В сладостном уединении

3

Перелет в Шотландию был долгим и утомительным. Летела Пруденс одна. В четверг утром Монтгомери заскочил к ней на квартиру и сообщил, что улетает на день раньше. Она выразила готовность отправиться вместе с ним, но он дал понять, что не нуждается в ее сопровождении. Сказал лишь, где в аэропорту ее будет ждать билет на завтрашний рейс. Вообще, ей показалось, что сложившиеся между ними во время ужина отношения полностью исчезли. Колин держался с нею, как сухарь-начальник с подчиненной. Пруденс постаралась не обижаться. А собственно, чего ожидать другого? Все в порядке!

В самолете она читала третий роман Хейли Монтгомери. Ей понравился его стиль, тонкий юмор, с которым он описывал непростые жизненные ситуации, интригующий сюжет. Чувствовалось, что этот писатель способен сострадать, понимать и прощать людские слабости.

"Интересно было бы поговорить о его творчестве с Джоан, — подумала Пруденс. — Совпадают ли наши мнения? " И вспомнила их последнюю встречу.

Сложнее всего оказалось объяснить профессору причину неожиданного отъезда ее студентки-отличницы. Та не могла понять, как можно бросать занятия в самый разгар семестра, стоило ли тогда вообще их начинать? Корреспондент "Манхэттен мансли" так и не нашла достаточно веской причины, просто сослалась на необходимость срочно отправиться в длительную командировку. Ложь цеплялась за ложь. Объяснение не удовлетворило Джоан, но ей ничего не оставалось, как его принять. Естественно, Пруденс не стала выяснять, нашел ли пасынок профессора секретаршу для отца, чтобы не заострять внимания на этом вопросе. Сама Джоан Монтгомери про него тоже не упомянула. С облегчением Пруденс поняла, что Колин с ней не общался.

Во время полета хорошо поспать ей не удалось, поэтому, когда самолет приземлился в аэропорту Глазго, чувствовала она себя не лучшим образом. Вышла из самолета в числе последних пассажиров, прошла таможню, багажное отделение. Это было ее первое путешествие за рубеж, и ей было жаль, что рядом нет человека искушенного в таких перелетах, хотя бы такого, как Колин Монтгомери.

Он стоял в зале ожидания и внимательно всматривался в толпу прилетевших из Нью-Йорка. Когда наконец заметил ее, даже не улыбнулся.

— Я уже стал думать, что вас нет, — были его первые слова.

— Упустить прекрасную возможность увидеть Шотландию? Да никогда! — весело откликнулась она, повесила через плечо большую сумку, а две другие взяла в руки. — И знаете что? Я голодная!

— Ох, — на его лице появилась озабоченность, — в аэропорту много кафе и закусочных, но, если можете подождать, лучше мы позавтракаем, когда приедем ко мне.

"К нему?!"

— Конечно, я подожду, — неуверенно согласилась Пруденс и решила, что, во всяком случае, это будет интереснее, чем в душной закусочной аэропорта.

Взяв сумки у нее из рук, Колин спросил:

— Надеюсь, «Британнику» захватили?

Она сделала вид, что не расслышала вопроса, и поторопилась переключить его внимание:

— Одну сумку я могу понести сама.

— Нет необходимости, — ответил он. — У вас и платье помялось…

Девушка глянула на свое простое платье, сшитое из дорогого неотбеленного льна. И в самом деле, оно было жутко мятым, а узкий кожаный пояс съехал набок. Она поправила его и состроила благодарственную гримаску.

— Спасибо, что лишили меня самодовольства.

Колин засмеялся и направился к выходу. Пруденс заторопилась за ним, и скоро они оказались на площади, где вовсю светило солнце и начиналось яркое шотландское утро.

Колин повел ее к автостоянке. Одет он был весьма буднично — в джинсы и полосатую рубашку. Волосы поблескивали на солнце.

