В.В. Тетрадь с рисунками на полях

Глава четвертая. Пророчество Грозы Бледнолицых

Трансамериканский экспресс, неожиданно ставший пристанищем не только для живых пассажиров, но и для одного покойника, наконец добрался до ближайшего города, которым оказалась столица штата Юта Солт-Лейк-сити.

– Господа, мы – на территории мормонов, – объявил Загорский, выглянув в окно и прочитав название станции.

– Какие еще мормоны? – оживился Ганцзалин, который незадолго до этого вернулся в купе, был представлен Верещагину и отрапортовал о тщетных попытках найти загадочного чернобородого господина. – Какие-такие мормоны?

– Святые последних дней, – коротко отвечал коллежский советник, не отводя взгляда от окна. – Во всяком случае, сами себя они именуют именно так.

Помощник перевел озадаченный взгляд на Верещагина. Тот в двух словах объяснил китайцу, что Солт-Лейк-сити считается штаб-квартирой так называемой Церкви Иисуса Христа святых последних дней.

– От скромности не умрут, – хмыкнул Ганцзалин.

– Скорее уж от разврата, – кивнул Нестор Васильевич. – Слишком много внимания местные жители уделяют интимным связям…

Помощник отвечал, что все нормальные люди, если они не монахи, уделяют внимание интимным связям. Загорский возразил, что далеко не все становятся многоженцами, а у мормонов это норма – при том, что сами они зовут себя христианами.

– В Америке почти все зовут себя христианами, но более странного христианства я в жизни своей не видел, – заявил китаец.

Верещагин, однако, заметил, что, кажется, еще лет десять назад мормоны официально отказались от многоженства. Загорский улыбнулся – неплохо бы тайком заглянуть в какой-нибудь мормонский дом и посмотреть, как они придерживаются этого правила. Это ведь все равно, как если бы русские волки официально отказались от мяса и стали питаться одной только капустой.

Все это он говорил, не отводя глаз от окна. Ганцзалину стало любопытно, что это так заинтересовало господина, и он тоже выглянул в окно.

– Что вы там высматриваете?

– Шерифа, – коротко отвечал Нестор Васильевич. – Пока не придет шериф, нас отсюда не выпустят.

И действительно, пассажиров из поезда не выпускали, покуда не явился шериф с двумя помощниками. Шериф был рыжеватый, важный, над ремнем выступало брюшко, звезда сияла на груди, как орден, выданный за несостоявшиеся еще сражения. Помощники его оказались белобрысыми, ражими, но расторопными детинами, похожими, как близнецы.

– Двое из ларца, одинаковых с лица, – заметил Ганцзалин, бесцеремонно разглядывая помощников через окно. – Братья, что ли?

Загорский лаконично отвечал, что и такое может быть. В глубинке, хоть русской, хоть американской, родовые связи гораздо сильнее, чем в столицах, и уж если один брат куда-то пробился, то вскорости там же будет и второй, в этом нет никаких сомнений. Тем более это касается Солт-Лейк-сити: мормоны считают, что даже загробную жизнь члены семьи проводят вместе.

Помощник удивился: как это – вместе? А если кто-то сильно согрешил и попадет в ад?

– Мормон не может попасть в ад, только в рай. Более того, хороший мормон сам может уподобиться богу и обрести такие силы, которые простым смертным и не снились, – Загорский отвечал кратко, видно было, что он озабочен.

Но Ганцзалина почему-то очень заинтересовала тема совместной вечности.

– Ну, а если один член семьи – мормон, а другой – нет? – спросил он. – Например, сын приехал в Солт-Лейк-сити и примкнул к мормонам, а родители его – обычные протестанты или даже католики.

– Мормон сделает все, чтобы привлечь родственников к своей вере, – объяснил коллежский советник. – А иначе какой же он мормон?

Но Ганцзалин никак не унимался. А что будет, если родители умерли до того, как сын стал мормоном?

