Вацетис — Главком Республики

НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ

Постановлением СНК 11 июля 1918 г. И.И. Вацетис был назначен главнокомандующим чехословацким (Восточным) фронтом. В телеграмме начальника оперативного отдела Наркомата по военным делам С.И. Аралова начальнику штаба Восточного фронта В.Ф. Тарасову, отправленной после полудня 12 июля, говорилось: «Декретом Совнаркома Генштаба тов. Вацетис назначен главнокомандующим чехословацким фронтом, тов. Данишевский назначен членом Революционного военного совета. До приезда тов. Вацетиса командование сохраняется в том виде, как оно установлено тов. Мехоношиным»^{81}.

Карл Данишевский дополнил состав РВС Восточного фронта — кроме него членами являлись П.А. Кобозев, К.А. Мехоношин, Г.И. Благонравов. При обсуждении кандидатуры И.И. Вацетиса были учтены, видимо, его опыт и успехи в подавлении мятежей — польского корпуса Довбор-Мусницкого в Белоруссии и левых эсеров в Москве.

В 1918 г. Советскую Россию буквально лихорадило. Едва успели на западе замириться в марте месяце с Германией, как «прорвало» на востоке. И связан был этот прорыв с действиями чехословацкого корпуса. Немного об истории создания этого корпуса. Формирование чехословацких частей из пленных и чешских колонистов в России началось еще при царизме, но особенно ускорилось оно при Временном правительстве. К осени 1917 г. были сформированы уже две дивизии, сведенные в корпус численностью в 30–35 тыс. человек. Командовать корпусом был назначен русский генерал В.Н. Шокоров, а начальником штаба — генерал М.К. Дитерихс. Дислоцировался корпус на Украине.

По поводу использования этого корпуса. Чехословацкий Национальный совет под руководством профессора Т. Масарика при поддержке западных союзников добивался переброски корпуса во Францию. В мае 1917 г. русский Генеральный штаб дал на это свое согласие. Однако первоначальный проект отправки реализован не был. В сентябре того же года Томаш Масарик вновь обратился к Временному правительству с просьбой ускорить переброску чехословацких частей на Западный фронт морем через Архангельск.

Однако были и другие виды на чехословацкий корпус. Силы, противодействующие нарастанию революционного движения в стране, надеялись использовать его в своих целях. Например, генерал Лавр Корнилов советовал другому генералу — Н.Н. Духонину перевести один из чехословацких полков в Ставку, а остальные части корпуса сосредоточить на линии Орша — Могилев — Жлобин.

Были ли серьезные основания рассчитывать на использование чехословацких частей в интересах противников революции в России? Ведь основная масса пленных чехов и словаков так же ненавидела ведущуюся войну, как и население России, и сочувственно относилась к революционным событиям 1917 г. в ней. Вместе с тем были и другие обстоятельства, относящиеся прежде всего к условиям формирования корпуса. Во-первых, в легионеры было отобрано менее 10% общего количества военнопленных чехов и словаков, причем отбирали в первую очередь из числа националистически настроенных лиц, отсеивая сочувствующих большевикам. В корпусе был высокий процент офицеров (один на 16 солдат). Старшие командиры были представителями той части русского офицерства, которая не приняла «новшества» Февральской революции 1917 г. Младшие командные должности занимали бывшие чешские офицеры австрийской армии. Поэтому неудивительно, что чехословацкий корпус оказался на стороне противников большевиков и Советской власти. Во-вторых, большую роль в создании антисоветских настроений в корпусе сыграла развернутая Национальным советом националистическая пропаганда, на которую поддались многие легионеры.

Октябрьские события 1917 г. ускорили процесс поляризации сил в обществе. Одним из ярых противников Советской власти выступало донское казачество во главе с Калединым. Для его поддержки руководители Белого движения замыслили перебросить чехословацкий корпус на Дон. В конце ноября 1917 г. в Яссах состоялось тайное совещание, на котором присутствовали представители Антанты, белогвардейского и румынского командования. В качестве представителя от чехословацкого корпуса выступал офицер Черженский, который позже рассказал: «Мне был поставлен вопрос, способна ли чехословацкая армия к вооруженному выступлению против большевиков и сможет ли она занять область между Доном и Бесарабией»^{82}.

Томаш Масарик впоследствии признавал, вожди белого движения Корнилов, Алексеев и Милюков убеждали его присоединиться к ним и выступить против большевиков. Однако, по свидетельству Масарика, тогда корпус еще не был готов к такому выступлению. К тому же разгром мятежа легионеров 1-го польского корпуса генерала Довбор-Мусницкого служил для них «устрашающим» примером. А начавшееся наступление советских войск против калединцев заставило окончательно отказаться от плана использования чехословацких частей на Дону.

Очередная попытка договориться уже с советскими властями о переброске чехословацкого корпуса на Западный фронт была предпринята в начале февраля 1918 г. Тогда в Киеве между командующим советскими войсками на Украине М. А. Муравьевым и представителями чехословацких организаций, за спиной которых стояли страны Антанты, состоялись переговоры, закончившиеся соглашением о свободном пропуске чехословацких частей во Францию. Однако и на этот раз достигнутое соглашение осталось нереализованным ввиду начавшегося немецкого наступления.

После заключения Брестского мира чехословацкий Национальный совет обратился к Советскому правительству с просьбой отправить корпус во Францию через Архангельск. Совнарком согласился (в принципе, без окончательного решения) пропустить эшелоны корпуса, но только другим, более безопасным для Советской власти маршрутом — через Сибирь и Владивосток. При этом Совнарком потребовал от Национального совета обеспечения ряда гарантий: контрреволюционно настроенные офицеры подлежали удалению из корпуса; чехи и словаки должны были передвигаться не как воинские части и подразделения, а как группы свободных граждан; оружие подлежало сдаче органам Советской власти. На случай отпора различным бандам по пути следования в эшелонах оставался минимум оружия. Однако на практике эти условия остались невыполненными.

Какие этапы «в верхах» проходило решение «чехословацкого вопроса», узнаем из воспоминаний генерал-лейтенанта в отставке М.Д. Бонч-Бруевича: «Падение самодержавия не отразилось на судьбе чехословаков, по-прежнему занятых нескончаемым «формированием». После Октябрьской революции корпус занял особую политическую позицию, в те дни ни для кого из нас не ясную.

Русский комиссар корпуса в середине марта приехал в Москву. Явившись ко мне (военному руководителю Высшего военного совета. — Н.Ч.)с докладом, он не скрывал уже своей тревоги по поводу антисоветских настроений, господствующих в корпусе, особенно среди его офицеров.

Поставив в известность об этом тревожном докладе кого-то из политических руководителей Высшего военного совета, я предложил срочно обсудить этот вопрос. На специально назначенное заседание Высшего военного совета был приглашен заместитель народного комиссара по иностранным делам Чичерин. Приехал и Дзержинский.

На заседании этом, происходившем в моем вагоне, присутствовали почти все военные чины Высшего военного совета — каждый из нас, военных специалистов, отлично понимал, какую угрозу для Республики представлял этот сомнительный в политическом отношении корпус, постепенно без чьего бы то ни было разрешения передвигавшийся с Юго-западного фронта, где он формировался, в центральные губернии России.

Весь корпус был уже на колесах, чехословаки двигались эшелон за эшелоном с оружием в руках и в полной, как нам доносили, боевой готовности. Было ясно, что корпус надо ликвидировать или, во всяком случае, разоружить. Мы, военные специалисты, входившие в Высший военный совет, стояли на самой радикальной точке зрения и были готовы пойти на любые крайние меры, лишь бы устранить угрозу вооруженного выступления чехословаков против Советской власти.

— Утопить их в Днепре, если не будет другого выхода, — весьма недвусмысленно предлагали и я и кое-кто еще из обычно сдержанных и не очень решительных бывших генералов.

Чичерин, больше всего обеспокоенный и без того трудным международным положением республики, даже слушать не захотел о таком решении, грозившем, по его словам, осложнить наши отношения с капиталистическими странами.

Троцкий (председатель Высшего военного совета. — Н.Ч.) то ли мало интересовался вопросом, то ли умышленно принял столь двойственную ему позу этакого разочарованного Чайльд-Гарольда и никого из нас не поддерживал. Стало понятно, что дальше разоружения корпуса совещание не пойдет. Вопрос о разоружении чехословаков, однако, упирался в их дальнейший маршрут.

Мне представлялось очевидным, что наиболее благоприятное время для разоружения упущено, — это надо было сделать, пока эшелоны чехословаков двигались растянуто в глубину. Теперь же, когда корпус начал сосредоточиваться, отсутствие у нас достаточно дисциплинированных воинских частей делало эту задачу чрезвычайно трудной.

Жаркий спор на заседании Высшего военного совета завязался и по вопросу о том, как вывести чехословацкий корпус из пределов Республики и переправить его во Францию. Последнее можно было сделать только морским путем, а, следовательно, либо через Мурманск, либо через Одессу или другой черноморский порт и, наконец, избрав самый дальний маршрут через Владивосток.

Последний маршрут вызвал самые категорические возражения мои и других военспецов. Выйдя уже из пределов Украины, чехословацкие эшелоны вот-вот могли оказаться в опасной близости от главной базы наших вооруженных сил и в случае мятежа захватить эту базу. Наконец, добравшись до Дальнего Востока, они могли столковаться с японцами, враждебно относившимися к советской Республике. Путь на юг, казавшийся мне более безопасным, был решительно отвергнут политическими работниками Высшего военного совета, считавшими, что направление туда чехословацких эшелонов резко усилит враждебные Советской России силы, действовавшие на Украине. Направление на Мурманск вызвало не менее обоснованные возражения: прибыв в незамерзающий северный порт, чехословаки могли стакнуться с англичанами, уже начавшими в этом районе интервенционистские военные действия в сторону Архангельска.

Получалось, как в известной народной присказке: «Хвост вытянешь — нос увязнет».

В тщетных поисках выхода из создавшегося положения в моем видавшем виды вагоне было немало выкурено и папирос, и трубок, и самокруток, и еще больше проведено многословных и горячих споров. Голоса разделились, и решения Высший военный совет так и не вынес. Но к единодушному выводу пришли все: в любом случае корпус надо было разоружать во что бы то ни стало.

Втянутое в антисоветский заговор командование корпуса дало для вида согласие на разоружение и обязалось, что чехословаки, сдав оружие в Пензе, дальше поедут уже в качестве частных граждан. Условие это, конечно, не было выполнено.

