В тени луны. Том 2

Глава 40

Заместитель полковника Гарденена-Смита, майор Беквиф в то утро после бала, за полчаса до рассвета сообщил своему старшему офицеру, что полк не разошелся после прохождения наряда и поэтому более не заслуживает доверия. Он рыдал, докладывая об этом, поскольку он, как и его полковник, свято верили в преданность вверенных им солдат.

— Я вернусь, и поговорим с ними, — сказал полковник Гарденен-Смит.

— Не стоит, сэр. Они никого не будут слушать.

— Меня они послушаются, — упрямо проговорил полковник.

Но они не послушались.

— Мы не сделаем тебе вреда и не позволим, чтобы тебе причинили его, — сказал представитель полка. — Ты — добрый человек. Но мы больше не принимаем приказов от инородцев, вступивших в заговор, чтобы уничтожить нашу касту и поработить нас. Уходи, пока еще есть время, поскольку мы знаем, то что знаем, а люди из десятого полка не такие, как мы, и они могут даже убить тебя.

Его оттеснили из расположения части, и не дав ему возможности ничего ответить, воины направились к набатному колоколу. Разобрав винтовки, они объявили о своем намерении немедленно выступить в Дели, чтобы встать под стяги Могола. Они открыли огонь по командирам своего полка, двоих сильно ранили, и ему ничего не оставалось, как покинуть полк, пока не случилось худшее. И полковник ушел. Его бунгало было пустым, так как жена и дочь уже покинули его, и оно казалось невыносимо мрачным и тихим, как могила. Как старость.

— Я — старик, — подумал полковник Гарденен-Смит. — Старый дурак. Я посвятил им свою жизнь. Они расформируют девяносто третий и вычеркнут его из армейского списка. Мой девяносто третий! — В памяти воскресли дни, когда он молодым прапорщиком только-только вступил под знамена полка. Он вспомнил людей, давно павших, и простых сипаев, и военачальников, сражавшихся вместе с ним и шедших за ним. Места былых сражений и битв выбивали в его мозгу дробь их имен, словно барабанными палочками. Он забыл свою жену и Делию. Их лики и имена уже ничего для него не значили и не вызывали никакого отклика в его душе, способного разбудить воспоминания мужчины, ради которого они растратили свою жизнь.

«Они расформируют девяносто третий, как уже сделали с девятнадцатым. В рапортах будет указано: «Расформирован за мятеж». Мой девяносто третий…» Он вышел из бунгало и пошел к обезлюдевшей казарме, не надев головного убора, несмотря на жаркие лучи восходящего солнца, спустил знамя и сжег его на каменной решетке, облив предварительно керосином и проследив, чтобы от него ничего не осталось, кроме черного зловонного пепла. Затем он застрелился.

— Несчастный идиот! — отреагировал Алекс, услышав об этом спустя полчаса. Он ускакал — переговорить со старостой деревни, расположенной за городом, и поздно вернулся. — Как раз тогда, когда нам нужен каждый человек, умеющий обращаться с оружием… Когда человек достиг его положения в… К черту сантименты! Ты готов, Юзаф? Быть может, тебе придется прождать дня два. Даже три. Но я, однако, так не думаю, поскольку Фазах Хуссейн дал слово, что всадник отправится, как только забрезжит заря. Ничего, воды и пищи надолго хватит. Если они появятся, подожди, пока первый из них не поравняется со скалой между двумя пальмами. Теперь иди, и быстро! Да будет на то воля Аллаха.

Полковник Маулсен только что отобедал в резиденции с несколькими офицерами, которые теперь уверяли собравшихся там дам, что причин для беспокойства нет и их пребывание в резиденции — лишь необходимая на день-два мера предосторожности.

В резиденции повсюду слышались женские голоса, смех или плач детей, шелест муслиновых или барежевых платьев и кружевных панталон. Почти все находившиеся здесь дамы допоздна танцевали на балу, и многим из них даже не удалось перед отправкой в резиденцию поспать. Но все они пребывали в добром и веселом настроении, так как присутствие полицейской охраны, вид пушек, за которыми выстроились туземные артиллерийские расчеты и, прежде всего, общество друг друга чудесным образом подняли их дух, совсем, было, упавший. Вместе и в таком окружении они чувствовали себя в гораздо большей безопасности, чем в разбросанных бунгало. Поэтому в переполненных комнатах царила легкомысленная атмосфера пикника, и даже отсутствие хозяина дома и сообщение о его недомогании не могли ее омрачить.

Поступившая информация о том, что желательно поскорее укрыть всех женщин и детей в резиденции, выставить на подступах к ней артиллерию и усиленные наряды военной полиции, совершенно ошеломила комиссара, и ему было крайне трудно показаться в должной форме на празднике. Однако, оказавшись там в окружении нарядных женщин, офицеров в парадной форме, флагов и цветов, не говоря уже о бутылках, он вновь обрел самообладание. Сочетание музыки и огней, смеха и вина убедили его, что все в порядке и всякая опасность, угрожавшая откуда-то, уже миновала. Но такое счастливое состояние духа длилось недолго. Когда он проснулся с обычными после праздника головной болью и сухостью во рту и услышал разносящуюся по всему дому женскую болтовню и детское щебетанье, к нему вновь вернулись прежние страхи. Эти женщины здесь, потому что они в опасности, а опасность, коль скоро были приняты серьезные меры, в самом деле велика, хотя Фред Маулсен заверил его… Где же бренди? Бренди и еще раз бренди было для него единственным способом отгородиться от рушившегося вокруг него мира. Бренди согрел его и успокоил, оградил от страхов.

Делия, в отличие от большинства присутствовавших женщин, выбрала себе в качестве наряда широчайший кринолин и платье, более подходившее для вечернего раута, чем для раннего завтрака. На ней была бледно-голубая муслиновая юбка с четырьмя оборками, окаймленными узкой бархатной лентой, тугой корсаж, дополненный маленькими рукавами с буфами и широкий муаровый пояс. Ее прелестные волосы не были затянуты в узел, а были подвязаны чуть заметной лентой, позволявшей им ниспадать по спине блестящими каштановыми завитками. Полковник Маулсен нашел ее восхитительной, но сообщить об этом ей ему не дал послышавшийся топот скакавших во весь опор.

— Мне следовало бы это предвидеть! — злобно бросил полковник. — Я всегда говорил, что этот идиот Гарденен слишком мягок со своими людьми. Я им покажу. Они что, удирают в Дели с полковой казной, да? Где, черт подери, моя лошадь? Если мы быстро выдвинем на майдан три роты, мы их отрежем и разнесем на куски!

И он галопом уехал в сопровождении своего адъютанта и командира одного из батальонов навстречу своей судьбе.

Полк встретил его молчанием. Никто не двинулся с места по его зычной команде, тени солдат на горячей земле словно застыли. Затем один из них громко и пронзительно рассмеялся, а другой прицелился и выстрелил.

Десять минут спустя адъютант, из руки которого алым потоком лилась кровь, соскользнул с раненого коня на солнечной веранде Алекса и чуть слышно произнес: — Они застрелили его… и Моттишама тоже… и Холливелла, и Ривеса, и Чарли, и маленького Дженса. Они все мертвы. Сипаи Пэкера тоже взбунтовались. Они убили его. Я видел его тело, порубленное на куски. А старый Гарденен…

— Я знаю, — сказал Алекс, с поразительной быстротой накладывая повязку из оборванной занавески на его раздробленные руки и плечо. Повернув голову, он крикнул скакавшему во весь опор из конюшни к бунгало Ниязу: — Лунджорский пехотный тоже! Скачи к реке. Забери заряды из Оленьей башни. Там встретимся. Давай скорей!

Нияз поднял руку в знак согласия и резко развернул обратно свою неистовую лошадь, пока Алекс помогал адъютанту подняться обратно в седло.

— Если люди Маулсена восстали, значит артиллеристы уйдут, — проговорил Алекс, — скачите в резиденцию и скажите им, чтобы они вели женщин и детей через лощину в джунгли, немедленно! Вы в состоянии это сделать? Хорошо, Аладин, скачи с белым господином, быстро!

Сбежав по ступеням веранды, он поймал за уздечку своего коня.

— Куда вы? — чуть слышно спросил адъютант, пришпоривая своего раненого скакуна.

— На склад.

Нияз, проехав уже полпути до ворот, услышав слова Алекса, резко натянул поводья.

— В чем дело? — спросил Алекс, устремляясь на подъездную дорогу.

— Поеду с тобой, — сквозь зубы произнес Нияз, догнав его.

— Делай, как я тебе сказал! — дико на английском прокричал Алекс и ожег плеткой лошадь Нияза. Когда его быстрый Орел легко обогнал ее, он через плечо на местном наречии добавил: — Это приказ! Тебе надлежит его выполнять. Не подведи меня, брат!

Склад, небольшое, квадратное, ничем не примечательное здание из блеклого белого камня, находился в районе военного городка, окруженный высокой стеной и несколькими деревьями с густыми кронами. Вокруг него сновала визжащая толпа сипаев, увидев которую и услышав треск мушкетов, Алекс отскочил в заросли бамбука. Значит, кто-то удерживал склад. Он увидел розовощекое мальчишеское лицо, без головного убора и по рыжим волосам, ярко выделявшимся на фоне блекло-белого камня внутреннего ограждения, узнал молодого Эйтона, новобранца, не более месяца назад прибывшего из Англии. Второй лежал вниз лицом, ярдах в тридцати от ворот со стороны беснующейся толпы. Его мозги растеклись по горячей пыли в странно симметричный звездообразный рисунок.

Рядом с молодым Эйтоном появилось другое лицо — смуглое, бородатое, ярко сверкавшее белыми зубами. Раздался выстрел винтовки и в толпе упал еще один человек. Алексу удалось расслышать слова, назойливо повторяемые вопящей толпой: «Идите к нам. Не воюйте за тех, кто вас предал! Мы будем вашими братьями. Убейте инородцев и идите к нам!» Ответом на это был еще один выстрел, направленный в гущу толпы. Значит кое-кто оставался преданным своим хозяевам. Но бой был неравным, поскольку более пятидесяти человек вылезли за внешнюю стену, и ворота под тяжелыми ударами дюжины бревен начали поддаваться. Алекс понял, что надо уходить. Он ничего не смог бы сделать. Но он не сдвинулся с места. Он видел, как новобранец на мгновение появился на ограждении, внимательно взглянул на осаждающих и, уклоняясь от выстрелов, выбросил вверх руку, подавая какой-то сигнал. Алекс хорошо знал этот сигнал и, повернув коня, погнал его к низкой стене, расположенной ярдах в пятидесяти, перескочил ее и поскакал по открытой местности. Когда он уже миновал ее, услышал грохот и почувствовал сильный удар взрывной волны в спину.

— Отлично! — закричал Алекс, не сознавая, что кричит во весь голос. — Отличная работа!

Пришпорив коня, он миновал еще один открытый участок и, перескочив через стену европейского городка, оказался в саду капитана Бэттерсли.

Госпожа Бэттерсли, одна из пяти женщин, посчитавших переезд в резиденцию совершенно излишним, предпочла остаться в своем бунгало.

— Детям здесь гораздо лучше. Ну что вы, мои слуги их обожают! Я уверена, они жизнь отдадут за них, — заявила она. Это оказалось правдой. Ее няня, съежившись, лежала в обугленных кустах под верандой, и мертвая пыталась защитить маленькую неподвижную фигурку в белом платьице с голубым поясом, которую все еще прикрывали ее коченеющее тело и протянутые руки. А в помещении для прислуги за бунгало дородный дворецкий Фарид, тонконогий садовник, ординарец капитана Бэттерсли из браминов и дворник из низшей касты Бунаки погибли, сражаясь бок о бок, чтобы защитить трех маленьких мальчиков, до которых добрались лишь через трупы четырех человек, которые по собственной воле вступились за детей иностранцев.

Бунгало горело, и жар пламени смешивался с адским жаром солнца, высушивал немногие оставшиеся на клумбе растения. Клумбы являлись предметом особой гордости госпожи Бэттерсли, и она, впрочем, не всегда успешно, пыталась выращивать на них цветы, напоминавшие ей о доме — шпорник и резеду, анютины глазки, левкои и розы. Теперь от всего этого оставались только розы, поникшие на безжалостной жаре. Розовые кусты и сама госпожа Бэттерсли, лежавшая с выпученными глазами и открытым ртом среди увядших цветов, глядели в безразличное небо. Бело-розовый капот с оборками, который она носила, был сорван и на груди зияли кровавые раны. И прежде, чем она умерла, ее изнасиловали.

— Это значит, что базарные подонки и городская шваль уже присоединилась к мятежу, — подумал Алекс, зная, что ни один сипай не посмел бы сделать такого — это бы его осквернило.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что она мертва, но вид ее изуродованного тела заставил Алекса повернуть обратно, изменив свой план.

С первых же моментов, когда стали поступать вести о мятеже, он думал только об одном и видел перед собой лишь одно — худощавое, усталое, неустрашимое лицо Генри Лоуренса, который сказал: «Если это случится, я попрошу вас держать для меня западную дорогу».

А когда он узнал, что девяносто третий объявил о своем намерении идти в Дели, он испытал облегчение. Пусть идут в Дели, пусть идут куда угодно, но только не на восток, в Оуд.

«Если будет время, я думаю, смогу удержать Оуд, даже если поднимется вся остальная Индия; но нам нужно время! Прежде всего, время, но это как раз то, что Бог и правительство могут мне не предоставить. А час приближается, Алекс…»

«Если бы я мог дать им хотя бы еще один день», — эта мысль преследовала Алекса с того самого утра, когда Гопал Нат прошептал первые вести о мирутском мятеже и падении Дели, и не оставляла его еще полчаса назад. Но теперь, глядя на искаженное смертью лицо госпожи Бэттерсли и на ее обезображенное, безгрудое тело, он увидел другое лицо. Лицо Винтер. Так отчетливо, словно она, а не Алиса Бэттерсли лежала у его ног в смятых розовых кустах. И, развернувшись, ненавидя и проклиная себя, движимый чувствами и страхом, не в силах совладать с ними, он поскакал в резиденцию. Тяжелые, обитые железом ворота резиденции этим утром по приказу полицейской стражи были заперты на засовы. Но дверь калитки главных ворот, в которую, однако, мог войти лишь один человек, стояла открытой настежь. Перед воротами колыхалась визжащая толпа, перед которой разглагольствовал человек в зеленом тюрбане с дикими глазами — привратник Акбар Хан.

— Убейте их! — кричал он. — Прикончите всех, чтобы ни один не ушел! За нашу веру! За веру! Смерть им! Смерть!

Толпившиеся услышали стук копыт бешено несущегося коня и, когда Алекс на полном скаку врезался в них, рассыпались в стороны, словно куча опавших листьев. Он выстрелил всего раз и видел, как Акбар Хан осел вперед с выражением нелепого удивления на лице; затем Алекс соскочил с седла, и Орел, пятясь, на мгновенье закрыл его от толпы, и за эти доли секунды он оказался в узкой калитке. Пуля, выпущенная кем-то из осажденных, ударилась в стойку ворот в дюйме от него, и он, переступив через тело лежавшего на пороге человека, навалился на узкую дверь и задвинул тяжелый засов.

Повернувшись с револьвером в руке, он увидел мрачные и неуверенные лица полицейских стражников, неловко сжимавших в руках мушкеты, и понял, что здесь было небезопасно.

— Извините, Рэнделл, — послышался голос из тени ворот. — Чуть не задел вас. Думал, что это одна из тех свиней.

Начальник военной полиции майор Мэйнард сидел на земле спиной к стене, держась одной рукой за бок, тщетно пытаясь сдержать красную струйку, стекавшую у него меж пальцев. В другой руке он сжимал дымящийся револьвер, пуля из которого едва не попала в Алекса. Остальные, не двигаясь, смотрели на него.

— Ты вовремя, как раз… — с трудом проговорил майор Мэйнард. — Скажи им там… в доме… пусть бегут. — Увидев поднимающийся револьвер в руке Алекса, он остановил его: — Нет, это не они. Пока они до этого еще не дошли. Это был наш привратник.

Алекс обернулся к людям, молчаливо взиравшим на майора, и резко скомандовал:

— Берите белого господина и несите его в дом. Быстро!

— Нет, — прохрипел майор Мэйнард. — Нет… Бесполезно. Я это знаю… и ты тоже. У меня еще есть… пятнадцать минут, может быть… и пока… я здесь… они ничего не сделают. А когда меня не станет… они откроют ворота и убегут. Иди в дом… скажи им, пусть уходят. Я здесь продержусь… несколько минут…

Алекс не стал ждать. Двадцать минут назад он приказал Вордлу вывести женщин, и они должны были уже уйти. Но он должен был сам в этом убедиться. Повернувшись, он побежал к дальнему дому, через огороженный газон и клумбы и взбежал по ступеням веранды, когда шум толпы перед воротами резиденции превращался уже в рычание.

Но никто не ушел. Они все спокойно сидели в резиденции — более двадцати женщин и детей и с десяток мужчин. Целый цветник женщин в нелепых, пастельных тонов юбках с кринолинами, тугих корсажей и тонких, неуместных бальных туфельках.

— Боже мой, — яростно прокричал Алекс, — вы думаете, черт подери, что творите? Немедленно уведите этих женщин отсюда! Вордл, я думал, я вам приказал…

— Здесь безопаснее, — прохрипел Вордл. — Артиллеристы верны, и полиция будет держаться…

— Артиллеристы взбунтовались, полиция убежит через пять минут, а половина негодяев города уже здесь, — отрезал Алекс. — Давайте, быстро отсюда, через задние ворота, на мост. Бегите в джунгли! Это ваш единственный шанс. Живо!

В другом конце комнаты он увидел Винтер. Одной рукой она обнимала Лотти и смотрела широко открытыми, но совершенно спокойными глазами. Вдруг раздался неожиданный грохот и рев толпы, обезумевшей от жажды крови, Алекс подскочил к окну, бросил быстрый взгляд и, перебежав комнату, рывком открыл настежь дверь, ведущую из гостиной вглубь дома: «Спасайтесь!»

Они побежали, подхватывая кричавших детей, обнимая младенцев, всхлипывая и задыхаясь, путаясь в своих широких юбках.

Винтер попросила:

— Возьмите Лотти, госпожа Холли, вы знаете дорогу, — и вытолкнула их за дверь. Затем она вернулась, торопя женщин, и Алекс, поймав ее запястье, буквально вытянув ее за собой, выбежал вместе с ней. Он стащил ее по ступеням задней веранды и, подтолкнув вперед, чуть слышно произнес: «За мост, как можно быстрее!» И оставил ее.

После полумрака закрытого ставнями дома лучи солнца казались невероятно горячими и яркими. Жара и свет ослепили и обожгли ее, словно пламя из взорвавшейся печи. Там, за садом, сквозь деревья и тени были видны маленькие фигурки, потоком хлынувшие через ворота. Майор Мэйнард оказался прав. Он прожил гораздо меньше пятнадцати минут, на которые рассчитывал, и его солдаты, увидя, что он мертв, побросали свои мушкеты и открыли ворота, впустив обезумевшую толпу сипаев, к которым теперь присоединился городской сброд.

— Беги же, сумасшедшая! — прокричал Алекс из-за угла дома. Она увидела, как он вскинул руку и выстрелил, и, подобрав широкие юбки, побежала, куда он указал — за Лотти с госпожой Холли и десятками других, устремившихся к мосту через ущелье. Но не все из них побежали к мосту. Многие остановились и, перепуганные ярким светом, открытым пространством и ревом толпы, повернули назад, сочтя закрытый ставнями дом более надежным убежищем. Они вернулись, решив спрятаться в чуланах, шкафах, под оборчатыми балдахинами кроватей, запереться в темных помещениях и съежиться тихонько за креслами и диванами.

Другие, в смятении и ужасе от слепящего солнца, потеряли ориентацию и беспомощно бегали, укрываясь за деревьями и кустарниками, словно охваченные паникой животные.

Винтер видела, как Лотти и госпожа Холли переправились через мост и побежали к густому кустарнику, ярдах в тридцати за ним. Она бросилась следом — ее широкая юбка развевалась и путалась на бегу, а земля под тонкими бальными туфельками обжигала огнем. Она уже почти достигла места, когда увидела какую-то фигуру, несущуюся к ней на лошади галопом со стороны дальнего края ущелья. Светловолосая девушка на каштановой лошади. Призрачная лошадь — ведь она видела сквозь нее деревья — заметив ее, резко отскочила вбок, и Винтер инстинктивно бросилась в сторону, а пуля, которая должна была поразить ее меж лопаток, не причинив ей вреда, пролетела мимо.

Она не видела, что произошло с лошадью и всадницей, так как пронзительный вопль, раздавшийся у нее за спиной, заставил ее остановиться и обернуться.

Это была Делия, бежавшая к ней от дома. Муслиновые оборки развевались на ветру, как лепестки громадного пиона, лента слетела с ее волос и длинные каштановые локоны струились за спиной, на лице застыла маска ужаса. За ней бежали люди, догоняя ее громадными прыжками — двое в грязных тюрбанах и окровавленных лохмотьях, один из них был вооружен серпом. На его темном лице сверкали ослепительные зубы, он легко настигал Делию.

Этого не будет, пронеслось в голове Винтер. Ее рука скользнула в глубокий карман юбки, она вытащила револьвер и прицелилась. Но Винтер не могла стрелять, потому что Делия находилась как раз между ней и преследователем, а пока она колебалась, он поймал свою жертву.

Сильная черная рука опустилась на локоны Делии, схватилась за них и дернула ее на себя. Взмах серпа — и отрезанная голова Делии со все еще раскрытым ртом и наполненными ужаса глазами, закачалась в его руке, а тело свалилось в сторону грудой веселых муслиновых оборок.

Винтер выстрелила, белозубый качнулся и упал, а выпущенная из его разжавшейся руки голова Делии ударилась о мост, покатилась и остановилась почти у ног Винтер. Второй преследователь споткнулся о тело первого, упал, но быстро поднялся на колени. В руке он держал мясницкий нож со свежими следами крови. Винтер узнала в нем мясника с базара военного городка, и когда он поднялся на ноги, она выстрелила вновь, но промахнулась, а револьвер заело. Человек бросился к ней, выкрикивая угрозы и непристойности, и Винтер швырнула ему в лицо бесполезное оружие. Раздался выстрел и он, покачнувшись, упал. Откуда-то появился бегущий к ней Алекс. Прыгнув к убитому, он быстро поднял револьвер и беззвучно сказал ей:

— Беги…

— Нет! — прошептала Винтер, хватаясь за перила. — Мы не можем. Смотри…

В саду резиденции метались кричащие, обезумевшие от ужаса женщины и дети. Они бегали по газону, пытаясь укрыться, словно загнанные зайцы, а чернолицые, вымазанные в крови дикари со смехом и гиканьем преследовали их, паля из мушкетов.

Алекс сунул револьвер за пояс и, схватив ее за руки, легко скрутил их, и силком потащил ее к мосту по тропинке, протянувшейся ярдов на тридцать через открытую местность, а затем скрывавшейся в узкой полоске джунглей, пролегавших между резиденцией и равниной. Он сбивался с тропинки, шел напрямую, таща ее за собой, продираясь сквозь высокую траву, тонкий кустарник и заросли бамбука, и остановился он только потому, что кринолин Винтер безнадежно затруднял движение. Позади ясно слышались выстрелы, бешеные крики и вопли, но, казалось, их не преследовали. На территории резиденции было слишком много жертв и добычи, чтобы кто-нибудь стал еще гнаться за несколькими беглецами, пропавшими в джунглях.

Винтер всхлипывала и вырывалась:

— Пусти меня! Ты не можешь их остановить! Не можешь! Там дети — послушай их, послушай! Ты трус, трус! — Она дико билась в его руках, пытаясь освободиться.

Алекс залепил ей пощечину, удар был сильный, и Винтер упала, но истерика не прекратилась.

— От меня пока еще больше пользы от живого, чем от мертвого, — зверским тоном проговорил Алекс. — Скинь эти обручи, быстро! — Он отпустил ее запястье и стал ждать с револьвером в руке, тяжело дыша и прислушиваясь.

От удара у нее звенело в голове, но резкий голос Алекса не допускал возражений. Она лихорадочно стянула с себя пышную поплиновую и нижнюю в оборках юбку и расстегнула кринолин, вздрагивая и вздыхая, слыша звуки доносящихся криков, от которых стыла кровь в жилах. Она увидела, как напряглось лицо Алекса, но он не подумал возвращаться. И, твердой рукой перезарядив револьвер, вернул его обратно Винтер.

— Пошли!

Двигаться без кринолина было проще, однако приходилось еще приподнимать ее платье, чтобы оно не волочилось по земле, а туфли совсем не подходили для тяжелых переходов и она понимала, что их хватит ненадолго. Вдруг в тени что-то зашуршало, и из зарослей поднялись две бледные, тяжело дышащие женщины, прятавшиеся в высокой траве. Лотти и Лу Коттар. А за ними на земле сидела госпожа Холли.

— Винтер! — с рыданием в голосе вскрикнула Лотти. Она подбежала к Винтер и, обняв ее, расплакалась. — Я думала, я думала… Что случилось? Почему они заставили меня бежать? Почему? Почему?

Она стала кричать, и Винтер, помня о том, что кровожадная чернь находится совсем близко от них, неистовым тоном заговорила:

— Молчи, Лотти! Ты должна вести себя тихо. Молчи, дорогая!

— Почему? — рыдала Лотти. — Почему?

Алекс подошел и, обняв ее, прижал ее голову к своей груди. Его глаза были внимательны и тревожны, но голос не выдавал его чувств. Он заговорил с ней спокойным и убедительным тоном:

— Мы должны отправляться в Мирут, Лотти. Ты ведь хочешь повидаться с Эдвардом, правда? Ты знаешь, что повозка разбилась, и, боюсь, нам придется идти пешком. Бежали мы только затем, чтобы укрыться от солнца. Ты же не хочешь получить солнечный удар по дороге в Мирут, так ведь? Отсюда идет кратчайший путь. А слишком сильно шуметь не надо, потому что… потому что у меня страшно болит голова.

Взглянув поверх маленькой головки Лотти, он увидел горевшие гневом глаза Винтер:

— Как ты мог? — беззвучно проговорили ее губы. — Как ты мог?

Он отвернулся и вновь взглянул на Лотти. Истерическое напряжение отпустило ее, и она, подняв голову, улыбнулась своей нежной изумленной улыбкой:

— Я не знала. Извините. Ну, конечно же я хочу увидеться с Эдвардом. Госпожа Холли не сказала мне, что мы собираемся в Мирут, и я подумала… Тогда пойдемте быстрей!

Алекс на мгновение закрыл глаза, а затем отпустил ее и ровным голосом спросил:

— С вами еще есть кто-нибудь?

Госпожа Коттар покачала головой и шепотом ответила:

— Нас только трое. Я думаю, есть и другие, которые прячутся в ущелье, а некоторые побежали по тропинке. На бледном лице, белее мела, виднелась глубокая ссадина, оставленная шипом, волосы были зачесаны назад. Ее прелестное утреннее платье — она тоже освободилась от нижней юбки и обручей — было разодрано; она заметно дрожала. Но ее глаза и голос оставались спокойными.

— Они должны сами о себе позаботиться, — резко сказал Алекс. — Мы ждать не можем! — И посмотрев на Лотти, добавил: — Ей надо снять эти обручи. А вы лучше сделайте что-нибудь со своими туфлями, или далеко мы не уйдем. Подвяжите их кусками ваших юбок — у нас есть еще в запасе несколько минут. Я не думаю, что они стали нас искать, у них еще слишком много… — не докончив фразу опустился на колени помочь госпоже Коттар, которая уже вырывала оборки из своей нижней юбки быстрыми нетвердыми пальцами. — Я видел, у вас есть пистолет. Вы умеете с ним обращаться?

— Да, — коротко ответила госпожа Коттар и стала подвязывать свои туфли полосками ткани, крепко приматывая их к лодыжкам.

Алекс оказал подобную услугу и Лотти, пока Винтер, обвязав свои туфли обрывками нижней юбки, освобождала Лотти от ее кринолина, а затем повернулась к полулежавшей без движения госпоже Холли.

— Побыстрей, госпожа Холли. Вы должны снять свои обручи. Позвольте вам помочь…

— Нет смысла, дорогуша, — хрипло выговорила госпожа Холли. — Я не могу идти дальше.

— Ну, что вы, можете, — начала Винтер, но Лу Коттар, услышав разговор, повернулась и спросила горьким шепотом:

— Значит, он достал. Я… подумала…

— Да, дорогуша, — ответила госпожа Холли.

Винтер встала на колени возле неуклюжей фигуры, присматриваясь к ней.

— В чем дело? В чем дело? Я не понимаю. Пожалуйста, вставайте, госпожа Холли! Нам надо идти.

Лу Коттар проговорила:

— Там был один, в комнате прислуги. У него был мушкет, и он выпалил, когда мы проходили мимо. Я застрелила его. Я думала, что он не попал…

Алекс оттолкнул Винтер в сторону и склонился над госпожой Холли, чуть-чуть ее приподняв. Его рука ощутила теплую сырость. Ошибки быть не могло; он увидел потухший взгляд ее глаз на полном неказистом лице и узнал его.

Вдруг со стороны резиденции вновь донеслись выстрелы, крики и чей-то вопль нестерпимой боли, они звучали, хотя и в отдалении, но в утренней тишине были очень слышны. Лотти вздрогнула и вновь стала нервно дышать, но госпожа Холли сказала настоятельным тоном:

— Идите, сэр. И заставьте их идти. Ждать небезопасно. Пусть дамы уходят. Вы ничего для меня сделать не сможете. Я это знаю. Уходите скорее.