Весь ее скарб просто утонул в огромном багажнике черного «порше», припаркованного неподалеку. Пруденс устроилась на сиденье рядом с водителем. Руки ее слегка дрожали. То ли от волнения, то ли от того, что пришлось поднимать тяжести. Шотландия! Могла ли она еще недавно просто подумать, что окажется в этой стране? Нет, все-таки у нее самая прекрасная на земле профессия.

Однако, посмотрев на Колина, неожиданно ощутила всю свою незначительность. Ведь для него-то она не журналист — просто секретарша! Интересно, что он о ней думает? Обидно, конечно, если видит всего лишь техническую помощницу для отца-писателя, что-то вроде пишущей машинки или того же компьютера. Но, с другой стороны, — зачем ей его внимание? От него могут быть лишь ненужные осложнения, которые, не дай Бог, помешают выполнить задание — написать очерк о Хейли Монтгомери. Начни он с ней общаться активнее, всякое может случиться: вдруг сама невзначай проговорится, вдруг он что-нибудь заподозрит… Поразмышляв таким образом, девушка пришла к выводу: чем более безразличен будет к ней Колин, тем ей самой же лучше.

— Итак, позавтракаем у меня, а уж потом отправимся в замок. Хорошо? — спросил он, заводя машину.

Пруденс пожала плечами.

— Хорошо, только я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Мне представлялось, что вы живете вместе с отцом, при чем тут какой-то замок?

— Ох, совсем забыл, вы же еще не в курсе! У меня квартира в Эдинбурге, а отец живет в замке на озере в Грампианских горах.

— А что это за горы такие? — Пруденс отказывалась сама себе признаться: она расстроилась от известия, что он живет не вместе с отцом. Но тут же постаралась себя уговорить: чем дальше от нее будет находиться Колин, тем легче будет ее существование.

Он улыбнулся.

— А разве в «Британнике» о них ничего не говорится? Это горная цепь, расположенная севернее того места, где мы сейчас находимся. Она пересекает Шотландию с востока на запад.

— И там самые высокие горные пики Британии — Бен-Невис и Бен-Макдуи, — подхватила Пруденс, раздумывая, правильно ли произносит названия. — Вспомнила! Летом они должны быть очень красивые!

— Так и есть, — согласился Колин. Глазго остался позади, и сейчас они ехали по равнине, на которой паслись стада овец. При приближении к Эдинбургу стали появляться постройки гораздо более старинные, чем в пригороде Нью-Йорка, но столь же неромантичные. Девушке хотелось задать Колину сотню вопросов, но она себя удерживала, он же, вроде бы, и не замечал ее присутствия.

— Эдинбург совсем не похож на Нью-Йорк, не так ли? — все-таки спросила она, когда они уже ехали по его центральным улицам.

— Конечно, нет! — резко ответил он, видимо отвлекаясь от своих мыслей. — А почему, собственно, он должен походить на него?

Пруденс пожалела, что завела разговор, и не стала его продолжать.

— Прошу прощения, что не рассказал вам о городе, — со вздохом, более мягко проговорил Колин. — Население его чуть меньше миллиона, но, как вы заметили, Эдинбург растет. Здесь много парков и садов, легко дышится. Вот у зданий однообразный серый цвет, впрочем, тут и погода такая же серенькая. Иногда бывает довольно скучно.

— В Нью-Йорке тоже бывает, — откликнулась Пруденс и улыбнулась. — Насколько я помню, Эдинбург простирается от залива Ферт-оф-форт на севере до Пентландских холмов на юге.

Повернувшись, он посмотрел на нее, затем снова переключил внимание на дорогу.

— Сведения почерпнуты из "Британники"?

— А может, из путеводителя. Точно не помню.

Ей показалось, что на его губах мелькнула улыбка. Разумеется, было бы любопытно взглянуть на этот залив, но не стоит говорить об этом Колину. Она здесь не на экскурсии — приехала работать, более того — выполнять задание редакции, о чем не должна забывать ни на минуту.

Но тут Пруденс неожиданно определила, где они едут, и воскликнула:

— Принсес-стрит!

Колин, вероятно, в это время думал о чем-то своем, потому что как-то испуганно переспросил:

— Что?