Снова приехавший в Высший военный совет русский комиссар корпуса, узнав о вероломстве командования корпуса, застрелился, едва выйдя из моего вагона.

Рассредоточенные почти вдоль всей Сибирской железнодорожной магистрали чехословаки подняли давно подготовленный мятеж»^{83}.

Западные державы, прежде всего Англия и Франция, а затем и США готовили корпус для вооруженного выступления в России. Английские военные круги предполагали, что в Сибири чехи и словаки могли бы выступить в районе Омска и соединиться с атаманом Семеновым. Правительства Англии и Франции выделили на подготовку этого мятежа большие средства. По неполным данным, только эти два государства для этой цели передали лидерам национального совета около 15 млн. рублей^{84}.

Практическая подготовка осуществления задуманного плана вооруженного выступления началась сразу же после достижения соглашения о переброске бывших пленных чехов и словаков через Сибирь. Особенно она активизировалась после высадки интервентов на Дальнем Востоке. В этих условиях чехословацкие части, растянувшиеся в эшелонах в Поволжье, на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке, представляли серьезную опасность. По этому поводу ряд сибирских организаций запросили Москву, как быть с дальнейшим продвижением чехословацких эшелонов. В ответ они получили следующие указания: «распоряжение о пропуске чехословацких эшелонов при условии оставления при них минимального количества оружия было дано от имени Совнаркома при иных условиях, когда не было японского десанта, а контрреволюция в Сибири была пришиблена. Теперь после десанта положение изменилось. Теперь необходимо полное разоружение эшелонов и отпуск их на восток только маленькими частями и с перерывами, ни в коем случае не вместе…»^{85}

Однако попытки разоружить части корпуса наталкивались на их сопротивление, вплоть до открытия огня.

В конце мая началось вооруженное выступление чехословацкого корпуса. Снова обратимся к воспоминаниям М.Д. Бонч-Бруевича: «26 мая чехословаки под командованием Гайды захватили Новониколаевск (ныне Новосибирск. — Н.Ч.). Другой отряд под командой Войцеховского занял Челябинск. Наконец, почти одновременно эшелоны полковника Чечека в ответ на требование Пензенского Совета сдать оружие, подняли бой и, овладев городом, разогнали Совет, а ряд депутатов его — коммунистов — арестовали и приговорили к смертной казни.

При приближении советских войск мятежные чехословаки оставили Пензу и через Сызрань двинулись на Самару. Войцеховский же после захвата Челябинска двинулся на соединение с Гайдой и 7 июня занял Омск.

Оказавшиеся уже за Байкалом четырнадцать тысяч чехословаков свергли Советскую власть во Владивостоке и устремились на запад на соединение с Гайдой.

Соединившись, отряды Гайды и Войцеховского повернули и повели наступление на Екатеринбург, а Чечек двинулся на Уфу, с тем чтобы, взяв ее, пойти на соединение с сибирской группировкой.

Сухое перечисление предпринятых мятежным корпусом военных операций говорит о том, насколько тщательно был разработан план мятежа.

Выступление чехословацкого корпуса должны были поддержать контрреволюционные мятежи в Москве, Рыбинске, Ярославле, Муроме, Костроме, Шуе и, наконец, в казачьих и кулацких районах. Высадившийся в Мурманске англо-американский десант предполагал занять Вологду, а войска контрреволюционного правительства Украины, конные части Краснова и «Добровольческая» армия Деникина — одновременно захватить южные области России.

Таков был обширный план контрреволюции. Но тогда никому из нас он не казался единым, и мы были бессильны связать друг с другом его отдельные звенья…»^{86}

Были захвачены многие города и железнодорожные станции, в их числе Челябинск, Новониколаевск, Иркутск, Пенза, Петропавловск, Курган, Омск, Самара. Совместно с мятежниками действовали вышедшие из подполья белогвардейские офицерские группы, белоказаки и эсеровские группы.

Так возник новый фронт — Восточный (чехословацкий). Командовать войсками, направленными против мятежников, 1 июня был назначен активный участник Октябрьской революции А.Ф. Мясников (Мясникян). Но уже 13 июня 1918 г. телеграммой, подписанной В.И. Лениным, вся власть по руководству советскими войсками передавалась Революционному совету фронта в составе М.А. Муравьева — главнокомандующего (левого эсера), П.А. Кобозева, К.А. Мехоношина, Г.И. Благонравова. Всем командирам частей и отрядов предписывалось подчиняться этому Реввоенсовету.

Усилиями РВС фронта отдельные части и отряды, задействованные против мятежного корпуса, стали сводиться в более крупные боевые единицы — дивизии и армии. В этом плане М.А. Муравьев провел значительную работу Так, в июне 1918 г. в составе Восточного фронта были сформированы 1, 2 и 3-я армии. В его состав вошла и Особая армия, вскоре переименованная в 4-ю. Формирование 5-й армии началось уже в период командования фронтом И.И. Вацетиса, во второй половине июля, а закончилось оно в августе.

Немного о М.А. Муравьеве. Революции и гражданские войны имели одну особенность — они могли стремительно вознести того или иного человека на невиданные ранее высоты власти, давая ему на какое-то время огромные властные полномочия. И так же быстро его спустить с высот Олимпа, развенчивая ореол бывшего вождя, властителя дум, вчерашнего всеобщего любимца. Довольно часто этот спуск с заоблачных высот заканчивался физической смертью. Как правило, такое случалось с людьми авантюрного склада, сумевшими на гребне волны событий заполучить важный пост.

В примерно таком положении оказался левый эсер. Бывший подполковник М.А. Муравьев. Предложив свои услуги Советской власти, он на третий день после Октябрьского переворота был назначен начальником обороны Петрограда, а еще через два дня (30 октября) командующим войсками, участвовавшими в ликвидации мятежа Керенского-Краснова. В декабре 1917 г. Михаил Артемьевич — начальник штаба Южного революционного фронта. Затем он командовал войсками в районе Одессы. В этот период Муравьев имел ряд конфликтов с руководителями Советской власти на местах, в результате чего был вынужден уехать в Москву, где был арестован по обвинению в злоупотреблении властью. Однако вскоре был освобожден по ходатайству ряда руководящих работников, в том числе и Л.Д. Троцкого. В середине июня 1918 г. Муравьев назначается командующим Восточным (чехословацким) фронтом.

Член партии левых эсеров М.А. Муравьев после разгрома в Москве ее штаба решил разыграть собственную карту.

Михаил Артемьевич командовал Восточным фронтом менее месяца — до 10 июля. Склонность к авантюризму и принадлежность к партии левых эсеров привели его к трагическому концу. Когда начался мятеж левых эсеров в Москве, перед СНК (правительством) встал вопрос о целесообразности дальнейшего пребывания Муравьева на занимаемом посту. Председатель СНК В.И. Ленин поручил передать по прямому проводу членам РВС Восточного фронта (П.А. Кобозеву, К.А. Мехоношину, Г.И. Благонравову), что левые эсеры похвалялись, что они рассчитывают на Муравьева. «…Я думаю, что это простая похвальба, но предписываем вам установить тройной контроль над Муравьевым. Вы (Кобозев. — Н.Ч.), Мехоношин и Благонравов попеременно дежурьте при нем, не оставляйте ни на один миг. Телеграфируйте мне сейчас, можете ли вы гарантировать, что Муравьев не пойдет на эту глупую авантюру…»^{87}

Муравьев, почувствовав опасность, быстро сориентировался в обстановке и принял меры предосторожности. Он заверил членов РВС фронта в том, что решительно осуждает мятеж, организованный лидерами его партии, и выходит из нее. РВС фронта сразу же сообщил В.И. Ленину в Москву об этом заявлении М.А. Муравьева. В ответ председатель СНК потребовал: «Запротоколируйте заявление Муравьева о его выходе из партии левых эсеров, продолжайте бдительный контроль. Я уверен, что при соблюдении этих условий нам вполне удастся использовать его превосходные боевые качества»^{88}.

Не удалось советским лидерам использовать потенциал военачальника Муравьева во благо Республики Советов… Михаил Артемьевич, усыпив бдительность членов РВС фронта своим заявлением о выходе из партии левых эсеров, все-таки пошел на авантюру. В ночь на 10 июля он без ведома РВС покинул Казань (штаб фронта) и на пароходах с вооруженным отрядом своих сторонников (их количество составляло около тысячи человек) направился в Симбирск. Оттуда он телеграфировал в СНК, в германское посольство в Москве, командованию чехословацкого корпуса, а также в другие адреса о том, что он объявляет войну Германии. В войска фронта пошло распоряжение Муравьева повернуть оружие против немцев, которые якобы перешли в наступление на Советскую Россию.

В воззвании к населению, желая приобрести возможно большее количество сочувствующих, Муравьев призывал: «Всем рабочим, солдатам, казакам, матросам и анархистам… Всех моих друзей и боевых сподвижников наших славных походов и битв на Украине и на юге России ввиду объявления войны Германии призываю под свои знамена для кровавой и последней борьбы с авангардом мирового империализма — Германией. Долой позорный Брестский мир! Да здравствует всеобщее восстание!»^{89}

Приспешники Муравьева в Симбирске арестовали ряд партийных и военных работников, в том числе командующего 1-й армией М.Н. Тухачевского. Отряд солдат, возглавляемый адъютантом Муравьева, занял почту, телеграф и другие важные объекты города. На собрании актива левоэсеровской организации Симбирска Муравьев заявил, что он за Советскую власть, но обстановка требует передачи власти на местах в руки левых эсеров. Он предложил образовать Поволжскую Советскую республику во главе с лидерами партии левых эсеров. Предлагалось также заключить перемирие с чехословаками.

Москва принимала срочные меры к ликвидации муравьевской авантюры. В правительственном сообщении об измене М.А. Муравьева, подписанном В.И. Лениным и Л.Д. Троцким 11 июля, говорилось: «Бывший главнокомандующий против чехословаков левый эсер Муравьев подкуплен англо-французскими империалистами.

Муравьев сбежал из штаба Революционного военного совета в Симбирск и отдал по всем войскам приказ повернуть против немцев, которые будто бы взяли Оршу и наступают на нас. Приказ Муравьева имеет своей предательской целью открыть Петроград и Москву и всю Советскую Россию для наступления чехословаков и белогвардейцев. Измена Муравьева своевременно раскрыта Революционным военным советом, и все войска, действующие против чехословаков, верны Советской власти.

