнее их в разы.

— Ты о ком? Кто не понимает? — удивленно посмотрел на сына Григорьев-старший.

— Альтерглобалисты. Также известные как «Союз Освобождения Земли».

— Кто все эти люди? Я немного отстал от мировой политики.

— Гугл в помощь, как говорится.

Виктор Семенович не успел додумать мысль, лишь дернув глазом, а «Ультрапедия» уже услужливо подсказала ему:

«Союз Освобождения Земли (FreeEarthUnion, также известный как Всемирный альянс альтерглобалистов) — коалиционное незарегистрированное политическое движение. Крупнейшие организации-члены: Фронт «За реформы!», «Авангард трудящихся имени Владимира Ильича Ленина», «Сыны Земли», а также более 2000 малых и средних партий и движений. Примерное количество активистов и участников — 150 000 000 человек…»

— Да ты с Луны свалился, отец? Вроде бы не бывал на ней. Ты что, в сети только анекдоты читаешь? Уже полгода идет кампания гражданского неповиновения. Участвуют почти сто пятьдесят территорий… так мы в Совете между собой зовем страны, более тысячи городов. Две сотни миллионов человек. Нет… уже три.

— Чего они хотят?

— Как всегда. Хлеба без ГМО, чистой воды, амнистии для политических преступников, допуск «изгоев» обратно в ООН, перевыборы Совета, разоружение Корпуса мира. Состав стандартный. Это социальные аутсайдеры. Неудачники, не нашедшие себя в жизни. В своих бедах они винят власть, корпорации, роботов… Хотя лучше бы подумали о своих кривых руках и закостеневших мозгах.

— А ты прямо психолог, — вряд ли сарказм в голосе отца ускользнул от внимания сына. — И что вы будете делать?

— Снимать штаны и бегать, ха-ха. Конечно, поставим их на место. Они не понимают, что демократия образца двадцатого, да и девятнадцатого века устарела. Она возникла, когда все люди приносили пользу. Кроме горсти маргиналов-попрошаек. Хотя и для тех были виселицы, тюрьмы и работные дома. Так вот. Эти времена прошли. Половина человечества ничего полезного не делает — или бездельничает, сидя на пособиях, или живет натуральным хозяйством, ничего для рынка не производя. А то и идет в криминал. Еще четверть скоро к ним присоединится по мере автоматизации. Они пока перебиваются случайными заработками. Пролетариат? А где он? Дармоеды. В Марксе теперь меньше реализма, чем у Маркеса, который Гарсия. Такой же фантазер и сказочник. Мы заменим рабочих роботами уже к концу века. Всех. А людям останется только власть, развлечение и творчество.

Григорьеву-старшему эта пропорция показалась сомнительной, но он сказал другое:

— А ты не думаешь… что и власть люди в итоге потеряют?

— Ты тоже боишься «восстания машин»? Не позорь меня, отец. Ты же не боишься восстания тостера? Компьютер делает только то, что заложил в него программист. Даже суперкомпьютер. У него нет своей воли, даже если есть интеллект.

Внезапно движение в небе привлекло внимание старика. Он направил туда взгляд и увидел быстро несущийся среди легких низких облаков объект. За ним не оставалось реактивного следа. У него не было видимых лопастей, только гладкие обводы, как у «летающей тарелки». Он летел беззвучно на высоте примерно в километр. Дрон-конвертоплан? Похож на проекты дисколетов нацистов. Или на санскритскую виману.

Явно полицейское воздушное судно, а то и боевое — нечто, что раньше над городами не летало. А еще с утра он видел в небе целых три полицейских дирижабля.

Внезапно много мелких деталей мозаики сложились в единую картину. И эта картина была крайне тревожной.

Григорьев вспомнил, что копы, которых он видел из окна машины на улицах по пути сюда, были вооружены боевым оружием — скорострельными штурмовыми рельсовыми винтовками вместо нелетальных импульсников, способных лишь обездвижить человека на два-четыре часа. На них было снаряжение для разгона манифестаций — пресловутый «костюм космонавта» с частичным усиленным экзоскелетом. А на двоих даже нечто, похожее на боевую броню аэромобильной пехоты, которую он видел в новостях.

Также в новостном сюжете он видел, как на Старом Арбате робот-погрузчик строил какие-то заграждения, оставляя для пешеходов только узкий, как бутылочное горлышко, проход. Григорьев подумал, что это к празднику… но не мог вспомнить никакого важного праздника в ближайший месяц. Да и слишком коряво строили, явно второпях.

В рассылке висела новость, что временно закрыто подземное метро — которое до сих пор давало почти треть всех пассажирских перевозок. А на Третьей Кольцевой он видел двигавшийся по отдельной полосе тяжелый военный (!) грузовик, который вез на открытой платформе какую-то технику, укрытую брезентом (!). И все это в столице! Григорьев еще подумал, что хотят провести парад-реконструкцию.

Как он мог настолько погрузиться в свои проблемы, что не замечал всего этого? Зря он так настроил свой фильтр. Хотя знал, что многие делали так же, и не впускали «большой мир» в свою частную жизнь.

Но, похоже, этот мир сам решил о себе напомнить. Как в прежние века.

И было нечто, что объединяло все эти события — гробовое молчание «оболочки», которая могла выдать любую информацию про окружающие дома, про соседние машины… но при взгляде на камуфлированный армейский тяжеловоз — выдавала: «Извините, нет данных».


Последний раз что-то подобное было три года назад, когда сектанты царебожники — называвшие себя партизанами из Бригады мучеников Небесного Царя — собирались взорвать небольшую грязную бомбу в «столице греха». Они имели в виду не правительственную Москву, где меры безопасности были такие, что даже мышь бы не проскочила, а «русский Лас-Вегас» — свободную экономическую зону в Сочи, куда доступ был значительно проще. Самое страшное было в том, что бомбу они действительно сделали.