— Принсес-стрит, — повторила она, — улица, которая разделяет город на Старый и Новый.

Старый город, говорилось в тщательно изученном ею путеводителе, представляет собой мешанину узких улочек и средневековых построек. Новый же — появился в восемнадцатом веке. Теперь, пытаясь что-нибудь из этого увидеть, Пруденс подумала: "А время в Шотландии ведет свой отсчет. Похоже, все, что мы в Америке находим ужасно старым, здесь считается почти новым. Не потому ли Хейли Монтгомери выбрал для своего убежища старинный замок? Может, он хотел затеряться в веках?"

По левую сторону Принсес-стрит высились величественные здания в викторианском стиле, по правую, у подножия самой значительной достопримечательности города — Эдинбургского замка, расположились пышные королевские сады. Массивное каменное строение громоздилось на поросших мхами и лишайниками скалах и, наверное, было видно почти из любого места города. Глядя на него, Пруденс прекрасно понимала, что он находится от них гораздо дальше, чем это кажется. Замок выглядел странным и жутковатым. Хотя те, кто родились здесь, скорее всего таким его не воспринимают.

— Обратите внимание, прекрасный старинный замок, — сухо заметил Колин.

Пруденс ощутила, что ее восторг затухает.

— Вам нравится делать из меня дурочку?

Он смущенно посмотрел на нее.

— Не понял…

— Ничего! — раздраженно буркнула она. И пробормотала себе под нос: — Все-таки стоило прихватить «Британнику» и путеводитель.

Может, Колин и расслышал ее слова, но промолчал. И вскоре, остановившись перед большим неуклюжим зданием на площади, сообщил:

— Шарлот-сквэа.

Она вышла из машины. На углу Джордж-стрит и Шарлот-сквэа ее внимание тут же привлекла церковь, какую можно было увидеть в любом городе Вермонта, только уменьшенную в пять раз.

Колин подошел к девушке.

— Что я сделал не так на этот раз?

— Ничего! — выпалила она. — Это то место, где вы живете, или я опять осталась в дураках?

Он метнул на нее гневный взгляд, и Пруденс подумала: "Вот и конец моей эпопеи!" Но нет, он приблизился вплотную, взял за локти, неожиданно прижал ее к себе.

— Пе-ре-ста-ньте! — сказал по слогам и, наклонившись, нежно поцеловал в губы.

Оторвавшись, усмехнулся и пошел по тротуару. Пруденс через мгновение поторопилась за ним.

— Вот тебе и безразличие! — тихонько сказала сама себе, ощущая зарождение какой-то необъяснимой радости и новых сил.

Оказалось, Колин жил не на этой площади. Повернув, он повел ее по узкой мощеной улочке, пересекающей Джордж-стрит и шедшей параллельно Принсес-стрит. Витрины шикарных магазинов, чередующиеся с пабами и кафе, подсказали девушке, что они находятся в аристократическом районе города. Потом они поднялись по ступеням небольшого каменного дома. Колин открыл дверь, и они вступили в достаточно темный холл.

Настроение Пруденс моментально упало, потому что первое, что она увидела, — была красивая, изящная темноволосая женщина, которая тут же кинулась в объятия Монтгомери. На ней было трико телесного цвета, но из-за слабого освещения Пруденс это заметила не сразу, сначала даже подумала, что на незнакомке вообще нет одежды. Ростом она была пониже Пруденс. Женщина что-то промурлыкала Колину по-французски, на что он ответил тоже на французском, и тут же исчезла. Колина, должно быть, совершенно не мучили угрызения совести из-за того, что в течение пяти минут он обнимал двух разных женщин. Очень спокойно он пригласил Пруденс пройти дальше.

Комната, в которую он ее провел, была заставлена старинной мебелью и застелена огромным турецким ковром. Судя по всему, она объединила в себе и спальню, и кухню, разделенные дверью в ванную комнату. У стены стоял секретер, заваленный бумагами. Повсюду были разбросаны платья, колготки, дамское белье.

— Приятно видеть, что ты навела порядок, Моника, — крикнул Колин по-английски.