Алекс очень осторожно опустил ее на траву, поднялся на ноги, и Винтер, тяжело вздохнув, схватила его за рукав:

— Нет, Алекс, нет. Ты не можешь ее оставить, не можешь. Они будут искать нас и найдут ее. А если они не будут, то она… Госпожа Холли, поднимайтесь, пожалуйста! Мы не можем нести вас, мы…

— Не получится, дорогуша, — сказала госпожа Холли. — Я слишком тяжела и сильно ранена. Я не знаю, как могла бы посмотреть в глаза ее маме или господину Эдварду, если бы позволила этим… забрать ее. А вы идите, дорогуша… Со мной все скоро будет в порядке.

Винтер крепко обняла госпожу Холли, почувствовав, как и Алекс, теплую струйку, стекающую на траву. Взглянув на Алекса, она судорожно проговорила:

— Вы с Лу можете позаботиться о Лотти. А я собиралась остаться здесь.

— А вот не останетесь, — сказала госпожа Лу с неожиданной энергией, в которой вдруг обнаружились задатки детской няни. — Вы сделаете, что вам сказано, госпожа Винтер. — Она вгляделась в склонившееся над ней молодое нежное лицо, и ее голос потеплел. — Со мной этого не будет, дорогуша. Со мной будет все хорошо. Я была несчастлива с тех пор, как не стало Альфреда. И теперь я рада знать… — она задыхалась, и слова давались ей с большим трудом.

Алекс беспокойно обернулся в сторону резиденции. Он протянул руку, словно желая увести Винтер, но затем, сжав ее в кулак, опустил, поняв, что она с ним не пойдет.

— А еще есть госпожа Лотти, — настойчиво продолжала госпожа Холли. — Она вас знает. Она так без вас перепугалась. Ее мама была так добра ко мне. Вы ей кое-чем обязаны. Уходите, дорогуша, теперь уж поскорей.

Винтер обернулась к Лотти, в замешательстве глядевшую на них. На ее лице опять появилось выражение панического страха. Огромными умоляющими глазами она посмотрела на Алекса, и он покачал головой в знак молчаливого согласия. По ее щекам внезапно потекли слезы, она склонилась и быстро поцеловала госпожу Холли, потом снова поднялась.

— Вот хорошая девочка, — похвалила ее госпожа Холли. — Не пугайся.

Посмотрев на Алекса, она пошевелила губами. Он быстро поклонился.

— Возьмите мои туфли, — прошептала госпожа Холли. — Ей они пригодятся. Они крепкие… Не такие тоненькие… Мне не дотянуться…

Алекс, не говоря ни слова, повернулся, снял прочные надежные туфли и засунул их к себе в карман. Затем выдернул из кобуры револьвер, несколько секунд смотрел на него и положил рядом с ней на траву.

— Нет, сэр, — прошептала госпожа Холли. — Вам он может понадобиться, а мне нет.

— Может быть и вам понадобится, — сурово проговорил Алекс.

— Не надо, сэр. Я могу им воспользоваться, если они придут… А меня учили по-другому. В заповедях Господь призывал не убивать их, если они убивают тебя. Иисус сказал… не убий! Знаю, вы считаете по-другому, сэр… И я знаю, что, если бы я могла убить, чтобы спасти Альфреда, я бы это сделала. И… и потом… видите… Я могу соблазниться и выстрелить в себя, сэр, а этого тоже нельзя. Возьмите его…

Алекс подобрал револьвер. Он взял ее грубую руку в свои, быстро поцеловал и поднялся на ноги. Он знал, что для нее спасения не было; знал, что она умрет, может быть, только через несколько часов, но ему надо было думать и о других и дойти до реки. Он бы сам застрелил ее и взял бы ее смерть на себя, но не решился этого сделать, опасаясь, что кто-нибудь может услышать выстрел и прибежать на него. Он обхватил руками трех напуганных, побледневших и безжалостно произнес:

— Хватит здесь стоять! Ради всего святого, двигайтесь, и быстро. — И он стал толкать их перед собой в раскаленные заросли, в тень тропических деревьев, не оглядываясь назад.

За два с половиной часа они прошли менее четырех миль. Нестерпимая жара, отсутствие проторенных троп, необходимость пробиваться через высокие травы и кустарники, дикая жажда и неподходящая обувь и одежда женщин — все это замедляло их продвижение. Они слишком просто продолжали как-то идти. Сначала Лотти мужественно шла, поддерживаемая поочередно Винтер и Лу Коттар, а Алекс прокладывал путь. Но скоро стало ясно, что ей за ними не поспеть и Алекс понес ее. Лотти, несмотря на семь месяцев беременности, была на удивление легка, но любая ноша может казаться неподъемной. Все мышцы Алекса ныли, кровь стучала в висках, и он был вынужден часто останавливаться и спускать ее на землю.

Вдруг Винтер спросила, глядя на его мрачное изможденное лицо, когда он в очередной раз устроил короткий отдых и сидел с закрытыми глазами, откинувшись на пень:

— Куда мы идем? Что ты хочешь делать?

Алекс открыл глаза, посмотрел на нее и на его лице внезапно появилась печать уныния. Он понял, что сгоряча совершил оплошность — он мог бы вернуться и попытаться вывести лошадь из конюшни, проехать окольным путем через равнину и все равно вовремя прибыть к мосту. Ведь для них он все еще мог за час добраться до него. До места было десять миль по дороге, но через джунгли почти вдвое меньше, а он довольно часто проделывал этот путь пешком, хотя джунгли были густые и непролазные. Но ведь ради Винтер… Винтер и Алисы Беттерсли ему не следовало быть здесь вообще… «безопасности женщин и детей в некоторых кризисных ситуациях уделяется так мало внимания, что это перестает быть вниманием вообще…»

— Я знаю джунгли, — прошептал он пересохшим ртом, — они тянутся к реке… там есть руины… пользовались ими для охоты… в миле за мостом… Оставили там припасы недавно. — Он вновь закрыл глаза.

— Какие припасы? Какие припасы, Алекс? — трясла его Винтер, опустившись перед ним на колени.

— Порох, — проговорил Алекс, не открывая глаз.

— Порох? Зачем?

— Подорвать мост, — коротко ответил Алекс.

Подняв над ним голову, Винтер взглянула в глаза Лу Коттар. Раньше она ей никогда не нравилась, но сейчас обнаружилось, что у этой немолодой женщины было что-то общее с ней самой, и это внезапно установило незримую связь между ними. Они долго смотрели друг на друга, словно задавая один и тот же вопрос и одновременно отвечая на него.

Винтер снова посмотрела на Алекса:

— Сколько еще идти? А? Ну, милю. Можно быстро добраться.

Он беспокойно пожал плечами и поднялся на ноги.

— Алекс, ты безумец! — с надрывом проговорила Винтер. — Тебе следовало бы оставить нас!

— Вы не из джунглей, — ответил он. — Вы бы ходили кругами, пока… — он передернул плечами и скривился от боли.

— Ну, хорошо, теперь с нами все в порядке. Мы понесем Лотти. Ты двигайся как можно быстрее, но помечай путь, чтобы нам не сбиться с него. Если идти только милю, мы сможем добраться.

Алекс не спорил. Он посмотрел на Лотти, спавшую, положив голову на колени Лу Коттар, потом перевел взгляд на нее, на Винтер. Они были измучены жарой, жаждой и тяжкими милями, которые им пришлось преодолеть. Их лица и руки были разодраны шипами и колючими травами, ноги были сбиты в кровь, на Лу уже были туфли госпожи Холли, одежда была порвана и пропитана потом. Но глаза были спокойны и твердо смотрели на него. Две пары глаз, такие разные и в то же время такие одинаковые. Он сказал им:

— Долго не отдыхайте, иначе вам покажется, что вы уже не можете идти. Продолжайте двигаться, пусть и медленно. Я помечу путь. Прячьтесь, если услышите что-нибудь подозрительное, стреляйте лишь в самом крайнем случае. Звук выстрела разносится далеко. — Он повернулся, и высокая трава, колючие кусты, непроходимый бамбук, деревья руни и изменчивые тени поглотили его.

Он ушел.

Они слушали, как затихают звуки его шагов, и вдруг в джунглях наступила звенящая тишина. Казалось, ничто не шевелится в этой горячей безветренной тишине — ни веточка, ни листок, ни сухая травинка. Казалось, здесь нет больше ничего живого, кроме них самих.

В тиши раздалось монотонное тиканье и Винтер, наклонившись, увидела часы Алекса, которые, наверное, выпали из его кармана. Она подняла их, звякнув сломанной цепочкой. Алекс, должно быть, забыл завести их — стрелки показывали без десяти одиннадцать.

Часы тихо тикали.

Без десяти одиннадцать! Ровно в семь часов первые вести о мятеже девяносто третьего заставили полковника Маулсена покинуть резиденцию. Не было еще и половины восьмого, когда на раненой лошади прискакал капитан Ворлд с перебитой рукой, наспех перевязанной занавеской Алекса, с Аладином, бежавшим у его стремени, и передал предупреждение Алекса покинуть дом и укрыться в джунглях. Его предупреждением пренебрегли, как и раньше, поскольку туземные артиллеристы все еще оставались на своих постах, полиция считалась надежной, а, как доказывал капитан Ворлд и остальные офицеры, остававшиеся в резиденции, если бы они увидели, что женщины и дети уходят, то это могло бы выбить их из колеи и создать атмосферу недоверия и паники, чего следовало избегать любой ценой. И они остались, а менее, чем через четверть часа услышали грохот взрыва, когда юный Эйтон и пятеро часовых из девяносто третьего, оставшиеся верными присяге, подняли на воздух склад и себя вместе с ним.

Еще не было и восьми, когда Алекс ворвался в переполненную резиденцию и сказал, что им надо срочно бежать и бежать без оглядки. Было это… целую жизнь назад… целую эру назад? Сколько человек погибло в течение этого времени? Сколько умирает сейчас? Сколько прячется в джунглях, как и они, и скольким, из них удастся остаться в живых?

Без десяти одиннадцать… Лу Коттар заговорила шепотом. Не из боязни потревожить Лотти, а из-за жуткой тишины джунглей:

— Он был прав. Лучше пойти дальше. Мы легко пройдем за ним, если начнем двигаться сейчас же, ведь трава быстро не поднимется.

Лотти повернула голову на коленях Лу Коттар и пробормотала:

— Воды, пожалуйста. Так пить хочется.

Обе женщины обменялись красноречивым взглядом и быстро отвернулись — у них самих давно пересохло в горле.

— Жаль, что мы выкинули наши обручи, — быстро встав на ноги, пожалела Лу Коттар. — Мы могли бы сделать из них носилки, наподобие гамака. Ну, ладно, теперь слишком поздно жалеть. Сделаем из моего платья. Оно, наверное, выдержит. — Она сняла его с себя и, сложив, они связали его с полосками материи, оторванной от нижней юбки Винтер. Получилось некое подобие гамака, в который они уложили Лотти. Получилось весьма ненадежное средство и поднять его для них оказалось почти непосильным делом, но все же с помощью самодельных упряжек, накинутых на плечи, им удалось это сделать. Их долгий путь походил на агонию, но они продолжали идти. Солнце нещадно палило и обожгло лицо и руки Лу. Винтер, более привыкшая к солнцу, пострадала меньше. Один раз перед ними что-то зашевелилось. Это была не тень, и Винтер, шедшая впереди, с ужасом остановилась, как вкопанная увидев, что на проложенный путь вышел тигр и замер, глядя на них.

— Что такое? — прошептала Лу, которой было не видно хищника.

Винтер не отвечала. Она стояла, чуть дыша, не осмеливаясь ни двигаться, ни говорить. Тигр не шевелился, пока Лотти внезапно не застонала и не пробормотала:

— Воды.

Гигантская кошка зарычала, и Винтер услышала свистящий вздох Лу, понявшей в чем дело. Хвост хищника начал бить по сухой траве и они, казалось, с час глядели в упор друг на друга, хотя на самом деле это длилось не более минуты, самое большее — двух. Она почувствовала, как пот выступил на лице и стекает холодными ручейками по шее. Затем тигр отступил и скрылся в зарослях.

Они уже несколько минут не слышали никаких звуков, даже хруста травы. Наконец Винтер подняла трясущуюся руку и вытерла пот с лица. Женщины опустили свою ношу и как подкошенные сели.

— Он ушел? — прошептала Лу сухими губами.

— Да.

— Может быть, он поджидает нас, почему ты не выстрелила?

Винтер повернулась к ней и сказала:

— Ты не видела, что случилось этим утром с… с некоторыми другими, а я видела. Среди зверей мы в большей безопасности. А выстрел могли услышать.

Дрожа, несмотря на удушающую жару, госпожа Коттар облизнула губы:

— Да. Ты права. Мы должны идти дальше. Помоги мне подняться, затекли ноги.

Больше в джунглях ничего не произошло и примерно час спустя в просветах между кустарниками, деревьями и бамбуковыми зарослями показались какие-то неясные очертания, которые, однако, оказались не тенью, а заросшей ползучими растениями стеной, и они поняли, что достигли желанной цели.

Руины, на которые Алекс и Нияз, преследуя в густых джунглях раненого леопарда, наткнулись три года назад, некогда, возможно, были охотничьим домиком какого-нибудь падишаха или тем, что осталось от давно исчезнувшего города. Нияз назвал их Хайрен Минар — Оленьей башней, так как в траве у порога они обнаружили оленьи рога. Они решили хранить свое открытие в тайне. Лишь Аладин знал о существовании руин. Несмотря на то, что они находились довольно близко от понтонного моста, джунгли здесь были не только густые, но и изрезанные лощинами, зарослями, кустарниками и высокими травами, а также славились обиталищем тигров. Их часто использовали в качестве базы при охотничьих вылазках, а однажды Алексу пришла мысль, что когда-нибудь такое убежище может оказаться очень кстати.

Это была часть двухэтажного строения, увенчанного низким, развалившимся куполом. Ее вплотную окружали бамбуковые заросли, а буйные тропические травы закрыли выпавшие камни и проросли сквозь плиты мостовой.

Внутри было жарко, очень темно и сильно пахло кабаном, еще недавно здесь обитавшим. Еще здесь были заметны признаки пребывания леопарда.

Лестница, ведущая на верхний этаж, давным-давно обвалилась. О ней напоминала лишь зияющая дыра в одном из углов черного, давно обжитого летучими мышами потолка единственной, похожей на склеп нижней комнаты.

Притоптанная трава показывала, где вошел Алекс, но руины были так же безмолвны, как и джунгли, и жаркие лучи солнца, и изменчивые тени.

— Здесь никого нет, — прошептала Лу Коттар и черные каменные стены отозвались эхом: «…Никого нет».

— Но есть лестница, — сказала Винтер. — Смотри!..

Из зазубренной дыры в крыше свисала прочная веревочная лестница, и они, дернув, попробовали ее. Она казалась довольно надежной. Винтер поставила на нее ногу, но Лу схватила ее за руку:

— Осторожно! Там кто-то может быть.

Они стояли чуть дыша, прислушиваясь, но никаких звуков ниоткуда не доносилось.

— Воды… — простонала Лотти. Глухо ответило эхо… — Воды.

Слегка передернув плечами, Винтер полезла наверх и через минуту исчезла в проломе.

Вскоре там вновь показалась ее голова.

— Все в порядке. Ты можешь поднять Лотти? Здесь есть вода. Здесь… здесь все есть! — с надрывом воскликнула она. Две грубые разобранные кровати, сверток циновок, несколько банок консервов, керосиновая лампа и глиняные сосуды с водой, которые еще несколько часов назад для них ничего бы не значили. Но за эти три часа их мир ушел в небытие, и вид этих скудных предметов неожиданно помог им вновь обрести его.

Вода в сосудах застоялась, была темной и ее было не слишком много. Рядом стояла жестяная кружка, еще влажная от недавнего пользования. Они дали напиться Лотти, а потом с жадностью, но бережливо попили сами и смочили водой носовые платки, чтобы охладить горячее тело Лотти.

— Ну-ну, дорогая, — сказала Винтер, стараясь придать своему голосу безмятежно-спокойную интонацию. — Теперь с тобой будет все в порядке. Ты должна отдохнуть. Теперь мы в безопасности… в безопасности.

— Но надолго ли?

Глава 41

— Ну, долго еще? — пробормотал Юзаф, припавший к земле на раскаленной равнине между двумя скалами, в пяти метрах от военного городка, наблюдая за дорогой, ведущей через суровую открытую местность к Хазарибагу. — Молю Аллаха, чтобы им не ждать до наступления ночи!

Он отхлебнул глоток воды из фляги и с удовольствием подумал, что месяц Рамадан наконец позади. Соблюдать здесь дневной пост, запрещающий утолять жажду, было бы в самом деле тяжело.

Был полдень, и солнце стояло прямо над головой, но над равниной все еще не поднялось ни облачка пыли. Юзаф пристроился поудобней и стал ждать.

— Ну, долго еще, боже милостивый, сколько же можно еще! — причитала Крисс Уилкинсон, лежа там, где она упала, когда они выбили дверь в спальню Винтер и выволокли ее, кричащую, из-под кровати. Кровь на ее ранах запеклась и засохла и казалось невероятным, что после стольких ран она еще оставалась живой.

Она лежала здесь уже довольно долго, слыша стоны и душераздирающие крики. Состояние ее стало ухудшаться, из груди вырывались прерывистые хрипы. Каждый вздох был для нее ужасной пыткой. Кто-то лежал рядом, навалившись на нее своей тяжестью, усиливая ее агонию. Кто-то рядом с ней еще был жив! В ее пустых глазах загорелись последние искры надежды.

— Кон, — простонала она, — Кон…

Но он не шевелился. Ничего не двигалось в этом безмолвном доме, кроме алых волн боли, которые беспрерывно накатывались на нее, не затихая.

— Они все умерли, — подумала Крисс Уилкинсон. — Все умерли, ну, долго мне еще… — Она попыталась приподняться, но вдруг голова ее бессильно поникла, и она затихла.

Но умерли не все. Погибло двадцать человек, укрывавшихся этим утром в резиденции, некоторые спаслись в джунглях, а один спасся невероятным образом.

Мятежники и примкнувшая к ним чернь, нагрянув в резиденцию, ворвались в пустой холл, где их встретил комиссар Лунджора, облаченный лишь в холщовые подштанники и веселенький пестрый халат. Шатаясь, он чуть не падал.

— За-аходи! — настойчиво приглашал комиссар. — Па-ално выпивки. Б-будь как дома! — Нетвердыми ногами он пошел на них, но они в испуге отшатнулись.

— Он сумасшедший! — пробормотал один из них. — Наверняка, сумасшедший.

На Востоке терпимо относятся к безумцам, считая их обиженными Аллахом, и потому находящимися под божественным покровительством. Они не тронули комиссара, но один из них, пробившись вперед, полоснул кривым мечом по большой картине, висевшей на стене, разрубив холст сверху донизу.

— Эт-то идея! — с энтузиазмом воскликнул комиссар. В нем загорелся разрушительный инстинкт, который у него пробуждало бренди и, прыгнув к стоявшему на столике большому керамическому кувшину с лилиями, сбил его. На полу образовалась громадная лужа, в которой плавали цветы и осколки кувшина, а комиссар с громким хохотом, шатаясь, распахнул дверь в гостиную и призывно махнул рукой: — По-ошли! А ну, переломаем все — во, потеха! — он носился по дому, как безумный крича и вопя, вместе с кричащей и орущей ордой, с пьяным хохотом помогая им ломать и уничтожать, в своем буйстве не обращая внимания на вопли и визг женщин и детей, вытаскиваемых из укрытий и безжалостно убиваемых тут же; он не видел ни крови, ни предсмертной агонии, ему виделась лишь шумная, пьяная толпа дружков по забаве, гуляющих по комнатам на веселой пирушке.

— Он безумец… Он обижен Аллахом. — Они не причинили ему вреда и, наконец, набрав богатой добычи, покинули совершенную здесь бойню, в поисках новых жертвы и погромов.

Комиссар Лунджора, оставшись один в безмолвном доме, доплелся до своей комнаты, громко призывая своего носильщика и Имана Бакса. Но никто не отозвался.

— Куда они все, к дьяволу, подевались? Это вина Винтер… а где она? Вести дом должным образом, чтобы слуги были на месте — обязанность жены. Позор! — он это ей немедленно скажет. Он проковылял через порог комнаты своей жены и остановился. — Ах, так это Крисси! Дорогая Крисси. Всегда мне нравилась — кое для чего годится. В шесть раз лучше жены… — шатаясь он подошел к ней, споткнулся, упал на пол рядом с ней и погрузился в забытье.

Нияз собирался проскакать часть пути, а затем, в полмили от моста, срезать путь по прямой, углубившись в джунгли, и добраться до Оленьей башни так, как они часто ходили туда с Алексом. Он должен был, наверняка, оказаться там за несколько часов до Алекса, но у него не получилось. По иронии судьбы, его лошадь была убита пулей одной из женщин, предпочитавших остаться в своем бунгало, вместо того, чтобы укрыться в резиденции. Лаура Кэмтон, стоя на веранде бунгало над телом умирающего мужа, выстрелила из его мушкета в толпу сипаев, преследовавших раненого из расположения защитников. Пуля пролетела мимо, а лошадь Нияза, вытянув шею в галопе, как раз угодила под нее. Нияз упал на сухую траву, скатился в кювет и потерял сознание.

Через несколько минут пришел в себя. Он был весь в царапинах, и сильно ушибся, однако не был ранен. Он пополз по кювету к трубе, откуда был подъезд к бунгало капитана Гэрроуби. В это время он услышал взрыв склада и не знал, считать ли это сигналом, что Алекс погиб. Но не повернул обратно.

У ворот бунгало капитана Гэрроуби цвели заросли олеандра, он пролез через трубу и укрылся в них, решив переждать. С той ночи, когда он, покинув расположение гарнизона, получил удар ножом, у него исчезла уверенность в своей безопасности в случае бунта сипаев, и он предпочел скрыться незамеченным. Но надо было достать лошадь, а в конюшне за бунгало как раз должны были быть лошади.

В горячем воздухе стоял запах дыма, слышалось потрескивание и, выйдя из своего олеандрового укрытия, он увидел, что бунгало охвачено огнем. Он пробежал через сад, прячась за кусты и деревья, и между бунгало и конюшней увидел толпу сипаев, отрезавших ему путь. Нияз не мешкал. Он перескочил через стену и через пятнадцать минут был в четверти мили от этого места, пробираясь по дренажной канаве к стойлу Джошуа Коттара. Но, уезжая в Калькутту, Джошуа Коттар взял с собой четырех лошадей, а госпожа Коттар приехала в резиденцию в экипаже, запряженном парой, в сопровождении конюха, скакавшего на последней лошади. Дверь в стойла была раскрыта и они оказались пусты. Украсть лошадь в это утро оказалось совсем непростым делом, так как взбунтовавшиеся сипаи растекались по военному городку, с криками и пальбой из мушкетов рыскали, охотясь за британцами, грабя и поджигая бунгало. Но Алекс мог быть убит, очень важно поэтому для Нияза было добраться до Оленьей башни и попасть к мосту. Он должен был это сделать, даже если бы пришлось проделать весь путь пешком. Припав к земле за колючей живой изгородью из кактусов, он услышал, как проходящая рядом толпа мужчин из города выкрикивала боевой клич его единоверцев:

— Дин! Дин! Фаттех Мохаммед!

При этих звуках по его телу пробежала странная дрожь, и он, стиснув зубы, попытался закрыть уши, чтобы не слышать этот крик, свыше тысячи лет бывший священным призывом для всех мусульман. Сухой отросток кактуса над его головой отбрасывал перед ним тень на раскаленную землю. Тень была изогнута в форме полумесяца — символа его веры. Охваченный внезапным приступом суеверия, Нияз смотрел на нее как на знамение, знак того, что некогда великая империя Моголов теперь низведена лишь до тени на земле. Теперь люди его племени и веры сражались за то, чтобы возродить империю из пепла, в который она превратилась и, если им это удастся, Могол из рода Тимура снова станет властвовать над большей частью Индии. Опять настанет время магометанских вице-королей, генералов и губернаторов.

— Я Алла! Я Алла! Аллах Акбар! Фаттех Мохаммед!..

Крики постепенно замерли, но их отзвук все еще звенел в ушах, когда он бежал, укрываясь за деревьями и кустами, срезая углы, перепрыгивая через стены горящих бунгало, по направлению к дороге, ведущей из Лунджора в Оуд.

Ему случайно удалось украсть осла хозяина прачечной, хотя залезать на него пришлось довольно долго. Когда маленькое тощее животное проворной иноходью бежало по удушливой пыльной дороге, болтающиеся ноги Нияза почти волочились по земле. Но он, тем не менее, мог бы при такой езде благополучно покрыть несколько миль, если бы не садху — деревенский святой. Свернув на дорогу, он сразу же наткнулся на садху, стоящего под деревом на маленьком возвышении перед священным местом у обочины дороги. Он взывал к возбужденной толпе деревенских жителей.

Садху явно узнал Нияза, поскольку, направив на него указательный палец своей костлявой руки, выкрикнул целую вереницу проклятий, и окружавшие его люди, вооруженные палками, камнями и другим примитивным, но опасным оружием, бросились на Нияза, но отступили, увидев револьвер в его руке.

— Убейте! — завывал садху. — Убейте приспешника инородцев, предателя, изменника!

Нияз выстрелил, и святой упал вниз лицом, захлебываясь кровью.

— Это тебе за нож в спину, — прокричал Нияз и, соскочив с осла, поспешил укрыться в высокой траве и кустах на краю тростникового поля. Второй выстрел отбил охоту у толпы преследовать его, и он через ирригационный канал скрылся в апельсиновом саду.

Час спустя он стянул тучного торговца со спины изможденного пони и тронулся на нем в путь, как мог уговаривая животное скакать галопом к понтонному мосту.

В жаркие часы на дороге редко бывало большое движение, и он никого не встретил, кроме громыхающей телеги, запряженной волами.

У края джунглей он оставил пони у обочины, так как дальше было легче пробиваться пешком, и он достиг руин примерно минут за пятнадцать до Алекса.

Когда он подходил, в подлесье что-то хрустнуло и рванулось прочь, и Нияз, помня об осторожности, вошел в руины и поискал в темноте у одной из стен прочный кусок бамбука. Он привел в действие примитивный механизм, выпустивший веревочную лестницу, и, забравшись наверх, стал лихорадочно собирать высушенные солнцем упаковки.

Когда он спускался со своим грузом, подошел Алекс, они оба были слишком измотаны, чтобы разговаривать. Они долго смотрели друг на друга, затем Алекс полез наверх. Зачерпнув жестяной кружкой воды, стоявшей в закрытом глиняном сосуде, он с жадностью ее выпил. Вода была теплая и несвежая, и ее было не так уж много, поскольку значительная ее часть испарилась, ведь он наполнил глиняный сосуд почти три недели назад. Там было и бренди, и он выпил немного. Потом он достал из тайника в разрушенном куполе винтовку системы «Вестли Ричардс» и зарядил ее. Нияз вернулся наверх и оттуда же достал дробовик. Алекс взглянул на него и покачал головой:

— Нет, оставь. У меня есть это, — и дотронулся до револьвера. — Сколько у нас времени?

Нияз пожал плечами:

— Час, два часа, день — кто знает?

Он заметил, как Алекс вздохнул с некоторым облегчением, и сказал:

— Меня задержали, и потому я долго добирался. — Он вкратце рассказал о задержке и добавил: — Пока еще на дороге никого нет, а поскольку у них нет конницы, они пойдут пешим строем. Не думаю, что они появятся слишком скоро. Они обезумели от убийств и сейчас грабят и жгут бунгало.

— Когда больше некого будет убивать, им станет страшно, и они быстро уйдут, — сказал Алекс, набивая карманы боеприпасами.

— Наверняка, — ответил Нияз, следуя его примеру. — Но на этой дороге мало тени, и им придется идти маршем. Как ты сюда добрался?

— Через джунгли, — коротко ответил Алекс.

— Значит, пешком?

Алекс кивнул:

— Почти все, кто прятался в доме резиденции, убиты. Я ушел через ущелье с тремя белыми женщинами. И оставил их в миле отсюда. Они идут сюда, но медленно. Я пометил им путь. Пошли.

Они опустили лестницу и, взвалив на плечи свой груз, углубились в горячую тень леса. Река протекала менее, чем в двухстах ярдах от Оленьей башни, но берега были крутыми, и над ними нависали непролазные джунгли, поэтому никто не ходил этим путем, а дорога и понтонный мост проходили в какой-то миле от потайных руин. Никакие тропы туда не вели, но Алекс и Нияз хорошо знали эту часть джунглей, и у них были свои собственные ходы в густых кустарниках, травах с человеческий рост, деревьях и тростниковых зарослях, явно непроходимых для других. По мере приближения к дороге они стали двигаться с большей осторожностью; джунгли немного поредели, и они услышали шум речной воды, бегущей между понтонов, и поскрипывание моста.

— Подожди здесь, — прошептал Нияз. — Я пойду первым и посмотрю, свободно ли на дороге. — Он опустил на землю свой груз, и извиваясь, как ящерица, пополз через густой кустарник.