Тогда все закончилось хорошо для городской агломерации, и плохо для идиотов-террористов. Они забрали весь пьедестал ежегодной премии Дарвина, потому что получили летальную дозу облучения еще при попытке провезти смертоносное самодельное изделие из купленных на черном рынке жидких отходов атомной промышленности в багажном отделении старого автомобиля «Фольксваген». С кузовом типа универсал и двигателем внутреннего сгорания вместо привычного электромотора. Корпус бомбы — заваренный водородной сваркой — потерял герметичность от тряски на горном участке дороги.

Последний из ячейки добил себя, сложив устройство в стенном шкафу на съемной конспиративной квартире в Адлере. Умирали они все долго и мучительно. Властям потом долго еще пришлось тратиться на обеззараживание целого района и отрезка федеральной трассы.

Позапрошлый раз «желтый уровень» объявлялся, когда джихадисты запустили баллистическую ракету по Ростову-на-Дону, а международная система ПРО сбила ее практически на старте. Даже «оранжевый уровень» тревоги в столице РГ не понадобился — только в нескольких городах Северо-Кавказского края.

Что же такое творилось теперь, если власть считала степень угрозы сопоставимой?

Подлетел торговый автомат на воздушной подушке. Поскольку этот был приписан к кладбищу, он был неброского серого цвета, не транслировал рекламу на своих поверхностях, а в его ассортименте не было алкоголя и чего-то легкомысленного вроде презервативов или порножурналов. Григорьев знал, что такие штуки умеют находить людей в безлюдной местности не хуже, чем собака-ищейка и впаривать им свой товар с настойчивостью восточного торговца. Одно время их хотели запретить, но, видимо, лобби компаний не позволило. Только ввели ограничения на громкость динамиков и места использования. Впрочем, в туристических городах и странах их было еще больше. Разве что в церквях и других культовых сооружениях их не было, хотя, наверно, это было бы забавно: купить не только молитвенный инвентарь, но и спасение души.

Воспользовавшись тем, что сын замолк и купил себе банку «Пепси-коки», Григорьев-старший открыл вкладку новостей. Сводки в виде бегущей строки побежали перед его глазами.

Первой новостью с пятьюдесятью миллионами лайков была довольно легкомысленная:

«Митинг противников киберсекса в Нью-Йорке собрал вместе феминист(ок) и прихожан Объединённой Экуменической Апостольской церкви. Главными лозунгами протестной акции были: «Ибо блудники Царства Божия не наследуют» и «Руки прочь от женщин-роботов, свиньи!».

Забавно. А вот следующая была далеко не смешной, а тревожной.

«Продолжаются попытки установить контакт с грузовым кораблем «Теодор Рузвельт», покинувшем расчетную траекторию маршрута Луна-Земля час назад…».

Григорьев читал про эту махину. И почему-то ему было неуютно оттого, что такие летали у него над головой, да еще и с ядерным двигателем. Вот будет шуму, если она грохнется на Землю. Хоть и говорили, что на Землю их не сажают, а если сажают, то в малонаселенных районах.

Но зря он надеялся, что сын не увидит его занятия и воздержится от комментария. Канал был общедоступный, а сам Виктор Семенович забыл сделать приватным факт своего просмотра.

— Похоже, там все уже трупы, — сказал Прохор. — Видимо, отказ системы жизнеобеспечения. И груз гелия-3 улетит к зеленым братьям по разуму. Боже мой, какие расходы. Акционеры будут опять из окон прыгать. А я давно говорил, что люди в космосе не нужны. Автоматика и надежнее, и дешевле. Всё вы, старики, со своей романтикой…

«Продолжаются беспорядки в марсианском Маскбурге. Рабочие компании «Марс-Корп» заявляют о нарушениях менеджментом условий пожизненного контракта…»

— Ты гляди. Меньше тысячи человек завезли, а уже бузят. А что было бы, если бы их был миллион? Они бы, блин, независимости потребовали…

— Ну, до этого еще далеко, — вздохнул скриптор. — Терраформинг, даже если начать его сейчас, займет тысячи лет. Притом, что работающей технологии пока нет. Под колпаками жить желающих мало. Хотя я бы не против был.

— Ты бы там задохнулся через месяц со своими легкими.

«8 человек осуждены за скачивание и раздачу пиратских шаблонов для биопринтера. Как нам сообщили в Главном Управлении Интерпола по Северной Евразии, особой популярностью в Российском Государстве пользуются рецепты шашлыка и икры рыб лососевых пород».

— Это пока игрушки, — вздохнул Григорьев-старший. — Но когда-нибудь это будет массовым явлением, и каждый будет изготавливать все сам. И энергию получать сам.

— Никогда это не будет массовым, — фыркнул сын. — Это обвалит экономику и разрушит социальные связи. А государство вообще исчезнет.

— А разве это плохо?

Депутат не нашел, что на это ответить, и, скосив глаза, снова уставился в сеть.

Внезапно одна новость зажглась на общей странице новостей ярким светом. То же самое было на страницах отдельных новостных агентств типа «ИАРГ Новости» и “Reuters”, которые маячили где-то на заднем плане.

«Москва объявлена первым свободным городом!».

Судя по всему, сын увидел то же самое, поскольку дернулся как укушенный.