– Их примут в Церковь заочно, – пояснил господин. – У мормонов есть посмертное крещение. Разумеется, согласия покойников креститься в мормонскую веру никто не спрашивает.

– Выходит, от мормонов не спрятаться ни на этом, ни на том свете, – заключил помощник.

Загорский глянул на него чуть насмешливо: кто бы говорил! Разве Ганцзалин забыл, что в Китае приняты посмертные браки?

После тщательного осмотра места происшествия тело инженера увезли в морг. У всех пассажиров проверили документы и составили список, включая номера купе, в которых они ехали. Затем, наконец, путешественникам дали свободу, и Верещагин с Загорским и Ганцзалином смогли выйти из поезда и добраться до станционного буфета.

Буфет этот больше напоминал салун из рассказов о Диком Западе, каковым, вероятно, и был совсем недавно: при входе – распашные двери «летучая мышь», грубо сколоченная стойка бара, полки за ней, уставленные батареями разномастных бутылок, а также пиво в металлических кэгах, стоявших прямо на полу. По всей площади буфета – крепкие деревянные столы и стулья, в дальнем углу – пианино, в другом углу – стол для бильярда. На втором этаже располагалась гостиница.

Впрочем, приглядевшись, они обнаружили неожиданную деталь – в бутылках не было алкоголя, все это были прохладительные напитки.

– Судя по всему, тут предстоит заседание общества трезвости, – заметил Ганцзалин.

– Нет, я ведь говорил, что Солт-Лейк-сити – штат мормонов, – отвечал коллежский советник. – А мормоны не переносят алкоголя и табака, да и вообще ничего возбуждающего. Они, кажется, даже чая с кофием не пьют.

– А пиво? – и помощник показал на металлические кэги, стоявшие в дальнем углу. – Или у них там тоже лимонад?

– Пиво, я думаю, это компромисс. Надо же что-то пить проезжающим, да и в самом городе, скорее всего, не одни мормоны живут.

Обслуживал публику крепкий бармен с квадратной физиономией и два угрюмых индейца-мохаве с оплывшими лицами и длинными нечесаными волосами, которые свисали вниз, как грива у мустангов.

Загорский, Верещагин и Ганцзалин уселись за самым дальним столиком – так, что их нельзя было подслушать. Говорили они по-русски, чтобы их никто не понимал, но береженого, как известно, даже американский бог бережет.

– Итак, подведем итоги, – негромко начал Загорский, после того, как индеец, который изо всех сил старался не встречаться глазами с клиентами, принес им три кружки светлого пива. – Инженер Эндрю Тимоти, который собирался продать русскому флоту свой электрический двигатель, убит – и это плохо. Однако все его документы украдены убийцами – и это хорошо.

– Почему это хорошо? – спросил Ганцзалин, отпил пиво и поморщился – кислое.

– Потому что пока личность его не установлена, имя его не попадет в газеты, и никто не узнает, что его нет на этом свете. Это дает нам время, чтобы попытаться вызволить его чертежи у американской почты. Пока что Тимоти для властей – Джон До, так тут зовут безымянных покойников. Как только станет известно, что инженер убит, чертежи его сделаются для нас недоступными.

– Но они и сейчас для нас недоступны, вы же сам об этом говорили, – возразил Василий Васильевич.

Загорский слегка улыбнулся. Да, чертежи недоступны для них и сейчас, но это можно изменить.

– Каким образом? – спросил Ганцзалин, снова сделал большой глоток и снова поморщился – пиво по-прежнему казалось ему кислым.

– Мы отправимся к главпочтамту в Вашингтоне, организуем наблюдение и, когда увидим, что кто-то пытается получить посылку Тимоти, выследим его и отберем чертежи.

Верещагин удивился: неужели господин Загорский хочет использовать убийц инженера, чтобы с их помощью завладеть его изобретением?

– Именно так, – отвечал Нестор Васильевич. – Уверяю вас, в этом гораздо меньше риска, чем пытаться получить их самим.

– Но ведь в паспорте должна быть фотография, – возразил Ганцзалин.