Алекс сел, прислонившись к пню, пытаясь не думать о событиях нынешнего утра, заставлявших его содрогаться от ярости и так затуманивших его мозг, что в нем взыграл первобытный, безумный, племенной инстинкт, и был один момент: ему захотелось у Оленьей башни сдавить руками горло Ниязу только за то, что люди его веры сотворили этим утром. В какую-то долю секунды он поймал такое же выражение на лице Нияза и почувствовал, что и в нем бушуют те же страсти. Это длилось мгновение…

«Но мы не только народ, мы — властелины, — подумал Алекс. — Властелины! Нет, мы скованы одной цепью привычек, обычаев и крови… Я дал им в руки оружие и потребовал…» — Он понял, что не в состоянии ясно мыслить, и ему захотелось, чтобы больше никогда не пришлось об этом думать.

В подлеске послышался шорох, и появился Нияз. Он даже не счел нужным понизить голос и весело объявил:

— Я запер сборщиков дорожной подати и полицейских стражников в помещении заставы и забрал их мушкеты. Теперь остались только те, что сидят на заставе по ту сторону моста.

— Они что-нибудь слышали?

— Нет, двое спали, а то бы они не стали спать, если бы знали новости.

Он поднял свой груз и спросил:

— А почему бы нам не перерезать понтонные связки? Этого будет достаточно.

— Только временно, потом понтоны выбросит на берег и они снова воспользуются ими. А я хочу навсегда закрыть эту дорогу.

Они осторожно вошли в поредевшие джунгли перед мостом, где трава была примята и выжжена кострами путников, останавливавшихся здесь на ночлег. Длинная дорога была пуста, и в здании заставы стояла тишина. Слышно было только журчанье воды, пробивавшейся сквозь плотный ряд понтонов.

Алекс, хмурясь, взглянул на здание заставы, и Нияз вкрадчивым голосом пояснил.

— Они кричать не будут. Я заткнул им рты. А другие в соседних хижинах. Они спят. А все мушкеты были на заставе. Они еще несколько часов не сдвинутся с места. С чего бы им? Никто не кричал.

Они прошли по склону дороги на мост, ослепительный свет дня усиливался мириадами солнц, отраженных в воде. Под ногами скрипели раскаленные доски покрытия. Горячее дерево пахло смолой, и проходящие под ним потоки были не в состоянии его охладить. Мост был сооружен в самом узком месте реки, расстояние между берегами здесь не превышало сотни ярдов, ниже оно достигало мили. В верхнем течении были видны более частые отмели и песчаные косы, таявшие в дымке. Вдали, на краю песчаной косы берег был покрыт рядами черепаховых панцирей, но кроме черепах, казалось, на десять миль вокруг ничего живого не было, и глухие звуки их шагов по доскам в этой огнедышащей тишине казались громкими и раскатистыми.

Полусонный начальник заставы на другой стороне моста услышал их и неохотно подошел к грязной хижине, служившей заставой на берегу, относившемуся к Оуду. Увидев белого человека, он поприветствовал его и спешно поправил свой тюрбан. Алекс ответил на приветствие и поинтересовался видами на охоту по эту сторону моста. Заметив кровь госпожи Холли, оставшуюся у него на рукаве, он объяснил, что этим утром подстрелил леопарда в миле от дороги. Пока он говорил, Нияз встал между ними и хижиной… Пять минут спустя перепуганный начальник заставы и два стражника, находившиеся в хижине, сидели, связанные, с кляпами во рту. Нияз запер дверь. Когда они с Алексом бежали на мост, он выкинул в воду два старинных мушкета. Они быстро и методично работали под беспощадным солнцем, закладывая снаряды, вставляя и соединяя между собой запальные шнуры, стараясь не думать о том, что от жара, исходящего от дерева и раскаленного металла, взрывчатка может сдетонировать сама по себе. Пот застилал глаза, солнце слепило их.

— Слушай! — вдруг вскрикнул Нияз. — На дороге лошади.

Алекс вскочил на ноги и на мгновение застыл, прислушиваясь. Он тоже слышал слабый дальний звук, о котором говорил Нияз. Он сдернул винтовку и протянул ее Ниязу.

— Еще четыре, и дело сделано. Задержи их немного…

Нияз повернулся и побежал в конец моста, а Алекс вновь принялся за заряды, работая с лихорадочной скоростью. Теперь топот копыт приблизился, и он услышал винтовочный выстрел, но даже не поднял головы. Ему надо было еще немного времени — совсем немного времени. Шум реки был нестерпимо громким, а железные скрепы, соединяющие доски, жгли ему руки, словно расплавленные. Ему еще раз показалось, что он услышал слова сэра Генри, сказанные на веранде резиденции в Лакноу: «нам надо время — время прежде всего…»

— Хотя бы пять минут! — взмолился Алекс. — Только пять минут!

Он услышал частую оружейную стрельбу и пуля, словно шершень, прожужжала над его головой, но он даже не обернулся.

Добравшись до заставы, Нияз взбежал по ступенькам пустой веранды, отпер дверь и устремился к маленькому оконцу, выходящему на длинную Лунджорскую дорогу, не обращая внимания на стоны трех связанных людей с заткнутыми ртами, глядевших на него перепуганными глазами.

Там было, наверное, двенадцать или пятнадцать всадников, лунжорских сипаев, неспешной рысью приближавшихся к мосту. Они либо отправлялись в Оуд сообщить новость о восстании, либо это был передовой отряд, высланный с тем, чтобы взять под охрану мост, прежде чем вскоре по нему пройдут основные силы мятежников, чтобы влиться в ряды бунтовщиков недавно присоединенных провинций.

Нияз подождал, пока они подъедут на расстояние прицельного огня, и выстрелил, намеренно избрав первую лошадь, чтобы создать как можно больше замешательства. Он видел, как лошадь осела назад и упала, и всадники, натянув поводья, сгрудившись, резко остановились, подняв клубы удушливой пыли. Он быстро перезарядил оружие и, выстрелив в облака пыли, услышал вопль и ржание раненой лошади и увидел, что всадники рассыпались по обе стороны дороги.

Зная, что в течение нескольких минут они вряд ли будут пытаться приблизиться, он взял мушкеты стражников, которые он поставил у стены вне досягаемости пленников. Имея несколько мушкетов и винтовку Алекса, он мог сэкономить время на перезарядку. Он взглянул на замок одного из них и с раздражением отметил, что его хозяин неряха.

— Полиция! — презрительно сплюнул он. Он перезарядил винтовку, но пока не стрелял и наблюдал, как сипаи совещались между собой. Наконец один из них приложил ладонь ко рту и, считая, что в них стреляла стража или начальник заставы, заорал, что они друзья, и приглашал стражу присоединиться к ним. Он кричал, что все англичане перебиты и что Лунджор в руках его законных хозяев.

Он беззаботно поехал по дороге, и Нияз, застрелив его, наблюдал, как его лошадь, лишившись седока, галопом пронеслась по дороге возле заставы. Затем раздался треск и всплеск воды, когда животное, оступившись, свалилось с моста и его унесло течением. Потом он услышал пронзительные крики из трех маленьких хижин, стоявших в двадцати ярдах от заставы, где жили семьи стражников. Беглый огонь по заставе поднял тучи пыли и отбил несколько осколков от стен, и он увидел, что всадники спешиваются и исчезают в джунглях. «Сейчас они под прикрытием подойдут с другой стороны,» — подумал Нияз и с ужасом сообразил, что Алекс, работавший один на пустом мосту, представлял собой великолепную мишень. Он наугад начал стрелять в джунгли, в сторону вероятного продвижения всадников, паля по очереди из всех мушкетов и с лихорадочной быстротой перезаряжая их.

Перед окном по выжженной солнцем земле пробежала женщина, и мушкетная пуля, выпущенная из джунглей с дальней стороны дороги просвистела рядом с ней и ударилась об угол заставы, выбив град осколков. Завизжав, она побежала назад, а Нияз, ухмыльнувшись, выстрелил в то место, откуда она вылетела. Еще три лошади без всадников, с болтающимися уздечками пронеслись мимо, и он, услышав топот по мосту, забеспокоился, как бы они не сшибли Алекса в воду.

В строении заставы была задняя дверь, и женщина стала колотить в нее и визгливо кричать, чтобы ее муж вышел и спрятался в джунглях, так как напали разбойники, а остальные полицейские, наверное, или убежали, или присоединились к сипаям. Теперь нападавшие были в джунглях перед заставой, и в открытую дверь влетела пуля и рикошетом отскочила в маленькую комнату. Нияз отскочил от маленького зарешеченного оконца в задней стене и, подбежав к двери, выстрелил в густой куст, росший на другой стороне дороги. В этот же миг что-то ударило ему в грудь, и он упал на бок. Винтовка выпала из рук и отлетела к стене.

Несколько секунд спустя он, борясь с головокружением, поднялся на колени и попытался достать винтовку, но не смог до нее дотронуться. Тогда он нащупал револьвер и, скорчившись от боли, вырвал его из кобуры, — немного приподнялся и пустил пулю в лицо показавшемуся среди высокой травы на обочине дороги и увидел, что тот нагнулся и упал ничком в пыль. Затем он услышал топот бегущих ног, треск выстрелов, и Алекс, прыгнув через ступени веранды, наткнулся на него и, повернувшись, выстрелил из револьвера в человека, с криком несшегося на коне к мосту.

Крик оборвался, послышался перестук копыт, и на миг наступила полная тишина. А затем прогремел взрыв, и еще один, и еще, слившись в сплошной адский грохот, и ясный день потемнел от дождя дымящихся щепок и вонючего порохового дыма. Затем наступила тишина, словно кто-то закрыл железной рукой задвижку. Река больше не журчала, а текла беспрепятственно и спокойно.

Задыхаясь, Алекс произнес:

— Быстро, пока они не пришли в себя, через заднюю дверь! — Он закрыл на засов переднюю дверь и стал вытягивать тяжелые засовы задней. С треском открыв ее, сказал: — Там никого нет, пошли побыстрей!

— Я не могу, — ответил Нияз.

Алекс быстро повернулся и только тут заметил, что Нияз стоит на коленях вовсе не для ведения огня, а ранен. Алекс одним прыжком оказался подле него. Он быстро опустился на колени, просунул под Нияза руку и, поднимая его, сказал:

— Держись за мою шею, и я смогу тебя унести.

— Нет, — настойчиво возразил Нияз. — Это мой конец. Иди, быстро иди, пока есть время. Моя работа завершилась.

Алекс окинул взглядом сереющее лицо на его руке, яркое, быстро расползающееся пятно на пыльном кителе и, подняв окровавленную одежду, понял, что ни он, никто другой ничего бы сделать не смог. После всего, что он видел в этот день, это оказалось последней каплей. Щемящее отчаяние и ярость раздирали его сердце, словно когтистая лапа дикого зверя. Он смутно, словно сквозь туман, слышал ружейную стрельбу, но не двигался с места.

— Ты видел, что со мной… — проговорил Нияз. — Теперь иди. Я еще смогу… пострелять… это их сдержит… ненадолго. Иди в джунгли… там женщины… подумай о…

Винтер — Лотти — Лу Коттар… Если бы не они, Алекс был бы у реки уже час назад или даже раньше. Но это не получилось. Сколько они проживут, если он погибнет? Он оставил госпожу Холли одну, умирать медленной смертью. Он был вынужден так поступить из-за этих трех женщин. И из-за моста. Но моста больше нет. Он перекрыл хотя бы одну дорогу на Оуд и этим самым, ценою жизни своего друга, выторговал немного больше времени. Только самую малость, ибо было много других дорог. Винтер — смелая женщина. Лу Коттар — тоже. А в Оленьей башне есть боеприпасы и некоторый запас еды. Еще раз, на один миг, он ясно увидел перед собой лицо Винтер у грубой каменной стены сумрачной комнаты, так же ясно, как в саду Алисы Бэттерсли. Но теперь это для него ничего не значило. У нее должен быть шанс выжить. Он не оставит Нияза умирать в одиночку, как оставил госпожу Холли. Алекс осторожно опустил руки, положив Нияза обратно и, поднявшись на ноги, закрыл на засов заднюю дверь и опустил ставни на обоих окнах, заперев их на железные задвижки. Он тщательно зарядил все мушкеты. В комнате был глиняный кувшин с водой. Перешагнув трех лежащих в страхе, связанных людей, он взял маленькую медную чашу и, наполнив ее водой, принес Ниязу. Он аккуратно поднял его за плечи, глаза Нияза во мраке сузились — он пытался разглядеть, кто это. Выпив глоток воды, он снова настойчиво проговорил:

— Уходи!

— Мы уйдем вместе, — ответил Алекс. — Разве не сказано, что «смерть в компании друзей — праздник?»

В толстую деревянную дверь ударила пуля, а другая щелкнула по каменной стене. Он посмотрел на Нияза и улыбнулся, и тот ответил своей старой беззаботной ухмылкой, с которой он встречал любые удачи и неудачи в жизни за все двенадцать бурных лет, которые они знали друг друга, и сказал ясным, сильным голосом:

— Так лучше. Нехорошо жить с сердцем, разделенным на две части, как у меня. Если бы не ты, я бы пошел за другим человеком, Маулви из Файзабада. У нас была хорошая жизнь, Сикандер Дулкса, хорошая жизнь, и хотя ты неверный и поэтому обречен попасть в ад, ты был мне словно брат. Подними меня, брат, сейчас будет хороший бой… — Его голос ослаб, и тут же он начал бредить, произнося имена, странные обрывки фраз, и Алекс понял, что Ниязу виделось, будто он снова при Моднее наблюдал начало артиллерийского обстрела Кальсы, ожидая приказа атаковать. Внезапно он рассмеялся и, поднявшись на руках Алекса, словно вставал на стременах, он громко выкрикнул боевой клич, с которым шел в атаку: — Мабаш байям! Даура! Даура! Да… — Захлебнувшись от потока крови, хлынувшего изо рта на одежду и руки Алекса, он упал и замер, затихнув навечно.

Мушкетная пуля попала в оконную ставню, и по комнате разлетелись мелкие щепки. Вокруг заставы слышались выкрики и выстрелы, и лежавшие на полу связанные начали корчиться и стонать от ужаса, когда вторая пуля пробила ставню и ударилась в стену над их головами, но Алекс не двигался. Он стоял на месте, держа на руках тело Нияза. В его голове не было ни единой мысли, он чувствовал полную опустошенность. Казалось, шум вокруг заставы исходил откуда-то издалека и не имел к нему никакого отношения. Он пришел в себя только тогда, когда пуля, пущенная с близкого расстояния, пробила дверную панель и прошла в дюйме над его плечом.

Он очень осторожно положил Нияза. Заметив кувшин с водой, он жадно напился, а то, что осталось, вылил себе на голову и шею. Он не знал, сколько людей было снаружи. Десять? Двадцать? Конечно, в конце концов они должны были его одолеть, но он мог посчитаться с некоторыми из них, пока на заставе не кончатся патроны. У него еще был запас патронов для винтовки. Он поднял револьвер Нияза и перезарядил единственный стремянный патрон в барабане. Винтовка, два револьвера, пять мушкетов. Полный карман патронов. Он может продержаться час, может быть, даже и дольше…

В душной комнате стояли две индийские кровати с веревочной сеткой, и он положил Нияза на одну из них. Поднял винтовку, зарядил ее и, перейдя к окну, поднял засов ставни и открыл ее. Менее, чем в десяти ярдах, стояли двое сипаев, и он, оставив винтовку и выхватив из кобуры револьвер, открыл огонь, убив одного и ранив другого.

Около пяти часов Алекс израсходовал последний патрон и бросил на пол бесполезный револьвер.

В запертом каменном доме стояла невыносимая жара, и Алекс испытывал адскую головную боль и резь в каждом мускуле. Солнце уже спускалось за вершины деревьев, но стены дома были горячими. Трое связанных людей, лежащих у стены, перестали корчиться и стонать, и он не знал, умерли ли они от страха, от жажды или от пуль. Он снова закрыл ставню, сел на индийскую кровать подле Нияза и, прислонив голову к стене, стал ждать, наблюдая, как солнечный луч, проникавший сквозь пробоину в ставне, медленно ползет по полу и поднимается по стене. Его одолевали странные, разрозненные мысли. Какое-то время снаружи стояла тишина.

Но он знал, что ждать осталось недолго, когда до тех, кто снаружи, дойдет, что у него кончились боеприпасы. До сих пор он отвечал на каждое их движение выстрелом, и им было слишком опасно наступать через открытое, простреливаемое пространство, но как только они заметят, что на их передвижения он не реагирует, то сделают соответствующие выводы. Он услышал топот лошадей на Лунджорской дороге по направлению к реке и понял, что они остановились где-то у заставы. Подкрепление? Он задавался вопросом, как скоро прибудут мятежные полки. Теперь они должны были уже подойти. Если только (что маловероятно) кто-то прискакал к ним и сообщил, что мост разрушен и им нет смысла двигаться этим путем. Ему хотелось знать, как дела у Юзафа, была ли операция по разрушению дороги на Хазарибаг столь же успешной, как и взрыв моста. Она должна была удасться — ведь они так тщательно ее разработали. Он надеялся, что Юзаф проявит терпение и дождется, когда все пушки и фургоны окажутся на заминированном участке дороги. Тогда не только дорога оказалась бы запертой, но одновременно противник лишился бы значительной части оружия и боеприпасов. Двинутся ли они в этот день или будут ждать до тридцать первого. Взрыв мятежа произошел раньше времени, из-за насмешки какой-то проститутки, а теперь этот взрыв распространяется повсеместно, словно кто-то, как и он на мосту, заложил соединенные между собой заряды, и теперь уже идет цепная реакция.

В раскаленной комнате воняло потом, мочой, черным порохом, орехом бетеля и кровью. Алекс прикрыл лицо Нияза его тюрбаном и сложил безжизненные руки на груди. Они уже начали коченеть. Должно быть, уже вечерело. Он повернул индийскую кровать так, чтобы мертвый лежал головой к Мекке. Воды больше не было, и он не мог омыть его, как это предписано ритуалом. Но он оттер ему руки своим носовым платком и прочел слова заупокойной молитвы над мертвым телом, ибо, кроме него, для Нияза это сделать было больше некому:

— Пусть господь Бог, безграничный в своем милосердии, одарит тебя истинным словом, пусть поведет он тебя тропой совершенства, пусть он даст тебе познать его и его пророков. Пусть милосердие Господа будет всегда над тобой. Аминь… О, великий и славный Бог, мы покорно просим тебя, пусть земля будет пухом для раба твоего, а душу его забери себе, и с тобой она обретет милосердие и прощение.

Эти слова сопровождались глухим эхом в стенах наглухо закрытого помещения, а когда он закончил, тишину нарушило лишь жужжание мух. Алекс снова уселся на кровать, и в тот самый момент издалека до него донесся слабый звук взрыва. Через одну-две секунды раздался еще один взрыв, а потом и третий.

«Юзаф!» — довольно подумал Алекс. Хазарибагской дорога больше не было, а вместе с ней была уничтожена и большая часть сутрагунджского арсенала, ведь зарядов, которые они с Ниязом и Юзафом заложили, не хватило бы для такого взрыва, чтобы его грохот донесся даже сюда. Это взорвался фургон с боеприпасами. Он прислонился к стене и закрыл глаза.

Снаружи заставы раздался голос, призывающий находящихся внутри сдаться. Алекс не ответил. Ободренные тишиной, нападавшие стали бить прикладами в двери и ставни. Через некоторое время последовал другой звук — как будто что-то волокли по земле. Вокруг маленького дома слышались шаги и голоса. Неожиданно Алекс понял, что они делали: обкладывали дом дровами и сухой травой. Они готовили погребальный костер ему и Ниязу. Ну что же, пусть будет так. Он уселся поудобнее у стены, и в этот момент один из людей на полу зашевелился и застонал.

Этот звук вывел его из оцепенения и напомнил ему, что в доме был не только он с Ниязом. Там были еще трое, и он не мог позволить, чтобы их сожгли заживо.

— Подождите немного, — громко сказал Алекс, — подождите… — он поднялся на ноги и, подойдя к двери, услышал торжествующий голос:

— Разве я не говорил — это сахиб. Там белые люди!

Он понял, что говорил по-английски, но они не знают, кто внутри.

Голос человека, стоявшего возле двери, громко спросил:

— Кто это? Кто там внутри?

Рука Алекса отпустила засов, так как он узнал этот голос. Он прислонился к двери, чтобы не упасть, и сказал:

— Это я, Рао-сахиб. Пусть твои палачи отойдут, потому что здесь еще трое человек, связанных по рукам и ногам. Они не участвовали в этом. Ты не можешь сжечь их заживо. Я выйду.

У Кишана Прасада перехватило дыхание:

— Кто еще с тобой?

— Никого, кроме Нияза Мухаммед Хана. Он мертв.

Он услышал возгласы, шарканье ног и яростный окрик Кишана Прасада:

— Назад! Назад, я сказал!

Алекс услышал, как люди за дверью с ворчанием и возражениями нехотя отступили.

— Теперь открывай, — сказал Кишан Прасад. Алекс подобрал с пола пустой револьвер, машинально засунул его обратно в кобуру и, с трудом расправив плечи, открыл засов и распахнул дверь.

Кишан Прасад долго смотрел на него, затем переступил порог и быстрым взглядом окинул маленькую комнату. Он снова посмотрел на Алекса, а затем повернулся и, заслоняя собой узкую дверь, обратился к людям, которые Алексу не были видны:

— Здесь только один белый, другой человек мертв, а трое, которых они связали, живы. Этого сахиба я знаю, потому что однажды он спас мне жизнь, рискуя собственной. И я говорю, он свободно уйдет отсюда целым и невредимым. — Отойдите. В ответ раздались протестующие выкрики и ропот:

— А как же Нира Лал, которого убили? А Дули Гукул, а Судху и Жаграж и многие другие? А Мохан с перебитой ногой? Это англичанин. Убить его! Убить!

Кричавшие подступали, но Кишан Прасад не тронулся с места, стоя в узком проеме. Его громкий голос перекрыл возгласы недовольных:

— Я — брамин, и если вы хотите убить этого человека, то вам сначала придется убить меня.

Рокот мгновенно стих, и люди отступили. Они были индусами, а для них убийство Брамина было неслыханным святотатством, обрекающим их на самые страшные муки в аду и превращающим их в вечных изгоев, в неприкасаемых.

— Иди, — сказал Кишан Прасад, обернувшись через плечо к Алексу. — Двигайся за мной и беги в джунгли. Большего я сделать не могу. Долг оплачен.

— Рао-сахиб, — устало проговорил Алекс. — Если бы в этом револьвере оставался хотя бы один патрон, я бы сейчас застрелил тебя за то, что было сегодня сделано, благодаря таким людям, как ты.

— Может быть, еще будет возможность, — ответил Кишан Прасад. — Теперь, иди…

Он вышел из дверного проема, держась между Алексом и группой разъяренных людей, стоявших на дальнем конце веранды, а Алекс отступал за его спиной, одной рукой держась за стену. Добравшись до конца веранды, он спрыгнул, укрывшись за углом дома, развернулся и побежал к джунглям за заставой и хижинами. Он слышал, как за его спиной раздался возмущенный рев, и над его головой просвистела одинокая пуля. А потом он уже был в высокой траве. Свернув параллельно дороге, он бежал, натыкаясь на кусты, держась, насколько возможно, ближе к дороге. Он решил, что преследователи подумают, будто он устремился прямо в пустые джунгли, вместо того чтобы повернуть обратно к Лунджорской дороге. Они будут следить, когда он пересечет дорогу, и не будут искать его на дальнем участке, поэтому ему надо как можно скорее незаметно перейти через нее. Он пробрался в густые заросли колючего бамбука и залег, прислушиваясь к звукам, свидетельствующим о погоне. Выстрелов больше не было, и, хотя он слышал выкрики, они, казалось, звучали все дальше и дальше, что подтвердило правильность его предположения, и теперь они прочесывали джунгли перед заставой. В его сторону они не шли, а через какое-то время он услышал топот копыт на дороге, пролегавшей ярдах в десяти от его укрытия. По крайней мере, два человека возвращались в Лунджор, и до него донесся громкий и злобный голос одного из них:

— В чем дело? Реку он переплыть не может, а пищи и оружия у него нет. Он будет медленно умирать в джунглях. Я отправляюсь в Дели, это место как раз для таких, как… — Голос его затих вдалеке.

Когда Алекс решил, что они уже достаточно далеко отъехали, он с неимоверной осторожностью выполз к дороге и долго лежал у обочины, не решаясь перейти на другую сторону. Он отошел примерно ярдов на шестьсот от заставы, но дорога здесь была прямая, как стрела, на протяжении мили или даже больше, и за ней наблюдали люди на заставе. Он не должен был обнаружить себя. Пока она была пуста с обеих сторон, но он не видел движения людей на заставе.

Солнце тронуло верхушку джунглей и стало прятаться за ними. В кустах за Алексом прокричал павлин. Появился еще один всадник, скакавший к реке, поднимая целые облака пыли. И вдруг все стало очень просто. Всадник поравнялся с ним, и…

Глава 42

В храмах города Лунджора завывали рожки и блеяли раковины. Били барабаны и вздымались в воздух ракеты, а мародеры радостно носились по улицам, выкрикивая новости, что весь Индостан навсегда освободился от господства «Компании белого человека», что все англичане убиты и вернулись дни обычного величия. На них были украденные наряды, они демонстрировали награбленные вещи и хвастались, скольких белых они перерезали. Они строили грандиозные планы на будущее и до драки спорили, кто будет губернатором, генералом или капитаном в той или иной провинции или армии.

В миле от Лунджора, в военном городке царило безмолвие и запустение. То здесь, то там еще догорали бунгало, и одинокие фигуры все еще рыскали по домам в поисках какой-нибудь добычи, которую могли просмотреть во время длившейся весь день оргии убийств и грабежа. Но когда сгустились вечерние сумерки, мертвецы, оставшиеся лежать в городке, навеяли даже на бандитов суеверный страх. Подпалив еще несколько бунгало, они поспешно сбежали, в надежде, что ночной ветер, раздув пламя, завершит их грязное дело.

Когда стало известно, что мост взорван, сипаи, которые должны были выступить в Оуд и занять провинцию, повернули на запад, к Дели, покинув свое расположение. В безмолвной резиденции, в нижних садах и темных комнатах, повсюду лежали мертвецы, и в сладком, пьяном забытье там же валялся комиссар Лунджора, а в четверти мили от этого места, в джунглях за ущельем, наконец, умерла госпожа Холли.

Для шакалов, гиен, воронов, коршунов и грифов с голыми шеями начинался многодневный праздник. Ведь были еще и другие мертвецы на равнине, простиравшейся к Хазарибаду. Узнав о мятеже в Лунджоре, взбунтовался гарнизон в Сутрагундже и, перебив своих офицеров, захватив казну и арсенал, двинулся по дороге на Хазарибаг (как и планировал Кишан Прасад со своими друзьями) на соединение со своими собратьями мятежниками, чтобы вместе идти на Оуд. Они взяли пушки и фургоны, нагруженные порохом и патронами, и Юзаф поджидал, когда эти пушки и фургоны окажутся между двумя отмеченными точками дороги. Тогда он выстрелил по цели, которую ему установил Алекс. И с первого выстрела он не промахнулся, так как однажды он сказал Ниязу, что должен попадать в цель с первого раза, потому что второго может не быть. Заряды подрывались один от другого по цепочке на отрезке в четверть цели, и фургоны с боеприпасами рвались с грохотом, слышным более чем за десять миль. И когда дым рассеялся, а пламя погасло, дороги больше не было, а на то, что от нее осталось, было даже страшно смотреть.

Юзаф подождал, пока сгустятся сумерки и в траве и кустах послышится крик куропаток, пока последний из сипаев сутрагунджского гарнизона, который еще мог двигаться, не исчезнет в направлении, откуда пришел, и пока на разбитой дороге не прекратится всякое движение. Тогда он хлебнул воды из фляги, закусил холодной пищей, и пятясь, выполз из своего укрытия между скалами.

Он не стал возвращаться в Лунджор, а пошел на запад, направляясь, словно возвращающийся домой голубь, к северо-западной границе. Как он слышал от Нипаля, Джана Ларрина и Дели-сахиба, разведчики, по крайней мере, теперь будут полностью обеспечены работой, а у него было много друзей среди разведчиков. Кто знает, может быть, они уже идут на штурм Дели. Если так, то он присоединится к ним.

Он закинул винтовку через плечо, как принято на границе, и пошел в сторону красного диска заходящего солнца. Винтер и Лу Коттар слышали слабые, продолжительные выстрелы на подступах к мосту и глухой рокот взрыва. Перестрелка продолжалась всю вторую половину дня, и они сидели настороже, гадая, что это могло означать.

В какой-то момент Винтер отчаянно схватила дробовик, который Нияз оставил на полу в верхней комнате и решительно воскликнула: — Я пошла. Это, должно быть, неподалеку, он сказал, что не больше, чем в миле отсюда. Я… я должна помочь. — Лу Коттар отобрала у нее ружье.

— Он не сказал бы тебе за это спасибо, — заметила она, и Винтер сама понимала это.

Чтобы хоть чем-то заняться, они стали придавать помещению некое подобие жилой комнаты. Однажды Алекс и Нияз провели в Оленьей башне две недели, охотясь в окрестностях, и кое-как обустроились. Комната была большой и квадратной, с трех сторон без окон. Четвертая сторона представляла собой три арки с конюшнями, на двух из которых сохранились фрагменты резного рисунка.

Через них можно было выйти на плоскую крышу, окаймленную низким, разрушенным парапетом.