Сим объявляется по войскам, по Советам и всем гражданам Советской республики:

1. Немцы нигде на нас не наступают, на немецком фронте все спокойно.

2. Всякие призывы к наступлению на немецком фронте являются провокацией и должны караться расстрелом на месте.

3. Бывший главнокомандующий на чехословацком фронте левый эсер Муравьев объявляется изменником и врагом народа. Всякий честный гражданин обязан его застрелить на месте.

4. Все приказы по войскам, действующим против чехословаков, будут впредь до нового распоряжения подписываться Мехоношиным и Благонравовым»^{90}.

Симбирский губком РКП(б) вот главе с Иосифом Варейкисом организовал отпор Муравьеву. При попытке задержания тот был убит 11 июля. По времени путч Муравьева был недолгим, однако вреда он принес немало. Восточный фронт на какое-то время остался без управления. Муравьев успел разослать в войсковые части телеграммы о заключении мира с чехословаками, о войне с Германией и проч. А через некоторое время те же части получили другие телеграммы — об измене Муравьева, объявлении его вне закона. По утверждению М.Н. Тухачевского, «все это произвело огромное впечатление на не сформировавшиеся еще части Восточного фронта. Началась паническая боязнь предательства, развилось недоверие красноармейцев к командному составу… начались непрерывные ложные слухи об отходах, изменах и проч. Войска стали отходить даже без боя»^{91}.

Чехословацкие части и белогвардейские отряды воспользовались моментом и активизировали свои действия, взяв города Бугульму, Мелекес, Сенгилей, Симбирск, Екатеринбург. «Измена левого эсера Муравьева, — отмечал В.И. Ленин, — стоила жизни десяткам тысяч рабочих и крестьян в войне с белогвардейцами…»^{92}

Поданным В. Краснов и В. Дайнеса, с назначением И.И. Вацетиса главнокомандующим Восточным фронтом получилось по принципу «Без меня меня женили». 10 июля 1918 г. Нарком по военным делам Л.Д. Троцкий принял И.И. Вацетиса в своем кабинете в доме № 1 по Лесному переулку. «Нарком имел озабоченный вид. Он поспешно пожал руку Вацетису и сказал:

— Ваше назначение главнокомандующим Восточным фронтом Совнаркомом (решено) окончательно. Дело не терпит отлагательства и поэтому с вами предварительно не поговорили, но мы надеемся, что возражений не будет.

— Да, то, что вы мне сообщили, для меня неожиданность. И, конечно, трудно вот так, с ходу определить свое отношение к этому назначению…

— Я вас понимаю, Иоаким Иоакимович. Поймите и вы нас. Положение на востоке тяжелое, главком Муравьев своими действиями чуть не ввергнул страну в войну с Германией. Подробности можете узнать в оперативном отделе Наркомвоена. Общее руководство военными действиями осуществляет Высший военный совет. Поэтому посетите военрука Бонч-Бруевича и обсудите с ним все вопросы, касающиеся вашей будущей деятельности. Какие будут просьбы ко мне?

— Для успешного ведения операций на востоке считаю необходимым направить туда части Латышской стрелковой дивизии. Одну бригаду желательно отправить на Северный Урал, а остальные части — на Среднюю Волгу. При этом 5-й Земгальский полк прошу разрешения срочно перебросить в Казань.

— Над вашими предложениями мы подумаем. Желаю успешной работы на новом поприще».

Впоследствии Вацетис скептически оценивал эту свою беседу с Наркомвоеном. «Лев Троцкий отнял у меня слишком мало времени, — писал он, — и поэтому я задал себе вопрос: Зачем он вызвал меня к себе? Какие указания от него я получил? Сходить туда. Сговориться с тем. И это называются указания человека, поставленного революцией во главе обороны величайшей в мире страны? Особенно неуместным является указание мне Л. Троцким отправиться к М.Д. Бонч-Бруевичу и сговориться с ним. Л. Троцкий знал мои расхождения с М.Д. Бонч-Бруевичем как в вопросах военной политики, так и военного строительства»^{93}.

Нарком по военным и морским делам Л.Д. Троцкий относился к И.И. Вацетису в целом достаточно доброжелательно. В своих мемуарах он пишет: «Главнокомандующим Восточного фронта был назначен полковник Вацетис, который командовал до этого дивизией латышских стрелков. Это была единственная часть, сохранившаяся от старой армии. Латышские батраки, рабочие, бедняки-крестьяне ненавидели балтийских баронов. Эту социальную ненависть использовал царизм в войне с немцами. Латышские полки были лучшими в царской армии. После февральского переворота они почти сплошь обольшевичились и в Октябрьской революции сыграли большую роль. Вацетис был предприимчив, активен, находчив. Вацетис выдвинулся во время восстания левых эсеров. Под его руководством были установлены легкие орудия против штаба заговорщиков. После измены авантюриста Муравьева на востоке Вацетис заменил его. В противоположность другим военным академикам[6] он не терялся в революционном хаосе, а жизнерадостно барахтался в нем, пуская пузыри, призывал, поощрял и отдавал приказы, даже когда не было надежды на их выполнение. В то время, как прочие «спецы» больше всего боялись переступить черту своих прав, Вацетис, наоборот, в минуты вдохновения издавал декреты, забывая о существовании Совнаркома и ВЦИКа…»^{94}

Назначением на пост главнокомандующего Восточным фронтом И.И. Вацетис был обязан, безусловно, в первую очередь В.И. Ленину. Давайте порассуждаем: почему председатель СНК отдал предпочтение именно ему, а не кому-либо другому? Почему на главный в тот момент фронт Республики был назначен не кто-то из многочисленных в стране главнокомандующих фронтами или командующих армиями, а всего лишь начальник дивизии, пробывший в этой должности всего лишь три месяца? Ответ здесь напрашивается такой: во-первых, В.И. Ленин, видимо, лично убедился в наличии у Вацетиса организаторских качеств и оперативного кругозора во время встреч при подавлении мятежа левых эсеров; во-вторых, этому решению способствовало то, что Иоаким Иоакимович являлся начальником не простой дивизии, а дивизии латышских стрелков, об успешных действиях которых при защите революционных завоеваний Ленину было известно из многочисленных докладов с мест; в-третьих, сыграли, очевидно, свою роль и положительные рекомендации известных партийных функционеров, с которыми Вацетису приходилось общаться до и после революции (П.И. Стучка, К.Х. Данишевский, К.А. Петерсон, Н.И. Подвойский).

Сдав дивизию начальнику штаба А.В. Косматову, И.И. Вацетис 17 июля убыл в Казань в штаб Восточного фронта. Уже короткое знакомство И.И. Вацетиса с положением дел показало, что необходимо принятие самых срочных мер. Это видно из доклада его первого донесения в Москву — докладной записки председателю СНК В.И. Ленину и председателю ВЦИК Я.М. Свердлову, отправленной 19 июля. В этой записке, в частности, говорилось: «Революционный военный совет считает своим долгом поставить в известность, что под Симбирском и Екатеринбургом положение критическое, наши войска бегут не сражаясь. Надо спасти Симбирск и Екатеринбург, в особенности надо удержать за нами Симбирск, ибо с потерей его мы лишаемся исходного положения на Волге. Для защиты Симбирска мы попробуем направить 4 Латышский полк с артиллерией.

Безусловно необходима присылка двух латышских (полков) — 5-го из Бологое и 1-го Либавского из Великих Лук. Оба полка могут быть взяты оттуда без ущерба делу. 5-й полк может быть заменен частями 6-го полка или каким-либо отрядом из Петрограда в 300–400 человек. Полки прошу прислать полностью и одновременно. Оба полка направьте в Симбирск. От своевременности прибытия названных латышских полков зависит спасение Симбирска.

Падение Симбирска повлечет за собой потерю последних остатков нефти, и вся Средняя Волга будет в руках чехов. Утрата последних остатков нефти вызовет полную остановку навигации по всей Волге и бунт сотен тысяч рабочих, что до крайности затруднит ведение операции против чехов. И наше поражение будет неминуемо, поэтому позволяем себе настаивать на безусловно точном и срочном исполнении требуемого»^{95}.

С первых дней вступления в должность Вацетис предпринимает большие усилия для перелома обстановки в нашу пользу Он хочет задержать передвижение и сосредоточение чехословацких войск путем разрушения железнодорожного полотна бомбами, сбрасываемыми с самолетов. В рапорте в Наркомат по военным делам, подписанном 20 июля, он просит усилить Восточный фронт самолетами: «При том разложении, в каком находится наша пехота, мы должны прибегать ко всем прочим средствам борьбы против чехословаков. Чехословаки пользуются широко железными дорогами, перебрасывая войска по всему фронту. Необходимо против этого принять энергичные меры. Одной из таких мер является разрушительное действие бомб с аэропланов. Латышских летчиков я уже вызвал. Прошу выслать еще двенадцать аппаратов из русских авиагрупп, которые направить на ст. Рузаевку…»^{96}

Хотя И.И. Вацетис и был главнокомандующим фронтом, но что он мог сделать за несколько дней. А противник между тем действовал активно и дерзко. В итоге 22 июля им был захвачен Симбирск, а 25 июля — Екатеринбург. Не снимая с себя части вины за падение Симбирска, И.И. Вацетис в подробном докладе в Высший военный совет и Наркомат по военным делам стремится объективно разобраться в причинах этого события.

«К моему приезду на фронт все армии находились в отступлении.

Муравьевская авантюра расстроила фронт армий и штаб фронта, последнее чувствительно сказывается в настоящее время на правильном управлении армиями.

Наши армии не имеют кавалерии, противник же имеет ее в лице казаков. При отходе наших армий конница противника постоянно угрожает обходом флангов, ударом в тыл и разрушением наших сообщений. При подобной обстановке шансы борьбы на стороне противника. Планомерное отступление обращается в бегство и в бедствие.

В таком положении очутилась наша 1-я армия, отступавшая от бугульминского направления на Симбирск. Отступление было непланомерное, походило на панику: бросали орудия, броневой поезд, войсковое имущество, несмотря на то, что никакой особенной опасности не было, за исключением появления конницы противника на наших флангах и в тылу. Другие группы 1-й армии, действующие от Инзы на Сызрань и от Пензы на Сызрань, по-видимому, крепнут».

