_11. 9. 01

Как американка и жительница Нью-Йорка, я испытываю ужас и горе. При этом я еще никогда не видела Америку в таком состоянии отрицания, в каком она находится после столкновения с чудовищной дозой реальности в прошлый вторник. Поражает и удручает как отсутствие понимания произошедшего, так и лицемерная околесица и откровенная ложь из уст буквально всех общественных деятелей Америки (за исключением мэра Джулиани) и телевизионных обозревателей (за исключением Питера Дженнингса). Голоса, уполномоченные освещать эти события, как будто все сошлись в намерении инфантилизировать общественность. Кто из них признает, что это была не «трусливая» атака на «цивилизацию», или «свободу», или «человечество», или «свободный мир», но атака на самопровозглашенную мировую сверхдержаву, предпринятая в результате определенных действий Америки и союзов, ей заключенных? Какая часть населения в курсе, что прямо сейчас на Ирак падают бомбы? Если уж использовать слово «трусливый», то оно больше подходит для тех, кто убивает, находясь за пределами досягаемости, высоко в небе, чем к тем, кто готов сам умереть, чтобы убить других. Говоря о смелости (а это нейтральная с моральной точки зрения характеристика), что бы мы ни говорили об исполнителях массового убийства в прошлый вторник, они точно не трусы.

Наши лидеры во что бы то ни стало хотят убедить нас, что всё в порядке. Америка не боится. «Их» найдут и накажут (кем бы «они» ни были). Наш президент-робот повторяет, что Америку не сломить. Широчайший спектр общественных деятелей, категорически не согласных с внешней политикой администрации Буша, сейчас способны только повторять, что они вместе с остальным американским народом единодушно и бесстрашно поддерживают президента Буша. Обозреватели сообщают нам, что работают центры психологической помощи. Разумеется, нам не показывают ужасных кадров того, что случилось с людьми, находившимися в Всемирном торговом центре и Пентагоне. Это подорвет наш дух. Только в четверг официальные представители власти (опять-таки не считая мэра Джулиани) решились озвучить примерные числа погибших.

Нам говорят, что всё в порядке или будет в порядке, пускай этот день останется позорным пятном в истории, пускай Америка сейчас находится в состоянии войны. Но всё не в порядке. И это не Перл-Харбор. Необходимо многое осмыслить, и, вероятно, многое сейчас осмысляют в Вашингтоне или где-то еще, касательно колоссального провала американской разведки и контрразведки, будущего американской внешней политики, конкретно на Ближнем Востоке, и адекватной программы развития американской обороны. Но, очевидно, наши лидеры — те, кто занимает государственные должности, кто стремится их занять, кто их раньше занимал, — при добровольном содействии основных средств массовой информации решили, что реальность — это слишком тяжелая ноша для общественности. Мы презирали единогласное рукоплескание пустословному самовосхвалению на съездах КПСС. Единство ханжеской, искажающей реальность риторики всех официальных лиц и медийных обозревателей Америки в эти последние несколько дней по меньшей мере недостойно зрелой демократии.

Наши лидеры дали нам понять, что перед ними стоит манипулятивная задача: вселить в нас уверенность и помочь справиться с горем. Политику, а именно политику демократии, — которая подразумевает разногласия и поощряет прямолинейность, — заменила психотерапия. Вне всякого сомнения, горе объединяет нас. Но давайте нас не будет объединять глупость. Хотя бы толика исторической осознанности может помочь нам понять, что произошло и что продолжит происходить. «Наша страна сильна», — говорят нам раз за разом. Лично меня это мало утешает. Разве кто-то сомневается в силе Америки? Но сила — это не единственное, что Америке нужно.

_Через несколько недель

1_Можете описать ваши впечатления от возвращения в Нью-Йорк? Что вы почувствовали, когда увидели последствия трагедии?

Конечно, я бы предпочла быть в Нью-Йорке 11 сентября. Я улетела в Берлин на десять дней, и поэтому моя первая реакция на происходящее в США была опосредованной, в буквальном смысле. В тот вечер вторника я собиралась уединиться и писать у себя в комнате в пригороде Берлина, и новости о произошедшие утром в Нью-Йорке и Вашингтоне настигли меня внезапно — мне позвонили двое моих друзей, один из Нью-Йорка, другой из Бари, и я сразу же включила телевизор и следующие сорок восемь часов провела почти не отрываясь от экрана. В основном я смотрела CNN, после чего снова села за ноутбук и набросала критический очерк о всей той пустословной, заведомо ложной демагогии из уст американского правительства и представителей СМИ. (Этот короткий текст впервые напечатали в The New Yorker и в Америке подвергли жесточайшей критике; он, разумеется, был только первым впечатлением, но от этого, увы, не менее точным.) Мое горевание проходило несколько не совсем последовательных стадий, как всегда бывает, когда ты находишься далеко от реальности трагедии и не имеешь с ней контакта. На следующей неделе я поздно вечером прилетела в Нью-Йорк и из аэропорта Кеннеди сразу поехала на машине к месту теракта, где час бродила пешком вокруг этого дымящегося, громадного, зловонного массового захоронения площадью шесть гектаров на юге Манхэттена.

В первые дни после возвращения в Нью-Йорк реальность катастрофы и масштаб числа жертв сместили на себя мой фокус, изначально направленный на риторику вокруг события. Мое потребление реальности посредством телевизора снизилось до своего обычного уровня, то есть нулевого. Я принципиально никогда не заводила телевизор у себя дома в Америке, хотя, разумеется, я смотрю телевизор, когда нахожусь за рубежом. Дома мои главные источники ежедневных новостей — это The New York Times и несколько европейских газет, которые я читаю в интернете. В Times день за днем публиковали душераздирающие короткие биографии тысяч людей, погибших в захваченных самолетах и во Всемирном торговом центре, в том числе более трехсот пожарных, поднимавшихся по лестницам, пока по ним бежали вниз офисные работники. Среди жертв были не только высокооплачиваемые сотрудники финансовых контор в здании, но и обслуживающий персонал — уборщики, секретари и работники кухни в ресторане Windows on the World («Окна в мир») на верхнем этаже одной из башен; их было больше семидесяти, в основном черных и латиноамериканцев. Очень много историй, очень много слез. Не оплакивать эти смерти было бы варварством, как варварством было бы думать, что эти смерти чем-то отличаются от других жестоких убийств где-то еще, от Сребреницы до Руанды.

Но оплакивать — это не единственный наш долг. И поэтому мы возвращаемся к дискурсу вокруг этого события и реальности перемен в Америке после 11 сентября.

2_Какова ваша реакция на риторику Буша?

Нет смысла сосредотачиваться на примитивной ковбойской риторике Буша, которая в первые дни после 11 сентября колебалась между кретинизмом и зловещим стращанием, хотя вскоре составители речей и советники, видимо, нашли на него управу. Какими бы отвратительными ни были поведение и выражения Буша, не стоит позволять ему монополизировать наше внимание. Всем главным фигурам в американском правительстве, на мой взгляд, не хватает языковых средств для осмысления этого беспрецедентного удара по американской власти и компетенции.