— Что? — он подключился к какому-то закрытому каналу и от неожиданности заговорил вслух. — Соедините меня с префектом округа. Это депутат Мирового Совета, глава подкомитета по безопасности, Григорьев… Да что у вас там происходит?! Какой еще «свободный город»?! — сообразив, что незачем посвящать в важный разговор отца, он перешел в режим безголосовой связи и быстро забарабанил пальцами прямо по специальной контрастной панели на лавочке, куда было удобно спроецировать свою клавиатуру. Чаще всего так делали старые бабушки. Молодые обычно и печатать не умели. Но многие правительственные системы связи пользовались только печатным вводом, игнорируя пальцевый, окулярный, а тем более «нейро».

— Это революция? — догадался отец.

— Мне сейчас пришлют по закрытой линии полную информацию.

Старик был спокоен. Это был не первый цикл «заморозок — застой — оттепель — развал», который он видел в своей жизни.

— Я видел похожее. В девяносто первом году. На Руси за десять лет меняется все, а за сто — ничего, да?

— Какая еще Русь? — фыркнул сын, перестав набирать текст и убрав панель. Вид у него был злой и какой-то пришибленный. — Ты что, из реваншистов? Последователь Чаплина?

— Разве что Чарли. Я пастафарианец, жрец великого Макаронного Монстра.

— Без обид, но ты просто впавший в детство старикан. Если бы ты пошел по тому пути, который выбрал я… ты бы многого добился, отец. Но ты предпочел потратить жизнь на игры. Поэтому жизни ты не знаешь. Ну, какая Русь, Россия? Умные люди договорились о разделе сфер влияния и о совместной защите от самых опасных врагов… внутренних. А уже потом было Валютное соглашение в Цюрихе. После этого постепенно родился новый мировой порядок. Конечно, бульдоги под ковром дрались всегда, но мир де факто стал един. А эти декорации сохранялись для плебеев. Им греет душу идентичность, флаги, гимны, суверенные границы. Это отвлекает их от вредных мыслей о том, почему у них мало денег, много кредитов, плохая работа… Они же не думают, что заслужили это. Что те, у кого денег много, заработали их каторжным трудом, да еще и других тянут, создают рабочие места, платят миллиарды налогов, благотворительностью занимаются… и все ради них. Но сегодня эти паразиты восстали. Повсюду. И, похоже, скоординировано. Мир похож на муравейник, в который потыкали веткой. Метрополия бунтует уже месяц. Не вся, конечно, а левачье и прочие лузеры. Началось с забастовок и голодовок, а сейчас строят баррикады, дерутся со спецназом и переворачивают машины. Северная Евразия только сейчас подключилась. Правда, начали сразу с того, что пошли ва-банк. «Свободный город». Их уже несколько миллионов. Правительство РГ они просто послали на хрен. А это можно трактовать как сепаратизм и нарушение не только государственных законов, но и устава ООН. И это хорошо. Пусть все смутьяны себя раскроют. Периферию утюжат уже три месяца. Особенно Южную Америку, где у альтерглобалистов настоящее гнездо. И Мексику.

— А почему об этом почти не слышно в сети?

— Слышно. Но мы делаем все, чтобы гасить информационные возгорания и не давать им перерасти в пожар. На формирование вкусов толпы тратится больше, чем на космос. И правильно. Обезьян не подпускают к атомным бомбам. А вы читайте дальше про порнозвезд и смотрите котиков.

— Ну ладно, я пойду, пожалуй. От политики меня клонит в сон, — скриптор изобразил зевок. — А вам всем хорошего настроения.

На самом деле ему просто хотелось побыстрее оказаться дома.

— Иди, папа, — сквозь зубы произнес депутат. — Пусть себе бесятся. Очень скоро это прекратится.

— Беспорядки прекратятся? — уже встав со скамейки, Григорьев задержался возле нее.

— Свободная болтовня о них. Хотят железной руки? Будет им железная рука. Ведь это то, что они любят. Уже начата глобальная ротация национальных сил безопасности. Через несколько дней тут будут морпехи из ЮАР и северного Китая, а наши отправятся поддерживать порядок в Западную Европу. И все будут заняты делом. Никакого братания и «перехода на строну народа». Кроме того, скоро будет принят билль о Новом порядке управления.

— А откуда ты знаешь, что его примут? Вроде бы парламент подразумевает голосование… ах да, тебе виднее. Дорогие мои, а вы не заигрались там в Пиночета?

— А ты… случайно не за Авангард? — подозрительно посмотрел на него сын.

— Нет. Я за реформистов, ты же знаешь.

— И те, и другие ─ сволочи. А депутаты Совета и национальные делегаты… после заседаний — в барах и гостиницах Женевы — ведут себя совершенно одинаково и одинаково «зажигают», одинаково снимают шлюх… любого пола, да и неопределенного тоже. Но дело не в этом. А в их бесполезности. Скоро все изменится. Миром будет править тот, кто этого заслуживает.

— Самые лучшие и достойные люди? — с сарказмом переспросил Виктор Семенович.

— О да. Я сторонник меритократии. А эти экстремисты… и реваншисты, и леваки… Будет им «свободный город». На Северном полюсе. Для тех, кто мутит воду в мегаполисах — будут блэкауты и отключение Сети, будет комендантский час и патрули, военное положение и бесполетная зона. До тех пор, пока не поумнеют.

— А мне нравятся эти чуваки. У меня когда-то футболка с Че Геварой была. Патриа о муэрте, все дела.

— Батя, — глаза депутата выражали презрение. — Ты забыл, как все было? Снова хочешь разделенный мир, суверенитеты национальных, мать их, государств? Войны? Блоки и коалиции? Миллиарды баксов военных бюджетов? Ядерные и биологические арсеналы? А на х… тебе это?

Он матерился редко, как и все современные горожане. И только по существу.

— Мы с кровью отказались от этого, — продолжал политик. — Меня в родном городе психи-чаплинцы убить пытались, а морду набить или тортом кинуть — без счета! И все ради чего?