Иоаким Иоакимович, несмотря на свою горячую приверженность и любовь к латышским стрелкам, в данном случае не стал выгораживать их «нехорошие» дела, не стал защищать «честь мундира». Так, он прямо, без обиняков, называет предательскими действия 4-го латышского полка: «Находившийся в резерве 1-й армии 4-й латышский стрелковый полк вел себя предательски; этот полк не исполнил моего боевого приказа от 20 июля — выступить из Рузаевки в Симбирск и заблаговременно заняться укреплением этого города, чтобы он не мог бы захвачен противником из рук ослабевших частей 1-й армии.

Симбирск пал 22 числа сего месяца в 2 часа дня и только вечером 23 числа я получил донесение командира 4-го латышского стрелкового полка, что головные части полка выступили из Рузаевки. На мой приказ 4-му латышскому полку выступить из Рузаевки в Симбирск я получил от командира этого полка резолюцию массового собрания о том, что солдаты постановили отправиться в глубокий тыл на отдых. Полк так и не выступил. Тогда я приказал выступить в Симбирск командиру полка, комиссару полка, полковому комитету, всему командному составу, фракции коммунистов и всем честным солдатам, не потерявшим стыд и совесть. В общем набралось 173 человека выступающих. В ответ на этот приказ командный состав подал командиру полка заявление об отказе от занимаемой должности. Я категорически запретил это. Но означенные 173 человека тоже не выступили в Симбирск, а вступили в торг с массой, вместе с которой они и выступили из Рузаевки на Инзу лишь вечером 23 июля после того, как в массе была произведена чистка.

4-й латышский стрелковый полк ответственен за падение Симбирска. Будь он своевременно на месте, то Симбирск был бы до сих пор в наших руках.

Симбирск был захвачен конницей белогвардейцев обходом с тыла с запада, причем бывшие в Симбирске войска наши сопротивлялись очень слабо.

У белогвардейцев было 300 коней и четыре орудия, наши же силы были гораздо многочисленнее, но без дисциплины и привыкшие к произволу и трусости.

Наши солдаты выбирались из Симбирска заблаговременно вместе с комиссарами и членами губисполкома.

Симбирская группа войск вместе с губисполкомом бежала сначала в Буинск. Члены губисполкома приехали в Казань ко мне с докладом, как они говорят. Войска же Симбирской группы потянулись за ними тоже в Казань по дороге Буинск — Казань.

Депутация губисполкома отправлена мною обратно под Симбирск для сбора войск, а против бродяг, идущих в Казань, мною приняты строгие меры организации.

Отдан приказ взять обратно Симбирск…»^{97}

Гладко было на бумаге, да забыли про овраги — гласит мудрая народная пословица. В том же докладе И.И. Вацетис сообщает, что для оказания помощи Симбирску он еще 20 июля приказал выдвинуть из Казани отряд Трофимовского в 350 чел. при двух орудиях, двух аэропланах и 100 конях. Этому отряду было приказано спуститься на пароходе по Волге до Тетюшей и действовать в тылу противника, продвигаясь в направлении ст. Бряндино. Такую же задачу несколько ранее получила и рота мадьяр (венгров).

Однако отправить эти части на выполнение полученной задачи удалось только вечером 23 июля (спустя более суток после захвата Симбирска белыми. — Н.Ч.). Как сообщает И.И. Вацетис, «пока удалось собрать артиллерию, мазут, аэропланы, прошло три дня. В воскресенье артиллеристы отказались нагружать орудия, ссылаясь на то, что праздник. Чтобы получить топливо для парохода, пришлось затратить два дня».

А еще в этом докладе И.И. Вацетис жалуется на возмутительное, по его мнению, поведение руководства 4-й (Особой) армии (командующий А. А. Ржевский), которое на приказ главнокомандующего фронтом о переходе 21 июля в наступление ответило, что армия не готова к этому (Оказывается, «неохота» исполнять боевые приказы существовала не только на полковом уровне, но и в армейском звене.) Для разбора этого вопиющего случая неисполнения боевого приказа РВС фронта направил в 4-ю армию П.А. Кобозева. В результате командарма А.А. Ржевского пожурили, но оставили на месте, и он почти до середины сентября 1918 г. руководил этой армией.

Картина в войсках фронта была безрадостной, и Вацетис честно и откровенно докладывал об этом в Москву. «Я считал своим долгом остановиться на означенных трех эпизодах (потеря Симбирска, неисполнение боевого приказа 4-м латышским стрелковым полком, разруха в Казани) для того, чтобы правдиво обрисовать правительству состояние наших военных и боевых ресурсов. И те, и другие в решительную минуту дают отказ, не дают возможности доводить боевую работу до должного напряжения.

Первой задачей на фронте я поставил остановить при помощи наших наличных сил продвижение противника вперед на всем восточном (чехословацком) фронте.

Второй задачей поставил создать резерв, частью стягиванием из тыла, частью новыми формированиями, и при помощи созданного резерва разбить противника наголову.

Первая задача до некоторой степени достигнута одновременным оживлением нашего фронта активными действиями в возможных направлениях.

Вторая задача потребует некоторого времени. Мною приказано в каждой армии приступить к формированию ездящей пехоты (корволантов). При тех громадных расстояниях, на каких действуют наши части, и при том жидком фронте, каковой наблюдается у противника, корволанты (ездящая пехота) с придачей артиллерии окажут нам неоценимую услугу»^{98}.

Докладная записка командования Восточного фронта в Высший военный совет и Наркомвоен от 25 июля 1918 г. фактически являлась программой действий И.И. Вацетиса и РВС фронта на ближайшие месяцы. Наряду с крупными задачами, решались и более мелкие. Но не менее насущные проблемы. «Далее приказано: 1) форсировать формирование казанской дивизии, 2) армию постепенно преобразовать в две дивизии штатного состава, 3) формировать дивизии в Перми и Вятке.

В Казани приступлено к формированию двух кавалерийских полков — одного латышского и одного русского.

На этих днях будет мною назначена комиссия для производства рекогносцировки в устье Камы (при впадении в Волгу) и р. Вятки (при впадении в Каму) с целью принятия мер к их укреплению…

На днях прибывает в Казань личный состав Академии Генштаба. Прошу о передаче в мое распоряжение всего личного состава военной академии в целях обслуживания, закрепления и успешного ведения войны на огромнейшем Восточном (чехословацком) фронте.

В настоящее время в штабе фронта имеется только три человека генштаба и справиться с колоссальной работой, работая и за штаб фронта и частью за штабы армий, нам крайне трудно».

Донося обо всем вышеизложенном, И.И. Вацетис просил назначить следственную комиссию для расследования поведения командного состава и представителей Советской власти при сдаче Симбирска, а также неисполнения боевого приказа командующим 4-й (Особой) армией и 4-м латышским полком.

Главнокомандующего Восточным фронтом особенно беспокоил участок Сызрань — Симбирск: «Главные действия противника намечаются на участке Сызрань — Симбирск. На этом фронте действует наша 1-я армия. Численность этой армии была слаба. Ныне она еще более ослабела, так как Симбирская группа совершенно развалилась, в рядах армии осталось около трех тысяч. Все резервы, посылаемые на Восточный фронт, в первую очередь следует направить на Рузаевку в распоряжение командующего 1-й армией»^{99}.

Докладную записку И.И. Вацетиса обсуждали на самом высшем уровне. Положение было признано настолько серьезным, что уже 29 июля было принято постановление ЦК РКП(б) о мероприятиях по укреплению Восточного фронта. В этом постановлении говорилось: «Обсудив обстоятельства, при которых был сдан Симбирск (родной город В.И. Ленина. — Я. Ч.), а равно и другие факты того же рода, ЦК РКП пришел к следующим заключениям:

Недостаточная стойкость красноармейских частей объясняется тем, что: 1) это во многих случаях молодые, наспех сколоченные и необстрелянные части, 2) красноармейским массам, вследствие крайне недостаточной агитации на местах, не всегда ясны смысл чехо-белогвардейского восстания и его грозная опасность для рабочей революции, 3) командный состав либо недостаточно опытен, либо ненадежен, 4) партийно-советские представители и, в частности, военные комиссары обнаруживают сплошь да рядом недостаточную революционную выдержку и преданность делу революции.

I. …Принимая во внимание, что вопрос о судьбе революции решается ныне на Волге и Урале, ЦК предписывает всем партийным организациям строжайше подчиняться распоряжениям Народного комиссариата по военным делам и отдавать лучшие, наиболее стойкие части для отражения опасности на Востоке, оставляя на местах лишь минимальное количество вооруженных сил.

II. По вопросу об уяснении смысла чехо-белогвардейского мятежа ЦК вменяет всем партийным организациям в основу всей агитации, в том числе и по продовольственному вопросу, положить необходимость очищения Волги, Урала и Сибири от контрреволюции. В эту же точку должны неустанно бить вся партийная и советская пресса…

III. Все партийные работники, имевшие в прошлом какой-либо командный опыт, должны быть немедленно и повсеместно взяты на учет, в трехдневный срок, т.е. не позже 3 августа, направлены в Москву и поставлены в распоряжение Народного комиссариата по военным и морским делам для нужд фронта.

IV. Самым важным, прямо-таки решающим является, однако, поведение многих ответственных партийных и советских организаций и работников, проявляющих недостаточную энергию, а то и прямо малодушие.

а) Военные комиссары не умеют бдительно следить за командным составом. Такие случаи, как побег Махина (командующего 2-й армией. — Н.Ч.), как самостоятельный переезд Муравьева из Казани в Симбирск, как побег Богословского (бывший генштаба подполковник Б.П. Богословский непродолжительное время командовал 3-й армией. — Н.Ч.) и проч., ложатся всей своей тяжестью на соответствующих комиссаров. Над недостаточно надежными лицами командного состава должен быть установлен непрерывный и самый бдительный контроль. За побег или измену командующего комиссары должны подвергаться самой суровой каре, вплоть до расстрела.

б) Все члены партии, на каких бы постах они ни стояли, если это подлинные коммунисты, т.е. беззаветно преданные революционеры, а не мелкие советские карьеристы, должны подавать пример мужества и готовности бороться до конца. ЦК констатирует, что это наблюдается далеко не всегда. Нередко советские деятели снимаются с места первыми и покидают город, распространяя вокруг себя панику и очищая место белогвардейцам… В Симбирске коммунистами не сделано было даже попытки собрать вокруг себя все сознательные и честные элементы и до прибытия подкрепления отстаивать город путем баррикадной борьбы. Сдача врагу многочисленных боевых запасов в Симбирске представляет собою чудовищное преступление, равносильное измене и требующее беспощадной кары.