Было предложено две модели понимания катастрофы 11 сентября. Первая — что это война, которой положило начало «подлое нападение», сравнимое с бомбардировкой военно-морской базы США в Перл-Харборе в штате Гавайи японским флотом 7 декабря 1941 года, которое втянуло Америку во Вторую мировую. Вторая модель, которая становится более популярной как в США, так и в Западной Европе, — что это борьба между двумя цивилизациями, продуктивной, свободной, толерантной, светской (или христианской) и ретроградной, ханжеской, мстительной.

Очевидно, мне не близки обе эти вульгарные, опасные модели понимания того, что случилось 11 сентября. Не последние среди моих доводов как против модели «мы в состоянии войны», так и модели «наша цивилизация лучше» — это то, что такие же взгляды имеют и те, кто совершил эти преступные нападения, и приверженцы фундаменталистского течения ваххабитов в исламе. Если американское правительство продолжит утверждать, что это война, и, пойдя на поводу у общественности, реализует кампанию массированных бомбардировок, которую ей обещала риторика Буша (по крайней мере, поначалу), угроза, скорее всего, только возрастет. Ответ США и союзников в виде полномасштабной войны повлечет за собой жертвы в первую очередь не среди террористов, но среди мирных жителей — на этот раз в Афганистане, Ираке или где-то еще, — и эти смерти разожгут только больше ненависти к США (и в целом к западному секуляризму), которую будут распространять радикальные исламские фундаменталисты.

Только точечно направленное насилие имеет шанс уменьшить угрозу, исходящую от движения, у которого гораздо больше лидеров, чем один только Усама бен Ладен. Ситуация мне видится чрезвычайно сложной. С одной стороны, триумф экстремистского терроризма 11 сентября явно говорит о том, что это глобальное движение. Его источник не следует связывать только с одной страной, точно не с несчастным Афганистаном, как Перл-Харбор можно было связать с одной Японией. Как и сегодняшнюю экономику, как массовую культуру, как эпидемии (подумайте о СПИДе), терроризм не останавливают границы. С другой стороны, определенные государства всё же фигурируют в центре этой истории. Основную поддержку ваххабизму по всему миру оказывает Саудовская Аравия (не случайно Усама бен Ладен — саудовский принц, если можно так выразиться), хотя в то же время саудовская монархия — самый важный союзник США в арабском мире. Среди молодой саудовской элиты многие помимо бен Ладена считают сотрудничество саудовской королевской семьи с США величайшим «цивилизационным» предательством. Полномасштабная «война» Америки с террористическим движением, ассоциированным с бен Ладеном, рискует подорвать «реакционную» монархию и привести к власти «радикалов» Саудовской Аравии.

И это только одна из дилемм, которые сейчас стоят перед американскими политиками.

3_Вы говорите, что любое сравнение с Перл-Харбором неуместно. Как вы знаете, Гор Видал в своей последней книге, Золотой век, поддерживает тезис о том, что Рузвельт спровоцировал нападение Японии на Перл-Харбор, чтобы США могли вступить в войну наравне с Британией и Францией. Американская общественность и Конгресс были против вступления в войну; США могли пойти на это только в случае нападения. Некоторые американские интеллектуалы сейчас согласны с Видалом, что США уже много лет провоцировали исламский мир и что американская внешняя политика нуждается в пересмотре. Каково ваше мнение?

Как я уже сказала, я считаю, что любое сравнение 11 сентября с Перл-Харбором не только неуместно, но вредно. Оно предполагает, что мы противостоим некой определенной нации. В реальности же силы, которые сейчас пытаются поставить на место американскую власть, скорее субнациональны и транснациональны. Усама бен Ладен — не более чем глава огромного конгломерата террористических группировок. Некоторые даже считают, что он лидер лишь номинально, и его уважают скорее за деньги и харизму, чем за стратегические способности. Исходя из такой точки зрения, египетские боевики составляют мозговой центр операций, которые, возможно, еще развернутся во многих странах.

Я выступаю яростным критиком своей страны почти так же давно, как Гор Видал, хотя мне хочется надеяться, что мои оценки более точны, и считаю само собой разумеющимся, что подвергать сомнению внешнюю политику США необходимо и неизбежно. Тем не менее я не верю, что Рузвельт спровоцировал нападение Японии на Перл-Харбор. Японское правительство само решило во что бы то ни стало начать безумную войну с США. И я также не считаю, что Америка уже много лет провоцирует исламский мир. Америка во многих странах оставила за собой кровавый колонизаторский след, но она не участвовала ни в каких масштабных операциях против так называемого исламского мира. И какое неодобрение я бы ни высказывала по поводу внешней политики Америки, ее империалистических замашек и высокомерия, первое, про что нужно помнить, — это что 11 сентября произошло чудовищное преступление.

Как человека, который уже десятки лет в первых рядах осуждает злодеяния Америки, меня особенно взбесило, например, торговое эмбарго, принесшее огромное количество страданий обнищавшему, угнетенному населению Ирака. Но убеждение, которое я замечаю среди американских интеллектуалов вроде Видала и многих интеллектуалов-традиционалистов в Европе, что Америка сама навлекла на себя этот ужас, что Америка сама отчасти виновата в смерти тысяч людей на ее территории, — это убеждение, повторюсь, я не разделяю.

Хоть сколько-то оправдывать это зверство обвинениями в адрес Америки, пускай действия США за рубежом во многом заслуживают осуждения, — гнусно с моральной точки зрения. Терроризм — это убийство невинных людей. В этот раз это было массовое убийство.

Более того, я считаю неверным думать, что терроризм — этот терроризм — преследует законные цели незаконными средствами. Приведу пример. Даже если завтра Израиль в одностороннем порядке покинет Западный берег и Газу, а послезавтра объявит о независимости Палестинского государства со всеми гарантиями помощи и содействия Израиля, я верю, что эти желанные по большому счету события вообще никак не повлияют на текущие планы террористов. Террористы прячутся за законными требованиями, как говорил Салман Рушди. Восстановление справедливости — это не их конечная цель, а только бесстыдное прикрытие.

Задачей тех, кто устроил побоище 11 сентября, не было восстановление справедливости во имя палестинского народа или во имя страданий населения большой части мусульманского мира. Теракт был реальным. Это было нападение на современность (на культуру, которая делает возможной эмансипацию женщин) и да, на капитализм. И современный мир, наш мир, оказался серьезно уязвимым. Необходим вооруженный ответ в виде комплекса сложных и точно направленных контртеррористических операций; не война. Такой ответ необходим и оправдан.

4_Считаете ли вы, что общественное мнение в Америке, где большинство населения не считает нужным голосовать, может повлиять на решения правительства в отношении того, как отвечать на эти теракты? Как изменился интеллектуальный климат после терактов, если вообще изменился?