В одном из углов комнаты обнаружилось несколько тростниковых штор, и хотя две из них оказались попорченными термитами, остальные были в относительно приличном состоянии, и Лу Коттар повесила их между колоннами, чтобы спастись от мух и москитов. Они отгородили также шторами часть помещения для Алекса. При этом они были убеждены, что он уже не вернется, но тем не менее сделали это, наперекор всем страхам и опасениям. Бамбук и сухая трава явились материалом для примитивных, но эффективных метелок. Они мели, чистили, скребли, вытирали пыль в отчаянной попытке чем-то заняться, чтобы не думать о том, о чем было невыносимо думать. О госпоже Холли, оставленной в джунглях умирать в одиночку. О прекрасной головке Делии Гарденен-Смит с выпученными глазами и открытым ртом, катившейся по доскам моста через ущелье. И о том, что случилось с теми многими другими, кого они знали и кто не успел скрыться от лунджорского погрома. Сколько их погибло? Сколько, если такие еще есть, прячутся и уходят от погони, как и они, но не имеют такого убежища, как это! Думать об этом не имело смысла. Думать о них значило погрузиться в зыбучие пески паники и ужаса. Лучше всего было занять себя игрой в домашнюю жизнь, и они были благодарны Лотти за то, что она нуждалась во внимании и уходе, и, чтобы не напугать ее, они сами не должны были показывать страха.

Лу Коттар, стоя на краю крыши у осыпавшегося парапета, заметила невдалеке реку и сказала, что сходит за водой. Взяв глиняный сосуд, который Винтер опустила за ней по веревке, она принялась искать, пробиваясь сквозь джунгли, путь к реке, протекавшей, как ей показалось, так близко, но до нее пришлось долго добираться. Она отсутствовала более часа, и Винтер встретила ее с несказанным облегчением.

— Прости, — извиняющимся голосом проговорила госпожа Коттар, — но там такие заросли, что на обратном пути я заблудилась, хотя это так близко! Когда мы снова пойдем, надо будет пометить путь. Надо поднять как-то воду наверх. Я не могу взбираться с ней по лестнице.

Винтер жадно пила, а Лу Коттар в это время наполнила водой маленькую ржавую жестянку и выдавила туда для Лотти сок диких тыкв и ягод.

— Я купалась, — объяснила Лу Коттар, завязывая мокрые волосы, — это было великолепно. Берег очень крутой, на этой стороне нет отмелей, но там есть место, где река заходит за дерево, образуя маленький пляж, и я держалась за корни. Ты тоже сходи, пока не стемнело. Темнеет очень быстро, солнце зашло и… — она прервалась на полуслове, словно забыла, что хотела сказать. Солнце опустилось на верхушки деревьев, и уже некоторое время не было слышно выстрелов. Они обменялись взглядами и отвернулись друг от друга, ничего не сказав, потому что обе думали об одном и том же — Алекс наверняка погиб.

«Теперь мы должны рассчитывать только на себя, — думала Лу Коттар. — Нам придется самим из этого выбираться, если есть какой-нибудь выход, жалко что с нами Лотти, с ней нам придется тяжело. Интересно, узнает ли Джош, что случилось? Интересно! Нет. Не буду об этом думать. Не буду!»

«Он погиб, — думала Винтер. — Если бы он остался в живых, он бы пришел. Мост уже несколько часов, как взорван, несколько часов. А я обозвала его трусом, посчитав, что ему следует остаться и быть убитым в резиденции, вместо того, чтобы сделать что-то существенное и погибнуть у моста. Зачем я это сказала! Как бы мне хотелось, чтобы он знал, что я на самом деле так не считаю. Как бы мне хотелось тоже умереть; быть мертвой намного проще. Но здесь Лотти и госпожа Коттар. И… и, может быть, где-то есть еще кто-то. Или они все мертвы?»

Конвей наверняка мертв. По крайней мере, он был не в том состоянии, чтобы спасаться. Странно, но при мысли, что он был ее мужем, а теперь мертв, она ничего не ощущала. Единственным чувством было глупое сожаление, что она не извинилась перед Алексом, а все остальные притупились. Как-то Алекс рассказывал ей, что, когда в тебя попадает пуля, ты чувствуешь лишь тупой удар, боль наступает позже, когда в рану попадает воздух. Пока еще воздух не проник ей в голову и сердце, поэтому боли она не ощущала. Только онемение. Нарушив гнетущую тишину, издалека донесся слабый звук одиночного выстрела, и обе женщины, как по команде, повернули голову и стали прислушиваться. Но больше выстрелов не услышали. Это был, может быть, заключительный аккорд.

— Я пойду постираю в реке одежду Лотти, — отрывисто сказала Винтер, — и свою тоже. Все высохнет за час. — Она сняла свое порванное, пропитанное пылью платье и завернулась в длинный кусок бледно-голубого хлопка, который они нашли свернутым в рулон среди прочего хлама. Получилось короткое, но настоящее сари, она обернула его, как это делают индийские женщины.

— Знаешь, — задумчиво произнесла Лу Коттар, — ты почти можешь сойти за индианку, если еще немножко загоришь. У тебя похожий цвет волос и глаз. Это может пригодиться.

— Мне надо еще научиться ходить босиком, — ответила Винтер.

— Нам это придется обеим, — угрюмо согласилась Лу Коттар и пошла собирать белье Лотти для стирки. Они связали одежду в узелок, и Винтер, прихватив заряженный револьвер, спустилась по веревочной лестнице. Джунгли, весь день такие тихие, с наступлением сумерек начинали оживать. В сухой, золотистой траве что-то шелестело, а в кустах на все лады разливались и щебетали птицы. На низкий сук дерева вспорхнул павлин, и его великолепный хвост, переливаясь заиграл в лучах заходящего солнца, а из густой травы на Винтер нежным испуганным взглядом уставился олененок и поскакал к реке.

Пробираясь сквозь заросли сухой травы и ползучих растений, она напряженно прислушивалась, и хорошо помня утреннюю встречу с тигром, держала револьвер в руке, хотя и мало верила, что ей придется им воспользоваться. Выстрелы и взрыв моста распугали всех крупных животных на несколько миль вокруг, и после жары и мытарств всего сегодняшнего ужасного дня нельзя было устоять, чтобы не окунуться в прохладную воду.

Когда она подошла к реке, при свете заката вода показалась золотой, а дальний берег был уже темным. Вода была мягкой, словно шелк, и невозможно было поверить, что под этой безмятежной гладью таились грозные предательские течения. Она мягко плескалась между оголенных корней громадного дерева, подмытого течением, намыв маленький отлогий пляж под отвесным берегом.

Что-то с громким всплеском проскользнуло по воде, и Винтер отпрянула, с внезапным ужасом вспомнив труп, вытянутый из-под воды возле моста пару месяцев назад, и слова пожилого джентльмена, который сказал: «Это крокодил, живущий у моста». Но это оказался лишь кусок земли, обвалившейся с берега, так как она ясно видела почву и траву, которые пронеслись перед ней с поразительной скоростью. Мост находился в миле вниз по течению, и маленький пляж казался достаточно безопасным местом. Она осторожно спустилась с крутого берега и, размотав свое импровизированное сари, сунула его и узел с грязной одеждой в развилку между корнями дерева и опустилась в воду.

Это было необыкновенно приятное ощущение, и она лежала у отлогого берегового выступа, а река струилась по ней, смывая весь жар и боль с усталого тела. Ее волосы распустились и походили на водоросли, а звук, издаваемый течением, скользившим между корней, напоминал какое-то мягкое убаюкивающее бормотание. Она не знала, сколько времени так пролежала, без движения, с закрытыми глазами, не думая ни о чем, и вдруг ей в голову начала закрадываться мысль, что было бы просто, совсем просто и приятно отдать себя во власть плавного течения и скользить вместе с ним вниз, в прохладный мрак глубины. Жить было больше незачем, она очень устала… Но лишь она только подумала об этом, как голос журчащей воды, обволакивающей ее, изменился, и она услышала другой голос, измученный, шепчущий голос, который сказал ей этим утром… «ее мама была добра ко мне. Вы ей кое-чем обязаны. Уходите дорогуша, теперь уж поскорей…»

Дорогая госпожа Холли! Умерла ли она? Или до сих пор лежит в страхе и одиночестве? «Она была смелее меня, — подумала Винтер. — Смелее всех нас. Я бы не смогла так поступить. Я должна оставаться в живых, сколько смогу, из-за Лотти… и госпожи Холли, потому что Лотти нужна будет помощь. А больше жить незачем…»

Она повернула голову в сторону отмели и открыла глаза. Небо и река уже были не золотистыми, а розовыми, а листья и цветы дерева, возвышавшегося над ней, резко вырисовывались на этом фоне. На дереве что-то шевельнулось. Это был зеленый попугай с алым клювом и сине-зеленым хвостом… И сразу же в памяти возник Гулаб-Махал, волшебный сад ее детства. Четкий рисунок цветов и листьев и ярко окрашенные птицы, летящие в сторону заката. Все это четко запечатлелось в ее памяти, как какое-то светлое обещание на все последующие безрадостные годы жизни.

Шепот воды уже больше не был голосом госпожи Холли — это был голос старой Азизы Бегам, в сумерках рассказывавшей ей сказки про старинное обещание Зобейды: «Когда-нибудь мы вернемся в Гулаб-Махал, и все будет хорошо…» В конце концов, было и что-то еще, ради чего стоило оставаться в живых. Когда-нибудь она доберется до «Дворца роз». Она слишком долго от всего отказывалась. При этой мысли она неожиданно почувствовала прилив новой энергии и, встав на ноги, встряхнула мокрыми волосами, достав узел, выстирала разодранную, перепачканную одежду. Закончив стирку, она вылезла на берег и намотала на себя самодельное сари, оставив волосы распущенными.

В джунглях прокричал павлин, и его клич перелетел через реку, и на дальнем берегу отозвался другой. «Пи — ор… Пи — ор… Пи — ор!» Казалось, этот крик еще больше усугубил безмолвие тихой реки и густых джунглей, простиравшихся на многие мили, и казался погребальным плачем над всеми мертвыми, которые еще были живы, когда всходило это самое солнце. Дикая, непереносимая боль пронзила Винтер. «Попал воздух», — вспомнила она, взяв в руки мокрый узел и револьвер и, поднявшись, пустилась в обратный путь к Оленьей башне, словно слепая, наталкиваясь на кусты и деревья.

Она пробыла у реки гораздо дольше, чем предполагала, и теперь солнце спряталось, и быстро опустились сумерки. Она тщательно пометила свой путь, но теперь ее метки были не видны, и она не была уверена, что идет в нужном направлении. Страх сменился болью в груди, когда она пыталась припомнить вехи, оставленные на пути к реке. Затем она с большой осторожностью вновь двинулась, но, не пройдя и десяти ярдов, вновь оказалась на краю небольшой поляны.

Она услышала приближающийся шум, словно из сухого, шелестящего подлеска ей навстречу шло какое-то крупное животное. Вспомнив о тигре, она в оцепенении застыла на месте, сжимая револьвер. Звук его приближался, и теперь она уже видела, как колеблются трава и кусты на другой стороне поляны от движения кого-то, направляющегося прямо к ней. Кто это? Неужели преследователи уже так близко? Винтер припала к земле, в памяти вновь промелькнуло темное, искаженное яростью лицо человека, догнавшего и убившего кричавшую Делию. Она напрягла палец на спусковом крючке револьвера, когда заросли затрещали и расступились, и на поляну вышел Алекс. Сначала она не поверила своим глазам. Она считала его мертвым, но его появление — грязного, окровавленного, ошеломленного, но живого было для нее куда большим потрясением, чем если бы она увидела его мертвое тело. Револьвер выпал из ее руки, она вскочила со сдавленным криком и сделала быстрый шаг вперед, оставив на земле узел с одеждой.

Алекс остановился, покачнулся, и его рука автоматически потянулась к рукоятке бесполезного револьвера. Сквозь туман, застилавший глаза, он увидел стройную индийскую девушку, стоявшую перед ним в сумраке, и синева ее сари, и отдававшая синевой чернота ее распущенных волос слились с тенями темнеющих джунглей позади нее. Потом туман рассеялся — перед ним была Винтер. С минуту, показавшуюся вечностью, они смотрели друг на друга, затем Алекс рванулся к ней и, пока она бежала к нему, упал на колени, она подхватила его и прижала к себе, чувствуя, как его руки отчаянно хватаются за нее. Она прижала к себе его голову, качая его, как ребенка. Его волосы пахли пылью, потом и пороховой гарью, а она гладила их, шепча нежные слова, которые он не слышал, заглушая их ужасными рыданьями, которые, казалось, разрывали его тело на части. Она ощущала жар этих слез, проникающих сквозь ее тонкую одежду, и прижимала его все крепче и крепче, пока они не прекратились. Его перестало трясти, и, подняв голову, он взглянул ей в лицо. В сгущающихся сумерках она увидела, как в его глазах промелькнула странная слепая ярость, его руки опустили ее на траву и сорвали с нее тонкое хлопковое сари. Он спрятал свое угрюмое, почерневшее от дыма лицо между ее маленькими упругими грудями. После купанья ее кожа была прохладной, душистой и нежной, он неистово целовал ее и прижимался к ней все еще ноющей головой, сжимая ее все сильнее в своих объятиях… На какое-то мгновение страх и ужас первой брачной ночи вновь вернулись к Винтер. Но это не был отвратительный, развратный Конвей. Это был Алекс. Алекс!

В его объятиях и поцелуях не было ни любви, ни нежности. Это был чисто физиологический порыв, и она знала, что сейчас ее прохладное тело было для него не более, чем анестезия. Оно временно помогало ему избавиться от боли, уйти в забытье, снять непереносимое напряжение. Но для нее было достаточно, что она способна была дать ему это.

Конвей был мертв — они там все были мертвы. Все те люди, которые жили и смеялись в военных городках Лунджора и Дели. Госпожа Эбатнот, полковник Эбатнот, Делия, Нисса, а, возможно, и Амира тоже. Весь мир разорвался на куски и растворился в крови, слезах и ужасе. Но здесь, в темном лесу были только она и Алекс — руки Алекса и его губы, и его потребность в ней. Алекс, который жив…

Наконец его объятия ослабли и он замер. Небо над ними потемнело, превратившись из зеленого в синее с фиолетовым отливом, все в россыпи звезд. Звездный свет и узкий месяц придавали деревьям, кустарникам и зарослям причудливые формы, иногда в джунглях слышалось потрескивание, и из темноты ухал филин. Один раз вдали раздался отрывистый крик оленя, предупреждающий приближение тигра, а в другой раз дикий голубой бык джунглей нилга прошел через густой подлесок в каких-то десяти ярдах от них. Но Алекс спал сном человека, пребывающего в состоянии крайнего психического и физического истощения, а Винтер нежно сжимала его в объятиях, смотрела на звезды и не боялась ночных звуков, ничего не слыша вокруг. Один раз она, правда ненадолго, вспомнила про Лотти и Лу Коттар. Они, должно быть, подумали, что она сбилась с пути или с ней что-то произошло, но госпожа Коттар, видимо, побоялась звать ее или выставить сигнальный огонь из опасений быть обнаруженными людьми, охотившимися за беглецами. Они, должно быть, перепуганы, но поделать ничего нельзя. Алекс заснул, и она не стала бы его будить, даже если бы могла. Его тяжелая голова покоилась на ее груди, а вес его руки, лежавшей на ее теле, казалось, увеличивался с каждым ее вздохом, а ее затекшая рука, на которой он лежал, начала болеть. Но она лишь крепче прижимала его к себе, касаясь щекой его волос. И вот поднялся бриз, река охладила горячее дыханье ветра, и оно стало прохладным. Гуляя по джунглям с сонным мягким шелестом, бриз разогнал москитов и другую ночную мошкару и наконец убаюкал ее, и она заснула так же крепко, как и Алекс. Даже крик совы на дереве, возвышавшемся на поляне не потревожил их сон.

А в пяти милях от поляны, за ущельем, в саду резиденции завыл шакал и разбудил комиссара Лунджора. Комиссар медленно приходил в сознание, и к нему стали возвращаться знакомые ощущения: болела голова, жгло глазные яблоки, а язык казался слишком большим в пересохшем рту.

Он немного полежал неподвижно, прислушиваясь к наступившей тишине. Его голова лежала на чем-то неровном и твердом. Это не подушка, а что же это? Он попытался повернуть голову и обнаружил, что не может этого сделать не потому, что острая боль в черепной коробке, вызванная этой попыткой, не давала этого сделать, а оттого, что его щека оказалась неподвижной из-за какого-то засохшего клейкого вещества.

В ушах стоял звон, и он обнаружил, что его руки лежат на теле — на женском теле, судя на ощупь — он обнаружил оборочки и прочую дребедень. Кудряшки щекотали его лоб, и он почувствовал запах фиалок. Крисси! Должно быть, она была еще алчнее его, хотя, кто знает, если он затащил Крисси в постель и не помнил об этом. Постель? Нет, он был на полу! Крисси тоже пьяна — чертовски пьяна. Должно быть, была сногсшибательная вечеринка! А что с остальными? Он с трудом продрал глаза. Проклятье, уже утро! Хорошенькое дело!

Комната была полна горячего света. Всходило солнце. Он снова закрыл глаза и понял, что ему надо двигаться. Нехорошо, если при свете дня его застанут на полу в обнимку с Крисс Уилкинсон. Он с огромным усилием поднял голову, отлепил ее от того, что ее приклеило, и быстро взглянул в лицо Крисс Уилкинсон, на ее растрепанные волосы, слишком яркие ноздри, прежде чем боль от резкого движения вызвала у него продолжительный приступ рвоты. Он беспомощно блевал, осознавая, однако (несмотря на мучительные приступы тошноты), что жаркое солнце за окнами светит какими-то странными, колеблющимися лучами. Сочтя, что худшее позади, он поднял голову и пальцами помог открыться своим слипшимся глазам. До него начало доходить, что за окном светит вовсе не рассвет. И даже не день. Была ночь, и что-то горело. «Помещение для слуг, — подумал комиссар. — Идиоты поганые! Сами себя наказали!» Он, шатаясь, поднялся на ноги и, спотыкаясь, подошел к окнам в другом конце комнаты.

Помещение для слуг полыхало уже несколько часов, так как слуги, наворовав, кто что мог, убежали, а горящий уголек из оставленной без присмотра кухонной печи упал на свернутые в рулон циновки. Огонь разгорался медленно, и только внезапный и неожиданный ночной ветер раздул его в такой пожар, что он распространился на весь ряд хижин, сложенных из сухого гнилого дерева. Комиссар с глупым видом смотрел на блуждающее пламя. От огня у него болели глаза. Но он решил, что по такому случаю половина народа уже поднята по тревоге, и пожар скоро будет потушен. Он снова повернулся к Крисс Уилкинсон. Он должен разбудить ее и отослать домой. Не стоит нарываться на откровенный скандал. Он вдруг заметил, что находится не в своей собственной спальне, а в спальне жены. А где Винтер? Милое дело, если она заходила и наблюдала эту сцену! Он сомневался, что она бы вытерпела такое. Он проковылял обратно через комнату и свалился на колени перед безмолвной фигурой на полу. «Подъем, Крисси! Просыпайся, пирушка закончилась! Там пожар, и сейчас придут парни тушить его. Крисси!» — Он встряхнул ее. Она была очень странной на ощупь. Не теплая, пухленькая и мягкая, какой Крисс была всегда, а твердая, жесткая и холодная.

По тучному телу комиссара пробежала дрожь, и вдруг наступивший шок неожиданно просветлил его мозг. Он встал так, чтобы его тень не падала на нее, и увидел, что она мертва. Не только мертва, но и зверски изувечена. Трясущейся рукой он дотронулся до своего лица и понял, что его щеку приклеила к ее груди запекшаяся кровь из этих ран. Он что, убил ее? Он не мог вспомнить. Он ничего не мог вспомнить. Неужели он зашел так далеко, что убил ее в пьяном угаре? Хныкая, он звал ее, тормоша холодное тело. «Крисси! Крисси! Нет… неправда… не может быть… я не мог. Крисси!» Он попытался встать, но не смог и на четвереньках пополз к двери. Все двери и окна в доме были раскрыты настежь, и горящие постройки заливали все комнаты ярким светом. Добравшись до холла, он встал на ноги. У его ног в дверном проеме лицом к нему лежало тело. Это был Аладин, слуга Алекса. В его руке была сломанная сабля, так как он пытался защитить дверь от ревущей толпы убийц и уложил троих прежде, чем пал сам; дверь, которую он охранял, была вышиблена. Их тела все еще лежали здесь же, ибо обезумевшая чернь не позаботилась даже о своих мертвецах. Комиссар крепко схватился за косяк двери и, долго простояв в таком положении, трясясь, как в лихорадке, поплелся, держась за стенку, дальше.

В доме стояла гробовая тишина и, кроме мест, освещенных пожаром, там царил непроницаемый мрак. Мрак скрыл многие вещи, но мерцающее пламя выявило другие. Труп ребенка, почти надвое раскроенный ударом сабли, лежал прямо в столовой, а поверх его тела, словно пытаясь защитить его, лежала его мать, Хэрриет Камерон. Хэрриет Камерон, что она здесь делала? Комиссар уставился на нее остекленевшим взглядом. Ведь она никогда не ходила на его вечеринки, — чересчур щепетильна. Хэрриет Камерон. Это был сон — отвратительный кошмар. Ему следовало пробудиться. Это, наконец, наступила белая горячка! Он больше никогда не прикоснется к спиртному. Ему следует переделать себя (оставить наркотики, женщин, выпивку). Перевернуть эту страницу. Господи! Что же это?.. Голова без тела! Голова капитана Вордла, ухмыляющаяся ему — белые зубы сверкают в мерцающей свете, выпученные остекленевшие глаза смотрят в упор на него… а безголовое тело в ало-золотой форме растянулось в ярде за ней…

В безмолвных разгромленных комнатах, где плясали черные тени и мерцали отблески огня, обитали мертвецы. В каждой комнате были кровь и тела, тела… Окоченевшие холодные тела женщин и детей, погибших с открытыми ртами и широко раскрытыми от ужаса глазами. Казалось, их рты продолжали кричать, а в мертвых глазах застыл ужас. Пожилые, верные, любящие няни, отдавшие жизни, пытаясь защитить своих питомцев.

Мужчины, темные и белые, на лицах которых застыли ярость и жажда крови.

Комиссару казалось, что их глаза в упор смотрят на него, а их рты что-то беззвучно ему говорят. Он вышел из дома, чтобы избавиться от них, но они были и здесь. Конечно же, это был сон! Вот почему было так тихо, вот почему ничего не двигалось, кроме мерцающих огней и теней. Но три звука он слышал ясно: треск огня, звук своих собственных шагов и свое собственное прерывистое дыхание!

Опаленная трава газона и опавшие листья шелестели под его ногами и он споткнулся обо что-то, что когда-то было госпожой Гарденен-Смит. Грабители сняли с нее всю одежду и непристойность ее дородного тела, вытащенного из кустов жасмина, в которых она пыталась спрятаться, показалась ему безумно комичной, и он пронзительно громко расхохотался, считая что бренди вызвал в его мозгу столь неуместный образ госпожи Гарденен-Смит, лежащей голой на его газоне.

Но при звуках этого дикого истерического хохота, наконец, что-то пошевелилось.

Это были три неловкие крадущиеся тени — гиены, привлеченные запахом мертвечины, отведав огня, убежали в тень через газон. От этого зрелища, как и от звука собственного смеха, комиссара прошиб холодный пот, и он, упав на колени возле обнаженного трупа, дотронулся рукой до холодной плоти. Нет, это был не сон. Это было на самом деле. Они все были мертвы. Он поднялся на ноги и, шатаясь, стоял и прислушивался. Но ночь и сад, и темный дом были безмолвны, как свежая могила. Был слышен лишь шорох ночного ветра, треск пламени да его собственное хриплое дыхание. В мире живых не осталось никого, кроме него, Конвея Бартона, комиссара Лунджора.

От этой мысли леденящий ужас схватил его за горло, словно из темноты появилась зловещая рука и стала его душить. Крыша одного из дальних помещений для прислуги внезапно рухнула, взметнув язык пламени и сноп искр, и огонь начал затухать. Свет гаснет, и когда его совсем не будет, он, Конвей, останется один в темноте, один с безмолвными, окоченевшими, разлагающимися мертвецами и крадущимися гиенами. Он громко закричал, зовя Измаила, Ишана, Букса, Винтер, Алекса, но ему ответило только эхо.

Огонь стал еще слабее, и он, спотыкаясь, воя и визжа, побежал. Он упал, зацепившись за тело, лежавшее вниз лицом перед черной дырой ворот, и почувствовал, что его рука коснулась другого трупа, лежащего в темноте; он снова поднялся на ноги и с воплями побежал по дороге, ведущей в безмолвный, покинутый военный городок.

Когда с первыми лучами рассвета небо стало бледнеть, Винтер проснулась и почувствовала, что Алекс отодвинулся от нее.

Через секунду-две она медленно и сонно открыла глаза, почувствовав себя, несмотря на жесткую траву под ней и затекшую руку, чудесно отдохнувшей и полной физических сил. Алекс поднялся и стоял над ней, его профиль темнел на фоне сереющего неба, и хотя было еще недостаточно светло, чтобы рассмотреть выражение его лица, она поняла, что он хмурится.

Он смотрел на нее, а она наблюдала за ним с болезненным чувством собственника. Посветлело, и лес вокруг ожил, наполнился разнообразными звуками. Присмотревшись к Алексу, Винтер заметила, что рукава и грудь его разодранного мундира черны от запекшейся крови, и ее вид моментально заставил ее вскочить на ноги. «Алекс, ты ранен, ты ранен!» — испуганно проговорила она, взяв его за руку.

Алекс медленно повернул голову и так взглянул на нее, что ее рука сразу же опустилась.

— Нет, со мной все в порядке, — сухо проговорил он.

— Но… но ведь ты весь в крови!

— Это не моя, — сказал Алекс ровным, лишенным выражения голосом. — Это кровь Нияза. Он мертв. — Он посмотрел на свой окровавленный, выцветший мундир и стал стаскивать его. Он снимал его медленно и с трудом, словно у него онемели мышцы. Мундир упал на траву. Кровь пропитала и рубашку, и, увидев это, он с чуть заметным отвращением нахмурился и отвернулся, глядя на реку. Спустя несколько секунд он, не поворачивая головы, произнес:

— Сожалею, что вчера так вышло.

Его голос не выражал ни сожаления, ни жалости, разве что чуть заметное отвращение, с которым он смотрел на окровавленную рубашку, и сердце Винтер сжалось от той же привычной боли, которую она так часто испытывала, когда смотрела на Алекса.

«Сожалеешь, мой дорогой, — подумала она. — В самом деле. Не сожалей, любовь моя ненаглядная. Все, что угодно, только не это! Любовь моя, любовь моя ненаглядная».

Ей отчаянно захотелось обнять его и сказать, что она любит его и что никакие ужасные беды и огорчения, которые произошли или еще произойдут, не значат больше ничего. Но она знала, что не может этого сказать. Он не хотел это слышать, и он бы не понял этого.

Она расправила край голубой материи, лежавшей на траве, и обмотала ее вокруг своего стройного тела. Движение оживило ее затекшую руку, но вызвало боль, от которой она с легким стоном вздохнула. Алекс услышал этот тихий звук, но понял его по-своему. Она видела, как он вздрогнул, но не обернулся.

— Я спущусь к реке, — сказал он, — ненадолго. Оставайся здесь.

Он исчез в джунглях, а Винтер прислушивалась к его шагам, пока они не смолкли. Потом она подняла его сброшенный мундир. Он ему пригодится, и она сможет отстирать пятна. Когда она вытряхивала его, из одного кармана что-то вывалилось — маленький сложенный кусочек бумаги. Она подняла его и машинально развернула. Это была ее записка — одна из тех, которые она писала ему, когда он вернулся из Лакноу, и которые Юзаф относил ему в лагерь. Он сохранил ее. Она долго смотрела на нее, а затем аккуратно сложила и вернула на место. С каждой минутой становилось все светлей, и на деревьях начали верещать птицы. В воздухе уже ощущалась жара предстоящего дня, словно еще невидимое солнце, находящееся далеко за линией горизонта, давало своим дыханием предупредительный сигнал.

Винтер завязала узлом спутанные волосы и подняла с земли свой револьвер и узел с бельем. Как и прошлым вечером, тишину нарушили какие-то птицы. Попугаи с криком слетали с деревьев к реке, и другие пернатые обитатели джунглей приветствовали рассвет.

Наконец вернулся Алекс. Очевидно, он искупался в реке, так как был снова чист. На его лице больше не было пыли и пороховой гари, а на руках — запекшейся крови. Его волосы были черны и блестели от воды. Он выстирал свои брюки и рубашку и опять надел их. Влажная материя облегала его стройное сильное тело. Но она уже начинала подсыхать. Он взял у Винтер револьвер и узел с бельем и спросил:

— Что вы делали с Лу Коттар и Лотти? Что ты здесь делала вчера вечером?

— С ними все в порядке, по крайней мере… по крайней мере, я так думаю, — сказала Винтер, следуя за ним. — Я ходила на реку искупаться и заблудилась.

Они отправились в обратный путь. Алекс явно знал потаенные тропки в джунглях, так как он не колеблясь шел вперед, пока перед ним внезапно не открылся черный вход в Оленью башню.

Из разрушенного строения не доносилось ни звука. Он пошарил в темноте зарослей — веревочной лестницы не было. Тогда он мягким голосом спросил:

— Лу, с тобой все в порядке?

Над его головой раздался звук, будто кто-то там встал и, затаив дыхание, прислушивался.

— Алекс! — вскрикнула Лу и спустила лестницу. Через две минуты они уже были наверху.