в) Все советские работники, эвакуировавшиеся из захваченных контрреволюционерами местностей, обязаны предоставить себя целиком в распоряжение фронта…

г) Для расследования поведения всех членов партии в связи с военными действиями на фронте учреждается партийно-следственная комиссия из 3 лиц…

Эта комиссия уполномочивается ЦК отстранять от работы и исключать из партии всех тех членов партии, деятельность которых окажется несоответственной партийным задачам и требованиям момента»^{100}.

1918 год был годом восстаний, измен и переходом частей и подразделений, а также отдельных военнослужащих РККА, в том числе в армейском звене, на сторону белых. Упомянутые выше Ф.Е. Махин, Б.П. Богословский были перебежчиками из войск Восточного фронта, на других фронтах подобные случаи тоже имели место.

Как известно, председатель СНК В.И. Ленин и Наркомвоен Л.Д. Троцкий являлись сторонниками привлечения для строительства Красной Армии бывших офицеров и генералов, однако при наличии за ними постоянного контроля со стороны комиссаров, политорганов и особых отделов ВЧК. Жесткость такого контроля порой доходила до применения системы заложничества по отношению к семьям офицеров и генералов. Подтверждением этого служит, в частности, телеграмма Л.Д. Троцкого члену Реввоенсовета Республики С.И. Аралову от 2 декабря 1918 г.:

«Еще в бытность вашу заведующим оперодом (оперативным отделом. — Н.Ч.) Наркомвоена мною отдан был приказ установить семейное положение командного состава из бывших офицеров и сообщить каждому под личную расписку, что его измена или предательство повлечет арест его семьи и что, следовательно, он сам берет на себя таким образом ответственность за судьбу своей семьи. С того времени произошел ряд фактов измены со стороны бывших офицеров, но ни в одном из этих случаев, насколько мне известно, семья предателя не была арестована, так как, по-видимому, регистрация бывших офицеров вовсе не была произведена. Такое небрежное отношение к важнейшей задаче совершенно недопустимо»^{101}.

Обвинить И.И. Вацетиса и штаб Восточного фронта (начальник штаба П.М. Майгур) в бездействии в указанный период нельзя. Наоборот, прошло всего десять суток со дня приезда Иоакима Иоакимовича в Казань, и он уже представляет в Высший военный совет план предстоящей наступательной операции:

«Наступает момент, когда надо показать нашим врагам, что мы еще сильны. Я решил в ближайшее время нанести противнику решительный удар и отбросить его с линии р. Волги на восток. Операцию эту предполагаю произвести следующим образом:

I. 1 армия:

1) Усилив двумя-тремя полками 1 армию, дать ей пока пассивную задачу, а именно: всеми мерами сдерживать противника и не допускать его распространения на запад от фронта Сызрань — Симбирск, в нужный момент перейти в наступление и сбросить противника в Волгу.

II. 4 армия:

1) В ближайшие дни должна овладеть г. Хвалынском, 2) с началом общего наступления эта армия действует в направлении Самары, заслонившись со стороны Сызрани.

III. 3 армия:

Перейдет в наступление: 1) для овладения Екатеринбургом, 2) для дальнейшего действия на фронте Челябинск-Златоуст.

IV. 2 армия:

2 армии ставится непременной задачей: 1) захватить г. Уфу, 2) овладеть узловой ст. Чишмы, 3) одной группой наступать на ст. Бугульма для связи с группой, действующей правей.

V. Вновь создаваемая армия:

1) В районе г. Чистополь — м. Тетюши — устье р. Камы сосредоточить возможно большую группу войск, 2) перейти в решительное наступление на фронте Симбирск — ст. Бряндино.

Начало общего наступления зависит от того, в течение какого времени будут сосредоточены войска.

В предстоящей операции сыграет большую роль конница. Мною приказано немедленно приступить к созданию и организации в широких размерах конницы типа ездящей пехоты… Противник весьма широко и успешно пользуется этим оружием против нашей пехоты.

В случае нашего успеха ближайшей задачей будет поставлено овладеть фронтом Актюбинск — Орск — Троицк — Курган-Тюмень.

Главнокомандующий Восточным фронтом Вацетис

Член Революционного военного совета Данишевский

Начальник штаба фронта П. Майгур»^{102}.

Здесь необходимо отметить одно из примечательных качеств Вацетиса-военачальника. Он всегда отличался рачительностью при ведении войскового хозяйства. Его возмущали ничем не оправданные потери оружия, боеприпасов, снаряжения. И в первую очередь потери артиллерии, огонь которой в бою так благоприятно действовал на дух и настроение солдат пехоты. Еще со времен командования полком и дивизией Вацетис задумывался о наиболее целесообразном распределении артиллерии, усилению ею стрелковых (пехотных) частей.

Проанализировав положение с артиллерией в частях Восточного фронта, Иоаким Иоакимович пришел к выводу о необходимости создания полковой артиллерии. В этом его поддержали члены РВС фронта. Свои предложения на этот счет Вацетис изложил в начале августа 1918 г. в докладной записке в Высший военный совет.

«За время последних отступательных действий армиями потеряно много артиллерии и ее материальной части, что со временем может дойти до угрожающих размеров. Необходимо изыскать средство, (чтобы) в корне пресечь зло. Одну из таких мер я рекомендую: перейти к образованию полковой артиллерии. Это значит, что каждый полк в формируемой части получает свою батарею или две; с этой батареей полк живет вместе, люди знакомятся ближе, заводятся товарищеские отношения в казармах…, а на поле брани взаимная выручка. В армиях Восточного фронта я приказал распределить все батареи по полкам. Последние бои дают желательный результат. Есть случаи, что вывозили из боя даже испорченные орудия. Перестали бросать зря снаряды. Следовало бы принять энергичные меры для спайки формирующихся частей, начиная с незначительных численностью ячеек»^{103}.

Вацетис настоятельно просит прислать ему пополнение. Эти просимые у Москвы резервы стали поступать, однако это делалось не так, как просил Главком Восточного фронта, и не в том объеме, что требовалось для перелома обстановки. И здесь в очередной раз Вацетис «схлестнулся» со своим давним оппонентом М.Д. Бонч-Бруевичем, военным руководителем Высшего военного совета. В докладной записке В.И. Ленину (копия Л.Д. Троцкому) Вацетис 1 августа 1918 г. пишет по этому поводу:

«Я просил прислать резервы. Дал М.Д. Бонч-Бруевичу по его запросу ответ определенный, исчерпывающий, не оставляющий места для сомнений и произвольных толкований. В моем ответе указывалось: во-первых, что два полка при артиллерии надо направить в 1 армию через Рузаевку на Инзу; во-вторых, все остальные войсковые части, направляемые на Восточный фронт, посылать на Казань кратчайшим маршрутом. Здесь не могло быть места сомнениям или недоразумению. Поэтому мне совершенно непонятно то, что делает теперь М.Д. Бонч-Бруевич, произвольно распыливая войска, посылаемые мне, по всему Восточному фронту. Например: один Витебский полк направлен на Кубань, другой — на Рузаевку; один Могилевский полк направлен на Саратов, другой — на Казань, четыре полка вкраплены в огромнейший фронт от Кубани до Казани, причем даже разорвана организация бригад. Силы, посылаемые из Петрограда, приказано разбить на две части поровну, одну половину направить на Пермь, другую — на Казань. И это все без моего, главнокомандующего, ведома.

Как предполагает распорядиться М.Д. Бонч-Бруевич с прочими подкреплениями, посылаемыми на Восточный, мною командуемый фронт, для меня загадка.

…Если представленный мною план предстоящей операции Вами будет утвержден, то прошу отдать следующие распоряжения:

1. Из Петрограда на Пермь в распоряжение командующего 3 армией послать два бронированных поезда, один полк пехоты и один эскадрон конницы, а все остальные войска, даваемые Петроградом, послать в Казань, где будет дано дальнейшее назначение.

2. Оба Московских полка, т.е. всю бригаду, отправить в Казань, где будет дано дальнейшее назначение.

3. Витебский полк послать не на Кубань, а на Хвалынск (на Волге), и он тоже войдет в состав 1 армии.

4. Все прочие войска, посланные на Восточный фронт в мое распоряжение, направить на Казань, где им будут даны дальнейшие указания…»^{104}.

Тогда же И.И. Вацетис направил депешу и Михаилу Дмитриевичу Бонч-Бруевичу, в которой четко и однозначно обозначил свою позицию по поводу резервов: «Получил вашу телеграмму, что 2 Витебский полк назначен в Туркестан. Это ведет к разбросу сил. В данную минуту важно разгромить противника на Волге, этим ударом разрешается много задач в тылу противника. Прежде всего надо добиться успеха на Волге, после чего всеми силами двинуться вперед.

Прошу передать 2 Витебский полк в мое распоряжение и направить его на Хвалынск в состав 1 армии»^{105}.

Разногласия, отсутствие взаимопонимания и даже личная неприязнь между М.Д. Бонч-Бруевичем и И.И. Вацетисом имели, как уже упоминалось, давние корни, еще со времени учебы Иоакима Иоакимовича в Академии Генерального штаба (1906–1909 гг.), где полковник М.Д. Бонч-Бруевич преподавал тактику. «Этот профессор отличался крайним самолюбием и раздражительностью, — вспоминал И.И. Вацетис. — В особенности возражать ему было крайне опасно, когда он был не в духе. У меня с ним была схватка на выпускном экзамене по тактике. В академии держались мнения, что возражать ему — это все равно, что тигра дернуть за хвост».

Не остался в долгу и М.Д. Бонч-Бруевич — в своих мемуарах он не особенно лестно отзывается о Вацетисе, которого он пренебрежительно называет «каким-то главкомом» и подтверждает, что не всегда находил контакта с ним: «Не очень я ладил (в роли военного руководителя Высшего военного совета. — Я. Ч.) с Оперодом (оперативным отделом Наркомата по военным делам. — Я. Ч.) и со всякого рода главкомами, которые все еще во множестве водились на необъятных просторах России, охваченной пожаром Гражданской войны. Одного из таких главкомов, знакомого мне еще по Могилеву — Вацетиса, я как-то крепко одернул, воспользовавшись тем доверием, которое оказывал мне Ленин.

После измены и бесславной гибели Муравьева Вацетис был назначен главнокомандующим Восточного фронта, образованного Оперодом против чехословаков. Я потребовал от него полного подчинения. Вацетис же, считая себя подчиненным Опероду, самочинничал, нанося этим немало вреда делу обороны.