США — чуднáя страна. У людей здесь есть сильная анархическая жилка, но при этом они почти суеверно уважают законность. Они поклоняются аморальному успеху и при этом любят морализаторствовать о правильном и неправильном. Деятельность правительства и налоговых органов им видится крайне подозрительной, чуть ли преступной, но при этом их искренняя реакция на любой кризис — это размахивать флагом, клясться в безусловной любви к стране и всячески поддерживать ее лидеров. Они глубоко верят, что Америка — это исключительное явление в истории человечества и потому обычные ограничения и бедствия, которые определяют судьбы других стран, над ней не имеют власти.

Прямо сейчас в США очень сильны конформистские настроения. Людей удивил и шокировал успех терактов 11 сентября. Они напуганы. Их первая реакция — это сомкнуть ряды (если использовать военную терминологию) и утвердиться в своем патриотизме, как будто теракты бросили ему вызов. Вся страна задрапирована американскими флагами. Флаги свисают из окон квартир и домов, покрывают фасады магазинов и ресторанов, развеваются на строительных кранах, грузовиках и антеннах автомобилей. Шутки о президенте — а это любимое американское занятие, независимо от того, кто президент, — стали восприниматься непатриотичными. Довольно много журналистов увольняют из газет и журналов. Университетских преподавателей публично порицают за любые критические замечания, озвученные в стенах аудиторий (например, за упоминание загадочного исчезновения Буша в день терактов). Буйствует самоцензура — самая важная и эффективная форма цензуры. Дебаты приравниваются к диссидентству, которое, в свою очередь, приравнивается к предательству. Повсеместно царит чувство, что в этой новой, не разрешившейся еще никак экстренной ситуации мы не можем «позволить» себе наши традиционные свободы. Опросы показывают, что «рейтинг популярности» Буша взлетел выше девяноста процентов, — а это примерно столько же, сколько было у лидеров старых диктатур по образцу СССР.

Как может общественное мнение «повлиять» на решения, которые сейчас принимает американское правительство? Стоит отметить, что наша общественность крайне покладиста во всём, что касается внешней политики. Возможно, эта пассивность — неизбежное последствие триумфа либерального капитализма и общества потребления. В последнее время между демократами и республиканцами вообще нет какой-то существенной разницы; их в лучшем случае видят как две ветви одной партии. (Похожая эволюция наблюдается в Великобритании, где лейбористская и консервативная партии теперь почти ничем не отличаются.) Деполитизация большой части американской интеллигенции лишь отражает конформизм и конвергенцию политической жизни в целом.

Примечательно, что Америка — в той же мере толерантное общество, что и конформистское; это парадокс сложившейся здесь политической культуры. Но если в ближайшем будущем случится еще одна террористическая атака на территории США, даже при относительно небольшом числе жертв, это нанесет непоправимый ущерб широкой поддержке гетеродоксии и разнообразия. Может быть введено некое подобие военного положения, что повлечет за собой крах конституционной защиты прав личности, в частности свободы слова. И всё же пока что я остаюсь осторожно оптимистична. Текущий всплеск яростного негодования в адрес интеллектуалов-диссидентов вроде меня — нас, увы, не так много — может в скором времени сойти на нет, когда люди будут вынуждены забеспокоиться о более реальных проблемах, таких как экономический кризис, например.

Сейчас мы уже почти не слышим никакой ковбойской риторики от администрации Буша — полагаю, вследствие напряженных дебатов внутри верхушки правительственной и военной элиты после терактов 11 сентября. Очевидно, наши военачальники поняли, что их враг куда «сложнее», чем они думали, и старыми способами его не победить. Тот факт, что они сомневаются насчет дальнейшего плана действий, никак не связан с мнением американской общественности, которую настроили на быструю месть.

Можно только надеяться, что они вынашивают какой-то умный план того, как защитить население от джихада против современности. Можно только надеяться, что администрация Буша, Тони Блэр и прочие действительно поняли, что будет бесполезным или, как они говорят, контрпродуктивным — да и просто аморальным — бомбить угнетенные народы Афганистана, Ирака или каких-то других стран в качестве возмездия за то, что совершили их тираны и правящие религиозные фанатики. Можно только надеяться…

_Спустя год

Всё время после терактов 11 сентября администрация Буша говорила американским гражданам, что Америка теперь в состоянии войны. Но у войны этой необычная природа. С учетом того, против какого врага ее ведут, у нее нет обозримого конца. Что же это за война?

У нее есть прецеденты. За последние годы было объявлено несколько войн — против рака, бедности и наркотиков, — у которых по сути не может быть конца. Все понимают, что рак, бедность и наркотики будут всегда. И всегда будут как чудовища — террористы, массовые убийцы, вроде тех, кто совершил теракты 11 сентября прошлого года, — так и борцы за свободу, которых однажды называли террористами (например, французское Сопротивление при правительстве Виши и Африканский национальный конгресс и Нельсон Мандела при апартеидском правительстве ЮАР), но которым история впоследствии присвоила другие ярлыки.

Когда президент Америки объявляет войну раку, бедности или наркотикам, мы понимаем, что слово «война» — это метафора. Но думает ли кто-то, что война, которую Америка объявила терроризму, — это тоже метафора? Хотя в действительности так и есть, но эта метафора влечет за собой серьезные последствия. Войну даже не объявили, а огласили, поскольку предполагается, что угроза очевидна.

Но реальные войны — не метафоры. У реальных войн есть начало и конец. Даже кошмарный, запутанный конфликт между Израилем и Палестиной однажды закончится. Но война, о которой объявила администрация Буша, не имеет конца. Это один признак того, что это не война, а скорее мандат на расширение использования власти Америки.

Когда правительство объявляет войну против рака, бедности или наркотиков, это означает, что правительство хочет задействовать какие-то новые силы для борьбы с проблемой. Еще это означает, что правительство не собирается делать так уж много для достижения цели. Когда правительство объявляет войну против терроризма — а под терроризмом подразумевается международная и по большей части подпольная сеть врагов, — это означает, что правительство намерено делать то, что пожелает. Если оно захочет вмешаться во что-то, оно вмешается. Оно не будет терпеть никаких ограничений своей власти.

Америка всегда с неохотой вступала в договоренности с другими странами. Но эта администрация имеет радикальное убеждение, что все международные договоры потенциально враждебны по отношению к интересам США, ведь, подписывая любое соглашение (будь то о защите окружающей среды, ведении войны, обращении с заключенными или международном праве), США обяжутся соблюдать условия, которые однажды могут ограничить свободу Америки делать то, что ее правительство сочтет необходимым в интересах страны. И правда, международные соглашения работают именно так: они ограничивают полную свободу действий их участников в отношении предмета соглашения. Ни одно уважаемое национальное государство до сих пор еще не озвучивало такой причины для отказа от участия в подобных соглашениях.

