В усадьбе

VIII

Баринъ шелъ изъ конюшни по двору усадьбы. Большой бѣлый гусь, бродившій по двору съ нѣсколькими гусями, загоготалъ, потомъ зашипѣлъ и, вытянувъ шею, старался его ущипнуть за ногу.

— Фу ты, поганецъ какой! Вотъ озорникъ-то! проговорила птичница Василиса, коренастая, какъ тумба, баба съ голыми красными ногами, разсыпавшая кормъ цыплятамъ. — Что за гусь окаянный! Никого не пропуститъ мимо. Такъ и норовитъ щипнуть. Ужъ на что я, кормъ имъ задаю, а и у меня всѣ ноги исщипаны… Чего ты, проклятый! Шш… Схватите его, баринъ, за шею, онъ увидитъ чужую силу и уймется.

— Чуетъ, что скоро долженъ попасть ко мнѣ на жаркое — вотъ и шипитъ, проговорилъ баринъ.

— Рано, сударь, гусей объ эту пору еще не ѣдятъ.

— Отчего не ѣдятъ! Зарѣзать, зажарить и съѣсть.

— Положенія такого нѣтъ, чтобы съ этихъ поръ гусей ѣсть. Гуся надо тогда ѣсть начинать, когда онъ снѣжку клюнетъ. Какъ первый снѣгъ, такъ сейчасъ и гусей ѣсть начинаютъ. Это ужъ порядокъ такой.

— До снѣгу еще долго, да мы и не проживемъ здѣсь въ деревнѣ до снѣгу, а гусятина на жаркое вещь хорошая. Съ будущемъ мѣсяцѣ всѣхъ старыхъ гусей переѣдимъ, а молодыхъ на племя пустимъ.

— Нельзя, баринъ, однихъ молодыхъ оставить, надо безпремѣнно, чтобы у нихъ старый вожакъ остался, а то все гусиное хозяйство пропадетъ. Старый гусь — онъ ужъ ученый, онъ знаетъ, что и какъ, онъ и съ рѣки приведетъ домой, не поплыветъ куда не надо, а молодые безъ стараго вожака заблудятся. Индюшеночковъ-то изволили видѣть? Подниматься начали, таково хорошо крѣпнутъ, слава тебѣ Господи, сказала ключница. — Ужъ я такъ стараюсь, такъ стараюсь! Сама не допью, не доѣмъ, а только бы наши индюшата были сыты и не плакались. Самая трудная птица — эти индюшата, сударь. Сыро ей — плачетъ и хохлится, солнцемъ припекаетъ — плачетъ и хохлится. Бѣда съ ними съ маленькими-то! Ну, а теперь выравниваться начали, такъ и плакать перестали. Съ говядинки, баринъ, такъ они пошли. Говядинкой сырой я ихъ кормить стала. Да вотъ все ваша ключница Афимъя жалится, что я говядиной ихъ кормлю. Просишь, просишь у ней кусочка и еле допросишься. «Ты, говоритъ, сама жрешь!» Стану я сырую говядину жрать! Да разъ что же?.. Разъ въ пятницу вывезла этакое словечко. Отродясь по пятницамъ не скоромилась. «Ты, говоритъ, сырую ее ѣсть не станешь, а въ щахъ сваришь, да и стрескаешь съ мужемъ». И каждый разъ вотъ этакія слова. «Нѣтъ, говорю, я еще Бога-то не забыла. Для пятницы въ щи снятокъ есть. Поди, говорю, смотри, какъ я индюшатъ твоей говядиной кормить буду». Тоже вотъ и насчетъ гречневой крупы для цыплятъ… «Куда, говоритъ, у тебя столько крупы идетъ? Ты, говоритъ, должно быть, сама съ мужемъ ее лопаешь. У твоего, говоритъ, мужа мурло-то лопнуть хочетъ съ хозяйской крупы». Господи Іисусе! Станемъ мы хозяйскую крупу ѣсть, чтобы цыплятъ обижать! Вонъ они какіе у насъ кругленькіе! Извольте сами посмотрѣть.