Коллежский советник пожал плечами. Насколько ему известно, обязательных фотографий на американских удостоверениях личности до сих пор нет, а те, которые есть – довольно низкого качества. Таким образом, убийца, имеющий документы инженера, легко может получить посылку как мистер Тимоти, поскольку пока не известно, что тот убит.

– Но убийца ведь не знает, что мистер Тимоти послал чертежи почтой, – возразил Верещагин.

Загорский согласился – не знает. Именно поэтому надо будет сделать так, чтобы убийца – или убийцы – об этом узнали. Но не прямо сейчас, а спустя некоторое время. Например, когда они с Ганцзалином доберутся до Вашингтона, они попробуют получить чертежи на почте.

– Как это можно получить чужую посылку, – недоумевал Верещагин, – да еще и не имея документов?

– Законным образом – нельзя, – отвечал коллежский советник. – Но мы все-таки попытаемся. Скажем, например, что нам поручил это мистер Тимоти, который по причине большой занятости не добрался до места.

– Чистая фантастика, – нахмурился Василий Васильевич. – Нет никаких сомнений, что вам откажут.

– Разумеется, откажут, – не возражал Загорский. – Мы устроим скандал, и убийцы, которые следуют за нами, поймут, чего мы хотим. Поскольку у них есть документы покойного инженера, они, в отличие от нас, смогут получить посылку. И вот тогда мы подстережем их и отнимем чертежи.

Верещагин глядел на него с явным сомнением.

– Что вас смущает в моем плане? – спросил Нестор Васильевич.

– Все, – сказал художник, – все абсолютно. Он мне кажется совершенно несерьезным.

– Как говорят шахматисты, лучше иметь плохой план, чем играть вовсе без плана, – заметил коллежский советник. – Опыт учит нас, что обстоятельства меняются, и план всегда можно скорректировать или заменить другим, лучшим.

Художник отвечал, что, пока Загорский будет жонглировать планами, бандиты могут убить его, Верещагина. Они ведь думают, что бумаги инженера у него.

– Разумеется, вас могут убить, – кивнул коллежский советник. – И более того, непременно попытаются это сделать. Но тут, как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Это раз. Кроме того, вы теперь не один, а под нашей с Ганцзалином опекой. Без ложной скромности скажу, что это лучшая охрана на всем белом свете. Лучше даже, чем у американского президента.

Верещагин заметил, что это плохое сравнение, потому что совсем недавно американского президента Мак-Кинли пристрелили, как кролика. Таким образом, слова об охране президента не слишком его обнадеживают.

– Во-первых, я сказал, что мы лучше президентской охраны, – возразил Нестор Васильевич.

– Гораздо лучше, – хвастливо добавил Ганцзалин.

– Во-вторых, если вас это успокоит, знайте, что вас пристрелят не раньше, чем пристрелят нас с Ганцзалином, – продолжал Загорский. – А это дело очень и очень непростое. Таким образом, у вас очень приличные шансы добраться до Вашингтона живым и здоровым.

Верещагин только головой покачал в ответ на такое заявление. Они что же, собираются всю оставшуюся дорогу дежурить возле дверей его купе?

– Нет, разумеется, – отвечал Нестор Васильевич. – Это было бы совершенно пустым делом. Чтобы убить человека, совершенно необязательно входить в его купе. Его можно убить через стенку из соседнего купе, можно выстрелить в окно, прострелить крышу и даже пол вагона. Результат один – человек отдает Богу душу и отправляется на встречу с апостолом Петром.

– Значит, вы уверены, что меня все-таки попытаются убить? – осторожно спросил художник.

– В этом не может быть никаких сомнений, – отвечал Загорский.

– Вот черт! – огорчился Верещагин. – Скажу вам честно, я не затем ехал в Америку, чтобы меня тут похоронили.

Коллежский советник отвечал, что в этом есть и вина самого художника: зачем он ввязался в шпионскую историю с двигателем? И Загорский лукаво поглядел на живописца.