— Не могy решить, что надеть, — выглянув из ванной комнаты, с заметным акцентом по-английски произнесла все та же женщина. Но теперь она была в халате. — Все это тряпье надо было оставить в Париже. Но тогда пришлось бы здесь ходить по магазинам, а я этого даже вообразить не в силах!

Колин отбросил какое-то пурпурное шелковое платье и уселся в кресло с неимоверно высокой спинкой, каких Пруденс раньше не видела. Она осталась стоять. Хотелось пить.

— Моника, познакомься с Пруденс Эдвардс, это новая секретарша отца, — сказал Монтгомери. — Пруденс, а это Моника Дежардин, она — танцовщица.

— Рада познакомиться, — произнесла девушка.

Моника протянула ей невероятно худую руку.

— А-а, удачи вам! Но вы в курсе, что Хейли не столь очарователен, как его сын?

Наверное, это была шутка. Однако Пруденс подумала всерьез: "Колин, конечно, очень интересный мужчина, но можно ли его назвать очаровательным?"

— Нельзя ли попросить стакан воды? — решилась она.

Колин уже сделал движение, чтобы подняться, но Моника его опередила:

— Боюсь, что чистых стаканов нет.

— Как и чистых тарелок, насколько я понимаю. Ну и неряха же ты, Моника! Придется нам поесть где-нибудь в городе. Ты пойдешь с нами на ленч?

— Ленч? — возмущенно воскликнула танцовщица. — Да я уже десять лет не слышала, что это такое. Но я пойду и закажу перье. В Эдинбурге подают перье?

Колин приказал:

— Давай одевайся.

Моника схватила что-то с дивана и опять исчезла в ванной комнате.

— Она танцует в «Данс-компани» Габриэля Сен-Симона, — со знанием дела сообщил Колин. — Они сюда приехали на фестиваль.

— О-о! — отреагировала Пруденс. — И что, хорошо танцует?

— Говорит, хорошо. — Поднявшись с дивана, он подошел к двери ванной комнаты. — Ждем тебя пять минут и уходим. Пруденс сейчас упадет в голодный обморок.

Моника ответила что-то по-французски, и Колин усмехнулся. Пруденс заглянула в кухонный альков, где находилась небольшая плита, холодильник и раковина, полная грязной посуды. "Ничего себе, уютная квартирка!" — подумала она. Потом заметила в комнате телефон и вдруг ужасно захотела позвонить Тромбли. Сама не знала, что, собственно, могла бы ему сказать, — ничто, конечно, не убедило бы издателя отменить задание и вернуть ее в Нью-Йорк. Но желание пообщаться с ним через океан и пожаловаться, как она тут идет на жертвы, было огромное.

Пока Моника приводила себя в порядок, Пруденс решила поговорить с Колином.

— Мистер Монтгомери, по поводу вашего отца…

— Мистер Монтгомери — это мой отец, — перебил он, подходя к ней, — а я просто Колин, — и протянул руку, прикоснулся к ее волосам. — Не нервничаете?

Пруденс попыталась улыбнуться:

— Да нет…

— Все в порядке, Пруденс! — сказал он, проводя ладонью по ее щеке, дружелюбно, как никогда. — Я понимаю, вы далеко от дома…

— Я хочу есть и пить. И ужасно устала. Я пролетела огромное расстояние, чтобы встретиться с человеком, которого никогда раньше не знала и которого только избранные видели последние десять лет, — сама от себя такого не ожидая, вдруг резко высказалась Пруденс. — И тоска по дому не идет ни в какое сравнение с теми чувствами, которые я испытываю, ожидая этой встречи…

В этот момент появилась Моника. На ней было ярко-красное шелковое платье с оранжевыми и желтыми цветами, расчесанные, поблескивающие пышные волосы схвачены сзади простой резинкой.

— Ну, как я выгляжу? — спросила она.

— Как всегда ошеломляюще, сама знаешь! — ответил Колин. — Так у кого какие будут предложения насчет ленча? Можно пойти в паб или кафе на Роуз-стрит или посетить туристские места отдыха на Принсес-стрит. А можно довольствоваться чаем и ячменными лепешками в ресторане напротив. Вы гостья, Пруденс, вам и решать.