Говорить о новом курсе внешней политики США как о действиях, предпринимаемых в условиях военного положения, — значит подавлять широкое обсуждение того, что вообще происходит. Люди стараются не задавать вопросы, и это ощущалось уже сразу после терактов 11 сентября. Тех, кто осуждал джихадистскую риторику американского правительства (добро против зла, цивилизация против варварства), обвиняли в оправдании терактов или, по крайней мере, в поддержке правомерности притязаний террористов.

Слоган «Выстоим вместе» приравнял попытки размышлять к диссидентству, а диссидентство — к недостатку патриотизма. Это возмущение сыграло на руку тем, кто определяет внешнюю политику администрации Буша. Нежелание ключевых фигур двух партий вступать в дебаты друг с другом становится еще более очевидным в преддверии мемориальных церемоний в годовщину терактов — церемоний, которые призваны выступить очередным подтверждением солидарности Америки перед лицом врага.

Постоянно напрашивается сравнение 11 сентября 2001 года с 7 декабря 1941-го. Вновь Америка стала жертвой неожиданного, смертоносного нападения, которое стоило ей многих жизней, в данном случае мирных граждан — даже больше, чем солдат и моряков, погибших в Перл-Харборе. Тем не менее я не думаю, что кто-то ощущал необходимость поддержать дух граждан и сплотить их мемориальными церемониями 7 декабря 1942 года. Это была настоящая война, и спустя год она всё еще продолжалась.

Сейчас идет фантомная война, война, которую пожелала вести администрация Буша, и ей нужна годовщина. Мемориальные церемонии выполняют сразу несколько функций. Во-первых, это день траура. Во-вторых, это подкрепление солидарности нации. Но точно одно: это не день размышления. Размышления, говорят нам, могут подорвать нашу «нравственную цельность». Необходимо, чтобы всё было просто, четко, однозначно. Поэтому слов не будет; точнее, будут только цитаты, например, из Геттисбергской речи (которую присвоили себе обе политические партии), из далекой эпохи, когда была возможна великая риторика. Но речи Авраама Линкольна представляли собой не просто вдохновляющую прозу. Это были смелые провозглашения новых национальных целей во времена настоящей, страшной войны. Во втором обращении при вступлении в должность президента Линкольн решился заявить, что за победой Севера в Гражданской войне должно последовать примирение Севера и Юга. В Геттисбергской речи он превозносит свободу с целью подчеркнуть первостепенность отмены рабства. Когда великие речи Линкольна цитируют на церемонии памяти жертв 11 сентября, их в совершенно постмодернистской манере лишают всякого смысла. Они превратились в жест благородства, широты души. Суть их величия не имеет никакого отношения к происходящему.

Всё это — высокая традиция американского анти-интеллектуализма: боязни мыслей, боязни слов. И она отлично соответствует целям текущей администрации. Причитая, что теракты 11 сентября слишком ужасны, слишком немыслимы, слишком болезненны, слишком трагичны, чтобы наше горе и негодование можно было выразить словами, наши лидеры нашли для себя убежище в бессмысленных цитатах. Сказать что-то — значит рисковать вступить в полемику. Не ровен час сделаешь какое-то заявление, и тогда встречных аргументов не избежать. Ничего не говорить — лучшая стратегия.

Конечно, будут фотографии. Много фотографий. В ход пустят как слова годичной давности, так и снимки. Один снимок стоит тысячи слов, как всем известно. Мы переживем это событие заново. Будут брать интервью у выживших и родственников жертв терактов. В садах Запада пробил час утешения[12]. (Раньше я считала этот пышный букет пустословия о великой угрозе серьезности и справедливости «элитистским». Сейчас мне кажется слово «утешение» таким же фальшивым и одиозным.) Некоторые получат свое утешение, но другие отвергнут его, не отгоревав еще достаточно. Городские чиновники зачитают имена погибших в башнях-близнецах — это будет устная версия самого почитаемого мемориального монумента в США, интерактивной стены из черного камня Майи Лин в Вашингтоне, на которой выгравированы (их можно читать, трогать) имена каждого американского солдата, погибшего во Вьетнамской войне. Будут и другие словесные жесты, вроде только что объявленного решения переименовать международный аэропорт через реку, в Нью-Джерси, откуда рейс 93 авиакомпании «Юнайтед» отправился в свой роковой полет, в аэропорт Ньюарк Либерти.

Позвольте я поясню. Я не считаю, будто есть какой-то коварный, гнусный враг, который противостоит всему тому, что мне дорого, — включая демократию, плюрализм, секуляризм, абсолютное равенство полов, мужчин без бороды, танцы (все виды), открытую одежду и вообще веселье. Я ни на секунду не сомневаюсь, что долг американского правительства, как и любого другого правительства, — защищать жизни его граждан. В чем я сомневаюсь, так это в псевдообъявлении псевдовойны. Принимаемые сейчас необходимые меры не нужно называть «войной». Не существует бесконечных войн. Существуют государства, которые таким образом объявляют о расширении своей власти, считая, что никто не сможет им помешать.

У Америки есть полное право преследовать людей, совершивших эти преступления, и их сообщников. Но это намерение не приравнивается к войне. Ограниченные, узконаправленные военные операции за рубежом не требуют «военного положения» у себя дома. Есть другие способы остановить врагов Америки, не причиняя столько ущерба конституционным правам и международным соглашениям, служащим всеобщим интересам, вместо того чтобы продолжать навязывать опасное, отупляющее слово «война».

_Фотография: краткая сумма

1_Фотография в первую очередь — это способ видеть. Но не само ви́дение.

2_Это неизбежно «современный» способ видеть, который отдает предпочтение изобретательным и новаторским проектам.

3_Этот способ видеть, уже имеющий долгую историю, определяет, что мы ищем и что замечаем на фотографиях.

4_Современный способ видеть значит видеть фрагментами. Предполагается, что реальность по сути своей бесконечна, а знание не окончательно. Из этого следует, что любые ограничения, любые обобщающие идеи обманчивы, демагогичны, в лучшем случае условны и в конечном счете почти всегда неверны. Ви´дение реальности через призму определенных унифицирующих идей имеет неопровержимое преимущество в том, что оно задает структуру и форму нашему мироощущению. Но оно также — как внушает нам современный способ видеть, — отрицает бесконечное разнообразие и сложность реальности. Как следствие, оно подавляет наш импульс, даже наше право переделывать то, что мы пожелаем переделать — наше общество, нас самих. Свобода в том, говорят нам, чтобы замечать всё больше и больше.

5_В современном обществе изображения, производимые фотокамерами, — наша главная форма доступа к реальности, с которой у нас нет непосредственного взаимодействия. От нас ожидается, что мы будем получать и фиксировать неограниченное количество изображений того, с чем мы не сталкиваемся в действительности. Камера определяет за нас, чему мы позволяем стать «реальным», и постоянно отодвигает всё дальше и дальше границы реального. Фотографами особенно восхищаются, когда они изобличают скрытые истины о них самих или не полно освещаемых социальных конфликтах в обществах как близких, так и далеких от того места, где живет смотрящий.