– Возможно, я поступил не подумав, – покаялся Василий Васильевич. – Но мной двигал естественный патриотизм и, что греха таить, любопытство.

– Патриотизм – прекрасная вещь, в любопытстве тоже нет ничего слишком уж плохого. Но вместе они образуют весьма взрывоопасную смесь, – заметил Загорский.

Немного подумав, художник предложил обратиться в местную полицию: может быть, ему дадут какую-то охрану?

– И что вы скажете в полиции? – осведомился коллежский советник. – Поведаете им душещипательную историю о том, как вступили в сговор с инженером Тимоти, чтобы увезти в Россию секретный двигатель и тем подорвать военную мощь Америки?

Расстроенный Верещагин зажал в кулак бороду и так сидел, наверное, с полминуты. Потом поднял глаза на Загорского, вид у него был крайне озабоченным.

– Так что ж нам теперь делать? – спросил он озадаченно.

– Вопрос этот гораздо сложнее, чем может показаться, – вид у Нестора Васильевича был очень серьезным. – Я думал над всей этой историей. В ней есть вещи, которые меня смущают. Во-первых, бессмысленная жестокость, с которой был устранен инженер. Если за инженером охотились, ну, скажем, агенты секретной службы, они бы сначала решили поговорить с ним, припугнуть, словом, не стали бы сходу резать его, как поросенка – все же он гражданин США, пусть и совершивший с их точки зрения предательство. Есть другой вариант – Эндрю Тимоти убила иностранная разведка, например, французская. Ей каким-то образом стало известно о его изобретении и перспективах, которые оно сулит. Тогда жестокость, с которой было совершено убийство, вполне понятна. Но есть и третья возможность: инженера убили какие-то частные лица, которые надеялись завладеть его чертежами и продать их за хорошую цену. Одно непонятно: откуда эти люди узнали, что Тимоти собирается продать свое изобретение, если он даже не брал на него патент?

Спустя примерно час после вышеуказанного разговора Василий Васильевич Верещагин сидел в своем двухместном купе в чрезвычайно мрачном настроении. Он, как и мистер Тимоти, тоже ехал один – официальные лица, устроившие его поездку, выкупили оба места в его купе. Тем не менее, мрачные перспективы, которые нарисовал художнику Загорский, не давали ему прийти в хорошее расположение духа.

Верещагин хмуро глядел в окно – оттуда виден был только стоящий на соседних путях черный грузовой состав, над которым в некотором отдалении синели снеговые шапки Скалистых гор.

Внезапно до слуха художника донеслись трескучие взрывы и пальба. Он выглянул из окна, но ничего не увидел. Очевидно, стрельба началась справа, со стороны города. Верещагин хотел было открыть двери и выйти в тамбур, и даже встал для этой цели с дивана, но тут же застыл, вспомнив предостережение Загорского.

– Что бы ни происходило, не покидайте купе, – строго наставлял его Нестор Васильевич. – Даже если начнется светопреставление, даже если снаружи будет стоять сто младенцев и вопиять о помощи – не открывайте дверь: за ней вас ждет старуха с косой, и смерть ваша будет ужасна.

Скрепя сердце, Верещагин опустился на диван. Внезапно в окно его купе громко ударил пущенный чьей-то меткой рукой камешек. Художник взглянул в окно и увидел Загорского. Коллежский советник стоял прямо рядом с поездом на железнодорожной насыпи.

– Василий Васильевич, прошу на выход, – негромко, но повелительно сказал он.

– То есть как это – на выход? – удивился Верещагин.

– Через окно, – отвечал Нестор Васильевич. – Просто прыгайте вниз, на насыпь. Вы человек сильный, тренированный, для вас это не должно быть слишком уж сложным делом.

– Легко сказать – прыгнуть, – закряхтел Верещагин. – Мне все-таки не двадцать лет, а почти шестьдесят, я и ноги могу переломать от такого прыжка.

– В таком случае повисните на руках и затем спуститесь вниз, – посоветовал Загорский. – Ничего не бойтесь, я вас подстрахую.