— А я знаю ради чего, — ответил Григорьев-старший. — У меня в столике установлен акустический левитатор для доставки еды прямо в рот. Мне даже руку протягивать не приходится. Вот для этого и было нужно объединение Земли в единую страну.

— Опять ты хохмишь. Ну и что плохого в обществе потребления? По-твоему, лучше общество дефицита и голода? Никто же не заставляет тебя потреблять с кнутом в руке. Зато есть выбор, и столько полезных вещей вошли в нашу жизнь.

— Ага. Pee-mate для женщин — чтобы писать стоя, и хвост, который крепится втулкой в задницу для обоих полов. Это из старого, проверенного временем. Есть и более дикие вещи. А когда-то хотели реки вспять повернуть… и чтоб Марс зазеленел.

— Хохмишь? Как будто громе глупостей вы не получили кучу всего, чтоб жить в комфорте. А не как раньше, когда вместо туалетной бумаги газеты были… слава богу, я этого не застал. Да кому они нужны, эти твои мегапроекты, не приносящие отдачи? Применение в быту ─ в этом и польза от технологии. Один «Али-Экспресс» сделал в сто раз больше, чем весь СССР со своим Минпромом и Госпланом.

— Как это не нужны? Космос не нужен? Терраформинг Марса не нужен? Чтоб воды в засушливых странах хватало — не нужно?

— Нужно. Все это будет. Только надо подождать. Рука рынка уже и до Марса дотянулась, и до Плутона дотянется, хоть тот и не планета уже. И воду получат… в первую очередь те, кто на нее заработал. Миру не нужен балласт и не нужны злобные дикари, шатающие его основы. Они — угроза и для таких как я, и для таких как ты.

Почему-то он вспомнил, как десятилетний Прохор с сосредоточенным лицом слушает биографии знаменитых ютуберов и блоггеров. И пересматривает сборник золотых челленджей "Мистера Микса", в одном из которых миллион шоколадок превращаются в большую шоколадную «какашку» (десятки миллионов просмотров и хороший заработок рекламодателей). И как радостно хохочет, глядя на новые олимпийские виды спорта — муравьиный шаг с зажатым между ног бананом и еще всякую дичь, от которой Григорьев-старший кривился.

Потом на экране были и конкурсы типа «сожри кусок дерьма за 500 глобо», «переспи с первым встречным за 1 тыс.», «убей кого-нибудь за 5 тыс.». Но, слава богу, все это делалось в виртуале, и Прохор не участвовал в этом сам, а смотрел за другими.

Участвовал он в других челленджах. Где надо было остаться последним уцелевшим, подставив, обманув и «убив» всех остальных. «Город засыпает, просыпается мафия». А еще он любил «уся» — китайское фэнтези про боевые искусства. Но драться толково так и не научился. И только став подростком начал «прокачивать» мозги, чтобы умом добиться того, чего не смог силой. Это ему удалось, хоть и не без труда. И он всегда казался скриптору скорее хитрым, чем умным.

— У тебя наверно дома Чубайс вместо иконы, да? — с издевкой спросил сына старик.

— Я уже забыл, когда был дома, отец. Живу в рабочих кабинетах и самолетах. Кто-то же должен делать грязную работу, чтобы вы могли… еду прямо в рот получать, как птенцы. И о свободе горланить. Должен на ком-то держаться небосвод.

— Да ты блин просто Атлант. Плечи-то не натерло? — поддел его Виктор Семенович.

Вдруг откуда-то со стороны старинных жилых домов на другом берегу широкой глади Москвы-реки донеслись звуки, похожие на стрельбу, и Григорьев-старший напрягся.

Небо раскрасилось красными, синими и белыми полосами.

— Хлопушки и фейерверки, — объяснил сын. — Ты погляди туда!

Он указал на втиснутый методом точечной застройки небольшой жилой небоскреб у самой набережной. У него зрение было, судя по всему лучше. Но и скриптор увидел.

В нескольких окнах вместо штор висели флаги с орлами. Еще в нескольких — красные полотнища. И почти в пяти десятках — одинаковые черные плакаты с одним только словом.

«ВОН!».

Внезапно стена здания моргнула, и вдоль всего фасада, обращенного к шоссе, появилась голограмма. Она изображала неприличный жест рукой с выставленным средним пальцем.

«А это вы видели?!» — загорелись буквы и через пару секунд сменились на другие, — «Отставка и перевыборы!».

— Видал? Языком Маяковского заговорили. Вот такой черной неблагодарностью они платят за… — внезапно депутат осекся. Его лицо дернулось, глаза стали отсутствующими.

— Подожди. Вызывают по правительственной связи.

На одну минуту взгляд его затуманился. Видимо, он принимал длинное сообщение или сразу несколько.

— Сигнал «Срочный сбор», — наконец, произнес он. — Нас эвакуируют в Лондон. Москва стала слишком небезопасна. И Питер тоже. И даже Берлин. Значит, так. Езжай в свою клинику и не высовывайся. Дирижабль не бери. Далеко не улетишь, скоро полеты над этими территориями закончатся. Но на Трансконтинентальной магистрали должно быть спокойно, ее охраняют войска. Садись лучше на обычный скорый, а не на «маглев». При отключении тока левитационные поезда бьются как консервные банки. А еще, думаю, их скоро остановят… Я в аэропорт. За воротами меня встретят мои «бодигарды» и дроны. Удачи тебе, отец.

— И тебе… сын, — слегка обалдевшим голосом произнес Григорьев.

«И нашему миру тоже удачи. Постойте-ка… Не он ли желал мне легкой смерти десять минут назад? Или… у него есть основания полагать, что люди скоро будут умирать совсем не легкой смертью? Или боится, что меня захватят в заложники для давления на него?.. Блин, я попал в одну из своих вирок. Или романов. Или в старинный фильм».