6_Современный способ познания диктует, что «реальным» может стать только то, что запечатлено на фотографии. События идентифицируются по фотографиям. Фотографии наделяют события важностью и делают их запоминающимися. Для того чтобы войны, зверства, эпидемии, так называемые стихийные бедствия стали предметом широкого внимания, их нужно доставить до людей посредством какой-то системы (от телевидения и интернета до газет и журналов), которая распространяет фотографические изображения среди миллионных аудиторий.

7_Современный способ видеть предполагает, что реальность — это в первую очередь видимость, которая всегда меняется. Фотография запечатлевает видимость. Фиксирование посредством фотографии — это фиксирование перемен, разрушения прошлого. Как современные люди (а если у нас есть привычка смотреть на фотографии, мы по определению современные), мы воспринимаем идентичность как конструкцию. Единственная неопровержимая реальность — и наш самый надежный ключ к идентичности — это то, как люди выглядят.

8_Фотография — это фрагмент, урывок. Мы накапливаем урывки, фрагменты. У каждого из нас в голове хранятся сотни фотографических изображений, которые мы можем моментально воскресить в памяти. Все фотографии стремятся к тому, чтобы быть запоминающимися — то есть незабываемыми.

9_Точка зрения, которая определяет нас как современных людей, подразумевает, что существует бесконечное количество деталей. Фотографии — это детали. Поэтому фотографии выглядят как сама жизнь. Быть современным — значит жить под гипнозом безжалостной автономии детали.

10_Знать — значит в первую очередь замечать. Узнавание — это та форма знания, которая теперь ассоциируется с искусством. Фотографии чудовищных жестокостей и несправедливостей, от которых страдает большинство населения планеты, как будто говорят нам, привилегированным людям в относительной безопасности, что мы должны чувствовать волнение; что мы должны хотеть, чтобы эти ужасы прекратились. Но есть и фотографии, которые хотят от нас иного внимания. Этот корпус фотографических изображений — не инструмент социальной или моральной встряски, призванный дать нам импульс к чувству или действию, но средство фиксации. Мы смотрим, мы замечаем, мы свидетельствуем. Это более классный способ видеть. Это способ видеть, который мы определяем как искусство.

11_Некоторых лучших фотографов, специализирующихся на социальной фотографии, часто упрекают за то, что их фотографии слишком похожи на искусство. Фотографиям, воспринимаемым как искусство, часто аналогично ставят в укор то, что они притупляют сопереживание. Они показывают нам события, ситуации и конфликты, которые способны вызвать наше негодование, и просят оставаться беспристрастными. Они могут показывать нам нечто поистине жуткое, испытывая, на что мы готовы смотреть и что согласны принимать. Или часто — а это львиная доля лучшей современной фотографии — они просто дают нам взглянуть на банальность. Взглянуть на банальность и найти в этом удовольствие, которое нам позволяют испытать хорошо развитые навыки иронии, особенно если с этими фотографиями сюрреалистично соседствуют другие снимки, типичные для солидных выставок и книг.

12_Фотография как высшая форма путешествия, туризма — главный современный инструмент расширения мира. Как ветвь искусства, фотография специализируется на расширении нашего представления о мире касательно сложных, шокирующих вещей. Фотография может говорить нам: это тоже существует. И это. И это. (И всё это присуще человеку.) Но что нам делать с этим знанием, если это действительно знание — о нас самих, об аномалиях, о подверженных гонениям, о подпольных мирах?

13_Назовем мы его знанием или свидетельством, в одном можно быть уверенным касательно этого исключительно современного способа воспринимать мир: наше ви´дение и накопление фрагментов ви´дения не может иметь конца.

14_Не может быть последней фотографии.

_Смотрим на пытки других

Уже долгое время, как минимум шесть десятилетий, фотография определяет то, как воспринимают и как запоминают важные конфликты. Западный музей памяти стал по большей части визуальным. Фотографы имеют высшую власть над тем, что именно мы помним о событиях, и кажется, теперь в мире первой ассоциацией с гнусной войной, которую США в прошлом году превентивно развязали в Ираке, будут фотографии пыток иракских заключенных американцами в самой скандально известной из тюрем Саддама Хусейна, Абу-Грейб.

Администрация Буша и ее защитники в первую очередь приложили усилия к тому, чтобы сдержать публичный скандал и воспрепятствовать распространению фотографий, а не к решению проблемы сложных должностных и политических преступлений, которые выявили эти фотографии. Во-первых, реальность будто сместили на сами снимки. Первым ответом администрации было, что фотографии вызвали у президента шок и отвращение, словно изображения в чем-то виноваты и ужасны они сами, а не то, что они показали. Все избегают слова «пытки». Предположительно, заключенные стали жертвами «жестокого обращения» и в крайнем случае «унижения» — это максимум того, что было признано. «Насколько я знаю, пока что были выдвинуты обвинения только в жестоком обращении, что технически, на мой взгляд, не соответствует пыткам, — сказал на пресс-конференции министр обороны Дональд Рамсфельд. — Это всё, что я могу сказать по поводу слова „пытки“».

Слова меняют, слова дают, слова отнимают. Именно старательное избегание слова «геноцид», когда в Руанде за несколько недель хуту убили около восьмисот тысяч своих соседей-тутси, показало, что американское правительство не собирается никак вмешиваться в ситуацию. Отказ называть то, что произошло в Абу-Грейб — и происходит в других местах Ирака, Афганистана и в Гуантанамо, — своим именем, то есть пытками, так же возмутительно, как отказ называть геноцид в Руанде геноцидом. Вот одно из определений пыток в конвенции, на которой стоит подпись США: «любое действие, которым какому-либо лицу умышленно причиняется сильная боль или страдание, физическое или нравственное, чтобы получить от него или от третьего лица сведения или признания». (Это определение взято из «Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания» от 1984 года. Подобные определения уже какое-то время существуют в правовых обычаях и международных соглашениях, начиная с третьей статьи Женевских конвенций 1949 года и заканчивая многими недавними конвенциями о правах человека.) Конвенция 1984 года гласит: «Никакие исключительные обстоятельства, какими бы они ни были, будь то состояние войны или угроза войны, внутренняя политическая нестабильность или любое другое чрезвычайное положение, не могут служить оправданием пыток». Все соглашения о пытках отдельно оговаривают, что пытки включают действия с целью унизить жертву — например, оставить заключенного без одежды в камере или коридоре.

Какие бы шаги текущая администрация ни предпринимала для сдерживания ущерба от всплывающих откровений о пытках заключенных в Абу-Грейб и других тюрьмах — суды, военные трибуналы, увольнения с позором, отставки высокопоставленных военных и ответственных лиц в администрации, выплаты щедрых компенсаций жертвам, — скорее всего, слово «пытки» так и останется под запретом. Признание, что американцы пытают своих пленных, будет противоречить всему, что эта администрация внушала общественности о своих благих намерениях и универсальности американских ценностей, которые служили высшим, горделивым оправданием права США на односторонние действия на мировой сцене в защиту своих интересов и безопасности.