– А как же вещи? – спросил Верещагин озабоченно. – У меня тут саквояж с вещами и кое-какие наброски.

– Бросайте ваш саквояж вниз, но, прошу, побыстрее, время дорого, – отвечал коллежский советник. – И не забудьте деньги, чековую книжку и документы.

Спустя минуту ворчащий и крайне недовольный Василий Васильевич уже стоял на насыпи рядом с Загорским. В руке он держал свой коричневый саквояж, побывавший в разных переделках. Не дав Верещагину опомниться, коллежский советник велел ему нырять прямо под вагоны товарного поезда.

– Это еще зачем?

– Чтобы нас не заметили, – и Загорский первым полез под поезд.

Верещагин, кряхтя, двинулся следом за ним. Спустя несколько секунд они уже лежали прямо на рельсах, над ними нависло непроглядно черное, пропахшее углем брюхо товарного вагона.

– И долго нам так лежать? – осведомился художник.

– Пока не отправится наш поезд, – отвечал Загорский. – Пусть те, кто следит за вами, думают, что вы поехали дальше в экспрессе. А мы продолжим путешествие на лошадях – так безопаснее.

Верещагин пришел в ужас. На лошадях, да еще по горам? До Вашингтона больше трех тысяч верст, сколько же они будут ехать до места?

– Я не сказал, что мы поедем на лошадях прямо до Вашингтона, – отвечал Загорский. – Нам сейчас важно запутать преследователей, пусть думают, что мы в поезде.

Верещагин обреченно кивнул. А, кстати сказать, что там за стрельба на станции? Нападение индейцев?

– Это не стрельба, это Ганцзалин с помощью петард отвлекает внимание почтеннейшей публики, – объяснил коллежский советник. – Было бы нехорошо, если бы увидели, как мы лезем из поезда через окна. Во-первых, это было бы неприлично, во-вторых, выдало бы врагам все наши планы. Что же касается индейцев, то они уже больше десяти лет не ведут войн с бледнолицыми. Что вы слышали о бойне при Вундед-Ни?

Оказалось, что художник ничего об этом не слышал.

– Рассказывать в деталях сейчас нет времени, да и место неподходящее, – отвечал Загорский. – Скажу лишь, что это была одна из последних битв Индейской войны, в которой индейцы потерпели тяжелое поражение, бесповоротно сломившее их дух. Считается, что после этого краснокожие были покорены окончательно, некоторые племена рассеялись, другие – переместились в резервации.

Вскоре экспресс отошел от станции, и коллежский советник вместе с художником вылезли из-под товарного поезда на свет Божий. На перроне их ждал ухмыляющийся Ганцзалин.

– Ты все сделал? Лошадей купил? – спросил его Загорский.

Помощник лишь молча кивнул.

– А карты? Карты тебе удалось достать?

Китаец неприятно оскалился.

– Это стоило нам двести долларов, – сказал он сердито. – Подумайте только, двести долларов за карты с горными тропами! Да индеец, который мне их продал, вместе со своей лошадью, домом и всем его племенем столько не стоит. Если бы у меня было хоть немного времени, уж я бы его уломал.

– Неважно, – отмахнулся Загорский. – Без этих карт мы в жизни через горы не проедем.

Ганцзалин хотел было сказать, что через горы они и с картами не проедут, но господин его перебил и велел вести прямо к лошадям.

На станционной площади под присмотром чумазого индейского недоросля лет пятнадцати их ждали три жеребца. Правда, отнести их к лошадиному племени было сложно, скорее это были чубарые и пестрые пони пяти примерно футов в холке. Кроме того, тут же стояли два мула – чтобы нести поклажу путников. Мулы не вызвали никаких нареканий со стороны Загорского, но пони привели его в нехорошее изумление.

– Это что за чудо-юдо? – осведомился коллежский советник. – Я просил тебя купить коней, а ты кого приволок? Ослов-переростков?

Ганцзалин обиделся и сказал, что это не ослы никакие, а настоящие индейские пони.