Они не заметили, как в укромную аллею между могилами свернули двое в черном. Среднего роста, в рабочих ботинках на шнурках и полувоенного покроя одежде — они шли решительным, почти строевым шагом, который резко отличал их от обычных посетителей кладбища.

Вернее, заметили сидящие на лавочке эту двоицу уже тогда, когда те подошли очень близко. Их айденты не вызывали никаких подозрений. Один — менеджер по продажам в магазине товаров для рыбалки, другой ─ наладчик торгового оборудования.

Но их вид говорил о другом. А еще один из них держал руку в кармане.

— Прохор Григорьев! — объявил второй, голос у него был молодой и взволнованный, — Следуйте за нами. Вы арестованы.

— Тут какая-то ошибка, — невозмутимое выражение не покинуло лица депутата. — Я ничего не нарушал. Я всего лишь…

В этот момент раздался треск, похожий на звук электрического разряда. Воздух рядом с одной из могил дернулся несколько раз, будто там заклубился маленький смерч.

— Твою мать… — не успел договорить Григорьев-старший, а оба человека в черном упали мешками. Вокруг их голов начали растекаться красные лужи.

Тут он понял, почему они сразу показалось ему знакомыми. Комедийные актеры двадцатого века. Ну, точно! Советские. Которых мало кто сегодня знает. Никулин и Моргунов, только молодые. Но он-то знал! Новички в маскировке часто скачивают готовые «фейсы», вместо того чтобы использовать рандомайзер. Григорьев знал довольно много про работу полиции и повадки преступников, потому что с его участием снимался не один и не два криминальных сериала. Еще когда фильмы не были интерактивными.

Следуя догадке, Виктор Семенович перевел взгляд на призрачный силуэт и применил «зум» (линзы, способные делать это, он поставил еще лет двадцать назад). Никакого айдента у силуэта не было. Зато пришло сообщение: «Сохраняйте спокойствие и не делайте резких движений. Проводится специальная операция. Спасибо за сотрудничество!».

Выходит, «бодигарды» были не только за воротами.

— ССО не зря свои деньги получают, — депутат отрывисто кивнул силуэту. — Расходимся, папа. Как видишь, у меня уже мишень на спине. Узнать бы, кто слил этим падлам кадровые данные. Ну, ничего… узнаем. Чао.

Брезгливо переступив через труп — на лицо которого все еще проецировалась застывшая маска — он быстро пошел по аллейке, держа руки в карманах пиджака так, будто и у него было оружие. Телохранитель-призрак — или несколько? — наверняка шел за ним, но «плащ-невидимку» не отключил.

Все произошедшее заняло не больше двух минут. Григорьев-старший чувствовал что-то похожее на последствия от удара током. Ноги тряслись. Настолько это было дико и страшно. Обычная полиция — даже в Америке — выстрелила бы нелетальным разрядом из импульсника, который обездвиживал и обезвреживал мгновенно, но сохранял жизнь (кроме тех случаев, когда у жертвы было слабое сердце). А эти сразу продырявили насмерть, в голову. И что это за «чернорубашечники»? На каком основании они хотели задержать депутата Мирового Совета?

Времена явно менялись, и не в лучшую сторону.


Разными дорожками они добрались к главному выходу, минуя скопления людей и никак не показывая свою принадлежность к представителям элиты, приехавшим на похороны режиссера Золотникова.

Григорьев увидел, как «Мерседес» сына рванул с места, чуть не вырвав провод зарядника — тот, хотя и отсоединялся автоматически, не был рассчитан на такой резкий старт с места.

Сам скриптор решил пройтись пешком через парк Новодевичьи пруды, который примыкал к кладбищу. Машине он приказал ехать за ним по узкой районной эстакаде, которая была ответвлением МЦ и шла почти параллельно пешеходной дорожке, идущей в обход небольшого пруда. Она встретит его и заберет в месте, где он укажет. Срока аренды хватало с избытком, чтоб добраться до дома.

В парке было спокойно. Ездили велосипедисты. Прохаживались любители здорового образа жизни — коими были сейчас все в свободное от работы в офисе время. Пробегали любители бега трусцой. Иногда он задерживал взгляд на девушках чуть дольше, чем на просто прохожих. Но чисто с эстетической точки зрения. К счастью, слово «фитоняшки» ушло в историю, но не сам фитнес.

Тут было историческое место, а муниципальные власти в РГ так же обожали запреты, как и государственные власти. И всемирные соглашения им были не указ. Поэтому энтузиасты бега с усилителями для ног здесь не бегали, а любители «прыгунков» не выполняли свои пируэты. И разные летающие доски и ракетные платформы с ранцами были запрещены. Но это и к лучшему, думал Виктор Семенович. Есть достаточно места за городом, и три парка в границах столицы, где это разрешено.

Играли дети. Иногда друг с другом, как пятьдесят и сто лет назад. Иногда развернув перед собой экран. А иногда глядя на что-то, что видели они одни. Объекты своей собственной Д-реальности. Мало им специальных площадок!

Подумал и тут же усмехнулся своему занудству. Как будто сам не проводил по полдня в своей капсуле. Да и что в этом плохого, черт возьми? Уж точно лучше, чем залить глаза дешевым пойлом и идти хулиганить. Рисовать матерные надписи на стенах, бить морды, стекла, а может грабить и насиловать. Он помнил, что было принято в пору его детства у «нормальных пацанов» в его родном городке. Технологии сделали людей и более сдержанными, и чуть более добропорядочными. Без проповедей, без перевоспитания в духе «теории великих учителей». Просто дав им альтернативу. Конечно, они все еще любили старый добрый буллинг, который раньше звался травлей. И много других приматских забав. Но чаще реализовывали эти потребности в Сети. А в реальности стали куда сдержаннее, чем их деды и прадеды.