Даже когда президента наконец вынудили сказать слова «я сожалею» на фоне того, как репутация Америки заметно пошатнулась во всём мире, предметом его сожаления остался подрыв притязаний Америки на нравственное превосходство, ее гегемонической миссии принести «свободу и демократию» на Ближний Восток. Да, 6 мая в Вашингтоне мистер Буш произнес, стоя рядом с королем Иордании Абдаллой II, что он «сожалеет об унижении, которое пришлось пережить иракским заключенным и их семьям». Но после он добавил, что он «в равной степени сожалеет о том, что увидевшие эти фотографии не поняли истинных стремлений и чувств Америки».

Наверняка тот факт, что все усилия Америки в Ираке оказались сведены к этим фотографиям, показался «несправедливым» для видевших какое-то оправдание этой войне в том, что она привела к свержению одного из самых страшных тиранов современности. Война, оккупация — это неизбежно огромное количество скоординированных действий. Что делает одни действия показательными, а другие нет? Вопрос не в том, совершали ли пытки отдельные личности (т. е. «не все»), но в том, системно ли они совершались. Санкционированно. С попущения. Все действия совершают отдельные личности. Вопрос не в том, большинство ли или меньшинство американцев совершают подобные действия, но в том, делают ли их возможными и вероятными принципы политики этой администрации и иерархии, выстроенные для соблюдения этих принципов.

Если смотреть с такой точки зрения, то фотографии — это и есть мы. Они действительно отражают фундаментально порочный характер любой внешней оккупации вкупе с конкретными решениями администрации Буша. Бельгийцы в Конго, французы в Алжире подвергали пыткам и сексуальному унижению непокорных коренных жителей. Добавьте к этим повсеместным злоупотреблениям поразительную, почти тотальную неподготовленность американских управленцев в Ираке к столкновению со сложными реалиями страны после ее «освобождения» — то есть завоевания. Добавьте поверх этого доктрины администрации Буша, конкретно то, что США вступили в бесконечную войну (против многоликого врага по имени «терроризм») и что пленные в этой войне, если президент так решит, могут быть объявлены «членами незаконных военных формирований» — а такую возможность Дональд Рамсфельд озвучил еще в январе 2002 года, — и тогда, по словам Рамсфельда, «технически» их «права не попадают под Женевские конвенции», и вот у вас есть идеальный рецепт для насилия и преступлений против тысяч заключенных без формальных обвинений или доступа к адвокатам в тюрьмах под американским управлением, созданных после терактов 11 сентября 2001 года.

Получается, реальная проблема не в фотографиях, а в том, что они пролили свет на происходящее с «подозреваемыми» под стражей американцев? Нет: ужас того, что эти фотографии отражают, не может быть отделен от ужаса того факта, что на этих фотографиях надзиратели позируют и упиваются страданиями своих беспомощных пленников. Во время Второй мировой войны немецкие солдаты фотографировали зверства, учиненные ими в Польше и России, но крайне редки снимки, на которых палачи находятся рядом со своими жертвами, как мы можем увидеть в книге Фотографируя Холокост Янины Струк. Если можно с чем-то сравнить эти фотографии, так это со снимками чернокожих жертв линчевания в 1880–1930-х годах, где американцы улыбаются в объектив на фоне обнаженных, изуродованных тел черных мужчин или женщин, повешенных на дереве на заднем плане. Фотографии линчеваний были в своем роде сувенирами коллективного действа, участники которого считали свой поступок абсолютно оправданным. Таковы и фотографии из Абу-Грейб.

Если разница и есть, то она в повсеместной доступности этих фотографий. Снимки линчеваний выполняли функцию трофеев — их делал фотограф с целью пополнить ими свою коллекцию, хранить в альбомах, ставить на полки. Фотографии же, снятые американскими солдатами в Абу-Грейб, имеют другое назначение — это не сувениры, но нечто, предназначенное для обмена и распространения. У солдат часто бывают личные цифровые камеры. Если когда-то документирование войны было компетенцией фотокорреспондентов, то теперь солдаты сами документируют свою войну, свои забавы, свое представление о живописном, свои зверства, они отправляют фотографии друг другу и рассылают их по электронной почте всему миру.

Люди всё чаще документируют то, что они делают. По крайней мере в Америке эндиуорхоловский идеал съемки реальных событий в реальном времени — в жизни нет монтажа, так зачем монтировать запись? — стал нормой для бессчетных интернет-трансляций, когда люди снимают свою повседневную жизнь и делают свои реалити-шоу. Вот он я: просыпаюсь, зеваю и потягиваюсь, чищу зубы, делаю завтрак, отправляю детей в школу. Люди записывают все аспекты своей жизни, хранят их в виде файлов на компьютере и рассылают эти файлы по сети. Жизни семьи теперь сопутствует съемка жизни семьи, даже когда — и особенно когда — семья переживает кризис или позор. Вне всякого сомнения, самая потрясающая часть документального фильма Захват Фридманов Эндрю Джареки (2003) о семье с Лонг-Айленда, осужденной за педофилию, — это их дотошная, бесконечная съемка друг друга, своих монологов и диалогов.

Всё чаще люди начинают воспринимать свою эротическую жизнь как нечто, что можно запечатлеть на цифровых фото и видео. Возможно, когда в пытках присутствует компонент эротики, тоже возникает желание их заснять. Из Абу-Грейб всплывает всё больше фотографий, и показателен тот факт, что среди них то и дело встречаются порнографические снимки секса между американскими солдатами. И сами фотографии пыток в подавляющем числе случаев имеют сексуальный характер — например, снимки того, как заключенных заставляют вступать в половые акты друг с другом или имитировать их. Одно из исключений — уже каноническая фотография заключенного в колпаке с торчащими проводами, стоящего на коробке, которого грозились бить током, если он упадет. И всё же не так много фотографий, где пленных связывают в болезненных положениях или заставляют стоять с поднятыми руками. Вне всякого сомнения, это тоже пытки. Достаточно только посмотреть на ужас на лицах этих людей. Но большинство фотографий объединяют в себе пытки и порнографию: молодая женщина, которая ведет на поводке обнаженного мужчину, — это классический образ доминатрикс. Вы еще спрашиваете, вдохновлялись ли истязатели заключенных в Абу-Грейб огромным разнообразием порнографических образов, доступных в интернете, — множество людей пытается воссоздавать их в своих трансляциях.

Жить — значит появляться в кадре, иметь запись своей жизни и, как следствие, продолжать жить свою жизнь, не обращая внимания или притворяясь, что ты не обращаешь внимания, на неусыпный прицел объектива. Но жить — это и позировать. Совершать действия — значит участвовать в жизни общества, где действия записываются в виде кадров. Выражение удовольствия, когда пытают беспомощную, обездвиженную, обнаженную жертву, — только часть истории. Более глубокое чувство удовольствия возникает оттого, что тебя при этом фотографируют, а на это действие сейчас мы склонны отвечать улыбкой, а не застывшим прямым взглядом, как в былые времена. События задумываются так, чтобы их фотографировали. Улыбка — это улыбка на камеру. Если ты сложишь горой обнаженных мужчин и не сфотографируешь их, останется чувство какой-то неудовлетворенности.