Приказы Высшего военного совета он явно игнорировал. Но время от времени я все-таки получал от него телеграммы — весьма резкие по тону и странные по существу. Последняя из таких телеграмм гласила о том, что командование Восточного фронта нуждается в формировании «корволанта» на манер летучего корпуса из конницы и пехоты, перевозимой на лошадях, созданного когда-то Петром I и отличившегося в боях со шведами.

Телеграмма эта пришла в те дни, когда положение на Восточном фронте было до крайности напряженным. Казалось, нельзя было терять и минуты, а командование фронта занималось какими-то фантастическими затеями…

Заготовив от имени Ленина суровую телеграмму Вацетису, в которой ему предписывалось полное подчинение Высшему военному совету и запрещалось обращаться с ничем не сообразными предложениями, я отправился в Кремль и, пройдя в кабинет Владимира Ильича, доложил ему о «самостийности» главкома Восточного фронта и его художествах..

Услышав о «корволанте», Ленин долго смеялся и, не сделав ни одной поправки к преложенной мною телеграмме, подписал ее.

Дальнейшие события подтвердили те мрачные предположения, о которых я докладывал Владимиру Ильичу. Прошло немного времени, и Казань была захвачена вместе со значительной частью золотого запаса Республики. Сам Вацетис едва унес ноги — белые его, конечно, не пощадили бы…»^{106}

Оценка, данная М.Д. Бонч-Бруевичем Вацетису, отличается крайней субъективностью. Автор явно сгущает краски по многим позициям. По Бонч-Бруевичу выходит, что Вацетис отличался «самостийностью». Однако это далеко не так: после мятежа Муравьева и его разгрома ни о какой «самостийности» главкома Восточного фронта не могло быть и речи, ибо он был под надежной «опекой» членов РВС П.А. Кобозева, К.А. Мехоношина, К. Данишевского, И.Н. Смирнова. Владимир Ильич Ленин неоднократно требовал от них доклада о надежности И.И. Вацетиса, о его работе на посту главкома Восточного фронта («Достаточно ли энергично работают военные руководители и Вацетис? Хорош ли контроль комиссаров за ними?»).

Несостоятельным представляется обвинение И.И. Вацетиса со стороны М.Д. Бонч-Бруевича в игнорировании главкомом Восточного фронта приказов и указаний Высшего военного совета. Как было сказано выше, уже спустя несколько дней после своего приезда в Казань Иоаким Иоакимович представил в Высший военный совет докладную записку об обстоятельствах сдачи белым Симбирска, а через десять дней — план предстоящей наступательной операции. Правда, последний был раскритикован М.Д. Бонч-Бруевичем: поддержав основную идею плана — активными боевыми действиями сдержать продвижение противника на запад и нанести ему удар от р. Камы в южном направлении при содействии вспомогательного удара 4-й армии, военрук Высшего военного совета потребовал разработки более точного оперативного плана, с производством точных расчетов с учетом разведданных и постановкой конкретных боевых задач группам войск.

Напрасно высмеивает М.Д. Бонч-Бруевич идею создания отрядов «ездящей пехоты» («корволантов»). Как не раз пояснял сам Вацетис, он приказал при каждой армии создать отряд ездящей пехоты — этого мобильного подразделения (резерва), которое можно быстро перебросить на усиление того участка фронта, где наметилось ухудшение обстановки. К тому же такой отряд непременно усиливался средствами артиллерии, что повышало его боевые возможности.

Говоря о разногласиях между И.И. Вацетисом и М.Д. Бонч-Бруевичем, их взаимной неприязни, справедливости ради отметим, что и первый из них (Вацетис) был далеко не безгрешен. У него тоже в характере были черты, которые не импонировали окружающим его людям: прямолинейность в суждениях, резкость и категоричность в оценках, нежелание при необходимости идти на компромиссы, завышенная самооценка. Не всегда он прислушивался и к мнению подчиненных.

Свидетельствует полковник в отставке А.В. Панов, работавший с января 1919 г. помощником начальника, а затем начальником отделения Оперативного управления Полевого штаба РВСР: «Главком И.И. Вацетис принимал доклад начальника штаба в кабинете последнего в разное время по своему усмотрению, предварительно ознакомившись с событиями на фронтах по сводкам. Иногда при решении отдельных вопросов сюда вызывались начальник оперативного управления, помощник начальника штаба и кто-либо из инспекторов. Обычно главком И.И. Вацетис старался обходиться без советников как в штабе, так и на заседаниях Реввоенсовета, упорно добивался проведения в жизнь своих решений. Его начальник штаба Ф.В. Костяев также был склонен к самостоятельным решениям и мало пользовался вспомогательной работой сотрудников низших инстанций, что, естественно, не способствовало развитию творческой инициативы»^{107}.

Возвращаясь к негативной характеристике М.Д. Бонч-Бруевичем как личностных, так и полководческих качеств И.И. Вацетиса, не следует забывать, что эта оценка была дана в годы, когда бывший Главком Республики числился в рядах «врагов народа», будучи оклеветанным и физически уничтоженным, будучи проклятым и надолго забытым. А воспоминания свои М.Д. Бонч-Бруевич писал в 40-е и начале 50-х годов (он умер в 1956 г.), т.е. задолго до полной реабилитации И.И. Вацетиса. Что, разумеется, и сказалось на оценке его деятельности на различных постах в Красной Армии.

На докладную записку И.И. Вацетиса от 1 августа 1918 г. быстрее всех отреагировал нарком Л.Д. Троцкий. Его ответ от 2 августа был выдержан в дружелюбных, успокоительных тонах.

«Уважаемый т. Вацетис!

Получил Ваше письмо. Само собой разумеется, что все высказанные в этом письме пожелания будут немедленно выполнены. Если с нашей стороны была какая-либо несогласованность по отношению к распоряжениям, исходящим от Революционного военного совета, и в частности и в особенности от Вас, как главнокомандующего, то это объясняется исключительно плохим состоянием связи. Телеграфная проволока работает между Казанью и Москвой и между Казанью и Петроградом в высшей степени нерегулярно. На целый ряд наших вопросов мы не получаем своевременного ответа. Возможно, что и у Вас в штабе не все еще налажено. Я потребую сейчас от наркома почт и телеграфов, чтобы он отправил на все важные в телеграфном отношении пункты безусловно надежных людей для установления правильных отношений.

Относительно 2-го Витебского полка Вы находитесь в недоразумении. 2-й Витебский полк был предоставлен в распоряжение Туркестанского округа около двух месяцев назад. Этот полк лично тесно связан с Туркестанским окружным комиссаром Кафиевым, который все это время подготовлял для полка необходимое снаряжение и обозы. Этим и объясняется, почему полк был передан Кафиеву.

Что касается Петрограда, то там совершенно не получили от Вас предписаний, несмотря на свои неоднократные запросы. Я сейчас отправил им приказание согласно Вашей телеграммы. Всем командующим армиями, всем комиссарам я неустанно внушаю необходимость строжайшего подчинения всем Вашим приказаниям. Мы двинули сейчас из Петрограда и Москвы в распоряжение Революционного военного совета первоклассную революционную публику, которая едет с подлинной готовностью бороться или погибнуть. Петроград даст нам в течение ближайших дней не менее двух-трех тысяч агитаторов-борцов, которые войдут в красноармейские части согласно указаниям Революционного военного совета.

…В Петрограде и Москве призываются еще три возраста. Я посетил петроградских мобилизованных, был в Кронштадте, был на съезде Советов Северной области и Петроградского совета, всюду понимание необходимости сокрушить чехословацкий мятеж в самый короткий срок стало господствующим, и Вы можете не сомневаться, что у Вас сейчас имеется прекрасно воодушевленный тыл, готовый решительно всем прийти Вам на помощь.

У нас здесь нет никакого сомнения в том, что задача будет скоро разрешена с полным успехом. Центральное правительство и руководящие местные советы с полным доверием относятся к командованию на чехословацком фронте»^{108}.

Однако полного успеха не получилось. Более того, противник вплотную подошел к Казани, где со штабом фронта располагался И.И. Вацетис. Как происходило наращивание сил противника под Казанью, какие меры предпринимал главком фронта, видно из приводимых ниже документов.

РВС, штаб фронта и лично главком Вацетис особенно интенсивно работали в дни, предшествующие захвату чехами и белыми Казани. День 5 августа у Иоакима Иоакимовича был предельно насыщен. Утром он дал комиссару отдельного отряда боевых судов Волжской военной флотилии А.В. Бабкину следующее указание: «Пароходам первому и второму немедленно сняться с якоря и идти в Богородск для защиты устья Камы. В случае занятия Богородска чехословаками прорваться в Казань»^{109}.

Посчитав, что двумя пароходами дело в устье Камы не решишь, И.И. Вацетис изменяет свое первоначальное решение и тогда же (5 августа) приказывает командующему Волжской флотилией выдвинуть туда все суда: «немедленно двиньте вашу флотилию к устью р. Камы. Вторичное бегство из боя флотилии я буду рассматривать как величайшее предательство в эту критическую минуту. Батальон моряков наступает правым берегом Волги на с. Богородск. Вы должны идти впереди их по Волге. На левом берегу Камы успешно сражаются наши доблестные войска»^{110}.

Но моряки Волжской флотилии промешкали, и их опередила флотилия белых, прорвавшись к Казани. Вацетис срочно просит помощи, телеграфируя в тот же день в Наркомат по военным делам: «Флотилия противника прорвалась к пристани и заняла ее. Шлите скорее подкрепления. До сих пор подкреплений нет»^{111}.

Одновременно Вацетис требует от командующих 1-й и 2-й армиями усиления их действий против белогвардейцев и чехословаков. например. В 1-ю армию М.Н. Тухачевскому была отправлена телеграмма: «Действуйте возможно энергичнее. Противник ведет атаку на Казань; его вооруженная флотилия ворвалась на пристань и часть ее прошла выше Казани»^{112}.

От командующего 2-й армией В.П. Блохина главнокомандующий фронтом просит помощи, хотя бы небольшой: «Прошу вас экстренно двинуть на Казань из Сарапула два орудия и человек триста. Казань обстреливается артиллерией противника и делается десант. Прошу поспешить на помощь»^{113}.

В тот же день, 5 августа, И.И. Вацетис отправляет в Москву, в Наркомвоен, докладную записку о положении войск фронта, в том числе и под Казанью. «Противник 4 августа своей боевой флотилией атаковал нашу боевую флотилию. Наша боевая флотилия бежала вверх по Волге. По обеим сторонам Волги замечено наступление пехоты и конницы. Устье Камы в руках противника, но это временно, так как принятыми мною мерами он будет прогнан к Симбирску.