Прогуливались с серьезным видом непуганые утки, в распоряжении которых был пруд. Прогуливались пары — и молодые, и не очень. Как в любом городе единого мира. Разве что тут, в консервативном Российском Государстве — формат 1М-1Ж абсолютно доминировал среди тех, кто шел, держась за руки. Хотя все формы отношений давно были разрешены, легализованы и уравнены в правах — вскоре после Марша Справедливости. Который иногда неофициально называли революцией. Но злые языки говорили, что все эти три термина неправильные. Потому что это был не марш, а стояние на площади, потому что это был верхушечный переворот. И потому что после него богатые стали еще богаче, а бедные так и остались сосать лапу.

Доля правды в этом, возможно, была. Григорьев-старший знал человек пять, среди них одного талантливого художника, которые геройски погибли на площади за то, чтобы несколько жирных упырей — по сравнению с которыми Прохор был просто душкой и нестяжателем — обзавелись парой новых особняков, гаражом из машин, яхтами и министерскими креслами. Впрочем, как всегда. Се ля ви.

Повернули бы они назад, эти идейные светочи, если бы знали? Nobody knows. Скорее всего… нет.

Скриптор не понимал таких людей. Молодые и наивные. Или просто неисправимо глупые.

От скуки Григорьев просматривал айденты идущих мимо людей. У одной девушки среди других параметров мелькнула надпись «Открыта для новых отношений». А у другой: «ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ». Хотя с виду он бы решил, что все наоборот.

«Жаль, что в пору молодости этого не было, — горько усмехнулся Григорьев. — Хотя… Судьбу на хромой козе не объедешь. История ─ штука упрямая. И упругая. Как ее не гни, она вернет тебя на ту дорогу, которую выбрало твое подсознание. И хоть десять Гитлеров убей — а все равно будет война, и миллионы погибнут. Это же можно сказать и о твоей личной истории. Ее можно изменить в очень узких пределах. Даже в наш век».

А вот идет под руку с высоким атлетом (у него модная борода «лесоруба») девушка с белыми волосами в необычном серебрящемся платье, меняющим цвет в зависимости от освещенности. «Умная ткань». А еще бывают из этой же серии — «умные нити», «умная краска», которая в теории может заменить хоть одежду, хоть обои, хоть экран. Все-то теперь «умное». Только люди так и остались дураками, хоть и загрузили себе в мозги тонны информации, которую толком не умеют использовать. Молодежь так вообще беспомощна, если ее отключить от Сети. Старики увидели виртуальность в тридцать, сорок, а то и пятьдесят лет, а они в этом росли. Для них «оболочка» существовала с детства.

Вот эта барышня едва ли знает, что та же технология проецирования изображения используется для армейского «плаща-невидимки». И война, и насильственная смерть для нее абстракция. Надолго ли?

«Только я не хочу, чтобы и мужики так ходили, — подумал Виктор Семенович. — Я все-таки консерватор и традиционалист».

Псевдопрозрачное платье было непроницаемо для взглядов чужих людей. Например, для него или для копов. И для тех монахов из прихода «настоящей», не обновленной Православной Церкви, которые прошли мимо. Но для того, кого владелица добавит в белый список — оно могло быть очень даже прозрачно. Он подумал о том, что некоторые умельцы взламывали такие штуки. Чтобы самим смотреть или в общий доступ выложить.

«Но это преступление. Вторжение в чужую приватность, — подумал Григорьев. — А вот если она сама все покажет, то получит штраф. За нарушение нравственных норм. Хотя какое вообще отношение к морали имеет получение удовольствия без причинения вреда другим? Может, завтра мир провалится в ад, которым нас так пугали чаплинцы и ваххабиты. Дураком же тогда будет тот, кто все эти годы строил из себя святошу и во всем себе отказывал».

Но вот даже в этом пасторальном месте с настоящими соснами и юркими белками, резвящимися в их кронах, он увидел грозный призрак перемен.

Прямо по курсу на небольшой огороженной площадке гремела музыка и трепетали флаги. Вился кумач, и рябило в глазах от триколоров — имперского черно-желто-белого и обычного. На трибуне, с которой в обычные дни читали стихи местные поэты, стоял в окружении нескольких здоровых мужиков в штанах с полосами и меховых шапках, невысокий господин в тельняшке, фуражке и кителе. С аккуратной бородкой и усиками, с черными волосами, уложенными гелем.

«Сергей Бонифатьевич Георгадзе, — подсказала «оболочка». — 28 лет, общественный активист. Контактные данные…»

Да на хрен его контактные данные, подумал Григорьев. И так видно, что народный трибун. Старик свернул подсказку. Он отметил про себя, что на парне форма ВДВ, расформированного, когда тот еще пешком под стол ходил.

— В кого мы превратились, люди русские? — декламировал брюнет. — Доколе будем терпеть власть врагов народа?..

Речь длилась минут десять. И со многим в ней Григорьев был даже готов согласиться. С предпосылками. Но с выводами — не всегда. Небольшая толпа — человек двести — слушала внимательно. И чувствовалось, что большинство из них горячо поддерживают оратора. В «оболочке» все дублировалось — и даже более того, фонтанировал целый гейзер агитации, которую в обычное время сразу бы удалили и вычистили. Тут были и призывы, и манифесты, и программы таких действий, от которых среднего чиновника хватил бы инфаркт, невзирая ни на каких наноботов в артериях.

И все равно Григорьеву показалось, что это — не на самом деле. Не всерьез. Что сейчас этот морок развеется, и все пойдут в свои офисы.