— Ха! — воскликнула Моника. — А я что, не гостья?

— Гости не оставляют грязную посуду в мойке и не разбрасывают нижнее белье по всей комнате, — проворчал Колин. — Ну, так как, Пруденс?

— Давайте останемся на Роуз-стрит, — сказала она, неожиданно почувствовав, что нервничает.

— Я думал, вам хотелось бы осмотреть достопримечательности Эдинбурга? — неожиданно поинтересовался он.

Пруденс кивнула.

— Конечно! И желательно до моего отъезда из Шотландии.

— По-моему, я вас ничем не обидел, — спокойно заметил Колин и повернулся к Монике. — Вообще-то тебе следовало бы остаться и вымыть посуду.

Моника состроила гримасу, Колин рассмеялся и пошел между женщинами к двери.

Яркое солнце неплохо пригревало, но температура воздуха была на несколько градусов ниже, чем в Нью-Йорке. "Интересно, в замке у Хейли будет такая же приятная свежесть?" — подумала Пруденс. Если так, то она неплохо проведет лето, получая при этом двойную зарплату. Мысль была приятная, ее хотелось подольше сохранить.

— Вы хорошо знаете Хейли Монтгомери? — спросила она у Моники, когда на улице они оказались немного позади Колина.

— О, я знаю его очень давно! — ответила та. — Но с тех пор, как он стал…

Она подыскивала подходящее слово, и Пруденс подсказала:

— Затворником.

— Вот именно! Тогда я попыталась убедить Колина и его сестру…

— У Колина есть сестра? — прервала ее Пруденс.

— Да, Джульета. Но она не так заботится об отце, как Колин. О, он ограждает его от всего на свете!

Колин оглянулся через плечо.

— О чем вы там секретничаете? Моника ответила по-французски, и он рассмеялся.

— Что вы ему сказали? — спросила Пруденс.

Танцовщица улыбнулась. Пруденс при этом отметила, что Моника по-своему очень красива. Во всяком случае, точно знает, как одеваться и как улыбаться, чтобы подчеркнуть привлекательные черты.

— Я сказала ему, что мы обсуждаем его фигуру.

Пруденс почувствовала, как кровь прилила к щекам.

— Ага… Так в чем же вам пришлось убеждать Колина и Джульету?

— Я дала слово никогда не упоминать имени их отца, не делать снимков, не говорить представителям прессы или кому бы то ни было о том, что его видела. Целая история!

— И что же, он никогда не покидает своего замка? — поинтересовалась Пруденс, еще раз напоминая себе, что она приехала сюда, чтобы написать о нем статью для одного из самых престижных литературных журналов Америки.

— Почему же? Иногда покидает. Прошлым летом приезжал на фестиваль.

Любопытно! "Интересно, что скажет на это Эллиот Тромбли?" Пруденс помнила, что на прошлогодний Эдинбургский фестивать он посылал корреспондента. А тот, выходит, ничего не увидел и не услышал о Хейли Монтгомери?

Они пришли в паб без названия, с большими решетчатыми окнами, расположенными около самой земли, гигантской старинной стойкой и двумя маленькими круглыми столиками. Устроились за стойкой. Колин сел между женщинами и сообщил Пруденс, что здесь подают лучшую в Шотландии баранину с отличным соусом карри. Она тут же заказала ее и бокал шабли. Бармен пробурчал, что бутылка шабли где-то в подвале. Колин попросил себе баранину и пиво. Моника — перье с долькой лимона.

— На Роуз-стрит всегда болтаются люди богемы, — сказал Колин. — Особенно хорошо тут зимой. Походишь из паба в паб, со всеми повстречаешься, обо всем наговоришься… Хотя в Эдинбурге иногда бывает очень тоскливо, особенно если тебе нечем заняться и нет серьезной причины тут торчать. Зимой не очень холодно, но ужасно сыро, солнце редко показывается. В лучшем случае, часа на четыре…

— Мне не терпится увидеть все собственными глазами! — поддержала разговор Пруденс.