Обстоятельства сложились так, что я должен был перейти к решительным действиям, не дожидаясь полного сосредоточения наших сил, так как на это я был вынужден противником, перешедшим в свою очередь к решительным действиям по направлению на Казань, двигаясь по Волге сильной боевой флотилией и по обоим берегам Волги сухопутными войсками.

В ответ на вызов противника я приказал 1 армии атаковать Симбирск, 2 армии — наступать на тыл противника для разрушения его сообщений по железной дороге Симбирск — Уфа. 4 армия получила указания действовать на Самару. 3-я, Екатеринбургская, армия получила приказ начать наступление во всех возможных направлениях.

На фронте Чистополь — устье Камы — Буинск начали группироваться части 5 армии. Положение этой армии очень тяжелое, так как резервы извнутри Республики совершенно в Казань не прибывают и у меня нет войск, чем противодействовать напору противника. Все, что я мог, то я двинул из Казани на фронт Буинск — устье Камы — Чистополь, но этих частей мало.

Кроме того, они не обладают никакой боеспособностью. Это такие части, которые я выкинул из Казани вопреки их желанию и за неимением лучших.

Прошу принять все меры, чтобы резервы пропускались в Казань в самом срочном порядке.

Все резервы направлять на Казань по железным дорогам и водным путем»^{114}.

Последняя телеграмма из Казани в Наркомат по военным делам, подписанная И.И. Вацетисом и К.Х. Данишевским, была отправлена 6 августа. Ее содержание говорит о состоянии гарнизона в Казани и тамошней обстановке: «Противник атакует Казань по левому берегу Волги. Подкрепления не прибывают. Задержка происходит на участке Рузаевка-Свияжск, там не хватает паровозов. Поддержка необходима чрезвычайно»^{115}.

После падения Симбирска и Екатеринбурга белогвардейцы посчитали делом чести взять и Казань — важнейший стратегический пункт Восточного фронта. Здесь был сосредоточен золотой запас Республики, здесь находились склады артиллерии, продовольствия, военного снаряжения. К тому же, взяв Казань, белые рассчитывали двинуться на север, на соединение с иностранными интервентами.

Положение в Казани действительно было тяжелым. Части гарнизона представляли собой малочисленные, плохо обученные и слабо дисциплинированные отряды, часть из которых Вацетис с определенным трудом выпроводил на позиции в район Буинска — устье р. Камы. Формирование Казанской дивизии, начальником которой по рекомендации И.И. Вацетиса был назначен его бывший помощник по снабжению в Латышской дивизии Петр Антонович Славен, только-только начиналось: в начале августа в ней насчитывалось всего около 500 чел. В Казанском кремле располагалась инструкторская школа и сербский батальон — 400 чел. Волжская военная флотилия была слабее флотилии белых и уступала ей в скорости и вооружении.

Еще в июле, прибыв в Казань, Вацетис принял меры по усилению ее обороны. На кого он мог опереться в первую очередь? Конечно, на свою испытанную Латышскую дивизию. И он добился того, что две бригады дивизии(2-я и 3-я) были переброшены на Восточный фронт. В конце июля — начале августа 1918 г. полки этих бригад (4, 5, 6-й, Лиепайский и Торощинский), а также 1-й революционный и кавалерийский полки, направились в сторону Казани. Правда, Торощинский и Лиепайский полки Вацетис разрешил оставить в составе 3-й армии, а остальные благополучно добрались до Казани. Первым в Казань прибыли эшелоны родного Вацетису 5-го Земгальского полка, который и стал основной опорой своему бывшему командиру. 5-й полк (507 стрелков при 19 пулеметах) из всех частей гарнизона был самым боеспособным и надежным. Именно ему Вацетис поручил охрану штаба фронта, Государственного банка, пароходной пристани, важнейших складов и других оборонных объектов города. Остальные полки до Казани не доехали ввиду начавшегося наступления белых. Они выгрузились на ст. Свияжск: 6 августа — 4-й полк, 7 августа — 1-й революционный полк, 10 августа — кавалерийский и 6-й полки.

Принял Иоаким Иоакимович меры и по укреплению фронта южнее Казани. Для наступления на Симбирск была создана ударная группа в составе полторы тысячи штыков, 8–10 орудий, в состав которой вошел и 1-й революционный полк. Эту ударную группу должны были поддерживать суда Волжской флотилии — 6 пароходов, 4 катера и одна баржа. Однако к 5 августа эта группа под давлением белых стала отступать: правобережная ее часть к Свияжску, левобережная — к Ромодану

Особое внимание И.И. Вацетис уделил обороне железнодорожного моста через Волгу у Свияжска, поручив это дело батальону 4-го латышского полка, которому были приданы две бронированные платформы с 8 тяжелыми и легкими орудиями. К тому же на обоих концах моста были возведены укрепления.

События развивались ожидаемо, и в то же время неожиданно. 5 августа флотилия белых появилась у Казани. Для десантной операции они выделили свои лучшие части: 1-й чехословацкий полк и белогвардейский отряд Каппеля — всего около двух тысяч штыков при четырех орудиях, шести вооруженных пароходах и пятнадцати вспомогательных судах^{116}.

Вечером 5 августа белые высадили десант у пароходной пристани, но контратакой 3-й роты 5-го латышского полка большая часть десанта была уничтожена, а остальные бежали. Один из пароходов нападавших был подожжен артиллерийским огнем и потоплен. На помощь 3-й роте Вацетис направил еще одну роту. Попытка белых с ходу взять Казань не удалась, и они отступили в район Нижнего Услона.

Командующий фронтом И.И. Вацетис, взявший в свои руки организацию обороны Казани, объявил город на осадном положении. В ночь на 6 августа начали раздавать оружие рабочим отрядам. Озабоченный сохранностью золотого запаса Республики, Иоаким Иоакимович приказал командиру 5-го Земгальского латышского полка эвакуировать Государственный банк, где находились эти ценности. Вечером 5 августа стрелки пулеметного взвода, которым командовал Я. Берзинь, под огнем противника погрузили на две пароконные повозки кожаные мешки с золотом и другими ценностями, доставили их на пристань и погрузили на пароход. Другой группе стрелков на грузовиках также удалось вывезти часть ценностей в Вятские Поляны. Однако значительную часть золотого запаса Республики вывезти из Казани не удалось, и она была захвачена белыми 7 августа 1918 г.

Рано утром 6 августа, получив подкрепления, белые высадили десант на обоих берегах Волги у Нижнего Услона и при сильной артиллерийской поддержке повели наступление на Казань. Против них И.И. Вацетис направил роты 5-го полка, отряд рабочих фабрики Шабанова, подразделения 1-го мусульманского полка и 1-го татаро-башкирского батальона. Все они храбро сражались с белыми, неся большие потери. Через несколько часов боя белые захватили порт, а к полудню — возвышенность Верхний Услон, откуда повели артиллерийский обстрел штаба фронта, железнодорожной станции и всего левого берега Волги. Латышские стрелки, находившиеся в районе Верхнего Услона, выведя из строя орудия, отошли к Свияжску

В полдень противник ворвался в город, но контратакой 2-й роты 5-го полка и рабочей дружины был отбит. И все же силы были неравны. К вечеру бой шел уже в центре города — у штаба Восточного фронта, артиллерийских казарм и на Арском поле. Солдаты и дружинники, оборонявшие вокзал и артиллерийские казармы, отступили к штабу фронта, который фактически превратился в крепость. Вацетис лично руководил обороной штаба, собрав группу стрелков 5-го полка в количестве 180 чел.

Улицу перед штабом он приказал перегородить баррикадой, около него располагались и вели огонь два орудия и два броневика, на подоконнике кабинета И.И. Вацетиса поставили пулемет. Белые стремились во что бы то ни стало сломить последний оплот большевиков. Огонь по штабу из орудий, пулеметов и винтовок все более усиливался, выводя из строя бойцов и командиров. Понимая, что под таким обстрелом им долго не выстоять, Вацетис принял решение со своими бойцами перебраться в Кремль и там, за высокими и надежными стенами, продолжать сопротивление белым до прихода подмоги из Свияжска. Около полуночи, в темноте, Вацетис со 120 стрелками выбрался из штаба и, с боем прорвав кольцо противника, пробился к Кремлю, надеясь найти защиту за его стенами. Однако этим надеждам не суждено было сбыться — при подходе к Кремлю группу Вацетиса оттуда обстреляли, ибо сербский батальон перешел на сторону белых. Тогда Вацетис приказал стрелкам разбиться на группы и с боем пробиваться из города. Сам Иоаким Иоакимович с небольшой группой стрелков 5-го полка с большим трудом выбрался из города^{117}.

Хладнокровию Вацетиса многие завидовали — он даже в самой сложной обстановке не терял самообладания. Вот как он описал этот прорыв: «…Я со своим конвоем слишком долго задержался в штабе (номера Щетинина). Окраины города были захвачены белыми. Наконец они захватили нижний этаж штаба и погасили электричество во всем доме, чем выгнали меня с моим конвоем на улицу, где начался уличный бой. Потери с нашей стороны были очень значительные. При мне около 89 человек конвоя, а осталось позже 26 человек. Из них в конце концов при мне осталось пять человек. Я — шестой.

Мы очутились на улице, ведущей от Кремля к театру, и вдруг столкнулись лицом к лицу с одиннадцатью белыми, вооруженными револьверами. Между ними было семь мужчин и четыре женщины, сошлись шагов на десять. Они закричали мне:

— Стой! Кто идет? Назовитесь.

После того ада, из которого перед этим вырвался, я был теперь в очень благодушном настроении духа и держал карабин за плечами. Сошлись шага на два. Я думал, что если я назовусь, то нас всех перебьют, так как белых было вдвое больше и у каждого револьвер — наган. У меня же — незаряженный карабин за плечом, ибо перед этим я все патроны выпустил. Заряжены ли винтовки у стрелков, я не знал.

Эти мысли промелькнули в голове с молниеносной быстротой. И в сравнении вышло, что противник в данной обстановке сильнее. Поэтому я решил сыграть на психологии. Я решил ошарашить и кавалеров и дам и крикнул им на повторные требования «Назовитесь»:

— Ступайте к… Раздались крики:

— То есть как это ступай к…? Кто вы такие?