– Но зачем нам пони? – раздражение господина с каждой секундой нарастало. Этому способствовал и юный индеец, насмешливо скаливший белые зубы.

– Во-первых, они дешевле, – начал китаец.

Загорский, услышав такое, возвел очи горе. Выражение его лица говорило ясно – наградил же Бог помощничком!

– Во-вторых, – ничуть не смутившись, продолжал Ганцзалин, – они ужасно ловкие. По горам карабкаются, как обезьяны. Там, где обычная лошадь свалится в пропасть вместе с наездником, индейский пони пройдет совершенно спокойно. И, наконец, они очень выносливые. Вывезут кого угодно, даже господина Верещагина.

– Мерси, – иронически поклонился художник, – очень рад был услышать такой комплимент.

Коллежский советник нахмурился. Положительно, нельзя доверить помощнику даже самое простое дело – он все испортит.

Ганцзалин надулся. Он хотел, как лучше, но если господин считает, что разбирается в лошадях лучше, чем он, то может обменять этих пони на каких-нибудь других.

– Между прочим, – сердито добавил китаец, – я этих пони даже не купил, а взял в аренду. И тем много на этом сэкономил.

– В аренду? – изумился Верещагин. – Как же это мы будем их возвращать? Пошлем обратно почтой?

Ганцзалин отвечал, что у краснокожих все продумано. На любой из ближайших станций они могут найти индейского торговца лошадьми и продать ему этих пони. Возьмет он их, конечно, подешевле, чем заплатили путники, но все же какие-то деньги им все равно перепадут. Таким образом, внакладе не останутся ни они, ни индейцы.

– Да, – сказал Верещагин саркастически, – только лошадьми мы еще не торговали.

Но Загорский лишь рукой махнул. В конце концов, им не на другой конец света скакать, главное, чтобы эти пони действительно смогли их поднять.

– Не беспокойтесь, поднимут, – отвечал Ганцзалин.

И действительно, они вполне комфортно разместились в седлах, и даже мощного Верещагина его маленький скакун выдерживал совершенно спокойно. Только, пожалуй, Нестор Васильевич был несколько высоковат, так что ноги его почти касались земли.

– Вы похожи на Дон Кихота, а мы с господином Верещагиным как будто бы ваши санчо-пансы, – сообщил хозяину очень довольный Ганцзалин.

Тот ничего не ответил на такой сомнительный пассаж, он глядел на мальчика-индейца.

– Как тебя зовут? – спросил Загорский.

– Гроза Бледнолицых, – отвечал тот, дерзко ухмыляясь. Английский у него был вполне приличным.

Улыбнулся и Загорский: у мальчишки было недурное чувство юмора.

– Из какого ты племени?

– Я шошон, – отвечал мальчишка с гордостью.

– Скажи, Гроза Бледнолицых, есть у вас в городе шошоны или индейцы других племен, которые хорошо знают окрестные горы?

– Зачем вам? – спросил парнишка скептически.

– Мы бы взяли такого человека проводником и заплатили ему хорошие деньги…

Мальчишка смотрел на Загорского с каким-то странным выражением на лице. Наконец он спросил, как далеко хотят бледнолицые углубиться в горы? Нестор Васильевич отвечал, что они двинутся на юго-восток, в сторону Гранд-Джа́нкшен.

– А зачем вам Гранд-Джанкшен? – насторожился юный индеец.

Загорский на миг замешкался с ответом, и его опередил Ганцзалин.

– Мы горные инженеры, – заявил он, очень довольный собой. – Едем разведывать месторождения золота.

Лицо юного индейца дрогнуло.

– Он пошутил, – быстро сказал коллежский советник, бросая на помощника грозный взгляд. – Мы простые охотники. Так ты возьмешься быть у нас проводником?

Гроза Бледнолицых покачал головой: нет, туда их не поведет ни он, ни любой другой индеец, и ни за какие деньги притом. Верещагин и Ганцзалин озадаченно переглянулись.