Глядя на эти фотографии, задаешься вопросом, как можно радоваться страданиям и унижению других человеческих существ? Натравлять сторожевых собак на гениталии и ноги сжавшихся от страха голых пленников? Заставлять связанных заключенных с мешками на головах мастурбировать и симулировать оральный секс? И ты чувствуешь себя наивным, потому что ответ очевиден: люди действительно делают это с другими людьми. Изнасилование и увечье гениталий — самые распространенные формы пыток. Не только в нацистских концлагерях и в Абу-Грейб, когда тюрьма еще находилась под контролем Саддама Хусейна. Американцы тоже это делали и делают, когда им говорят или дают понять, что те, над кем они имеют абсолютную власть, заслуживают унижения и пыток. Они делают это, когда их убеждают, что эти люди принадлежат к низшей расе или религии. Фотографии значат не только то, что эти действия совершались, но и то, что совершавшие их не чувствовали, будто на фотографиях есть что-то плохое.

И поскольку эти снимки предназначались для большой аудитории, еще более омерзительно другое: всё было ради забавы. И это представление о веселье, увы, теперь всё чаще характеризует «истинные чувства и стремления Америки», что бы Буш ни говорил миру. Сложно измерить рост терпимости к жестокости в жизни американцев, но свидетельства тому повсюду, начиная с компьютерных игр, главного развлечения мальчиков, — как скоро можно ожидать игры «Допрос террористов»? — и заканчивая эпидемией насилия в популярных сейчас групповых обрядах посвящения среди молодежи. Сократилось число преступлений с применением насилия, но насилие стало источником легкодоступного удовольствия. От издевательств над новыми учениками в американских провинциальных школах — как в фильме Ричарда Линклейтера Под кайфом и в смятении (1993) — и до жестокой дедовщины и унизительных ритуалов в студенческих братствах и спортивных командах, мы наблюдаем, как Америка становится страной, в которой фантазии о насилии и его применение воспринимают как развлечение, досуг.

То, что раньше выделяли в отдельный класс порнографии, — экстремальные садомазохистские практики, как в фильме Салó (1975) Паоло Пазолини, который почти невозможно смотреть, об оргиях-пытках в фашистском замке в северной Италии в конце режима Муссолини, — теперь поборники новой, воинственной, имперской Америки нормализуют как какую-то дерзкую шалость для отвода души. «Раздеть и сложить горой» — это обычная хохма в студенческих общежитиях, сказал кто-то по телефону ведущему Рашу Лимбо и миллионам других слушателей его передачи на радио. Задаешься впросом, а видел ли звонивший сами фотографии? Это неважно. Его наблюдение — или фантазия? — точно отражает суть дела. Возможно, некоторых американцев всё-таки шокировал ответ Лимбо: «Точно! — воскликнул он. — Я о том и говорю. То же самое происходит на посвящениях „Черепа и костей“[13], а мы собираемся из-за этого ломать людям жизни, ставя под угрозу нашу военную операцию, и втаптывать их в грязь за то, что они просто веселились?» «Они» — это американские солдаты, истязатели. Лимбо продолжил: «А ведь в этих людей каждый день стреляют. Для них это просто такой отдых. Слышали когда-нибудь про эмоциональную разрядку?»

Вероятно, многим американцам будет проще оправдать пытки и унижение других человеческих существ — а если они наши признанные или потенциальные враги, значит, у них нет никаких прав, — чем признать, что американские действия в Ираке — это бессмысленная, провальная, лицемерная афера. Что касается забав в виде пыток и сексуального унижения, мало что противостоит этой тенденции в Америке, которая с каждым днем всё ближе к военной диктатуре, в которой патриотами считаются те, кто безусловно чтит военную силу и необходимость в максимальном надзоре над гражданами. Шок и трепет[14] — вот что наши военные обещали людям Ирака. Шок и трепет от этих фотографий сообщил миру, что Америка своей цели добилась, продемонстрировав преступное поведение своих граждан и открытое пренебрежение к международным конвенциям о человеческих правах. Наши солдаты теперь позируют с большими пальцами вверх на фоне зверств, которые они совершили, и посылают фотографии друзьям. Так уж ли это удивительно? Люди в нашем обществе некогда отдали бы что угодно за неприкосновенность личной жизни, а теперь наперебой рвутся выставить ее на всеобщее обозрение на телевидении. Что эти фотографии проиллюстрировали, так это культуру бесстыдства и повальное одобрение откровенной жестокости.

Считать, что достаточно одних извинений и слов о том, как это «отвратительно», от президента и министра обороны, оскорбительно для исторического и нравственного чувства. Пытки заключенных — не выходящее из ряда вон явление. Это прямое следствие доктрин о мировой борьбе по принципу «с нами или против нас», при помощи которых администрация Буша пыталась изменить, и изменить радикально, международную позицию США и перекроить многие свои внутренние институты и прерогативы. Администрация Буша всеми силами хочет подчинить нашу страну псевдорелигиозной доктрине войны, бесконечной войны — а «война с террором» именно бесконечная. То, что случилось в новой международной тюремной империи под управлением американских военных, хуже даже печально известного Чертова острова Франции и советского ГУЛАГа, где, в случае французской каторги, имелись суды и приговоры, а в случае российской тюремной империи — конкретные обвинения и сроки. Бесконечная война призвана оправдывать бесконечные заключения. Тех, кого держат во внеправовых американских тюрьмах, называют «задержанными»; слово «заключенные», ставшее внезапно устаревшим, предполагало бы, что у них по международному законодательству и законодательствам всех цивилизованных стран есть права. Эта бесконечная «война с терроризмом» — частью которой указом Пентагона стали считаться как вполне оправданное вторжение в Афганистан, так и обреченное на провал безрассудство в Ираке, — неизбежно ведет к демонизации и дегуманизации любого, кого администрация Буша объявит террористом, а решение это обсуждению не подлежит и зачастую принимается втайне.

Против большинства людей в этих тюрьмах Ирака и Афганистана не выдвинуто формальных обвинений. По докладу Красного Креста, от семидесяти до девяноста процентов заключенных не совершили никакого преступления, а просто оказались не в том месте не в тот момент и попали под облаву на неких «подозреваемых»; под стражей их держат якобы «для допроса». Допроса о чем? О чем угодно. Обо всём, что задержанному известно. Если допрос и есть весь смысл заключения людей под стражу на неопределенный срок, то в ход неизбежно пойдут физическое принуждение, унижение и пытки.