— Что с тобой было? — спросила Лу Коттар. — Я думала… — Она прислонилась к стене и разрыдалась.

Алекс раздвинул шторы, которые она повесила в арке, и вышел на крышу. Небо было ясным, а день безветренным и жарким. Высокий бамбук, окружавший Оленью башню, доходил до купола и целиком заслонял ее, и лишь в одном месте была маленькая брешь, через которую он мог смотреть на джунгли и видеть реку. Он сел на край парапета и посмотрел на маленький светящийся квадрат. Солнце уже взошло и освещало верхушки деревьев, и жара возрастала, словно кто-то настежь распахнул дверь гигантской печи.

Были вещи, о которых ему надо было подумать. Вещи, о которых он вскоре должен был думать. Но он знал, что сейчас он не может этого. Он ни о чем не мог думать. Месяцами он обдумывал проблемы, не имевшие теперь никакого значения. Он не ел двадцать четыре часа. Он даст себе день отдыха. По крайней мере, теперь он был снова чистым, что само по себе для одного этого дня казалось достижением. Он не ожидал, что будет снова чистым. Он думал, что умрет запачканным и омерзительным, и что его лицо закостенеет, покрытое запекшейся кровью, пылью и потом.

Сразу нельзя было разрешить сложную ситуацию, в которую попали три женщины, находящиеся вмести с ним в комнате. Они не могли оставаться здесь неопределенно долго, но могли пожить по крайней мере, день или два, а возможно и больше. Он с безразличием заметил, что разрушенная хижина, которая была раньше завалена на фут в сухих, увядших листьях и обломках бамбука, чисто подметена. Но мысль о трех женщинах давила тяжелым грузом на его плечи, и он старался отбросить ее прочь.

Винтер вошла в хижину и встала сзади него, луч утреннего солнечного света пробился сквозь бамбук, попав на нее. Алекс повернулся и, с удивлением окинул ее с ног до головы, как будто никогда раньше не видел. Она была по-прежнему одета в синее хлопчатобумажное сари, которое было на ней накануне. Так как ткани было недостаточно, оно не скрывало ее совершенную фигуру. Ее кожа сверкала золотистым цветом в солнечных лучах, черные волосы отливали синевой, и он подумал без всяких эмоций, что она была самым прекрасным созданием, которое он когда-либо встречал, это была прекрасная незнакомка.

Боязливое, замкнутое создание, которое он встретил в Уэйре; ребенок, страдающий морской болезнью в каюте «Сириуса»; контесса де лос Агвиларес; миссис Конвей Бартон — все они приплыли сюда. Ее настороженность и отчуждение сохранились в ней, но огромные темные глаза казались бездонными, в них не было волнения, а, наоборот, это выражение напоминало о счастье.

— Как она может выглядеть так? — подумал Алекс с раздражением. Как будто она была довольна всем, и не было никаких проблем, которые имели бы для нее значение. Было ли вообще у женщин воображение? Ничего из того, что она видела, не могло заставить ее понять, что ее жизнь сейчас зависит от всего происходящего здесь — вопросом жизни было найти место для укрытия на час или на день, а может быть и больше, а это зависело от удачи, хитрости или милости Бога.

Винтер произнесла:

— Завтрак готов.

Эта банальная фраза в подобной обстановке настолько поразила его, что он рассмеялся впервые за последние дни.

Глава 43

Лежа в зарослях джунглей у края поляны, Алекс держал в руке один конец тонкой веревки и наблюдал за неторопливым приближением павлина и его свиты. Веревка приводила в действие простую, примитивную ловушку, находившуюся на расстоянии двенадцати футов от него; в течение прошлых двух недель в нее попало несколько птиц, обитающих в джунглях — два зеленых голубя, пава, а также неосторожный дикобраз. Дикобраз оказался кулинарной проблемой, но Винтер доказала, что она разрешима, и после борьбы с ним в течение часа она подала Алексу горячее блюдо, от которого исходил приятный дух. Хиррен Минар хорошо снабжался солью и сушеным зерном, разнообразными злаками более длительного хранения, но они нуждались в свежей пище. Алекс не отваживался выстрелить из ружья, так как он знал, что звук выстрела в тихие, жаркие дни разносится далеко. У них были рыболовные крючки и лесы, которые были пригодны для использования, но он считал возможным ставить силки на птиц.

Приготовление пищи было трудно осуществимо, потому что они боялись появления дыма. В неподвижном воздухе дым поднимается вертикально над вершинами деревьев, и неизвестно, кто может увидеть его. Были, вероятно, и другие беглецы в джунглях, и охота не всегда была удачной для тех, кто нашел убежище здесь. Поэтому они готовили только с наступлением темноты или перед рассветом в нижней комнате своего жилища, где дверь была прикрыта занавеской, сделанной из травы и бамбука, чтобы избежать проникновения света, при этом воздух в лачуге был горячим и удушливым, но Винтер и Лу Коттар справлялись с этим без жалоб.

Они жили в Хиррен Минар в течение двух недель, и уже казалось, как будто они прожили здесь месяцы — даже годы. Они медленно погружались в рутину жизни, занимая себя пустяковыми домашними делами, живя удивительной сказочной жизнью в жарких, тихих, скрытых от солнечного света джунглях. Они могли быть отверженными на необитаемом острове, окруженном на тысячу миль открытым морем, но три женщины были вполне довольны жизнью. Они никогда не вспоминали о Лунджоре или о чем-либо, что случилось там. По крайней мере, не при Алексе. Он не знал, о чем они говорили, когда его там не было.

Лотти была знатного происхождения, но несмотря на это, стойко перенесла второе бегство от погрома, и хотя она постоянно говорила об Эдварде, ее затуманенный мозг принимал самую простую ложь, и присутствие Винтер и Алекса убеждало ее, что все хорошо. Жизнь в Индии очень отличалась от жизни в Англии — она принимала ее такой, какая она есть, с чужими нравами и обычаями, и когда дела Эдварда будут закончены, они смогут жить в их собственном доме снова в Мируте. Она должна быть терпеливой и не выражать недовольства.

Лу Коттар также приучила себя к терпению. Сначала этого было достаточно — остаться живой и невредимой, когда многие уже были мертвы или пребывали в постоянном страхе за свою жизнь. Но прошли дни, и она настолько привыкла к новым, необычным условиям жизни, что стремление убежать из джунглей и вернуться к цивилизации исчезли. Англичане не могли все быть мертвыми! То было чепухой. Если бы только они смогли убежать, то несомненно поняли, что жизнь может продолжаться в любом другом месте почти так же, как и раньше.

Раньше Лу жила очень легко и беззаботно, и немного тосковала по обществу и людям ее круга, по яркому свету, шуму, музыке, смеху — всему тому, что делало жизнь занимательной. Джош, вероятно, был в Калькутте, и она хотела верить, что, по крайней мере, Калькутта не была еще захвачена.

Она никогда особенно не любила своего мужа, но относилась к нему скорее терпимо, чем с любовью; они шли каждый своим собственным путем и не мешали друг другу. Но Джош устраивал ее, так как мог дать ей ту жизнь, на которую она претендовала. Она не заводила дружбу с представительницами женского пола, так как считала, что от этого мало пользы, и вдруг оказалась, в силу обстоятельств, в компании двух молодых женщин, с которыми она ничего не имела общего. Но Лу обладала здравым смыслом и бодростью духа и знала, что из-за Лотти они не могут решиться ни на что серьезное. Хотя Лотти и не была на ее ответственности, но этот факт не имел значения для нее. Она почувствовала странную нежность к этой милой девушке. Чувство, которое граничило с материнским, хотя она отвергала эту мысль. Лотти обычно раздражала ее, но она понимала, что не может ее оставить, и никто из них не мог бы так поступить.

Если бы Алекс обратил на нее хоть какое-то внимание, Лу легче смирилась бы с этой ситуацией. Она всегда считала Алекса привлекательным и интересовалась им. Но Алекс не замечал ее.

Он ничего не чувствовал, кроме ответственности, которая свалилась на него из-за этих трех женщин. Он чувствовал, как они ему мешали, он устал от Хайрен Минар. Какое облегчение он испытал бы, сколько бы он отдал, чтобы они оказались в безопасности… Но было ли такое место в стране?

За пределами джунглей, которые служили прекрасным укрытием для них и давали приют, надо было многое сделать, а для этого потребуется много сил. Дели должен быть взят. Где-нибудь за пределами Лунджора Уильям будет выполнять работу за десятерых мужчин, и Джон Николсон тоже, о нем говорили, что работая без посторонней помощи, он мог усмирить целый мятежный армейский корпус. Генри Лоуренс — в Лунджоре, а Джордж Лоуренс — в Пешаваре. Херберт Эдвардс, Алекс Тейлор, Джеймс Эббет; Хиасей, Грант, Кэмбелл, Аутрэм — и сотни других. Никто из них не остановится, и им потребуется каждая пара рук и каждый ум и сердце, чтобы спасти страну от анархии. Даже он, Алекс Рэнделл, сидел здесь связанный по рукам и ногам, чтобы защитить жизни этих трех женщин.

Если бы он смог избавиться от них! Если бы он только смог доставить их в безопасное место, он смог бы добраться до Генри Лоуренса или до войск, которые к настоящему моменту, должно быть, продвигаются в сторону Дели, чтобы атаковать его. И тогда останется только его собственный район… Но он ничего не смог сделать до сих пор. В данный момент, по крайней мере, женщины были в безопасности, и он не сможет перевезти их до тех пор, пока у него не будет более достоверных данных.

Он проспал большую часть того первого дня в Хиррен Минаре, и проснулся с волчьим аппетитом, который можно было частично утолить похлебкой из сухого зерна и отчасти рыбой, которую Лу Коттар, найдя лесы и рыболовные крючки, в течение дня поймала в мутной воде.

Он рассердился, обнаружив, что Винтер готовит над костром, который разводит в углу каменной комнаты внизу, и обвинил ее в том, что она совсем не думает, что делает, и потребовал, чтобы в будущем огонь днем не разжигали. Винтер улыбнулась ему очень нежно, как мать, балующая своего выздоравливающего ребенка. Она оправдывалась с легкостью, которая приводила Алекса в бешенство, так как она, по его мнению, не думала об опасности, которая при этом возникала. Ему придется за ними присматривать — если их предоставить самим себе, то они пропадут. Он не мог оставить их умирать.

Но Алекс оставил их одних в течение прошлой ночи и весь следующий день, и не рассказал при возвращений, где он был и что делал. Винтер, знавшая его лучше, чем Лу Коттар, даже не спросила его об этом; а Лу спросила, но не получила ответа. Алекс отправился в свою резиденцию.

В разрушенном куполе Хайрен Минар находились связанные в узел чистые вещи, и Лу Коттар, вернувшись с реки, неожиданно подошла к нему в то время, как он развешивал свою одежду, она взяла его за рукав и пронзительно вскрикнула:

— О, господи, Алекс, ты напугал меня!.. Я подумала на миг…

Алекс спросил:

— Это изменило меня настолько сильно?

— Да. Я не знаю почему… Это только одежда. Ты выглядишь слишком смуглым, и те волосы сильно отличаются.

— Это ошибка — носить искусственные волосы, — сказал Алекс, надвигая сальные волосы, которые упали на его плечи ниже чалмы, — но, к сожалению, это не помогает.

— Тебе следует отрастить усы и бороду, — сказала Лу, — тогда никто не узнает тебя.

— Мне хотелось бы отрастить свои собственные волосы, так как искусственные намного светлее, но это займет уйму времени, если понадобится. Тебе какое-то время придется побыть одной. Не зажигай огонь. — Он повернулся и пошел прочь, исчезнув в джунглях в направлении Лунджора.

Резиденция была покинута, если не считать котят и ворон, да бродячих собак, в воздухе стоял тошнотворный запах от гниющих отходов и разлагающихся трупов, над которыми жужжали тысячи мух. Невозможно было опознать погибших. Алекс собрался с силами, пытаясь найти среди них хоть какие-нибудь вещественные доказательства, чтобы узнать кто эти люди, но был вынужден оставить это; его бунгало оказался разграбленным, как и остальные, подвергшиеся ограблению. Шайку воров не интересовали напильники и бумаги, они и не думали их уничтожать. Их смущало одно обстоятельство — тело комиссара Лунджора.

Конвей Бартон лежал на полу между внутренней дверью и столом, Алекс перевернул его и, осматривая, не обнаружил на теле ни одной раны. На нем почти не было одежды, кроме халата яркой расцветки и одного тапочка, было непонятно, что он мог здесь делать и как попал сюда — по своему собственному желанию или его привели сюда силой. Но одна деталь, по крайней мере, была очевидной — он умер недавно, в отличие от остальных погибших. И по испуганному выражению лица было видно, что он умер от страха.

Опасаясь потерять много времени, чтобы выкопать могилу для такого большого, грузного человека, Алекс, собрав некоторые напильники и важные записи, закрыл дверь и оставил его.

Среди развалин резиденции или его собственного бунгало почти ничто не напоминало, что когда-то здесь кипела жизнь. Спрятав документы своей конторы под крышей заброшенной конюшни, он связал в небольшой узел самые необходимые вещи, наполнил поношенный вещевой мешок фруктами и зерном из разрушенного сада и отправился в обратный путь; стараясь избегать встреч с людьми, прижимался к стенам или укрывался в зарослях кустарника тамариска при каждом подозрительном звуке или движении.

Алекс больше не приходил на территорию, где располагались войска, и избегал ходить по этим дорогам днем.

На следующую ночь после своего возвращения из резиденции он пошел, пробираясь сквозь кустарник при свете месяца, в деревню, где жил Кашмер, его знакомый охотник. Это был огромный риск, так как Алекса хорошо знали в деревне. Но это был оправданный риск, на который надо было отважиться, так как он не мог ничего предпринять, не имея никаких новостей. Старый охотник подошел к двери своей хижины, уже зная, кто был за ней, несмотря на слабый свет звезд, так как он хорошо видел в темноте. Обернувшись, он сказал что-то находящимся внутри хижины и последовал за Алексом в ночь; они осторожно шли, пригибаясь, в полумраке среди теней пшеничного поля в течение получаса, переговариваясь шепотом.

Тремя днями позже, на заходе солнца Алекс встретил Эмира Ната и его дружков в трех милях за пределами расквартированных войск. Иногда он встречал Кашмера, иногда Эмира Ната, а однажды встретил своего друга из города, Лалу Тейкура Десса, который писал всем письма на восточном базаре; он жил в переулке, недалеко от магазина шелковых тканей Дитты Мулла, где продавались также шелковые платья и нитки. Таким образом он получал новости из города, деревень и близлежащих районов.

Агенты сообщили ему, что открыто передвигаться было еще опасно, так как сельская местность была охвачена волнениями, повсюду шныряли банды вооруженных сипаев, с важным видом расхаживая по деревням. Они поймали двух европейцев, скрывавшихся в хижине одного сельского жителя, и убили не только их, но также человека, который дал им убежище, а также всю его семью, в назидание другим. Это они должны были нести ответственность за продолжающуюся панику. Большинство жителей ничего не просили, кроме как оставить их в покое, чтобы они смогли продолжать пахать, сеять и убирать урожай. Для них мало значило, кто правил страной — земля кормила их, дождей было достаточно, и урожаи были хорошими, налоги не были чрезмерно высокими, а в тяжелые, неурожайные годы выдавались пайки. Несколько местных землевладельцев приняли активное участие в восстании, и низшие слои населения города могли всегда положиться на них в разрешении своих проблем. Но были и другие, которые оставались спокойными и выжидали, «куда ветер подует», как многие в Лунджоре.

— Но если скоро не освободят Дели, — сказал Эмир Нат, — они также присоединятся к восставшим. Еще нет новостей оттуда, но пошел слух, что не все англичане убиты, как сначала думали, и что из Эмбела движется армия, чтобы снова взять Дели. Если бы это оказалось правдой, и Дели был бы взят, тогда многие из тех, кто сейчас в нерешительности, оставались бы спокойными. Поэтому, ты пережди и скрывайся до тех пор, пока самое худшее останется позади. Множество европейцев, а также их детей были вынуждены уехать из боязни быть схваченными или убитыми, или взятыми в плен к тем, кто не хотел колониального владычества Англии. Переезжать сейчас было все равно, что влезть в петлю, так как нигде не было сейчас безопасно. Оуд также был охвачен волнением, и говорили, что Лоуренс и все англичане, находившиеся сейчас в Лакноу, будут скоро убиты и что Главнокомандующий погиб в Эмбеле…

Ни одна из новостей не была достоверной, и было очевидно, что менять относительную безопасность Хайрен Минара на опасность сражения в каком-нибудь районе, который мог оказаться в еще худшем положении, чем Лунджор, не имело смысла. Могло выясниться, что существует несколько безопасных мест, где можно было скрыться, если бы Алексу можно было быть уверенным в осведомителях.

Слухи, которые они передавали, были катастрофическими для Англии. Весь Оуд был охвачен волнениями. В Канпуре под командованием Генерала Уилара сооружались окопы для обороны гарнизона и защиты европейцев. Дели был еще в руках повстанцев, и из Мирута не было никаких новостей. Беда случилась в Агре, и распространялись слухи, что в Аллахабаде войска подняли мятеж и устроили резню англичан. В эти же дни восстали сипаи в Барели и Шахджаханпуре, и важная персона, наемник Хан был провозглашен вице-королем Рохилкхэнда. Он отметил свое вступление на престол приказом убивать всех англичан, которые не смогли спастись в Барели, одновременно была устроена зверская резня европейцев в Шахджаханпуре.

Новостей было в избытке, но все они были плохими. Ничего не оставалось делать, кроме того как скрывать женщин, Алекс был раздражен от бездействия и занимался расставлением силков на птиц.

Из четырех обитателей Хайрен Минара только Винтер была спокойна. Она, вероятно, впервые в своей жизни была полностью довольна.

Жара не действовала на нее в такой же степени, как на Лотти и Лу Коттар, и джунгли, и река, и старая развалина оказывали на нее странное действие, просто зачаровывали. Они не принадлежали современному миру. Они были чем-то забытым и нереальным. Она старалась не думать о том, что случилось с ней в Лунджоре — это вызывало горькие воспоминания о долгих месяцах унижений и страданий, ужасах последнего дня, и, возвращаясь мыслями к сегодняшним дням, не могла без горечи думать о том, что даже сейчас в мире за пределами их обители может происходить самое худшее. Она решила жить настоящим. А настоящим для нее был Алекс.

Ее не волновало, что Алекс едва смотрел на нее и редко с ней говорил, а когда обращался к ней, то со скрытым раздражением. Ей казалось, что она любила его всю жизнь и знала о нем все, и даже после той ночи, когда они выбрались из Лунджора, она почувствовала себя частичкой его; иногда она могла следить за ходом его мыслей, как будто это были ее собственные мысли. Жестокий опыт научил ее не ждать от жизни слишком многого, и сейчас она довольствовалась тем, что Алекс был жив и находился в пределах ее досягаемости, и она могла наблюдать за ним, слышать его голос, чувствовать его присутствие, даже когда не видела его.

Наступили неприятные времена, и он стал уходить за новостями, собранными в деревнях. Она никогда не спрашивала его, куда он уходил или кого видел, но всегда переживала за него и думала с мучительным страхом, что он может не вернуться. Когда он уходил, она не спала, найдя себе необыкновенно полезное занятие — махала подвешенным опахалом, которое он сделал из бамбука и сушеной травы так, что Лотти спокойно спала, и, напрягая слух, прислушивалась к звуку его шагов, когда он возвращался. Даже эти ночи оправдывали себя, так как она знала, что он будет спать часть дня, и тогда она сможет смотреть на него, не боясь быть уличенной в чем-то недозволенном.

Она заметила, что он разговаривал с Лотти значительно чаще, чем с Лу или с ней, и как-то по-особенному, но не обижалась, а, наоборот, успокаивалась.

Лотти и Лу Коттар, несмотря на ужасную жару, по-прежнему носили одежду, в которой они покинули Лунджор. Однажды во время очередной ночной вылазки Алекс принес иголки и нитки, и они аккуратно заштопали истрепавшуюся одежду. Как-то неожиданно он принес вишневого цвета хлопчатобумажное сари с широкой голубой каймой и подходящий к нему по цвету корсаж, такую одежду носили деревенские женщины.

Лотти и Лу Коттар нельзя было уговорить надеть сари. Они снимали свои нижние юбки, оставались в панталонах, но были верны тому, что они считали цивилизованной одеждой, как будто это придавало им какую-то уверенность в себе.

— Ты позволяешь себе перенимать местные обычаи, Винтер, — выпалила Лу Коттар однажды жарким вечером в непривычном для нее состоянии раздражения. Она возмущенно посмотрела на девушку и в тот же момент подумала, как подходило ей, драпированное складками простое дешевое сари и как намного эффектнее выглядят ее шелковистые синевато-черные волосы, когда они развеваются в толстых и длинных, почти до колен косах, чем собранные в обычный пучок.

Миссис Коттар никогда не считала миссис Бартон особенно привлекательной, но посмотрев на нее сейчас, она вдруг подумала, что она красивая и похожа на героиню из восточной сказки — принцессу из «Тысячи и одной ночи». Удивляясь своим неожиданным мыслям, она сказала раздраженно: «Только ты одна среди нас не ищешь места в этой богом забытой дыре, но кто, кажется, думает остаться здесь».

— Я не думаю так, — ответила Винтер мечтательно.

Лу Коттар пристально на нее взглянула и, внезапно поняв, она резко спросила:

— Ты влюблена в него, верно?

Раньше Винтер посчитала бы такой вопрос недопустимой дерзостью — в их обществе подобные вопросы не обсуждались. Но сейчас мир для них сузился до минимальных размеров и заставил пересмотреть рамки привычного. Винтер улыбнулась Лу и ответила:

— Да.

— А он влюблен в тебя?

Винтер подумала о письме, которое Алекс носил во внутреннем кармане своей куртки. Но тогда он мог даже не знать, что оно у него есть. Она покачала головой, и Лу сказала резко:

— Тогда он — дурак!

— Мне кажется, что голова у него слишком забита другими мыслями, чтобы думать сейчас о чем-то другом, — сказала Винтер задумчиво. — Сейчас он может только думать обо мне, как о назойливой мухе. Я думаю, что он всегда думал обо мне так. Утомленный ответственностью, он хотел бы избавиться от меня, если бы мог.

— Не только от тебя, — сказала Лу с кривой усмешкой. — От всех нас. И я не могу сказать, что виню его, ведь если бы не мы, он мог бы уйти. И из-за Лотти…

Она взглянула в сторону кровати, на которой спала сейчас Лотти, и тонкие черты ее лица заострились. Она сказала сдержанным голосом:

— Этот проклятый ребенок! Он висит над нами, как… как дождливый сезон. Это то, что ты знаешь о происходящем, и это нельзя ни изменить, ни остановить. Если бы нашелся человек, который помог бы избавиться от этого ребенка! Известно, что ей придется родить его, нет другого выхода, и это действует мне на нервы. Что мы будем делать, если не сможем перевезти ее куда-нибудь отсюда? Мы должны отправить ее! Сколько еще будет длиться ее беременность?

— Я думаю, что около шести недель, — сказала Винтер, сомневаясь. — Возможно, что семь…

— Шесть недель! О, господи… а здесь мы ничего не делаем. Ничего! Что мы будем делать, если она родит ребенка здесь? Ты знаешь что-нибудь о младенцах?

— Нет, — призналась Винтер.

— И я также. Никаких проклятых детей. У меня никогда не было моих собственных, и меня никогда не интересовали женщины, которые хотели иметь детей. Они выглядят ужасно и становятся смертельно скучными людьми. Мы должны переправить ее в какое-нибудь цивилизованное место, где есть врач. Почему Алекс ничего не делает? Мы должны отправить ее отсюда!

Алекс, лежа под сенью деревьев на горячей, высохшей траве джунглей, смотрел на тень дерева, из которого добывали соль, и думал, пытаясь понять что-либо для себя, но он делал те же предположения и приходил к тому же заключению.

К нему он пришел несколько дней назад, но все еще не находил выхода из создавшейся ситуации. Он пытался ее изменить, но получал одни и те же сообщения: ехать куда-либо сейчас было равносильно смерти. На всех дорогах, тропинках, в городах и деревнях их поджидала опасность. По Рохилкхэнду, Оуду и по всей северо-западной части провинции разгуливали банды, грабителей и мятежников, и выехать из Лунджора все равно, что попасть из огня да в полымя. Только Пенджаб, если на сообщения можно было положиться, оставался нетронутым, но добраться до него означало проделать долгое, трудное и опасное путешествие, но одна из них, Лотти, была не в состоянии идти пешком. Ее пришлось бы везти в экипаже, а это означало ехать по дороге и через всю страну. Пока это было невозможно.

Когда стала спадать жара, Алекс вспомнил известные слова из Послания Фессалонийцам: «… затем внезапно упадет разрушительная комета на них, и родовые муки начнутся у женщины, ожидающей ребенка; и они не спасутся».

Шесть недель… возможно семь. Но что-нибудь может случиться до этого. Войска должны уйти или быть остановлены на пути в Китай. Должно подкрепление подойти. Тогда станет возможным требовать поддержки от тех, кто в настоящий момент наблюдает за ходом событий и не желает принимать на себя ответственность перейти на чью-либо сторону. На данный момент для Лотти было безопаснее оставаться здесь.

Думая о Лотти, он неизбежно мыслями переключался на Винтер, которая вызывала у него несправедливый и необъяснимый гнев, так как она была причиной, которая резко изменила планы и пути, выбранные им, и поступая так, он был косвенно виновен в смерти Нияза. Он не хотел больше думать о ней сейчас и резким движением обхватил голову руками, надеясь, что таким образом он сможет вычеркнуть эти мысли из своей головы и своей совести. «О, господи, только не это! — подумал Алекс, вспомнив, как однажды в Хазрат-Баге она плакала у него на руках из-за дикого гуся. — Только не это… не сейчас. Я не выдержу этого…»

Неожиданное его движение уловил острый глаз вороны, сидевшей на суку дерева и каркавшей, услышав ее, павлины поспешили скрыться в джунглях. Но Алекс еще долго неподвижно лежал, находясь мыслями далеко от этого места.

В ту ночь он пошел на самый опасный риск, на какой он мог когда-либо отважиться — поехал в город верхом на тощем деревенском пони, которого он достал с помощью сообразительного Кашмера.

— Это небезопасно! — настаивал Кашмер. — Хазур слишком хорошо известен в Лунджоре.

— Очень немногие могут сейчас узнать меня, — сказал Алекс, и это было правдой. Его лицо похудело, щеки впали, лицо потеряло округлость, и появились морщины.

— Перевяжи челюсть, как будто тебя ранили, — посоветовал Кашмер. — Это старый ловкий прием, но он обычно срабатывает. — Он зашел в хижину и принес оттуда несколько тряпок, Алекс завернул лезвие своего ножа, сделал неглубокую рану, затем перевязал ее.

— Так лучше, — одобрил Кашмер. — Возможно, после всего этого ты вернешься. Оставь лошадь у плантации сахарного тростника. Она не заблудится.

В ту ночь — это было двенадцатое июня, и новости еще не дошли до Лунджора — стало известно, что Сэр Генри Барнард сражался и одержал победу в битве под Бэдли-ки-Серай по пути к Дели, англичане появились в Ридже, а Дели находился в осаде.

У всех в городе было приподнятое настроение, так как доходившие сообщения и слухи говорили об успешных восстаниях и о том, что английские гарнизоны разбиты или окружены, и не хватало только десяти дней до двадцать третьего июня, дня празднования столетней годовщины Битвы при Плассейе, в котором бывший приказчик Восточной Индии, Роберт Клайв, сражался с тремя тысячами человек против армии численностью в шестьдесят восемь тысяч человек, и одержав победу, получил половину Индии. Право «Компании Джона», как гласило пророчество, будет продолжаться сто лет со дня той битвы, и сейчас этот день был уже близок…

Разговоры на восточном базаре только доказали Алексу, что он все еще не может перевезти женщин. Он купил еду, завернул ее в кусок ткани и поехал обратно при ярком свете луны, чувствуя тяжесть на сердце.

— Не было никаких новостей, Алекс? — спросила Лу Коттар на следующее утро, последовав за ним в джунгли, встав перед ним в тени деревьев и глядя ему пристально в лицо. — Ты, должно быть, знаешь что-нибудь. Даже если это плохие новости, нам лучше их знать, чем быть в полном неведении.

— Все новости — плохие, — ответил Алекс резко. — Нет ничего хорошего. Мы пока не можем покинуть это место.

Лу сказала:

— Но мы должны скоро уехать! Ты что, не понимаешь, что если мы не уедем, Лотти может…

— Ты считаешь, что я не думал об этом? — прервал ее Алекс резко. — Не будь глупой, Лу! В данный момент нет места, куда бы можно было переехать. Возможно, сейчас совсем не время для рождения ребенка, но если она останется здесь, то наверняка погибнет… и все мы… если мы настолько сошли с ума, чтобы предпринять поездку сейчас, прямо по пересеченной местности… По крайней мере, джунгли нам не причинят никакого вреда.

Но он сказал это слишком рано, так как джунгли, которые, как казалось, относились к ним по-дружески и помогали им, вдруг показали свои когти.

В тот вечер они пошли вниз к реке, все вчетвером, туда они ходили обычно каждый вечер, так как там было прохладнее, и там всегда стирали одежду и мыли котелки, в которых готовили пищу, а также ловили рыбу. Винтер не заметила кобру, пока та не наткнулась на нее, шипя и извиваясь, в то время, когда она распутывала свое сари, зацепившееся за колючий кустарник. Ее ноги почувствовали холодные кольца змеи, а ядовитые зубы змеи укусили ее в левую руку повыше локтя.