— Может, вам повезет. Отец намекал, что неплохо было бы на зиму куда-нибудь переехать. — Он усмехнулся. — Хорошо бы на юг Франции!

Пруденс пожалела, что у нее нет возможности вести запись. Придется теперь вечерами припоминать, кто что сказал.

— Значит, он все зимы проводит тоже здесь?

— Да. Наблюдал неутешность и одиночество отдельных индивидуумов.

Принесли пиво для Колина и перье для Моники. Шабли, как сообщил бармен, где-то искали.

— Отец не самый беспокойный человек, каких вам, вероятно, приходилось встречать, — продолжил Колин, потягивая пиво.

— Из его книг этого не поймешь, — вставила Пруденс.

— Пруденс Эдвардс, секретарь, который любит читать, — пояснил он Монике и, опять повернувшись к Пруденс, засмеялся. — Потрясающе! Достаточно сказать, как вы красивы, и вы уже краснеете… Когда отец писал, он был счастливее… Моника, это не похоже на дольку лимона.

— И на перье тоже! Все засмеялись.

Вскоре принесли шабли и баранину для Пруденс. Розовое вино было замечательным, баранина — горячей и острой. Пруденс с жадностью набросилась на еду. Между тем, Моника съела, по крайней мере, половину блюда Колина, отнимая у него по кусочку.

— А еще говорит, что не ела ленч десять лет! — ехидно заметил он.

Колин расплатился за всех, и они вышли на Роуз-стрит.

— Дойдешь с нами до Шарлот-сквэа? — спросил он Монику. — Я там оставил машину.

— Так вы уже уезжаете? — разочарованно произнесла Моника. — Жаль. Ладно, прогуляюсь с вами. Я репетировала все утро, теперь нужно отвлечься.

Пруденс отложила все вопросы о Хейли на потом и вскоре совсем забыла о своем задании, с интересом оглядываясь по сторонам. Колин объяснил, что Шарлот-сквэа как бы завершает череду маленьких и компактных городских кварталов — прекрасных образчиков архитектуры и городской планировки восемнадцатого столетия, протянувшихся между Принсес-стрит-гарден и Куин-стрит-гарден.

— Район нового Эдинбурга во всей своей красе, — добавил он, когда они уже подходили к автомобилю.

Пруденс могла бы обойти весь город пешком, поэтому с сожалением наблюдала, как он отпирает машину.

— Значит так, посуду желательно вымыть до моего возвращения, — обратился Колин к Монике. — И вообще не забывай беспрестанно повторять слова благодарности за то, что я позволил тебе жить в моем доме. Иначе тебе придется платить за отель.

Моника пробурчала что-то по-французски, повернулась и пошла прочь вниз по улице.

— Не проси его переводить то, что я сказала! — через плечо бросила она Пруденс. — Еще будешь думать обо мне плохо!

— Приятно было встретиться! — крикнула ей девушка. — Может, доведется еще свидеться.

— Приходи на мои выступления, — пригласила Моника и пересекла улицу.

Колин открыл машину.

— А разве организаторы фестиваля не обеспечивают артистов номерами в отеле? — поинтересовалась она.

— Конечно! Но ей больше нравится жить у меня, — ответил он. — Моника особенная, к тому же давний друг нашей семьи.

Пруденс влезла на сиденье, сердясь на себя. Надо же было задать такой идиотский вопрос! Очевидно же, что Моника предпочитает квартиру Колина.

— Какая же я полная дура! — пробормотала она себе под нос.

Садясь за руль, Колин спросил:

— Что вы сказали?

Ей пришла мысль немедленно выяснить, любовники ли они с Моникой, но это, несомненно, было бы еще большим идиотизмом. Такие вещи надо видеть и чувствовать.

— Так, ничего, — ответила сухо. — Поехали?

Он усмехнулся.

— Поехали!

Пруденс кивнула, стараясь не обращать внимания на его очаровательную улыбку.