«Все-таки рабочий день, Ктулху меня забери. А на многих даже деловые костюмы по полному офисному дресс-коду».

Клерки. Из тех, кого еще не сократили. Белые воротнички, но из небогатых. Он умел отличать на глаз. Были и те, кто больше похожи на грузчиков и разнорабочих. Но типажи были в основном славянские. Были и те, кого раньше называли хипстерами, а еще раньше — стилягами. Какие-то из них, конечно, купили модный пиджак и штиблеты на деньги, взятые в микрокредит. Но другие могли иметь в собственности пару квартир внутри Садового Кольца, сдавая которые, можно было заниматься «творческой самореализацией», путешествовать по миру, сидеть в кофейнях и барбер-шопах. У кого-то могли быть и свои шопы, магазины и даже торговые сети. В феврале 1917-го такие тоже цепляли красные банты, хотя многие через полгода об этом пожалели. Конечно, все они были богачами рядом с прикрепленным к убыточному заводу «посессионным» рабочим из Кировской области, из Особой Экономической зоны. А такие пока сидели тихо. Но революции начинают обитатели не самых нижних этажей социальной пирамиды с потребностями с верхних уровней пирамиды Маслоу. А уже потом, при успехе, подключаются настоящие обездоленные.

«И тогда мало не показывается никому».

Лица в толпе были открытые и располагающие к себе. Многие пришли с детьми. Символики в толпе было очень мало, только у каждого десятого были ленты национальных цветов, да у нескольких человек — значки с земным шаром. «Союз Освобождения Земли…», — подсказала оболочка.

Но вот, закончив зажигательную речь, оратор запел:

— Наверх вы товарищи, все по местам! Последний парад наступает. Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Пощады никто не желает…

И его поддержали люди вокруг. Сначала вразнобой, но потом все более слитно и громко выводя слова древней песни, которые им подсказывала, слегка суфлировала «оболочка».

В «оболочке» поднялся форменный гвалт. Кто-то подпевал виртуально, в чате, кто-то рассылал аудиофайлы, кто-то сделал визуальную картинку — броненосца времен черно-белого кино, который боролся, окруженный кораблями врага под флагами с красным кругом, а потом под минорную музыку шел ко дну.

И вдруг кто-то перерисовал броненосец, сделав его радужным (по трубам заскакали разноцветные пони-девочки с вьющимися гривами!), изукрасил знамя похабными словами, а нарисованных матросов сделал голыми афроамериканцами. К слову «парад» добавил приставку, в корне меняющую его смысл. А потом пустил вместо марша песню из кинофильма «Титаник». Получилось смешно.

Но этого тролля быстро забанил админ локального сегмента «оболочки» с аватаркой, изображавшей чекиста в фуражке и с пистолетом, и тот выпал из дополненной реальности под всеобщий злорадный рев. Вроде бы и в обычной реальности ему кто-то по морде съездил.

На сцену поднялся еще один оратор, в свитере и с бородкой, и начал речь про отстаивание прав. Но пока не улегся шум, никто не мог его расслышать. А кто-то в толпе возмущенно забубукал: «гоните его прочь, он не наш!».

В общем, было весело.

«Так, наверное, всегда бывает в начале любой революции».

Дослушивать Григорьев-старший не стал. Ему это было не интересно.

«Не хочу новых. Старые наворовались. А новые придут? Нет уж. Свят-свят. Вроде нормально жили, никого не трогали. Ну почему обязательно на моем веку должен был случиться еще один бардак?».

Он подумал о людях, которые тут недалеко гуляли по аллее с беззаботными лицами и даже не знали, что рядом делается история. Кто их спросил? Что их ждет дальше? Их и тех, кто пришел сюда как на праздник. А ведь может пролиться кровь. Виктор Семенович не мог выкинуть этот вопрос из головы. И нигде не было «дружинников» мэрии, которые обычно появлялись и по более пустяковым поводам.


Но вот парк — островок зелени в гигантском тридцатимиллионном мегаполисе — закончился. За живописной аркой была уже обычная улица — Новодевичий переулок, застроенная еще в прошлом веке. Она встретила пожилого скриптора шумом транспорта и еще более плотным потоком людей. Обычно здесь было немноголюдно, даже в те часы, когда метро и надземка выплескивали из себя возвращающихся домой работников.

Но сейчас здесь было много народу, будто невидимая сила выгнала людей тихого спального района на улицы. И что-то в действиях толпы было необычным, непохожим на поведение участников праздника или мирного шествия. Она напоминала обитателей разворошенного термитника. Люди шли быстро, не смотря по сторонам, и даже ему, не психологу, было видно, что они встревожены. И если бы кто-то захотел причинить ему вред — в такой толпе это удалось бы ему без труда, и не факт, что преступника бы нашли. Камера или летящий дрон могут контролировать движение десятков тысяч человек разом… но только если это происходит локально. А он уже подозревал, что это броуновское движение захватило весь мегаполис, столицу Российского Государства. А может и многие другие города мира.

После объявления о «свободном городе» на улицах стали появляться странные компании молодых людей с наполовину закрытыми лицами. Они были одеты во все черное и похожи на тех, кто пытался напасть на них в парке.

У некоторых были запрещенные для ношения вне помещения холо-маски (нажал кнопку, и лицо для сторонних наблюдателей затемнено, а может и превратиться в лицо Премьера, которого за корпулентность все называли Толстяком, или кого угодно — хоть Арнольда Шварценеггера). А у других обычные платки и шарфы. Были несколько человек в балаклавах и таких масках, какие Григорьев видел в кино на грабителях банков. Никаких знаков различия на этих странных людях не наблюдалось. И оружия у них тоже не заметно.