Алекс находился меньше чем на ярд от нее, он обернулся, услышав ее крик, и увидел змею, ползущую через тропинку, и заметил два небольших укуса на гладкой смуглой коже. В следующую секунду он подскочил к ней и схватил ее руку; его пальцы туго сжали рану выше укуса, заставляя кровь струиться вниз, а ртом со всей силой стал отсасывать яд.

Лу подбежала к ним, раздвигая траву палкой, она схватила за край нижнюю юбку, которую только недавно постирала, и стала неистово рвать ее в клочья зубами. Юбка порвалась сразу, и она полоской ткани обмотала руку Винтер выше руки Алекса, державшей ее, и ее туго затянула в жгут.

Алекс поднял голову и хрипло сказал:

— Марганцовку… в углу слева… быстро, — Лу повернулась и побежала, оступаясь и спотыкаясь в траве, колючих кустарниках и ползучих растениях, в то время как Лотти ломала руки и плакала.

Алекс резко выдернул из футляра нож, который он носил всегда с собой, придвинул Винтер к себе, и словно в тиски, рукой крепко обхватил ее за талию, чтобы она не могла даже пошевелиться. Он сказал:

— Будет больно. Не двигайся, — и дважды сделал глубокий надрез у раны.

Он почувствовал, как она стиснула зубы, а ее тело изогнулось от боли, затем он бросил нож в траву. Кровь полилась вниз по ее руке и попала ему на руки, он поднял Винтер и понес ее обратно в Хайрен Минар.

Лу Коттар встретила их примерно на расстоянии дюжины ярдов от входа с небольшой жестяной банкой марганцовки, которую она сжимала в руке, они засыпали рану марганцовкой и подняли Винтер по веревочной лестнице. Алекс отпустил ее руку, рана начала сильно кровоточить, Винтер посмотрела на нее, морщась от боли, и сказала с изумлением:

— От моей руки так запачкается пол.

— Мы отмоем его, — ответил Алекс, едва шевеля побелевшими от страха губами. — Лу, ради бога, возвращайся скорее к Лотти и приведи ее сюда!

Он перевязал, в конце концов, рану на руке Винтер, дал ей много опиума, чтобы она успокоилась, и позднее, когда Лу и Лотти вернулись и он понял, что она не умрет, он вышел из хижины, при этом он был очень бледен и выглядел измученным.

У Винтер был жар в первую же ночь после того, как это произошло, Алекс сидел рядом и держал ее сжатые в судороге руки в то время, как она металась и бредила, а Лу Коттар протирала ее горячее тело прохладной водой. — Она умирает? — спросила Лу один раз. В ее голосе был страх, лицо было слишком бледным на фоне лунного света, струившегося между разбитыми арками.

— Нет. Через несколько часов ей будет лучше, — сказал Алекс с большей уверенностью, чем он это чувствовал. — Дай мне тряпку и иди ложись спать, Лу. Если ты тоже свалишься, я пойду и застрелюсь, клянусь тебе!

Лу рассмеялась, и это было, как внезапный вздох облегчения, затем она послушалась его и пошла спать, а Алекс обнял своими руками мечущееся, горячее тело Винтер, прижал его к себе, его щека прижалась к горячему лбу Винтер. В ту лунную ночь было безветренно, жарко, и Алекс сам был мокрый от пота, но то, что он держал Винтер в своих руках, казалось, успокоило ее страдания; прошло еще какое-то время, и он почувствовал, что она успокоилась — по-прежнему держа ее на своих руках, он понял, что она, наконец, заснула и что жар прошел.

— Моя возлюбленная! — подумал Алекс, прижавшись губами к ее горячей смуглой коже, ее влажные, волнистые, немного шелковистые волосы были такими темными, как темнота вокруг него. — Моя любимая!..

Терзающее его беспокойство, которое жило с ним постоянно в течение последних недель, внезапно исчезло, и он больше не думал и не волновался о том, что может случиться с кем-нибудь еще… или с Индией… до тех пор, пока Винтер не была в безопасности. Он сейчас мог ждать терпеливо. Она теперь не была тяжелым бременем и ответственностью для него, а была частью его сердца, как и всегда. Что может случиться, если им придется ждать здесь, скрываясь месяцами — или годами? «Только после этого, — подумал Алекс, — я не должен целовать ее снова или дотрагиваться до нее снова, потому что, если я сделаю это, как только я обниму ее… я не смогу остановиться… и, может быть, пройдет несколько месяцев или год, прежде чем мы сможем уехать отсюда».

Он подумал о Лотти и вздрогнул от неожиданности. В один прекрасный день новости станут лучше. Он не сомневался в этом, так как то, что ему однажды сказал Кишан Прасад, было правдой. Даже если все европейцы по всей Индии будут убиты, англичане пришлют, если понадобится, всех мужчин, которые у них есть, чтобы отомстить за них. Это не будет выглядеть потерей территории или престижа, что приведет их сюда, что придаст им силы для сражения с упорством и яростью — это будет месть за убийство женщин и детей. Они не смогут простить этого или оставить в покое своих врагов, пока не отомстят за это.

Возможно, однажды, очень скоро… или, если восстание действительно широко распространилось, вероятно, это произойдет позже, чем он предполагал… англичане будут управлять всей территорией снова, и тогда будет уже неопасно покинуть джунгли. Они смогут тогда уехать… и пожениться. Бартон погиб. Это только вопрос времени.

Глава 44

Винтер поправлялась быстро и удивительно мало страдала от происшедшего. Рана от ножа Алекса зажила чисто и почти не беспокоила, и, хотя лихорадка и потеря крови продержали ее в постели в течение нескольких дней, она скоро была в полном порядке.

Алекса она видела мало и подозревала, что он нарочно избегает ее. Но она чувствовала, что какое-то напряжение в нем ослабло, и он научился наблюдать за ней не поднимая глаз. По вечерам он лежал на берегу реки, а она с Лотти и Лу стирала одежду и мыла кастрюли. Поднимая глаза, она встречала его пристальный взгляд и чувствовала знакомый отклик в своем сердце.

На закате солнца, перед ужином, пока три женщины купались в реке, Алекс отправлялся устраивать удочки и ловушки. Его тело, прикрытое лишь набедренной повязкой, было бронзовым от загара, как и его лицо, так что он вполне мог сойти за патагонца. В город он ходил не столько за новостями, сколько за пропитанием. Дни проходили мирно, отягощенные лишь нестерпимой изнурительной жарой.

Как и Винтер, Алекс находил жару неприятной, но сносной. Для Лу же, и, особенно, для Лотти жара была бесконечной пыткой. Они целыми днями искали признаков наступления муссонов и страстно желали дождя. Иногда на горизонте собирались тучи, слышались громовые раскаты и вспыхивали молнии, но дождя, способного умерить непереносимую жару, не было. Нормальная жизнь для них наступила лишь ранним утром и поздним вечером, когда можно было лежать во влажной прохладе реки.

Алекс опасался реки и держался ближе к тростникам около маленького пляжа на узком изгибе реки, где они купались. Ведь в любое время мог появиться крокодил и однажды утащить кого-нибудь в глубину своими желтозубыми челюстями. Правда, в эти дни пищи для крокодилов было предостаточно. Течение и прилив приносили окровавленные и распухшие трупы англичан, а однажды один выбросило на берег. Это была женщина. Волосы ее зацепились за корни деревьев, и тело болталось на привязи, как будто плавало или боролось.

Алекс резанул ножом по волосам и толкнул труп по течению. На его лице выразилась необычайная печаль. До этого все привыкли видеть его спокойным, почти умиротворенным. Он мычал что-то себе под нос, устраивая удочки или изобретая новые методы поддержания температуры в Хайрен Минар. Но в этот вечер он ушел в город и вернулся на рассвете с покрасневшими и беспокойными глазами. Оказалось, что времена снова изменились.

Британцы, которых хвастуны из Лунджора объявили уничтоженными или утонувшими в море, снова расположились на Ридже перед Дели. Гиды из Мардана присоединились к ним, а Нодсон-сахиб, прозванный «Великий в битве» тоже был здесь, командуя конным полком, пришедшим вместе с ним.

Конечно, их всех побьют, даже уничтожат! Это ведь только вопрос времени. Но, несмотря на это общее мнение, на базарах чувствовалось легкое волнение. Было неприятно сознавать, что армия Сахиба не мертва. А на базаре в Саддере кто-то рассказывал, шепотом, конечно, и среди своих, что сам Николсон, топот конницы которого слышался от Аттока до Кибера и кого считали чуть ли не богом, приближался к Дели! Говоря, рассказчик дрожал и с опаской оглядывался.

— Это долго не продлится, — говорил Алекс, блестя глазами в предрассветных сумерках. — Мы должны выстоять здесь некоторое время, наступят муссоны и будет прохладнее. А когда возьмут Дели, мы сможем выйти. Наступающие пойдут нам навстречу и помогут в дороге.

Еще десять дней, а может две недели или даже месяц! Но какое это имеет значение, когда конец близок? Придется потерпеть неделю или две.

— Я тоже так думаю, — сказала Лу, вытирая с лица пот тыльной стороной ладони. — Кажется, придется ждать. Нам повезло, больше чем многим другим. Может быть, повезет и дальше.

Но им не повезло.

В тот же вечер Лотти отправилась в джунгли за ягодами. Зайдя не дальше двадцати ярдов от берега реки, она услышала, как кто-то пробирается сквозь кусты. Она повернулась, думая, что это Лу, идущая за водой.

Но это была не Лу. Бородатый с непокрытой головой туземец в разорванной и запачканной одежде нес на плече тяжелый узел. На запястьях и лодыжках его были заметны следы кандалов.

Она не могла точно знать, был ли это один из бандитов, выпущенный толпой из городской тюрьмы, или убийца индийского купца и его семьи, бежавший с награбленным в джунгли. Но намерения его для Лотти были совершенно ясны.

Он уставился на нее недоверчиво, губы его скривились в зловещей усмешке. Белая женщина, ферингхи! Его глаза сверкнули, он сбросил узел и вытащил из ножен окровавленный меч. Слегка согнувшись, ломая сухую траву, он медленно шел на нее. Лотти застыла в безмолвном крике, неспособная бежать, как пойманный кролик. Она не слышала, как Лу шла с реки. Не слышал этого и бандит по имени Бишуль Сингх, не замечавший ничего, кроме побледневшего лица белой женщины перед ним и шуршания травы под ногами.

Лу всегда выходила из Оленьей башни с револьвером. Она бросила кувшин, мужчина обернулся на внезапный звук. Лу выхватила револьвер из ременной самодельной кобуры и выстрелила. Бандит резко подпрыгнул, глаза и рот его широко раскрылись от невыразимого удивления, затем он обмяк, согнулся, упал на колени и завалился на бок. Изо рта его сочилась кровь.

— Не надо! — пронзительно закричала Лотти. — Нет! Нет! Нет!

Алекс в это время укреплял бамбуковую лестницу, сделанную взамен веревочной, по которой Лотти было трудно лазить. Услышав выстрел и крики, он все бросил и побежал к месту происшествия. При виде лежащего на земле человека и Лу, удерживающей кричащую Лотти, он быстро спросил:

— Где Винтер?

Из кустов тяжело дыша, с бледным лицом выбежала Винтер. Алекс схватил Лу за плечи и, тряся ее, спросил:

— Он был один?

— Не знаю, — резко ответила Лу. — Он шел на Лотти с мечом, и я его застрелила. — Лотти, Лотти! Все в порядке, дорогая, все в порядке.

— Возвращайтесь домой, — сказал Алекс. — Тут может быть кто-нибудь еще.

Но Лотти не шла. Она сопротивлялась и кричала. Алексу пришлось взять ее на руки и, крепко прижимая лицом к груди, чтобы заглушить крики, нести в Оленью башню. Но когда он поставил ее на ноги около лестницы, она повернулась и побежала обратно. Когда он снова поймал ее, она продолжала бороться, извиваться, корчась и вырываясь от него. Ее худое измученное тело так сопротивлялось, что ему пришлось употребить все силы, чтобы отнести ее в комнату наверху.

Алекс распоряжался:

— Убери лестницу, Винтер, и закрой вход. А ты, Лу, дай мне опиум и бренди. Лотти, дорогая, все в порядке. Ты теперь в безопасности.

Но Лотти все еще боролась и вскрикивала, как тогда, когда у ворот Кашмира в Дели ухмыляющийся бородатый человек набросился с мечом на Эдварда, и тот упал, кровь брызгала из ужасной раны, а его потащили к крепостной стене и выбросили в ров.

— Пустите меня! Пустите! Они убивают его! Эдвард — Эдвард! — Кричала Лотти. Внезапно она упала на руки Алекса и, к облегчению всех, затихла.

Алекс положил ее на узкую походную кровать. Затем, опустив входную лестницу и приказав Винтер поднять ее за собой, скрылся в сумрачных джунглях.

Найдя убитого и осмотрев его, он решил, что тот, вероятно, просто беглый. Выпрямившись, Алекс стоял, прислушиваясь. Но звуков, говорящих о присутствии кого-нибудь еще, не было слышно. На всякий случай, он еще раз обошел округу, и, не найдя ничего, подтащил труп к реке и столкнул его в воду.

Узел, который нес бандит, был полон ценных вещей. Здесь были серебряные монеты, индийские драгоценности, всякая всячина, которая могла быть награблена в бунгало какого-нибудь европейца. Одна вещь, будто рассказывавшая свою историю, привлекла особое внимание: это была женская рука, отрезанная ради колец, которые не удалось снять. Алекс выбросил эту страшную, отвратительную находку и потащил узел в Хайрен Минар. Деньги могли пригодиться. Судя по ценности награбленного, Алекс надеялся, что эта добыча не предназначалась кому-нибудь другому. Вероятнее всего, грабитель нес их для себя.

Взобравшись по лестнице в Хайрен Минар, Алекс застал Лотти все еще без сознания. В верхней комнате стоял ужасный запах жженых перьев. В темноте лица Винтер и Лу казались белыми пятнами. Они делали отчаянные попытки привести Лотти в чувство.

— Оставьте ее в покое, — посоветовал Алекс. — Если уж она вспомнила Дели, то дело плохо. Мы лучше зажжем лампу.

Лампу они зажигали редко, отчасти из экономии скудного запаса масла, отчасти оттого, что надо было закрывать хижину толстыми щитами, сделанными Алексом из бамбука, корней и травы, чтобы снаружи не видно было света. Днем, при горячем ветре они поливали щиты водой, сохраняя прохладу в помещении. После захода солнца в безветрии щиты излучали невыносимую жару. Так было и сейчас.

Винтер спустилась вниз приготовить ужин, и Алекс молча передал ей револьвер. Он сомневался в том, что бандит был один. К тому же выстрел и крики могли быть кем-нибудь услышаны.

Лу зажгла маленькую масляную лампу, пока Алекс разводил водой смесь опиума и бренди.

— Это немножко ее успокоит, когда она очнется, — сказал он, подавая бутылку Лу. — Выпей немножко и ты. По-моему, тебе тоже нужно.

Бренди они берегли, как и масло, и Лу выпила его с чувством благодарности к огненной жидкости.

Лотти не приходила в себя еще, по крайней мере, час. Когда же она наконец застонала и зашевелилась, то им без труда удалось заставить ее хлебнуть опиумной смеси. Она встала, оперлась о плечо Лу Коттар и долго смотрела каждому в лицо. В глазах ее не осталось той нежности, которая была им раньше свойственна.

Наконец она сказала:

— Эдвард умер, да? Они его убили. Я вспоминаю. Маму и папу тоже застрелили. А где Софи?

— Дорогая, Софи в безопасности, — ответила Винтер. — Она в Каунпуре.

— Они убили Эдварда, — прошептала Лотти. — Они зарезали его своими мечами. Там еще был человек с ножом, который…

Винтер перебила ее:

— Не надо об этом, дорогая. Не надо.

— Как вы можете об этом не думать? Я должна остаться с ним…

Она уткнулась лицом в плечо Лу Коттар и заплакала. Алекс встал и вышел.

В эту ночь он спал в джунглях, на траве, перед входом в Хайрен Минар. Он долго не засыпал, прислушиваясь к ночным звукам и особенно к тем, которые могли принадлежать человеку. Из верхней комнаты доносились голоса, слышные все реже и реже. Наконец, все замолкло.

Собирались тучи. Они ничего не обещали, кроме жаркого ветра и пыли, и только усиливали жару, прижимая ее, словно крышку гигантского котла, к тяжело дышащей земле, как бы не давая ей подняться.

Когда с первыми лучами рассвета Алекс проснулся, тучи рассеялись, и небо было ясным той ясностью, которая предвещает нестерпимый зной.

Алекс пошел вдоль реки и лег в воду на узком рифе пониже берега, смотря, как цвет неба превращается из светло-зеленого в шафрановый. В вышине деревьев проснулись птицы, группы обезьян вышли на водопой. Прошло еще какое-то время, из-за горизонта вышло солнце и между безжалостным небом и опаленными джунглями воцарилась полдневная жара.

Только теперь, когда солнце засверкало из-за вершин деревьев, Алекс осознал, что в это утро ни одна из трех женщин не вышла к реке. Обычно они были здесь после восхода, а ему приходилось покидать пляж и возвращаться в Хайрен Минар. Сегодня их не было.

Он неохотно вылез из воды. Влага быстро подсыхала на его спине, пока он дошел до верха берега. Сквозь листву солнце отчаянно жгло плечи. Перед входом ему послышались мучительные стоны, заставившие его остановиться.

Минут пять он стоял, испытывая страх, жалость и отчаяние, слишком хорошо понимая значение происходящего. Потом он повернулся и отошел, сев в тени на сваленный валун, с которого начиналась каменная ограда перед входом. Это было уже не его дело. С ней были две женщины.

Прислушиваясь к стонам, он задавал себе вопрос, как Всемогущий счел возможным такой продолжительный и мучительный способ рождения живых существ на земле. И почему во имя сострадательного и жалостливого Аллаха нужно, чтобы это случилось именно сейчас?

Откинувшись на теплый, источенный временем камень, он размышлял о том, как все теперь изменится для них всех. Со времени их бегства из резиденции над ними висела проблема будущего рождения этого ребенка. Она безжалостно надвигалась на них, неизбежная и неотвратимая. Ни войны, ни бунты, ни мятежи, ни голод, ни разруха, ни крах династий — ничто не могло остановить процесс рождения. Лотти должна была родить, несмотря на гибель мужа, матери, отца и половины своих друзей, хотя бы вся Индия была умыта кровью и повержена в анархию. Только смерть могла освободить ее.

Ну, хватит об этом, подумал Алекс. В конце концов все это совершенно естественно и нечего тут рассуждать. Так случалось сотни тысяч раз на дню, и нет ничего проще. Он, Алекс, присутствовал при рождении Чатука, однажды даже помогал ощениться суке, провел как-то целую ночь за изучением руководства по акушерству, помнит сжатые инструкции одного доктора, который, чтобы помочь родить жене больного тифом землемера, проскакал пятьдесят миль и искалечил себя, упав с лошади. Дело это медленное, но сравнительно несложное. Правда, те женщины были широкобедрые и здоровые и не шли ни в какое сравнение с детской хрупкостью и слабостью Лотти.

«Что они там делают с ней?» — подумал Алекс нетерпеливо. Ему были слышны непрекращающиеся мучительные стоны Лотти и голоса Винтер и Лу. Стоны перешли в крик, превышающий всякую боль. У Алекса вдруг кончилось терпение. Он больше не мог выносить этого и, спрыгнув с камня и поднявшись по лестнице, оказался в прохладе верхней комнаты.

Лотти лежала прямо в одежде на походной кровати, вцепившись в борта. В глазах ее был ужас. Рядом на коленях стояла Винтер, за ней, склонившись, Лу с кружкой в руке. Услышав входящего Алекса, они обе повернули головы. На их побелевших лицах застыл тот же ужас от незнания, что происходило с Лотти. Алекс понял, глядя на них, что ни одна из них не знает ничего о механизме рождения.

Потрясающее ханжество века в этой области вызвано тем, что большинство женщин сохраняется в полном неведении о том, как все это происходит. Ни Винтер, ни Лотти никогда не видели даже появления на свет котят, а Лу Коттар, хотя и не столь уж молодая и невинная, не имела собственных детей, и ей были совершенно безразличны разговоры и пересуды на эту тему женщин, которые их имели. У всех троих было весьма смутное представление о том, что случается при рождении ребенка. Все подобное было покрыто тайной и, если и упоминалось, то стыдливым шепотом. Более того, многими молодыми женщинами считалось, что чем меньше они знали о деторождении, тем лучше. Они заранее боялись этого, и уж коли оно начиналось, то оставалось лишь терпеть.

Все это было словно написано на отчаявшихся, испуганных лицах трех женщин. Алекса охватил приступ раздражения. Он оттолкнул Винтер и Лу в сторону и грубо крикнул:

— Какого дьявола вы тут стоите? Пошевеливайтесь, разденьте ее!

Лица их стали еще более испуганными. Даже сейчас в крайнем отчаянии их шокировало снять с Лотти одежду при мужчине. Это раздражало его еще больше. Он нагнулся над Лотти и схватил ее за руки. Ее руки в ответ доверчиво схватились за него.

— Слушай, Лотти. Думай сейчас только о ребенке и ни о чем другом. Забудь, что я мужчина или кто-нибудь еще. Делай лишь то, что я скажу. Обещаешь?

Лотти кивнула, цепляясь за его руки. Он с трудом высвободился и коротко бросил Лу:

— Отгоняй от нее веером мух! У нас хватит воды?

— Кажется, да, — робко ответила Лу.

Лицо ее было бледно, и обычная решительность оставила ее перед его уверенностью. Она спокойно и смело смотрела бы на бушующую толпу и не дрогнула бы перед опасностью. Но выносить боль и страх Лотти, которой она не могла помочь, было выше ее сил. Она чувствовала себя слабой и беспомощной.

— Пойди посмотри и, если воды мало, то принеси.

Обращаясь к Винтер, раздевавшей Лотти, он сказал:

— Спустись и нагрей воды. И еще… — Он протянул си складной нож. — Прокипяти его минут пять-десять и принеси сюда.

Молча она повернулась и спустила лестницу.

— А дым? — робко заметила Лу.

— Все равно придется.

Услышав новые стоны Лотти, Алекс подошел к ней мягкими шагами и взял за руки. Разжигая огонь из запасенных дров и сухой травы, что днем они обычно делать остерегались, Винтер слышала голос Алекса, утешавшего Лотти. Он говорил о ребенке, что сейчас с ним происходит, что ее тело должно делать, чтобы помочь ему выйти на свет, и что это нужно им обоим. Все это звучало неожиданно убедительно и разумно. Испуг и неуверенность перед естественным, хотя таинственным и необъяснимым явлением, отступили. Его слова произвели на Лотти ободряющее действие, и стоны прекратились.

— Тебе все равно будет очень больно, — говорил Алекс, — но бояться этого не надо, оно уже близко.

— Он, — сказала Лотти, — не оно.

Винтер услышала, как Алекс засмеялся, и подумала: «Его голос с ней совсем другой. Милый Алекс. Дорогой Алекс…»

Долгое утро кончилось, и ужасающая жара заполнила каждый уголок Хайрен Минар, как будто была реальным осязаемым веществом, вес которого тяжело давил на плечи и который можно было бы стряхнуть, если бы достало сил.

В этот злосчастный день ветер ослабел, и воздух раскалился до предела. Лу и Винтер по очереди обмахивали и обтирали Лотти, а Алекс сидел рядом с ней и подбадривал, иногда наклоняясь, когда она хватала его своими руками и вскрикивала. Пот струился по их лицам и слепил глаза. Винтер и Лу при каждом крике вздрагивали и вздыхали, но голос Алекса по-прежнему оставался твердым и успокаивающим. Лотти с отчаянной надеждой обращалась своими глазами к нему.

Однажды Лу швырнула мокрую тряпку, вскочила на ноги с широко раскрытыми глазами на бледном потном лице и зажала уши руками, чтобы не слышать истошных криков.

— Я больше не могу этого выносить! Я больше не могу!

Она начала бегать по комнате. Алексу пришлось освободить руку и схватить ее жесткой хваткой за локоть, чтобы остановить. Ни слова не было произнесено, но Лу, посмотрев ему в лицо, была потрясена, как будто он ударил ее. Она пристально смотрела на него и, тяжело дыша, дрожала. Затем напряжение в ней ослабло, кровь прилила к ее лицу, и она сказала:

— Прости.

Алекс отпустил ее руку, на которой остались следы его пальцев. Она рассеянно посмотрела на них и медленно побрела на место. Подняв тряпку, она снова стала смачивать ею корчащееся тело Лотти.

Еще на исходе утра Алекс с болезненным отчаянием понял, что битва проиграна. Но он сделал все, чтобы по его лицу никто этого не узнал.

Последние силы Лотти убывали вместе с жарким днем. Подкрепляя ее с помощью бренди, Алекс проклинал человечество и природу за то, что любая женщина, даже с такими узкими бедрами, все равно должна зачать. Можно ли родить ребенка живым при таких условиях?

И все-таки к вечеру он уже почти родился, хотя силы Лотти совсем иссякали. Большего она сделать не могла. Остальное пришлось доделывать ему. Посмотрев на Лу и заметив ее дрожащие руки, он повернул голову и бросил через плечо Винтер:

— Будешь ее держать.

Дочь Лотти родилась как раз в тот момент, когда солнце коснулось вершин деревьев. Лотти умерла еще до того, как золотой закат побледнел и небо стало темнеть. Она пережила роды и могла бы выжить, если бы боролась за жизнь. Но ни сил, ни желания жить у ней не было.

Она заговорила лишь один только раз. Когда, вымыв маленькое хныкающее существо, Лу положила его рядом с худым плечом Лотти, та медленно и с усилием открыла свои глаза и посмотрела. Последние лучи солнца пробились сквозь бамбуковую стену и упали на маленькую головку. Бескровные губы Лотти сложились в подобие улыбки.

— Рыженький, — прошептала она. — Как Эдвард. Береги его, Лу.

И тут она умерла.

Лу плакала, а Винтер вспоминала, как сильно Лотти любила Эдварда. Эта рыжеголовая крошка человечества своей жизнью могла бы утешить ее, но никогда бы не возместила потерю Эдварда и не смогла бы смыть из памяти его жестокую смерть прямо на ее глазах. Винтер обмыла легкое маленькое тело Лотти и снова одела. Потом, пока еще не совсем стемнело, она вышла к реке, оставив Лу с новорожденной.

Около входа, на упавшем валуне среди травы, обхватив голову руками, сидел Алекс. Он был почти невидим на фоне бамбуковых зарослей, окружавших его.

Мгновение или два Винтер наблюдала за ним, затем подошла и обняла его, прижавшись щекой к волосам. С усталым вздохом он уткнулся головой в ее плечо и нежно обнял. Они долго не шевелились и молчали, будто совершенно обессилев. Вокруг сгущалась темнота, и в зеленоватом небе сияла вечерняя звезда.

Наконец он зашевелился, прижался губами к ее щеке, обнял ее крепче, притягивая к себе. Из бамбуковых зарослей раздались резкие прерывистые крики павлина. Они казались отголосками душераздирающих криков, стоявших в их ушах весь этот предсмертный день. Она почувствовала, как его тело вздрогнуло, как бы разбуженное ото сна. Он резко и сильно ее оттолкнул, отбросив ее руки, быстро встал и грубым голосом, в котором звучала сталь, сказал:

— Нет, черт возьми! Только не сегодня. Я не позволю, чтобы это случилось с тобой. Слышишь, не позволю! Иди отсюда, прежде чем я…

Он не договорил, резко повернулся и исчез в сумерках.

Через час он вернулся, взял большой тяжелый нож, которым пользовался для прокладывания пути в джунглях, и снова ушел. Ему пришлось потратить большую часть ночи, чтобы вырыть могилу той глубины, что могла защитить маленькое тело Лотти от кровожадных зверей. Наконец все было готово.

Они похоронили ее при ясном забрезжившем свете раннего утра, за час до восхода солнца. Алекс провел обряд похорон, как умел. Он много знал об этом, так как в Индии похоронные обряды совершались слишком часто. Потом он ушел купаться, выбрав место на берегу повыше узкого пляжа, который оставил для Лу и Винтер. Вернулся он через час после того, как взошло солнце.

Комната наверху была чисто вымыта и прибрана. Все страдания вчерашнего мучительного жаркого дня, казалось, отодвинулись на год назад. Винтер подала Алексу еду, сохранившуюся теплой в тлеющих углях. Он поел и посмотрел на Лу, которая поила малыша рисовым отваром. Она окунала чистую тряпицу в отвар и давала пососать маленькому существу. Алекс никак не ожидал увидеть на ее лице новое выражение нежного созерцания чуда. Он наблюдал его с интересом и изумлением. И это была миссис Коттар!

Серьезно и задумчиво Лу сказала:

— Ты должен достать мне молока. Я думаю, что лучше приобрести козу.

Кончив есть, Алекс подошел взглянуть на тощий сморщенный комочек с пучком рыжих волос на голове, стоивший Лотти жизни. Неожиданное теплое чувство удовлетворения овладело им. Не будучи в состоянии спасти Лотти, он хотя бы может спасти от смерти частичку новой жизни. Дело это представилось по важности сравнимым разве что со спасением целого города. Он дотронулся до маленькой подвижной ручки, обхватившей его палец, и почувствовал в ней цепкость морской анемоны.