Тут мой стрелок крикнул:

— Мы чехи.

— А, чехи, идите, только в другой раз вы не ругайтесь по-мужицки. Вы не в дикой стране.

И ушли.

«Ладно, ладно, — подумал я, — обошлось без кровопускания». Отойдя немного, мы пустились бежать»^{118}.

За городом, собрав вокруг себя прорвавшихся защитников Казани, И.И. Вацетис двинулся в сторону Вятских Полян. Другая часть латышских стрелков, вырвавшись с боем из Казани, под руководством Я. Грегора через Царевококшайск и Козьмодемьянск стала продвигаться к Свияжску

Положение на Волге настолько обеспокоило советских руководителей, что В.И. Ленин направил туда наркома по военным делам Л.Д. Троцкого, который в Казань уже не мог попасть ввиду ее захвата белыми, а поэтому остановился со своим специальным поездом недалеко от нее, в Свияжске, где и пробыл целый месяц. В своих воспоминаниях «Моя жизнь» он этому периоду отвел целую главу под названием «Месяц в Свияжске». Обратившись к этой главе, можно найти немало интересных наблюдений, оценок и выводов.

Например, отдавая дань личному мужеству И.И. Вацетиса, Троцкий пишет: «Из казанского штаба он уходил вечером 6 августа одним из последних, когда белые уже занимали здание. Он выбрался благополучно и кружным путем прибыл в Свияжск, потеряв Казань, но сохранив свой оптимизм. Мы обсудили с ним важнейшие вопросы, назначили латышского офицера Славина (правильно Славена. — Н.Ч.) командующим 5-й армией и простились. Вацетис отбыл в свой штаб…»^{119}

Итак, Вацетис потерял Казань, но сохранил свой оптимизм… Зря иронизирует Лев Давидович! В той нервной обстановке, когда шла полоса неудач, это качество у полководца приобретало особо важное значение. Можно сказать, стратегическое значение. И Вацетис думает о новых боях и сражениях, планирует вернуть Казань, Симбирск и другие города…

Падение Казани было далеко не рядовым событием. И командующий фронтом должен был отчитаться за него. Сделал это Вацетис в виде докладной записки в Высший военный совет, датированной 9 августа 1918 г. Тогда штаб Вацетиса временно размещался в Сарапуле. «Казань была занята чехословаками около полуночи на 7 августа. 7 августа бой происходил на окраинах города. Чехословакии развивают свой успех в двух направлениях — на северо-восток и на ст. Свияжск по левому берегу Волги. Необходимы весьма энергичные меры со стороны ст. Свияжск и по обоим берегам р. Волги для наступления на Казань. Необходимо немедленно вырвать из рук противника гору Верхний Услон и поставить там наши батареи. Нахожу полезным при нынешней обстановке усилить

1 армию, дав ей задачу энергичнее атаковать Симбирск. Со стороны устья р. Камы и северо-востока мною организуются ударные группы на Казань под руководством командующего

армией. Штаб фронта предполагаю перенести в г. Арзамас. Сегодня в Сарапул прибывает Мехоношин. Бои за г. Казань обнаружили совершенную небоеспособность рабочих дружин, организация каковых существовала лишь на бумаге. Рабочие не умели ни стрелять, ни наступать, даже не умели строить баррикады. К вечеру 6 августа все рабочие боевые дружины рассеялись. Местные партийные товарищи, занимавшие ответственные посты, приложили всю возложенную энергию и труд, чтобы способствовать нашей обороне города, но все их усилия тонули в хаосе неподготовленности. Войска оказались крайне недисциплинированными. Как я уже телеграфировал, вся тяжесть обороны и жертв легла на 5 латышский стрелковый полк. 4 латышский стрелковый полк восстановил (после сдачи Симбирска. — Н.Ч.) свою прежнюю боевую репутацию. Что же касается русских частей, то в своей массе они оказались к бою совершенно не способными, вследствие своей тактической неподготовленности и недисциплинированности. Но долг службы заставляет меня отметить, что в каждой русской части была кучка солдат-героев, которые, храбро сражаясь вместе с командным составом, большей частью погибли в неравном бою»^{120}.

Оборона Казани советскими войсками во главе с И.И. Вацетисом имела большое значение. Впервые на Восточном фронте белые столкнулись с таким упорным сопротивлением. Противник бросил для захвата города крупные силы. Два дня длились ожесточенные бои. Эти два дня сорвали планы белых захватить ст. Свияжск и мост через Волгу. Задержанный уличными боями в Казани, противник не смог своевременно выделить крупные силы для атаки на Свияжск и захвата моста. Когда его передовые части 6 августа появились у Свияжска, там уже занял позиции и 4-й латышский полк (400 стрелков с пулеметной командой) с легкой и тяжелой батареями. К тому же полку был придан бронепоезд «Свободная Россия». Латышские стрелки отбили атаку противника и, перейдя в контратаку, заставили его отступить.

Но подлинным героем обороны Казани был 5-й Земгальский латышский полк. В докладе В.И. Ленину о положении на Восточном фронте И.И. Вацетис писал: «…считаю долгом службы донести о доблестном поведении 5-го латышского Земгальского полка во время двухдневной обороны г. Казани. Как в поле, так и в городе, в уличной схватке, с одинаковым самоотвержением и геройской отвагой командный состав и стрелки 5-го латышского Земгальского полка сражались, невзирая на тяжелые потери убитыми и ранеными»^{121}.

Из содержания данного доклада следовало, что за героические дела при обороне Казани 5-й Земгальский стрелковый полк необходимо особо отметить в масштабе Красной Армии. И такое событие вскоре состоялось. Уже 20 августа 1918 г. на заседании президиума В ЦИК было решено наградить полк Почетным Революционным Знаменем.

Из протокола № 8 заседания Президиума ВЦИК

от 20 августа 1918 г.

Слушали: Ходатайство Народного комиссара по военным делам о награждении 5-го Земгальского полка Почетным Знаменем за самоотверженную и храбрую защиту г. Казани.

Постановили:

Вопрос представления Почетного Знамени латышскому 5-му Земгальскому полку утвердить. Поручить тов. Теодоровичу исполнить настоящее постановление.

Поручить тт. Свердлову, Теодоровичу и Аванесову выработать текст приветственной телеграммы латышскому полку, коммунистическому Казанскому и Мусульманскому коммунистическим отрядам за самоотверженную и храбрую защиту г. Казани.

Председатель ВЦИК Я. Свердлов

Секретарь ВЦИК В. Аванесов»^{122}.

Это было первое в истории Красной Армии награждение войсковой части Почетным Революционным Знаменем. И Вацетис совместно с членами РВС постарался сделать все возможное, чтобы о подвиге стрелков 5-го латышского полка узнали как можно больше бойцов и командиров частей фронта. Сообщая об этом подвиге в специальном своем приказе, Иоаким Иоакимович выражал твердую надежду, «…что в самое же ближайшее время многие войсковые части своими подвигами заслужат такие же почетные знамена и с этими знаменами будут гнать и уничтожать врагов бедноты и рабочего класса. Верю, что пример 5-го латышского Земгальского стрелкового полка будет заразителен и скоро на Восточном фронте заколышется море вполне заслуженных почетных знамен…»^{123}

Символично, что вручение 5-му полку почетного Революционного Знамени состоялось 9-го сентября, накануне освобождения Казани от белых (советские войска вошли в нее 10 сентября). Награждение полка состоялось в Арзамасе, где размещался штаб Восточного фронта. Для приема знамени полк был построен в каре в районе казарм. Им командовал Я. Грегор. В краткой речи И.И. Вацетис поздравил стрелков с наградой и пожелал им новых побед во имя революции. По случаю этого праздника по распоряжению Вацетиса полку была выдана денежная премия в сумме 10 тысяч рублей. Поначалу были различные мнения по поводу того, как распорядиться данной суммой, но затем на ротных собраниях стрелки постановили передать ее на поддержание революционной работы в оккупированной Латвии.

Тогда же, 9 сентября 1918 г., состоялось общее собрание личного состава 5-го латышского полка, на котором присутствовал и Вацетис. В принятой собранием резолюции говорилось: «Мы, стрелки 5-го латышского советского стрелкового полка, выражаем глубокую благодарность Российскому Центральному Исполнительному Комитету за оказанную честь — награждение нас величайшей наградой — Красным пролетарским знаменем революции… и заявляем, что теперь, когда наше социалистическое отечество переживает самый тягчайший момент за время своего существования… мы под Красным знаменем, которое нам дорого и которым мы гордимся не потому, что мы его заслужили, а потому, что на нашу долю выпало счастье получить его от нашего классового правительства, даем себе клятву бороться за святое дело, за освобождение от рабства и гнета капитализма мирового пролетариата…

Мы знаем, что наше дело не погибнет, ибо мы боремся за светлое будущее всего человечества. Мы победим, ибо с нами идет ход истории…»^{124}.

Изменилось ли отношение к И.И. Вацетису со стороны В.И. Ленина и наркома Л.Д. Троцкого после падения Казани? Нет, не изменилось. По крайней мере, Иоаким Иоакимович почувствовал бы это — интуиция у него была неплохая.

Его не стали смещать с занимаемого им поста. Более того, Л.Д. Троцкий, находясь в пути к берегам Волги и узнав о падении Казани, дал телеграмму в адрес Вацетиса: «Постигшая вас частичная неудача нисколько не уменьшает ни моего уважения к вашей энергии, ни моей веры в ваш близкий успех. Направляюсь к вам, чтобы оказать вам всестороннее содействие в вашей работе»^{125}.

0 том, что авторитет И.И. Вацетиса во властных структурах оставался по-прежнему высоким, говорит хотя бы тот факт, что его протеже П.А. Славен назначается тогда же командующим 5-й армией, а также то, что на укомплектование отделов штаба Восточного фронта значительное число людей было взято из штабов 2-й и 3-й бригад Латышской дивизии. Надо отметить и то, что основные фигуры руководства 5-й армии, которой через короткое время пришлось брать Казань, были также латышами. Кроме командарма П.А. Славена, это были: его помощник (заместитель) Я.П. Гайлитис, комиссар разведотдела, а затем комиссар штаба А.Я. Лапинь, начальник службы связи Р.А. Петерсон (непродолжительное время). Впоследствии они станут в РККА: комкорами — Я.П. Гайлит и А.Я. Лапин, дивинтендантом — Р.А. Петерсон.

С середины августа 1918 г. штаб Восточного фронта располагался в г. Арзамас.