Помните: мы говорим не о редчайших случаях, не о ситуациях, когда счет идет на минуты, чем иногда оправдывают пытки заключенных, владеющих информацией о предстоящем нападении. Это общая практика сбора любой информации, санкционированная американскими военными и чиновниками с целью узнать больше о некой тайной империи злодеев, о которой американцы не знают буквально ничего, в странах, в отношении которых они потрясающе невежественны: полезной, считают они, может оказаться любая информация. Допрос, который не привел ни к какой новой информации (что бы ни считалась информацией), будет считаться провалом. Это еще одно оправдание применения силы для того, чтобы заключенные заговорили. Сломить их, напугать их — всё это эвфемизмы для чудовищных методов, применяемых в американских тюрьмах, где содержатся подозреваемые в терроризме. К несчастью, не одного и не двух там «напугали» настолько, что они умерли.

Эти фотографии теперь никуда не денутся. Такова природа цифрового мира, в котором мы живем. И кажется, без них наши лидеры не признали бы, что проблема вообще существует. В конце концов, мы уже больше года слышали о докладах Международного Комитета Красного Креста и других журналистов о требованиях гуманитарных организаций прекратить жестокое обращение с «задержанными» и «подозреваемыми в терроризме» в тюрьмах под управлением американской армии, сначала в Афганистане, затем в Ираке. Судя по всему, едва ли мистер Буш, мисс Райс или мистер Рамсфельд читали эти доклады. Только фотографии смогли привлечь к себе их внимание, и то, когда стало понятно, что их невозможно изъять; именно фотографии показали президенту и его окружению, что происходящее «реально». До них были только слова, которые проще утаить в нашу эпоху бесконечного цифрового самовоспроизведения и самораспространения и которые проще забыть.

Так что теперь фотографии продолжат «терзать» нас, а именно так это ощущают многие жители Америки. Привыкнут ли к ним люди? Некоторые американцы уже сейчас говорят, что с них хватит увиденного. Но остальной мир считает иначе. Бесконечная война означает бесконечный поток фотографий. Будут ли теперь редакторы сомневаться, уместно ли показывать больше фотографий, оставлять их без ретуши (отчего в некоторых случаях, например, с мужчиной в колпаке на коробке, фотографии часто предстают в ином свете, куда более страшном) — не слишком ли много в них политического подтекста? Под «подтекстом» читай: критики имперского проекта администрации Буша. Ведь нет никакого сомнения, что эти фотографии нанесли урон, словами мистера Рамсфельда, «репутации достойных мужчин и женщин в вооруженных силах, которые отважно, ответственно и профессионально защищают нашу свободу по всему миру». Именно этот урон — урон нашей репутации, нашему образу, нашему успеху как единственной на планете суперсилы — то, о чем администрация Буша выражает сожаление в первую очередь. Наша избранная власть редко обсуждает, каким образом «наша свобода» — свобода пяти процентов человечества — требует присутствия американских солдат на другом конце света. Америка видит себя как жертву потенциального или будущего терроризма. Америка исключительно защищает себя от неумолимых, тайных врагов.

Уже началась ответная реакция. Американцам советуют не так уж сильно упиваться самобичеванием. Фотографии продолжают публиковать, и у многих американцев начинает складываться ощущение, будто их лишают права защищаться; в конце концов, это они (террористы) начали, а не мы. Они — Усама бен Ладен? Саддам Хусейн? Какая разница? Они напали первые. Джеймс Инхоф, сенатор-республиканец от штата Оклахома, член Комитета Сената США по вооруженным силам, перед которым Рамсфельд давал показания, заявил, что он точно не единственный в этом комитете, кого «больше возмутило всеобщее возмущение» этими фотографиями, чем то, что эти фотографии показали. «Эти заключенные угодили в тюрьму не за нарушение правил дорожного движения, — сказал сенатор Инхоф. — Если они из блока 1-А или 1-В, то они убийцы, террористы, инсургенты. У многих из них наверняка руки в американской крови, а мы тут переживаем, как с этими личностями обращаются». Во всём виноваты СМИ, которые спровоцировали и продолжат провоцировать больше насилия против американцев по всему миру. Погибнет больше американцев. Из-за этих фотографий.

Будет огромной ошибкой позволить открывшейся информации о том, что пытки санкционировали американские военные и чиновники как часть «глобальной войны против терроризма», превратиться в историю войны фотографий (и против фотографий). Американцы умирают не из-за фотографий, но из-за того, о чем стало известно благодаря фотографиям, из-за того, что происходит по приказу и с участием вертикали управления, восходящей к верхушке администрации Буша. Но различие между фотографией и реальностью — как между интерпретацией методов и самими методами — может легко стереться. И именно этого желает наша администрация.

«Этих фотографий и видеозаписей на самом деле куда больше, — признал мистер Рамсфельд в своих показаниях. — Если они станут достоянием общественности, ситуация значительно ухудшится». Ухудшится, надо полагать, для администрации и ее программ, а не для тех, кто уже стал и еще может стать жертвами пыток.

Средства массовой информации, может, и будут подвергать себя самоцензуре, но, как отметил мистер Рамсфельд, сложно контролировать солдат на другом конце света; они больше не пишут, как в старые времена, письма домой, которые военные цензоры могли бы вскрыть и зачеркнуть в них нежелательные строчки. Сегодняшние солдаты ведут себя как туристы и, цитируя мистера Рамсфельда, «ходят везде с камерами, делают эти немыслимые снимки и незаконно, без нашего ведома рассылают их по средствам массовой информации». Администрация ведет борьбу против этих фотографий по нескольким фронтам. На данный момент они решили прибегнуть к юридическим уловкам: теперь фотографии расцениваются как улики в будущих уголовных делах, на исход которых может повлиять обнародование этих фотографий. 12 мая председатель Комитета Сената США по вооруженным силам, сенатор-республиканец от штата Вирджиния Джон Уорнер, после показа слайд-шоу снимков сексуального унижения и насилия против иракских заключенных сказал, что он «испытал очень сильные чувства» и что эти фотографии ни в коем случае «нельзя обнародовать. Они могут подвергнуть опасности мужчин и женщин в вооруженных силах, которые ценой большого риска исполняют свой долг».

Но в действительности доступность этих фотографий главным образом ограничат те усилия, которые сейчас предпринимаются для защиты администрации и покрытия наших злоупотреблений в Ираке, усилия по приравниванию «возмущения» этими фотографиями к кампании по очернению американской военной мощи и ее текущих целей. Как многие увидели косвенную критику войны в показанных на телевидении фотографиях американских солдат, убитых во время вторжения в Ирак и его оккупации, так постепенно всё чаще люди будут считать, что распространение новых фотографий непатриотично и порочит образ Америки.

Ведь мы на войне. Бесконечной войне. И война — это ад, ад худший, чем могли себе вообразить те, кто втянул нас в эту проклятую войну. Фотографии останутся навсегда в нашем цифровом королевстве кривых зеркал. Да, один снимок действительно стоит тысячи слов. И даже если наши лидеры решат не смотреть на них, будут появляться еще тысячи фотографий и видеозаписей. Бесконечно.