Засмеявшись, Алекс сказал:

— Чтобы ты получила свою козу, мне придется ее украсть. Как назовем девочку?

— Аманда, — ответила Лу.

— Боже правый! Почему? Разве Лотти?..

— Нет, Лотти думала, что будет мальчик. Она так и умерла с этим. Просто хорошее имя для девочки. Оно значит «достойная любви».

Алекс погладил пушистую головку девочки. Лу улыбнулась:

— У тебя на руках снова три женщины.

— Четыре, — усмехнулся Алекс. — Ты забыла еще козу. От нее забот будет побольше, чем от всех остальных.

Предсказание оказалось, к сожалению, точным.

Весь день Алекс спал, а на закате ушел. Возвратился он на рассвете с чрезвычайно голосистой козой, украсть которую ему представился случай, на что он и рассчитывал. Коза отказывалась идти, так что первую часть пути пришлось тащить ее на себе.

Лу и Винтер принялись ее доить, пробуя и порознь, и вместе. Их отчаянные попытки долго не приносили никакого результата. Помогать им Алекс отказался. Он свою часть работы выполнил, достав скотину и, будь он проклят, если станет еще дояркой. Пусть женщины справляются сами.

Наконец, они справились, и порадовали малышку, проявившую удивительную живучесть, выдержавшую неумелый уход, как раньше — опасности беременности и преждевременных родов. Коза доставляла больше хлопот. Она имела устойчивое желание удрать, для чего могла проесть себе путь сквозь любые веревочные заграждения. Алексу пришлось сконструировать особо толстую бамбуковую дверь, чтобы загородить выход из нижнего помещения, где козу держали по ночам.

Уже на вторую ночь всех разбудило жалобное и монотонное блеяние, сменившееся скрежещущим царапающим звуком. При свете звезд и убывающей луны ночевавший на крыше Алекс увидел красивое полосатое тело тигрицы, пытавшейся разбить бамбуковую дверь когтистой лапой. Услышав наверху звуки и сверкнув зелеными глазами, тигрица исчезла в джунглях.

Алексу пришлось укрепить дверь двойным рядом толстых, толщиной в руку, бамбуковых стволов. Следующей ночью тигрица явилась снова. Ему был слышен скрежет когтей, он бросил в нее кусок земли, припасенный заранее. Раздался резкий, несвойственный тиграм визг, с которым она умчалась в чащу.

— Почему ты не швырнул в нее чем-нибудь потяжелее? — спрашивала Лу, будучи весьма заинтересованным зрителем.

— Зачем нам поблизости иметь раненого тигра? — ответил Алекс. — Очень опасное соседство.

— Но ведь она вернется опять сегодня ночью.

— Весьма возможно. Но она не пройдет через эту дверь. А вот и твоя малышка подает голос. Не одно, так другое. Никто не хочет одиночества.

Засмеявшись, Лу поспешила накормить плачущее дитя. Следующей ночью на восходе луны их разбудил леопард, с рычанием рвавший бамбуковую дверь. Но, несмотря на эти происшествия, жгучие, безветренные дни проходили довольно мирно.

Уже джунгли ссохлись и побурели, река иссякала, а муссоны не приходили. О Лотти старались не говорить, также как и о других знакомых из Лунджора и обо всем, случившемся там. Все шло, как раньше, только место Лотти заняла малышка, избавившая Лу от неустроенности жизни.

Лу не любила детей, не желая ни собственных, ни благоприобретенных со стороны. Но где-то в глубине, никем не замечаемая, а прежде всего ею самой, тлела искорка материнского инстинкта, неожиданно сейчас вспыхнувшая.

Лотти, умирая, возможно, почувствовала ее присутствие и силу. Недаром же она обратилась к Лу, а не к Алексу или Винтер. «Береги его, Лу», и Лу взяла дитя с чувством неожиданной преданности и высокой ответственности.

Чувство ответственности росло в ней с каждым днем. Теперь она уже желала остаться в Хайрен Минар подольше, со страхом ожидая ухода отсюда. Здесь было безопасно, и рисковать не хотелось. Она уже вполне терпела невыносимую жару, так как дитя, казалось, не обращало на это никакого внимания. Но все-таки она ждала, мечтала и молилась о дождях. Если бы они начались!

— Алекс, долго так еще будет?

— Бог знает. Несколько дней, может быть.

Доходившие извне новости, если им верить, были необнадеживающими. Сэр Генри Лоуренс предпринял отчаянную операцию в Чайнате и был наголову разбит. В результате он и британцы в Лакноу оказались в полной осаде в резиденции. Генерал Уил и гарнизон Каунпура, по отчетам, находились в тяжелом положении в своих изрытых и истерзанных траншеях, вырванных ими у земли, подвергаясь в них нападениям, обстрелам, бомбежкам и изнурительной жаре еще с шестого июня.

В Джанси Рами побуждал людей к бунту и объявил ультиматум европейцам, засевшим в крепости. Условия были приняты, но все были схвачены, связаны и зарезаны. Все — мужчины, женщины и дети без исключения. Никого не пощадили в этой хладнокровной бойне.

В Аллахабаде вспыхнул мятеж, сипаи поубивали офицеров и казнили всех христиан. Единственно обнадеживало то, что британцы все еще держали Ридж в Дели, хотя они не столько осаждали, сколько находились в осаде.

— Подождем еще немного, — уговаривал Кашмер, как много раз прежде. — Воистину, здесь в джунглях мы не ведаем опасности.

Но джунгли уже простились с ними и ждать больше не позволяли.

Глава 45

Алекс ставил капкан у входа на небольшую поляну в пятидесяти ярдах от Оленьей башни, когда почувствовал запах гари.

В этот день ему нездоровилось, болела голова, он сердито думал о том, что, наверное, Лу или Винтер, в нарушение правил, слишком рано разожгли костер. Но тут же ему стало ясно, что гнавший листья и сухую траву ветер дул к дому, а не от него. В джунглях по ветру кто-то был. Он оставил капкан, осторожно пошел обратно, засыпая травой проделанную им тропинку. Обеим женщинам, собравшимся на вечернее купание, он приказал возвращаться наверх.

— Поднимите лестницу, и приготовьте револьвер, — велел Алекс. — Да задвиньте плитой щель. Я пойду посмотрю кругом. Без меня не выходить.

Он исчез. Им пришлось ждать довольно долго, остерегаясь шума, прислушиваясь к завыванию горячего ветра, к монотонным похрустываниям и пощелкиваниям сухого бамбука. Вдруг Винтер подняла голову и потянула носом, как это делал Алекс.

— Дым. Так вот почему… Слушай, Лу. Кто бы это мог быть? Может быть, спаслись не только мы.

— Скорее всего, это охотники за древесным углем. Вряд ли, если бы искали нас, то предупреждали бы таким образом.

Через полчаса вернулся Алекс и сообщил, что можно спуститься. Вид у него был неспокойный и напряженный. Запах дыма был силен, но к ночи ветер стихнет, и в темноте можно будет точнее выяснить его причину.

С малышом в руках Лу направилась к реке, а Винтер задержалась и беспокойно взглянула на Алекса:

— Что это? Ты боишься, что кто-то появился поблизости?

— Если бы, — он нервно пожал плечами. — С людьми мы могли бы поладить или избежать их.

— Что же тогда еще?

Глаза Алекса изучали небо в юго-западном направлении. Весь день собирались грязно-бурые тучи. Он надеялся, что они, наконец, принесут дожди. Но в них было что-то не совсем обычное.

— Кажется, где-то горят джунгли. Скоро это станет яснее.

Ветер стих, а с ним и запах гари. Но когда стемнело, на небе появилось зарево, непохожее на закат. Оно все усиливалось и, наконец, захватило весь горизонт с севера до юга.

Алекс наблюдал за ним с крыши Хайрен Минар. «Может, пройдет мимо или выгорит раньше, чем придет сюда», — думал он, мало на это надеясь. На всякий случай он собрал в узел все самые необходимые вещи и отнес на берег.

Опять поднялся ветер и принес уже не только запах гари, но и пепел. Скоро будут и искры, а лес после знойного июня совершенно высох. Когда он вернулся на крышу, там стояли обе женщины. На их лицах играли отблески отдаленного зарева. Они обернулись к нему, в их глазах, как и в день их бегства в джунгли из Лунджора, было заметно напряжение, но не было панического страха. А в глазах Лу было больше беспокойства за ребенка, чем за себя.

На их лицах Алекс прочел целую смесь эмоций, состоящую из благодарности, надежды, нежности и страстного восхищения им. Мысленно он корил себя за то, что когда-то считал их камнем на своей шее и желал избавиться, как от утомительной обузы. Голос с трудом слушался его, когда он коротко спросил:

— Плавать умеете?

— Да, — ответила Винтер, вспомнив, как каждое лето по нескольку недель проводила в Скарборо. Леди Джулия считала, что морской воздух девушкам весьма полезен.

— Немножко, — сказала Лу Коттар, — но вот Аманда…

— Мы сделаем что-то вроде плота. На всякий случай. Дай мне все веревки, Лу, и накорми малышку. А ты, Винтер, разожги внизу костер. Нам надо видеть свою работу.

Он спустился с крыши и исчез. Вскоре стал слышен звук выламываемой бамбуковой двери, скрывавшей козу.

Работа шла с лихорадочной быстротой. Они покрывали тростниковыми щитами, служившими защитой от солнца, бывшую дверь из тройного ряда бамбуковых стволов. В дело пошла и коробка, которую Лу использовала как колыбель. Из двери вышел замечательный плот, так что Алекс впервые подумал о козе с благодарностью. Пот лил с них градом и от спешки, и от горящего костра, и от безжалостной жары июньской ночи. Ветер только увеличивал зной, так что становилось трудно дышать. Воздух был наполнен дымом, стал слышен треск горящих деревьев. Костер, разведенный Винтер на камнях для освещения, был уже не нужен, так как от пожара становилось светло, как на закате солнца.

— Несите все, что считаете необходимым и не слишком тяжелым, — распорядился Алекс. — Я пристрою вещи к плоту. У вас есть около получаса, но не больше. Торопитесь.

Он понес плот на берег, а они в последний раз поднялись за провизией вверх по лестнице в угловатую каменную комнату, в которой жили хотя и не слишком удобно, но все-таки уютно и по-своему счастливо. На глаза у Винтер навернулись слезы, как будто она прощалась с дорогим другом. Потом она помогла Лу с ребенком спуститься вниз. Та поспешила к реке, а Винтер повела упирающуюся козу.

Они бы не смогли найти верный путь в джунглях ночью, даже если бы дорога была им хорошо знакома. Но эта ночь превратилась в день, да еще более жаркий, чем могло быть при солнце. Пожар уже с ревом бушевал вокруг. Небо превратилось в сплошной дымный розово-алый покров, простреливаемый огненными искрами. Среди ветвей колючих кустов весело щебетали птицы, вообразившие, что наступил рассвет. Под деревьями также все оживилось. Мимо них, направляясь к реке, улетали птицы, мчались павлины, дикобраз, лиса, три шакала. Сквозь кусты на поляну с треском выскочила антилопа нильгау. Завидев людей, она, всхрапнув, бросилась прочь.

Если бы ветер утих, огонь не достиг бы их еще несколько часов. Но ветер гнал впереди огня сноп искр, которые, падая, рождали новые костры. Ревущее пламя мчалось вперед семимильными шагами, поглощая мили с ужасающей быстротой.

Алекс ждал их на небольшом отлогом пляже, где они так часто купались. Импровизированный плот легко качался на воде. В центре его Алекс укреплял жестяную коробку. Приняв малышку от Лу, он положил ее в коробку на кучу тряпичных узлов и натянул сверху мокрую простыню, чтобы она служила защитой от дыма и искр.

Не так легко оказалось завести на плот козу и привязать. Наконец, дело было сделано.

— Ты не сможешь плыть во всем этом, Винтер, — сказала Лу, быстро раздевшись. — Извини, Алекс, сейчас не до приличий.

Тот усмехнулся и отошел по колено в воду, насколько позволяло пологое дно. Тем временем Винтер, следуя примеру Лу, сняла свое сари и перевязала его так, что оно закрывало ее от подмышек до колен. Под покровом высокого берега в прохладной воде жара переносилась легче. Река казалась слишком широкой. До противоположного берега, наверное, было не меньше нескольких миль. Лу с содроганием вспомнила о крокодилах, которыми кишели реки в Индии. С беспокойством глядя на джунгли, она сказала:

— Давайте подождем, сколько возможно. Горит еще не здесь. В конце концов, может быть, пожар пройдет стороной.

— Боюсь, что нет. Посмотри, они знают лучше.

Лу Коттар повернулась и взглянула, куда указывал Алекс. Стадо антилоп ныряло с крутого берега и, вынырнув, выстраивалось в линию, направляясь к противоположному берегу. Вдруг раздался жуткий треск. — Дикий боров, освещенный с головы до ног огненными всполохами, не обращая никакого внимания на людей, рухнул с берега в глубокую воду. К этому времени весь берег кишел жуткими лесными тварями, так что при виде этого зрелища они на какое-то время позабыли о собственной опасности.

Вот нечто рыже-коричневое и пятнистое выскочило на берег и примостилось на узком каменном выступе так близко, что можно было достать рукой. Глаза рычащего от страха и возбужденного, бьющего хвостом леопарда смотрели мимо них. Его ярость была вызвана огнем за его спиной. Внезапно он тоже ринулся в воду. Откуда-то издали, с берега, донесся грозный рык тигра, а над их головами запрыгали возбужденные обезьяны. Одна из них с маленьким большеглазым детенышем вскочила на плот и прижалась к блеющей козе, что-то болтая и гримасничая.

— Слушайте, — не выдержал Алекс, — если мы будем медлить, то нагрузимся кучей безбилетников.

Он вдруг обнаружил, что вынужден кричать, чтобы услышать самого себя среди этого треска и гама. У него появилось ощущение легкомыслия и безрассудства в виде желания просто усесться в воду. С трудом одернув себя, он сказал:

— Послушай, Лу. Я берусь за канат и иду впереди. Поскольку ты не сильна в плаванье, то держись за плот и следуй за ним. Винтер, — обратился он к ней, чувствуя ее скрытый страх перед течением реки и людоедами-крокодилами. — Ты толкай плот сзади. Помогай, по мере сил. Только, Бога ради, не отпускай.

Он обвязался куском каната и бросился в воду, сразу почувствовав сильное течение реки, подхватившее его и потащившее вместе с плотом вдоль реки под дождь падающих в воду с шипением искр огня.

Не оглядываясь, он сильно плыл вперед, изо всех сил борясь со слишком сильным течением. Остатки моста и дорога были всего в миле отсюда, и там могли оказаться люди в соломенных хижинах за таможней на берегу Оуда. Именно там они вместе с Ниязом связали охранников и взорвали мост. Наверняка, таможенник с семьей при виде огня возьмет лодку и присоединится к ним. Причаливать к берегу около тех мест опасно. Надо следить, чтобы течение не унесло плот слишком далеко.

Маслянистая поверхность воды была покрыта пеплом и обуглившимися листьями и кишела возбужденными плывущими зверями. Многие из них хватались лапами за плот и карабкались на него, дрожа мокрыми тельцами. Кого только тут не было: свиньи и олени, самбуры, читалы, каки, черные олени, антилопы нильгау, шакалы, пантеры, тигры, чешуйчатая четвероногая игуана и даже одинокий слон со сломанным бивнем. Все, как и четверо людей, отчаянно стремились доплыть до противоположного берега реки.

Алексу казалось, что они никогда не достигнут другой стороны реки. Река была словно бесконечной. Болела голова, мышцы обессилили, в животе начались судороги. Канат врезался в плечи и душил за горло. На плоту чувствовалась какая-то дополнительная тяжесть, прибавлявшаяся к сильному течению. Это была Лу, которая просто держалась за плот, не имея сил плыть. Песчаный берег появился совершенно неожиданно. Течение ослабло, их словно подняло из реки и выбросило на мель.

Все сопровождавшие их звери тоже выползли на теплый песок, отряхиваясь и облизывая шкуру, прежде чем удрать в направлении дальней кромки леса. Наконец Алекс смог освободиться от веревки, после чего подогнал плот вплотную к берегу.

Обернувшись, он убедился, что все в сборе: дрожащая коза, мирно лежащий в коробке ребенок, обезьяна со своим лупоглазым отпрыском, Лу Коттар, стоявшая на коленях, тупо уставившись перед собой и тяжело дыша, и Винтер, растянувшаяся на песке, покрытая длинными волосами, скрывающими стройное тело, упершись подбородком в край плота. Шатаясь, он подошел к ней и протянул руку, чтобы помочь встать.

— Я не могу, — засмеялась Винтер, — на мне ничего нет.

— Ты мне нравишься и такая, — ответил Алекс и, взяв ее на руки, поцеловал, прижимая к себе ее прохладное мокрое тело и чувствуя вкус воды, стекавшей с ее мокрого лица и волос. Так он держал ее с минуту, незаметно от Лу Коттар, потом осторожно выпустил и отвернулся отвязать козу.

Обезьяна, вдруг испугавшись, спрыгнула с плота и побежала по песку. Неожиданно все засмеялись. Смеялись, испытывая облегчение оттого, что пережитые страхи позади и они все вместе и живы. Наконец они остановились и посмотрели на охваченный пламенем, оставленный берег. Они поняли, что покинули его как раз вовремя — в воду с шипением падали горящие ветви деревьев, и все пространство до самых обломков моста было сплошным пожаром.

Хайрен Минар, должно быть, оказалась в самом центре этой топки, и завтра на месте густых джунглей останутся лишь огромные пространства черной тлеющей пустыни.

На руку Алекса упала раскаленная искра. Он вздрогнул и резко обернулся в направлении далекой кромки леса. Лу Коттар поймала его взгляд и с дрожью в голосе сказала:

— Туда не должно достать!

Через широкую реку пламя перескочить не могло, зато ветер разносил снопы искр, а джунгли везде были огнеопасны. Но и оставаться на берегу при ярком дневном свете было нельзя, надо было уходить в лес.

Не говоря ни слова, Алекс снял с плота коробку, из которой Лу вынула девочку, сложил в нее привезенные на плоту вещи. Винтер снова надела свое сари, как раньше, и потащила козу через широкую песчаную полосу к свежей траве и окаймлявшему ее кустарнику.

Долгое плавание на время их охладило, но сейчас стало опять невероятно жарко. Их легкие с каждым вздохом обжигало горячим воздухом. И река, и широкий песчаный берег, и линия джунглей были ослепительно ярко освещены, как будто это была сцена, залитая светом рампы и газовых фонарей. Можно было разглядеть отчетливые очертания каждой травинки, веточки и листочка. То здесь, то там долетавшие искры вспыхивали, мигали и гасли, а иногда, упав на сухие пучки травы, загорались маленьким костром.

В двадцати ярдах от них загорелась трава. Лу закашлялась от дыма, схватилась за мокрый конец сари Винтер, отвязала и накрыла им лицо ребенка. С отчаянием она проговорила:

— Все уже совсем высохло. Вернемся к реке, Алекс…

Винтер по сосредоточенному лицу Алекса видела, что он подумывает о возвращении к реке, чтобы плыть по течению дальше. Но куда и сколько? Можно оказаться зажатыми между двумя стенами огня в течение многих миль, имея опорой лишь маленький самодельный бамбуковый плот. Вдруг он издал вздох облегчения, вытянув руку ладонью кверху:

— Дождь!

Наконец, наступило время муссонов.

Не веря своему избавлению, они смотрели на раскаленное небо, полное горячего пепла и падающих искр, и чувствовали, как мокрые теплые капли растекались по их обожженной коже.

— Ждите меня здесь, — приказал Алекс. — Мне надо забрать плот.

Под крупными тяжелыми благословенными каплями дождя он помчался к берегу. Отвязав и взвалив плот на плечи, он вскоре вернулся, тяжело дыша.

— Ступайте под самое толстое дерево, какое найдете.

Они стали под дождем продираться сквозь чащу, освещенную заревом с противоположного берега. Наклонив плот, они сделали что-то вроде крыши, укрыв в этом убежище вещи и малышку, прежде чем капли дождя превратились в муссонный ливень.

Они сами выходили под ливень, издававший такой рев, который сравним разве что с океанской приливной волной вроде той, что затопила Атлантиду. Грохот ливня заглушил рев пожара в джунглях. Мощная стена обрушившейся на них воды заглушила все мысли. Прохлада… Прохлада…

Зарево постепенно уменьшалось и исчезло совсем. Кругом была мокрая темнота и барабанящий всепроникающий дождь. Густая чаща джунглей и бамбуковый покров не могли сколько-нибудь защитить от ливневого потока. Но это их заботило мало. Главное, что жара спала и снова можно было нормально дышать.

Дождь еще шел, и раннее серое утро осветило насквозь промокшие пространства почерневшей дымящейся пустыни, словно покрытую оспой, поверхность реки и промозглые джунгли вокруг них, и полегшие тростники и траву.

Открыв глаза, Винтер увидела, что Алекс ушел в серую дождливую мглу. Она села, откинула с лица и плеч мокрые волосы и посмотрела на Лу, спящую в ночной сорочке, в которой она плыла по реке. Рука ее держалась за коробку, в ней спала малышка. Им пришлось сделать для нее дополнительную крышу из прутьев, так что висевшее на одном конце коробки белье новорожденной и сама девочка были довольно сухими.

Винтер поднялась на колени, заплела мокрые волосы и стала неторопливо рассматривать сырое сари. Наверное, во всех джунглях не нашлось бы сейчас ни сухой травинки. Теплый дождь барабанил по листьям, стекая с них фонтанами, водопадами и ручейками. Постоянный шум воды заглушал все прочие звуки. Винтер подумала, что сегодня нет необходимости купаться в реке. Тут же на ум пришла испугавшая ее мысль о том, что добираться до реки придется идти по совершенно открытой, широкой песчаной полосе, теряя безопасность лесного укрытия.

Пораженная этой мыслью, она принялась рыться среди немногих, принесенных ими вещей и нашла кастрюлю, которую подставила под стекавшую с бамбуковой крыши струю, чтобы набрать воды. Лу так и не проснулась, пока Винтер обшаривала близлежащие джунгли в поисках мало-мальски подходящего топлива для разведения огня. Еще вчера с одной спички можно было поджечь весь лес, а сегодня стало нелегким делом подыскать подходящий пучок травы или охапку сухих листьев, чтобы разжечь костер.

В этот момент девочка захныкала и разбудила Лу. Протерев глаза, вышла и присоединилась к Винтер. Глядя на серое дождливое небо и промокшие джунгли, она решительно заявила:

— Нам придется построить хижину.

Винтер смотрела на нее, улыбаясь, вспоминая, как прежде Лу рвалась из джунглей. Это так контрастировало с нынешним ее стремлением обстоятельно обосноваться здесь на долгие месяцы. Они еще могли улыбаться, несмотря ни на что, и еще продолжали улыбаться при виде возвращающегося Алекса, словно вынырнувшего из густой травы. Но при виде его лица их веселье исчезло.

— Что случилось? — быстро спросила Лу.

— Проклятая коза! — ответил он с яростью.

Лу вскрикнула и побежала к тому месту, где они привязали козу, но ее не было. Остался лишь клочок разжеванной веревки.

— Надо найти ее! — сказала Лу. — Обязательно! Чем я буду кормить Аманду? Далеко она уйти не могла.

Но коза ушла навсегда.

— Надо думать, что какой-нибудь мокрый и голодный тигр употребил ее себе на пользу, — кисло заметил Алекс. — Для нее это вполне заслуженный конец. Не делай глупости, Лу. А этой дай немного риса или свари мучной водички. Сегодня дым не опасен.

— Когда ты перестанешь звать ее этой? — взорвалась Лу.

Алекс усмехнулся:

— Ты чертовски заматерела, Лу. Когда-нибудь ты совсем себя убедишь, что это, — то есть, прости, она — твое собственное дитя.

— Так оно и есть, — ответила Лу и пошла помогать Винтер разводить огонь в дупле дерева, обнаруженного ею в двадцати ярдах от укрытия.

Алекс смотрел ей вслед с полуулыбкой, постепенно превратившейся в болезненную гримасу. Войдя в укрытие, он нашел несколько таблеток опиума и проглотил их, запивая бренди. «Только бы сейчас не заболеть, — подумал он с легким головокружением. — Не сейчас…»

Но никакая доза бренди с опиумом не могла удержать лихорадку, и когда часом позже Винтер принесла в тарелке из листьев горячую еду, то нашла его лежащим под деревом в нескольких ярдах от убежища. Его тело резала острая боль, и хриплое дыхание заглушало шум дождя. Бронзовая загорелая кожа лица, казалось, была слишком туго натянута на скулы и имела странный серый налет. Под закрытыми глазами выступили темные пятна. Винтер осторожно поставила тарелку на землю. Чувствуя странное спокойствие в руках и взволнованное сердце, она слегка дотронулась рукой до его лба.

Сухой жар ужаснул ее. Алекс посмотрел на нее сквозь полуоткрытые веки. Казалось, ему трудно смотреть. Его лоб сморщился от боли, и он произнес еле слышно:

— В порядке… только дизентерия. Пусть Лу… бережет малышку… опасно…

Потом последовала кошмарная череда дней и ночей. Казалось, что прошел месяц, а на самом деле, может быть, не больше трех дней. Никто из них не мог бы сказать точно. Дизентерия и тропическая лихорадка терзали, сжигали и опустошали тело Алекса. Винтер временами казалось, что ему не выжить. Она почти ничего не знала о дизентерии и о том, какие последствия влекут ее жестокие приступы. Хотя эта болезнь была настоящей бедой для Индии, всякое упоминание о ней считалось неподходящей темой для деликатной чувствительности благородных дам.

Ни днем, ни ночью Винтер не отходила от Алекса. Она без устали ухаживала за ним, кормя его вареным рисом и рисовым отваром, вливая в его пересохшее горло бренди с опиумом, единственным в их распоряжении лекарством. Держа его голову на коленях, она прислушивалась к лихорадочному бреду и переживала его боли, как свои собственные.

Засыпая в крайнем изнеможении, она держала его руку, так что, если он шевелился, тут же просыпалась. За всю свою короткую жизнь она ни разу не видала подобной болезни. Временами ей приходилось гораздо хуже, чем во время родов Лотти. И все-таки Алекс держался за жизнь, а вот Лу в конце концов предала.

Лу знала кое-что про дизентерию, сама переболела в легкой форме и видела более тяжелое течение у Джоша. Все свои знания про развитие болезни и лечение она сообщила Винтер. Глядя на Алекса, она сказала:

— Не думаю, что это только дизентерия. Он может подхватить еще и лихорадку, если это вообще не холера. Джош выглядел лучше.

Она старалась держаться подальше, боясь за девочку. В отличие от сухой жары в Оленьей башне, продолжительный дождь и дымящаяся от испарины жара, когда дождь внезапно прекращался, гораздо хуже переносились младенцем. Девочка постоянно и жалобно плакала. Ее тошнило от рисовой воды и жидкой кашицы из муки с грубым деревенским сахаром. Да и эти запасы подходили к концу.

— Она умрет без молока, — отчаянно вращая глазами, причитала Лу. — Ей нужна настоящая еда! Настоящая!

Она взволнованно ходила из угла в угол, прижимая плачущее дитя к груди и восклицала:

— Почему я не способна выкармливать ее сама? Почему так устроено, что недостаточно хотеть, чтобы у женщины появилось молоко? Ей оно нужно, а я не могу ничего дать! Ничего!

Винтер не слушала. Перед ней стояло измученное, выжженное лицо Алекса с пересохшими, потрескавшимися губами. Ею владело неменьшее отчаяние. Она даже не заметила ухода Лу. Лишь когда оказалось, что огонь не разведен и ничего не приготовлено — кухней ведала Лу — она обнаружила, что Лу вместе с чадом исчезла.

Дождь прекратился, и джунгли, еще недавно выгоревшие и ломкие от сухости, превратились во влажный, горячий, сочный зеленый дом, с буйно растущей травой, листвой и кустарниками. Всякая зелень разрасталась буквально за ночь. Влажная жара переносилась еще труднее, чем сухая. Алексу, казалось, приходилось бороться за каждый свой вздох.

У Винтер разрывалось сердце, когда она слышала его хриплое дыхание. Впервые после их бегства из резиденции в Лунджоре она отвернулась и заплакала тихо, безнадежно, беспомощно. Она лежала, уткнувшись лицом в землю, и ее горячие слезы лились на корни травы, подобно каплям вчерашнего дождя.

Она не замечала ни течения времени, ни того, что Алекс зашевелился. Его рука коснулась ее. Подняв голову, она увидела его широко раскрытые глаза. Они смотрели хмуро, но ясно и не были больше отуманены и ослеплены от боли. С заметным усилием и почти шепотом он спросил:

— Что происходит?

Винтер, откинув волосы, смотрела на него в изумлении. Слезы высыхали на ее щеках. Со времени начала болезни он еще так не смотрел и не говорил. Нахмурившись еще больше, он опять спросил:

— Почему ты плачешь?

Тыльной стороной ладони Винтер отерла слезы и робко ответила:

— Я? Нет… Уже нет.

Она поднялась и, спотыкаясь, пошла разводить огонь и кипятить воду. Лу все еще не вернулась. Впервые, оставляя Алекса, Винтер не опасалась по возвращении застать его мертвым. Она приготовила мучной отвар с рисом и сахаром и вернулась к нему. Взгляд его все еще оставался ясным.

Он выпил напиток, не в силах отказаться, и после тихо лежал, глядя прямо перед собой сквозь полуприкрытые веки. Наконец он сказал:

— Сколько?