– Но почему нет? – спросил коллежский советник.

– Бледнолицым туда нельзя, – коротко отвечал мальчишка. – Там их ждет смерть – ужасная и неотвратимая.

Сказав так, он отвернулся и молча пошел прочь. Китаец и Верещагин провожали его озабоченными взглядами.

– Какого черта, Ганцзалин?! – не выдержал Загорский. – Кто просил тебя называться горным инженером?

– А что такого? – пожал плечами помощник. – Или надо было сказать ему правду?

Но коллежский советник не смягчил сурового тона. Сто раз он говорил, что переезжая в новую страну, надо непременно готовиться, изучать всю возможную литературу на этот счет. Но помощник его не слушает, и вот они опять оказались в луже!

– Да в какой луже, говорите яснее! – возопил китаец.

Объяснение оказалось довольно простым. Как известно, бледнолицые сгоняли индейцев с их исконных территорий и отправляли в резервации. Причиной такой жестокости часто становилось открытие на индейских землях месторождений золота, серебра или других полезных ископаемых. Случалось, что одно и то же племя переселяли с места на место несколько раз, не давая толком обжиться и закрепиться. Именно поэтому индейцы с таким подозрениям и даже ненавистью относятся к золотоискателям и всякого рода землемерам и инженерам – они понимают, что если откроют новое месторождение, их снова сгонят с земли, которую они только-только начали обживать. Вот в чем причина того, что Гроза Бледнолицых отказался идти с ними, а не какое-то там индейское проклятие.

– Если бы не твоя дурацкая выдумка, у нас был бы надежный проводник, – заключил Нестор Васильевич. – А так мы идем в горы, надеясь только на карты и собственную интуицию.

Верещагин согласился с Загорским.

– Дело еще не кончено, – сказал он озабоченно. – Насколько я знаю, у индейцев хорошо работает оповещение, и если мы встретим их в горах, эта история нам еще аукнется.

Не глядя больше на проштрафившегося помощника, Нестор Васильевич подбодрил вожжами своего пестрого буцефала и двинулся во главе процессии, состоявшей из трех пони и двух мулов. Не торопясь, но при этом достаточно резво они двинулись вдоль железной дороги.

Предусмотрительный Ганцзалин обзавелся не только пони, но и запасся в дорогу всем необходимым. Он купил палатку для ночевок, три теплых одеяла вроде тех, в которых ходят индейцы (в горах холодно, особенно ночью), мешок с маисовой мукой, несколько связок сушеного мяса и два бурдюка с водой.

Кроме того, поскольку зимой в горах для лошадей нет никакого корма, он купил несколько мешков с овсом. Все это они навьючили на двух мулов, которые составили обоз их небольшого отряда.

– Индейцы с таким запасом могут хоть месяц по горам разъезжать, – заметил Ганцзалин. – Они заливают в маисовую муку воду и делают из нее болтанку, получается очень сытно. А у нас к тому же мясо есть. Значит, мы можем ездить два месяца.

Загорский сухо отвечал, что он на столь долгий срок не рассчитывал. По его прикидкам, преследователи обнаружат их отсутствие только на следующей станции, в городке Про́во, верстах в сорока отсюда. Тогда они либо попытаются вернуться в Солт-Лейк-сити, чтобы искать беглецов там, либо просто будут ждать в Прово в расчете на то, что их дружная компания приедет следующим поездом. В любом случае, им придется уклониться от торных дорог и часть пути проехать по горным тропам. Если все будет в порядке, коллежский советник рассчитывает добраться до следующей после Прово станции – города Хэ́лпер, расположенного примерно в ста восьмидесяти верстах от них.

– Сто восемьдесят верст – это серьезно, – озаботился Верещагин. – Мы потеряем пять-шесть дней.

Нестор Васильевич отвечал, что другого выбора у них нет, и лучше потерять несколько дней, чем расстаться с жизнью.

Верещагину ничего не оставалось, как развести руками и согласиться, после чего их маленький отряд решительно продолжил свой путь.