Баринъ слушалъ и улыбался. Онъ смотрѣлъ какъ два пѣтушка-цыпленка дрались между собой, прыгая другъ передъ другомъ. Птичница продолжала:

— «У тебя, говоритъ, цыплята съѣдаютъ крупы словно полкъ солдатъ. Ты, говоритъ, отсыпаешь, копишь и на деревню къ Амосу Ермолаеву продавать носишь. Черезъ эту, говоритъ, крупу вы съ мужемъ и пьянствуете». Тутъ ужъ я, баринъ, не вытерпѣла и принялась ее ругать. Помилуйте, я даже не знаю, какъ и дверь-то въ кабакѣ у Амоса Ермолаева отворяется, а она вдругъ, обидчица, такія слова про меня! У самой у ней хвостъ замаранъ, такъ оттого такъ и про другихъ думаетъ. Сама вашъ чай да сахаръ отсыпаетъ и черезъ Василья Савельева къ Амосу Ермолаеву продавать посылаетъ. Вы не вѣрите, сударь? Самая вороватая баба ваша Афимья. Вы и насчетъ вина-то присматривайте. Очень чудесно она у васъ отливаетъ да съ Васильемъ Савельевымъ и съ братомъ евоннымъ Иваномъ въ кустахъ пьетъ. Вонъ тамъ за усадьбой, въ кустахъ, на овражкѣ пиршество это у нихъ и бываетъ. Вы, вотъ, наливки ягодныя теперь изволили сдѣлать, а я ужъ одну бутылку наливки у Ивана въ рукахъ видала. Вѣдь Иванъ-то, вы думаете, кто ей приходится? Хахаль — вотъ кто. Старая баба, а молодого парня путаетъ. Погодите, она вамъ его еще въ работники схлопочетъ. Знаю я ея подлыя мысли. Теперича, она меня съ мужемъ сжить хочетъ и чтобы на наше мѣсто Василія Савельева съ женой, а тайный у ней смыслъ такой, чтобы и Ивана потомъ вамъ навязать. Ивана-то она въ кучера прочитъ. А Иванъ нешто кучеръ? Въ извозчикахъ онъ, дѣйствительно, въ Питерѣ ѣзжалъ, а на вашихъ лошадяхъ ему ни въ жизнь не проѣхать. Ваши кони огневые. Гдѣ ему съ вашими конями управиться!

Къ барину подошла барыня.

— Что ты тутъ дѣлаешь? спросила она его.

— Любуюсь на дерущихся пѣтушковъ, да сплетни слушаю, отвѣчалъ онъ. — Давеча ключницыны сплетни выслушивалъ, а теперь, вотъ, птичницыны сплетни слушаю.

— Не сплетни это, баринъ, а правда, продолжала птичница. — Просто разорительница вашего дома эта самая Афимья-ключница. Нешто такія женщины въ ключахъ ходятъ? Не въ ключахъ имъ у господъ ходить, а въ острогѣ сидѣть — вотъ ихъ мѣсто. А ужъ про другихъ-то какъ! Господи Боже мой! И всѣ у ней воровки. Молчала бы ужъ лучше. Да вотъ, хоть бы опять и насчетъ гороху. Пѣтушки наши теперь подростаютъ, пѣть начали, надо для голоса паренымъ горохомъ ихъ кормить, чтобы голоса у нихъ звончѣе были. Я и спросила у ней гороху. Батюшки-свѣты, какъ она на меня напустилась! «Мало, говоритъ, вамъ того, что вы съ мужемъ на хозяйской крупѣ себѣ зобы наѣдаете, такъ вамъ еще и гороху подай!» Да не мнѣ, говорю, дура, гороху надо, а хозяйской птицѣ. Такъ и не дала, а только ругательски изругала меня. Ужъ вы, баринъ, велите ей гороху мнѣ дать для пѣтушковъ, а то, ей-ей, они у насъ безголосые останутся. Будутъ хрипѣть, а настоящаго голоса никогда у нихъ безъ гороху не будетъ.

Баринъ улыбнулся и спросилъ птичницу:

— Ну, что, Василиса, все вылила, что на душѣ накопилось?

— Мнѣ, баринъ, выливать нечего! Я о вашей же птицѣ хлопочу, чтобы ваша же птица была сыта и въ порядкѣ. Мнѣ что! Хуже же будетъ, ежели ваши пѣтушки пѣть будутъ сраму подобно. Воля вашей милости.

— Дадутъ, дадутъ тебѣ гороху для пѣтуховъ, сказалъ баринъ, трогаясь съ мѣста и направляясь въ садъ.

— Велите ужъ и винца стаканчикъ выдать… продолжала птичница. — Теперича, ежели вспарить этотъ горохъ, да въ винѣ его намочить, то пѣтухъ съ вина боецъ будетъ.

— Да мы изъ молодыхъ пѣтуховъ только пару оставимъ, а остальныхъ съѣдимъ, сказалъ баринъ.

— Такъ вѣдь и парочку-то лучше такую держать, чтобы бойцы были, а то, что хорошаго въ смирныхъ пѣтухахъ?

— Хорошо, хорошо. Получишь стаканъ водки.