— Не знаю… — с дрожью в голосе ответила Винтер. — Дни… Не говори.

— Я поправлюсь, — прошептал Алекс с трудом и, закрыв глаза и положив голову на ее колени, заснул.

Винтер тоже заснула, прислонившись к стволу дерева позади нее. Когда она услышала голоса и почувствовала, что кто-то будит ее, то подумала, что это вернулась Лу.

Но это была не Лу, а отряд вооруженных бамбуковыми палками людей во главе с человеком со ржавым мечом и старомодным мушкетом.

— Они не белые! — презрительно сказал один из них. — Они слуги.

Но другой, наклонившись ближе, возразил:

— Нет, в них все-таки есть английская кровь. Возьмем их. Вставай, ты!

Говоря, он потолкал Алекса ногой, а Винтер с возмущением сказала на местном наречии:

— Не трогай. Ты что, не видишь, что он болен?

Тон и чистота произношения произвели впечатление. Они смотрели на нее с сомнением. Им пришло в голову, что, может быть, это благородная индианка из аристократической семьи. Крепко сжав пальцами плечо Алекса, она дала ему понять, что он должен молчать и не двигаться. Да он и не смог бы, если бы и захотел. Главный с мушкетом неуверенно спросил:

— Ты из какого города?

— Из Лакноу, — без колебаний ответила Винтер, — из дома Амиры Бегам, жены Валаята Шаха, моего кузена, живущего в Гулаб-Махале около мечети Саида Хусейна. Он мой муж из Персии.

Пришедшие, посмотрев на ее широкие глаза, стали шепотом совещаться. Винтер услышала, как главный сказал:

— Ну и что? Нам приказано всех отправлять в Пэри. Отправим и этих.

Через десять минут, обыскивая убежище и забрав с собой револьверы, ружье и все, что показалось важным, они повели Винтер и Алекса через джунгли.

Алекс не то что идти, он не мог встать без посторонней помощи. Им пришлось нести его на бамбуковой крыше. До дороги дошли удивительно быстро, так что Винтер поняла, что той ночью их отнесло течением гораздо дальше, чем они предполагали. На дороге их ждала повозка, запряженная быками, и толпа любопытных жителей деревни. Среди них была и Лу с младенцем. Лицо ее было бледным и измученным.

Она уставилась на Винтер и Алекса в ужасе и закричала:

— Я не хотела… Я не думала, что так получится. Я хотела найти деревню и достать молока. Они мне помогли. Они добрые. Я не подумала, что пойдут смотреть, нет ли кого еще. Я шла по песку, потому что так было легче. А они нашли по моим следам. Я думала…

Она осеклась и остановилась. Винтер сказала:

— Все в порядке, Лу.

Их всех затолкали в повозку, и та потряслась по ухабам долгой дороги на Пэри.

Глава 46

Стемнело, когда пленники достигли маленького, обнесенного стеной городка. Того самого, который Алекс и Нияз обходили осенней ночью, когда прискакали из Канвая, и на телеге, укрывшись мешками и сахарным тростником, переправились через мост.

Повозка, что привезла Алекса, Винтер, Лу и Аманду, со скрипом остановилась около ворот у облезлой стены. Их вытолкали из нее и повели через темный двор в длинное с низким потолком помещение, освещенное единственной лампой с оплывшей свечой. Несшие Алекса положили его на пол и ушли. Дверь за ними захлопнулась, раздался лязг железного засова. Из темноты дальнего конца комнаты кто-то поднялся и хрипло и недоверчиво крикнул:

— Винтер!

Стоявшая на коленях возле Алекса Винтер взглянула с испугом, щурясь в тусклом свете, слепящем после темноты улицы. В кольце света появилось какое-то истощенное, грязное, небритое лицо, перевязанное через голову повязкой с выступившей на ней кровью, во все глаза смотревшее на нее. Она долго вглядывалась, озадаченная и неуверенная, и, наконец, узнала. Вначале она даже не поверила себе. Невероятно, но это был Карлион. Карлион, которого последний раз она видела на веранде небольшого бунгало около брода в Лунджоре и, который, как она думала, если она вообще о нем думала, должен был находиться за тысячи миль отсюда, в Англии.

Послышались другие голоса, стали появляться другие лица. Восемь грязных, усталых, измученных лиц, принадлежавших… англичанам.

Карлион хрипло произнес:

— Винтер. Это Винтер, неужели? Что ты здесь делаешь? Говорили, что ты убита.

Его надтреснутый голос был под стать его виду. Постепенно Винтер стала узнавать и других: капитан Гэрроуби, доктор О’Двайер, миссис Хоссак…

Последняя обняла Лу Коттар и заплакала, а капитан восклицал:

— Миссис Бартон! Миссис Коттар! Как же вы… Мы все думали, что вы погибли, а спаслись только мы. Кто это с вами?

Он посветил лампой и в изумлении воскликнул:

— Боже! Это Рэнделл!..

— Всего лишь… — прошептал Алекс. — Привет, Гэрроуби. Как тебе удалось выбраться?

В комнате стояли железные кровати, шесть из них были поставлены вдоль стен. Капитан и Карлион положили Алекса на одну из них. Лежа, он прислушивался к истории их побега.

Дело было так. Супруги Гэрроуби, доктор О’Двайер с женой и миссис Хоссак с четырьмя детьми не поехали в резиденцию и этим избежали расправы. Миссис Хоссак замешкалась, потому что доктор О’Двайер был в бунгало, присматривая за ее старшей семилетней дочерью, болевшей тогда лихорадкой. Сам капитан Хоссак из полка полковника Пэкера был застрелен на плацу. Его денщик-индус приказал предупредить миссис Хоссак. Доктор, чье бунгало находилось по соседству, побежал, чтобы забрать жену и вещи. Все собрались около ждущего экипажа, собираясь ехать в резиденцию.

Капитан Гэрроуби из девяносто третьего полка также был предупрежден своими людьми, помчался в бунгало за женой, схватил ее в охапку, выехал на дорогу в резиденцию и увидел враждебную толпу, собиравшуюся у ворот. Он повернул коляску, решив направиться к реке, и встретил экипаж Хоссаков. Все они направлялись к мосту и переехали его на два часа раньше Алекса и Нияза. Боясь, что их остановят, они ни слова не сказали на мосту о панике в Лунджоре. Но в Пэри на них напала толпа мятежных сипаев из разбитого седьмого полка. Кучер и конюх капитана Гэрроуби вышли к толпе и заплатили за это своими жизнями. Но за эти несколько минут остальные повернули назад и помчались обратно и потом, бросив экипаж и скарб, укрылись в джунглях.

Одного из детей миссис Хоссак убили, а капитана Гэрроуби и жену доктора О’Двайера ранили. Миссис О’Двайер через два дня скончалась. Остальные бродили по джунглям, питаясь корнями и ягодами. Двое старших детей миссис Хоссак умерли друг за другом, а позднее от истощения и сердечного приступа умерла и миссис Гэрроуби. Капитан Гэрроуби и доктор с миссис Хоссак и оставшимся в живых шестимесячным малышом были вынуждены просить помощи в деревне на окраине Пэри. Жители приняли их и хорошо с ними обращались. Но три дня назад их вдруг посадили в закрытую повозку и привезли сюда, неизвестно почему и на сколько. Их кормят и обращаются с ними прилично, но все это достаточно тревожно.

Четверо других пленников прибыли на следующий день: лорд Карлион, преподобный Честер Добби, мистер Климпсон и мисс Кейр.

Они единственные, кто уцелел из пятнадцати европейцев, надеявшихся убежать из Оуда, схваченных и казненных в деревне в пяти милях отсюда. Эти же четверо много дней были в бегах, пока их не поймали и не привезли сюда.

Винтер еле слушала рассказ о побеге и приключениях. Глазами она нашла доктора О’Двайера, подбежала к нему и повела к Алексу. При этом она вопрошающе смотрела на его лицо.

— Поправится, — уверенно сказал доктор О’Двайер.

Затем местная женщина принесла простой пищи и кувшин свежего молока. Лу накормила малютку и стала рассказывать их историю. Голоса, лица, жара в низенькой комнате стали сливаться, и Винтер заснула и проснулась, когда солнце уже было высоко.

В дальней стороне помещения, где ночевали пленники, был огороженный двор. Дверь в него утром была не заперта.

Местная женщина снова принесла еду, но на вопросы отвечать отказалась и отошла к дальней стороне дворика, где уже собралась толпа деревенских зевак, с любопытством рассматривавших чужестранцев, обсуждая их, жуя ореховую жвачку.

— Что они могут с нами сделать? — беспокойно вопрошала Лу, укачивая малютку.

— Думаю, будут держать как заложников, — сказал преподобный Добби, который так вовсе не думал, но надеялся, что бог простит ему эту маленькую безобидную ложь.

— Заложников для чего? — допытывалась Лу.

Мистер Климпсон, среднего возраста судья, сбежавший из своего горящего бунгало с помощью верного слуги, сказал:

— Местный хозяин колеблется, не зная, кто победит. Поэтому он приказал брать в плен любых европейцев, не причиняя им вреда. Я думаю, он нервничает. Весь Оуд в волнениях и со времени заварушки идут дела у англичан плохо. А так как давно известно, что многие из них скрываются поблизости, он велел всех разыскивать и везти сюда.

— Да, да, — ободряя женщин, кивал мистер Добби. — Я уверен, что так и есть. Он хочет, чтобы мы были в безопасности. Ведь засов в двери держит не только нас внутри, но и других снаружи.

Карлион, опершись о косяк открытой двери, взглянул на говорящего сквозь полуоткрытые веки и поинтересовался, действительно ли он так думает. Карлион слышал рассказы о Джанси и о публичной резне европейцев, принявших условия капитуляции. Этот несчастный гарнизон был построен в три линии — дети, женщины и мужчины — связанные и беспомощные, они были зарезаны, так что женщины были свидетелями смерти своих детей, а мужчины — и тех и других, до того как пришел и их конец.

От одного помещика, у которого он скрывался, он также слышал о казни гарнизона в Каунпуре, принявшего предложение о сдаче и гарантии безопасности от Дунду Панта, Нана Саиба. Если верить рассказу, то измученные сдавшиеся были погружены на лодки, которые будто бы должны были их доставить в Аллахабад. Едва последний из них ступил на борт, лодочники подожгли соломенные крыши, а сами бросились в воду. Те же, что были на берегу, открыли огонь по пылающим плывущим мишеням. Так погиб последний гарнизон Каунпура. Спаслись лишь две из четырехсот женщин и детей, доплывшие до берега и взятые в плен.

Судя по этим историям, Карлион имел точку зрения, отличную от высказанных мистером Климпсоном и мистером Добби. По ней более вероятным было, что их держат здесь живыми ради устройства для толпы своего рода римских каникул, когда подвернется подходящий момент, вроде тех зрелищ, что были устроены в Джанси и Каунпуре.

— Я должен был вернуться домой, — подумал Карлион. — Это сумасшествие.

Он собирался домой, но вернулся в Дели, разгневанный на сбежавшую от него Винтер. Позднее от супругов Эбатнот до него дошло известие о ее замужестве. Но по-прежнему он не мог уехать, желая ее, как никого другого. Признать свое поражение и вернуться в Англию было для него немыслимо. Пока он находился в той же стране, что и она, у него еще был шанс, но с отъездом все было бы кончено. Что такое для него месяцы или даже год? Он мог себе позволить задержаться в Индии на сколько нужно, в твердой уверенности, что несколько месяцев замужества за этим олухом комиссаром излечат ее от романтического увлечения. И потом, когда она вернется (а она обязательно вернется), в нем-то и найдет настоящее утешение.

Иногда он понимал, что ведет себя по-детски нелепо. Никто, и прежде всего он сам, не смог бы предположить такого в лорде Карлионе. Но так было. Он поддерживал связь с миссис Гарденен-Смит лишь для того, чтобы узнавать новости об Винтер. Услышав, что она собирается провести май в Симле, он сделал все, чтобы оказаться там. Для этого он поехал в Лакноу с намерением направиться в Лунджор и увидеть этого Бартона. Но судьба распорядилась иначе. Сначала его свалила тропическая лихорадка. Потом волны мятежа завлекли его в свой поток и прибили после недель странствий и пленения в Пэри. Только тут он увидел Винтер.

Карлион прислонился к двери и смотрел, как крепко она спит. Должно быть, она слишком устала. Еду давно принесли, двор был ярко освещен солнцем. Стоял шум, разговаривали, ходили, но она не просыпалась. Три другие женщины в испачканных и поношенных одеждах казались бесформенными, истощенными и безобразными. Но это успокоившееся спящее создание ухитрилось остаться красивым, хотя и по-другому, чем тогда, когда привлекло его пристальное внимание в бальном зале.

Теперь это была не девушка, а женщина, с исхудавшим от напряжения лицом, крепко спящая от изнурения, но все еще милая для взгляда любого мужчины, даже для такого испуганного и отчаявшегося, как он.

В этом жарком ужасном помещении, окруженная товарищами по несчастью в испачканных рваных одеждах, она выглядела красивой куклой среди груды хлама. Смотреть на нее было утешением для глаз, чудесным образом ослаблявшим страх и отчаяние.

Раньше Карлион не знал, что такое страх. Но теперь знал. Он думал, сколько еще сможет не показывать этого. Неужели и другие боятся не меньше? Наверное, боятся. Только люди без воображения не испытывали бы страх в этом положении. Любопытно, как люди ценят внешнее спокойствие. Он, как и все в этом месте, больше того, что может произойти, боялся показать сам страх. Борьба за внешнее спокойствие была тяжелейшей ношей этих мучительных дней. Тяжелее жары, пропотевшей одежды, грубой скудной еды, воспоминаний о прошлых ужасах и мучениях и ожидавших их еще впереди.

Смотреть на спящую Винтер, на ее изящные очертания, смягчаемые тонкими складками сари цвета красного вина с ярко-синими краями, отражавшимися синими отливами в ее волосах, освобождало от безобразия реальности. Нежный изгиб ее золотистого локтя, линия длинной золотистой шеи, черный размах ресниц на ее худых щеках придавали уверенность, что в мире есть кое-что еще, кроме ненависти, ужасов и насилия.

Карлион вдруг поймал на себе чей-то пристальный изучающий взгляд. Подняв глаза, он встретился с глазами капитана Рэнделла.

Если бы Гэрроуби не назвал капитана по имени, он никогда бы его не узнал. От него остались, что называется, кожа да кости. Загар на нем стал какого-то зеленовато-белого отлива. На небритом изможденном лице торчали худые скулы и подбородок. Под глазами выступили темные мешки. Его глаза и густые ресницы были такие же длинные, как и у Винтер, и взгляд столь же пронзительный. Встретившись с ними, Карлион почувствовал в них враждебность и антагонизм. Их он помнил с самой первой встречи в гостиной бунгало Эбатнота в Дели.

Он тогда не знал причину такой сильной неприязни к Рэнделлу. Но теперь понял. Причина лежала здесь, рядом, в сари цвета красного вина.

Они были на волоске от жестокой смерти, избежав которой, скитались, как загнанные звери. Теперь их объединяла судьба пленников. Их соотечественников всюду преследовали и уничтожали. Империя «Компании Джона» рухнула. Они навидались такого, что могло бы лишить их сна на всю оставшуюся жизнь. Но в этот миг, забыв обо всем, они уставились друг на друга, дав выход элементарным звериным инстинктам соперничества, которые каждой весной толкают самцов-оленей к битве друг против друга.

В этот день число заключенных увеличилось за счет пожилого в запачканной одежде евразийского клерка, найденного спрятавшимся в одной из деревень в пяти милях южнее. Его история отличалась от обычных с побегами, борьбой, ужасами и трудностями и финальным захватом в плен. Местные жители помогали ему и прятали у себя. Но вдруг и его без объяснений забрали и отвезли в Пэри.

— Жители в деревнях не жестоки, — говорил мистер Лапота своим мягким певучим голосом. — Они такие же, как и мы, обычные люди. Это горожане и сипаи держат на нас зуб. Хозяин этих мест защитил бы нас, если бы мог, но сипаи и мусульманские священники давят на него и угрожают. Он нас не убьет, но хотел бы избавиться от нас, боясь священников, которые настраивают против нас. Ему хочется умыть руки. А если дела пойдут иначе, то он без сомнения воспользуется нами, чтобы доказать, что помогал и укрывал нас, и потребует награды. Но в противном случае он отошлет нас. Все это мне объяснил староста той деревни, где я скрывался.

— Отошлет нас? Куда? — спросил Карлион. Мистер Лапота с опаской оглянулся вокруг. Женщины были заняты мытьем в другом конце двора. Тем не менее он понизил голос из приличий, продиктованных европейской частью его смешанной крови, требующей не тревожить женщин и защищать их от грубой правды жизни. — Я думаю, что он не хотел бы, чтобы нас убили в этих местах. Если он нас отошлет далеко, даже на смерть, то при возвращении английских войск он сможет сказать: «Я сделал все, чтобы защитить их и когда здесь стало опасно, отослал к более могущественному покровителю. Разве я виноват, что те позволили их убить?» Вот чего я сильно боюсь.

Точность прогнозов мистера Лапоты подтвердилась через три дня. Новости из Лакноу просочились в Пэри, да такие, что леденили сердца пленников, и побудили хозяина, как когда-то Пилата, избавиться от ответственности за беглых европейцев, захваченных им. Умер сэр Генри Лоуренс. Он умер в осажденной резиденции в Лакноу, и все индусы слушали эту новость, затаив дыхание. Теперь, когда его больше нет, падение резиденции было делом нескольких дней, а с его защитниками поступят, как с гарнизоном Каунпура.

Хозяин больше не колебался и поспешил избавиться от изможденного отряда англичан, прежде чем их растерзает толпа, что могло бы причинить ему неприятности в случае (маловероятном), если нечестивые отобьют нападение и восстановят силы.

Однажды их почему-то больше и лучше накормили, разрешили услуги парикмахера, женщинам позволили вымыться и переменить одежду. Выразив таким образом свои наилучшие намерения, хозяин велел поскорее поместить их в закрытые повозки со специальными занавесками, закрывающими женщин, чтобы их не было видно, вывезти на дорогу и отправить под охраной прочь.

Куда их везут, они не знали. Неожиданные поблажки после дней пренебрежения у большинства из них породили надежды. Но не у Алекса и не у мистера Лапота, лучше понимавших поведение местных властей, чем их товарищи. Это понимание помогло им точно определить намерения хозяина Пэри, и они мало надеялись и на него, и на тех, к кому их везут. Пожалуй, только Винтер могла быть в безопасности. Одежда и знание наречия выделяли ее из всех пленных британцев, а кузен в Лакноу мог бы ей помочь. Эта мысль успокаивала Алекса.

В душной темноте трясущегося экипажа он знал, что достаточно протянуть руку, чтобы коснуться ее. Они его поместили в женский экипаж из-за его крайней слабости, а также по требованию Винтер. Она подружилась с местной женщиной, приносившей еду, упросив ее приносить побольше яиц и молока, а однажды даже цыпленка, сделав из него бульон для него и двоих детей. Он лежал на детской кровати и слушал ее болтовню и смех с местной женщиной во дворе и думал: «Если кто-нибудь и спасется, то это она». Он благословлял судьбу за то, что она сделала ее кузиной Амиры. В течение этих нескольких дней в Пэри Винтер выработала особое к нему отношение, и он улыбался в темноте, размышляя, что ни один мужчина на свете, приняв ее заботы, не смог бы не потерять хоть части своей самостоятельности и независимости. Он понимал, что она заботится о нем, как Лу о малышке, и что они обе не боятся за себя, а потому не отягощены печальной необходимостью скрывать свой страх. Алекс завидовал им в этом.

Все остальные боялись. Боялся даже мистер Добби. Но не смерти, а того, что он должен будет видеть насильственную смерть других.

— Больше всего меня страшит увидеть, как убивают женщин и детей, — говорил мистер Добби с содроганием. — Я молюсь о том, чтобы не стать снова свидетелем подобного ужаса.

Алекс тоже не мог забыть об этом. У него холодело внутри при мысли, что с Винтер или Лу может случиться то, что произошло с Алисой Бэттерсли и с теми женщинами, чьи изуродованные трупы были разбросаны по земле в резиденции в Лунджоре. Ему не верилось, что дойдет до такого. У него теплилась надежда, что Винтер сможет спасти себя, а заодно и Лу. Он хотел верить, заставлял себя верить. Только это давало ему некоторое успокоение.

И еще одно утешение он находил в их положении. Он больше не отвечал за их безопасность. Груз ответственности наконец-то свалился с него. Ему больше не надо было планировать, изобретать и беспокоиться о проблемах литания и защиты трех женщин, жизни которых полностью зависели от него. Теперь он был так же беспомощен, как они, как и те другие шесть мужчин, которые тряслись в другой повозке.

Но об одном из них он не мог думать без ярости. Его неприязнь к Карлиону была столь же непосредственной и искренней, как и со стороны Карлиона. Алекс не мог забыть, как однажды видел Винтер в объятиях Карлиона. Это воспоминание бесило его. Тот факт, что подобная проблема встала в таких условиях, когда личные переживания должны казаться ничтожными и незначительными, раздражал его еще больше. Это просто смешно и унизительно в такое время, когда все оказались на тонущем корабле, когда никто не может быть уверен в своей жизни до очередного восхода или заката солнца, испытывать муки ревности по поводу того, что когда-то Карлион поцеловал Винтер. А мысль о том, что тогда он, Алекс, сам считал вполне нормальной возможность замужества Винтер за Карлионом, как альтернативу Конвею Бартону, просто не приходила в голову.

Ему и сейчас было невыносимо видеть, как Карлион смотрит на Винтер. Болезненная слабость и беспомощность не изменила характера Алекса. Он отдал бы многое за то, чтобы снова оказаться в Хайрен Минар, лежать на горячем берегу, улаживая удочки, в то время как три женщины стирали одежду и мыли кастрюли при свете сумерек, хотя там он раздражался и мучился вынужденным бездействием и о том только думал, как уйти оттуда.

Вот он и ушел. Все ушли — даже Лотти. Ему пришло в голову, что Лотти, может быть, даже следовало позавидовать.

Последовавшие после отъезда из Пэри четверо суток стали кошмаром, затмившим все, что испытали Винтер и Лу раньше. Повозки продвигались плохо из-за дождя, превратившего дорогу в настоящую трясину. Ливень проходил сквозь неплотное покрытие и пропитывал сыростью сгрудившихся в повозке пассажиров. Когда же дождь прекратился, то крытые повозки превратились в парную баню, в которой они обливались потом, заново пропитавшим их сыростью. Становилось так жарко, что трудно было дышать.

В эти дни до них не доходили никакие новости, поэтому они не знали, что в один из дней пал гарнизон в Каунпуре, а с ним погибла и Софи Эбатнот.

Маленькая, хорошенькая и хрупкая, как Лотти, Софи пережила обе кошмарные осады в жалких, ненадежных окопах генерала Уилера, а также ужасы бойни в лодках на Сати Чаури Гхат только для того, чтобы встретить еще более ужасную судьбу. Пока грохот ружей передовых отрядов британцев раздавался в Каунпуре, Нана Даунду Пант слышал в них слабые отзвуки надежды. И вдруг вся ярость и ненависть, на которые он был способен, и которые Алекс читал в его глазах и слышал в его голосе в подвалах около руин в Канвае, были обрушены на единственные жертвы, оставшиеся в его руках. Ими были две сотни измученных, отчаявшихся, беспомощных женщин и детей, сгрудившихся, как звери, в маленьком строении, в так называемом женском доме. Прислушиваясь к грохоту ружей Хэвилука, он решил, что надо их всех убить.

На это потратили целый день. Жертвы кричали, увертывались, извивались, пытались защитить детей. Но дело было сделано, и к ночи весь пол в доме для женщин был залит кровью и усеян телами убитых и умирающих. На рассвете палачи вытащили трупы и побросали их в колодец около дома. Софи еще не была мертвой, когда ее бросили вниз, но умерла под тяжестью других тел. Были и такие, что все еще были живы. Один малыш лежал под трупами всю ночь, онемев от ужаса, но все же вылез. Толпа смеялась, видя его, с криком бегающего вокруг колодца. Его поймали, размозжили голову о камни и бросили вниз. Половина Индии содрогнулась и отпрянула от края бездны, перед которой она себя увидела. Многих индусов, вышедших на борьбу с англичанами, эта бойня заставила бросить оружие и разойтись по домам.

— Не может быть оправдания такому деянию, — сказал Валаят Шах, муж Амиры.

Он ненавидел англичан, приветствовал восстание и сам принимал участие в атаках на осажденный гарнизон Сэра Лоуренса в резиденции в Лакноу. Но узнав об убийстве женщин и детей в женском доме в Каунпуре, он сломал надвое свой меч, отшвырнул мушкет и вернулся в Гулаб-Махал, никогда его больше не покидая.

— Мы не можем одержать победу, — сказал Валаят Шах. — Священная война умерла. Те, кто убивает женщин и детей, убили и ее. Убивать в битве и в гневе — это хорошо. Убивать нечестивых мужчин значит получить пропуск в рай. Но резать пленных женщин, натерпевшихся войн и горя, потерявших все силы и способность к сопротивлению, это деяние, затмевающее солнце. Я отказываюсь сражаться с чужеземцами, бог больше не на нашей стороне.

Алекса вывели из женской повозки на рассвете первого дня. Он не вернулся. Вскоре прогрохотала вторая повозка. Один из сопровождавших сказал, что Алекс едет с мужчинами. Винтер не знала, верить этому или нет. Когда их повозка тронулась без него, миссис Хоссак истошно закричала:

— Боже! Они его убили. Они убили всех. Они нас разлучили. Мы теперь совсем одни!

Винтер почувствовала, как кровь отхлынула от ее сердца. Неужели это правда? Их замыслили разлучить, убив мужчин и оставив в живых женщин? Увидит ли она снова Алекса? Она попыталась выскочить из повозки, но была грубо отброшена назад. Повозка снова отправилась в кошмарный долгий путь.

Еды и питья им давали мало. Лицо Лу Коттар старело с каждым часом. Миссис Хоссак, качая своего младенца, плакала и стонала с безнадежной и отчаянной монотонностью, а мисс Кейр страдала от приступов болезни в довершение к зловонию пропитанной парами повозки.

Большую часть пищи и воды они отдавали детям, а Лу готовила пастообразную кашицу из вареного риса и воды и кормила им с кончика пальца малютку.

Скудость пищи была терпима, но в условиях страшной жары недостаток воды становился пыткой, слегка уменьшившейся только на второй день, когда Жанет Кейр начала кричать и бредить, и отчаянно биться о борт повозки. Не выдержав, Винтер обрушила на сопровождавших целый поток таких слов, которые даже она не подозревала, что знает. Те были совершенно запуганы этой сварливой женщиной со сверкающими глазами, способной столь искусно ругаться на их языке, и на первой же остановке принесли не только воды, но даже молока, хотя совсем немного.

Никаких следов второй повозки не было, и все эти еле тащившиеся дни они не знали, живы мужчины или нет. Винтер держала малютку, пока Лу забывалась коротким неспокойным сном, и мечтами возвращалась в Оленью башню, как потерянная душа стремится в рай. Но Оленья башня была всего лишь грудой обожженных и почерневших камней, голо и одиноко стоявших в пустыне, отмеченной кучами сырого пепла, среди которых затерялась могила Лотти. И если это чудовищное путешествие продлится дольше, то Лу тоже умрет. Возможно, и все они умрут, а Алекс, может быть уже умер.

Кроваво-красное солнце снова клонилось к закату, проникая сквозь щели в повозке. Темнота не приносила облегчения. У Винтер пересохло во рту, язык распух и от жажды жгло горло. Ее голова и тело ощущали всепоглощающую пульсирующую боль, отдававшуюся колоколом в мозгу. Жара, словно железная лента, сдавливала ей шею медленно и безжалостно, все меньше и меньше давая дышать. Уродливый шрам от охотничьего ножа Алекса на ее руке стал гореть, как свежая рана, а удушающая жара повозки вызывала голодную тошноту.

Сколько дней они провели в повозке? Сколько раз заходило солнце? В этот день им совсем не дали есть, а воды принесли только раз, и то лишь рано утром. Даже миссис Хоссак больше не стонала, так как ее сожженное жаждой горло не могло издать ни звука. Перестали плакать и дети. Мисс Кейр перестала корчиться, бормотать и просить пить и, наконец, просто затихла. Может быть, она умерла или только спала, как Лу? Или Лу тоже умерла?

Винтер смутно догадалась, что повозка едет по людным улицам. Слышались голоса, шум и ружейные выстрелы, а также непрекращающиеся отдаленные залпы мушкетов. Чувствовался запах вареной пищи. К ним присоединился целый набор острых запахов индийского базара: очищающего масла, навозного костра и пряностей: жареных зерен горошка, горячей пыли и гнили; сандалового дерева, сточных вод и горящего масла.

Шумы затихли, и, резко затормозив, повозка остановилась. Слышалось много разных голосов, грубых, сердитых, пронзительных и шепчущих. Наконец, верх повозки был отвязан и четыре прищуренных от резкого света, в полусознательном состоянии женщины были вытащены, чтобы закачаться и упасть на землю. Ноги отказывались им служить.

Около них стоял громко кричавший человек с обнаженным мечом в руке. Рядом с ним находился другой с мушкетом. Винтер подумала с совершенным равнодушием: «Они собираются нас убить». Тут к ней кто-то подбежал и поднял ее. Голоса, свет и кричащий человек закружились в круговороте, и наступила тьма.