Они явно старались держаться подальше от полиции и уходили в переулки и дворы при проходе пеших патрулей. Которые, впрочем, пока к ним не приближались и задержать их не пытались. Видимо, не имели приказа. И просто не знали, что им делать.

А вот полицейских мобилей на улицах было не видно. Будто все они заняты где-то в другом месте.

Это было странно и страшно — шаткое равновесие, затишье перед бурей. В том, что она разразится, Григорьев уже не сомневался.

Но вот на Погодинской улице маленький дрон-наблюдатель — которым явно управлял оператор, судя по его резким движениям — подлетел к тройке «чернорубашечников» с красными повязками слишком близко и завис, похоже, фотографируя незакрытые масками участки лица для проведения эвристической идентификации. Еще один факт из копилки знаний сценариста-детективщика.

Но долго снимать ему не дали. Один из людей в черном достал из кармана что-то, похожее на детскую игрушку. Выстрел был беззвучным — или очень тихим — но летающий шпион упал, пару раз крутанулся вокруг своей оси на последнем работающем винте и затих на асфальте. Точнее, на плитке, которой был выложен тротуар.

Город быстро менялся. Закрывались магазины и банки. И все развлекательные заведения тоже. Гасли огни наружной рекламы — и в реальном мире, и в «оболочке». Все витрины прятались за пуленепробиваемыми антивандальными шторами и ставнями. Хотя толпа была неагрессивна и магазины не громила.

Помимо патрулей попадались уже и гусеничные патрульные роботы. Один был даже тяжелый, марки «Rhino-M3» — похожий на маленький танк, а по весу как настоящий носорог. Зловеще смотрели на проходящую толпу две спаренных скорострельных пушки. Ничего похожего на люки на корпусе не было. Странно, Григорьев всегда считал, что такие штуки не применяют в городах, потому что их траки вредят дорожному покрытию. А тут вообще рядом исторический район! А уж как могут повредить зданиям и другим элементам городской среды их сорокамиллиметровые орудия с «умными» снарядами! Снаряды хоть и «умные», хоть и умеют слегка корректировать траекторию, меняя в полете свою геометрию, и не взрываться при попадании в неправильную цель — но сквозные дырки в прохожих это им делать не помешает. Не говоря уже о разрушении памятников старины.

«Ну, какая война? — подумал Григорьев. — В лучшем случае обычные беспорядки… Не страшнее фанатских разборок после футбольного матча ЕС — ЮС. Кроме Корпуса мира ни у кого на Земле оружия нет. Боевая техника порезана на металл, традиции воинской службы исчезли повсюду. Даже там, где воевали всегда — и деды, и прадеды, и пращуры со времен кроманьонцев — одни ряженые клоуны остались. Людям промывали мозги пацифизмом тридцать лет. Ну, какая революция? Побузят неделю и по домам разойдутся. И эти, из Корпуса мира… не станут же они стрелять по своим согражданам боевыми патронами? Наверное, и роботы, и рейлганы в руках — это только для того, чтобы оказать психологическое давление. Ведь так?».

И в этот момент объявили «Оранжевый» уровень угрозы. Эту новость сопровождал резкий звук в ушах и вибрация, которая, казалось, прошла через все тело как слабый разряд тока. Не заметить ее было невозможно.

Другие тоже это почувствовала. В страхе они останавливались, озирались, тревожно переглядывались со знакомыми. И ничего не могли понять.

Затем Григорьев с ужасом увидел, как цвет айдентов окружающих людей меняется с белого на красный. Который всегда имели только находящиеся в розыске правонарушители. Да и то не все. А только опасные преступники. Враги государства.

Разве что его собственный остался белым. Да еще тех, кто, видимо, не махал руками, не радовался и не приветствовал. И ничего не рассылал через Сеть.

«Быстро же они отделили агнцев от козлищ».

А еще через минуту «оболочка» — которую он уже привык считать своими вторыми глазами — исчезла. И никакая перезагрузка не помогла ее вернуть.

Сеть пропала тоже. Наглухо. А этого не случалось уже лет двадцать пять.

Мир вдруг сжался до пределов того, что можно было увидеть глазами. И это было очень, очень страшно.


ПРИМЕЧАНИЯ:

[i] Дополненная реальность (англ. augmented reality, AR — «дополненная реальность», рус. «допреальность», Д-реальность или «оболочка»,) — результат введения в поле восприятия любых сенсорных данных с целью дополнения сведений об окружении и улучшения восприятия информации. С начала 2030-х годов распространена повсеместно как информативная, коммуникативная, обучающая среда. Объекты допреальности воспринимаются с помощью специального «софта» и «харда». Последний может включать в себя очки, шлемы, сенсорные костюмы или перчатки, браслеты, «наглазники» и линзы, а также имплантированные на сетчатку оптические сенсоры. По умолчанию у большинства людей восприятие допреальности включено. Отличие допреальности от Сети в том, что объекты первой проецируются на реальный мир, хотя грань между этими слоями виртуальности все больше стирается на момент действия событий романа.

[ii] Айдент (ударение на первый или второй слог) — стандартный электронный идентификатор, закрепленный за индивидом (живым физическим лицом), содержит его имя, а также перечень основных параметров, характеристик и статусов.

Животным, неодушевленным предметам и точкам в пространстве айденты не присваиваются, но присваиваются маркеры, выполняющие схожую роль. Кроме того, маркеры связаны гиперссылками с глобальной энциклопедией «Ультрапедия» (и любыми другими справочными данными по необходимости), а также могут включать привязанную к ним рекламную информацию или пометки пользователей.

[iii]Эсэмки — короткие сообщения вне зависимости от способа отправки (от англ. «short messages») единого международного формата. Заменили понятие SMS и другие сходные понятия.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги