Часть третья. СВЕРШЕНИЯ
Глава первая. Заочное знакомство
Книги, книги, книги… Они окружали меня всегда. Работа с книгами — это моя профессия…
После окончания Ленинградского библиотечного института я вышла замуж за офицера-подводника Яна Антоновича Онджана, с которым отбыла на место его службы на Север, а потом на Дальний Восток.
Ступеньки служебной лестницы офицера ведут не строго вверх, они, как правило, разбросаны по всем параллелям и меридианам. Очередная ступенька после Севера лежала на Дальнем Востоке, где я устроилась на работу в военно-морскую библиотеку в посёлке с красивым названием Ракушка.
В литературном объединении «Волна», которым я руководила, довольно часто устраивались обсуждения произведений, заслуживающих внимания и вызывающих интерес у читателей, так или иначе связанных с военно-морским флотом.
Наибольший интерес военные моряки проявляли к пи-кулевскому роману-первенцу «Океанский патруль». Эта книга и стала предметом обсуждения на очередном собрании литобъединения.
Готовясь к мероприятию, я «облазала» всё внутри Ракушки, но участникам обсуждения смогла сообщить только скупую биографическую справку, помещенную в конце книги:
«Валентин Саввич Пикуль родился в 1928 году в Ленинграде. Сын моряка, он в 14 лет “убежал” из дому и поступил в школу юнг, а потом служил на Северном флоте, на эскадренном миноносце. В шестнадцать лет был командиром боевого поста. Демобилизовался в 1946 году. Много писал стихов и прозы, но печататься стал значительно позже. Первый его рассказ “Женьшень” был напечатан в 1950 году. Над своим романом Валентин Пикуль работал около трёх лет».
Что скажешь о Пикуле после такой справки: «Так вот он, оказывается, какой!» или «А кто же он всё-таки такой?»
После обсуждения «Океанского патруля» все выступающие расписались на моём экземпляре книги, которую я обещала сохранить на память. И эта память всегда со мной. Я помню вас всех: и коллег по работе — Надежду Гребень, Лиану Антоновскую, Нину Эрдман… И тех, кого называют среди настоящих людей, никогда не теряющих свою мудрую весомость, словом «однополчане».
Где вы сейчас, супруги Шишлянниковы, Соловей, Ше-вырины, Белоконевы, Строковы, Левцовы?
Судьба разбросала всех вас по разным уголкам нашей огромной Родины, а потом разбросала и… Родину. Многие из вас уже живут, наверное, в других государствах.
Где бы вы ни были, мои дорогие, будьте счастливы!..
Дальневосточная шестилетка закончилась… Новое назначение мужа в Ригу, в его родную Латвию.
При переезде большинство книг я оставила в Ракушке, но «Океанский патруль» взяла с собой, не зная, не ведая и не предполагая, что непредсказуемые дороги судьбы сведут меня с автором. Не просто сведут, но и накрепко соединят.
Рига. Столичный город. Мой муж, латыш по национальности, давно мечтал о возвращении на Родину. Чтобы офицер по прибытии на новое место службы сразу получил жилье, это, понимаете, из области фантастики. Вначале я с детьми жила у мужа родителей в Резекне. Ян приезжал домой на выходные дни. Встречи с родителями, друзьями детства постоянно сопровождались щедрыми застольями, которые в дальнейшем дали рецидив. В результате разрыв наших семейных отношений оказался неизбежным.
Однажды профессиональная ностальгия привела меня на «огонёк» в библиотеку окружного Дома офицеров Прибалтийского военного округа, где была в то время вакантной должность заведующей читальным залом, что мне и предложили.
В один из первых дней моей работы в библиотеку пришла за книгами Вероника Феликсовна — супруга Валентина Саввича. Тогда я и узнала, что Валентин Пикуль живёт в Риге.
Я с нетерпением ожидала того момента, когда представится возможность увидеть «живьем» писателя, чьи книги уже в тот период привлекали широкое внимание у читающих людей.
И вот такой момент настал. Я увидела невысокого, очень энергичного человека. Его приход в библиотеку создал атмосферу настоящего праздника. Он всех сотрудников знал, всем уделял внимание, находя для этого не банальные слова. С собой он принёс книги, конфеты, цветы. Навсегда запомнилось ощущение, которое остаётся от встречи с человеком, знакомым с традициями поведения рыцарства.
Говорили много и обо всём, что волнует общественность, но больше всего Пикуль рассказывал о том, над чем работает, просил заказать по междубиблиотечному абонементу необходимые ему книги, помочь отксерокопировать недостающие материалы, сделать фотокопии. Эта работа заставляла нас часто общаться.
Как-то пришла книга, которую Пикуль очень ждал. Я позвонила ему домой, и он попросил привезти ему домой, заказав для этого такси.
Так я стала бывать в доме Пикулей на улице Петра Стучки, которой в нынешние времена вернули её старое название — Тербатас.
К тому времени я стала уже заведующей библиотекой Дома офицеров. Постоянная забота по выполнению заказов Пикуля стала неотъемлемой частью моей работы. Я до сих пор помню номер И-4597 абонента библиотеки имени Ленина, куда чаще всего приходилось обращаться.
По заданию члена Военного совета Прибалтийского военного округа генерала Ивана Архиповича Губина я ездила по гарнизонным военным библиотекам Эстонии, Латвии и Литвы для подбора антикварной литературы для нашей главной — окружной библиотеки.
В частности, из города Клоога из Эстонии я привезла около трёхсот ценных книг, которые специалисты называют раритетами. Несколько дней я занималась оприходованием книг и размещением их в специальном закрытом хранилище, насчитывавшем около десяти тысяч книг.
Вскоре пришёл Валентин Саввич со своим неизменным вопросом: «Нет ли чего вкусненького?» Я провела его в спецфонд. И была сильно поражена, когда буквально через несколько минут Пикуль вернулся в мой кабинет, неся огромную стопку книг. Это были, как говорится, самые-са-мые из привезённых мною книг и расставленных в соответствии с их тематикой по различным отделам.
— Вот эти бы я хотел взять. — Неподдельным восторгом горели его глаза.
— Куда же сразу столько? — растерялась я.
— Да, может быть, действительно много, — подумав, сказал он и отложил книг пять. — Для первого раза хватит.
Какие же нужно иметь любовь, опыт, эрудицию и чутьё, чтобы в один момент «выловить» столько «изюминок» с многочисленных полок и стеллажей?
Тогда это было необъяснимо.
Не частые, но и не столь редкие беседы с четой Пикулей в библиотеке и у них на квартире за неизменной чашкой чая на протяжении многих лет постепенно расширяли темы наших разговоров. Валентин Саввич расспрашивал о детях, о жизни, был готов оказать посильную помощь.
С Вероникой Феликсовной мы, как женщины, говорили и более доверительно.
Однажды, провожая меня, она, как бы советуясь, пожаловалась после публикации «У последней черты» на пристрастие Валентина Саввича к спиртному. Разговор располагал к откровенности. Я тоже поделилась своим: на той же почве с мужем обозначился разрыв. Семья фактически распалась, хотя это ещё не было оформлено юридически, и территориально мы проживали вместе.
После выхода книги «У последней черты» Вероника как-то сразу сдала, хотя внешне присутствие духа никогда не покидало её. Пикулю постоянно нужны были книги, но из-за болезни жены да и его самого тоже нужные издания часто приходилось привозить мне.
Ещё год назад я заказала в библиотеке имени Ленина для Пикуля ксерокопию статьи из журнала «Киевская старина» (о пребывании Карла XII после Полтавы в Бендерах) и книгу шведского короля Оскара II «Карл XII».
Валентин Саввич давно задумал написать миниатюру под названием «“Железная башка” после Полтавы» — о Карле XII, но без этих основополагающих источников за работу не садился.
На посланный в библиотеку заказ пришел ответ: «книга занята», и заказ поставили на очередь. И когда книгу уже устали ждать (прошло более года!), на адрес нашей библиотеки пришла заказная бандероль с давно ожидаемой книгой.
Я набрала номер телефона. Валентин Саввич, к счастью, снял трубку, что делал очень редко. Я сообщила, что заказанные им материалы пришли в библиотеку, и поинтересовалась, когда он за ними подъедет.
— Я сегодня плохо себя чувствую, — ответил Пикуль. — Не могли бы вы подвезти мне книги? Такси я закажу.
Но, как у всякой «деловой женщины», у меня не было времени (я до сих пор удивляюсь, как могла совмещать работу, дом и ещё пять общественных нагрузок!). В 16 часов нужно было отчитаться о проделанной работе на заседании республиканского Общества книголюбов, а в 18 часов — вести заседание «Клуба друзей книги». Я сказала об этом Валентину Саввичу и предупредила его, что с материалами пришлю старшего библиографа Валентину Алексеевну Прянишникову.
— Нет, приезжайте, пожалуйста, Вы, — сказал он, в заключение нашего разговора, делая ударение на последнем слове.
Стояла удивительная для конца марта погода: шел пушистый, крупными хлопьями снег. Итак, 25 марта я несла нужную книгу любимому писателю, желая поддержать его в трудную минуту жизни. Я очень спешила — потому что уже опаздывала. В голове сверкнула мысль: что стало с Пикулем после ухода Вероники, не надломила ли этого сильного человека смерть его верной спутницы? Вот и этот дом. Я стою на пороге квартиры и жму кнопку звонка.
Ночное знакомство, или Хитросплетения судьбы
Трудно сейчас передать на бумаге, но я и теперь отчётливо помню исхудалое лицо писателя, его бегающие (чего раньше не было) глаза и полнейшую растерянность.
Войдя в квартиру, я поняла — Валентин Саввич меня ждал: в кабинете был сервирован стол. Справившись с волнением, Пикуль как-то мягко и любезно предложил составить ему компанию позавтракать.
Макароны по-флотски, сыр, бутерброды с икрой и коробка конфет украшали стол. Мы сели. Валентин Саввич — завтракать, я — обедать, хотя время двигалось уже к ужину. Я позвонила в республиканское общество, что «по техническим причинам» присутствовать не могу и о работе отчитаюсь в следующий раз.
Пикуль начал разговор:
— В магазины почти не хожу, только за хлебом. Были запасы макарон, а тушёнку привозит Уланов. Вот и питаюсь макаронами по-флотски, тем более что блюдо это я очень люблю. Спасибо адмиралу Малькову и его жене Татьяне, — продолжал Валентин Саввич, — часто навещают и привозят продукты. Я ведь сам как без рук, к хозяйским делам не приспособлен, хотя готовить умею и делаю это с удовольствием.
Через некоторое время снова вернулся к этой теме:
— Живу трудно, можно сказать, безысходно. Нигде не могу найти себе места, определиться, сесть за работу. Живу то на даче, то здесь два-три дня, потом снова мчусь туда… Так и проходят мои дни и ночи…
И вдруг случилось труднообъяснимое. Пёс Гришка (приобретённый во время работы над романом «Нечистая сила») прыгнул на мои колени, положил мне на плечи свои лапы и, пронзительно скуля, с каким-то исступлением стал лизать моё лицо, уши и волосы. Я и раньше бывала в доме Пикулей, пёс был со мной ласков, но никогда таким образом не выражал своих чувств. Что же толкнуло его в тот момент ко мне на колени? О чём он думал? Что же хотел выразить?
У меня комок подступил к горлу. Я клятвенно пообещала взять шефство над этими осиротевшими «мужиками».
Время летело стремительно быстро, я всё время собиралась уходить, но Валентин Саввич каждый раз просил хоть немножко задержаться.
Я позвонила на работу коллегам, чтобы занятие «Клуба друзей книги» начинали без меня, пообещав, однако, скоро подъехать.
Так незаметно с Пикулем мы проговорили до десяти часов вечера, когда в очередной раз я стала собираться, теперь уже не на мероприятие, которое закончилось, а домой.
И тогда Валентин Саввич как-то неожиданно (ибо никаких разговоров о чувствах и любви прежде и теперь не было), совсем не романтично предложил мне не только помогать ему, но и стать его женой…
Сказать, что это было как гром среди ясного неба, — значит, не сказать ничего. В моём лексиконе не хватит слов, чтобы хоть приблизительно описать шок от испугавшей меня неожиданности. Разве могла я когда-нибудь о таком даже подумать?
Наступила минута решительного объяснения, которого я мучительно боялась. Но Валентин Саввич нашел самые обычные, самые простые слова, незаметно и не обидно, перейдя на «ты»:
— Я хочу, чтобы ты полюбила меня, пусть не сразу, но сейчас мне одиноко, тоскливо и тяжело. Верь мне, я никогда тебя не обману, — произнёс он. Валентин Саввич пытался убедить меня, что в нашем возрасте даже без любви два порядочных человека, соединив свои судьбы, могут быть счастливы. А при взаимном уважении любовь обязательно придёт.
Волнение и сомнения чувствовались в его голосе, одна сигарета сменялась другой. Пикуль ждал ответа. Подумав, я сказала:
— Одна я решить не могу, мне надо посоветоваться с детьми.
Он вышел на кухню и через минуту вернулся.
— Поедем сейчас и спросим, — не отступал он, — такси я заказал, а что касается детей, — я же не отнимаю тебя у них. Твои дети пусть будут и моими детьми, если они меня признают.
— А как же муж? — растерянно спросила я. В первый раз нас не развели — дали полгода на размышление.
— Разведёшься, — решительно заявил он. — А сейчас вместе едем к детям. Если они пожелают ехать сюда, заберём их и вернёмся обратно, но уже навсегда…
Валентин Саввич улыбнулся, и вмиг исчезла напряжённость…
И мы поехали. За 25 минут дороги до дома передо мной калейдоскопом прошла вся моя предшествующая жизнь. Вот и мой дом. Валентин Саввич остался в машине, а меня предупредил:
— Постарайся справиться побыстрей. Жду тебя полчаса. Через полчаса — уеду. Но я хочу, чтобы ты пришла — не хочу волноваться. Ничего с собой не бери, — мы начнём жизнь с чистого листа. Если дети согласны — бери их с собой, а утром отправишь в школу на такси.
Переговорила с детьми. Они, не колеблясь, дали добро, обещая приехать на выходные дни. Может быть, как и я, ещё ничего не понимая. Тем более что Марине было (всего или уже) 16 лет, а Вите — 14.
Я взяла с собой «самое необходимое» — шеститомник Александра Блока и трёхтомник Сергея Есенина и вернулась в машину. Всю обратную дорогу я проплакала, что не на шутку встревожило Пикуля. Как умел, он утешал меня, находя добрые и мягкие слова, приводя примеры из своей жизни и опыта.
— Что ты так убиваешься, ведь дети уже взрослые. Раньше в 16 лет выходили замуж и рожали детей, — успокаивал он.
Но от его слов ручей слёз только увеличивался. Всю жизнь дети были всегда со мной, они выросли в библиотеках, где я работала, и оторваться от них было невообразимо.
Как всё теперь будет? Но выбор сделан, отступать поздно.
Я ехала навстречу новой жизни. Какая она будет? На все эти вопросы, рождающиеся в моей голове, я не могла дать вразумительного ответа.
Такси на огромной скорости несло нас по ночной Риге.
Вот и квартира, где предстояло быть не только гостьей, но и хозяйкой…
Об этом, сугубо личном, можно было бы и не писать…
Если бы не уникальность сюжета и, главное, не… мистификация содержания.
Согласитесь, не так часто бывает, чтобы люди, решившие соединить свои судьбы, садились, на ночь глядя, в кресла с настороженно-волнительным желанием… познакомиться.
— Давай, — начал Валентин Саввич, — расскажем друг другу о себе. А то я знаю тебя как заведующую библиотекой и как крестьянскую дочь, что меня, впрочем, весьма привлекает.
Я робко, сбивчиво рассказывала о своей предыдущей жизни.
— После окончания школы, — вспоминала я, — жила у брата в Северодвинске.
— На какой улице? — как бы между прочим спросил Валентин Саввич.
— На Республиканской.
— Как… на Республиканской? — воскликнул он. — Я до войны приехал в Молотовск (так раньше назывался Северодвинск) и хорошо помню первый свой адрес: Республиканская 36, а потом получили комнату на Индустриальной. Бывают же такие редкие совпадения. — И пошутил: — Видишь, ты приехала, а меня там уже нет.
— Потом училась в Библиотечном институте имени Крупской в Ленинграде. Жила в общежитии в «Доме Плеханова».
На последнем курсе института вышла замуж за офице-ра-подводника Яна Антоновича Онджана, вместе с которым мы и убыли на Север к месту его службы.
— Подожди, это общежитие находится на 4-й Красноармейской? — с интригующим интересом спросил Пикуль.
— Да, — подтвердила я и, видя изумление на его лице, ничего не понимала.
А изумиться было чему: оказывается, Валентин Саввич тоже жил на 4-й Красноармейской и, проходя по ней, нередко задерживался у пивного ларька, который находился на углу улицы, совсем рядом с нашим общежитием. Значит, мы в одно и то же время на протяжении нескольких лет ходили по одной и той же улице и скорее всего — не раз встречались. Вернее, проходили мимо друг друга.
Впоследствии, в минуты доброго настроения и откровенных воспоминаний о юности, Валентин Саввич с веселым сожалением шутил:
— Ну что же ты ни разу не подошла ко мне у ларька, я бы тебя пивком угостил…
Мой рассказ продолжался:
— В 1962 году с мужем отпраздновали свадьбу в Латвии. Потом уехали на Север.
— Я тоже в 1962 году приехал в Ригу, — и, узнав в каком месяце я прибыла, заключил с юмором: — Так ты всю жизнь шла по моим пятам…
Видимо, устав удивляться многочисленным совпадениям, как само собой разумеющееся воспринял Валентин Саввич названия тех мест, где я жила с мужем на Севере: Мурманск, Североморск, Полярный, губа Оленья, губа Ягельная.
После паузы заметил задумчиво:
— Я хорошо знаю эти места. Я там воевал, а ты опять приехала туда позже меня.
И совсем уже не удивляло то, что 23 марта 1958 года, когда я на той же 4-й Красноармейской отмечала свой очередной день рождения, в тот день у Пикуля была свадьба.
Жизнь сплела хитроумную косичку, распутать которую до конца не дано никому.
Завершая разговор, Валентин Саввич сказал:
— Судьба дала нам всё, чтобы быть счастливыми. И если неудачи будут преследовать нас, не надо отчаиваться, всегда нужно помнить, что на свете есть люди гораздо более несчастные, однако они гордо и с большим достоинством несут свой крест. Я верю, что мы будем счастливы, по крайней мере со своей стороны я попытаюсь сделать всё возможное и невозможное.
И хотя мы в тот вечер говорили о многом, я почти дословно запомнила именно эти его слова: «Судьба дала нам…» Так что же такое судьба?
Мир вдвоём
Труднее всего изучать наклонности, привычки, интересы человека, характерные для его повседневности. Я вошла в жизнь и быт Валентина Саввича так же, как и он в мою, без всякого переходного периода, без всякого испытательного срока. Пришла и сразу окунулась в повседневные заботы. Он ввёл меня хозяйкой в дом, где я уже не раз была гостьей. Но я ещё долго прикасалась к окружающим меня предметам и книгам как гость, как посетитель музея. Никак нельзя было абстрагироваться от ощущения контакта с чем-то необычным, высоким, недосягаемым.
Авторитет Пикуля, не только как писателя, но и человека витал надо мной неотступно. Думаю, что библиотекари лучше всего знают цену писателям. Почти каждый входящий в библиотеку читатель спрашивал «У последней черты» или что-нибудь, но только Пикуля. Приведу ещё один, на первый взгляд пустяковый, но очень характерный для понимания ситуации пример. Дворничиха нашего ЖЭРа, заботливая, отзывчивая на добро женщина Елена, которую Валентин Саввич никогда не обходил вниманием при встречах, передавая гостинцы её детям, с первых дней знакомства и по настоящее время называет меня не иначе как Савишна.
Коротко, просто и понятно — Савишна, значит жена Саввича…
Видимо, поэтому я никак не могла привыкнуть называть Валентина Саввича на ты и более полугода звала его по имени-отчеству. Он старался не акцентировать на этом внимание. Лишь изредка говорил:
— Знаешь, мне было бы приятней, если бы ты меня называла Валей или Валечкой.
Но я нашла своё — более нежное — и стала, сначала с робостью, которая, впрочем, быстро исчезла, называть его Валюшка.
Отдохнув в то время, когда я была на работе, он в эмоциональном порыве строил планы нашей будущей совместной жизни, забыв, что перед ним сидит «нормальный» человек. И хотя у меня от недосыпания и стрессовых перегрузок слипались глаза, я хорошо запомнила его предупреждение:
— Чтобы в дальнейшем не было обид и претензий, давай договоримся обо всём сразу. Жизнь будет совсем не легкая, ибо надо осуществить все задуманные планы, а они обширны. Предстоит большая и серьёзная работа. Мне нужна не просто жена, а если, можно так выразиться, литературная жена. Да, жена писателя, литератора — это профессия, и довольно сложная. Мне нужен секретарь, референт, помощник и друг, который бы меня понимал, разделял мои взгляды и был всегда рядом. Так что всякие разъезды по курортам и заграницам — исключены. Понимаю, что приятно посмотреть мир, но не расстраивайся — я заменю тебе весь мир!
Прозвучавшее в конце ассоциировалось с обещанием подарить Луну с неба. Но вся последующая жизнь подтвердила, что он выполнил это фантастическое обещание…
После работы за ужином в холле, где мы вместе читали, размышляли, мечтали и спорили о литературе, я рассказывала Валентину о событиях прошедшего дня, поступивших новинках, а он уводил меня в самые заветные кладовые своей неиссякаемой памяти. Доступно и ненавязчиво, на примерах человеческих судеб рисовал он мне наше прошлое, подкрепляя рассказанное воспоминаниями очевидцев и документальными произведениями писателей.
Рассказы Пикуля о революции, о штурме Зимнего, о Ленине, да и о современных политических вождях никак не укладывались в моё тогдашнее, как теперь понимаю, деформированное политзанятиями сознание. Речи его казались криминальными. Но это были не просто речи: на любое моё недоумение Валентин Саввич реагировал моментально — тут же выхватывал с полки книгу и документами подтверждал высказанную им мысль.
Чтобы «исправить моё мировоззрение», он подсказывал, что необходимо почитать в первую очередь. Несмотря на обоюдные, по-моему, опасения, нам оказалось совсем не скучно вдвоём. Даже наоборот, что меня очень радовало, поскольку для Пикуля дом с любимыми библиотекой и картотеками был его Вселенной, а домашний уют и очаг — Отечеством.
Каким он будет в дальнейшем? Я понимала, что теперь это в значительной степени зависит от меня. Как понимала и то, что воплотить в реальность все свои благие намерения будет совсем нелегко.
Надо было быстрее узнать характер и привычки со всеми их плюсами и минусами и, отбросив попытки перекраивать «под себя», суметь наладить нарождающуюся семейную жизнь, проявив внимание и терпимость ко всем слабостям и «странностям». Ведь жена писателя должна постоянно помнить, что когда её муж вроде бы бесцельно смотрит в окно — он работает.
Бывают в жизни такие мгновения, которые врезаются в память на всю жизнь. Об одном из таких и хочу рассказать.
Откровенно признаюсь, что мне было трудно привыкать к новой и ещё совсем неопределенной жизни. На работе кроме ближайшего окружения никто не знал о сделанном мне Пикулем предложении. Муж дал согласие на развод, но юридически я была ещё замужем. С Валентином Саввичем оговорили, что официальное оформление нашего брака совершим после того, как исполнится год со смерти Вероники Феликсовны.
Но жизнь и работа продолжались…
В мои обязанности входила организация встреч с творческой интеллигенцией города: писателями, поэтами, художниками, композиторами, режиссёрами. Ничего не подозревая о наших взаимоотношениях с Пикулем, в апреле начальник Рижского окружного дома офицеров подполковник Александр Митрофанович Прядко попросил меня организовать творческую встречу Валентина Саввича с офицерами штаба и политуправления.
Желание встретиться с писателем было и раньше, но на каждое моё приглашение Пикуль отвечал отказом. И вот однажды я его всё-таки уговорила.
Встреча проходила в лекционном зале политуправления. К назначенному часу к дому подъехала машина, и мы, захватив с собой необходимые атрибуты, чтобы оформить книжную выставку, поехали.
Встреча длилась уже около трёх часов, но никто не собирался уходить. Записки и устные вопросы сыпались один за другим, а Валентин Саввич был, как говорится, в ударе. Именно здесь я впервые ощутила на себе могущественное воздействие его прекрасных ораторских данных. Он обладал удивительным даром магически влиять на людей, заставляя всех внимательно слушать себя, находить в каждом собеседнике обоюдоинтересные точки соприкосновения.
Полностью подчинив себе аудиторию, как артист, отвечал он на вопросы любого содержания, не сглаживая и не обходя острых углов, тонко чувствуя накал страстей и сохраняя уважение к оппонентам.
Когда встреча закончилась, заместитель начальника политуправления генерал-майор Николай Андреевич Моисеев попросил Валентина Саввича пройти на второй этаж в кабинет полковника Трушина. Поднявшись вместе со всеми, Валентин Пикуль увидел накрытый праздничный стол.
Отвечая на приглашение, Валентин Саввич сказал:
— Я пришёл сюда не один и поэтому, извините, один за стол не сяду. Там, внизу, меня ожидает заведующая библиотекой — Антонина Ильинична, и я прошу пригласить её сюда.
Присутствующие, как потом рассказывал мне Пикуль, переглянулись, ибо я была для них «посторонним элементом», но, ничего не сказав, послали за мной.
А я в это время всеми правдами и неправдами «отбивалась» от забот офицера, которому было поручено сообщить мне, что я «свободна», и отправить на машине домой.
Домой… А как я скажу, где теперь мой дом? И я умышленно неимоверно медленно укладывала книги, поджидая возвращения Валентина.
Неожиданно бегом по лестнице спустился полковник-инструктор политуправления и пригласил меня следовать за ним. Я поднялась в кабинет и увидела такую картину: за накрытым столом вместе с Пикулем сидели три генерала и два полковника. Мне не хотелось нарушать их мужскую компанию, но Валентин Саввич настоял, и я присела за стол.
Первый тост провозгласили офицеры. Как водится, за знакомство со знаменитым писателем и приятную встречу, которая, по их мнению, была очень содержательной и интересной.
Затем слово попросил Пикуль.
— Мы с Антониной Ильиничной решили пожениться. Об этом я говорю во всеуслышание и официально впервые. С этого момента считайте её моей женой и относитесь к ней так же, как ко мне. Предлагаю выпить за наше счастье. Со своей стороны сделаю всё, чтобы она была счастлива. Заявляю об этом как писатель и как мужчина.
Наступила долгая пауза… Только тамада не растерялся — быстро вновь наполнил стопки и произнес тост. Суть его сводилась к тому, что я — самая умная, красивая, талантливая… в общем — самая-самая… Говорил эти слова человек, с которым мне многократно приходилось сталкиваться в библиотеке, но никогда я не слышала в свой адрес ничего подобного. И вот только тогда, когда меня рядом с собой посадил Пикуль, только тогда я впервые… обратила внимание на быструю реакцию политработников, на их умение перевоплощаться, как того требует ситуация, в долю секунды. Итак, я — жена Пикуля…
Подходил к концу первый месяц нашей совместной жизни.
Неожиданно нам пришлось расстаться, и надолго. На целых 12 дней.
Ещё до моего прихода в его дом Валентин обещал посетить Калининград, чтобы встретиться там с Авраамовыми. С теми самыми, которым на своём ещё только начатом сентиментальном романе «Три возраста Окини-сан» сделал им посвящение. Я чувствовала, в Калининграде он скучал. Скучал по дому, хотя программа пребывания его была весьма насыщена. Валентин Саввич отметил с друзьями первомайские праздники, посетил Калининградское областное издательство, где встретился с директором — Сергеем Терентьевичем Кармановым и редактором своих книг Галиной Николаевной Пащинской.
Вместе с Авраамовыми он был принят командованием дважды краснознаменного Балтийского флота. Его ознакомили с базой военных кораблей и во всей красе показали достопримечательности Балтийска — старинного города, известного в истории под названием Пиллау. Там Пикулю в музее на память подарили немецкую каску, доставив тем немалую радость: ведь он очень уважительно относился к такого рода сувенирам — живым свидетелям истории.
Но самое главное, самое сильное впечатление у Валентина осталось от присутствия на морском параде в честь Дня Победы над фашистской Германией. 11 мая на самолёте Валентин вернулся в Ригу. Только переступив порог и успев закрыть дверь, прямо на полу Валентин начал распаковывать подарки. Для меня — красивые янтарные бусы.
— А эти подарки напомнят лишний раз о том, что я всё время пребывания думал о тебе и нашей совместной жизни, — сказал Валентин Саввич, протягивая мне изумительной росписи маленький чайник для заварки и прекрасные тарелки, искусно сработанные под старину нашими мастерами.
В один из весенних дней Пикуль познакомил меня с живущими в нашем подъезде Салеевыми — Николаем Петровичем, главным редактором газеты «Советская Латвия», и его душевной супругой Людмилой Алексеевной. Они пригласили нас в гости.
— Мне хочется, чтобы ты им понравилась, — волновался Пикуль. — Ведь ты теперь — моя визитная карточка. Поедем, купим красивое платье, у меня осталось несколько чеков.
В магазине он с особой тщательностью помогал выбирать платье, чего не было впоследствии. После долгих примерок выбрали бархатное цвета бордо с оригинальным орнаментом. О себе не говорю, скажу о Пикуле: он был доволен.
— Ты — как маркиза, — сказал он тогда и долго ещё называл меня этим красивым словом, пока не заменил его на более близкое и родное: дочка…
Собираемся в гости.
— Веди себя естественно, — инструктирует Пикуль, хотя по всему видно, что волнуется он никак не меньше меня.
Спустились на второй этаж. Встретила нас Людмила Алексеевна радушно и приветливо.
И когда разговор зашел о нас и наших взаимоотношениях, Людмила Алексеевна убеждённо произнесла:
— Валентин Саввич, мёртвым ничем не поможешь, а живым надо жить…
Пикуль давно и тесно общался с Николаем Петровичем и Людмилой Алексеевной. По их просьбе он давал для прочтения рукописи только что написанных произведений. По разрешению Пикуля с рукописями знакомились и бывшие руководители Латвии. Кое-что Салеев публиковал в своей газете, особенно ему нравились миниатюры — небольшие по объёму, но вполне законченные произведения.
Если дома разговоры больше вращались вокруг книг, то во время прогулок Пикуль часто заводил речь об архитектуре, жадными глазами выхватывая старинные здания.
Навсегда врезались в память его слова:
— История жизни домов не менее интересна, чем исторические судьбы людей. Мне очень хочется написать книгу, в которой бы прослеживалась от рождения и по настоящее время многообразная жизнь домов и их обитателей. Интересно, счастливы ли люди, живущие в красивых домах?
И как не раз бывало, Валентин задумывался на некоторое время. Я не задавала ему вопросов: почему? Потом неожиданно произносил какое-то, видимо, ключевое слово или короткую фразу и настоятельно просил:
— Запомни. Обязательно запомни, чтобы я не потерял. Повторишь мне дома…
Дисциплинированно твердила про себя иногда совершенно отвлеченную фразу, чтобы неискаженной донести её до дома. Я уже знала, что по приходе домой, ещё не раздевшись, Пикуль бросится к столу, и мысль, зашифрованная в короткой фразе, за несколько минут превратится в рукописную страницу.
Но это были всего лишь эпизоды, хотя частые, но все же эпизоды.
По всему чувствовалось, что по-настоящему, по-пикулевски он не работает.
День за днём я подбирала и приносила ему поступающие в библиотеку новинки документальной литературы по разным отраслям знаний, пытаясь выяснить, что его заинтересует, к чему тянется его душа. Но книги, приносимые мною, просматривались писателем, пролистывались и возвращались обратно…
Чувствовалось, что дневное время для Пикуля было нерабочим. Дома телефонные звонки, стуки в дверь, на которые он никогда не отвечал, так или иначе отвлекали: он не мог сосредоточиться. Он бесцельно слонялся по улицам, заходил к друзьям, ко мне на работу. Но… его писательская душа страдала. Необходимо было помочь Пикулю вернуться к привычному распорядку жизни.
Теперь я умышленно затягивала наши вечерние посиделки до глубокой ночи, а утром тихо уходила на работу, стараясь не потревожить его сон. На столе оставляла записку. Вскоре я тоже получила послание от засидевшегося над рукописью до раннего утра Валентина.
Так возникла домашняя или «ночная почта», на материалы которой я буду не раз ссылаться.
Сотни листков, собранных и сохранённых мною, это своеобразный дневник, написанный Пикулем, где я проставляла только даты. Они свидетели его успехов и побед, неудач и разочарований. В них — не воспоминания, а сиюминутные впечатления каждогодня, точнее, каждой ночи…
Книги, книги, книги… Они окружали меня всегда. Работа с книгами — это моя профессия…
После окончания Ленинградского библиотечного института я вышла замуж за офицера-подводника Яна Антоновича Онджана, с которым отбыла на место его службы на Север, а потом на Дальний Восток.
Ступеньки служебной лестницы офицера ведут не строго вверх, они, как правило, разбросаны по всем параллелям и меридианам. Очередная ступенька после Севера лежала на Дальнем Востоке, где я устроилась на работу в военно-морскую библиотеку в посёлке с красивым названием Ракушка.
В литературном объединении «Волна», которым я руководила, довольно часто устраивались обсуждения произведений, заслуживающих внимания и вызывающих интерес у читателей, так или иначе связанных с военно-морским флотом.
Наибольший интерес военные моряки проявляли к пи-кулевскому роману-первенцу «Океанский патруль». Эта книга и стала предметом обсуждения на очередном собрании литобъединения.
Готовясь к мероприятию, я «облазала» всё внутри Ракушки, но участникам обсуждения смогла сообщить только скупую биографическую справку, помещенную в конце книги:
«Валентин Саввич Пикуль родился в 1928 году в Ленинграде. Сын моряка, он в 14 лет “убежал” из дому и поступил в школу юнг, а потом служил на Северном флоте, на эскадренном миноносце. В шестнадцать лет был командиром боевого поста. Демобилизовался в 1946 году. Много писал стихов и прозы, но печататься стал значительно позже. Первый его рассказ “Женьшень” был напечатан в 1950 году. Над своим романом Валентин Пикуль работал около трёх лет».
Что скажешь о Пикуле после такой справки: «Так вот он, оказывается, какой!» или «А кто же он всё-таки такой?»
После обсуждения «Океанского патруля» все выступающие расписались на моём экземпляре книги, которую я обещала сохранить на память. И эта память всегда со мной. Я помню вас всех: и коллег по работе — Надежду Гребень, Лиану Антоновскую, Нину Эрдман… И тех, кого называют среди настоящих людей, никогда не теряющих свою мудрую весомость, словом «однополчане».
Где вы сейчас, супруги Шишлянниковы, Соловей, Ше-вырины, Белоконевы, Строковы, Левцовы?
Судьба разбросала всех вас по разным уголкам нашей огромной Родины, а потом разбросала и… Родину. Многие из вас уже живут, наверное, в других государствах.
Где бы вы ни были, мои дорогие, будьте счастливы!..
Дальневосточная шестилетка закончилась… Новое назначение мужа в Ригу, в его родную Латвию.
При переезде большинство книг я оставила в Ракушке, но «Океанский патруль» взяла с собой, не зная, не ведая и не предполагая, что непредсказуемые дороги судьбы сведут меня с автором. Не просто сведут, но и накрепко соединят.
Рига. Столичный город. Мой муж, латыш по национальности, давно мечтал о возвращении на Родину. Чтобы офицер по прибытии на новое место службы сразу получил жилье, это, понимаете, из области фантастики. Вначале я с детьми жила у мужа родителей в Резекне. Ян приезжал домой на выходные дни. Встречи с родителями, друзьями детства постоянно сопровождались щедрыми застольями, которые в дальнейшем дали рецидив. В результате разрыв наших семейных отношений оказался неизбежным.
Однажды профессиональная ностальгия привела меня на «огонёк» в библиотеку окружного Дома офицеров Прибалтийского военного округа, где была в то время вакантной должность заведующей читальным залом, что мне и предложили.
В один из первых дней моей работы в библиотеку пришла за книгами Вероника Феликсовна — супруга Валентина Саввича. Тогда я и узнала, что Валентин Пикуль живёт в Риге.
Я с нетерпением ожидала того момента, когда представится возможность увидеть «живьем» писателя, чьи книги уже в тот период привлекали широкое внимание у читающих людей.
И вот такой момент настал. Я увидела невысокого, очень энергичного человека. Его приход в библиотеку создал атмосферу настоящего праздника. Он всех сотрудников знал, всем уделял внимание, находя для этого не банальные слова. С собой он принёс книги, конфеты, цветы. Навсегда запомнилось ощущение, которое остаётся от встречи с человеком, знакомым с традициями поведения рыцарства.
Говорили много и обо всём, что волнует общественность, но больше всего Пикуль рассказывал о том, над чем работает, просил заказать по междубиблиотечному абонементу необходимые ему книги, помочь отксерокопировать недостающие материалы, сделать фотокопии. Эта работа заставляла нас часто общаться.
Как-то пришла книга, которую Пикуль очень ждал. Я позвонила ему домой, и он попросил привезти ему домой, заказав для этого такси.
Так я стала бывать в доме Пикулей на улице Петра Стучки, которой в нынешние времена вернули её старое название — Тербатас.
К тому времени я стала уже заведующей библиотекой Дома офицеров. Постоянная забота по выполнению заказов Пикуля стала неотъемлемой частью моей работы. Я до сих пор помню номер И-4597 абонента библиотеки имени Ленина, куда чаще всего приходилось обращаться.
По заданию члена Военного совета Прибалтийского военного округа генерала Ивана Архиповича Губина я ездила по гарнизонным военным библиотекам Эстонии, Латвии и Литвы для подбора антикварной литературы для нашей главной — окружной библиотеки.
В частности, из города Клоога из Эстонии я привезла около трёхсот ценных книг, которые специалисты называют раритетами. Несколько дней я занималась оприходованием книг и размещением их в специальном закрытом хранилище, насчитывавшем около десяти тысяч книг.
Вскоре пришёл Валентин Саввич со своим неизменным вопросом: «Нет ли чего вкусненького?» Я провела его в спецфонд. И была сильно поражена, когда буквально через несколько минут Пикуль вернулся в мой кабинет, неся огромную стопку книг. Это были, как говорится, самые-са-мые из привезённых мною книг и расставленных в соответствии с их тематикой по различным отделам.
— Вот эти бы я хотел взять. — Неподдельным восторгом горели его глаза.
— Куда же сразу столько? — растерялась я.
— Да, может быть, действительно много, — подумав, сказал он и отложил книг пять. — Для первого раза хватит.
Какие же нужно иметь любовь, опыт, эрудицию и чутьё, чтобы в один момент «выловить» столько «изюминок» с многочисленных полок и стеллажей?
Тогда это было необъяснимо.
Не частые, но и не столь редкие беседы с четой Пикулей в библиотеке и у них на квартире за неизменной чашкой чая на протяжении многих лет постепенно расширяли темы наших разговоров. Валентин Саввич расспрашивал о детях, о жизни, был готов оказать посильную помощь.
С Вероникой Феликсовной мы, как женщины, говорили и более доверительно.
Однажды, провожая меня, она, как бы советуясь, пожаловалась после публикации «У последней черты» на пристрастие Валентина Саввича к спиртному. Разговор располагал к откровенности. Я тоже поделилась своим: на той же почве с мужем обозначился разрыв. Семья фактически распалась, хотя это ещё не было оформлено юридически, и территориально мы проживали вместе.
После выхода книги «У последней черты» Вероника как-то сразу сдала, хотя внешне присутствие духа никогда не покидало её. Пикулю постоянно нужны были книги, но из-за болезни жены да и его самого тоже нужные издания часто приходилось привозить мне.
Ещё год назад я заказала в библиотеке имени Ленина для Пикуля ксерокопию статьи из журнала «Киевская старина» (о пребывании Карла XII после Полтавы в Бендерах) и книгу шведского короля Оскара II «Карл XII».
Валентин Саввич давно задумал написать миниатюру под названием «“Железная башка” после Полтавы» — о Карле XII, но без этих основополагающих источников за работу не садился.
На посланный в библиотеку заказ пришел ответ: «книга занята», и заказ поставили на очередь. И когда книгу уже устали ждать (прошло более года!), на адрес нашей библиотеки пришла заказная бандероль с давно ожидаемой книгой.
Я набрала номер телефона. Валентин Саввич, к счастью, снял трубку, что делал очень редко. Я сообщила, что заказанные им материалы пришли в библиотеку, и поинтересовалась, когда он за ними подъедет.
— Я сегодня плохо себя чувствую, — ответил Пикуль. — Не могли бы вы подвезти мне книги? Такси я закажу.
Но, как у всякой «деловой женщины», у меня не было времени (я до сих пор удивляюсь, как могла совмещать работу, дом и ещё пять общественных нагрузок!). В 16 часов нужно было отчитаться о проделанной работе на заседании республиканского Общества книголюбов, а в 18 часов — вести заседание «Клуба друзей книги». Я сказала об этом Валентину Саввичу и предупредила его, что с материалами пришлю старшего библиографа Валентину Алексеевну Прянишникову.
— Нет, приезжайте, пожалуйста, Вы, — сказал он, в заключение нашего разговора, делая ударение на последнем слове.
Стояла удивительная для конца марта погода: шел пушистый, крупными хлопьями снег. Итак, 25 марта я несла нужную книгу любимому писателю, желая поддержать его в трудную минуту жизни. Я очень спешила — потому что уже опаздывала. В голове сверкнула мысль: что стало с Пикулем после ухода Вероники, не надломила ли этого сильного человека смерть его верной спутницы? Вот и этот дом. Я стою на пороге квартиры и жму кнопку звонка.
Ночное знакомство, или Хитросплетения судьбы
Трудно сейчас передать на бумаге, но я и теперь отчётливо помню исхудалое лицо писателя, его бегающие (чего раньше не было) глаза и полнейшую растерянность.
Войдя в квартиру, я поняла — Валентин Саввич меня ждал: в кабинете был сервирован стол. Справившись с волнением, Пикуль как-то мягко и любезно предложил составить ему компанию позавтракать.
Макароны по-флотски, сыр, бутерброды с икрой и коробка конфет украшали стол. Мы сели. Валентин Саввич — завтракать, я — обедать, хотя время двигалось уже к ужину. Я позвонила в республиканское общество, что «по техническим причинам» присутствовать не могу и о работе отчитаюсь в следующий раз.
Пикуль начал разговор:
— В магазины почти не хожу, только за хлебом. Были запасы макарон, а тушёнку привозит Уланов. Вот и питаюсь макаронами по-флотски, тем более что блюдо это я очень люблю. Спасибо адмиралу Малькову и его жене Татьяне, — продолжал Валентин Саввич, — часто навещают и привозят продукты. Я ведь сам как без рук, к хозяйским делам не приспособлен, хотя готовить умею и делаю это с удовольствием.
Через некоторое время снова вернулся к этой теме:
— Живу трудно, можно сказать, безысходно. Нигде не могу найти себе места, определиться, сесть за работу. Живу то на даче, то здесь два-три дня, потом снова мчусь туда… Так и проходят мои дни и ночи…
И вдруг случилось труднообъяснимое. Пёс Гришка (приобретённый во время работы над романом «Нечистая сила») прыгнул на мои колени, положил мне на плечи свои лапы и, пронзительно скуля, с каким-то исступлением стал лизать моё лицо, уши и волосы. Я и раньше бывала в доме Пикулей, пёс был со мной ласков, но никогда таким образом не выражал своих чувств. Что же толкнуло его в тот момент ко мне на колени? О чём он думал? Что же хотел выразить?
У меня комок подступил к горлу. Я клятвенно пообещала взять шефство над этими осиротевшими «мужиками».
Время летело стремительно быстро, я всё время собиралась уходить, но Валентин Саввич каждый раз просил хоть немножко задержаться.
Я позвонила на работу коллегам, чтобы занятие «Клуба друзей книги» начинали без меня, пообещав, однако, скоро подъехать.
Так незаметно с Пикулем мы проговорили до десяти часов вечера, когда в очередной раз я стала собираться, теперь уже не на мероприятие, которое закончилось, а домой.
И тогда Валентин Саввич как-то неожиданно (ибо никаких разговоров о чувствах и любви прежде и теперь не было), совсем не романтично предложил мне не только помогать ему, но и стать его женой…
Сказать, что это было как гром среди ясного неба, — значит, не сказать ничего. В моём лексиконе не хватит слов, чтобы хоть приблизительно описать шок от испугавшей меня неожиданности. Разве могла я когда-нибудь о таком даже подумать?
Наступила минута решительного объяснения, которого я мучительно боялась. Но Валентин Саввич нашел самые обычные, самые простые слова, незаметно и не обидно, перейдя на «ты»:
— Я хочу, чтобы ты полюбила меня, пусть не сразу, но сейчас мне одиноко, тоскливо и тяжело. Верь мне, я никогда тебя не обману, — произнёс он. Валентин Саввич пытался убедить меня, что в нашем возрасте даже без любви два порядочных человека, соединив свои судьбы, могут быть счастливы. А при взаимном уважении любовь обязательно придёт.
Волнение и сомнения чувствовались в его голосе, одна сигарета сменялась другой. Пикуль ждал ответа. Подумав, я сказала:
— Одна я решить не могу, мне надо посоветоваться с детьми.
Он вышел на кухню и через минуту вернулся.
— Поедем сейчас и спросим, — не отступал он, — такси я заказал, а что касается детей, — я же не отнимаю тебя у них. Твои дети пусть будут и моими детьми, если они меня признают.
— А как же муж? — растерянно спросила я. В первый раз нас не развели — дали полгода на размышление.
— Разведёшься, — решительно заявил он. — А сейчас вместе едем к детям. Если они пожелают ехать сюда, заберём их и вернёмся обратно, но уже навсегда…
Валентин Саввич улыбнулся, и вмиг исчезла напряжённость…
И мы поехали. За 25 минут дороги до дома передо мной калейдоскопом прошла вся моя предшествующая жизнь. Вот и мой дом. Валентин Саввич остался в машине, а меня предупредил:
— Постарайся справиться побыстрей. Жду тебя полчаса. Через полчаса — уеду. Но я хочу, чтобы ты пришла — не хочу волноваться. Ничего с собой не бери, — мы начнём жизнь с чистого листа. Если дети согласны — бери их с собой, а утром отправишь в школу на такси.
Переговорила с детьми. Они, не колеблясь, дали добро, обещая приехать на выходные дни. Может быть, как и я, ещё ничего не понимая. Тем более что Марине было (всего или уже) 16 лет, а Вите — 14.
Я взяла с собой «самое необходимое» — шеститомник Александра Блока и трёхтомник Сергея Есенина и вернулась в машину. Всю обратную дорогу я проплакала, что не на шутку встревожило Пикуля. Как умел, он утешал меня, находя добрые и мягкие слова, приводя примеры из своей жизни и опыта.
— Что ты так убиваешься, ведь дети уже взрослые. Раньше в 16 лет выходили замуж и рожали детей, — успокаивал он.
Но от его слов ручей слёз только увеличивался. Всю жизнь дети были всегда со мной, они выросли в библиотеках, где я работала, и оторваться от них было невообразимо.
Как всё теперь будет? Но выбор сделан, отступать поздно.
Я ехала навстречу новой жизни. Какая она будет? На все эти вопросы, рождающиеся в моей голове, я не могла дать вразумительного ответа.
Такси на огромной скорости несло нас по ночной Риге.
Вот и квартира, где предстояло быть не только гостьей, но и хозяйкой…
Об этом, сугубо личном, можно было бы и не писать…
Если бы не уникальность сюжета и, главное, не… мистификация содержания.
Согласитесь, не так часто бывает, чтобы люди, решившие соединить свои судьбы, садились, на ночь глядя, в кресла с настороженно-волнительным желанием… познакомиться.
— Давай, — начал Валентин Саввич, — расскажем друг другу о себе. А то я знаю тебя как заведующую библиотекой и как крестьянскую дочь, что меня, впрочем, весьма привлекает.
Я робко, сбивчиво рассказывала о своей предыдущей жизни.
— После окончания школы, — вспоминала я, — жила у брата в Северодвинске.
— На какой улице? — как бы между прочим спросил Валентин Саввич.
— На Республиканской.
— Как… на Республиканской? — воскликнул он. — Я до войны приехал в Молотовск (так раньше назывался Северодвинск) и хорошо помню первый свой адрес: Республиканская 36, а потом получили комнату на Индустриальной. Бывают же такие редкие совпадения. — И пошутил: — Видишь, ты приехала, а меня там уже нет.
— Потом училась в Библиотечном институте имени Крупской в Ленинграде. Жила в общежитии в «Доме Плеханова».
На последнем курсе института вышла замуж за офице-ра-подводника Яна Антоновича Онджана, вместе с которым мы и убыли на Север к месту его службы.
— Подожди, это общежитие находится на 4-й Красноармейской? — с интригующим интересом спросил Пикуль.
— Да, — подтвердила я и, видя изумление на его лице, ничего не понимала.
А изумиться было чему: оказывается, Валентин Саввич тоже жил на 4-й Красноармейской и, проходя по ней, нередко задерживался у пивного ларька, который находился на углу улицы, совсем рядом с нашим общежитием. Значит, мы в одно и то же время на протяжении нескольких лет ходили по одной и той же улице и скорее всего — не раз встречались. Вернее, проходили мимо друг друга.
Впоследствии, в минуты доброго настроения и откровенных воспоминаний о юности, Валентин Саввич с веселым сожалением шутил:
— Ну что же ты ни разу не подошла ко мне у ларька, я бы тебя пивком угостил…
Мой рассказ продолжался:
— В 1962 году с мужем отпраздновали свадьбу в Латвии. Потом уехали на Север.
— Я тоже в 1962 году приехал в Ригу, — и, узнав в каком месяце я прибыла, заключил с юмором: — Так ты всю жизнь шла по моим пятам…
Видимо, устав удивляться многочисленным совпадениям, как само собой разумеющееся воспринял Валентин Саввич названия тех мест, где я жила с мужем на Севере: Мурманск, Североморск, Полярный, губа Оленья, губа Ягельная.
После паузы заметил задумчиво:
— Я хорошо знаю эти места. Я там воевал, а ты опять приехала туда позже меня.
И совсем уже не удивляло то, что 23 марта 1958 года, когда я на той же 4-й Красноармейской отмечала свой очередной день рождения, в тот день у Пикуля была свадьба.
Жизнь сплела хитроумную косичку, распутать которую до конца не дано никому.
Завершая разговор, Валентин Саввич сказал:
— Судьба дала нам всё, чтобы быть счастливыми. И если неудачи будут преследовать нас, не надо отчаиваться, всегда нужно помнить, что на свете есть люди гораздо более несчастные, однако они гордо и с большим достоинством несут свой крест. Я верю, что мы будем счастливы, по крайней мере со своей стороны я попытаюсь сделать всё возможное и невозможное.
И хотя мы в тот вечер говорили о многом, я почти дословно запомнила именно эти его слова: «Судьба дала нам…» Так что же такое судьба?
Мир вдвоём
Труднее всего изучать наклонности, привычки, интересы человека, характерные для его повседневности. Я вошла в жизнь и быт Валентина Саввича так же, как и он в мою, без всякого переходного периода, без всякого испытательного срока. Пришла и сразу окунулась в повседневные заботы. Он ввёл меня хозяйкой в дом, где я уже не раз была гостьей. Но я ещё долго прикасалась к окружающим меня предметам и книгам как гость, как посетитель музея. Никак нельзя было абстрагироваться от ощущения контакта с чем-то необычным, высоким, недосягаемым.
Авторитет Пикуля, не только как писателя, но и человека витал надо мной неотступно. Думаю, что библиотекари лучше всего знают цену писателям. Почти каждый входящий в библиотеку читатель спрашивал «У последней черты» или что-нибудь, но только Пикуля. Приведу ещё один, на первый взгляд пустяковый, но очень характерный для понимания ситуации пример. Дворничиха нашего ЖЭРа, заботливая, отзывчивая на добро женщина Елена, которую Валентин Саввич никогда не обходил вниманием при встречах, передавая гостинцы её детям, с первых дней знакомства и по настоящее время называет меня не иначе как Савишна.
Коротко, просто и понятно — Савишна, значит жена Саввича…
Видимо, поэтому я никак не могла привыкнуть называть Валентина Саввича на ты и более полугода звала его по имени-отчеству. Он старался не акцентировать на этом внимание. Лишь изредка говорил:
— Знаешь, мне было бы приятней, если бы ты меня называла Валей или Валечкой.
Но я нашла своё — более нежное — и стала, сначала с робостью, которая, впрочем, быстро исчезла, называть его Валюшка.
Отдохнув в то время, когда я была на работе, он в эмоциональном порыве строил планы нашей будущей совместной жизни, забыв, что перед ним сидит «нормальный» человек. И хотя у меня от недосыпания и стрессовых перегрузок слипались глаза, я хорошо запомнила его предупреждение:
— Чтобы в дальнейшем не было обид и претензий, давай договоримся обо всём сразу. Жизнь будет совсем не легкая, ибо надо осуществить все задуманные планы, а они обширны. Предстоит большая и серьёзная работа. Мне нужна не просто жена, а если, можно так выразиться, литературная жена. Да, жена писателя, литератора — это профессия, и довольно сложная. Мне нужен секретарь, референт, помощник и друг, который бы меня понимал, разделял мои взгляды и был всегда рядом. Так что всякие разъезды по курортам и заграницам — исключены. Понимаю, что приятно посмотреть мир, но не расстраивайся — я заменю тебе весь мир!
Прозвучавшее в конце ассоциировалось с обещанием подарить Луну с неба. Но вся последующая жизнь подтвердила, что он выполнил это фантастическое обещание…
После работы за ужином в холле, где мы вместе читали, размышляли, мечтали и спорили о литературе, я рассказывала Валентину о событиях прошедшего дня, поступивших новинках, а он уводил меня в самые заветные кладовые своей неиссякаемой памяти. Доступно и ненавязчиво, на примерах человеческих судеб рисовал он мне наше прошлое, подкрепляя рассказанное воспоминаниями очевидцев и документальными произведениями писателей.
Рассказы Пикуля о революции, о штурме Зимнего, о Ленине, да и о современных политических вождях никак не укладывались в моё тогдашнее, как теперь понимаю, деформированное политзанятиями сознание. Речи его казались криминальными. Но это были не просто речи: на любое моё недоумение Валентин Саввич реагировал моментально — тут же выхватывал с полки книгу и документами подтверждал высказанную им мысль.
Чтобы «исправить моё мировоззрение», он подсказывал, что необходимо почитать в первую очередь. Несмотря на обоюдные, по-моему, опасения, нам оказалось совсем не скучно вдвоём. Даже наоборот, что меня очень радовало, поскольку для Пикуля дом с любимыми библиотекой и картотеками был его Вселенной, а домашний уют и очаг — Отечеством.
Каким он будет в дальнейшем? Я понимала, что теперь это в значительной степени зависит от меня. Как понимала и то, что воплотить в реальность все свои благие намерения будет совсем нелегко.
Надо было быстрее узнать характер и привычки со всеми их плюсами и минусами и, отбросив попытки перекраивать «под себя», суметь наладить нарождающуюся семейную жизнь, проявив внимание и терпимость ко всем слабостям и «странностям». Ведь жена писателя должна постоянно помнить, что когда её муж вроде бы бесцельно смотрит в окно — он работает.
Бывают в жизни такие мгновения, которые врезаются в память на всю жизнь. Об одном из таких и хочу рассказать.
Откровенно признаюсь, что мне было трудно привыкать к новой и ещё совсем неопределенной жизни. На работе кроме ближайшего окружения никто не знал о сделанном мне Пикулем предложении. Муж дал согласие на развод, но юридически я была ещё замужем. С Валентином Саввичем оговорили, что официальное оформление нашего брака совершим после того, как исполнится год со смерти Вероники Феликсовны.
Но жизнь и работа продолжались…
В мои обязанности входила организация встреч с творческой интеллигенцией города: писателями, поэтами, художниками, композиторами, режиссёрами. Ничего не подозревая о наших взаимоотношениях с Пикулем, в апреле начальник Рижского окружного дома офицеров подполковник Александр Митрофанович Прядко попросил меня организовать творческую встречу Валентина Саввича с офицерами штаба и политуправления.
Желание встретиться с писателем было и раньше, но на каждое моё приглашение Пикуль отвечал отказом. И вот однажды я его всё-таки уговорила.
Встреча проходила в лекционном зале политуправления. К назначенному часу к дому подъехала машина, и мы, захватив с собой необходимые атрибуты, чтобы оформить книжную выставку, поехали.
Встреча длилась уже около трёх часов, но никто не собирался уходить. Записки и устные вопросы сыпались один за другим, а Валентин Саввич был, как говорится, в ударе. Именно здесь я впервые ощутила на себе могущественное воздействие его прекрасных ораторских данных. Он обладал удивительным даром магически влиять на людей, заставляя всех внимательно слушать себя, находить в каждом собеседнике обоюдоинтересные точки соприкосновения.
Полностью подчинив себе аудиторию, как артист, отвечал он на вопросы любого содержания, не сглаживая и не обходя острых углов, тонко чувствуя накал страстей и сохраняя уважение к оппонентам.
Когда встреча закончилась, заместитель начальника политуправления генерал-майор Николай Андреевич Моисеев попросил Валентина Саввича пройти на второй этаж в кабинет полковника Трушина. Поднявшись вместе со всеми, Валентин Пикуль увидел накрытый праздничный стол.
Отвечая на приглашение, Валентин Саввич сказал:
— Я пришёл сюда не один и поэтому, извините, один за стол не сяду. Там, внизу, меня ожидает заведующая библиотекой — Антонина Ильинична, и я прошу пригласить её сюда.
Присутствующие, как потом рассказывал мне Пикуль, переглянулись, ибо я была для них «посторонним элементом», но, ничего не сказав, послали за мной.
А я в это время всеми правдами и неправдами «отбивалась» от забот офицера, которому было поручено сообщить мне, что я «свободна», и отправить на машине домой.
Домой… А как я скажу, где теперь мой дом? И я умышленно неимоверно медленно укладывала книги, поджидая возвращения Валентина.
Неожиданно бегом по лестнице спустился полковник-инструктор политуправления и пригласил меня следовать за ним. Я поднялась в кабинет и увидела такую картину: за накрытым столом вместе с Пикулем сидели три генерала и два полковника. Мне не хотелось нарушать их мужскую компанию, но Валентин Саввич настоял, и я присела за стол.
Первый тост провозгласили офицеры. Как водится, за знакомство со знаменитым писателем и приятную встречу, которая, по их мнению, была очень содержательной и интересной.
Затем слово попросил Пикуль.
— Мы с Антониной Ильиничной решили пожениться. Об этом я говорю во всеуслышание и официально впервые. С этого момента считайте её моей женой и относитесь к ней так же, как ко мне. Предлагаю выпить за наше счастье. Со своей стороны сделаю всё, чтобы она была счастлива. Заявляю об этом как писатель и как мужчина.
Наступила долгая пауза… Только тамада не растерялся — быстро вновь наполнил стопки и произнес тост. Суть его сводилась к тому, что я — самая умная, красивая, талантливая… в общем — самая-самая… Говорил эти слова человек, с которым мне многократно приходилось сталкиваться в библиотеке, но никогда я не слышала в свой адрес ничего подобного. И вот только тогда, когда меня рядом с собой посадил Пикуль, только тогда я впервые… обратила внимание на быструю реакцию политработников, на их умение перевоплощаться, как того требует ситуация, в долю секунды. Итак, я — жена Пикуля…
Подходил к концу первый месяц нашей совместной жизни.
Неожиданно нам пришлось расстаться, и надолго. На целых 12 дней.
Ещё до моего прихода в его дом Валентин обещал посетить Калининград, чтобы встретиться там с Авраамовыми. С теми самыми, которым на своём ещё только начатом сентиментальном романе «Три возраста Окини-сан» сделал им посвящение. Я чувствовала, в Калининграде он скучал. Скучал по дому, хотя программа пребывания его была весьма насыщена. Валентин Саввич отметил с друзьями первомайские праздники, посетил Калининградское областное издательство, где встретился с директором — Сергеем Терентьевичем Кармановым и редактором своих книг Галиной Николаевной Пащинской.
Вместе с Авраамовыми он был принят командованием дважды краснознаменного Балтийского флота. Его ознакомили с базой военных кораблей и во всей красе показали достопримечательности Балтийска — старинного города, известного в истории под названием Пиллау. Там Пикулю в музее на память подарили немецкую каску, доставив тем немалую радость: ведь он очень уважительно относился к такого рода сувенирам — живым свидетелям истории.
Но самое главное, самое сильное впечатление у Валентина осталось от присутствия на морском параде в честь Дня Победы над фашистской Германией. 11 мая на самолёте Валентин вернулся в Ригу. Только переступив порог и успев закрыть дверь, прямо на полу Валентин начал распаковывать подарки. Для меня — красивые янтарные бусы.
— А эти подарки напомнят лишний раз о том, что я всё время пребывания думал о тебе и нашей совместной жизни, — сказал Валентин Саввич, протягивая мне изумительной росписи маленький чайник для заварки и прекрасные тарелки, искусно сработанные под старину нашими мастерами.
В один из весенних дней Пикуль познакомил меня с живущими в нашем подъезде Салеевыми — Николаем Петровичем, главным редактором газеты «Советская Латвия», и его душевной супругой Людмилой Алексеевной. Они пригласили нас в гости.
— Мне хочется, чтобы ты им понравилась, — волновался Пикуль. — Ведь ты теперь — моя визитная карточка. Поедем, купим красивое платье, у меня осталось несколько чеков.
В магазине он с особой тщательностью помогал выбирать платье, чего не было впоследствии. После долгих примерок выбрали бархатное цвета бордо с оригинальным орнаментом. О себе не говорю, скажу о Пикуле: он был доволен.
— Ты — как маркиза, — сказал он тогда и долго ещё называл меня этим красивым словом, пока не заменил его на более близкое и родное: дочка…
Собираемся в гости.
— Веди себя естественно, — инструктирует Пикуль, хотя по всему видно, что волнуется он никак не меньше меня.
Спустились на второй этаж. Встретила нас Людмила Алексеевна радушно и приветливо.
И когда разговор зашел о нас и наших взаимоотношениях, Людмила Алексеевна убеждённо произнесла:
— Валентин Саввич, мёртвым ничем не поможешь, а живым надо жить…
Пикуль давно и тесно общался с Николаем Петровичем и Людмилой Алексеевной. По их просьбе он давал для прочтения рукописи только что написанных произведений. По разрешению Пикуля с рукописями знакомились и бывшие руководители Латвии. Кое-что Салеев публиковал в своей газете, особенно ему нравились миниатюры — небольшие по объёму, но вполне законченные произведения.
Если дома разговоры больше вращались вокруг книг, то во время прогулок Пикуль часто заводил речь об архитектуре, жадными глазами выхватывая старинные здания.
Навсегда врезались в память его слова:
— История жизни домов не менее интересна, чем исторические судьбы людей. Мне очень хочется написать книгу, в которой бы прослеживалась от рождения и по настоящее время многообразная жизнь домов и их обитателей. Интересно, счастливы ли люди, живущие в красивых домах?
И как не раз бывало, Валентин задумывался на некоторое время. Я не задавала ему вопросов: почему? Потом неожиданно произносил какое-то, видимо, ключевое слово или короткую фразу и настоятельно просил:
— Запомни. Обязательно запомни, чтобы я не потерял. Повторишь мне дома…
Дисциплинированно твердила про себя иногда совершенно отвлеченную фразу, чтобы неискаженной донести её до дома. Я уже знала, что по приходе домой, ещё не раздевшись, Пикуль бросится к столу, и мысль, зашифрованная в короткой фразе, за несколько минут превратится в рукописную страницу.
Но это были всего лишь эпизоды, хотя частые, но все же эпизоды.
По всему чувствовалось, что по-настоящему, по-пикулевски он не работает.
День за днём я подбирала и приносила ему поступающие в библиотеку новинки документальной литературы по разным отраслям знаний, пытаясь выяснить, что его заинтересует, к чему тянется его душа. Но книги, приносимые мною, просматривались писателем, пролистывались и возвращались обратно…
Чувствовалось, что дневное время для Пикуля было нерабочим. Дома телефонные звонки, стуки в дверь, на которые он никогда не отвечал, так или иначе отвлекали: он не мог сосредоточиться. Он бесцельно слонялся по улицам, заходил к друзьям, ко мне на работу. Но… его писательская душа страдала. Необходимо было помочь Пикулю вернуться к привычному распорядку жизни.
Теперь я умышленно затягивала наши вечерние посиделки до глубокой ночи, а утром тихо уходила на работу, стараясь не потревожить его сон. На столе оставляла записку. Вскоре я тоже получила послание от засидевшегося над рукописью до раннего утра Валентина.
Так возникла домашняя или «ночная почта», на материалы которой я буду не раз ссылаться.
Сотни листков, собранных и сохранённых мною, это своеобразный дневник, написанный Пикулем, где я проставляла только даты. Они свидетели его успехов и побед, неудач и разочарований. В них — не воспоминания, а сиюминутные впечатления каждогодня, точнее, каждой ночи…
Глава вторая. Восток — дело тонкое
Два месяца с «Окини-сан»
Наступил май 1980-го. Это время, когда оживает природа, распускаются почки на кустах и деревьях, время, когда эпицентр жизни рижан начинает перемещаться на взморье.
Переезд на дачу небольшой семьи — дело не очень сложное. Переезд на дачу писателя — дело не совсем простое. Он обычно берет с собой, помимо вещей, необходимых для быта, часть библиотеки, которая должна быть под рукой при работе над данным конкретным произведением. И кошмарным становится переезд, если писатель, как было в этот год с Валентином Саввичем, не представляет: а что же взять ему с собой?
Вместе и по очереди мы чемоданами перевозили книги на дачу и… обратно. Трудолюбивое такси некоторые книги по несколько раз прокатило по знакомому маршруту — то книги были нужны, то отправлялись в город по прочтении. Дача постепенно превращалась в книгохранилище. Упоминание о такси освежило в памяти один забавный, если смотреть со стороны, случай.
Проезжая Усть-Двинск, возле морской базы «голосовали» два морских офицера. Пикуль попросил шофёра остановиться и любезно предложил молодым людям места в машине. Севшие на заднее сиденье офицеры о чём-то перешёптывались с водителем, но Пикуль не прислушивался, погруженный в свои мысли. Правда, он заметил какие-то непонятно подозрительные знаки в свою сторону, но не придал им серьёзного значения… Пикулю, очень открытому и доверчивому человеку, подумалось: «Может, узнали?»
Неожиданно такси остановилось, но не там, где нужно было Валентину. Он решил, что сюда попросили подвезти их офицеры. Но ситуация оказалась сложнее.
Выскочившие из машины офицеры, открыв дверцу, приказали Валентину Саввичу пройти с ними.
— В чём дело? — спросил он. — Сначала объясните, а потом уж я решу, идти с вами или нет.
Ещё более бдительный водитель такси уже привел к такси двух милиционеров, приглашавших Пикуля проследовать в ближайшее отделение милиции…
Милиционер попросил предъявить документы. Страшно представить дальнейшее развитие недоразумения, если бы при Пикуле не оказалось паспорта…
А разгадка была проста: стриженый «под нулёвку» Пикуль высоко бдительными офицерами был идентифицирован как беглый, объявленный во всесоюзный розыск, преступник. Как видите, действительно «узнали».
Милиционеры извинились за оплошность, хотя их вины не было никакой. И на этом, как в таких случаях говорят, инцидент был исчерпан.
Но я заметила — Валентин как будто был чем-то озабочен и расстроен. Я попыталась успокоить его и выяснить, в чем дело. Оказалось, этот «пустячок» разбередил воспоминания много пережившего в жизни человека. Валентин разоткровенничался:
1950-е. Беспутная шальная молодость. Регулярные сборища молодых литераторов… Прогрессивные (по сегодняшним меркам) мысли и высказывания. Короче говоря, возвращающегося с одной вечеринки Пикуля «любезно подвезли» в следственный изолятор. Два следователя вели допрос:
— Как ты относишься к КНОРЕ?
— С большой симпатией, — отвечал Пикуль.
— Что можешь рассказать о КНОРЕ? — продолжались вопросы.
— Совсем немного. Кнорре — талантливый писатель, одну его книгу под названием «Родная кровь» я читал. Хорошая книга.
— Что ты здесь придуриваешься! — стервенели следователи. — Тебя спрашивают о Комитете национального освобождения России (КНОРЕ). Мы знаем, что ты в этом комитете комиссаром? От таких речей в 1952 году веяло смертельным холодом. Это была попытка пришить знаменитую 58-ю статью. Две недели Пикуль переносил оскорбления, унижения и недозволенные приёмы допросов…
Так «исчерпанный инцидент» обильно посыпал сталинскую соль на нанесённую Сусловым рану.
Пикуль не работал…
В конце мая зашла в букинистический магазин и, увидев две книги о Японии (Толстопятое А. «В плену у японцев». 1908 и Николаев А. «Очерки по истории японского народа», 1905), купила их. Поскольку несколько раз видела в руках у Пикуля книгу Цивинского «50 лет в императорском флоте», где много материалов, посвящённых Японии.
Валентин Саввич заинтересовался этими книгами, не только прочитал, но и сделал какие-то выписки и пометки. Я подобрала несколько книг по этой тематике из фонда библиотеки и принесла домой. Среди них были: Горох А. «История японского народа»; Исии «Дипломатические комментарии»; Левицкий Н. «Русско-японская война»; Гауз-нер Г. «Невиданная Япония».
К моей радости, все книги были тщательно изучены и пошли в работу. Так началось новое прикосновение к Стране восходящего солнца, о которой Валентин Саввич много мечтал, но в которой никогда не бывал…
Через некоторое время он сказал: «Пожелай мне удачи, я сажусь за роман “Гейша”». (Таково было первоначальное название ныне широко известного произведения «Три возраста Окини-сан».)
Валентин Саввич большое значение придавал первой фразе любого своего произведения. Для него она была камертоном, настраивающим на работу. И поиски этой ключевой интонации часто оказывались мучительно долгими. Он садился, писал первое предложение, вставал, ходил, курил, мял и выбрасывал лист, и всё повторялось, иногда не один день, не одну ночь.
С романом «Три возраста Окини-сан» всё было иначе. На чистый лист без всякого напряжения легла фраза: «Это случилось недавно — всего лишь сто лет назад…»
Изголодавшийся по работе, Пикуль окунулся в повествование с головой. Насколько можно было, бережно и с нескрываемым интересом следила я за необычным изменением уклада его жизни. С интересом — потому что впервые видела настоящую работу писателя.
Над рабочим столом Валентина висел портрет (из коллекции доктора Сукарно) прекрасной японки в национальном костюме, на которую он изредка поглядывал, описывая аксессуары японских одеяний. Были здесь и две фотографии подлинной Окини-сан в фас и профиль. А вокруг: на столе, этажерке, на стульях и даже на раскладушке — стояли, лежали, шелестели раскрытыми страницами книги и журналы, газетные вырезки и фотографии, альбомы и словари, японские разговорники.
Именно разговорники дали удивительную возможность ощутить себя в кругу людей далекой загадочной страны.
— Гомэн кудасай, — извинялась я за своё неожиданное появление в его кабинете.
Уходя на работу, если Пикуль не спал, непременно прощалась: «Саёнаре».
А Валентин Саввич каждое утро, оставляя на столе записку, обращался ко мне: «Тануки…» Честно говоря, это имя принадлежало не мне. Оно как-то постепенно перешло ко мне от чудесного создания, почти ручной шустрой белочки, регулярно приходившей к нам на подоконник, чтобы разделить утреннюю трапезу.
На сердце — покой и внутреннее удовлетворение. Всё на своих местах. Пикуль вернулся на круги своя…
Волнения вызывали только мысли о моих детях. Марина всё лето работала в пионерском лагере пионервожатой, а Витя находился в спортивном лагере, и на дачу приезжали только на выходные. С каким нетерпением, считая дни, я ожидала этих коротких встреч с детьми. С раннего утра начинала колдовать у плиты, чтобы повкуснее накормить детей и идти с ними к морю.
Дети уезжали, и на неделю мы опять оставались вчетвером: Пикуль, я, пёс Гришка и… Окини-сан.
Как-то ночью я проснулась от непонятного шума. В комнате, где работал Пикуль, о чём-то спорили, что-то обсуждали. Я прислушалась. Несмотря на многообразие тембров и интонаций угадывался только голос Валентина. Облокотившись, я подвинулась к краю постели. Через открытую дверь в огромном зеркале над винтовой лестницей была хорошо видна освещённая комната. За столом сидел Пикуль. Жестикулируя и поворачивая голову в сторону воображаемого собеседника, Валентин обсуждал поход эскадры на Восток: в беседе (с присущими им голосами и соответствующими манерами) участвовали Небогатов, Коковцев и Рожественский. Пикуль возмущался, отчитывал кого-то, возражал, отдавал приказы, вскакивал со стула, прикладывая руку к воображаемому головному убору.
Может, это юнга вскакивал при появлении адмирала? А может быть, сам адмирал отвечал на чьё-то приветствие?
Зачарованная, я тогда сразу не поняла, что смотрю инсценировку ещё не написанной главы романа…
Верю, что между близкими душами существует телепатическая связь. Об увиденном я не обмолвилась ни словом. И буквально через несколько дней Валентин сам завёл разговор.
— Тося, — обратился он. — Давай поговорим вот о чём. Когда я пишу, я могу увлечься, что в порядке вещей для «сумасшедшего», — и улыбнулся. — Всякие странности творчества не должны тебя ни пугать, ни смущать. В свою очередь, хочу спросить тебя: могу ли я тебя не стесняться?
— А я уже всё видела… И всё понимаю, и не буду обращать на это внимания. Я пришла тебе не мешать, а по возможности только помогать.
С тех пор он чувствовал себя при мне раскованным и ничего не стеснялся. И не было в том ничего шокирующего, если Валентин Саввич в четыре часа ночи будил меня и говорил:
— Послушай, какую я о нас с тобой частушку сочинил.
И начинал её исполнять хулигански-залихватски, по-матросски озорно, с юношеским задором, танцуя «Яблочко».
Что ты задаёшься, Тонька из Кронштадта?
Я тебя недаром же зову.
Я красивше стану в новеньком бушлате,
Мы в пивной назначим рандеву.
Я такую кралю бусами украшу,
Станешь мармелад один жевать,
Обобьём батистом всю квартиру нашу,
Станем в коридоре танцевать…
Понимаю, что данное творение не войдет в сокровищницу нашей великой поэзии. Но я, ещё не проснувшаяся, полусонная, всегда с восторгом слушала и созерцала его выступления и концерты…
Это означало, что дела идут хорошо, что он чётко видит перспективу. И ради этого я была готова на все, была согласна на недосыпание, на любые трудности и неудобства.
День рождения
Стремительно приближалось 13 июля — день рождения Валентина. За неделю до праздника я спросила Валентина, кого необходимо пригласить.
— Ты всех их знаешь. За время нашей совместной жизни мы с ними уже не раз встречались, — сказал Пикуль и перечислил фамилии.
Я обзвонила всех и пригласила приехать в известный им день на дачу.
Не скрою, я знала, что придут друзья Валентина, и мне очень хотелось им понравиться.
Когда все гости уселись за столом, Валентин Саввич встал и обратился к присутствующим с небольшим вступительным словом:
— Не хочу, — сказал он, — чтобы за моей спиной ходили различные разговоры, сплетни и какие-то недоговорённости. Поэтому официально представляю вам мою жену и прошу в дальнейшем по всем нашим семейным вопросам обращаться к ней.
Праздничный вечер прошёл интересно, в остроумных поздравлениях, добрых пожеланиях и в разговорах о литературе. Светел и радостен был этот праздник! Ласково и приветливо приняли меня в свою компанию друзья Валентина Саввича, с которыми на протяжении всех последующих лет мне приходилось встречаться и постоянно ощущать их моральную поддержку.
Тепло распрощавшись и проводив гостей, мы вернулись к столу, чтобы уже наедине отметить наш первый совместный большой праздник…
Пикуль отошёл от работы. Получился «затык», как говорил Валентин. Он не мог сдвинуться с места, отошёл от романа. Вопрос стоял серьёзно: быть ли новому роману или отправлять аккуратно сложенную папочку с «двумя возрастами Окини-сан» в архив, пополнив уже находящиеся там несбыточные мечты?
Вывел из «затыка» Пикуля приезд М. С. Мовсесяна — переводчика на армянский язык романа «Баязет». В длинном разговоре обменялись впечатлениями о жизни, работе, трудностях с переводом книги. Сое Михайлович попросил Пикуля написать предисловие или обращение к читателям для армянского издания книги, что Пикуль с удовольствием сделал.
Не успел покинуть дачу представитель солнечной Армении (мы шли его провожать), как появились друзья Валентина Саввича из ТАСС во главе с Юрием Владимировичем Сизовым.
Несмотря на разницу в возрасте, В. Пикуля с Ю. Сизовым связывали тёплые дружеские отношения. Ради таких встреч Валентин откладывал все свои дела. Правда, готовиться к ним было не нужно: Юрий Владимирович звонил, появлялся, на короткой ноге вёл переговоры и быстро уезжал.
Валентин вновь садился за рабочий стол, заступал на «ночную вахту». Из кабинета доносился его смех…
Утро приносило объяснение: всю ночь Валентин перечитывал уже который раз книгу Юрия Никулина «Почти серьёзно» с дарственной надписью — «от клоуна-писате-ля». Эта книга пришлась ему по душе, более того, он был от неё в восхищении…
В субботу, как только проснулась, Пикуль неожиданно заявил:
— Я позвонил Владимиру — знакомому таксисту, на весь день поедем в Венден (так всегда он называл город, ныне именуемый Цесис).
Он любил этот небольшой старинный латышский город. И приезжая в него, обязательно посещал одну маленькую улочку, где старые деревянные дома окнами вросли в землю, вымощенную средневековыми булыжниками. Нищета и убожество пейзажа вызывали у меня какую-то жалость, а на одухотворённом лице Валентина, стоявшего посреди дороги, горели глаза.
— Ты пойми: каменные замки рассыпались, а эти, деревянные, стоят, — объяснял он мне феномен.
По приезде на дачу Пикуль поднялся к себе в кабинет, сел за стол, раскрыл рукопись и, как ни в чём не бывало, стал спокойно продолжать свой роман.
Что случилось? Как назвать этот процесс? Озарение или прозрение?
Одному Богу известно…
Пикуль работал неутомимо даже во сне. Часто вставая после отдыха, он рассказывал, что во сне увидел путь разрешения накануне возникшей проблемы.
Многие читатели, думаю, обращали внимание на тот факт, что Пикуль был большим мастером изображения батальных сцен. Так вот, подготовка к описанию Цусимского боя проходила таким образом: на столе и стульях были расположены многочисленные источники, касающиеся этого трагического события. На полу, на огромнейшем листе бумаги с нанесением береговой линии Валентин, ползая на коленях, передвигал сделанные им бумажные корабли в соответствии с их маневрами во время боя. Иногда возникали неясности, противоречия. Пикуль вновь обращался к историческим свидетельствам, что-то обдумывал, уточнял, приходил к каким-то определённым выводам и… бой продолжался.
Много времени посвятил Пикуль изучению личности одного из главных персонажей романа — Зиновия Петровича Рожественского. Он не принимал официально принятую учёными мужами оценку русского вице-адмирала, а искал свою, основанную на исторических документах, мемуарах и воспоминаниях современников и очевидцев.
У Пикуля на почве правдоискательства почти всегда были конфликты с представителями научного и околонаучного мира.
В советских источниках о Рожественском можно было почерпнуть только то, что он — бездарный флотоводец, погубивший при Цусиме много жизней и русский флот. Валентин Пикуль, наверное, первый русский писатель, который, ознакомившись с дореволюционными материалами, отзывами современников и участников похода, таких как Семёнов, Добротворский (а кто может знать больше и лучше их?), сделал совершенно иные умозаключения.
Он не идеализировал Рожественского. Да, он проиграл сражение, но выбыл из него, будучи тяжело раненным, потому и не мог обеспечить руководство эскадрой в бою. Но как флотоводец вице-адмирал показал себя с самой лучшей стороны — сам факт совершения «разношёрстной» эскадрой (без вспомогательно-обеспечивающих баз) перехода из Балтийского моря на Дальний Восток, что и по сей день считается делом архисложным, говорит о многом.
Можно осуждать ошибки человека, но самого человека из-за них осуждать не следует!
Такую оценку личности Рожественского полностью разделял и Герой Советского Союза адмирал флота Георгий Михайлович Егоров, занимавший в тот период пост начальника Главного штаба и первого заместителя главнокомандующего ВМФ, посетившего Пикуля летом 1980-го.
Валентин приступил к последней части романа — возраст третий. Давно всё было обдумано, проверено, проанализировано, не хватало самого малого — каких-то мельчайших подробностей жизни и быта начала века, на поиски которых ушло немало времени. В частности, это касалось Одессы, где Владимир Коковцев служил в «Русском обществе пароходства и торговли». Долго пришлось перелистывать и внимательно просматривать путеводители, заметки, периодику, мемуары того времени.
Набрав необходимый материал, Пикуль погрузился в работу, самую ответственную — завершающую, полностью отрешившись от внешнего мира. Чтобы не сбиться с ритма, не выйти из режима, Валентин отказался от любезного приглашения старшего морского начальника Риги контр-адмирала Малькова присутствовать на праздновании Дня ВМФ.
Шёл последний месяц лета. Это чувствовалось и в природе: утренний воздух наполнялся прохладной свежестью, передавая её все раньше и раньше наступающему вечеру.
27 августа, ближе к вечеру, на работу мне позвонил Валентин и сказал магическую, так давно ожидаемую мною фразу: «Поздравь меня. Роман вчерне закончен…»
— Ура! — закричала я, да так, что в кабинет сбежались все сотрудники, чтобы узнать, в чём дело. Не раздумывая, я поспешила домой, чтобы поздравить писателя, на моих глазах совершившего чудо. Чудо — не для него. Чудо — для меня. Потому что для меня это был первый роман Пикуля, а первый — он всегда самый дорогой, самый незабываемый.
Теперь Пикулю необходимо было отдохнуть, отвлечься от рукописи. «Стравить пар» — так называлось это переключение с творчества на успокаивающее нервы занятие — дальнейшую систематизацию картотеки русского портрета.
Всё лето я жила в предчувствии какой-то неожиданности. И предчувствия не обманули. Однажды утром раздался звонок в дверь и на пороге вырос мой брат Николай.
У меня три брата, которые в Северодвинске строили новейшие корабли. В настоящее время остался один — Володя. А ко дню нашей регистрации в Ригу (мы уже к тому времени закрыли дачный сезон) приехала в сопровождении старшего брата Саши моя матушка. Валентин встречал моих братьев как самых дорогих гостей, всегда дарил им свои книги, но особого поклонения удостаивалась моя мать.
— Обязательно купи матери всё, что ей необходимо, что нравится.
Мне было очень приятно, что такой занятый и большой человек помнит и заботится о моей матери.
Даже в этом небольшом штрихе раскрывается широта и бескорыстная щедрость души Пикуля, забота о человеке, любовь к ближнему.
Как только мы решили пожениться, из Москвы прибыла двоюродная сестра по линии матери, Людмила Яковлевна Колоярцева (Каренина), с которой он постоянно поддерживал переписку.
Не единожды бывал в гостях и брат Люси — Борис Яковлевич Каренин, обосновавшийся в уральском городе Миассе. Сидя вдвоём, они вспоминали дорогие памяти картинки босоногого детства, проведённого в доме бабушки Василисы Минаевны Карениной.
19 ноября 1980 года во Дворце бракосочетаний нам, «молодожёнам», не говорили пышных речей, не спрашивали о наших чувствах, дали надеть друг другу кольца, расписаться в какой-то огромной книге, вручили свидетельство о браке, поздравили, и мы уже по закону стали мужем и женой. Никто из друзей об этом событии не был извещен, и мы выходили из зала абсолютно не готовыми к ещё одному радостному сюрпризу: в раздевалке, с огромным букетом цветов нас ожидала супружеская чета Багировых — Валентина и Владимир — с тёплыми объятиями и сердечными пожеланиями.
Даже в и такой день Валентин Саввич не стал менять свой рабочий план. А план был один — дальнейшее редактирование и перепечатка «Окини-сан». Значит, банкета не будет — это мы решили заранее. Пикуль не хотел расслабляться, а это в его понятии не оставляло места даже бокалу шампанского.
Счастливые, пешком направляемся домой. Дом недалеко — в 500 метрах отсюда. Прохожих на улице мало: идет дождь.
— Дождь во время женитьбы — к счастью.
Как много добрых слов, пожеланий, планов, услышала я от Пикуля по дороге. По дороге от Дворца бракосочетаний до дома. По мокрой недлинной, но такой запомнившейся дороге…
Добрались домой. Валентин поставил бокалы, наполнил их пепси-колой.
— Может быть, и надо в такой день услышать в нашу честь выстрел шампанского, но, во-первых, мы с тобой женаты давно, а во-вторых, надо форсировать редактирование «Окини-сан», а для этого нужна свежая голова.
Наступил самый важный и ответственный момент рождения новой книги. Пикуль заканчивал перепечатку романа, попутно его редактируя. Это были дни напряженной физической и умственной работы до изнеможения, до тёмных кругов под утомлёнными глазами.
В общей сложности 35 дней ушло у Валентина на то, чтобы роман, отпечатанный в четырёх экземплярах, аккуратно лёг на стол.
Дальше было то, что, как всё значительное и, главное, первое, запоминается на всю жизнь.
— Садись, — произнёс Валентин Саввич, — вычитывай внимательно, лови повторы, исправляй ошибки. Мне важно, что ты скажешь после прочтения. На время вычитки все домашние заботы беру на себя, телефон отключаю…
С огромным волнением села я за порученную, нет, ближе к истине— за доверенную мне работу. Разложив на столе первый экземпляр рукописи, я читала день и ночь с небольшими перерывами на еду. Ведь такая работа требует соединения противоречивых начал: быстроты и тщательности.
На полях рукописи мягким карандашом я ставила заметки-галочки, а на отдельном листе бумаги записывала, что именно вызвало моё сомнение или несогласие, как, на мой взгляд, должно выглядеть то или иное слово, предложение. По прочтении рукописи мы с Валентином обсуждали эти пометки. Если он соглашался с замечаниями — исправляли, в противном случае всё оставалось без изменений.
Роман прочитан. Концовка потрясла, хотя в общих чертах я уже раньше знала содержание. Но в тексте всё звучало гораздо ярче и убедительней.
Начиная с этой книги, я была первым читателем, редактором и критиком всех его последующих трудов.
Не каждую написанную книгу Пикуль считал удачей. Часто сомневался и волновался в ожидании конца вычитки. Затем спрашивал:
— Ну, как твоё мнение? Давай ругай! Тебе я верю, ибо ты знаешь все материалы, которыми я пользовался.
Да, я знала материалы, поскольку многие из них сама доставала и большинство из них прочитывала. А с рукописью романа я работала очень добросовестно, даже… чересчур. Если при чтении мне на глаза впервые попадались фамилии, даты, названия кораблей и тому подобное, я, зная, где об этом можно почерпнуть сведения, брала нужные источники, чтобы сверить их и по другим источникам…
Наступило время сдачи рукописи. Казалось бы, автор должен был радоваться, а Пикуль чуть не плакал. Как матери было жаль расставаться со своим ребёнком, так и писателю не хотелось отдавать на растерзание рецензентам, критикам и редакторам своё детище. Отъезд в Ленинград всё откладывался. Наконец, просмотрев рукопись ещё раз, Валентин сказал:
— Всё. Поезжай в «Неву» и отдай Хренкову.
По возвращении домой я рассказала Валентину Саввичу о Ленинграде, о тёплом приёме в редакции журнала «Нева», что его интересовало особенно.
На столе я успела увидеть исписанные листы бумаги, раскрытые книги, новые материалы. Валентин работал. Его голову полностью «оккупировали» опричники и иезуиты. Он уже шагнул в новую книгу.
Как встретишь
Заканчивался самый тяжёлый год в жизни Валентина. Ни одной книги Валентина Пикуля не увидели читатели в этом году, если не считать второго выпуска альманаха «Подвиг», закончившего публикацию романа «Моонзунд».
Но необычайно щедрым был 1980-й на контакты с людьми, благотворно влиявшими на душевное состояние Пикуля. Это и Авраамов, и бывший первый заместитель начальника Главного штаба ВМФ адмирал флота, Герой Советского Союза В. Н. Алексеев, уважение к которому у Пикуля было настолько высоко, что он, приглашая Владимира Николаевича в гости, сам ездил за ним на такси, отлично зная, что у того были, наверно, служебные машины.
Особенно много расспрашивал писатель Владимира Николаевича о войне на Севере, где он сражался и провёл ряд блестящих операций, будучи командиром дивизиона торпедных катеров, за что и был удостоен звания Героя Советского Союза. Владимир Николаевич давал советы Пикулю по сложным вопросам морской стратегии и тактики.
И никакими словами не передать вклад в, если хотите, спасение Пикуля уже упоминаемого Малькова. Евгений Георгиевич в трудное для Валентина Саввича время опекал его как родного. Не только доставал, но и доставлял домой продукты и обожаемый Пикулем чай. Каждую неделю звонил, заезжал, следил за тем, чтобы успеть в нужную минуту помочь.
Чуть не забыла сказать о главном редакторе журнала «Студенческий меридиан» Юрии Алексеевиче Ростовцеве. Энциклопедически образованный в области искусства, художественного портрета, что особенно сближало двух литераторов, Юрий Алексеевич обладал каким-то удивительным, внешне почти невидимым тактом. И что особенно важно, Юрий Алексеевич присылал и привозил интересующие Пикуля книги по искусству. Помню, с каким наслаждением рассматривал и изучал Пикуль двухтомник миниатюр, подаренных Ростовцевым.
Сколько людей, сколько встреч…
Были у Валентина друзья, как говорится, «мастера на все руки». Об одном из них он говорил:
— Есть у меня один добрый приятель — слесарь-водопроводчик из нашего ЖЭРа, Владимир Фёдорович Филиппов. Давно живёт в Риге. После войны приехал помогать латышам восстанавливать морской порт.
Увлёкся нумизматикой. Поговоришь с ним и видишь, что знающий и интеллигентный человек.
В один из дней начальник Дома офицеров, Прядко Александр Митрофанович, зашёл в кабинет с красивым полковником в лётной форме. Познакомились. Прядко сказал, что Юрий Данилович будет работать у нас — руководить кружком интарсии. А теперь — просит что-нибудь интересное почитать.
Я только что вернулась из городского библиотечного коллектора, где комплектовала фонд библиотеки и одновременно приобрела две книги В. Пикуля, изданные в Риге «Реквием каравану PQ-17» и «Богатство». Принесённые мною книги Пикуля лежали у меня на столе. Юрий Данилович взял «Реквием каравану PQ-17». Буквально на другой день пришёл в библиотеку и сказал:
— Книга меня потрясла. Читал я её всю ночь и приходил к мысли — или человек так ловко врёт, или очень много знает. Но подзаголовок «документальная трагедия» не дает автору много разгуляться…
Большой жизненный путь прошел Юрий Данилович. В годы войны был инструктором — подготовил 37 лётчиков истребительной авиации, сам воевал. После войны восемь лет служил в ГДР, а затем судьба забросила на Ближний Восток. Во время войны Сирии с Израилем Вовк был советником заместителя командующего военно-воздушных сил Сирии — Мамдуха Хамди Абаза. Предки Мамдуха в 1861 году покинули Абхазию и переехали в Сирию.
После возвращения в Союз Юрия Даниловича назначили командиром истребительного авиационного полка в Шяуляе, а под конец службы судьба забросила в Ригу.
В Риге он увлёкся интарсией, руководил и обучал этому прекрасному делу молодое поколение при Рижском окружном доме офицеров. Особенно хорошо удавались ему портретные работы. За них он был восемь раз удостоен медалей ВДНХ (Выставки достижений народного хозяйства). Четырёх — золотых, двух серебряных и двух бронзовых. Он делал портреты многих руководителей — Брежнева, Устинова, Фиделя Кастро, Хонекера и многих, многих… Когда у кого-то из высоких начальников Прибалтийского округа намечался юбилей — обращались обязательно к нему. Для создания портрета Юрию Даниловичу требовалась только фотография.
Юрий Данилович оказался тем незаменимым человеком, который всё умеет делать. А помощник Пикулю и интересный собеседник был нужен всегда. Так он стал самым частым гостем в доме Пикуля.
Волнение и радость охватили Пикуля, когда он посетил выставку работ интарсии Юрия Даниловича и его сыновей — Владимира и Олега.
Прекрасно исполненные портреты, букеты цветов, шкатулки, подносы, инкрустированные по сказочным мотивам столики… И всё это настолько привлекательно и воздушно, что хочется прикоснуться, погладить.
По отношению к Валентину Саввичу у Вовка была постоянная забота: чем помочь, как облегчить жизнь писателя.
21 мая Пикуль встречал Вовка дома. А запомнился этот день вот почему. Войдя в квартиру, Вовк с такой любовью обнял Валентина Саввича, что тот даже «крякнул». Боль в боку не проходила несколько дней, заставив даже обратиться к врачу. Рентгеновский снимок помог установить диагноз: «осложнение от любви» — трещина ребра.
«Талантливый человек — талантлив во всем», — говорят в народе. Таким человеком Юрий Данилович и был на самом деле. (Говорю — был, потому что в 2012 году его не стало.) Вовк раньше всех в Союзе освоил личное «производство» электрогитар. Со всей необъятной тогда страны к нему шли заказы на изготовление гитар.
Кроме выше перечисленного, Юрий Данилович увлекался фотографией. Большинство фотографий, представленных в книгах о Пикуле, — это его работа. Он пытался уловить момент, когда Пикуль работал.
На календаре оставался неоторванным только один листок.
Вечером мы смотрели популярный тогда телевизионный «Новогодний огонёк». Проводили старый год, и Валентин Саввич, отпив лимонаду, немного помолчал и, как бы размышляя о чём-то, вдруг произнёс:
— Какие были люди. Я готов всегда ими восхищаться. Разве можно сейчас найти таких адвокатов?
При чем здесь адвокаты? Какие люди?
— Извини, — продолжал он, обращаясь ко мне. — Пришла фраза. Надо обязательно записать. — И отправился в кабинет.
Стрелки часов двигались, чтобы слиться на отметке 12 в одну. Соревнуясь с ними в скорости, на чистый лист одна за другой ложились строки новой миниатюры об адвокате Плевако.
Как встретишь…
Куранты сообщили, что ночь перешагнула в следующий год. Приглушив телевизор, я подошла к двери кабинета и увидела склоненную над столом фигуру, одухотворённое лицо и быструю руку, периодически заставлявшую перо клевать чернильницу.
Пикуль встречал Новый год…
Два месяца с «Окини-сан»
Наступил май 1980-го. Это время, когда оживает природа, распускаются почки на кустах и деревьях, время, когда эпицентр жизни рижан начинает перемещаться на взморье.
Переезд на дачу небольшой семьи — дело не очень сложное. Переезд на дачу писателя — дело не совсем простое. Он обычно берет с собой, помимо вещей, необходимых для быта, часть библиотеки, которая должна быть под рукой при работе над данным конкретным произведением. И кошмарным становится переезд, если писатель, как было в этот год с Валентином Саввичем, не представляет: а что же взять ему с собой?
Вместе и по очереди мы чемоданами перевозили книги на дачу и… обратно. Трудолюбивое такси некоторые книги по несколько раз прокатило по знакомому маршруту — то книги были нужны, то отправлялись в город по прочтении. Дача постепенно превращалась в книгохранилище. Упоминание о такси освежило в памяти один забавный, если смотреть со стороны, случай.
Проезжая Усть-Двинск, возле морской базы «голосовали» два морских офицера. Пикуль попросил шофёра остановиться и любезно предложил молодым людям места в машине. Севшие на заднее сиденье офицеры о чём-то перешёптывались с водителем, но Пикуль не прислушивался, погруженный в свои мысли. Правда, он заметил какие-то непонятно подозрительные знаки в свою сторону, но не придал им серьёзного значения… Пикулю, очень открытому и доверчивому человеку, подумалось: «Может, узнали?»
Неожиданно такси остановилось, но не там, где нужно было Валентину. Он решил, что сюда попросили подвезти их офицеры. Но ситуация оказалась сложнее.
Выскочившие из машины офицеры, открыв дверцу, приказали Валентину Саввичу пройти с ними.
— В чём дело? — спросил он. — Сначала объясните, а потом уж я решу, идти с вами или нет.
Ещё более бдительный водитель такси уже привел к такси двух милиционеров, приглашавших Пикуля проследовать в ближайшее отделение милиции…
Милиционер попросил предъявить документы. Страшно представить дальнейшее развитие недоразумения, если бы при Пикуле не оказалось паспорта…
А разгадка была проста: стриженый «под нулёвку» Пикуль высоко бдительными офицерами был идентифицирован как беглый, объявленный во всесоюзный розыск, преступник. Как видите, действительно «узнали».
Милиционеры извинились за оплошность, хотя их вины не было никакой. И на этом, как в таких случаях говорят, инцидент был исчерпан.
Но я заметила — Валентин как будто был чем-то озабочен и расстроен. Я попыталась успокоить его и выяснить, в чем дело. Оказалось, этот «пустячок» разбередил воспоминания много пережившего в жизни человека. Валентин разоткровенничался:
1950-е. Беспутная шальная молодость. Регулярные сборища молодых литераторов… Прогрессивные (по сегодняшним меркам) мысли и высказывания. Короче говоря, возвращающегося с одной вечеринки Пикуля «любезно подвезли» в следственный изолятор. Два следователя вели допрос:
— Как ты относишься к КНОРЕ?
— С большой симпатией, — отвечал Пикуль.
— Что можешь рассказать о КНОРЕ? — продолжались вопросы.
— Совсем немного. Кнорре — талантливый писатель, одну его книгу под названием «Родная кровь» я читал. Хорошая книга.
— Что ты здесь придуриваешься! — стервенели следователи. — Тебя спрашивают о Комитете национального освобождения России (КНОРЕ). Мы знаем, что ты в этом комитете комиссаром? От таких речей в 1952 году веяло смертельным холодом. Это была попытка пришить знаменитую 58-ю статью. Две недели Пикуль переносил оскорбления, унижения и недозволенные приёмы допросов…
Так «исчерпанный инцидент» обильно посыпал сталинскую соль на нанесённую Сусловым рану.
Пикуль не работал…
В конце мая зашла в букинистический магазин и, увидев две книги о Японии (Толстопятое А. «В плену у японцев». 1908 и Николаев А. «Очерки по истории японского народа», 1905), купила их. Поскольку несколько раз видела в руках у Пикуля книгу Цивинского «50 лет в императорском флоте», где много материалов, посвящённых Японии.
Валентин Саввич заинтересовался этими книгами, не только прочитал, но и сделал какие-то выписки и пометки. Я подобрала несколько книг по этой тематике из фонда библиотеки и принесла домой. Среди них были: Горох А. «История японского народа»; Исии «Дипломатические комментарии»; Левицкий Н. «Русско-японская война»; Гауз-нер Г. «Невиданная Япония».
К моей радости, все книги были тщательно изучены и пошли в работу. Так началось новое прикосновение к Стране восходящего солнца, о которой Валентин Саввич много мечтал, но в которой никогда не бывал…
Через некоторое время он сказал: «Пожелай мне удачи, я сажусь за роман “Гейша”». (Таково было первоначальное название ныне широко известного произведения «Три возраста Окини-сан».)
Валентин Саввич большое значение придавал первой фразе любого своего произведения. Для него она была камертоном, настраивающим на работу. И поиски этой ключевой интонации часто оказывались мучительно долгими. Он садился, писал первое предложение, вставал, ходил, курил, мял и выбрасывал лист, и всё повторялось, иногда не один день, не одну ночь.
С романом «Три возраста Окини-сан» всё было иначе. На чистый лист без всякого напряжения легла фраза: «Это случилось недавно — всего лишь сто лет назад…»
Изголодавшийся по работе, Пикуль окунулся в повествование с головой. Насколько можно было, бережно и с нескрываемым интересом следила я за необычным изменением уклада его жизни. С интересом — потому что впервые видела настоящую работу писателя.
Над рабочим столом Валентина висел портрет (из коллекции доктора Сукарно) прекрасной японки в национальном костюме, на которую он изредка поглядывал, описывая аксессуары японских одеяний. Были здесь и две фотографии подлинной Окини-сан в фас и профиль. А вокруг: на столе, этажерке, на стульях и даже на раскладушке — стояли, лежали, шелестели раскрытыми страницами книги и журналы, газетные вырезки и фотографии, альбомы и словари, японские разговорники.
Именно разговорники дали удивительную возможность ощутить себя в кругу людей далекой загадочной страны.
— Гомэн кудасай, — извинялась я за своё неожиданное появление в его кабинете.
Уходя на работу, если Пикуль не спал, непременно прощалась: «Саёнаре».
А Валентин Саввич каждое утро, оставляя на столе записку, обращался ко мне: «Тануки…» Честно говоря, это имя принадлежало не мне. Оно как-то постепенно перешло ко мне от чудесного создания, почти ручной шустрой белочки, регулярно приходившей к нам на подоконник, чтобы разделить утреннюю трапезу.
На сердце — покой и внутреннее удовлетворение. Всё на своих местах. Пикуль вернулся на круги своя…
Волнения вызывали только мысли о моих детях. Марина всё лето работала в пионерском лагере пионервожатой, а Витя находился в спортивном лагере, и на дачу приезжали только на выходные. С каким нетерпением, считая дни, я ожидала этих коротких встреч с детьми. С раннего утра начинала колдовать у плиты, чтобы повкуснее накормить детей и идти с ними к морю.
Дети уезжали, и на неделю мы опять оставались вчетвером: Пикуль, я, пёс Гришка и… Окини-сан.
Как-то ночью я проснулась от непонятного шума. В комнате, где работал Пикуль, о чём-то спорили, что-то обсуждали. Я прислушалась. Несмотря на многообразие тембров и интонаций угадывался только голос Валентина. Облокотившись, я подвинулась к краю постели. Через открытую дверь в огромном зеркале над винтовой лестницей была хорошо видна освещённая комната. За столом сидел Пикуль. Жестикулируя и поворачивая голову в сторону воображаемого собеседника, Валентин обсуждал поход эскадры на Восток: в беседе (с присущими им голосами и соответствующими манерами) участвовали Небогатов, Коковцев и Рожественский. Пикуль возмущался, отчитывал кого-то, возражал, отдавал приказы, вскакивал со стула, прикладывая руку к воображаемому головному убору.
Может, это юнга вскакивал при появлении адмирала? А может быть, сам адмирал отвечал на чьё-то приветствие?
Зачарованная, я тогда сразу не поняла, что смотрю инсценировку ещё не написанной главы романа…
Верю, что между близкими душами существует телепатическая связь. Об увиденном я не обмолвилась ни словом. И буквально через несколько дней Валентин сам завёл разговор.
— Тося, — обратился он. — Давай поговорим вот о чём. Когда я пишу, я могу увлечься, что в порядке вещей для «сумасшедшего», — и улыбнулся. — Всякие странности творчества не должны тебя ни пугать, ни смущать. В свою очередь, хочу спросить тебя: могу ли я тебя не стесняться?
— А я уже всё видела… И всё понимаю, и не буду обращать на это внимания. Я пришла тебе не мешать, а по возможности только помогать.
С тех пор он чувствовал себя при мне раскованным и ничего не стеснялся. И не было в том ничего шокирующего, если Валентин Саввич в четыре часа ночи будил меня и говорил:
— Послушай, какую я о нас с тобой частушку сочинил.
И начинал её исполнять хулигански-залихватски, по-матросски озорно, с юношеским задором, танцуя «Яблочко».
Что ты задаёшься, Тонька из Кронштадта?
Я тебя недаром же зову.
Я красивше стану в новеньком бушлате,
Мы в пивной назначим рандеву.
Я такую кралю бусами украшу,
Станешь мармелад один жевать,
Обобьём батистом всю квартиру нашу,
Станем в коридоре танцевать…
Понимаю, что данное творение не войдет в сокровищницу нашей великой поэзии. Но я, ещё не проснувшаяся, полусонная, всегда с восторгом слушала и созерцала его выступления и концерты…
Это означало, что дела идут хорошо, что он чётко видит перспективу. И ради этого я была готова на все, была согласна на недосыпание, на любые трудности и неудобства.
День рождения
Стремительно приближалось 13 июля — день рождения Валентина. За неделю до праздника я спросила Валентина, кого необходимо пригласить.
— Ты всех их знаешь. За время нашей совместной жизни мы с ними уже не раз встречались, — сказал Пикуль и перечислил фамилии.
Я обзвонила всех и пригласила приехать в известный им день на дачу.
Не скрою, я знала, что придут друзья Валентина, и мне очень хотелось им понравиться.
Когда все гости уселись за столом, Валентин Саввич встал и обратился к присутствующим с небольшим вступительным словом:
— Не хочу, — сказал он, — чтобы за моей спиной ходили различные разговоры, сплетни и какие-то недоговорённости. Поэтому официально представляю вам мою жену и прошу в дальнейшем по всем нашим семейным вопросам обращаться к ней.
Праздничный вечер прошёл интересно, в остроумных поздравлениях, добрых пожеланиях и в разговорах о литературе. Светел и радостен был этот праздник! Ласково и приветливо приняли меня в свою компанию друзья Валентина Саввича, с которыми на протяжении всех последующих лет мне приходилось встречаться и постоянно ощущать их моральную поддержку.
Тепло распрощавшись и проводив гостей, мы вернулись к столу, чтобы уже наедине отметить наш первый совместный большой праздник…
Пикуль отошёл от работы. Получился «затык», как говорил Валентин. Он не мог сдвинуться с места, отошёл от романа. Вопрос стоял серьёзно: быть ли новому роману или отправлять аккуратно сложенную папочку с «двумя возрастами Окини-сан» в архив, пополнив уже находящиеся там несбыточные мечты?
Вывел из «затыка» Пикуля приезд М. С. Мовсесяна — переводчика на армянский язык романа «Баязет». В длинном разговоре обменялись впечатлениями о жизни, работе, трудностях с переводом книги. Сое Михайлович попросил Пикуля написать предисловие или обращение к читателям для армянского издания книги, что Пикуль с удовольствием сделал.
Не успел покинуть дачу представитель солнечной Армении (мы шли его провожать), как появились друзья Валентина Саввича из ТАСС во главе с Юрием Владимировичем Сизовым.
Несмотря на разницу в возрасте, В. Пикуля с Ю. Сизовым связывали тёплые дружеские отношения. Ради таких встреч Валентин откладывал все свои дела. Правда, готовиться к ним было не нужно: Юрий Владимирович звонил, появлялся, на короткой ноге вёл переговоры и быстро уезжал.
Валентин вновь садился за рабочий стол, заступал на «ночную вахту». Из кабинета доносился его смех…
Утро приносило объяснение: всю ночь Валентин перечитывал уже который раз книгу Юрия Никулина «Почти серьёзно» с дарственной надписью — «от клоуна-писате-ля». Эта книга пришлась ему по душе, более того, он был от неё в восхищении…
В субботу, как только проснулась, Пикуль неожиданно заявил:
— Я позвонил Владимиру — знакомому таксисту, на весь день поедем в Венден (так всегда он называл город, ныне именуемый Цесис).
Он любил этот небольшой старинный латышский город. И приезжая в него, обязательно посещал одну маленькую улочку, где старые деревянные дома окнами вросли в землю, вымощенную средневековыми булыжниками. Нищета и убожество пейзажа вызывали у меня какую-то жалость, а на одухотворённом лице Валентина, стоявшего посреди дороги, горели глаза.
— Ты пойми: каменные замки рассыпались, а эти, деревянные, стоят, — объяснял он мне феномен.
По приезде на дачу Пикуль поднялся к себе в кабинет, сел за стол, раскрыл рукопись и, как ни в чём не бывало, стал спокойно продолжать свой роман.
Что случилось? Как назвать этот процесс? Озарение или прозрение?
Одному Богу известно…
Пикуль работал неутомимо даже во сне. Часто вставая после отдыха, он рассказывал, что во сне увидел путь разрешения накануне возникшей проблемы.
Многие читатели, думаю, обращали внимание на тот факт, что Пикуль был большим мастером изображения батальных сцен. Так вот, подготовка к описанию Цусимского боя проходила таким образом: на столе и стульях были расположены многочисленные источники, касающиеся этого трагического события. На полу, на огромнейшем листе бумаги с нанесением береговой линии Валентин, ползая на коленях, передвигал сделанные им бумажные корабли в соответствии с их маневрами во время боя. Иногда возникали неясности, противоречия. Пикуль вновь обращался к историческим свидетельствам, что-то обдумывал, уточнял, приходил к каким-то определённым выводам и… бой продолжался.
Много времени посвятил Пикуль изучению личности одного из главных персонажей романа — Зиновия Петровича Рожественского. Он не принимал официально принятую учёными мужами оценку русского вице-адмирала, а искал свою, основанную на исторических документах, мемуарах и воспоминаниях современников и очевидцев.
У Пикуля на почве правдоискательства почти всегда были конфликты с представителями научного и околонаучного мира.
В советских источниках о Рожественском можно было почерпнуть только то, что он — бездарный флотоводец, погубивший при Цусиме много жизней и русский флот. Валентин Пикуль, наверное, первый русский писатель, который, ознакомившись с дореволюционными материалами, отзывами современников и участников похода, таких как Семёнов, Добротворский (а кто может знать больше и лучше их?), сделал совершенно иные умозаключения.
Он не идеализировал Рожественского. Да, он проиграл сражение, но выбыл из него, будучи тяжело раненным, потому и не мог обеспечить руководство эскадрой в бою. Но как флотоводец вице-адмирал показал себя с самой лучшей стороны — сам факт совершения «разношёрстной» эскадрой (без вспомогательно-обеспечивающих баз) перехода из Балтийского моря на Дальний Восток, что и по сей день считается делом архисложным, говорит о многом.
Можно осуждать ошибки человека, но самого человека из-за них осуждать не следует!
Такую оценку личности Рожественского полностью разделял и Герой Советского Союза адмирал флота Георгий Михайлович Егоров, занимавший в тот период пост начальника Главного штаба и первого заместителя главнокомандующего ВМФ, посетившего Пикуля летом 1980-го.
Валентин приступил к последней части романа — возраст третий. Давно всё было обдумано, проверено, проанализировано, не хватало самого малого — каких-то мельчайших подробностей жизни и быта начала века, на поиски которых ушло немало времени. В частности, это касалось Одессы, где Владимир Коковцев служил в «Русском обществе пароходства и торговли». Долго пришлось перелистывать и внимательно просматривать путеводители, заметки, периодику, мемуары того времени.
Набрав необходимый материал, Пикуль погрузился в работу, самую ответственную — завершающую, полностью отрешившись от внешнего мира. Чтобы не сбиться с ритма, не выйти из режима, Валентин отказался от любезного приглашения старшего морского начальника Риги контр-адмирала Малькова присутствовать на праздновании Дня ВМФ.
Шёл последний месяц лета. Это чувствовалось и в природе: утренний воздух наполнялся прохладной свежестью, передавая её все раньше и раньше наступающему вечеру.
27 августа, ближе к вечеру, на работу мне позвонил Валентин и сказал магическую, так давно ожидаемую мною фразу: «Поздравь меня. Роман вчерне закончен…»
— Ура! — закричала я, да так, что в кабинет сбежались все сотрудники, чтобы узнать, в чём дело. Не раздумывая, я поспешила домой, чтобы поздравить писателя, на моих глазах совершившего чудо. Чудо — не для него. Чудо — для меня. Потому что для меня это был первый роман Пикуля, а первый — он всегда самый дорогой, самый незабываемый.
Теперь Пикулю необходимо было отдохнуть, отвлечься от рукописи. «Стравить пар» — так называлось это переключение с творчества на успокаивающее нервы занятие — дальнейшую систематизацию картотеки русского портрета.
Всё лето я жила в предчувствии какой-то неожиданности. И предчувствия не обманули. Однажды утром раздался звонок в дверь и на пороге вырос мой брат Николай.
У меня три брата, которые в Северодвинске строили новейшие корабли. В настоящее время остался один — Володя. А ко дню нашей регистрации в Ригу (мы уже к тому времени закрыли дачный сезон) приехала в сопровождении старшего брата Саши моя матушка. Валентин встречал моих братьев как самых дорогих гостей, всегда дарил им свои книги, но особого поклонения удостаивалась моя мать.
— Обязательно купи матери всё, что ей необходимо, что нравится.
Мне было очень приятно, что такой занятый и большой человек помнит и заботится о моей матери.
Даже в этом небольшом штрихе раскрывается широта и бескорыстная щедрость души Пикуля, забота о человеке, любовь к ближнему.
Как только мы решили пожениться, из Москвы прибыла двоюродная сестра по линии матери, Людмила Яковлевна Колоярцева (Каренина), с которой он постоянно поддерживал переписку.
Не единожды бывал в гостях и брат Люси — Борис Яковлевич Каренин, обосновавшийся в уральском городе Миассе. Сидя вдвоём, они вспоминали дорогие памяти картинки босоногого детства, проведённого в доме бабушки Василисы Минаевны Карениной.
19 ноября 1980 года во Дворце бракосочетаний нам, «молодожёнам», не говорили пышных речей, не спрашивали о наших чувствах, дали надеть друг другу кольца, расписаться в какой-то огромной книге, вручили свидетельство о браке, поздравили, и мы уже по закону стали мужем и женой. Никто из друзей об этом событии не был извещен, и мы выходили из зала абсолютно не готовыми к ещё одному радостному сюрпризу: в раздевалке, с огромным букетом цветов нас ожидала супружеская чета Багировых — Валентина и Владимир — с тёплыми объятиями и сердечными пожеланиями.
Даже в и такой день Валентин Саввич не стал менять свой рабочий план. А план был один — дальнейшее редактирование и перепечатка «Окини-сан». Значит, банкета не будет — это мы решили заранее. Пикуль не хотел расслабляться, а это в его понятии не оставляло места даже бокалу шампанского.
Счастливые, пешком направляемся домой. Дом недалеко — в 500 метрах отсюда. Прохожих на улице мало: идет дождь.
— Дождь во время женитьбы — к счастью.
Как много добрых слов, пожеланий, планов, услышала я от Пикуля по дороге. По дороге от Дворца бракосочетаний до дома. По мокрой недлинной, но такой запомнившейся дороге…
Добрались домой. Валентин поставил бокалы, наполнил их пепси-колой.
— Может быть, и надо в такой день услышать в нашу честь выстрел шампанского, но, во-первых, мы с тобой женаты давно, а во-вторых, надо форсировать редактирование «Окини-сан», а для этого нужна свежая голова.
Наступил самый важный и ответственный момент рождения новой книги. Пикуль заканчивал перепечатку романа, попутно его редактируя. Это были дни напряженной физической и умственной работы до изнеможения, до тёмных кругов под утомлёнными глазами.
В общей сложности 35 дней ушло у Валентина на то, чтобы роман, отпечатанный в четырёх экземплярах, аккуратно лёг на стол.
Дальше было то, что, как всё значительное и, главное, первое, запоминается на всю жизнь.
— Садись, — произнёс Валентин Саввич, — вычитывай внимательно, лови повторы, исправляй ошибки. Мне важно, что ты скажешь после прочтения. На время вычитки все домашние заботы беру на себя, телефон отключаю…
С огромным волнением села я за порученную, нет, ближе к истине— за доверенную мне работу. Разложив на столе первый экземпляр рукописи, я читала день и ночь с небольшими перерывами на еду. Ведь такая работа требует соединения противоречивых начал: быстроты и тщательности.
На полях рукописи мягким карандашом я ставила заметки-галочки, а на отдельном листе бумаги записывала, что именно вызвало моё сомнение или несогласие, как, на мой взгляд, должно выглядеть то или иное слово, предложение. По прочтении рукописи мы с Валентином обсуждали эти пометки. Если он соглашался с замечаниями — исправляли, в противном случае всё оставалось без изменений.
Роман прочитан. Концовка потрясла, хотя в общих чертах я уже раньше знала содержание. Но в тексте всё звучало гораздо ярче и убедительней.
Начиная с этой книги, я была первым читателем, редактором и критиком всех его последующих трудов.
Не каждую написанную книгу Пикуль считал удачей. Часто сомневался и волновался в ожидании конца вычитки. Затем спрашивал:
— Ну, как твоё мнение? Давай ругай! Тебе я верю, ибо ты знаешь все материалы, которыми я пользовался.
Да, я знала материалы, поскольку многие из них сама доставала и большинство из них прочитывала. А с рукописью романа я работала очень добросовестно, даже… чересчур. Если при чтении мне на глаза впервые попадались фамилии, даты, названия кораблей и тому подобное, я, зная, где об этом можно почерпнуть сведения, брала нужные источники, чтобы сверить их и по другим источникам…
Наступило время сдачи рукописи. Казалось бы, автор должен был радоваться, а Пикуль чуть не плакал. Как матери было жаль расставаться со своим ребёнком, так и писателю не хотелось отдавать на растерзание рецензентам, критикам и редакторам своё детище. Отъезд в Ленинград всё откладывался. Наконец, просмотрев рукопись ещё раз, Валентин сказал:
— Всё. Поезжай в «Неву» и отдай Хренкову.
По возвращении домой я рассказала Валентину Саввичу о Ленинграде, о тёплом приёме в редакции журнала «Нева», что его интересовало особенно.
На столе я успела увидеть исписанные листы бумаги, раскрытые книги, новые материалы. Валентин работал. Его голову полностью «оккупировали» опричники и иезуиты. Он уже шагнул в новую книгу.
Как встретишь
Заканчивался самый тяжёлый год в жизни Валентина. Ни одной книги Валентина Пикуля не увидели читатели в этом году, если не считать второго выпуска альманаха «Подвиг», закончившего публикацию романа «Моонзунд».
Но необычайно щедрым был 1980-й на контакты с людьми, благотворно влиявшими на душевное состояние Пикуля. Это и Авраамов, и бывший первый заместитель начальника Главного штаба ВМФ адмирал флота, Герой Советского Союза В. Н. Алексеев, уважение к которому у Пикуля было настолько высоко, что он, приглашая Владимира Николаевича в гости, сам ездил за ним на такси, отлично зная, что у того были, наверно, служебные машины.
Особенно много расспрашивал писатель Владимира Николаевича о войне на Севере, где он сражался и провёл ряд блестящих операций, будучи командиром дивизиона торпедных катеров, за что и был удостоен звания Героя Советского Союза. Владимир Николаевич давал советы Пикулю по сложным вопросам морской стратегии и тактики.
И никакими словами не передать вклад в, если хотите, спасение Пикуля уже упоминаемого Малькова. Евгений Георгиевич в трудное для Валентина Саввича время опекал его как родного. Не только доставал, но и доставлял домой продукты и обожаемый Пикулем чай. Каждую неделю звонил, заезжал, следил за тем, чтобы успеть в нужную минуту помочь.
Чуть не забыла сказать о главном редакторе журнала «Студенческий меридиан» Юрии Алексеевиче Ростовцеве. Энциклопедически образованный в области искусства, художественного портрета, что особенно сближало двух литераторов, Юрий Алексеевич обладал каким-то удивительным, внешне почти невидимым тактом. И что особенно важно, Юрий Алексеевич присылал и привозил интересующие Пикуля книги по искусству. Помню, с каким наслаждением рассматривал и изучал Пикуль двухтомник миниатюр, подаренных Ростовцевым.
Сколько людей, сколько встреч…
Были у Валентина друзья, как говорится, «мастера на все руки». Об одном из них он говорил:
— Есть у меня один добрый приятель — слесарь-водопроводчик из нашего ЖЭРа, Владимир Фёдорович Филиппов. Давно живёт в Риге. После войны приехал помогать латышам восстанавливать морской порт.
Увлёкся нумизматикой. Поговоришь с ним и видишь, что знающий и интеллигентный человек.
В один из дней начальник Дома офицеров, Прядко Александр Митрофанович, зашёл в кабинет с красивым полковником в лётной форме. Познакомились. Прядко сказал, что Юрий Данилович будет работать у нас — руководить кружком интарсии. А теперь — просит что-нибудь интересное почитать.
Я только что вернулась из городского библиотечного коллектора, где комплектовала фонд библиотеки и одновременно приобрела две книги В. Пикуля, изданные в Риге «Реквием каравану PQ-17» и «Богатство». Принесённые мною книги Пикуля лежали у меня на столе. Юрий Данилович взял «Реквием каравану PQ-17». Буквально на другой день пришёл в библиотеку и сказал:
— Книга меня потрясла. Читал я её всю ночь и приходил к мысли — или человек так ловко врёт, или очень много знает. Но подзаголовок «документальная трагедия» не дает автору много разгуляться…
Большой жизненный путь прошел Юрий Данилович. В годы войны был инструктором — подготовил 37 лётчиков истребительной авиации, сам воевал. После войны восемь лет служил в ГДР, а затем судьба забросила на Ближний Восток. Во время войны Сирии с Израилем Вовк был советником заместителя командующего военно-воздушных сил Сирии — Мамдуха Хамди Абаза. Предки Мамдуха в 1861 году покинули Абхазию и переехали в Сирию.
После возвращения в Союз Юрия Даниловича назначили командиром истребительного авиационного полка в Шяуляе, а под конец службы судьба забросила в Ригу.
В Риге он увлёкся интарсией, руководил и обучал этому прекрасному делу молодое поколение при Рижском окружном доме офицеров. Особенно хорошо удавались ему портретные работы. За них он был восемь раз удостоен медалей ВДНХ (Выставки достижений народного хозяйства). Четырёх — золотых, двух серебряных и двух бронзовых. Он делал портреты многих руководителей — Брежнева, Устинова, Фиделя Кастро, Хонекера и многих, многих… Когда у кого-то из высоких начальников Прибалтийского округа намечался юбилей — обращались обязательно к нему. Для создания портрета Юрию Даниловичу требовалась только фотография.
Юрий Данилович оказался тем незаменимым человеком, который всё умеет делать. А помощник Пикулю и интересный собеседник был нужен всегда. Так он стал самым частым гостем в доме Пикуля.
Волнение и радость охватили Пикуля, когда он посетил выставку работ интарсии Юрия Даниловича и его сыновей — Владимира и Олега.
Прекрасно исполненные портреты, букеты цветов, шкатулки, подносы, инкрустированные по сказочным мотивам столики… И всё это настолько привлекательно и воздушно, что хочется прикоснуться, погладить.
По отношению к Валентину Саввичу у Вовка была постоянная забота: чем помочь, как облегчить жизнь писателя.
21 мая Пикуль встречал Вовка дома. А запомнился этот день вот почему. Войдя в квартиру, Вовк с такой любовью обнял Валентина Саввича, что тот даже «крякнул». Боль в боку не проходила несколько дней, заставив даже обратиться к врачу. Рентгеновский снимок помог установить диагноз: «осложнение от любви» — трещина ребра.
«Талантливый человек — талантлив во всем», — говорят в народе. Таким человеком Юрий Данилович и был на самом деле. (Говорю — был, потому что в 2012 году его не стало.) Вовк раньше всех в Союзе освоил личное «производство» электрогитар. Со всей необъятной тогда страны к нему шли заказы на изготовление гитар.
Кроме выше перечисленного, Юрий Данилович увлекался фотографией. Большинство фотографий, представленных в книгах о Пикуле, — это его работа. Он пытался уловить момент, когда Пикуль работал.
На календаре оставался неоторванным только один листок.
Вечером мы смотрели популярный тогда телевизионный «Новогодний огонёк». Проводили старый год, и Валентин Саввич, отпив лимонаду, немного помолчал и, как бы размышляя о чём-то, вдруг произнёс:
— Какие были люди. Я готов всегда ими восхищаться. Разве можно сейчас найти таких адвокатов?
При чем здесь адвокаты? Какие люди?
— Извини, — продолжал он, обращаясь ко мне. — Пришла фраза. Надо обязательно записать. — И отправился в кабинет.
Стрелки часов двигались, чтобы слиться на отметке 12 в одну. Соревнуясь с ними в скорости, на чистый лист одна за другой ложились строки новой миниатюры об адвокате Плевако.
Как встретишь…
Куранты сообщили, что ночь перешагнула в следующий год. Приглушив телевизор, я подошла к двери кабинета и увидела склоненную над столом фигуру, одухотворённое лицо и быструю руку, периодически заставлявшую перо клевать чернильницу.
Пикуль встречал Новый год…
Глава третья. Творческие успехи, планы и реальность
«Три возраста Окини-сан»
Восьмидесятые годы прошлого столетия образуют рубеж, разделяющий творчество писателя. Хотя резких изменений не произошло в его характере, но на его творческие планы и настроение в ближайшее время оказала современность.
На повестку дня в этот период всплыли острова Курильской гряды, на которые стала претендовать Япония и претендует до настоящего времени. Пикуль решил после «Богатства» продолжить тему Русско-японской войны и показать, что происходило во Владивостоке, осветить события на море и, в частности, сражение при Цусиме.
Сентиментальный роман «Три возраста Окини-сан», о работе над которым мы говорили выше, воссоздает целую эпоху, с 1880-х годов по самый конец Гражданской войны. В нём повествуется о службе в отечественном военно-морском флоте трёх поколений моряков — семьи Коковцевых.
На глазах читателя автор прослеживает судьбу главного героя Владимира Васильевича Коковцева от юного мичмана и первого похода в Японию до конца его жизни на чужбине.
В сюжете романа можно выделить три основные линии — традиции морского корпуса России, сентиментально-любовная связь между главным героем и Окини-сан и поступательное движение самой истории, в том числе и две революции — 1905 и 1917 годов.
Вершиной повествования автора является переход русского флота из Балтики в Японское море и Цусимский бой. Сам государь напутствовал эскадру вице-адмирала Зиновия Петровича Рожественского в поход на Дальний Восток. Без всякого энтузиазма принял Рожественский приказ монарха: поднялся на мостик и скомандовал второй эскадре готовиться к походу.
Преодолев огромное расстояние, разрозненные и разнокалиберные силы русской эскадры 27 мая 1905 года подошли к Цусиме, где их поджидал японский адмирал Хайхатиро Того, командовавший флотом Японии. Расположив свои корабли в удобных местах, Того в бою при Цусиме применил новую тактику — «умышленно выдерживал дальнюю дистанцию, потому что русские снаряды, потеряв в полёте изначальную силу, оказывались не способны раздробить даже слабую броню». Русские корабли выходили из строя один за другим. Но они не сдавались! Они сражались! До последнего!
Японский вице-адмирал Хиконодзе Камимура, командовавший при Цусиме крейсерами, оставил запись о подвиге броненосца «Суворов»: «Его мачты давно упали, трубы одна за другой рухнули, он потерял способность управляться, а пожар всё усиливался. Но он всё еще продолжал сражаться, и сражался с нами так храбро, что я вынужден был указать своим воинам отдать должное его небывалому героическому сопротивлению».
В русской литературе подвиг боя с японцами описан в романе Новикова-Прибоя «Цусима», который огромными тиражами издавался не только в России, но и в Японии. Изучив целую библиотеку литературы о Цусимском сражении, в том числе и участников этого похода и боя, Пикуль предлагает своё прочтение истории сражения. В отличие от Новикова-Прибоя, который показал Цусиму в мрачных красках, Пикуль пытается донести до читателя сознательный героизм русских моряков, показать, как вели себя матросы и офицеры русского флота во время длительного перехода и Цусимского боя, честно выполняя свой воинский долг перед Родиной.
Офицеры и матросы знали, что идут на верную гибель, но шли, ибо «дороже жизни для них была защита чести родины».
Как благословенное напутствие звучит письмо современника Цусимы лейтенанту флота с эскадры Небогатова:
«Позвольте выразить Вам чувства моего искреннего уважения и преклонения перед подвигом, на который Вы идете. С затаённым трепетом и надеждой будут следить все русские люди за Вами, вашей эскадрой, кажется, последней человеческой надеждой на успех. Дальше останутся надежды только на Бога, которыми, как бы ни вымучивали их, всегда спасался от отчаяния русский народ…
Верю, что Бог поможет Вам справиться с врагом…
Нет! Не погибла русская земля! На людей, которые решили взглянуть в глаза смерти, я не могу смотреть иначе, как на святых…»
И Пикуль показал этот героизм, стойкость, взаимовыручку и самоотверженность матроса, офицера, священника, врача.
Ознакомившись с рукописью, редакция журнала «Нева» в январе 1981 года заключила с автором договор на публикацию романа.
Идя навстречу редакции, Валентин Саввич сократил роман до журнального варианта, который и был опубликован журналом «Нева».
С большой неохотой производил он непривычную для него работу. Пикуль любил писать, созидать, а делать «пластические операции» своим творениям считал занятием непутёвым.
Но время для Пикуля было особенное. После публикации отрывков из «Нечистой силы» в журнале «Наш современник» в 1979 году и соответствующей реакции официальных политиков, обнародованной устами М. А. Суслова, Пикуля не просто не печатали — от него боязливо шарахались. А надо было как-то жить, на что-то существовать, надо было сохранить силы для воплощения в новые книги многого, уже обдуманного.
Но решения о публикации ещё не было, несмотря на то, что журнал имел две положительных рецензии: писателя С. Тхоржевского и доктора исторических наук капитана 1 ранга И. Козлова. Главные замечания, на которые указывали рецензенты и с которыми был согласен автор, Пикуль исправил. Специальная рецензия доктора исторических наук гласила: «Рецензируемая рукопись в целом удовлетворяет требованиям исторической достоверности. Более того, создаётся впечатление, что реально-историческая сторона романа сильнее отдельных художественных страниц, которым не хватает подчас глубины и тонкости психологической прорисовки образа. Автор уверенно ориентируется в эпохе, её предметы реконструируются в точных социальных и бытовых деталях. За рукописью, несомненно, стоит основательная проработка широкого круга источников разных типов: документов, прессы, мемуаров, а также знакомство со специальной научной литературой…»
Но на этом дело не кончилось, даже положительная рецензия не спасла от предложений по доработке. На заключительном этапе прохода рукописи Ленинградский обком партии попросил усилить роль и деятельность одного из героев книги — большевика Никиты. Пикуль был раздосадован:
— Как я могу усилить, если в моих планах этого не было? — возмущался он.
Его уже преследовала мысль: чтобы сохранить замысел своей книги, лучше не печатать её.
Но письмо главного редактора «Невы» Д. Т. Хренкова вновь вернуло его к действительности: «Вам следует не убояться прямой публицистики. Нужно показать, что революционная ситуация в стране не могла не коснуться и флота, как наиболее чуткого организма. В томах Ленина (8— 11, 22, 28) Вы найдёте не только оценку Русско-японской войны, но и то, что поможет Вам экспонировать тезис: разложение России начиналось через разложение семей… Вам нужно написать одну-две сцены столкновения Коковцевых — старшего и младшего…
Я понимаю, что Вам нелегко найти такую линию Никиты, которая придала бы роману политическую остроту, выдвинула Никиту в число главных героев. Но сделать это необходимо…»
Пикуль ответил: «Пусть роман не выйдет, но калечить его не стану».
Редактор К. И. Курбатов дописал за Пикуля сцену разрыва между отцом и сыном (о чём я узнала совсем недавно) и тем спас публикацию[2].
В романе адмирал Коковцев окончательно порывает с сыном и выгоняет его из дома. На прощание Никита бросает отцу: «Мне жаль тебя в твоей слепоте, отец. Прощай!»
Забегая вперёд, скажу, что после выхода сентиментального романа отдельной книгой в 1984 году в издательстве «Современник» Пикуль послал редактору авторский экземпляр с надписью: «Константину Ивановичу Курбатову — моему коллеге».
Спустя четыре года Калининградское областное издательство попросило у Пикуля разрешения издать «Три возраста Окини-сан» в серии «Морской роман». Несмотря на то, что роман уже вышел в журнальном варианте, директор издательства С. Т. Карманов заказал рецензии двум специалистам. Издательство попросило Пикуля внимательней отнестись к личностям и заслугам Александра Васильевича Колчака и Зиновия Петровича Рожественского.
В ответ Пикуль писал: «Позволю информировать Вашу редакцию, что роман вышел в Москве в издательстве “Современник” тремя тиражами и переведен за рубежом в Чехословакии. Таким образом, текст моего романа вольно или невольно приобрёл некоторую стабильность. Я согласен бы исправить некоторые огрехи и недочёты, на которые указывают мне рецензенты. К сожалению, их требования — как к монографии исторического порядка, а роман — это не учебник. Наконец, если я пойду на поводу указаний рецензентов, меняя судьбы героев и сюжетное построение, то у меня получится новый роман, совсем непохожий на тот, что я Вам представил.
Думаю, что нам лучше прервать наши отношения.
Честь имею! В. Пикуль. 7.09.85 года».
Принципиальность Пикуля и спрос на его книги победили. Роман «Три возраста Окини-сан» вышел в серии «Морской роман» в полном объёме. Заканчивая разговор о новом произведении Пикуля, следует подчеркнуть, что в нём сильна и авторская позиция, а весь роман пронизан героико-патриотическим настроением. Патриотизм Пикуля «открытый, искренний, действенный. Он страстно взывает к современному читателю: уважительная память о прошлом обязывает нас, ныне живущих, укреплять чувство Родины, генетическую преемственность поколений».
Об этом всегда помнил и об этом писал Валентин Пикуль.
И совсем не случайно на титульном листе романа появилось посвящение сыну участника Цусимского сражения, вице-адмиралу Георгию Николаевичу Авраамову, другу Пикуля со Школы юнг и его супруге: «Супружеской чете Авраамовых — Эре Павловне и Георгию Николаевичу, в семье которых уже три поколения служат Отечеству на морях».
Представляя свой роман на суд читателей, автор не был уверен, как всегда, в его успехе. Но читатели полюбили героев прошлого, как любил их сам автор: их действия, образы, поступки.
«Я заранее предвижу упреки критиков, ведь не бедная же карамзинская Лиза утопилась с горя в лирическом пруду, с грохотом опрокинулась в бездну целая эскадра, опозоренная поражением… В траур по флоту вложено столько страстей и чувств, Россия пережила такую неслыханную боль, что я вынужден вновь оплакивать наших пропавших героев. Эту незабываемую боль, боль Цусимы, мы, читатель, свято донесли до осени 1945 года!»
Работа — прежде всего
От критиков в адрес Пикуля часто слышались упрёки в перегруженности его исторических романов действующими лицами. Для умного человека в этих упрёках — восхищение: как столько лиц может вмещаться в одной голове!
Ведь в исторических произведениях именно недостаток, а не избыток разысканных материалов требует фантазии и вымысла.
У Пикуля было наоборот.
Щадя читателя, умело дозируя информацию, автор исторических романов не останавливался подробно на некоторых личностях, причастных к описываемым событиям. Но собранный материал оказывался настолько богатым, что Валентин Саввич не мог лишить читателя удовольствия познакомиться с ним, тем более что каждый персонаж был весьма достоин пера историка.
Так возникла литературная портретная галерея, которую Валентин Пикуль назвал историческими миниатюрами.
В ней он открыл десятки имён, почти стертых из нашей истории и памяти, от которых незаслуженно, несправедливо, а может, нечаянно отвернулась Россия.
Впервые миниатюры вышли в Ленинграде в 1976 году в издательстве «Детская литература» отдельной книгой, которую Валентин Пикуль очень точно назвал — «Из старой шкатулки».
Валентин Саввич был очень рад, что миниатюрами заинтересовалась именно «Детская литература». Чем раньше в личности проснётся любовь к истории, тем больше уверенности в возрождении лучших российских традиций. А Пикуль писал свои миниатюры так, чтобы они были легко читаемы человеком любого возраста, любого образования. А это, поверьте, совсем непросто. Для него было важно одно: дать понять воспринимающим происходящее в одной плоскости, что мир многомерен, и помочь услышать стереофонию звуков истории.
У Пикуля обнаружилась творческая потребность снова обратиться к миниатюрам.
Авторская интуиция, счастливый случай или Божья милость — называйте, как хотите. Но именно в это время от директора ленинградского издательства «Детская литература» Евгения Васильевича Стукалина пришло предложение заключить с писателем договор на переиздание книги миниатюр «Из старой шкатулки», стотысячный тираж которой, со вкусом оформленный талантливым художником Рудольфом Яхниным, был давно и моментально раскуплен читающей братией. Автору предлагалось дополнить книгу новыми миниатюрами.
А почему же нельзя? Конечно, можно! Очень кстати пришлись эти миниатюры. Приятно было смотреть на лицо Пикуля — улыбка украшает любого человека.
Работал Валентин Саввич напряжённо. За короткое время из-под его пера родилось 11 миниатюр. Но писал он, выбирая таких героев, в деяния которых мог вложить свои сегодняшние мысли и настроение.
В центре каждой миниатюры — личность, вершащая свою судьбу, а значит, и историю.
Помню, с каким настроением, легко и непринужденно писал Валентин Саввич о Павле Матвеевиче Обухове — отце стальной пушки в России. Писатель просматривал всё, что есть в библиотеке по истории стали, о пушечном деле, а также по истории сталепушечных заводов в Перми, Златоусте и Петербурге, вчитывался в страницы заинтересовавших его книг. Уже спустя три дня я читала новую миниатюру — «Секрет русской стали».
Не считаю необходимым останавливаться на всех миниатюрах, написанных в этот период, о них пойдет подробный разговор в дальнейшем, а сейчас перейдем ко второму тому «Фаворита», рукопись которого давным-давно автор должен был представить в Лениздат.
Целеустремлённый труд никогда не бывает напрасным.
Радость, как и горе, — особа компанейская и не гуляет в одиночку…
Пришла, датированная 25-м днем февраля, рецензия старшего научного сотрудника Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР, доктора филологических наук Галины Николаевны Моисеевой на первый том «Фаворита».
С каким нетерпением ожидал Валентин поступления таких документов, дающих возможность хоть на немного приоткрыть завесу над тревожащими автора вопросами: допустят ли «Фаворита» до издания, рискнет ли кто дразнить Пикулем растревоженную и взволнованную официозную критику и русофобскую идеологию?
Далее подробнее остановимся на полученной рецензии. Приведём заключительные строки: «…роман Валентина Пикуля “Фаворит” после научного редактирования может быть рекомендован к печати».
Это резюме являлось ступенькой, на которую можно было делать следующий шаг. С хорошим настроением, с надеждой на лучшее Валентин Саввич начал «нацеливаться» на второй том «Фаворита» под названием «Его Таврида».
«Три возраста Окини-сан»
Восьмидесятые годы прошлого столетия образуют рубеж, разделяющий творчество писателя. Хотя резких изменений не произошло в его характере, но на его творческие планы и настроение в ближайшее время оказала современность.
На повестку дня в этот период всплыли острова Курильской гряды, на которые стала претендовать Япония и претендует до настоящего времени. Пикуль решил после «Богатства» продолжить тему Русско-японской войны и показать, что происходило во Владивостоке, осветить события на море и, в частности, сражение при Цусиме.
Сентиментальный роман «Три возраста Окини-сан», о работе над которым мы говорили выше, воссоздает целую эпоху, с 1880-х годов по самый конец Гражданской войны. В нём повествуется о службе в отечественном военно-морском флоте трёх поколений моряков — семьи Коковцевых.
На глазах читателя автор прослеживает судьбу главного героя Владимира Васильевича Коковцева от юного мичмана и первого похода в Японию до конца его жизни на чужбине.
В сюжете романа можно выделить три основные линии — традиции морского корпуса России, сентиментально-любовная связь между главным героем и Окини-сан и поступательное движение самой истории, в том числе и две революции — 1905 и 1917 годов.
Вершиной повествования автора является переход русского флота из Балтики в Японское море и Цусимский бой. Сам государь напутствовал эскадру вице-адмирала Зиновия Петровича Рожественского в поход на Дальний Восток. Без всякого энтузиазма принял Рожественский приказ монарха: поднялся на мостик и скомандовал второй эскадре готовиться к походу.
Преодолев огромное расстояние, разрозненные и разнокалиберные силы русской эскадры 27 мая 1905 года подошли к Цусиме, где их поджидал японский адмирал Хайхатиро Того, командовавший флотом Японии. Расположив свои корабли в удобных местах, Того в бою при Цусиме применил новую тактику — «умышленно выдерживал дальнюю дистанцию, потому что русские снаряды, потеряв в полёте изначальную силу, оказывались не способны раздробить даже слабую броню». Русские корабли выходили из строя один за другим. Но они не сдавались! Они сражались! До последнего!
Японский вице-адмирал Хиконодзе Камимура, командовавший при Цусиме крейсерами, оставил запись о подвиге броненосца «Суворов»: «Его мачты давно упали, трубы одна за другой рухнули, он потерял способность управляться, а пожар всё усиливался. Но он всё еще продолжал сражаться, и сражался с нами так храбро, что я вынужден был указать своим воинам отдать должное его небывалому героическому сопротивлению».
В русской литературе подвиг боя с японцами описан в романе Новикова-Прибоя «Цусима», который огромными тиражами издавался не только в России, но и в Японии. Изучив целую библиотеку литературы о Цусимском сражении, в том числе и участников этого похода и боя, Пикуль предлагает своё прочтение истории сражения. В отличие от Новикова-Прибоя, который показал Цусиму в мрачных красках, Пикуль пытается донести до читателя сознательный героизм русских моряков, показать, как вели себя матросы и офицеры русского флота во время длительного перехода и Цусимского боя, честно выполняя свой воинский долг перед Родиной.
Офицеры и матросы знали, что идут на верную гибель, но шли, ибо «дороже жизни для них была защита чести родины».
Как благословенное напутствие звучит письмо современника Цусимы лейтенанту флота с эскадры Небогатова:
«Позвольте выразить Вам чувства моего искреннего уважения и преклонения перед подвигом, на который Вы идете. С затаённым трепетом и надеждой будут следить все русские люди за Вами, вашей эскадрой, кажется, последней человеческой надеждой на успех. Дальше останутся надежды только на Бога, которыми, как бы ни вымучивали их, всегда спасался от отчаяния русский народ…
Верю, что Бог поможет Вам справиться с врагом…
Нет! Не погибла русская земля! На людей, которые решили взглянуть в глаза смерти, я не могу смотреть иначе, как на святых…»
И Пикуль показал этот героизм, стойкость, взаимовыручку и самоотверженность матроса, офицера, священника, врача.
Ознакомившись с рукописью, редакция журнала «Нева» в январе 1981 года заключила с автором договор на публикацию романа.
Идя навстречу редакции, Валентин Саввич сократил роман до журнального варианта, который и был опубликован журналом «Нева».
С большой неохотой производил он непривычную для него работу. Пикуль любил писать, созидать, а делать «пластические операции» своим творениям считал занятием непутёвым.
Но время для Пикуля было особенное. После публикации отрывков из «Нечистой силы» в журнале «Наш современник» в 1979 году и соответствующей реакции официальных политиков, обнародованной устами М. А. Суслова, Пикуля не просто не печатали — от него боязливо шарахались. А надо было как-то жить, на что-то существовать, надо было сохранить силы для воплощения в новые книги многого, уже обдуманного.
Но решения о публикации ещё не было, несмотря на то, что журнал имел две положительных рецензии: писателя С. Тхоржевского и доктора исторических наук капитана 1 ранга И. Козлова. Главные замечания, на которые указывали рецензенты и с которыми был согласен автор, Пикуль исправил. Специальная рецензия доктора исторических наук гласила: «Рецензируемая рукопись в целом удовлетворяет требованиям исторической достоверности. Более того, создаётся впечатление, что реально-историческая сторона романа сильнее отдельных художественных страниц, которым не хватает подчас глубины и тонкости психологической прорисовки образа. Автор уверенно ориентируется в эпохе, её предметы реконструируются в точных социальных и бытовых деталях. За рукописью, несомненно, стоит основательная проработка широкого круга источников разных типов: документов, прессы, мемуаров, а также знакомство со специальной научной литературой…»
Но на этом дело не кончилось, даже положительная рецензия не спасла от предложений по доработке. На заключительном этапе прохода рукописи Ленинградский обком партии попросил усилить роль и деятельность одного из героев книги — большевика Никиты. Пикуль был раздосадован:
— Как я могу усилить, если в моих планах этого не было? — возмущался он.
Его уже преследовала мысль: чтобы сохранить замысел своей книги, лучше не печатать её.
Но письмо главного редактора «Невы» Д. Т. Хренкова вновь вернуло его к действительности: «Вам следует не убояться прямой публицистики. Нужно показать, что революционная ситуация в стране не могла не коснуться и флота, как наиболее чуткого организма. В томах Ленина (8— 11, 22, 28) Вы найдёте не только оценку Русско-японской войны, но и то, что поможет Вам экспонировать тезис: разложение России начиналось через разложение семей… Вам нужно написать одну-две сцены столкновения Коковцевых — старшего и младшего…
Я понимаю, что Вам нелегко найти такую линию Никиты, которая придала бы роману политическую остроту, выдвинула Никиту в число главных героев. Но сделать это необходимо…»
Пикуль ответил: «Пусть роман не выйдет, но калечить его не стану».
Редактор К. И. Курбатов дописал за Пикуля сцену разрыва между отцом и сыном (о чём я узнала совсем недавно) и тем спас публикацию[2].
В романе адмирал Коковцев окончательно порывает с сыном и выгоняет его из дома. На прощание Никита бросает отцу: «Мне жаль тебя в твоей слепоте, отец. Прощай!»
Забегая вперёд, скажу, что после выхода сентиментального романа отдельной книгой в 1984 году в издательстве «Современник» Пикуль послал редактору авторский экземпляр с надписью: «Константину Ивановичу Курбатову — моему коллеге».
Спустя четыре года Калининградское областное издательство попросило у Пикуля разрешения издать «Три возраста Окини-сан» в серии «Морской роман». Несмотря на то, что роман уже вышел в журнальном варианте, директор издательства С. Т. Карманов заказал рецензии двум специалистам. Издательство попросило Пикуля внимательней отнестись к личностям и заслугам Александра Васильевича Колчака и Зиновия Петровича Рожественского.
В ответ Пикуль писал: «Позволю информировать Вашу редакцию, что роман вышел в Москве в издательстве “Современник” тремя тиражами и переведен за рубежом в Чехословакии. Таким образом, текст моего романа вольно или невольно приобрёл некоторую стабильность. Я согласен бы исправить некоторые огрехи и недочёты, на которые указывают мне рецензенты. К сожалению, их требования — как к монографии исторического порядка, а роман — это не учебник. Наконец, если я пойду на поводу указаний рецензентов, меняя судьбы героев и сюжетное построение, то у меня получится новый роман, совсем непохожий на тот, что я Вам представил.
Думаю, что нам лучше прервать наши отношения.
Честь имею! В. Пикуль. 7.09.85 года».
Принципиальность Пикуля и спрос на его книги победили. Роман «Три возраста Окини-сан» вышел в серии «Морской роман» в полном объёме. Заканчивая разговор о новом произведении Пикуля, следует подчеркнуть, что в нём сильна и авторская позиция, а весь роман пронизан героико-патриотическим настроением. Патриотизм Пикуля «открытый, искренний, действенный. Он страстно взывает к современному читателю: уважительная память о прошлом обязывает нас, ныне живущих, укреплять чувство Родины, генетическую преемственность поколений».
Об этом всегда помнил и об этом писал Валентин Пикуль.
И совсем не случайно на титульном листе романа появилось посвящение сыну участника Цусимского сражения, вице-адмиралу Георгию Николаевичу Авраамову, другу Пикуля со Школы юнг и его супруге: «Супружеской чете Авраамовых — Эре Павловне и Георгию Николаевичу, в семье которых уже три поколения служат Отечеству на морях».
Представляя свой роман на суд читателей, автор не был уверен, как всегда, в его успехе. Но читатели полюбили героев прошлого, как любил их сам автор: их действия, образы, поступки.
«Я заранее предвижу упреки критиков, ведь не бедная же карамзинская Лиза утопилась с горя в лирическом пруду, с грохотом опрокинулась в бездну целая эскадра, опозоренная поражением… В траур по флоту вложено столько страстей и чувств, Россия пережила такую неслыханную боль, что я вынужден вновь оплакивать наших пропавших героев. Эту незабываемую боль, боль Цусимы, мы, читатель, свято донесли до осени 1945 года!»
Работа — прежде всего
От критиков в адрес Пикуля часто слышались упрёки в перегруженности его исторических романов действующими лицами. Для умного человека в этих упрёках — восхищение: как столько лиц может вмещаться в одной голове!
Ведь в исторических произведениях именно недостаток, а не избыток разысканных материалов требует фантазии и вымысла.
У Пикуля было наоборот.
Щадя читателя, умело дозируя информацию, автор исторических романов не останавливался подробно на некоторых личностях, причастных к описываемым событиям. Но собранный материал оказывался настолько богатым, что Валентин Саввич не мог лишить читателя удовольствия познакомиться с ним, тем более что каждый персонаж был весьма достоин пера историка.
Так возникла литературная портретная галерея, которую Валентин Пикуль назвал историческими миниатюрами.
В ней он открыл десятки имён, почти стертых из нашей истории и памяти, от которых незаслуженно, несправедливо, а может, нечаянно отвернулась Россия.
Впервые миниатюры вышли в Ленинграде в 1976 году в издательстве «Детская литература» отдельной книгой, которую Валентин Пикуль очень точно назвал — «Из старой шкатулки».
Валентин Саввич был очень рад, что миниатюрами заинтересовалась именно «Детская литература». Чем раньше в личности проснётся любовь к истории, тем больше уверенности в возрождении лучших российских традиций. А Пикуль писал свои миниатюры так, чтобы они были легко читаемы человеком любого возраста, любого образования. А это, поверьте, совсем непросто. Для него было важно одно: дать понять воспринимающим происходящее в одной плоскости, что мир многомерен, и помочь услышать стереофонию звуков истории.
У Пикуля обнаружилась творческая потребность снова обратиться к миниатюрам.
Авторская интуиция, счастливый случай или Божья милость — называйте, как хотите. Но именно в это время от директора ленинградского издательства «Детская литература» Евгения Васильевича Стукалина пришло предложение заключить с писателем договор на переиздание книги миниатюр «Из старой шкатулки», стотысячный тираж которой, со вкусом оформленный талантливым художником Рудольфом Яхниным, был давно и моментально раскуплен читающей братией. Автору предлагалось дополнить книгу новыми миниатюрами.
А почему же нельзя? Конечно, можно! Очень кстати пришлись эти миниатюры. Приятно было смотреть на лицо Пикуля — улыбка украшает любого человека.
Работал Валентин Саввич напряжённо. За короткое время из-под его пера родилось 11 миниатюр. Но писал он, выбирая таких героев, в деяния которых мог вложить свои сегодняшние мысли и настроение.
В центре каждой миниатюры — личность, вершащая свою судьбу, а значит, и историю.
Помню, с каким настроением, легко и непринужденно писал Валентин Саввич о Павле Матвеевиче Обухове — отце стальной пушки в России. Писатель просматривал всё, что есть в библиотеке по истории стали, о пушечном деле, а также по истории сталепушечных заводов в Перми, Златоусте и Петербурге, вчитывался в страницы заинтересовавших его книг. Уже спустя три дня я читала новую миниатюру — «Секрет русской стали».
Не считаю необходимым останавливаться на всех миниатюрах, написанных в этот период, о них пойдет подробный разговор в дальнейшем, а сейчас перейдем ко второму тому «Фаворита», рукопись которого давным-давно автор должен был представить в Лениздат.
Целеустремлённый труд никогда не бывает напрасным.
Радость, как и горе, — особа компанейская и не гуляет в одиночку…
Пришла, датированная 25-м днем февраля, рецензия старшего научного сотрудника Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР, доктора филологических наук Галины Николаевны Моисеевой на первый том «Фаворита».
С каким нетерпением ожидал Валентин поступления таких документов, дающих возможность хоть на немного приоткрыть завесу над тревожащими автора вопросами: допустят ли «Фаворита» до издания, рискнет ли кто дразнить Пикулем растревоженную и взволнованную официозную критику и русофобскую идеологию?
Далее подробнее остановимся на полученной рецензии. Приведём заключительные строки: «…роман Валентина Пикуля “Фаворит” после научного редактирования может быть рекомендован к печати».
Это резюме являлось ступенькой, на которую можно было делать следующий шаг. С хорошим настроением, с надеждой на лучшее Валентин Саввич начал «нацеливаться» на второй том «Фаворита» под названием «Его Таврида».
Глава четвёртая. Успехи, волнения, радости, встречи
Ночная почта о создании «Фаворита»
Все коллизии авторских переживаний, забот и успехов довольно чётко просматриваются, когда перебираешь подряд записки-письма Валентина Саввича ко мне, составлявшие отнюдь не маловажную грань нашего общения. Я их получала практически каждое утро и, честно говоря, очень горда тем, что с первых же дней совместной жизни собирала и бережно хранила, относясь к ним почти как… к «треугольничкам» с фронта.
Даже по первому слову обращения можно было определить его настроение: Дочка! Деточка! Тануки! Доченька! Маркиза! Тосенька! Родная! Тося!
Если «Тося!», то далее следовало какое-то деловое поручение: что-то купить, отвезти, привезти, кому-то позвонить или, как было на 23 февраля, не забыть прихватить на работу приготовленные им сувениры, бутылку коньяка и лимоны, чтобы поздравить с праздником ветеранов. Валентин Саввич ничего не забывал.
Но большинство записок, конечно, о работе. Я хочу привести некоторые из них без всяких комментариев, в надежде, что они помогут почувствовать настроение, ритм и напряжение периода создания писателем второго тома «Фаворита и работы над миниатюрами.
Валентин на записках не ставил числа, он не знал их, цифрами помечено время, в разные дни — читай: ночи. Многие обращения ко мне, кроме «доченька» — опускаю. На обороте записок я ставила даты и название вещи, над которой Валентин работал. Записки даются в большом сокращении…
05.05. Доченька! Сидел, вкалывал и разом окосел — дух вон и лапки кверху. Лягу с “Индией”. Встану-позвоню. Надулся чаю, перекурился…(приписка карандашом. — А. П.) Уже шесть. Ещё не сплю…
Дочурка моя хорошая! 06.40. Ложусь. Устал страшно. Но было интересно. Отгрохал 32 стр. и остановил сам себя, дабы сберечь силы…
01.45. Закончил первый лист — две первые главы. Сижу, обдумываю третью — о Таракановой.
02.15. Окосел ужасно. Ложусь. Еще почитаю…С 2-х часов до пол шестого гонялся за мухой, очень нахальной. Наконец и ее победил…
Прочти о Таракановой и картине Флавицкого. Познавательно. Устал. Сижу и смотрю картинки (альбомы. — А. П.).
06.10. Если будет время — прочти о Чижове (родине Потёмкина. — А. П.) — как жили в старину…
07.05. Сегодня сделал 10 стр. Попью чайку и еще попробую дописать главу до конца…
05.20. Вылез на 104 стр. Окосел совсем, ажно заколдо-бился. Сейчас хлебану чайку и сковырнусь… Уже 6 часов — ложусь.
Сейчас 3 часа. Закончил главу — вылез на 134 стр. Сделал отбой в шесть страниц. Доволен! Получилось ничего себе. Спать совсем не хочу, но и начинать новую главу опасно. Немного подумаю… Шесть — ложусь…
07.05. Купи ортофикса, да побольше. Только открой баночку и посмотри, чтобы он был белый по цвету и незасохший…
Покушал уху. Вкусная. Проветрю и спать…Всю ночь гонялся за Пугачёвым, но пока ещё не поймал. Оставляю главу на столе, прочти и скажи своё мнение.
07.30. Куда-то задевался Храповицкий, найди, ради Бога!
Решил, пока вы дрыхнете (я и дети. — А. /7.), устроить пир по случаю дня рождения. И устроил себе запой: сделал 22 страницы. Вылез на 418-ю! Сейчас ровно 7 часов. Оденусь и пойду с Гришенькой писать…»
03.40. Давно не было так хорошо, как сегодня. И работа спорится, и настроение хорошее. Может быть, болезнь всё-таки отступила?
06.10. Мне позарез нужны стихи Потёмкина… Просмотри Петрова, Рубана, может быть, там какое-то упоминание найдёшь. Просмотри стихи 18 века, и если что встретишь — выпиши… Он писал простые вирши и говорил простонародным языком.
Хоть тебе и тяжело, но закажи такси и встреть гостей. Это надо сделать. Помоги разместиться в гостинице, а потом назначь время встречи.
У меня сегодня болела голова. Напился цитрамону, но боль не прошла. Сделал мало — 6 стр…
07.10. Худо-бедно, кажется, закончил. Всех поубивал — хоть и жаль Курносова…
07.30. Остается одна глава «После Потёмкина», но это потом…
Читай главу о смерти Потёмкина… Ужасно уставший…
07.20. Я вот что подумал: давай в эти дни сядем за сокращение («Фаворита». — А. П.)…Убирать придётся много, м.б. и вторник захватим. Договорись на работе. Правку нужно делать сразу в 4-х экз., чтобы не путаться…
Готовься, доченька, поможешь… Ух! Устал, пока писал тебе. Всё. Иду спать!.. Твой навеки В.
Нередко ночные бдения приводили к полному истощению моральных и физических сил. И тогда он падал в свою кровать, оставив на столе короткую, но очень понятную мне записку:
«Дочка, я — пас!»
Очень запомнился мне один мимолетный разговор, состоявшийся как-то вечером.
— Сегодня я встал с мрачным настроением и головными болями, — пожаловался Валентин. — Всю ночь во сне что-то писал, но многое у меня не получалось. Вот и не отдохнул.
— А ты, как почувствуешь усталость, приляг и отдохни, — по простоте своей посоветовала я.
— Прилечь-то можно в любое время, но работы от этого не убавится, — очень серьёзно и даже назидательно промолвил Пикуль.
Я считаю необходимым поместить в свой рассказ о Валентине Пикуле эту небольшую зарисовку не только потому, что она необычна сама по себе. Но, главное, потому, что по этим запискам, так же, как по книгам писателя, можно представить, определить и почувствовать тайну творчества и образ авторской личности.
Пикуль и дети
Сейчас мне хотелось бы немного рассказать о людях, биография которых только начиналась, о моих детях. И не столько о детях, сколько об их взаимоотношениях с Валентином Саввичем.
Марина заканчивала десятилетку, а Витя — восьмой класс. Не хочу преуменьшать важности ответственного этапа: выбора — кем быть? От этого выбора часто зависит вся последующая жизнь.
Переживаний за предстоящую длительную экзаменационную нервотрёпку было много. С волнением следила я за Мариной. Мятущаяся юность ещё окончательно не определилась в выборе своего жизненного пути. А мы с Ва-дентином решили не вмешиваться. Тем более что однажды я уже пыталась приобщить дочь к своей любви и мечте, но неудачно. После третьего класса по моей настоятельной рекомендации, несмотря на большой конкурс (20 человек на место), требовавший огромного морального и физического напряжения, она поступила в Рижское хореографическое училище. Проучившись несколько лет, она ушла оттуда разочарованной.
И вот Марина объявляет, что решила идти по моим стопам — после школы поступать в Ленинградский институт культуры.
— Молодец, — одобрительно говорил Валентин, — поедешь в Ленинград. С жильём проблем не будет. Остановишься на время у Нины Владимировны Бурцевой, у нас с ней самые тёплые дружеские отношения ещё с юношеских лет.
Пикуль считал, что каждый молодой человек должен выбирать сам себе дело по душе. Это главное условие развития личности, а значит, и всего государства.
Пикуль старался всегда и во всём помогать детям, согреть их души, хотя часто и не знал, как это сделать, поскольку никогда ранее с детьми не общался. Материально особенно не баловал, обычно говорил:
— Купи, что им нужно или что они хотят.
Беседы с детьми Валентин Саввич проводил с точки зрения педагогики весьма профессионально. Казалось бы, что книги Пикуля и его взгляды на жизнь — удел взрослых и зрелых людей. Но в душе автор исторических и военно-морских романов и особенно миниатюр лелеял мечту донести прежде всего до молодёжи высокий смысл понятий: долг, честь, совесть, дружба. Именно для них он создавал первую ступень патриотизма — причастность к истории своего Отечества.
Учить других — дело благородное, учиться самому — дело благодарное.
И Валентин в своей жизни отдавал предпочтение второму. Отсюда и складывался круг его общений. Любил он умудрённых жизненным опытом, влюблённых в свою профессию интеллигентных людей.
Не скажу, что дети, в свою очередь, сразу и безоговорочно приняли Валентина Саввича как близкого им человека. И это понятно: психологии такого возраста свойствен максимализм в оценках ситуаций, не поддающийся даже приблизительному прогнозированию. Кроме того, высокий авторитет личности Пикуля подсознательно диктовал необходимость соблюдения какой-то дистанции, тактичное преодоление которой требовало времени.
Со своей стороны Валентин Саввич делал всё, чтобы сократить это время.
Самым серьёзным образом он взялся за духовное воспитание моего сына Виктора, увлечённого, видимо, передающейся по наследству романтикой военно-морской службы. Мальчик он был начитанный: своего любимого Джека Лондона он перечитал по 3–4 раза, хорошо знал произведения Гюго и Дюма. Учился в школе Витя прекрасно. Одновременно с этим посещал радиокружок, своими руками собрал радиопередатчик, начал участвовать в соревнованиях.
С симпатией относясь к Марине, Валентин тем не менее старался передать все свои мысли и чаяния Виктору, связывая с ним большие надежды на будущее. Здесь сказывалось его убеждение: при всём уважении и преклонении перед женщиной Пикуль не видел объективной возможности для женщины, матери, хранительницы домашнего очага, посвятить свою жизнь какому-либо серьёзному делу без ущерба её природному предназначению. Приносить в жертву во имя идеи свою жизнь до конца, без остатка — на это имеет право только мужчина.
И Пикуль с придирчивой тщательностью приобщал и приучал Виктора к документальной прозе и особенно к мемуарам историков и военных специалистов, надеясь в будущем обрести надежного преемника — продолжателя своих замыслов. По каждой рекомендованной писателем книге после её прочтения у них происходила пространная беседа. Пикуля радовали серьёзность отношения сына к изучаемым вопросам и зрелость высказываемых мыслей.
Детская (в том смысле, что разговор шёл о детях) тематика повествования и причастность к ней Пикуля навеяли желание поведать читателям о некоторых «детскостях» знаменитого писателя.
Валентин Саввич очень любил… игрушки. Проходя мимо витрин магазинов, где были выставлены детские игрушки, он непременно надолго останавливался, внимательно всё рассматривал, любуясь и пытаясь понять: что дают они детям? Почему-то не любил машин, отдавая предпочтение куклам, собакам, кошкам и вообще «всякому зверью», среди которого особо выделял верблюда. Своё преклонение перед характером этого, может быть, внешне не всем привлекательного животного, в одном из интервью он выразил такими словами:
— Я очень люблю это животное, в общем-то осмеянное. В моём представлении всё человечество делится на верблюдов и арабских скакунов. Особенно это заметно среди творческих работников. Один, как арабский скакун, скачет очень быстро, все ему аплодируют, но довольно скоро он сдыхает. Над верблюдом же все смеются, а он тянет и тянет. И обязательно дойдет до цели. Вот почему верблюд для меня стал в какой-то степени символом.
Небольшое «стадо» различных симпатичных верблюдов и верблюжат приютилось в пикулевском кабинете.
Восторг Валентина Саввича вызывали и экзотические обитатели морей и океанов: засушенные рыба-ёж, морские звёзды, кораллы, панцири крабов.
Помню, перед существовавшим тогда ещё в Риге «мужским днем» — 23 февраля — я спросила:
— Какой подарок доставит тебе удовольствие?
— Купи мне куклу, — попросил он, — я посажу её на стол и буду любоваться!
В тот день купленные мною блондинка и брюнетка в роскошных нарядах заняли место на стеллаже перед столом писателя. Пикуль светился радостью.
— Тебя к игрушкам тянет как ребёнка, — заметила я однажды.
— Наверное, в детстве недоиграл.
Недоиграл… Недолюбил… Недописал…
Как жаль, что порой человеку в положенное время не достаётся того, что приносит радость и удовлетворение.
Пикуль — из того горемычного поколения, которое в детстве и конфет… недоело. Слабостью Валентина Саввича были конфеты «Коровка». Их не всегда можно было купить, но когда я выкладывала на стол принесённый огромный кулёк с любимым лакомством, он съедал практически за один присест, а потом не прикасался к ним месяц-два. Ради истины надо заметить, что в этом деле Пикулю усердно помогал пёс Гришка, наученный хозяином непростому искусству разворачивания «Коровки».
И в этих кадрах поглощения конфет мне нередко виделись глаза и лица детей… блокадного Ленинграда.
В моём дневнике записано кратко: 5.06.81 — состоялась встреча Пикуля с Конецким.
Накануне Валентин предупредил меня о том, что Вик-Вик (так он с незапамятных времён называл Конецкого) находится в Доме творчества в Дубулты и перед отъездом обязательно нанесёт нам визит. По рассказам супруга я много знала о Викторе Викторовиче, видела его на фотографии, читала его книги, слышала их немногословные переговоры по телефону.
В юные годы Виктора Курочкина, Виктора Конецкого и Валентина Пикуля, практически одновременно начинавших свой творческий путь в Ленинградском литературном объединении, окружающие окрестили «тремя мушкетёрами» — так много времени они проводили вместе. И всех их, рано или поздно, этот путь вывел если не к славе, то по крайней мере к признанию в литературных кругах. В. Курочкина знали как автора отменной книги «На войне как на войне», позднее экранизированной и ставшей ещё более популярной; В. Конецкий тоже достиг уже приличных вершин благодаря рассказам, морским романам и нескольким киносценариям.
А Валентин Пикуль в этот период продолжал «стряхивать» грязные брызги русофобской критики после выхода журнального варианта «Нечистой силы».
Итак, мы готовились встречать у себя в гостях знаменитого писателя и друга юности мужа — хотелось посмотреть, каков он в жизни, и принять как самого дорогого гостя.
С утра, до работы, сбегала на базар, чтобы к вечеру, как ожидали, приготовить торжественный ужин. Но среди дня на работе раздался телефонный звонок от Валентина, сообщавшего мне, что Вик-Вик приехал и они сидят и обедают.
Друзья юности (пишу так, поскольку знаю, что Пикуль всегда считал Конецкого своим другом), видимо, уже довольно долго сидели за столом, «тепло» отмечая свою встречу.
Пикуль представил меня Конецкому.
— Вик-Вик, люби её так же, как люблю её я, — закончил Валентин ритуал знакомства и позвал к по-холостяцки накрытому столу.
Выпив по стопке и облокотясь о стол, они, мало обращая на меня внимания, говорили, говорили и говорили. Помянули своих коллег по литературному цеху, которых уже нет в живых. Пикуль объяснял холостому Конецкому, как хорошо иметь жену. Конецкий, представляя теперешнюю ситуацию Пикуля, великодушно предлагал материальную помощь, от которой Валентин отказался, сердечно поблагодарив за дружеское участие.
Говорили о многом. И хотя я часто отлучалась, чтобы освежить сервировку стола, своих книг в разговоре они абсолютно не касались. Друзья юности проговорили всю ночь, а на следующий день Вик-Вик уехал. Отъезд запомнился мне особенно…
Вещей у Конецкого было много: огромный чемодан, пишущая машинка и свернутые небольшим рулончиком акварели. Доставленные мною на такси к вокзалу, оба писателя были в таком «добром расположении», что, выйдя из машины, сразу чётко сформулировали кредо — каждый своё.
— Я нести вещи не в состоянии, — только и смог вымолвить Конецкий и, взяв под мышку рулон акварелей, двинулся в сторону вокзала.
— А я твои вещи носить не намерен, — бросил вслед ему Пикуль и тоже направился к вокзалу.
Поочерёдно перетаскивая вперед то чемодан, то машинку, я продвигалась к лестничному входу вокзала, стараясь одновременно держать в поле зрения моих «джентль-менов»-путешественников.
Вдруг я увидела, что транспортная милиция в лице двух своих представителей остановила Конецкого с явным намерением изолировать от него вокзал.
Бросив вещи на проезжей части дороги, я поспешила на выручку.
— Извините, пожалуйста, — влезла я между милиционерами и размахивающим перед ними членским билетом Союза писателей Конецким. — Понимаете, очень долго не виделись и вот встретились два друга-товарища. Это известный писатель Виктор Викторович Конецкий, а это, — я указала рукой, — Валентин Пикуль.
Валентин в это время направлялся в здание вокзала, не обращая на нас ни малейшего внимания.
— Пикуль?! Где он? Покажите его нам, — отвлеклась от Конецкого милиция…
Но в толпе Валентина было трудно разглядеть.
— Ну, хорошо, — смягчилась власть, — идите тихонечко, проводите, посадите в вагон.
Оба друга пошли на перрон, я с горем пополам уже отработанным способом дотащила вещи до вагона.
На следующий день Виктор Викторович позвонил Пикулю из Ленинграда, чтобы сообщить о благополучном прибытии и поблагодарить за тёплый прием и особенно за заботу «о здоровье» (Валентин Саввич положил ему в чемодан «чекушку» коньяка и два бутерброда с икрой).
Встречи Пикуля с Вик-Виком продолжались и в дальнейшем, но, забегая немного вперёд, чтобы не повторяться, хочу сказать главное.
Я так подробно, но, как вы, наверное, заметили, без всякой, даже малейшей тени осуждения описала встречу старых закадычных друзей, потому что научилась понимать и объяснять неординарное поведение неординарных людей.
Возвращённые застольем в годы юности, они наслаждались жизнью, стараясь продлить всплывшие в сознании блаженные минуты воспоминаний. Так фронтовики не могут разойтись, пока… «Берлин не взят».
Но как святыню оберегал Валентин Саввич свою любимую работу, не позволяя себе, даже намёком, оскорбить её чем-либо недостойным.
Как-то поделился откровением:
— Всего один раз в жизни попробовал писать «под балдой». Казалось — ох, как красиво получается! А на трезвую голову посмотрел — сущая чепуха. С тех пор, раз и навсегда, я эти два процесса никогда не смешиваю.
Говорю словами Пикуля, — именно так он передал мне своё ощущение.
Я сказала всё, что хотела. Чтобы в дальнейшем, по возможности, на этом больше не останавливаться.
Будни и праздники
После отъезда Виктора Конецкого Пикуль долго не мог сесть за стол…
Рукопись «Фаворита» не шла.
И вдруг раздался неожиданный телефонный звонок из Ленинграда. Голос заведующего отделом художественной прозы Лениздата Николая Павловича Утехина принёс приятную новость: издательство имеет намерения повторно выпустить в свет роман «Баязет», опубликованный впервые довольно давно — 20 лет тому назад.
Пикуль, конечно же, ответил согласием и не скрывал безграничной радости, ибо, как мне думается, он всегда питал какую-то особенную любовь к этому своему первенцу среди других исторических романов.
Издательство, безусловно, проявило определённую смелость, взявшись за переиздание романа Валентина Пикуля, имя которого в это время позволительно было использовать только в критических статьях. А тут ещё зашел разговор о тираже — 500 тысяч. Такими тиражами тогда удостаивали только классиков и лауреатов. Впоследствии тираж урезали до 300 тысяч экземпляров.
Всё было бы прекрасно, если бы не просьба-замечание рецензента: убрать или по крайней мере ограничить в романе действие курдов.
Валентин Саввич пытался возмущаться.
— Что, разве не существовало тогда и сейчас курдов и курдской проблемы? — изумлённо вопрошал он.
— Не надо её выпячивать, а лучше всего сократить, — последовал категоричный ответ.
И придавленный обстоятельствами Пикуль сел за нелюбимую, но становящуюся почти привычной работу по сокращению уже созданного произведения.
Работа была под стать настроению, но, как ни странно, она успокоила его, и по её окончании писательские эмоции и переживания довольно гармонично влились в русло «Фаворита».
Процесс творчества вошёл в нормальную колею. Воспаленные нервы могли теперь немного отдохнуть…
В это время ко мне обратились с просьбой устроить встречу с писателем офицеры Юрий Беленов и Виталий Волосюк из Высшего военно-политического училища им. С. Бирюзова, знакомые мне по литературному объединению, где они, педагоги по профессии, приобщались к поэзии.
В тот же вечер в разговоре с супругом как-то к слову обмолвилась о том, что группа офицеров военного училища проявляют огромный интерес к встрече с ним.
— А что, давай устроим, — неожиданно легко согласился Пикуль.
По просьбе Пикуля непрофессиональные поэты читали свои стихи.
— При целеустремлённом труде, — высказал свои мысли писатель автору понравившегося ему стихотворения, Виталию Макаровичу Волосюку, — вы можете достичь успехов и на этом поприще.
Затянувшийся вечер закончился ритуалом раздачи автографов: на книгах каждого из присутствующих на встрече Валентин Саввич сделал памятные надписи, среди которых были и такие, откровенно симпатизирующие: «Всегда готовый к беседе. Вал. Пикуль. XX век».
В конце августа Валентин отправил меня вместе с дочерью в Ленинград. Заодно, провожая дочь на нелёгкие испытания — сдачу вступительных экзаменов в институт, я ехала в Ленинград выполнить задания Валентина — заплатить взносы в Союз писателей и Литфонд и встретиться в Лениздате с заведующим отделом художественной литературы относительно договоров на второй том «Фаворита» и переиздание романа «Баязет».
Аудиенция у Утехина приятно и незабываемо отложилась в моей памяти. Молодой, но уже опытный литератор, как потом выяснилось, и талантливый критик, Николай Павлович приятно удивил широтой взглядов на жизненные явления, откровенностью суждений и огромным желанием помочь Валентину в ситуации, которую он очень тонко прочувствовал.
Николай Павлович не раз приезжал в Ригу. Встречи с Пикулем были обоюдоприятными. С удовольствием совершал Пикуль в компании с Утехиным многочасовые экскурсии по городу и его окрестностям. Взморье, Слока, Елгава — это далеко не все направления их круизов. И всегда приезжали усталые, но удовлетворённо-довольные…
Кончалось лето. Канун сентября принёс первую радость: Марина — студентка.
Через несколько дней — новый всплеск положительных эмоций. Валентин Саввич держит в руках девятый номер журнала «Нева» за 1981 год, в котором опубликован «Первый возраст Окини-сан». Ноябрьским номером того же года закончилась публикация сокращённого журнального варианта новой, самой последней работы Валентина Пикуля — сентиментального романа «Три возраста Окини-сан».
В это же время Ленинградское отделение издательства «Советский писатель» заключило договор с автором на издание романа отдельной книгой. Видимо, чтобы подстраховать себя, редакция заказала на «Три возраста…» рецензию писателю С. Тхоржевскому и специальные — доктору исторических наук профессору И. Козлову и доктору филологических наук В. Горегляду. Познакомимся мы с ними пол года спустя…
Проявило интерес к новому роману и Калининградское книжное издательство: был заключен договор и уже определен редактор будущей книги.
Осень 81-го года была отмечена каким-то особым вниманием со стороны высшего военно-морского командования к жизни и творчеству писателя.
Сначала состоялась встреча с уже хорошо знакомым Георгием Михайловичем Егоровым, а 27 октября контрадмирал Мальков и капитан 1 ранга Сипкевич привезли в гости к Пикулю отдыхавшего в санатории вместе с женой контр-адмирала Александра Сергеевича Пушкина.
В кабинете Валентина Саввича собрались родственные души — моряки, литераторы, любители поэзии и искусства. Образовалась тёплая дружеская компания, участники которой понимали друг друга с полуслова.
Конечно, разговор шёл и о флоте, и о маринистике, и о журнале «Морской сборник», главным редактором которого был А. С. Пушкин.
Общались довольно долго. На память о встрече Пикуль подарил А. Пушкину журнал с «Окини-сан», заметив с улыбкой, что будь у него такие погоны и такая фамилия — он никогда бы не решился ни писать, ни тем более печататься.
О встрече остались самые светлые отголоски…
Жизнь текла своим чередом. Книголюбы электролампового завода через знакомых «запеленговали» Пикуля, прося выступить перед их коллективом.
Закончившего своё выступление Пикуля познакомили с библиотекой и затем (со словами «А здесь мы вам, Валентин Саввич, приготовили сюрприз») подвели к огромным столам, на которых было разложено множество фотографий.
Изумление высоко подняло пикулевские брови:
— Да здесь все герои моего «Слова и дела», — не скрывал восхищения Валентин!
Он называл подряд хорошо знакомых ему персонажей, на одном «споткнулся» — такого портрета он ещё не видел.
— Где взяли? Кто это всё делал? — допытывался Пикуль.
Здесь же и познакомился с энтузиастами-книголюбами Феликсом Талбергом и Николаем Омельяновичем, руками которых была создана эта экспозиция. Сделана, по мнению Пикуля, весьма квалифицированно и профессионально. Таких людей он любил и впоследствии не раз с ними встречался, в том числе и у себя дома.
Этот год порадовал Пикуля публикацией романа «Три возраста Окини-сан» и не только. Последнее издание года, на котором интересно остановиться подробней, — сборник «Богатство».
Прочитав в «Книжном обозрении» о выходе в издательстве «Советский писатель» сборника «Богатство», состоящий из двух произведений: «Реквием каравану PQ-17» и «Богатство» тиражом 15 тысяч, я сообщила об этом Валентину.
— Это провокация, — заволновался Пикуль, — ибо никаких договоров с «Совписом» я не имею. А книга эта вышла ещё в 1978 году тиражом 100 тысяч. Сходи на почту, — продолжал он, — и отошли телеграмму: пусть вышлют авторские экземпляры и ещё 30 книг за наличный расчет.
Ответ был неожиданным и оскорбительным для автора:
«Вашу просьбу удовлетворить не можем, поскольку книга издавалась целевым назначением для магазина “Березка”». (Напомню, так назывался в СССР валютный магазин. — А. П.) Денег автор не получил.
— Где ж это видано, чтобы так издевались над автором, — возмущался Валентин. — Я не говорю о гонораре. В какой ещё стране мира возможно такое, чтобы писатель не имел права купить свою книгу?
Год заканчивался. Валентин Саввич не уложился в рамки своих планов, а ему так хотелось закончить «Фаворит» до Нового года. Он занимался перепечаткой, редактированием, вычиткой. «Доводка романа до ума» требовала ещё времени. «Еще немного, еще чуть-чуть…»
Но это самое чуть-чуть пришлось брать взаймы у следующего года.
Ночная почта о создании «Фаворита»
Все коллизии авторских переживаний, забот и успехов довольно чётко просматриваются, когда перебираешь подряд записки-письма Валентина Саввича ко мне, составлявшие отнюдь не маловажную грань нашего общения. Я их получала практически каждое утро и, честно говоря, очень горда тем, что с первых же дней совместной жизни собирала и бережно хранила, относясь к ним почти как… к «треугольничкам» с фронта.
Даже по первому слову обращения можно было определить его настроение: Дочка! Деточка! Тануки! Доченька! Маркиза! Тосенька! Родная! Тося!
Если «Тося!», то далее следовало какое-то деловое поручение: что-то купить, отвезти, привезти, кому-то позвонить или, как было на 23 февраля, не забыть прихватить на работу приготовленные им сувениры, бутылку коньяка и лимоны, чтобы поздравить с праздником ветеранов. Валентин Саввич ничего не забывал.
Но большинство записок, конечно, о работе. Я хочу привести некоторые из них без всяких комментариев, в надежде, что они помогут почувствовать настроение, ритм и напряжение периода создания писателем второго тома «Фаворита и работы над миниатюрами.
Валентин на записках не ставил числа, он не знал их, цифрами помечено время, в разные дни — читай: ночи. Многие обращения ко мне, кроме «доченька» — опускаю. На обороте записок я ставила даты и название вещи, над которой Валентин работал. Записки даются в большом сокращении…
05.05. Доченька! Сидел, вкалывал и разом окосел — дух вон и лапки кверху. Лягу с “Индией”. Встану-позвоню. Надулся чаю, перекурился…(приписка карандашом. — А. П.) Уже шесть. Ещё не сплю…
Дочурка моя хорошая! 06.40. Ложусь. Устал страшно. Но было интересно. Отгрохал 32 стр. и остановил сам себя, дабы сберечь силы…
01.45. Закончил первый лист — две первые главы. Сижу, обдумываю третью — о Таракановой.
02.15. Окосел ужасно. Ложусь. Еще почитаю…С 2-х часов до пол шестого гонялся за мухой, очень нахальной. Наконец и ее победил…
Прочти о Таракановой и картине Флавицкого. Познавательно. Устал. Сижу и смотрю картинки (альбомы. — А. П.).
06.10. Если будет время — прочти о Чижове (родине Потёмкина. — А. П.) — как жили в старину…
07.05. Сегодня сделал 10 стр. Попью чайку и еще попробую дописать главу до конца…
05.20. Вылез на 104 стр. Окосел совсем, ажно заколдо-бился. Сейчас хлебану чайку и сковырнусь… Уже 6 часов — ложусь.
Сейчас 3 часа. Закончил главу — вылез на 134 стр. Сделал отбой в шесть страниц. Доволен! Получилось ничего себе. Спать совсем не хочу, но и начинать новую главу опасно. Немного подумаю… Шесть — ложусь…
07.05. Купи ортофикса, да побольше. Только открой баночку и посмотри, чтобы он был белый по цвету и незасохший…
Покушал уху. Вкусная. Проветрю и спать…Всю ночь гонялся за Пугачёвым, но пока ещё не поймал. Оставляю главу на столе, прочти и скажи своё мнение.
07.30. Куда-то задевался Храповицкий, найди, ради Бога!
Решил, пока вы дрыхнете (я и дети. — А. /7.), устроить пир по случаю дня рождения. И устроил себе запой: сделал 22 страницы. Вылез на 418-ю! Сейчас ровно 7 часов. Оденусь и пойду с Гришенькой писать…»
03.40. Давно не было так хорошо, как сегодня. И работа спорится, и настроение хорошее. Может быть, болезнь всё-таки отступила?
06.10. Мне позарез нужны стихи Потёмкина… Просмотри Петрова, Рубана, может быть, там какое-то упоминание найдёшь. Просмотри стихи 18 века, и если что встретишь — выпиши… Он писал простые вирши и говорил простонародным языком.
Хоть тебе и тяжело, но закажи такси и встреть гостей. Это надо сделать. Помоги разместиться в гостинице, а потом назначь время встречи.
У меня сегодня болела голова. Напился цитрамону, но боль не прошла. Сделал мало — 6 стр…
07.10. Худо-бедно, кажется, закончил. Всех поубивал — хоть и жаль Курносова…
07.30. Остается одна глава «После Потёмкина», но это потом…
Читай главу о смерти Потёмкина… Ужасно уставший…
07.20. Я вот что подумал: давай в эти дни сядем за сокращение («Фаворита». — А. П.)…Убирать придётся много, м.б. и вторник захватим. Договорись на работе. Правку нужно делать сразу в 4-х экз., чтобы не путаться…
Готовься, доченька, поможешь… Ух! Устал, пока писал тебе. Всё. Иду спать!.. Твой навеки В.
Нередко ночные бдения приводили к полному истощению моральных и физических сил. И тогда он падал в свою кровать, оставив на столе короткую, но очень понятную мне записку:
«Дочка, я — пас!»
Очень запомнился мне один мимолетный разговор, состоявшийся как-то вечером.
— Сегодня я встал с мрачным настроением и головными болями, — пожаловался Валентин. — Всю ночь во сне что-то писал, но многое у меня не получалось. Вот и не отдохнул.
— А ты, как почувствуешь усталость, приляг и отдохни, — по простоте своей посоветовала я.
— Прилечь-то можно в любое время, но работы от этого не убавится, — очень серьёзно и даже назидательно промолвил Пикуль.
Я считаю необходимым поместить в свой рассказ о Валентине Пикуле эту небольшую зарисовку не только потому, что она необычна сама по себе. Но, главное, потому, что по этим запискам, так же, как по книгам писателя, можно представить, определить и почувствовать тайну творчества и образ авторской личности.
Пикуль и дети
Сейчас мне хотелось бы немного рассказать о людях, биография которых только начиналась, о моих детях. И не столько о детях, сколько об их взаимоотношениях с Валентином Саввичем.
Марина заканчивала десятилетку, а Витя — восьмой класс. Не хочу преуменьшать важности ответственного этапа: выбора — кем быть? От этого выбора часто зависит вся последующая жизнь.
Переживаний за предстоящую длительную экзаменационную нервотрёпку было много. С волнением следила я за Мариной. Мятущаяся юность ещё окончательно не определилась в выборе своего жизненного пути. А мы с Ва-дентином решили не вмешиваться. Тем более что однажды я уже пыталась приобщить дочь к своей любви и мечте, но неудачно. После третьего класса по моей настоятельной рекомендации, несмотря на большой конкурс (20 человек на место), требовавший огромного морального и физического напряжения, она поступила в Рижское хореографическое училище. Проучившись несколько лет, она ушла оттуда разочарованной.
И вот Марина объявляет, что решила идти по моим стопам — после школы поступать в Ленинградский институт культуры.
— Молодец, — одобрительно говорил Валентин, — поедешь в Ленинград. С жильём проблем не будет. Остановишься на время у Нины Владимировны Бурцевой, у нас с ней самые тёплые дружеские отношения ещё с юношеских лет.
Пикуль считал, что каждый молодой человек должен выбирать сам себе дело по душе. Это главное условие развития личности, а значит, и всего государства.
Пикуль старался всегда и во всём помогать детям, согреть их души, хотя часто и не знал, как это сделать, поскольку никогда ранее с детьми не общался. Материально особенно не баловал, обычно говорил:
— Купи, что им нужно или что они хотят.
Беседы с детьми Валентин Саввич проводил с точки зрения педагогики весьма профессионально. Казалось бы, что книги Пикуля и его взгляды на жизнь — удел взрослых и зрелых людей. Но в душе автор исторических и военно-морских романов и особенно миниатюр лелеял мечту донести прежде всего до молодёжи высокий смысл понятий: долг, честь, совесть, дружба. Именно для них он создавал первую ступень патриотизма — причастность к истории своего Отечества.
Учить других — дело благородное, учиться самому — дело благодарное.
И Валентин в своей жизни отдавал предпочтение второму. Отсюда и складывался круг его общений. Любил он умудрённых жизненным опытом, влюблённых в свою профессию интеллигентных людей.
Не скажу, что дети, в свою очередь, сразу и безоговорочно приняли Валентина Саввича как близкого им человека. И это понятно: психологии такого возраста свойствен максимализм в оценках ситуаций, не поддающийся даже приблизительному прогнозированию. Кроме того, высокий авторитет личности Пикуля подсознательно диктовал необходимость соблюдения какой-то дистанции, тактичное преодоление которой требовало времени.
Со своей стороны Валентин Саввич делал всё, чтобы сократить это время.
Самым серьёзным образом он взялся за духовное воспитание моего сына Виктора, увлечённого, видимо, передающейся по наследству романтикой военно-морской службы. Мальчик он был начитанный: своего любимого Джека Лондона он перечитал по 3–4 раза, хорошо знал произведения Гюго и Дюма. Учился в школе Витя прекрасно. Одновременно с этим посещал радиокружок, своими руками собрал радиопередатчик, начал участвовать в соревнованиях.
С симпатией относясь к Марине, Валентин тем не менее старался передать все свои мысли и чаяния Виктору, связывая с ним большие надежды на будущее. Здесь сказывалось его убеждение: при всём уважении и преклонении перед женщиной Пикуль не видел объективной возможности для женщины, матери, хранительницы домашнего очага, посвятить свою жизнь какому-либо серьёзному делу без ущерба её природному предназначению. Приносить в жертву во имя идеи свою жизнь до конца, без остатка — на это имеет право только мужчина.
И Пикуль с придирчивой тщательностью приобщал и приучал Виктора к документальной прозе и особенно к мемуарам историков и военных специалистов, надеясь в будущем обрести надежного преемника — продолжателя своих замыслов. По каждой рекомендованной писателем книге после её прочтения у них происходила пространная беседа. Пикуля радовали серьёзность отношения сына к изучаемым вопросам и зрелость высказываемых мыслей.
Детская (в том смысле, что разговор шёл о детях) тематика повествования и причастность к ней Пикуля навеяли желание поведать читателям о некоторых «детскостях» знаменитого писателя.
Валентин Саввич очень любил… игрушки. Проходя мимо витрин магазинов, где были выставлены детские игрушки, он непременно надолго останавливался, внимательно всё рассматривал, любуясь и пытаясь понять: что дают они детям? Почему-то не любил машин, отдавая предпочтение куклам, собакам, кошкам и вообще «всякому зверью», среди которого особо выделял верблюда. Своё преклонение перед характером этого, может быть, внешне не всем привлекательного животного, в одном из интервью он выразил такими словами:
— Я очень люблю это животное, в общем-то осмеянное. В моём представлении всё человечество делится на верблюдов и арабских скакунов. Особенно это заметно среди творческих работников. Один, как арабский скакун, скачет очень быстро, все ему аплодируют, но довольно скоро он сдыхает. Над верблюдом же все смеются, а он тянет и тянет. И обязательно дойдет до цели. Вот почему верблюд для меня стал в какой-то степени символом.
Небольшое «стадо» различных симпатичных верблюдов и верблюжат приютилось в пикулевском кабинете.
Восторг Валентина Саввича вызывали и экзотические обитатели морей и океанов: засушенные рыба-ёж, морские звёзды, кораллы, панцири крабов.
Помню, перед существовавшим тогда ещё в Риге «мужским днем» — 23 февраля — я спросила:
— Какой подарок доставит тебе удовольствие?
— Купи мне куклу, — попросил он, — я посажу её на стол и буду любоваться!
В тот день купленные мною блондинка и брюнетка в роскошных нарядах заняли место на стеллаже перед столом писателя. Пикуль светился радостью.
— Тебя к игрушкам тянет как ребёнка, — заметила я однажды.
— Наверное, в детстве недоиграл.
Недоиграл… Недолюбил… Недописал…
Как жаль, что порой человеку в положенное время не достаётся того, что приносит радость и удовлетворение.
Пикуль — из того горемычного поколения, которое в детстве и конфет… недоело. Слабостью Валентина Саввича были конфеты «Коровка». Их не всегда можно было купить, но когда я выкладывала на стол принесённый огромный кулёк с любимым лакомством, он съедал практически за один присест, а потом не прикасался к ним месяц-два. Ради истины надо заметить, что в этом деле Пикулю усердно помогал пёс Гришка, наученный хозяином непростому искусству разворачивания «Коровки».
И в этих кадрах поглощения конфет мне нередко виделись глаза и лица детей… блокадного Ленинграда.
В моём дневнике записано кратко: 5.06.81 — состоялась встреча Пикуля с Конецким.
Накануне Валентин предупредил меня о том, что Вик-Вик (так он с незапамятных времён называл Конецкого) находится в Доме творчества в Дубулты и перед отъездом обязательно нанесёт нам визит. По рассказам супруга я много знала о Викторе Викторовиче, видела его на фотографии, читала его книги, слышала их немногословные переговоры по телефону.
В юные годы Виктора Курочкина, Виктора Конецкого и Валентина Пикуля, практически одновременно начинавших свой творческий путь в Ленинградском литературном объединении, окружающие окрестили «тремя мушкетёрами» — так много времени они проводили вместе. И всех их, рано или поздно, этот путь вывел если не к славе, то по крайней мере к признанию в литературных кругах. В. Курочкина знали как автора отменной книги «На войне как на войне», позднее экранизированной и ставшей ещё более популярной; В. Конецкий тоже достиг уже приличных вершин благодаря рассказам, морским романам и нескольким киносценариям.
А Валентин Пикуль в этот период продолжал «стряхивать» грязные брызги русофобской критики после выхода журнального варианта «Нечистой силы».
Итак, мы готовились встречать у себя в гостях знаменитого писателя и друга юности мужа — хотелось посмотреть, каков он в жизни, и принять как самого дорогого гостя.
С утра, до работы, сбегала на базар, чтобы к вечеру, как ожидали, приготовить торжественный ужин. Но среди дня на работе раздался телефонный звонок от Валентина, сообщавшего мне, что Вик-Вик приехал и они сидят и обедают.
Друзья юности (пишу так, поскольку знаю, что Пикуль всегда считал Конецкого своим другом), видимо, уже довольно долго сидели за столом, «тепло» отмечая свою встречу.
Пикуль представил меня Конецкому.
— Вик-Вик, люби её так же, как люблю её я, — закончил Валентин ритуал знакомства и позвал к по-холостяцки накрытому столу.
Выпив по стопке и облокотясь о стол, они, мало обращая на меня внимания, говорили, говорили и говорили. Помянули своих коллег по литературному цеху, которых уже нет в живых. Пикуль объяснял холостому Конецкому, как хорошо иметь жену. Конецкий, представляя теперешнюю ситуацию Пикуля, великодушно предлагал материальную помощь, от которой Валентин отказался, сердечно поблагодарив за дружеское участие.
Говорили о многом. И хотя я часто отлучалась, чтобы освежить сервировку стола, своих книг в разговоре они абсолютно не касались. Друзья юности проговорили всю ночь, а на следующий день Вик-Вик уехал. Отъезд запомнился мне особенно…
Вещей у Конецкого было много: огромный чемодан, пишущая машинка и свернутые небольшим рулончиком акварели. Доставленные мною на такси к вокзалу, оба писателя были в таком «добром расположении», что, выйдя из машины, сразу чётко сформулировали кредо — каждый своё.
— Я нести вещи не в состоянии, — только и смог вымолвить Конецкий и, взяв под мышку рулон акварелей, двинулся в сторону вокзала.
— А я твои вещи носить не намерен, — бросил вслед ему Пикуль и тоже направился к вокзалу.
Поочерёдно перетаскивая вперед то чемодан, то машинку, я продвигалась к лестничному входу вокзала, стараясь одновременно держать в поле зрения моих «джентль-менов»-путешественников.
Вдруг я увидела, что транспортная милиция в лице двух своих представителей остановила Конецкого с явным намерением изолировать от него вокзал.
Бросив вещи на проезжей части дороги, я поспешила на выручку.
— Извините, пожалуйста, — влезла я между милиционерами и размахивающим перед ними членским билетом Союза писателей Конецким. — Понимаете, очень долго не виделись и вот встретились два друга-товарища. Это известный писатель Виктор Викторович Конецкий, а это, — я указала рукой, — Валентин Пикуль.
Валентин в это время направлялся в здание вокзала, не обращая на нас ни малейшего внимания.
— Пикуль?! Где он? Покажите его нам, — отвлеклась от Конецкого милиция…
Но в толпе Валентина было трудно разглядеть.
— Ну, хорошо, — смягчилась власть, — идите тихонечко, проводите, посадите в вагон.
Оба друга пошли на перрон, я с горем пополам уже отработанным способом дотащила вещи до вагона.
На следующий день Виктор Викторович позвонил Пикулю из Ленинграда, чтобы сообщить о благополучном прибытии и поблагодарить за тёплый прием и особенно за заботу «о здоровье» (Валентин Саввич положил ему в чемодан «чекушку» коньяка и два бутерброда с икрой).
Встречи Пикуля с Вик-Виком продолжались и в дальнейшем, но, забегая немного вперёд, чтобы не повторяться, хочу сказать главное.
Я так подробно, но, как вы, наверное, заметили, без всякой, даже малейшей тени осуждения описала встречу старых закадычных друзей, потому что научилась понимать и объяснять неординарное поведение неординарных людей.
Возвращённые застольем в годы юности, они наслаждались жизнью, стараясь продлить всплывшие в сознании блаженные минуты воспоминаний. Так фронтовики не могут разойтись, пока… «Берлин не взят».
Но как святыню оберегал Валентин Саввич свою любимую работу, не позволяя себе, даже намёком, оскорбить её чем-либо недостойным.
Как-то поделился откровением:
— Всего один раз в жизни попробовал писать «под балдой». Казалось — ох, как красиво получается! А на трезвую голову посмотрел — сущая чепуха. С тех пор, раз и навсегда, я эти два процесса никогда не смешиваю.
Говорю словами Пикуля, — именно так он передал мне своё ощущение.
Я сказала всё, что хотела. Чтобы в дальнейшем, по возможности, на этом больше не останавливаться.
Будни и праздники
После отъезда Виктора Конецкого Пикуль долго не мог сесть за стол…
Рукопись «Фаворита» не шла.
И вдруг раздался неожиданный телефонный звонок из Ленинграда. Голос заведующего отделом художественной прозы Лениздата Николая Павловича Утехина принёс приятную новость: издательство имеет намерения повторно выпустить в свет роман «Баязет», опубликованный впервые довольно давно — 20 лет тому назад.
Пикуль, конечно же, ответил согласием и не скрывал безграничной радости, ибо, как мне думается, он всегда питал какую-то особенную любовь к этому своему первенцу среди других исторических романов.
Издательство, безусловно, проявило определённую смелость, взявшись за переиздание романа Валентина Пикуля, имя которого в это время позволительно было использовать только в критических статьях. А тут ещё зашел разговор о тираже — 500 тысяч. Такими тиражами тогда удостаивали только классиков и лауреатов. Впоследствии тираж урезали до 300 тысяч экземпляров.
Всё было бы прекрасно, если бы не просьба-замечание рецензента: убрать или по крайней мере ограничить в романе действие курдов.
Валентин Саввич пытался возмущаться.
— Что, разве не существовало тогда и сейчас курдов и курдской проблемы? — изумлённо вопрошал он.
— Не надо её выпячивать, а лучше всего сократить, — последовал категоричный ответ.
И придавленный обстоятельствами Пикуль сел за нелюбимую, но становящуюся почти привычной работу по сокращению уже созданного произведения.
Работа была под стать настроению, но, как ни странно, она успокоила его, и по её окончании писательские эмоции и переживания довольно гармонично влились в русло «Фаворита».
Процесс творчества вошёл в нормальную колею. Воспаленные нервы могли теперь немного отдохнуть…
В это время ко мне обратились с просьбой устроить встречу с писателем офицеры Юрий Беленов и Виталий Волосюк из Высшего военно-политического училища им. С. Бирюзова, знакомые мне по литературному объединению, где они, педагоги по профессии, приобщались к поэзии.
В тот же вечер в разговоре с супругом как-то к слову обмолвилась о том, что группа офицеров военного училища проявляют огромный интерес к встрече с ним.
— А что, давай устроим, — неожиданно легко согласился Пикуль.
По просьбе Пикуля непрофессиональные поэты читали свои стихи.
— При целеустремлённом труде, — высказал свои мысли писатель автору понравившегося ему стихотворения, Виталию Макаровичу Волосюку, — вы можете достичь успехов и на этом поприще.
Затянувшийся вечер закончился ритуалом раздачи автографов: на книгах каждого из присутствующих на встрече Валентин Саввич сделал памятные надписи, среди которых были и такие, откровенно симпатизирующие: «Всегда готовый к беседе. Вал. Пикуль. XX век».
В конце августа Валентин отправил меня вместе с дочерью в Ленинград. Заодно, провожая дочь на нелёгкие испытания — сдачу вступительных экзаменов в институт, я ехала в Ленинград выполнить задания Валентина — заплатить взносы в Союз писателей и Литфонд и встретиться в Лениздате с заведующим отделом художественной литературы относительно договоров на второй том «Фаворита» и переиздание романа «Баязет».
Аудиенция у Утехина приятно и незабываемо отложилась в моей памяти. Молодой, но уже опытный литератор, как потом выяснилось, и талантливый критик, Николай Павлович приятно удивил широтой взглядов на жизненные явления, откровенностью суждений и огромным желанием помочь Валентину в ситуации, которую он очень тонко прочувствовал.
Николай Павлович не раз приезжал в Ригу. Встречи с Пикулем были обоюдоприятными. С удовольствием совершал Пикуль в компании с Утехиным многочасовые экскурсии по городу и его окрестностям. Взморье, Слока, Елгава — это далеко не все направления их круизов. И всегда приезжали усталые, но удовлетворённо-довольные…
Кончалось лето. Канун сентября принёс первую радость: Марина — студентка.
Через несколько дней — новый всплеск положительных эмоций. Валентин Саввич держит в руках девятый номер журнала «Нева» за 1981 год, в котором опубликован «Первый возраст Окини-сан». Ноябрьским номером того же года закончилась публикация сокращённого журнального варианта новой, самой последней работы Валентина Пикуля — сентиментального романа «Три возраста Окини-сан».
В это же время Ленинградское отделение издательства «Советский писатель» заключило договор с автором на издание романа отдельной книгой. Видимо, чтобы подстраховать себя, редакция заказала на «Три возраста…» рецензию писателю С. Тхоржевскому и специальные — доктору исторических наук профессору И. Козлову и доктору филологических наук В. Горегляду. Познакомимся мы с ними пол года спустя…
Проявило интерес к новому роману и Калининградское книжное издательство: был заключен договор и уже определен редактор будущей книги.
Осень 81-го года была отмечена каким-то особым вниманием со стороны высшего военно-морского командования к жизни и творчеству писателя.
Сначала состоялась встреча с уже хорошо знакомым Георгием Михайловичем Егоровым, а 27 октября контрадмирал Мальков и капитан 1 ранга Сипкевич привезли в гости к Пикулю отдыхавшего в санатории вместе с женой контр-адмирала Александра Сергеевича Пушкина.
В кабинете Валентина Саввича собрались родственные души — моряки, литераторы, любители поэзии и искусства. Образовалась тёплая дружеская компания, участники которой понимали друг друга с полуслова.
Конечно, разговор шёл и о флоте, и о маринистике, и о журнале «Морской сборник», главным редактором которого был А. С. Пушкин.
Общались довольно долго. На память о встрече Пикуль подарил А. Пушкину журнал с «Окини-сан», заметив с улыбкой, что будь у него такие погоны и такая фамилия — он никогда бы не решился ни писать, ни тем более печататься.
О встрече остались самые светлые отголоски…
Жизнь текла своим чередом. Книголюбы электролампового завода через знакомых «запеленговали» Пикуля, прося выступить перед их коллективом.
Закончившего своё выступление Пикуля познакомили с библиотекой и затем (со словами «А здесь мы вам, Валентин Саввич, приготовили сюрприз») подвели к огромным столам, на которых было разложено множество фотографий.
Изумление высоко подняло пикулевские брови:
— Да здесь все герои моего «Слова и дела», — не скрывал восхищения Валентин!
Он называл подряд хорошо знакомых ему персонажей, на одном «споткнулся» — такого портрета он ещё не видел.
— Где взяли? Кто это всё делал? — допытывался Пикуль.
Здесь же и познакомился с энтузиастами-книголюбами Феликсом Талбергом и Николаем Омельяновичем, руками которых была создана эта экспозиция. Сделана, по мнению Пикуля, весьма квалифицированно и профессионально. Таких людей он любил и впоследствии не раз с ними встречался, в том числе и у себя дома.
Этот год порадовал Пикуля публикацией романа «Три возраста Окини-сан» и не только. Последнее издание года, на котором интересно остановиться подробней, — сборник «Богатство».
Прочитав в «Книжном обозрении» о выходе в издательстве «Советский писатель» сборника «Богатство», состоящий из двух произведений: «Реквием каравану PQ-17» и «Богатство» тиражом 15 тысяч, я сообщила об этом Валентину.
— Это провокация, — заволновался Пикуль, — ибо никаких договоров с «Совписом» я не имею. А книга эта вышла ещё в 1978 году тиражом 100 тысяч. Сходи на почту, — продолжал он, — и отошли телеграмму: пусть вышлют авторские экземпляры и ещё 30 книг за наличный расчет.
Ответ был неожиданным и оскорбительным для автора:
«Вашу просьбу удовлетворить не можем, поскольку книга издавалась целевым назначением для магазина “Березка”». (Напомню, так назывался в СССР валютный магазин. — А. П.) Денег автор не получил.
— Где ж это видано, чтобы так издевались над автором, — возмущался Валентин. — Я не говорю о гонораре. В какой ещё стране мира возможно такое, чтобы писатель не имел права купить свою книгу?
Год заканчивался. Валентин Саввич не уложился в рамки своих планов, а ему так хотелось закончить «Фаворит» до Нового года. Он занимался перепечаткой, редактированием, вычиткой. «Доводка романа до ума» требовала ещё времени. «Еще немного, еще чуть-чуть…»
Но это самое чуть-чуть пришлось брать взаймы у следующего года.
Глава пятая. Эволюция поисков
От «Фаворита» к…
В первый день наступившего 1982 года Валентин Пикуль навёрстывал упущенное: написанные им 30 страниц были практически предпоследним шагом, завершающим многолетний труд по созданию исторического романа «Фаворит».
На следующий день вечером, зная симпатию Валентина к цирку, я позвала его посмотреть телевизионную программу. Честно говоря, моё приглашение было «с хитрецой». С одной стороны, мне хотелось доставить ему удовольствие, с другой стороны — узнать, как у него обстоят дела. Ведь я уже знала, что оторвать его от серьёзной работы невозможно никакими соблазнами. И потому, как Валентин легко прильнул к «ящику», я поняла: «в уме» роман уже закончен.
Действительно, после телепередачи Валентин завёл со мной разговор, который касался работ, подтверждавших мою догадку: надо приступать к вычитке и готовиться к поездке — отвозить рукопись.
3 января роман был закончен полностью.
Ну, наконец-то хоть теперь отдохнет, думала я о Валентине. Несколько дней вычитки — не в счёт. А затем хорошо бы, если б занялся портретами — это «санаторий» для его нервов и души. С такими мыслями я шла на почту за пришедшими в адрес Пикуля бандеролями.
Семь месяцев напряжённой работы требовали срочно расслабиться и дать отдых неутомимому труженику — вечно работающему мозгу…
Принесённые мною бандероли были как мои союзники: Геннадий Тимофеев из Нижнего Тагила прислал старые вырезки из газет и альбом о краеведческом музее. Валентин Саввич, как ребёнок, радовался альбому:
— Ты только посмотри, какие чудесные портреты… А вот этого портрета я не знал. Надо попросить Юрия Да-нилыча перефотографировать для коллекции.
Напряжённая, но не тягостная работа по вычитке романа заняла несколько незаметно пролетевших суток.
К моим замечаниям Валентин Саввич относился с вниманием, особенно благодарил за какие-то неточности и ошибки в описании исторических лиц и событий.
Именно в этот период многое в поведении Валентина было трудно объяснить. По натуре весёлый и жизнерадостный, он вдруг замыкался, часто внезапно уединялся в кабинете, что-то читал, просматривал, искал. То брал, чуть ли не подряд, ящики с картотекой, молча сидел и листал карточку за карточкой.
До сих пор мне не бросалась в глаза такая быстрая переменчивость в творческом настроении Валентина. Я решила не мешать — не усугублять его переживания, а дождаться, когда Пикуль заговорит сам.
Наконец начало что-то определяться. Однажды вечером, встав после сна, Валентин сказал:
— Налей-ка чайку и садись, надо поговорить о дальнейших планах.
Расположившись поудобней, он занял место напротив.
— Сегодня ночью мне очень недоставало тебя, я даже хотел потревожить твой сон, — начал он.
Лицо его было сильно озабочено и лучезарно светилось необъяснимой загадочностью. И Валентин Саввич поведал мне, что вновь хочет сесть за очередной роман, тему которого в полной мере ещё не определил.
— Давай подумаем вместе. Хотелось бы продолжить «Битву железных канцлеров», но второго Горчакова не найти. А что касается Николая Карловича Гирса, то это не та фигура, на которую можно опереться, хотя он и продолжил в некоторой степени политику Горчакова. Время это, мною любимое и благодатное, но не могу найти сильного героя. А так бы хотелось вновь окунуться в дипломатию.
Все заботы и неурядицы как будто уходили куда-то на задний план, глаза его загорались — так было всегда, когда он говорил о дипломатии.
— Сейчас я должен написать роман не хуже, а лучше всех предыдущих — и в творческом, и в интеллектуальном плане. Я уже поднял свою писательскую планку на определённую высоту, ниже которой опускаться не могу, не имею права, а самое главное — нельзя повторяться, надо сказать новое слово и в литературе, и в своей творческой биографии. Если этого сделать я не смогу, то я — не писатель.
Я решила не перебивать его, дать выговориться, облегчить душу, а заодно и вникнуть в творческие планы писателя. Я молчала.
А Валентин продолжал своё мысленное путешествие по временам и пространствам.
Бросая фразы на лету, он словно декламировал, иногда для убедительности дотрагивался до меня рукой, пытаясь понять, согласна ли я с его мыслями.
— А что, если вернуться на Балканы, к братьям славянам, в те времена, когда Россия им неоднократно помогала?
И опять продолжительная пауза собирала в осмысленный клубок разрозненные мысли и слова.
— Да, пожалуй, так и будет, — медленно, почти по слогам произнёс Валентин Саввич. — А вот главным героем будет разведчик. По материалам истории мне известно, как прекрасно работала русская разведка.
В дальнейших разговорах о разведчике он как-то задал мне вопрос, казалось бы, совсем не соответствующий теме.
— У тебя в библиотеке есть что-нибудь по мыловарению или костеобжиганию?
Такой сугубо специфический вопрос застал меня врасплох.
— Думаю, что практически ничего не найти, — ответила я.
Но предложила вариант:
— Если тебе не трудно, пойдем сегодня со мной в Дом офицеров на дежурство, я тебе открою библиотеку, и ты 3–4 часа можешь покопаться в книгах и посмотреть, что там есть.
И мы вместе отправились дежурить.
Заходя проведать трудившегося супруга, я видела на столе быстро увеличивающиеся горы литературы, но в них были только самые малые крупицы того, что требовалось писателю. Шёл подбор материалов для одной из версий внедрения разведчика.
Так начинался роман «Честь имею».
— Ты очень волнуешься, сильно переживаешь за новую книгу, — посочувствовала я Валентину дома.
Ответ его впечатался в память, и я его записала:
«Когда дрожат все струны души писателя, тогда в ответ будут дрожать все струны души читателя».
Чай, чай, только чай…
«Налей-ка чайку и садись», — такими словами всегда приглашал меня к разговору Валентин.
Он садился удобнее, расслаблялся, делал несколько смачных глотков, закуривал и после небольшого раздумья начинал беседу. Такой неторопливый ритуал накладывал отпечаток на его речь: все слова Пикуля были как бы сдобрены ароматным удовольствием от чаепития.
Любовь Валентина Саввича к чаю не имела границ — без чая он не мог прожить и четверть дня. Ни один напиток он не употреблял так часто и в таком количестве.
На мои недоуменные вопросы, почему он мало кушает и так много принимает жидкости, отвечал поговоркой:
— Чаю не попьёшь — откуда силы возьмешь. Нет, совсем не случайно чай, открытый несколько столетий назад и завезённый в Россию в качестве подарка царю Михаилу Фёдоровичу, так быстро покорил Русь.
Пикуль любил колдовать у плиты, и даже постороннему глазу было видно, что процесс заварки чая не только доставлял ему наслаждение, но и окрылял, давая зарядку на предстоящую работу. Если впереди вырисовывалась трудная тема, он чаще обычного заваривал «первач» и приступал к осуществлению своей цели.
Валентин имел свой, проверенный, только ему известный (им изобретённый) способ заварки чая. Впервые попавший в наш дом человек удивлялся кухонному «миниреактору», работающему в непрерывном режиме и почти круглосуточно извергающему пар и аромат. На медленном огне газовой плиты стоял кофейник с кипятком, на нём, как на постаменте, возвышался литровый чайник с заваркой. Таким образом, в любое время дня и ночи в наличии был готовый чай. Два-три раза в сутки Пикуль производил «перезаправку котла с ядерным горючим», дабы чай имел кондиционную крепость.
Чтобы был понятен вкус Валентина Саввича, скажу образно: через стакан приготовленного им чая очень удобно было бы смотреть солнечное затмение. Пил свой чифирь, или «первач», как любил называть его писатель, всегда без сахара, без всяких варений, сливок и тому подобного. Бывало, случайно отглотнет из моей чашки и скажет, почти поморщившись:
— Как можно пить такой сладкий чай — невозможно почувствовать ни вкуса, ни аромата…
Долгое время хозяин агрегата работал на нём только сам, но потом, убедившись, что я точно соблюдаю весь «технологический процесс заварки», стал не только доверять, но и просить меня приготовить чай. И был очень благодарен, когда, проснувшись, видел «первач» на огне.
В нашей домашней почте чай — одно из распространённых действующих лиц. Валентин Саввич просит: завари, включи, купи, погаси и так далее.
Вспоминаю самое первое совместное чаепитие в моем кабинете (в библиотеке Дома офицеров) при знакомстве с писателем.
Наливаю кипяток из самовара и добавляю немного крепкой заварки из маленького заварного чайничка.
— Извините, я такой «перепуганный» (то есть — бледный. — А. П.) не пью. Мне, — просит он, — только из этого чайничка.
Я была смущена, ибо приготовленной мною заварки не хватило даже на одну чашку…
Как настоящий гурман и титестер, Пикуль по вкусу мог легко определить сорт предложенного чая. Особенно ему нравился индийский (крупнолистовой), достававшийся Валентину Саввичу заботами контр-адмирала Е. Г. Малькова. О своей слабости к чаю Пикуль однажды сказал в одном из интервью и затем сожалел: он чувствовал себя неудобно, получая от читателей посылки с красивыми коробками чая. В таких случаях он отрывался от работы и садился готовить ответные подарки — подписывал свои книги.
Любовь к чаю, как мне думается, усилила влечение Пикуля к творчеству талантливого и самобытного художника Бориса Кустодиева с его великолепными полотнами: «Купчиха за чаем», «Московский трактир», «Ярмарка», «Чаепитие», где по-русски размашисто, красиво и неповторимо воспроизведены обычаи и традиции совсем недавней отечественной истории.
Чай, чай, чай… Чтобы рассказ о роли чая в жизни Пикуля был полным, надо остановиться еще на одном сюжете.
В самом начале нашей совместной жизни у Валентина Саввича болели почки — камешки, засевшие в них, давали о себе знать. Рекомендация врачей гласила: «Или операция, или… идите к бабкам».
В те времена на рынке благородные старушки — искусные целительницы многих человеческих недугов — продавали различные травки. Мы с Валентином долго блуждали из-за собственной нерешительности, пока не подошли к одной из них, красивой в своей старости, носившей простое русское имя Маня. Перед ней, как в гомеопатической аптеке, были разложены травки. Каждая в отдельном чистеньком хлопчатобумажном мешочке с надписью о том, когда и где собрана. А уж от какой болезни и как употреблять — это она знала наизусть.
И когда «Манин чай» заставлял отступить очередную надвинувшуюся боль, Валентин Саввич удовлетворённо, но иносказательно говорил:
— До чего же всё-таки великая вещь — передаваемая из поколения в поколение человеческая мудрость. Вот она-то и есть история, без которой дело — труба…
Не одну историческую миниатюру посвятил Пикуль соратникам Гиппократа.
Собирал он библиографию и по истории развития чайного дела в России. Однажды в одной из бесед за чашкой чая Валентин показал мне портрет.
— Ты знаешь этого человека?
Я не знала.
Судя по тому, как свободно и много Валентин о нём рассказывал, приводя документы его биографии, я поняла, что этот человек и его судьба близки и интересны писателю.
— Я чрезвычайно люблю и высоко ценю его и как человека, и как учёного, — сказал в заключение Валентин Саввич. — Он внёс неоценимый вклад в развитие, усовершенствование и культивацию чайного куста в нашей стране. Имя этого замечательного геоботаника — Андрей Николаевич Краснов.
И Пикуль дал мне поручение — найти последние материалы о производстве и потреблении чая в нашей стране. Несмотря на все мои старания, сделать я этого не смогла: советская статистика тех времён приводила только те позиции, по которым мы были в лидерах. Цемент — это да! А что чай?
Беглый взгляд на полки магазинов убеждал: чай не цемент и здесь нам хвастаться нечем, а следовательно, как было принято, лучше промолчать.
Воистину: чтобы сказать правду — её надо сказать, а чтобы соврать — иногда достаточно промолчать.
Но, видимо, не только поэтому не состоялась задуманная Пикулем миниатюра. А жаль… Уверена, что это была бы прекрасная ода в честь чая.
Подарки и не только
В день рождения Валентина, возвращаясь с работы, я зашла на почту. Среди полученной корреспонденции было и письмо из писательского союза.
— Неужто поздравление Пикулю?
В конверте оказалась рецензия В. Горегляда на «Три возраста Окини-сан».
Я уже упоминала, что редакция заказала на роман три рецензии. Две из них, С. Тхоржевского (литературная) и И. Козлова (специальная), были положительными. А вот полученная в «подарок» ко дню рождения — резко отрицательная. На ней я и остановлюсь подробней. И в этом нет никакой предвзятости, что доказывается весьма просто и популярно.
Пикуль никогда не только не имел, но и сам никогда не подбирал себе рецензентов. Его личным цензором был собственный и, судя по многочисленным отзывам читателей, весьма неплохой вкус. Рецензентов всегда назначало или выбирало (не знаю, как правильно выразиться) издательство.
Чтобы громогласно сказать или написать добрые слова в адрес Пикуля в то время, нужно было иметь определённое гражданское мужество и быть готовым принять на себя часть нападок всех, жаждущих дёшево заработать приличные дивиденды. Приличные — это в том смысле, что большие и никакого отношения к слову «приличие» не имеющие.
К таким, на мой взгляд, относится Горегляд.
Прочитав роман, он пришел к выводу, что у автора нет марксистско-ленинского понимания исторических событий и классового подхода к оценке героев. Строго следуя обычным канонам марксизма-ленинизма, рецензент находил подпорки своим шатким аргументам, ссылаясь на труды людей более известных.
Пригласив в союзники Ленина, Горегляд нотационно наставлял: «Нужно избегать упоминания о действительных (?! — А. П.) или мнимых пограничных конфликтах. Они могут послужить лишь дальнейшему раздуванию антисоветской пропаганды…»
Чтобы взгляд на правду выглядел поприличнее, на помощь призывался Горький.
«К историческому роману, — писал в рецензии Горегляд, — более всего приложим горьковский принцип — если художник говорит: “Я писал правду”, мы (? — А. П.) вправе спросить его, какую (?! — А. П.) и зачем…»
Вот так! Ни больше ни меньше.
А если разобраться по существу вопроса — литература — это «одна из видов проявления свободного творчества», и никаких предписаний свыше по этому вопросу быть не может: только автор «вправе решать выбор темы и материала, только автору предоставлено право акцентировать внимание читателя на тех или иных проблемах». И, наверное, не найдется такого автора, который бы не знал, ради чего он пишет.
Для Валентина Пикуля правда была понятием целостным, однозначным, не нуждающимся в прилагательных.
Хотя рецензент обладает правом только совещательного голоса, издательство среагировало на клеветнический приговор Горегляда, который гласил: «Главные пороки романа в том, что все его герои, от матроса до аристократа, имеют одинаковую психологию — мелкого торгаша, одинаково безграмотны и одинаково пошлы. Целые народы — русские, англичане, китайцы — обливаются грязью… Роман В. Пикуля “Три возраста Окини-сан" печатать нельзя».
Автору было предложено переработать роман, устранить недостатки, а также «доработать» образ А. В. Колчака: «Нет необходимости напомнить о том, что заслуги Колчака как военного специалиста не могут заслонить тот факт, что он был злейшим врагом советской власти. Чёткость классовых оценок — одно из важнейших требований к историческим произведениям, особенно такого масштаба, как Ваше…»
Другой вопрос касался образа вице-адмирала 3. П. Рождественского: «Вы изображаете Рожественского чуть ли не героем Цусимы… Создавая живой образ реального исторического лица наряду с положительными, симпатичными Вам чертами показать его недостатки, ошибки, которые привели русский флот к катастрофе».
Что и говорить, «посрамление» при Цусиме было слишком жестоко, но виновных в этой трагедии нужно искать в высших эшелонах власти, — повторял Пикуль, раздумывая над судьбой романа и его героев. Пойти на поводу у редакции — значит, уничтожить идейный стержень произведения, пересмотреть свои взгляды на события истории и своих героев.
Пикуль был уверен в своей правоте. Рукопись романа положил в стол.
— Ну, вот и подарок ко дню рождения, — как будто поморщившись, улыбнулся Валентин.
В ответ на редакционное заключение, подписанное исполняющим обязанности главного редактора Цукановым и старшим редактором Зубковой, Валентин Пикуль писал:
«…Получил рецензию В. Горегляда, с выводами которой я не согласен. Мне думается, автор вышел за рамки литературной и специальной критики, переведя всю озлобленность ко мне в иную плоскость, очень далекую от литературы… Нет у меня пошляков, как нет и торгашей… И “гнев писателя” сосредоточен не на англичанах, а на подлейшей “викторианской” политике колониальных захватов, не на несчастных китайцах, которым писатель выказывает авторское сочувствие, а на омерзительном правительстве императрицы Цыси…»
Пикуль отказался калечить роман. Произведение не было опубликовано до 1984 года, но об этом поговорим в своё время…
На следующий день к нам явился Юрий Михайлович Лебедев с любезным приглашением отметить День строителя на природе — в лесу у воды. Офицер Лебедев отвечал в морском ведомстве за строительство и в свой профессиональный праздник не мог обойти вниманием любимого писателя, с которым его связывали тёплые дружеские отношения.
Не могу не вспомнить первого посещения щедрым Юрием Михайловичем писателя Валентина Пикуля, меж строчек описания которого читается очень и очень многое.
Осмотрев квартиру, в которой, кроме книг, ничто не могло привлечь к себе любопытство посторонних глаз, Лебедев с какой-то удивленной растерянностью просто и по-доброму предложил:
— Валентин Саввич, у меня сейчас есть свободные деньги, я бы мог вам помочь материально. Не стесняйтесь, скажите, сколько вам нужно…
Пусть каждый читатель прокомментирует это сам…
Но вернёмся к приглашению, которое, сами понимаете, мы с радостью приняли, поскольку были к нему не только готовы, но и как бы ждали.
Катание на лодках, шашлыки, песни у костра в компании замечательных людей — это был праздник. Для Пикуля это была разрядка, сдвинувшая его с мёртвой литературной точки.
Он продолжил работу над портретами, чередуя её с чтением, размышлениями и разговорами по поводу того, что писать дальше: иезуитов, «Честь имею» или остановить своё внимание на викингах.
14 октября Пикуль получил из Ленинграда объемную корреспонденцию с замечаниями и уточнениями по «Фавориту».
Предстояла серьёзная работа по доведению его до кондиции…
Доводка «Фаворита»
Читатель уже знает, что перед выходом книги рукопись проходит рецензирование. Вполне понятно, что редакции небезынтересно знать мнение специалиста. Для исторического романа такими специалистами являются чаще всего филолог и историк. «Фаворит» Валентина Пикуля был удостоен особой чести: на него потребовали ещё и коллективную (как на фундаментальный учебник) рецензию, без которой браться за издание нового романа в той обстановке было чревато…
Итак, рецензентами стали:
Кафедра истории СССР ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени Ленинградского государственного университета имени А. А. Жданова (называю по-старому, хотя нет уже ни государства СССР, ни Ленинграда, ни Жданова, ни…);
Доктор исторических наук Ю. А. Лимонов — старший научный сотрудник Ленинградского отделения Института истории СССР АН СССР;
Доктор филологических наук Г. Н. Моисеева — старший научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.
Надо отдать должное — это были высокопрофессиональные научные рецензии с глубоким, дотошным (в хорошем смысле слова) исследованием конкретной исторической эпохи и её интерпретации в произведении.
Как и принято, в рецензии коротко, но весомо упоминалось об основных достоинствах романа и главное внимание сосредотачивалось на недостатках (ошибках и неточностях), устранение которых, по мнению рецензентов, должно было способствовать улучшению книги. А критики в рецензиях было немало.
В одном из телеинтервью на вопрос об отношении к критике Валентин Саввич ответил так: «Я её не читаю. Я был бы большой негодяй, если бы читал о себе положительные статьи и не читал бы отрицательных. Я поступил честнее — не читаю ни тех, ни других».
Может сложиться впечатление, что Валентин вообще игнорировал мнения других людей. Хочу заверить, что это далеко не так, вернее — не совсем так. Он очень внимательно относился к критическим замечаниям ДО выхода книги, всё учитывал, подправлял, выхаживал своё дитя, как младенца. И мало беспокоился о нём уже тогда, когда он пошёл «своими ножками», тем более что и сам Валентин уже окунался в другую стихию или эпоху. А с рецензиями он работал скрупулезно.
Вот, например, рецензия Г. Моисеевой: идут постраничные замечания… На полях рукой Пикуля сделаны пометки: «исправлено; изъято; ненужное исключено; подправлено; изъято, хотя это правда».
Напротив абзаца с замечанием, что «цитаты из манифестов, писем и других подлинных документов XVIII века необходимо дать по современной орфографии, как принято в современной текстологии», его резюме: «Этого делать ни в коем случае нельзя. Документы не исправляют».
Мнение Пикуля о Е. Р. Дашковой было отлично от принятого, которого придерживалась и Г. Н. Моисеева, но спорить и что-то доказывать он не стал. Что сделал, то и пометил на полях: «Дашкову убрать». А на словах свои действия прокомментировал так: «Уберём! Пусть останется для истории. Время рассудит — кто прав».
«Уберём!» — Пикуль не отступал, он уступал времени и ситуации. Но даже отступить — ещё не значит сдаться.
На тридцати страницах рецензии Ю. Лимонова также было много дельных замечаний, учтённых автором. Так, по рекомендации рецензента Валентин Пикуль расширил тему восстания Пугачёва, сократил материал по разделу Польши, который мог вызвать, по словам осторожных людей, «нежелательные международные нюансы».
Кстати, писатель, несмотря на обилие материала, не стал подробно раскрывать образ Пугачёва, видевшегося ему далеко не таким, с которым познакомился в школе. Боясь быть непонятым и сознавая несвоевременность и потому безнадёжность попытки сломать стереотип «народного героя», Пикуль не стал «дразнить гусей». А не для публикации говорил:
— Ещё неизвестно, куда привёл бы этот бандит и убийца крестьянский люд, осатаневший от воли и осчастливленный разбойничьими подачками.
Окончательные выводы рецензентов несли приблизительно одинаковую смысловую нагрузку:
«Талантливая и патриотическая книга Валентина Пикуля не должна иметь неряшливостей ни в содержании, ни в литературном стиле. Новый исторический роман Валентина Пикуля “Фаворит” после научного редактирования может быть рекомендован к печати» (Г. Моисеева).
«Первое и основное заключение по всей рукописи — она читабельна. Роман интересен, насыщен фактическим материалом, основные оценки правильны… Сделано всё это В. Пикулем ненавязчиво, без излишней патетики, но конкретно и ярко. Думается, что эта главная заслуга автора. Но есть и недостатки. Они отмечены в рецензии… Они легко устранимы. При условии учёта замечаний редактора и рецензента роман может быть издан» (Ю. Лимонов).
Были ещё и отзывы. Но чтобы не утомлять читателя, приведу лишь одну запомнившуюся мне фразу из отзыва А. В. Гу-лыги: «Пикуль смывает недобросовестные подмалёвки, нанесённые антипатриотической рукой на портреты русской императрицы Екатерины, её соратников и приближённых».
Повторюсь, отдавая дань мужественным людям, которые, не имея никакой личной корысти, заботясь только о русской исторической литературе, своей принципиальной гражданской позицией открыли шлагбаум для встречи пи-кулевского «Фаворита» с читателями.
Вышеназванные рецензии не препятствовали выпуску книги, но издательство хотело иметь ещё и заключение кафедры — научного коллектива профессиональных историков.
Поступление такого документа задерживалось, и в университет отправился представитель издательства. Оказалось, что заведующий кафедрой болен, хотя сам уже ознакомился с рукописью и письменно изложил свои замечания, в общем и целом одобрив роман.
Профессор, руководивший кафедрой в отсутствие заведующего, решил провести заседание. Попытаться получить положительный отзыв на уже имевший рецензентское «добро» роман «Фаворит» было поступком почти дерзким, требующим виртуозной изобретательности, прежде всего потому, что большинство коллег рукопись книги… не читали.
Можно было бы отложить рассмотрение вопроса на полгода, год. Все бы ознакомились. А Пикуль и читатели — они бы подождали. Безропотно.
Но заседание кафедры состоялось.
Вопрос был поставлен приблизительно так (пишу «приблизительно», поскольку не была свидетелем и очевидцем происходящего):
— Есть ли у кого сомнения в научной компетенции заведующего кафедрой и можно ли доверять его мнению?
Коллег, сомневающихся в компетенции крупного учёного, не было, доверие — единодушное.
— Тогда давайте своими подписями подтвердим солидарность с мнением нашего руководителя о книге Валентина Пикуля «Фаворит», — предложил ведущий заседание.
Пробежав глазами заключение, написанное заведующим кафедрой, присутствующие поставили свои подписи.
Так «Фаворит» сделал ещё один важный шаг на пути «в люди».
Три недели — в меру сил, я помогала Валентину в его работе по доработке рукописи и её сокращению — он правил на двух экземплярах рукописи, я переносила правку на две другие страницы рукописи. Уточняла замечания рецензентов и находила нужные места. Пикуль правил. В дальнейшем он дописал сцену отравления Потёмкина, а я подсчитала сокращения, чтобы точно уложиться в обусловленный договором листаж.
29 ноября 1982 года наша ленинградская студентка-экспедитор повезла сокращённую и доработанную рукопись в издательство.
Обращаясь не столько к Марине, сколько к своему «Фавориту», Валентин Саввич пожелал на дорогу: «С Богом! В добрый путь».
От «Фаворита» к…
В первый день наступившего 1982 года Валентин Пикуль навёрстывал упущенное: написанные им 30 страниц были практически предпоследним шагом, завершающим многолетний труд по созданию исторического романа «Фаворит».
На следующий день вечером, зная симпатию Валентина к цирку, я позвала его посмотреть телевизионную программу. Честно говоря, моё приглашение было «с хитрецой». С одной стороны, мне хотелось доставить ему удовольствие, с другой стороны — узнать, как у него обстоят дела. Ведь я уже знала, что оторвать его от серьёзной работы невозможно никакими соблазнами. И потому, как Валентин легко прильнул к «ящику», я поняла: «в уме» роман уже закончен.
Действительно, после телепередачи Валентин завёл со мной разговор, который касался работ, подтверждавших мою догадку: надо приступать к вычитке и готовиться к поездке — отвозить рукопись.
3 января роман был закончен полностью.
Ну, наконец-то хоть теперь отдохнет, думала я о Валентине. Несколько дней вычитки — не в счёт. А затем хорошо бы, если б занялся портретами — это «санаторий» для его нервов и души. С такими мыслями я шла на почту за пришедшими в адрес Пикуля бандеролями.
Семь месяцев напряжённой работы требовали срочно расслабиться и дать отдых неутомимому труженику — вечно работающему мозгу…
Принесённые мною бандероли были как мои союзники: Геннадий Тимофеев из Нижнего Тагила прислал старые вырезки из газет и альбом о краеведческом музее. Валентин Саввич, как ребёнок, радовался альбому:
— Ты только посмотри, какие чудесные портреты… А вот этого портрета я не знал. Надо попросить Юрия Да-нилыча перефотографировать для коллекции.
Напряжённая, но не тягостная работа по вычитке романа заняла несколько незаметно пролетевших суток.
К моим замечаниям Валентин Саввич относился с вниманием, особенно благодарил за какие-то неточности и ошибки в описании исторических лиц и событий.
Именно в этот период многое в поведении Валентина было трудно объяснить. По натуре весёлый и жизнерадостный, он вдруг замыкался, часто внезапно уединялся в кабинете, что-то читал, просматривал, искал. То брал, чуть ли не подряд, ящики с картотекой, молча сидел и листал карточку за карточкой.
До сих пор мне не бросалась в глаза такая быстрая переменчивость в творческом настроении Валентина. Я решила не мешать — не усугублять его переживания, а дождаться, когда Пикуль заговорит сам.
Наконец начало что-то определяться. Однажды вечером, встав после сна, Валентин сказал:
— Налей-ка чайку и садись, надо поговорить о дальнейших планах.
Расположившись поудобней, он занял место напротив.
— Сегодня ночью мне очень недоставало тебя, я даже хотел потревожить твой сон, — начал он.
Лицо его было сильно озабочено и лучезарно светилось необъяснимой загадочностью. И Валентин Саввич поведал мне, что вновь хочет сесть за очередной роман, тему которого в полной мере ещё не определил.
— Давай подумаем вместе. Хотелось бы продолжить «Битву железных канцлеров», но второго Горчакова не найти. А что касается Николая Карловича Гирса, то это не та фигура, на которую можно опереться, хотя он и продолжил в некоторой степени политику Горчакова. Время это, мною любимое и благодатное, но не могу найти сильного героя. А так бы хотелось вновь окунуться в дипломатию.
Все заботы и неурядицы как будто уходили куда-то на задний план, глаза его загорались — так было всегда, когда он говорил о дипломатии.
— Сейчас я должен написать роман не хуже, а лучше всех предыдущих — и в творческом, и в интеллектуальном плане. Я уже поднял свою писательскую планку на определённую высоту, ниже которой опускаться не могу, не имею права, а самое главное — нельзя повторяться, надо сказать новое слово и в литературе, и в своей творческой биографии. Если этого сделать я не смогу, то я — не писатель.
Я решила не перебивать его, дать выговориться, облегчить душу, а заодно и вникнуть в творческие планы писателя. Я молчала.
А Валентин продолжал своё мысленное путешествие по временам и пространствам.
Бросая фразы на лету, он словно декламировал, иногда для убедительности дотрагивался до меня рукой, пытаясь понять, согласна ли я с его мыслями.
— А что, если вернуться на Балканы, к братьям славянам, в те времена, когда Россия им неоднократно помогала?
И опять продолжительная пауза собирала в осмысленный клубок разрозненные мысли и слова.
— Да, пожалуй, так и будет, — медленно, почти по слогам произнёс Валентин Саввич. — А вот главным героем будет разведчик. По материалам истории мне известно, как прекрасно работала русская разведка.
В дальнейших разговорах о разведчике он как-то задал мне вопрос, казалось бы, совсем не соответствующий теме.
— У тебя в библиотеке есть что-нибудь по мыловарению или костеобжиганию?
Такой сугубо специфический вопрос застал меня врасплох.
— Думаю, что практически ничего не найти, — ответила я.
Но предложила вариант:
— Если тебе не трудно, пойдем сегодня со мной в Дом офицеров на дежурство, я тебе открою библиотеку, и ты 3–4 часа можешь покопаться в книгах и посмотреть, что там есть.
И мы вместе отправились дежурить.
Заходя проведать трудившегося супруга, я видела на столе быстро увеличивающиеся горы литературы, но в них были только самые малые крупицы того, что требовалось писателю. Шёл подбор материалов для одной из версий внедрения разведчика.
Так начинался роман «Честь имею».
— Ты очень волнуешься, сильно переживаешь за новую книгу, — посочувствовала я Валентину дома.
Ответ его впечатался в память, и я его записала:
«Когда дрожат все струны души писателя, тогда в ответ будут дрожать все струны души читателя».
Чай, чай, только чай…
«Налей-ка чайку и садись», — такими словами всегда приглашал меня к разговору Валентин.
Он садился удобнее, расслаблялся, делал несколько смачных глотков, закуривал и после небольшого раздумья начинал беседу. Такой неторопливый ритуал накладывал отпечаток на его речь: все слова Пикуля были как бы сдобрены ароматным удовольствием от чаепития.
Любовь Валентина Саввича к чаю не имела границ — без чая он не мог прожить и четверть дня. Ни один напиток он не употреблял так часто и в таком количестве.
На мои недоуменные вопросы, почему он мало кушает и так много принимает жидкости, отвечал поговоркой:
— Чаю не попьёшь — откуда силы возьмешь. Нет, совсем не случайно чай, открытый несколько столетий назад и завезённый в Россию в качестве подарка царю Михаилу Фёдоровичу, так быстро покорил Русь.
Пикуль любил колдовать у плиты, и даже постороннему глазу было видно, что процесс заварки чая не только доставлял ему наслаждение, но и окрылял, давая зарядку на предстоящую работу. Если впереди вырисовывалась трудная тема, он чаще обычного заваривал «первач» и приступал к осуществлению своей цели.
Валентин имел свой, проверенный, только ему известный (им изобретённый) способ заварки чая. Впервые попавший в наш дом человек удивлялся кухонному «миниреактору», работающему в непрерывном режиме и почти круглосуточно извергающему пар и аромат. На медленном огне газовой плиты стоял кофейник с кипятком, на нём, как на постаменте, возвышался литровый чайник с заваркой. Таким образом, в любое время дня и ночи в наличии был готовый чай. Два-три раза в сутки Пикуль производил «перезаправку котла с ядерным горючим», дабы чай имел кондиционную крепость.
Чтобы был понятен вкус Валентина Саввича, скажу образно: через стакан приготовленного им чая очень удобно было бы смотреть солнечное затмение. Пил свой чифирь, или «первач», как любил называть его писатель, всегда без сахара, без всяких варений, сливок и тому подобного. Бывало, случайно отглотнет из моей чашки и скажет, почти поморщившись:
— Как можно пить такой сладкий чай — невозможно почувствовать ни вкуса, ни аромата…
Долгое время хозяин агрегата работал на нём только сам, но потом, убедившись, что я точно соблюдаю весь «технологический процесс заварки», стал не только доверять, но и просить меня приготовить чай. И был очень благодарен, когда, проснувшись, видел «первач» на огне.
В нашей домашней почте чай — одно из распространённых действующих лиц. Валентин Саввич просит: завари, включи, купи, погаси и так далее.
Вспоминаю самое первое совместное чаепитие в моем кабинете (в библиотеке Дома офицеров) при знакомстве с писателем.
Наливаю кипяток из самовара и добавляю немного крепкой заварки из маленького заварного чайничка.
— Извините, я такой «перепуганный» (то есть — бледный. — А. П.) не пью. Мне, — просит он, — только из этого чайничка.
Я была смущена, ибо приготовленной мною заварки не хватило даже на одну чашку…
Как настоящий гурман и титестер, Пикуль по вкусу мог легко определить сорт предложенного чая. Особенно ему нравился индийский (крупнолистовой), достававшийся Валентину Саввичу заботами контр-адмирала Е. Г. Малькова. О своей слабости к чаю Пикуль однажды сказал в одном из интервью и затем сожалел: он чувствовал себя неудобно, получая от читателей посылки с красивыми коробками чая. В таких случаях он отрывался от работы и садился готовить ответные подарки — подписывал свои книги.
Любовь к чаю, как мне думается, усилила влечение Пикуля к творчеству талантливого и самобытного художника Бориса Кустодиева с его великолепными полотнами: «Купчиха за чаем», «Московский трактир», «Ярмарка», «Чаепитие», где по-русски размашисто, красиво и неповторимо воспроизведены обычаи и традиции совсем недавней отечественной истории.
Чай, чай, чай… Чтобы рассказ о роли чая в жизни Пикуля был полным, надо остановиться еще на одном сюжете.
В самом начале нашей совместной жизни у Валентина Саввича болели почки — камешки, засевшие в них, давали о себе знать. Рекомендация врачей гласила: «Или операция, или… идите к бабкам».
В те времена на рынке благородные старушки — искусные целительницы многих человеческих недугов — продавали различные травки. Мы с Валентином долго блуждали из-за собственной нерешительности, пока не подошли к одной из них, красивой в своей старости, носившей простое русское имя Маня. Перед ней, как в гомеопатической аптеке, были разложены травки. Каждая в отдельном чистеньком хлопчатобумажном мешочке с надписью о том, когда и где собрана. А уж от какой болезни и как употреблять — это она знала наизусть.
И когда «Манин чай» заставлял отступить очередную надвинувшуюся боль, Валентин Саввич удовлетворённо, но иносказательно говорил:
— До чего же всё-таки великая вещь — передаваемая из поколения в поколение человеческая мудрость. Вот она-то и есть история, без которой дело — труба…
Не одну историческую миниатюру посвятил Пикуль соратникам Гиппократа.
Собирал он библиографию и по истории развития чайного дела в России. Однажды в одной из бесед за чашкой чая Валентин показал мне портрет.
— Ты знаешь этого человека?
Я не знала.
Судя по тому, как свободно и много Валентин о нём рассказывал, приводя документы его биографии, я поняла, что этот человек и его судьба близки и интересны писателю.
— Я чрезвычайно люблю и высоко ценю его и как человека, и как учёного, — сказал в заключение Валентин Саввич. — Он внёс неоценимый вклад в развитие, усовершенствование и культивацию чайного куста в нашей стране. Имя этого замечательного геоботаника — Андрей Николаевич Краснов.
И Пикуль дал мне поручение — найти последние материалы о производстве и потреблении чая в нашей стране. Несмотря на все мои старания, сделать я этого не смогла: советская статистика тех времён приводила только те позиции, по которым мы были в лидерах. Цемент — это да! А что чай?
Беглый взгляд на полки магазинов убеждал: чай не цемент и здесь нам хвастаться нечем, а следовательно, как было принято, лучше промолчать.
Воистину: чтобы сказать правду — её надо сказать, а чтобы соврать — иногда достаточно промолчать.
Но, видимо, не только поэтому не состоялась задуманная Пикулем миниатюра. А жаль… Уверена, что это была бы прекрасная ода в честь чая.
Подарки и не только
В день рождения Валентина, возвращаясь с работы, я зашла на почту. Среди полученной корреспонденции было и письмо из писательского союза.
— Неужто поздравление Пикулю?
В конверте оказалась рецензия В. Горегляда на «Три возраста Окини-сан».
Я уже упоминала, что редакция заказала на роман три рецензии. Две из них, С. Тхоржевского (литературная) и И. Козлова (специальная), были положительными. А вот полученная в «подарок» ко дню рождения — резко отрицательная. На ней я и остановлюсь подробней. И в этом нет никакой предвзятости, что доказывается весьма просто и популярно.
Пикуль никогда не только не имел, но и сам никогда не подбирал себе рецензентов. Его личным цензором был собственный и, судя по многочисленным отзывам читателей, весьма неплохой вкус. Рецензентов всегда назначало или выбирало (не знаю, как правильно выразиться) издательство.
Чтобы громогласно сказать или написать добрые слова в адрес Пикуля в то время, нужно было иметь определённое гражданское мужество и быть готовым принять на себя часть нападок всех, жаждущих дёшево заработать приличные дивиденды. Приличные — это в том смысле, что большие и никакого отношения к слову «приличие» не имеющие.
К таким, на мой взгляд, относится Горегляд.
Прочитав роман, он пришел к выводу, что у автора нет марксистско-ленинского понимания исторических событий и классового подхода к оценке героев. Строго следуя обычным канонам марксизма-ленинизма, рецензент находил подпорки своим шатким аргументам, ссылаясь на труды людей более известных.
Пригласив в союзники Ленина, Горегляд нотационно наставлял: «Нужно избегать упоминания о действительных (?! — А. П.) или мнимых пограничных конфликтах. Они могут послужить лишь дальнейшему раздуванию антисоветской пропаганды…»
Чтобы взгляд на правду выглядел поприличнее, на помощь призывался Горький.
«К историческому роману, — писал в рецензии Горегляд, — более всего приложим горьковский принцип — если художник говорит: “Я писал правду”, мы (? — А. П.) вправе спросить его, какую (?! — А. П.) и зачем…»
Вот так! Ни больше ни меньше.
А если разобраться по существу вопроса — литература — это «одна из видов проявления свободного творчества», и никаких предписаний свыше по этому вопросу быть не может: только автор «вправе решать выбор темы и материала, только автору предоставлено право акцентировать внимание читателя на тех или иных проблемах». И, наверное, не найдется такого автора, который бы не знал, ради чего он пишет.
Для Валентина Пикуля правда была понятием целостным, однозначным, не нуждающимся в прилагательных.
Хотя рецензент обладает правом только совещательного голоса, издательство среагировало на клеветнический приговор Горегляда, который гласил: «Главные пороки романа в том, что все его герои, от матроса до аристократа, имеют одинаковую психологию — мелкого торгаша, одинаково безграмотны и одинаково пошлы. Целые народы — русские, англичане, китайцы — обливаются грязью… Роман В. Пикуля “Три возраста Окини-сан" печатать нельзя».
Автору было предложено переработать роман, устранить недостатки, а также «доработать» образ А. В. Колчака: «Нет необходимости напомнить о том, что заслуги Колчака как военного специалиста не могут заслонить тот факт, что он был злейшим врагом советской власти. Чёткость классовых оценок — одно из важнейших требований к историческим произведениям, особенно такого масштаба, как Ваше…»
Другой вопрос касался образа вице-адмирала 3. П. Рождественского: «Вы изображаете Рожественского чуть ли не героем Цусимы… Создавая живой образ реального исторического лица наряду с положительными, симпатичными Вам чертами показать его недостатки, ошибки, которые привели русский флот к катастрофе».
Что и говорить, «посрамление» при Цусиме было слишком жестоко, но виновных в этой трагедии нужно искать в высших эшелонах власти, — повторял Пикуль, раздумывая над судьбой романа и его героев. Пойти на поводу у редакции — значит, уничтожить идейный стержень произведения, пересмотреть свои взгляды на события истории и своих героев.
Пикуль был уверен в своей правоте. Рукопись романа положил в стол.
— Ну, вот и подарок ко дню рождения, — как будто поморщившись, улыбнулся Валентин.
В ответ на редакционное заключение, подписанное исполняющим обязанности главного редактора Цукановым и старшим редактором Зубковой, Валентин Пикуль писал:
«…Получил рецензию В. Горегляда, с выводами которой я не согласен. Мне думается, автор вышел за рамки литературной и специальной критики, переведя всю озлобленность ко мне в иную плоскость, очень далекую от литературы… Нет у меня пошляков, как нет и торгашей… И “гнев писателя” сосредоточен не на англичанах, а на подлейшей “викторианской” политике колониальных захватов, не на несчастных китайцах, которым писатель выказывает авторское сочувствие, а на омерзительном правительстве императрицы Цыси…»
Пикуль отказался калечить роман. Произведение не было опубликовано до 1984 года, но об этом поговорим в своё время…
На следующий день к нам явился Юрий Михайлович Лебедев с любезным приглашением отметить День строителя на природе — в лесу у воды. Офицер Лебедев отвечал в морском ведомстве за строительство и в свой профессиональный праздник не мог обойти вниманием любимого писателя, с которым его связывали тёплые дружеские отношения.
Не могу не вспомнить первого посещения щедрым Юрием Михайловичем писателя Валентина Пикуля, меж строчек описания которого читается очень и очень многое.
Осмотрев квартиру, в которой, кроме книг, ничто не могло привлечь к себе любопытство посторонних глаз, Лебедев с какой-то удивленной растерянностью просто и по-доброму предложил:
— Валентин Саввич, у меня сейчас есть свободные деньги, я бы мог вам помочь материально. Не стесняйтесь, скажите, сколько вам нужно…
Пусть каждый читатель прокомментирует это сам…
Но вернёмся к приглашению, которое, сами понимаете, мы с радостью приняли, поскольку были к нему не только готовы, но и как бы ждали.
Катание на лодках, шашлыки, песни у костра в компании замечательных людей — это был праздник. Для Пикуля это была разрядка, сдвинувшая его с мёртвой литературной точки.
Он продолжил работу над портретами, чередуя её с чтением, размышлениями и разговорами по поводу того, что писать дальше: иезуитов, «Честь имею» или остановить своё внимание на викингах.
14 октября Пикуль получил из Ленинграда объемную корреспонденцию с замечаниями и уточнениями по «Фавориту».
Предстояла серьёзная работа по доведению его до кондиции…
Доводка «Фаворита»
Читатель уже знает, что перед выходом книги рукопись проходит рецензирование. Вполне понятно, что редакции небезынтересно знать мнение специалиста. Для исторического романа такими специалистами являются чаще всего филолог и историк. «Фаворит» Валентина Пикуля был удостоен особой чести: на него потребовали ещё и коллективную (как на фундаментальный учебник) рецензию, без которой браться за издание нового романа в той обстановке было чревато…
Итак, рецензентами стали:
Кафедра истории СССР ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени Ленинградского государственного университета имени А. А. Жданова (называю по-старому, хотя нет уже ни государства СССР, ни Ленинграда, ни Жданова, ни…);
Доктор исторических наук Ю. А. Лимонов — старший научный сотрудник Ленинградского отделения Института истории СССР АН СССР;
Доктор филологических наук Г. Н. Моисеева — старший научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.
Надо отдать должное — это были высокопрофессиональные научные рецензии с глубоким, дотошным (в хорошем смысле слова) исследованием конкретной исторической эпохи и её интерпретации в произведении.
Как и принято, в рецензии коротко, но весомо упоминалось об основных достоинствах романа и главное внимание сосредотачивалось на недостатках (ошибках и неточностях), устранение которых, по мнению рецензентов, должно было способствовать улучшению книги. А критики в рецензиях было немало.
В одном из телеинтервью на вопрос об отношении к критике Валентин Саввич ответил так: «Я её не читаю. Я был бы большой негодяй, если бы читал о себе положительные статьи и не читал бы отрицательных. Я поступил честнее — не читаю ни тех, ни других».
Может сложиться впечатление, что Валентин вообще игнорировал мнения других людей. Хочу заверить, что это далеко не так, вернее — не совсем так. Он очень внимательно относился к критическим замечаниям ДО выхода книги, всё учитывал, подправлял, выхаживал своё дитя, как младенца. И мало беспокоился о нём уже тогда, когда он пошёл «своими ножками», тем более что и сам Валентин уже окунался в другую стихию или эпоху. А с рецензиями он работал скрупулезно.
Вот, например, рецензия Г. Моисеевой: идут постраничные замечания… На полях рукой Пикуля сделаны пометки: «исправлено; изъято; ненужное исключено; подправлено; изъято, хотя это правда».
Напротив абзаца с замечанием, что «цитаты из манифестов, писем и других подлинных документов XVIII века необходимо дать по современной орфографии, как принято в современной текстологии», его резюме: «Этого делать ни в коем случае нельзя. Документы не исправляют».
Мнение Пикуля о Е. Р. Дашковой было отлично от принятого, которого придерживалась и Г. Н. Моисеева, но спорить и что-то доказывать он не стал. Что сделал, то и пометил на полях: «Дашкову убрать». А на словах свои действия прокомментировал так: «Уберём! Пусть останется для истории. Время рассудит — кто прав».
«Уберём!» — Пикуль не отступал, он уступал времени и ситуации. Но даже отступить — ещё не значит сдаться.
На тридцати страницах рецензии Ю. Лимонова также было много дельных замечаний, учтённых автором. Так, по рекомендации рецензента Валентин Пикуль расширил тему восстания Пугачёва, сократил материал по разделу Польши, который мог вызвать, по словам осторожных людей, «нежелательные международные нюансы».
Кстати, писатель, несмотря на обилие материала, не стал подробно раскрывать образ Пугачёва, видевшегося ему далеко не таким, с которым познакомился в школе. Боясь быть непонятым и сознавая несвоевременность и потому безнадёжность попытки сломать стереотип «народного героя», Пикуль не стал «дразнить гусей». А не для публикации говорил:
— Ещё неизвестно, куда привёл бы этот бандит и убийца крестьянский люд, осатаневший от воли и осчастливленный разбойничьими подачками.
Окончательные выводы рецензентов несли приблизительно одинаковую смысловую нагрузку:
«Талантливая и патриотическая книга Валентина Пикуля не должна иметь неряшливостей ни в содержании, ни в литературном стиле. Новый исторический роман Валентина Пикуля “Фаворит” после научного редактирования может быть рекомендован к печати» (Г. Моисеева).
«Первое и основное заключение по всей рукописи — она читабельна. Роман интересен, насыщен фактическим материалом, основные оценки правильны… Сделано всё это В. Пикулем ненавязчиво, без излишней патетики, но конкретно и ярко. Думается, что эта главная заслуга автора. Но есть и недостатки. Они отмечены в рецензии… Они легко устранимы. При условии учёта замечаний редактора и рецензента роман может быть издан» (Ю. Лимонов).
Были ещё и отзывы. Но чтобы не утомлять читателя, приведу лишь одну запомнившуюся мне фразу из отзыва А. В. Гу-лыги: «Пикуль смывает недобросовестные подмалёвки, нанесённые антипатриотической рукой на портреты русской императрицы Екатерины, её соратников и приближённых».
Повторюсь, отдавая дань мужественным людям, которые, не имея никакой личной корысти, заботясь только о русской исторической литературе, своей принципиальной гражданской позицией открыли шлагбаум для встречи пи-кулевского «Фаворита» с читателями.
Вышеназванные рецензии не препятствовали выпуску книги, но издательство хотело иметь ещё и заключение кафедры — научного коллектива профессиональных историков.
Поступление такого документа задерживалось, и в университет отправился представитель издательства. Оказалось, что заведующий кафедрой болен, хотя сам уже ознакомился с рукописью и письменно изложил свои замечания, в общем и целом одобрив роман.
Профессор, руководивший кафедрой в отсутствие заведующего, решил провести заседание. Попытаться получить положительный отзыв на уже имевший рецензентское «добро» роман «Фаворит» было поступком почти дерзким, требующим виртуозной изобретательности, прежде всего потому, что большинство коллег рукопись книги… не читали.
Можно было бы отложить рассмотрение вопроса на полгода, год. Все бы ознакомились. А Пикуль и читатели — они бы подождали. Безропотно.
Но заседание кафедры состоялось.
Вопрос был поставлен приблизительно так (пишу «приблизительно», поскольку не была свидетелем и очевидцем происходящего):
— Есть ли у кого сомнения в научной компетенции заведующего кафедрой и можно ли доверять его мнению?
Коллег, сомневающихся в компетенции крупного учёного, не было, доверие — единодушное.
— Тогда давайте своими подписями подтвердим солидарность с мнением нашего руководителя о книге Валентина Пикуля «Фаворит», — предложил ведущий заседание.
Пробежав глазами заключение, написанное заведующим кафедрой, присутствующие поставили свои подписи.
Так «Фаворит» сделал ещё один важный шаг на пути «в люди».
Три недели — в меру сил, я помогала Валентину в его работе по доработке рукописи и её сокращению — он правил на двух экземплярах рукописи, я переносила правку на две другие страницы рукописи. Уточняла замечания рецензентов и находила нужные места. Пикуль правил. В дальнейшем он дописал сцену отравления Потёмкина, а я подсчитала сокращения, чтобы точно уложиться в обусловленный договором листаж.
29 ноября 1982 года наша ленинградская студентка-экспедитор повезла сокращённую и доработанную рукопись в издательство.
Обращаясь не столько к Марине, сколько к своему «Фавориту», Валентин Саввич пожелал на дорогу: «С Богом! В добрый путь».
Глава шестая. Творческая лаборатория писателя
Его библиотека
Чтобы в полной мере оценить Валентина Пикуля как творческую личность, следует ознакомиться с библиотекой и другими «боезапасами» литературного арсенала писателя: коллекцией или галереей русского портрета, портретной картотекой, картотекой исторических лиц.
На этих «китах» базировалась творческая лаборатория писателя.
Валентин Саввич говорил по этому поводу: «Когда я почувствовал, что буду историческим романистом, тогда об этом никто ещё даже не подозревал, я начал собирать библиотеку “с нуля”. Свою, нужную мне библиотеку, по всем отраслям знаний, в первую очередь уделяя внимание документальной исторической литературе».
На этом пути человека поджидает огромное количество ошибок и разочарований. Но «когда библиотека собрана и прочитана, тогда усилия и затраты будут оплачены сторицей: наградой будут новые знания, которые начнут работать…» — приблизительно так рассуждал или, возможно, цитировал кого-то Валентин Саввич.
Книга… Поклонение и любовь к ней, как к божеству, и жалость, как к беззащитному существу, осталась у Валентина с юных лет. Он не раз вспоминал печальную картину военных времен, представшую перед глазами соловецкого юнги: груду старинных фолиантов в золочёных, уже покрытых плесенью переплётах, сиротливо доживающих свой век под куполом разрушенного храма.
— Как не додумались мы сохранить всё это? — задавал себе вопрос Пикуль. И отвечал: «Шёл страшный второй год войны. Не до этого было…»
Библиотека Пикуля насчитывает около десяти тысяч книг (около четырёх тысяч были привезены им из Ленинграда) — это особая радость и гордость писателя. Многие ценные и редкие книги были куплены на ленинградских книжных «развалах». После войны можно было купить много ценных и интересных раритетов, но, к сожалению, тогда не было ресурсов. А когда появились деньги — книга стала дефицитом.
— История такая наука, — говорил Пикуль, — которую можно изучать не только в стенах университета. Для этого нужно большое желание, настойчивость и интерес к материалу. Всё это я получал сначала в публичной библиотеке, а потом — в домашней.
Валентин Пикуль на всю жизнь остался самоучкой. Но каким самоучкой! Каждый день ему требовалась определённая «доза» знаний. Он прочитывал не менее сотни страниц в сутки и ещё несколько просматривал. По гамме карандашных пометок (каждый раз он брал карандаш другого цвета) можно определить, сколько раз книга была в работе. Обязательно выделял подчёркиванием главную мысль.
По пометкам, сделанным в книгах, можно судить об отношении писателя к прочитанному источнику: «хорошо!», «очень хорошо!», «вранье!», «это неправда!».
«Книгу не использовал в работе, не верю, что так было»… и сколько раз книга была прочитана…
Помимо разного рода замечаний, Валентин дополнял автора, указывал источник, где ещё об этом персонаже или событии можно почитать (здесь Валентин выступал в роли библиографа). Нередко использовал дополнительные знаки, таким образом, высказывая своё отношение к тексту.
Когда Валентин Саввич болел или когда творческое вдохновение покидало его, я чаще, чем обычно, заходила в книжные магазины и приносила ему «эликсир здоровья» — так он называл книги. При отборе изданий для библиотеки он всегда руководствовался не ценой или уникальностью, а тем, будет ли нужна книга в работе: «Я не стал библиоманом. Для меня ценность книги не в том, что она является уникумом, — иногда даже копеечная брошюра становится драгоценностью, если она нужна для работы».
Из книжной мудрости Пикуль черпал все свои знания. Это были его университеты.
Как писатель, разрабатывающий историческую тему, Валентин в первую очередь придавал огромное значение историческим документам.
Самыми старинными раритетами в личной библиотеке В. Пикуля являются книги времён Анны Иоанновны. Долго и внимательно подходил автор к образу Анны Иоанновны и Бирона. В исторической литературе образ Бирона противоречив. Пикуль, проштудировав многие документы эпохи, нашел в образе И.-Э. Бирона многие положительные черты, которых так недоставало Анне Иоанновне.
При работе над «Фаворитом» многое прояснили писателю «Записки Екатерины II», которые дали богатый материал о жизни и деятельности многих выдающихся личностей второй половины XVIII века.
Уже при работе над «Фаворитом» Валентин Пикуль неожиданно получил приглашение из Ленинграда — приехать и ознакомиться с перепиской Екатерины II и Потёмкина.
— Спасибо за внимание, заботу и подсказку, но эта переписка стоит у меня на полке, опубликованная в журнале «Русская старина», без неё я бы не сел за роман, — ответил Валентин Саввич. Записки статс-секретаря императрицы Александра Васильевича Храповицкого прояснили Пикулю многие события того времени.
К сегодняшнему дню библиотека Пикуля по своему качеству представляет собой уникальную коллекцию. Многие книги писателя книголюбы называют раритетами и суперраритетами.
Дополняют книжный исторический фонд многочисленные комплекты журналов и других периодических изданий XIX и XX начала века.
А на полках, кроме этого, стоит еще много редчайших, можно сказать уникальных документов, большинство из которых переплетены в кожу и украшены золотым орнаментом. Таких как «Архив Раевских», «Архив Императорских театров», папка с анкетами членов Государственной думы, заполненными ими собственноручно, Дневники особ Императорской фамилии…
Наиболее полно представлены в собрании Пикуля книги по истории, политике, дипломатии, праву, географии, медицине, статистике, философии, религии.
Но особое внимание при комплектовании библиотеки он уделял справочной литературе по всем отраслям знаний, чтобы в любое время, не выходя из кабинета, получить ответ на интересующий вопрос. Справочная литература необходима в работе всегда: она дает ключ ко многим духовным ценностям. Если писал на историческую тему — советскими справочниками не пользовался, лишь изредка заглядывал в «Советскую историческую энциклопедию». Но и к ней перестал обращаться после одного нелепого случая:
— Найди мне дату переезда Троцкого в Мексику, — попросил он меня.
Листая страницы энциклопедии, я не обнаружила Л. Д. Троцкого, как историческую личность, а нашла статью «троцкизм».
Поскольку энциклопедия выпускалась в 1970-е годы, я решила заглянуть в более поздние справочники. Но и в «Советском энциклопедическом словаре», вышедшем в 1982 году, Л. Д. Троцкого не оказалось, хотя статья «троцкизм» в сокращённом виде напечатана.
— Что за ерунда, — возмущался Пикуль, — «троцкизм» есть, а его главного идеолога и создателя — нет. — Вот и верь после этого советским справочникам…
Гордость и особое уважение хозяина библиотеки вызывали «Некрополи…» и книги по генеалогии, которые постоянно находились в работе. Литература по истории родов, сословий, губерний издавалась небольшими тиражами, но она давала возможность проследить путь героя от рождения до смерти. Пикуль должен был знать, где закончил свой земной путь его герой… Необходимо подчеркнуть, что литературы по генеалогии часто не хватало, тогда Пикуль брал лист ватмана и на нём «вычерчивал» жизненный путь своего героя.
Постоянно в поле зрения писателя, из которого он черпал знания или проводил сверку, находился однотомник историка Л. М. Савёлова, первого профессора-генеалога в России, читавшего курс отечественной генеалогии в Московском университете.
Для исторического романиста важно знать не только жизненный путь своего героя, важно знать, где его герой нашел последнее пристанище: «Пожалуй, нигде нет более правдивых данных о человеке, нежели в надгробных надписях».
На следующей полке библиотеки размещаются книги по русской геральдике.
Две стены со стеллажами занимают книги по искусству: в кабинете — альбомы с репродукциями зарубежных художников, в «портретной» — альбомы по русскому искусству, воспоминания и монографии. На отдельном стеллаже расположены книги, посвященные жизнеописанию гениальных и талантливых, великих и крупных, знаменитых и популярных артистов, композиторов, балерин и балетмейстеров, музыкантов, клоунов, иллюзионистов…
Диапазон интересов Пикуля был практически необъятен: библиотека пополнялась по всем отраслям знаний. Иностранные словари по большинству распространённых в Евразии языков соседствуют с необычными книгами — документальными «изюминками» прошлого: «Энциклопедия остроумия», «Меткое слово» или «Словарь жаргонов».
Само собой разумеется, что в «запаснике» библиотеки сосредоточены книги по военной (по всем родам войск) и особенно по военно-морской тематике.
Книги, книги, книги… Они давно оккупировали кабинет Валентина Саввича, пошли в атаку на все комнаты, штурмом захватили коридоры и простенки, вплотную приблизились к кухне. Несмотря на множество книг, каталога личной библиотеки при жизни писателя не было. Часто возникал вопрос: как Пикуль ориентировался в этом огромном собрании книг, ведь в нём было легко заблудиться? На деле получалось наоборот. Практически Валентин Саввич знал свою библиотеку «наизусть»: он помнил каждую книгу, где она лежит, какие материалы содержит. Когда возникал какой-то вопрос, он подходил к полке, брал книгу и (удивительно!) открывал почти на нужной странице. Он мог ориентироваться в своём огромном собрании даже с закрытыми глазами.
Но когда книга находилась не на своем месте или была раскрыта, он не мог её найти.
Настоящим праздником для писателя было посещение букинистических магазинов. Первое время он покупал много книг, ибо выбор был богаче, но с течением времени поступления стали скуднее, да и библиотека была довольно хорошо укомплектована, а собиратель становился всё более знающим и разборчивым.
Нельзя сбросить со счетов и заботливое отношение к Пикулю друзей и знакомых, и совсем незнакомых читателей. Множество книг в библиотеке Валентина Пикуля составляют подарки читателей и почитателей его таланта.
Внимательное знакомство с библиотекой Валентина Пикуля, с особенностями и качеством собранных им изданий проясняет многие черты его писательской манеры — обильное использование документальных свидетельств, россыпь интереснейших подробностей быта и обычаев описываемой эпохи. В пометках цветными карандашами на страницах книг можно найти подтверждение достоверности и реальности существования самых на первый взгляд причудливых событий и лиц.
Если бы случилось чудо и можно было бы быстро издать аннотированный каталог личной библиотеки писателя, многие спекулятивные факты рассеялись бы, и самое главное, писатели, учёные и просто люди, интересующиеся историей, получили бы неоценимое подспорье для творчества, пополнения знаний, для самообразования.
Однако знакомство с книжным собранием Валентина Пикуля — это лишь один взгляд на его творческую лабораторию.
Портретная галерея
«В своей работе я чаще обращаюсь к портретной галерее или портретной картотеке, чем к персональной, в ней вижу не только лицо героя, но, что важно, генеалогические корни моего героя».
Коллекцию портретов (иначе будем называть — галерею портретов), как и портретную картотеку, Валентин Саввич начал собирать в юности. Несмотря на молодость, у него именно в тот период проявилась зрелость ума, ибо уже тогда он понимал необходимость и чувствовал потребность, прежде чем писать о каком-то историческом лице, — пристально вглядеться в его обличье и глаза.
При внимательном изучении портрета по прическе, одежде, наградам и мелким деталям произведения можно порой почерпнуть самые неожиданные и любопытные подробности быта той стародавней поры.
Вначале Валентин коллекционировал открытки, поскольку денег на альбомы не было, но со временем, когда материально окреп, за любую цену покупал нужные альбомы, старые журналы и книги, календари, каталоги музеев и выставок по истории портрета. Особенно ценил каталоги провинциальных музеев, малодоступные, ввиду небольшого их тиража, широкому кругу специалистов.
Приобретал такие издания обычно (точнее, если счастливо удавалось) в трёх экземплярах: один ставил на полку, а два других, ввиду того что портреты печатаются с обеих сторон листа, разрезал для размещения в коллекции.
Чтобы иметь хоть самое малое представление об объёме коллекции, скажу одно: она, расставленная на стеллажах в папках-скоросшивателях, занимает целую длинную стену от пола до потолка. Репродукции портретов, выполненных маслом, красками, карандашом, тушью или сангиной, расположены в алфавитном порядке по фамилии изображённого лица, начиная от Аарона и кончая Ящур-жинским.
Превосходные портреты, исполненные рукой великих мастеров, воскрешают мир ушедшего времени. И проплывают перед взором отдельные персоны, представляющие кто строчку, кто страницу в многотомной книге истории человеческого бытия.
Смотришь на важных вельмож, красивых (любивших и любимых) женщин, героев войн, побеждавших и тем прославлявших Отечество, и испытываешь благодарное волнение от предоставленной тебе возможности прикоснуться к величественному прошлому, любуясь портретным благородством предков.
А от нашего времени останутся в большинстве своём, пусть даже цветные, но… фотографии. Да, сейчас у каждого человека есть многочисленные его фотографии. И как мало людей, которые имеют возможность созерцать свой писаный портрет.
А если задуматься — какая огромная разница между фотографией и портретом.
На фотографии лицо или фигура — это копии, показывающие, каким тебя видит через объектив механизм. А на портрете твой лик — творение, показывающее, каким тебя видит со стороны окружающий люд.
Шаржи и карикатуры, которые также очень любил Пикуль, часто несут намного больше сведений о характере человека, чем его фотография.
На фотографии — внешность. На портрете — облик.
Улавливаете отличительную тонкость?
Фотообъектив скользит по поверхности, и только глаза художника проникают вглубь, высвечивая загадочные красоты человеческой души.
Работа над портретами ежегодно состояла из нескольких «заходов». Валентин обращался к коллекции, когда появлялась необходимость пополнить запас знаний, разнести по папкам и картотеке накопившиеся новые материалы, выйти из трудного «затыка» или просто отдохнуть после очередного романа.
Впрочем, коллекция портретов и картотеки всегда были в работе: к писателю часто обращались искусствоведы из разных музеев страны с просьбой выяснить, кто изображен на портрете. И Валентин Саввич нередко помогал, ибо память на лица, даты, генеалогические связи у него была феноменальной. Не верилось, что такой объём знаний, событий, исторических лиц может охватить один человек.
Писатель часто получал письма от людей, которые среди героев исторических романов находили своих предков. Многие корреспонденты, давным-давно утратившие собственные корни, уже не чаяли, что когда-нибудь смогут восстановить историю своего рода. Они просили о помощи, и Валентин охотно помогал, даже если ради этого приходилось откладывать собственные дела. В генеалогии он чувствовал себя как в родной стихии и состоял в переписке с потомками герцога Пармы, Армфельдта, Лесли, Кашки-ных, Жуковых, Лобановых-Ростовских, Львовых и других корреспондентов, чьи предки пролили немало крови за честь России и славно потрудились во имя её процветания и возвеличивания.
Оформление портретной коллекции требовало помимо умственных немало и физических усилий, на которое к тому же уходило довольно много времени.
Необходимо было довести «до кондиции» заводские папки-скоросшиватели, снабдив их верхней «закидушкой» (выражение Пикуля), чтобы размещённые в ней портреты не пылились. Для этого Валентин Саввич сам прессовал картон, наклеивал на него кожу или дерматин и скреплял изготовленную «закидушку» со скоросшивателем. Портретная коллекция в это время напоминала переплётный цех. С помощью многочисленных приспособлений самоучка-переплётчик выполнял работу, знакомую ему с давних лет: в несытую молодость он сам переплетал все редкие ветхие книги своей библиотеки. Стоящие на полках, они, может быть, и не так красивы внешне, но сработаны добротно и, главное, с любовью.
Следующий этап работы — изготовление паспортов. Это нарезание стандартных листов из плотного зелёного картона, на который впоследствии наклеиваются портреты и помещаются в папки.
Этому этапу предшествовала подготовка, похожая на ритуал. Дело в том, что к качеству картона Пикуль предъявлял высокие требования: вполне определённые и цвет и плотность. Вот и ходили мы из магазина в магазин, сравнивали, выбирали.
И когда находили приемлемое, нагружались и пешком добирались домой: машины тогда ещё не было, а везти пассажиров на короткое расстояние не каждый таксист соблаговолял. Поэтому дальновидный Пикуль для такого важного мероприятия выбирал погожий, солнечный день, чтобы бумага не покоробилась от влаги. Взвалив на плечо похожий на бревно рулон картона, Валентин Саввич шутил: «Как Ленин на субботнике».
Придя домой, трудяга-коллекционер, как заправский точильщик, правил свои широкие ножи с короткими лезвиями и сразу, пока не деформировался картон, брался за работу: нарезал листы, прокалывал их дыроколом и складывал в шкаф. Сорванные мозоли аккуратно бинтовал и никогда не пользовался перчатками, утверждая, что их применение отрицательно сказывается на качестве «конечного продукта».
Среди портретов представителей русского дворянства, купечества и чиновничества нередко можно встретить иностранцев, которые, живя в России, верой и правдой служили нашему Отечеству в разных сферах деятельности: военные и дипломаты, писатели и врачи, художники и зодчие… Писатель учитывал их в своей коллекции «Русский портрет» наравне с истинными россиянами.
— Раньше, — говорил Валентин, вспоминая об иностранцах, — в России жили так, что к нам ехали, а не от нас бежали. А нынешние правители довели страну до такой нищеты, что скоро добрая половина россиян разбежится.
Действительно, куда ушло величие России, на протяжении веков создаваемое нашими умными царями-императо-рами?
Кто ответит, чья заслуга в том, что русские эмигранты Шаляпин, Бунин, Тургенев, Рахманинов, Коровин, с одной стороны, до конца дней остались русскими и, с другой стороны, стали русскими, посвятив свою жизнь России, итальянцы Росси и Растрелли, француз Петипа, шотландец Барклай де Толли?
Сам Валентин Саввич очень болезненно воспринимал миграцию из страны. По истории прошлого он знал, что раньше многие россияне ездили за границу отдыхать, учиться, стажироваться, но всё это делалось для того, чтобы, приобретая там знания и опыт, принести как можно больше пользы Отечеству.
— Родина всегда одна, — говорил Пикуль, — и надо принимать её такой, какая она есть, и делать всё возможное, чтобы изменить жизнь к лучшему…
Портретная и историческая картотеки
На каждый собранный портрет Валентин заводил карточку и ставил портретную картотеку. Это досье на портрет. Здесь содержатся сведения о художнике, писавшем портрет, времени его создания, виде исполнения, размерах, откуда поступил или по чьему заказу писан, где хранится, есть ли копии, какие ещё портретные или скульптурные изображения данной персоны существуют, генеалогические связи и другие ценные сведения.
В портретной картотеке писателя собраны, к примеру, не единичные, а многочисленные портреты исторических лиц, о которых он писал. Картины, гравюры художников прошлого и настоящего. Чем они были для Валентина Пикуля? Соавторами, согероями его книг? Скорее всего, и тем и другим. Достаточно протянуть руку, открыть папку… И идёт уже доверительная, задушевная беседа с глазу на глаз со своим героем.
Сколько же там имён, со всеми их многочисленными родственниками, до которых сумел «докопаться» Пикуль!
А «копал» он глубоко. Достаточно рассказать один, но не единственный забавный эпизод. Однажды за вечерним чаем Валентин Саввич беседовал с одной литературной дамой, редактором его романа (для секретности назовём её так). «Прощупав» её родословную и заглянув в картотеку, доморощенный Шерлок Холмс неожиданно воскликнул:
— О голубушка! Так ведь ваш дед, вот он, кстати, занимал при дворе весьма высокий пост в полицейской жандармерии…
Дама некоторое время сидела словно окаменев, затем с трепетным волнением произнесла:
— Умоляю, Валентин Саввич, никому об этом не говорите — у меня из-за этого на работе могут быть большие неприятности.
Грустно посмеявшись в узком кругу над этим фрагментом нашей суровой жизни, мы никогда и никому о нём больше не рассказывали. Я огласила сей эпизод лишь потому, что знаю: пулемёта ранее угрожавшей даме в амбразуре уже нет…
Сделав такую перебивку, позволю себе вновь вернуться к скучным «картонкам».
Для составления картотеки Валентину Саввичу нужны были каталожные карточки и разделители. При каждом посещении Москвы и Ленинграда я обязательно их привозила, но запасы быстро таяли. Дело в том, что Пикуль использовал для картотеки высококачественные — тиснёные или глянцевые — карточки, которые даже в столицах были «деликатесом».
Неоднократно помогал в этом деле генерал Евгений Николаевич Махов, служивший в то время в ГДР.
А с разделителями была просто беда. Их писатель делал своими руками из коробок для конфет или обуви.
Немало удивительных сведений можно найти в картотеке исторических лиц. В творческой лаборатории Пикуля всё систематизировано, чтобы нужный в минуты работы материал всегда был под рукой. Поэтому он с такой тщательностью и скрупулёзностью составлял и пополнял картотеку не один десяток лет. Что же она давала писателю? Почему на составление и пополнение её он не жалел времени?
Снимем с полки любую книгу, откроем на произвольной странице, прочтем первую встретившуюся фамилию… Затем подойдем к картотеке исторических лиц. Извлечём карточку на данную персону. Кроме кратких биографических сведений мы найдём на карточке перечень источников (с указанием страниц), в которых есть информация о данном лице. Откроем указанные книги на обозначенных страницах — и все сведения об интересующем нас персонаже в наших руках. Мне думается, что картотека исторических лиц в какой-то мере компенсировала писателю отсутствие каталога библиотеки и являлась своего рода библиографическим указателем.
Картотека исторических лиц насчитывает около 80 тысяч карточек. Проработав более тридцати лет в библиотеках, могу сказать: ничего подобного я не видела ни в одной, даже самой крупной библиотеке.
У Пикуля в картотеке, например, собраны сведения обо всех выпускницах Института благородных девиц, начиная с первого выпуска при Екатерине II и до последнего — предреволюционного. Подробно представлена документация о царских пажах и жандармах Российской империи и много других редких, а сегодня просто уникальных сведений.
Следует отметить, что картотека исторических лиц (иначе он называл её — покойницкой) охватывает события до Октябрьской революции. Но иногда случалось неожиданное: своих современников он встречал в исторической картотеке.
На некоторых карточках картотеки исторических лиц указано от трёх до тридцати источников. Это колоссальный труд.
И если бы Валентин Саввич ничего не написал, а составил потомкам эти уникальные в своём роде картотеки, то только за это специалисты в области истории, генеалогии, искусствоведения должны быть благодарны ему безмерно. А имя его не сгинуло бы в безвестности.
Его библиотека
Чтобы в полной мере оценить Валентина Пикуля как творческую личность, следует ознакомиться с библиотекой и другими «боезапасами» литературного арсенала писателя: коллекцией или галереей русского портрета, портретной картотекой, картотекой исторических лиц.
На этих «китах» базировалась творческая лаборатория писателя.
Валентин Саввич говорил по этому поводу: «Когда я почувствовал, что буду историческим романистом, тогда об этом никто ещё даже не подозревал, я начал собирать библиотеку “с нуля”. Свою, нужную мне библиотеку, по всем отраслям знаний, в первую очередь уделяя внимание документальной исторической литературе».
На этом пути человека поджидает огромное количество ошибок и разочарований. Но «когда библиотека собрана и прочитана, тогда усилия и затраты будут оплачены сторицей: наградой будут новые знания, которые начнут работать…» — приблизительно так рассуждал или, возможно, цитировал кого-то Валентин Саввич.
Книга… Поклонение и любовь к ней, как к божеству, и жалость, как к беззащитному существу, осталась у Валентина с юных лет. Он не раз вспоминал печальную картину военных времен, представшую перед глазами соловецкого юнги: груду старинных фолиантов в золочёных, уже покрытых плесенью переплётах, сиротливо доживающих свой век под куполом разрушенного храма.
— Как не додумались мы сохранить всё это? — задавал себе вопрос Пикуль. И отвечал: «Шёл страшный второй год войны. Не до этого было…»
Библиотека Пикуля насчитывает около десяти тысяч книг (около четырёх тысяч были привезены им из Ленинграда) — это особая радость и гордость писателя. Многие ценные и редкие книги были куплены на ленинградских книжных «развалах». После войны можно было купить много ценных и интересных раритетов, но, к сожалению, тогда не было ресурсов. А когда появились деньги — книга стала дефицитом.
— История такая наука, — говорил Пикуль, — которую можно изучать не только в стенах университета. Для этого нужно большое желание, настойчивость и интерес к материалу. Всё это я получал сначала в публичной библиотеке, а потом — в домашней.
Валентин Пикуль на всю жизнь остался самоучкой. Но каким самоучкой! Каждый день ему требовалась определённая «доза» знаний. Он прочитывал не менее сотни страниц в сутки и ещё несколько просматривал. По гамме карандашных пометок (каждый раз он брал карандаш другого цвета) можно определить, сколько раз книга была в работе. Обязательно выделял подчёркиванием главную мысль.
По пометкам, сделанным в книгах, можно судить об отношении писателя к прочитанному источнику: «хорошо!», «очень хорошо!», «вранье!», «это неправда!».
«Книгу не использовал в работе, не верю, что так было»… и сколько раз книга была прочитана…
Помимо разного рода замечаний, Валентин дополнял автора, указывал источник, где ещё об этом персонаже или событии можно почитать (здесь Валентин выступал в роли библиографа). Нередко использовал дополнительные знаки, таким образом, высказывая своё отношение к тексту.
Когда Валентин Саввич болел или когда творческое вдохновение покидало его, я чаще, чем обычно, заходила в книжные магазины и приносила ему «эликсир здоровья» — так он называл книги. При отборе изданий для библиотеки он всегда руководствовался не ценой или уникальностью, а тем, будет ли нужна книга в работе: «Я не стал библиоманом. Для меня ценность книги не в том, что она является уникумом, — иногда даже копеечная брошюра становится драгоценностью, если она нужна для работы».
Из книжной мудрости Пикуль черпал все свои знания. Это были его университеты.
Как писатель, разрабатывающий историческую тему, Валентин в первую очередь придавал огромное значение историческим документам.
Самыми старинными раритетами в личной библиотеке В. Пикуля являются книги времён Анны Иоанновны. Долго и внимательно подходил автор к образу Анны Иоанновны и Бирона. В исторической литературе образ Бирона противоречив. Пикуль, проштудировав многие документы эпохи, нашел в образе И.-Э. Бирона многие положительные черты, которых так недоставало Анне Иоанновне.
При работе над «Фаворитом» многое прояснили писателю «Записки Екатерины II», которые дали богатый материал о жизни и деятельности многих выдающихся личностей второй половины XVIII века.
Уже при работе над «Фаворитом» Валентин Пикуль неожиданно получил приглашение из Ленинграда — приехать и ознакомиться с перепиской Екатерины II и Потёмкина.
— Спасибо за внимание, заботу и подсказку, но эта переписка стоит у меня на полке, опубликованная в журнале «Русская старина», без неё я бы не сел за роман, — ответил Валентин Саввич. Записки статс-секретаря императрицы Александра Васильевича Храповицкого прояснили Пикулю многие события того времени.
К сегодняшнему дню библиотека Пикуля по своему качеству представляет собой уникальную коллекцию. Многие книги писателя книголюбы называют раритетами и суперраритетами.
Дополняют книжный исторический фонд многочисленные комплекты журналов и других периодических изданий XIX и XX начала века.
А на полках, кроме этого, стоит еще много редчайших, можно сказать уникальных документов, большинство из которых переплетены в кожу и украшены золотым орнаментом. Таких как «Архив Раевских», «Архив Императорских театров», папка с анкетами членов Государственной думы, заполненными ими собственноручно, Дневники особ Императорской фамилии…
Наиболее полно представлены в собрании Пикуля книги по истории, политике, дипломатии, праву, географии, медицине, статистике, философии, религии.
Но особое внимание при комплектовании библиотеки он уделял справочной литературе по всем отраслям знаний, чтобы в любое время, не выходя из кабинета, получить ответ на интересующий вопрос. Справочная литература необходима в работе всегда: она дает ключ ко многим духовным ценностям. Если писал на историческую тему — советскими справочниками не пользовался, лишь изредка заглядывал в «Советскую историческую энциклопедию». Но и к ней перестал обращаться после одного нелепого случая:
— Найди мне дату переезда Троцкого в Мексику, — попросил он меня.
Листая страницы энциклопедии, я не обнаружила Л. Д. Троцкого, как историческую личность, а нашла статью «троцкизм».
Поскольку энциклопедия выпускалась в 1970-е годы, я решила заглянуть в более поздние справочники. Но и в «Советском энциклопедическом словаре», вышедшем в 1982 году, Л. Д. Троцкого не оказалось, хотя статья «троцкизм» в сокращённом виде напечатана.
— Что за ерунда, — возмущался Пикуль, — «троцкизм» есть, а его главного идеолога и создателя — нет. — Вот и верь после этого советским справочникам…
Гордость и особое уважение хозяина библиотеки вызывали «Некрополи…» и книги по генеалогии, которые постоянно находились в работе. Литература по истории родов, сословий, губерний издавалась небольшими тиражами, но она давала возможность проследить путь героя от рождения до смерти. Пикуль должен был знать, где закончил свой земной путь его герой… Необходимо подчеркнуть, что литературы по генеалогии часто не хватало, тогда Пикуль брал лист ватмана и на нём «вычерчивал» жизненный путь своего героя.
Постоянно в поле зрения писателя, из которого он черпал знания или проводил сверку, находился однотомник историка Л. М. Савёлова, первого профессора-генеалога в России, читавшего курс отечественной генеалогии в Московском университете.
Для исторического романиста важно знать не только жизненный путь своего героя, важно знать, где его герой нашел последнее пристанище: «Пожалуй, нигде нет более правдивых данных о человеке, нежели в надгробных надписях».
На следующей полке библиотеки размещаются книги по русской геральдике.
Две стены со стеллажами занимают книги по искусству: в кабинете — альбомы с репродукциями зарубежных художников, в «портретной» — альбомы по русскому искусству, воспоминания и монографии. На отдельном стеллаже расположены книги, посвященные жизнеописанию гениальных и талантливых, великих и крупных, знаменитых и популярных артистов, композиторов, балерин и балетмейстеров, музыкантов, клоунов, иллюзионистов…
Диапазон интересов Пикуля был практически необъятен: библиотека пополнялась по всем отраслям знаний. Иностранные словари по большинству распространённых в Евразии языков соседствуют с необычными книгами — документальными «изюминками» прошлого: «Энциклопедия остроумия», «Меткое слово» или «Словарь жаргонов».
Само собой разумеется, что в «запаснике» библиотеки сосредоточены книги по военной (по всем родам войск) и особенно по военно-морской тематике.
Книги, книги, книги… Они давно оккупировали кабинет Валентина Саввича, пошли в атаку на все комнаты, штурмом захватили коридоры и простенки, вплотную приблизились к кухне. Несмотря на множество книг, каталога личной библиотеки при жизни писателя не было. Часто возникал вопрос: как Пикуль ориентировался в этом огромном собрании книг, ведь в нём было легко заблудиться? На деле получалось наоборот. Практически Валентин Саввич знал свою библиотеку «наизусть»: он помнил каждую книгу, где она лежит, какие материалы содержит. Когда возникал какой-то вопрос, он подходил к полке, брал книгу и (удивительно!) открывал почти на нужной странице. Он мог ориентироваться в своём огромном собрании даже с закрытыми глазами.
Но когда книга находилась не на своем месте или была раскрыта, он не мог её найти.
Настоящим праздником для писателя было посещение букинистических магазинов. Первое время он покупал много книг, ибо выбор был богаче, но с течением времени поступления стали скуднее, да и библиотека была довольно хорошо укомплектована, а собиратель становился всё более знающим и разборчивым.
Нельзя сбросить со счетов и заботливое отношение к Пикулю друзей и знакомых, и совсем незнакомых читателей. Множество книг в библиотеке Валентина Пикуля составляют подарки читателей и почитателей его таланта.
Внимательное знакомство с библиотекой Валентина Пикуля, с особенностями и качеством собранных им изданий проясняет многие черты его писательской манеры — обильное использование документальных свидетельств, россыпь интереснейших подробностей быта и обычаев описываемой эпохи. В пометках цветными карандашами на страницах книг можно найти подтверждение достоверности и реальности существования самых на первый взгляд причудливых событий и лиц.
Если бы случилось чудо и можно было бы быстро издать аннотированный каталог личной библиотеки писателя, многие спекулятивные факты рассеялись бы, и самое главное, писатели, учёные и просто люди, интересующиеся историей, получили бы неоценимое подспорье для творчества, пополнения знаний, для самообразования.
Однако знакомство с книжным собранием Валентина Пикуля — это лишь один взгляд на его творческую лабораторию.
Портретная галерея
«В своей работе я чаще обращаюсь к портретной галерее или портретной картотеке, чем к персональной, в ней вижу не только лицо героя, но, что важно, генеалогические корни моего героя».
Коллекцию портретов (иначе будем называть — галерею портретов), как и портретную картотеку, Валентин Саввич начал собирать в юности. Несмотря на молодость, у него именно в тот период проявилась зрелость ума, ибо уже тогда он понимал необходимость и чувствовал потребность, прежде чем писать о каком-то историческом лице, — пристально вглядеться в его обличье и глаза.
При внимательном изучении портрета по прическе, одежде, наградам и мелким деталям произведения можно порой почерпнуть самые неожиданные и любопытные подробности быта той стародавней поры.
Вначале Валентин коллекционировал открытки, поскольку денег на альбомы не было, но со временем, когда материально окреп, за любую цену покупал нужные альбомы, старые журналы и книги, календари, каталоги музеев и выставок по истории портрета. Особенно ценил каталоги провинциальных музеев, малодоступные, ввиду небольшого их тиража, широкому кругу специалистов.
Приобретал такие издания обычно (точнее, если счастливо удавалось) в трёх экземплярах: один ставил на полку, а два других, ввиду того что портреты печатаются с обеих сторон листа, разрезал для размещения в коллекции.
Чтобы иметь хоть самое малое представление об объёме коллекции, скажу одно: она, расставленная на стеллажах в папках-скоросшивателях, занимает целую длинную стену от пола до потолка. Репродукции портретов, выполненных маслом, красками, карандашом, тушью или сангиной, расположены в алфавитном порядке по фамилии изображённого лица, начиная от Аарона и кончая Ящур-жинским.
Превосходные портреты, исполненные рукой великих мастеров, воскрешают мир ушедшего времени. И проплывают перед взором отдельные персоны, представляющие кто строчку, кто страницу в многотомной книге истории человеческого бытия.
Смотришь на важных вельмож, красивых (любивших и любимых) женщин, героев войн, побеждавших и тем прославлявших Отечество, и испытываешь благодарное волнение от предоставленной тебе возможности прикоснуться к величественному прошлому, любуясь портретным благородством предков.
А от нашего времени останутся в большинстве своём, пусть даже цветные, но… фотографии. Да, сейчас у каждого человека есть многочисленные его фотографии. И как мало людей, которые имеют возможность созерцать свой писаный портрет.
А если задуматься — какая огромная разница между фотографией и портретом.
На фотографии лицо или фигура — это копии, показывающие, каким тебя видит через объектив механизм. А на портрете твой лик — творение, показывающее, каким тебя видит со стороны окружающий люд.
Шаржи и карикатуры, которые также очень любил Пикуль, часто несут намного больше сведений о характере человека, чем его фотография.
На фотографии — внешность. На портрете — облик.
Улавливаете отличительную тонкость?
Фотообъектив скользит по поверхности, и только глаза художника проникают вглубь, высвечивая загадочные красоты человеческой души.
Работа над портретами ежегодно состояла из нескольких «заходов». Валентин обращался к коллекции, когда появлялась необходимость пополнить запас знаний, разнести по папкам и картотеке накопившиеся новые материалы, выйти из трудного «затыка» или просто отдохнуть после очередного романа.
Впрочем, коллекция портретов и картотеки всегда были в работе: к писателю часто обращались искусствоведы из разных музеев страны с просьбой выяснить, кто изображен на портрете. И Валентин Саввич нередко помогал, ибо память на лица, даты, генеалогические связи у него была феноменальной. Не верилось, что такой объём знаний, событий, исторических лиц может охватить один человек.
Писатель часто получал письма от людей, которые среди героев исторических романов находили своих предков. Многие корреспонденты, давным-давно утратившие собственные корни, уже не чаяли, что когда-нибудь смогут восстановить историю своего рода. Они просили о помощи, и Валентин охотно помогал, даже если ради этого приходилось откладывать собственные дела. В генеалогии он чувствовал себя как в родной стихии и состоял в переписке с потомками герцога Пармы, Армфельдта, Лесли, Кашки-ных, Жуковых, Лобановых-Ростовских, Львовых и других корреспондентов, чьи предки пролили немало крови за честь России и славно потрудились во имя её процветания и возвеличивания.
Оформление портретной коллекции требовало помимо умственных немало и физических усилий, на которое к тому же уходило довольно много времени.
Необходимо было довести «до кондиции» заводские папки-скоросшиватели, снабдив их верхней «закидушкой» (выражение Пикуля), чтобы размещённые в ней портреты не пылились. Для этого Валентин Саввич сам прессовал картон, наклеивал на него кожу или дерматин и скреплял изготовленную «закидушку» со скоросшивателем. Портретная коллекция в это время напоминала переплётный цех. С помощью многочисленных приспособлений самоучка-переплётчик выполнял работу, знакомую ему с давних лет: в несытую молодость он сам переплетал все редкие ветхие книги своей библиотеки. Стоящие на полках, они, может быть, и не так красивы внешне, но сработаны добротно и, главное, с любовью.
Следующий этап работы — изготовление паспортов. Это нарезание стандартных листов из плотного зелёного картона, на который впоследствии наклеиваются портреты и помещаются в папки.
Этому этапу предшествовала подготовка, похожая на ритуал. Дело в том, что к качеству картона Пикуль предъявлял высокие требования: вполне определённые и цвет и плотность. Вот и ходили мы из магазина в магазин, сравнивали, выбирали.
И когда находили приемлемое, нагружались и пешком добирались домой: машины тогда ещё не было, а везти пассажиров на короткое расстояние не каждый таксист соблаговолял. Поэтому дальновидный Пикуль для такого важного мероприятия выбирал погожий, солнечный день, чтобы бумага не покоробилась от влаги. Взвалив на плечо похожий на бревно рулон картона, Валентин Саввич шутил: «Как Ленин на субботнике».
Придя домой, трудяга-коллекционер, как заправский точильщик, правил свои широкие ножи с короткими лезвиями и сразу, пока не деформировался картон, брался за работу: нарезал листы, прокалывал их дыроколом и складывал в шкаф. Сорванные мозоли аккуратно бинтовал и никогда не пользовался перчатками, утверждая, что их применение отрицательно сказывается на качестве «конечного продукта».
Среди портретов представителей русского дворянства, купечества и чиновничества нередко можно встретить иностранцев, которые, живя в России, верой и правдой служили нашему Отечеству в разных сферах деятельности: военные и дипломаты, писатели и врачи, художники и зодчие… Писатель учитывал их в своей коллекции «Русский портрет» наравне с истинными россиянами.
— Раньше, — говорил Валентин, вспоминая об иностранцах, — в России жили так, что к нам ехали, а не от нас бежали. А нынешние правители довели страну до такой нищеты, что скоро добрая половина россиян разбежится.
Действительно, куда ушло величие России, на протяжении веков создаваемое нашими умными царями-императо-рами?
Кто ответит, чья заслуга в том, что русские эмигранты Шаляпин, Бунин, Тургенев, Рахманинов, Коровин, с одной стороны, до конца дней остались русскими и, с другой стороны, стали русскими, посвятив свою жизнь России, итальянцы Росси и Растрелли, француз Петипа, шотландец Барклай де Толли?
Сам Валентин Саввич очень болезненно воспринимал миграцию из страны. По истории прошлого он знал, что раньше многие россияне ездили за границу отдыхать, учиться, стажироваться, но всё это делалось для того, чтобы, приобретая там знания и опыт, принести как можно больше пользы Отечеству.
— Родина всегда одна, — говорил Пикуль, — и надо принимать её такой, какая она есть, и делать всё возможное, чтобы изменить жизнь к лучшему…
Портретная и историческая картотеки
На каждый собранный портрет Валентин заводил карточку и ставил портретную картотеку. Это досье на портрет. Здесь содержатся сведения о художнике, писавшем портрет, времени его создания, виде исполнения, размерах, откуда поступил или по чьему заказу писан, где хранится, есть ли копии, какие ещё портретные или скульптурные изображения данной персоны существуют, генеалогические связи и другие ценные сведения.
В портретной картотеке писателя собраны, к примеру, не единичные, а многочисленные портреты исторических лиц, о которых он писал. Картины, гравюры художников прошлого и настоящего. Чем они были для Валентина Пикуля? Соавторами, согероями его книг? Скорее всего, и тем и другим. Достаточно протянуть руку, открыть папку… И идёт уже доверительная, задушевная беседа с глазу на глаз со своим героем.
Сколько же там имён, со всеми их многочисленными родственниками, до которых сумел «докопаться» Пикуль!
А «копал» он глубоко. Достаточно рассказать один, но не единственный забавный эпизод. Однажды за вечерним чаем Валентин Саввич беседовал с одной литературной дамой, редактором его романа (для секретности назовём её так). «Прощупав» её родословную и заглянув в картотеку, доморощенный Шерлок Холмс неожиданно воскликнул:
— О голубушка! Так ведь ваш дед, вот он, кстати, занимал при дворе весьма высокий пост в полицейской жандармерии…
Дама некоторое время сидела словно окаменев, затем с трепетным волнением произнесла:
— Умоляю, Валентин Саввич, никому об этом не говорите — у меня из-за этого на работе могут быть большие неприятности.
Грустно посмеявшись в узком кругу над этим фрагментом нашей суровой жизни, мы никогда и никому о нём больше не рассказывали. Я огласила сей эпизод лишь потому, что знаю: пулемёта ранее угрожавшей даме в амбразуре уже нет…
Сделав такую перебивку, позволю себе вновь вернуться к скучным «картонкам».
Для составления картотеки Валентину Саввичу нужны были каталожные карточки и разделители. При каждом посещении Москвы и Ленинграда я обязательно их привозила, но запасы быстро таяли. Дело в том, что Пикуль использовал для картотеки высококачественные — тиснёные или глянцевые — карточки, которые даже в столицах были «деликатесом».
Неоднократно помогал в этом деле генерал Евгений Николаевич Махов, служивший в то время в ГДР.
А с разделителями была просто беда. Их писатель делал своими руками из коробок для конфет или обуви.
Немало удивительных сведений можно найти в картотеке исторических лиц. В творческой лаборатории Пикуля всё систематизировано, чтобы нужный в минуты работы материал всегда был под рукой. Поэтому он с такой тщательностью и скрупулёзностью составлял и пополнял картотеку не один десяток лет. Что же она давала писателю? Почему на составление и пополнение её он не жалел времени?
Снимем с полки любую книгу, откроем на произвольной странице, прочтем первую встретившуюся фамилию… Затем подойдем к картотеке исторических лиц. Извлечём карточку на данную персону. Кроме кратких биографических сведений мы найдём на карточке перечень источников (с указанием страниц), в которых есть информация о данном лице. Откроем указанные книги на обозначенных страницах — и все сведения об интересующем нас персонаже в наших руках. Мне думается, что картотека исторических лиц в какой-то мере компенсировала писателю отсутствие каталога библиотеки и являлась своего рода библиографическим указателем.
Картотека исторических лиц насчитывает около 80 тысяч карточек. Проработав более тридцати лет в библиотеках, могу сказать: ничего подобного я не видела ни в одной, даже самой крупной библиотеке.
У Пикуля в картотеке, например, собраны сведения обо всех выпускницах Института благородных девиц, начиная с первого выпуска при Екатерине II и до последнего — предреволюционного. Подробно представлена документация о царских пажах и жандармах Российской империи и много других редких, а сегодня просто уникальных сведений.
Следует отметить, что картотека исторических лиц (иначе он называл её — покойницкой) охватывает события до Октябрьской революции. Но иногда случалось неожиданное: своих современников он встречал в исторической картотеке.
На некоторых карточках картотеки исторических лиц указано от трёх до тридцати источников. Это колоссальный труд.
И если бы Валентин Саввич ничего не написал, а составил потомкам эти уникальные в своём роде картотеки, то только за это специалисты в области истории, генеалогии, искусствоведения должны быть благодарны ему безмерно. А имя его не сгинуло бы в безвестности.
Глава седьмая. Русско-французские отношения
Роман «Каждому своё»
«На кухне» исторического романиста почти всегда одновременно готовилось несколько разных по тематике блюд, но весь процесс шёл по определённому, одному ему известному плану.
И с этого плана Пикуля было довольно трудно сбить. Он, как правило, не бросал начатого дела, а только переключался с одного на другое, нужное ему.
Работая над «Фаворитом», Валентин в это же время внешне незаметно, как-то органично, начинает изучение материалов о походе Наполеона в Россию и главном герое нового произведения — генерале Моро.
Писатель подбирает материалы о наполеоновской эпохе, просит принести необходимые источники, делает выписки, составляет по Бонапарту «почасовик». А сам процесс написания книги по подробному «почасовику» был для Пикуля, как говорится, делом техники.
После непродолжительного, но довольно мучительного раздумья над рецензией из издательства «Советский писатель» и редакционным заключением по поводу романа «Три возраста Окини-сан», он принимает ответственное решение: разорвать договор с этим издательством.
Болезненность такого шага не столько в том, что аванс надо как-то возвращать, сколько в печальной реальности, что твою книгу печатать не хотят.
Телефонный звонок в издательство донёс до Ленинграда продублированные последующим письмом слова писателя:
«Наши отношения превратились в бесполезную полемику. Я желаю печатать роман — вам желательно видеть в печати выжимки из него. Я не могу убедить вас в верности моих взглядов на историю, но и вы не убедите меня в своей правоте, которую можете оправдать не историей, а лишь побочными обстоятельствами. Теперь, по прошествии трёх лет, вы ставите под сомнение даже название моей вещи. Давайте прекратим этот спор, заводящий нас в тупик. Я предлагаю вам совсем иной вариант: я сдаю вам другую книгу с тем же объёмом в 25 авторских листов. Название её — «Каждому своё».
Для реализации своего плана Пикуль предложил редакции два романа, объединённых единством темы:
«1. Париж на три часа — роман о заговоре генерала Мале (1812); роман публиковался дважды — в журнале “Звезда” (1962) и в сборнике исторических романов под общим названием “Пером и шпагой” (1972).
2. Каждому своё — новый исторический роман (время его 1799–1813), тематически вплотную смыкающийся с предыдущим.
Это роман о республиканской оппозиции диктатуре и агрессии Наполеона на общем фоне политических отношений с Россией. Дополнительные соображения для сведения редакции: второй роман я могу сдать в мае месяце этого года. Роман “Париж на три часа” требует дополнения, и я обещаю сдать его в августе месяце…
Прошу, соответственно, перезаключить со мной договор, изменив в нём название книги, и прошу указать издание 1984 года, ибо ожидание книги затянулось уже непростительно для вашего издательства.
Честь имею — В. Пикуль».
Да, такое заявление мог сделать только Пикуль… На его рабочем столе в этот момент лежал единственный, наполовину исписанный лист с названием задуманного им нового романа.
Валентин Саввич попросил меня отпечатать и отправить в издательство письмо, в котором он подтверждал ранее оговоренные намерения — разорвать договор по роману «Три возраста Окини-сан».
Решение принято, слово дано, и Валентин снова берётся за материалы, связанные с Моро.
Вместе с ним прослеживаем по карте итальянский поход Суворова. В поисках подробностей о сражении при Нови перелопачиваем кипы литературы. Слава богу! В трёхтомнике «История Италии» Валентин находит нужные карты. Карты мелкие, Пикуль работает с лупой, но это его не устраивает, берёт ватман и на нём крупно вырисовывает интересующий его регион. На нём в дальнейшем и «воюет».
Вновь просмотрев литературу о походе Наполеона в Египет и его бегстве, Пикуль вносит коррективы в хронологию «почасовика» о Моро.
Вживаясь в быт, нравы, обычаи и моду Европы начала XIX столетия, Валентин Саввич знакомился с жизнеописаниями многих великих современников Наполеона.
Интересно, что самой последней книгой, которую просматривал Пикуль непосредственно перед тем, как приступил к написанию романа «Каждому своё», была книга о… Бетховене.
Знакомясь с периодом пребывания Бетховена в Теплице в июле 1812 года, его встречами с И. В. Гёте, Пикуль сделал наброски-заготовки к исторической миниатюре о Бетховене (вернее, о его любви к Амалии Зебальд), но потом переключился на Моро.
Как объяснить эту связь музы и музыки с генералами, пушками и войной? Может быть, тому виной слова Бетховена, сказавшего о своих сонатах: «Я пишу не для того, чтобы люди плакали от умиления, а для того, чтобы шли на бой!..»
В последний день уходящего 1982 года Валентин Саввич сказал, что роман «Каждому своё» хочет посвятить мне. И принёс титульный лист рукописи, на котором его рукой было начертано посвящение. Прочитав посвящение, я поблагодарила его и попросила сократить показавшуюся мне объёмной и какой-то рыхлой надпись, что он впоследствии любезно и сделал.
Гражданин Моро
«Я признаюсь, не люблю того хрестоматийного Наполеона, который представлен у нас лишь двумя поклонниками — Тарле и Манфредом… Названные мною историки, весьма почтенные, как бы стоят на коленях перед “гением” императора. Зато я, автор, при написании романов о Моро и Мале сознательно отложил их труды в сторону, чтобы подняться с колен, используя совсем иную литературу, мало известную читателям…»
Новый год (1983) Валентин Пикуль вновь встречал за рабочим столом, приступив к непосредственному написанию романа «Каждому своё». Слегка опережая события, скажу, что через три месяца и 17 дней роман был вчерне закончен.
Оказалось, что Наполеониана на русском языке отнюдь не малочисленна. Но большинство исторических исследований и монографий, проштудированных Пикулем, было написано с бонапартистских позиций, а Валентин Саввич хотел разглядеть в Наполеоне живого человека, а не только всемогущего императора.
«Он был велик, но он был и жалок!» — эти слова, сказанные о Наполеоне, должны были стать мерилом правдивости в оценке его личности.
Наполеон в видении автора — скорее властолюбец, никогда не щадивший людей, готовый к массовым кровопролитиям ради собственного честолюбия, ради своих чисто эгоистических намерений. Пикуль признавал величие Наполеона как полководца, но оставался нетерпимым к нему как к человеку. «Именно по этой причине моими героями стали Моро и Мале, столь дерзко выступившие против диктатуры великого корсиканца».
Жизнь полна неожиданностей, и даже в это насыщенное работой время было множество встреч, пусть коротких, но чаще всего приятных и полезных, запоминающихся и обогащающих, но никуда не денешься, всё-таки немного ущербных для сегодняшнего конкретного творческого этапа.
С восторгом встречал Валентин Саввич приехавших вместе военного журналиста Эдуарда Фёдоровича Лунёва и знаменитого актёра Сергея Петровича Никоненко, с которым, наряду с другими, шёл и разговор об экранизации книг Валентина Пикуля, в частности, романов «Окини-сан» и «Баязет».
По традиции 23 февраля было много военных с тёплыми поздравлениями и всеми сопутствующими им «атрибутами». Запомнилась писателю встреча с москвичом В. М. Чулика-новым. Вячеслав Михайлович, любитель и знаток литературы, с первых шагов следил за творчеством Валентина Саввича, собирая все материалы вплоть до публикаций в самых малотиражных газетах. Думаю, что мало кто из читателей располагает такой или подобной информацией.
Нервное напряжение, сопутствующее созданию романа, было отнюдь не меньше. От «ершистого» Пикуля просили что-нибудь «нейтрального», а он взялся за роман о Моро, «нейтральность» которого просматривалась весьма призрачно. Связь же его с днём сегодняшним была довольно очевидна. На скамье подсудимых Моро говорил:
— Навязывая свою волю и свои взгляды соседним народам, мы искусственно вызываем кровопролития, от которых уже начала уставать Франция, а скоро устанет весь мир. Штыки хороши для атак, но штыки совершенно непригодны для того, чтобы на их остриях переносить в другие страны идеи…
Злободневность этих слов, произнесённых много лет назад, солидарность с ними автора — всё это делало книгу, мягко говоря, дискомфортной для тех же верхних эшелонов тогдашней власти…
Война в Афганистане набирала силу…
До чего же порой полны парадоксов бывают исторические параллели.
Генерал Жан Виктор Моро, слава которого (в какой-то момент) затмила славу Наполеона, сражавшийся в Италии с войсками Суворова, противник личной диктатуры императора Бонапарта, республиканец с идеологией борца за справедливость, свободу и независимость, был приглашён Александром I на службу военным советником при ставке российского императора. Да. Валентин Саввич очень любил делать героями своих книг ярких, незаурядных личностей, сила характера которых наиболее контрастно проявляется в период тяжёлых испытаний.
Симпатия к герою романа проявлялась у Валентина Пикуля даже в тщательно подобранных эпиграфах, в которых чувствуется что-то сугубо автобиографическое:
«Я сделался солдатом, потому что я был гражданином».
Макс Эйльбронн
В знак искреннего уважения я вынесла в заголовок имя этого благородного человека, энтузиазм и личная инициатива которого внесли неоценимый вклад в дело укрепления культурных связей между народами.
Заочное знакомство с Максом Эйльбронном произошло для Пикуля весьма неожиданно.
С помощью советского посольства Валентина Пикуля нашло письмо Макса Эйльбронна, в котором он просил автора дать согласие на перевод и издание в Париже романа «Пером и шпагой». Это было начало деловой и дружеской переписки. Мне хочется сразу дать читателю почувствовать её атмосферу и познакомиться с переводчиком.
Поэтому привожу здесь одно из (как видно и по содержанию) далеко не первых писем Эйльбронна.
Два листа исписаны аккуратным, разборчивым почерком:
«ПАРИЖ. Четверг 9 июня 1983 г.
Дорогой господин Пикуль!
Во-первых, мы с женой хотим Вас поблагодарить за приглашение приехать в Ригу (Ваше письмо — 20.05.1983).
К сожалению, я думаю, что это очень трудно в этом году. Я очень занят. Но мы были бы очень рады познакомиться с Вами.
Во-вторых, Вы мне написали “о себе”. Я думаю, как переводчик Вашей книги, мне надо Вам рассказать тоже “о себе”.
Я очень старый! Мне 80 лет, а жене 78 лет. Всё-таки мы живые и здоровые.
Я только дилетант в переводе! Это моё любимое занятие и отдых… Я президент большого комплекса универмагов “GALERIES LAFARETTE…” во Франции.
Мы удивительные люди! Мы начали изучать русский язык только 20 лет тому назад (когда мне было 60 лет). У нас много друзей в Советском Союзе и тоже в Советском посольстве в Париже, так как мы очень любим Вашу страну.
Я много работаю и тоже, как Вы, много воевал…
С уважением Макс Эйльбронн.
P. S. Ваша книга “Пером и шпагой” продается во Франции. Через несколько дней я Вам отправлю рекламу в газетах о Вашей книге.
Сейчас я почти закончил переводить “Битва двух железных канцлеров”, но будет трудно найти издателя.
Моя жена уже искала книги о генерале Моро. Но до сих пор она ничего не нашла. Но она продолжает свои поиски. М. Э.».
Непосредственный контакт с рационализмом западной этики взаимоотношений между людьми вызывал удивление и восхищение Пикуля.
Не встречал ещё Валентин Саввич в своей жизни такого, чтобы издатель перед началом делового разговора вместо голословных заверений предоставлял адреса и телефоны авторитетов, у которых можно получить подтверждение его деловой и моральной добропорядочности.
Удивляли даже мелочи, привычные для делового человека, дорожащего своим временем и страхующим себя от случайностей.
«Не удивляйтесь, — писал в одном из первых писем Эйльбронн, — если получите от меня два одинаковых письма. Для надёжности я их всегда дублирую».
В первых письмах переводчик задавал автору много вопросов, делился сомнениями по конкретным эпизодам, но заканчивал неизменной надеждой на личную встречу или в Союзе, или в Париже.
«Мы с женой были бы очень счастливы принять Вас у нас в Париже, — приглашал Эйльбронн. — Мы имеем отдельную квартиру, где Вы можете жить совсем удобно и свободно (и бесплатно!). Вам будет возможность познакомиться с Бульварами, Тюильри и полем сражения войны 1870 года, то есть посетить те места, где жили, боролись и умирали герои Ваших книг».
Когда же пришло заманчивое предложение приурочить свой визит в Париж к открытию выставки Эдуарда Мане, Пикуль не устоял.
— Всё, решено… Готовься… Хоть раз в жизни надо решиться… на Париж. — Его речитатив был адресован мне.
Но, как поётся в песне: «Были сборы недолги».
Наш красивый миф, ударившись о власть политической бюрократии, рассыпался в пыль.
После длительных искусных и изобретательных чиновничьих отписок и выкрутасов вокруг и около конкретного вопроса по требованию правдоискателя была обнажена истина: Пикуль — «невыездной»!
Высказав в пустой эфир все свои мысли о советской власти и написав благодарное письмо Эйльбронну, Валентин Саввич сел за стол и, не вставая, почти сутки находился в…. Париже, медленно перелистывая и вдумчиво просматривая все имеющиеся в его библиотеке альбомы картин Эдуарда Мане.
На этом и закончилось путешествие Пикуля во Францию… Короткое путешествие… Всего в пять альбомов…
Спустя некоторое время Макс Эйльбронн, как и обещал, прислал Пикулю в подарок книгу Эрнеста Доде «Генерал Моро», изданную во Франции в 1909 году, естественно, на французском языке.
Любопытная деталь: в личной библиотеке Пикуля имелся перевод её на русский язык, опубликованный в российской периодике в…. том же 1909 году. Вот так работала отечественная печать в те далёкие времена, именуемые нами «до 1913 года».
Не привыкший оставаться в долгу, Пикуль засуетился: не так уж часто приходилось ему выбирать подарок президенту комплекса универмагов.
Этот непростой вопрос, в конце концов, замкнулся на мне.
На работе, разбирая только что полученную почту, я поделилась нашими проблемами с другом Валентина Саввича Юрием Даниловичем Вовком. Из распечатанного мною конверта с французскими марками и штемпелями на стол упала маленькая фотография.
— Это он? — спросил Юрий Данилович.
Получив моё подтверждение, он недолго, но внимательно рассматривал незнакомое лицо и затем предложил:
— А давайте я сделаю его портрет, инкрустированный деревом.
Мне нет необходимости петь дифирамбы искусству мастера и его работе. Я просто продолжу рассказ.
Довольно большую и потому тяжелую лакированную доску с портретом Эйльбронна, выполненным художественным стилем — интарсия, на почте не принимали. Необходимо было представить разрешение на вывоз её из страны.
После многочисленных безрезультатных скитаний «по инстанциям», (мои отчёты о которых приводили Пикуля в бешенство), наконец, я попала к экспертам Министерства культуры.
— Портрет переводчика Макса Эйльбронна. Подарок от писателя Валентина Пикуля. Автор — художник Юрий Вовк, — представила я картину экспертам.
Внимательный осмотр родил резюме:
— Это произведение искусства, представляющее огромную ценность. Место ему в музее. Вывозу не подлежит.
Я пошла, как говорится, ва-банк:
— Если представляет огромную ценность — оцените. Если место ему в музее — берите для музея, я отдам в несколько раз дешевле назначенной вами суммы.
Эксперты удалились на совещание.
Через некоторое время мне вынесли разрешение на вывоз, которое сопровождалось ворчливыми замечаниями: «Секреты лака утекают за кордон».
Картину на почте не брали… Не проходила по формату… Нет упаковки…
Мастер прикладного искусства, автор картины Юрий Данилович Вовк сам одел свое творение в упаковку («в экспортном исполнении»), и подарок отправился адресату.
В восторженном письме благодарный Эйльбронн подробно описывал, как все многочисленные друзья, собравшиеся посмотреть присланный из Советского Союза подарок, оценили уникальную работу неподдельным изумлением.
По крайней мере по письму выходит, что неизвестный во Франции Вовк… восхитил Париж.
Но более широкая парижская пресса в это время говорила о Пикуле.
Как и обещал Макс Эйльбронн, он добросовестно собрал и переслал Пикулю опубликованные во французских газетах и журналах рекламы, статьи и заметки, содержащие информацию о вышедшей книге («Пером и шпагой» — во французском варианте «Le Chevalier D’EON») и её авторе.
Поверьте мне на слово: ни по количеству, ни, сами понимаете, «по качеству» отзывы французских литературных профессионалов несоизмеримы с материалами, посвященными Пикулю и публиковавшимися в отечественных источниках.
И это при всём при том, что во Франции вышла всего одна книга дотоле неизвестного автора без всякой предварительной рекламы.
Вот так и звучит это по-французски: «Се ля ви!»
Дальнейшее сотрудничество по «Битве железных канцлеров» неожиданно и нелепо оборвалось. Разменявший девятый десяток человек приехал в Союз, чтобы встретиться с Пикулем. Одно из посланных им из Москвы писем, то ли по случайности, то ли по закономерности, то ли по запланированному умыслу, пришло спустя несколько дней, как убыл на родину раздосадованный Эйльбронн.
На его корректное письмо с сожалениями о несостояв-шейся встрече Валентин Саввич не ответил.
Подавленный случившимся, мне он объяснил свою позицию:
— Я не могу оправдываться. Оправдываться — означает отстаивать правду. А в данной ситуации правдой и не пахнет. Налицо только беспорядок, безответственность и вина, причём не моя. За них надо наказывать, а не оправдываться. Но это не в моей компетенции. Всё это я говорю только тебе. Француз такие вещи не поймет никогда.
Грустью и теплотой веет от стопки писем, вырезок французских газет и фотографии вовковского портрета, с которого смотрит на нас пожилой мужчина — Макс Эйльбронн — переводчик и издатель, человек, открывший своим землякам и соотечественникам русского писателя Валентина Пикуля.
Молчаливый финиш
В этом коротком рассказе сосредоточу своё и ваше, читатели, внимание на завершающем этапе работы Пикуля над романом «Каждому своё».
В ежедневных подробных дневниковых записях отражена вся её довольно загадочная динамика.
Можно встретить такое: у В С — 97 страниц.
Запись следующего дня: у В С — 68 страниц.
Это не опечатка — это работа. Просто автор вернулся назад, что-то сократил, что-то выбросил, что-то изъял для того, чтобы переставить данный материал в другое, более целесообразное, по его мнению, место.
Различные по размеру и уверенности шаги чередовались с небольшими остановками и отступлениями на полшага назад. Из них и состоял путь, ведущий к намеченной цели.
Валентин закончил первую часть — «Гражданин Моро», начал писать пролог ко второй — «Сопротивление».
Полшага назад: две ночи переделывал конец первой части.
И снова вперёд — до следующего творческого препятствия.
«Что я знаю об Аустерлице? Очень долго застрял на этой главе…» — эти слова, отражающие реалии, должны были войти в роман, как авторское отступление. Но, сдвинувшись с мёртвой точки, Пикуль так и оставил их только в черновике.
Приступив к написанию третьей части — «Под шелест знамен», — Валентин параллельно начисто перепечатывает в трёх экземплярах уже готовый материал и даёт мне для вычитки.
Третья часть — заключительная. Живу в предвкушении финала.
18 апреля утром я заглянула в его кабинет. Привычной записки не было, но на столе лежала рукопись, с которой я моментально считала главное: окончена 17 апреля 1983 года.
Только боязнь разбудить своего «трудягу» заставила сдержать радостные эмоции.
«Поздравлю с успехом вечером или когда позвонит на работу и сообщит о победе». Но странное дело — за весь день от Валентина нет ни одного звонка. Я тоже не звоню: вдруг ещё спит, утомлённый физической и психологической напряженностью. Я же не знаю, когда он лёг. Может, опять поздно утром. Приход домой нисколько не рассеял моего недоумения. Валентин Саввич, «развалив» рукопись по всему столу и даже стульям, задумчиво перебирал и просматривал отдельные стопки листов.
Я ни о чём его не спросила, поскольку ни его лицо, ни состояние, ни само занятие не выражали сколь-нибудь законченной удовлетворённости.
Так всё и продолжалось: Валентин Саввич правил и перепечатывал начисто роман, а я его вычитывала.
Когда притворство непривычно, тогда оно мучительно. Я не выдержала.
— Так ты поставил последнюю точку? — Вопрос касался окончания романа.
— Вроде бы и поставил, но… многоточие. — Пикуль ответил не сразу. — Понимаешь… есть ощущение, что… как бы это образней сказать?., что на полотне не хватает самого последнего «брюлловского» мазка.
Этот мазок красивой бабочкой ещё витал где-то в небесах, но через некоторое время он всё же оказался в сачке Пикуля. Прочтя информацию в газете, натолкнувшую его на нужную мысль, Валентин Саввич написал эпилог — мнимое интервью. Озабоченность сошла с лица писателя.
Роман закончен. Вот теперь можно кричать «Ура!».
С чувством глубокого удовлетворения поставил Валентин последнюю точку в романе. Он ещё не знает, что латинский фразеологизм, введённый Марком Туллием Цицероном до новой эры, одно из положений римского права — каждому своё — воспримется «Советским писателем» только в узко ассоциированной трактовке: как надпись на входе гитлеровского концлагеря, и название нового романа вновь станет предметом бурных дебатов.
После приведения рукописи в надлежащий порядок 22 мая я повезла её в Ленинград в издательство «Советский писатель».
С Татьяной Дмитриевной Зубковой — старшим редактором издательства — мы обменялись папками: я ей — роман о Моро, она мне — отвергнутую издателями «Окини-сан».
По просьбе Валентина Саввича заехала к Д. Т. Хренко-ву в «Неву» и оставила третий экземпляр рукописи нового романа для ознакомления. Именно для ознакомления! Валентин предложил джентльменский — без всяких обид и недоразумений — договор: не тратить порох на критику, разборы, рецензии, а просто вернуть рукопись, если она не понравится.
Заехала в Лениздат к Утехину, где познакомилась с Геннадием Михайловичем Гусевым — директором издательства «Современник». Я предложила ему издать новый роман Пикуля об Окини-сан. Именно этот смелый человек на основании договора с автором впервые выпустил журнальный вариант книги, героиней которой была беспризорная, оплеванная гореглядами и иже с ними бесприютная и неприкаянная Окини-сан… Более того. Геннадий Михайлович предложил переиздать книгу «Из старой шкатулки, дополнив её новыми миниатюрами. Так началось длительное и плодотворное сотрудничество Валентина Пикуля с издательством «Современник».
По возвращении в Ригу я застала Валентина за работой. «Париж на три часа» обрастал подробностями о Мале. Это было вызвано тем, что в нашей печати появились две научные монографии по затронутой в произведении теме: Далин В. М. Люди и идеи, 1970; Туган-Барановский Д. М. Наполеон и республиканцы, 1980.
Оба автора в упомянутых трудах выдвинули и обосновали оригинальные гипотезы, подняли ряд новых вопросов, на которых не сконцентрировали своего внимания историки, ранее писавшие о Франции и России времён Наполеона.
А Валентин Саввич считал профессиональным долгом ежедневно, ежечасно расширять рамки своего писательского кругозора и всегда внимательно следил за всеми, заслуживающими доверия публикациями, относящимися к интересующей его теме. Например, «Наполеон и республиканцы» Пикуль изучил ещё до того, как уважаемый учёный любезно прислал ему в подарок свой солидный труд.
Открывшаяся новая информация должна была, по задумке Пикуля, обязательно найти своё отражение в творческом дополнении романа… Что и было сделано.
А пока я с нетерпением ожидала выхода книги, на которой автор начертал: «Антонине Пикуль — верной подруге, разделившей моё одиночество, посвящаю с любовью». Автор.
Роман «Каждому своё»
«На кухне» исторического романиста почти всегда одновременно готовилось несколько разных по тематике блюд, но весь процесс шёл по определённому, одному ему известному плану.
И с этого плана Пикуля было довольно трудно сбить. Он, как правило, не бросал начатого дела, а только переключался с одного на другое, нужное ему.
Работая над «Фаворитом», Валентин в это же время внешне незаметно, как-то органично, начинает изучение материалов о походе Наполеона в Россию и главном герое нового произведения — генерале Моро.
Писатель подбирает материалы о наполеоновской эпохе, просит принести необходимые источники, делает выписки, составляет по Бонапарту «почасовик». А сам процесс написания книги по подробному «почасовику» был для Пикуля, как говорится, делом техники.
После непродолжительного, но довольно мучительного раздумья над рецензией из издательства «Советский писатель» и редакционным заключением по поводу романа «Три возраста Окини-сан», он принимает ответственное решение: разорвать договор с этим издательством.
Болезненность такого шага не столько в том, что аванс надо как-то возвращать, сколько в печальной реальности, что твою книгу печатать не хотят.
Телефонный звонок в издательство донёс до Ленинграда продублированные последующим письмом слова писателя:
«Наши отношения превратились в бесполезную полемику. Я желаю печатать роман — вам желательно видеть в печати выжимки из него. Я не могу убедить вас в верности моих взглядов на историю, но и вы не убедите меня в своей правоте, которую можете оправдать не историей, а лишь побочными обстоятельствами. Теперь, по прошествии трёх лет, вы ставите под сомнение даже название моей вещи. Давайте прекратим этот спор, заводящий нас в тупик. Я предлагаю вам совсем иной вариант: я сдаю вам другую книгу с тем же объёмом в 25 авторских листов. Название её — «Каждому своё».
Для реализации своего плана Пикуль предложил редакции два романа, объединённых единством темы:
«1. Париж на три часа — роман о заговоре генерала Мале (1812); роман публиковался дважды — в журнале “Звезда” (1962) и в сборнике исторических романов под общим названием “Пером и шпагой” (1972).
2. Каждому своё — новый исторический роман (время его 1799–1813), тематически вплотную смыкающийся с предыдущим.
Это роман о республиканской оппозиции диктатуре и агрессии Наполеона на общем фоне политических отношений с Россией. Дополнительные соображения для сведения редакции: второй роман я могу сдать в мае месяце этого года. Роман “Париж на три часа” требует дополнения, и я обещаю сдать его в августе месяце…
Прошу, соответственно, перезаключить со мной договор, изменив в нём название книги, и прошу указать издание 1984 года, ибо ожидание книги затянулось уже непростительно для вашего издательства.
Честь имею — В. Пикуль».
Да, такое заявление мог сделать только Пикуль… На его рабочем столе в этот момент лежал единственный, наполовину исписанный лист с названием задуманного им нового романа.
Валентин Саввич попросил меня отпечатать и отправить в издательство письмо, в котором он подтверждал ранее оговоренные намерения — разорвать договор по роману «Три возраста Окини-сан».
Решение принято, слово дано, и Валентин снова берётся за материалы, связанные с Моро.
Вместе с ним прослеживаем по карте итальянский поход Суворова. В поисках подробностей о сражении при Нови перелопачиваем кипы литературы. Слава богу! В трёхтомнике «История Италии» Валентин находит нужные карты. Карты мелкие, Пикуль работает с лупой, но это его не устраивает, берёт ватман и на нём крупно вырисовывает интересующий его регион. На нём в дальнейшем и «воюет».
Вновь просмотрев литературу о походе Наполеона в Египет и его бегстве, Пикуль вносит коррективы в хронологию «почасовика» о Моро.
Вживаясь в быт, нравы, обычаи и моду Европы начала XIX столетия, Валентин Саввич знакомился с жизнеописаниями многих великих современников Наполеона.
Интересно, что самой последней книгой, которую просматривал Пикуль непосредственно перед тем, как приступил к написанию романа «Каждому своё», была книга о… Бетховене.
Знакомясь с периодом пребывания Бетховена в Теплице в июле 1812 года, его встречами с И. В. Гёте, Пикуль сделал наброски-заготовки к исторической миниатюре о Бетховене (вернее, о его любви к Амалии Зебальд), но потом переключился на Моро.
Как объяснить эту связь музы и музыки с генералами, пушками и войной? Может быть, тому виной слова Бетховена, сказавшего о своих сонатах: «Я пишу не для того, чтобы люди плакали от умиления, а для того, чтобы шли на бой!..»
В последний день уходящего 1982 года Валентин Саввич сказал, что роман «Каждому своё» хочет посвятить мне. И принёс титульный лист рукописи, на котором его рукой было начертано посвящение. Прочитав посвящение, я поблагодарила его и попросила сократить показавшуюся мне объёмной и какой-то рыхлой надпись, что он впоследствии любезно и сделал.
Гражданин Моро
«Я признаюсь, не люблю того хрестоматийного Наполеона, который представлен у нас лишь двумя поклонниками — Тарле и Манфредом… Названные мною историки, весьма почтенные, как бы стоят на коленях перед “гением” императора. Зато я, автор, при написании романов о Моро и Мале сознательно отложил их труды в сторону, чтобы подняться с колен, используя совсем иную литературу, мало известную читателям…»
Новый год (1983) Валентин Пикуль вновь встречал за рабочим столом, приступив к непосредственному написанию романа «Каждому своё». Слегка опережая события, скажу, что через три месяца и 17 дней роман был вчерне закончен.
Оказалось, что Наполеониана на русском языке отнюдь не малочисленна. Но большинство исторических исследований и монографий, проштудированных Пикулем, было написано с бонапартистских позиций, а Валентин Саввич хотел разглядеть в Наполеоне живого человека, а не только всемогущего императора.
«Он был велик, но он был и жалок!» — эти слова, сказанные о Наполеоне, должны были стать мерилом правдивости в оценке его личности.
Наполеон в видении автора — скорее властолюбец, никогда не щадивший людей, готовый к массовым кровопролитиям ради собственного честолюбия, ради своих чисто эгоистических намерений. Пикуль признавал величие Наполеона как полководца, но оставался нетерпимым к нему как к человеку. «Именно по этой причине моими героями стали Моро и Мале, столь дерзко выступившие против диктатуры великого корсиканца».
Жизнь полна неожиданностей, и даже в это насыщенное работой время было множество встреч, пусть коротких, но чаще всего приятных и полезных, запоминающихся и обогащающих, но никуда не денешься, всё-таки немного ущербных для сегодняшнего конкретного творческого этапа.
С восторгом встречал Валентин Саввич приехавших вместе военного журналиста Эдуарда Фёдоровича Лунёва и знаменитого актёра Сергея Петровича Никоненко, с которым, наряду с другими, шёл и разговор об экранизации книг Валентина Пикуля, в частности, романов «Окини-сан» и «Баязет».
По традиции 23 февраля было много военных с тёплыми поздравлениями и всеми сопутствующими им «атрибутами». Запомнилась писателю встреча с москвичом В. М. Чулика-новым. Вячеслав Михайлович, любитель и знаток литературы, с первых шагов следил за творчеством Валентина Саввича, собирая все материалы вплоть до публикаций в самых малотиражных газетах. Думаю, что мало кто из читателей располагает такой или подобной информацией.
Нервное напряжение, сопутствующее созданию романа, было отнюдь не меньше. От «ершистого» Пикуля просили что-нибудь «нейтрального», а он взялся за роман о Моро, «нейтральность» которого просматривалась весьма призрачно. Связь же его с днём сегодняшним была довольно очевидна. На скамье подсудимых Моро говорил:
— Навязывая свою волю и свои взгляды соседним народам, мы искусственно вызываем кровопролития, от которых уже начала уставать Франция, а скоро устанет весь мир. Штыки хороши для атак, но штыки совершенно непригодны для того, чтобы на их остриях переносить в другие страны идеи…
Злободневность этих слов, произнесённых много лет назад, солидарность с ними автора — всё это делало книгу, мягко говоря, дискомфортной для тех же верхних эшелонов тогдашней власти…
Война в Афганистане набирала силу…
До чего же порой полны парадоксов бывают исторические параллели.
Генерал Жан Виктор Моро, слава которого (в какой-то момент) затмила славу Наполеона, сражавшийся в Италии с войсками Суворова, противник личной диктатуры императора Бонапарта, республиканец с идеологией борца за справедливость, свободу и независимость, был приглашён Александром I на службу военным советником при ставке российского императора. Да. Валентин Саввич очень любил делать героями своих книг ярких, незаурядных личностей, сила характера которых наиболее контрастно проявляется в период тяжёлых испытаний.
Симпатия к герою романа проявлялась у Валентина Пикуля даже в тщательно подобранных эпиграфах, в которых чувствуется что-то сугубо автобиографическое:
«Я сделался солдатом, потому что я был гражданином».
Макс Эйльбронн
В знак искреннего уважения я вынесла в заголовок имя этого благородного человека, энтузиазм и личная инициатива которого внесли неоценимый вклад в дело укрепления культурных связей между народами.
Заочное знакомство с Максом Эйльбронном произошло для Пикуля весьма неожиданно.
С помощью советского посольства Валентина Пикуля нашло письмо Макса Эйльбронна, в котором он просил автора дать согласие на перевод и издание в Париже романа «Пером и шпагой». Это было начало деловой и дружеской переписки. Мне хочется сразу дать читателю почувствовать её атмосферу и познакомиться с переводчиком.
Поэтому привожу здесь одно из (как видно и по содержанию) далеко не первых писем Эйльбронна.
Два листа исписаны аккуратным, разборчивым почерком:
«ПАРИЖ. Четверг 9 июня 1983 г.
Дорогой господин Пикуль!
Во-первых, мы с женой хотим Вас поблагодарить за приглашение приехать в Ригу (Ваше письмо — 20.05.1983).
К сожалению, я думаю, что это очень трудно в этом году. Я очень занят. Но мы были бы очень рады познакомиться с Вами.
Во-вторых, Вы мне написали “о себе”. Я думаю, как переводчик Вашей книги, мне надо Вам рассказать тоже “о себе”.
Я очень старый! Мне 80 лет, а жене 78 лет. Всё-таки мы живые и здоровые.
Я только дилетант в переводе! Это моё любимое занятие и отдых… Я президент большого комплекса универмагов “GALERIES LAFARETTE…” во Франции.
Мы удивительные люди! Мы начали изучать русский язык только 20 лет тому назад (когда мне было 60 лет). У нас много друзей в Советском Союзе и тоже в Советском посольстве в Париже, так как мы очень любим Вашу страну.
Я много работаю и тоже, как Вы, много воевал…
С уважением Макс Эйльбронн.
P. S. Ваша книга “Пером и шпагой” продается во Франции. Через несколько дней я Вам отправлю рекламу в газетах о Вашей книге.
Сейчас я почти закончил переводить “Битва двух железных канцлеров”, но будет трудно найти издателя.
Моя жена уже искала книги о генерале Моро. Но до сих пор она ничего не нашла. Но она продолжает свои поиски. М. Э.».
Непосредственный контакт с рационализмом западной этики взаимоотношений между людьми вызывал удивление и восхищение Пикуля.
Не встречал ещё Валентин Саввич в своей жизни такого, чтобы издатель перед началом делового разговора вместо голословных заверений предоставлял адреса и телефоны авторитетов, у которых можно получить подтверждение его деловой и моральной добропорядочности.
Удивляли даже мелочи, привычные для делового человека, дорожащего своим временем и страхующим себя от случайностей.
«Не удивляйтесь, — писал в одном из первых писем Эйльбронн, — если получите от меня два одинаковых письма. Для надёжности я их всегда дублирую».
В первых письмах переводчик задавал автору много вопросов, делился сомнениями по конкретным эпизодам, но заканчивал неизменной надеждой на личную встречу или в Союзе, или в Париже.
«Мы с женой были бы очень счастливы принять Вас у нас в Париже, — приглашал Эйльбронн. — Мы имеем отдельную квартиру, где Вы можете жить совсем удобно и свободно (и бесплатно!). Вам будет возможность познакомиться с Бульварами, Тюильри и полем сражения войны 1870 года, то есть посетить те места, где жили, боролись и умирали герои Ваших книг».
Когда же пришло заманчивое предложение приурочить свой визит в Париж к открытию выставки Эдуарда Мане, Пикуль не устоял.
— Всё, решено… Готовься… Хоть раз в жизни надо решиться… на Париж. — Его речитатив был адресован мне.
Но, как поётся в песне: «Были сборы недолги».
Наш красивый миф, ударившись о власть политической бюрократии, рассыпался в пыль.
После длительных искусных и изобретательных чиновничьих отписок и выкрутасов вокруг и около конкретного вопроса по требованию правдоискателя была обнажена истина: Пикуль — «невыездной»!
Высказав в пустой эфир все свои мысли о советской власти и написав благодарное письмо Эйльбронну, Валентин Саввич сел за стол и, не вставая, почти сутки находился в…. Париже, медленно перелистывая и вдумчиво просматривая все имеющиеся в его библиотеке альбомы картин Эдуарда Мане.
На этом и закончилось путешествие Пикуля во Францию… Короткое путешествие… Всего в пять альбомов…
Спустя некоторое время Макс Эйльбронн, как и обещал, прислал Пикулю в подарок книгу Эрнеста Доде «Генерал Моро», изданную во Франции в 1909 году, естественно, на французском языке.
Любопытная деталь: в личной библиотеке Пикуля имелся перевод её на русский язык, опубликованный в российской периодике в…. том же 1909 году. Вот так работала отечественная печать в те далёкие времена, именуемые нами «до 1913 года».
Не привыкший оставаться в долгу, Пикуль засуетился: не так уж часто приходилось ему выбирать подарок президенту комплекса универмагов.
Этот непростой вопрос, в конце концов, замкнулся на мне.
На работе, разбирая только что полученную почту, я поделилась нашими проблемами с другом Валентина Саввича Юрием Даниловичем Вовком. Из распечатанного мною конверта с французскими марками и штемпелями на стол упала маленькая фотография.
— Это он? — спросил Юрий Данилович.
Получив моё подтверждение, он недолго, но внимательно рассматривал незнакомое лицо и затем предложил:
— А давайте я сделаю его портрет, инкрустированный деревом.
Мне нет необходимости петь дифирамбы искусству мастера и его работе. Я просто продолжу рассказ.
Довольно большую и потому тяжелую лакированную доску с портретом Эйльбронна, выполненным художественным стилем — интарсия, на почте не принимали. Необходимо было представить разрешение на вывоз её из страны.
После многочисленных безрезультатных скитаний «по инстанциям», (мои отчёты о которых приводили Пикуля в бешенство), наконец, я попала к экспертам Министерства культуры.
— Портрет переводчика Макса Эйльбронна. Подарок от писателя Валентина Пикуля. Автор — художник Юрий Вовк, — представила я картину экспертам.
Внимательный осмотр родил резюме:
— Это произведение искусства, представляющее огромную ценность. Место ему в музее. Вывозу не подлежит.
Я пошла, как говорится, ва-банк:
— Если представляет огромную ценность — оцените. Если место ему в музее — берите для музея, я отдам в несколько раз дешевле назначенной вами суммы.
Эксперты удалились на совещание.
Через некоторое время мне вынесли разрешение на вывоз, которое сопровождалось ворчливыми замечаниями: «Секреты лака утекают за кордон».
Картину на почте не брали… Не проходила по формату… Нет упаковки…
Мастер прикладного искусства, автор картины Юрий Данилович Вовк сам одел свое творение в упаковку («в экспортном исполнении»), и подарок отправился адресату.
В восторженном письме благодарный Эйльбронн подробно описывал, как все многочисленные друзья, собравшиеся посмотреть присланный из Советского Союза подарок, оценили уникальную работу неподдельным изумлением.
По крайней мере по письму выходит, что неизвестный во Франции Вовк… восхитил Париж.
Но более широкая парижская пресса в это время говорила о Пикуле.
Как и обещал Макс Эйльбронн, он добросовестно собрал и переслал Пикулю опубликованные во французских газетах и журналах рекламы, статьи и заметки, содержащие информацию о вышедшей книге («Пером и шпагой» — во французском варианте «Le Chevalier D’EON») и её авторе.
Поверьте мне на слово: ни по количеству, ни, сами понимаете, «по качеству» отзывы французских литературных профессионалов несоизмеримы с материалами, посвященными Пикулю и публиковавшимися в отечественных источниках.
И это при всём при том, что во Франции вышла всего одна книга дотоле неизвестного автора без всякой предварительной рекламы.
Вот так и звучит это по-французски: «Се ля ви!»
Дальнейшее сотрудничество по «Битве железных канцлеров» неожиданно и нелепо оборвалось. Разменявший девятый десяток человек приехал в Союз, чтобы встретиться с Пикулем. Одно из посланных им из Москвы писем, то ли по случайности, то ли по закономерности, то ли по запланированному умыслу, пришло спустя несколько дней, как убыл на родину раздосадованный Эйльбронн.
На его корректное письмо с сожалениями о несостояв-шейся встрече Валентин Саввич не ответил.
Подавленный случившимся, мне он объяснил свою позицию:
— Я не могу оправдываться. Оправдываться — означает отстаивать правду. А в данной ситуации правдой и не пахнет. Налицо только беспорядок, безответственность и вина, причём не моя. За них надо наказывать, а не оправдываться. Но это не в моей компетенции. Всё это я говорю только тебе. Француз такие вещи не поймет никогда.
Грустью и теплотой веет от стопки писем, вырезок французских газет и фотографии вовковского портрета, с которого смотрит на нас пожилой мужчина — Макс Эйльбронн — переводчик и издатель, человек, открывший своим землякам и соотечественникам русского писателя Валентина Пикуля.
Молчаливый финиш
В этом коротком рассказе сосредоточу своё и ваше, читатели, внимание на завершающем этапе работы Пикуля над романом «Каждому своё».
В ежедневных подробных дневниковых записях отражена вся её довольно загадочная динамика.
Можно встретить такое: у В С — 97 страниц.
Запись следующего дня: у В С — 68 страниц.
Это не опечатка — это работа. Просто автор вернулся назад, что-то сократил, что-то выбросил, что-то изъял для того, чтобы переставить данный материал в другое, более целесообразное, по его мнению, место.
Различные по размеру и уверенности шаги чередовались с небольшими остановками и отступлениями на полшага назад. Из них и состоял путь, ведущий к намеченной цели.
Валентин закончил первую часть — «Гражданин Моро», начал писать пролог ко второй — «Сопротивление».
Полшага назад: две ночи переделывал конец первой части.
И снова вперёд — до следующего творческого препятствия.
«Что я знаю об Аустерлице? Очень долго застрял на этой главе…» — эти слова, отражающие реалии, должны были войти в роман, как авторское отступление. Но, сдвинувшись с мёртвой точки, Пикуль так и оставил их только в черновике.
Приступив к написанию третьей части — «Под шелест знамен», — Валентин параллельно начисто перепечатывает в трёх экземплярах уже готовый материал и даёт мне для вычитки.
Третья часть — заключительная. Живу в предвкушении финала.
18 апреля утром я заглянула в его кабинет. Привычной записки не было, но на столе лежала рукопись, с которой я моментально считала главное: окончена 17 апреля 1983 года.
Только боязнь разбудить своего «трудягу» заставила сдержать радостные эмоции.
«Поздравлю с успехом вечером или когда позвонит на работу и сообщит о победе». Но странное дело — за весь день от Валентина нет ни одного звонка. Я тоже не звоню: вдруг ещё спит, утомлённый физической и психологической напряженностью. Я же не знаю, когда он лёг. Может, опять поздно утром. Приход домой нисколько не рассеял моего недоумения. Валентин Саввич, «развалив» рукопись по всему столу и даже стульям, задумчиво перебирал и просматривал отдельные стопки листов.
Я ни о чём его не спросила, поскольку ни его лицо, ни состояние, ни само занятие не выражали сколь-нибудь законченной удовлетворённости.
Так всё и продолжалось: Валентин Саввич правил и перепечатывал начисто роман, а я его вычитывала.
Когда притворство непривычно, тогда оно мучительно. Я не выдержала.
— Так ты поставил последнюю точку? — Вопрос касался окончания романа.
— Вроде бы и поставил, но… многоточие. — Пикуль ответил не сразу. — Понимаешь… есть ощущение, что… как бы это образней сказать?., что на полотне не хватает самого последнего «брюлловского» мазка.
Этот мазок красивой бабочкой ещё витал где-то в небесах, но через некоторое время он всё же оказался в сачке Пикуля. Прочтя информацию в газете, натолкнувшую его на нужную мысль, Валентин Саввич написал эпилог — мнимое интервью. Озабоченность сошла с лица писателя.
Роман закончен. Вот теперь можно кричать «Ура!».
С чувством глубокого удовлетворения поставил Валентин последнюю точку в романе. Он ещё не знает, что латинский фразеологизм, введённый Марком Туллием Цицероном до новой эры, одно из положений римского права — каждому своё — воспримется «Советским писателем» только в узко ассоциированной трактовке: как надпись на входе гитлеровского концлагеря, и название нового романа вновь станет предметом бурных дебатов.
После приведения рукописи в надлежащий порядок 22 мая я повезла её в Ленинград в издательство «Советский писатель».
С Татьяной Дмитриевной Зубковой — старшим редактором издательства — мы обменялись папками: я ей — роман о Моро, она мне — отвергнутую издателями «Окини-сан».
По просьбе Валентина Саввича заехала к Д. Т. Хренко-ву в «Неву» и оставила третий экземпляр рукописи нового романа для ознакомления. Именно для ознакомления! Валентин предложил джентльменский — без всяких обид и недоразумений — договор: не тратить порох на критику, разборы, рецензии, а просто вернуть рукопись, если она не понравится.
Заехала в Лениздат к Утехину, где познакомилась с Геннадием Михайловичем Гусевым — директором издательства «Современник». Я предложила ему издать новый роман Пикуля об Окини-сан. Именно этот смелый человек на основании договора с автором впервые выпустил журнальный вариант книги, героиней которой была беспризорная, оплеванная гореглядами и иже с ними бесприютная и неприкаянная Окини-сан… Более того. Геннадий Михайлович предложил переиздать книгу «Из старой шкатулки, дополнив её новыми миниатюрами. Так началось длительное и плодотворное сотрудничество Валентина Пикуля с издательством «Современник».
По возвращении в Ригу я застала Валентина за работой. «Париж на три часа» обрастал подробностями о Мале. Это было вызвано тем, что в нашей печати появились две научные монографии по затронутой в произведении теме: Далин В. М. Люди и идеи, 1970; Туган-Барановский Д. М. Наполеон и республиканцы, 1980.
Оба автора в упомянутых трудах выдвинули и обосновали оригинальные гипотезы, подняли ряд новых вопросов, на которых не сконцентрировали своего внимания историки, ранее писавшие о Франции и России времён Наполеона.
А Валентин Саввич считал профессиональным долгом ежедневно, ежечасно расширять рамки своего писательского кругозора и всегда внимательно следил за всеми, заслуживающими доверия публикациями, относящимися к интересующей его теме. Например, «Наполеон и республиканцы» Пикуль изучил ещё до того, как уважаемый учёный любезно прислал ему в подарок свой солидный труд.
Открывшаяся новая информация должна была, по задумке Пикуля, обязательно найти своё отражение в творческом дополнении романа… Что и было сделано.
А пока я с нетерпением ожидала выхода книги, на которой автор начертал: «Антонине Пикуль — верной подруге, разделившей моё одиночество, посвящаю с любовью». Автор.
Глава восьмая. Дела семейные
Мои заботы
Наступила весна — время надежд и тревог за мужа, время надежд и тревог за сына, который подходил к ответственному жизненному рубежу — окончанию школы.
Думаю, нет необходимости смаковать понятные всем переживания и волнения матери, сын которой, заканчивая десятый класс, решил посвятить свою дальнейшую жизнь благородной мужской профессии — защитника Родины.
Окончание школы означало расставание. Надолго ли? В лучшем случае — от отпуска до отпуска. Его отпуска! Потому что не по рассказам знаю судьбу военного моряка: в другое время его можно не застать. Океанские просторы безбрежны. А море влюбляет в себя.
Я ревновала сына к морю, но делала всё, чтобы осуществилась его мечта.
В книге я совсем немного пишу о сыне, и может сложиться ложное впечатление, что он был обделен вниманием. Отнюдь нет. В каникулы и выходные дни он находился с нами, на зиму приезжала моя матушка и жила с ним, помогая «вести хозяйство». В непродолжительные отрезки, когда он жил один, я через день ездила к нему, чтобы сготовить еду, похозяйничать, поговорить. Наше общение всегда было душевным и откровенным, он посвящал меня в свои дела, даже такие: «Пошёл на свидание с Галей».
Всё-таки важно понимать, что кое-какие дела надо делать молча, без шума, особенно если они касаются вопросов деликатных…
В этом году исполнялось три года, как умерла Вероника Феликсовна. Видимо, излишне оберегая меня, Валентин Саввич не заводил о ней разговоров. Поэтому я сама сделала необходимые шаги, обратившись за помощью в изготовлении памятника-надгробия.
И только когда всё было изготовлено и установлено, я поведала об этом Валентину. Он не сказал ничего. А мне и не нужно было никаких слов. Это тот случай, когда глаза намного красноречивей слов.
Заочные и очные контакты
Интерес к творчеству Валентина зарубежных издателей настойчиво расширялся. Об этом свидетельствовали многие письма этого периода.
Пришедшее письмо от Эвы Долейшовой из Праги донесло приятную новость: она закончила перевод романа «Богатство» и отдала его в издательство.
В поступившей корреспонденции от члена Союза журналистов из Севастополя от Дегтярёва Виктора Алексеевича высказывалось возмущение: в первом выпуске «Советского энциклопедического словаря» он не нашёл упоминания о Пикуле, хотя «более мелкие писатели» там присутствуют. И он добровольно включился в борьбу за справедливость, рассылая свои петиции в компетентные инстанции. Труд правдоискателя не пропал даром: из второго выпуска словаря теперь можно было узнать, что есть такой русский писатель — Валентин Пикуль.
Уже после выхода «Фаворита» Дегтярёв напишет Валентину Саввичу: «Счастлив тем, что живу в «потёмкинской деревне» — городе-герое Севастополе». Это будет после выхода «Фаворита».
Не знаю, как сейчас, а в те времена «валовой продукт» писателей выдавался на-гора только в рамках пятилетнего плана. Ни в десятую, ни в одиннадцатую пятилетку Пикуль не попал. Ничего не знающие читатели обращались к Валентину Саввичу с письменными вопросами: почему Вы не даёте издавать свои книги, их так мало и так трудно достать.
В очередной заявке Пикуль писал, что у него приближается 30-летие литературной деятельности и на двенадцатую пятилетку (1986–1990) выпадает 60-летний юбилей. На собрание сочинений соответствующим отделом ЦК был установлен вполне определенный «прижизненный» ценз — 5–6 томов.
Через некоторое время пришло уведомление:
«…в соответствии со Сводным планом выпуска собрания сочинений, избранных произведений и творческого наследия писателей и деятелей искусств на 1986–1990 гг. издательству “Современник” поручено выпустить Ваше Избранное».
Избранное — значит не более 3–4 томов.
Но Пикуль не очень расстроился:
«Это не так плохо… для начала».
Он не мог знать, что двенадцатая — это последняя его «прижизненная» пятилетка…
Спрос на произведения Валентина рос и расширялся. Однажды, придя ко мне на работу, ответственный секретарь выходящего в Риге на русском языке журнала «Даугава» Борис Попов поинтересовался: «Не может ли Валентин Саввич дать для журнала что-нибудь из новинок?» Я передала разговор, и Пикуль с удовольствием предложил свои новые миниатюры. Редактировала их Раиса Васильевна Золотова, дочь друга с Камчатки — Василия Золотова, который переехал на постоянное место жительства в Рязань.
Один из первых редакторов миниатюр был и Евгений Вячеславович Туинов из Ленинграда, который готовил для ленинградского издательства «Детская литература» сборник «Миниатюр», включающий последние новинки.
Валентин Саввич любил и уважал Евгения Вячеславовича как толкового и корректного редактора, умного и приятного человека, собеседника и коллегу.
Часто их разговоры о жизни, о писательском ремесле занимали значительно большее место, чем обсуждение того, с чем Туинов приехал.
Пикуль не раз подчёркивал, что ему в жизни везёт на редакторов, если они… относительно молодые.
До самых последних дней они оставались большими друзьями.
После продолжительных контактов с Пикулем, позволяющих проникнуться его самоотверженностью, многие ещё больше заражались «писательским вирусом»…
Если следовать хронологии, то я должна остановиться на одном серьёзном письме, которое пришлось написать Пикулю в 1983 году в ответ на послание полковника Хо-рева. Автору сообщалось, что в различные инстанции и в редакцию газеты «Красная звезда» поступили письма от сестры старшего лейтенанта В. А. Мартынова, в которых она утверждает, что в книге «Реквием каравану PQ-17» сведения о Мартынове не соответствуют действительности, и высказывалась просьба сообщить, «откуда почерпнуты эти сведения».
Ответ Валентина Пикуля гласил:
«Уважаемый тов. Хорев!
Вот уже три года гр. Мартынова обвиняет меня в том, будто я исказил правду о её брате, лейтенанте В. А. Мартынове, и первым в СССР сказал о нём неправду.
Напоминаю о датах. О роковой нерешительности Мартынова впервые в нашей стране написал контр-адмирал и Герой Советского Союза А. И. Колышкин ещё в 1964 г. (см. «В глубинах полярных морей», Воениздат, с. 176), а мой “Реквием…” появился в печати только в 1970 году…
В работе я использовал и записки В. Ю. Брамана, который в описываемый период находился в боевой рубке подле Н. А. Лунина и всё видел своими глазами. Эти записки В. Ю. Брамана были опубликованы в газете Северного флота “На страже Заполярья” под названием “Лунинцы” (публ. с 4 по 11 апр. 1969 г.). Браман, как очевидец (он был тогда командиром БЧ-5 лодки), судит Мартынова ещё строже и конкретно говорит о “нерешительности и несамостоятельности лейтенанта Мартынова”, по вине которого героическая К-21 чуть не погибла…
Наконец, совсем недавно Воениздат выпустил монографию “В студёных глубинах”, в которой коллектив авторов пишет (с. 131) буквально следующее: “Малейшая оплошность могла кончиться плохо для всего корабля… лейтенант Мартынов В. А. замешкался с погружением, и пулемётная очередь прошила лёгкий корпус. В следующее мгновение слева за кормою упали бомбы…” Далее авторы пишут, что после авиационной атаки Н. А. Лунин собрал в боевой рубке офицеров лодки, с которыми вместе и “разобрал оплошность лейтенанта… ”.
Казалось бы, всё уже ясно. Историки минувшей войны не пользуются моими романами для своих выводов. Между тем, по мнению гражданки Мартыновой, так получается, будто я написал свой роман, а теперь все историки повторяют мною сказанное. Нелепо и смешно думать, будто целый научный коллектив авторов списывал исторические факты с моего романа.
Уважающий Вас Валентин Пикуль».
Но, как увидим в дальнейшем, этот аргументированный отзыв, поглотивший само время, а на продолжительное время ещё и рабочее настроение, оказался никому не нужным…
В этом году Валентин Саввич познакомился с пародией Александра Иванова на свой роман.
Насколько занятный всё-таки этот литературный жанр. Даже захотелось немного о нём порассуждать. В пародии, как в большом корыте, есть корм на любой вкус. Там найдется пища всякому уму, вне зависимости от количества в нём извилин.
Часто пародия разбивает читателей на два диаметрально противоположных лагеря. Восприятие и дальнейшая реакция зависят от многих причин, которые характеризуются, если выражаться модным сейчас «абракадабрским» языком, направлением вектора социальной мотивации.
— Кто таков Пикуль? — вопрошалось в пародии.
Одни, восторженно брызгая слюной, перепевали фразу:
«Писарь он, грамотей анафемский… Все подушки перетряхнул, под все кровати зыркнул…»
Другие, улыбнувшись данной фразе, задерживали своё внимание на другой:
«Сочинитель, матушка, опосля нас проживаемый… Нас, людишек века осьмнадцатого, вдоль и поперёк изучимши…»
А вот к этому самому — «вдоль и поперёк изучимши» — уже никакая грязь прилипнуть не в силах.
Но от брошенной небольшой пародии пошли волны, «замочив тапочки» и пародисту, и объекту его внимания.
Пародию восхваляли и цитировали. С другого конца диаметра шли требования привлечь юмориста к ответственности за оскорбление знаменитого и любимого писателя.
В общем, было очень похоже на современность. На одних литературных улицах и площадях демонстранты держали лозунги: «Позор Иванову!», «Да здравствует Пикуль!» На других — всё было наоборот.
Но это, как многие уже, наверное, начали понимать, лишь пена.
Истина редко лежит на поверхности.
Выходу в свет пародии предшествовало письмо, адресованное Пикулю.
Вот его текст: «Дорогой и уважаемый Валентин Саввич!
Ваша уверенность, что Вы неуязвимы с моей стороны, не оправдалась!
Прилагаю свидетельство тому. Моё отношение к Вам Вы знаете.
Я делаю то, что не делал никогда и ни с кем (выделено мною. — А. П.). Посылаю Вам текст пародии.
Если пародия Вам не понравится, если Вы сочтёте, что публикация её (а ещё вопрос — напечатают ли?!) почему-либо несвоевременна или хоть как-то, хоть чем-то может Вам повредить, сообщите.
Любопытно мне было бы узнать и Ваше мнение.
Пока пародию знает (кроме меня, разумеется) один человек — моя жена…
Шлю я текст и нашему общему другу Д. Т. Хренкову.
Был в июне в Риге, выступал в концертах, звонил, но не застал.
Всех Вам благ, здоровья и успехов. Всегда Ваш Александр Иванов».
Думаю, что добрый, уважительный тон письма откроет читателям истину о взаимоотношениях двух литераторов.
— Пусть, конечно, публикует, — рассуждал Пикуль относительно темы письма, — это его труд, его работа. А навредить мне больше того, что уже есть, никто, кроме меня самого, не сможет.
И Валентин Саввич загадочно улыбнулся, по-видимому, мысленно примерив одежды пародии на «Фаворита».
Завтра…
19 июня утром я встала с каким-то беспокойством: приснился страшный сон: будто я примеряла, как саван, белую фату, украшенную таблетками анальгина. Подаю фату Марине, она её не взяла.
Не дожидаясь вечера, решила съездить к Вите, пока спит Валентин Саввич. Заехала на базар, купила фруктов, помидоров, пирожных и цветы. К моему величайшему изумлению, дверь открыла Марина, приехавшая без всякого предупреждения. Приехала не одна. По тому, как она представила своего кавалера, я поняла, что дочь уже не одна, что семьи у нас разные.
К Вите зашли три парня и пригласили его на море. Я сначала не отпускала — какое может быть море, когда завтра последний экзамен. Но он сказал, что проветриться не помешает. Так и ушёл с ребятами…
Вечером, во время программы «Время», раздался стук в дверь. По условному сигналу сразу определила: приехала Маринка. Я бросилась к ней навстречу.
Марина сказала, что Вити больше нет… Утонул…
Время остановилось…
Провал в памяти, пробел — в дневнике.
Я не знаю, что мне кололи, но как заторможенная сидела на берегу, напротив места, где море поглотило сына.
Работали водолазы, летали вертолёты…
Сына нашли через восемь дней — в день выпускного вечера.
Затем были похороны.
Я ничего не могу рассказать о Пикуле, помню лишь только кладбище, с которого вечером он меня увозил.
А остальное всё во мраке, слёзы застилают глаза…
Кладбище — дом. Дом — кладбище. Жить не хотелось…
Желая вырвать меня из этой гнетущей обстановки, Валентин с помощью добрых, преданных друзей организовал поездку в Светлогорск.
23 июля — день рождения Вити. Рано утром, усыпав заплаканными цветами могилу, мы сели в предоставленную нам Юрием Михайловичем Лебедевым машину и отправились в путь.
В голове долго блуждала мысль: правильно ли, что я принесла 17 белых гвоздик?.. На могилу положено — чётное количество. А как же быть?.. Может, всё-таки можно?.. Ведь сегодня у него день рождения… Ему сегодня было бы — 17…
Дорога предстояла длинная, но в моей памяти она отразилась лишь калейдоскопом отдельных кадров и слов.
Шофёр со знанием дела, видимо, что-то интересное рассказывал о немцах, о полицаях. Валентин Саввич, пытаясь отвлечь меня от собственных мыслей, тараторил без умолку.
Подъезжаем к городу Советск. Голос Пикуля не прерывается: «Тильзит… Александр и Наполеон… Встреча посреди Немана на плоту…» — Валентин с большими, чем в романе, подробностями пересказывает главу своего последнего, ещё не опубликованного произведения «Каждому своё».
Разместились на втором этаже приготовленного для Пикуля небольшого уютного особнячка, носящего неофициальное, но, видимо, имеющее под собой реальную почву название — особняк Геринга, намереваясь провести здесь десяток дней.
Не буду описывать короткое пребывание в Светлогорске. Что касается Пикуля, то ни о какой работе даже не могло идти и речи.
Узнав, что здесь отдыхает известный писатель, из окрестных санаториев потянулись люди с надеждой получить автограф, надпись на книге.
Светлое название города не развеяло смога в сердце и в душе. Мы заторопились домой: 29-го — сорок дней, как нет сына.
Жаркий день. На обратной дороге при подъезде к Шяуляю Валентину стало плохо. Может, перегрелся, как говорят в народе — солнечный удар, а может… Врачей не было. Холодные компрессы и отдых в тени вернули силы. В волнениях за его самочувствие дорога до дома казалась очень длинной…
У Вити — свежие цветы. В наше отсутствие Галочка ухаживала за могилкой. Позвонила ей, поблагодарила, попросила навестить нас.
Конечно же, и в этот тяжёлый для нас год было много гостей, друзей и знакомых. Добрые люди выражали искренние соболезнования и старались поддержать нас в эти пасмурные тяжёлые дни. Но мы встречались с ними не раз и не два, поэтому лучше упомянуть о них в другом контексте.
Вернёмся к Пикулю
Шли дни… Некоторые из них начали находить отражение в моём дневнике. Это особенно касалось информации о «Фаворите».
В сентябре месяце позвонила в Воениздат по поводу судьбы посланной рукописи «Фаворита». Из разговора с главным редактором выяснилось, что «роман прочитали два консультанта, книга понравилась, но для публикации в Военном издательстве необходимы следующие доработки: усилить батальные сцены, убрать линию Екатерина — Потёмкин, сократить роман с 60 до 35 авторских листов».
Убрать главную линию, сократить вдвое, дополнить половинку описанием боёв! Да это ж будет уже не роман «Фаворит», а повесть о полководце Потёмкине!
Я сказала, что Валентин Саввич скорее напишет новый роман, чем будет делать такие сокращения. Мне не нужно было даже консультироваться с ним по такому вопросу — зачем его расстраивать и нервировать? Я знала, что при всём том огромном уважении к армейским людям и порядкам, Пикуль никогда не будет подгонять плоды своего писательского мироощущения ни под какие чиновничьи рамки.
Я попросила вернуть рукопись.
Так оборвалась одна из тоненьких нитей надежды на выход в свет «Фаворита». К счастью, она была не последней…
«Ленинградский вариант» издания романа пока ещё не натыкался на серьёзные препятствия, что, собственно говоря, и обнадёживало.
Сомнения от сообщения из Лениздата о том, что выпуск «Фаворита» переносится на конец 1984 года, не перевешивали оптимизма от полученной положительной рецензии доктора исторических наук Ю. А. Лимонова на второй том романа и уведомления о приезде редактора Инны Ивановны Слобожан для работы с автором по редактированию первого тома.
В октябре Пикуль получил из «Советского писателя» рецензии на роман «Каждому своё»: Г. Горышина — критическую и профессора Л. Семёнова из ЛГУ — историческую.
Рецензии были в общем положительные, но, как всегда, надо было что-то доработать в соответствии с конкретными объективными замечаниями, отражающими конкретные субъективные мнения рецензентов.
Вслед за этим из издательства пришёл ультиматум: «Дайте другое название книге, “Каждому своё” — не пойдёт».
По тону было понятно, что самая высшая инстанция наложила «вето» и спорить бесполезно.
Роман, по всей видимости, им понравился, а название — нет. Слава богу, что не наоборот. — Валентин включился в работу по выбору, а может быть, сочинению нового названия романа. Придумать новое название — не проблема, самое трудное — из множества найденных вариантов выбрать одно, единственное, окончательное.
На семейном совете решили: пусть будет — «Под шелест знамен», название третьей части книги.
15 октября приехала Инна Ивановна, и последующая декада была заполнена редактированием первого тома «Фаворита».
Редактирование рукописи шло «с переменным успехом». Мы, женщины, в таких делах более пристрастны и дотошны. Слобожан на слово не верила: любые сомнения Пикулю приходилось подтверждать документально. Он лазил по полкам, доставал нужные книги, показывал, объяснял.
После отъезда редактора Валентин Саввич, руководствуясь рецензией Лимонова и телефонными обменами мнениями с ним, вносил коррективы во второй том «Фаворита». Его пометки на первом и втором экземпляре рукописи я переносила на две остальные.
Откорректировав второй том, Валентин Саввич увлёкся чтением. Читал всё, что попадалось, об итальянском фашизме: «Красная палатка» Нобиле, «Фашизм и рабочее движение в Италии» Лопухова, «Беседуя с Тольятти» Феррара, «Итальянский фашизм» Филатова. Это закладывался фундамент под книгу о Сталинграде.
Незадолго до Нового года, 29 декабря, вновь приехала Инна Ивановна Слобожан. На повестке дня — редактирование второго тома. Оно закончилось в следующем году. А новогодний праздник мы втроём отправились встречать к Маховым. Дома Пикуль обнаружил потерю — в гостях забыл пиджак. Евгений Николаевич с улыбкой признался позже, что видел, но промолчал по поводу забывчивости Валентина Саввича, желая оставить эту «реликвию» себе на память.
Это был первый на моих глазах Новый год, который Пикуль встречал не за своим рабочим столом…
Итоги изданий уходящего года давали повод для удовлетворения. Их было много, но особенно порадовало писателя армянское издательство «Советокан грох», выпустив книгу «Баязет» на армянском языке.
По официальным и неофициальным каналам просачивалась информация о предстоящем выходе «Фаворита». Читающие люди жили ожиданием интригующей своим названием книги.
Книги Валентина Пикуля…
Поэтому интриговало не только название…
Мои заботы
Наступила весна — время надежд и тревог за мужа, время надежд и тревог за сына, который подходил к ответственному жизненному рубежу — окончанию школы.
Думаю, нет необходимости смаковать понятные всем переживания и волнения матери, сын которой, заканчивая десятый класс, решил посвятить свою дальнейшую жизнь благородной мужской профессии — защитника Родины.
Окончание школы означало расставание. Надолго ли? В лучшем случае — от отпуска до отпуска. Его отпуска! Потому что не по рассказам знаю судьбу военного моряка: в другое время его можно не застать. Океанские просторы безбрежны. А море влюбляет в себя.
Я ревновала сына к морю, но делала всё, чтобы осуществилась его мечта.
В книге я совсем немного пишу о сыне, и может сложиться ложное впечатление, что он был обделен вниманием. Отнюдь нет. В каникулы и выходные дни он находился с нами, на зиму приезжала моя матушка и жила с ним, помогая «вести хозяйство». В непродолжительные отрезки, когда он жил один, я через день ездила к нему, чтобы сготовить еду, похозяйничать, поговорить. Наше общение всегда было душевным и откровенным, он посвящал меня в свои дела, даже такие: «Пошёл на свидание с Галей».
Всё-таки важно понимать, что кое-какие дела надо делать молча, без шума, особенно если они касаются вопросов деликатных…
В этом году исполнялось три года, как умерла Вероника Феликсовна. Видимо, излишне оберегая меня, Валентин Саввич не заводил о ней разговоров. Поэтому я сама сделала необходимые шаги, обратившись за помощью в изготовлении памятника-надгробия.
И только когда всё было изготовлено и установлено, я поведала об этом Валентину. Он не сказал ничего. А мне и не нужно было никаких слов. Это тот случай, когда глаза намного красноречивей слов.
Заочные и очные контакты
Интерес к творчеству Валентина зарубежных издателей настойчиво расширялся. Об этом свидетельствовали многие письма этого периода.
Пришедшее письмо от Эвы Долейшовой из Праги донесло приятную новость: она закончила перевод романа «Богатство» и отдала его в издательство.
В поступившей корреспонденции от члена Союза журналистов из Севастополя от Дегтярёва Виктора Алексеевича высказывалось возмущение: в первом выпуске «Советского энциклопедического словаря» он не нашёл упоминания о Пикуле, хотя «более мелкие писатели» там присутствуют. И он добровольно включился в борьбу за справедливость, рассылая свои петиции в компетентные инстанции. Труд правдоискателя не пропал даром: из второго выпуска словаря теперь можно было узнать, что есть такой русский писатель — Валентин Пикуль.
Уже после выхода «Фаворита» Дегтярёв напишет Валентину Саввичу: «Счастлив тем, что живу в «потёмкинской деревне» — городе-герое Севастополе». Это будет после выхода «Фаворита».
Не знаю, как сейчас, а в те времена «валовой продукт» писателей выдавался на-гора только в рамках пятилетнего плана. Ни в десятую, ни в одиннадцатую пятилетку Пикуль не попал. Ничего не знающие читатели обращались к Валентину Саввичу с письменными вопросами: почему Вы не даёте издавать свои книги, их так мало и так трудно достать.
В очередной заявке Пикуль писал, что у него приближается 30-летие литературной деятельности и на двенадцатую пятилетку (1986–1990) выпадает 60-летний юбилей. На собрание сочинений соответствующим отделом ЦК был установлен вполне определенный «прижизненный» ценз — 5–6 томов.
Через некоторое время пришло уведомление:
«…в соответствии со Сводным планом выпуска собрания сочинений, избранных произведений и творческого наследия писателей и деятелей искусств на 1986–1990 гг. издательству “Современник” поручено выпустить Ваше Избранное».
Избранное — значит не более 3–4 томов.
Но Пикуль не очень расстроился:
«Это не так плохо… для начала».
Он не мог знать, что двенадцатая — это последняя его «прижизненная» пятилетка…
Спрос на произведения Валентина рос и расширялся. Однажды, придя ко мне на работу, ответственный секретарь выходящего в Риге на русском языке журнала «Даугава» Борис Попов поинтересовался: «Не может ли Валентин Саввич дать для журнала что-нибудь из новинок?» Я передала разговор, и Пикуль с удовольствием предложил свои новые миниатюры. Редактировала их Раиса Васильевна Золотова, дочь друга с Камчатки — Василия Золотова, который переехал на постоянное место жительства в Рязань.
Один из первых редакторов миниатюр был и Евгений Вячеславович Туинов из Ленинграда, который готовил для ленинградского издательства «Детская литература» сборник «Миниатюр», включающий последние новинки.
Валентин Саввич любил и уважал Евгения Вячеславовича как толкового и корректного редактора, умного и приятного человека, собеседника и коллегу.
Часто их разговоры о жизни, о писательском ремесле занимали значительно большее место, чем обсуждение того, с чем Туинов приехал.
Пикуль не раз подчёркивал, что ему в жизни везёт на редакторов, если они… относительно молодые.
До самых последних дней они оставались большими друзьями.
После продолжительных контактов с Пикулем, позволяющих проникнуться его самоотверженностью, многие ещё больше заражались «писательским вирусом»…
Если следовать хронологии, то я должна остановиться на одном серьёзном письме, которое пришлось написать Пикулю в 1983 году в ответ на послание полковника Хо-рева. Автору сообщалось, что в различные инстанции и в редакцию газеты «Красная звезда» поступили письма от сестры старшего лейтенанта В. А. Мартынова, в которых она утверждает, что в книге «Реквием каравану PQ-17» сведения о Мартынове не соответствуют действительности, и высказывалась просьба сообщить, «откуда почерпнуты эти сведения».
Ответ Валентина Пикуля гласил:
«Уважаемый тов. Хорев!
Вот уже три года гр. Мартынова обвиняет меня в том, будто я исказил правду о её брате, лейтенанте В. А. Мартынове, и первым в СССР сказал о нём неправду.
Напоминаю о датах. О роковой нерешительности Мартынова впервые в нашей стране написал контр-адмирал и Герой Советского Союза А. И. Колышкин ещё в 1964 г. (см. «В глубинах полярных морей», Воениздат, с. 176), а мой “Реквием…” появился в печати только в 1970 году…
В работе я использовал и записки В. Ю. Брамана, который в описываемый период находился в боевой рубке подле Н. А. Лунина и всё видел своими глазами. Эти записки В. Ю. Брамана были опубликованы в газете Северного флота “На страже Заполярья” под названием “Лунинцы” (публ. с 4 по 11 апр. 1969 г.). Браман, как очевидец (он был тогда командиром БЧ-5 лодки), судит Мартынова ещё строже и конкретно говорит о “нерешительности и несамостоятельности лейтенанта Мартынова”, по вине которого героическая К-21 чуть не погибла…
Наконец, совсем недавно Воениздат выпустил монографию “В студёных глубинах”, в которой коллектив авторов пишет (с. 131) буквально следующее: “Малейшая оплошность могла кончиться плохо для всего корабля… лейтенант Мартынов В. А. замешкался с погружением, и пулемётная очередь прошила лёгкий корпус. В следующее мгновение слева за кормою упали бомбы…” Далее авторы пишут, что после авиационной атаки Н. А. Лунин собрал в боевой рубке офицеров лодки, с которыми вместе и “разобрал оплошность лейтенанта… ”.
Казалось бы, всё уже ясно. Историки минувшей войны не пользуются моими романами для своих выводов. Между тем, по мнению гражданки Мартыновой, так получается, будто я написал свой роман, а теперь все историки повторяют мною сказанное. Нелепо и смешно думать, будто целый научный коллектив авторов списывал исторические факты с моего романа.
Уважающий Вас Валентин Пикуль».
Но, как увидим в дальнейшем, этот аргументированный отзыв, поглотивший само время, а на продолжительное время ещё и рабочее настроение, оказался никому не нужным…
В этом году Валентин Саввич познакомился с пародией Александра Иванова на свой роман.
Насколько занятный всё-таки этот литературный жанр. Даже захотелось немного о нём порассуждать. В пародии, как в большом корыте, есть корм на любой вкус. Там найдется пища всякому уму, вне зависимости от количества в нём извилин.
Часто пародия разбивает читателей на два диаметрально противоположных лагеря. Восприятие и дальнейшая реакция зависят от многих причин, которые характеризуются, если выражаться модным сейчас «абракадабрским» языком, направлением вектора социальной мотивации.
— Кто таков Пикуль? — вопрошалось в пародии.
Одни, восторженно брызгая слюной, перепевали фразу:
«Писарь он, грамотей анафемский… Все подушки перетряхнул, под все кровати зыркнул…»
Другие, улыбнувшись данной фразе, задерживали своё внимание на другой:
«Сочинитель, матушка, опосля нас проживаемый… Нас, людишек века осьмнадцатого, вдоль и поперёк изучимши…»
А вот к этому самому — «вдоль и поперёк изучимши» — уже никакая грязь прилипнуть не в силах.
Но от брошенной небольшой пародии пошли волны, «замочив тапочки» и пародисту, и объекту его внимания.
Пародию восхваляли и цитировали. С другого конца диаметра шли требования привлечь юмориста к ответственности за оскорбление знаменитого и любимого писателя.
В общем, было очень похоже на современность. На одних литературных улицах и площадях демонстранты держали лозунги: «Позор Иванову!», «Да здравствует Пикуль!» На других — всё было наоборот.
Но это, как многие уже, наверное, начали понимать, лишь пена.
Истина редко лежит на поверхности.
Выходу в свет пародии предшествовало письмо, адресованное Пикулю.
Вот его текст: «Дорогой и уважаемый Валентин Саввич!
Ваша уверенность, что Вы неуязвимы с моей стороны, не оправдалась!
Прилагаю свидетельство тому. Моё отношение к Вам Вы знаете.
Я делаю то, что не делал никогда и ни с кем (выделено мною. — А. П.). Посылаю Вам текст пародии.
Если пародия Вам не понравится, если Вы сочтёте, что публикация её (а ещё вопрос — напечатают ли?!) почему-либо несвоевременна или хоть как-то, хоть чем-то может Вам повредить, сообщите.
Любопытно мне было бы узнать и Ваше мнение.
Пока пародию знает (кроме меня, разумеется) один человек — моя жена…
Шлю я текст и нашему общему другу Д. Т. Хренкову.
Был в июне в Риге, выступал в концертах, звонил, но не застал.
Всех Вам благ, здоровья и успехов. Всегда Ваш Александр Иванов».
Думаю, что добрый, уважительный тон письма откроет читателям истину о взаимоотношениях двух литераторов.
— Пусть, конечно, публикует, — рассуждал Пикуль относительно темы письма, — это его труд, его работа. А навредить мне больше того, что уже есть, никто, кроме меня самого, не сможет.
И Валентин Саввич загадочно улыбнулся, по-видимому, мысленно примерив одежды пародии на «Фаворита».
Завтра…
19 июня утром я встала с каким-то беспокойством: приснился страшный сон: будто я примеряла, как саван, белую фату, украшенную таблетками анальгина. Подаю фату Марине, она её не взяла.
Не дожидаясь вечера, решила съездить к Вите, пока спит Валентин Саввич. Заехала на базар, купила фруктов, помидоров, пирожных и цветы. К моему величайшему изумлению, дверь открыла Марина, приехавшая без всякого предупреждения. Приехала не одна. По тому, как она представила своего кавалера, я поняла, что дочь уже не одна, что семьи у нас разные.
К Вите зашли три парня и пригласили его на море. Я сначала не отпускала — какое может быть море, когда завтра последний экзамен. Но он сказал, что проветриться не помешает. Так и ушёл с ребятами…
Вечером, во время программы «Время», раздался стук в дверь. По условному сигналу сразу определила: приехала Маринка. Я бросилась к ней навстречу.
Марина сказала, что Вити больше нет… Утонул…
Время остановилось…
Провал в памяти, пробел — в дневнике.
Я не знаю, что мне кололи, но как заторможенная сидела на берегу, напротив места, где море поглотило сына.
Работали водолазы, летали вертолёты…
Сына нашли через восемь дней — в день выпускного вечера.
Затем были похороны.
Я ничего не могу рассказать о Пикуле, помню лишь только кладбище, с которого вечером он меня увозил.
А остальное всё во мраке, слёзы застилают глаза…
Кладбище — дом. Дом — кладбище. Жить не хотелось…
Желая вырвать меня из этой гнетущей обстановки, Валентин с помощью добрых, преданных друзей организовал поездку в Светлогорск.
23 июля — день рождения Вити. Рано утром, усыпав заплаканными цветами могилу, мы сели в предоставленную нам Юрием Михайловичем Лебедевым машину и отправились в путь.
В голове долго блуждала мысль: правильно ли, что я принесла 17 белых гвоздик?.. На могилу положено — чётное количество. А как же быть?.. Может, всё-таки можно?.. Ведь сегодня у него день рождения… Ему сегодня было бы — 17…
Дорога предстояла длинная, но в моей памяти она отразилась лишь калейдоскопом отдельных кадров и слов.
Шофёр со знанием дела, видимо, что-то интересное рассказывал о немцах, о полицаях. Валентин Саввич, пытаясь отвлечь меня от собственных мыслей, тараторил без умолку.
Подъезжаем к городу Советск. Голос Пикуля не прерывается: «Тильзит… Александр и Наполеон… Встреча посреди Немана на плоту…» — Валентин с большими, чем в романе, подробностями пересказывает главу своего последнего, ещё не опубликованного произведения «Каждому своё».
Разместились на втором этаже приготовленного для Пикуля небольшого уютного особнячка, носящего неофициальное, но, видимо, имеющее под собой реальную почву название — особняк Геринга, намереваясь провести здесь десяток дней.
Не буду описывать короткое пребывание в Светлогорске. Что касается Пикуля, то ни о какой работе даже не могло идти и речи.
Узнав, что здесь отдыхает известный писатель, из окрестных санаториев потянулись люди с надеждой получить автограф, надпись на книге.
Светлое название города не развеяло смога в сердце и в душе. Мы заторопились домой: 29-го — сорок дней, как нет сына.
Жаркий день. На обратной дороге при подъезде к Шяуляю Валентину стало плохо. Может, перегрелся, как говорят в народе — солнечный удар, а может… Врачей не было. Холодные компрессы и отдых в тени вернули силы. В волнениях за его самочувствие дорога до дома казалась очень длинной…
У Вити — свежие цветы. В наше отсутствие Галочка ухаживала за могилкой. Позвонила ей, поблагодарила, попросила навестить нас.
Конечно же, и в этот тяжёлый для нас год было много гостей, друзей и знакомых. Добрые люди выражали искренние соболезнования и старались поддержать нас в эти пасмурные тяжёлые дни. Но мы встречались с ними не раз и не два, поэтому лучше упомянуть о них в другом контексте.
Вернёмся к Пикулю
Шли дни… Некоторые из них начали находить отражение в моём дневнике. Это особенно касалось информации о «Фаворите».
В сентябре месяце позвонила в Воениздат по поводу судьбы посланной рукописи «Фаворита». Из разговора с главным редактором выяснилось, что «роман прочитали два консультанта, книга понравилась, но для публикации в Военном издательстве необходимы следующие доработки: усилить батальные сцены, убрать линию Екатерина — Потёмкин, сократить роман с 60 до 35 авторских листов».
Убрать главную линию, сократить вдвое, дополнить половинку описанием боёв! Да это ж будет уже не роман «Фаворит», а повесть о полководце Потёмкине!
Я сказала, что Валентин Саввич скорее напишет новый роман, чем будет делать такие сокращения. Мне не нужно было даже консультироваться с ним по такому вопросу — зачем его расстраивать и нервировать? Я знала, что при всём том огромном уважении к армейским людям и порядкам, Пикуль никогда не будет подгонять плоды своего писательского мироощущения ни под какие чиновничьи рамки.
Я попросила вернуть рукопись.
Так оборвалась одна из тоненьких нитей надежды на выход в свет «Фаворита». К счастью, она была не последней…
«Ленинградский вариант» издания романа пока ещё не натыкался на серьёзные препятствия, что, собственно говоря, и обнадёживало.
Сомнения от сообщения из Лениздата о том, что выпуск «Фаворита» переносится на конец 1984 года, не перевешивали оптимизма от полученной положительной рецензии доктора исторических наук Ю. А. Лимонова на второй том романа и уведомления о приезде редактора Инны Ивановны Слобожан для работы с автором по редактированию первого тома.
В октябре Пикуль получил из «Советского писателя» рецензии на роман «Каждому своё»: Г. Горышина — критическую и профессора Л. Семёнова из ЛГУ — историческую.
Рецензии были в общем положительные, но, как всегда, надо было что-то доработать в соответствии с конкретными объективными замечаниями, отражающими конкретные субъективные мнения рецензентов.
Вслед за этим из издательства пришёл ультиматум: «Дайте другое название книге, “Каждому своё” — не пойдёт».
По тону было понятно, что самая высшая инстанция наложила «вето» и спорить бесполезно.
Роман, по всей видимости, им понравился, а название — нет. Слава богу, что не наоборот. — Валентин включился в работу по выбору, а может быть, сочинению нового названия романа. Придумать новое название — не проблема, самое трудное — из множества найденных вариантов выбрать одно, единственное, окончательное.
На семейном совете решили: пусть будет — «Под шелест знамен», название третьей части книги.
15 октября приехала Инна Ивановна, и последующая декада была заполнена редактированием первого тома «Фаворита».
Редактирование рукописи шло «с переменным успехом». Мы, женщины, в таких делах более пристрастны и дотошны. Слобожан на слово не верила: любые сомнения Пикулю приходилось подтверждать документально. Он лазил по полкам, доставал нужные книги, показывал, объяснял.
После отъезда редактора Валентин Саввич, руководствуясь рецензией Лимонова и телефонными обменами мнениями с ним, вносил коррективы во второй том «Фаворита». Его пометки на первом и втором экземпляре рукописи я переносила на две остальные.
Откорректировав второй том, Валентин Саввич увлёкся чтением. Читал всё, что попадалось, об итальянском фашизме: «Красная палатка» Нобиле, «Фашизм и рабочее движение в Италии» Лопухова, «Беседуя с Тольятти» Феррара, «Итальянский фашизм» Филатова. Это закладывался фундамент под книгу о Сталинграде.
Незадолго до Нового года, 29 декабря, вновь приехала Инна Ивановна Слобожан. На повестке дня — редактирование второго тома. Оно закончилось в следующем году. А новогодний праздник мы втроём отправились встречать к Маховым. Дома Пикуль обнаружил потерю — в гостях забыл пиджак. Евгений Николаевич с улыбкой признался позже, что видел, но промолчал по поводу забывчивости Валентина Саввича, желая оставить эту «реликвию» себе на память.
Это был первый на моих глазах Новый год, который Пикуль встречал не за своим рабочим столом…
Итоги изданий уходящего года давали повод для удовлетворения. Их было много, но особенно порадовало писателя армянское издательство «Советокан грох», выпустив книгу «Баязет» на армянском языке.
По официальным и неофициальным каналам просачивалась информация о предстоящем выходе «Фаворита». Читающие люди жили ожиданием интригующей своим названием книги.
Книги Валентина Пикуля…
Поэтому интриговало не только название…
Глава девятая. Год «Фаворита»
Друзья и помощники «Фаворита»
С первых часов нового года продолжилась напряжённая работа над рукописью по «снятию» редакторских замечаний, для подсчета количества которых наиболее полно подходит не совсем литературное слово — уйма.
Кропотливый труд занял целую неделю, после чего удовлетворённая чувством исполненного долга Инна Ивановна отправилась к родным пенатам, чтобы передать материалы на следующую ступень технологической лесенки, ведущей книгу к читателям.
Валентин Саввич тоже с облегчением вздохнул. Закончен важный и практически завершающий этап. Всё главное, что зависело от него как от автора, он выполнил. А остальное — по ходу дела.
«Вздох облегчения» — понятие относительное, только на словах имеющее причастность к некоей лёгкости. Чаще это вздох смертельно уставшего, измотанного тяжёлой, но только что законченной работой человека.
Усталость вышла на поверхность, наложив заметные мазки не только на лицо и глаза, но и на всё настроение Пикуля. У меня даже не поворачивался язык, чтобы напомнить ему, что в редакции ждут доработанный «Париж на три часа».
Вскоре к Валентину Саввичу по делам всё того же «Фаворита» приехал художественный редактор Борис Гаврилович Смирнов — заведующий отделом оформления Лениздата. Он привёз на подпись графические работы художника Г. П. Фильчакова, предназначенные для оформления двухтомника.
Приверженец классического направления в искусстве, Валентин не был в восторге от увиденных работ. Ему не импонировал новый модернистский стиль оформления, контрастирующий со стариной повествования.
Пикуль протестовал.
— Давайте я сам нарисую, — в запальчивости говорил он.
Но речь идёт не о какой-то мальчишеской запальчивости. О художественных если не талантах, то мастерских навыках Пикуля мне ещё нужно будет рассказать. Здесь же мне хотелось только донести мысль: каждый должен делать то, что лучше всего умеет.
Пикулевский пыл был быстро охлаждён; если переделывать, то выход книги в свет задержится не менее чем на полгода.
И Валентину Саввичу пришлось уступить. Впрочем, он отлично понимал цену такой уступки. Оформление книги связано не только с искусством, но в не меньшей степени с коммерцией. И в конечном счёте, какая разница, какими ленточками и бантиками она украшена? Её будут расхватывать с прилавков прежде всего потому, что на обложке будет написано знакомое — Валентин Пикуль и ещё не знакомое — «Фаворит».
Принятое решение не отодвигало сроков выпуска книги. Это было единственным его достоинством…
В двадцатых числах января у Валентина Саввича состоялась первая очная встреча с уже хорошо известным по рецензиям Юрием Александровичем Лимоновым.
Восхищённый библиотекой гость медленно ходил вдоль полок-стеллажей, рассматривая книги. Некоторые трогал, гладил по корешкам, и казалось, что руки его — в белых перчатках.
В разговорах они легко находили общий язык. В своих взглядах по большинству вопросов оба историка были единодушны, и только в образе Пугачёва у них имелись разночтения.
Причисление Пикуля к историкам сделано не мною, а Ю. Лимоновым. Расскажу об одной поездке, которая запомнилась Юрию Александровичу, наверное, не меньше, чем нам.
Когда тема разговоров перешла на «Слово и дело», на его героев, на время и место, описанные в романе, Валентин предложил совершить экскурсию в Елгаву. Предложение нашло поддержку, и на следующий день мы отправились в бывшую столицу Курляндского герцогства, приютившую на своих землях старый 300-комнатный дворец, сооружённый для Бирона великолепным Растрелли.
Восхитившись внешней архитектурой, мы вошли внутрь дворца. Для опытных, внимательных глаз, умеющих «читать между строк», грандиозность сооружения просматривалась и сквозь перегородки, настроенные для нужд располагаемой ныне в памятнике старины Сельскохозяйственной академии. Один только вид парадной лестницы давал богатому воображению представление о внутреннем убранстве дворца.
В отличие от студентов, не обращавших на нас никакого внимания, целью нашего визита поинтересовался один человек, оказавшийся проректором академии. И сейчас чувствую себя очень неудобно из-за того, что не записала и потому не запомнила ни имени, ни титулов этого обаятельно-внимательного педагога.
Я представила проректору своих спутников и далее не вмешивалась ни в один из их разговоров, а только любовалась со стороны, как трое мужчин подробно, но спокойно, не перебивая друг друга, абсолютно непринуждённо обсуждали сложнейшие проблемы и мало кому известные факты.
Понимая, что посетителями движет не праздное любопытство, гостеприимный хозяин достал ключи и открыл не работавшую в то время небольшую музейную экспозицию. Юрий Александрович с интересом рассматривал всё. Пикуль в первую очередь набросился на портреты герцогов и лиц, их окружавших.
Некоторых портретов Валентин Саввич ранее не знал, его особенно заинтересовало изображение жены Бирона.
Благодаря проректору за доставленное эстетическое наслаждение, Валентин Саввич посоветовал сделать посещение музея платным, чтобы иметь средства хотя бы на косметический ремонт.
— И надо расширить экспозицию, — продолжал Пикуль. — Экскурсантам будет небезынтересно знать, например, что здесь не раз музицировал Рихард Вагнер, что в подвалах находились склепы курляндских герцогов…
— Почему находились? Кое-что есть и сейчас. — И, прочтя в глазах двух ценителей старины немое желание, проректор отправился за ключами от подвалов.
Посещение подземелья я вспоминаю с содроганием, а Пикуль рассматривал надписи и даже приподнял одну из крышек…
Поднявшееся облачко вековой пыли создало иллюзию движения. Мне показалось, что мумифицированный прах осыпался, а Валентин пошутил:
— Это она мне подморгнула.
Общение с Ю. Лимоновым оставило в душе и памяти писателя много приятных и полезных воспоминаний.
Пикуль с удовольствием делился своими планами. Он любил умных собеседников, которые не кичатся своими знаниями, не стремятся возвысить себя.
Они встречались и в дальнейшем. Не знаю, в какую из встреч Ю. А. Лимонов сказал, что он напишет предисловие к роману «Фаворит».
Спасибо Юрию Александровичу за его вклад, способствовавший выходу романа. Уместность благодарности понятна, если учесть, что после положительной рецензии и доброжелательного предисловия ему самому жить стало, мягко говоря, не легче…
Этот год високосный
В деловых контактах и встречах обозначился небольшой временной просвет, и Валентин сел за «Париж на три часа». Роман о Мале требовал обещанной редакции доработки — дополнения.
Пикуль прочёл первую фразу:
«Один император, два короля и три маршала с трудом отыскали себе для ночлега избу потеплее».
Он уже давно забыл её и читал, как читают дотоле неизвестную книгу.
— А здорово, чёрт возьми… — Осознание того, что написанное принадлежит его перу, к автору пока ещё не пришло.
Читательское восхищение, перешедшее затем в писательское удовлетворение, создали благодатный климат для творческой работы. И Валентин окунулся в 1812 год.
К «мужскому» празднику — 23 февраля — я, желая стимулировать его писательское настроение, преподнесла Валентину в подарок красивейший чернильный прибор, искусно выполненный из малахита. Поблагодарив, извиняясь, чтобы не обидеть меня, он дал понять, что свою «непроливашку», «выпившую» уже не менее ведра чернил, он ни на что не променяет.
— Не сердись, — миролюбиво пояснял Валентин Саввич, — эта красота будет меня отвлекать. Я вижу прошлое, только глядя на свою «старушку…»
Подходил к концу февраль. Дочь готовилась вскоре стать матерью.
Предвидя очевидное — появление нового потомства всегда помогает облегчить боль утраты, Валентин «торопил» Марину, но предостерегал от «неосмотрительного» поступка.
— Ты только не вздумай родить 29 февраля, — наказывал он, — а то отнимешь у ребёнка сразу три четверти всех его дней рождения.
Слова возымели действие: внук родился 5 марта.
Выбор имени не занял времени.
— У меня никого из детей не было, и если вы считаете, что я это заслужил, то назовите в честь меня — Валькой, — попросил Валентин Саввич.
Впервые увидев распелёнутого тёзку, с откровенной непосредственностью изумился:
— Я думал, будет страшнее…
Во всех последующих ближайших встречах, в том числе и с приехавшим после очередного рейса Женей Тере-щенковым, который привёз Пикулю в подарок огромную пушистую шапку из собаки, дед не преминул похвастаться свершившимся событием. Ведь делился он радостью с коллегой: Женя вручил «Командору» копию приказа капитана дизель-электрохода «Наварин» Мурманского морского пароходства, удостоверяющего, что Валентин Пикуль зачислен почётным членом его экипажа…
Были в гостях и Вовки — Юрий Данилович с сыном Олегом. Совмещая приятное с полезным, без ущерба дружескому общению они фотографировали Пикуля «для истории». Валентин попросил сделать увеличенное фото Паулюса с группового портрета, где он стоит посередине между Зейдлицем и Пиком.
— Сейчас он мне очень нужен, — многозначительно, по крайней мере для меня, прозвучала просьба писателя.
Я уже давно заметила, как подолгу задумывается Валентин Саввич над письмами Дмитрия Сергеевича Трунцева, сослуживца отца — Саввы Михайловича Пикуля, в которых тот описывал последние минуты его жизни. Об этом Дмитрий Сергеевич написал в 1983 году в небольшой рабочей газете «Мартеновка».
Не меньше сведений, бередящих душу Валентина Саввича, содержалось и в многочисленных письмах ветерана Николая Сергеевича Попова, посвятившего всё своё послевоенное время делу розыска и увековечивания имён незаметных героев Сталинградской битвы.
А по той литературе, которую читал, собирал и суммировал Валентин, можно было безошибочно предположить, что из темы войны вообще и Сталинградской битвы в частности он уже вылепил несколько кирпичиков для закладки фундамента под литературный памятник мужеству советских солдат.
Как всегда, без проволочек, Юрий Данилович вскоре принёс портрет Паулюса, и Валентин Саввич повесил его на стенку.
Я подошла к изображению, долго смотрела на портрет и затем неожиданно для самой себя с ожесточением выпалила:
— А ведь ты же убил отца моего Валентина!
Пикуль широко открытыми… нет, такое избитое словосочетание не передаёт смысл реалий… точнее, хотя и грубее — «разинутыми глазами» смотрел на меня.
— Постой, постой-ка, я запишу. — Пикуль потянулся сначала за сигаретой, потом — за карандашом. Молча докурив сигарету, он с убеждённостью произнес: — Теперь я напишу роман о Сталинграде!
«Теперь я напишу»… Как будто случилось что-то экстраординарное. Как будто… А может, и правда, что-то случилось?.. Только нам, по-видимому, не дано это представить…
Необъяснимая пылинка, упавшая на загадочные писательские весы, перевернула всё.
«Обиженный» Мале отошёл на третий план, а в машинку был вставлен чистый лист, на котором после нескольких вечеров мучительных раздумий и обсуждений появилось название — «Площадь павших борцов».
А на втором плане, как и при работе над любым солидным романом, были только миниатюры, краткосрочное отвлечение на которые давало небольшой отдых, не выбивая из основной тематической колеи.
Коль скоро разговор коснулся миниатюр, уместно отметить, что в третьем номере рижского журнала «Даугава» за 1984 год вышла подборка пикулевских миниатюр.
Валентин Саввич не стремился попасть в престижные столичные «толстые» журналы, а щедро раздавал свои миниатюры провинциальным журналам и газетам.
— Столичные читатели избалованы — пояснял он своё кредо, а тем, что в глубинке, тем моя помощь нужна. И не только читателям — не меньше и издателям. Это писатель знал из писем, в большинстве своём весьма откровенных:
«Читатели просят хоть чего-нибудь из Пикуля!.. Не могли бы вы… Наш журнал очень молод, и появление вашего имени на его страницах явилось бы существенной помощью молодому изданию».
И Пикуль отвечал, посылал свои миниатюры.
Нередки были просьбы-заявки на материалы по конкретным личностям, профессиям или даже… территориям.
Не менее чем само письмо от главного редактора журнала «Теегин гёрл» («Свет в степи»), выходящего в городе Элиста, что в Калмыкии, характерен ответ на него Пикуля.
В письме к писателю высказывалась просьба:
«Может быть, вы располагаете материалами о художнике Фёдоре Калмыке, судьба которого чрезвычайно необычна. Если это так, то не согласитесь ли вы написать о Ф. Калмыке для нашего журнала?
Если такой возможности нет, то, как выражаются наши подписчики, “хоть что-нибудь”!»
Сюда же примыкала просьба написать о М. И. Сердюкове.
А теперь вникните в содержание и вчувствуйтесь в благородно-доверительный тон ответа:
«Уважаемый тов. В. Нуров!
Посылаю Вам три исторические миниатюры, которые ранее нигде не публиковались. Приношу извинения за то, что две из них — с копирки.
Фёдор Калмык и М. И. Сердюков мне достаточно известны. Но сейчас я не обладаю тем материалом, который надобен для работы над ними. Но мне известно, что у Вас живёт хороший и добросовестный историк-писатель А. Ба-лакаев, который, смею думать, справится с описанием Ф. Калмыка и М. Сердюкова лучше меня.
С уважением Валентин Пикуль».
Для ответа на такие письма Валентин Саввич откладывал все свои дела.
В это же время Пикулю пришлось ещё раз отвлечься, чтобы ответить редакции современной литературы Ленинградского отделения издательства «Советский писатель», присоединившейся к просьбе составителя В. С. Бахтина подготовить автобиографию для сборника «Ленинградские писатели-фронтовики», намеченного к изданию в 1985 году, к 40-летию Победы.
События собственной биографии относятся к веку двадцатому, поэтому дались они Пикулю с большим трудом.
Здравствуй, «Фаворит»!
Пушкин предрекал: «Имя странного Потёмкина будет отмечено рукою истории», а «историю Екатерины Великой, — писал позже Герцен, — нельзя читать при дамах».
«Имена этих людей нерасторжимы в русской давности, спаянные единой страстью и ненавистью, общими викториями и поражениями. Потёмкин никогда не стал бы «князем Таврическим», если бы его миновала любовь Екатерины, но та не рискнула бы титуловаться «Великой», если б её не окружали русские люди, подобные Потёмкину!..
Пётр I удачно разрешил проблему Балтийскую.
Потёмкину выпала честь завершить проблему Черноморскую.
Именно этот человек и станет нашим главным героем…»
Наступил последний месяц уходящего года.
Мы благоговейно и покорно ждём выхода «Фаворита», намеченного на конец года, но вслух не говорим. Слова — лишни, когда ожидание достигло апогея.
С трепетом беру в руки каждый свежий номер «Книжного обозрения».
Нет… Опять — ничего… И вот… Ох! Наконец-то!..
8 декабря, прочтя сообщение, схватив газету, бросив работу, лечу домой, чтобы поздравить супруга.
Сколько тревог и надежд, сколько радости и счастья в короткой заметке о литературных новинках: «Валентин Пикуль. «Фаворит». Том I, том II».
Влетаю в дом. Забыв про лифт, бегу по лестнице. Валентин спит. Будить или не будить? Конечно — будить!
Валентин перечитывает несколько раз строку о «Фаворите», затем, отложив газету в сторону, закрывает лицо руками. Когда он открыл лицо, я была потрясена: ладони собрали и стряхнули с лица все острые, угловатые, напряжённые черты.
Доброе лицо промолвило:
— Наконец-то! Но до конца ещё не верится, мне нужна книга в руке.
Через десяток дней пришла бандероль с авторскими экземплярами. Валентин, развернув книги, положил томик на ладонь.
— Ну, здравствуй, «Фаворит»! — после небольшой паузы еле слышно произнёс он.
И, обращаясь ко мне, продолжил:
— Сегодня я так счастлив, что, думаю, нет в мире человека счастливей меня…
Затем по заведённой уже у нас традиции Валентин помог мне выбрать самый лучший экземпляр, на котором он сделал дарственную надпись:
«Тонечке Пикуль — другу и помощнику в трудной жизни… Твой В. Пикуль».
Бережно храню целую полку подаренных мне книг, каждая из которых — незабываемая веха нашей совместной жизни.
Сам факт выхода романа — это уже глава, и даже не книги, а всей жизни писателя Валентина Пикуля.
В романе чётко прослеживаются две сюжетные линии — Екатерины и Потёмкина от рождения и до завершения жизни «светлейшего».
Пятнадцатилетней ангальт-цербстской принцессой приехала Фике (впоследствии Екатерина II) в Россию, будучи невестой наследника престола будущего императора Петра III. Умная и развитая не по своим годам, она быстро поняла, что Россия не поддержит и не примет человека чуждой культуры, «далёкого от нужд и и устремлений России».
Поэтому, придя к власти, Екатерина считала престиж страны своим престижем, а её цели — своими целями.
Екатерина всегда гордилась русскими и Россией, говоря: «Русский народ есть особенный народ в целом свете, который отличается догадкою, умом, силою. Я знаю это по двадцатилетнему опыту. Бог дал Русским особые свойства. Верю, взойдет звезда Востока откуда должен воссиять свет, ибо там (в России) больше, чем где-нибудь, хранится под пеплом духа, мощи и силы!.. Россия, — заявляла Екатерина, — это не страна — Вселенная!»
Императрица обладала незаурядным умом государственного деятеля, огромной работоспособностью и силой воли:
«В пять часов утра Екатерина уже на ногах. Её ждут неотложные дела. Финансы страны в расстройстве: в казну поступает 16 миллионов, почти столько же разворовывается… Ей каждый день докладывают о ценах на базаре, о видах на урожай, о промышленности…»
О том, как подбирать себе помощников, нынешним руководителям полезно бы поучиться у Екатерины. «Отношение её к людям было чисто утилитарным»: встречая нового человека, она пыталась выяснить, на что он годен и каковы его пристрастия. «Всех изученных ею людей императрица держала в запасе, как хранят оружие в арсенале, чтобы в нужный момент извлечь — к действию». Обратим внимание на многие другие положительные стороны правления Екатерины Великой. Под её руководством и при непосредственном участии были проведены «судебная и губернская реформы, создана более чёткая структура власти» развивалась культура, литература, искусство. Русская промышленность, в первую очередь металлургия, заняла ведущее место в мире.
34 года правления Екатерины, победы, одержанные русской армией, принесли ей всеобщее признание. Значительно возрос международный авторитет России.
Не будем касаться вопроса фаворитизма, остановим внимание на единственном из представителей этой касты — главном герое романа Григории Александровиче Потёмкине. Эта многогранная сложная личность впитала в себя положительные и отрицательные черты своего времени.
Выбрав надёжного помощника, Екатерина берегла его, прощала срывы, неудачи. Она «умела и других заставить самозабвенно работать, ради достижения поставленных ею целей. Терпимость — вот главное оружие властелина. Легче всего в гнев войти да головы отрубать!» — говорила императрица.
«Помни, — обращалась она к Потёмкину, что ты имеешь дело с живыми людьми, а люди — не бумажка, которую и скомкать можно. Человека же, если скомкать, никаким утюгом не разгладишь.
И Потёмкин как раз оказался тем государственным мужем, надёжным помощником, на плечо которого она опиралась и которому доверила самые ответственные посты.
В секретном рескрипте Екатерина давала Потёмкину широкие полномочия — «вверив Вам главное начальство над армией, даём Вам полную власть». Отныне Екатерина давала ему полномочия, оценивая политическую обстановку, своей властью открыть войну с Турцией.
«Горячей головой» называла Потёмкина Екатерина. Она, конечно, имела в виду не только личную храбрость князя, но и грандиозность его замыслов, и смелость осуществления самых дерзких проектов. Эти качества ярко проявились в наиболее масштабном его начинании — присоединении Крыма и освоении причерноморских земель, названных Новой Россией.
Центром обширнейшей территории «светлейший» собирался сделать город, имя которому выбрал со значением — Екатеринослав (ныне — Днепропетровск). И здесь с истинно русской силой обнаружился размах его натуры. Потёмкин предполагал построить в нём 12 фабрик, открыть университет, консерваторию, театр. Всё в Екатеринославе должно было соответствовать его будущему величию…
Война с Турцией помешала осуществлению наиболее амбициозных проектов, однако же многое Потёмкин успел сделать, причем в фантастически короткий срок. Даже иностранцы, сопровождавшие Екатерину во время знаменитого путешествия в Крым, отмечали, что благосостояние новых губерний «действительно удивительно, ибо не далее как несколько лет тому назад здесь была совершенная пустыня…».
До Пикуля в исторической литературе существовала довольно примитивная трактовка образа Потёмкина. Автор же увидел в лице Потёмкина не столько фаворита, сколь прозорливого государственного деятеля, он «расширил наши представления об этой незаурядной личности, много сделавшего для процветания страны». Потёмкин — «это уже целая эпоха», — замечает автор.
Присоединение Крымского ханства к России, освоение Причерноморья, сдерживание агрессивной политики Турции, создание Черноморского флота, основание Одессы, Севастополя, Херсона, Николаева, Екатеринослава, — все эти и другие дипломатические, политические и экономические вопросы были во многом решены Потёмкиным, умным, смелым, решительным, честолюбивым государственным деятелем, — силы которого положены на службу Отечеству.
К этому следует добавить, что Потёмкин, будучи президентом военной коллегии, провёл реформу в армии. «Платье должно служить солдату одеждой, а не в тягость… что служит к сохранению здоровья и к защите от непогоды. Армия российская, извлечённая мною из муки и сала, отныне будет здоровее… поворотливее и храбрее…»
В иронически-памфлетных тонах обстоятельно и аргументированно развенчивает автор несостоятельность клеветы «о потёмкинских деревнях», дошедшей и до нашего времени, сочинённой в 1797 году, страстным ненавистником России — саксонцем Георгом Гельбигом, когда уже Потёмкина и Екатерины не было в живых.
Для чего появилась эта клевета о «потёмкинских деревнях»? Вывод таков. Удобное выгодное положение на юге, жирные чернозёмы притягивали многих обездоленных людей Европы, что вызвало тревогу у монархов. И поэтому Новую Россию стали представлять в самом безобразном виде: «пустыня, где трава не растёт», а самого Потёмкина — громилой с дубиной в руках».
При чтении романа ощущаешь, что автор неравнодушен к своему герою. Показывая отрицательные черты Потёмкина, Пикуль наделяет его многими достоинствами, что «не расходится с исторической правдой», — отмечают историки.
С большим мастерством описывает Пикуль сцены батальной жизни. В этом большая заслуга мастера, который внёс огромный вклад в развитие батального исторического жанра, показав глубоко правдивую, полного драматического звучания картину военной жизни со сценами гибели героев и страданиями людей.
Когда до Румянцева-Задунайского дошла весть о смерти Потёмкина, он не смог сдержать слёз. Приближённые Румянцева удивлялись, но фельдмаршал строго сказал: «Чему удивляетесь? Потёмкин — мой соперник. Но он великий сын России».
Другой современник (Бантыш-Каменский) писал о нём: «Любя пламенно отечество, он не знал гнусной зависти, отдавал полную справедливость достоинствам Суворова, писал к нему: “Верь мне, друг сердечный! что я нахожу мою славу в твоей”.
Потёмкин был, несомненно, выдающимся государственным деятелем. Его несчастье состоит в том, что к государственным постам он пришёл через спальню Екатерины, что умалило его роль в глазах современников и вызвало… злобу Павла I, который, став императором, сделал многое для стирания его имени: выбросил прах из Екатерининского собора, низверг его памятник, отдал дворец Потёмкина под казармы, а залы первого этажа под конюшни…»
Но времена меняются, преображается и забытая нами история, благодаря историкам и историческим романистам, таким, каким был Валентин Пикуль.
Есть книги, за которые автор, помимо мелких уколов, получает много признательных слов от современников, добром помянут потомками и может с полным основанием принять в свой адрес благодарность предков, красиво выраженную А. И. Герценом: «Спасибо тем, которые после нас авторитетом утверждают сказанное нами и своим талантом ясно и мощно передают слабо выраженное нами».
«Фаворит» — такая книга.
Основная масса читателей восприняла роман с мудростью древних философов: «Если в стихотворении многое блестит, я не буду в обиде за немногие пятна».
Книгу невозможно было не только купить, но даже «достать», имея знакомство.
Этот високосный год принёс много радости писателю в связи с выходом романа «Фаворит», одновременно с этим доставил и немыслимые переживания из-за документальной трагедии «Реквием каравану PQ-17», вышедшей в девятом номере «Роман-газеты».
Друзья и помощники «Фаворита»
С первых часов нового года продолжилась напряжённая работа над рукописью по «снятию» редакторских замечаний, для подсчета количества которых наиболее полно подходит не совсем литературное слово — уйма.
Кропотливый труд занял целую неделю, после чего удовлетворённая чувством исполненного долга Инна Ивановна отправилась к родным пенатам, чтобы передать материалы на следующую ступень технологической лесенки, ведущей книгу к читателям.
Валентин Саввич тоже с облегчением вздохнул. Закончен важный и практически завершающий этап. Всё главное, что зависело от него как от автора, он выполнил. А остальное — по ходу дела.
«Вздох облегчения» — понятие относительное, только на словах имеющее причастность к некоей лёгкости. Чаще это вздох смертельно уставшего, измотанного тяжёлой, но только что законченной работой человека.
Усталость вышла на поверхность, наложив заметные мазки не только на лицо и глаза, но и на всё настроение Пикуля. У меня даже не поворачивался язык, чтобы напомнить ему, что в редакции ждут доработанный «Париж на три часа».
Вскоре к Валентину Саввичу по делам всё того же «Фаворита» приехал художественный редактор Борис Гаврилович Смирнов — заведующий отделом оформления Лениздата. Он привёз на подпись графические работы художника Г. П. Фильчакова, предназначенные для оформления двухтомника.
Приверженец классического направления в искусстве, Валентин не был в восторге от увиденных работ. Ему не импонировал новый модернистский стиль оформления, контрастирующий со стариной повествования.
Пикуль протестовал.
— Давайте я сам нарисую, — в запальчивости говорил он.
Но речь идёт не о какой-то мальчишеской запальчивости. О художественных если не талантах, то мастерских навыках Пикуля мне ещё нужно будет рассказать. Здесь же мне хотелось только донести мысль: каждый должен делать то, что лучше всего умеет.
Пикулевский пыл был быстро охлаждён; если переделывать, то выход книги в свет задержится не менее чем на полгода.
И Валентину Саввичу пришлось уступить. Впрочем, он отлично понимал цену такой уступки. Оформление книги связано не только с искусством, но в не меньшей степени с коммерцией. И в конечном счёте, какая разница, какими ленточками и бантиками она украшена? Её будут расхватывать с прилавков прежде всего потому, что на обложке будет написано знакомое — Валентин Пикуль и ещё не знакомое — «Фаворит».
Принятое решение не отодвигало сроков выпуска книги. Это было единственным его достоинством…
В двадцатых числах января у Валентина Саввича состоялась первая очная встреча с уже хорошо известным по рецензиям Юрием Александровичем Лимоновым.
Восхищённый библиотекой гость медленно ходил вдоль полок-стеллажей, рассматривая книги. Некоторые трогал, гладил по корешкам, и казалось, что руки его — в белых перчатках.
В разговорах они легко находили общий язык. В своих взглядах по большинству вопросов оба историка были единодушны, и только в образе Пугачёва у них имелись разночтения.
Причисление Пикуля к историкам сделано не мною, а Ю. Лимоновым. Расскажу об одной поездке, которая запомнилась Юрию Александровичу, наверное, не меньше, чем нам.
Когда тема разговоров перешла на «Слово и дело», на его героев, на время и место, описанные в романе, Валентин предложил совершить экскурсию в Елгаву. Предложение нашло поддержку, и на следующий день мы отправились в бывшую столицу Курляндского герцогства, приютившую на своих землях старый 300-комнатный дворец, сооружённый для Бирона великолепным Растрелли.
Восхитившись внешней архитектурой, мы вошли внутрь дворца. Для опытных, внимательных глаз, умеющих «читать между строк», грандиозность сооружения просматривалась и сквозь перегородки, настроенные для нужд располагаемой ныне в памятнике старины Сельскохозяйственной академии. Один только вид парадной лестницы давал богатому воображению представление о внутреннем убранстве дворца.
В отличие от студентов, не обращавших на нас никакого внимания, целью нашего визита поинтересовался один человек, оказавшийся проректором академии. И сейчас чувствую себя очень неудобно из-за того, что не записала и потому не запомнила ни имени, ни титулов этого обаятельно-внимательного педагога.
Я представила проректору своих спутников и далее не вмешивалась ни в один из их разговоров, а только любовалась со стороны, как трое мужчин подробно, но спокойно, не перебивая друг друга, абсолютно непринуждённо обсуждали сложнейшие проблемы и мало кому известные факты.
Понимая, что посетителями движет не праздное любопытство, гостеприимный хозяин достал ключи и открыл не работавшую в то время небольшую музейную экспозицию. Юрий Александрович с интересом рассматривал всё. Пикуль в первую очередь набросился на портреты герцогов и лиц, их окружавших.
Некоторых портретов Валентин Саввич ранее не знал, его особенно заинтересовало изображение жены Бирона.
Благодаря проректору за доставленное эстетическое наслаждение, Валентин Саввич посоветовал сделать посещение музея платным, чтобы иметь средства хотя бы на косметический ремонт.
— И надо расширить экспозицию, — продолжал Пикуль. — Экскурсантам будет небезынтересно знать, например, что здесь не раз музицировал Рихард Вагнер, что в подвалах находились склепы курляндских герцогов…
— Почему находились? Кое-что есть и сейчас. — И, прочтя в глазах двух ценителей старины немое желание, проректор отправился за ключами от подвалов.
Посещение подземелья я вспоминаю с содроганием, а Пикуль рассматривал надписи и даже приподнял одну из крышек…
Поднявшееся облачко вековой пыли создало иллюзию движения. Мне показалось, что мумифицированный прах осыпался, а Валентин пошутил:
— Это она мне подморгнула.
Общение с Ю. Лимоновым оставило в душе и памяти писателя много приятных и полезных воспоминаний.
Пикуль с удовольствием делился своими планами. Он любил умных собеседников, которые не кичатся своими знаниями, не стремятся возвысить себя.
Они встречались и в дальнейшем. Не знаю, в какую из встреч Ю. А. Лимонов сказал, что он напишет предисловие к роману «Фаворит».
Спасибо Юрию Александровичу за его вклад, способствовавший выходу романа. Уместность благодарности понятна, если учесть, что после положительной рецензии и доброжелательного предисловия ему самому жить стало, мягко говоря, не легче…
Этот год високосный
В деловых контактах и встречах обозначился небольшой временной просвет, и Валентин сел за «Париж на три часа». Роман о Мале требовал обещанной редакции доработки — дополнения.
Пикуль прочёл первую фразу:
«Один император, два короля и три маршала с трудом отыскали себе для ночлега избу потеплее».
Он уже давно забыл её и читал, как читают дотоле неизвестную книгу.
— А здорово, чёрт возьми… — Осознание того, что написанное принадлежит его перу, к автору пока ещё не пришло.
Читательское восхищение, перешедшее затем в писательское удовлетворение, создали благодатный климат для творческой работы. И Валентин окунулся в 1812 год.
К «мужскому» празднику — 23 февраля — я, желая стимулировать его писательское настроение, преподнесла Валентину в подарок красивейший чернильный прибор, искусно выполненный из малахита. Поблагодарив, извиняясь, чтобы не обидеть меня, он дал понять, что свою «непроливашку», «выпившую» уже не менее ведра чернил, он ни на что не променяет.
— Не сердись, — миролюбиво пояснял Валентин Саввич, — эта красота будет меня отвлекать. Я вижу прошлое, только глядя на свою «старушку…»
Подходил к концу февраль. Дочь готовилась вскоре стать матерью.
Предвидя очевидное — появление нового потомства всегда помогает облегчить боль утраты, Валентин «торопил» Марину, но предостерегал от «неосмотрительного» поступка.
— Ты только не вздумай родить 29 февраля, — наказывал он, — а то отнимешь у ребёнка сразу три четверти всех его дней рождения.
Слова возымели действие: внук родился 5 марта.
Выбор имени не занял времени.
— У меня никого из детей не было, и если вы считаете, что я это заслужил, то назовите в честь меня — Валькой, — попросил Валентин Саввич.
Впервые увидев распелёнутого тёзку, с откровенной непосредственностью изумился:
— Я думал, будет страшнее…
Во всех последующих ближайших встречах, в том числе и с приехавшим после очередного рейса Женей Тере-щенковым, который привёз Пикулю в подарок огромную пушистую шапку из собаки, дед не преминул похвастаться свершившимся событием. Ведь делился он радостью с коллегой: Женя вручил «Командору» копию приказа капитана дизель-электрохода «Наварин» Мурманского морского пароходства, удостоверяющего, что Валентин Пикуль зачислен почётным членом его экипажа…
Были в гостях и Вовки — Юрий Данилович с сыном Олегом. Совмещая приятное с полезным, без ущерба дружескому общению они фотографировали Пикуля «для истории». Валентин попросил сделать увеличенное фото Паулюса с группового портрета, где он стоит посередине между Зейдлицем и Пиком.
— Сейчас он мне очень нужен, — многозначительно, по крайней мере для меня, прозвучала просьба писателя.
Я уже давно заметила, как подолгу задумывается Валентин Саввич над письмами Дмитрия Сергеевича Трунцева, сослуживца отца — Саввы Михайловича Пикуля, в которых тот описывал последние минуты его жизни. Об этом Дмитрий Сергеевич написал в 1983 году в небольшой рабочей газете «Мартеновка».
Не меньше сведений, бередящих душу Валентина Саввича, содержалось и в многочисленных письмах ветерана Николая Сергеевича Попова, посвятившего всё своё послевоенное время делу розыска и увековечивания имён незаметных героев Сталинградской битвы.
А по той литературе, которую читал, собирал и суммировал Валентин, можно было безошибочно предположить, что из темы войны вообще и Сталинградской битвы в частности он уже вылепил несколько кирпичиков для закладки фундамента под литературный памятник мужеству советских солдат.
Как всегда, без проволочек, Юрий Данилович вскоре принёс портрет Паулюса, и Валентин Саввич повесил его на стенку.
Я подошла к изображению, долго смотрела на портрет и затем неожиданно для самой себя с ожесточением выпалила:
— А ведь ты же убил отца моего Валентина!
Пикуль широко открытыми… нет, такое избитое словосочетание не передаёт смысл реалий… точнее, хотя и грубее — «разинутыми глазами» смотрел на меня.
— Постой, постой-ка, я запишу. — Пикуль потянулся сначала за сигаретой, потом — за карандашом. Молча докурив сигарету, он с убеждённостью произнес: — Теперь я напишу роман о Сталинграде!
«Теперь я напишу»… Как будто случилось что-то экстраординарное. Как будто… А может, и правда, что-то случилось?.. Только нам, по-видимому, не дано это представить…
Необъяснимая пылинка, упавшая на загадочные писательские весы, перевернула всё.
«Обиженный» Мале отошёл на третий план, а в машинку был вставлен чистый лист, на котором после нескольких вечеров мучительных раздумий и обсуждений появилось название — «Площадь павших борцов».
А на втором плане, как и при работе над любым солидным романом, были только миниатюры, краткосрочное отвлечение на которые давало небольшой отдых, не выбивая из основной тематической колеи.
Коль скоро разговор коснулся миниатюр, уместно отметить, что в третьем номере рижского журнала «Даугава» за 1984 год вышла подборка пикулевских миниатюр.
Валентин Саввич не стремился попасть в престижные столичные «толстые» журналы, а щедро раздавал свои миниатюры провинциальным журналам и газетам.
— Столичные читатели избалованы — пояснял он своё кредо, а тем, что в глубинке, тем моя помощь нужна. И не только читателям — не меньше и издателям. Это писатель знал из писем, в большинстве своём весьма откровенных:
«Читатели просят хоть чего-нибудь из Пикуля!.. Не могли бы вы… Наш журнал очень молод, и появление вашего имени на его страницах явилось бы существенной помощью молодому изданию».
И Пикуль отвечал, посылал свои миниатюры.
Нередки были просьбы-заявки на материалы по конкретным личностям, профессиям или даже… территориям.
Не менее чем само письмо от главного редактора журнала «Теегин гёрл» («Свет в степи»), выходящего в городе Элиста, что в Калмыкии, характерен ответ на него Пикуля.
В письме к писателю высказывалась просьба:
«Может быть, вы располагаете материалами о художнике Фёдоре Калмыке, судьба которого чрезвычайно необычна. Если это так, то не согласитесь ли вы написать о Ф. Калмыке для нашего журнала?
Если такой возможности нет, то, как выражаются наши подписчики, “хоть что-нибудь”!»
Сюда же примыкала просьба написать о М. И. Сердюкове.
А теперь вникните в содержание и вчувствуйтесь в благородно-доверительный тон ответа:
«Уважаемый тов. В. Нуров!
Посылаю Вам три исторические миниатюры, которые ранее нигде не публиковались. Приношу извинения за то, что две из них — с копирки.
Фёдор Калмык и М. И. Сердюков мне достаточно известны. Но сейчас я не обладаю тем материалом, который надобен для работы над ними. Но мне известно, что у Вас живёт хороший и добросовестный историк-писатель А. Ба-лакаев, который, смею думать, справится с описанием Ф. Калмыка и М. Сердюкова лучше меня.
С уважением Валентин Пикуль».
Для ответа на такие письма Валентин Саввич откладывал все свои дела.
В это же время Пикулю пришлось ещё раз отвлечься, чтобы ответить редакции современной литературы Ленинградского отделения издательства «Советский писатель», присоединившейся к просьбе составителя В. С. Бахтина подготовить автобиографию для сборника «Ленинградские писатели-фронтовики», намеченного к изданию в 1985 году, к 40-летию Победы.
События собственной биографии относятся к веку двадцатому, поэтому дались они Пикулю с большим трудом.
Здравствуй, «Фаворит»!
Пушкин предрекал: «Имя странного Потёмкина будет отмечено рукою истории», а «историю Екатерины Великой, — писал позже Герцен, — нельзя читать при дамах».
«Имена этих людей нерасторжимы в русской давности, спаянные единой страстью и ненавистью, общими викториями и поражениями. Потёмкин никогда не стал бы «князем Таврическим», если бы его миновала любовь Екатерины, но та не рискнула бы титуловаться «Великой», если б её не окружали русские люди, подобные Потёмкину!..
Пётр I удачно разрешил проблему Балтийскую.
Потёмкину выпала честь завершить проблему Черноморскую.
Именно этот человек и станет нашим главным героем…»
Наступил последний месяц уходящего года.
Мы благоговейно и покорно ждём выхода «Фаворита», намеченного на конец года, но вслух не говорим. Слова — лишни, когда ожидание достигло апогея.
С трепетом беру в руки каждый свежий номер «Книжного обозрения».
Нет… Опять — ничего… И вот… Ох! Наконец-то!..
8 декабря, прочтя сообщение, схватив газету, бросив работу, лечу домой, чтобы поздравить супруга.
Сколько тревог и надежд, сколько радости и счастья в короткой заметке о литературных новинках: «Валентин Пикуль. «Фаворит». Том I, том II».
Влетаю в дом. Забыв про лифт, бегу по лестнице. Валентин спит. Будить или не будить? Конечно — будить!
Валентин перечитывает несколько раз строку о «Фаворите», затем, отложив газету в сторону, закрывает лицо руками. Когда он открыл лицо, я была потрясена: ладони собрали и стряхнули с лица все острые, угловатые, напряжённые черты.
Доброе лицо промолвило:
— Наконец-то! Но до конца ещё не верится, мне нужна книга в руке.
Через десяток дней пришла бандероль с авторскими экземплярами. Валентин, развернув книги, положил томик на ладонь.
— Ну, здравствуй, «Фаворит»! — после небольшой паузы еле слышно произнёс он.
И, обращаясь ко мне, продолжил:
— Сегодня я так счастлив, что, думаю, нет в мире человека счастливей меня…
Затем по заведённой уже у нас традиции Валентин помог мне выбрать самый лучший экземпляр, на котором он сделал дарственную надпись:
«Тонечке Пикуль — другу и помощнику в трудной жизни… Твой В. Пикуль».
Бережно храню целую полку подаренных мне книг, каждая из которых — незабываемая веха нашей совместной жизни.
Сам факт выхода романа — это уже глава, и даже не книги, а всей жизни писателя Валентина Пикуля.
В романе чётко прослеживаются две сюжетные линии — Екатерины и Потёмкина от рождения и до завершения жизни «светлейшего».
Пятнадцатилетней ангальт-цербстской принцессой приехала Фике (впоследствии Екатерина II) в Россию, будучи невестой наследника престола будущего императора Петра III. Умная и развитая не по своим годам, она быстро поняла, что Россия не поддержит и не примет человека чуждой культуры, «далёкого от нужд и и устремлений России».
Поэтому, придя к власти, Екатерина считала престиж страны своим престижем, а её цели — своими целями.
Екатерина всегда гордилась русскими и Россией, говоря: «Русский народ есть особенный народ в целом свете, который отличается догадкою, умом, силою. Я знаю это по двадцатилетнему опыту. Бог дал Русским особые свойства. Верю, взойдет звезда Востока откуда должен воссиять свет, ибо там (в России) больше, чем где-нибудь, хранится под пеплом духа, мощи и силы!.. Россия, — заявляла Екатерина, — это не страна — Вселенная!»
Императрица обладала незаурядным умом государственного деятеля, огромной работоспособностью и силой воли:
«В пять часов утра Екатерина уже на ногах. Её ждут неотложные дела. Финансы страны в расстройстве: в казну поступает 16 миллионов, почти столько же разворовывается… Ей каждый день докладывают о ценах на базаре, о видах на урожай, о промышленности…»
О том, как подбирать себе помощников, нынешним руководителям полезно бы поучиться у Екатерины. «Отношение её к людям было чисто утилитарным»: встречая нового человека, она пыталась выяснить, на что он годен и каковы его пристрастия. «Всех изученных ею людей императрица держала в запасе, как хранят оружие в арсенале, чтобы в нужный момент извлечь — к действию». Обратим внимание на многие другие положительные стороны правления Екатерины Великой. Под её руководством и при непосредственном участии были проведены «судебная и губернская реформы, создана более чёткая структура власти» развивалась культура, литература, искусство. Русская промышленность, в первую очередь металлургия, заняла ведущее место в мире.
34 года правления Екатерины, победы, одержанные русской армией, принесли ей всеобщее признание. Значительно возрос международный авторитет России.
Не будем касаться вопроса фаворитизма, остановим внимание на единственном из представителей этой касты — главном герое романа Григории Александровиче Потёмкине. Эта многогранная сложная личность впитала в себя положительные и отрицательные черты своего времени.
Выбрав надёжного помощника, Екатерина берегла его, прощала срывы, неудачи. Она «умела и других заставить самозабвенно работать, ради достижения поставленных ею целей. Терпимость — вот главное оружие властелина. Легче всего в гнев войти да головы отрубать!» — говорила императрица.
«Помни, — обращалась она к Потёмкину, что ты имеешь дело с живыми людьми, а люди — не бумажка, которую и скомкать можно. Человека же, если скомкать, никаким утюгом не разгладишь.
И Потёмкин как раз оказался тем государственным мужем, надёжным помощником, на плечо которого она опиралась и которому доверила самые ответственные посты.
В секретном рескрипте Екатерина давала Потёмкину широкие полномочия — «вверив Вам главное начальство над армией, даём Вам полную власть». Отныне Екатерина давала ему полномочия, оценивая политическую обстановку, своей властью открыть войну с Турцией.
«Горячей головой» называла Потёмкина Екатерина. Она, конечно, имела в виду не только личную храбрость князя, но и грандиозность его замыслов, и смелость осуществления самых дерзких проектов. Эти качества ярко проявились в наиболее масштабном его начинании — присоединении Крыма и освоении причерноморских земель, названных Новой Россией.
Центром обширнейшей территории «светлейший» собирался сделать город, имя которому выбрал со значением — Екатеринослав (ныне — Днепропетровск). И здесь с истинно русской силой обнаружился размах его натуры. Потёмкин предполагал построить в нём 12 фабрик, открыть университет, консерваторию, театр. Всё в Екатеринославе должно было соответствовать его будущему величию…
Война с Турцией помешала осуществлению наиболее амбициозных проектов, однако же многое Потёмкин успел сделать, причем в фантастически короткий срок. Даже иностранцы, сопровождавшие Екатерину во время знаменитого путешествия в Крым, отмечали, что благосостояние новых губерний «действительно удивительно, ибо не далее как несколько лет тому назад здесь была совершенная пустыня…».
До Пикуля в исторической литературе существовала довольно примитивная трактовка образа Потёмкина. Автор же увидел в лице Потёмкина не столько фаворита, сколь прозорливого государственного деятеля, он «расширил наши представления об этой незаурядной личности, много сделавшего для процветания страны». Потёмкин — «это уже целая эпоха», — замечает автор.
Присоединение Крымского ханства к России, освоение Причерноморья, сдерживание агрессивной политики Турции, создание Черноморского флота, основание Одессы, Севастополя, Херсона, Николаева, Екатеринослава, — все эти и другие дипломатические, политические и экономические вопросы были во многом решены Потёмкиным, умным, смелым, решительным, честолюбивым государственным деятелем, — силы которого положены на службу Отечеству.
К этому следует добавить, что Потёмкин, будучи президентом военной коллегии, провёл реформу в армии. «Платье должно служить солдату одеждой, а не в тягость… что служит к сохранению здоровья и к защите от непогоды. Армия российская, извлечённая мною из муки и сала, отныне будет здоровее… поворотливее и храбрее…»
В иронически-памфлетных тонах обстоятельно и аргументированно развенчивает автор несостоятельность клеветы «о потёмкинских деревнях», дошедшей и до нашего времени, сочинённой в 1797 году, страстным ненавистником России — саксонцем Георгом Гельбигом, когда уже Потёмкина и Екатерины не было в живых.
Для чего появилась эта клевета о «потёмкинских деревнях»? Вывод таков. Удобное выгодное положение на юге, жирные чернозёмы притягивали многих обездоленных людей Европы, что вызвало тревогу у монархов. И поэтому Новую Россию стали представлять в самом безобразном виде: «пустыня, где трава не растёт», а самого Потёмкина — громилой с дубиной в руках».
При чтении романа ощущаешь, что автор неравнодушен к своему герою. Показывая отрицательные черты Потёмкина, Пикуль наделяет его многими достоинствами, что «не расходится с исторической правдой», — отмечают историки.
С большим мастерством описывает Пикуль сцены батальной жизни. В этом большая заслуга мастера, который внёс огромный вклад в развитие батального исторического жанра, показав глубоко правдивую, полного драматического звучания картину военной жизни со сценами гибели героев и страданиями людей.
Когда до Румянцева-Задунайского дошла весть о смерти Потёмкина, он не смог сдержать слёз. Приближённые Румянцева удивлялись, но фельдмаршал строго сказал: «Чему удивляетесь? Потёмкин — мой соперник. Но он великий сын России».
Другой современник (Бантыш-Каменский) писал о нём: «Любя пламенно отечество, он не знал гнусной зависти, отдавал полную справедливость достоинствам Суворова, писал к нему: “Верь мне, друг сердечный! что я нахожу мою славу в твоей”.
Потёмкин был, несомненно, выдающимся государственным деятелем. Его несчастье состоит в том, что к государственным постам он пришёл через спальню Екатерины, что умалило его роль в глазах современников и вызвало… злобу Павла I, который, став императором, сделал многое для стирания его имени: выбросил прах из Екатерининского собора, низверг его памятник, отдал дворец Потёмкина под казармы, а залы первого этажа под конюшни…»
Но времена меняются, преображается и забытая нами история, благодаря историкам и историческим романистам, таким, каким был Валентин Пикуль.
Есть книги, за которые автор, помимо мелких уколов, получает много признательных слов от современников, добром помянут потомками и может с полным основанием принять в свой адрес благодарность предков, красиво выраженную А. И. Герценом: «Спасибо тем, которые после нас авторитетом утверждают сказанное нами и своим талантом ясно и мощно передают слабо выраженное нами».
«Фаворит» — такая книга.
Основная масса читателей восприняла роман с мудростью древних философов: «Если в стихотворении многое блестит, я не буду в обиде за немногие пятна».
Книгу невозможно было не только купить, но даже «достать», имея знакомство.
Этот високосный год принёс много радости писателю в связи с выходом романа «Фаворит», одновременно с этим доставил и немыслимые переживания из-за документальной трагедии «Реквием каравану PQ-17», вышедшей в девятом номере «Роман-газеты».
Глава десятая. В студёных северных морях
«Реквием каравану PQ-17»
«Литератор не всегда может предчувствовать зарождение новой вещи. Так случилось и со мной. Я целиком был погружен в эпоху Семилетней войны, с её политикой, дипломатией, интригами и любовью, как вдруг (именно вдруг!) меня властно увлекло наше недавнее прошлое. Снова вспомнилась жестокая качка, стонущие завывания корабельных сирен и привиделся полярный океан, задымлённый кораблями союзных караванов.
Так я приступил к написанию “Реквиема…”, ибо моя молодость ещё жила во мне, она требовала своего повторения — на этот раз на бумаге…» — вспоминал Валентин Пикуль.
Есть писатели, чьи книги сопутствуют нам всю жизнь. Более того, образы героев этих книг, образ самого автора, создавшего произведение, входят в нашу жизнь, в нашу душу, становятся её частицей. К таким произведениям принадлежит книга Валентина Пикуля о судьбе каравана PQ-17. Обозревая и обдумывая всё, что создал Пикуль в литературе, уверенно заключаешь, что «Реквием каравану PQ- 17» — это визитная карточка писателя. Именно эта небольшая книга впитала в себя автора целиком как гражданина, патриота, литератора, историка, документалиста, военного моряка, участника Великой Отечественной войны.
Документальную трагедию «Караван PQ-17» (впоследствии она выходила под названием «Реквием каравану PQ-17»), впервые опубликованную в журнале «Звезда» № 5 за 1970 год, Валентин Саввич считал своей настольной книгой, и не потому, что она всегда находилась у него на рабочем столе, а потому, что была постоянно в работе. Все остальные, ранее написанные книги, он «забывал», не возвращался к ним. А «Реквием каравану PQ-17» время от времени дорабатывал, вводил новые детали, делал уточнения, подсказываемые читателями, собирал материалы о действиях противоборствующих флотов в полярных широтах. Со временем автор хотел еще вернуться к этой книге, чтобы после многоточия поставить точку.
В специальной рецензии доктора исторических наук профессора В. В. Тарасова говорится:
«В своём произведении В. Пикуль отражает один из интересных, хронологически узких трагедийных вопросов борьбы на Северном фланге Второй мировой войны и великой битвы советских моряков в Заполярье, только одного лета 1942 года.
В. Пикуль — автор крупных историко-художественных произведений обладает даром в острополитической, глубоко патриотической, злободневной форме откликаться на важнейшие исторические события. Готовящаяся книга “Реквием каравану PQ-17” остро злободневна, написана в хорошей литературной форме, легко читабельна, и, как мне представляется, найдет положительный отзыв у нашего читателя… В целом работа достойна того, чтобы её издать, и как можно скорее».
Кандидат филологических наук доцент Власенко А. Н. в рецензии для издательства писал: «Документально-художественная повесть В. Пикуля “Реквием каравану PQ-17” с достаточной полнотой воссоздает малоизвестные до сих пор предысторию и обстоятельства гибели в Арктике конвоя PQ-17. Повесть отличается документальной точностью, а в вымышленных сценах — достаточным художественным уровнем».
Сам автор определил жанр как документальная трагедия, при котором использовал огромное количество исторических документов: хронику ТАСС, выступления и приказы Сталина, Рузвельта, Черчилля, Гитлера, мемуары участников событий, исследования советских английских, американских, западногерманских учёных-историков.
На широком фоне мировых событий 1941–1942 годов Пикуль раскрывает картины военных действий и взаимоотношения с союзниками в борьбе против фашизма.
Великобритания и США на Московской конференции в конце сентября 1941 года приняли совместное решение об оказании нашей стране помощи вооружением и стратегическими материалами. Советский Союз должен был поставлять этим странам необходимое сырьё для военного производства.
Ставка Гитлера рассматривала северный театр военных действий главным из всех других, хотя в начальный период войны немецкое командование, рассчитывая на «молниеносную войну» против СССР, не придавало особого значения союзным конвоям. Только в 1942 году немцы начали привлекать для борьбы с конвоями огромные силы авиации, подводные лодки и крупные надводные корабли, базирующиеся в норвежских базах. Уничтожение конвоев, срыв снабжения через северные пункты назначения расценивались немецким командованием как один из решающих факторов войны.
С Англией и США Гитлер рассчитывал покончить после победы на Востоке.
Против флота Германии в Арктике встал наш героический Северный флот.
Конвои формировались на базе Лox-Ю (Великобритания), в Рейкьявике и заливе Хваль-фьорд (Исландия).
Пунктами прибытия караванов северным путем были города Архангельск, Молотовск (ныне Северодвинск) и Мурманск. Переходы конвоев по этим маршрутам совершались за 10–14 суток. В период ледостава движение судов в Белом море обеспечивали советские ледоколы.
Обеспечение безопасности перехода конвоев от места их формирования до порта назначения возлагалось на корабли Великобритании. В зоне действий Северного флота охранение усиливалось советскими кораблями и авиацией.
Первый караван PQ-0 — «Дервиш» пришел в Архангельск 31 августа. Всего в течение 1941 года пришло семь конвоев, состоящих из пятидесяти трёх транспортов.
В начале ноября Северную Двину сковал лёд. Начал замерзать и Двинский залив. Ледоколов не хватало. С продвижением фашистов по Кольской земле, Мурманский порт был закрыт: до Мурманска оставалось немцам преодолеть всего 40 километров. Генерал-полковник Дитл, командующий горнострелковым корпусом в Заполярье, поклялся Гитлеру, что через три дня он захватит Мурманск. И в таких сложных условиях решено было открыть Мурманский порт для принятия транспортов союзников. Незамерзающий порт Мурманск и прилегающая гавань обладала хорошими глубинами, была просторна, закрыта горами от ветров и близко находилась к выходу из Кольского залива. Как только фашисты узнали, что в Мурманском порту идут работы по восстановлению, начались непрестанные бомбардировки Мурманска и днём и ночью. Всего 20 минут требовалось самолётам противника, чтобы с территорий Финляндии и Норвегии достичь цели.
Гитлеровцы считали, что они будут господствовать в небе Заполярья. Но ошиблись. В небе их встречали наши отважные лётчики. Только за первый месяц войны наши соколы Северного флота сбили более пятидесяти вражеских самолётов.
Герой Советского Союза Сафонов Б. Ф. в воздушных боях с врагом сбил 41 самолет и сам погиб над морем 30 мая 1942 года при защите союзного каравана. Он стал первым лётчиком, дважды удостоенным звания Героя Советского Союза.
С выдающимся полярным асом, Героем Советского Союза И. П. Мазуруком Пикуль не только вёл переписку, но и общался по телефону. Много дельных, полезных советов дал отважный лётчик при работе над документальной трагедией, а по выходу книги высоко оценил её. Мазурук рассказал Пикулю страшную историю американского капитана Лонгрена, который из-за трусости отказался вести своё судно в Мурманск, а утопил все запасные части для орудий в бухте на Новой земле.
Конвои формировались и шли под шифром PQ с номерным числом, а из СССР — буквы шифра переставлялись в обратном порядке. Буквенное обозначение караваны получили по инициалам капитана 3 ранга Эдвардса P.Q, который планировал операции проводки в Адмиралтействе Великобритании.
Караван PQ-17 состоял из тридцати пяти транспортных судов.
Образно и доходчиво, с глубоким чувством сопереживания проводит автор читателя через жестокую трагедию Великой Отечественной войны, развернувшейся в полярных широтах. Из 35 судов 23 были уничтожены вместе с людьми и техникой, один вернулся в Англию, и только 11 транспортов добрались до наших портов…
Приход каждого каравана в нашей стране ждали с большим нетерпением. Особенно каравана PQ-17. В грозное лето 1942 года немецкие войска рвались к Волге, а линия обороны простиралась от Чёрного до Баренцева моря, на повестку дня была поставлена судьба Отечества.
За весь период Второй мировой войны немецкий флот не выставлял такой могучей флотской эскадры и авиации, которые встали на пути конвоя PQ-17. Но судьба конвоя была решена в Британском адмиралтействе, которое бросило караван с грузом и людьми на произвол судьбы, сняв прикрытие и не поставив в известность даже командование Северного флота. Корабли конвоя, находившиеся вне зоны действия советских морских сил, оставшиеся «без всякой охраны в океане, в самой опасной зоне, были потоплены один за другим — с людьми и техникой». Судьба каравана — это трагическая судьба не только каравана, но и трагическая страница в истории союзных отношений. Долгое время об этом молчали, но после войны заговорили и советские, и зарубежные источники.
Книга Дэвида Ирвинга «Гибель конвоя PQ-17» находит виновника в лице командовавшего эскортом конвоя капитана Брума.
«Он был обвинён в трусости. Якобы по этой причине капитан Брум бросил конвой, что и явилось причиной гибели конвоя. Возмущённый Брум обратился в суд, потребовав взыскания в его пользу причинённых клеветой моральных убытков. Слушание дела происходило в Высоком суде правосудия, продолжалось 17 дней (январь — февраль 1970) и закончилось вынесением решения в пользу Брума, взыскавшего с ответчика большую сумму в возмещение морального ущерба (40 тысяч фунтов) плюс (30 тысяч фунтов) в возмещение судебных расходов. Суд пришёл к выводу, что капитан Брум действовал в точном соответствии с приказом Английского адмиралтейства.
Данный процесс широко освещался в английской прессе. Если указанная информация Вас заинтересует, то три вырезки из газеты “Morning Star” за январь — февраль 1970 года могу выслать», — писал Пикулю из Москвы Александр Тимофеевич Боннер в январе 1986 года.
Черчилль в своё оправдание говорил, что он лишь после войны узнал о приказе Д. Паунда расформировать конвой. Что же произошло? Каковы были стратегические соображения союзников бросить на произвол судьбы не только корабли и грузы, но и сотни английских и американских моряков?
Советские историки, проанализировав обстановку гибели каравана PQ-17, пришли к выводу, что его разгром «явился результатом политической игры англо-американских правящих кругов». Гибель конвоя PQ-17 они использовали в качестве повода для прекращения поставок в СССР грузов по ленд-лизу.
Напомним, что поставки по ленд-лизу за всю войну составили лишь 4 процента по отношению к оружию отечественного производства. Но это было, пожалуй, самое трудное для нашей страны время — канун Сталинградской битвы, поэтому «каждый танк, каждый самолет, каждый автомобиль, каждая ампула пенициллина, каждая банка тушёнки — были для нас необходимы».
Разгром конвоя ухудшил обстановку на Восточном фронте, ибо «в трюмах кораблей и на палубах было уничтожено вооружение для целой армии: потеряно 210 самолетов, 430 танков, 3550 автомашин и паровозов и другие важнейшие грузы».
Пикуль поддерживает точку зрения советских историков и делает вывод, что, «отводя крейсеры и эсминцы ближнего прикрытия, политики Уайтхолла, не желавшие оказывать помощи СССР, сознательно поощряли немцев к полному и решительному уничтожению каравана PQ-17.
Но были преданы не только те, кто погиб на кораблях.
В первую очередь союзники предали нас…».
В разгар холодной войны, да и сейчас идёт бурная фальсификация истории минувшей войны. Прежние союзники стали затушёвывать и принижать наши победы в борьбе с фашизмом.
Дело дошло до того, что фальсификаторы стали даже отрицать факт попадания торпед героической подводной лодки «К-21» в немецкий линкор «Тирпиц».
К счастью, живы еще свидетели, которые по крупицам восстанавливают события тех грозных лет.
2 июля 1942 года во время нахождения на боевой позиции, командир «К-21» Н. А. Лунин собрал всех командиров БЧ в рубке и приказал:
«…Товарищи командиры! Прошу всех вас принять к неуклонному исполнению следующее моё решение и передать по команде: если мне не удастся атаковать противника в подводном положении, то я всплыву в надводное положение, и, пользуясь нашей большой скоростью, выйду в атаку и выпущу торпеды по врагу. Разъясните всё это личному составу, а вам, товарищ Браман (командир БЧ-5. — А. /7.), необходимо будет обеспечить срочное всплытие и сразу же дать дизелями самый полный ход, на который способна наша подводная лодка. Я уверен, что каждый исполнит свой долг перед Родиной и мы покажем фашистам, на что способны советские подводники. Баренцево море. Боевая рубка «К-21».
Во время «совета» в боевой рубке находились: комиссар Сергей Александрович Лысов, помощник командира Зармаир Мамиконович Арванов, командир БЧ 2–3 Ужа-ровский Владимир Леонардович, БЧ 1–4 Леошко Михаил Александрович, штурман Липатов Иван Иванович, младший штурман Воронов, младший минер Василий Михайлович Терехов.
И этот момент настал: 5 июля 1942 года, находясь на боевой позиции, лунинцы обнаружили линкор «Тирпиц» и атаковали его.
Пикуль захотел узнать правду из уст непосредственного участника событий, командира БЧ-5 (который во время атаки находился рядом с Луниным), капитана 1 ранга в отставке, доцента Владимира Юльевича Брамана, и задал ему прямой вопрос:
— Владимир Юльевич, во время атаки на «Тирпиц» вы стояли плечом к плечу в боевой рубке… Скажите, как очевидец, ваше объективное мнение — куда пошли торпеды?
Отвечая на заданный Пикулем вопрос, Браман спокойно сказал:
— Вы ошиблись, назвав меня «очевидцем». На подводной лодке есть только участники, но очевидцев не бывает. «Тирпиц» и атаку на него наблюдал в тот день Николай Александрович, да и то не своими глазами, а через оптику перископа… Дожив до седых волос, я лгать не стану: выпустили четыре торпеды, а чётких взрывов было два… Но это не были взрывы глубинных бомб…
Командующий Северным флотом адмирал А. Г. Головко тоже до конца своих дней был уверен в том, что из четырёх торпед, выпущенных в «Тирпица», попали две, которые надолго вывели линкор из строя. Заглядывая вперёд, он пророчески предрекал: «Не сомневаюсь, что английское командование предпримет всяческие попытки умалить значение и результативность атаки Лунина».
Так оно и произошло: за границей отрицали успех атаки, да и в нашей печати появилась тенденция искажения подвига «К-21».
Вопрос о торпедировании «Тирпица» широко муссировался и в английской печати. Наиболее точный ответ дал военно-морской обозреватель Эдгар Янг. Он «не щадит своё Адмиралтейство, справедливо считая, что действия Черчилля и Паунда значительно подорвали репутацию королевского военно-морского флота, а атаку Лунина называет «блестящей».
Английская разведка в тот период сообщала: «“Тирпиц” встал на ремонт вследствие атаки советских подводников». Ни у кого это не вызывало сомнений, в том числе и у английских историков. По прошествии многих лет, стараясь принизить роль наших вооружённых сил в разгроме гитлеровской Германии, английская пропаганда многое отрицает, в том числе и торпедирование «Тирпица».
Как бы ни старались фальсификаторы принизить роль подвига подводников «К-21», — эта лодка и её экипаж навечно останутся в летописи славной борьбы с фашизмом. «К-21» — весь её личный состав и командир — отправилась в вечный поход — в бессмертие.
За годы войны Герой Советского Союза контр-адмирал Н. А. Лунин в общей сложности потопил 24 корабля противника. У Лунина было святое правило: «Без победы на базу не возвращаться». Судьба отвела прославленному подводнику только 63 года, в ноябре 1970 года его не стало.
За два дня до смерти Н. А. Лунин прочитал «Караван PQ-17» и высоко оценил труд Пикуля: «Из всех повестей и рассказов, которые я прочитал про Северный флот, и в частности, про мою “К-21”, только один писатель, моряк Валентин Пикуль написал так правдиво, честно и по-мужски, что я не мог читать без слёз, а вы, ребята, сами знаете, что я не из слезливых…»
За свой героический подвиг Н. А. Лунин расплатился гибелью своего отца. Немецкая разведка установила, что отец Н. А. Лунина слесарь-кораблестроитель проживал на территории оккупированного Ростова-на-Дону. Его схватили фашисты. Он был повешен на городской площади города.
Рассказывая о людях, участниках войны, которые мужественно сражались и погибали, автор с нескрываемой любовью и симпатией говорит и о кораблях. Брошенные без прикрытия охраны в море, беззащитные корабли расстреливались фашистами один за другим и с моря, и с воздуха. «Если бы корабли умели плакать, они бы, кажется, сейчас рыдали…» — делает вывод автор. И тут же рассказывает о подвиге загруженного аммоналом «Старого большевика», вырвавшегося из смертельной петли. «Чёрный от ожогов корабль, почти уже неживой, развивал предельные обороты. Казалось, мертвец восстал со дна океана. А кто он — почти не узнать в этом обгорелом скелете. Но он двигался. Он спешил. Он был жив. Он мигал прожектором… Рёвом восторга огласились корабли конвоя, когда в этом пришельце “с того света” узнали корабль, брошенный в океане…»
Многие читатели в письмах признавались автору, что при прочтении этих строчек у них на глазах появлялись слёзы…
В наше время караван PQ-17 продолжает свой путь! Но идёт он уже не в порты назначения — «караван входит в историю, в политику, в литературу…».
«Тени на добрых именах»
«Война — это не только удачи и победы. В кутерьме военных операций наряду с успехами наличествуют поражения, случаются промахи, вызванные чьей-то неопытностью, отказами техники, да и, в конечном счёте, непредсказуемостью замыслов противника».
Всё это Пикуль знал доподлинно, так как сам воевал. Позднее, в литературной работе, он постоянно сталкивался с документами, свидетельствующими о взлётах и падениях людей на войне. Многие события военных будней отразились и до сих пор отражаются горечью на судьбах потомков. Так случилось у Валентина Пикуля во время публикации документальной трагедии «Реквием каравану PQ-17».
Как документалист, не лакирующий действительность, а ищущий истину, к тому же имеющий в своём распоряжении подтверждающие свидетельства и документы, автор в своей книге воспользовался известным эпизодом из истории полярного каравана, связанного с подводной лодкой «К-21», которая могла погибнуть от налёта немецкой авиации из-за нерешительности помощника вахтенного офицера. В документальной трагедии была названа подлинная фамилия этого офицера. И этот будничный в общем-то для войны эпизод, показывающий, как непросто шёл экипаж героической «К-21» к своей главной победе — атаке на линкор «Тирпиц», — стал предметом клеветы, травли и угроз, на несколько лет вовлёк в свой водоворот множество коллективов и людей. Некоторые из них на этом и закончили свой жизненный путь, перегрузив отрицательными эмоциями уставшие на войне сердца…
А началось все с «тяжёлой» руки недобросовестного журналиста, который, как и фальсификаторы войны, поставил под сомнение существование одного обыденного факта, происшедшего на боевой позиции.
10 марта 1984 года в газете «Красная звезда» появилась статья члена редколлегии, редактора по отделу очерка и публицистики, полковника А. Хорева «Тень на добром имени». К тому времени книга «Реквием каравану PQ-17» вышла в издательствах «Советский писатель» (в 1978 и 1981 годах), рижском издательстве «Лиесма» — в 1979 году, в Дальневосточном книжном издательстве в 1983 году и готовилась к публикации в «Роман-газете».
Письмо Пикуля Хореву, приведённое в предыдущей главе, как говорится, не произвело на журналиста никакого впечатления — он просто его игнорировал.
Не убедил Хорева и обстоятельный ответ контр-адмирала в отставке, кандидата военно-морских наук доцента Ужаровского Владимира Леонардовича, бывшего командира БЧ -2-3; комиссара Сергея Александровича Лысова; проигнорировал Хорев и другие свидетельства ветеранов.
В опубликованной статье автор, обрушившись на Пикуля переусердствовал и навёл «тень на добром имени» практически на весь экипаж подводной лодки «К-21».
Публикация вызвала много незавидных откликов.
Хорев направил письмо и в редакцию газеты «На страже Заполярья», в котором «делает серьёзный упрёк редакции газеты Северного флота в том, что она сначала в декабре 1960 года, а затем в 1969 году обвинила лейтенанта Валентина Александровича Мартынова в действиях, которых он не совершал. Автор публикации указывает также, что редакция не предприняла ничего для исправления ошибки, допущенной 10 декабря 1960 года…»
Уже 12 марта в «Красную звезду» и в политорганы СА и ВМФ пошло письмо из флотской газеты «На страже Заполярья», ответ на статью Хорева, в котором сообщалось: «Источник, которым пользовались наши коллеги в 1960 году, не что иное, как “История Краснознамённой подводной лодки‘К-21’”».
Документ (хранится в музее флота и в одной из частей) подготовлен членами экипажа корабля ещё при жизни его командира Н. А. Лунина. Один экземпляр «Истории…» заверен лично Луниным Н. А.
Приведём запись на страницах 32–33, излагающую события 19 июня 1942 года:
«…немцы тщательно разведывали море вокруг своей эскадры. Налёты самолётов не прекращались. Около полудня помощник вахтенного командира Мартынов заметил на высоте 200 метров вражеский бомбардировщик “Ю-88”. Он заходил для атаки с кормы. Мартынов замешкался, и, когда лодка с отворотом вправо стала погружаться, по корпусу застучали пули. “Юнкере” сбросил бомбы, они упали слева за кормой и не разорвались, но в лёгком корпусе было восемь пробоин от пулевых попаданий.
Когда лодка ушла на глубину, капитан второго ранга вызвал всех командиров в рубку и разобрал ошибку лейтенанта Мартынова.
— Больше подобные ошибки не должны повторяться, — сказал он строго.
Если сравнить публикацию во флотской газете за 10 декабря 1960 года, не трудно убедиться, что она представляет сокращенный вариант из “Истории…”
По поручению редакционной коллегии газеты “На страже Заполярья” ответственный редактор газеты капитан первого ранга А. Адеков».
Тактично указывали на тенденциозный и необъективный характер статьи Хорева оставшиеся в живых участники тех трагических событий.
Практически во всех письмах высказывалась надежда, что недостойным действиям журналиста Хорева, не разобравшегося в существе дела и извратившего его, будет дана соответствующая оценка.
А контр-адмирал Ужаровский В. Л. в заявлении «О непорядочности члена редакции газеты “Красная звезда” полковника А. Хорева» на двенадцати страницах доказывал: «Пикуль написал чистейшую и абсолютную правду! Для того, чтобы судить об этом, нужно быть не туристом, а моряком. Нужно быть на войне. Тов. Пикуль вынес всё это на своём горбу… Он знает, причём очень хорошо знает, цену хотя бы одного-единственного прохлопа… Человека за правду терзают три года! Но честь и хвала мужеству и стойкости Пикуля, отстаивающего правду».
В заключении В. Ужаровский предлагает т. Хореву принести извинения:
«В. Пикулю, М. Хаметову, редакции газеты “На страже Заполярья”, а руководству “Красной звезды” принять меры, чтобы подобные “тени” не падали на центральный орган военной печати».
Дождался ли кто-нибудь из них каких-либо извинений? Знаю точно, что Валентин Пикуль — нет.
Торжество лжи мучительно для порядочного человека. Пикуль был удручен и страшно переживал сложившуюся вокруг произведения ситуацию. Переживал не за себя — за других.
— Мне-то что, я утрусь, я привык, я переживу!.. Но как же можно делать лгунами всех членов экипажа лодки, включая командира? Из гордости за таких людей, за такие экипажи и расчёты, за такие роты и полки как раз и слагается слава вооружённых сил. А Хореев их…
Глаза его заблестели, он махнул рукой, не договорив.
Особенно Пикуля удручил ответ заместителя начальника отдела печати Главпура СА и ВМФ О. Сарина членам легендарной «К-21» С. А. Лысову и В. Л. Ужаровскому:
«Уважаемые Сергей Александрович и Владимир Леонардович!
Ваше письмо рассмотрено в отделе печати Главного политического управления СА и ВМФ. Сообщаем, что все высказанные Вами замечания тщательно проверены на основании документальных материалов. Ни одна из претензий, предъявленных к автору статьи “Тень на добром имени”, не подтвердилась. Публикация получила положительную оценку в коллективе редакции и в откликах читателей. 3 апреля 1984 года».
Прочитав это письмо, присланное В. Пикулю, он заключил:
— Да, с такими «политиками» мы «далеко» пойдем. Хорев всех обгадил, а его начальник О. Сарин его защитил. И с каких пор мы перестали верить уважаемым людям, живым свидетелям и участникам событий?
Да и что говорить…
«Я переживу!» — говорил Валентин Саввич. Он «пережил» все письма сестры подводника-североморца, обращённые к нему, в которых та угрожала писателю применением статьи 7 УК. Пикуль и это пережил…
А Владимир Юльевич Браман, к несчастью, — нет!..
Супруга Брамана Татьяна Алексеевна сообщила Пикулю, что В. Ю. Браман скончался 29 января 1982 года, так и не дожив до торжества победы.
Снова возвращаюсь к письму Ивана Фёдоровича Шев-кунова, бывшего электрика с «К-21», который проясняет дальнейшую судьбу своего сослуживца. В. А. Мартынов вместе со своим подчинённым радистом ст. 2 статьи Г. Л. Ильяшенко были направлены в Англию. После возвращения из Англии Ильяшенко рассказывал: «Когда транспорт торпедировала немецкая подводная лодка, многие моряки стали бросаться за борт, в том числе и Мартынов, и, разумеется, ушли на дно морское. Те моряки, которые остались на судне, были спасены — сняты эскортным кораблем английского флота…»
Что же было дальше? Чем закончилась эта так надолго затянувшаяся история с участниками подводной лодки «К-21»?
Михаил Иванович Хаметов в письме от 19 апреля 1984 года сообщает Пикулю:
«Одержана первая победа. Сегодня первый заместитель начальника Главпура адмирал А. И. Сорокин принял ветеранов “К-21”, представителей “Красной звезды”, Воениз-дата и отдела печати Главпура. В итоге обсуждения претензий лунинцев к газете “Красная звезда” адмирал признал статью газеты ошибочной, поручил редакции опубликовать солидный положительный материал о “К-21” и его ветеранах и дать отпор, поставить на место сестру Мартынова, которая окончательно распоясалась и безудержно хулиганствует, выдвигает дикие обвинения против членов экипажа “К-21” и авторов книг».
Видимо, как отклик на эти события фотохроника ТАСС в августе 1984 года дала публикацию для печати под рубрикой «К 40-летию Великой Победы». Я использовала материал из газеты «Советская Латвия» от 22 августа 1984 года под названием «Лунинцы атакуют “Тирпиц”», где помимо текста помещён снимок Н. А. Лунина (1942 года) и подводная лодка «К-21» на вечной стоянке в Североморске. На её палубе находятся ветераны, принимавшие участие в походе и торпедировании «Тирпица» 5 июля 1942 года.
Привожу фрагмент из заметки:
«Этот небольшой эпизод самой большой из войн уже уходит в легенду. Тогда об этом факте сообщали газеты всего мира. Сегодня о дерзкой атаке самого мощного линкора воюющих держав подводной лодкой Н. А. Лунина, оказавшейся в центре фашистской эскадры, знают миллионы читателей книги “Реквием каравану PQ-17”.
Атака флагмана немецко-фашистского флота — линкора “Тирпиц” 5 июля 1942 года подводной лодкой “К-21” под командованием Героя Советского Союза Н. А. Лунина стала символом доблести советских подводников».
«Атака на “Тирпиц ’’хорошо и подробно описана В. Пикулем. Незадолго до смерти книгу с одобрением прочёл Н. А. Лунин, — рассказывает корреспонденту капитан 1 ранга в отставке С. А. Лысов, который в качестве комиссара руководил подводной лодкой вместе с Луниным до, во время и после знаменитого похода…»
Переживания и раздумья Валентина, вызванные статьей, дали совершенно неожиданный результат.
Вечером 15 марта он пригласил меня для серьёзного разговора.
— Понимаешь, начал он издалека, — вот я расстроился, выпил, но, хорошо подумав, решил: так вести себя нельзя. Впереди ещё тачки грязи и клеветы, если на всё так реагировать, то никакого здоровья не хватит. А любая пакость отлично плавает, так что и в стакане её не утопишь. Поэтому хочу, чтобы ты засвидетельствовала главное: с завтрашнего дня я раз и навсегда — великий трезвенник. Ты же знаешь, что во время работы я капли в рот спиртного не беру, а выпиваю только после завершения романа, чтобы выйти из одного времени и войти в другую эпоху. А свою бочку я ещё в юности выпил, — в чужую заглядывать не желаю. Вот и весь сказ!
— И на мой день рождения не выпьешь? — от удивления спросила я.
— Ни на твой, ни на чей бы то ни было, — отрезал Пикуль.
Свой день рождения я отметила на работе, а дома он прошёл незаметно: Пикуль очень плохо себя чувствовал, но лёжа внимательно изучал дело Штауффенберга…
Валентин тем временем, полностью переключившись на тему «Площади павших борцов», проглатывал кипы книг. И в обед, и вечером после работы возвращалась домой с огромными сумками книг. Валентин просматривал все имеющиеся в нашей библиотеке «Военные мемуары» зарубежных военных деятелей и историков. Очень просил достать Манштейна и Паулюса, но у меня их не было. Зато обрадовался принесённым мною научным исследованиям о боевых путях той или иной армии и дивизии. Просит приносить ему все книги, в которых говорится о начальном периоде войны, и в первую очередь о Сталинграде.
4 апреля Валентин Саввич приступил непосредственно к написанию романа. Весь вечер долго мучился, писал, правил, перепечатывал посвящение отцу. К следующему дню — к месячному юбилею тёзки (внука Валявки) — написал 7 страниц. Целый месяц, не отрываясь ни на какие посторонние дела, чередуя чтение с письмом, Валентин работал исключительно над «Барбароссой». Темы наших разговоров по вечерам также ограничивались рамками нового романа и связанного с ним «материального» обеспечения: такие-то книги отнести, такие-то — достать.
Иногда для выяснения какой-либо детали Пикуль просматривал до десятка книг, пока не находил ясного ответа. Читал в это время и присланные Вячеславом Михайловичем Чуликановым мемуары Манштейна. Не знаю, для чего это нужно было автору, но замечала, что чтение военных мемуаров Валентин Саввич чередовал с книгами, не имеющими ничего общего с темой романа. Много писал, как он говорил, «впрок» — для будущих глав. Придумав более увлекательное для читателей начало, вернулся на «исходную позицию». Так и шла обычная писательская работа…
9 мая Валентин Саввич вновь сел за Сталинград. Почти без сна, за сутки написал 26 страниц. Ещё трое суток такого же напряжения, и 15 мая вечером он сообщил мне, что вчерне закончил первую часть романа — «Барбаросса».
Такой героизм не прошел бесследно. Переутомление вылилось в сильную боль левого глаза…
На следующий день Пикулю позвонили из газеты «Советская Латвия» и пригласили на торжественную часть по случаю чествования главного редактора Николая Петровича Салеева в связи с 70-летием со дня рождения. Не буду описывать подробности этого мероприятия, состоявшегося в Доме печати. Для раскрытия характера Пикуля мне хотелось бы только передать смысл поздравления, высказанного им.
После здравицы в честь юбиляра и добрых пожеланий в его адрес Валентин, стоя на сцене огромного зала, сказал приблизительно следующее:
— Денег я у вас взаймы никогда не брал, сам вам их тоже не давал, тем более что вы никогда их и не просили. Поэтому наша дружба — бескорыстная.
Эти слова сняли натянутую чопорность с торжественности. Все весело смеялись, но некоторые с опаской поглядывали на телевизионные камеры, фиксирующие, на их особый взгляд, не совсем подходящие к официальной церемонии речи.
Но телевидение — телевидением, а Пикуль оставался Пикулем.
До конца мая Валентин Саввич, жалуясь на глаз, не приступал к последующему материалу, а только перечитывал, правил и дорабатывал первую часть романа.
В июне к Валентину Саввичу приезжал ответственный секретарь русско-болгарского журнала «Дружба» Витас Матулявичюс.
Непринуждённость и содержательность общения с ним доставляли Пикулю истинное удовольствие. Они много разговаривали, вместе смотрели и обсуждали библиотеку, ходили на выставку Рерихов в Латвийский музей изобразительного искусства.
Впоследствии Витас расскажет о Пикуле в своей публикации «Человек, написавший библиотеку».
Упоминание о болгарах освежило в памяти события, о которых стоит хотя бы коротко сказать.
В этом году к имени Пикуля был проявлен большой интерес за пределами страны. Через ВААЛ за согласием на издание книг обращались: из Болгарии — по поводу «Окини-сан», ЧССР просила и «Три возраста Окини-сан», и «Богатство», в США намеревались издать «Битву железных канцлеров».
Популярность Пикуля возрастала. Это было заметно и по интересу, проявляемому к его личности со стороны художников и теле-, киноработников. Пикуля хотели снимать, желали писать с него портреты.
Не жадный до славы, он принимал творческих людей, понимая их профессиональный интерес.
Так, в июне в кабинете Валентина Саввича три дня жил художник из Москвы Лев Вяткин и писал карандашные портреты Пикуля и героев его произведений.
Помнит «Ижору»
Как хорошо, что события полярных конвоев теперь уже далёкой войны не забыты. Ветеранские и общественные организации военно-морского флота проводят международные встречи участников морских конвоев.
Организаторы мероприятий даже меня приглашают на столь незабываемые встречи. Интересно и познавательно, с участниками английских и американских конвоев проходила встреча в Архангельске 28 августа 1991 года под девизом — «Дервиш-91». Принимала я участие в международной конференции «Помним “Ижору”», проходившей в Санкт-Петербурге 5 марта 2002 года, о которой В. Пикуль писал:
«Вот эта “Ижора” имела несчастье напороться в океане прямо на “Тирпица” — флагмана германского флота…»
Капитан «Ижоры» В. И. Белов успел передать координаты нахождения немецкой эскадры. Сигнал был принят конвоем PQ-12, что помогло ему избежать встречи с «Тир-пицем», а также на британской эскадре адмирала Д. Товея, охотившейся за линкором.
Конференция проходила под девизом «Помним “Ижору”», посвященным 60-летию героической гибели судна в бою с германской эскадрой 7 марта 1942 года.
Спустя шесть десятилетий после расстрела «Ижоры» в Северной Атлантике тремя немецкими эсминцами, сопровождавшими линкор «Тирпиц», история её потопления привлекла вновь внимание специалистов, главным образом зарубежных.
Один из них, Норберт Клапдор из Германии, посетив Центральный военно-морской музей в Санкт-Петербурге, «поделился неизвестными у нас данными об “Ижоре”… Клапдор пришел к выводу, что трудяга-лесовоз, гружённый досками, предопределил и ускорил поражение немецкой армии фельдмаршала Роммеля в Африке, поскольку именно он задержал, а потом и вообще сделал невозможным поход линкора “Тирпиц” из северных морей в африканскую акваторию…».
Другой немецкий историк — Бернард Гомм «дотошно подсчитал, что по тихоходному пароходу гитлеровские моряки выпустили две торпеды, произвели 11 выстрелов 150-мм, 43 выстрела орудиями 127-мм и 82 выстрела 37-мм. А “Ижора”, гружённая лесом, упрямо не тонула, и лишь после того, как эсминец “Шеманн” сбросил ей под борт две глубинные бомбы, наступил конец».
Как очевидец и участник событий — артиллерийский офицер с эсминца «Фридрих Ин» Юрген Брунк, который в числе других моряков расстреливал «Ижору», выступая на этой конференции, говорил: «…по законам войны у нас не было иного выбора заставить “Ижору” замолчать.
Сопротивление “Ижоры” было мужественным и храбрым, но безнадёжным… Я сегодня сожалею, что война на море нас вынудила стрелять друг в друга, и что на храброй “Ижоре” погибло столько людей, выполняя свой долг перед Отчизной.
Мы должны стремиться извлекать уроки из прошлого и при взаимном уважении делать всё для того, чтобы восполнить пробелы истории, содействуя взаимопониманию между немецким и русским народами.
Приветствую всех русских ветеранов Полярного конвоя и всех российских моряков, которые чтят память храброй “Ижоры”».
Завершающими словами на конференции были озвучены пророческие мысли Валентина Пикуля, который завещал в «Реквиеме каравану PQ-17»: «Помните, люди, эту “Ижору!”»
Валентин всегда дарил мне с надписью авторский экземпляр каждого нового издания любой своей книги. На Калининградском издании «Реквиема каравану PQ-17» написано: «…Авось, эта книга — лучшая из всех…»
И читатели с такой оценкой согласны.
В заключение замечу: говорят, что рано или поздно правда всегда торжествует. Используемое как аксиома выражение неверно и отражает скорее желаемое, чем действительное. Нет, торжество правды наблюдается далеко не всегда… А если она и торжествует, то не сама по себе, а на похоронах части здоровья и нервов, погибших во имя того, чтобы среди вороха лжи и дезинформации докопаться до первозданной правды факта…
«Ставя последнюю точку в гибели конвоя, я чувствую себя матросом с каравана, и спина сразу покрывается ознобом мурашек, будто палуба уже выскальзывает из-под ног, а сейчас предстоит кидаться с борта высотой в три добрых этажа прямо в ледяную купель, в которой — я знаю! выжить мне не удастся…
Эту летопись я посвящаю как скромный реквием памяти тех, кого мы не дождались летом 1942 года. Памяти всех честных бойцов против фашизма — советских, британских, американских и польских моряков, которые через ад проводили свои караваны.
Вечная память всем им, уснувшим посреди ледяных вод в тех высоких широтах, что грохочут между Мурманом и Шпицбергеном».
«Реквием каравану PQ-17»
«Литератор не всегда может предчувствовать зарождение новой вещи. Так случилось и со мной. Я целиком был погружен в эпоху Семилетней войны, с её политикой, дипломатией, интригами и любовью, как вдруг (именно вдруг!) меня властно увлекло наше недавнее прошлое. Снова вспомнилась жестокая качка, стонущие завывания корабельных сирен и привиделся полярный океан, задымлённый кораблями союзных караванов.
Так я приступил к написанию “Реквиема…”, ибо моя молодость ещё жила во мне, она требовала своего повторения — на этот раз на бумаге…» — вспоминал Валентин Пикуль.
Есть писатели, чьи книги сопутствуют нам всю жизнь. Более того, образы героев этих книг, образ самого автора, создавшего произведение, входят в нашу жизнь, в нашу душу, становятся её частицей. К таким произведениям принадлежит книга Валентина Пикуля о судьбе каравана PQ-17. Обозревая и обдумывая всё, что создал Пикуль в литературе, уверенно заключаешь, что «Реквием каравану PQ- 17» — это визитная карточка писателя. Именно эта небольшая книга впитала в себя автора целиком как гражданина, патриота, литератора, историка, документалиста, военного моряка, участника Великой Отечественной войны.
Документальную трагедию «Караван PQ-17» (впоследствии она выходила под названием «Реквием каравану PQ-17»), впервые опубликованную в журнале «Звезда» № 5 за 1970 год, Валентин Саввич считал своей настольной книгой, и не потому, что она всегда находилась у него на рабочем столе, а потому, что была постоянно в работе. Все остальные, ранее написанные книги, он «забывал», не возвращался к ним. А «Реквием каравану PQ-17» время от времени дорабатывал, вводил новые детали, делал уточнения, подсказываемые читателями, собирал материалы о действиях противоборствующих флотов в полярных широтах. Со временем автор хотел еще вернуться к этой книге, чтобы после многоточия поставить точку.
В специальной рецензии доктора исторических наук профессора В. В. Тарасова говорится:
«В своём произведении В. Пикуль отражает один из интересных, хронологически узких трагедийных вопросов борьбы на Северном фланге Второй мировой войны и великой битвы советских моряков в Заполярье, только одного лета 1942 года.
В. Пикуль — автор крупных историко-художественных произведений обладает даром в острополитической, глубоко патриотической, злободневной форме откликаться на важнейшие исторические события. Готовящаяся книга “Реквием каравану PQ-17” остро злободневна, написана в хорошей литературной форме, легко читабельна, и, как мне представляется, найдет положительный отзыв у нашего читателя… В целом работа достойна того, чтобы её издать, и как можно скорее».
Кандидат филологических наук доцент Власенко А. Н. в рецензии для издательства писал: «Документально-художественная повесть В. Пикуля “Реквием каравану PQ-17” с достаточной полнотой воссоздает малоизвестные до сих пор предысторию и обстоятельства гибели в Арктике конвоя PQ-17. Повесть отличается документальной точностью, а в вымышленных сценах — достаточным художественным уровнем».
Сам автор определил жанр как документальная трагедия, при котором использовал огромное количество исторических документов: хронику ТАСС, выступления и приказы Сталина, Рузвельта, Черчилля, Гитлера, мемуары участников событий, исследования советских английских, американских, западногерманских учёных-историков.
На широком фоне мировых событий 1941–1942 годов Пикуль раскрывает картины военных действий и взаимоотношения с союзниками в борьбе против фашизма.
Великобритания и США на Московской конференции в конце сентября 1941 года приняли совместное решение об оказании нашей стране помощи вооружением и стратегическими материалами. Советский Союз должен был поставлять этим странам необходимое сырьё для военного производства.
Ставка Гитлера рассматривала северный театр военных действий главным из всех других, хотя в начальный период войны немецкое командование, рассчитывая на «молниеносную войну» против СССР, не придавало особого значения союзным конвоям. Только в 1942 году немцы начали привлекать для борьбы с конвоями огромные силы авиации, подводные лодки и крупные надводные корабли, базирующиеся в норвежских базах. Уничтожение конвоев, срыв снабжения через северные пункты назначения расценивались немецким командованием как один из решающих факторов войны.
С Англией и США Гитлер рассчитывал покончить после победы на Востоке.
Против флота Германии в Арктике встал наш героический Северный флот.
Конвои формировались на базе Лox-Ю (Великобритания), в Рейкьявике и заливе Хваль-фьорд (Исландия).
Пунктами прибытия караванов северным путем были города Архангельск, Молотовск (ныне Северодвинск) и Мурманск. Переходы конвоев по этим маршрутам совершались за 10–14 суток. В период ледостава движение судов в Белом море обеспечивали советские ледоколы.
Обеспечение безопасности перехода конвоев от места их формирования до порта назначения возлагалось на корабли Великобритании. В зоне действий Северного флота охранение усиливалось советскими кораблями и авиацией.
Первый караван PQ-0 — «Дервиш» пришел в Архангельск 31 августа. Всего в течение 1941 года пришло семь конвоев, состоящих из пятидесяти трёх транспортов.
В начале ноября Северную Двину сковал лёд. Начал замерзать и Двинский залив. Ледоколов не хватало. С продвижением фашистов по Кольской земле, Мурманский порт был закрыт: до Мурманска оставалось немцам преодолеть всего 40 километров. Генерал-полковник Дитл, командующий горнострелковым корпусом в Заполярье, поклялся Гитлеру, что через три дня он захватит Мурманск. И в таких сложных условиях решено было открыть Мурманский порт для принятия транспортов союзников. Незамерзающий порт Мурманск и прилегающая гавань обладала хорошими глубинами, была просторна, закрыта горами от ветров и близко находилась к выходу из Кольского залива. Как только фашисты узнали, что в Мурманском порту идут работы по восстановлению, начались непрестанные бомбардировки Мурманска и днём и ночью. Всего 20 минут требовалось самолётам противника, чтобы с территорий Финляндии и Норвегии достичь цели.
Гитлеровцы считали, что они будут господствовать в небе Заполярья. Но ошиблись. В небе их встречали наши отважные лётчики. Только за первый месяц войны наши соколы Северного флота сбили более пятидесяти вражеских самолётов.
Герой Советского Союза Сафонов Б. Ф. в воздушных боях с врагом сбил 41 самолет и сам погиб над морем 30 мая 1942 года при защите союзного каравана. Он стал первым лётчиком, дважды удостоенным звания Героя Советского Союза.
С выдающимся полярным асом, Героем Советского Союза И. П. Мазуруком Пикуль не только вёл переписку, но и общался по телефону. Много дельных, полезных советов дал отважный лётчик при работе над документальной трагедией, а по выходу книги высоко оценил её. Мазурук рассказал Пикулю страшную историю американского капитана Лонгрена, который из-за трусости отказался вести своё судно в Мурманск, а утопил все запасные части для орудий в бухте на Новой земле.
Конвои формировались и шли под шифром PQ с номерным числом, а из СССР — буквы шифра переставлялись в обратном порядке. Буквенное обозначение караваны получили по инициалам капитана 3 ранга Эдвардса P.Q, который планировал операции проводки в Адмиралтействе Великобритании.
Караван PQ-17 состоял из тридцати пяти транспортных судов.
Образно и доходчиво, с глубоким чувством сопереживания проводит автор читателя через жестокую трагедию Великой Отечественной войны, развернувшейся в полярных широтах. Из 35 судов 23 были уничтожены вместе с людьми и техникой, один вернулся в Англию, и только 11 транспортов добрались до наших портов…
Приход каждого каравана в нашей стране ждали с большим нетерпением. Особенно каравана PQ-17. В грозное лето 1942 года немецкие войска рвались к Волге, а линия обороны простиралась от Чёрного до Баренцева моря, на повестку дня была поставлена судьба Отечества.
За весь период Второй мировой войны немецкий флот не выставлял такой могучей флотской эскадры и авиации, которые встали на пути конвоя PQ-17. Но судьба конвоя была решена в Британском адмиралтействе, которое бросило караван с грузом и людьми на произвол судьбы, сняв прикрытие и не поставив в известность даже командование Северного флота. Корабли конвоя, находившиеся вне зоны действия советских морских сил, оставшиеся «без всякой охраны в океане, в самой опасной зоне, были потоплены один за другим — с людьми и техникой». Судьба каравана — это трагическая судьба не только каравана, но и трагическая страница в истории союзных отношений. Долгое время об этом молчали, но после войны заговорили и советские, и зарубежные источники.
Книга Дэвида Ирвинга «Гибель конвоя PQ-17» находит виновника в лице командовавшего эскортом конвоя капитана Брума.
«Он был обвинён в трусости. Якобы по этой причине капитан Брум бросил конвой, что и явилось причиной гибели конвоя. Возмущённый Брум обратился в суд, потребовав взыскания в его пользу причинённых клеветой моральных убытков. Слушание дела происходило в Высоком суде правосудия, продолжалось 17 дней (январь — февраль 1970) и закончилось вынесением решения в пользу Брума, взыскавшего с ответчика большую сумму в возмещение морального ущерба (40 тысяч фунтов) плюс (30 тысяч фунтов) в возмещение судебных расходов. Суд пришёл к выводу, что капитан Брум действовал в точном соответствии с приказом Английского адмиралтейства.
Данный процесс широко освещался в английской прессе. Если указанная информация Вас заинтересует, то три вырезки из газеты “Morning Star” за январь — февраль 1970 года могу выслать», — писал Пикулю из Москвы Александр Тимофеевич Боннер в январе 1986 года.
Черчилль в своё оправдание говорил, что он лишь после войны узнал о приказе Д. Паунда расформировать конвой. Что же произошло? Каковы были стратегические соображения союзников бросить на произвол судьбы не только корабли и грузы, но и сотни английских и американских моряков?
Советские историки, проанализировав обстановку гибели каравана PQ-17, пришли к выводу, что его разгром «явился результатом политической игры англо-американских правящих кругов». Гибель конвоя PQ-17 они использовали в качестве повода для прекращения поставок в СССР грузов по ленд-лизу.
Напомним, что поставки по ленд-лизу за всю войну составили лишь 4 процента по отношению к оружию отечественного производства. Но это было, пожалуй, самое трудное для нашей страны время — канун Сталинградской битвы, поэтому «каждый танк, каждый самолет, каждый автомобиль, каждая ампула пенициллина, каждая банка тушёнки — были для нас необходимы».
Разгром конвоя ухудшил обстановку на Восточном фронте, ибо «в трюмах кораблей и на палубах было уничтожено вооружение для целой армии: потеряно 210 самолетов, 430 танков, 3550 автомашин и паровозов и другие важнейшие грузы».
Пикуль поддерживает точку зрения советских историков и делает вывод, что, «отводя крейсеры и эсминцы ближнего прикрытия, политики Уайтхолла, не желавшие оказывать помощи СССР, сознательно поощряли немцев к полному и решительному уничтожению каравана PQ-17.
Но были преданы не только те, кто погиб на кораблях.
В первую очередь союзники предали нас…».
В разгар холодной войны, да и сейчас идёт бурная фальсификация истории минувшей войны. Прежние союзники стали затушёвывать и принижать наши победы в борьбе с фашизмом.
Дело дошло до того, что фальсификаторы стали даже отрицать факт попадания торпед героической подводной лодки «К-21» в немецкий линкор «Тирпиц».
К счастью, живы еще свидетели, которые по крупицам восстанавливают события тех грозных лет.
2 июля 1942 года во время нахождения на боевой позиции, командир «К-21» Н. А. Лунин собрал всех командиров БЧ в рубке и приказал:
«…Товарищи командиры! Прошу всех вас принять к неуклонному исполнению следующее моё решение и передать по команде: если мне не удастся атаковать противника в подводном положении, то я всплыву в надводное положение, и, пользуясь нашей большой скоростью, выйду в атаку и выпущу торпеды по врагу. Разъясните всё это личному составу, а вам, товарищ Браман (командир БЧ-5. — А. /7.), необходимо будет обеспечить срочное всплытие и сразу же дать дизелями самый полный ход, на который способна наша подводная лодка. Я уверен, что каждый исполнит свой долг перед Родиной и мы покажем фашистам, на что способны советские подводники. Баренцево море. Боевая рубка «К-21».
Во время «совета» в боевой рубке находились: комиссар Сергей Александрович Лысов, помощник командира Зармаир Мамиконович Арванов, командир БЧ 2–3 Ужа-ровский Владимир Леонардович, БЧ 1–4 Леошко Михаил Александрович, штурман Липатов Иван Иванович, младший штурман Воронов, младший минер Василий Михайлович Терехов.
И этот момент настал: 5 июля 1942 года, находясь на боевой позиции, лунинцы обнаружили линкор «Тирпиц» и атаковали его.
Пикуль захотел узнать правду из уст непосредственного участника событий, командира БЧ-5 (который во время атаки находился рядом с Луниным), капитана 1 ранга в отставке, доцента Владимира Юльевича Брамана, и задал ему прямой вопрос:
— Владимир Юльевич, во время атаки на «Тирпиц» вы стояли плечом к плечу в боевой рубке… Скажите, как очевидец, ваше объективное мнение — куда пошли торпеды?
Отвечая на заданный Пикулем вопрос, Браман спокойно сказал:
— Вы ошиблись, назвав меня «очевидцем». На подводной лодке есть только участники, но очевидцев не бывает. «Тирпиц» и атаку на него наблюдал в тот день Николай Александрович, да и то не своими глазами, а через оптику перископа… Дожив до седых волос, я лгать не стану: выпустили четыре торпеды, а чётких взрывов было два… Но это не были взрывы глубинных бомб…
Командующий Северным флотом адмирал А. Г. Головко тоже до конца своих дней был уверен в том, что из четырёх торпед, выпущенных в «Тирпица», попали две, которые надолго вывели линкор из строя. Заглядывая вперёд, он пророчески предрекал: «Не сомневаюсь, что английское командование предпримет всяческие попытки умалить значение и результативность атаки Лунина».
Так оно и произошло: за границей отрицали успех атаки, да и в нашей печати появилась тенденция искажения подвига «К-21».
Вопрос о торпедировании «Тирпица» широко муссировался и в английской печати. Наиболее точный ответ дал военно-морской обозреватель Эдгар Янг. Он «не щадит своё Адмиралтейство, справедливо считая, что действия Черчилля и Паунда значительно подорвали репутацию королевского военно-морского флота, а атаку Лунина называет «блестящей».
Английская разведка в тот период сообщала: «“Тирпиц” встал на ремонт вследствие атаки советских подводников». Ни у кого это не вызывало сомнений, в том числе и у английских историков. По прошествии многих лет, стараясь принизить роль наших вооружённых сил в разгроме гитлеровской Германии, английская пропаганда многое отрицает, в том числе и торпедирование «Тирпица».
Как бы ни старались фальсификаторы принизить роль подвига подводников «К-21», — эта лодка и её экипаж навечно останутся в летописи славной борьбы с фашизмом. «К-21» — весь её личный состав и командир — отправилась в вечный поход — в бессмертие.
За годы войны Герой Советского Союза контр-адмирал Н. А. Лунин в общей сложности потопил 24 корабля противника. У Лунина было святое правило: «Без победы на базу не возвращаться». Судьба отвела прославленному подводнику только 63 года, в ноябре 1970 года его не стало.
За два дня до смерти Н. А. Лунин прочитал «Караван PQ-17» и высоко оценил труд Пикуля: «Из всех повестей и рассказов, которые я прочитал про Северный флот, и в частности, про мою “К-21”, только один писатель, моряк Валентин Пикуль написал так правдиво, честно и по-мужски, что я не мог читать без слёз, а вы, ребята, сами знаете, что я не из слезливых…»
За свой героический подвиг Н. А. Лунин расплатился гибелью своего отца. Немецкая разведка установила, что отец Н. А. Лунина слесарь-кораблестроитель проживал на территории оккупированного Ростова-на-Дону. Его схватили фашисты. Он был повешен на городской площади города.
Рассказывая о людях, участниках войны, которые мужественно сражались и погибали, автор с нескрываемой любовью и симпатией говорит и о кораблях. Брошенные без прикрытия охраны в море, беззащитные корабли расстреливались фашистами один за другим и с моря, и с воздуха. «Если бы корабли умели плакать, они бы, кажется, сейчас рыдали…» — делает вывод автор. И тут же рассказывает о подвиге загруженного аммоналом «Старого большевика», вырвавшегося из смертельной петли. «Чёрный от ожогов корабль, почти уже неживой, развивал предельные обороты. Казалось, мертвец восстал со дна океана. А кто он — почти не узнать в этом обгорелом скелете. Но он двигался. Он спешил. Он был жив. Он мигал прожектором… Рёвом восторга огласились корабли конвоя, когда в этом пришельце “с того света” узнали корабль, брошенный в океане…»
Многие читатели в письмах признавались автору, что при прочтении этих строчек у них на глазах появлялись слёзы…
В наше время караван PQ-17 продолжает свой путь! Но идёт он уже не в порты назначения — «караван входит в историю, в политику, в литературу…».
«Тени на добрых именах»
«Война — это не только удачи и победы. В кутерьме военных операций наряду с успехами наличествуют поражения, случаются промахи, вызванные чьей-то неопытностью, отказами техники, да и, в конечном счёте, непредсказуемостью замыслов противника».
Всё это Пикуль знал доподлинно, так как сам воевал. Позднее, в литературной работе, он постоянно сталкивался с документами, свидетельствующими о взлётах и падениях людей на войне. Многие события военных будней отразились и до сих пор отражаются горечью на судьбах потомков. Так случилось у Валентина Пикуля во время публикации документальной трагедии «Реквием каравану PQ-17».
Как документалист, не лакирующий действительность, а ищущий истину, к тому же имеющий в своём распоряжении подтверждающие свидетельства и документы, автор в своей книге воспользовался известным эпизодом из истории полярного каравана, связанного с подводной лодкой «К-21», которая могла погибнуть от налёта немецкой авиации из-за нерешительности помощника вахтенного офицера. В документальной трагедии была названа подлинная фамилия этого офицера. И этот будничный в общем-то для войны эпизод, показывающий, как непросто шёл экипаж героической «К-21» к своей главной победе — атаке на линкор «Тирпиц», — стал предметом клеветы, травли и угроз, на несколько лет вовлёк в свой водоворот множество коллективов и людей. Некоторые из них на этом и закончили свой жизненный путь, перегрузив отрицательными эмоциями уставшие на войне сердца…
А началось все с «тяжёлой» руки недобросовестного журналиста, который, как и фальсификаторы войны, поставил под сомнение существование одного обыденного факта, происшедшего на боевой позиции.
10 марта 1984 года в газете «Красная звезда» появилась статья члена редколлегии, редактора по отделу очерка и публицистики, полковника А. Хорева «Тень на добром имени». К тому времени книга «Реквием каравану PQ-17» вышла в издательствах «Советский писатель» (в 1978 и 1981 годах), рижском издательстве «Лиесма» — в 1979 году, в Дальневосточном книжном издательстве в 1983 году и готовилась к публикации в «Роман-газете».
Письмо Пикуля Хореву, приведённое в предыдущей главе, как говорится, не произвело на журналиста никакого впечатления — он просто его игнорировал.
Не убедил Хорева и обстоятельный ответ контр-адмирала в отставке, кандидата военно-морских наук доцента Ужаровского Владимира Леонардовича, бывшего командира БЧ -2-3; комиссара Сергея Александровича Лысова; проигнорировал Хорев и другие свидетельства ветеранов.
В опубликованной статье автор, обрушившись на Пикуля переусердствовал и навёл «тень на добром имени» практически на весь экипаж подводной лодки «К-21».
Публикация вызвала много незавидных откликов.
Хорев направил письмо и в редакцию газеты «На страже Заполярья», в котором «делает серьёзный упрёк редакции газеты Северного флота в том, что она сначала в декабре 1960 года, а затем в 1969 году обвинила лейтенанта Валентина Александровича Мартынова в действиях, которых он не совершал. Автор публикации указывает также, что редакция не предприняла ничего для исправления ошибки, допущенной 10 декабря 1960 года…»
Уже 12 марта в «Красную звезду» и в политорганы СА и ВМФ пошло письмо из флотской газеты «На страже Заполярья», ответ на статью Хорева, в котором сообщалось: «Источник, которым пользовались наши коллеги в 1960 году, не что иное, как “История Краснознамённой подводной лодки‘К-21’”».
Документ (хранится в музее флота и в одной из частей) подготовлен членами экипажа корабля ещё при жизни его командира Н. А. Лунина. Один экземпляр «Истории…» заверен лично Луниным Н. А.
Приведём запись на страницах 32–33, излагающую события 19 июня 1942 года:
«…немцы тщательно разведывали море вокруг своей эскадры. Налёты самолётов не прекращались. Около полудня помощник вахтенного командира Мартынов заметил на высоте 200 метров вражеский бомбардировщик “Ю-88”. Он заходил для атаки с кормы. Мартынов замешкался, и, когда лодка с отворотом вправо стала погружаться, по корпусу застучали пули. “Юнкере” сбросил бомбы, они упали слева за кормой и не разорвались, но в лёгком корпусе было восемь пробоин от пулевых попаданий.
Когда лодка ушла на глубину, капитан второго ранга вызвал всех командиров в рубку и разобрал ошибку лейтенанта Мартынова.
— Больше подобные ошибки не должны повторяться, — сказал он строго.
Если сравнить публикацию во флотской газете за 10 декабря 1960 года, не трудно убедиться, что она представляет сокращенный вариант из “Истории…”
По поручению редакционной коллегии газеты “На страже Заполярья” ответственный редактор газеты капитан первого ранга А. Адеков».
Тактично указывали на тенденциозный и необъективный характер статьи Хорева оставшиеся в живых участники тех трагических событий.
Практически во всех письмах высказывалась надежда, что недостойным действиям журналиста Хорева, не разобравшегося в существе дела и извратившего его, будет дана соответствующая оценка.
А контр-адмирал Ужаровский В. Л. в заявлении «О непорядочности члена редакции газеты “Красная звезда” полковника А. Хорева» на двенадцати страницах доказывал: «Пикуль написал чистейшую и абсолютную правду! Для того, чтобы судить об этом, нужно быть не туристом, а моряком. Нужно быть на войне. Тов. Пикуль вынес всё это на своём горбу… Он знает, причём очень хорошо знает, цену хотя бы одного-единственного прохлопа… Человека за правду терзают три года! Но честь и хвала мужеству и стойкости Пикуля, отстаивающего правду».
В заключении В. Ужаровский предлагает т. Хореву принести извинения:
«В. Пикулю, М. Хаметову, редакции газеты “На страже Заполярья”, а руководству “Красной звезды” принять меры, чтобы подобные “тени” не падали на центральный орган военной печати».
Дождался ли кто-нибудь из них каких-либо извинений? Знаю точно, что Валентин Пикуль — нет.
Торжество лжи мучительно для порядочного человека. Пикуль был удручен и страшно переживал сложившуюся вокруг произведения ситуацию. Переживал не за себя — за других.
— Мне-то что, я утрусь, я привык, я переживу!.. Но как же можно делать лгунами всех членов экипажа лодки, включая командира? Из гордости за таких людей, за такие экипажи и расчёты, за такие роты и полки как раз и слагается слава вооружённых сил. А Хореев их…
Глаза его заблестели, он махнул рукой, не договорив.
Особенно Пикуля удручил ответ заместителя начальника отдела печати Главпура СА и ВМФ О. Сарина членам легендарной «К-21» С. А. Лысову и В. Л. Ужаровскому:
«Уважаемые Сергей Александрович и Владимир Леонардович!
Ваше письмо рассмотрено в отделе печати Главного политического управления СА и ВМФ. Сообщаем, что все высказанные Вами замечания тщательно проверены на основании документальных материалов. Ни одна из претензий, предъявленных к автору статьи “Тень на добром имени”, не подтвердилась. Публикация получила положительную оценку в коллективе редакции и в откликах читателей. 3 апреля 1984 года».
Прочитав это письмо, присланное В. Пикулю, он заключил:
— Да, с такими «политиками» мы «далеко» пойдем. Хорев всех обгадил, а его начальник О. Сарин его защитил. И с каких пор мы перестали верить уважаемым людям, живым свидетелям и участникам событий?
Да и что говорить…
«Я переживу!» — говорил Валентин Саввич. Он «пережил» все письма сестры подводника-североморца, обращённые к нему, в которых та угрожала писателю применением статьи 7 УК. Пикуль и это пережил…
А Владимир Юльевич Браман, к несчастью, — нет!..
Супруга Брамана Татьяна Алексеевна сообщила Пикулю, что В. Ю. Браман скончался 29 января 1982 года, так и не дожив до торжества победы.
Снова возвращаюсь к письму Ивана Фёдоровича Шев-кунова, бывшего электрика с «К-21», который проясняет дальнейшую судьбу своего сослуживца. В. А. Мартынов вместе со своим подчинённым радистом ст. 2 статьи Г. Л. Ильяшенко были направлены в Англию. После возвращения из Англии Ильяшенко рассказывал: «Когда транспорт торпедировала немецкая подводная лодка, многие моряки стали бросаться за борт, в том числе и Мартынов, и, разумеется, ушли на дно морское. Те моряки, которые остались на судне, были спасены — сняты эскортным кораблем английского флота…»
Что же было дальше? Чем закончилась эта так надолго затянувшаяся история с участниками подводной лодки «К-21»?
Михаил Иванович Хаметов в письме от 19 апреля 1984 года сообщает Пикулю:
«Одержана первая победа. Сегодня первый заместитель начальника Главпура адмирал А. И. Сорокин принял ветеранов “К-21”, представителей “Красной звезды”, Воениз-дата и отдела печати Главпура. В итоге обсуждения претензий лунинцев к газете “Красная звезда” адмирал признал статью газеты ошибочной, поручил редакции опубликовать солидный положительный материал о “К-21” и его ветеранах и дать отпор, поставить на место сестру Мартынова, которая окончательно распоясалась и безудержно хулиганствует, выдвигает дикие обвинения против членов экипажа “К-21” и авторов книг».
Видимо, как отклик на эти события фотохроника ТАСС в августе 1984 года дала публикацию для печати под рубрикой «К 40-летию Великой Победы». Я использовала материал из газеты «Советская Латвия» от 22 августа 1984 года под названием «Лунинцы атакуют “Тирпиц”», где помимо текста помещён снимок Н. А. Лунина (1942 года) и подводная лодка «К-21» на вечной стоянке в Североморске. На её палубе находятся ветераны, принимавшие участие в походе и торпедировании «Тирпица» 5 июля 1942 года.
Привожу фрагмент из заметки:
«Этот небольшой эпизод самой большой из войн уже уходит в легенду. Тогда об этом факте сообщали газеты всего мира. Сегодня о дерзкой атаке самого мощного линкора воюющих держав подводной лодкой Н. А. Лунина, оказавшейся в центре фашистской эскадры, знают миллионы читателей книги “Реквием каравану PQ-17”.
Атака флагмана немецко-фашистского флота — линкора “Тирпиц” 5 июля 1942 года подводной лодкой “К-21” под командованием Героя Советского Союза Н. А. Лунина стала символом доблести советских подводников».
«Атака на “Тирпиц ’’хорошо и подробно описана В. Пикулем. Незадолго до смерти книгу с одобрением прочёл Н. А. Лунин, — рассказывает корреспонденту капитан 1 ранга в отставке С. А. Лысов, который в качестве комиссара руководил подводной лодкой вместе с Луниным до, во время и после знаменитого похода…»
Переживания и раздумья Валентина, вызванные статьей, дали совершенно неожиданный результат.
Вечером 15 марта он пригласил меня для серьёзного разговора.
— Понимаешь, начал он издалека, — вот я расстроился, выпил, но, хорошо подумав, решил: так вести себя нельзя. Впереди ещё тачки грязи и клеветы, если на всё так реагировать, то никакого здоровья не хватит. А любая пакость отлично плавает, так что и в стакане её не утопишь. Поэтому хочу, чтобы ты засвидетельствовала главное: с завтрашнего дня я раз и навсегда — великий трезвенник. Ты же знаешь, что во время работы я капли в рот спиртного не беру, а выпиваю только после завершения романа, чтобы выйти из одного времени и войти в другую эпоху. А свою бочку я ещё в юности выпил, — в чужую заглядывать не желаю. Вот и весь сказ!
— И на мой день рождения не выпьешь? — от удивления спросила я.
— Ни на твой, ни на чей бы то ни было, — отрезал Пикуль.
Свой день рождения я отметила на работе, а дома он прошёл незаметно: Пикуль очень плохо себя чувствовал, но лёжа внимательно изучал дело Штауффенберга…
Валентин тем временем, полностью переключившись на тему «Площади павших борцов», проглатывал кипы книг. И в обед, и вечером после работы возвращалась домой с огромными сумками книг. Валентин просматривал все имеющиеся в нашей библиотеке «Военные мемуары» зарубежных военных деятелей и историков. Очень просил достать Манштейна и Паулюса, но у меня их не было. Зато обрадовался принесённым мною научным исследованиям о боевых путях той или иной армии и дивизии. Просит приносить ему все книги, в которых говорится о начальном периоде войны, и в первую очередь о Сталинграде.
4 апреля Валентин Саввич приступил непосредственно к написанию романа. Весь вечер долго мучился, писал, правил, перепечатывал посвящение отцу. К следующему дню — к месячному юбилею тёзки (внука Валявки) — написал 7 страниц. Целый месяц, не отрываясь ни на какие посторонние дела, чередуя чтение с письмом, Валентин работал исключительно над «Барбароссой». Темы наших разговоров по вечерам также ограничивались рамками нового романа и связанного с ним «материального» обеспечения: такие-то книги отнести, такие-то — достать.
Иногда для выяснения какой-либо детали Пикуль просматривал до десятка книг, пока не находил ясного ответа. Читал в это время и присланные Вячеславом Михайловичем Чуликановым мемуары Манштейна. Не знаю, для чего это нужно было автору, но замечала, что чтение военных мемуаров Валентин Саввич чередовал с книгами, не имеющими ничего общего с темой романа. Много писал, как он говорил, «впрок» — для будущих глав. Придумав более увлекательное для читателей начало, вернулся на «исходную позицию». Так и шла обычная писательская работа…
9 мая Валентин Саввич вновь сел за Сталинград. Почти без сна, за сутки написал 26 страниц. Ещё трое суток такого же напряжения, и 15 мая вечером он сообщил мне, что вчерне закончил первую часть романа — «Барбаросса».
Такой героизм не прошел бесследно. Переутомление вылилось в сильную боль левого глаза…
На следующий день Пикулю позвонили из газеты «Советская Латвия» и пригласили на торжественную часть по случаю чествования главного редактора Николая Петровича Салеева в связи с 70-летием со дня рождения. Не буду описывать подробности этого мероприятия, состоявшегося в Доме печати. Для раскрытия характера Пикуля мне хотелось бы только передать смысл поздравления, высказанного им.
После здравицы в честь юбиляра и добрых пожеланий в его адрес Валентин, стоя на сцене огромного зала, сказал приблизительно следующее:
— Денег я у вас взаймы никогда не брал, сам вам их тоже не давал, тем более что вы никогда их и не просили. Поэтому наша дружба — бескорыстная.
Эти слова сняли натянутую чопорность с торжественности. Все весело смеялись, но некоторые с опаской поглядывали на телевизионные камеры, фиксирующие, на их особый взгляд, не совсем подходящие к официальной церемонии речи.
Но телевидение — телевидением, а Пикуль оставался Пикулем.
До конца мая Валентин Саввич, жалуясь на глаз, не приступал к последующему материалу, а только перечитывал, правил и дорабатывал первую часть романа.
В июне к Валентину Саввичу приезжал ответственный секретарь русско-болгарского журнала «Дружба» Витас Матулявичюс.
Непринуждённость и содержательность общения с ним доставляли Пикулю истинное удовольствие. Они много разговаривали, вместе смотрели и обсуждали библиотеку, ходили на выставку Рерихов в Латвийский музей изобразительного искусства.
Впоследствии Витас расскажет о Пикуле в своей публикации «Человек, написавший библиотеку».
Упоминание о болгарах освежило в памяти события, о которых стоит хотя бы коротко сказать.
В этом году к имени Пикуля был проявлен большой интерес за пределами страны. Через ВААЛ за согласием на издание книг обращались: из Болгарии — по поводу «Окини-сан», ЧССР просила и «Три возраста Окини-сан», и «Богатство», в США намеревались издать «Битву железных канцлеров».
Популярность Пикуля возрастала. Это было заметно и по интересу, проявляемому к его личности со стороны художников и теле-, киноработников. Пикуля хотели снимать, желали писать с него портреты.
Не жадный до славы, он принимал творческих людей, понимая их профессиональный интерес.
Так, в июне в кабинете Валентина Саввича три дня жил художник из Москвы Лев Вяткин и писал карандашные портреты Пикуля и героев его произведений.
Помнит «Ижору»
Как хорошо, что события полярных конвоев теперь уже далёкой войны не забыты. Ветеранские и общественные организации военно-морского флота проводят международные встречи участников морских конвоев.
Организаторы мероприятий даже меня приглашают на столь незабываемые встречи. Интересно и познавательно, с участниками английских и американских конвоев проходила встреча в Архангельске 28 августа 1991 года под девизом — «Дервиш-91». Принимала я участие в международной конференции «Помним “Ижору”», проходившей в Санкт-Петербурге 5 марта 2002 года, о которой В. Пикуль писал:
«Вот эта “Ижора” имела несчастье напороться в океане прямо на “Тирпица” — флагмана германского флота…»
Капитан «Ижоры» В. И. Белов успел передать координаты нахождения немецкой эскадры. Сигнал был принят конвоем PQ-12, что помогло ему избежать встречи с «Тир-пицем», а также на британской эскадре адмирала Д. Товея, охотившейся за линкором.
Конференция проходила под девизом «Помним “Ижору”», посвященным 60-летию героической гибели судна в бою с германской эскадрой 7 марта 1942 года.
Спустя шесть десятилетий после расстрела «Ижоры» в Северной Атлантике тремя немецкими эсминцами, сопровождавшими линкор «Тирпиц», история её потопления привлекла вновь внимание специалистов, главным образом зарубежных.
Один из них, Норберт Клапдор из Германии, посетив Центральный военно-морской музей в Санкт-Петербурге, «поделился неизвестными у нас данными об “Ижоре”… Клапдор пришел к выводу, что трудяга-лесовоз, гружённый досками, предопределил и ускорил поражение немецкой армии фельдмаршала Роммеля в Африке, поскольку именно он задержал, а потом и вообще сделал невозможным поход линкора “Тирпиц” из северных морей в африканскую акваторию…».
Другой немецкий историк — Бернард Гомм «дотошно подсчитал, что по тихоходному пароходу гитлеровские моряки выпустили две торпеды, произвели 11 выстрелов 150-мм, 43 выстрела орудиями 127-мм и 82 выстрела 37-мм. А “Ижора”, гружённая лесом, упрямо не тонула, и лишь после того, как эсминец “Шеманн” сбросил ей под борт две глубинные бомбы, наступил конец».
Как очевидец и участник событий — артиллерийский офицер с эсминца «Фридрих Ин» Юрген Брунк, который в числе других моряков расстреливал «Ижору», выступая на этой конференции, говорил: «…по законам войны у нас не было иного выбора заставить “Ижору” замолчать.
Сопротивление “Ижоры” было мужественным и храбрым, но безнадёжным… Я сегодня сожалею, что война на море нас вынудила стрелять друг в друга, и что на храброй “Ижоре” погибло столько людей, выполняя свой долг перед Отчизной.
Мы должны стремиться извлекать уроки из прошлого и при взаимном уважении делать всё для того, чтобы восполнить пробелы истории, содействуя взаимопониманию между немецким и русским народами.
Приветствую всех русских ветеранов Полярного конвоя и всех российских моряков, которые чтят память храброй “Ижоры”».
Завершающими словами на конференции были озвучены пророческие мысли Валентина Пикуля, который завещал в «Реквиеме каравану PQ-17»: «Помните, люди, эту “Ижору!”»
Валентин всегда дарил мне с надписью авторский экземпляр каждого нового издания любой своей книги. На Калининградском издании «Реквиема каравану PQ-17» написано: «…Авось, эта книга — лучшая из всех…»
И читатели с такой оценкой согласны.
В заключение замечу: говорят, что рано или поздно правда всегда торжествует. Используемое как аксиома выражение неверно и отражает скорее желаемое, чем действительное. Нет, торжество правды наблюдается далеко не всегда… А если она и торжествует, то не сама по себе, а на похоронах части здоровья и нервов, погибших во имя того, чтобы среди вороха лжи и дезинформации докопаться до первозданной правды факта…
«Ставя последнюю точку в гибели конвоя, я чувствую себя матросом с каравана, и спина сразу покрывается ознобом мурашек, будто палуба уже выскальзывает из-под ног, а сейчас предстоит кидаться с борта высотой в три добрых этажа прямо в ледяную купель, в которой — я знаю! выжить мне не удастся…
Эту летопись я посвящаю как скромный реквием памяти тех, кого мы не дождались летом 1942 года. Памяти всех честных бойцов против фашизма — советских, британских, американских и польских моряков, которые через ад проводили свои караваны.
Вечная память всем им, уснувшим посреди ледяных вод в тех высоких широтах, что грохочут между Мурманом и Шпицбергеном».
Глава одиннадцатая. Мысли и поиски
Как рождался роман «Крейсера»
Заключительный аккорд ушедшего года продолжал воздействовать на Пикуля. Никогда он не читал ни одну из своих вышедших книг. Обычно, внимательно осмотрев внешний вид и титульный лист вновь поступившего авторского экземпляра, Валентин ставил его на полку и практически больше к нему не прикасался.
«Фаворит» стал исключением. Валентин несколько раз брал книги, перелистывал, рассматривая оформительскую графику. Глаза подсознательно, почти автоматически скользили и по тексту.
Стоп!.. Что-то не совсем знакомое… Пикуль перечитывает, сверяет с рукописью — у него не так… Мягко говоря, неточность. И здесь случилось то, что ввиду необычайности события я выделю курсивом: Пикуль начал читать свой роман.
Опечатка… Опять неточность… Ещё опечатки — одна, другая…
Корректорская работа издательства вызывала в нём раздражение.
— Про себя не говорю, — сокрушался Валентин Саввич, — но разве можно так неуважительно относиться к читателям?
Только проделав до конца эту несвойственную для себя операцию, писатель отложил своего «Фаворита» в сторону. Теперь он с энергией человека, отставшего и желающего наверстать упущенное, набросился на чтение интересующих его книг…
Яркость впечатления от эмоционального разговора с Валентином сохранила моя подробная запись в дневнике.
— Ты только послушай… — И Пикуль, приглашая меня в свои переживания, начал читать. Читать о том, как японцы, хозяйничавшие тогда в Маньчжурии, отмечали в Харбине годовщину праздника победы при Цусиме. Торжества были пышными. Огромная процессия со знамёнами и оркестром растянулась почти на километр в длину. И во главе процессии шли царские генералы в парадной форме при всех орденах и медалях.
— Тебе не кажется это чудовищным? — с ужасом спросил он меня. — Что же это такое? Ты только подумай, как низко надо пасть, чтобы идти в процессии своих врагов, как рабы за колесницей победителей…
Пикуль надолго умолк и задумался. В такие минуты лучше «не встревать». По опыту я знала: ему важно само моё присутствие, чтобы живыми звеньями слов связать первую, главную идею цепочки, которая ляжет затем на листы бумаги.
Последствия раздумий Валентина выразились в том, что его взор вновь «повернулся на Восток». Опять на первый план выдвинулась тема истории Дальнего Востока, в которую он окунулся, работая ещё над «Богатством», и позднее, обдумывая судьбу Окини-сан.
По воле судьбы в это же время созрело решение радиокомитета о трансляции по радио глав из романа «Богатство».
А Пикуль усиленно собирал материалы по Дальнему Востоку, как всегда, задействовав для этого все мои возможности. В данном случае не только как библиографа, а как человека, шесть лет прожившего в дальневосточных морских гарнизонах. Он заставлял меня в мельчайших подробностях рассказывать о прежней тамошней жизни. Чтобы больше общаться, Пикуль даже немного сместил свой распорядок — ближе к принятому обычными людьми. В эти дни мы много времени проводили вместе. Гуляли по паркам, где я, по настоянию Валентина, продолжала свои рассказы о дальневосточной жизни, неотделимой от воспоминаний о детях. Возвращаясь в центральную часть города, мы посещали магазины. Зашли в спортивный магазин. Валентин Саввич долго смотрел на двухколёсный «подростковый» велосипед и неожиданно предложил:
— Давай купим Валявке этот велосипед.
— А как его дотащишь, он же не такой уж и лёгкий, — возразила я.
— Ничего, я донесу. Ты знаешь, он будет доволен, — как бы боясь несогласия, уговаривал Пикуль. — Я в детстве всегда так завидовал тем, у кого был велосипед.
Взвалив на плечи «двухколёсного коня», Валентин Саввич донёс его до дома и, проигнорировав лифт (чтобы не поцарапать), поднял на третий этаж. Поставил велосипед и сел напротив. Очень усталый и очень довольный…
Бодрствующий Пикуль и сам предпринимал многочисленные дневные вылазки в город. Заботливо навещал Валерия Ганичева, который в рижском травматологическом центре залечивал последствия серьёзной автомобильной аварии. В одно из посещений, войдя в палату Валерия Николаевича, Пикуль вместо больного увидел двух мужчин с очень знакомыми ему лицами.
Вместе с приветствием поделился с ними своими ощущениями, видимо, ещё не поняв, что знакомы лица… по экрану телевизора. Это были известные всем писатели Юрий Бондарев и Сергей Залыгин.
Пикуль не стал представляться. Чтобы не мешать беседе с гостями, удалился, оставив Ганичеву записку.
Вернувшись в палату, Валерий Николаевич сказал, что у него был писатель Пикуль, чем вызвал сожаление друзей, что разговор с писателем не состоялся.
Но они несколько позднее ещё встретятся…
Вопреки предположениям, отзывы на «Фаворит» шли только в многочисленных письмах в адрес Пикуля. Пресса безмолвствовала.
Хулители выжидали. Какой будет ветер с гор? Не промахнуться бы!
Доброжелателей с положительными отзывами на роман даже близко не подпускали к пресс-порогу. Кто прорвётся раньше?..
А между тем, путешествие в историю Дальнего Востока продолжалось. Выбрав удобный момент, Валентин сообщил мне:
— Я хочу написать роман о действиях бригады владивостокских крейсеров в период Русско-японской войны. Эта тема мало отражена в научной и художественной литературе. Главным героем будет молодой мичман, и посвящу эту книгу светлой памяти Виктора.
В тот же вечер один чистый лист бумаги превратился в титульный лист будущего романа. Вот всё, что на нём было написано:
ВАЛЕНТИН ПИКУЛЬ
КРЕЙСЕРА
Роман из жизни юного мичмана
Светлой памяти Виктора, который мечтал о море, —
и море забрало его у нас — навсегда.
Автор.
Дело осталось за малым — написать роман. Но я знала, что этот процесс начнётся не сегодня и не завтра. Если один роман закончен и уже полностью созрел замысел очередного, значит, настало время «перестановки мебели». Этот термин — мой. Валентин Саввич называл это другим, многосмысловым словосочетанием — «перевеска картин».
Пикуль относился к этому почти ритуальному действу настолько серьёзно, что я просто не имею права не посвятить ему отдельного повествования.
Итак…
Перевеска картин
Начать надо, пожалуй, с характеристики писателя Валентина Пикуля, как… дизайнера.
В любой квартире имеется немало вещиц, именуемых в повседневной речи «безделушками», которые, будучи повешенными на стену, могут оживить или украсить интерьер.
А как быть, если безделушек тьма, а стен практически нет?
Вот тут нужен талант. Большой талант, такой, как у Пикуля. Тем более что для него ни одна безделушка не оправдывала своего названия.
У Пикуля, как у огородника, дорожащего любым клочком земли, каждый квадратный сантиметр стены был на учёте. На планках книжных стеллажей, закрывавших стены от пола до потолка, находили приют ордена, медали и полковые знаки, погоны, эполеты и аксельбанты, кортики и сабли, миниатюрные портреты героев его книг.
Небольшие статуэтки заставляли книги потесниться на их законных местах.
С более габаритными картинами, фотографиями, портретами и другими «экспонатами» было труднее. Выручали простенки между окон, коридоры, кухня, ванная и туалет — везде дизайнер Пикуль приложил свою руку.
Модели кораблей, якоря, часы, компасы и другие сувениры оккупировали коридор. Даже входная дверь не была обделена вниманием. В середине красуется подкова, а над дверью висит собственноручно изготовленный Пикулем плакат для любителей начинать многословные дискуссии в уже застёгнутой верхней одежде на пороге открытой двери — «уходя — уходи!».
Иногда мне казалось, что нигде нет места, чтобы вбить гвоздик для размещения какого-нибудь вымпела. Но Пикуль всегда находил. И в его дизайне не было никакой безалаберщины, наоборот, на всём лежала печать своеобразной целесообразности и законченности. Не понять, а потому и не объяснить, почему Валентин Саввич мог, развесив весь свой наглядный арсенал и оглядев сотворённую им «икебану», недовольно поморщиться. Но затем, поменяв местами всего две картинки, расплыться в удовлетворённой улыбке.
Он, как директор собственного музея, единолично определял, что достойно в данный момент взору его глаз, а что может пока полежать в «запаснике».
Перед каждой работой над новым романом писатель менял экспозицию.
Новая тема требовала своих декораций, и Пикуль сам создавал вокруг себя ту атмосферу, в которой предстояло жить и творить в ближайший обозримый отрезок времени.
Перевеска картин. Такое название своему необычному вживанию в тему нового произведения Пикуль дал под впечатлением книги Грабаря о братьях Третьяковых. Славный сын русского народа, подаривший государству Третьяковскую галерею, в предсмертном завещании просил «не перевешивать картин».
Валентин долго искал окончательный штришок комфортности в своём кабинете. Это ощущение пришло к нему только после приобретения (делалась на заказ) и установки длинной дубовой лавки-скамейки, напоминавшей мебель деревенских изб. На ней он рассаживал гостей и наслаждался удобством при работе: все необходимые книги стройным рядком лежали перед глазами.
Пикуль любил красоту, создающую удобство. Если два понятия вступали в противоречие, предпочтение отдавалось последнему.
Так, ударившись дважды коленкой об угол стола в портретной, Валентин разрезал валенки и обил этим войлоком злополучный угол. Он хладнокровно, старательно и, главное, надёжно всадил молотком огромные гвозди в сияющую глянцем полировку…
Все экспонаты, кроме предметов, подаренных хозяину дома, к экспозиции Пикуль готовил сам. Изготовлял и подгонял рамочки, вырезал, в том числе и круглые, стёкла.
Я часто заходила в магазин, где раньше продавались различные заготовки для оформления эстампов. Купив несколько образцов для рамок, приносила их домой, протягивала Пикулю и, не раздеваясь, ждала его резюме. Не раздевалась, поскольку знала, что сейчас последует… Так и есть…
— О! Вот эти — хорошие. Такие мне сейчас как раз нужны, — восклицал Пикуль. — Сходи, пожалуйста, возьми ещё, а то их разберут…
Валентин Саввич считал своим долгом о любом находящемся в комнате предмете иметь по возможности исчерпывающую информацию. Так, подаренная ему засушенная океанская рыба-ёж заняла подобающее ей место только после того, как Валентин Саввич прочёл о ней несколько книг, в том числе и очень понравившуюся ему, а потому перечитанную несколько раз «Опасные морские животные».
Перевеска картин перед началом работы над новым романом совмещалась с «чисткой» библиотеки. Валентин Саввич сортировал книги, уже не нужные ему передавал в подарок библиотеке Дома офицеров, освобождая место для новых, необходимых ему приобретений.
Надеюсь, что мой эскизный набросок помог читателю войти в кабинет Пикуля и почувствовать атмосферу, предшествующую этапу создания нового романа.
Декорации сменены… Перед столом на стеллаже — портреты героев нового романа, чтобы они всегда напоминали ему о своём существовании и в жизни, и в творчестве. На столе — «почасовик», — а повсюду литература о Русско-японской войне, карты, схемы, альбомы… Для писателя начинается новая жизнь… Крейсера запускают машины…
«Крейсера» покидают гавань
«Я сознательно решил откликнуться на события Русско-японской войны… Мне хотелось предвосхитить самурайские вопли по поводу юбилейных для них торжеств, напомнив, во-первых, о беззаветном героизме русских моряков, и, во-вторых, рассказать о том, что была еще первая битва при Цусиме в 1904 году, когда три наших крейсера приняли неравный бой с целой эскадрой японских броневых крейсеров под флагом Гиконойо Камимуры…»
Мы возвращались с прогулки, в ходе которой Валентин продолжал вытягивать из меня скупые остатки сведений из жизни на Дальнем Востоке.
— По-моему, я рассказала тебе уже всё, что знала. — Моё откровенное признание просило пощады.
Шум проходящей машины на миг захватил наше внимание. Грузовик с далеко вынесенным назад двухколёсным прицепом вёз металлолом — длинные ржавые трубы и рельсы. На повороте тяжёлый груз сместился. Звук был резкий и неприятный, хуже, чем «железом по стеклу». Я даже поморщилась.
По дороге Валентин попросил:
— Напомни мне дома словосочетание — «скрип железа», — и повторил два раза.
Войдя в квартиру, Пикуль быстро разделся.
— Ты просил запомнить слова «скрип железа». — Такие просьбы Валентина я выполняла пунктуально.
— Спасибо, я помню, — ответил он и отправился в кабинет.
Принесённая с прогулки фраза легла на бумагу.
«Ржавое и уже перетруженное железо рельсов жёстко и надсадно скрежетало под колёсами сибирского экспресса…»
Это была первая фраза романа «Крейсера».
Потом мы даже спорили о ней. Мне она казалась тяжёлой и неприятной.
— Тяжёлая? Да, — соглашался Пикуль, — но такой она и должна быть. Я хочу с первых слов дать понять читателю, что роман будет тяжёлым. А неприятная — нет. Это у тебя оттого, что ты еще не забыла царапнувший тебя звук. И обрати внимание: сразу после неё я рисую простенькую картинку лёгкими красками, вселяющими надежду и оптимизм. Так читатель настроится на то, что роман будет не из легких, но со всеми трудностями мы справимся… вместе. И Пикуль подморгнул мне заговорщицки.
Приступив к работе, Валентин Саввич планировал написать роман за месяц, но в своих планах ошибся, правда совсем ненамного: 25 января появились первые строчки рукописи, а 3 марта 1985 года он поставил последнюю точку.
Чувствую необходимость некоторых пояснений. Не надо думать так: вот это да! 38 дней — и новый роман — только издавай! Но сначала нужна доработка, редактирование, перепечатка, вычитывание…
Путь книги к читателю лежит через издательство.
Договор на публикацию «Крейсеров» автор заключил с главным редактором журнала «Молодая гвардия» Анатолием Степановичем Ивановым. Впервые роман увидел свет в августовском и сентябрьском номерах журнала «Молодая гвардия» за 1985 год, а спустя год — вышел в «Роман-газете».
С огромной благодарностью хочу отметить, что Анатолий Степанович даже в самые трудные для Валентина времена не боялся печатать его книги и всегда искренне поддерживал его морально. Это вызывает восхищение ещё и потому, что лично они знакомы не были. Телефонные звонки и переписка — на них взросли их дружеские отношения.
Вот для примера фрагмент письма, отправленного Пикулем в конце января:
«Дорогой Анатолий Степанович!
Хотел бы Вам подарить свой двухтомный роман “Фаворит”, но пока нет верной оказии, а почте я не доверяю.
Благодарю Вас за любезное письмо…
Теперь о “Крейсерах”. Они набирают ход, но до фулль-спита (самого полного) еще далековато. Мешают не только хворобы, но и повседневная борьба с нашим читателем. Как Вы понимаете, эта фраза взаимосвязана с самой первой. Но приложу все мыслимые и немыслимые старания, чтобы вещь закончить скорее.
Если бываете в наших краях, был бы рад с Вами встретиться, ознакомить Вас с моей мастерской, со своим инструментом и своим верстаком».
Так уж получилось, что на протяжении всей жизни Валентин обращал свои взгляды на русский Дальний Восток и Японию, так быстро наращивающую свой военный потенциал в начале XX века и в послевоенное время.
Поражение России в русско-японской войне оставило горький осадок в сердце каждого патриота России.
Вопрос обороны Порт-Артура достаточно хорошо отражён в нашей литературе. Невольно возникает вопрос: а как оборонялся Владивосток? Литературы по этому вопросу очень мало. Основными источниками служили документы этого периода, воспоминания участников войны и очевидцев, в том числе и зарубежных.
Эти малоизвестные широкому читателю страницы о войне и легли в центр авторского повествования.
Среди немногочисленных работ советского периода необходимо назвать труд В. Е. Егорьева «Операции Владивостокских крейсеров в Русско-японскую войну 1904–1905 годов» (который Пикуль высоко ценил), изданный Народным комиссариатом ВМФ в 1939 году. Всеволод Евгеньевич Его-рьев во время русско-японской войны служил мичманом на крейсере «Громобой». Отец его, Евгений Романович, командуя крейсером «Аврора», погиб в Цусимском бою.
Уже начало войны было неудачным. Причин несколько: и вероломность нападения Японии, хотя военный министр Куропаткин, вернувшись из Японии, в своих отчётах доносил правительству: «Япония к войне не готова, а русский Дальний Восток превращен в неприступный Карфаген». На самом же деле Россия была не готова к войне, да и раздел флота — основные силы зимовали в мелководной гавани Порт-Артура, во Владивостоке остался лишь отряд крейсеров, — не способствовал боеготовности. В результате русскому флоту так и не удалось объединить свои силы в ходе войны…
Пикуль стремится отобразить наиболее выразительные, с его точки зрения, факты и детали: ему чужда идеализация и приукрашивание истории. Война, где сражались и умирали, совершали подвиги мужества и самоотверженности, — всё это присутствует в романе.
При описании Валентин использует контрастность, свет и тени распределены чётко, у него нет недоговоренности, а оценки событий исключают двоякое толкование.
Удачен образ честного и неподкупного мичмана Пана-фидина. Это образ собирательный, но не исключено, что он имеет своего прототипа: уж очень автор пристально и дотошно изучал «Панафидинский Летописец», опубликованный пушкинистами в 1915 году.
Хочется верить, что каждому читателю, взявшему в руки роман, окажется близок и дорог Панафидин, его благородство, доброта, мужество, непосредственность, верность в дружбе — эти индивидуальные черты характера, так необходимые в жизни. Он не может мириться с выслуживанием и подлостью и гибнет от пули приспособленца Житецкого. «Зло живуче, и чтобы победить его — надо приложить максимум усилий».
Завершающий этап похода крейсеров покрыл их подвиг неувядаемой славой. Получив приказ идти к Цусиме, не зная, что судьба Цусимы уже была решена, крейсера вступили в бой вдали от родных берегов с эскадрой адмирала Камимуры, с вчетверо превосходящими силами противника. Серьёзные повреждения получил «Рюрик», и как ни помогали ему экипажи крейсеров, спасти его не удалось. Оставшийся в живых экипаж «Рюрика» «изнемог в неравной борьбе» и ушёл на дно, не спустив боевого флага.
«Так закончилась лебединая песнь нашего героического “Рюрика”, который навсегда останется славным памятником геройского самоотвержения наших моряков, положивших свою жизнь за интересы родины, что вызвало даже справедливое уважение и восхищение наших врагов».
«Над ним, павшим в смертельном бою, сейчас стремительно проходят новые корабли новой эпохи с экипажами новых поколений. Над могилой “Рюрика” советские крейсера в праздничные юбилейные дни торжественно приспускают флаги, и тогда гремят салюты — в его честь!»
Пикулю удалось раскрыть суть событий того далёкого времени через реально существовавших героев того времени. Это Е. А.Трусов, Н. Н. Хлодовский, Д. А. Плазовский, К. П. Иванов 13-й, А. П. Андреев, Н. И. Зенилов, Н. Л. Клало, К. Г. Шиллинг, Н. Д. Дабич, со стороны японцев — Ка-мимура, Того, Уриу.
Удачей Пикуля явился рассказ о талантливом самородке, священнике из якутов Алексее Конечникове (в миру Оконечникове. — А. П.), мужественном патриоте России.
Повествуя о событиях русско-японской войны, автор, не расходясь в их оценке с советскими историками, даёт им свою художественную интерпретацию. При этом, как всегда, Валентин Пикуль умеет находить новые аспекты освещения событий, малоизвестные факты, что придаёт его повествованию особую остроту и увлекательность. И хотя автор «не ставит задачу освещения всех причин хода и итогов войны, концентрируя своё внимание в основном на действиях Владивостокского отряда крейсеров, — в целом его произведение ярко представляет общую картину и атмосферу тех лет и событий».
По форме изложения роман «Крейсера» мало характерен для манеры письма Пикуля: книга не разбита на главы — автор хотел, чтобы каждый прочитал книгу, не задерживаясь, как бы на одном дыхании, подобно быстрому походу крейсеров.
Автор получил много восторженных писем на свой роман. В них — благодарность, признательность, восхищение и… упрёки: «зачем убивать Панафидина, лучше — Житец-кого».
«Валентин Пикуль! — кто Вы: писатель, историк, морских дел ученый или всё вместе взятое? Вот напрашивается вопрос по прочтении Ваших книг. У меня одно мнение: Вы — чудо-человек недюжинной работоспособности. Даже на один подбор материала требуется бесконечно много времени. А изучение… А осмысление… Одним словом, неволевому человеку это не под силу. А вот Панафидина я бы не убивал. Лучше бы убить Житецкого, легко шагающего по жизни», — писал из Ростова-на-Дону Донское Герасим Николаевич.
«Какой Пикуль великолепный рассказчик! Это качество писателя проявляется и в его романе “Крейсера”. Описание флотских будней, дальних переходов… Удивительно экспрессивно живописует автор жестокие бои. Здесь, пожалуй, нет ему равных в нашей современной литературе. Подкупает Пикуль своим патриотизмом. Все положительные герои Пикуля самоотверженно служат Родине, и взяты они не из головы автора, а из жизни. И пишет он об этом увлечённо и увлекательно». Об этом пишет моряк Геннадий Николаевич Рыжонок из Севастополя, высоко оценивая «Крейсера», говорит: «В своём романе Вы диалектически решили проблему соотношения исторической реальности, факта и художественного вымысла».
Геннадий Сметанин из Липецка пишет: «Хочу вот в чём признаться. Раньше я считал чтение книг современных авторов пустым занятием. Ведь есть кино, телевидение, прочие источники информации. Но вот прочёл Пикуля “Крейсера” и пристрастился к чтению. Спасибо Пикулю. Пусть и дальше его книги как крейсера идут верным курсом».
«Рига. Валентину Пикулю. Закончил чтение “Крейсеров”: “Россия безразлична к жизни человека и к течению времени. Она безмолвна. Она вечна. Она несокрушима…”». Жаль Панафидина! Жаль «Рюрика»! «Но даже у погибших кораблей тоже есть будущее». Возвысьте же ещё больше будущее и героям Отечественной. Вы же флотский! Вот это Книга! Спасибо Вам, ставшим мне близко понятным, дорогим, уважаемым. Спасибо! Григорий Безродный. Терно-поль».
Интересные мысли высказаны в письме курсанта-ав-томобилиста Игоря Маркина из Челябинска, которое пришло к Пикулю через редакцию журнала «Молодая гвардия»: «…Мы все должны беречь Валентина Саввича. Именно беречь. Современных писателей, которые так ярко и интересно рассказывают в художественной форме об истории нашей страны, не много, хотя это направление в литературе можно назвать одним из главных… Прошу передать Валентину Саввичу, что в Челябинске у него есть настоящий молодой друг, который восхищается им и поддерживает во всём…»
Не могу не сказать и о ложке дёгтя. Среди исторических персонажей в романе присутствует Николай Лаврентьевич Кладо. Во время русско-японской войны он был начальником военно-морского отдела штаба командующего флотом Тихого океана. Николай Лаврентьевич участвовал в планировании операций Владивостокского отряда крейсеров и подготовке к переходу 2-й Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток. Тщательно изучив многочисленные источники, включающие мемуары очевидцев и современников, Валентин Саввич пришёл к убеждению, что его заслуги и роль в истории, мягко говоря, преувеличены, чем и вызвал на себя огонь со стороны потомка — сына Н. Л. Кладо.
Расскажу об одном эпизоде, связанном с «Крейсерами». В связи с выходом романа начальник Военно-морской академии адмирал Валентин Николаевич Поникаровский в ноябре прислал письмо, в котором приглашал автора на читательскую конференцию.
Я очень долго уговаривала Валентина Саввича поехать на встречу с родиной, моряками и городом своей юности. Отложив все дела, он собрался в дорогу, но каково было его удивление, когда вслед за приглашением он получил телеграмму такого содержания: «В связи с изменением планов академии центром читательская конференция по книге “Крейсера” в декабре не состоится. Приносим извинения. О времени проведения сообщим дополнительно».
Это была отписка. Лукавили организаторы конференции. До конца дней своих Пикуль так и не дождался ни слова подбодрения от моряков академии, чьи мнения и отзывы о книгах ценил больше всего. А разгадка сюжета оказалась банально простой. По сценарию конференции предполагалось разгромить автора романа: в «Крейсерах», по их мнению, «искажён» образ Н. Л. Кладо — первого начальника Советской Военно-морской академии, который стоял во главе её в 1917–1919 годах. Но вдруг появилась опасность присутствия на конференции Дмитрия Антоновича Волко-гонова, высоко ценившего творчество Валентина Пикуля. Для слуг двух господ единственный выход — «отложить» мероприятие, чтобы, как говорится, и волки были сыты, и овцы целы.
— А ведь были и иные времена, когда мы понимали друг друга. — И Пикуль, что было большой неожиданностью для меня, открыл папку с перепиской и приглашениями на встречу с читателями Военно-морской академии в 1978 и 1981 годах. — Но в то время начальником был не мой тёзка Поникаровский, а адмирал Виктор Сергеевич Сысоев.
«Дело Пикуля» в связи с Н. Л. Кладо рассматривалось на самых высоких политических и военных уровнях, более того, роман несколько раз рецензировался.
Положительные оценки Главного политического управления в лице доктора философских наук, профессора Дмитрия Антоновича Волкогонова, Института военной истории в лице кандидата военно-морских наук капитана 1 ранга Вальдемара Николаевича Шевченко и кандидата исторических наук капитана 2 ранга Виталия Дмитриевича Доценко; отзывы генеральных инспекторов — адмирала Николая Николаевича Амелько и адмирала Владимира Васильевича Михайлина пустили «Крейсера» в дальнее плавание…
Уже после смерти писателя, на вручении премии имени Валентина Пикуля Вальдемару Николаевичу Шевченко, он раскрыл тайну рецензирования рукописи: ему несколько раз за положительную рецензию на «Крейсера» «предлагали» положить на стол партийный билет. Человек не сдался. Он боролся и отстаивал правду. Как и Пикуль. И отстоял.
Поддержало автора «Крейсеров» и уменьшило нападки на «Роман-газету» послесловие к роману, написанное Героем Советского Союза адмиралом флота Георгием Михайловичем Егоровым: «В “Крейсерах” В. Пикуля показан беспримерный подвиг отряда владивостокских военных крейсеров, их экипажей. Крейсера из Владивостока совершили в военном отношении подвиг, их рейды не знали аналогов в военно-морском искусстве, а действия команд вписаны яркой страницей в историю флота. Убедительны и ярки страницы крейсерских будней, дальних переходов, жестоких боёв. Здесь В. Пикуль не знает себе равных. Покорёженное железо, свистящие осколки, всепожирающее пламя, хлещущая в пробоины вода, действия экипажей кораблей зримо и осязаемо встают перед читателями. Картины морских сражений, батальные сцены поражают своей трагичностью и правдой…»
А конференция по «Крейсерам» всё-таки состоялась, но не в Ленинграде, а на Дальнем Востоке. И провёл её по личной инициативе талантливый писатель Владимир Дмитриевич Успенский, о чём сообщил в надписи на своей подаренной Пикулю книге «Ухожу на задание»: «А “Крейсера”, между тем, продолжают бой. Не удалось мне сломить сопротивление твоих многочисленных противников в Москве, зато в мае провели конференцию в Находке и во Владивостоке. Там твои дальневосточные книги знают и любят особенно».
Заканчивая комментарий, приведу мысль, высказанную рецензентом В. Кукушкиным:
«В романе “Крейсера” постоянно ощущается ещё один “источник”, он-то и делает “Крейсера” — одним из лучших, на мой взгляд, романов писателя, и он же помогает существенно сблизить минувшее с настоящим. Этот источник — судьба самого автора. Валентин Пикуль ещё совсем молодым человеком, добровольцем ушёл на фронт, воевал на Северном флоте. Потому и чувствуешь, что автор ведёт рассказ не только о давнем, пережитом, но и хочет ещё сказать читателю о том, что означает братство на флоте. В рассказе о флотском братстве — ещё одна, тоже немаловажная, тема романа».
Несмотря на все перипетии, у романа счастливая судьба. «Крейсера» не сели на мель, а плывут и плывут, завоёвывая всё большее число читателей и почитателей.
Как рождался роман «Крейсера»
Заключительный аккорд ушедшего года продолжал воздействовать на Пикуля. Никогда он не читал ни одну из своих вышедших книг. Обычно, внимательно осмотрев внешний вид и титульный лист вновь поступившего авторского экземпляра, Валентин ставил его на полку и практически больше к нему не прикасался.
«Фаворит» стал исключением. Валентин несколько раз брал книги, перелистывал, рассматривая оформительскую графику. Глаза подсознательно, почти автоматически скользили и по тексту.
Стоп!.. Что-то не совсем знакомое… Пикуль перечитывает, сверяет с рукописью — у него не так… Мягко говоря, неточность. И здесь случилось то, что ввиду необычайности события я выделю курсивом: Пикуль начал читать свой роман.
Опечатка… Опять неточность… Ещё опечатки — одна, другая…
Корректорская работа издательства вызывала в нём раздражение.
— Про себя не говорю, — сокрушался Валентин Саввич, — но разве можно так неуважительно относиться к читателям?
Только проделав до конца эту несвойственную для себя операцию, писатель отложил своего «Фаворита» в сторону. Теперь он с энергией человека, отставшего и желающего наверстать упущенное, набросился на чтение интересующих его книг…
Яркость впечатления от эмоционального разговора с Валентином сохранила моя подробная запись в дневнике.
— Ты только послушай… — И Пикуль, приглашая меня в свои переживания, начал читать. Читать о том, как японцы, хозяйничавшие тогда в Маньчжурии, отмечали в Харбине годовщину праздника победы при Цусиме. Торжества были пышными. Огромная процессия со знамёнами и оркестром растянулась почти на километр в длину. И во главе процессии шли царские генералы в парадной форме при всех орденах и медалях.
— Тебе не кажется это чудовищным? — с ужасом спросил он меня. — Что же это такое? Ты только подумай, как низко надо пасть, чтобы идти в процессии своих врагов, как рабы за колесницей победителей…
Пикуль надолго умолк и задумался. В такие минуты лучше «не встревать». По опыту я знала: ему важно само моё присутствие, чтобы живыми звеньями слов связать первую, главную идею цепочки, которая ляжет затем на листы бумаги.
Последствия раздумий Валентина выразились в том, что его взор вновь «повернулся на Восток». Опять на первый план выдвинулась тема истории Дальнего Востока, в которую он окунулся, работая ещё над «Богатством», и позднее, обдумывая судьбу Окини-сан.
По воле судьбы в это же время созрело решение радиокомитета о трансляции по радио глав из романа «Богатство».
А Пикуль усиленно собирал материалы по Дальнему Востоку, как всегда, задействовав для этого все мои возможности. В данном случае не только как библиографа, а как человека, шесть лет прожившего в дальневосточных морских гарнизонах. Он заставлял меня в мельчайших подробностях рассказывать о прежней тамошней жизни. Чтобы больше общаться, Пикуль даже немного сместил свой распорядок — ближе к принятому обычными людьми. В эти дни мы много времени проводили вместе. Гуляли по паркам, где я, по настоянию Валентина, продолжала свои рассказы о дальневосточной жизни, неотделимой от воспоминаний о детях. Возвращаясь в центральную часть города, мы посещали магазины. Зашли в спортивный магазин. Валентин Саввич долго смотрел на двухколёсный «подростковый» велосипед и неожиданно предложил:
— Давай купим Валявке этот велосипед.
— А как его дотащишь, он же не такой уж и лёгкий, — возразила я.
— Ничего, я донесу. Ты знаешь, он будет доволен, — как бы боясь несогласия, уговаривал Пикуль. — Я в детстве всегда так завидовал тем, у кого был велосипед.
Взвалив на плечи «двухколёсного коня», Валентин Саввич донёс его до дома и, проигнорировав лифт (чтобы не поцарапать), поднял на третий этаж. Поставил велосипед и сел напротив. Очень усталый и очень довольный…
Бодрствующий Пикуль и сам предпринимал многочисленные дневные вылазки в город. Заботливо навещал Валерия Ганичева, который в рижском травматологическом центре залечивал последствия серьёзной автомобильной аварии. В одно из посещений, войдя в палату Валерия Николаевича, Пикуль вместо больного увидел двух мужчин с очень знакомыми ему лицами.
Вместе с приветствием поделился с ними своими ощущениями, видимо, ещё не поняв, что знакомы лица… по экрану телевизора. Это были известные всем писатели Юрий Бондарев и Сергей Залыгин.
Пикуль не стал представляться. Чтобы не мешать беседе с гостями, удалился, оставив Ганичеву записку.
Вернувшись в палату, Валерий Николаевич сказал, что у него был писатель Пикуль, чем вызвал сожаление друзей, что разговор с писателем не состоялся.
Но они несколько позднее ещё встретятся…
Вопреки предположениям, отзывы на «Фаворит» шли только в многочисленных письмах в адрес Пикуля. Пресса безмолвствовала.
Хулители выжидали. Какой будет ветер с гор? Не промахнуться бы!
Доброжелателей с положительными отзывами на роман даже близко не подпускали к пресс-порогу. Кто прорвётся раньше?..
А между тем, путешествие в историю Дальнего Востока продолжалось. Выбрав удобный момент, Валентин сообщил мне:
— Я хочу написать роман о действиях бригады владивостокских крейсеров в период Русско-японской войны. Эта тема мало отражена в научной и художественной литературе. Главным героем будет молодой мичман, и посвящу эту книгу светлой памяти Виктора.
В тот же вечер один чистый лист бумаги превратился в титульный лист будущего романа. Вот всё, что на нём было написано:
ВАЛЕНТИН ПИКУЛЬ
КРЕЙСЕРА
Роман из жизни юного мичмана
Светлой памяти Виктора, который мечтал о море, —
и море забрало его у нас — навсегда.
Автор.
Дело осталось за малым — написать роман. Но я знала, что этот процесс начнётся не сегодня и не завтра. Если один роман закончен и уже полностью созрел замысел очередного, значит, настало время «перестановки мебели». Этот термин — мой. Валентин Саввич называл это другим, многосмысловым словосочетанием — «перевеска картин».
Пикуль относился к этому почти ритуальному действу настолько серьёзно, что я просто не имею права не посвятить ему отдельного повествования.
Итак…
Перевеска картин
Начать надо, пожалуй, с характеристики писателя Валентина Пикуля, как… дизайнера.
В любой квартире имеется немало вещиц, именуемых в повседневной речи «безделушками», которые, будучи повешенными на стену, могут оживить или украсить интерьер.
А как быть, если безделушек тьма, а стен практически нет?
Вот тут нужен талант. Большой талант, такой, как у Пикуля. Тем более что для него ни одна безделушка не оправдывала своего названия.
У Пикуля, как у огородника, дорожащего любым клочком земли, каждый квадратный сантиметр стены был на учёте. На планках книжных стеллажей, закрывавших стены от пола до потолка, находили приют ордена, медали и полковые знаки, погоны, эполеты и аксельбанты, кортики и сабли, миниатюрные портреты героев его книг.
Небольшие статуэтки заставляли книги потесниться на их законных местах.
С более габаритными картинами, фотографиями, портретами и другими «экспонатами» было труднее. Выручали простенки между окон, коридоры, кухня, ванная и туалет — везде дизайнер Пикуль приложил свою руку.
Модели кораблей, якоря, часы, компасы и другие сувениры оккупировали коридор. Даже входная дверь не была обделена вниманием. В середине красуется подкова, а над дверью висит собственноручно изготовленный Пикулем плакат для любителей начинать многословные дискуссии в уже застёгнутой верхней одежде на пороге открытой двери — «уходя — уходи!».
Иногда мне казалось, что нигде нет места, чтобы вбить гвоздик для размещения какого-нибудь вымпела. Но Пикуль всегда находил. И в его дизайне не было никакой безалаберщины, наоборот, на всём лежала печать своеобразной целесообразности и законченности. Не понять, а потому и не объяснить, почему Валентин Саввич мог, развесив весь свой наглядный арсенал и оглядев сотворённую им «икебану», недовольно поморщиться. Но затем, поменяв местами всего две картинки, расплыться в удовлетворённой улыбке.
Он, как директор собственного музея, единолично определял, что достойно в данный момент взору его глаз, а что может пока полежать в «запаснике».
Перед каждой работой над новым романом писатель менял экспозицию.
Новая тема требовала своих декораций, и Пикуль сам создавал вокруг себя ту атмосферу, в которой предстояло жить и творить в ближайший обозримый отрезок времени.
Перевеска картин. Такое название своему необычному вживанию в тему нового произведения Пикуль дал под впечатлением книги Грабаря о братьях Третьяковых. Славный сын русского народа, подаривший государству Третьяковскую галерею, в предсмертном завещании просил «не перевешивать картин».
Валентин долго искал окончательный штришок комфортности в своём кабинете. Это ощущение пришло к нему только после приобретения (делалась на заказ) и установки длинной дубовой лавки-скамейки, напоминавшей мебель деревенских изб. На ней он рассаживал гостей и наслаждался удобством при работе: все необходимые книги стройным рядком лежали перед глазами.
Пикуль любил красоту, создающую удобство. Если два понятия вступали в противоречие, предпочтение отдавалось последнему.
Так, ударившись дважды коленкой об угол стола в портретной, Валентин разрезал валенки и обил этим войлоком злополучный угол. Он хладнокровно, старательно и, главное, надёжно всадил молотком огромные гвозди в сияющую глянцем полировку…
Все экспонаты, кроме предметов, подаренных хозяину дома, к экспозиции Пикуль готовил сам. Изготовлял и подгонял рамочки, вырезал, в том числе и круглые, стёкла.
Я часто заходила в магазин, где раньше продавались различные заготовки для оформления эстампов. Купив несколько образцов для рамок, приносила их домой, протягивала Пикулю и, не раздеваясь, ждала его резюме. Не раздевалась, поскольку знала, что сейчас последует… Так и есть…
— О! Вот эти — хорошие. Такие мне сейчас как раз нужны, — восклицал Пикуль. — Сходи, пожалуйста, возьми ещё, а то их разберут…
Валентин Саввич считал своим долгом о любом находящемся в комнате предмете иметь по возможности исчерпывающую информацию. Так, подаренная ему засушенная океанская рыба-ёж заняла подобающее ей место только после того, как Валентин Саввич прочёл о ней несколько книг, в том числе и очень понравившуюся ему, а потому перечитанную несколько раз «Опасные морские животные».
Перевеска картин перед началом работы над новым романом совмещалась с «чисткой» библиотеки. Валентин Саввич сортировал книги, уже не нужные ему передавал в подарок библиотеке Дома офицеров, освобождая место для новых, необходимых ему приобретений.
Надеюсь, что мой эскизный набросок помог читателю войти в кабинет Пикуля и почувствовать атмосферу, предшествующую этапу создания нового романа.
Декорации сменены… Перед столом на стеллаже — портреты героев нового романа, чтобы они всегда напоминали ему о своём существовании и в жизни, и в творчестве. На столе — «почасовик», — а повсюду литература о Русско-японской войне, карты, схемы, альбомы… Для писателя начинается новая жизнь… Крейсера запускают машины…
«Крейсера» покидают гавань
«Я сознательно решил откликнуться на события Русско-японской войны… Мне хотелось предвосхитить самурайские вопли по поводу юбилейных для них торжеств, напомнив, во-первых, о беззаветном героизме русских моряков, и, во-вторых, рассказать о том, что была еще первая битва при Цусиме в 1904 году, когда три наших крейсера приняли неравный бой с целой эскадрой японских броневых крейсеров под флагом Гиконойо Камимуры…»
Мы возвращались с прогулки, в ходе которой Валентин продолжал вытягивать из меня скупые остатки сведений из жизни на Дальнем Востоке.
— По-моему, я рассказала тебе уже всё, что знала. — Моё откровенное признание просило пощады.
Шум проходящей машины на миг захватил наше внимание. Грузовик с далеко вынесенным назад двухколёсным прицепом вёз металлолом — длинные ржавые трубы и рельсы. На повороте тяжёлый груз сместился. Звук был резкий и неприятный, хуже, чем «железом по стеклу». Я даже поморщилась.
По дороге Валентин попросил:
— Напомни мне дома словосочетание — «скрип железа», — и повторил два раза.
Войдя в квартиру, Пикуль быстро разделся.
— Ты просил запомнить слова «скрип железа». — Такие просьбы Валентина я выполняла пунктуально.
— Спасибо, я помню, — ответил он и отправился в кабинет.
Принесённая с прогулки фраза легла на бумагу.
«Ржавое и уже перетруженное железо рельсов жёстко и надсадно скрежетало под колёсами сибирского экспресса…»
Это была первая фраза романа «Крейсера».
Потом мы даже спорили о ней. Мне она казалась тяжёлой и неприятной.
— Тяжёлая? Да, — соглашался Пикуль, — но такой она и должна быть. Я хочу с первых слов дать понять читателю, что роман будет тяжёлым. А неприятная — нет. Это у тебя оттого, что ты еще не забыла царапнувший тебя звук. И обрати внимание: сразу после неё я рисую простенькую картинку лёгкими красками, вселяющими надежду и оптимизм. Так читатель настроится на то, что роман будет не из легких, но со всеми трудностями мы справимся… вместе. И Пикуль подморгнул мне заговорщицки.
Приступив к работе, Валентин Саввич планировал написать роман за месяц, но в своих планах ошибся, правда совсем ненамного: 25 января появились первые строчки рукописи, а 3 марта 1985 года он поставил последнюю точку.
Чувствую необходимость некоторых пояснений. Не надо думать так: вот это да! 38 дней — и новый роман — только издавай! Но сначала нужна доработка, редактирование, перепечатка, вычитывание…
Путь книги к читателю лежит через издательство.
Договор на публикацию «Крейсеров» автор заключил с главным редактором журнала «Молодая гвардия» Анатолием Степановичем Ивановым. Впервые роман увидел свет в августовском и сентябрьском номерах журнала «Молодая гвардия» за 1985 год, а спустя год — вышел в «Роман-газете».
С огромной благодарностью хочу отметить, что Анатолий Степанович даже в самые трудные для Валентина времена не боялся печатать его книги и всегда искренне поддерживал его морально. Это вызывает восхищение ещё и потому, что лично они знакомы не были. Телефонные звонки и переписка — на них взросли их дружеские отношения.
Вот для примера фрагмент письма, отправленного Пикулем в конце января:
«Дорогой Анатолий Степанович!
Хотел бы Вам подарить свой двухтомный роман “Фаворит”, но пока нет верной оказии, а почте я не доверяю.
Благодарю Вас за любезное письмо…
Теперь о “Крейсерах”. Они набирают ход, но до фулль-спита (самого полного) еще далековато. Мешают не только хворобы, но и повседневная борьба с нашим читателем. Как Вы понимаете, эта фраза взаимосвязана с самой первой. Но приложу все мыслимые и немыслимые старания, чтобы вещь закончить скорее.
Если бываете в наших краях, был бы рад с Вами встретиться, ознакомить Вас с моей мастерской, со своим инструментом и своим верстаком».
Так уж получилось, что на протяжении всей жизни Валентин обращал свои взгляды на русский Дальний Восток и Японию, так быстро наращивающую свой военный потенциал в начале XX века и в послевоенное время.
Поражение России в русско-японской войне оставило горький осадок в сердце каждого патриота России.
Вопрос обороны Порт-Артура достаточно хорошо отражён в нашей литературе. Невольно возникает вопрос: а как оборонялся Владивосток? Литературы по этому вопросу очень мало. Основными источниками служили документы этого периода, воспоминания участников войны и очевидцев, в том числе и зарубежных.
Эти малоизвестные широкому читателю страницы о войне и легли в центр авторского повествования.
Среди немногочисленных работ советского периода необходимо назвать труд В. Е. Егорьева «Операции Владивостокских крейсеров в Русско-японскую войну 1904–1905 годов» (который Пикуль высоко ценил), изданный Народным комиссариатом ВМФ в 1939 году. Всеволод Евгеньевич Его-рьев во время русско-японской войны служил мичманом на крейсере «Громобой». Отец его, Евгений Романович, командуя крейсером «Аврора», погиб в Цусимском бою.
Уже начало войны было неудачным. Причин несколько: и вероломность нападения Японии, хотя военный министр Куропаткин, вернувшись из Японии, в своих отчётах доносил правительству: «Япония к войне не готова, а русский Дальний Восток превращен в неприступный Карфаген». На самом же деле Россия была не готова к войне, да и раздел флота — основные силы зимовали в мелководной гавани Порт-Артура, во Владивостоке остался лишь отряд крейсеров, — не способствовал боеготовности. В результате русскому флоту так и не удалось объединить свои силы в ходе войны…
Пикуль стремится отобразить наиболее выразительные, с его точки зрения, факты и детали: ему чужда идеализация и приукрашивание истории. Война, где сражались и умирали, совершали подвиги мужества и самоотверженности, — всё это присутствует в романе.
При описании Валентин использует контрастность, свет и тени распределены чётко, у него нет недоговоренности, а оценки событий исключают двоякое толкование.
Удачен образ честного и неподкупного мичмана Пана-фидина. Это образ собирательный, но не исключено, что он имеет своего прототипа: уж очень автор пристально и дотошно изучал «Панафидинский Летописец», опубликованный пушкинистами в 1915 году.
Хочется верить, что каждому читателю, взявшему в руки роман, окажется близок и дорог Панафидин, его благородство, доброта, мужество, непосредственность, верность в дружбе — эти индивидуальные черты характера, так необходимые в жизни. Он не может мириться с выслуживанием и подлостью и гибнет от пули приспособленца Житецкого. «Зло живуче, и чтобы победить его — надо приложить максимум усилий».
Завершающий этап похода крейсеров покрыл их подвиг неувядаемой славой. Получив приказ идти к Цусиме, не зная, что судьба Цусимы уже была решена, крейсера вступили в бой вдали от родных берегов с эскадрой адмирала Камимуры, с вчетверо превосходящими силами противника. Серьёзные повреждения получил «Рюрик», и как ни помогали ему экипажи крейсеров, спасти его не удалось. Оставшийся в живых экипаж «Рюрика» «изнемог в неравной борьбе» и ушёл на дно, не спустив боевого флага.
«Так закончилась лебединая песнь нашего героического “Рюрика”, который навсегда останется славным памятником геройского самоотвержения наших моряков, положивших свою жизнь за интересы родины, что вызвало даже справедливое уважение и восхищение наших врагов».
«Над ним, павшим в смертельном бою, сейчас стремительно проходят новые корабли новой эпохи с экипажами новых поколений. Над могилой “Рюрика” советские крейсера в праздничные юбилейные дни торжественно приспускают флаги, и тогда гремят салюты — в его честь!»
Пикулю удалось раскрыть суть событий того далёкого времени через реально существовавших героев того времени. Это Е. А.Трусов, Н. Н. Хлодовский, Д. А. Плазовский, К. П. Иванов 13-й, А. П. Андреев, Н. И. Зенилов, Н. Л. Клало, К. Г. Шиллинг, Н. Д. Дабич, со стороны японцев — Ка-мимура, Того, Уриу.
Удачей Пикуля явился рассказ о талантливом самородке, священнике из якутов Алексее Конечникове (в миру Оконечникове. — А. П.), мужественном патриоте России.
Повествуя о событиях русско-японской войны, автор, не расходясь в их оценке с советскими историками, даёт им свою художественную интерпретацию. При этом, как всегда, Валентин Пикуль умеет находить новые аспекты освещения событий, малоизвестные факты, что придаёт его повествованию особую остроту и увлекательность. И хотя автор «не ставит задачу освещения всех причин хода и итогов войны, концентрируя своё внимание в основном на действиях Владивостокского отряда крейсеров, — в целом его произведение ярко представляет общую картину и атмосферу тех лет и событий».
По форме изложения роман «Крейсера» мало характерен для манеры письма Пикуля: книга не разбита на главы — автор хотел, чтобы каждый прочитал книгу, не задерживаясь, как бы на одном дыхании, подобно быстрому походу крейсеров.
Автор получил много восторженных писем на свой роман. В них — благодарность, признательность, восхищение и… упрёки: «зачем убивать Панафидина, лучше — Житец-кого».
«Валентин Пикуль! — кто Вы: писатель, историк, морских дел ученый или всё вместе взятое? Вот напрашивается вопрос по прочтении Ваших книг. У меня одно мнение: Вы — чудо-человек недюжинной работоспособности. Даже на один подбор материала требуется бесконечно много времени. А изучение… А осмысление… Одним словом, неволевому человеку это не под силу. А вот Панафидина я бы не убивал. Лучше бы убить Житецкого, легко шагающего по жизни», — писал из Ростова-на-Дону Донское Герасим Николаевич.
«Какой Пикуль великолепный рассказчик! Это качество писателя проявляется и в его романе “Крейсера”. Описание флотских будней, дальних переходов… Удивительно экспрессивно живописует автор жестокие бои. Здесь, пожалуй, нет ему равных в нашей современной литературе. Подкупает Пикуль своим патриотизмом. Все положительные герои Пикуля самоотверженно служат Родине, и взяты они не из головы автора, а из жизни. И пишет он об этом увлечённо и увлекательно». Об этом пишет моряк Геннадий Николаевич Рыжонок из Севастополя, высоко оценивая «Крейсера», говорит: «В своём романе Вы диалектически решили проблему соотношения исторической реальности, факта и художественного вымысла».
Геннадий Сметанин из Липецка пишет: «Хочу вот в чём признаться. Раньше я считал чтение книг современных авторов пустым занятием. Ведь есть кино, телевидение, прочие источники информации. Но вот прочёл Пикуля “Крейсера” и пристрастился к чтению. Спасибо Пикулю. Пусть и дальше его книги как крейсера идут верным курсом».
«Рига. Валентину Пикулю. Закончил чтение “Крейсеров”: “Россия безразлична к жизни человека и к течению времени. Она безмолвна. Она вечна. Она несокрушима…”». Жаль Панафидина! Жаль «Рюрика»! «Но даже у погибших кораблей тоже есть будущее». Возвысьте же ещё больше будущее и героям Отечественной. Вы же флотский! Вот это Книга! Спасибо Вам, ставшим мне близко понятным, дорогим, уважаемым. Спасибо! Григорий Безродный. Терно-поль».
Интересные мысли высказаны в письме курсанта-ав-томобилиста Игоря Маркина из Челябинска, которое пришло к Пикулю через редакцию журнала «Молодая гвардия»: «…Мы все должны беречь Валентина Саввича. Именно беречь. Современных писателей, которые так ярко и интересно рассказывают в художественной форме об истории нашей страны, не много, хотя это направление в литературе можно назвать одним из главных… Прошу передать Валентину Саввичу, что в Челябинске у него есть настоящий молодой друг, который восхищается им и поддерживает во всём…»
Не могу не сказать и о ложке дёгтя. Среди исторических персонажей в романе присутствует Николай Лаврентьевич Кладо. Во время русско-японской войны он был начальником военно-морского отдела штаба командующего флотом Тихого океана. Николай Лаврентьевич участвовал в планировании операций Владивостокского отряда крейсеров и подготовке к переходу 2-й Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток. Тщательно изучив многочисленные источники, включающие мемуары очевидцев и современников, Валентин Саввич пришёл к убеждению, что его заслуги и роль в истории, мягко говоря, преувеличены, чем и вызвал на себя огонь со стороны потомка — сына Н. Л. Кладо.
Расскажу об одном эпизоде, связанном с «Крейсерами». В связи с выходом романа начальник Военно-морской академии адмирал Валентин Николаевич Поникаровский в ноябре прислал письмо, в котором приглашал автора на читательскую конференцию.
Я очень долго уговаривала Валентина Саввича поехать на встречу с родиной, моряками и городом своей юности. Отложив все дела, он собрался в дорогу, но каково было его удивление, когда вслед за приглашением он получил телеграмму такого содержания: «В связи с изменением планов академии центром читательская конференция по книге “Крейсера” в декабре не состоится. Приносим извинения. О времени проведения сообщим дополнительно».
Это была отписка. Лукавили организаторы конференции. До конца дней своих Пикуль так и не дождался ни слова подбодрения от моряков академии, чьи мнения и отзывы о книгах ценил больше всего. А разгадка сюжета оказалась банально простой. По сценарию конференции предполагалось разгромить автора романа: в «Крейсерах», по их мнению, «искажён» образ Н. Л. Кладо — первого начальника Советской Военно-морской академии, который стоял во главе её в 1917–1919 годах. Но вдруг появилась опасность присутствия на конференции Дмитрия Антоновича Волко-гонова, высоко ценившего творчество Валентина Пикуля. Для слуг двух господ единственный выход — «отложить» мероприятие, чтобы, как говорится, и волки были сыты, и овцы целы.
— А ведь были и иные времена, когда мы понимали друг друга. — И Пикуль, что было большой неожиданностью для меня, открыл папку с перепиской и приглашениями на встречу с читателями Военно-морской академии в 1978 и 1981 годах. — Но в то время начальником был не мой тёзка Поникаровский, а адмирал Виктор Сергеевич Сысоев.
«Дело Пикуля» в связи с Н. Л. Кладо рассматривалось на самых высоких политических и военных уровнях, более того, роман несколько раз рецензировался.
Положительные оценки Главного политического управления в лице доктора философских наук, профессора Дмитрия Антоновича Волкогонова, Института военной истории в лице кандидата военно-морских наук капитана 1 ранга Вальдемара Николаевича Шевченко и кандидата исторических наук капитана 2 ранга Виталия Дмитриевича Доценко; отзывы генеральных инспекторов — адмирала Николая Николаевича Амелько и адмирала Владимира Васильевича Михайлина пустили «Крейсера» в дальнее плавание…
Уже после смерти писателя, на вручении премии имени Валентина Пикуля Вальдемару Николаевичу Шевченко, он раскрыл тайну рецензирования рукописи: ему несколько раз за положительную рецензию на «Крейсера» «предлагали» положить на стол партийный билет. Человек не сдался. Он боролся и отстаивал правду. Как и Пикуль. И отстоял.
Поддержало автора «Крейсеров» и уменьшило нападки на «Роман-газету» послесловие к роману, написанное Героем Советского Союза адмиралом флота Георгием Михайловичем Егоровым: «В “Крейсерах” В. Пикуля показан беспримерный подвиг отряда владивостокских военных крейсеров, их экипажей. Крейсера из Владивостока совершили в военном отношении подвиг, их рейды не знали аналогов в военно-морском искусстве, а действия команд вписаны яркой страницей в историю флота. Убедительны и ярки страницы крейсерских будней, дальних переходов, жестоких боёв. Здесь В. Пикуль не знает себе равных. Покорёженное железо, свистящие осколки, всепожирающее пламя, хлещущая в пробоины вода, действия экипажей кораблей зримо и осязаемо встают перед читателями. Картины морских сражений, батальные сцены поражают своей трагичностью и правдой…»
А конференция по «Крейсерам» всё-таки состоялась, но не в Ленинграде, а на Дальнем Востоке. И провёл её по личной инициативе талантливый писатель Владимир Дмитриевич Успенский, о чём сообщил в надписи на своей подаренной Пикулю книге «Ухожу на задание»: «А “Крейсера”, между тем, продолжают бой. Не удалось мне сломить сопротивление твоих многочисленных противников в Москве, зато в мае провели конференцию в Находке и во Владивостоке. Там твои дальневосточные книги знают и любят особенно».
Заканчивая комментарий, приведу мысль, высказанную рецензентом В. Кукушкиным:
«В романе “Крейсера” постоянно ощущается ещё один “источник”, он-то и делает “Крейсера” — одним из лучших, на мой взгляд, романов писателя, и он же помогает существенно сблизить минувшее с настоящим. Этот источник — судьба самого автора. Валентин Пикуль ещё совсем молодым человеком, добровольцем ушёл на фронт, воевал на Северном флоте. Потому и чувствуешь, что автор ведёт рассказ не только о давнем, пережитом, но и хочет ещё сказать читателю о том, что означает братство на флоте. В рассказе о флотском братстве — ещё одна, тоже немаловажная, тема романа».
Несмотря на все перипетии, у романа счастливая судьба. «Крейсера» не сели на мель, а плывут и плывут, завоёвывая всё большее число читателей и почитателей.
Глава двенадцатая. Вокруг «Фаворита»
Памятные встречи
Памятные не означает только то, что остались в памяти. Они ярко отложились в голове именно потому, что оказали заметное влияние на жизнь и творчество, на мысли и настроения Валентина Саввича.
Даже сейчас чётко не могу определить цель визита доктора исторических наук профессора Николая Николаевича Молчанова и ответственного секретаря газеты «Советская Россия» Александра Васильевича Серёгина. Могу лишь предположить, что люди, живущие историей и литературой (не в смысле — «за счёт», а в смысле — «во имя»), решили, а точнее, привыкли не примыкать к чужому мнению о писателе и его творчестве. А формирование собственного полного представления о личности требовало очного знакомства с Пикулем.
В конце апреля Валентин приветливо встречал гостей. С первых же минут общения гости и хозяин прониклись полным взаимопониманием. Немного погрешила против истины: полного понимания не было. Так, Николай Николаевич, в прошлом моряк, а ныне учёный с энциклопедической эрудицией в вопросах истории Франции, благороднейший и добрейший человек, никак не смел поверить и тем более понять, как автор, не знающий французского языка, мог написать «Каждому своё», «Париж на три часа» и, наконец, «Фаворит».
Для него это так и осталось непостижимым, хотя Пикуль не только поведал Николаю Николаевичу о том, что большинство источников того периода было переведено на русский, но и продемонстрировал их, снимая с полок своей библиотеки.
Постепенно разговор перешёл на широко известные книги Н. Н. Молчанова «Дипломатия Петра I», «Генерал де Голль», которые Валентин Саввич читал и высочайше ценил. Но профессор вновь и вновь возвращался к «Фавориту».
— Как я хотел бы написать книгу, чтоб у неё был бы такой же успех, — держа на руке пикулевский двухтомник, выражал своё восхищение Николай Николаевич. — Она будет жить вечно, вот попомните моё слово.
В течение нескольких дней «прощупав» Пикуля по вопросам дипломатии вообще и французской в частности, по истории в целом и XVIII веку особенно, удивлённый Николай Николаевич заключил:
— Валентин Саввич, ваши академические знания требуют во имя справедливости присуждения вам учёной степени доктора исторических наук без защиты диссертации — по совокупности ваших трудов. Обещаю, что этим делом я займусь.
— Вот это совсем не нужно, — отговаривал Пикуль. От этого не будет толку ни мне, ни вам.
Валентин Саввич «как в воду смотрел»: напрасные хлопоты Молчанова доставили неприятности только самому ходатаю…
Знакомство с А. В. Серёгиным дало большой и эффективный толчок творчеству и повлияло на жизненную позицию писателя. В том смысле, что заставило по-иному взглянуть на поколение 30-летних, тех, кто шёл на смену ветеранам войны.
Воспитанный, внешне эффектный, страстный знаток и любитель истории, Александр Васильевич покорил Пикуля. Они как будто бы давно шли навстречу друг другу. И слава богу, что их встреча состоялась. Она многое дала им самим, но самое главное — ещё больше выиграли читатели. С тех пор чаще обычного стали появляться в «Советской России» миниатюры Валентина Пикуля, а появившееся в газете интервью с писателем и профессиональное мнение авторитетного ученого (Н. Молчанова) о романе «Фаворит» произвели фурор в сознании читателей и повергли в шок критиков…
Немногим из современных литераторов уделял Валентин такое внимание, как Дмитрию Анатольевичу Жукову. Каждая встреча давала писателю много положительных эмоций.
Июль 85-го был богат на встречи с высокопоставленными людьми. 22 июля, по предварительной договоренности, квартиру Пикуля посетили председатель Совета министров ЛCCP Юрий Янович Рубен вместе с Владимиром Ивановичем Теребиловым — председателем Верховного суда СССР.
— Так вот где он фотографировался! — войдя в кабинет Пикуля и показывая на кресло в углу, воскликнул В. Тере-билов.
Имелась в виду фотография на обложке «Роман-газеты» с «Реквиемом…».
И, внимательно осмотрев размещённые на полке альбомы зарубежного искусства, Владимир Иванович удовлетворённо добавил:
— Теперь понятно. А то мы долго рассматривали фото и никак не могли понять, почему все книги библиотеки русского писателя на иностранном языке?
Разговоры были длинными и интересными. Могло показаться странным, что вместо ответов гостям на интересующие их вопросы Пикуль засыпал собеседников своими. Ему было интересно знать состояние дел в местах лишения свободы, поскольку сам собирался написать роман «Каторга». Ещё весной он отправил заявку в Лениздат, в которой говорилось:
«Предлагаю издательству новую книгу под общим названием “Оборона ”, в которую должны войти романы “Крейсера” и “Каторга”, заключающие цикл моих “дальневосточных” произведений (предыдущие романы “Богатство” и “Три возраста Окини-сан”уже вышли отдельными книгами).
Первый роман, “Крейсера”, посвящён героической обороне Владивостока летом 1904 года. В основе второго романа “Каторга” — события, связанные с созданием на Сахалине местными жителями и ссыльными каторжанами народного ополчения, которое в неравной борьбе с японскими захватчиками отстаивало в 1905 году дальние рубежи нашей Родины.
Роман “Крейсера” готовится к публикации в 8-м и 9-м номерах журнала “Молодая гвардия” в текущем году. С журналом “Наш современник” имею договорённость о публикации романа “Каторга” (объёмом в 20 авт. л.) в 1986 году…»
Романа ещё не было, но писатель «уже жил на каторге». Он жадно собирал материалы по истории Сахалина, прочёл книгу Сенченко о сахалинской каторге. Поэтому интерес, проявляемый Пикулем-каторжанином к судье, был абсолютно неподдельным.
Неожиданно симпатичное впечатление произвёл на Пикуля Юрий Янович. Понаслышке знакомый с персонами сусловско-зимянинского ранга, Валентин Саввич был приятно удивлён, обнаружив, что этот простой в обращении человек с широким спектром интересов хорошо знает историю России.
Время встречи с интересными людьми пролетело совсем незаметно, хотя длилось более пяти часов…
Спустя три дня Пикуль принимал у себя Дмитрия Антоновича Волкогонова с женой Галиной Алексеевной. Сопровождал заместителя начальника Главного политического управления СА и ВМФ представитель политуправления военного округа, полковник А. С. Сидоренко, ранее уже хорошо знакомый с нашим домом.
Надо сказать, что к этому визиту мы готовились с каким-то трепетом. Для меня, заведующей библиотекой окружного Дома офицеров, Д. А. Волкогонов представлял высочайший авторитет. Ещё бы! Главный политический идеолог, книги которого в армейских библиотеках стояли на одном из самых видных мест. Интерес Пикуля тоже был не праздным. Писателю хотелось узнать причину, почему его военно-исторические романы не задерживаются в поле зрения Воениздата.
Кроме того, думаю, в мыслях Валентина уже тронулось в рост зерно, которое вырастет позднее в роман «Честь имею». И он очень внимательно присматривался к поведению, манерам и образу мышления офицеров и генералов, стоящих на высоких ступенях армейской служебной лестницы, дающих им право и власть распоряжаться чужими судьбами.
Непринуждённые, открытые и, я бы сказала, предельно откровенные отношения возникли почти сразу. Войдя в кабинет, Дмитрий Антонович сел на длинную лавку и, положив на неё ладони рук, по достоинству оценил вкус Пикуля.
— Что-то родное… деревенское… сибирское… — Восторг Волкогонова не нуждался в многословии.
Дмитрий Антонович подарил Пикулю две свои книги. Ответный презент доставил Валентину Саввичу некоторые трудности, сопряжённые, однако, с определённым удовлетворением.
На любое подношение следовал один и тот же ответ:
— Спасибо, это у меня есть.
С трудом отыскалась книжонка миниатюр, из тех, «чего нет».
Много говорили об истории и архивах, литературе и генеалогии, о Китае и маоизме. Валентина Саввича восхищала непринуждённая упорядоченность движения мысли собеседника.
На этом думаю и ограничить рассказ о гостях, которых было в этот год так много, что одно перечисление фамилий займёт немало места. Так что, скажу по-женски, домашний халат надевать практически не приходилось…
Зарисовки с натуры
В этом году на даче в Саулкрасты мы жили мало, поскольку гостей принимали в городской квартире. Чаще приезжали на дачу, чтобы хоть немного отдохнуть.
На территории дачи находился подземный родник, над которым возвышалась вся сопутствующая колодцу незамысловатая архитектура.
Колодезная вода сразу влюбила в себя Пикуля.
Помните у Р. Рождественского о таёжном цветке, который «не поймёт никогда, что вода из-под крана, это — тоже вода».
Действительно, сравнение здесь неуместно.
В дневное время пребывания на даче Валентин Саввич забывал про свой неизменный чай. По-моему, сколько раз в городе он бегал к чайному агрегату, столько же раз на даче он посещал колодец. И, наверное, не только из-за воды.
Улучив минутку, сделав паузу в работе, Валентин шёл к колодцу. Он сидел некоторое время, облокотившись о сруб, затем вставал, клал руки на ворот, не то глядя, не то впитывая силы от дубового бревна. Медленно, не торопясь, любуясь наматывающейся цепью, извлекал из подземелья ведёрко с водой, делал несколько глотков, ещё раз, как бы благодаря за угощение, похлопывал ворот и шёл в дом.
И это, как по-заученному, повторялось почти «слово в слово».
Лишь ближе к ночи он переходил на чай, используя для этого ту же колодезную воду. И даже при появившихся каменно-почечных коликах Валентин не стал вопреки моим уговорам обращаться к врачам.
— Поедем лучше на дачу, — попросил он, — родник меня вылечит.
Природные, чистые и искренние вода и вера действительно помогли…
То ли недавняя работа над «Крейсерами», то ли старый якорь с цепью, висевший на стене сарая возле дачи — излюбленном месте размышлений писателя, разбередили морскую душу Пикуля: он почти не снимал тельняшку. Так и запечатлён он на редких фотографиях этого года.
Вернёмся к делам литературным… Как бы между делом в течение лета и осени были написаны миниатюры:
«Трудолюбивый и рачительный муж» — о П. Рычкове;
«Доменико Чимароза»;
«Из пантеона славы» — о Франческо Арайя;
«Через тернии — к звёздам» (Пребывание Р. Вагнера в Риге);
«Тепло русской печки» — о Д. Гнусине;
«Мичман флота в отставке» — о Б. Голицыне;
«Легенда об одном портрете» («Не говори с тоской: их нет») — о фон Дрейер-Чижовой;
«Под скрип гусиных перьев». Пожалуй, только последняя миниатюра далась Пикулю с большим трудом. К ней он приступал несколько раз.
— Очень сложно писать о Семёне Романовиче Воронцове, ибо личность эта весьма противоречива. В «Фаворите» я уже писал о нём, сейчас остановлюсь более подробно, как под скрип гусиных перьев посольство России в Лондоне во главе с Воронцовым выиграло битву за мир.
Заканчивая миниатюру, Пикуль писал:
«…борьба за мир не сегодня началась и не завтра закончится. Только нам уже не слыхать мажорного скрипения старых гусиных перьев, зато из ночи в ночь грохочут в редакциях газет бодрые телетайпы…»
Законченные миниатюры долго не залёживались. Они расхватывались различными журналами, и после выхода ближайших номеров Пикуль уже получал письма — отклики читателей, в большинстве своём — благодарные.
Валентин высоко ценил только тех людей, которые добросовестно выполняют свой профессиональный долг. Так, после интервью, данного корреспонденту газеты «Советская молодёжь» Ирине Литвиновой, Валентин Саввич после её ухода заключил:
— Молодец. Смелые и толковые вопросы задаёт и ответы схватывает на лету. Эта важнейшая черта для журналиста.
«Фаворита» продолжали «клевать». Обмениваясь мнениями по телефону, Юрий Александрович Лимонов успокаивал:
— Не волнуйтесь, Валентин Саввич. Пикуля читают и Горбачёв, и Рейган.
— Горбачёв — понятно. Но разве Рейган знает русский? — вопрошал писатель.
Всё же интерес к своему творчеству Пикуль ощущал наяву.
Работники кино просили разрешения на экранизацию «Богатства», и уже был заключён договор с Ленфильмом на «Моонзунд». Наконец-то и Воениздат проявил интерес: есть намерения переиздать роман-хронику «Из тупика».
Из «Авроры» получен договор на роман «Честь имею». И в это же время Пикуль вместе с Николаем Михайловичем Коняевым — редактором из «Советского писателя» — работают над рукописью книги «Под шелест знамён».
После некоторых, ранее упомянутых мною разногласий с издательством по поводу сентиментального романа Пикуль изучал представителя «Советского писателя» особенно тщательно. Но спокойный, уравновешенный, профессионально высокограмотный и к тому же много пишущий на исторические темы редактор быстро расположил к себе Валентина Саввича. Несколько дней постоянного общения сблизили двух литераторов. Перед отъездом Николая Михайловича, желая сделать ему что-то приятное и памятное, Пикуль попросил моряков организовать интересную экскурсию. И такое мероприятие состоялось.
Экскурсия на самом деле была необычной — на подводную лодку. И не столько НА, сколько В…. и с посвящением в подводники.
Ощущение теплоты и взаимной симпатии всегда характеризовало их отношения и в последующие годы…
Письма и посылки
Письма в адрес Валентина Пикуля шли постоянно. Поток их был неравномерен. Три — пять писем в день позволяли без особых хлопот ознакомиться с ними и, если встречался серьёзный проблемный вопрос, ответить на него. Но после выхода новой книги или выступления писателя по телевидению корреспонденция резко возрастала. В один из таких дней я пересчитала пришедшие письма — их было 48.
Каждый понимает, что не только ответить, но даже прочесть полсотни писем одному человеку за день непросто, даже если забросить свою основную работу.
Поэтому обязанность заниматься почтой с первых дней нашей жизни Валентин Саввич возложил на меня.
Значительная группа писем содержала различные просьбы. Например, помочь в приобретении книги до более серьёзных — например, помочь вызволить кого-то из «несправедливого» заключения.
Деловые письма, более всех любимые Пикулем, содержали советы, предложения, обнаруженные в его произведениях ошибки. Так, один специалист в области астрономии заметил автору, написавшему в романе фразу: «Светила полная луна», что в описываемый день двухсотлетней давности было новолуние, и дал формулу, которой нужно руководствоваться для подобных расчётов.
Не думайте, что Пикуль вообще не читал писем. Он просил давать ему для прочтения письма, в которых люди описывали свою жизнь, судьбу своего рода, историю родного города, делились своими проблемами и т. д.
Особенно Пикуль восхищался письмами Л. С. Шолоховой из Киева и В. А. Дегтярёва из Севастополя — с какой толковой правдивостью и усердностью они защищали писателя от несправедливых нападок критиков, показывая при этом неукоснительное знание истории и творчества Пикуля.
Заботливые читатели старались поддерживать любимого писателя не только морально. По почте, лично или с нарочным передавались посылки.
Присылали копирку и ленту для печатной машинки из Ленинграда, бумагу из Ленинграда и Краснодара.
Только дневник помогает охватить памятью все многообразие гастрономического ассортимента продуктов, присылаемых Пикулю. В них были икра и крабы из Петропавловска, сгущёнка и балык из Мурманска, груши из Орджоникидзе, изюм из Ташкента, мёд из Башкирии, лавровый лист из Сочи, кедровые орехи из Красноярска, облепиховое масло и мёд из Калининграда, арбузы из Астрахани, горсть зерна с Украины, и даже… торт из Москвы, к чаю…
И хотя посылки очень обязывали не любившего оставаться в долгу Пикуля, они доставляли писателю удовольствие, как знак читательского внимания, признательности и любви.
В бандеролях на имя Пикуля приходили открытки, картины, календари, чеканки, поделки и сувениры: от засушенных цветов до искусно изготовленного парусника.
Но больше всего приходило бандеролей с книгами, иногда довольно редкими или очень нужными писателю для работы.
Такими книгами делились книголюбы из Елгавы Е. В. Кудашёв и А. Н. Салнис. А супруги Бочкарёвы прислали в подарок Пикулю из Финляндии книгу фон Гёрлица «Паулюс: я стою здесь по приказу», без которой он не мог вплотную приступить к «Барбароссе».
Были и весьма габаритные посылки. Здесь нужно упомянуть Ю. В. Морозова, привезшего Пикулю из Афганистана самовар, Э. Ф. Лунёва, приехавшего из Венгрии и заставившего Валентина примерять привезённые им свитер и костюм, и, наконец, доктора Пруткина из Читы, приславшего камни-самоцветы и шкуры горного барана.
— Видишь, — говорил мне Валентин Саввич, — меня читатели одевают, обувают, кормят и поят чаем. Так что моя задача — только писать.
Характерно, что, не застав или не достучавшись до Пикуля, гонцы со всего Советского Союза обращались к соседям с просьбой передать подарок писателю. Без всякой записки, без всяких тщеславных претензий на авторство. Просто так: «Передайте, пожалуйста, вот этот арбуз писателю Валентину Пикулю от благодарных читателей Астраханщины».
Наверное, в этом — настоящая любовь, если главная и единственная её цель: сделать доброе и приятное любимому человеку…
Нет возможности перечислить фамилии всех добрых отзывчивых людей, которые дарили Пикулю тепло своих сердец, поднимая тем самым его настроение, укрепляя его веру в правильности выбранного им пути.
Не объять всей доброты, живущей на земле.
Я низко кланяюсь вашим щедрым, заботливым, бескорыстным и чувствительным душам и от себя, и от имени Валентина Пикуля.
Пусть не зачахнет доброта — одна из главных человеческих добродетелей…
Кто-то не получил ответа от Пикуля на своё письмо. Примите как извинение слова Пикуля, высказанные им в разговоре со мной:
— Даже если я и не отвечу кому-то персонально на его письмо, но напишу за это время одну-две страницы книги, то мне это простится… В книге больше ответов на большее число вопросов.
Наверное, это так и есть…
Памятные встречи
Памятные не означает только то, что остались в памяти. Они ярко отложились в голове именно потому, что оказали заметное влияние на жизнь и творчество, на мысли и настроения Валентина Саввича.
Даже сейчас чётко не могу определить цель визита доктора исторических наук профессора Николая Николаевича Молчанова и ответственного секретаря газеты «Советская Россия» Александра Васильевича Серёгина. Могу лишь предположить, что люди, живущие историей и литературой (не в смысле — «за счёт», а в смысле — «во имя»), решили, а точнее, привыкли не примыкать к чужому мнению о писателе и его творчестве. А формирование собственного полного представления о личности требовало очного знакомства с Пикулем.
В конце апреля Валентин приветливо встречал гостей. С первых же минут общения гости и хозяин прониклись полным взаимопониманием. Немного погрешила против истины: полного понимания не было. Так, Николай Николаевич, в прошлом моряк, а ныне учёный с энциклопедической эрудицией в вопросах истории Франции, благороднейший и добрейший человек, никак не смел поверить и тем более понять, как автор, не знающий французского языка, мог написать «Каждому своё», «Париж на три часа» и, наконец, «Фаворит».
Для него это так и осталось непостижимым, хотя Пикуль не только поведал Николаю Николаевичу о том, что большинство источников того периода было переведено на русский, но и продемонстрировал их, снимая с полок своей библиотеки.
Постепенно разговор перешёл на широко известные книги Н. Н. Молчанова «Дипломатия Петра I», «Генерал де Голль», которые Валентин Саввич читал и высочайше ценил. Но профессор вновь и вновь возвращался к «Фавориту».
— Как я хотел бы написать книгу, чтоб у неё был бы такой же успех, — держа на руке пикулевский двухтомник, выражал своё восхищение Николай Николаевич. — Она будет жить вечно, вот попомните моё слово.
В течение нескольких дней «прощупав» Пикуля по вопросам дипломатии вообще и французской в частности, по истории в целом и XVIII веку особенно, удивлённый Николай Николаевич заключил:
— Валентин Саввич, ваши академические знания требуют во имя справедливости присуждения вам учёной степени доктора исторических наук без защиты диссертации — по совокупности ваших трудов. Обещаю, что этим делом я займусь.
— Вот это совсем не нужно, — отговаривал Пикуль. От этого не будет толку ни мне, ни вам.
Валентин Саввич «как в воду смотрел»: напрасные хлопоты Молчанова доставили неприятности только самому ходатаю…
Знакомство с А. В. Серёгиным дало большой и эффективный толчок творчеству и повлияло на жизненную позицию писателя. В том смысле, что заставило по-иному взглянуть на поколение 30-летних, тех, кто шёл на смену ветеранам войны.
Воспитанный, внешне эффектный, страстный знаток и любитель истории, Александр Васильевич покорил Пикуля. Они как будто бы давно шли навстречу друг другу. И слава богу, что их встреча состоялась. Она многое дала им самим, но самое главное — ещё больше выиграли читатели. С тех пор чаще обычного стали появляться в «Советской России» миниатюры Валентина Пикуля, а появившееся в газете интервью с писателем и профессиональное мнение авторитетного ученого (Н. Молчанова) о романе «Фаворит» произвели фурор в сознании читателей и повергли в шок критиков…
Немногим из современных литераторов уделял Валентин такое внимание, как Дмитрию Анатольевичу Жукову. Каждая встреча давала писателю много положительных эмоций.
Июль 85-го был богат на встречи с высокопоставленными людьми. 22 июля, по предварительной договоренности, квартиру Пикуля посетили председатель Совета министров ЛCCP Юрий Янович Рубен вместе с Владимиром Ивановичем Теребиловым — председателем Верховного суда СССР.
— Так вот где он фотографировался! — войдя в кабинет Пикуля и показывая на кресло в углу, воскликнул В. Тере-билов.
Имелась в виду фотография на обложке «Роман-газеты» с «Реквиемом…».
И, внимательно осмотрев размещённые на полке альбомы зарубежного искусства, Владимир Иванович удовлетворённо добавил:
— Теперь понятно. А то мы долго рассматривали фото и никак не могли понять, почему все книги библиотеки русского писателя на иностранном языке?
Разговоры были длинными и интересными. Могло показаться странным, что вместо ответов гостям на интересующие их вопросы Пикуль засыпал собеседников своими. Ему было интересно знать состояние дел в местах лишения свободы, поскольку сам собирался написать роман «Каторга». Ещё весной он отправил заявку в Лениздат, в которой говорилось:
«Предлагаю издательству новую книгу под общим названием “Оборона ”, в которую должны войти романы “Крейсера” и “Каторга”, заключающие цикл моих “дальневосточных” произведений (предыдущие романы “Богатство” и “Три возраста Окини-сан”уже вышли отдельными книгами).
Первый роман, “Крейсера”, посвящён героической обороне Владивостока летом 1904 года. В основе второго романа “Каторга” — события, связанные с созданием на Сахалине местными жителями и ссыльными каторжанами народного ополчения, которое в неравной борьбе с японскими захватчиками отстаивало в 1905 году дальние рубежи нашей Родины.
Роман “Крейсера” готовится к публикации в 8-м и 9-м номерах журнала “Молодая гвардия” в текущем году. С журналом “Наш современник” имею договорённость о публикации романа “Каторга” (объёмом в 20 авт. л.) в 1986 году…»
Романа ещё не было, но писатель «уже жил на каторге». Он жадно собирал материалы по истории Сахалина, прочёл книгу Сенченко о сахалинской каторге. Поэтому интерес, проявляемый Пикулем-каторжанином к судье, был абсолютно неподдельным.
Неожиданно симпатичное впечатление произвёл на Пикуля Юрий Янович. Понаслышке знакомый с персонами сусловско-зимянинского ранга, Валентин Саввич был приятно удивлён, обнаружив, что этот простой в обращении человек с широким спектром интересов хорошо знает историю России.
Время встречи с интересными людьми пролетело совсем незаметно, хотя длилось более пяти часов…
Спустя три дня Пикуль принимал у себя Дмитрия Антоновича Волкогонова с женой Галиной Алексеевной. Сопровождал заместителя начальника Главного политического управления СА и ВМФ представитель политуправления военного округа, полковник А. С. Сидоренко, ранее уже хорошо знакомый с нашим домом.
Надо сказать, что к этому визиту мы готовились с каким-то трепетом. Для меня, заведующей библиотекой окружного Дома офицеров, Д. А. Волкогонов представлял высочайший авторитет. Ещё бы! Главный политический идеолог, книги которого в армейских библиотеках стояли на одном из самых видных мест. Интерес Пикуля тоже был не праздным. Писателю хотелось узнать причину, почему его военно-исторические романы не задерживаются в поле зрения Воениздата.
Кроме того, думаю, в мыслях Валентина уже тронулось в рост зерно, которое вырастет позднее в роман «Честь имею». И он очень внимательно присматривался к поведению, манерам и образу мышления офицеров и генералов, стоящих на высоких ступенях армейской служебной лестницы, дающих им право и власть распоряжаться чужими судьбами.
Непринуждённые, открытые и, я бы сказала, предельно откровенные отношения возникли почти сразу. Войдя в кабинет, Дмитрий Антонович сел на длинную лавку и, положив на неё ладони рук, по достоинству оценил вкус Пикуля.
— Что-то родное… деревенское… сибирское… — Восторг Волкогонова не нуждался в многословии.
Дмитрий Антонович подарил Пикулю две свои книги. Ответный презент доставил Валентину Саввичу некоторые трудности, сопряжённые, однако, с определённым удовлетворением.
На любое подношение следовал один и тот же ответ:
— Спасибо, это у меня есть.
С трудом отыскалась книжонка миниатюр, из тех, «чего нет».
Много говорили об истории и архивах, литературе и генеалогии, о Китае и маоизме. Валентина Саввича восхищала непринуждённая упорядоченность движения мысли собеседника.
На этом думаю и ограничить рассказ о гостях, которых было в этот год так много, что одно перечисление фамилий займёт немало места. Так что, скажу по-женски, домашний халат надевать практически не приходилось…
Зарисовки с натуры
В этом году на даче в Саулкрасты мы жили мало, поскольку гостей принимали в городской квартире. Чаще приезжали на дачу, чтобы хоть немного отдохнуть.
На территории дачи находился подземный родник, над которым возвышалась вся сопутствующая колодцу незамысловатая архитектура.
Колодезная вода сразу влюбила в себя Пикуля.
Помните у Р. Рождественского о таёжном цветке, который «не поймёт никогда, что вода из-под крана, это — тоже вода».
Действительно, сравнение здесь неуместно.
В дневное время пребывания на даче Валентин Саввич забывал про свой неизменный чай. По-моему, сколько раз в городе он бегал к чайному агрегату, столько же раз на даче он посещал колодец. И, наверное, не только из-за воды.
Улучив минутку, сделав паузу в работе, Валентин шёл к колодцу. Он сидел некоторое время, облокотившись о сруб, затем вставал, клал руки на ворот, не то глядя, не то впитывая силы от дубового бревна. Медленно, не торопясь, любуясь наматывающейся цепью, извлекал из подземелья ведёрко с водой, делал несколько глотков, ещё раз, как бы благодаря за угощение, похлопывал ворот и шёл в дом.
И это, как по-заученному, повторялось почти «слово в слово».
Лишь ближе к ночи он переходил на чай, используя для этого ту же колодезную воду. И даже при появившихся каменно-почечных коликах Валентин не стал вопреки моим уговорам обращаться к врачам.
— Поедем лучше на дачу, — попросил он, — родник меня вылечит.
Природные, чистые и искренние вода и вера действительно помогли…
То ли недавняя работа над «Крейсерами», то ли старый якорь с цепью, висевший на стене сарая возле дачи — излюбленном месте размышлений писателя, разбередили морскую душу Пикуля: он почти не снимал тельняшку. Так и запечатлён он на редких фотографиях этого года.
Вернёмся к делам литературным… Как бы между делом в течение лета и осени были написаны миниатюры:
«Трудолюбивый и рачительный муж» — о П. Рычкове;
«Доменико Чимароза»;
«Из пантеона славы» — о Франческо Арайя;
«Через тернии — к звёздам» (Пребывание Р. Вагнера в Риге);
«Тепло русской печки» — о Д. Гнусине;
«Мичман флота в отставке» — о Б. Голицыне;
«Легенда об одном портрете» («Не говори с тоской: их нет») — о фон Дрейер-Чижовой;
«Под скрип гусиных перьев». Пожалуй, только последняя миниатюра далась Пикулю с большим трудом. К ней он приступал несколько раз.
— Очень сложно писать о Семёне Романовиче Воронцове, ибо личность эта весьма противоречива. В «Фаворите» я уже писал о нём, сейчас остановлюсь более подробно, как под скрип гусиных перьев посольство России в Лондоне во главе с Воронцовым выиграло битву за мир.
Заканчивая миниатюру, Пикуль писал:
«…борьба за мир не сегодня началась и не завтра закончится. Только нам уже не слыхать мажорного скрипения старых гусиных перьев, зато из ночи в ночь грохочут в редакциях газет бодрые телетайпы…»
Законченные миниатюры долго не залёживались. Они расхватывались различными журналами, и после выхода ближайших номеров Пикуль уже получал письма — отклики читателей, в большинстве своём — благодарные.
Валентин высоко ценил только тех людей, которые добросовестно выполняют свой профессиональный долг. Так, после интервью, данного корреспонденту газеты «Советская молодёжь» Ирине Литвиновой, Валентин Саввич после её ухода заключил:
— Молодец. Смелые и толковые вопросы задаёт и ответы схватывает на лету. Эта важнейшая черта для журналиста.
«Фаворита» продолжали «клевать». Обмениваясь мнениями по телефону, Юрий Александрович Лимонов успокаивал:
— Не волнуйтесь, Валентин Саввич. Пикуля читают и Горбачёв, и Рейган.
— Горбачёв — понятно. Но разве Рейган знает русский? — вопрошал писатель.
Всё же интерес к своему творчеству Пикуль ощущал наяву.
Работники кино просили разрешения на экранизацию «Богатства», и уже был заключён договор с Ленфильмом на «Моонзунд». Наконец-то и Воениздат проявил интерес: есть намерения переиздать роман-хронику «Из тупика».
Из «Авроры» получен договор на роман «Честь имею». И в это же время Пикуль вместе с Николаем Михайловичем Коняевым — редактором из «Советского писателя» — работают над рукописью книги «Под шелест знамён».
После некоторых, ранее упомянутых мною разногласий с издательством по поводу сентиментального романа Пикуль изучал представителя «Советского писателя» особенно тщательно. Но спокойный, уравновешенный, профессионально высокограмотный и к тому же много пишущий на исторические темы редактор быстро расположил к себе Валентина Саввича. Несколько дней постоянного общения сблизили двух литераторов. Перед отъездом Николая Михайловича, желая сделать ему что-то приятное и памятное, Пикуль попросил моряков организовать интересную экскурсию. И такое мероприятие состоялось.
Экскурсия на самом деле была необычной — на подводную лодку. И не столько НА, сколько В…. и с посвящением в подводники.
Ощущение теплоты и взаимной симпатии всегда характеризовало их отношения и в последующие годы…
Письма и посылки
Письма в адрес Валентина Пикуля шли постоянно. Поток их был неравномерен. Три — пять писем в день позволяли без особых хлопот ознакомиться с ними и, если встречался серьёзный проблемный вопрос, ответить на него. Но после выхода новой книги или выступления писателя по телевидению корреспонденция резко возрастала. В один из таких дней я пересчитала пришедшие письма — их было 48.
Каждый понимает, что не только ответить, но даже прочесть полсотни писем одному человеку за день непросто, даже если забросить свою основную работу.
Поэтому обязанность заниматься почтой с первых дней нашей жизни Валентин Саввич возложил на меня.
Значительная группа писем содержала различные просьбы. Например, помочь в приобретении книги до более серьёзных — например, помочь вызволить кого-то из «несправедливого» заключения.
Деловые письма, более всех любимые Пикулем, содержали советы, предложения, обнаруженные в его произведениях ошибки. Так, один специалист в области астрономии заметил автору, написавшему в романе фразу: «Светила полная луна», что в описываемый день двухсотлетней давности было новолуние, и дал формулу, которой нужно руководствоваться для подобных расчётов.
Не думайте, что Пикуль вообще не читал писем. Он просил давать ему для прочтения письма, в которых люди описывали свою жизнь, судьбу своего рода, историю родного города, делились своими проблемами и т. д.
Особенно Пикуль восхищался письмами Л. С. Шолоховой из Киева и В. А. Дегтярёва из Севастополя — с какой толковой правдивостью и усердностью они защищали писателя от несправедливых нападок критиков, показывая при этом неукоснительное знание истории и творчества Пикуля.
Заботливые читатели старались поддерживать любимого писателя не только морально. По почте, лично или с нарочным передавались посылки.
Присылали копирку и ленту для печатной машинки из Ленинграда, бумагу из Ленинграда и Краснодара.
Только дневник помогает охватить памятью все многообразие гастрономического ассортимента продуктов, присылаемых Пикулю. В них были икра и крабы из Петропавловска, сгущёнка и балык из Мурманска, груши из Орджоникидзе, изюм из Ташкента, мёд из Башкирии, лавровый лист из Сочи, кедровые орехи из Красноярска, облепиховое масло и мёд из Калининграда, арбузы из Астрахани, горсть зерна с Украины, и даже… торт из Москвы, к чаю…
И хотя посылки очень обязывали не любившего оставаться в долгу Пикуля, они доставляли писателю удовольствие, как знак читательского внимания, признательности и любви.
В бандеролях на имя Пикуля приходили открытки, картины, календари, чеканки, поделки и сувениры: от засушенных цветов до искусно изготовленного парусника.
Но больше всего приходило бандеролей с книгами, иногда довольно редкими или очень нужными писателю для работы.
Такими книгами делились книголюбы из Елгавы Е. В. Кудашёв и А. Н. Салнис. А супруги Бочкарёвы прислали в подарок Пикулю из Финляндии книгу фон Гёрлица «Паулюс: я стою здесь по приказу», без которой он не мог вплотную приступить к «Барбароссе».
Были и весьма габаритные посылки. Здесь нужно упомянуть Ю. В. Морозова, привезшего Пикулю из Афганистана самовар, Э. Ф. Лунёва, приехавшего из Венгрии и заставившего Валентина примерять привезённые им свитер и костюм, и, наконец, доктора Пруткина из Читы, приславшего камни-самоцветы и шкуры горного барана.
— Видишь, — говорил мне Валентин Саввич, — меня читатели одевают, обувают, кормят и поят чаем. Так что моя задача — только писать.
Характерно, что, не застав или не достучавшись до Пикуля, гонцы со всего Советского Союза обращались к соседям с просьбой передать подарок писателю. Без всякой записки, без всяких тщеславных претензий на авторство. Просто так: «Передайте, пожалуйста, вот этот арбуз писателю Валентину Пикулю от благодарных читателей Астраханщины».
Наверное, в этом — настоящая любовь, если главная и единственная её цель: сделать доброе и приятное любимому человеку…
Нет возможности перечислить фамилии всех добрых отзывчивых людей, которые дарили Пикулю тепло своих сердец, поднимая тем самым его настроение, укрепляя его веру в правильности выбранного им пути.
Не объять всей доброты, живущей на земле.
Я низко кланяюсь вашим щедрым, заботливым, бескорыстным и чувствительным душам и от себя, и от имени Валентина Пикуля.
Пусть не зачахнет доброта — одна из главных человеческих добродетелей…
Кто-то не получил ответа от Пикуля на своё письмо. Примите как извинение слова Пикуля, высказанные им в разговоре со мной:
— Даже если я и не отвечу кому-то персонально на его письмо, но напишу за это время одну-две страницы книги, то мне это простится… В книге больше ответов на большее число вопросов.
Наверное, это так и есть…
Глава тринадцатая. Оборона Сахалина
Роман «Каторга»
«Русско-японская война ещё исторически слишком близка нам, и порою кажется, что в ней всё уже давно выяснено. Но это только кажется…
Вопрос о поражении в войне с японцами слишком жгуч для национальной гордости великороссов. Именно поэтому разгром империалистической Японии в 1945 году был воспринят советскими людьми как закономерная расплата за неудачу своих отцов и дедов…»
Хабаровск и Владивосток, Камчатка и Маньчжурия, Сахалин и Япония — по истории этого Дальневосточного региона в библиотеке Пикуля был собран богатый материал. Накопление его шло не год и не два. И шло не только накопление.
Постоянно пополняющийся запас исторических фактов подвергался многократному переосмысливанию, тщательному анализу, творческому исследованию. В результате чего рождались сюжетно обособленные, законченные произведения дальневосточной тематики: «Богатство» (1977), «Три возраста Окини-сан» (1981) и роман «Крейсера» (1985).
За кадрами вышеупомянутых произведений осталось ещё много интересных материалов. Свое намерение продолжить дальневосточную тематику Пикуль уже высказал в заявке на небольшой (в 20 авторских листов) роман «Каторга».
Напряжённо-изматывающий режим предшествующего времени требовал полноценного отдыха. Валентин решил отдохнуть даже от портретов, но совсем не писать не мог. С его работой над миниатюрами пришлось смириться, тем более что давались они писателю в большинстве своём довольно легко. Вызывала настороженность только их «хронологическая» тематика: Пикуль всё ближе и ближе подходил к своему любимому XVIII веку. Он собирался приступить к «Аракчеевщине», постепенно приближаясь к ней.
Ещё год тому назад Валентин отправил в Лениздат заявку на роман «Аракчеевщина»:
«…Ваше издательство начало печатать серию моих исторических романов, задуманных мною как единая эпопея — от смерти Петра I (1725) до восстания декабристов (1825). Все эти романы составляют единое целое — как бы художественную хрестоматию…
Напомню перечень ваших изданий:
1. Два тома романа “Слово и дело” (1974–1975);
2. В одном томе “Пером и шпагой” (1972);
3. Два тома “Фаворит” (1984).
Теперь для того, чтобы завершить эту серию, мне необходимо закончить двухтомный роман “Аракчеевщина” объёмом в 60 (! — А. П.) авторских листов. Этот роман, задуманный ещё в юности, начинается со смерти Екатерины II, как бы подхватывая прерванные события романа “Фаворит”.
В романе “Аракчеевщина” мне предстоит отразить историю нашего народа в громкие дни военной славы 1799, 1805 годов, конечно, 1812–1814 годов, после которых наступила полоса Александровского режима с центральной фигурой — Аракчеевым и последующими восстаниями Семёновского полка (1820), восстанием декабристов (1825) и бунтов военных поселян.
Прошу Вас заключить со мной договор на издание двухтомного романа “Аракчеевщина” и включить его в планы выпуска 1987 года».
Браться за такую глыбу без ущерба здоровью было совсем не ко времени. Валентин и сам это понимал. Поэтому, закончив серию миниатюр, он потихоньку начал вновь просматривать материалы по Дальнему Востоку.
— Ты хочешь ещё доработать роман «Крейсера»? — поинтересовалась я.
— Нет, — ответил Валентин, — думаю закончить дальневосточную тетралогию романом «Каторга». Но материала маловато, и здесь мне, как никогда, потребуются твоя помощь и советы.
«Каторга» базировалась на использовании шестидесяти трёх документальных источников, среди которых были монографии, мемуары очевидцев, воспоминания каторжан. Пестрят похожие, иногда повторяющиеся названия книг и брошюр, в том числе и иностранных авторов:
— Агафонов В. Заграничная охранка. По секретным документам заграничной агентуры и Департамента полиции. Петроград: 1918.
— Виноградов А. В дальних краях. Главы о Сахалинской каторге. М.: 1901.
— Генкин И. По тюрьмам и этапам. Петроград: 1922.
— Дмитриев Н. В плену у японцев. СПб.: 1908.
— Кукуниан С. Последние дни на Сахалине. Баку: 1910.
— Лаббэ П. Остров Сахалин. Пер. с фр. М.: 1903.
— Лобас Н. Каторга и поселения на Сахалине. Павлоград: 1903.
— Панов А. Сахалин как колония. М.: 1905.
— Сахаров Р. Полтора месяца в бухте «Табо». Харьков: 1911.
Большинство книг я достала быстро. Много хлопот доставила лишь одна — воспоминания С. М. Кукуниана «Последние дни на Сахалине», вышедшая в 1910 году в количестве всего 4 тысячи экземпляров. Разосланные запросы позволили обнаружить её в Ростове-на-Дону, откуда и были получены фотокопии.
Но, несмотря на все старания, так и не удалось приобрести выпуски «Тюремного вестника», где были опубликованы «Записки сахалинского чиновника», книгу епископа Сергия «На Южном Сахалине» (1914) и «Владивостокские епархиальные ведомости» за 1908 год, в которых, по неопровержимым сведениям Пикуля, были напечатаны «Воспоминания о русско-японской войне на Южном Сахалине» А. Троицкого.
Отсутствие этих интересных материалов тормозило дело. Но видно было, что Валентин Саввич всё равно серьёзно нацелился на задуманное: написать роман «Каторга».
Но, несмотря на занятость, Валентин дважды встречался с воинами. Сначала в Дубултах, с участниками семинара молодых армейских литераторов, а накануне Нового года — с политработниками округа. Хочу подчеркнуть необычность начала выступления перед офицерами:
— Заранее к выступлениям не готовлюсь, поэтому затрудняюсь — с чего начать? Наверное, с самого волнующего. Работаю над новым романом, и как особо опасный преступник (улыбается) вместе со своими героями «отбываю» сахалинскую каторгу. Видите, даже пострижен наголо. Надеюсь, когда волосы отрастут, и вновь стану «красивым», этот нелёгкий труд будет закончен…
Недостаток необходимых сведений не поднимал Пикулю настроения. Присланная очень кстати другом-юнгой Джеком Барановым книжка с блатным жаргоном уголовников лишь немного восполняла пробел.
Но Валентин Саввич решился на экспериментальный ход.
— Как ты смотришь на такой вариант? — Пикуль обращался ко мне, как к человеку, уже проштудировавшему вместе с ним всю «каторжанскую» литературу. — Думаю приступить к «Каторге», причём здесь я хочу «распустить вожжи» и выступить в качестве, если хочешь, этакого графомана. На основе исторических событий я напишу художественное произведение. Исходя из этого, я сам выбираю себе героев, частично — реально существующих, а большинство — плод моего воображения. Имена, воплощённые в географические названия, оставлю, а другие изменю.
— Вот за это тебя потом и будут бить, — прозорливо, как оказалось впоследствии, возразила я.
— Так я же собираюсь писать не монографию по истории Сахалинской каторги, — продолжил Пикуль, — а трагедию былого времени. Таким и будет подзаголовок.
Его аргументы показались мне убедительными.
21 ноября 1985 года Валентин приступил к работе над «Каторгой». И с этого дня из ночи в ночь, практически продолжался напряжённый «каторжный» труд.
Приступив к роману, Пикуль планировал его закончить к новому году. Но календарный план редко удобно пристёгивается к планам творческим. Срок и качество — персоны конфликтующие. Одной из сторон надо отдавать предпочтение. У Пикуля всегда в привилегированном положении находилась последняя.
Тяжело давалась «Каторга». Сказывалось не только физическое переутомление, отсутствие отдыха. Ещё больший отпечаток накладывала непривычная работа с психологически тяжёлым материалом: работа в режиме как бы растянутого стресса, беспросветного блуждания в дебрях отрицательных эмоций — ведь роман был не о райском уголке, а о заброшенном острове империи, который стал местом ссылок и тюрем. Основные события в новом романе происходили на Сахалине, главном восточном форпосте на Тихом океане.
К 1905 году на Сахалине сложилась довольно сложная ситуация.
По международному праву того времени существовало положение, что в местах ссылки военные действия не ведутся. Япония, которая не подписала это соглашение, на захват острова бросила огромные силы: две эскадры и несколько боевых дивизий с хорошо обученными войсками. Японцы 15 мая разгромили эскадру Рожественского, а 24 июня высадились на Сахалине.
После Цусимы у японцев были «развязаны» руки. Нигде до этого самураи не действовали с такой жестокостью, как здесь.
Малочисленный гарнизон Сахалина не мог остановить японцев.
Для отражения натиска захватчиков и освобождения острова была создана народная дружина из числа каторжан. Эту ситуацию и использовал Пикуль в «Каторге». В данном случае мы «сталкиваемся с парадоксальным явлением: казалось бы, кто будет защищать тюрьму, в которой сидит? Но земля-то русская. Эта тюрьма для каторжан в данном случае выступала как частичка Родины», а святая честь каждого русского человека — защищать родину от врага. Казалось бы, у каторжан очерствела душа, но в трудную для родины минуту в их душе патриотические порывы оказались главными. И рядом с надзирателем сражались — героически! — каторжане, сражались и погибали, потому что знали — пощады от японцев не будет.
Несколько отрядов ополченцев прошли весь Сахалин от севера до юга, до мыса Погиби, и здесь переправились на материк. В Николаевске-на-Амуре ополченцев-катор-жан встречали как героев. Все они по амнистии были освобождены, многие из них получили награды.
В сахалинской каторге любой человек — врач, учитель, архитектор, осуждённый и сосланный на Сахалин, переставал быть доктором или адвокатом. С этого момента — он уже «не человек, а только одушевленное существо, которому дана возможность чувствовать, но ни мыслить, ни протестовать он не может. Он — раб.
Но в центре романа «Каторга» — главный герой Полы-нов, фигура сильная, своеобразная, сложная, противоречивая — настоящий любитель острых ощущений, который добивается удачи и ставит в жизни, как в рулетке, всегда на 36.
Реально существовавшего прототипа не существовало, — это собирательный образ, автор, «слепил» этот образ из нескольких каторжан, полюбил его, наделил смелостью, умением добиваться желаемого. Любой автор исторического романа волен сам выбирать героя — хорошего или плохого, «автор вправе сложить его, как мозаику из красочных частиц добра и зла».
Пикулю герой понадобился именно таким, «каким однажды явился передо мною, и мне часто делалось жутко, когда он хищно вглядывался в меня через решётки тюрем своими жёлтыми глазами, то пугая меня, то очаровывая…».
В Полынове — этом «сверхчеловеке» добрые черты характера преобладают над дикостью и варварством. Более того, в него влюбились многие читатели, о чём сообщали автору в письмах.
Хочется остановить внимание читателя ещё на одном образе романа «Каторга» — Корнее Землякове, которому автор явно симпатизирует: его герой прошёл все круги ада и принял мученическую смерть от захватчиков. Это тоже вымышленный герой, но этим образом автор хотел сказать: такими были и остались русские люди.
Вживаясь в ту эпоху и обстановку, Пикуль изучил блатной язык каторжан.
Проснувшись однажды ночью от разговора в кабинете, я была поражена «диалогом» Пикуля со своим героем. Было не просто страшно — было жутко, особенно после неожиданного появления в дверях Валентина. Небритый, остриженный под машинку, в полосатой пижаме, сгорбленный, переваливающейся с ноги на ногу походкой, не обращая на меня никакого внимания, он проследовал в кухню за чаем. Войдя в кабинет, я не выдержала и спросила:
— Кто же ты на самом деле? Может, правда каторжник?
— Да, я действительно каторжник, — на короткое время вернулся в «нашу эру» Пикуль, — только у меня «сладкая каторга», я сознательно обрекаю себя на это…
Год подходил к своему завершению.
30 декабря в сопровождении своих наставников-педа-гогов из Института гражданской авиации Пикуля навестил сирийский студент. Сын переводчика привёз Валентину Саввичу только что вышедшую в Сирии книгу Пикуля «Последние ночи шайтана» (так в переводе на арабский стал называться роман «У последней черты»). Кроме книг Валентину Саввичу были преподнесены подарки от министра обороны Сирии генерала Тласса, на личные средства которого и было осуществлено это издание. Пикулю было интересно узнать, что книга пользуется в Сирии большой популярностью и большим спросом. Министру обороны, переводчику и его сыну были презентованы ответные подарки.
31 декабря трудолюбивый «каторжник» не заметил, когда 1986 год вступил в свои права…
Послесловие к «Каторге»
Напряжённый, но размеренный творческий ритм, абсолютно не задетый красным листком календаря, продолжался и в новом году.
Пикуль огорчался, что не сумел закончить роман к Новому году.
7 января утром я поспешила в холл за своей привычной утренней почтой. На столе лежала записка.
Только я могла понять её смысловую напряжённость. У автора записки не осталось сил ни на то, чтобы написать обращение ко мне, ни на то, чтобы поставить подпись: «ВСЁ13.30».
Но мне было ясно, что в этом кабинете, с окном на восход, Пикуль сегодня ночью закончил свой новый роман.
Когда я пришла с работы, Валентин Саввич всё ещё спал.
В котором же часу он лёг?
А это не важно, я не стала его будить — не надо тревожить первый сон «на воле».
Проснулся он сам и первые свои слова объединил в такую фразу:
«Да… В “Каторге” как будто меня водили по этапам, но ия…. провёл многих».
Затем пытался читать мне главы из книги, но я проявила настойчивость в желании вычитать роман самой. Под этим предлогом я хотела, кроме того, дать передышку писателю, помочь Валентину Саввичу быстрее выйти из тяжёлой каторжной атмосферы событий произведения.
Вычитка, доработка, перепечатка могут подождать.
В следующий вечер я, конфисковав у автора рукопись, предалась захватывающему чтению.
— А где подробнее почитать о королеве? — поздно вечером (а скорее ночью) войдя в кабинет, спросила я Валентина.
— Нигде. — Пикуль приподнял брови. — Этот образ я создал сам, чем и горжусь. Поговорим о нём потом, иди читай, королева, я не хотел бы сейчас отвлекаться.
И писатель склонился над своим столом…
В эту ночь, с 8 на 9 января, Пикуль написал миниатюру «Полёт шмеля над морем» (14 страниц), которая была начата, но не пошла, в 1985 году. В ней он приветствовал встречу Горбачёва с Рейганом, надеясь на взаимопонимание, миролюбие и взаимовыгодные экономические отношения. В первой публикации миниатюры о встрече говорилось конкретно. Впоследствии, разочаровавшись в Горбачёве, Валентин убрал этот эпизод.
Пресловутая перестройка негативно влияла на сознание и психику писателя. Если раньше он приобщался к политике путём просмотра телевизионных программ «Время» и «Международная панорама», то теперь Валентин всё чаще и чаще брался за газеты «Советская Россия», позднее «Аргументы и факты», латышские газеты на русском языке…
В один из самых обыкновенных дней, слушая выступление Горбачёва, вдруг взорвался:
— Что он всё талдычит: перестройка, новое мышление. Мне-то это зачем? Я всю жизнь вкалываю по 14–16 часов в сутки и не собираюсь перестраиваться. Это им, бездель-никам-партократам, надо. Так и решили бы без лишнего шума между собой, мол, прекращаем болтовню — садимся за работу. Или вот «новое мышление» — какую чушь придумали. Мышление у человека или есть, или его нет. Изменить сознание и образ мышления можно только двумя способами: быстро — хирургическим методом, вставив другие мозги, или постепенно — в процессе смены, может быть, не одного поколения. А по команде «ать-два» такие вещи не делаются. Попомни мои слова: всё это плохо кончится, нельзя так издеваться над народом.
Цари, конечно, раньше жили для себя, но о народе тоже не забывали. Вспомни — какими словами начинала утренний приём Екатерина Великая? Вот именно… Она спрашивала о том, каковы цены на хлеб, рыбу, соль. И если они были выше установленных, нарушения устранялись и те, которые «думают только о том, как деньги народные поместить в швейцарские банки, подвергались наказанию. Вот так-то!..
Ещё позже Валентин совсем разуверился в Горбачёве, подведя итог рухнувшим надеждам категоричными словами:
— Присмотришься поближе, вдумаешься поглубже, и становится понятно, что такой же болтун, как и предыдущие, только помоложе да похитрее…
Рукопись романа «Каторга» перед публикацией подверглась троекратному рецензированию:
Старшим научным сотрудником Института Дальнего Востока АН СССР, кандидатом филологических наук К. Черевко; кандидатом исторических наук капитаном 2 ранга В. Доценко; В. Кукушкиным (должность и учёная степень не указана).
В. Доценко указывал на недостаток рукописи: «В нём (романе. — А. П.) со всеми подробностями описан уголовный мир, его дикие нравы, роль же политкаторжан в истории Сахалина показана слабо. Этот серьёзный недостаток снижает историческую ценность романа».
Были высказаны рецензентом и добрые пожелания автору: «Для правильного понимания читателем описываемых событий необходимо солидное предисловие…»
Все рецензенты рекомендовали рукопись к печати, в частности, рецензент К. Черевко писал:
«С точки зрения художественной роман, на наш взгляд, написан в свойственной писателю блестящей форме, остросюжетная фабула сочетается с великолепным знанием литературного и нелитературного языка.
Не вызывает сомнения, что идейная направленность произведения (демократизм и патриотизм), будет иметь большое воспитательное значение так как она представляет собой развитие лучших традиций русской (Чехов, Дорошевич) и советской литературы.
Поражает умение писателя «вживаться» в события почти вековой давности и пропускать их через своё обобщённое художественное видение, совпадающее с основными направлениями исторического процесса».
Рецензент даёт справку о разрешении «Сахалинского вопроса» в августе 1945 года. «Юридически, с японской стороны он был “разрешён” в 1951 году по Сан-францисскому договору. Ст. 2. Япония отказалась от всех прав правоос-
ззо нований и претензий на него и Курилы, но представитель СССР не подписал этот документ, в частности, потому, что в договоре не говорилось об отказе Японии от этих территорий в пользу СССР, и это обстоятельство МИД Японии до сих пор использует в своих претензиях по вопросу о “северных” территориях.
В настоящее время международно-правовой основой “Сахалинского вопроса” являются решения союзников по антифашистской коалиции — Каирская и Потсдамская 1943 и 1945 годов, Ялтинское соглашение 1945 года, Сан-францисский мирный договор 1951 года и совместная декларация СССР и Японии 1956 года».
Роман «Каторга», написанный в преддверии 1986 года, злободневен и сейчас, ибо в наши дни всё более настойчиво и деловито, чем несколько лет тому назад, начинают затеваться Японией разговоры об островах Курильской гряды.
Таких далёких, и таких близких нашему сердцу…
Очередная ночь (с 9 на 10 января) ознаменовалась рождением миниатюры — «Приговорён только к расстрелу».
Следующая ночь — опять работа над новой миниатюрой. Я не на шутку взволновалась: сколько же можно?
Очень обрадовал Валентина приезд А. В. Серёгина. Александр Васильевич рассказал, что газета «Советская Россия» решила провести заочную читательскую конференцию по творчеству Пикуля. Валентин Саввич выразил сомнение по поводу состоятельности такого мероприятия. Но конференция была начата, точнее — объявлена. И в адрес Пикуля в связи с этим начали поступать письма.
Много писем… Всяких… и добрых, и злых.
Вместе с Серёгиным они совершили вояж по городу, зашли в мастерскую к Юрию Даниловичу Вовку. Подаренная Юрием Данилычем картина и остальные его работы вызвали неподдельное восхищение гостя.
Посетили Музей истории медицины, где Пикуль приобрел две книги и сразу после отъезда Серёгина сел за их освоение.
«Проветрившись» таким образом, Валентин Саввич 17 января начал вычитывать, дорабатывать, править и перепечатывать вновь испечённую «Каторгу».
За первые два дня отработано 52 страницы. В таком темпе шла доводка романа целую неделю без перерыва. 25 января Валентин Саввич встал из-за стола и упал на пол.
С трудом устроила его на кровати, вызвала врача. Владимир Корнеевич Малышко, следивший за здоровьем Пикуля, констатировал неутешительный диагноз: гипертония, давление 220 на 160, микроинсульт.
На работу не хожу, сижу с Валентином — у него постельный режим. Вставать сам боится, необходимые короткие прогулки по квартире совершает, только опершись на моё плечо.
29 января — Валентину получше, но, скорее всего, просто делает вид. Приехал директор из «Советского писателя» Леонид Иосифович Трофимов с двумя дамами. Валентин Саввич встал с постели, но гостеприимство далось ему с большим трудом.
Две последующие недели потребовалось для того, чтобы болезнь отступила до рубежа, позволяющего безбоязненно, не торопясь ходить по комнате и садиться в кресло.
Всё это время, лёжа в постели, Пикуль читал, перечитывал, листал и просматривал любимые книги своей любимой библиотеки. Трудно пересчитать, сколько их прошло в эти дни через его руки. Только и слышалось: «Принеси мне…» И что примечательно — не только называл книгу и её автора, он говорил её адрес: например, «она стоит на втором стеллаже на третьей снизу полке, четвёртая или пятая, если считать слева».
Вот так он знал свою библиотеку.
Роман «Каторга»
«Русско-японская война ещё исторически слишком близка нам, и порою кажется, что в ней всё уже давно выяснено. Но это только кажется…
Вопрос о поражении в войне с японцами слишком жгуч для национальной гордости великороссов. Именно поэтому разгром империалистической Японии в 1945 году был воспринят советскими людьми как закономерная расплата за неудачу своих отцов и дедов…»
Хабаровск и Владивосток, Камчатка и Маньчжурия, Сахалин и Япония — по истории этого Дальневосточного региона в библиотеке Пикуля был собран богатый материал. Накопление его шло не год и не два. И шло не только накопление.
Постоянно пополняющийся запас исторических фактов подвергался многократному переосмысливанию, тщательному анализу, творческому исследованию. В результате чего рождались сюжетно обособленные, законченные произведения дальневосточной тематики: «Богатство» (1977), «Три возраста Окини-сан» (1981) и роман «Крейсера» (1985).
За кадрами вышеупомянутых произведений осталось ещё много интересных материалов. Свое намерение продолжить дальневосточную тематику Пикуль уже высказал в заявке на небольшой (в 20 авторских листов) роман «Каторга».
Напряжённо-изматывающий режим предшествующего времени требовал полноценного отдыха. Валентин решил отдохнуть даже от портретов, но совсем не писать не мог. С его работой над миниатюрами пришлось смириться, тем более что давались они писателю в большинстве своём довольно легко. Вызывала настороженность только их «хронологическая» тематика: Пикуль всё ближе и ближе подходил к своему любимому XVIII веку. Он собирался приступить к «Аракчеевщине», постепенно приближаясь к ней.
Ещё год тому назад Валентин отправил в Лениздат заявку на роман «Аракчеевщина»:
«…Ваше издательство начало печатать серию моих исторических романов, задуманных мною как единая эпопея — от смерти Петра I (1725) до восстания декабристов (1825). Все эти романы составляют единое целое — как бы художественную хрестоматию…
Напомню перечень ваших изданий:
1. Два тома романа “Слово и дело” (1974–1975);
2. В одном томе “Пером и шпагой” (1972);
3. Два тома “Фаворит” (1984).
Теперь для того, чтобы завершить эту серию, мне необходимо закончить двухтомный роман “Аракчеевщина” объёмом в 60 (! — А. П.) авторских листов. Этот роман, задуманный ещё в юности, начинается со смерти Екатерины II, как бы подхватывая прерванные события романа “Фаворит”.
В романе “Аракчеевщина” мне предстоит отразить историю нашего народа в громкие дни военной славы 1799, 1805 годов, конечно, 1812–1814 годов, после которых наступила полоса Александровского режима с центральной фигурой — Аракчеевым и последующими восстаниями Семёновского полка (1820), восстанием декабристов (1825) и бунтов военных поселян.
Прошу Вас заключить со мной договор на издание двухтомного романа “Аракчеевщина” и включить его в планы выпуска 1987 года».
Браться за такую глыбу без ущерба здоровью было совсем не ко времени. Валентин и сам это понимал. Поэтому, закончив серию миниатюр, он потихоньку начал вновь просматривать материалы по Дальнему Востоку.
— Ты хочешь ещё доработать роман «Крейсера»? — поинтересовалась я.
— Нет, — ответил Валентин, — думаю закончить дальневосточную тетралогию романом «Каторга». Но материала маловато, и здесь мне, как никогда, потребуются твоя помощь и советы.
«Каторга» базировалась на использовании шестидесяти трёх документальных источников, среди которых были монографии, мемуары очевидцев, воспоминания каторжан. Пестрят похожие, иногда повторяющиеся названия книг и брошюр, в том числе и иностранных авторов:
— Агафонов В. Заграничная охранка. По секретным документам заграничной агентуры и Департамента полиции. Петроград: 1918.
— Виноградов А. В дальних краях. Главы о Сахалинской каторге. М.: 1901.
— Генкин И. По тюрьмам и этапам. Петроград: 1922.
— Дмитриев Н. В плену у японцев. СПб.: 1908.
— Кукуниан С. Последние дни на Сахалине. Баку: 1910.
— Лаббэ П. Остров Сахалин. Пер. с фр. М.: 1903.
— Лобас Н. Каторга и поселения на Сахалине. Павлоград: 1903.
— Панов А. Сахалин как колония. М.: 1905.
— Сахаров Р. Полтора месяца в бухте «Табо». Харьков: 1911.
Большинство книг я достала быстро. Много хлопот доставила лишь одна — воспоминания С. М. Кукуниана «Последние дни на Сахалине», вышедшая в 1910 году в количестве всего 4 тысячи экземпляров. Разосланные запросы позволили обнаружить её в Ростове-на-Дону, откуда и были получены фотокопии.
Но, несмотря на все старания, так и не удалось приобрести выпуски «Тюремного вестника», где были опубликованы «Записки сахалинского чиновника», книгу епископа Сергия «На Южном Сахалине» (1914) и «Владивостокские епархиальные ведомости» за 1908 год, в которых, по неопровержимым сведениям Пикуля, были напечатаны «Воспоминания о русско-японской войне на Южном Сахалине» А. Троицкого.
Отсутствие этих интересных материалов тормозило дело. Но видно было, что Валентин Саввич всё равно серьёзно нацелился на задуманное: написать роман «Каторга».
Но, несмотря на занятость, Валентин дважды встречался с воинами. Сначала в Дубултах, с участниками семинара молодых армейских литераторов, а накануне Нового года — с политработниками округа. Хочу подчеркнуть необычность начала выступления перед офицерами:
— Заранее к выступлениям не готовлюсь, поэтому затрудняюсь — с чего начать? Наверное, с самого волнующего. Работаю над новым романом, и как особо опасный преступник (улыбается) вместе со своими героями «отбываю» сахалинскую каторгу. Видите, даже пострижен наголо. Надеюсь, когда волосы отрастут, и вновь стану «красивым», этот нелёгкий труд будет закончен…
Недостаток необходимых сведений не поднимал Пикулю настроения. Присланная очень кстати другом-юнгой Джеком Барановым книжка с блатным жаргоном уголовников лишь немного восполняла пробел.
Но Валентин Саввич решился на экспериментальный ход.
— Как ты смотришь на такой вариант? — Пикуль обращался ко мне, как к человеку, уже проштудировавшему вместе с ним всю «каторжанскую» литературу. — Думаю приступить к «Каторге», причём здесь я хочу «распустить вожжи» и выступить в качестве, если хочешь, этакого графомана. На основе исторических событий я напишу художественное произведение. Исходя из этого, я сам выбираю себе героев, частично — реально существующих, а большинство — плод моего воображения. Имена, воплощённые в географические названия, оставлю, а другие изменю.
— Вот за это тебя потом и будут бить, — прозорливо, как оказалось впоследствии, возразила я.
— Так я же собираюсь писать не монографию по истории Сахалинской каторги, — продолжил Пикуль, — а трагедию былого времени. Таким и будет подзаголовок.
Его аргументы показались мне убедительными.
21 ноября 1985 года Валентин приступил к работе над «Каторгой». И с этого дня из ночи в ночь, практически продолжался напряжённый «каторжный» труд.
Приступив к роману, Пикуль планировал его закончить к новому году. Но календарный план редко удобно пристёгивается к планам творческим. Срок и качество — персоны конфликтующие. Одной из сторон надо отдавать предпочтение. У Пикуля всегда в привилегированном положении находилась последняя.
Тяжело давалась «Каторга». Сказывалось не только физическое переутомление, отсутствие отдыха. Ещё больший отпечаток накладывала непривычная работа с психологически тяжёлым материалом: работа в режиме как бы растянутого стресса, беспросветного блуждания в дебрях отрицательных эмоций — ведь роман был не о райском уголке, а о заброшенном острове империи, который стал местом ссылок и тюрем. Основные события в новом романе происходили на Сахалине, главном восточном форпосте на Тихом океане.
К 1905 году на Сахалине сложилась довольно сложная ситуация.
По международному праву того времени существовало положение, что в местах ссылки военные действия не ведутся. Япония, которая не подписала это соглашение, на захват острова бросила огромные силы: две эскадры и несколько боевых дивизий с хорошо обученными войсками. Японцы 15 мая разгромили эскадру Рожественского, а 24 июня высадились на Сахалине.
После Цусимы у японцев были «развязаны» руки. Нигде до этого самураи не действовали с такой жестокостью, как здесь.
Малочисленный гарнизон Сахалина не мог остановить японцев.
Для отражения натиска захватчиков и освобождения острова была создана народная дружина из числа каторжан. Эту ситуацию и использовал Пикуль в «Каторге». В данном случае мы «сталкиваемся с парадоксальным явлением: казалось бы, кто будет защищать тюрьму, в которой сидит? Но земля-то русская. Эта тюрьма для каторжан в данном случае выступала как частичка Родины», а святая честь каждого русского человека — защищать родину от врага. Казалось бы, у каторжан очерствела душа, но в трудную для родины минуту в их душе патриотические порывы оказались главными. И рядом с надзирателем сражались — героически! — каторжане, сражались и погибали, потому что знали — пощады от японцев не будет.
Несколько отрядов ополченцев прошли весь Сахалин от севера до юга, до мыса Погиби, и здесь переправились на материк. В Николаевске-на-Амуре ополченцев-катор-жан встречали как героев. Все они по амнистии были освобождены, многие из них получили награды.
В сахалинской каторге любой человек — врач, учитель, архитектор, осуждённый и сосланный на Сахалин, переставал быть доктором или адвокатом. С этого момента — он уже «не человек, а только одушевленное существо, которому дана возможность чувствовать, но ни мыслить, ни протестовать он не может. Он — раб.
Но в центре романа «Каторга» — главный герой Полы-нов, фигура сильная, своеобразная, сложная, противоречивая — настоящий любитель острых ощущений, который добивается удачи и ставит в жизни, как в рулетке, всегда на 36.
Реально существовавшего прототипа не существовало, — это собирательный образ, автор, «слепил» этот образ из нескольких каторжан, полюбил его, наделил смелостью, умением добиваться желаемого. Любой автор исторического романа волен сам выбирать героя — хорошего или плохого, «автор вправе сложить его, как мозаику из красочных частиц добра и зла».
Пикулю герой понадобился именно таким, «каким однажды явился передо мною, и мне часто делалось жутко, когда он хищно вглядывался в меня через решётки тюрем своими жёлтыми глазами, то пугая меня, то очаровывая…».
В Полынове — этом «сверхчеловеке» добрые черты характера преобладают над дикостью и варварством. Более того, в него влюбились многие читатели, о чём сообщали автору в письмах.
Хочется остановить внимание читателя ещё на одном образе романа «Каторга» — Корнее Землякове, которому автор явно симпатизирует: его герой прошёл все круги ада и принял мученическую смерть от захватчиков. Это тоже вымышленный герой, но этим образом автор хотел сказать: такими были и остались русские люди.
Вживаясь в ту эпоху и обстановку, Пикуль изучил блатной язык каторжан.
Проснувшись однажды ночью от разговора в кабинете, я была поражена «диалогом» Пикуля со своим героем. Было не просто страшно — было жутко, особенно после неожиданного появления в дверях Валентина. Небритый, остриженный под машинку, в полосатой пижаме, сгорбленный, переваливающейся с ноги на ногу походкой, не обращая на меня никакого внимания, он проследовал в кухню за чаем. Войдя в кабинет, я не выдержала и спросила:
— Кто же ты на самом деле? Может, правда каторжник?
— Да, я действительно каторжник, — на короткое время вернулся в «нашу эру» Пикуль, — только у меня «сладкая каторга», я сознательно обрекаю себя на это…
Год подходил к своему завершению.
30 декабря в сопровождении своих наставников-педа-гогов из Института гражданской авиации Пикуля навестил сирийский студент. Сын переводчика привёз Валентину Саввичу только что вышедшую в Сирии книгу Пикуля «Последние ночи шайтана» (так в переводе на арабский стал называться роман «У последней черты»). Кроме книг Валентину Саввичу были преподнесены подарки от министра обороны Сирии генерала Тласса, на личные средства которого и было осуществлено это издание. Пикулю было интересно узнать, что книга пользуется в Сирии большой популярностью и большим спросом. Министру обороны, переводчику и его сыну были презентованы ответные подарки.
31 декабря трудолюбивый «каторжник» не заметил, когда 1986 год вступил в свои права…
Послесловие к «Каторге»
Напряжённый, но размеренный творческий ритм, абсолютно не задетый красным листком календаря, продолжался и в новом году.
Пикуль огорчался, что не сумел закончить роман к Новому году.
7 января утром я поспешила в холл за своей привычной утренней почтой. На столе лежала записка.
Только я могла понять её смысловую напряжённость. У автора записки не осталось сил ни на то, чтобы написать обращение ко мне, ни на то, чтобы поставить подпись: «ВСЁ13.30».
Но мне было ясно, что в этом кабинете, с окном на восход, Пикуль сегодня ночью закончил свой новый роман.
Когда я пришла с работы, Валентин Саввич всё ещё спал.
В котором же часу он лёг?
А это не важно, я не стала его будить — не надо тревожить первый сон «на воле».
Проснулся он сам и первые свои слова объединил в такую фразу:
«Да… В “Каторге” как будто меня водили по этапам, но ия…. провёл многих».
Затем пытался читать мне главы из книги, но я проявила настойчивость в желании вычитать роман самой. Под этим предлогом я хотела, кроме того, дать передышку писателю, помочь Валентину Саввичу быстрее выйти из тяжёлой каторжной атмосферы событий произведения.
Вычитка, доработка, перепечатка могут подождать.
В следующий вечер я, конфисковав у автора рукопись, предалась захватывающему чтению.
— А где подробнее почитать о королеве? — поздно вечером (а скорее ночью) войдя в кабинет, спросила я Валентина.
— Нигде. — Пикуль приподнял брови. — Этот образ я создал сам, чем и горжусь. Поговорим о нём потом, иди читай, королева, я не хотел бы сейчас отвлекаться.
И писатель склонился над своим столом…
В эту ночь, с 8 на 9 января, Пикуль написал миниатюру «Полёт шмеля над морем» (14 страниц), которая была начата, но не пошла, в 1985 году. В ней он приветствовал встречу Горбачёва с Рейганом, надеясь на взаимопонимание, миролюбие и взаимовыгодные экономические отношения. В первой публикации миниатюры о встрече говорилось конкретно. Впоследствии, разочаровавшись в Горбачёве, Валентин убрал этот эпизод.
Пресловутая перестройка негативно влияла на сознание и психику писателя. Если раньше он приобщался к политике путём просмотра телевизионных программ «Время» и «Международная панорама», то теперь Валентин всё чаще и чаще брался за газеты «Советская Россия», позднее «Аргументы и факты», латышские газеты на русском языке…
В один из самых обыкновенных дней, слушая выступление Горбачёва, вдруг взорвался:
— Что он всё талдычит: перестройка, новое мышление. Мне-то это зачем? Я всю жизнь вкалываю по 14–16 часов в сутки и не собираюсь перестраиваться. Это им, бездель-никам-партократам, надо. Так и решили бы без лишнего шума между собой, мол, прекращаем болтовню — садимся за работу. Или вот «новое мышление» — какую чушь придумали. Мышление у человека или есть, или его нет. Изменить сознание и образ мышления можно только двумя способами: быстро — хирургическим методом, вставив другие мозги, или постепенно — в процессе смены, может быть, не одного поколения. А по команде «ать-два» такие вещи не делаются. Попомни мои слова: всё это плохо кончится, нельзя так издеваться над народом.
Цари, конечно, раньше жили для себя, но о народе тоже не забывали. Вспомни — какими словами начинала утренний приём Екатерина Великая? Вот именно… Она спрашивала о том, каковы цены на хлеб, рыбу, соль. И если они были выше установленных, нарушения устранялись и те, которые «думают только о том, как деньги народные поместить в швейцарские банки, подвергались наказанию. Вот так-то!..
Ещё позже Валентин совсем разуверился в Горбачёве, подведя итог рухнувшим надеждам категоричными словами:
— Присмотришься поближе, вдумаешься поглубже, и становится понятно, что такой же болтун, как и предыдущие, только помоложе да похитрее…
Рукопись романа «Каторга» перед публикацией подверглась троекратному рецензированию:
Старшим научным сотрудником Института Дальнего Востока АН СССР, кандидатом филологических наук К. Черевко; кандидатом исторических наук капитаном 2 ранга В. Доценко; В. Кукушкиным (должность и учёная степень не указана).
В. Доценко указывал на недостаток рукописи: «В нём (романе. — А. П.) со всеми подробностями описан уголовный мир, его дикие нравы, роль же политкаторжан в истории Сахалина показана слабо. Этот серьёзный недостаток снижает историческую ценность романа».
Были высказаны рецензентом и добрые пожелания автору: «Для правильного понимания читателем описываемых событий необходимо солидное предисловие…»
Все рецензенты рекомендовали рукопись к печати, в частности, рецензент К. Черевко писал:
«С точки зрения художественной роман, на наш взгляд, написан в свойственной писателю блестящей форме, остросюжетная фабула сочетается с великолепным знанием литературного и нелитературного языка.
Не вызывает сомнения, что идейная направленность произведения (демократизм и патриотизм), будет иметь большое воспитательное значение так как она представляет собой развитие лучших традиций русской (Чехов, Дорошевич) и советской литературы.
Поражает умение писателя «вживаться» в события почти вековой давности и пропускать их через своё обобщённое художественное видение, совпадающее с основными направлениями исторического процесса».
Рецензент даёт справку о разрешении «Сахалинского вопроса» в августе 1945 года. «Юридически, с японской стороны он был “разрешён” в 1951 году по Сан-францисскому договору. Ст. 2. Япония отказалась от всех прав правоос-
В настоящее время международно-правовой основой “Сахалинского вопроса” являются решения союзников по антифашистской коалиции — Каирская и Потсдамская 1943 и 1945 годов, Ялтинское соглашение 1945 года, Сан-францисский мирный договор 1951 года и совместная декларация СССР и Японии 1956 года».
Роман «Каторга», написанный в преддверии 1986 года, злободневен и сейчас, ибо в наши дни всё более настойчиво и деловито, чем несколько лет тому назад, начинают затеваться Японией разговоры об островах Курильской гряды.
Таких далёких, и таких близких нашему сердцу…
Очередная ночь (с 9 на 10 января) ознаменовалась рождением миниатюры — «Приговорён только к расстрелу».
Следующая ночь — опять работа над новой миниатюрой. Я не на шутку взволновалась: сколько же можно?
Очень обрадовал Валентина приезд А. В. Серёгина. Александр Васильевич рассказал, что газета «Советская Россия» решила провести заочную читательскую конференцию по творчеству Пикуля. Валентин Саввич выразил сомнение по поводу состоятельности такого мероприятия. Но конференция была начата, точнее — объявлена. И в адрес Пикуля в связи с этим начали поступать письма.
Много писем… Всяких… и добрых, и злых.
Вместе с Серёгиным они совершили вояж по городу, зашли в мастерскую к Юрию Даниловичу Вовку. Подаренная Юрием Данилычем картина и остальные его работы вызвали неподдельное восхищение гостя.
Посетили Музей истории медицины, где Пикуль приобрел две книги и сразу после отъезда Серёгина сел за их освоение.
«Проветрившись» таким образом, Валентин Саввич 17 января начал вычитывать, дорабатывать, править и перепечатывать вновь испечённую «Каторгу».
За первые два дня отработано 52 страницы. В таком темпе шла доводка романа целую неделю без перерыва. 25 января Валентин Саввич встал из-за стола и упал на пол.
С трудом устроила его на кровати, вызвала врача. Владимир Корнеевич Малышко, следивший за здоровьем Пикуля, констатировал неутешительный диагноз: гипертония, давление 220 на 160, микроинсульт.
На работу не хожу, сижу с Валентином — у него постельный режим. Вставать сам боится, необходимые короткие прогулки по квартире совершает, только опершись на моё плечо.
29 января — Валентину получше, но, скорее всего, просто делает вид. Приехал директор из «Советского писателя» Леонид Иосифович Трофимов с двумя дамами. Валентин Саввич встал с постели, но гостеприимство далось ему с большим трудом.
Две последующие недели потребовалось для того, чтобы болезнь отступила до рубежа, позволяющего безбоязненно, не торопясь ходить по комнате и садиться в кресло.
Всё это время, лёжа в постели, Пикуль читал, перечитывал, листал и просматривал любимые книги своей любимой библиотеки. Трудно пересчитать, сколько их прошло в эти дни через его руки. Только и слышалось: «Принеси мне…» И что примечательно — не только называл книгу и её автора, он говорил её адрес: например, «она стоит на втором стеллаже на третьей снизу полке, четвёртая или пятая, если считать слева».
Вот так он знал свою библиотеку.
Глава четырнадцатая. Жизнь в истории и для истории
Тернистый путь к успеху
Жизнь каждого человека — это захватывающий роман с завязкой, кульминацией и должным выводом из того, что оставил после себя человек потомкам. Жизнь писателя — это тома написанных им книг. А их у Пикуля немало. Полное собрание сочинений выходит в настоящее время в 28 томах.
Как же создавались эти произведения, в каких условиях и что послужило источником их создания — об этом пойдёт речь в этой главе.
Валентин Пикуль не состоялся бы как исторический романист, не усвоив традиции и уроки предшественников: Н. Задонского, В. Шишкова, В. Яна, Ю. Тынянова, Г. Данилевского, М. Салтыкова-Щедрина, А. Малышкина, которые являлись его учителями.
Как правило, большинство исторических романистов до Валентина Пикуля в своих произведениях отражали какой-то один период или отрезок истории. К примеру, Юрий Тынянов писал о пушкинской поре, Василий Ян занимался эпохой татаро-монгольского ига, а в творческом наследии Валентина Пикуля временные события охватывают несколько столетий: от эпохи Ивана Грозного и до Великой Отечественной войны. Творчеству Валентина Пикуля в полной мере присущ глобализм.
Широк и размах географических событий, где живут и действуют его герои: от самых западных мест — до берегов Японии, от Северного Ледовитого океана — до Османской империи и даже Мадагаскара.
Следует подчеркнуть, в отличие от предшественников Пикуль работал в разных исторических жанрах: писал исторические романы, романы-хроники, политические романы, исторические миниатюры (очерки), стихи.
Пикуль был страстным исследователем, умеющим сопоставлять факты прошлого с днём сегодняшним, и делать выводы. Он разгадывал в архивных материалах дух целой эпохи, а в ней историческую личность часто затерявшуюся или несправедливо забытую.
Прежде чем сесть историческому романисту за стол, необходимо собрать многочисленные нужные источники и их досконально изучить.
На это уходят порой не годы, а десятилетия. Вспомним, к примеру, — для миниатюры об Иване Григорьевиче Мя-соедове Пикуль собирал материал около пятнадцати лет.
«Конечно, хорошо, если у писателя есть такая библиотека, как у меня, — признавался Пикуль, — ибо историческому романисту необходимо иметь свою, хорошо укомплектованную библиотеку».
Начиналась библиотека Валентина с книги Е. С. Шу-мигорского «Екатерина Ивановна Нелидова», которую он приобрёл ещё в далёком 1952 году. Екатерина Ивановна из смолянок, пассия Павла I. В книге много интересного из жизни двора и его окружения, раскрыты тайные пружины событий, имевших важное значение для русской истории.
Затем необходимо составить список требуемой литературы. Во время работы над составлением библиографического списка писатель полностью отдавал себя библиографической работе: использовал картотеку исторических лиц, сначала выявляя источники своей библиотеки, затем просматривал и изучал указатели, списки литературы, ссылки в книгах, прикнижную библиографию, подстрочные примечания.
Как говорил талантливый поэт В. Я. Брюсов, «…знание состоит не столько в запасе сведений, сколько в умении найти нужные сведения в книгах».
Знать всё и обо всём, конечно, невозможно. Каждому историческому романисту на определённом этапе работы нужна литература по определённой теме и времени истории.
Как-то специальный корреспондент журнала «Советская библиография» С. М. Каменев спросил Пикуля, как он относится к библиографии, библиографам и их труду?
Ответ Пикуля был оригинальным:
— Так же хорошо, как к своей жене… Моя жена по профессии библиограф… Хочу выразить свою благодарность людям этой профессии. Без них, без их трудов — указателей, списков литературы, без их подсказок — я мог бы и не состояться как писатель… Хороший библиограф — это человек, умеющий найти книгу, которая нужна для работы в данный момент… Библиограф фиксирует огромный поток выходящей литературы, уже одним этим он сохраняет наши знания, а значит, передаёт наш опыт будущим поколениям.
Скажу откровенно: у нас дома Валентин был библиографом высшей квалификации, а я — простым библиотекарем.
Подробный список составлен. Далее начинался второй этап: поиск недостающей литературы, ведь не все нужные для работы книги имелись в его библиотеке.
Пикуль пытался собрать все или почти все источники, которые выходили не только у нас, но и за рубежом — на английском, немецком, французском, польском и финском языках. Чтобы судить и делать выводы, надо знать оценку и выводы не только с нашей, но и с другой стороны. «Правда находится где-то, приближаясь к середине», — утверждал он.
Даже заносчивые редакторы и критики рассказывали о поразивших их феноменальных познаниях Валентина Пикуля.
Как писатель-документалист, разрабатывающий историческую тему, он в первую очередь придавал огромное значение историческим фактическим документам.
При работе над любым романом многое значили и вводили в историческую обстановку детали быта: отсюда стремление писателя изучить мемуары, дневники эпохи, свидетельства очевидцев, эпистолярное наследие исторических лиц и государственных деятелей, записки и документы о героях.
— Послушай, — обратился он ко мне, — что писала о наряде Екатерины на балу французская художница Виже-Лебрен: «Её костюм был прост и благороден: он состоял из муслиного платья, вышитого золотом, с поясом, украшенным бриллиантами, рукава которого были заложены в поперечные складки в восточном стиле. Сверх этого платья был надет долман из красного бархата с очень короткими рукавами… Это был обычный костюм Екатерины, но бриллианты она носила только в дни придворных балов или торжеств. Соответственно сезонов изменялась ткань дол-манов».
Прочтя такое описание, писатель воочию представлял, что носила императрица и что было характерно для женской моды XVIII века.
Суждение одного лица о том или ином событии или факте может быть субъективным, поэтому Пикуль взял себе за правило: находить подтверждение в нескольких источниках, чтобы на этом основании судить о предмете разговора беспристрастно.
Как известно, в истории на разные события и явления имеются разные точки зрения. И если учёный-историк в своей монографии объясняет все имеющиеся точки зрения, то историческому романисту нужно выбрать одну, более ему близкую по выводам, духу и настроению версию. Тогда недобросовестные критики били его другими версиями.
«Я знаю, что меня не любят за правдивость. Иногда я пишу, заведомо зная, что моя точка зрения на то или иное событие не совпадает с общепринятой и даже идёт вразрез с ней: по этому вопросу уже защищены докторские диссертации, написаны обширные монографии. Но я в своей работе иду не от монографий, а от первоисточников — материалов того времени, о котором пишу, и в этом я остаюсь правдив и перед собой, и перед читателем. Но, следуя собственной правде, я вооружаю против себя полчища критиков…»
Конечно, и у Пикуля встречаются неточности и ошибки, что немудрено для человека, буквально перелопатившего тонны исторической документации, но многие серьёзные учёные утверждают, что «в произведениях Пикуля их меньше, чем в иных научных трудах».
Собрав необходимую литературу, Пикуль досконально изучал её. А это было огромное количество источников, иногда — целая библиотека.
Работа с историческим материалом, особенно с документами, — сложная и трудоёмкая. Чтобы не заблудиться в источниках, делал необходимые выписки.
После изучения материала — наступал следующий ответственный момент: составление «почасовика».
«Почасовик» представляет собой наброски хронологически последовательных событий в жизни героев с указанием источников, где об этом можно прочитать.
Примерно на одной странице листа помещались 3–4 вопроса, а под ними указывались сведения, откуда почерпнуты ответы на эту тему или об этом герое.
Глядя на сохранившиеся «почасовики», трудно понять: как Валентин в них разбирался? Как ориентировался? Они настолько испещрены источниками, которые в процессе работы ещё дополнялись, что никто, кроме автора в них ничего не поймёт. На составление «почасовика» уходило много времени, но для исторического романиста работа без этого «хронографа» немыслима.
«Почасовики» помогали Пикулю в разборе с рецензентами и редакторами, которые разного рода события принимали за вымысел автора, говоря: «Такого не могло быть!» Но автор всегда доказывал свою правоту.
Другое дело — споры по идеологическим и международным вопросам.
Помню, как долго доказывал Пикуль редактору свою точку зрения по поводу трёх разделов Польши. Редактор просила «смягчить тон» и сократить материал. Пикуль возмущался:
— Что не было трёх разделов Польши?
— Были, — соглашалась она. Но вы их только упомяните, не давая им оценки.
Чтобы «Фаворит» вышел, Пикуль вычеркнул спорные места, которые при последующих изданиях я восстановила по рукописи.
К чести писателя, и этот момент хочу особенно подчеркнуть, если он сделал свой вывод на основании изученного материала, он никогда не перерабатывал и не переделывал спорные места в угоду рецензентам и редакторам, а просто сокращал или вычёркивал спорные места, но в рукописях они сохранились. К слову сказать, он ни одну книгу не переделывал, был единственный случай, когда он дополнил короткий роман «Париж на три часа» вновь открытыми материалами.
Отвечая на вопрос корреспондента, Валентин Пикуль эту мысль выразил так:
— Я никогда и ничего после издания книги не переделывал. Каждая книга — это документ жизни писателя, а документы — по прошествии времени — нельзя переделывать, ибо это было бы уже фальсификацией жизни писателя.
Важно отметить и такой момент, что Валентин Пикуль ещё в 1960—1970-е годы сказал правду о П. А. Столыпине, А. В. Колчаке, имена которых произносились только в уничижительном тоне.
Частые споры возникали не только в трактовке ролей личностей в истории. Бывало, что документы о территориальных претензиях, нюансах дипломатических отношений бросали отсвет на события современности. В ящике стола долгое время лежала миниатюра «Расстановка столбов» — о российско-китайских отношениях и установлении границы по Амуру.
Чиновник из МИДа, куда отправили миниатюру на рецензию, дал заключение: «В. Пикуль хочет поссорить нас с Китаем». Поэтому первая публикация миниатюры «Расстановка столбов» появилась в советско-болгарском журнале «Дружба» только спустя три года после её написания.
Приступая к работе, писатель видел уже план всей книги. Он был уверен, что создаваемое им «здание» прочно встанет на крепкий фундамент.
Мучительным для автора было найти первую фразу. Старался сделать начало таким, которое бы сразу захватывало читателя. Много и долго он пробовал на слух различные варианты фраз — не получалось. Тогда писатель чаще всего начинал с конца. Читатель сам может убедиться в этом.
Мне думается, что голова Валентина не знала отдыха — всегда работала. Он писал везде. В гостях, на прогулке, за чашкой чая, он вдруг вскакивал и бежал в кабинет, чтобы записать пришедшую нужную мысль или написать полстраницы.
Довольно часто необходимые решения и повороты сюжетов, которые ему долго не давались, приходили во сне. На стеллаже, около кровати лежали листы бумаги и карандаш: всегда под рукой, чтобы не потерять так быстро ускользающую мысль.
Творческий процесс писателя
Собирание материала и изучение — его любимое дело, а работа — каторга.
Творческий процесс писателя трудный и сложный: это тайна, раскрыть которую полностью пока не удалось никому.
Уходя в кабинет, на свою ночную вахту, Пикуль часто цитировал слова Александра Блока:
Что ж пора приниматься за дело,
За старинное дело своё —
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твоё?
Пикуль вместо «старинное» читал — «привычное», имея в виду привычную повседневную работу.
Мне представляется, — ни один писатель-литературовед не может описать жизнь Пикуля такой, как сложилась его судьба. Этому самородку, этому феномену никто до сих пор не может дать объяснения. Однажды попытался это сделать философ Арсений Гулыга, на мой взгляд, ему это сделать удалось, но, на мой взгляд, не так подробно, как хотелось бы. А ведь таких людей среди наших современников, одержимых историей, музой — Клио, как Пикуль, — найти трудно.
Иногда уходили годы на вживание в исторический материал, пока писатель услышит голос и увидит своего героя. Это происходило совсем неожиданно: в какой-то момент он вдруг начинал «видеть» картину происходящего, «слышать» голоса своих героев. Пикуль мысленно посылал им сигналы и слышал их ответы. Ему и самому было непонятно это творческое действо, которое появлялось внезапно, в период наивысшего напряжения мысли и воображения, и также быстро исчезало. Требовалось как можно быстрее записать эту сцену. В такие моменты сама рука скользила по бумаге, а трудное и неподдающееся ранее — представлялось простым, лёгким и доступным.
«Как жаль, что такие взлёты творческого настроения — открытие внутренней гармонии в себе случалось редко», — признавался Пикуль.
Валентин настолько перевоплощался в своего героя, что какое-то время не сразу мог вернуться в реальное время, когда я неожиданно появлялась на пороге кабинета. Даже внешне он старался походить на своего героя, в такие моменты «разыгрывал» что-то вроде спектакля, употребляя во время разговора диалоги, а при объяснении в любви велеречивые слова: богиня, царица, королева, маркиза, графиня, душечка, зазноба… в зависимости от материала, в котором он жил.
Такое творческое состояние прекрасно описывает поэт К. М. Фофанов:
В уме моём рождаются картины,
Одна другой прекрасней и светлей.
На небе тьма, а солнце жжёт долины,
И солнце то взошло в душе моей…
Но такие мгновения приходили очень редко, тогда Валентину приходилось, как он говорил, «высиживать».
«Буква за буквой, строка за строкой, страница за страницей, книга за книгой — так проходит моя жизнь без праздников, отпусков и выходных», — скажет Пикуль о своей работе в одном интервью.
Писатель любил своих героев: знаменитых и не очень, добрых и злых, красивых и всяких — он с ними жил, с ними общался, видел их, он «проживал» их жизнь. Перед взором читателя проходили цари и короли, военные и дипломаты, учёные и врачи, писатели и поэты, художники и композиторы, — одно перечисление героев займет много места. И каждого он наделял своими, присущими только ему, отличительными чертами.
Приходится только сожалеть, что мы уже никогда не прочтём романы «Аракчеевщина», «Прима», «Царь-баба» (о царевне Софье)…
Директор ЦЧКИ издательства Г. Свиридов писал о Пикуле: «За 40 лет работы в литературе Пикуль создал правдивый портрет России в своих исторических романах. И в каждом он шёл непроторёнными путями. Его часто обвиняли в… патриотизме, на что он отвечал: “Думаю, что наше искусство и литература должны говорить о любви к родине во весь голос. Особенно сегодня, когда деформированы и продолжают деформироваться многие духовные ценности. Народ нужно учить добрым примером!”»
Действительно, критерием достоинства героя у писателя является мера любви к родине и глубина патриотизма.
Многие считали, что Валентину всё давалось легко. Это не так. Просто он трудился, как каторжный. За что бы в жизни он ни брался, он старался изо всех сил делать хорошо, отдаваясь полностью своему делу. Пикуль часто переносил высказывание Михаила Дмитриевича Скобелева на литературу: «Я в этом твёрдо уверен: в политике, как на войне, только невозможное действительно возможно». И он делал, казалось бы, невыполнимое и «невозможное — возможным».
Как к маленьким, так и к большим произведениям, он подходил основательно и серьёзно. Пикуль никогда не верил, что можно чего-то серьёзного в жизни добиться способностью, без упорства и трудолюбия. Покой ему в жизни не был предназначен. Он созерцал ночь и поклонялся ей, творя новые произведения.
Когда уставал физически и морально, начинал «писать» во сне. Это значило — необходимо срочно отдохнуть, чтобы в дальнейшем сохранить рабочую форму. Часто во сне приходили подсказки — трудно разрешимые в действительности.
Быть историческим романистом нелегко: необходимо достоверно и интересно пересказать новым поколениям читателей, что происходило в истории, но сделать это так, будто автор сам был участником этих событий.
Сохраняя историческую канву романа, Пикуль среди исторических лиц вводил вымышленного героя как связующее звено. Но и «придуманному» образу нужно быть «законным», то есть все его поступки, вся его жизнь должны укладываться в реальные исторические формы. Без этого не будет исторической правды. «Свободу художественного воображения я допускаю, но делать это надо очень осторожно».
Валентин часто говорил, что легче писать романы об известных исторических личностях и трудно поднимать «из потёмок прошлого» героев, забытых временем. А ещё сложней — раскрыть душу человека. В ней способны рядом дружно уживаться ложь и правда, грязь и чистота, зло и добро. Заслуга писателя — выкристаллизовать зёрна, отделив их от плевел, преподнеся читателю историческую правду о своём герое. Как правило, у Пикуля чаще всего — это «сильный волевой человек, знающий — куда приложить свои силы», чтобы принести пользу Отечеству.
Не всегда всё шло успешно и гладко. Нередко бывало так, что хорошо изученный материал никак не ложился на бумагу, поэтому в архиве писателя осталось несколько начатых произведений. В такие моменты он мучился, не мог найти приложения своих сил, обращаясь ко мне с фразой: «Линник, Линник, поддержи!»
Не зная, кто такой Линник, я попросила объяснить смысл происходящего. Вместо этого Пикуль принёс книгу о Седове и сказал: «Прочти!»
Коротко перескажу содержание, чтобы и читателю было понятно: Георгий Яковлевич Седов — русский полярный исследователь, в 1912 году организовал экспедицию к Северному полюсу на судне «Святой мученик Фока».
Григорий Линник — опытный погонщик собак, приехал к Седову, чтобы следовать в экспедицию. Погодные условия не благоприятствовали продвижению к Северному полюсу, и Седову с командой пришлось зимовать на Новой Земле и Земле Франца Иосифа.
Мысль достичь Северного полюса не покидала Седова, и он решил добраться до полюса на собачьих упряжках, с сопровождавшими его Линником и Пустошным. В пути Седов серьёзно заболел. 17 февраля 1914 года Георгию Яковлевичу стало совсем плохо: «Седов задыхался, дыхание вырывалось из груди с силой, ему не хватало воздуха. Со своим последним вздохом, он прохрипел: “Линник, Линник, поддержи…”».
Какие были люди! — восхищалась я подвигом Седова. И одновременно понимала, как тяжело на душе у Валентина.
Чем и как помочь, чтобы вывести его из этого оцепенения? Только книгами, — это эликсир для его здоровья и приобретения знаний. Каждый раз, видя его нерабочее настроение, я приносила книги, организовывала поездки, просила помочь по дому — только бы не услышать эту фразу.
Были в характере писателя и некоторые черты суеверия. В понедельник старался не начинать новую главу, считая его «трудным» днём, хотя невозможно представить — когда ему было легко.
Сколько раз я пыталась заменить его письменный стол на более «приличный» — и ничего не вышло. Он дорожил им и даже написал «Оду моему царю-владыке — письменному столу»: «Мой стол весь заляпан чернилами. Тем-то он и хорош, значит, я не сидел без дела… стол писателя — это верстак, это станок…Он мой верный друг — друг надёжный и удивительный. Я верю в него, как и он в меня. У нас с ним обоюдная любовь и привязанность друг к другу… Без него, я думаю, не написал бы даже одного романа!.. Сегодня объясняюсь в любви за этим столом, завтра поднимаюсь на эшафот… Здесь мне бывает и плохо, и хорошо — видимо, такова моя судьба!»
Дневники… Дневниковых записей немного. Автор их никому не показывал.
Отмечал самое главное о работе, книгах, друзьях. В них философия жизни и планы, которые его интересовали. В них краткие отзывы о книгах, их оценка. Дневниковые записи — свидетели мысли и времени писателя в определённой последовательности. Они мало наделены оптимизмом и радостью жизни, скорее в них сокровенные мысли души, не подлежащие чужому взгляду. Многие отзывы о его современниках категоричны, но в целом, просматривая через промежуток времени в два десятилетия, — он прав.
Здесь же имена друзей и приятелей, с которыми он поддерживал связь в Ленинграде и Риге. Многие из тех, кто сейчас называют себя друзьями или приятелями Пикуля, — не присутствуют в записях и алфавитках писателя.
Пикуль выступил новатором в использовании и употреблении языка. Современному читателю необходимо было доходчиво донести аромат и быт эпохи, приблизив его к историческому времени. Особенно это характерно для XVIII века — времени больших исторических событий, столетия, в течение которого Россия, ещё так недавно стоявшая вдали от мирового политического процесса, заняла одно из ведущих мест в мире.
Писатель обладал высоким чувством юмора, тонкой иронией, простодушной шуткой, которые то и дело встречаешь в его книгах. Не приветствовал анекдоты, плоские, особенно не любил «сальных» анекдотов.
Заглядывая в нашу историю, мы ощущаем, что судьба великих людей никогда не бывает простой.
Мне думается, да об этом пишут и многочисленные читатели, творчество Пикуля занимает в русской литературе гораздо более почётное место, чем это может показаться при поверхностном взгляде. Все его произведения, высказывания и мысли исполнены патриотизма, а это опасность для русофобов. Он любил свою родину, её историю, культуру и русскую душу. «Мы, русские, живём ещё потому, что нас много, будь нас меньше — русских давно бы не стало на планете», — читаю я в записной книжке писателя.
Несмотря на все сложные перипетии судьбы, когда жизнь имела в большинстве своём чёрно-белые краски, писатель состоялся. Голос его был услышан читателем. Писатель доверял своему читателю, любил его и без всякого назидания обращался к нему: «Я никогда ни на чём не смею настаивать, и никогда не стану выносить решений, мои задачи, как литератора, всегда останутся скромнейшими — я только рассказываю вам, а вы уж, пожалуйста, сами делайте выводы…»
К счастью Пикуля, он получил признание читателей при жизни. А что может быть важней и выше этого?!
Тернистый путь к успеху
Жизнь каждого человека — это захватывающий роман с завязкой, кульминацией и должным выводом из того, что оставил после себя человек потомкам. Жизнь писателя — это тома написанных им книг. А их у Пикуля немало. Полное собрание сочинений выходит в настоящее время в 28 томах.
Как же создавались эти произведения, в каких условиях и что послужило источником их создания — об этом пойдёт речь в этой главе.
Валентин Пикуль не состоялся бы как исторический романист, не усвоив традиции и уроки предшественников: Н. Задонского, В. Шишкова, В. Яна, Ю. Тынянова, Г. Данилевского, М. Салтыкова-Щедрина, А. Малышкина, которые являлись его учителями.
Как правило, большинство исторических романистов до Валентина Пикуля в своих произведениях отражали какой-то один период или отрезок истории. К примеру, Юрий Тынянов писал о пушкинской поре, Василий Ян занимался эпохой татаро-монгольского ига, а в творческом наследии Валентина Пикуля временные события охватывают несколько столетий: от эпохи Ивана Грозного и до Великой Отечественной войны. Творчеству Валентина Пикуля в полной мере присущ глобализм.
Широк и размах географических событий, где живут и действуют его герои: от самых западных мест — до берегов Японии, от Северного Ледовитого океана — до Османской империи и даже Мадагаскара.
Следует подчеркнуть, в отличие от предшественников Пикуль работал в разных исторических жанрах: писал исторические романы, романы-хроники, политические романы, исторические миниатюры (очерки), стихи.
Пикуль был страстным исследователем, умеющим сопоставлять факты прошлого с днём сегодняшним, и делать выводы. Он разгадывал в архивных материалах дух целой эпохи, а в ней историческую личность часто затерявшуюся или несправедливо забытую.
Прежде чем сесть историческому романисту за стол, необходимо собрать многочисленные нужные источники и их досконально изучить.
На это уходят порой не годы, а десятилетия. Вспомним, к примеру, — для миниатюры об Иване Григорьевиче Мя-соедове Пикуль собирал материал около пятнадцати лет.
«Конечно, хорошо, если у писателя есть такая библиотека, как у меня, — признавался Пикуль, — ибо историческому романисту необходимо иметь свою, хорошо укомплектованную библиотеку».
Начиналась библиотека Валентина с книги Е. С. Шу-мигорского «Екатерина Ивановна Нелидова», которую он приобрёл ещё в далёком 1952 году. Екатерина Ивановна из смолянок, пассия Павла I. В книге много интересного из жизни двора и его окружения, раскрыты тайные пружины событий, имевших важное значение для русской истории.
Затем необходимо составить список требуемой литературы. Во время работы над составлением библиографического списка писатель полностью отдавал себя библиографической работе: использовал картотеку исторических лиц, сначала выявляя источники своей библиотеки, затем просматривал и изучал указатели, списки литературы, ссылки в книгах, прикнижную библиографию, подстрочные примечания.
Как говорил талантливый поэт В. Я. Брюсов, «…знание состоит не столько в запасе сведений, сколько в умении найти нужные сведения в книгах».
Знать всё и обо всём, конечно, невозможно. Каждому историческому романисту на определённом этапе работы нужна литература по определённой теме и времени истории.
Как-то специальный корреспондент журнала «Советская библиография» С. М. Каменев спросил Пикуля, как он относится к библиографии, библиографам и их труду?
Ответ Пикуля был оригинальным:
— Так же хорошо, как к своей жене… Моя жена по профессии библиограф… Хочу выразить свою благодарность людям этой профессии. Без них, без их трудов — указателей, списков литературы, без их подсказок — я мог бы и не состояться как писатель… Хороший библиограф — это человек, умеющий найти книгу, которая нужна для работы в данный момент… Библиограф фиксирует огромный поток выходящей литературы, уже одним этим он сохраняет наши знания, а значит, передаёт наш опыт будущим поколениям.
Скажу откровенно: у нас дома Валентин был библиографом высшей квалификации, а я — простым библиотекарем.
Подробный список составлен. Далее начинался второй этап: поиск недостающей литературы, ведь не все нужные для работы книги имелись в его библиотеке.
Пикуль пытался собрать все или почти все источники, которые выходили не только у нас, но и за рубежом — на английском, немецком, французском, польском и финском языках. Чтобы судить и делать выводы, надо знать оценку и выводы не только с нашей, но и с другой стороны. «Правда находится где-то, приближаясь к середине», — утверждал он.
Даже заносчивые редакторы и критики рассказывали о поразивших их феноменальных познаниях Валентина Пикуля.
Как писатель-документалист, разрабатывающий историческую тему, он в первую очередь придавал огромное значение историческим фактическим документам.
При работе над любым романом многое значили и вводили в историческую обстановку детали быта: отсюда стремление писателя изучить мемуары, дневники эпохи, свидетельства очевидцев, эпистолярное наследие исторических лиц и государственных деятелей, записки и документы о героях.
— Послушай, — обратился он ко мне, — что писала о наряде Екатерины на балу французская художница Виже-Лебрен: «Её костюм был прост и благороден: он состоял из муслиного платья, вышитого золотом, с поясом, украшенным бриллиантами, рукава которого были заложены в поперечные складки в восточном стиле. Сверх этого платья был надет долман из красного бархата с очень короткими рукавами… Это был обычный костюм Екатерины, но бриллианты она носила только в дни придворных балов или торжеств. Соответственно сезонов изменялась ткань дол-манов».
Прочтя такое описание, писатель воочию представлял, что носила императрица и что было характерно для женской моды XVIII века.
Суждение одного лица о том или ином событии или факте может быть субъективным, поэтому Пикуль взял себе за правило: находить подтверждение в нескольких источниках, чтобы на этом основании судить о предмете разговора беспристрастно.
Как известно, в истории на разные события и явления имеются разные точки зрения. И если учёный-историк в своей монографии объясняет все имеющиеся точки зрения, то историческому романисту нужно выбрать одну, более ему близкую по выводам, духу и настроению версию. Тогда недобросовестные критики били его другими версиями.
«Я знаю, что меня не любят за правдивость. Иногда я пишу, заведомо зная, что моя точка зрения на то или иное событие не совпадает с общепринятой и даже идёт вразрез с ней: по этому вопросу уже защищены докторские диссертации, написаны обширные монографии. Но я в своей работе иду не от монографий, а от первоисточников — материалов того времени, о котором пишу, и в этом я остаюсь правдив и перед собой, и перед читателем. Но, следуя собственной правде, я вооружаю против себя полчища критиков…»
Конечно, и у Пикуля встречаются неточности и ошибки, что немудрено для человека, буквально перелопатившего тонны исторической документации, но многие серьёзные учёные утверждают, что «в произведениях Пикуля их меньше, чем в иных научных трудах».
Собрав необходимую литературу, Пикуль досконально изучал её. А это было огромное количество источников, иногда — целая библиотека.
Работа с историческим материалом, особенно с документами, — сложная и трудоёмкая. Чтобы не заблудиться в источниках, делал необходимые выписки.
После изучения материала — наступал следующий ответственный момент: составление «почасовика».
«Почасовик» представляет собой наброски хронологически последовательных событий в жизни героев с указанием источников, где об этом можно прочитать.
Примерно на одной странице листа помещались 3–4 вопроса, а под ними указывались сведения, откуда почерпнуты ответы на эту тему или об этом герое.
Глядя на сохранившиеся «почасовики», трудно понять: как Валентин в них разбирался? Как ориентировался? Они настолько испещрены источниками, которые в процессе работы ещё дополнялись, что никто, кроме автора в них ничего не поймёт. На составление «почасовика» уходило много времени, но для исторического романиста работа без этого «хронографа» немыслима.
«Почасовики» помогали Пикулю в разборе с рецензентами и редакторами, которые разного рода события принимали за вымысел автора, говоря: «Такого не могло быть!» Но автор всегда доказывал свою правоту.
Другое дело — споры по идеологическим и международным вопросам.
Помню, как долго доказывал Пикуль редактору свою точку зрения по поводу трёх разделов Польши. Редактор просила «смягчить тон» и сократить материал. Пикуль возмущался:
— Что не было трёх разделов Польши?
— Были, — соглашалась она. Но вы их только упомяните, не давая им оценки.
Чтобы «Фаворит» вышел, Пикуль вычеркнул спорные места, которые при последующих изданиях я восстановила по рукописи.
К чести писателя, и этот момент хочу особенно подчеркнуть, если он сделал свой вывод на основании изученного материала, он никогда не перерабатывал и не переделывал спорные места в угоду рецензентам и редакторам, а просто сокращал или вычёркивал спорные места, но в рукописях они сохранились. К слову сказать, он ни одну книгу не переделывал, был единственный случай, когда он дополнил короткий роман «Париж на три часа» вновь открытыми материалами.
Отвечая на вопрос корреспондента, Валентин Пикуль эту мысль выразил так:
— Я никогда и ничего после издания книги не переделывал. Каждая книга — это документ жизни писателя, а документы — по прошествии времени — нельзя переделывать, ибо это было бы уже фальсификацией жизни писателя.
Важно отметить и такой момент, что Валентин Пикуль ещё в 1960—1970-е годы сказал правду о П. А. Столыпине, А. В. Колчаке, имена которых произносились только в уничижительном тоне.
Частые споры возникали не только в трактовке ролей личностей в истории. Бывало, что документы о территориальных претензиях, нюансах дипломатических отношений бросали отсвет на события современности. В ящике стола долгое время лежала миниатюра «Расстановка столбов» — о российско-китайских отношениях и установлении границы по Амуру.
Чиновник из МИДа, куда отправили миниатюру на рецензию, дал заключение: «В. Пикуль хочет поссорить нас с Китаем». Поэтому первая публикация миниатюры «Расстановка столбов» появилась в советско-болгарском журнале «Дружба» только спустя три года после её написания.
Приступая к работе, писатель видел уже план всей книги. Он был уверен, что создаваемое им «здание» прочно встанет на крепкий фундамент.
Мучительным для автора было найти первую фразу. Старался сделать начало таким, которое бы сразу захватывало читателя. Много и долго он пробовал на слух различные варианты фраз — не получалось. Тогда писатель чаще всего начинал с конца. Читатель сам может убедиться в этом.
Мне думается, что голова Валентина не знала отдыха — всегда работала. Он писал везде. В гостях, на прогулке, за чашкой чая, он вдруг вскакивал и бежал в кабинет, чтобы записать пришедшую нужную мысль или написать полстраницы.
Довольно часто необходимые решения и повороты сюжетов, которые ему долго не давались, приходили во сне. На стеллаже, около кровати лежали листы бумаги и карандаш: всегда под рукой, чтобы не потерять так быстро ускользающую мысль.
Творческий процесс писателя
Собирание материала и изучение — его любимое дело, а работа — каторга.
Творческий процесс писателя трудный и сложный: это тайна, раскрыть которую полностью пока не удалось никому.
Уходя в кабинет, на свою ночную вахту, Пикуль часто цитировал слова Александра Блока:
Что ж пора приниматься за дело,
За старинное дело своё —
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твоё?
Пикуль вместо «старинное» читал — «привычное», имея в виду привычную повседневную работу.
Мне представляется, — ни один писатель-литературовед не может описать жизнь Пикуля такой, как сложилась его судьба. Этому самородку, этому феномену никто до сих пор не может дать объяснения. Однажды попытался это сделать философ Арсений Гулыга, на мой взгляд, ему это сделать удалось, но, на мой взгляд, не так подробно, как хотелось бы. А ведь таких людей среди наших современников, одержимых историей, музой — Клио, как Пикуль, — найти трудно.
Иногда уходили годы на вживание в исторический материал, пока писатель услышит голос и увидит своего героя. Это происходило совсем неожиданно: в какой-то момент он вдруг начинал «видеть» картину происходящего, «слышать» голоса своих героев. Пикуль мысленно посылал им сигналы и слышал их ответы. Ему и самому было непонятно это творческое действо, которое появлялось внезапно, в период наивысшего напряжения мысли и воображения, и также быстро исчезало. Требовалось как можно быстрее записать эту сцену. В такие моменты сама рука скользила по бумаге, а трудное и неподдающееся ранее — представлялось простым, лёгким и доступным.
«Как жаль, что такие взлёты творческого настроения — открытие внутренней гармонии в себе случалось редко», — признавался Пикуль.
Валентин настолько перевоплощался в своего героя, что какое-то время не сразу мог вернуться в реальное время, когда я неожиданно появлялась на пороге кабинета. Даже внешне он старался походить на своего героя, в такие моменты «разыгрывал» что-то вроде спектакля, употребляя во время разговора диалоги, а при объяснении в любви велеречивые слова: богиня, царица, королева, маркиза, графиня, душечка, зазноба… в зависимости от материала, в котором он жил.
Такое творческое состояние прекрасно описывает поэт К. М. Фофанов:
В уме моём рождаются картины,
Одна другой прекрасней и светлей.
На небе тьма, а солнце жжёт долины,
И солнце то взошло в душе моей…
Но такие мгновения приходили очень редко, тогда Валентину приходилось, как он говорил, «высиживать».
«Буква за буквой, строка за строкой, страница за страницей, книга за книгой — так проходит моя жизнь без праздников, отпусков и выходных», — скажет Пикуль о своей работе в одном интервью.
Писатель любил своих героев: знаменитых и не очень, добрых и злых, красивых и всяких — он с ними жил, с ними общался, видел их, он «проживал» их жизнь. Перед взором читателя проходили цари и короли, военные и дипломаты, учёные и врачи, писатели и поэты, художники и композиторы, — одно перечисление героев займет много места. И каждого он наделял своими, присущими только ему, отличительными чертами.
Приходится только сожалеть, что мы уже никогда не прочтём романы «Аракчеевщина», «Прима», «Царь-баба» (о царевне Софье)…
Директор ЦЧКИ издательства Г. Свиридов писал о Пикуле: «За 40 лет работы в литературе Пикуль создал правдивый портрет России в своих исторических романах. И в каждом он шёл непроторёнными путями. Его часто обвиняли в… патриотизме, на что он отвечал: “Думаю, что наше искусство и литература должны говорить о любви к родине во весь голос. Особенно сегодня, когда деформированы и продолжают деформироваться многие духовные ценности. Народ нужно учить добрым примером!”»
Действительно, критерием достоинства героя у писателя является мера любви к родине и глубина патриотизма.
Многие считали, что Валентину всё давалось легко. Это не так. Просто он трудился, как каторжный. За что бы в жизни он ни брался, он старался изо всех сил делать хорошо, отдаваясь полностью своему делу. Пикуль часто переносил высказывание Михаила Дмитриевича Скобелева на литературу: «Я в этом твёрдо уверен: в политике, как на войне, только невозможное действительно возможно». И он делал, казалось бы, невыполнимое и «невозможное — возможным».
Как к маленьким, так и к большим произведениям, он подходил основательно и серьёзно. Пикуль никогда не верил, что можно чего-то серьёзного в жизни добиться способностью, без упорства и трудолюбия. Покой ему в жизни не был предназначен. Он созерцал ночь и поклонялся ей, творя новые произведения.
Когда уставал физически и морально, начинал «писать» во сне. Это значило — необходимо срочно отдохнуть, чтобы в дальнейшем сохранить рабочую форму. Часто во сне приходили подсказки — трудно разрешимые в действительности.
Быть историческим романистом нелегко: необходимо достоверно и интересно пересказать новым поколениям читателей, что происходило в истории, но сделать это так, будто автор сам был участником этих событий.
Сохраняя историческую канву романа, Пикуль среди исторических лиц вводил вымышленного героя как связующее звено. Но и «придуманному» образу нужно быть «законным», то есть все его поступки, вся его жизнь должны укладываться в реальные исторические формы. Без этого не будет исторической правды. «Свободу художественного воображения я допускаю, но делать это надо очень осторожно».
Валентин часто говорил, что легче писать романы об известных исторических личностях и трудно поднимать «из потёмок прошлого» героев, забытых временем. А ещё сложней — раскрыть душу человека. В ней способны рядом дружно уживаться ложь и правда, грязь и чистота, зло и добро. Заслуга писателя — выкристаллизовать зёрна, отделив их от плевел, преподнеся читателю историческую правду о своём герое. Как правило, у Пикуля чаще всего — это «сильный волевой человек, знающий — куда приложить свои силы», чтобы принести пользу Отечеству.
Не всегда всё шло успешно и гладко. Нередко бывало так, что хорошо изученный материал никак не ложился на бумагу, поэтому в архиве писателя осталось несколько начатых произведений. В такие моменты он мучился, не мог найти приложения своих сил, обращаясь ко мне с фразой: «Линник, Линник, поддержи!»
Не зная, кто такой Линник, я попросила объяснить смысл происходящего. Вместо этого Пикуль принёс книгу о Седове и сказал: «Прочти!»
Коротко перескажу содержание, чтобы и читателю было понятно: Георгий Яковлевич Седов — русский полярный исследователь, в 1912 году организовал экспедицию к Северному полюсу на судне «Святой мученик Фока».
Григорий Линник — опытный погонщик собак, приехал к Седову, чтобы следовать в экспедицию. Погодные условия не благоприятствовали продвижению к Северному полюсу, и Седову с командой пришлось зимовать на Новой Земле и Земле Франца Иосифа.
Мысль достичь Северного полюса не покидала Седова, и он решил добраться до полюса на собачьих упряжках, с сопровождавшими его Линником и Пустошным. В пути Седов серьёзно заболел. 17 февраля 1914 года Георгию Яковлевичу стало совсем плохо: «Седов задыхался, дыхание вырывалось из груди с силой, ему не хватало воздуха. Со своим последним вздохом, он прохрипел: “Линник, Линник, поддержи…”».
Какие были люди! — восхищалась я подвигом Седова. И одновременно понимала, как тяжело на душе у Валентина.
Чем и как помочь, чтобы вывести его из этого оцепенения? Только книгами, — это эликсир для его здоровья и приобретения знаний. Каждый раз, видя его нерабочее настроение, я приносила книги, организовывала поездки, просила помочь по дому — только бы не услышать эту фразу.
Были в характере писателя и некоторые черты суеверия. В понедельник старался не начинать новую главу, считая его «трудным» днём, хотя невозможно представить — когда ему было легко.
Сколько раз я пыталась заменить его письменный стол на более «приличный» — и ничего не вышло. Он дорожил им и даже написал «Оду моему царю-владыке — письменному столу»: «Мой стол весь заляпан чернилами. Тем-то он и хорош, значит, я не сидел без дела… стол писателя — это верстак, это станок…Он мой верный друг — друг надёжный и удивительный. Я верю в него, как и он в меня. У нас с ним обоюдная любовь и привязанность друг к другу… Без него, я думаю, не написал бы даже одного романа!.. Сегодня объясняюсь в любви за этим столом, завтра поднимаюсь на эшафот… Здесь мне бывает и плохо, и хорошо — видимо, такова моя судьба!»
Дневники… Дневниковых записей немного. Автор их никому не показывал.
Отмечал самое главное о работе, книгах, друзьях. В них философия жизни и планы, которые его интересовали. В них краткие отзывы о книгах, их оценка. Дневниковые записи — свидетели мысли и времени писателя в определённой последовательности. Они мало наделены оптимизмом и радостью жизни, скорее в них сокровенные мысли души, не подлежащие чужому взгляду. Многие отзывы о его современниках категоричны, но в целом, просматривая через промежуток времени в два десятилетия, — он прав.
Здесь же имена друзей и приятелей, с которыми он поддерживал связь в Ленинграде и Риге. Многие из тех, кто сейчас называют себя друзьями или приятелями Пикуля, — не присутствуют в записях и алфавитках писателя.
Пикуль выступил новатором в использовании и употреблении языка. Современному читателю необходимо было доходчиво донести аромат и быт эпохи, приблизив его к историческому времени. Особенно это характерно для XVIII века — времени больших исторических событий, столетия, в течение которого Россия, ещё так недавно стоявшая вдали от мирового политического процесса, заняла одно из ведущих мест в мире.
Писатель обладал высоким чувством юмора, тонкой иронией, простодушной шуткой, которые то и дело встречаешь в его книгах. Не приветствовал анекдоты, плоские, особенно не любил «сальных» анекдотов.
Заглядывая в нашу историю, мы ощущаем, что судьба великих людей никогда не бывает простой.
Мне думается, да об этом пишут и многочисленные читатели, творчество Пикуля занимает в русской литературе гораздо более почётное место, чем это может показаться при поверхностном взгляде. Все его произведения, высказывания и мысли исполнены патриотизма, а это опасность для русофобов. Он любил свою родину, её историю, культуру и русскую душу. «Мы, русские, живём ещё потому, что нас много, будь нас меньше — русских давно бы не стало на планете», — читаю я в записной книжке писателя.
Несмотря на все сложные перипетии судьбы, когда жизнь имела в большинстве своём чёрно-белые краски, писатель состоялся. Голос его был услышан читателем. Писатель доверял своему читателю, любил его и без всякого назидания обращался к нему: «Я никогда ни на чём не смею настаивать, и никогда не стану выносить решений, мои задачи, как литератора, всегда останутся скромнейшими — я только рассказываю вам, а вы уж, пожалуйста, сами делайте выводы…»
К счастью Пикуля, он получил признание читателей при жизни. А что может быть важней и выше этого?!
Глава пятнадцатая СИЛА СУДЬБЫ
Жизненные дороги писателя
Впервые после вынужденного перерыва Валентин сел за рабочий стол 15 февраля. Видя его слабость, я протестовала, но через некоторое время вновь заставала его за работой.
Впрочем, он и сам чувствовал определённую утерю «спортивной формы». Договорились, что при малейшем ощущении утомления он будет делать перерыв для отдыха. Ослабший организм уставал быстро. Валентин ложился в постель и почти сразу засыпал. Распорядок дня скомкался, подчиняясь только одному — самочувствию писателя. Теперь Пикуль спал по два-три раза в сутки.
Отойдя от сна, он вновь устремлялся к столу, сетуя на то, что «Каторга» ещё не доведена до готовности к отправке в издательство, а столько драгоценного времени потеряно.
А в начале марта был визит к Пикулю В. Н. Ганичева, который пришёл вместе с доктором В. К. Калнберзом. Об этом нельзя умолчать, во-первых, потому, что Валерий Николаевич решал с Валентином вопрос об издании «Крейсеров» в «Роман-газете». Вновь встала проблема: как реагировать на кулуарные дрязги и дебаты вокруг Н. Л. Кладо. Валентин Саввич категорически отказывался сокращать роман, вернее — убирать «пикантные и спорные» места.
Я же собрала для главного редактора «Роман-газеты» литературу — необходимые аргументы в борьбе за «Крейсеров».
Другой повод остановиться на этой встрече — знакомство Пикуля с Виктором Константиновичем Калнберзом. Крупный учёный-медик, человек высокой культуры и интеллекта, прогрессивных взглядов и интернационалистических суждений источал столько позитивного, что невозможно было не попасть под его обаяние и влияние. В последующее время они встречались ещё много раз, и каждая встреча была для Пикуля как праздник.
Полностью отпечатанный роман «Каторга» лёг на стол вечером 28 марта. Теперь можно было вести конкретный разговор с «Молодой гвардией» и «Дальним Востоком» — журналами, изъявившими желание печатать новое произведение.
Встречи и контакты
Разных встреч с «пахарями литературной нивы» в этом году было немало.
В начале апреля на работе мне передали визитную карточку, из которой явствовало, что меня разыскивает главный редактор журнала «Советский воин» Юрий Александрович Виноградов.
Юрий Александрович приехал на съезд писателей Латвии и попросил познакомить его с Валентином Саввичем. В ближайшие дни встреча состоялась. Контакты продолжались и в дальнейшем. Юрий Александрович всегда был поклонником и пропагандистом творчества Пикуля и в меру своих сил старался знакомить читателей с его литературным наследием…
16 мая состоялась встреча с Юрием Васильевичем Бондаревым.
Понятно, что в разговорах с мэтром отечественной литературы больше всего было отведено места современной литературе. С большим интересом Юрий Васильевич рассматривал галерею портретов и портретную картотеку, ибо ничего подобного нигде не встречал.
В свою очередь, этот интерес и знание портретной живописи крупным писателем восхитило Пикуля: он впервые в знаменитом писателе увидел такую неподдельную тягу к искусству, которая позволяет безошибочно отличить любопытство дилетанта от интереса ценителя и знатока.
Встреча была сердечно-дружеской и весьма откровенной. Вспоминали, что она могла состояться несколько раньше. Но если использовать поговорку, то «лучше поздно, чем никогда»…
В этом году был сильно заметен журналистский интерес к персоне писателя.
В июне месяце у Валентина Саввича гостевал полковник Златков из журнала «Болгарский воин». В повышенном внимании к нему со стороны Пикуля была и «личная корысть»: автор ещё не законченной книги «Честь имею» словно рентгеном просвечивал славянского офицера, вникая в тонкости воинской службы и быта.
После долгих поисков, наконец, вышел на Пикуля корреспондент итальянской газеты «Коррьере делла сера» Сандро Скабелло. Итальянец задумал серию интервью с самыми читаемыми в мире авторами разных стран. И вот после Гарсиа Маркоса корреспондент 22–23 июня интервьюировал советского писателя Валентина Пикуля. Итальянец попросил Пикуля сфотографироваться.
«Нужно что-то неординарное для зарубежного читателя», — подумала я. Достала шляпу Валентина, на шею накинула шарф — и получился прекрасный живой снимок, совсем не похожий на многие. Пикулю он тоже понравился.
Не всех, «вооружённых пером», писатель встречал с распростёртыми объятиями. Немало попадалось на его пути, мягко говоря, странных субъектов.
О них Валентин Саввич рассказывал мне так:
«Приехал ко мне литературный критик после выхода романа “Слово и дело” (Пикуль назвал фамилию. — А. П.) и говорит: “Хотите, я напишу о вас книгу и опубликую, только вы мне её оплатите. Короче, дайте взятку”. После этих слов я его так “шуранул”, что от него теперь ни слуху, ни духу.
А один высокопоставленный чиновник от литературы предлагал мне другой вариант лицемерия: “Вы сами напишите книгу о себе, а я возьму заботы по её опубликованию”. “Под чьим именем?” — почти с нескрываемым ехидством спрашиваю я, желая пощекотать его заснувшую совесть. “Под моим и вашим”, — спокойный, уверенный ответ доказывал, что щекотать было некого.
“Нет уж, — подумал я, — пусть обо мне ничего не будет сказано, но на такие подлоги я не способен. Что же это за книга какого-то автора, если она надиктована мной на его магнитофон? От таких подходов страдают только читатели. Обо мне в печати или плохо, или ничего. Слава богу — не как о покойнике. Значит, живу. Значит, будут новые книги. И, надеюсь, читатель поймёт, что в каждом моём романе есть вымышленный герой, через мировоззрение и взгляды которого я пытаюсь пронести свои идеи, поступки, оценки происходящих событий”. Недаром одна редактриса, хорошо знавшая меня по совместной продолжительной работе, бросила упрёк: “Валентин Саввич, перестаньте описывать самого себя, берите примеры из жизни…”
А я, наоборот, пытаюсь сравнивать каждого любимого героя с собой и часто наделяю его своими чертами характера».
Инфаркт
Заканчивающееся первое полугодие 1986-го, наполненное напряжённым трудом, давало писателю немало удовлетворения: закончен и подготовлен к печати роман «Каторга», полностью завершена работа над первой частью книги о разведчике «Честь имею», написано несколько исторических миниатюр.
На настроении Пикуля, по крайней мере внешне, не отразился даже оскорбительно-бестактный выпад против него В. Каверина, опубликовавшего в «Литературной газете» от 18 июня статью под названием «Взгляд в лицо». Валентин Саввич не отреагировал на эти уколы. Но как часто бывало, статья вызвала реакцию читателей. Они требовали извинений перед Пикулем, и на полученный из редакции ответ о том, что «это не более чем личное мнение» Каверина, резонно замечали: «Всё дело в том, что “личное мнение” В. Каверина с высокой трибуны “Литературной газеты” доносится до читателей всей страны, а всех, думающих иначе, на страницы газеты не допускают. Таким образом, газета оскорбляет Валентина Пикуля и всех его читателей и почитателей на всю страну без права защищаться».
А Пикуль и не собирался защищаться, он продолжал писать.
Только что купленная мною книга Андрея Никитина «Точка зрения» пришлась ему по душе. «Талантливый писатель, хорошо знающий и превосходно чувствующий эпоху. С его выводами я вполне согласен», — заключил Пикуль, проштудировав книгу.
Тогда и вынес автор на первый лист будущего романа цитату из этой книги: «Почему мы об этом ничего не знаем? А почему мы должны об этом знать? Можно удивляться, что мы вообще что-то знаем о том времени!»
Несмотря на «некруглость» даты своего очередного дня рождения, Валентин Саввич принимал поздравления от друзей и почитателей. Но это было 14 июля, потому что накануне мы с Валентином уединились, совершив небольшое путешествие в живописную Сигулду.
15 июля на концерт Аллы Пугачёвой мы отправились вдвоём с Мариной.
С концерта я торопилась домой, зная, что предстоит встречать гостей: к Валентину обещал зайти приехавший из Киева в Ригу Николай Пикуль с женой Людмилой. Родственник по отцовской линии.
Весь вечер провели в разговорах и воспоминаниях. Хотя и не очень ярко, в сознании Валентина Саввича всплывали картины далёкого детства: короткое пребывание в украинском местечке с названием Кагарлык, добрые ласковые руки дяди — двоюродного брата Саввы Михайловича. Тепло расстались где-то к полуночи. Валентин Саввич долго не мог заснуть. То ли нахлынувшие впечатления, то ли… комары.
После короткой борьбы «врукопашную» Валентин поднялся, чтобы (как пошутил) «ввести главные силы ПВО». Он встал на кровать и, подняв руку, брызнул из баллончика с дихлофосом в пространство над шкафом. В тот же момент вскрикнул и медленно осел на кровать, обхватив грудь руками. Я помогла прилечь, открыла окна. Валидол и нитроглицерин не улучшали состояния. Валентин трудно дышал, лицо было бледное, руки и ноги холодные. Не слушая его протестов, вызвала «скорую»…
Озабоченные врачи, констатировавшие многоочаговый инфаркт, хлопотали над Пикулем. Состояние его не улучшалось.
Заключение медиков: надо срочно ехать в больницу.
— Я еду с тобой, — склонившись над ним, прошептала я.
— Доченька, не расстраивайся, я сильный, выкарабкаюсь, — слова давались Пикулю с болью.
Его поместили в реанимацию первой городской больницы, расположенной совсем рядом с домом. В реанимацию меня не пустили.
Был пятый час утра — день только зарождался… Я шла домой и в ушах у меня звучали слова Валентина, сказанные при расставании:
— Забери меня отсюда, я хочу в военно-морской госпиталь.
Придя домой, несмотря на раннее время, позвонила хорошо знакомым военным медикам — Ефиму Михайловичу Крепаку и Владимиру Корнеевичу Малышко. Утром они уже были у Пикуля и, ознакомившись с состоянием дел, дали совет отговорить Валентина от нерационального шага.
— Во-первых, не довезём, но главное — здесь аппаратура лучше госпитальной, — аргументировали они. Но хорошей здесь была не только аппаратура.
Доктор Алексей Фёдорович Пруткин неделю не отходил от постели больного Пикуля. Его первоначальная грубоватость по отношению ко мне быстро нашла понятное объяснение. Профессиональные и человеческие заботы о Пикуле превалировали над этикетом.
Более месяца Валентин Саввич не покидал реанимационную палату. Вынужденная пассивность тяготила его. По согласованию с врачами я частично удовлетворяла его тягу к книгам. Под этим надо понимать то, что вместо книг для чтения я ежедневно покупала и приносила ему новые альбомы по искусству, которые он, не напрягая зрения и не перетруждая сердце, с удовольствием просматривал.
В это время для знакомства с Пикулем приехал из Японии господин Судзукава. Довольно хорошо знающий русский язык, Судзукава-сан имел намерение взяться за перевод сентиментального романа «Три возраста Окини-сан». Врачи посчитали такую встречу нежелательной, и все «международные переговоры» по этому вопросу провела я, вручив гостю от имени Пикуля, кроме всего прочего, и необходимую ему для перевода книгу, достать которую в близких к своей родине дальневосточных регионах он не сумел. Помог японцу выйти на Пикуля и сопровождал его в Риге Виталий Гузанов, как и Пикуль, — бывший юнга. Это моё знакомство с Судзукавой-сан и его очаровательной супругой Наокой положило начало переписке Пикуля с его заочным японским знакомым.
Когда было разрешено посещение больного, Пикуля часто навещали друзья и знакомые. Приходивший регулярно Юрий Данилович даже запечатлел на фотоплёнку Пикуля в эти не лучшие в его жизни дни.
Навещал Валентина Саввича и протоиерей — отец Леонид (Абашев), с которым у Пикуля завязались контакты с трагических дней похорон моего сына Виктора.
— Простите, — обратился ко мне в коридоре больницы молодой человек, — можно вас попросить передать цветы Валентину Пикулю? Нет, мы не знакомы. Я знаком только с его книгами, — дал пояснение на мой вопрос, как теперь выяснилось, читатель…
Во второй половине августа Пикулю разрешили потихоньку вставать. Первое же посещение туалета, совмещённого с курилкой, расстроило меня пикулевской несерьёзностью.
— Мне бы сейчас пару раз затянуться, и у меня бы всё прошло, — мечтательно проговорил он.
Спустя несколько дней Валентин всё же заставил меня принести ему одну сигаретку, ультимативно заявив, что при моём отказе он опустится до унижения и выпросит её у кого-нибудь в курилке.
Немного окрепнув, Пикуль совершал вояжи в курилку, совмещая приятное с полезным и неполезное с приятным: пообщаться с людьми и «подышать свежим дымом».
21 августа телеинтервью Татьяны Земсковой пошло в эфир. Многие больные с удивлением смотрели на экран, где на вопросы ведущей пространно и интересно отвечал писатель Валентин Пикуль, тот самый, с которым они недавно разговаривали в курилке.
Я смотрела передачу вместе со всеми в коридоре больницы, а Пикуль, верный своему принципу — не читать и не смотреть ничего о себе, — лежал в своей палате.
На следующий день многие подходили к Пикулю и говорили тёплые, душевные слова.
Пребывание в больнице продлилось до 8 сентября.
На перекрёстках, дорогах и тропинках
Наконец наступил тот долгожданный день, когда Валентина Саввича решили выпустить из больницы. Маршрут его был строго определён — он направлялся в санаторий Яунке-мери, в кардиологическое отделение, на долечивание.
Накануне отправки в санаторий Пикуля на один день его отпустили домой, чтобы собрать необходимые вещи. Отпустили с большой неохотой, и то только потому, что расстояние от больницы до дома не более 200 метров. Не торопясь, мы преодолели этот путь. Подойдя к дому, Валентин Саввич сказал мне:
— Видишь, какой я теперь стал ходок. Так не люблю быть для кого-то обузой…
Я пыталась его успокоить, но когда мы вошли в подъезд, меня охватило сильное волнение: лифт не работал. В этом году почему-то все механизмы были против Пикуля. С затаённым страхом (а вдруг что случится?), медленно, с большим трудом и напряжением мы поднялись на третий этаж.
Вошли в кабинет. Валентин Саввич обвёл взглядом корешки книг, положил руки на стеллаж.
— Ну вот, я снова с вами. Значит, будем жить и работать.
Осторожно перемещался Пикуль из комнаты в комнату, брал в руки то одну, то другую книгу и подолгу, будто впервые, рассматривал каждую…
Поздно вечером мы вернулись в больницу, чтобы утром под присмотром врача отправиться в Яункемери — курортный городок на Рижском взморье.
Доехали без приключений, если не считать того, что, немного заблудившись, долго не могли найти поворота с дороги на санаторий.
Никто нас не встречал, что меня немного разочаровало, а Пикуля обрадовало.
— Тем лучше, — заметил он, — я не приучен к излишнему вниманию, да и сам расшаркиваться не люблю…
Нас разместили в удобном и очень уютном номере. Утром разбуженный мною Пикуль отправился к врачу, которая строго-настрого запретила больному на период акклиматизации выходить за пределы санатория.
— Ну что я тебе говорил… — жаловался мне нуждающийся в сострадании супруг. — Меня снова посадят в клетку.
Несмотря на запреты врачей, мы всё же совершали небольшие прогулки за территорию санатория. Причину Пикуль объяснял понятными словами: «Голод — не тётка». Дело в том, что Валентин Саввич не ходил в столовую санатория, облюбовав для «кушательных» дел расположенную неподалеку шашлычную.
И главным было не то, что здесь он ел что хотел, гораздо важнее было то, что он ел, когда хотел. Подстраивать свой режим под чужой распорядок — это для Пикуля было невыносимо.
В расположенной через дорогу «шашлычнице», негусто заселённой шофёрским людом, Валентина в первый же день узнали.
— Ой! Так вы же, по-моему, писатель Валентин Пикуль, — не то вопрошая, не то утверждая, воскликнула гостеприимная хозяйка заведения.
— Лукавить не вижу смысла, — принимая из её рук свой любимый «харчо», улыбнулся Валентин Саввич.
С тех пор нас всегда здесь ждали и принимали с заботой и подчёркнутым вниманием…
Природе иногда тоже ужасно хочется пофантазировать. И для этого она выбрала осень 1986-го. Как будто бы по волшебству прохладное осеннее ненастье сменилось почти летним теплом.
В один из таких дней, пересекая вместе с Валентином широкое шоссе, я заметила, что водитель большого грузовика, следовавшего по дороге, вёл себя как-то странно: почти по пояс высунувшись из окна кабины, всматривался в нашу сторону. Оглядев себя и всё вокруг, я не обнаружила ничего интересного. А когда мы свернули на лесную тропу, нас в лесу настиг запыхавшийся молодой человек.
— Валентин Саввич?.. — Это был водитель грузовика, который, оставив машину на дороге, бросился за Пикулем вслед, чтобы получить автограф.
— Как же вы меня узнали? — поинтересовался Пикуль.
— А я видел в августе ваше выступление по телевизору, мой друг записал его на кассету, и я только позавчера вновь просмотрел её… и вдруг вижу вас живьем. Это ж фантастика!
Встреча была приятной, и Валентин Саввич часто вспоминал о ней прежде всего потому, что здесь он единственный в жизни раз отошёл от своего правила и расписался не на книге, а на листке записной книжки читателя.
1 октября срок путёвок истёк.
В первый же вечер по приезде Валентин долго разбирал поступившую корреспонденцию, тёплые письма друзей и знакомых разбередили душу.
Я просила Валентина не спешить с работой, окрепнуть, намекая на то, что им и так уже многое сделано, что пора и нужно отдохнуть. Он не соглашался.
— Пойми, — говорил, — если обозначил и видишь свою цель, то надо идти к ней во что бы то ни стало. — И после паузы произнес: — Не хочу тебя огорчать, но здравый смысл указывает мне, что надо спешить, я это чувствую своим нутром…
Каюсь, в тот момент, видя постепенное, но значительное улучшение его состояния, я недооценила трагизма его слов.
А Пикуля эта мысль не отпускала. Видимо, в этот год написал он записку, найденную мною позднее в рукописи «Аракчеевщины»:
«Старость застигает человека врасплох. Нет, я ещё не хватаюсь рукой за сердце, но сердце само уже чувствует, что сроки диктуют поведение и стиль работы. Теперь речь не о том, чтобы сказать, время требует досказать».
Судьба отпустила Валентину Саввичу Пикулю ещё четыре творческих года. Говорю «творческих» потому, что вне работы он не представлял своего существования.
В этот год Валентина навестили два давно знакомых Сергея: Викулов и Журавлёв. Сергей Васильевич Викулов — поэт, фронтовик, главный редактор журнала «Наш современник». Понятно, что было о чём поговорить коллегам и ветеранам. Вспоминали общих друзей и знакомых, среди их имен звучали знаменитые — Сергей Орлов, Михаил Дудин, Николай Тихонов.
Несмотря на давнее сотрудничество с журналом, Пикуль не преминул высказать главному редактору свои претензии по поводу публикации «Нечистой силы».
— Как можно без ведома автора менять заглавие произведения, — наступал Пикуль, — тем более заимствовать у Арцыбашева «У последней черты»? Как можно было печатать роман с такими многочисленными и неудачными сокращениями? Но говорилось это, так сказать, к слову. Пикуль и сам понимал, что большинство его пожеланий — из области мечты о «свободе» слова в правовом государстве.
А в реальных условиях надо было смотреть на правду, какая она есть: публикация сильно «причёсанного» романа в журнале стоила его главному редактору поистине героических усилий, и, честно говоря, только после неё начались серьезные (и не серьёзные) разговоры о Пикуле… Тот, кто не знал его имени, — после выхода «У последней черты» узнал.
Сергей Викулов подарил Пикулю двухтомник избранных произведений в двух томах с дарственной надписью:
«Милые русичи Антонина Ильинична и Валентин Саввич, до глубины души тронут Вашим гостеприимством. Дай Вам Бог здоровья и общих успехов!»
Сергей Иванович Журавлёв, занимавший в то время пост заместителя главного редактора издательства «Советская Россия», решил воспользоваться обоюдоприятной встречей и «отобрал» у Валентина Саввича интервью для журнала «Советский воин».
Снова о творчестве
Состояние здоровья вмешалось в жизнь писателя, спутав все карты…
«Хельсинки, 9 декабря.
Одна из красивейших площадей центра финской столицы — Сенатская площадь выглядела в тот морозный декабрьский день несколько необычно.
На площади собрались офицеры Российского флота. Одеты они были, как и положено военному офицеру 1915–1917 годов, по форме, с полными регалиями. На них с интересом смотрели кучера, которые понукали не совсем резвых лошадёнок. А вот на площади показались и местные жители Гельсингфорса, как тогда называли финскую столицу по-шведски. Тоже одетые под стать моде тех лет. Они спешили поймать извозчика…
Киностудия “Ленфильм” в настоящее время снимает в Хельсинки эпизоды фильма по роману Валентина Пикуля “Моонзунд”.
Это только начало большой работы над двухсерийным фильмом. Он приурочен к 70-летию Великого Октября и расскажет о революционном движении на флоте.
Известно, что штаб Балтийского флота того времени находился в Гельсингфорсе, и здесь в 1915–1917 годы было много важных и интересных событий, — отметил режиссёр фильма Александр Муратов.
На основании романа сценарий подготовил Владимир Володарский. Оператор картины Константин Рыжов, художник Евгений Гуков.
Главного героя — помощника командира корабля Сергея Николаевича Артеньева играет Олег Меньшиков. В фильме заняты также известные артисты: Евгений Евстигнеев, Вия Артмане, Николай Караченцов, Юрий Беляев, Юрий Платонов, Людмила Нильская и другие».
С такой информацией ТАСС познакомила своих читателей «Ленинградская правда» от 10 декабря 1986 года…
Сам же автор «Моонзунда» находился в психологически некомфортном состоянии.
— Слушай, — почти в растерянности говорил он, — я ничего не успеваю. Я ничего не могу написать. Так не пойдет. Очень прошу тебя, полностью возьми на себя все: договоры-переговоры, письма и всевозможные вычитки книг: гранки, вёрстки. Я должен только писать, надо торопиться.
Я понимала его душевное состояние, насколько вообще можно понять духовную жизнь другого человека…
Валентин Саввич приступил к доработке ранее задуманных и начатых миниатюр. Я занималась корреспонденцией и подготовкой к отправке «Каторги» в редакцию журнала «Дальний Восток».
10 ноября Валентину Саввичу позвонил Виталий Николаевич Шестопалов из «Советской России» и попросил, если можно, написать для газеты что-нибудь о Ломоносове. Пикуль с необычной лёгкостью и желанием откликнулся на «заказную» тему и за три дня написал миниатюру «Цветы в облаках» (другое название «Первый университет»), которая была опубликована уже 16 ноября. Надо сказать, что писатель заметно взбодрился, увидев плоды своего труда. Эта публикация придала силы и уверенности. На столе Пикуля появились рукописи незавершённых романов «Псы господни» и «Честь имею». Обширные планы необходимо было сузить до сегодняшней конкретики. Пикуль размышлял…
Благотворно повлиял на настроение писателя и очередной выход в свет его книг. Больше, чем публикации новинки — «Крейсера», Валентин обрадовался переизданию романа «Из тупика», с которым связано много переживательных воспоминаний, возвращавших его в творческую молодость.
Что прельщало в переизданном романе, — это издательство. Наконец-то книгу писателя, все главные мысли и творческое кредо которого сфокусировались на военно-патриотической тематике, выпустил Воениздат. Этого Пикуль долго и с нетерпением ждал. Из пунктов сегодняшней повестки дня у Пикуля было одно: согласовать вопросы и замечания по «Каторге», готовящейся к публикации в «Молодой гвардии». Этот этап работы затягивался.
24 ноября позвонил В. С. Новиков. Хорошо, что все переговоры вела я. Валентин Сергеевич сообщил, что приедет снимать вопросы по «Каторге» — сроки выхода романа немного сдвигаются, поскольку курирующий роман редактор Владимир Яковлевич Кукушкин умер.
Последнюю информацию я не довела до сведения Валентина. На себе испытавшему, как тяжело работать с «каторжным» материалом, возможно, на нём и подорвавшему своё здоровье Пикулю этого говорить было нельзя.
В конце ноября все работы по «Каторге» были завершены.
В последний месяц года я, по поручению Валентина, работаю по подготовке «Крейсеров» для Воениздата (что-то сокращаю, кое-где восстанавливаю по рукописи).
Валентин, видно по всему, ещё не определил своих стратегических направлений. Рукописи начатых романов меняют одна другую. В промежутках между мучительными раздумьями Пикуль работает над миниатюрами.
Дал мне для вычитки готовую объёмную, как повесть, миниатюру о Бениовском.
Новогодний подарок обретающему силу и уверенность писателю преподнесла газета «Советская Россия» опубликовав на своих страницах 31 декабря историческую миниатюру Валентина Пикуля «Проезжая мимо Любани».
Жизненные дороги писателя
Впервые после вынужденного перерыва Валентин сел за рабочий стол 15 февраля. Видя его слабость, я протестовала, но через некоторое время вновь заставала его за работой.
Впрочем, он и сам чувствовал определённую утерю «спортивной формы». Договорились, что при малейшем ощущении утомления он будет делать перерыв для отдыха. Ослабший организм уставал быстро. Валентин ложился в постель и почти сразу засыпал. Распорядок дня скомкался, подчиняясь только одному — самочувствию писателя. Теперь Пикуль спал по два-три раза в сутки.
Отойдя от сна, он вновь устремлялся к столу, сетуя на то, что «Каторга» ещё не доведена до готовности к отправке в издательство, а столько драгоценного времени потеряно.
А в начале марта был визит к Пикулю В. Н. Ганичева, который пришёл вместе с доктором В. К. Калнберзом. Об этом нельзя умолчать, во-первых, потому, что Валерий Николаевич решал с Валентином вопрос об издании «Крейсеров» в «Роман-газете». Вновь встала проблема: как реагировать на кулуарные дрязги и дебаты вокруг Н. Л. Кладо. Валентин Саввич категорически отказывался сокращать роман, вернее — убирать «пикантные и спорные» места.
Я же собрала для главного редактора «Роман-газеты» литературу — необходимые аргументы в борьбе за «Крейсеров».
Другой повод остановиться на этой встрече — знакомство Пикуля с Виктором Константиновичем Калнберзом. Крупный учёный-медик, человек высокой культуры и интеллекта, прогрессивных взглядов и интернационалистических суждений источал столько позитивного, что невозможно было не попасть под его обаяние и влияние. В последующее время они встречались ещё много раз, и каждая встреча была для Пикуля как праздник.
Полностью отпечатанный роман «Каторга» лёг на стол вечером 28 марта. Теперь можно было вести конкретный разговор с «Молодой гвардией» и «Дальним Востоком» — журналами, изъявившими желание печатать новое произведение.
Встречи и контакты
Разных встреч с «пахарями литературной нивы» в этом году было немало.
В начале апреля на работе мне передали визитную карточку, из которой явствовало, что меня разыскивает главный редактор журнала «Советский воин» Юрий Александрович Виноградов.
Юрий Александрович приехал на съезд писателей Латвии и попросил познакомить его с Валентином Саввичем. В ближайшие дни встреча состоялась. Контакты продолжались и в дальнейшем. Юрий Александрович всегда был поклонником и пропагандистом творчества Пикуля и в меру своих сил старался знакомить читателей с его литературным наследием…
16 мая состоялась встреча с Юрием Васильевичем Бондаревым.
Понятно, что в разговорах с мэтром отечественной литературы больше всего было отведено места современной литературе. С большим интересом Юрий Васильевич рассматривал галерею портретов и портретную картотеку, ибо ничего подобного нигде не встречал.
В свою очередь, этот интерес и знание портретной живописи крупным писателем восхитило Пикуля: он впервые в знаменитом писателе увидел такую неподдельную тягу к искусству, которая позволяет безошибочно отличить любопытство дилетанта от интереса ценителя и знатока.
Встреча была сердечно-дружеской и весьма откровенной. Вспоминали, что она могла состояться несколько раньше. Но если использовать поговорку, то «лучше поздно, чем никогда»…
В этом году был сильно заметен журналистский интерес к персоне писателя.
В июне месяце у Валентина Саввича гостевал полковник Златков из журнала «Болгарский воин». В повышенном внимании к нему со стороны Пикуля была и «личная корысть»: автор ещё не законченной книги «Честь имею» словно рентгеном просвечивал славянского офицера, вникая в тонкости воинской службы и быта.
После долгих поисков, наконец, вышел на Пикуля корреспондент итальянской газеты «Коррьере делла сера» Сандро Скабелло. Итальянец задумал серию интервью с самыми читаемыми в мире авторами разных стран. И вот после Гарсиа Маркоса корреспондент 22–23 июня интервьюировал советского писателя Валентина Пикуля. Итальянец попросил Пикуля сфотографироваться.
«Нужно что-то неординарное для зарубежного читателя», — подумала я. Достала шляпу Валентина, на шею накинула шарф — и получился прекрасный живой снимок, совсем не похожий на многие. Пикулю он тоже понравился.
Не всех, «вооружённых пером», писатель встречал с распростёртыми объятиями. Немало попадалось на его пути, мягко говоря, странных субъектов.
О них Валентин Саввич рассказывал мне так:
«Приехал ко мне литературный критик после выхода романа “Слово и дело” (Пикуль назвал фамилию. — А. П.) и говорит: “Хотите, я напишу о вас книгу и опубликую, только вы мне её оплатите. Короче, дайте взятку”. После этих слов я его так “шуранул”, что от него теперь ни слуху, ни духу.
А один высокопоставленный чиновник от литературы предлагал мне другой вариант лицемерия: “Вы сами напишите книгу о себе, а я возьму заботы по её опубликованию”. “Под чьим именем?” — почти с нескрываемым ехидством спрашиваю я, желая пощекотать его заснувшую совесть. “Под моим и вашим”, — спокойный, уверенный ответ доказывал, что щекотать было некого.
“Нет уж, — подумал я, — пусть обо мне ничего не будет сказано, но на такие подлоги я не способен. Что же это за книга какого-то автора, если она надиктована мной на его магнитофон? От таких подходов страдают только читатели. Обо мне в печати или плохо, или ничего. Слава богу — не как о покойнике. Значит, живу. Значит, будут новые книги. И, надеюсь, читатель поймёт, что в каждом моём романе есть вымышленный герой, через мировоззрение и взгляды которого я пытаюсь пронести свои идеи, поступки, оценки происходящих событий”. Недаром одна редактриса, хорошо знавшая меня по совместной продолжительной работе, бросила упрёк: “Валентин Саввич, перестаньте описывать самого себя, берите примеры из жизни…”
А я, наоборот, пытаюсь сравнивать каждого любимого героя с собой и часто наделяю его своими чертами характера».
Инфаркт
Заканчивающееся первое полугодие 1986-го, наполненное напряжённым трудом, давало писателю немало удовлетворения: закончен и подготовлен к печати роман «Каторга», полностью завершена работа над первой частью книги о разведчике «Честь имею», написано несколько исторических миниатюр.
На настроении Пикуля, по крайней мере внешне, не отразился даже оскорбительно-бестактный выпад против него В. Каверина, опубликовавшего в «Литературной газете» от 18 июня статью под названием «Взгляд в лицо». Валентин Саввич не отреагировал на эти уколы. Но как часто бывало, статья вызвала реакцию читателей. Они требовали извинений перед Пикулем, и на полученный из редакции ответ о том, что «это не более чем личное мнение» Каверина, резонно замечали: «Всё дело в том, что “личное мнение” В. Каверина с высокой трибуны “Литературной газеты” доносится до читателей всей страны, а всех, думающих иначе, на страницы газеты не допускают. Таким образом, газета оскорбляет Валентина Пикуля и всех его читателей и почитателей на всю страну без права защищаться».
А Пикуль и не собирался защищаться, он продолжал писать.
Только что купленная мною книга Андрея Никитина «Точка зрения» пришлась ему по душе. «Талантливый писатель, хорошо знающий и превосходно чувствующий эпоху. С его выводами я вполне согласен», — заключил Пикуль, проштудировав книгу.
Тогда и вынес автор на первый лист будущего романа цитату из этой книги: «Почему мы об этом ничего не знаем? А почему мы должны об этом знать? Можно удивляться, что мы вообще что-то знаем о том времени!»
Несмотря на «некруглость» даты своего очередного дня рождения, Валентин Саввич принимал поздравления от друзей и почитателей. Но это было 14 июля, потому что накануне мы с Валентином уединились, совершив небольшое путешествие в живописную Сигулду.
15 июля на концерт Аллы Пугачёвой мы отправились вдвоём с Мариной.
С концерта я торопилась домой, зная, что предстоит встречать гостей: к Валентину обещал зайти приехавший из Киева в Ригу Николай Пикуль с женой Людмилой. Родственник по отцовской линии.
Весь вечер провели в разговорах и воспоминаниях. Хотя и не очень ярко, в сознании Валентина Саввича всплывали картины далёкого детства: короткое пребывание в украинском местечке с названием Кагарлык, добрые ласковые руки дяди — двоюродного брата Саввы Михайловича. Тепло расстались где-то к полуночи. Валентин Саввич долго не мог заснуть. То ли нахлынувшие впечатления, то ли… комары.
После короткой борьбы «врукопашную» Валентин поднялся, чтобы (как пошутил) «ввести главные силы ПВО». Он встал на кровать и, подняв руку, брызнул из баллончика с дихлофосом в пространство над шкафом. В тот же момент вскрикнул и медленно осел на кровать, обхватив грудь руками. Я помогла прилечь, открыла окна. Валидол и нитроглицерин не улучшали состояния. Валентин трудно дышал, лицо было бледное, руки и ноги холодные. Не слушая его протестов, вызвала «скорую»…
Озабоченные врачи, констатировавшие многоочаговый инфаркт, хлопотали над Пикулем. Состояние его не улучшалось.
Заключение медиков: надо срочно ехать в больницу.
— Я еду с тобой, — склонившись над ним, прошептала я.
— Доченька, не расстраивайся, я сильный, выкарабкаюсь, — слова давались Пикулю с болью.
Его поместили в реанимацию первой городской больницы, расположенной совсем рядом с домом. В реанимацию меня не пустили.
Был пятый час утра — день только зарождался… Я шла домой и в ушах у меня звучали слова Валентина, сказанные при расставании:
— Забери меня отсюда, я хочу в военно-морской госпиталь.
Придя домой, несмотря на раннее время, позвонила хорошо знакомым военным медикам — Ефиму Михайловичу Крепаку и Владимиру Корнеевичу Малышко. Утром они уже были у Пикуля и, ознакомившись с состоянием дел, дали совет отговорить Валентина от нерационального шага.
— Во-первых, не довезём, но главное — здесь аппаратура лучше госпитальной, — аргументировали они. Но хорошей здесь была не только аппаратура.
Доктор Алексей Фёдорович Пруткин неделю не отходил от постели больного Пикуля. Его первоначальная грубоватость по отношению ко мне быстро нашла понятное объяснение. Профессиональные и человеческие заботы о Пикуле превалировали над этикетом.
Более месяца Валентин Саввич не покидал реанимационную палату. Вынужденная пассивность тяготила его. По согласованию с врачами я частично удовлетворяла его тягу к книгам. Под этим надо понимать то, что вместо книг для чтения я ежедневно покупала и приносила ему новые альбомы по искусству, которые он, не напрягая зрения и не перетруждая сердце, с удовольствием просматривал.
В это время для знакомства с Пикулем приехал из Японии господин Судзукава. Довольно хорошо знающий русский язык, Судзукава-сан имел намерение взяться за перевод сентиментального романа «Три возраста Окини-сан». Врачи посчитали такую встречу нежелательной, и все «международные переговоры» по этому вопросу провела я, вручив гостю от имени Пикуля, кроме всего прочего, и необходимую ему для перевода книгу, достать которую в близких к своей родине дальневосточных регионах он не сумел. Помог японцу выйти на Пикуля и сопровождал его в Риге Виталий Гузанов, как и Пикуль, — бывший юнга. Это моё знакомство с Судзукавой-сан и его очаровательной супругой Наокой положило начало переписке Пикуля с его заочным японским знакомым.
Когда было разрешено посещение больного, Пикуля часто навещали друзья и знакомые. Приходивший регулярно Юрий Данилович даже запечатлел на фотоплёнку Пикуля в эти не лучшие в его жизни дни.
Навещал Валентина Саввича и протоиерей — отец Леонид (Абашев), с которым у Пикуля завязались контакты с трагических дней похорон моего сына Виктора.
— Простите, — обратился ко мне в коридоре больницы молодой человек, — можно вас попросить передать цветы Валентину Пикулю? Нет, мы не знакомы. Я знаком только с его книгами, — дал пояснение на мой вопрос, как теперь выяснилось, читатель…
Во второй половине августа Пикулю разрешили потихоньку вставать. Первое же посещение туалета, совмещённого с курилкой, расстроило меня пикулевской несерьёзностью.
— Мне бы сейчас пару раз затянуться, и у меня бы всё прошло, — мечтательно проговорил он.
Спустя несколько дней Валентин всё же заставил меня принести ему одну сигаретку, ультимативно заявив, что при моём отказе он опустится до унижения и выпросит её у кого-нибудь в курилке.
Немного окрепнув, Пикуль совершал вояжи в курилку, совмещая приятное с полезным и неполезное с приятным: пообщаться с людьми и «подышать свежим дымом».
21 августа телеинтервью Татьяны Земсковой пошло в эфир. Многие больные с удивлением смотрели на экран, где на вопросы ведущей пространно и интересно отвечал писатель Валентин Пикуль, тот самый, с которым они недавно разговаривали в курилке.
Я смотрела передачу вместе со всеми в коридоре больницы, а Пикуль, верный своему принципу — не читать и не смотреть ничего о себе, — лежал в своей палате.
На следующий день многие подходили к Пикулю и говорили тёплые, душевные слова.
Пребывание в больнице продлилось до 8 сентября.
На перекрёстках, дорогах и тропинках
Наконец наступил тот долгожданный день, когда Валентина Саввича решили выпустить из больницы. Маршрут его был строго определён — он направлялся в санаторий Яунке-мери, в кардиологическое отделение, на долечивание.
Накануне отправки в санаторий Пикуля на один день его отпустили домой, чтобы собрать необходимые вещи. Отпустили с большой неохотой, и то только потому, что расстояние от больницы до дома не более 200 метров. Не торопясь, мы преодолели этот путь. Подойдя к дому, Валентин Саввич сказал мне:
— Видишь, какой я теперь стал ходок. Так не люблю быть для кого-то обузой…
Я пыталась его успокоить, но когда мы вошли в подъезд, меня охватило сильное волнение: лифт не работал. В этом году почему-то все механизмы были против Пикуля. С затаённым страхом (а вдруг что случится?), медленно, с большим трудом и напряжением мы поднялись на третий этаж.
Вошли в кабинет. Валентин Саввич обвёл взглядом корешки книг, положил руки на стеллаж.
— Ну вот, я снова с вами. Значит, будем жить и работать.
Осторожно перемещался Пикуль из комнаты в комнату, брал в руки то одну, то другую книгу и подолгу, будто впервые, рассматривал каждую…
Поздно вечером мы вернулись в больницу, чтобы утром под присмотром врача отправиться в Яункемери — курортный городок на Рижском взморье.
Доехали без приключений, если не считать того, что, немного заблудившись, долго не могли найти поворота с дороги на санаторий.
Никто нас не встречал, что меня немного разочаровало, а Пикуля обрадовало.
— Тем лучше, — заметил он, — я не приучен к излишнему вниманию, да и сам расшаркиваться не люблю…
Нас разместили в удобном и очень уютном номере. Утром разбуженный мною Пикуль отправился к врачу, которая строго-настрого запретила больному на период акклиматизации выходить за пределы санатория.
— Ну что я тебе говорил… — жаловался мне нуждающийся в сострадании супруг. — Меня снова посадят в клетку.
Несмотря на запреты врачей, мы всё же совершали небольшие прогулки за территорию санатория. Причину Пикуль объяснял понятными словами: «Голод — не тётка». Дело в том, что Валентин Саввич не ходил в столовую санатория, облюбовав для «кушательных» дел расположенную неподалеку шашлычную.
И главным было не то, что здесь он ел что хотел, гораздо важнее было то, что он ел, когда хотел. Подстраивать свой режим под чужой распорядок — это для Пикуля было невыносимо.
В расположенной через дорогу «шашлычнице», негусто заселённой шофёрским людом, Валентина в первый же день узнали.
— Ой! Так вы же, по-моему, писатель Валентин Пикуль, — не то вопрошая, не то утверждая, воскликнула гостеприимная хозяйка заведения.
— Лукавить не вижу смысла, — принимая из её рук свой любимый «харчо», улыбнулся Валентин Саввич.
С тех пор нас всегда здесь ждали и принимали с заботой и подчёркнутым вниманием…
Природе иногда тоже ужасно хочется пофантазировать. И для этого она выбрала осень 1986-го. Как будто бы по волшебству прохладное осеннее ненастье сменилось почти летним теплом.
В один из таких дней, пересекая вместе с Валентином широкое шоссе, я заметила, что водитель большого грузовика, следовавшего по дороге, вёл себя как-то странно: почти по пояс высунувшись из окна кабины, всматривался в нашу сторону. Оглядев себя и всё вокруг, я не обнаружила ничего интересного. А когда мы свернули на лесную тропу, нас в лесу настиг запыхавшийся молодой человек.
— Валентин Саввич?.. — Это был водитель грузовика, который, оставив машину на дороге, бросился за Пикулем вслед, чтобы получить автограф.
— Как же вы меня узнали? — поинтересовался Пикуль.
— А я видел в августе ваше выступление по телевизору, мой друг записал его на кассету, и я только позавчера вновь просмотрел её… и вдруг вижу вас живьем. Это ж фантастика!
Встреча была приятной, и Валентин Саввич часто вспоминал о ней прежде всего потому, что здесь он единственный в жизни раз отошёл от своего правила и расписался не на книге, а на листке записной книжки читателя.
1 октября срок путёвок истёк.
В первый же вечер по приезде Валентин долго разбирал поступившую корреспонденцию, тёплые письма друзей и знакомых разбередили душу.
Я просила Валентина не спешить с работой, окрепнуть, намекая на то, что им и так уже многое сделано, что пора и нужно отдохнуть. Он не соглашался.
— Пойми, — говорил, — если обозначил и видишь свою цель, то надо идти к ней во что бы то ни стало. — И после паузы произнес: — Не хочу тебя огорчать, но здравый смысл указывает мне, что надо спешить, я это чувствую своим нутром…
Каюсь, в тот момент, видя постепенное, но значительное улучшение его состояния, я недооценила трагизма его слов.
А Пикуля эта мысль не отпускала. Видимо, в этот год написал он записку, найденную мною позднее в рукописи «Аракчеевщины»:
«Старость застигает человека врасплох. Нет, я ещё не хватаюсь рукой за сердце, но сердце само уже чувствует, что сроки диктуют поведение и стиль работы. Теперь речь не о том, чтобы сказать, время требует досказать».
Судьба отпустила Валентину Саввичу Пикулю ещё четыре творческих года. Говорю «творческих» потому, что вне работы он не представлял своего существования.
В этот год Валентина навестили два давно знакомых Сергея: Викулов и Журавлёв. Сергей Васильевич Викулов — поэт, фронтовик, главный редактор журнала «Наш современник». Понятно, что было о чём поговорить коллегам и ветеранам. Вспоминали общих друзей и знакомых, среди их имен звучали знаменитые — Сергей Орлов, Михаил Дудин, Николай Тихонов.
Несмотря на давнее сотрудничество с журналом, Пикуль не преминул высказать главному редактору свои претензии по поводу публикации «Нечистой силы».
— Как можно без ведома автора менять заглавие произведения, — наступал Пикуль, — тем более заимствовать у Арцыбашева «У последней черты»? Как можно было печатать роман с такими многочисленными и неудачными сокращениями? Но говорилось это, так сказать, к слову. Пикуль и сам понимал, что большинство его пожеланий — из области мечты о «свободе» слова в правовом государстве.
А в реальных условиях надо было смотреть на правду, какая она есть: публикация сильно «причёсанного» романа в журнале стоила его главному редактору поистине героических усилий, и, честно говоря, только после неё начались серьезные (и не серьёзные) разговоры о Пикуле… Тот, кто не знал его имени, — после выхода «У последней черты» узнал.
Сергей Викулов подарил Пикулю двухтомник избранных произведений в двух томах с дарственной надписью:
«Милые русичи Антонина Ильинична и Валентин Саввич, до глубины души тронут Вашим гостеприимством. Дай Вам Бог здоровья и общих успехов!»
Сергей Иванович Журавлёв, занимавший в то время пост заместителя главного редактора издательства «Советская Россия», решил воспользоваться обоюдоприятной встречей и «отобрал» у Валентина Саввича интервью для журнала «Советский воин».
Снова о творчестве
Состояние здоровья вмешалось в жизнь писателя, спутав все карты…
«Хельсинки, 9 декабря.
Одна из красивейших площадей центра финской столицы — Сенатская площадь выглядела в тот морозный декабрьский день несколько необычно.
На площади собрались офицеры Российского флота. Одеты они были, как и положено военному офицеру 1915–1917 годов, по форме, с полными регалиями. На них с интересом смотрели кучера, которые понукали не совсем резвых лошадёнок. А вот на площади показались и местные жители Гельсингфорса, как тогда называли финскую столицу по-шведски. Тоже одетые под стать моде тех лет. Они спешили поймать извозчика…
Киностудия “Ленфильм” в настоящее время снимает в Хельсинки эпизоды фильма по роману Валентина Пикуля “Моонзунд”.
Это только начало большой работы над двухсерийным фильмом. Он приурочен к 70-летию Великого Октября и расскажет о революционном движении на флоте.
Известно, что штаб Балтийского флота того времени находился в Гельсингфорсе, и здесь в 1915–1917 годы было много важных и интересных событий, — отметил режиссёр фильма Александр Муратов.
На основании романа сценарий подготовил Владимир Володарский. Оператор картины Константин Рыжов, художник Евгений Гуков.
Главного героя — помощника командира корабля Сергея Николаевича Артеньева играет Олег Меньшиков. В фильме заняты также известные артисты: Евгений Евстигнеев, Вия Артмане, Николай Караченцов, Юрий Беляев, Юрий Платонов, Людмила Нильская и другие».
С такой информацией ТАСС познакомила своих читателей «Ленинградская правда» от 10 декабря 1986 года…
Сам же автор «Моонзунда» находился в психологически некомфортном состоянии.
— Слушай, — почти в растерянности говорил он, — я ничего не успеваю. Я ничего не могу написать. Так не пойдет. Очень прошу тебя, полностью возьми на себя все: договоры-переговоры, письма и всевозможные вычитки книг: гранки, вёрстки. Я должен только писать, надо торопиться.
Я понимала его душевное состояние, насколько вообще можно понять духовную жизнь другого человека…
Валентин Саввич приступил к доработке ранее задуманных и начатых миниатюр. Я занималась корреспонденцией и подготовкой к отправке «Каторги» в редакцию журнала «Дальний Восток».
10 ноября Валентину Саввичу позвонил Виталий Николаевич Шестопалов из «Советской России» и попросил, если можно, написать для газеты что-нибудь о Ломоносове. Пикуль с необычной лёгкостью и желанием откликнулся на «заказную» тему и за три дня написал миниатюру «Цветы в облаках» (другое название «Первый университет»), которая была опубликована уже 16 ноября. Надо сказать, что писатель заметно взбодрился, увидев плоды своего труда. Эта публикация придала силы и уверенности. На столе Пикуля появились рукописи незавершённых романов «Псы господни» и «Честь имею». Обширные планы необходимо было сузить до сегодняшней конкретики. Пикуль размышлял…
Благотворно повлиял на настроение писателя и очередной выход в свет его книг. Больше, чем публикации новинки — «Крейсера», Валентин обрадовался переизданию романа «Из тупика», с которым связано много переживательных воспоминаний, возвращавших его в творческую молодость.
Что прельщало в переизданном романе, — это издательство. Наконец-то книгу писателя, все главные мысли и творческое кредо которого сфокусировались на военно-патриотической тематике, выпустил Воениздат. Этого Пикуль долго и с нетерпением ждал. Из пунктов сегодняшней повестки дня у Пикуля было одно: согласовать вопросы и замечания по «Каторге», готовящейся к публикации в «Молодой гвардии». Этот этап работы затягивался.
24 ноября позвонил В. С. Новиков. Хорошо, что все переговоры вела я. Валентин Сергеевич сообщил, что приедет снимать вопросы по «Каторге» — сроки выхода романа немного сдвигаются, поскольку курирующий роман редактор Владимир Яковлевич Кукушкин умер.
Последнюю информацию я не довела до сведения Валентина. На себе испытавшему, как тяжело работать с «каторжным» материалом, возможно, на нём и подорвавшему своё здоровье Пикулю этого говорить было нельзя.
В конце ноября все работы по «Каторге» были завершены.
В последний месяц года я, по поручению Валентина, работаю по подготовке «Крейсеров» для Воениздата (что-то сокращаю, кое-где восстанавливаю по рукописи).
Валентин, видно по всему, ещё не определил своих стратегических направлений. Рукописи начатых романов меняют одна другую. В промежутках между мучительными раздумьями Пикуль работает над миниатюрами.
Дал мне для вычитки готовую объёмную, как повесть, миниатюру о Бениовском.
Новогодний подарок обретающему силу и уверенность писателю преподнесла газета «Советская Россия» опубликовав на своих страницах 31 декабря историческую миниатюру Валентина Пикуля «Проезжая мимо Любани».
Глава шестнадцатая НОЧИ И ДНИ ВАЛЕНТИНА ПИКУЛЯ Итоги подводят вначале…
Начало 1987 года можно отметить «нашествием» огромного количества писем читателей. Они шли в редакции газет и журналов, в Союз писателей и просто по адресу: Рига, Валентину Пикулю.
С чем был связан такой всплеск читательской почты?
Причин здесь несколько: успешно завоёвывал умы читателей «Фаворит», впервые без всяких купюр и комментариев был показан по телевидению фильм с участием писателя и, наконец, объявленная в прошлом году заочная читательская конференция по творчеству Валентина Пикуля.
А анализ таких писем говорил о многом.
Уже 3 января 1987 года газета «Известия» опубликовала интервью, в которых читатели-телезрители назвали лучшими в 1986 году.
В преамбуле помещённого материала, названного «Все звёзды голубого экрана», говорилось:
«Этот конкурс не носил статус официального. Идея его рождена была почтой в адрес телевизионной полосы “Известий”. Каждый месяц наши читатели отмечали лучшие, на их взгляд, передачи, фильмы, называли имена полюбившихся героев. Вот мы и решили подсчитать по месяцам, кто же больше других отличился? И вышло так.
Январь — Эдуард Сагалаев…
Февраль — Игорь Фесуненко…
Август — Валентин Пикуль…
Ноябрь — Майя Плисецкая…
Декабрь — Юрий Власов…
Наши корреспонденты задали лауреатам два вопроса. Первый — что нравится и не нравится вам в работе Центрального телевидения? А второй — о планах на 1987 год». Далее следовали интервью.
Помню, как отвечал по телефону на поставленные вопросы, поднятый мной с постели по такому случаю, Валентин Саввич.
— Хотелось бы пожелать редакторам передач, чтобы обращение с экрана не звучало безадресно, а назывались конкретные имена и фамилии виновных в просчётах, так же, как мы открыто называем героев в положительном плане. Если я напишу плохую книгу, критик-то не станет щадить моё имя, а предаст его гласности. Каждый должен отвечать за свои действия перед народом, — заметил, в частности, Валентин по первому вопросу и продолжил: — Планы такие. Жду, и даже с немалым нетерпением, начала публикации в журнале «Молодая гвардия» последнего романа про каторгу. Только что завершил работу над серией политических миниатюр для журнала «Наш современник». А новогоднюю ночь отметил возвращением к роману, который начинал ещё в мае 1984 года…
Это будет роман о Сталинграде, о великой битве на Волге.
Много откликов пришло на августовскую телепередачу, которая, пожалуй, впервые познакомила зрителей с этим известным писателем и абсолютно неизвестным человеком.
Симпатией к Пикулю-человеку прониклись даже люди, не разделяющие особого восторга по поводу его творчества.
Академик Б. А. Рыбаков в статье «Живая сила веков», опубликованной в газете «Советская Россия», высказал мысль, которая присутствовала во многих читательских откликах:
«Вот по телевидению выступал Валентин Пикуль. Я, по правде говоря, не очень большой поклонник книг этого писателя. Но им зачитываются. Он делает очень полезное патриотическое дело. Я бы сказал, что его романы сыграли немалую роль в нынешнем усилении тяги к истории. На меня произвёл впечатление его ответ на вопрос, как он относится к своей популярности.
— Никто не обучил людей истории, потому и Пикуль хорош, — ответил Пикуль.
— Это было и самокритично, по-мужски, и смело — не каждый способен так заявить о себе.
— Я затыкаю дыру. Это историки должны были образовать людей…
— Он прав!»
В январе подвела итоги конкурса «Лучшая книга 1986 года» газета «Книжное обозрение», среди других лучшим был назван роман «Крейсера». В той же газете от 17 июля 1987 года были опубликованы данные о симпатии читателей, составленные на основании нескольких тысяч анкет, систематизирующих читательский спрос.
По тематике «История России» список начинался так:
1. Карамзин.
2. Соловьёв.
3. Пикуль.
Я показала публикацию Валентину Саввичу. Он внимательно и серьёзно прочёл все фамилии.
— Меня не волнует место, но я очень горд соседством. Отрадно, что читатели приближают мои книги к трудам таких заслуженных историков. — В словах его не было ни малейшего кокетства…
Подвёл «местные» итоги и журнал «Наш современник», присудив премию Валентину Пикулю — своему постоянному автору — за лучшие публикации прошлого года.
Осенью, после возвращения с дачи в квартире почти не умолкая зазвонил телефон. Поднимаю трубку. Услышав мой голос, брат из Северодвинска облегчённо вздохнул. Он поведал, что по городу ходят такие слухи: «Валентин Пикуль завёл свой катер и сбежал в Швецию». Братья забеспокоились, где я — с Пикулем в Швеции или в Риге.
Валентин долго смеялся.
— Видишь, когда происходит замалчивание моего имени, тогда появляются сплетни. Какой бы ни была жизнь, я никогда не предам свой народ… Я знаю, что за границей живут лучше нас, но моё сердце, моя жизнь, мой труд принадлежат только России…
Отчизна… Родина… Жизнь…
Завершение тетралогии
В середине февраля в газете «Советский Сахалин» в рубрике «У нас в гостях журнал “Дальний Восток”» были впервые опубликованы отрывки из романа «Каторга».
И сразу Пикулю пошли письма. В первую очередь — от краеведов. Эти прекрасные люди, приверженные науке, бесконечно влюбленные в свой родной край, очень тактично указывали Валентину Саввичу на его «ошибки».
— Ну, никак не хотят признавать меня писателем, — не сердито рассуждал он, — для многих Пикуль — учитель истории. Хорошо это или плохо? С одной стороны, весьма почётно, но неужели мне непозволительно ну хоть на десяток процентов пофантазировать?
Любопытно, что еще в середине января к Пикулю приезжал Юрий Анатольевич Спасский со Свердловской киностудии для заключения договора на экранизацию «Каторги».
— Она ещё полностью не опубликована, вы с ней не знакомы, как же вы покупаете кота в мешке? — Под шуткой Валентин Саввич скрывал своё недоумение.
Несмотря на подписанный договор, «кот» до сих пор «сидит в мешке».
И такие сюжеты были не единичные.
27 марта у меня на работе раздался звонок. К моему удивлению, звонил Валентин, который, по моим расчётам, в это время должен был отдыхать.
— Я уже встал, — в голосе Пикуля чувствовались бодрые, радостные нотки. — Если можете, приезжайте скорее — будете довольны!
«Интересно, что же такое произошло?» — думала я. Пи-кулевский тон не предвещал ничего неприятного. Оставив на столе недопитый чай (было время обеда), я поспешила на троллейбус. Валентин встречал меня на пороге, помог раздеться и пригласил сразу в холл, к столу.
— Что случилось? — допытывалась я, разглядывая стол, красиво сервированный деликатесами из холодильника. И вдруг увидела то, от чего мне всё стало ясно: в центре стола лежали новенькие журналы «Молодая гвардия».
— У нас сегодня праздник, — с гордостью изрёк Пикуль, — пошла «Каторга». Если бы мог, на радостях выпил бы… Я так волновался за неё, её так долго задерживали, что я думал, не выйдет совсем.
— Откуда у тебя журналы? — недоумевала я, зная, что он никогда не выходит за почтой.
— Повезло, — хорошее настроение не покидало Валентина, — бандероль не пролазила в щель почтового ящика, и почтальон, молодец такой, барабанил в дверь до тех пор, пока не разбудил меня…
Практически одновременно с «Молодой гвардией» публикацию романа осуществил и журнал «Дальний Восток».
Самые многочисленные отклики на новый роман, как и следовало ожидать, автор получил из мест лишения свободы. Вот некоторые выдержки из писем:
«Вы поведали о событиях начала века, а я уголовник сегодняшних дней. Глядя с этих позиций, могу сказать, что многое из того, что творилось “на краю света”, живо и по сей день…»
«Если бы у нас сейчас была такая каторга, как описано у вас, можно было бы молиться…»
«Хотелось бы, чтобы вы написали о современной каторге и о брежневском самовосхваляющем режиме…»
«Для большинства читателей вы — Писатель с большой буквы, вам верят, помогите перестроить всю систему НТК…»
«Без главного героя — Полынова — “Каторга” многое бы потеряла, в романе хорошо передан дух того времени…»
«Читал вашу “Каторгу”, как в детстве “Графа Монте-Кристо”».
Читатель К. Р. Коляда из города Черкассы пишет: «“Каторгу” прочёл залпом. Какая прекрасная действительно историческая трагедия. Я работал на Сахалине, вернее в Александровске, в период 1933—35 годов, возглавлял Торг-син. В Вашей “Каторге” передан именно дух, эпоха того времени, как вам это удалось? Вы подняли честь и достоинство офицеров, в частности, Быкова… Спасибо за это и честные книги».
«Дорогой уважаемый Валентин Саввич! Не могу не обратиться к Вам, моему современнику — ваш роман “Каторга” потряс! Огромное спасибо и низкий поклон до земли. Вы — Великий писатель! Вы обладаете удивительным даром синтеза истории Человечества и истории Людей… Пишу письмо на одном вздохе, мысли, слова благодарности и восхищения путаются… Огромное спасибо за Полынова и Аниту, за Ивана Кутерьму, — за всех! Под Вашим воздействием я тоже буду писать, и писать хорошо.
Мне 22 года Олег, пос. Чультип Магаданской области 31.07.1987».
Во многих письмах содержатся просьбы прояснить, подтвердить, помочь убедиться в своих догадках и выводах.
«Обращаюсь к Вам за помощью. Я — учитель средней школы села Адо-Тымово. Недалеко от нашего села находятся старые заброшенные могилы русских дружинников, взятых в плен и заколотых японцами во время русско-японской войны в июле 1905 года, предположительно это дружинники 2-й или 4-й дружин, оборонявших Северный Сахалин. Могила безымянна, обстоятельства гибели неизвестны, мне кажется, на месте захоронения нужно поставить памятник. Наш Сахалин так беден памятниками, особенно периода русско-японской войны. Узнал из Вашего интервью о “Каторге”. Меня поразило, что люди, угнанные царизмом сюда, встали на защиту земли-мачехи. Помогите. Вы, наверное, работали в архивах, с редкими книгами. Может быть, что-нибудь знаете об этой казни. Я обращался к фондам нашего архива и музея. Узнал, что к северу от Дербинское (Тымковское) действовала 2-я дружина штабс-капитана Филимонова и 4-я дружина капитана Внукова. Очевидно, члены этих дружин и лежат в могиле… Самарин Игорь Анатольевич. Сахалинская обл. Адо-Тымово».
Пикуль поднял имеющиеся источники и подтвердил Игорю Анатольевичу в письме, что в этом районе действительно сражались с японцами дружины Внукова и Филимонова.
Это письмо, пусть и объёмное, хочется привести с небольшими сокращениями, оно от современного зэка, послушаем, что он скажет о каторге:
«Как мог, оттягивал, но сегодня прочёл последнюю страничку Вашей “Каторги”. Но вместе с тем нужно заметить, что было задето и моё самолюбие. Пусть Пикуль известный романист, но помимо архивной информации, доступной далеко не каждому, он, к превеликому стыду, утёр тебе нос в описании некоторых деталей местности, быта и людей. Тебе, живущему в этих местах, не знать своего края просто непростительно. Да и соотношение: ты — коренной, Пикуль вряд ли по-настоящему осмотрелся, если даже и бывал на острове. Это даёт особую признательность и почтение: спасибо Вам за труд!
Ваша “Каторга”, несомненно, есть самая удачная страничка в истории Сахалина того периода. От соседей слышу только положительные отклики…
Но у Сахалина есть и другая, не менее ужасная и трагичная страница истории — 1937 год.
Не взяли бы Вы на себя ответственность и честь осветить в художественно-документальном плане и это время? Уверен, что потомки репрессированных будут благодарны Вам за это. И не только они.
Время перестройки позволило широкому читателю узнать такие вещи, которые всего лишь пару лет назад предусмотрительно были не для печати. Положение сахалинского каторжника с достаточной ясностью можно себе представить после прочтения Вашей “Каторги”, а вот шкуру современного зэка (здесь и далее выделено автором. — А. П.) мне приходилось примерить в действительности…
Есть и другая неосвещённая тема. Ведь на многих стройках первопроходцами были зэки, а не комсомольцы. Не уменьшая мужества последних, о первых — не обязательно кричать, но и правильно ли замалчивать? Конечно, различие есть, и огромное. Но ведь в обоих случаях люди, а уже потом — зэки, и всё опять-таки на благо человека.
И последнее. Во всех отношениях симпатичен Полынов и его королева. Уверен: без этого героя “Каторга” читалась бы и даже воспринималась совсем не так. Если не секрет, скажите, пожалуйста, — есть ли в этом образе (как и в Аните) что-либо документальное, или же они Ваш вымысел?..»
Реально существовавшего Полынова не было, это образ собирательный. Но, думаю, многие могли заметить, что автора всегда влекли сильные личности, волевые и целеустремлённые, типа героев Джека Лондона, чётко знающие, чего они хотят добиться в жизни. И в большинстве произведений Валентина Пикуля такие герои есть. Честные, волевые, самоотречённые, верой и правдой служившие своему народу и Отечеству.
Романом «Каторга» Пикуль закончил свою одиссею о дальневосточных событиях 1904–1905 годов, в которую входят три вышедших ранее романа: «Богатство», «Три возраста Окини-сан», «Крейсера».
Дачные сюжеты
Желающих провести летний отдых на Рижском взморье в советские времена было предостаточно. Чтобы снять на сезон более или менее приличную дачу, этим вопросом надо было заниматься много загодя. Найти хорошую дачу в последний момент — дело практически безнадёжное.
За тревожной суетой прошлого года я как-то упустила это из виду. В результате весной 1987 года мы остались без дачи.
Я сильно расстроилась: ведь судя по дням, проведённым в санатории, климат и природа взморья благотворно влияли на состояние здоровья Валентина. Отчаявшись, после нескольких безуспешных поисковых попыток я решила обратиться за помощью к властям, чего раньше никогда не делала.
Без ведома Пикуля набрала телефон секретариата председателя Совета министров ЛCCP и попросила меня принять, на что сразу же получила согласие. Общительный и очень приветливый Юрий Янович Рубен расспросил о здоровье Валентина Саввича, поинтересовался его работой и проблемами. На изложенную мною просьбу откликнулся обещанием помочь.
Это сейчас мы всё реже и реже верим обещаниям. А тогда… Буквально через несколько дней мне позвонил управляющий делами Совета министров и пригласил проехать с ним в Юрмалу, чтобы посмотреть дачу. Расстояние до Дзинтари в разговорах преодолели незаметно.
Симпатичный одноэтажный домик с тремя комнатками внутри мне понравился, на нём и остановились.
Вернувшись домой, я попросила Валентина написать заявление. Поток протестов выражался в словах, что ему ничего не надо, что ничего никогда и ни у кого просить не будет.
— Ладно, ты только дай мне свой автограф. — Я подсунула Пикулю отпечатанное на машинке заявление.
Махнув рукой, он поставил подпись.
Несколько дней мы с дочерью наводили порядок на даче, готовя для Валентина рабочее место и создавая там уют.
Кое-что надо было взять из города. Я просматривала шкафы и чемоданы, отбирая нужное. Открыв какой-то чемодан, я обнаружила аккуратно завёрнутую в тряпицу детскую юлу.
— Почему и откуда она здесь? — спросила я у Валентина.
— Это моя любимая игрушка. — Пикуль раскрутил юлу.
Набрав обороты, юла как будто замерла в пространстве, издавая многоголосый завораживающий гул.
— Простой гироскоп, — продолжал Пикуль, — но сколько в ней жизненной философии. Постепенно энергия юлы иссякает, голос её слабеет, она теряет устойчивость и начинает раскачиваться, пока не упадет. Вот и моя жизнь сейчас где-то на таком этапе.
— Перестань! — Я убрала упавшую юлу…
Перед первым выездом на дачу я волновалась: понравится ли там Валентину, сможет ли он работать?
В воскресный день такси быстро домчало нас до дачи.
Валентин Саввич обошёл весь дом, осмотрел двор и остался доволен. Эту ночь он работал над «Иезуитами» и через некоторое время отправился отдохнуть. Вокруг было тихо, и я пыталась не входить в дом, чтобы не нарушить его сон. Спустя несколько часов супруг проснулся. Его трясло, как в лихорадке: прохладная весенняя влажность пропитала постельное бельё.
На такси вернулись домой, где Валентин Саввич почти на неделю занемог. Оправившись от простуды, вернулся к работе, но меня предупредил, что на дачу больше не поедет, поскольку там сыро и холодно. Я попросила дочь Марину нанять специалистов, чтобы провести отопление. Началась «весёлая» жизнь, которая продолжалась всё лето.
Почему-то эта дача не принесла нам ожидаемой радости и не оказала сколь-нибудь благотворного влияния на творчество Валентина.
С большим трудом и затратами поставленные батареи зимой перемёрзли, и ремонт их продолжался ещё и в следующее лето.
Зимой же дачу обокрали. Хорошо, что воры были мало интеллектуальны и взяли только вещи. Это дало возможность, чтобы не расстраивать Пикуля, скрыть от него неприятный инцидент. Пропажа тряпок, ковров, телевизоров и даже звериных шкур прошла незаметно для писательского сознания. А что было бы, если бы пропала хоть одна книга? Это даже вообразить трудно.
На даче мы бывали только наездами, чаще принимая там гостей. Вместе с женой Ниной приезжал к Пикулю и отдыхал на даче бывший юнга Виталий Гузанов. Там же встретились и познакомились с известным скульптором Олегом Комовым и его женой Ниной Ивановной.
Заезжали и с Е. В. Туиновым. Евгений Вячеславович приезжал к писателю, чтобы поработать над книгой «Кровь, слёзы и лавры», которую он, как редактор, готовил к 60-ле-тию Валентина Пикуля…
Начало 1987 года можно отметить «нашествием» огромного количества писем читателей. Они шли в редакции газет и журналов, в Союз писателей и просто по адресу: Рига, Валентину Пикулю.
С чем был связан такой всплеск читательской почты?
Причин здесь несколько: успешно завоёвывал умы читателей «Фаворит», впервые без всяких купюр и комментариев был показан по телевидению фильм с участием писателя и, наконец, объявленная в прошлом году заочная читательская конференция по творчеству Валентина Пикуля.
А анализ таких писем говорил о многом.
Уже 3 января 1987 года газета «Известия» опубликовала интервью, в которых читатели-телезрители назвали лучшими в 1986 году.
В преамбуле помещённого материала, названного «Все звёзды голубого экрана», говорилось:
«Этот конкурс не носил статус официального. Идея его рождена была почтой в адрес телевизионной полосы “Известий”. Каждый месяц наши читатели отмечали лучшие, на их взгляд, передачи, фильмы, называли имена полюбившихся героев. Вот мы и решили подсчитать по месяцам, кто же больше других отличился? И вышло так.
Январь — Эдуард Сагалаев…
Февраль — Игорь Фесуненко…
Август — Валентин Пикуль…
Ноябрь — Майя Плисецкая…
Декабрь — Юрий Власов…
Наши корреспонденты задали лауреатам два вопроса. Первый — что нравится и не нравится вам в работе Центрального телевидения? А второй — о планах на 1987 год». Далее следовали интервью.
Помню, как отвечал по телефону на поставленные вопросы, поднятый мной с постели по такому случаю, Валентин Саввич.
— Хотелось бы пожелать редакторам передач, чтобы обращение с экрана не звучало безадресно, а назывались конкретные имена и фамилии виновных в просчётах, так же, как мы открыто называем героев в положительном плане. Если я напишу плохую книгу, критик-то не станет щадить моё имя, а предаст его гласности. Каждый должен отвечать за свои действия перед народом, — заметил, в частности, Валентин по первому вопросу и продолжил: — Планы такие. Жду, и даже с немалым нетерпением, начала публикации в журнале «Молодая гвардия» последнего романа про каторгу. Только что завершил работу над серией политических миниатюр для журнала «Наш современник». А новогоднюю ночь отметил возвращением к роману, который начинал ещё в мае 1984 года…
Это будет роман о Сталинграде, о великой битве на Волге.
Много откликов пришло на августовскую телепередачу, которая, пожалуй, впервые познакомила зрителей с этим известным писателем и абсолютно неизвестным человеком.
Симпатией к Пикулю-человеку прониклись даже люди, не разделяющие особого восторга по поводу его творчества.
Академик Б. А. Рыбаков в статье «Живая сила веков», опубликованной в газете «Советская Россия», высказал мысль, которая присутствовала во многих читательских откликах:
«Вот по телевидению выступал Валентин Пикуль. Я, по правде говоря, не очень большой поклонник книг этого писателя. Но им зачитываются. Он делает очень полезное патриотическое дело. Я бы сказал, что его романы сыграли немалую роль в нынешнем усилении тяги к истории. На меня произвёл впечатление его ответ на вопрос, как он относится к своей популярности.
— Никто не обучил людей истории, потому и Пикуль хорош, — ответил Пикуль.
— Это было и самокритично, по-мужски, и смело — не каждый способен так заявить о себе.
— Я затыкаю дыру. Это историки должны были образовать людей…
— Он прав!»
В январе подвела итоги конкурса «Лучшая книга 1986 года» газета «Книжное обозрение», среди других лучшим был назван роман «Крейсера». В той же газете от 17 июля 1987 года были опубликованы данные о симпатии читателей, составленные на основании нескольких тысяч анкет, систематизирующих читательский спрос.
По тематике «История России» список начинался так:
1. Карамзин.
2. Соловьёв.
3. Пикуль.
Я показала публикацию Валентину Саввичу. Он внимательно и серьёзно прочёл все фамилии.
— Меня не волнует место, но я очень горд соседством. Отрадно, что читатели приближают мои книги к трудам таких заслуженных историков. — В словах его не было ни малейшего кокетства…
Подвёл «местные» итоги и журнал «Наш современник», присудив премию Валентину Пикулю — своему постоянному автору — за лучшие публикации прошлого года.
Осенью, после возвращения с дачи в квартире почти не умолкая зазвонил телефон. Поднимаю трубку. Услышав мой голос, брат из Северодвинска облегчённо вздохнул. Он поведал, что по городу ходят такие слухи: «Валентин Пикуль завёл свой катер и сбежал в Швецию». Братья забеспокоились, где я — с Пикулем в Швеции или в Риге.
Валентин долго смеялся.
— Видишь, когда происходит замалчивание моего имени, тогда появляются сплетни. Какой бы ни была жизнь, я никогда не предам свой народ… Я знаю, что за границей живут лучше нас, но моё сердце, моя жизнь, мой труд принадлежат только России…
Отчизна… Родина… Жизнь…
Завершение тетралогии
В середине февраля в газете «Советский Сахалин» в рубрике «У нас в гостях журнал “Дальний Восток”» были впервые опубликованы отрывки из романа «Каторга».
И сразу Пикулю пошли письма. В первую очередь — от краеведов. Эти прекрасные люди, приверженные науке, бесконечно влюбленные в свой родной край, очень тактично указывали Валентину Саввичу на его «ошибки».
— Ну, никак не хотят признавать меня писателем, — не сердито рассуждал он, — для многих Пикуль — учитель истории. Хорошо это или плохо? С одной стороны, весьма почётно, но неужели мне непозволительно ну хоть на десяток процентов пофантазировать?
Любопытно, что еще в середине января к Пикулю приезжал Юрий Анатольевич Спасский со Свердловской киностудии для заключения договора на экранизацию «Каторги».
— Она ещё полностью не опубликована, вы с ней не знакомы, как же вы покупаете кота в мешке? — Под шуткой Валентин Саввич скрывал своё недоумение.
Несмотря на подписанный договор, «кот» до сих пор «сидит в мешке».
И такие сюжеты были не единичные.
27 марта у меня на работе раздался звонок. К моему удивлению, звонил Валентин, который, по моим расчётам, в это время должен был отдыхать.
— Я уже встал, — в голосе Пикуля чувствовались бодрые, радостные нотки. — Если можете, приезжайте скорее — будете довольны!
«Интересно, что же такое произошло?» — думала я. Пи-кулевский тон не предвещал ничего неприятного. Оставив на столе недопитый чай (было время обеда), я поспешила на троллейбус. Валентин встречал меня на пороге, помог раздеться и пригласил сразу в холл, к столу.
— Что случилось? — допытывалась я, разглядывая стол, красиво сервированный деликатесами из холодильника. И вдруг увидела то, от чего мне всё стало ясно: в центре стола лежали новенькие журналы «Молодая гвардия».
— У нас сегодня праздник, — с гордостью изрёк Пикуль, — пошла «Каторга». Если бы мог, на радостях выпил бы… Я так волновался за неё, её так долго задерживали, что я думал, не выйдет совсем.
— Откуда у тебя журналы? — недоумевала я, зная, что он никогда не выходит за почтой.
— Повезло, — хорошее настроение не покидало Валентина, — бандероль не пролазила в щель почтового ящика, и почтальон, молодец такой, барабанил в дверь до тех пор, пока не разбудил меня…
Практически одновременно с «Молодой гвардией» публикацию романа осуществил и журнал «Дальний Восток».
Самые многочисленные отклики на новый роман, как и следовало ожидать, автор получил из мест лишения свободы. Вот некоторые выдержки из писем:
«Вы поведали о событиях начала века, а я уголовник сегодняшних дней. Глядя с этих позиций, могу сказать, что многое из того, что творилось “на краю света”, живо и по сей день…»
«Если бы у нас сейчас была такая каторга, как описано у вас, можно было бы молиться…»
«Хотелось бы, чтобы вы написали о современной каторге и о брежневском самовосхваляющем режиме…»
«Для большинства читателей вы — Писатель с большой буквы, вам верят, помогите перестроить всю систему НТК…»
«Без главного героя — Полынова — “Каторга” многое бы потеряла, в романе хорошо передан дух того времени…»
«Читал вашу “Каторгу”, как в детстве “Графа Монте-Кристо”».
Читатель К. Р. Коляда из города Черкассы пишет: «“Каторгу” прочёл залпом. Какая прекрасная действительно историческая трагедия. Я работал на Сахалине, вернее в Александровске, в период 1933—35 годов, возглавлял Торг-син. В Вашей “Каторге” передан именно дух, эпоха того времени, как вам это удалось? Вы подняли честь и достоинство офицеров, в частности, Быкова… Спасибо за это и честные книги».
«Дорогой уважаемый Валентин Саввич! Не могу не обратиться к Вам, моему современнику — ваш роман “Каторга” потряс! Огромное спасибо и низкий поклон до земли. Вы — Великий писатель! Вы обладаете удивительным даром синтеза истории Человечества и истории Людей… Пишу письмо на одном вздохе, мысли, слова благодарности и восхищения путаются… Огромное спасибо за Полынова и Аниту, за Ивана Кутерьму, — за всех! Под Вашим воздействием я тоже буду писать, и писать хорошо.
Мне 22 года Олег, пос. Чультип Магаданской области 31.07.1987».
Во многих письмах содержатся просьбы прояснить, подтвердить, помочь убедиться в своих догадках и выводах.
«Обращаюсь к Вам за помощью. Я — учитель средней школы села Адо-Тымово. Недалеко от нашего села находятся старые заброшенные могилы русских дружинников, взятых в плен и заколотых японцами во время русско-японской войны в июле 1905 года, предположительно это дружинники 2-й или 4-й дружин, оборонявших Северный Сахалин. Могила безымянна, обстоятельства гибели неизвестны, мне кажется, на месте захоронения нужно поставить памятник. Наш Сахалин так беден памятниками, особенно периода русско-японской войны. Узнал из Вашего интервью о “Каторге”. Меня поразило, что люди, угнанные царизмом сюда, встали на защиту земли-мачехи. Помогите. Вы, наверное, работали в архивах, с редкими книгами. Может быть, что-нибудь знаете об этой казни. Я обращался к фондам нашего архива и музея. Узнал, что к северу от Дербинское (Тымковское) действовала 2-я дружина штабс-капитана Филимонова и 4-я дружина капитана Внукова. Очевидно, члены этих дружин и лежат в могиле… Самарин Игорь Анатольевич. Сахалинская обл. Адо-Тымово».
Пикуль поднял имеющиеся источники и подтвердил Игорю Анатольевичу в письме, что в этом районе действительно сражались с японцами дружины Внукова и Филимонова.
Это письмо, пусть и объёмное, хочется привести с небольшими сокращениями, оно от современного зэка, послушаем, что он скажет о каторге:
«Как мог, оттягивал, но сегодня прочёл последнюю страничку Вашей “Каторги”. Но вместе с тем нужно заметить, что было задето и моё самолюбие. Пусть Пикуль известный романист, но помимо архивной информации, доступной далеко не каждому, он, к превеликому стыду, утёр тебе нос в описании некоторых деталей местности, быта и людей. Тебе, живущему в этих местах, не знать своего края просто непростительно. Да и соотношение: ты — коренной, Пикуль вряд ли по-настоящему осмотрелся, если даже и бывал на острове. Это даёт особую признательность и почтение: спасибо Вам за труд!
Ваша “Каторга”, несомненно, есть самая удачная страничка в истории Сахалина того периода. От соседей слышу только положительные отклики…
Но у Сахалина есть и другая, не менее ужасная и трагичная страница истории — 1937 год.
Не взяли бы Вы на себя ответственность и честь осветить в художественно-документальном плане и это время? Уверен, что потомки репрессированных будут благодарны Вам за это. И не только они.
Время перестройки позволило широкому читателю узнать такие вещи, которые всего лишь пару лет назад предусмотрительно были не для печати. Положение сахалинского каторжника с достаточной ясностью можно себе представить после прочтения Вашей “Каторги”, а вот шкуру современного зэка (здесь и далее выделено автором. — А. П.) мне приходилось примерить в действительности…
Есть и другая неосвещённая тема. Ведь на многих стройках первопроходцами были зэки, а не комсомольцы. Не уменьшая мужества последних, о первых — не обязательно кричать, но и правильно ли замалчивать? Конечно, различие есть, и огромное. Но ведь в обоих случаях люди, а уже потом — зэки, и всё опять-таки на благо человека.
И последнее. Во всех отношениях симпатичен Полынов и его королева. Уверен: без этого героя “Каторга” читалась бы и даже воспринималась совсем не так. Если не секрет, скажите, пожалуйста, — есть ли в этом образе (как и в Аните) что-либо документальное, или же они Ваш вымысел?..»
Реально существовавшего Полынова не было, это образ собирательный. Но, думаю, многие могли заметить, что автора всегда влекли сильные личности, волевые и целеустремлённые, типа героев Джека Лондона, чётко знающие, чего они хотят добиться в жизни. И в большинстве произведений Валентина Пикуля такие герои есть. Честные, волевые, самоотречённые, верой и правдой служившие своему народу и Отечеству.
Романом «Каторга» Пикуль закончил свою одиссею о дальневосточных событиях 1904–1905 годов, в которую входят три вышедших ранее романа: «Богатство», «Три возраста Окини-сан», «Крейсера».
Дачные сюжеты
Желающих провести летний отдых на Рижском взморье в советские времена было предостаточно. Чтобы снять на сезон более или менее приличную дачу, этим вопросом надо было заниматься много загодя. Найти хорошую дачу в последний момент — дело практически безнадёжное.
За тревожной суетой прошлого года я как-то упустила это из виду. В результате весной 1987 года мы остались без дачи.
Я сильно расстроилась: ведь судя по дням, проведённым в санатории, климат и природа взморья благотворно влияли на состояние здоровья Валентина. Отчаявшись, после нескольких безуспешных поисковых попыток я решила обратиться за помощью к властям, чего раньше никогда не делала.
Без ведома Пикуля набрала телефон секретариата председателя Совета министров ЛCCP и попросила меня принять, на что сразу же получила согласие. Общительный и очень приветливый Юрий Янович Рубен расспросил о здоровье Валентина Саввича, поинтересовался его работой и проблемами. На изложенную мною просьбу откликнулся обещанием помочь.
Это сейчас мы всё реже и реже верим обещаниям. А тогда… Буквально через несколько дней мне позвонил управляющий делами Совета министров и пригласил проехать с ним в Юрмалу, чтобы посмотреть дачу. Расстояние до Дзинтари в разговорах преодолели незаметно.
Симпатичный одноэтажный домик с тремя комнатками внутри мне понравился, на нём и остановились.
Вернувшись домой, я попросила Валентина написать заявление. Поток протестов выражался в словах, что ему ничего не надо, что ничего никогда и ни у кого просить не будет.
— Ладно, ты только дай мне свой автограф. — Я подсунула Пикулю отпечатанное на машинке заявление.
Махнув рукой, он поставил подпись.
Несколько дней мы с дочерью наводили порядок на даче, готовя для Валентина рабочее место и создавая там уют.
Кое-что надо было взять из города. Я просматривала шкафы и чемоданы, отбирая нужное. Открыв какой-то чемодан, я обнаружила аккуратно завёрнутую в тряпицу детскую юлу.
— Почему и откуда она здесь? — спросила я у Валентина.
— Это моя любимая игрушка. — Пикуль раскрутил юлу.
Набрав обороты, юла как будто замерла в пространстве, издавая многоголосый завораживающий гул.
— Простой гироскоп, — продолжал Пикуль, — но сколько в ней жизненной философии. Постепенно энергия юлы иссякает, голос её слабеет, она теряет устойчивость и начинает раскачиваться, пока не упадет. Вот и моя жизнь сейчас где-то на таком этапе.
— Перестань! — Я убрала упавшую юлу…
Перед первым выездом на дачу я волновалась: понравится ли там Валентину, сможет ли он работать?
В воскресный день такси быстро домчало нас до дачи.
Валентин Саввич обошёл весь дом, осмотрел двор и остался доволен. Эту ночь он работал над «Иезуитами» и через некоторое время отправился отдохнуть. Вокруг было тихо, и я пыталась не входить в дом, чтобы не нарушить его сон. Спустя несколько часов супруг проснулся. Его трясло, как в лихорадке: прохладная весенняя влажность пропитала постельное бельё.
На такси вернулись домой, где Валентин Саввич почти на неделю занемог. Оправившись от простуды, вернулся к работе, но меня предупредил, что на дачу больше не поедет, поскольку там сыро и холодно. Я попросила дочь Марину нанять специалистов, чтобы провести отопление. Началась «весёлая» жизнь, которая продолжалась всё лето.
Почему-то эта дача не принесла нам ожидаемой радости и не оказала сколь-нибудь благотворного влияния на творчество Валентина.
С большим трудом и затратами поставленные батареи зимой перемёрзли, и ремонт их продолжался ещё и в следующее лето.
Зимой же дачу обокрали. Хорошо, что воры были мало интеллектуальны и взяли только вещи. Это дало возможность, чтобы не расстраивать Пикуля, скрыть от него неприятный инцидент. Пропажа тряпок, ковров, телевизоров и даже звериных шкур прошла незаметно для писательского сознания. А что было бы, если бы пропала хоть одна книга? Это даже вообразить трудно.
На даче мы бывали только наездами, чаще принимая там гостей. Вместе с женой Ниной приезжал к Пикулю и отдыхал на даче бывший юнга Виталий Гузанов. Там же встретились и познакомились с известным скульптором Олегом Комовым и его женой Ниной Ивановной.
Заезжали и с Е. В. Туиновым. Евгений Вячеславович приезжал к писателю, чтобы поработать над книгой «Кровь, слёзы и лавры», которую он, как редактор, готовил к 60-ле-тию Валентина Пикуля…
Глава семнадцатая СОЗДАНИЕ И ЖИЗНЬ ПРОИЗВВДЕНИЙ Новые успехи и новые встречи
В мае 1987 года в «Правде» была опубликована статья-интервью, построенная на беседе корреспондента газеты Олега Мешкова с Валентином Пикулем, под названием «Люблю сильную личность». В процессе беседы было поднято много острых вопросов, на которые Пикуль дал не менее яркие ответы. И хотя статья была «гладко причёсана», всё равно она вызвала огромный читательский резонанс.
Отзывы были разномастные, но для Пикуля это был многозначительный этап.
— Ты чувствуешь, — акцентировал моё внимание Пикуль, — как только я вылез на страницы «Правды», кусают и клюют меня исключительно вкупе с корреспондентом…
21 мая пришла телеграмма от директора Симферопольского театра, народного артиста УССР Новикова с просьбой принять сценариста театра Гарольда Бодыкина, инсценирующего «Фаворит».
Валентин Саввич дал добро и встретился с Бодыкиным. Результатом тёплой, обоюдоинтересной встречи стало подписание договора об инсценировке нашумевшего романа…
Но пора вернуться к анонсированным гостям с Востока.
В августе месяце к нам приехал знакомый мне, но лично не знакомый Пикулю Масахиса Судзукава.
Прежде чем рассказать читателю о Судзукаве-сан как о человеке, считаю необходимым поведать о нём как о… японце.
После первого визита в Ригу Судзукавы между ним и Пикулем завязалась оживленная переписка. Вот фрагменты из их писем (в письмах Судзукавы сохраняю прелесть и познавательность орфографии подлинника):
«Уважаемые Валентин и Антонина Пикуль, здравствуйте! Как Ваша болезнь? Я очень волноваюсь за Ваши сердечные болезни.
Меня заметно заинтересовал “Фаворит”, и я решился на издание эти книги “Фаворит том I, И”, переведённый на японский язык… Я прошу подтвердить, что я ли могу вышеуказанное издание безоговорочно?..
Извините моё плохое письмо из-за незнакомства по-руский.
С уважением М. Судзукава. 15.8.86».
«Уважаемый Пикуль-сан!
Вчера получил Ваше письмо и портрет.
Благодарю Вас что Вы приятно дали мне согласие на перевод и издание Вашего “Фаворит” в Японии. Я уже определил переводчик…
Сейчас я читаю “Три возраста Окини-сан” и медленно стараюсь переводить сам.
Кроме того я мечтаю, что, если наша издание добьётся успеха, то желательна следющая тема является кинофикация романа “Окини-сан”. Как Вы думаете о таком плане?..
Я желаю Вам выздоравливать поскорее. Все мы передаём сердечный привет Антонине!..
21.10.86».
«Уважаемый господин Судзукава!
Получил от Вас сразу два письма и книгу. Большое спасибо. Я очень рад, что роман “Фаворит” уже переводится на японский язык. Я также выражаю своё согласие на перевод и издание в Японии моей книги “Три возраста Окини-сан”.
Копии с портретов Екатерины, Потёмкина, пришлю Вам в следующем письме…
Сообщаю, что фотографии Окини-сан я взял из книги старого русского адмирала Г. Ф. Цывинского “50 лет в императорском флоте”, эта редкая книга имеется в моей библиотеке.
Здоровье моё улучшается, и я буду рад нашей встрече летом будущего года.
Привет от моей жены Антонины — лично Вам и Вашей супруге.
С добрыми пожеланиями В. Пикуль. 7.11.86».
В феврале, и я прошу это запомнить, поскольку «русским умом этого не понять», Пикуль получил очередное письмо, в котором Судзукава прислал план своего летнего путешествия. В этом плане по дням и часам с указанием вида транспорта были расписаны перемещения японского путешественника по более чем десяти городам СССР.
Полученный план, что обнаружилось впоследствии, был не чем иным, как уведомлением (за полгода!) о приезде Судзукавы в Ригу.
В общем, присланный план путешествия японца был вроде нашей телеграммы: мол, «встречайте, еду».
Точно в соответствии с планом, 10 августа 1987 года, в понедельник, в 15.05 самолёт с Судзукавой на борту приземлился в Рижском аэропорту. Вот вам ещё один из примеров японских будней, воспринимаемых нами как чудо.
Разместив в гостинице «Латвия» свою группу, Судзука-ва-сан вместе с женой Наокой в сопровождении своего сослуживца и переводчицы направились к нам для знакомства с Пикулем.
Масахиса Судзукава начал изучать русский язык давно, «живя», если можно так сказать, в Сибири, в качестве военнопленного.
Особо не задерживаясь на этой теме, Судзукава вместе с Пикулем обсуждали в основном вопросы, представляющие общий интерес. Судзукава-сан сетовал на то, что выход книг несколько задерживается… Много говорили об искусстве…
Очаровательная супруга Судзукавы Наока, как и все японки, была немногословной. Общение через переводчика наполовину — не общение.
В меру сил Валентин и я старались что-то показать, рассказать о нашей жизни. Но чувствовали сами себя как-то скованно. Это, видимо, происходило из-за отсутствия опыта общения с дочками директоров концерна «Мицубиси», кем являлась Наока.
На следующий день мы провожали японскую чету. М. Судзукава пригласил Пикуля в гостиницу, чтобы, если он не возражает, представить писателя членам всей делегации. Японцы проявили большой интерес к встрече: возникла импровизированная пресс-конференция. Вопросы были на все темы — от быта до политики. Валентин Саввич, как всегда, говорил прямо и открыто — то, что думал, несмотря на присутствие нескольких наших переводчиков (в штатском).
Это была первая, но не последняя встреча Валентина Пикуля с японским переводчиком его книг, добрым и приятным собеседником, человеком, развернувшим активную деятельность по ознакомлению японской общественности с историей становления отношений между нашими странами.
Курс — океан времени
В этот год Валентин Саввич, помимо написания миниатюр необычно много занимался подготовительной, с одной стороны — черновой, с другой стороны — научно-исследовательской работой, составляя «почасовики» будущих крупных романов. Одновременно шла доработка нескольких таких документов…
План романа, в котором Пикуль собирался «облить продуктами переработки нефти» изображаемые события, охватывал период с 1870 по 1961 год.
Сами понимаете, насколько огромен список стран, чьи нефтяные интересы сплетались в один клубок, изрядно запутанный двумя мировыми войнами.
Замысел романа был поистине грандиозен.
Сам Валентин Саввич, делясь планами, говорил мне:
— Это будет необычный роман. Даже отдалённо похожего на него я ничего не писал. И он «выстрелит».
Пикуля не смущало многообразие действующих лиц и множество регионов театра нефтяных действий. Такого рода информацию он впитывал как губка.
Особой тщательности требовала проработка новых для автора вопросов, в основном технического характера: разведка месторождений, технология бурения и переработки нефти, конструктивные особенности различных двигателей внутреннего сгорания и т. д.
Политика, дипломатия, шпионаж и военные вопросы для Валентина Саввича вполне знакомые. Но для нового романа ему требовались более глубокие познания в химии, экономике, торговле, автомобилестроении и экологии.
В длинном списке необходимых источников есть книги по всем этим вопросам. И Валентин «перелопатил» почти всю эту гору литературы: книги испещрены его пометками, подчёркнутыми абзацами, средь страниц лежат закладки — вырезки из старинных газет и редких журналов.
Да и писать, например, о Персии, не проштудировав Коран, персидские пословицы и поговорки, не изучив обычаи и характеры персов, Валентин Саввич не мог. Все сведения собирались, отпечатывались и аккуратно складывались, готовые к использованию…
Здесь же, на столе, лежал и постоянно пополнялся «почасовик» давно задуманной трилогии, состоящей из трех романов: «Янычары», «Пирамиды» и «Лицо жестокого друга». Сюда, кстати, тянулись и некоторые «нефтяные» нити проштудированных документальных источников…
«Почасовик» «Барбароссы» тоже не был предан забвению…
Но больше всего времени писатель проводил в раздумьях над «почасовиком» романа об иезуитах, практически уже отработанным. Валентин брал в руки титульные листы рукописи, продолжал поиски названия произведения. «Псы господни», «Целый век», «Столетие»…
Самое первое — «На кострах» — Пикулем зачёркивается и присваивается как название книге первой, а вместо него затем появляется целый набор вариантов: «Псы», «Кровь», «Жестокий роман», «Власть — жестокая вещь», «Мрак», «Во мраке крадучись».
Несмотря на множество заголовков, суть его одна — это роман об иезуитах и об опричниках Ивана Грозного.
Много общих черт нашёл автор у короля Филиппа II и Ивана Грозного: «Оба с оригинальной жестокостью не щадили людей… только один мерзавец уничтожал народ с помощью инквизиции, а другой — с помощью опричнины».
Некоторые слова, вложенные Пикулем в уста своих героев, произносимые из глубины XVI века, звучат потрясающе современно. А это авторское отступление — уже обличение нашей реальности: «Многие учёные мужи зарабатывали себе научные степени, украшались значками лауреатов и орденами, получали звания академиков потому, что некоторые из них ценили “подвиги” Ивана Грозного. Все продались, только один академик Веселовский назвал вещи своими именами, но его не печатали».
Именно после этих слов, недвусмысленно отражающих его цель и намерения, Пикуль вплотную приступил к продолжению работы по написанию романа. Это был, наверное, третий «присест» писателя за трудно поддающуюся тему. В дневнике данное событие помечено 21 июня…
Сердце Пикуля справлялось с дозированными нагрузками, но продолжительное чтение последних месяцев отрицательно сказалось на глазах. Не пользующийся очками Валентин стал жаловаться на усталость и боль в левом глазу, на котором иногда появлялось тёмное расплывчатое пятно. Я следила, чтобы он чаще делал перерывы на отдых.
В один из вечеров Валентин завёл со мной какой-то упаднический разговор.
— При работе над этой вещью у меня появилось ощущение, как будто я разучился писать. Нет образности, сухой, средневековый язык… Я думаю, это потому, что отошёл от факта. Историческая канва, конечно, соблюдается, но основной герой вымышленный, прямо не знаю, что и делать.
— «Исторической памяти не противопоказано воображение: важно только, чтобы оно было историческим», — процитировала я, не помню кого, — а ты в полной мере обладаешь и тем и другим.
Без всякого пафоса произнесённые слова вселили в него определенную уверенность. Работа была продолжена…
10 июля газета «Книжное обозрение» опубликовала список двадцати произведений «Популярной библиотеки» для читателей. Валентин Пикуль занимал второе место с романом «Каторга». Признание читателями нового романа радовало писателя больше всего.
А 12 июля в программе «Служу Советскому Союзу» шло пикулевское телеинтервью, подготовленное дуэтом Стад-нюк — Журавлёв.
Литературная жизнь этого года не будет полной, если не упомянуть доставившие Пикулю радость выход в «Роман-газете» (8–9 номера) первого тома «Фаворита» и объявленную издательством «Современник» подписку на избранные сочинения Валентина Пикуля в четырёх томах. Характерно, что в литературно-творческой справке проспекта при перечислении произведений, созданных Пикулем, «Нечистая сила» вообще не упоминалась.
— Так я и не увижу этого романа изданным при жизни, — заметил Валентин Саввич, — Вовк проиграл.
Последняя реплика касалась давнего спора писателя с Юрием Даниловичем на ящик коньяка. Ю. Вовк держал пари, что «Нечистая сила» будет романом, за получением права на издание которого к Пикулю будет стоять очередь…
9 октября газета «Советская Россия» сообщила:
«Комиссия Президиума Совета Министров РСФСР по Государственным премиям РСФСР приняла решение допустить к участию в конкурсе следующие кандидатуры:
…7. Пикуль Валентин Саввич. Роман “Крейсера”. Представлена Союзом писателей РСФСР».
— Всё равно не дадут, — высказал он предположение. — Ведь прокатили же меня с Государственной премией СССР прошлый год. А выбрать было из чего. Не думаю, что «Крейсера» лучше «Фаворита» или «Каждому своё», которые были представлены в прошлый раз.
К 12 октября у Валентина Саввича всё было готово к новому броску на завершение романа «Честь имею»: он просмотрел «почасовик», рассортировал бумажки и записки, вычитал первую часть и вновь перечитал нужные материалы. Первая страница второй части романа была написана 14 октября. С этого момента, почти не отрываясь в течение месяца, Валентин писал продолжение уже опубликованной в журнале «Аврора» первой части романа «Честь имею».
Отрыв от работы произошел только 17 ноября.
В этот день в Доме офицеров ПрибВО состоялась премьера двухсерийного художественного фильма «Моон-зунд», снятого по одноимённому роману Валентина Пикуля. На встречу с рижанами прибыли создатели фильма.
Премьера практически не рекламировалась, но мест в просторном зале не хватило. Многим пришлось стоять… Переполненный зрительный зал лишний раз убеждал, как притягательно творчество Валентина Пикуля, особенно для военной аудитории.
Перед премьерой выступил Валентин Саввич. Несколько слов касалось работы над созданием романа:
— Роман написан давно, и, конечно, многое, связанное с работой над ним, забыто. Но вот что запомнилось. Весной, когда была готова половина романа, я решил, что за лето отшлифую его до совершенства, работать буду как проклятый. Так и поступил. Вернулся с дачи в город, прочитал то, что «доводил до ума», и всё это выбросил. Достал черновик и решил за основу взять его. Мне кажется, то, что ложится сразу, из души, всегда лучше, чем вымученная редактура. По крайней мере для меня.
С ответным словом выступил режиссёр фильма.
— Для нас этот показ очень ответствен, — волновался режиссёр Александр Муратов. — Ведь в зале сидит автор романа. Какими покажутся ему наши — его герои и прежде всего Сергей Артеньев в исполнении Олега Меньшикова?
После просмотра Валентин поблагодарил создателей картины:
— Я потрясен. Я как будто заново пережил жизнь моих героев. Не знаю, как зрителям, а мне фильм понравился. Но… это не мой роман…
На следующий день мы принимали съёмочную группу у себя дома. Гости ближе познакомились с писателем, рассказали много интересных, почти приключенческих сюжетов, связанных со съёмками фильма: финны нашли нужную пушку, которая оказалась в единственном экземпляре, и подходящий корабль обнаружили в доке в самый последний момент — еще немного — и его бы отправили на разрез в Усть-Двинск. Много добрых слов было сказано в адрес наших служащих из торгпредства, помогавших при съёмках фильма в Финляндии.
Каждый участник этой дружеской встречи унёс с собой приятные воспоминания и памятный сувенир-книгу с дарственной надписью автора…
Водовороты будней
Телефонные переговоры, письма, встречи, интервью… Они сопутствовали работе Пикуля постоянно, как волны, то спадая, то захлёстывая через край. В этом смысле последние месяцы 1987-го напоминали гребень высокой волны.
Для рижской прессы брал интервью корреспондент газеты «Труд» Владислав Рубцов, для журнала «В мире книг» — Людмила Очерет (там шла публикация нескольких исторических миниатюр), Александр Андреевич Анисен-ков — для журнала «Природа и человек». С материалами вёрстки миниатюр «Три генерала» приезжал Владимир Фёдорович Грачёв из «Нашего современника»… Сергей Каменев из «Дружбы»… В. Кондрияненко из газеты «Советский флот»… Виталий Оппоков из «Военно-исторического журнала»… Виталий Шестопалов из газеты «Советская Россия»… Засеев, тоже Виталий, из журнала «Огонёк»… Даже у меня на работе, в библиотеке, Валентин Саввич не раз давал интервью…
Это далеко не полный перечень иногда коротких, а чаще — продолжительных по времени встреч. В многочисленных коротких заметках в прессе о Пикуле и его творчестве говорилось в положительном плане, но критики готовились более фундаментально.
В 11-м номере журнала «Знамя» появилась статья Е. В. Анисимова «Феномен Пикуля — глазами историка». Об этой статье Валентин узнал случайно из письма Д. А. Волкогонова. Дмитрий Антонович, как бы извиняясь, просил не переживать за статью, которая, по его словам, вышла в свет без его ведома. (Д. Волкогонов — член редколлегии журнала.)
— Тебе принести журнал? — спросила я Валентина.
— Зачем? Ребёнок родился, не буду же я отрывать ему руки или ноги, а то и голову.
Вспоминаю, что ещё в начале года тот же Анисимов собирался поделиться своими негативами о творчестве Пикуля на очень оригинальном вечере. Оригинальность его состояла в том, что на вечер, планируемый как авторский, Пикуля не пригласили. Но вечер всё же в Доме писателя состоялся 22 октября 1987 года. Пригласительный билет информировал:
Вечер из цикла: «Писатель и история».
Социально-литературный феномен В. Пикуля.
Рассказывает доктор исторических наук Е. В. Анисимов.
Вечер ведёт Я. Гордин…
Весь ноябрь шла работа над романом «Честь имею». Валентин писал, я сразу же вычитывала готовый материал. Несмотря на трудности, Пикуль не оставлял надежду совместить окончание романа с концом уходящего года…
30 ноября был страшный день: у Валентина сильный приступ. В ожидании врачей целый час в одиночестве боролась за жизнь почти недвижимого супруга. К приезду врачей Пикуль пришёл в себя и ехать в госпиталь отказался.
На следующий день собрался консилиум врачей: В. К. Малышко, Е. М. Крепак и Л. Б. Чижов из окружного военного госпиталя. Несколько раз делали ЭКГ, прописали лекарства. Валентин отказался от стационара.
Решили, что Лев Борисович, любезно согласившийся на это, будет ежедневно приходить и следить за состоянием здоровья больного.
Не такой уж и «микро» этот инсульт, если дал рецидив: у Пикуля плохо слушается правая рука. Валентин сильно переживает — как ему теперь писать и печатать? Вынужденное безделье удручает. Он не просто нервничает — психует. Всё время тянется к столу, но я его уговариваю, успокаиваю — нельзя. Но ему никак не хочется отступать. Надо закончить «Честь имею», осталось не более 150 страниц, — эта мысль не даёт ему покоя.
Спустя неделю Лев Борисович разрешил своему подопечному потихоньку работать. Настроение и самочувствие Пикуля сразу заметно улучшились…
Трудно переоценить добро, бескорыстно преподносимое писателю Валентину Пикулю людьми в погонах.
Вот и сейчас, 8 декабря, позвонили из Москвы от командующего ВМФ.
— Чем помочь, в чём нуждаетесь? — любезно интересовались москвичи.
— Чего нам для счастья кроме здоровья, которого никто не подарит, нужно? — спросил у меня Пикуль.
— С каждым годом бегать будет всё трудней и трудней. — В моей голове возникла идея. — Попроси помочь в приобретении машины.
— Приезжайте, выделим, — незамедлительно откликнулись на просьбу Пикуля.
Сам Пикуль за руль садиться не собирался и потому отправил на курсы водителей Марину, которой по получении прав вручил доверенность на управление своим автомобилем.
Ничего не ведающий о современных порядках, правилах и нотариальных нюансах Валентин собственноручно написал доверенность и поставил подпись и число. И любопытно, что эта доверенность безотказно работала, по крайней мере на территории Латвии. Изредка Марину останавливали работники ГАИ.
— Я что-нибудь нарушила? — интересовалась она.
— Нет, мы хотели бы только взглянуть на знаменитую пикулевскую доверенность. — И, ознакомившись с документом, улыбнувшись, желали счастливого пути… Это тоже к вопросу о популярности…
Выход последних номеров ряда журналов имел некоторое отношение к Пикулю. Так, в 12-м номере «Москвы» был помещён на Валентина Саввича дружеский шарж В. Мочалова с четверостишьем:
Просолен он, как волк морской…
И по волнам, довольно бурным,
Плывёт в кругу литературном,
Смиряя критики прибой.
Этот год подарил Пикулю богатый урожай.
Писатель был как-то по особенному взволнован, когда взял в руки журналы «Молодая гвардия» (№ 3–5) и «Дальний Восток», где одновременно печатался новый роман «Каторга».
Заведующий отделом прозы журнала «Дальний Восток» А. К. Полищук писал по этому поводу Пикулю: «Впервые за 54 года существования журнала он оказался на почётном месте — на книжной полке книгообмена в букинистике с вашей “Каторгой”. Да и подписка на журнал увеличилась на восемь тысяч. Для нас это весомо. Делюсь с вами нашей общей победой…»
Валентин радовался такой информации: он любил и умел делать добро…
А к последнему в этом году номеру журнала «Смена», любезно присланному заместителем главного редактора М. Кизиловым, прилагались диплом и знак лауреата журнала за 1987 год.
Казалось бы, есть чему радоваться…
Но, провожая уходящий год, Валентин Саввич поднял безалкогольный бокал и произнёс с горечью:
— А планов своих на этот год я не выполнил, — и, поздравив меня, отправился в рабочий кабинет.
Наступал год 1988-й…
В мае 1987 года в «Правде» была опубликована статья-интервью, построенная на беседе корреспондента газеты Олега Мешкова с Валентином Пикулем, под названием «Люблю сильную личность». В процессе беседы было поднято много острых вопросов, на которые Пикуль дал не менее яркие ответы. И хотя статья была «гладко причёсана», всё равно она вызвала огромный читательский резонанс.
Отзывы были разномастные, но для Пикуля это был многозначительный этап.
— Ты чувствуешь, — акцентировал моё внимание Пикуль, — как только я вылез на страницы «Правды», кусают и клюют меня исключительно вкупе с корреспондентом…
21 мая пришла телеграмма от директора Симферопольского театра, народного артиста УССР Новикова с просьбой принять сценариста театра Гарольда Бодыкина, инсценирующего «Фаворит».
Валентин Саввич дал добро и встретился с Бодыкиным. Результатом тёплой, обоюдоинтересной встречи стало подписание договора об инсценировке нашумевшего романа…
Но пора вернуться к анонсированным гостям с Востока.
В августе месяце к нам приехал знакомый мне, но лично не знакомый Пикулю Масахиса Судзукава.
Прежде чем рассказать читателю о Судзукаве-сан как о человеке, считаю необходимым поведать о нём как о… японце.
После первого визита в Ригу Судзукавы между ним и Пикулем завязалась оживленная переписка. Вот фрагменты из их писем (в письмах Судзукавы сохраняю прелесть и познавательность орфографии подлинника):
«Уважаемые Валентин и Антонина Пикуль, здравствуйте! Как Ваша болезнь? Я очень волноваюсь за Ваши сердечные болезни.
Меня заметно заинтересовал “Фаворит”, и я решился на издание эти книги “Фаворит том I, И”, переведённый на японский язык… Я прошу подтвердить, что я ли могу вышеуказанное издание безоговорочно?..
Извините моё плохое письмо из-за незнакомства по-руский.
С уважением М. Судзукава. 15.8.86».
«Уважаемый Пикуль-сан!
Вчера получил Ваше письмо и портрет.
Благодарю Вас что Вы приятно дали мне согласие на перевод и издание Вашего “Фаворит” в Японии. Я уже определил переводчик…
Сейчас я читаю “Три возраста Окини-сан” и медленно стараюсь переводить сам.
Кроме того я мечтаю, что, если наша издание добьётся успеха, то желательна следющая тема является кинофикация романа “Окини-сан”. Как Вы думаете о таком плане?..
Я желаю Вам выздоравливать поскорее. Все мы передаём сердечный привет Антонине!..
21.10.86».
«Уважаемый господин Судзукава!
Получил от Вас сразу два письма и книгу. Большое спасибо. Я очень рад, что роман “Фаворит” уже переводится на японский язык. Я также выражаю своё согласие на перевод и издание в Японии моей книги “Три возраста Окини-сан”.
Копии с портретов Екатерины, Потёмкина, пришлю Вам в следующем письме…
Сообщаю, что фотографии Окини-сан я взял из книги старого русского адмирала Г. Ф. Цывинского “50 лет в императорском флоте”, эта редкая книга имеется в моей библиотеке.
Здоровье моё улучшается, и я буду рад нашей встрече летом будущего года.
Привет от моей жены Антонины — лично Вам и Вашей супруге.
С добрыми пожеланиями В. Пикуль. 7.11.86».
В феврале, и я прошу это запомнить, поскольку «русским умом этого не понять», Пикуль получил очередное письмо, в котором Судзукава прислал план своего летнего путешествия. В этом плане по дням и часам с указанием вида транспорта были расписаны перемещения японского путешественника по более чем десяти городам СССР.
Полученный план, что обнаружилось впоследствии, был не чем иным, как уведомлением (за полгода!) о приезде Судзукавы в Ригу.
В общем, присланный план путешествия японца был вроде нашей телеграммы: мол, «встречайте, еду».
Точно в соответствии с планом, 10 августа 1987 года, в понедельник, в 15.05 самолёт с Судзукавой на борту приземлился в Рижском аэропорту. Вот вам ещё один из примеров японских будней, воспринимаемых нами как чудо.
Разместив в гостинице «Латвия» свою группу, Судзука-ва-сан вместе с женой Наокой в сопровождении своего сослуживца и переводчицы направились к нам для знакомства с Пикулем.
Масахиса Судзукава начал изучать русский язык давно, «живя», если можно так сказать, в Сибири, в качестве военнопленного.
Особо не задерживаясь на этой теме, Судзукава вместе с Пикулем обсуждали в основном вопросы, представляющие общий интерес. Судзукава-сан сетовал на то, что выход книг несколько задерживается… Много говорили об искусстве…
Очаровательная супруга Судзукавы Наока, как и все японки, была немногословной. Общение через переводчика наполовину — не общение.
В меру сил Валентин и я старались что-то показать, рассказать о нашей жизни. Но чувствовали сами себя как-то скованно. Это, видимо, происходило из-за отсутствия опыта общения с дочками директоров концерна «Мицубиси», кем являлась Наока.
На следующий день мы провожали японскую чету. М. Судзукава пригласил Пикуля в гостиницу, чтобы, если он не возражает, представить писателя членам всей делегации. Японцы проявили большой интерес к встрече: возникла импровизированная пресс-конференция. Вопросы были на все темы — от быта до политики. Валентин Саввич, как всегда, говорил прямо и открыто — то, что думал, несмотря на присутствие нескольких наших переводчиков (в штатском).
Это была первая, но не последняя встреча Валентина Пикуля с японским переводчиком его книг, добрым и приятным собеседником, человеком, развернувшим активную деятельность по ознакомлению японской общественности с историей становления отношений между нашими странами.
Курс — океан времени
В этот год Валентин Саввич, помимо написания миниатюр необычно много занимался подготовительной, с одной стороны — черновой, с другой стороны — научно-исследовательской работой, составляя «почасовики» будущих крупных романов. Одновременно шла доработка нескольких таких документов…
План романа, в котором Пикуль собирался «облить продуктами переработки нефти» изображаемые события, охватывал период с 1870 по 1961 год.
Сами понимаете, насколько огромен список стран, чьи нефтяные интересы сплетались в один клубок, изрядно запутанный двумя мировыми войнами.
Замысел романа был поистине грандиозен.
Сам Валентин Саввич, делясь планами, говорил мне:
— Это будет необычный роман. Даже отдалённо похожего на него я ничего не писал. И он «выстрелит».
Пикуля не смущало многообразие действующих лиц и множество регионов театра нефтяных действий. Такого рода информацию он впитывал как губка.
Особой тщательности требовала проработка новых для автора вопросов, в основном технического характера: разведка месторождений, технология бурения и переработки нефти, конструктивные особенности различных двигателей внутреннего сгорания и т. д.
Политика, дипломатия, шпионаж и военные вопросы для Валентина Саввича вполне знакомые. Но для нового романа ему требовались более глубокие познания в химии, экономике, торговле, автомобилестроении и экологии.
В длинном списке необходимых источников есть книги по всем этим вопросам. И Валентин «перелопатил» почти всю эту гору литературы: книги испещрены его пометками, подчёркнутыми абзацами, средь страниц лежат закладки — вырезки из старинных газет и редких журналов.
Да и писать, например, о Персии, не проштудировав Коран, персидские пословицы и поговорки, не изучив обычаи и характеры персов, Валентин Саввич не мог. Все сведения собирались, отпечатывались и аккуратно складывались, готовые к использованию…
Здесь же, на столе, лежал и постоянно пополнялся «почасовик» давно задуманной трилогии, состоящей из трех романов: «Янычары», «Пирамиды» и «Лицо жестокого друга». Сюда, кстати, тянулись и некоторые «нефтяные» нити проштудированных документальных источников…
«Почасовик» «Барбароссы» тоже не был предан забвению…
Но больше всего времени писатель проводил в раздумьях над «почасовиком» романа об иезуитах, практически уже отработанным. Валентин брал в руки титульные листы рукописи, продолжал поиски названия произведения. «Псы господни», «Целый век», «Столетие»…
Самое первое — «На кострах» — Пикулем зачёркивается и присваивается как название книге первой, а вместо него затем появляется целый набор вариантов: «Псы», «Кровь», «Жестокий роман», «Власть — жестокая вещь», «Мрак», «Во мраке крадучись».
Несмотря на множество заголовков, суть его одна — это роман об иезуитах и об опричниках Ивана Грозного.
Много общих черт нашёл автор у короля Филиппа II и Ивана Грозного: «Оба с оригинальной жестокостью не щадили людей… только один мерзавец уничтожал народ с помощью инквизиции, а другой — с помощью опричнины».
Некоторые слова, вложенные Пикулем в уста своих героев, произносимые из глубины XVI века, звучат потрясающе современно. А это авторское отступление — уже обличение нашей реальности: «Многие учёные мужи зарабатывали себе научные степени, украшались значками лауреатов и орденами, получали звания академиков потому, что некоторые из них ценили “подвиги” Ивана Грозного. Все продались, только один академик Веселовский назвал вещи своими именами, но его не печатали».
Именно после этих слов, недвусмысленно отражающих его цель и намерения, Пикуль вплотную приступил к продолжению работы по написанию романа. Это был, наверное, третий «присест» писателя за трудно поддающуюся тему. В дневнике данное событие помечено 21 июня…
Сердце Пикуля справлялось с дозированными нагрузками, но продолжительное чтение последних месяцев отрицательно сказалось на глазах. Не пользующийся очками Валентин стал жаловаться на усталость и боль в левом глазу, на котором иногда появлялось тёмное расплывчатое пятно. Я следила, чтобы он чаще делал перерывы на отдых.
В один из вечеров Валентин завёл со мной какой-то упаднический разговор.
— При работе над этой вещью у меня появилось ощущение, как будто я разучился писать. Нет образности, сухой, средневековый язык… Я думаю, это потому, что отошёл от факта. Историческая канва, конечно, соблюдается, но основной герой вымышленный, прямо не знаю, что и делать.
— «Исторической памяти не противопоказано воображение: важно только, чтобы оно было историческим», — процитировала я, не помню кого, — а ты в полной мере обладаешь и тем и другим.
Без всякого пафоса произнесённые слова вселили в него определенную уверенность. Работа была продолжена…
10 июля газета «Книжное обозрение» опубликовала список двадцати произведений «Популярной библиотеки» для читателей. Валентин Пикуль занимал второе место с романом «Каторга». Признание читателями нового романа радовало писателя больше всего.
А 12 июля в программе «Служу Советскому Союзу» шло пикулевское телеинтервью, подготовленное дуэтом Стад-нюк — Журавлёв.
Литературная жизнь этого года не будет полной, если не упомянуть доставившие Пикулю радость выход в «Роман-газете» (8–9 номера) первого тома «Фаворита» и объявленную издательством «Современник» подписку на избранные сочинения Валентина Пикуля в четырёх томах. Характерно, что в литературно-творческой справке проспекта при перечислении произведений, созданных Пикулем, «Нечистая сила» вообще не упоминалась.
— Так я и не увижу этого романа изданным при жизни, — заметил Валентин Саввич, — Вовк проиграл.
Последняя реплика касалась давнего спора писателя с Юрием Даниловичем на ящик коньяка. Ю. Вовк держал пари, что «Нечистая сила» будет романом, за получением права на издание которого к Пикулю будет стоять очередь…
9 октября газета «Советская Россия» сообщила:
«Комиссия Президиума Совета Министров РСФСР по Государственным премиям РСФСР приняла решение допустить к участию в конкурсе следующие кандидатуры:
…7. Пикуль Валентин Саввич. Роман “Крейсера”. Представлена Союзом писателей РСФСР».
— Всё равно не дадут, — высказал он предположение. — Ведь прокатили же меня с Государственной премией СССР прошлый год. А выбрать было из чего. Не думаю, что «Крейсера» лучше «Фаворита» или «Каждому своё», которые были представлены в прошлый раз.
К 12 октября у Валентина Саввича всё было готово к новому броску на завершение романа «Честь имею»: он просмотрел «почасовик», рассортировал бумажки и записки, вычитал первую часть и вновь перечитал нужные материалы. Первая страница второй части романа была написана 14 октября. С этого момента, почти не отрываясь в течение месяца, Валентин писал продолжение уже опубликованной в журнале «Аврора» первой части романа «Честь имею».
Отрыв от работы произошел только 17 ноября.
В этот день в Доме офицеров ПрибВО состоялась премьера двухсерийного художественного фильма «Моон-зунд», снятого по одноимённому роману Валентина Пикуля. На встречу с рижанами прибыли создатели фильма.
Премьера практически не рекламировалась, но мест в просторном зале не хватило. Многим пришлось стоять… Переполненный зрительный зал лишний раз убеждал, как притягательно творчество Валентина Пикуля, особенно для военной аудитории.
Перед премьерой выступил Валентин Саввич. Несколько слов касалось работы над созданием романа:
— Роман написан давно, и, конечно, многое, связанное с работой над ним, забыто. Но вот что запомнилось. Весной, когда была готова половина романа, я решил, что за лето отшлифую его до совершенства, работать буду как проклятый. Так и поступил. Вернулся с дачи в город, прочитал то, что «доводил до ума», и всё это выбросил. Достал черновик и решил за основу взять его. Мне кажется, то, что ложится сразу, из души, всегда лучше, чем вымученная редактура. По крайней мере для меня.
С ответным словом выступил режиссёр фильма.
— Для нас этот показ очень ответствен, — волновался режиссёр Александр Муратов. — Ведь в зале сидит автор романа. Какими покажутся ему наши — его герои и прежде всего Сергей Артеньев в исполнении Олега Меньшикова?
После просмотра Валентин поблагодарил создателей картины:
— Я потрясен. Я как будто заново пережил жизнь моих героев. Не знаю, как зрителям, а мне фильм понравился. Но… это не мой роман…
На следующий день мы принимали съёмочную группу у себя дома. Гости ближе познакомились с писателем, рассказали много интересных, почти приключенческих сюжетов, связанных со съёмками фильма: финны нашли нужную пушку, которая оказалась в единственном экземпляре, и подходящий корабль обнаружили в доке в самый последний момент — еще немного — и его бы отправили на разрез в Усть-Двинск. Много добрых слов было сказано в адрес наших служащих из торгпредства, помогавших при съёмках фильма в Финляндии.
Каждый участник этой дружеской встречи унёс с собой приятные воспоминания и памятный сувенир-книгу с дарственной надписью автора…
Водовороты будней
Телефонные переговоры, письма, встречи, интервью… Они сопутствовали работе Пикуля постоянно, как волны, то спадая, то захлёстывая через край. В этом смысле последние месяцы 1987-го напоминали гребень высокой волны.
Для рижской прессы брал интервью корреспондент газеты «Труд» Владислав Рубцов, для журнала «В мире книг» — Людмила Очерет (там шла публикация нескольких исторических миниатюр), Александр Андреевич Анисен-ков — для журнала «Природа и человек». С материалами вёрстки миниатюр «Три генерала» приезжал Владимир Фёдорович Грачёв из «Нашего современника»… Сергей Каменев из «Дружбы»… В. Кондрияненко из газеты «Советский флот»… Виталий Оппоков из «Военно-исторического журнала»… Виталий Шестопалов из газеты «Советская Россия»… Засеев, тоже Виталий, из журнала «Огонёк»… Даже у меня на работе, в библиотеке, Валентин Саввич не раз давал интервью…
Это далеко не полный перечень иногда коротких, а чаще — продолжительных по времени встреч. В многочисленных коротких заметках в прессе о Пикуле и его творчестве говорилось в положительном плане, но критики готовились более фундаментально.
В 11-м номере журнала «Знамя» появилась статья Е. В. Анисимова «Феномен Пикуля — глазами историка». Об этой статье Валентин узнал случайно из письма Д. А. Волкогонова. Дмитрий Антонович, как бы извиняясь, просил не переживать за статью, которая, по его словам, вышла в свет без его ведома. (Д. Волкогонов — член редколлегии журнала.)
— Тебе принести журнал? — спросила я Валентина.
— Зачем? Ребёнок родился, не буду же я отрывать ему руки или ноги, а то и голову.
Вспоминаю, что ещё в начале года тот же Анисимов собирался поделиться своими негативами о творчестве Пикуля на очень оригинальном вечере. Оригинальность его состояла в том, что на вечер, планируемый как авторский, Пикуля не пригласили. Но вечер всё же в Доме писателя состоялся 22 октября 1987 года. Пригласительный билет информировал:
Вечер из цикла: «Писатель и история».
Социально-литературный феномен В. Пикуля.
Рассказывает доктор исторических наук Е. В. Анисимов.
Вечер ведёт Я. Гордин…
Весь ноябрь шла работа над романом «Честь имею». Валентин писал, я сразу же вычитывала готовый материал. Несмотря на трудности, Пикуль не оставлял надежду совместить окончание романа с концом уходящего года…
30 ноября был страшный день: у Валентина сильный приступ. В ожидании врачей целый час в одиночестве боролась за жизнь почти недвижимого супруга. К приезду врачей Пикуль пришёл в себя и ехать в госпиталь отказался.
На следующий день собрался консилиум врачей: В. К. Малышко, Е. М. Крепак и Л. Б. Чижов из окружного военного госпиталя. Несколько раз делали ЭКГ, прописали лекарства. Валентин отказался от стационара.
Решили, что Лев Борисович, любезно согласившийся на это, будет ежедневно приходить и следить за состоянием здоровья больного.
Не такой уж и «микро» этот инсульт, если дал рецидив: у Пикуля плохо слушается правая рука. Валентин сильно переживает — как ему теперь писать и печатать? Вынужденное безделье удручает. Он не просто нервничает — психует. Всё время тянется к столу, но я его уговариваю, успокаиваю — нельзя. Но ему никак не хочется отступать. Надо закончить «Честь имею», осталось не более 150 страниц, — эта мысль не даёт ему покоя.
Спустя неделю Лев Борисович разрешил своему подопечному потихоньку работать. Настроение и самочувствие Пикуля сразу заметно улучшились…
Трудно переоценить добро, бескорыстно преподносимое писателю Валентину Пикулю людьми в погонах.
Вот и сейчас, 8 декабря, позвонили из Москвы от командующего ВМФ.
— Чем помочь, в чём нуждаетесь? — любезно интересовались москвичи.
— Чего нам для счастья кроме здоровья, которого никто не подарит, нужно? — спросил у меня Пикуль.
— С каждым годом бегать будет всё трудней и трудней. — В моей голове возникла идея. — Попроси помочь в приобретении машины.
— Приезжайте, выделим, — незамедлительно откликнулись на просьбу Пикуля.
Сам Пикуль за руль садиться не собирался и потому отправил на курсы водителей Марину, которой по получении прав вручил доверенность на управление своим автомобилем.
Ничего не ведающий о современных порядках, правилах и нотариальных нюансах Валентин собственноручно написал доверенность и поставил подпись и число. И любопытно, что эта доверенность безотказно работала, по крайней мере на территории Латвии. Изредка Марину останавливали работники ГАИ.
— Я что-нибудь нарушила? — интересовалась она.
— Нет, мы хотели бы только взглянуть на знаменитую пикулевскую доверенность. — И, ознакомившись с документом, улыбнувшись, желали счастливого пути… Это тоже к вопросу о популярности…
Выход последних номеров ряда журналов имел некоторое отношение к Пикулю. Так, в 12-м номере «Москвы» был помещён на Валентина Саввича дружеский шарж В. Мочалова с четверостишьем:
Просолен он, как волк морской…
И по волнам, довольно бурным,
Плывёт в кругу литературном,
Смиряя критики прибой.
Этот год подарил Пикулю богатый урожай.
Писатель был как-то по особенному взволнован, когда взял в руки журналы «Молодая гвардия» (№ 3–5) и «Дальний Восток», где одновременно печатался новый роман «Каторга».
Заведующий отделом прозы журнала «Дальний Восток» А. К. Полищук писал по этому поводу Пикулю: «Впервые за 54 года существования журнала он оказался на почётном месте — на книжной полке книгообмена в букинистике с вашей “Каторгой”. Да и подписка на журнал увеличилась на восемь тысяч. Для нас это весомо. Делюсь с вами нашей общей победой…»
Валентин радовался такой информации: он любил и умел делать добро…
А к последнему в этом году номеру журнала «Смена», любезно присланному заместителем главного редактора М. Кизиловым, прилагались диплом и знак лауреата журнала за 1987 год.
Казалось бы, есть чему радоваться…
Но, провожая уходящий год, Валентин Саввич поднял безалкогольный бокал и произнёс с горечью:
— А планов своих на этот год я не выполнил, — и, поздравив меня, отправился в рабочий кабинет.
Наступал год 1988-й…
Глава восемнадцатая ПОСЛЕДНЯЯ ВЫСОТА
Контрасты года
1988 год — год Дракона — принёс Валентину Пикулю на своих драконьих крыльях немало радостей творчества и успехов признания, чего нельзя было сказать о здоровье…
Первый номер «Книжного обозрения», вышедший 1 января 1988 года, на двух страницах давал пространное интервью с писателем.
«Считаю свой день потерянным, если не узнаю что-то новое» — так назвал публикацию Вячеслав Огрызко, беседовавший с Пикулем накануне Нового года. Когда корреспондент обратился ко мне за протекцией по поводу интервью, я мало надеялась на согласие супруга, но, услышав по телефону фамилию, Валентин оживился.
— Если это потомок знаменитого просветителя Иосо-фата Огрызко, то обязательно приму. — Весёлый тон не имел ничего общего с категорическим отказом, и встреча состоялась, несмотря на то, что Иософат оказался в данном случае «ни при чем», но его однофамилец покорил Пикуля эрудицией и профессионализмом.
Заканчивалась публикация факсимильной воспроизведенной запиской: «Я был бы самым несчастным человеком на свете, если бы меня лишили великого счастья — общения с книгой! В. Пикуль».
В самом интервью, содержащем материалы всего трехдневной давности, Пикуль говорил о своей работе:
— Заканчиваю роман «Честь имею». Материал трудный, хрупкий. Работать с ним сложно. Это будет военно-политический роман, начисто лишённый любовных ситуаций.
Меня волнуют моральные проблемы русского офицерского корпуса, весьма значимые и для нашей армии, ибо вопрос офицерской чести всегда остаётся современным и насущным…
Так и было. Несмотря на то что Пикуль ясно видел конец романа, работа шла с большими затруднениями. То и дело он устраивал себе «перерывы» на одну-две ночи, «выдав на-гора» за этот отрезок времени новую миниатюру.
Прошло всего пять дней нового года.
После дневного сна Валентину стало плохо. Приехал Лев Борисович Чижов. Он уже не слушал протестов Пикуля: инфаркт, даже «микро», не шутка, когда он не первый.
Повезли в госпиталь… На этот раз в окружной — Прибалтийского военного округа. Реанимация… Только на девятый день перевели в «нормальную» палату. Разрешили читать, что уменьшило уныние больного.
Почти месяц пролежал Пикуль в госпитале.
Всё свободное время я проводила возле него. 20 января вместе смотрели по ЦТ передачу «Позиция». Парень с экрана на вопрос о том, какие книги он читает, ответил:
— Детективы, Пикуля и фантастику…
— Смотри, ты идёшь уже как жанр советской литературы. — Моя шутка Валентину понравилась.
Здесь, в госпитале, писатель наяву столкнулся с афганской войной. Мимо прогуливающегося Пикуля двигались, кто на коляске, кто на костылях, молодые парни с частично или полностью отсутствующими нижними конечностями. При удобном случае Валентин Саввич заводил с ними разговор. Но хотелось поговорить со всеми, и он изъявил желание выступить перед больными — пациентами госпиталя.
Врачи такую инициативу не приветствовали, но для «контролируемого эксперимента» согласились.
Сравнение электрокардиограмм до и после выступления показало, что радость от встречи оказалась полезной только слушателям.
Врачи просили Пикуля в ближайшее время воздержаться от таких мероприятий, но уже прошедшее запомнилось его участникам как праздник.
Выписали Валентина Саввича из госпиталя 2 февраля.
Жаль, что мой дневник не заверен нотариально, а то бы следующая информация послужила науке.
Утром Валентин рассказал мне:
— Видел во сне себя юнгой, на эсминце «Грозный», и как будто бы командует им адмирал Немитц. Слышу по переговорному устройству голос Немитца: «Юнга Пикуль, наверх, протереть линзы…»
— Я полез по трапу всё выше и выше, вдруг вижу — трап кончается… Тут я и проснулся…
Для справки: «Вице-адмирал Немитц Александр Васильевич (1879–1967) — деятель советского ВМФ, профессор… Летом 1917 в чине контр-адмирала стал командующим Черноморским флотом. С февраля 1920 по декабрь 1921 командовал Морскими силами Республики и управлял делами Наркомата по морским вопросам. С 1924 года на преподавательской работе…»
Автор многих трудов по военно-морскому делу.
А вот дневниковая запись следующего дня: «Читатель Лебедько из Кишинёва прислал труды Немитца…»
Ну, это просто так, к вопросу о сновидениях…
Творческая работа писателя шла с огромным напряжением. Валентину не терпелось быстрее закончить многострадальный и трудный роман «Честь имею».
Мои записки того времени говорят о многом. Вот одна из них:
«04.57. Закончил. Всего 18 стр. Ещё не могу прийти в себя — гнал и гнал, только бы закончить…»
Одна из записок имела «заголовок»: Тосе — Валя П. Текст гласил: «Мысль о том, что эта женщина принадлежит ему, что она даёт ему нескончаемое счастье любви, и это счастье будет длиться до самой их смерти, — эта мысль всегда утешала его, делая счастливым в любви, а значит, и счастливым в жизни».
— Это цитата из твоей книги? — поинтересовалась я.
— Совсем наоборот, — пояснил Пикуль, — это написано для тебя, но, возможно, я возьму в книгу эту… цитату из записки…
А пресса тех дней сообщала приятные новости.
Среди сотни книг, названных лучшими в 1987 году, в списке было сразу три, принадлежащих перу Валентина Пикуля: «Из тупика», «Крейсера» и «Фаворит».
В другой информации, приуроченной к 23 февраля, уведомлялось, что за создание произведений художественной литературы на героико-патриотическую тему и в ознаменование 70-летия Советских Вооруженных сил группе писателей присуждены премии и дипломы Министерства обороны СССР. Среди лауреатов — Валентин Саввич Пикуль, автор вышедшего в Военном издательстве романа «Из тупика».
22 марта 1988 года в Рижском окружном доме офицеров состоялось торжественное вручение литературной премии Министерства обороны СССР.
В переполненном Золотом зале присутствовали крупные военачальники, генералы, офицеры, солдаты, курсанты военных училищ, представители творческой интеллигенции республики.
Награду вручал начальник Военного издательства МО СССР генерал-лейтенант В. С. Рябов.
В заключение своего выступления он сказал:
— Свою телеграмму на имя министра обороны СССР с благодарностью за присуждение премии Валентин Саввич закончил словами: «Честь имею!». Этим он выразил преемственность традиций лучших представителей русского офицерства и нынешнего поколения защитников Родины.
— Честь имею, дорогой Валентин Саввич, выполнить почётное поручение министра обороны СССР генерала армии Язова вручить вам литературную премию в размере 2 тысяч рублей, знак лауреата этой премии, диплом, а также специально предназначенный для вас именной военно-морской кортик.
В ответном слове Пикуль, в частности, сказал:
— Я сорок лет работаю в литературе, но никогда ранее не слышал сразу столько хороших слов о себе.
Я хочу обратиться ко временам прошлым. Это было в тяжёлую годину сорок второго года, когда я бежал из дому и попал на Соловки, где обретал специальность рулевого сигнальщика. Осенью или даже зимой того же года я принимал присягу. Единственную в своей жизни! И она крепко вонзилась в моё сердце, и ей я остаюсь верен пожизненно!.. Меня удивляет, что даже когда я пишу невоенные романы, то почему-то так получается, что военная тематика в них всё равно присутствует. И потому я очень рад именно премии Министерства обороны, потому что, как ни крути, я получился военным писателем…
Приведу откровенное признание Пикуля, которое, по вполне понятным причинам, не вошло ни в один газетный отчёт, но вызвало весёлое оживление в зале.
— Летом этого года у меня юбилей. В этом возрасте многие советские писатели начинают хлопотать о получении пенсии. И богатые писатели, и не очень, все считают нужным получать от государства пенсию. Вот за этой трибуной я вам говорю: я не подавал и никогда не буду подавать никаких заявлений на пенсию — от пенсии я отказываюсь. А причины таковы: скажите мне, пожалуйста, когда русский писатель в прежние времена рассчитывал на пенсию? Не было таких пенсий!
Писатель — не шахтёр, не молотобоец и не грузчик. Он сидит за столом. И вот за столом он начал свой трудовой путь, и за этим же столом он должен его закончить…
Денежное содержание премии за роман «Из тупика» я вручаю хорошему врачу и человеку, работнику Окружного военного госпиталя полковнику Чижову Льву Борисовичу, отдаю в фонд военного госпиталя, где проходят лечение воины-интернационалисты.
Аплодисменты не стихали долго-долго…
Я уже упоминала о премиях, присуждаемых различными журналами за лучшие публикации года. Их Пикуль никогда не брал… Так сделал добровольный взнос в Советский Детский фонд им. В. И. Ленина.
Книги Валентина Пикуля несли многомиллионным читателям радость познания и гордость за Отечество. Даже незрячие люди знакомились с его произведениями, читаемыми по радио. А зрячие продолжали знакомиться ещё и с единственным пока фильмом «Моонзунд», который шёл по кинотеатрам и шагнул уже на голубой экран.
Интересно знать чужое мнение, если оно действительно мнение. Любопытно знать истину, только не её моменты и моментики, как у Караулова. Во всяком случае, с мнениями о пикулевском «Моонзунде» была какая-то, мягко говоря, неувязка.
Решением Госкино СССР, Союза кинематографистов СССР, Главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота были присуждены медали имени А. П. Довженко за создание лучших кинопроизведений на героико-патриотическую тему.
Серебряной медалью были награждены: режиссёр-постановщик А. Муратов, оператор-постановщик К. Рыжов, художники-постановщики Е. Гуков и М. Герасимов, художники комбинированных съёмок Ю. Боровков и О. Плак-син, актёр О. Меньшиков — за создание художественного кинофильма «Моонзунд» (по роману В. Пикуля), производство киностудии «Ленфильм».
Затем «серебряный призёр» и все к нему причастные были оплеваны со страниц «Советского экрана» некоей Аллой Гербер. Больше всех, естественно, досталось Пикулю.
Кинокритик, не являясь историком, судила о «стиле и вкусе популярного автора так называемых (выделено мною. — А. П.) исторических романов». Квинтэссенцией был призыв: «Спасать кинематограф от романов В. Пикуля!»
Сказ о незаконченном романе
Жирная, чёрная, грязная… — таково первоначальное название своего произведения, «героиней» которого он выбрал нефть. Затем Пикуль вычеркивает чёрная и добавляет — страшная… Приписку — красавица, после небольшого раздумья тоже убирает, дополняет эпитетом вонючая. В записке на клочке бумаги, где вместо страшная идет и продажная, Валентин Саввич помечает: «Таково должно быть название с обязательным словом “продажная”».
Кстати, содержание и название именно этого и только этого романа Валентин Саввич держал в строгой тайне — никогда и нигде, ни в каком интервью не упоминал о нём, не делился планами его написания и очень просил меня нигде об этом не проговориться.
И это понятно. Образные и очень ёмкие определения, подобранные Пикулем к извлечённому из глубоких земных недр веществу, обнажали смысловую направленность произведения.
«Реки человеческой крови протекали в одном русле с реками нефти, мазута, соляра и бензина», — гласит одна из заметок, написанная рукой Пикуля. И далее:
«Думаю, — а стоит ли мне бурить скважины в нашем прошлом, если сейчас нефтяная проблема зашла в тупик, а газовые извержения нефтяных продуктов засорили города и загадили лёгкие людей, когда жирная, чёрная и грязная, эта мерзость, подобная реликтовым экскрементам доисторических времен, дает не безобидный керосин наших бабушек, а грозит отрыгнуть отравляющие вещества, перед которыми иприт кажется безвредным кремом для ухода за кожей.
Невольно вспоминаются годы войны, когда мы конвоировали караваны союзников с поставками по ленд-лизу, помню, что в ряду сухогрузов шли и танкеры… Память сохранила облики людей, спасённых после гибели кораблей. Это были уже не люди, а какие-то жуткие комки отвратительной нефтяной грязи со слипшимися глазами, которые сами они уже не могли открыть; желудки спасённых требовали немедленного промывания, иначе грозила смерть, ибо они наглотались мазута, облепившего их снаружи и изнутри уже разрушавшего их организмы.
Я, конечно, не настолько наивен, чтобы декларировать немедленное и абсолютное запрещение нефти, как дурмана нашей чересчур “прогрессивной” жизни, но я что-то не вижу на прилавках магазинов и тех товаров, которые, рождённые из нефти, могут стать полезными и нужными.
А всё-таки, заканчиваю я свое нелирическое отступление, писать о нефти стоит — дабы читатель знал, что она мало принесла людям радости, зато сколько из-за неё было страданий, сколько возникло трагедий…»
Просматривая черновик рукописи, «почасовик», пометки и записи, относящиеся к нефти, можно представить себе процесс сбора материала. Какая длительная и необычно тщательная научно-исследовательская работа была проведена автором!
Пикуля не смущало многообразие действующих лиц и множество регионов театра нефтяных действий. Такого рода информацию он впитывал как губка. Политика, дипломатия, шпионаж и военные вопросы — вещи для Валентина давно знакомые. Но для нового романа ему требовались более глубокие познания в химии, экономике, торговле, автомобилестроении и экологии. Просматривая все подготовленные материалы, можно почувствовать размах замысла автора.
Сколько же там имён, которые должны были найти подобающее место в романе. Нобель и Дизель, Рокфеллер и Ротшильд, Витте и Скальковский, Детердинг и Гульбекян. Здесь же Черчилль и Эйзенхауэр, Сталин и Гитлер, Мос-садык и Хусейн, Реза Пехлеви и Сорейя. Среди них еще Фишер, Стюарт, Рейтер, Васр-Эддин, Янжул, Арси, Бош, Бухгольц…
Но ведь Валентин знал их не только по именам и фамилиям. О каждом персонаже он мог рассказывать часами. Кстати, о Нобеле и Витте им уже были написаны миниатюры.
Пикуль начал роман энергично. Писал легко, раскованно, как бы беседуя с читателем. Начальные страницы произведения больше напоминают стиль его миниатюр, нежели классического исторического романа. Довольно быстро написав первую часть, Валентин приостановился, как бы собираясь с силами, чтобы отшлифовать готовый материал по ответственному и сложному периоду — преддверию и ходу Первой мировой войны.
Я ждала, что вот-вот он сядет за рабочий стол, чтобы выплеснуть на бумагу ещё несколько глав. Но результат его раздумий был, как это часто бывало, почти парадоксален. «Прокрутив» в своей голове Первую мировую войну, Валентин написал всего одну страничку. Не для романа, а скорее всего, для себя. И после этого обратился к материалам Второй мировой — к Сталинграду.
Вторая мировая война… Война машин и экономик… И вновь в стратегию войны нахально вмешивается жирная, чёрная, грязная…
А роман о нефти так и остался незаконченным. Точнее, он был только начат. Если судить по «почасовику», Валентин написал, может быть, какую-нибудь десятую часть задуманного.
Даже если бы Валентин дожил до сегодняшних дней, думаю, он всё равно бы не закончил этого романа, потому что столкнулся бы с реальными событиями (Ирак, Кувейт, экология), которые он сам давно предрекал и которые потребовали бы своего дальнейшего развития и отражения.
Контрасты года
1988 год — год Дракона — принёс Валентину Пикулю на своих драконьих крыльях немало радостей творчества и успехов признания, чего нельзя было сказать о здоровье…
Первый номер «Книжного обозрения», вышедший 1 января 1988 года, на двух страницах давал пространное интервью с писателем.
«Считаю свой день потерянным, если не узнаю что-то новое» — так назвал публикацию Вячеслав Огрызко, беседовавший с Пикулем накануне Нового года. Когда корреспондент обратился ко мне за протекцией по поводу интервью, я мало надеялась на согласие супруга, но, услышав по телефону фамилию, Валентин оживился.
— Если это потомок знаменитого просветителя Иосо-фата Огрызко, то обязательно приму. — Весёлый тон не имел ничего общего с категорическим отказом, и встреча состоялась, несмотря на то, что Иософат оказался в данном случае «ни при чем», но его однофамилец покорил Пикуля эрудицией и профессионализмом.
Заканчивалась публикация факсимильной воспроизведенной запиской: «Я был бы самым несчастным человеком на свете, если бы меня лишили великого счастья — общения с книгой! В. Пикуль».
В самом интервью, содержащем материалы всего трехдневной давности, Пикуль говорил о своей работе:
— Заканчиваю роман «Честь имею». Материал трудный, хрупкий. Работать с ним сложно. Это будет военно-политический роман, начисто лишённый любовных ситуаций.
Меня волнуют моральные проблемы русского офицерского корпуса, весьма значимые и для нашей армии, ибо вопрос офицерской чести всегда остаётся современным и насущным…
Так и было. Несмотря на то что Пикуль ясно видел конец романа, работа шла с большими затруднениями. То и дело он устраивал себе «перерывы» на одну-две ночи, «выдав на-гора» за этот отрезок времени новую миниатюру.
Прошло всего пять дней нового года.
После дневного сна Валентину стало плохо. Приехал Лев Борисович Чижов. Он уже не слушал протестов Пикуля: инфаркт, даже «микро», не шутка, когда он не первый.
Повезли в госпиталь… На этот раз в окружной — Прибалтийского военного округа. Реанимация… Только на девятый день перевели в «нормальную» палату. Разрешили читать, что уменьшило уныние больного.
Почти месяц пролежал Пикуль в госпитале.
Всё свободное время я проводила возле него. 20 января вместе смотрели по ЦТ передачу «Позиция». Парень с экрана на вопрос о том, какие книги он читает, ответил:
— Детективы, Пикуля и фантастику…
— Смотри, ты идёшь уже как жанр советской литературы. — Моя шутка Валентину понравилась.
Здесь, в госпитале, писатель наяву столкнулся с афганской войной. Мимо прогуливающегося Пикуля двигались, кто на коляске, кто на костылях, молодые парни с частично или полностью отсутствующими нижними конечностями. При удобном случае Валентин Саввич заводил с ними разговор. Но хотелось поговорить со всеми, и он изъявил желание выступить перед больными — пациентами госпиталя.
Врачи такую инициативу не приветствовали, но для «контролируемого эксперимента» согласились.
Сравнение электрокардиограмм до и после выступления показало, что радость от встречи оказалась полезной только слушателям.
Врачи просили Пикуля в ближайшее время воздержаться от таких мероприятий, но уже прошедшее запомнилось его участникам как праздник.
Выписали Валентина Саввича из госпиталя 2 февраля.
Жаль, что мой дневник не заверен нотариально, а то бы следующая информация послужила науке.
Утром Валентин рассказал мне:
— Видел во сне себя юнгой, на эсминце «Грозный», и как будто бы командует им адмирал Немитц. Слышу по переговорному устройству голос Немитца: «Юнга Пикуль, наверх, протереть линзы…»
— Я полез по трапу всё выше и выше, вдруг вижу — трап кончается… Тут я и проснулся…
Для справки: «Вице-адмирал Немитц Александр Васильевич (1879–1967) — деятель советского ВМФ, профессор… Летом 1917 в чине контр-адмирала стал командующим Черноморским флотом. С февраля 1920 по декабрь 1921 командовал Морскими силами Республики и управлял делами Наркомата по морским вопросам. С 1924 года на преподавательской работе…»
Автор многих трудов по военно-морскому делу.
А вот дневниковая запись следующего дня: «Читатель Лебедько из Кишинёва прислал труды Немитца…»
Ну, это просто так, к вопросу о сновидениях…
Творческая работа писателя шла с огромным напряжением. Валентину не терпелось быстрее закончить многострадальный и трудный роман «Честь имею».
Мои записки того времени говорят о многом. Вот одна из них:
«04.57. Закончил. Всего 18 стр. Ещё не могу прийти в себя — гнал и гнал, только бы закончить…»
Одна из записок имела «заголовок»: Тосе — Валя П. Текст гласил: «Мысль о том, что эта женщина принадлежит ему, что она даёт ему нескончаемое счастье любви, и это счастье будет длиться до самой их смерти, — эта мысль всегда утешала его, делая счастливым в любви, а значит, и счастливым в жизни».
— Это цитата из твоей книги? — поинтересовалась я.
— Совсем наоборот, — пояснил Пикуль, — это написано для тебя, но, возможно, я возьму в книгу эту… цитату из записки…
А пресса тех дней сообщала приятные новости.
Среди сотни книг, названных лучшими в 1987 году, в списке было сразу три, принадлежащих перу Валентина Пикуля: «Из тупика», «Крейсера» и «Фаворит».
В другой информации, приуроченной к 23 февраля, уведомлялось, что за создание произведений художественной литературы на героико-патриотическую тему и в ознаменование 70-летия Советских Вооруженных сил группе писателей присуждены премии и дипломы Министерства обороны СССР. Среди лауреатов — Валентин Саввич Пикуль, автор вышедшего в Военном издательстве романа «Из тупика».
22 марта 1988 года в Рижском окружном доме офицеров состоялось торжественное вручение литературной премии Министерства обороны СССР.
В переполненном Золотом зале присутствовали крупные военачальники, генералы, офицеры, солдаты, курсанты военных училищ, представители творческой интеллигенции республики.
Награду вручал начальник Военного издательства МО СССР генерал-лейтенант В. С. Рябов.
В заключение своего выступления он сказал:
— Свою телеграмму на имя министра обороны СССР с благодарностью за присуждение премии Валентин Саввич закончил словами: «Честь имею!». Этим он выразил преемственность традиций лучших представителей русского офицерства и нынешнего поколения защитников Родины.
— Честь имею, дорогой Валентин Саввич, выполнить почётное поручение министра обороны СССР генерала армии Язова вручить вам литературную премию в размере 2 тысяч рублей, знак лауреата этой премии, диплом, а также специально предназначенный для вас именной военно-морской кортик.
В ответном слове Пикуль, в частности, сказал:
— Я сорок лет работаю в литературе, но никогда ранее не слышал сразу столько хороших слов о себе.
Я хочу обратиться ко временам прошлым. Это было в тяжёлую годину сорок второго года, когда я бежал из дому и попал на Соловки, где обретал специальность рулевого сигнальщика. Осенью или даже зимой того же года я принимал присягу. Единственную в своей жизни! И она крепко вонзилась в моё сердце, и ей я остаюсь верен пожизненно!.. Меня удивляет, что даже когда я пишу невоенные романы, то почему-то так получается, что военная тематика в них всё равно присутствует. И потому я очень рад именно премии Министерства обороны, потому что, как ни крути, я получился военным писателем…
Приведу откровенное признание Пикуля, которое, по вполне понятным причинам, не вошло ни в один газетный отчёт, но вызвало весёлое оживление в зале.
— Летом этого года у меня юбилей. В этом возрасте многие советские писатели начинают хлопотать о получении пенсии. И богатые писатели, и не очень, все считают нужным получать от государства пенсию. Вот за этой трибуной я вам говорю: я не подавал и никогда не буду подавать никаких заявлений на пенсию — от пенсии я отказываюсь. А причины таковы: скажите мне, пожалуйста, когда русский писатель в прежние времена рассчитывал на пенсию? Не было таких пенсий!
Писатель — не шахтёр, не молотобоец и не грузчик. Он сидит за столом. И вот за столом он начал свой трудовой путь, и за этим же столом он должен его закончить…
Денежное содержание премии за роман «Из тупика» я вручаю хорошему врачу и человеку, работнику Окружного военного госпиталя полковнику Чижову Льву Борисовичу, отдаю в фонд военного госпиталя, где проходят лечение воины-интернационалисты.
Аплодисменты не стихали долго-долго…
Я уже упоминала о премиях, присуждаемых различными журналами за лучшие публикации года. Их Пикуль никогда не брал… Так сделал добровольный взнос в Советский Детский фонд им. В. И. Ленина.
Книги Валентина Пикуля несли многомиллионным читателям радость познания и гордость за Отечество. Даже незрячие люди знакомились с его произведениями, читаемыми по радио. А зрячие продолжали знакомиться ещё и с единственным пока фильмом «Моонзунд», который шёл по кинотеатрам и шагнул уже на голубой экран.
Интересно знать чужое мнение, если оно действительно мнение. Любопытно знать истину, только не её моменты и моментики, как у Караулова. Во всяком случае, с мнениями о пикулевском «Моонзунде» была какая-то, мягко говоря, неувязка.
Решением Госкино СССР, Союза кинематографистов СССР, Главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота были присуждены медали имени А. П. Довженко за создание лучших кинопроизведений на героико-патриотическую тему.
Серебряной медалью были награждены: режиссёр-постановщик А. Муратов, оператор-постановщик К. Рыжов, художники-постановщики Е. Гуков и М. Герасимов, художники комбинированных съёмок Ю. Боровков и О. Плак-син, актёр О. Меньшиков — за создание художественного кинофильма «Моонзунд» (по роману В. Пикуля), производство киностудии «Ленфильм».
Затем «серебряный призёр» и все к нему причастные были оплеваны со страниц «Советского экрана» некоей Аллой Гербер. Больше всех, естественно, досталось Пикулю.
Кинокритик, не являясь историком, судила о «стиле и вкусе популярного автора так называемых (выделено мною. — А. П.) исторических романов». Квинтэссенцией был призыв: «Спасать кинематограф от романов В. Пикуля!»
Сказ о незаконченном романе
Жирная, чёрная, грязная… — таково первоначальное название своего произведения, «героиней» которого он выбрал нефть. Затем Пикуль вычеркивает чёрная и добавляет — страшная… Приписку — красавица, после небольшого раздумья тоже убирает, дополняет эпитетом вонючая. В записке на клочке бумаги, где вместо страшная идет и продажная, Валентин Саввич помечает: «Таково должно быть название с обязательным словом “продажная”».
Кстати, содержание и название именно этого и только этого романа Валентин Саввич держал в строгой тайне — никогда и нигде, ни в каком интервью не упоминал о нём, не делился планами его написания и очень просил меня нигде об этом не проговориться.
И это понятно. Образные и очень ёмкие определения, подобранные Пикулем к извлечённому из глубоких земных недр веществу, обнажали смысловую направленность произведения.
«Реки человеческой крови протекали в одном русле с реками нефти, мазута, соляра и бензина», — гласит одна из заметок, написанная рукой Пикуля. И далее:
«Думаю, — а стоит ли мне бурить скважины в нашем прошлом, если сейчас нефтяная проблема зашла в тупик, а газовые извержения нефтяных продуктов засорили города и загадили лёгкие людей, когда жирная, чёрная и грязная, эта мерзость, подобная реликтовым экскрементам доисторических времен, дает не безобидный керосин наших бабушек, а грозит отрыгнуть отравляющие вещества, перед которыми иприт кажется безвредным кремом для ухода за кожей.
Невольно вспоминаются годы войны, когда мы конвоировали караваны союзников с поставками по ленд-лизу, помню, что в ряду сухогрузов шли и танкеры… Память сохранила облики людей, спасённых после гибели кораблей. Это были уже не люди, а какие-то жуткие комки отвратительной нефтяной грязи со слипшимися глазами, которые сами они уже не могли открыть; желудки спасённых требовали немедленного промывания, иначе грозила смерть, ибо они наглотались мазута, облепившего их снаружи и изнутри уже разрушавшего их организмы.
Я, конечно, не настолько наивен, чтобы декларировать немедленное и абсолютное запрещение нефти, как дурмана нашей чересчур “прогрессивной” жизни, но я что-то не вижу на прилавках магазинов и тех товаров, которые, рождённые из нефти, могут стать полезными и нужными.
А всё-таки, заканчиваю я свое нелирическое отступление, писать о нефти стоит — дабы читатель знал, что она мало принесла людям радости, зато сколько из-за неё было страданий, сколько возникло трагедий…»
Просматривая черновик рукописи, «почасовик», пометки и записи, относящиеся к нефти, можно представить себе процесс сбора материала. Какая длительная и необычно тщательная научно-исследовательская работа была проведена автором!
Пикуля не смущало многообразие действующих лиц и множество регионов театра нефтяных действий. Такого рода информацию он впитывал как губка. Политика, дипломатия, шпионаж и военные вопросы — вещи для Валентина давно знакомые. Но для нового романа ему требовались более глубокие познания в химии, экономике, торговле, автомобилестроении и экологии. Просматривая все подготовленные материалы, можно почувствовать размах замысла автора.
Сколько же там имён, которые должны были найти подобающее место в романе. Нобель и Дизель, Рокфеллер и Ротшильд, Витте и Скальковский, Детердинг и Гульбекян. Здесь же Черчилль и Эйзенхауэр, Сталин и Гитлер, Мос-садык и Хусейн, Реза Пехлеви и Сорейя. Среди них еще Фишер, Стюарт, Рейтер, Васр-Эддин, Янжул, Арси, Бош, Бухгольц…
Но ведь Валентин знал их не только по именам и фамилиям. О каждом персонаже он мог рассказывать часами. Кстати, о Нобеле и Витте им уже были написаны миниатюры.
Пикуль начал роман энергично. Писал легко, раскованно, как бы беседуя с читателем. Начальные страницы произведения больше напоминают стиль его миниатюр, нежели классического исторического романа. Довольно быстро написав первую часть, Валентин приостановился, как бы собираясь с силами, чтобы отшлифовать готовый материал по ответственному и сложному периоду — преддверию и ходу Первой мировой войны.
Я ждала, что вот-вот он сядет за рабочий стол, чтобы выплеснуть на бумагу ещё несколько глав. Но результат его раздумий был, как это часто бывало, почти парадоксален. «Прокрутив» в своей голове Первую мировую войну, Валентин написал всего одну страничку. Не для романа, а скорее всего, для себя. И после этого обратился к материалам Второй мировой — к Сталинграду.
Вторая мировая война… Война машин и экономик… И вновь в стратегию войны нахально вмешивается жирная, чёрная, грязная…
А роман о нефти так и остался незаконченным. Точнее, он был только начат. Если судить по «почасовику», Валентин написал, может быть, какую-нибудь десятую часть задуманного.
Даже если бы Валентин дожил до сегодняшних дней, думаю, он всё равно бы не закончил этого романа, потому что столкнулся бы с реальными событиями (Ирак, Кувейт, экология), которые он сам давно предрекал и которые потребовали бы своего дальнейшего развития и отражения.
Глава девятнадцатая. Из записок офицера российского генштаба
Роман «Честь имею»
«Раньше были прекрасные слова — офицер, представляясь, заявлял:
“Честь имею”. Это чрезвычайно ёмкое понятие…
Под честью офицера я подразумеваю помимо личной чести ещё и комплекс первостепенной важности качеств. Главное — это патриотизм, готовность, не задумываясь, отдать жизнь за Родину, обязательный профессионализм, отличная специальная подготовка, и само собой — большая культура…»
Русская разведка интересовала Пикуля всегда. В ней много неизвестных потаённых пружин — она родная сестра дипломатии, которую Пикуль в своём творчестве считал козырной картой.
Велики заслуги русской разведки перед Родиной. О ней мало пишут и чаще всего пишут о её недостатках, чем о заслугах и успехах. Это неправильно. Мы мало знаем об истории русской военной разведки, о которой кричали и кричат наши враги. По сути дела, в нашей литературе чаще всего отражены подвиги английских и немецких шпионов, но читатель мало знает о русских разведчиках.
Пикуль решил восполнить этот пробел в истории и показать глазами агента русского Генштаба «миростроение в канун Первой мировой войны» и обстановку в Европе. Так появился на свет роман «Честь имею». Исповедь офицера Российского Генштаба, в котором Пикуль вывел главного героя — разведчика.
Автор не раскрывает имени героя («офицеры Генштаба не должны иметь имени»), но ссылается на «Бархатную книгу», изданную известным просветителем Н. И. Новиковым ещё в XVIII веке, намекая на его происхождение из семьи Оладьиных.
Роман создавался в течение длительного времени, поэтому в моём дневнике отмечено много интересных случаев. (Титульный лист рукописи напоминает нам, что роман был начат 10 января 1982 года и 15 мая 1988 года закончен.)
Однажды утром на столе вместо записки лежал листочек от отрывного календаря, на котором были написаны три слова: «Напомни слово заговорщик…»
Мне не терпелось узнать, что же связано с этим вообще — то понятным словом. Заварив «первач» и приготовив ужин, жду пробуждения Валентина. Ещё в обед он звонил на работу, что утром, сколько ни мучился, уснуть не мог…
Вдруг дверь кабинета открывается и прямо с порога Валентин бросает:
— Ты знаешь, что я… заговорщик? — И сам довольно улыбается.
— Как это понимать?
— В самом прямом смысле слова.
— Мне непонятно. Поясни, где и когда ты сделался заговорщиком?
— А я всю жизнь был им. Вот и сегодня ночью, описывая убийство Александра и Драги, я был на месте преступления среди заговорщиков во дворце и видел всё, что происходило там. Да и сам был не простым наблюдателем, а непосредственным участником событий — заговорщиком, что и попытался передать на бумаге. Мне думается, что сегодня у меня получилось всё, о чём я хотел сказать.
В главном герое романа без имени слились воедино кровь русского и сербского народов, и отделить одно от другого — невозможно: «Я всегда был горд за своих родителей. Первые песни, которые я слышал, были “лазарицы” матери, в которых воспевались народные герои, павшие в битвах».
Действие в романе происходит в разных странах и в разных исторических плоскостях, охватывая промежуток времени с восьмидесятых годов XIX века до конца Второй мировой войны. На фоне этих событий представлена сложная судьба главного героя — разведчика, бывшего генерала царской армии, и впоследствии ставшего генералом советской армии.
Повествование в романе ведётся то от имени героя, то от имени автора.
Следует отметить удачный манёвр нашей разведки, сумевшей раздобыть «план Шлиффена». «Германия как зеницу ока оберегала 3 экземпляра секретного документа “Приказаний на случай войны”, подписанный лично кайзером Вильгельмом II. Русская разведка ухитрилась “раздобыть” один из экземпляров. За неделю до начала Первой мировой войны, когда “германский посол Пурталес вручил Сазонову ноту, в которой кайзер объявлял войну России”. В условиях сугубой секретности был награждён орденом Святого Георгия офицер Российского Генштаба. Поэтому подвиг этого героя остался для общества неизвестен. Но это был самый крупный разведчик России. Он до сих пор засекречен. Известно лишь одно: когда он поворачивался в профиль, — это был точный профиль… молодого Наполеона — столь разительное было сходство…»
Огромный интерес у большинства читателей вызвал использованный автором интригующий литературный прием — встреча с миловидной дамой и получение от неё загадочной рукописи, чего, конечно, не было на самом деле. Применимый Пикулем приём настолько реалистичен, что некоторые читатели в Риге пытались определить: кто же эта дама?
А из Сербии тоже поступали сведения, что там «вычислили» прототип главного героя. Счастливая, довольная и хитроватая улыбка появлялась на лице писателя, когда он читал такие письма.
Первый восторженный отклик на роман автор получил в марте 1987 года от серба Драгомира Пуцаревича, из тогда ещё единой и мирной Югославии. Это было взволнованное письмо со словами благодарности и признательности за любовь и внимание к Сербии и сербскому народу.
Честь имею — этими ёмкими словами заканчивал свои редкие письма Валентин Пикуль.
Как часто в старину звучало:
— Милостивый государь, имею честь уведомить.
— Простите, с кем имею честь?
— Окажите честь.
— Честь имею.
Понятие чести было очевидным, а очевидное не доказывают, не объясняют, его — чувствуют. Куда и когда исчезли из повседневного обихода эти прекрасные слова? И если бы только слова…Пропали не только слова, но сами понятия и почти вся атрибутика воплощения их в живую действительность. Писатель ценил честь превыше всего, даже выше воинской присяги. Нарушив честь, человек не может существовать, а присягу он может принять ещё.
Поэтому полностью поддерживаю читателей, в письмах которых звучала мысль: «Спасибо Валентину Саввичу за исповедь офицера Российского Генштаба, за попытку реанимации святого понятия, вынесенного на титульный лист романа — “Честь имею”».
«Я люблю военного читателя — особенно офицера, наиболее образованного и подготовленного к восприятию фактов нашего героического прошлого. Надеюсь, на примере моих героев, я, как мог, преподал образцы офицерской чести, без которого немыслимо благородное дело служения Отечеству» — так предварял Валентин Пикуль публикацию своего нового романа «Честь имею», первая часть которого — «Лучше быть, чем казаться» впервые появилась на страницах журнала «Аврора», начиная с последнего номера за 1986 год. С полным текстом романа читателей познакомил в 1988 году журнал «Наш современник».
Почти вслед за ним пришла ещё одна добрая весть из Югославии: директор Белградского института Сербской академии наук Драго Чупич предлагал свои услуги по переводу и изданию романа в братской республике, в её столице — Белграде, что и было осуществлено в 1989 году. Драго Чупич после прочтения рукописи романа приехал к Пикулю. Он много расспрашивал Валентина о работе, об источниках, а самый интересный разговор шёл о главном герое романа. Диапазон разговоров двух литераторов вышел далеко за пределы романа. Он коснулся всего творческого пути Пикуля и его биографии.
Вскоре в сербской газете появилось обширное интервью.
Не без гордости Пикуль рассказывал о встречах с гостями из дружественной Сербии:
«Когда меня навестили сербы, то с интересом расспрашивали, где я брал материалы, почему сцены убийства короля Обреновича и Драги у меня выражены с такой полнотой, что некоторые детали не были известны даже югославским писателям. По возможности я попытался собрать самые редкие и самые ценные источники».
Разве можно сейчас представить реальной ситуацию, описанную в его последней книге «Барбаросса» («Площадь Павших борцов»), о которой будем говорить ниже:
Сталина никогда не покидала вера в ум и благородство маршала Б. М. Шапошникова, хотя иной раз Борис Михайлович его сильно озадачивал. Однажды одному генералу угрожал трибунал с неотвратимым расстрелом. Шапошников заявил Сталину, что он уже наказал виновного.
— Наказали? Вы? А как наказали?
— Я объявил ему выговор.
Трубка чуть было не выпала изо рта Сталина.
— Выговор? И это… всё? — оторопел он.
— Да. Выговор — очень тяжёлая расправа, — пояснил Шапошников. При царе-батюшке генералы, получившие выговор от Генштаба, или сразу подавали в отставку, или стрелялись.
Во все времена понятия о чести, долге, ответственности перед Отечеством стояли на первом плане. И народ, в свою очередь, во все времена хранил достоинство своих воинов, помня, что они первыми вставали и встанут на борьбу, будь перед ними враг или стихия. Армия во все времена была гарантом независимости нашей родины, а солдат — заступником для народа. И покуда эти традиции русской армии будут продолжаться в наше время — Россия непобедима.
Взгляд читателей на роман «Честь имею»
С приходом новых времён и руководителей, повинуясь какой-то несправедливости, какому-то всеобщему заблуждению, развернулась кампания предания анафеме мужественного образа народного защитника. Читая роман, невольно возникают вопросы: а как же живут современные солдаты и офицеры? Ответы на них находим в письмах современных защитников Родины.
«Дорогой Валентен Саввич! Оторвитесь на четверть часа от работы, да будут приятными и полезными для Вас слова дружеского участия, добрых пожеланий здоровья и душевного покоя. Всё чаще думаю о Вас: не о писателе, а о человеке, живом, ранимом… Бог с ними, с литературными критиками. С Вами мы — я и множество российских патриотов, вынужденных постигать жизнь с помощью Ваших (и, конечно, других) честных книг…
Смею утверждать, Валентин Саввич, что офицерский корпус, к которому я принадлежу, нынче не произведет ни Чаадаевых, ни Марлинских, ни Лермонтовых; технократия плюс десятилетия отлучения от истины, от “интеллигентных рефлексий” сделали своё дело: поубавилось гражданской смелости у военных людей, а без неё — что ж! — ни прозы, ни поэзии не сотворить. Ныне, если читают — уже, слава Богу, и его наместникам на земле…» — писал майор В. А. Чистяков по прочтении романа «Честь имею».
Печальна, читатель, исповедь современного офицера. Обнадёживает лишь то, что книга заставила задуматься, почувствовать трагизм всего утраченного.
Я надеюсь, что придет время, когда честь вновь займет свое достойное место в длинной строке человеческих добродетелей…
«Честь мундира видоизменилась в “мундирную честь”, в погоне за почестями до такой степени, что молодому поколению офицеров его надо прививать по существу вновь», — писал автору моряк капитан 1 ранга Б. Н. Платонов.
И дело тут не только в самих офицерах, а в изменившемся отношении общества к армии и флоту. В средствах массовой информации, как по команде, появляются материалы о том, что сегодня мы живём в другом мире и нам никто не угрожает, что армия не нужна.
Так на кого же эти нападки?
На тех, кто предопределил конец Второй мировой войны и погасил в начале шестидесятых годов Карибский кризис — эти фитили третьей мировой?
На тех, кто подложил свои крепкие плечи под шпалы БАМа и положил свои руки на пыльные рычаги тракторов целины?
На тех, кто подставил свои тела под загадочные лучи Чернобыля и под непонятные пули Афганистана?
На тех, кто… да разве всё можно перечислить!
Они шли по зову сердца, долга, по зову чести, именуемых в армии словами: присяга, устав, дисциплина, приказ.
У армии должна быть только одна цель — служение интересам народа…
Какие удивительные по содержанию приходили письма писателю! Впрочем, не буду восторгаться, а предоставлю слово автору — москвичке Снесарёвой Евгении Андреевне:
«Прочитала одну из Ваших последних книг “Честь имею”, опубликованную в “Нашем современнике”, где встретилась с деталью, которую ищу уже несколько лет. В настоящее время я занята составлением примечаний к книге моего отца Андрея Евгеньевича Снесарева (1865–1937), известного востоковеда и крупного военного деятеля, в эту книгу должны войти его письма из Индии, с Памира, из Лондона, Парижа, Копенгагена, ряд неизданных статей. В некоторых письмах с Памира мне попалась фамилия Гримма, офицера Русского Генерального штаба, продавшего Германии планы нашей мобилизации. Мне нужно дать примечания на эту фамилию; я искала сведения о нём в Военно-историческом архиве, консультировалась с военными историками и никаких следов не нашла. И вдруг на 66 странице журнала № 9 я нахожу некоторые сведения о Гримме.
Я была бы Вам благодарна, дорогой Валентин Саввич, если бы Вы смогли время отослать меня к Вашему источнику: если архив, то какой № фонда, дела, единицы хранения, если книга или статья, то — выходные данные…»
Чтобы не утомлять читателей письмами, приведу один маленький фрагмент из письма Виктории Леонидовны Ку-лилиной из Харькова. Свое взволнованное повествование она заканчивает так:
«“Честь имею!” — эти слова обливались потом и кровью, жесточайшим напряжением нервов и ума, дисциплиной, выдержкой офицеров, по-моему, непосильными современным гражданским людям. Спасибо, большое Вам спасибо за труд, за этот удивительный роман, не позволяющий даже с чем-то сравнить и возносить — он выше этого!
Спасибо Вам и низкий поклон до земли…»
Профессия офицера в Российской армии до революции считалась престижной.
Нынешнему поколению офицеров есть чему поучиться, как готовили в прежние времена офицеров Генштаба: великолепная профессура, энциклопедические познания. Недаром же германская и австрийская разведки ставили офицеров, окончивших Российскую академию Генштаба, на специальный учёт.
Заканчивая разговор о романе «Честь имею», хочу уведомить читателя о том, что автор предназначал свой роман не только людям военным. Честь — понятие ёмкое и глубокое. И она необходима не только корпусу офицеров, но и людям других профессий — юристам, учителям, врачам, рабочим, писателям…
Об этом и говорит роман Валентина Пикуля, со страниц которого по нервам перепонок, как сказанные вслух, чувствительно бьют святые, полные высочайшего смысла слова:«Честь имею!»
«Мой герой прожил жизнь действительно как герой. Он мог спокойно возвратиться на Родину, но он остался там, где считал нужным… на Купрешковом поле, чтобы помочь в борьбе с фашизмом братьям-сербам….
Своё место в самолете он уступил молодой сербской партизанке, на руках у которой был ребёнок.
Сохранив жизнь сербской матери, он нашёл место в сражении, а для него нашли место в братской могиле…»
Укрепление и разрывы связей
Спрос на книги Валентина Пикуля всё возрастал. Совсем неожиданно для писателя пришла просьба на издание «Нечистой силы» Красноярским книжным издательством. Писатель вздохнул полной грудью. Наконец-то! Роман, который автор считал одним из лучших своих произведений, собирались издавать. Издавать впервые! «У последней черты» Пикуль в расчёт не брал: по небольшим отрывкам нельзя сложить полного впечатления о романе. Писатель мечтал увидеть «Нечистую силу» в том виде, в каком она была задумана и исполнена автором, ни на какие уступки по сокращению романа идти не намеревался.
Следует отметить, что маршрут переписки по поводу «Нечистой силы» протянулся аж до Японии. Получив согласие Пикуля, японский переводчик перевёл «У последней черты» — журнальный вариант романа. Когда японец получил от автора полный текст романа, он никак не мог понять: зачем писателю понадобилось дописывать уже опубликованное произведение? Сложна Россия для японского восприятия, как и русский язык и юмор.
Думаю, читатель, принявший стиль моего изложения, уже догадался, что разговор о японцах зашёл не случайно. И это — правда…
Летом в Ригу вновь приехал Виталий Григорьевич Гу-занов со своей супругой Ниной Фёдоровной. В их распоряжение Пикуль предоставил пустующую дачу на взморье. А в Доме архитекторов в Юрмале в это же время отдыхал с женой знаменитый скульптор Олег Константинович Ко-мов. Гузанов и Комов были хорошо знакомы, их связывала давняя дружба.
А сейчас… Мы поехали на дачу, куда Гузанов пригласил для знакомства с Пикулем чету Комовых.
Нина Ивановна и Олег Константинович — люди очень коммуникабельные, и общение было весьма непринужденным. Комов много бывал за границей, и его рассказы были Пикулю весьма интересны. Как бы между делом Олег Константинович делал наброски карандашом на бумаге.
Я заглянула, в набросках узнавалась голова Пикуля в различных ракурсах.
Интересное общение продолжилось и у нас дома…
Читатель спросит: а при чём здесь Япония?
Так вот. Гузанов навещал в Японии уже известного читателю Судзукаву. И в данный момент не хватало только господина Масахиса Судзукавы. Но он не заставил себя долго ждать. Точно в соответствии с планом путешествия, присланным за несколько месяцев, Судзукава-сан прибыл в Ригу.
Гузанов и Комов, заехавшие в гостиницу за иностранным гостем, чтобы затем следовать к нам, рассказывали, что хотели по русскому обычаю захватить что-нибудь с собой. Но часы показывали время, в которое, в соответствии с заботой правительства о трезвости своих граждан, это самое «что-нибудь» не продавалось.
Чертыхнувшись в адрес негостеприимной власти, пришлось обращаться «за иностранной помощью». И Судзука-ва выручил.
Не буду описывать подробности этой встречи. Мы общались не первый раз, и обстановка была — как при встрече старых знакомых.
В августе месяце «Неделя» на своих страницах поместила беседу своего корреспондента с Виктором Конецким. Закадычный друг Валентина Пикуля — Вик-Вик — отвечал на вопросы. Я не могла не показать публикацию мужу.
— Что связывает вас с Валентином Пикулем? — звучал один из вопросов.
— Военная служба. С 1945 по 1946 год мы прослужили в одной роте…
Далее из колонки ответа я процитирую лишь самые «злачные» места:
«…он выпустил свой первый огромный и совершенно безграмотный роман “Океанский патруль”», «…он сильно разложил читателей и опустил планку художественности. Как-то я читал один его роман и на первых четырёх страницах нашёл 20 ошибок…», «на три четверти он графоман…» и тому подобное…
Пикуль перечитал ответ Конецкого несколько раз.
По поводу замечаний можно было поговорить, поспорить, можно было в конечном счёте посмеяться: 20 ошибок на четырёх страницах! Корректорских, редакторских или авторских? И название романа лучше бы привести, чтобы Гиннесс в поисках его не сбился с ног.
Пикуль не сразу среагировал на «дружеские» нападки, которые, навешенные «сбоку-припёку», даже при мощном усилии никак не втискивались в тематику вопроса: «Что связывает вас?..»
Непосредственно к теме вопроса относился только первый десяток слов. Он и шокировал Пикуля.
— Годичная служба в одной роте? И, если уж быть точным, не военная, а послевоенная, но — воинская служба. И это всё?
Пикуль всю жизнь считал, что их связывает несравненно большее, претендующее, мягко говоря, на дружбу.
Никогда, ничего похожего при многочисленных личных встречах, как говорится, в глаза Вик-Вик Пикулю не говорил. Наоборот, в Риге принимал Конецкого с гостями, отмечали его день рождения, перед очередным рейсом Вик-Вик всегда забегал на «огонёк».
— Может, пьяный был? — Валентин искал хоть какую-то оправдательную гипотезу…
Больше они не встречались…
Статья сильно отразилась на состоянии здоровья Валентина. Реакция на критику это одно, и совсем другое, — когда рушатся сформированные в сознании идеалы высоких человеческих добродетелей.
«Почему такое происходит? Правильно ли живу?» — мозг задавал вопросы взволнованному сердцу.
Внутреннее состояние Пикуля было красочно нарисовано на внешности. Тревожась за него, я уложила супруга в постель, поместив рядом, прямо под рукой, маленький, но звонкий колокольчик.
Мы договорились, что с помощью его Валентин будет звать к себе.
Хорошо, что он согласился, когда плохо с сердцем, не всегда есть возможность громко закричать…
Все тревоги и волнения моей жизни в эти дни были сосредоточены на одном: только бы… не звонил колокольчик.
Небезразличные штрихи
В скоротечности жизни кадры меняются произвольно. Часто один никак не связан с последующим. И мне, как монтажёру, в данном случае не хочется искусственно плавно подгонять один под другой. Таковы мои заметки о событиях и делах, которые так или иначе входили в круг забот и интересов писателя в осенние месяцы 1988 года.
Письма… О них говорилось немало в предыдущих главах, но мне хотелось бы донести до читателя нюансы восприятия именно Пикулем некоторых из них.
Как ценнейший документ читал Валентин Саввич письма Анастасии Манштейн-Ширинской из Бизерты, что в далёком Тунисе. Рассказывая о своей жизни, она сообщила много данных о русской эмиграции, вынужденно отлучённой от России.
Для Пикуля, как бы ни было парадоксально такое словосочетание, это было письмо знакомой незнакомки. Или, точнее, письмо незнакомки о его хороших знакомых.
Валентин прочёл мне письмо вслух, затем подошёл к картотеке, достал карточку и поведал:
— Вот её отец, Александр Сергеевич Манштейн, он командовал миноносцем «Жаркий». А её родной дед, Сергей Манштейн, составлял словари и писал учебники по латыни, греческому и немецкому языкам. Он находился в родстве с баронессой Анной Керн…
Валентин знал всех её родственников, знал их заслуги перед Отечеством, знал и их «вину». Его спокойный рассказ, сопровождавшийся демонстрацией портретов, был довольно продолжителен. И у меня появилось ощущение, что Бизерта… находится совсем рядом.
Анастасия Манштейн делилась восторгом от прочтения интересной книги — «Строгановы», написанной Татьяной Меттерних, урождённой Васильчиковой. Валентин Саввич мечтательно произнес:
— Как бы я хотел прочесть эту книгу! Многие из картотек пополнились бы ценными сведениями…
Писатель послал в подарок мадам Ширинской свою книгу с автографом. В знак искреннего уважения. А не только потому, что его книги, как отмечалось в письмах, высоко ценятся за границей и широко издаются…
Последние два слова абзаца позволяют мне перейти к ещё одному небольшому сюжету. Читатель из Киева письменно поделился с Пикулем своей радостью: «Приобрел в магазине Парижа Вашу “Нечистую силу”».
Другие очевидцы информировали Валентина Саввича о продаже его книг, переведённых на английский язык, в Лондоне.
Писатель позвонил в ВААП, попросил разъяснить ситуацию и защитить его авторские права.
«Защита» началась с настоятельного предложения автору написать объяснительную записку, что он не передавал рукописи для публикации за рубеж.
— Вот система, — удивлялся Валентин, — друг у друга спрашиваем: «Откуда книги появились за бугром?»
Но в этом году, спустя какое-то время, само агентство обратилось к Пикулю с просьбой написать заявление для защиты его прав в английском суде. Он написал:
«Я, Пикуль Валентин Саввич, проживающий в городе Рига, автор произведений “У последней черты” и “Битва железных канцлеров”, уполномочиваю адвокатскую фирму “Бейкер энд Кэнзи” представлять мои интересы в английском суде и предпринимать все необходимые действия для восстановления моих нарушенных авторских прав и выплаты денежной компенсации за неправомерное использование моих произведений».
Это давало повод Пикулю в удобных случаях с напускной шутливой горделивостью заявлять:
— Я нахожусь в судебных отношениях с английским королевством…
Только эта шутка и осталась в память о заявлении.
В дальнейшем ВААП сообщило, что не имеет валюты для проведения судебного разбирательства и считает целесообразным прекратить иск. Агентство любезно предлагало оказать правовую помощь в случае решения автора продолжить судебное преследование за свой счёт, но предупреждало, что издержки полного судебного разбирательства значительно превысят сумму, которую можно надеяться получить в качестве возмещения за убытки.
Справедливость — категория нравственная, и она, как оказалось, не имеет определённого валютного эквивалента. Определённой суммой можно оценить только процесс её восстановления.
Так и не увидел за свою жизнь Пикуль, как выглядят заморские фунты…
Понятно, что Валентин писал в это время не только заявления. На столе его лежали: слева — рукопись романа о нефти, справа — «Сталинград», а он работал над миниатюрой. Писатель «отдыхал», разнообразя свой репертуар.
Из-под пера Пикуля в этот период появились миниатюры о литераторе («Как попасть в энциклопедию»), о зарождении и развитии шахмат в России («От дедушки Соколова до внука Петрова»), о дипломате, историке и генеалоге князе Лобанове-Ростовском («Потомок Владимира Моно-маха»), «Маланьина свадьба», «Букет для Аделины», «Полезнее всего запретить!..». Просидев ночь над очередной миниатюрой, Валентин заявил мне на следующий день:
— Нам надо съездить в Курляндию.
— Для чего, с какой целью? — уточнила я.
— На острове Морицсала должен сохраниться дуб, в дупле которого когда-то, по версии нескольких источников, прятался герцог Мориц Саксонский. Вот этот дуб мне и хочется найти.
Пикуль стал собираться.
— Закажи такси на всю рабочую смену, скажи — поедем на целый день.
У меня в душе закралось сомнение.
— А вдруг это легенда и никакого дуба нет? И как мы доберёмся по озеру к острову? — возражала я, не упоминая о состоянии его здоровья.
Валентин уступил, правда, нехотя. Пришлось ему дописать миниатюру «Дуб Морица Саксонского» без «наглядного пособия».
Темы миниатюр у Пикуля возникали спонтанно, и лишь некоторые могли найти приемлемое объяснение.
Так, в этом году Валентин Саввич чаще обычного встречался со своим давнишним единомышленником Викентием Фёдоровичем Кудашёвым и с Леонидом Михайловичем Шломой, с которым познакомился в литературной гостиной. Оба военнослужащих находили общий язык с Пикулем, поскольку помимо любви к литературе имели пристрастие к коллекционированию. Интересы их были широкие: ордена и полковые знаки, значки и монеты, воинские аксессуары и портреты. Для общения с коллекционерами Пикуль не жалел времени, делился с ними и знаниями, и дубликатами портретов, получая, в свою очередь, от них много полезного для себя. Кудашев заочно познакомил Валентина Саввича с ленинградцем Георгием Всеволодовичем Защуком, интересным человеком и очень серьёзным коллекционером, если так можно сказать, широкого исторического профиля, и между ними завязалась полезная переписка. Под впечатлением интересных контактов с этими увлечёнными людьми Пикуль написал миниатюру о российском коллекционере Фёдоре Плюшкине. Первоначальное название было «Всякого жита по лопате»…
Встречи… Их всех не описать и даже не перечислить. Но одной из них коснусь.
В конце октября позвонил адмирал Калайда и сказал, что приехала съёмочная группа документального кино ВМФ. Я ответила, что Валентин Саввич 3–4 дня будет занят и никого принять не сможет.
В это время Пикуль работал с прибывшими из Красноярска редактором и художником-оформителем книги «Нечистая сила».
Скромная, приятная и тактичная Галина Никифоровна Ермолина при редактировании текста довольно легко уговорила Пикуля на небольшие сокращения: снять коротенькие стишки, убрать некоторые острые фразы.
Приятное впечатление на писателя произвёл и Виктор Бахтин. По замыслу художника, портреты героев романа выносились на форзац. Сразу же производилась пересъёмка нужных портретов.
Валентину Саввичу очень понравился подаренный Виктором портрет Распутина, исполненный графически в трёх вариантах…
«Настырные» киношники всё-таки дождались своего, и освободившийся Пикуль наконец попал в их руки. Снова подводные лодки, корабли, каюты, мостики… Чтобы уйти от штампов, группа попросила Пикуля проехать с ними на природу и по историческим местам Латвии. Валентин Саввич был в восторге от поездки: разрушенный замок в Бау-ске, дворец в Рундале Расстрелли…
Затем снимали в квартире: рабочую обстановку, книги, портреты… Пикуль охотно пояснял все, что интересовало гостей, стараясь находиться вне кадра.
Но это не самое главное из того, на что я хотела обратить внимание.
Два молодых морских офицера — Александр Сергеевич Вожжов и Виталий Александрович Рыжов — влюбили в себя Валентина Саввича сразу, как только вошли в дом. Взяв отверточки, они прошли по квартире, и в счи-таные минуты перестали искрить розетки, заработал утюг, стал лучше показывать телевизор, перестал греметь холодильник…
— Валентин Саввич, — попросту говорили они, — если что надо помочь, вы только «звякните», и мы на следующий день будем у вас.
— Из Москвы-то!!! Это я добавляю от себя…
Пикуль всегда ценил добро и всегда его помнил. Потому, что добро по самой своей сути огромно, даже если оно… маленькое.
Короткое, но важное сообщение
В конце года пришло приятное известие: Постановлением Совета министров РСФСР от 20 декабря 1988 года за № 535 Пикулю Валентину Саввичу, писателю, за роман «Крейсера» присуждена Государственная премия РСФСР имени М. Горького.
Известие сопровождалось официальным приглашением:
«Совет Министров РСФСР приглашает тов. Пикуля В. С. на вручение Государственной премии РСФСР 1988 года в области литературы, искусства и архитектуры. Вручение состоится 27 декабря 1988 года в 18 часов.
Дом Советов РСФСР, Краснопресненская набережная, дом 2».
Пикуль никогда не делал ставку на выигрыш и даже говорил скептически:
«Вчера по телевизору объявили лауреатов Государствен-ной премии РСФСР, в том числе назвали и меня. Я удивлён. Почему именно выбрали “Крейсера”? Если говорить откровенно, роман этот ничуть не лучше “Фаворита” или романа “Каждому свое”. (На премию были выдвинуты кроме «Крейсеров» — романы «Фаворит» и «Каждому свое». — А. П.) Напротив, писать его было гораздо легче, материалов для изучения и проработки я использовал намного меньше, чем при написании других книг… Не понимаю я этих “академиков”, как и за что дают премии».
Трезво оценив состояние своего здоровья, Пикуль решил не ехать на вручение.
26 декабря отправил в Россовмин Российской Федерации на Краснопресненскую набережную, 2 — на имя Чеха-рина телеграмму такого содержания:
«Перечислить Государственную премию РСФСР, полученную за роман “Крейсера”, в Фонд Помощи пострадавшим при землетрясении в Армении. Честь имею». Валентин Пикуль».
Диплом лауреата премии и медаль с изображением А. М. Горького вручал на рижской квартире приехавший из Москвы Валерий Иванович Абрамов.
Не забыли Пикуля и работники музея имени великого писателя А. М. Горького. Директор музея Т. А. Рыжова обратилась к Пикулю с просьбой:
«В музее А. М. Горького, на родине писателя в литературной композиции предусмотрен показ материалов о лауреатах премии А. М. Горького и их произведений в теме “Горький и современность”. Музей формирует коллекцию этих материалов. Мы убедительно просим Вас поделиться с нами некоторыми материалами для нашего музея: фотографией, книгой, желательно “Крейсера”, за которую Вы были удостоены премии, рукописями или какими другими удобными для экспонирования документами, предметами…»
31 декабря 1988 года в «Советской России» была опубликована миниатюра «Как попасть в энциклопедию». Валентин Саввич мог быть доволен. Тяжёлый, болезненный год прожит с большой пользой для людей. И для этих дорогих людей он написал свою последнюю большую книгу «Честь имею», полную публикацию которой как раз в канун Нового года закончил журнал «Наш современник», удостоив автора за это произведение своей премии.
В добрый путь — «Честь имею».
Роман «Честь имею»
«Раньше были прекрасные слова — офицер, представляясь, заявлял:
“Честь имею”. Это чрезвычайно ёмкое понятие…
Под честью офицера я подразумеваю помимо личной чести ещё и комплекс первостепенной важности качеств. Главное — это патриотизм, готовность, не задумываясь, отдать жизнь за Родину, обязательный профессионализм, отличная специальная подготовка, и само собой — большая культура…»
Русская разведка интересовала Пикуля всегда. В ней много неизвестных потаённых пружин — она родная сестра дипломатии, которую Пикуль в своём творчестве считал козырной картой.
Велики заслуги русской разведки перед Родиной. О ней мало пишут и чаще всего пишут о её недостатках, чем о заслугах и успехах. Это неправильно. Мы мало знаем об истории русской военной разведки, о которой кричали и кричат наши враги. По сути дела, в нашей литературе чаще всего отражены подвиги английских и немецких шпионов, но читатель мало знает о русских разведчиках.
Пикуль решил восполнить этот пробел в истории и показать глазами агента русского Генштаба «миростроение в канун Первой мировой войны» и обстановку в Европе. Так появился на свет роман «Честь имею». Исповедь офицера Российского Генштаба, в котором Пикуль вывел главного героя — разведчика.
Автор не раскрывает имени героя («офицеры Генштаба не должны иметь имени»), но ссылается на «Бархатную книгу», изданную известным просветителем Н. И. Новиковым ещё в XVIII веке, намекая на его происхождение из семьи Оладьиных.
Роман создавался в течение длительного времени, поэтому в моём дневнике отмечено много интересных случаев. (Титульный лист рукописи напоминает нам, что роман был начат 10 января 1982 года и 15 мая 1988 года закончен.)
Однажды утром на столе вместо записки лежал листочек от отрывного календаря, на котором были написаны три слова: «Напомни слово заговорщик…»
Мне не терпелось узнать, что же связано с этим вообще — то понятным словом. Заварив «первач» и приготовив ужин, жду пробуждения Валентина. Ещё в обед он звонил на работу, что утром, сколько ни мучился, уснуть не мог…
Вдруг дверь кабинета открывается и прямо с порога Валентин бросает:
— Ты знаешь, что я… заговорщик? — И сам довольно улыбается.
— Как это понимать?
— В самом прямом смысле слова.
— Мне непонятно. Поясни, где и когда ты сделался заговорщиком?
— А я всю жизнь был им. Вот и сегодня ночью, описывая убийство Александра и Драги, я был на месте преступления среди заговорщиков во дворце и видел всё, что происходило там. Да и сам был не простым наблюдателем, а непосредственным участником событий — заговорщиком, что и попытался передать на бумаге. Мне думается, что сегодня у меня получилось всё, о чём я хотел сказать.
В главном герое романа без имени слились воедино кровь русского и сербского народов, и отделить одно от другого — невозможно: «Я всегда был горд за своих родителей. Первые песни, которые я слышал, были “лазарицы” матери, в которых воспевались народные герои, павшие в битвах».
Действие в романе происходит в разных странах и в разных исторических плоскостях, охватывая промежуток времени с восьмидесятых годов XIX века до конца Второй мировой войны. На фоне этих событий представлена сложная судьба главного героя — разведчика, бывшего генерала царской армии, и впоследствии ставшего генералом советской армии.
Повествование в романе ведётся то от имени героя, то от имени автора.
Следует отметить удачный манёвр нашей разведки, сумевшей раздобыть «план Шлиффена». «Германия как зеницу ока оберегала 3 экземпляра секретного документа “Приказаний на случай войны”, подписанный лично кайзером Вильгельмом II. Русская разведка ухитрилась “раздобыть” один из экземпляров. За неделю до начала Первой мировой войны, когда “германский посол Пурталес вручил Сазонову ноту, в которой кайзер объявлял войну России”. В условиях сугубой секретности был награждён орденом Святого Георгия офицер Российского Генштаба. Поэтому подвиг этого героя остался для общества неизвестен. Но это был самый крупный разведчик России. Он до сих пор засекречен. Известно лишь одно: когда он поворачивался в профиль, — это был точный профиль… молодого Наполеона — столь разительное было сходство…»
Огромный интерес у большинства читателей вызвал использованный автором интригующий литературный прием — встреча с миловидной дамой и получение от неё загадочной рукописи, чего, конечно, не было на самом деле. Применимый Пикулем приём настолько реалистичен, что некоторые читатели в Риге пытались определить: кто же эта дама?
А из Сербии тоже поступали сведения, что там «вычислили» прототип главного героя. Счастливая, довольная и хитроватая улыбка появлялась на лице писателя, когда он читал такие письма.
Первый восторженный отклик на роман автор получил в марте 1987 года от серба Драгомира Пуцаревича, из тогда ещё единой и мирной Югославии. Это было взволнованное письмо со словами благодарности и признательности за любовь и внимание к Сербии и сербскому народу.
Честь имею — этими ёмкими словами заканчивал свои редкие письма Валентин Пикуль.
Как часто в старину звучало:
— Милостивый государь, имею честь уведомить.
— Простите, с кем имею честь?
— Окажите честь.
— Честь имею.
Понятие чести было очевидным, а очевидное не доказывают, не объясняют, его — чувствуют. Куда и когда исчезли из повседневного обихода эти прекрасные слова? И если бы только слова…Пропали не только слова, но сами понятия и почти вся атрибутика воплощения их в живую действительность. Писатель ценил честь превыше всего, даже выше воинской присяги. Нарушив честь, человек не может существовать, а присягу он может принять ещё.
Поэтому полностью поддерживаю читателей, в письмах которых звучала мысль: «Спасибо Валентину Саввичу за исповедь офицера Российского Генштаба, за попытку реанимации святого понятия, вынесенного на титульный лист романа — “Честь имею”».
«Я люблю военного читателя — особенно офицера, наиболее образованного и подготовленного к восприятию фактов нашего героического прошлого. Надеюсь, на примере моих героев, я, как мог, преподал образцы офицерской чести, без которого немыслимо благородное дело служения Отечеству» — так предварял Валентин Пикуль публикацию своего нового романа «Честь имею», первая часть которого — «Лучше быть, чем казаться» впервые появилась на страницах журнала «Аврора», начиная с последнего номера за 1986 год. С полным текстом романа читателей познакомил в 1988 году журнал «Наш современник».
Почти вслед за ним пришла ещё одна добрая весть из Югославии: директор Белградского института Сербской академии наук Драго Чупич предлагал свои услуги по переводу и изданию романа в братской республике, в её столице — Белграде, что и было осуществлено в 1989 году. Драго Чупич после прочтения рукописи романа приехал к Пикулю. Он много расспрашивал Валентина о работе, об источниках, а самый интересный разговор шёл о главном герое романа. Диапазон разговоров двух литераторов вышел далеко за пределы романа. Он коснулся всего творческого пути Пикуля и его биографии.
Вскоре в сербской газете появилось обширное интервью.
Не без гордости Пикуль рассказывал о встречах с гостями из дружественной Сербии:
«Когда меня навестили сербы, то с интересом расспрашивали, где я брал материалы, почему сцены убийства короля Обреновича и Драги у меня выражены с такой полнотой, что некоторые детали не были известны даже югославским писателям. По возможности я попытался собрать самые редкие и самые ценные источники».
Разве можно сейчас представить реальной ситуацию, описанную в его последней книге «Барбаросса» («Площадь Павших борцов»), о которой будем говорить ниже:
Сталина никогда не покидала вера в ум и благородство маршала Б. М. Шапошникова, хотя иной раз Борис Михайлович его сильно озадачивал. Однажды одному генералу угрожал трибунал с неотвратимым расстрелом. Шапошников заявил Сталину, что он уже наказал виновного.
— Наказали? Вы? А как наказали?
— Я объявил ему выговор.
Трубка чуть было не выпала изо рта Сталина.
— Выговор? И это… всё? — оторопел он.
— Да. Выговор — очень тяжёлая расправа, — пояснил Шапошников. При царе-батюшке генералы, получившие выговор от Генштаба, или сразу подавали в отставку, или стрелялись.
Во все времена понятия о чести, долге, ответственности перед Отечеством стояли на первом плане. И народ, в свою очередь, во все времена хранил достоинство своих воинов, помня, что они первыми вставали и встанут на борьбу, будь перед ними враг или стихия. Армия во все времена была гарантом независимости нашей родины, а солдат — заступником для народа. И покуда эти традиции русской армии будут продолжаться в наше время — Россия непобедима.
Взгляд читателей на роман «Честь имею»
С приходом новых времён и руководителей, повинуясь какой-то несправедливости, какому-то всеобщему заблуждению, развернулась кампания предания анафеме мужественного образа народного защитника. Читая роман, невольно возникают вопросы: а как же живут современные солдаты и офицеры? Ответы на них находим в письмах современных защитников Родины.
«Дорогой Валентен Саввич! Оторвитесь на четверть часа от работы, да будут приятными и полезными для Вас слова дружеского участия, добрых пожеланий здоровья и душевного покоя. Всё чаще думаю о Вас: не о писателе, а о человеке, живом, ранимом… Бог с ними, с литературными критиками. С Вами мы — я и множество российских патриотов, вынужденных постигать жизнь с помощью Ваших (и, конечно, других) честных книг…
Смею утверждать, Валентин Саввич, что офицерский корпус, к которому я принадлежу, нынче не произведет ни Чаадаевых, ни Марлинских, ни Лермонтовых; технократия плюс десятилетия отлучения от истины, от “интеллигентных рефлексий” сделали своё дело: поубавилось гражданской смелости у военных людей, а без неё — что ж! — ни прозы, ни поэзии не сотворить. Ныне, если читают — уже, слава Богу, и его наместникам на земле…» — писал майор В. А. Чистяков по прочтении романа «Честь имею».
Печальна, читатель, исповедь современного офицера. Обнадёживает лишь то, что книга заставила задуматься, почувствовать трагизм всего утраченного.
Я надеюсь, что придет время, когда честь вновь займет свое достойное место в длинной строке человеческих добродетелей…
«Честь мундира видоизменилась в “мундирную честь”, в погоне за почестями до такой степени, что молодому поколению офицеров его надо прививать по существу вновь», — писал автору моряк капитан 1 ранга Б. Н. Платонов.
И дело тут не только в самих офицерах, а в изменившемся отношении общества к армии и флоту. В средствах массовой информации, как по команде, появляются материалы о том, что сегодня мы живём в другом мире и нам никто не угрожает, что армия не нужна.
Так на кого же эти нападки?
На тех, кто предопределил конец Второй мировой войны и погасил в начале шестидесятых годов Карибский кризис — эти фитили третьей мировой?
На тех, кто подложил свои крепкие плечи под шпалы БАМа и положил свои руки на пыльные рычаги тракторов целины?
На тех, кто подставил свои тела под загадочные лучи Чернобыля и под непонятные пули Афганистана?
На тех, кто… да разве всё можно перечислить!
Они шли по зову сердца, долга, по зову чести, именуемых в армии словами: присяга, устав, дисциплина, приказ.
У армии должна быть только одна цель — служение интересам народа…
Какие удивительные по содержанию приходили письма писателю! Впрочем, не буду восторгаться, а предоставлю слово автору — москвичке Снесарёвой Евгении Андреевне:
«Прочитала одну из Ваших последних книг “Честь имею”, опубликованную в “Нашем современнике”, где встретилась с деталью, которую ищу уже несколько лет. В настоящее время я занята составлением примечаний к книге моего отца Андрея Евгеньевича Снесарева (1865–1937), известного востоковеда и крупного военного деятеля, в эту книгу должны войти его письма из Индии, с Памира, из Лондона, Парижа, Копенгагена, ряд неизданных статей. В некоторых письмах с Памира мне попалась фамилия Гримма, офицера Русского Генерального штаба, продавшего Германии планы нашей мобилизации. Мне нужно дать примечания на эту фамилию; я искала сведения о нём в Военно-историческом архиве, консультировалась с военными историками и никаких следов не нашла. И вдруг на 66 странице журнала № 9 я нахожу некоторые сведения о Гримме.
Я была бы Вам благодарна, дорогой Валентин Саввич, если бы Вы смогли время отослать меня к Вашему источнику: если архив, то какой № фонда, дела, единицы хранения, если книга или статья, то — выходные данные…»
Чтобы не утомлять читателей письмами, приведу один маленький фрагмент из письма Виктории Леонидовны Ку-лилиной из Харькова. Свое взволнованное повествование она заканчивает так:
«“Честь имею!” — эти слова обливались потом и кровью, жесточайшим напряжением нервов и ума, дисциплиной, выдержкой офицеров, по-моему, непосильными современным гражданским людям. Спасибо, большое Вам спасибо за труд, за этот удивительный роман, не позволяющий даже с чем-то сравнить и возносить — он выше этого!
Спасибо Вам и низкий поклон до земли…»
Профессия офицера в Российской армии до революции считалась престижной.
Нынешнему поколению офицеров есть чему поучиться, как готовили в прежние времена офицеров Генштаба: великолепная профессура, энциклопедические познания. Недаром же германская и австрийская разведки ставили офицеров, окончивших Российскую академию Генштаба, на специальный учёт.
Заканчивая разговор о романе «Честь имею», хочу уведомить читателя о том, что автор предназначал свой роман не только людям военным. Честь — понятие ёмкое и глубокое. И она необходима не только корпусу офицеров, но и людям других профессий — юристам, учителям, врачам, рабочим, писателям…
Об этом и говорит роман Валентина Пикуля, со страниц которого по нервам перепонок, как сказанные вслух, чувствительно бьют святые, полные высочайшего смысла слова:«Честь имею!»
«Мой герой прожил жизнь действительно как герой. Он мог спокойно возвратиться на Родину, но он остался там, где считал нужным… на Купрешковом поле, чтобы помочь в борьбе с фашизмом братьям-сербам….
Своё место в самолете он уступил молодой сербской партизанке, на руках у которой был ребёнок.
Сохранив жизнь сербской матери, он нашёл место в сражении, а для него нашли место в братской могиле…»
Укрепление и разрывы связей
Спрос на книги Валентина Пикуля всё возрастал. Совсем неожиданно для писателя пришла просьба на издание «Нечистой силы» Красноярским книжным издательством. Писатель вздохнул полной грудью. Наконец-то! Роман, который автор считал одним из лучших своих произведений, собирались издавать. Издавать впервые! «У последней черты» Пикуль в расчёт не брал: по небольшим отрывкам нельзя сложить полного впечатления о романе. Писатель мечтал увидеть «Нечистую силу» в том виде, в каком она была задумана и исполнена автором, ни на какие уступки по сокращению романа идти не намеревался.
Следует отметить, что маршрут переписки по поводу «Нечистой силы» протянулся аж до Японии. Получив согласие Пикуля, японский переводчик перевёл «У последней черты» — журнальный вариант романа. Когда японец получил от автора полный текст романа, он никак не мог понять: зачем писателю понадобилось дописывать уже опубликованное произведение? Сложна Россия для японского восприятия, как и русский язык и юмор.
Думаю, читатель, принявший стиль моего изложения, уже догадался, что разговор о японцах зашёл не случайно. И это — правда…
Летом в Ригу вновь приехал Виталий Григорьевич Гу-занов со своей супругой Ниной Фёдоровной. В их распоряжение Пикуль предоставил пустующую дачу на взморье. А в Доме архитекторов в Юрмале в это же время отдыхал с женой знаменитый скульптор Олег Константинович Ко-мов. Гузанов и Комов были хорошо знакомы, их связывала давняя дружба.
А сейчас… Мы поехали на дачу, куда Гузанов пригласил для знакомства с Пикулем чету Комовых.
Нина Ивановна и Олег Константинович — люди очень коммуникабельные, и общение было весьма непринужденным. Комов много бывал за границей, и его рассказы были Пикулю весьма интересны. Как бы между делом Олег Константинович делал наброски карандашом на бумаге.
Я заглянула, в набросках узнавалась голова Пикуля в различных ракурсах.
Интересное общение продолжилось и у нас дома…
Читатель спросит: а при чём здесь Япония?
Так вот. Гузанов навещал в Японии уже известного читателю Судзукаву. И в данный момент не хватало только господина Масахиса Судзукавы. Но он не заставил себя долго ждать. Точно в соответствии с планом путешествия, присланным за несколько месяцев, Судзукава-сан прибыл в Ригу.
Гузанов и Комов, заехавшие в гостиницу за иностранным гостем, чтобы затем следовать к нам, рассказывали, что хотели по русскому обычаю захватить что-нибудь с собой. Но часы показывали время, в которое, в соответствии с заботой правительства о трезвости своих граждан, это самое «что-нибудь» не продавалось.
Чертыхнувшись в адрес негостеприимной власти, пришлось обращаться «за иностранной помощью». И Судзука-ва выручил.
Не буду описывать подробности этой встречи. Мы общались не первый раз, и обстановка была — как при встрече старых знакомых.
В августе месяце «Неделя» на своих страницах поместила беседу своего корреспондента с Виктором Конецким. Закадычный друг Валентина Пикуля — Вик-Вик — отвечал на вопросы. Я не могла не показать публикацию мужу.
— Что связывает вас с Валентином Пикулем? — звучал один из вопросов.
— Военная служба. С 1945 по 1946 год мы прослужили в одной роте…
Далее из колонки ответа я процитирую лишь самые «злачные» места:
«…он выпустил свой первый огромный и совершенно безграмотный роман “Океанский патруль”», «…он сильно разложил читателей и опустил планку художественности. Как-то я читал один его роман и на первых четырёх страницах нашёл 20 ошибок…», «на три четверти он графоман…» и тому подобное…
Пикуль перечитал ответ Конецкого несколько раз.
По поводу замечаний можно было поговорить, поспорить, можно было в конечном счёте посмеяться: 20 ошибок на четырёх страницах! Корректорских, редакторских или авторских? И название романа лучше бы привести, чтобы Гиннесс в поисках его не сбился с ног.
Пикуль не сразу среагировал на «дружеские» нападки, которые, навешенные «сбоку-припёку», даже при мощном усилии никак не втискивались в тематику вопроса: «Что связывает вас?..»
Непосредственно к теме вопроса относился только первый десяток слов. Он и шокировал Пикуля.
— Годичная служба в одной роте? И, если уж быть точным, не военная, а послевоенная, но — воинская служба. И это всё?
Пикуль всю жизнь считал, что их связывает несравненно большее, претендующее, мягко говоря, на дружбу.
Никогда, ничего похожего при многочисленных личных встречах, как говорится, в глаза Вик-Вик Пикулю не говорил. Наоборот, в Риге принимал Конецкого с гостями, отмечали его день рождения, перед очередным рейсом Вик-Вик всегда забегал на «огонёк».
— Может, пьяный был? — Валентин искал хоть какую-то оправдательную гипотезу…
Больше они не встречались…
Статья сильно отразилась на состоянии здоровья Валентина. Реакция на критику это одно, и совсем другое, — когда рушатся сформированные в сознании идеалы высоких человеческих добродетелей.
«Почему такое происходит? Правильно ли живу?» — мозг задавал вопросы взволнованному сердцу.
Внутреннее состояние Пикуля было красочно нарисовано на внешности. Тревожась за него, я уложила супруга в постель, поместив рядом, прямо под рукой, маленький, но звонкий колокольчик.
Мы договорились, что с помощью его Валентин будет звать к себе.
Хорошо, что он согласился, когда плохо с сердцем, не всегда есть возможность громко закричать…
Все тревоги и волнения моей жизни в эти дни были сосредоточены на одном: только бы… не звонил колокольчик.
Небезразличные штрихи
В скоротечности жизни кадры меняются произвольно. Часто один никак не связан с последующим. И мне, как монтажёру, в данном случае не хочется искусственно плавно подгонять один под другой. Таковы мои заметки о событиях и делах, которые так или иначе входили в круг забот и интересов писателя в осенние месяцы 1988 года.
Письма… О них говорилось немало в предыдущих главах, но мне хотелось бы донести до читателя нюансы восприятия именно Пикулем некоторых из них.
Как ценнейший документ читал Валентин Саввич письма Анастасии Манштейн-Ширинской из Бизерты, что в далёком Тунисе. Рассказывая о своей жизни, она сообщила много данных о русской эмиграции, вынужденно отлучённой от России.
Для Пикуля, как бы ни было парадоксально такое словосочетание, это было письмо знакомой незнакомки. Или, точнее, письмо незнакомки о его хороших знакомых.
Валентин прочёл мне письмо вслух, затем подошёл к картотеке, достал карточку и поведал:
— Вот её отец, Александр Сергеевич Манштейн, он командовал миноносцем «Жаркий». А её родной дед, Сергей Манштейн, составлял словари и писал учебники по латыни, греческому и немецкому языкам. Он находился в родстве с баронессой Анной Керн…
Валентин знал всех её родственников, знал их заслуги перед Отечеством, знал и их «вину». Его спокойный рассказ, сопровождавшийся демонстрацией портретов, был довольно продолжителен. И у меня появилось ощущение, что Бизерта… находится совсем рядом.
Анастасия Манштейн делилась восторгом от прочтения интересной книги — «Строгановы», написанной Татьяной Меттерних, урождённой Васильчиковой. Валентин Саввич мечтательно произнес:
— Как бы я хотел прочесть эту книгу! Многие из картотек пополнились бы ценными сведениями…
Писатель послал в подарок мадам Ширинской свою книгу с автографом. В знак искреннего уважения. А не только потому, что его книги, как отмечалось в письмах, высоко ценятся за границей и широко издаются…
Последние два слова абзаца позволяют мне перейти к ещё одному небольшому сюжету. Читатель из Киева письменно поделился с Пикулем своей радостью: «Приобрел в магазине Парижа Вашу “Нечистую силу”».
Другие очевидцы информировали Валентина Саввича о продаже его книг, переведённых на английский язык, в Лондоне.
Писатель позвонил в ВААП, попросил разъяснить ситуацию и защитить его авторские права.
«Защита» началась с настоятельного предложения автору написать объяснительную записку, что он не передавал рукописи для публикации за рубеж.
— Вот система, — удивлялся Валентин, — друг у друга спрашиваем: «Откуда книги появились за бугром?»
Но в этом году, спустя какое-то время, само агентство обратилось к Пикулю с просьбой написать заявление для защиты его прав в английском суде. Он написал:
«Я, Пикуль Валентин Саввич, проживающий в городе Рига, автор произведений “У последней черты” и “Битва железных канцлеров”, уполномочиваю адвокатскую фирму “Бейкер энд Кэнзи” представлять мои интересы в английском суде и предпринимать все необходимые действия для восстановления моих нарушенных авторских прав и выплаты денежной компенсации за неправомерное использование моих произведений».
Это давало повод Пикулю в удобных случаях с напускной шутливой горделивостью заявлять:
— Я нахожусь в судебных отношениях с английским королевством…
Только эта шутка и осталась в память о заявлении.
В дальнейшем ВААП сообщило, что не имеет валюты для проведения судебного разбирательства и считает целесообразным прекратить иск. Агентство любезно предлагало оказать правовую помощь в случае решения автора продолжить судебное преследование за свой счёт, но предупреждало, что издержки полного судебного разбирательства значительно превысят сумму, которую можно надеяться получить в качестве возмещения за убытки.
Справедливость — категория нравственная, и она, как оказалось, не имеет определённого валютного эквивалента. Определённой суммой можно оценить только процесс её восстановления.
Так и не увидел за свою жизнь Пикуль, как выглядят заморские фунты…
Понятно, что Валентин писал в это время не только заявления. На столе его лежали: слева — рукопись романа о нефти, справа — «Сталинград», а он работал над миниатюрой. Писатель «отдыхал», разнообразя свой репертуар.
Из-под пера Пикуля в этот период появились миниатюры о литераторе («Как попасть в энциклопедию»), о зарождении и развитии шахмат в России («От дедушки Соколова до внука Петрова»), о дипломате, историке и генеалоге князе Лобанове-Ростовском («Потомок Владимира Моно-маха»), «Маланьина свадьба», «Букет для Аделины», «Полезнее всего запретить!..». Просидев ночь над очередной миниатюрой, Валентин заявил мне на следующий день:
— Нам надо съездить в Курляндию.
— Для чего, с какой целью? — уточнила я.
— На острове Морицсала должен сохраниться дуб, в дупле которого когда-то, по версии нескольких источников, прятался герцог Мориц Саксонский. Вот этот дуб мне и хочется найти.
Пикуль стал собираться.
— Закажи такси на всю рабочую смену, скажи — поедем на целый день.
У меня в душе закралось сомнение.
— А вдруг это легенда и никакого дуба нет? И как мы доберёмся по озеру к острову? — возражала я, не упоминая о состоянии его здоровья.
Валентин уступил, правда, нехотя. Пришлось ему дописать миниатюру «Дуб Морица Саксонского» без «наглядного пособия».
Темы миниатюр у Пикуля возникали спонтанно, и лишь некоторые могли найти приемлемое объяснение.
Так, в этом году Валентин Саввич чаще обычного встречался со своим давнишним единомышленником Викентием Фёдоровичем Кудашёвым и с Леонидом Михайловичем Шломой, с которым познакомился в литературной гостиной. Оба военнослужащих находили общий язык с Пикулем, поскольку помимо любви к литературе имели пристрастие к коллекционированию. Интересы их были широкие: ордена и полковые знаки, значки и монеты, воинские аксессуары и портреты. Для общения с коллекционерами Пикуль не жалел времени, делился с ними и знаниями, и дубликатами портретов, получая, в свою очередь, от них много полезного для себя. Кудашев заочно познакомил Валентина Саввича с ленинградцем Георгием Всеволодовичем Защуком, интересным человеком и очень серьёзным коллекционером, если так можно сказать, широкого исторического профиля, и между ними завязалась полезная переписка. Под впечатлением интересных контактов с этими увлечёнными людьми Пикуль написал миниатюру о российском коллекционере Фёдоре Плюшкине. Первоначальное название было «Всякого жита по лопате»…
Встречи… Их всех не описать и даже не перечислить. Но одной из них коснусь.
В конце октября позвонил адмирал Калайда и сказал, что приехала съёмочная группа документального кино ВМФ. Я ответила, что Валентин Саввич 3–4 дня будет занят и никого принять не сможет.
В это время Пикуль работал с прибывшими из Красноярска редактором и художником-оформителем книги «Нечистая сила».
Скромная, приятная и тактичная Галина Никифоровна Ермолина при редактировании текста довольно легко уговорила Пикуля на небольшие сокращения: снять коротенькие стишки, убрать некоторые острые фразы.
Приятное впечатление на писателя произвёл и Виктор Бахтин. По замыслу художника, портреты героев романа выносились на форзац. Сразу же производилась пересъёмка нужных портретов.
Валентину Саввичу очень понравился подаренный Виктором портрет Распутина, исполненный графически в трёх вариантах…
«Настырные» киношники всё-таки дождались своего, и освободившийся Пикуль наконец попал в их руки. Снова подводные лодки, корабли, каюты, мостики… Чтобы уйти от штампов, группа попросила Пикуля проехать с ними на природу и по историческим местам Латвии. Валентин Саввич был в восторге от поездки: разрушенный замок в Бау-ске, дворец в Рундале Расстрелли…
Затем снимали в квартире: рабочую обстановку, книги, портреты… Пикуль охотно пояснял все, что интересовало гостей, стараясь находиться вне кадра.
Но это не самое главное из того, на что я хотела обратить внимание.
Два молодых морских офицера — Александр Сергеевич Вожжов и Виталий Александрович Рыжов — влюбили в себя Валентина Саввича сразу, как только вошли в дом. Взяв отверточки, они прошли по квартире, и в счи-таные минуты перестали искрить розетки, заработал утюг, стал лучше показывать телевизор, перестал греметь холодильник…
— Валентин Саввич, — попросту говорили они, — если что надо помочь, вы только «звякните», и мы на следующий день будем у вас.
— Из Москвы-то!!! Это я добавляю от себя…
Пикуль всегда ценил добро и всегда его помнил. Потому, что добро по самой своей сути огромно, даже если оно… маленькое.
Короткое, но важное сообщение
В конце года пришло приятное известие: Постановлением Совета министров РСФСР от 20 декабря 1988 года за № 535 Пикулю Валентину Саввичу, писателю, за роман «Крейсера» присуждена Государственная премия РСФСР имени М. Горького.
Известие сопровождалось официальным приглашением:
«Совет Министров РСФСР приглашает тов. Пикуля В. С. на вручение Государственной премии РСФСР 1988 года в области литературы, искусства и архитектуры. Вручение состоится 27 декабря 1988 года в 18 часов.
Дом Советов РСФСР, Краснопресненская набережная, дом 2».
Пикуль никогда не делал ставку на выигрыш и даже говорил скептически:
«Вчера по телевизору объявили лауреатов Государствен-ной премии РСФСР, в том числе назвали и меня. Я удивлён. Почему именно выбрали “Крейсера”? Если говорить откровенно, роман этот ничуть не лучше “Фаворита” или романа “Каждому свое”. (На премию были выдвинуты кроме «Крейсеров» — романы «Фаворит» и «Каждому свое». — А. П.) Напротив, писать его было гораздо легче, материалов для изучения и проработки я использовал намного меньше, чем при написании других книг… Не понимаю я этих “академиков”, как и за что дают премии».
Трезво оценив состояние своего здоровья, Пикуль решил не ехать на вручение.
26 декабря отправил в Россовмин Российской Федерации на Краснопресненскую набережную, 2 — на имя Чеха-рина телеграмму такого содержания:
«Перечислить Государственную премию РСФСР, полученную за роман “Крейсера”, в Фонд Помощи пострадавшим при землетрясении в Армении. Честь имею». Валентин Пикуль».
Диплом лауреата премии и медаль с изображением А. М. Горького вручал на рижской квартире приехавший из Москвы Валерий Иванович Абрамов.
Не забыли Пикуля и работники музея имени великого писателя А. М. Горького. Директор музея Т. А. Рыжова обратилась к Пикулю с просьбой:
«В музее А. М. Горького, на родине писателя в литературной композиции предусмотрен показ материалов о лауреатах премии А. М. Горького и их произведений в теме “Горький и современность”. Музей формирует коллекцию этих материалов. Мы убедительно просим Вас поделиться с нами некоторыми материалами для нашего музея: фотографией, книгой, желательно “Крейсера”, за которую Вы были удостоены премии, рукописями или какими другими удобными для экспонирования документами, предметами…»
31 декабря 1988 года в «Советской России» была опубликована миниатюра «Как попасть в энциклопедию». Валентин Саввич мог быть доволен. Тяжёлый, болезненный год прожит с большой пользой для людей. И для этих дорогих людей он написал свою последнюю большую книгу «Честь имею», полную публикацию которой как раз в канун Нового года закончил журнал «Наш современник», удостоив автора за это произведение своей премии.
В добрый путь — «Честь имею».
Глава двадцатая НАСТУПИЛА ЭПОХА ГЛАСНОСТИ
В канун Нового года Валентина Саввича посетил коллега по перу писатель-маринист Николай Черкашин. Много общих тем для разговора нашлось у двух моряков. Особенно Пикуля интересовали причины гибели теплохода «Нахимов», поскольку Черкашин написал книгу об этой страшной трагедии. На полку Пикуля встала книга «Последний рейс “Нахимова”» с дарственной надписью автора: «Валентину Саввичу Пикулю с пожеланиями счастья на наших суровых дорогах…»
Начало нового года Валентин Пикуль встречал в спокойной обстановке, работая над миниатюрами. Под бой курантов он заканчивал зарисовку «Русский аббат в Париже».
По опыту многих лет я знала, что работа над миниатюрами — это очередное перепутье в творчестве писателя, пройдет ещё немного времени, и он выберет свою тему, своего героя, за которым быстро последует в очередное далёкое путешествие.
На сей раз раздумья на перепутье затягивались…
Ещё в ноябре прошлого года Валентин Саввич отправил директору издательства «Современник» Леониду Анатольевичу Фролову заявку, в которой, в частности, говорилось: «Предлагаю вниманию издательства новый роман о Сталинградской битве (условное название «Сталинград»).
Объём романа, опять-таки условно, определяю никак не менее 40 авторских листов. 20 листов вчерне мною уже написаны.
Сейчас я жду перевода с немецкого языка книги западногерманского историка фон Гёрлица “Паулюс: я стою здесь по приказу!”, после чего могу приступить к дальнейшей работе».
В меру своих сил и способностей я активно участвовала в переводе книги, но ожидаемого большого интереса к предоставляемым Пикулю материалам не наблюдала. Он ещё не сделал своего выбора и работал над миниатюрами, систематизируя их, занося на карточки.
Склонить писателя к сталинградской теме не смогли даже пришедшие почти одновременно в январе месяце просьбы о возможности публикации будущего романа из «Волгоградской правды» и журналов «Советский воин» и «Подъём».
«Сталинград» никак не перевешивал «Нефть»…
Общественная жизнь в это время была наполнена неординарными событиями. Я запоем читала газеты, Валентин Саввич тоже проявлял к ним большой интерес. Весьма интересны его комментарии:
— Вот до какого маразма может дойти человекообразное существо, выпущенное из клетки на демократическую площадку. Это ж надо придумать такое: «Можно всё, что не запрещено!» Да у нас запрещено только «ходить по газонам», «бежать по эскалатору», «входить в зрительный зал после третьего звонка» и тому подобное… А кто, где, когда запретил лгать, клеветать, воровать, убивать?.. Никто! Значит — можно! Правда, за это могут потом наказать, но это уж дело десятое. Главное, что можно. Тем более что за ложь и клевету, например, практически никогда не наказывают. Вот в чём вся чудовищность и весь идиотизм такого перестроечного лозунга…
— Всё-таки есть у нас думающие талантливые люди, но их и близко не подпускают к власти, — сказал Пикуль.
Поговорив с доктором Малышко, я предложила супругу поехать в санаторий. Делать это пришлось очень тактично, поскольку поездка в санаторий неразрывно связана с привычными понятиями «подлечиться и отдохнуть», отношение к которым у Пикуля было негативное.
Лечиться он не хотел, а что такое «отдыхать», он не знал.
— Никогда не пойму людей, говорящих: «Ну, всё! Теперь поеду за город и буду отдыхать». У меня всегда вопрос к таким: «Если ты собрался отдыхать, то что собираешься делать во время отдыха? Ибо человек, просто отдыхающий, — это ненормальность в моём представлении. Я могу лечь спать, могу читать, могу думать, но отдыхать — никогда. Ненавижу отдыхающих!» — таково было кредо писателя.
Сошлись на том, что он едет в санаторий работать, а я ему помогать и заодно отдохнуть от домашне-кухонных забот.
9 февраля мы переехали в Майори, в санаторий. Нас разместили в отдельном строении: прелестный домик, чудесная обстановка, покой и уют. Валентин обосновался на втором этаже. Моря хотя и не видно из-за сосен, но оно совсем рядом, и его успокаивающий шум проникает сквозь окна. Валентин Саввич занялся вычиткой вёрстки романа «Честь имею», присланной из издательства «Современник».
Пикуль лечиться не собирался, но, надо же такому случиться! именно в санатории у него стали болеть руки. Врач назначил процедуры. Приняв лечебные ванночки, Пикуль стал спускаться с возвышения и оступился. Сестра заботливо подхватила его, но элегантный женский маникюр оставил на груди пациента болезненную царапину, которая, как всегда у Пикуля, долго не заживала.
Первая процедура была и последней.
— Я все свои процедуры уже принял, — шутил он и больше никуда не ходил.
День Советской армии и Военно-морского флота отмечали довольно торжественно: Валентин Саввич принимал и поздравлял морских офицеров — работников санатория. Пикуль много рассказывал о работе, традициях офицерского корпуса. Всем подарил на память книги.
Санаторный срок пролетел незаметно, и, когда время пребывания близилось к концу, Валентина попросили выступить перед отдыхающими. С согласия Пикуля встреча с читателями была намечена на 5 марта. При проведении многих мероприятий большой санаторный клуб чаще всего пустовал. Но на встречу с Пикулем собралось такое количество народа, что многим пришлось слушать писателя, находясь в фойе. Люди шли и ехали из соседних санаториев и даже из Риги.
Перед началом вечера замполит санатория предупредил Валентина Саввича о том, что будет записывать его выступление на плёнку. Пикуль не возражал.
Встречу условно разделили на три части: рассказ о себе и своей работе, ответы на вопросы и раздача автографов.
Уделив своей персоне 15 минут, Пикуль перешёл к запискам, пообещав честно ответить на все устные и письменные вопросы.
В этот вечер, искренне поверив в приход гласности, он превзошёл все ожидания слушателей.
— Как вы относитесь к Виктору Конецкому?
— Я считал его своим другом, — отвечал Пикуль, — по крайней мере в пору своей литературной молодости. В более позднее время он навещал меня в Риге, даже однажды отмечал у меня свой день рождения, но теперь, как видно из его публикаций, наши пути разошлись, скорее всего, по идейным соображениям. Но писатель он талантливый, об этом я говорю со всей откровенностью, что бы он ни говорил обо мне.
Ощущение лёгкости от провозглашённой гласности накладывало отпечаток не столько на ответы, сколько на вопросы.
— Как вы относитесь к Сталину? — спросил кто-то из зала.
— Если Сталин считал себя верным учеником Ленина, то это было действительно так. С именем Ленина связано начало бед в России. При нём и с его ведома были созданы первые концлагеря и началось жестокое уничтожение генофонда, цвета интеллигенции… (это суть пространного рассуждения Пикуля. — А. П.).
— Вы за капитализм или за социализм?
— А какая разница — лишь бы народ жил хорошо…
— Что ожидает нашу страну в ближайшее время?
Беспристрастный диктофон зафиксировал нарисованную Пикулем мрачную картину…
Сколько раз я была свидетелем сбывшихся пророчеств Пикуля. Так, в работе над «Юнкерами» Пикуль, анализируя различные документы, выработал собственное отношение к Кронштадтскому мятежу.
— История переменчива, — говорил он мне по этому поводу, — одно поколение считает, что вопрос сдан в архив, но вырастает новое поколение, и старая тема предстает для него в ином свете, возникают иные суждения. Когда-нибудь разберутся и с этим так называемым мятежом. Очень любят у нас посмертно реабилитировать и посмертно восстанавливать справедливость. Пастернака выгнали с позором из ССП, а потом снова приняли. Похоже, что человек у нас вроде пуговицы: сначала оторвали от пиджака, а потом пришили на то же место, только нитки другого цвета…
Вечер закончился красивым и звучным аккордом: Пикуль вручил в подарок библиотеке санатория свою книгу «Каторга», и на сцену ринулись любители и ценители автографов… В заключение замполит сказал мне, что выступление Валентина Саввича было ярким и злободневным. Он даст заметку об этой встрече в местную газету…
На следующий день, утром, попрощавшись с врачами и персоналом, мы уехали домой. А уже вечером Валентин усадил меня за свой стол и попросил помочь в составлении книги миниатюр — о женщинах.
Он раскладывал страницы рукописи в хронологическом порядке, иногда отрывался, задумывался. В сериале женских портретов ему виделись пробелы…
Я печатала список миниатюр на машинке. За один вечер составить том миниатюр нам не удалось. «Завтра продолжим», — сказал Валентин и занялся просмотром журналов, поступивших за его отсутствие в санатории.
7 марта мне позвонил старший морской начальник города Риги адмирал Г. М. Кал айда, поздравил с наступающим праздником. Поговорив о житье-бытье, спросил, как отреагировал Валентин Саввич на то, что плёнка с его выступлением отослана в Военный совет флота. Я сказала, что его, по моим сведениям, никто об этом не спрашивал…
После разговора с адмиралом долго не могла успокоиться…
Гласность гласностью, но…
Проснувшийся Пикуль сразу «усёк» мою озабоченность. Я ничего не стала скрывать.
— Нашла над чем горевать! — весело отреагировал он. — Я и раньше не скрывал своих убеждений, а сейчас тем более. Не беспокойся и не горюй. Я всегда могу повторить и, не отказываясь, ответить за каждое сказанное мною слово…
— А к чему это ты здесь готовишься? — глядя на принесённые мною деликатесы, переключил разговор Валентин Саввич.
— Как к чему — к празднику.
— А какое завтра число? — Пикуль напряг лоб.
— Восьмое марта, — мой ответ был для него неожиданным.
Немного постояв в растерянности, Валентин Саввич ушёл к себе в кабинет…
Пикулевский подарок
Вернёмся к 7 марта…
— Ты сегодня сама позанимайся с миниатюрами. Что делать, ты знаешь, а мне надо поработать.
— Что за спешка? — удивилась я.
— Завтра женский праздник, и хотя я его не люблю, ибо в этот день женщине достаётся ещё больше хлопот, но хочу сделать тебе подарок: начну сегодня писать роман, а закончу его к твоему дню рождения. Это будет подарок духовный. А материальный, — продолжил он, — купи себе сама. Договорились?
— Хорошо. А о чём роман?
— О любви. Об Ольге Палем.
Нужно сказать, что жизнь и судьба Ольги Палем давно интересовали Валентина. А у этого интереса, как у медали, было две стороны.
В одном интервью Пикуль говорил, что назрели вопросы морали и нравственности в отношениях сильного пола к слабому. С эмансипацией женщины значительно потускнело чувство святого перед ней поклонения…
— Мы всеми силами, — говорил Пикуль, — всеми голосами общественности должны вырвать у женщины тот тяжёлый лом, который вручило ей фальшивое равноправие…
«А жизни суть — она проста: её уста, его уста…» — утверждает поэт Василий Фёдоров.
Нет! Совсем не проста психология взаимоотношений мужчины и женщины. Именно это и заставило Валентина обратиться к теме женской любви.
Героиня романа — Ольга Палем — реально существовавшее лицо, натура волевая, яркая, цельная. Её любовь к студенту-дворянину Александру Довнар-Заполье кому привела на скамью подсудимых…
«Симферопольская мещанка Ольга Палем обвинялась в убийстве своего сожителя, студента Александра Довнара».
Адвокат Н. П. Карабчевский, анализируя жизнь подсудимой, говорил: «Я глубоко убеждён, что каждая женщина, хотя в душе и ранимее нас, мужчин, но она и намного терпеливее нас, мужчин. Особенно в те периоды жизни, когда она любит. В этом я убеждён.
Женщина может сносить от любимого человека многие обиды и оскорбления, она способна многое прощать.
Но… пусть мужчины не обольщаются! Женщина прощает почти всё мужчине, которого она любит. Но в её любви имеется опасный предел. Тогда женщина как бы “взрывается”. И взорвавшись, она обязательно отомстит. Рано или поздно, но — отомстит! Я думаю, женщина на эту месть имеет природное право…
Пусть знают все. Надо ценить женщин. Надо беречь женщин. Надо уважать женщин, имевших несчастье полюбить мужчин, недостойных большой женской любви…»
Блестящая речь адвоката и правосудие, вникшее в процессе разбирательства во все тонкости движения женской души, — вот что вызвало восхищение Пикуля и подтолкнуло его взяться за перо.
Валентин положил перед собой лист бумаги…
До восьмого марта оставалось менее часа…
«…средь великого множества женщин, платья которых давно и ликующе отшумели, одна из них уже много лет тревожит моё хладеющее воображение. Вот и сегодня — “встала из мрака младая с перстами пурпурными…”»
О процессе написания романа говорят пикулевские записки:
«10 марта. 5.05. Четвёртую главу закончил целиком. Всего у меня 37 стр. Писалось легко — сам удивлён, о любви я писать никогда не умел…
11.03. Днём больше писать не буду, а только делать наброски, ибо ночью пишется лучше…
20.03. В два встал с постели, а в восемь встал из-за стола. Молотил и молотил… Всё, кажется, хорошо… Но — ошалел! Всё-таки шесть часов подряд… Пас…
21.03. 6.50. Закончил главу. Вылез на 128 стр. Сижу, думаю, многие слова в этой вещи покажутся тебе из нашего лексикона, но ты не обижайся — это не о нас!»
Проснувшись утром, в мой день рождения, я увидела на столе аккуратно сложенную рукопись. На верхнем листе прочла:
Валентин Пикуль. «Ольга Палем». Бульварный роман. И посвящение мне.
На маленьком листочке карандашом небольшое послание:
«Мой обещанный подарок — на твой суд».
Не отрываясь, на одном дыхании, я «проглотила» роман. Поблагодарив за подарок, попросила убрать посвящение. Валентин Саввич пообещал, что не вынесет слова посвящения на титул, а поместит их где-нибудь внутри текста. Так он и сделал, попутно изменив название более загадочным.
Занятно, что все наши разговоры так или иначе вошли в книгу.
Это на мой вопрос он ответил объяснением:
«Конечно, читатель вправе спросить меня, почему я назвал свой роман “бульварным”. Отвечу. Всю жизнь я писал военно-политические романы, но критики упрямо именовали меня “бульварным” писателем. И чем больше становился накал патриотизма в моих исторических романах, тем настойчивее блюстители порядка обвиняли меня в “бульварщине”.
Наконец я понял, что угодить нашим литературно-газетным Зоилам (в переносном смысле — придирчивым, недоброжелательным, язвительным критикам. — А. П.) можно лишь одним изуверским способом — написать воистину бульварный роман, дабы их мнение обо мне как о писателе полностью подтвердилось. Заодно уж, идущий навстречу своим критикам, я щедро бросаю им жирную мозговую кость…
Я написал эту вещь на примере исторических фактов столетней давности, но думается, что вопросы любви и морали в прошлом всегда останутся насущными и для нашего суматошного времени».
Так родился короткий роман «Ступай и не греши».
Единомышленники и «разномышленники»
Начну с двух листочков, на которых Пикуль оставил наброски своих мыслей:
«Отдельно существуют писатели, творящие литературу, и отдельно от них существует Союз писателей, нечто вроде бывшего корпуса жандармов, которые действуют по салтыково-щедринскому шаблону: “Ташши и не пушшай!” Конечно, эти людишки в сталинских френчах, десятками лет сидевшие наверху, держались не за литературу, а за своё место в президиуме, чтобы смотреть на всех сверху вниз, как барышня на сороконожку. Недаром же их называли “застрельщиками литературы”, как будто литература — это полигон, где испытываются на прочность писательские шкуры…»
«Когда все кричали, я стоял и молчал. Потом зависть взяла, дай, думаю, и я крикну. Только пасть разинул, тут мне по загривку — хлесть и говорят: “Чего разинулся?” Я отвечаю, мол, “все кричат и мне захотелось”. “Дурень, — объяснили мне, — тут кричат по списку, те самые, которые кричать от власти уполномочены, а тебя в списках орущих нетути — сиди и помалкивай…”»
Валентин Пикуль был членом Ленинградской писательской организации, крупнейшей (после столичной) в РСФСР. В ЛПО много лет существовала чрезвычайно напряжённая, конфликтная ситуация. Захвативший ключевые позиции в руководстве организации клан совершенно деформировал её работу, преследуя, как правило, узкогрупповые цели, далёкие от литературных задач. В результате из четырёхсот членов ЛПО по меньшей мере половина не была занята творческой работой и по существу не принимала участие в современном литературном процессе. Эта номинальная часть членов ЛПО, существующая за счёт Литфонда, находилась в прямой экономической зависимости от руководства и давно использовалась им в качестве послушного инструмента в осуществляемой политике, то есть включалась в «список уполномоченных кричать от власти».
Молодые, талантливые, обездоленные, но неуёмные ленинградские писатели решили учредить ассоциацию «Содружество» — самостоятельное подразделение ЛПО. Основная задача «Содружества» — борьба за истинную перестройку всех сфер жизни.
«Мы — часть ленинградской литературы, — говорилось в программе ассоциации, — и нами руководит чувство ответственности перед читателями, интересы отечественной культуры, понимание ответственности литературы перед народом. Цели “Содружества”: отказ от командно-административных методов руководства литературой, возрождение инициативы и человеческого достоинства писателя, творческая независимость, соревновательность талантов. “Содружеству” равно чужды и ложно понятый, беспочвенный интернационализм, и пропаганда национальной исключительности…»
Всё это и стало темой письма, опубликованного в начале года в «Московском литераторе» под заголовком «Во имя творческой независимости». Среди четырнадцати подписей под письмом была и фамилия Валентина Пикуля.
Не очень веря в успех затеи, Валентин тем не менее поддержал литературный мятеж писателей революционного Питера…
К концу года «Содружество» всё же было узаконено и решением пленума правления СП РСФСР выделено в самостоятельную Ленинградскую областную писательскую организацию. Но сколько на это было потрачено нервов и…. бумаги. Весь год по поводу обстановки в писательских организациях Ленинграда были дебаты: от писем и статей в газетах до митингов.
И почти все желающие клюнуть «Содружество» не преминули пнуть Пикуля. Иногда не явно, а скажем, так:
«Да в ЛОПО нет ни одного значительного писателя!»
Это, надо понимать, и о Валентине Пикуле — самом читаемом писателе в стране.
Но Валентин Саввич не реагировал на такие выпады, он к ним давно привык. Помню, перед съездом писателей, на котором, кстати, имя Пикуля вообще не упоминалось в докладе, по телефону интересовались, приедет ли писатель на съезд.
— А ему никакого приглашения не поступало, — уведомила я.
Из секретариата Союза писателей мне любезно объяснили, что разговор идёт не о делегатах съезда, а о гостях.
Так же любезно пришлось пояснить абоненту-собесед-нику, что Пикуль в литературе не гость…
Для полноты картины, окружавшей в этом году имя Валентина Пикуля, надо сказать несколько слов о критике и её авторах.
В февральском номере журнала «Наш современник» был опубликован диалог писателя Валентина Пикуля и критика Сергея Журавлёва, названный «Честь собственного имени».
Отзывы не заставили себя долго ждать.
В начале июня 1989 года в «Книжном обозрении» появилась огромная статья уже упомянутого мною В. Оскоц-кого, названная ни много ни мало: «“Сталинизм и национальный вопрос, или Солёное словцо” Валентина Пикуля».
Замечу, что критик и раньше для «взвешивания» Пикуля часто пользовался увесистыми гирями с обозначенными на них номиналами: Ленин, Маркс, Брежнев… С течением времени некоторые гири перескакивали с одной тарелки на другую…
В статье повторялись перепевы прошлых лет.
«Литературная Россия», делая экскурс в прошлые публикации («Год за годом») и вспоминая год 1975-й, писала:
«Удивительный всё же человек, критик Оскоцкий. Огромная статья «Уроки ленинской партийности». Вот тут есть всё: и Маркс, и Ленин, и Брежнев. А повод для написания — семидесятилетие статьи Ленина “Партийная организация и партийная литература”. Там ещё писатель уподобляется колёсику партийной машины…»
И сразу же о Пикуле, который не вписывался в образ писателя по Оскоцкому. Да, не крутился он, беспартийный, ни колёсиком, ни винтиком в этой машине. Значит — не писатель!
На «Слово и дело», как, впрочем, и на любой новый роман В. Пикуля, Оскоцкий, встав в позу Станиславского, изрекал: «Не верю!» И вся аксиома.
Следует отдать должное этому критику, который одним из первых заметил нарушение Пикулем «ленинских критериев “двух наций” и “двух культур” — незыблемой методологической основы современных воззрений на историю…».
Трепал «Слово и дело» Пикуля историк Афанасьев, проповедовавший «принцип партийности, предполагающий чёткость социально-классовых критериев в отношении к прошлому…».
Но это было раньше.
А в этом году день в день со статьей Оскоцкого вышел свежий номер «Огонька». В нём главный редактор В. Коротич дал возможность высказаться в адрес Пикуля Н. Гульбинскому. «Восхождение к “Краткому курсу”» — называлась публикация. Без добавки «или…», хотя тоже посвящалась пикулевскому диалогу.
Скучно и неинтересно об этом писать, скорее всего, неинтересно и скучно об этом и читать. Но хотя бы вскользь должна коснуться данного вопроса, чтобы читатель представил и почувствовал атмосферу, которой дышал в последний год своей жизни Валентин Пикуль.
Кроме того, мне хочется как-то восстановить справедливость: Валентин Пикуль при жизни не имел возможности ответить ни одному из своих критиков в прессе. Так и жил на литературной улице с односторонним движением…
— У меня врагов нет и быть не может, — говорил Валентин. — Мои враги — это враги не мои, а дела моего.
Вот ещё одно его высказывание:
— Не пойму, в чём дело? Если мне не нравится автор, я его не читаю. Но, не читая его, я тем самым теряю право или хвалить, или порицать его. А вы, господа, ненавидя меня, всё-таки продолжаете читать мои книги… Значит, тут есть что-то ещё помимо нелюбви!
И действительно: Оскоцкий прочитал всего Пикуля и от этого, по-видимому, многое приобрёл; Пикуль не читал ничего из Оскоцкого и от этого ничего не потерял…
«Янычары»
В предыдущих рассказах, чтобы не запутать читателя, я умышленно не касалась данного романа. На титульном листе рукописи начертано: начат 26 апреля 1989 года…
В моём дневнике есть такая запись от 25 апреля 89-го года: «Валентин Саввич просит принести стихи Редьярда Киплинга».
Перелистывая на работе поэтический сборник, я пыталась угадать — какие стихи поэта могли заинтересовать Ва-дентина? И вот однотомник Киплинга на столе писателя. Он берёт его и быстро перелистывает страницу за страницей.
— Вот они, нашёл, — и читает своим выразительным голосом:
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток,
И с места они не сойдут,
Пока не предстанут Небо с Землей
На страшный Господень суд.
Я возьму эти строчки эпиграфом к новому роману. Помнишь, я сказывал тебе о событиях на Ближнем Востоке в последние годы правления Екатерины II и Павла. Так вот, именно сейчас у меня появилось желание окунуться в ту эпоху. Как ты на это смотришь?
Я напомнила Валентину о «Барбароссе», срок сдачи рукописи которой истёк, о письмах нетерпеливых читателей, жаждущих поскорее прочесть роман «Аракчеевщина», тоже проанонсированный Пикулем.
— Роман об Аракчееве никуда от меня не уйдёт, — рассуждал Валентин Саввич, — мне даже не потребуется дополнительного изучения, ибо всё ещё свежо в памяти после Потёмкина. А роман «Янычары» должен занять свое подобающее место между «Фаворитом» и «Аракчеевщиной». Сейчас мне ближе Восток, куда я и отправляюсь в путешествие.
После этих слов он и сел за работу…
Но ответить, над чем конкретно стал трудиться Пикуль, почти невозможно.
Я привыкла, что у Валентина Саввича параллельно шла работа над двумя или даже тремя вещами. Но в этот год его жизни творилось что-то невообразимое. Представьте, что после короткого романа «Ступай и не греши», на пятнадцатидневный срок написания которого он полностью отрешился от всего остального, дальнейший перечень его интересов включал одновременно: вычитку и редактирование только что законченного «бульварного» романа, работу над «Барбароссой», над серией новых миниатюр, над «Янычарами». Трудно даже представить себе, как можно держать в голове сразу столько нитей отдалённо связанных между собой повествований.
Писать о романе «Янычары» весьма затруднительно, точнее — очень сложно, поскольку надо проследить за мыслью Пикуля теми же извилистыми, запутанными, порой невообразимо труднообъяснимыми путями.
Не буду долго интриговать читателя, скажу главное: писатель начал произведение, в котором решил объединить давно задуманные, но по отдельности так и нереализованные романы — «Янычары», «Пирамиды» и «Лицо жестокого друга».
Впервые слово «янычары» я услышала от Пикуля в 1983 году, когда под его диктовку записывала один из планов. Я попросила пояснить малознакомое слово и, если можно, коротко рассказать о романе. Валентин Саввич с охотой выполнил просьбу. Мне стала понятна и сюжетная линия романа, я узнала, в частности, что янычары — это «особая часть турецкой армии, представляющая собой профессиональное войско, свободное от семейных забот, состоящее преимущественно из христианских юношей, захваченных в плен, прекрасно обученных военному делу, отличающихся необузданным мужеством и воспитанием в духе мусульманского фанатизма».
Спустя некоторое время я вновь услышала упоминание о янычарах, но в контексте восторженного рассказа Валентина Саввича о делах и смерти Байрактара. Тогда же неоднократно прозвучало и название — «Лицо жестокого друга».
Короткое, «миниатюрное», но яркое знакомство с героем почти всегда вызывает желание узнать о нём побольше, познакомиться с ним поближе. Я попросила Валентина Саввича подсказать, где об этом можно почитать, и он дал мне книгу А. Ф. Миллера «Мустафа-паша Байрактар».
В этой интереснейшей книге много познавательных и поучительных уроков из истории Турции периода Селима III и Мустафы Байрактара. По многочисленным подчёркнутым местам было ясно, что Пикуль работал с этой книгой неоднократно.
Пометки Пикуля высвечивали направленность поисков. Его интересовали не столько сами личности Селима и Байрактара, сколько глобальные исторические вопросы. Главное было выяснить причины, «приведшие к развалу, распаду, потере независимости и превращению в полуколонию великой Османской, или, как ещё встречается, Оттоманской империи. Империи, распространившей свои владения к концу восемнадцатого века на три материка. Территория её включала средиземноморское побережье Африки от Алжира до Египта, побережья Красного моря и Персидского залива, большую часть побережья Чёрного моря от Анапы на востоке до Очакова на западе и простиралась по землям Европы от Молдавии до албанских берегов Адриатики».
Тайным политическим кружком «ращукских друзей» (это первая в истории Турции если не партия, то, во всяком случае, политически оформленная группировка) во главе с выдающимся турецким деятелем Мустафой Байрактаром и была предпринята попытка, как оказалось запоздалая, спасти империю от расчленения и гибели.
Настойчиво и планомерно Валентин составлял «почасовик», из которого явствовало, что в голове писателя новый роман вызревал уже до конца. Об этом говорят и некоторые архивные материалы.
На записке, лежавшей в папке, после зачёркнутой фразы «Начало, которое можно назвать концом» следует абзац с пометкой Пикуля «Вконец книги» (выделено мною. — А. П.).
Он гласит: «Кемаль Ататюрк, могила Байрактара.
Здесь лежит человек, который хотел того же, чего достиг я, но… я бы не хотел такого конца, каким был конец этого человека».
В папке лежал и следующий листок, недвусмысленно говорящий о том же:
«Так закончилась жизнь этого незаурядного человека, Мустафы-паши Байрактара, и лицо жестокого друга России мы попытались обрисовать в нашей книге по возможности справедливо и полно.
Европа его не поняла, Россия не поверила ему, а соотечественники люто ненавидели этого “знаменосца”. («Бай-рактар» в переводе с турецкого означает — прапорщик, знаменосец. — А. П.) Развитие Турции, вновь отданной во власть бандитов-янычар и ханжей-улемов, было приостановлено на долгие годы. Блистательная Порта доживала свой мучительный век в корчах долгой агонии…»
На этом и должна была заканчиваться третья, заключительная часть романа «Янычары», названная Пикулем «Лицо жестокого друга».
Вторая часть романа — «Пирамиды» также замыслива-лась автором как самостоятельное произведение.
«Величественная и всегда таинственная тень от египетских пирамид ложилась на все события Европы и всех героев того времени».
Пирамиды фараонов, вечно молчащие, возвышающиеся над людской суетой, стали свидетелями многих радостных и печальных событий, происходящих на этой священной земле.
Об одном из них, связанном с походом Наполеона Бонапарта на Египет и его покорением, и хотел рассказать в своей книге Валентин Пикуль.
В название романа он вкладывал широкий, точнее — двойной смысл.
Пирамиды… Памятники старины Древнего Египта…
Их величие неподвластно времени. И это ощущение писатель переносил на людей, оставивших заметный след в мировой истории, незабвенная слава которых возвышает их, подобно пирамидам, над бренным миром. Речь в романе должна была идти о трёх таких мировых «пирамидах»: Наполеоне Бонапарте, Фёдоре Ушакове и Горацио Нельсоне — и их противостоянии на морских и сухопутных коммуникациях. Просматривая огромное количество заготовок и источников, можно предположить, что автором, возможно, тоже была намечена трилогия, объединённая общим замыслом.
Над этими материалами и работал Пикуль.
В это время, оформляя заказы на комплектование библиотеки по месту своей работы, просматривая планы издательств на следующий год, я обнаружила информацию о предстоящем выходе в серии «Жизнь замечательных людей» книги Валерия Ганичева «Фёдор Ушаков». Зная, что Ушаков одна из главных фигур романа — его российская «пирамида», я поделилась этими сведениями с Валентином. Он был несколько огорчён сообщением, но при состоявшейся вскоре личной встрече с Ганичевым ничем не показал этого и даже порекомендовал главному редактору «Роман-газеты» использовать в работе «Записки Метакса».
В характере Валентина Саввича была очень хорошая черта: никогда «не перебегать дорогу» коллеге по перу. Однажды их творческие пути уже пересекались при работе над эпохой Екатерины II, когда у Пикуля вышел «Фаворит», а Валерий Николаевич написал роман «Росс непобедимый», первую книгу которого Валентин Саввич прочитал и высоко оценил.
Он на время отложил рукопись, пояснив мне:
— Пусть выйдет книга Валерия Николаевича, пусть с ней познакомятся читатели, а потом я допишу свою.
Видимо, это обстоятельство также стало одной из причин, по которым роман «Пирамиды» путём смещения и перераспределения акцентов превратился во вторую главу уже другого романа.
Жизнь — она полосатая...
Мелкие неприятности сменялись небольшими радостями, средние неприятности — радостями значительными.
Хорошего в жизни всё равно больше…
Только недавно Гарольд Бодыкин прислал бандероль: «Пересылаю Вам 4 экземпляра нашей афиши-календаря со сценами из спектакля нашего театра (Симферопольского), календарь рассчитан на рекламу 1989 и 1990 годов, пользуется большим спросом у публики. Прошло более 20 спектаклей при переполненном зале.
Прилагаю экземпляр Днепропетровского украинского театра — афиша “Фаворит”. В Днепропетровске спектакль идёт с таким же успехом…»
Перечитав ещё раз внимательно «бульварный» роман, Валентин отправил рукопись «Ступай и не греши» в редакцию журнала «Наш современник».
Через некоторое время рукопись романа вернули, объяснив отказ в публикации тем, что сменился главный редактор. Сергей Викулов ушёл, пришёл Станислав Куняев, который дал понять, что не хочет начинать свой главноредакторский путь с бульварного романа. Валентин Саввич понимал, что, если бы это было правдой, можно было опубликовать роман через номер, два, три… Но его вернули, значит — не нужен совсем.
Я никогда ранее не видела Валентина таким униженным. Ему, уже маститому писателю, не просто отказали в публикации — у него отняли возможность сделать подарок жене!
Но жизнь она — полосатая. Вскоре раздался телефонный звонок из редколлегии журнала «Литературный Киргизстан»: «Нет ли чего у Валентина Саввича для нашего журнала?» Я ответила утвердительно, и через день член редакционной коллегии, талантливый журналист Валерий Семёнович Сандлер был у нас.
Так роман «Ступай и не греши» обрёл прописку на киргизской земле. Почти в то же время заинтересовался романом и начал печатать его журнал «Молодая гвардия». Это были последние прижизненные публикации нового романа Валентина Пикуля… Исполнилась и заветная мечта Валентина — увидеть изданным полный текст многострадального романа «Нечистая сила», рукопись которого успешно «шагала» по стране.
Начиная с первого номера воронежского журнала «Подъём» (главный редактор Е. Новичихин), пошли публикации глав романа. Их земляки из Центрально-Чернозёмного книжного издательства, в лице директора А. Свиридова, также заинтересовались разруганным критиками романом и, получив от автора «добро», выпустили роман-хронику в двух томах.
Авторские экземпляры первого тома из Воронежа были одним из самых дорогих подарков на день его рождения.
Истинный восторг испытал писатель в тот момент, когда держал в руках полный текст романа — со вкусом оформленный художником В. Бахтиным, выпущенный Красноярским книжным издательством.
Во вступлении к «Нечистой силе» — «От автора» — писатель вложил всю свою обиду на критиков и высшие эшелоны власти, и оно получилось, как мне кажется, задорным, полемическим, озорным…
Эта книга, на мой взгляд, является краеугольным камнем в понимании и, если хотите, в познании характера, творчества, да и всей жизни Валентина Пикуля.
Новинка от Пикуля вновь оживила фразу «Книга — лучший подарок».
«Скучное, многословное, рыхлое повествование» (по Оскоцкому) расхватывали в один момент…
Книга пошла к читателю. Пышные фразы разгромных необъективных рецензий увяли, а интерес к книге и спрос на неё не ослабевает до сих пор…
— На этом романе я многому научился, помудрел, чтобы… лучше учиться дальше. Если найдётся такой писатель, — рассуждал Пикуль, — который скажет, что он научился писать, ему надо бросать литературу, ибо он уже не писатель! Писатель только тот, кто не умеет писать и потому всегда учится писать…
Все настоящие писатели умирают учениками и уносят в могилу ту книгу, которая должна потрясти мир…
В канун Нового года Валентина Саввича посетил коллега по перу писатель-маринист Николай Черкашин. Много общих тем для разговора нашлось у двух моряков. Особенно Пикуля интересовали причины гибели теплохода «Нахимов», поскольку Черкашин написал книгу об этой страшной трагедии. На полку Пикуля встала книга «Последний рейс “Нахимова”» с дарственной надписью автора: «Валентину Саввичу Пикулю с пожеланиями счастья на наших суровых дорогах…»
Начало нового года Валентин Пикуль встречал в спокойной обстановке, работая над миниатюрами. Под бой курантов он заканчивал зарисовку «Русский аббат в Париже».
По опыту многих лет я знала, что работа над миниатюрами — это очередное перепутье в творчестве писателя, пройдет ещё немного времени, и он выберет свою тему, своего героя, за которым быстро последует в очередное далёкое путешествие.
На сей раз раздумья на перепутье затягивались…
Ещё в ноябре прошлого года Валентин Саввич отправил директору издательства «Современник» Леониду Анатольевичу Фролову заявку, в которой, в частности, говорилось: «Предлагаю вниманию издательства новый роман о Сталинградской битве (условное название «Сталинград»).
Объём романа, опять-таки условно, определяю никак не менее 40 авторских листов. 20 листов вчерне мною уже написаны.
Сейчас я жду перевода с немецкого языка книги западногерманского историка фон Гёрлица “Паулюс: я стою здесь по приказу!”, после чего могу приступить к дальнейшей работе».
В меру своих сил и способностей я активно участвовала в переводе книги, но ожидаемого большого интереса к предоставляемым Пикулю материалам не наблюдала. Он ещё не сделал своего выбора и работал над миниатюрами, систематизируя их, занося на карточки.
Склонить писателя к сталинградской теме не смогли даже пришедшие почти одновременно в январе месяце просьбы о возможности публикации будущего романа из «Волгоградской правды» и журналов «Советский воин» и «Подъём».
«Сталинград» никак не перевешивал «Нефть»…
Общественная жизнь в это время была наполнена неординарными событиями. Я запоем читала газеты, Валентин Саввич тоже проявлял к ним большой интерес. Весьма интересны его комментарии:
— Вот до какого маразма может дойти человекообразное существо, выпущенное из клетки на демократическую площадку. Это ж надо придумать такое: «Можно всё, что не запрещено!» Да у нас запрещено только «ходить по газонам», «бежать по эскалатору», «входить в зрительный зал после третьего звонка» и тому подобное… А кто, где, когда запретил лгать, клеветать, воровать, убивать?.. Никто! Значит — можно! Правда, за это могут потом наказать, но это уж дело десятое. Главное, что можно. Тем более что за ложь и клевету, например, практически никогда не наказывают. Вот в чём вся чудовищность и весь идиотизм такого перестроечного лозунга…
— Всё-таки есть у нас думающие талантливые люди, но их и близко не подпускают к власти, — сказал Пикуль.
Поговорив с доктором Малышко, я предложила супругу поехать в санаторий. Делать это пришлось очень тактично, поскольку поездка в санаторий неразрывно связана с привычными понятиями «подлечиться и отдохнуть», отношение к которым у Пикуля было негативное.
Лечиться он не хотел, а что такое «отдыхать», он не знал.
— Никогда не пойму людей, говорящих: «Ну, всё! Теперь поеду за город и буду отдыхать». У меня всегда вопрос к таким: «Если ты собрался отдыхать, то что собираешься делать во время отдыха? Ибо человек, просто отдыхающий, — это ненормальность в моём представлении. Я могу лечь спать, могу читать, могу думать, но отдыхать — никогда. Ненавижу отдыхающих!» — таково было кредо писателя.
Сошлись на том, что он едет в санаторий работать, а я ему помогать и заодно отдохнуть от домашне-кухонных забот.
9 февраля мы переехали в Майори, в санаторий. Нас разместили в отдельном строении: прелестный домик, чудесная обстановка, покой и уют. Валентин обосновался на втором этаже. Моря хотя и не видно из-за сосен, но оно совсем рядом, и его успокаивающий шум проникает сквозь окна. Валентин Саввич занялся вычиткой вёрстки романа «Честь имею», присланной из издательства «Современник».
Пикуль лечиться не собирался, но, надо же такому случиться! именно в санатории у него стали болеть руки. Врач назначил процедуры. Приняв лечебные ванночки, Пикуль стал спускаться с возвышения и оступился. Сестра заботливо подхватила его, но элегантный женский маникюр оставил на груди пациента болезненную царапину, которая, как всегда у Пикуля, долго не заживала.
Первая процедура была и последней.
— Я все свои процедуры уже принял, — шутил он и больше никуда не ходил.
День Советской армии и Военно-морского флота отмечали довольно торжественно: Валентин Саввич принимал и поздравлял морских офицеров — работников санатория. Пикуль много рассказывал о работе, традициях офицерского корпуса. Всем подарил на память книги.
Санаторный срок пролетел незаметно, и, когда время пребывания близилось к концу, Валентина попросили выступить перед отдыхающими. С согласия Пикуля встреча с читателями была намечена на 5 марта. При проведении многих мероприятий большой санаторный клуб чаще всего пустовал. Но на встречу с Пикулем собралось такое количество народа, что многим пришлось слушать писателя, находясь в фойе. Люди шли и ехали из соседних санаториев и даже из Риги.
Перед началом вечера замполит санатория предупредил Валентина Саввича о том, что будет записывать его выступление на плёнку. Пикуль не возражал.
Встречу условно разделили на три части: рассказ о себе и своей работе, ответы на вопросы и раздача автографов.
Уделив своей персоне 15 минут, Пикуль перешёл к запискам, пообещав честно ответить на все устные и письменные вопросы.
В этот вечер, искренне поверив в приход гласности, он превзошёл все ожидания слушателей.
— Как вы относитесь к Виктору Конецкому?
— Я считал его своим другом, — отвечал Пикуль, — по крайней мере в пору своей литературной молодости. В более позднее время он навещал меня в Риге, даже однажды отмечал у меня свой день рождения, но теперь, как видно из его публикаций, наши пути разошлись, скорее всего, по идейным соображениям. Но писатель он талантливый, об этом я говорю со всей откровенностью, что бы он ни говорил обо мне.
Ощущение лёгкости от провозглашённой гласности накладывало отпечаток не столько на ответы, сколько на вопросы.
— Как вы относитесь к Сталину? — спросил кто-то из зала.
— Если Сталин считал себя верным учеником Ленина, то это было действительно так. С именем Ленина связано начало бед в России. При нём и с его ведома были созданы первые концлагеря и началось жестокое уничтожение генофонда, цвета интеллигенции… (это суть пространного рассуждения Пикуля. — А. П.).
— Вы за капитализм или за социализм?
— А какая разница — лишь бы народ жил хорошо…
— Что ожидает нашу страну в ближайшее время?
Беспристрастный диктофон зафиксировал нарисованную Пикулем мрачную картину…
Сколько раз я была свидетелем сбывшихся пророчеств Пикуля. Так, в работе над «Юнкерами» Пикуль, анализируя различные документы, выработал собственное отношение к Кронштадтскому мятежу.
— История переменчива, — говорил он мне по этому поводу, — одно поколение считает, что вопрос сдан в архив, но вырастает новое поколение, и старая тема предстает для него в ином свете, возникают иные суждения. Когда-нибудь разберутся и с этим так называемым мятежом. Очень любят у нас посмертно реабилитировать и посмертно восстанавливать справедливость. Пастернака выгнали с позором из ССП, а потом снова приняли. Похоже, что человек у нас вроде пуговицы: сначала оторвали от пиджака, а потом пришили на то же место, только нитки другого цвета…
Вечер закончился красивым и звучным аккордом: Пикуль вручил в подарок библиотеке санатория свою книгу «Каторга», и на сцену ринулись любители и ценители автографов… В заключение замполит сказал мне, что выступление Валентина Саввича было ярким и злободневным. Он даст заметку об этой встрече в местную газету…
На следующий день, утром, попрощавшись с врачами и персоналом, мы уехали домой. А уже вечером Валентин усадил меня за свой стол и попросил помочь в составлении книги миниатюр — о женщинах.
Он раскладывал страницы рукописи в хронологическом порядке, иногда отрывался, задумывался. В сериале женских портретов ему виделись пробелы…
Я печатала список миниатюр на машинке. За один вечер составить том миниатюр нам не удалось. «Завтра продолжим», — сказал Валентин и занялся просмотром журналов, поступивших за его отсутствие в санатории.
7 марта мне позвонил старший морской начальник города Риги адмирал Г. М. Кал айда, поздравил с наступающим праздником. Поговорив о житье-бытье, спросил, как отреагировал Валентин Саввич на то, что плёнка с его выступлением отослана в Военный совет флота. Я сказала, что его, по моим сведениям, никто об этом не спрашивал…
После разговора с адмиралом долго не могла успокоиться…
Гласность гласностью, но…
Проснувшийся Пикуль сразу «усёк» мою озабоченность. Я ничего не стала скрывать.
— Нашла над чем горевать! — весело отреагировал он. — Я и раньше не скрывал своих убеждений, а сейчас тем более. Не беспокойся и не горюй. Я всегда могу повторить и, не отказываясь, ответить за каждое сказанное мною слово…
— А к чему это ты здесь готовишься? — глядя на принесённые мною деликатесы, переключил разговор Валентин Саввич.
— Как к чему — к празднику.
— А какое завтра число? — Пикуль напряг лоб.
— Восьмое марта, — мой ответ был для него неожиданным.
Немного постояв в растерянности, Валентин Саввич ушёл к себе в кабинет…
Пикулевский подарок
Вернёмся к 7 марта…
— Ты сегодня сама позанимайся с миниатюрами. Что делать, ты знаешь, а мне надо поработать.
— Что за спешка? — удивилась я.
— Завтра женский праздник, и хотя я его не люблю, ибо в этот день женщине достаётся ещё больше хлопот, но хочу сделать тебе подарок: начну сегодня писать роман, а закончу его к твоему дню рождения. Это будет подарок духовный. А материальный, — продолжил он, — купи себе сама. Договорились?
— Хорошо. А о чём роман?
— О любви. Об Ольге Палем.
Нужно сказать, что жизнь и судьба Ольги Палем давно интересовали Валентина. А у этого интереса, как у медали, было две стороны.
В одном интервью Пикуль говорил, что назрели вопросы морали и нравственности в отношениях сильного пола к слабому. С эмансипацией женщины значительно потускнело чувство святого перед ней поклонения…
— Мы всеми силами, — говорил Пикуль, — всеми голосами общественности должны вырвать у женщины тот тяжёлый лом, который вручило ей фальшивое равноправие…
«А жизни суть — она проста: её уста, его уста…» — утверждает поэт Василий Фёдоров.
Нет! Совсем не проста психология взаимоотношений мужчины и женщины. Именно это и заставило Валентина обратиться к теме женской любви.
Героиня романа — Ольга Палем — реально существовавшее лицо, натура волевая, яркая, цельная. Её любовь к студенту-дворянину Александру Довнар-Заполье кому привела на скамью подсудимых…
«Симферопольская мещанка Ольга Палем обвинялась в убийстве своего сожителя, студента Александра Довнара».
Адвокат Н. П. Карабчевский, анализируя жизнь подсудимой, говорил: «Я глубоко убеждён, что каждая женщина, хотя в душе и ранимее нас, мужчин, но она и намного терпеливее нас, мужчин. Особенно в те периоды жизни, когда она любит. В этом я убеждён.
Женщина может сносить от любимого человека многие обиды и оскорбления, она способна многое прощать.
Но… пусть мужчины не обольщаются! Женщина прощает почти всё мужчине, которого она любит. Но в её любви имеется опасный предел. Тогда женщина как бы “взрывается”. И взорвавшись, она обязательно отомстит. Рано или поздно, но — отомстит! Я думаю, женщина на эту месть имеет природное право…
Пусть знают все. Надо ценить женщин. Надо беречь женщин. Надо уважать женщин, имевших несчастье полюбить мужчин, недостойных большой женской любви…»
Блестящая речь адвоката и правосудие, вникшее в процессе разбирательства во все тонкости движения женской души, — вот что вызвало восхищение Пикуля и подтолкнуло его взяться за перо.
Валентин положил перед собой лист бумаги…
До восьмого марта оставалось менее часа…
«…средь великого множества женщин, платья которых давно и ликующе отшумели, одна из них уже много лет тревожит моё хладеющее воображение. Вот и сегодня — “встала из мрака младая с перстами пурпурными…”»
О процессе написания романа говорят пикулевские записки:
«10 марта. 5.05. Четвёртую главу закончил целиком. Всего у меня 37 стр. Писалось легко — сам удивлён, о любви я писать никогда не умел…
11.03. Днём больше писать не буду, а только делать наброски, ибо ночью пишется лучше…
20.03. В два встал с постели, а в восемь встал из-за стола. Молотил и молотил… Всё, кажется, хорошо… Но — ошалел! Всё-таки шесть часов подряд… Пас…
21.03. 6.50. Закончил главу. Вылез на 128 стр. Сижу, думаю, многие слова в этой вещи покажутся тебе из нашего лексикона, но ты не обижайся — это не о нас!»
Проснувшись утром, в мой день рождения, я увидела на столе аккуратно сложенную рукопись. На верхнем листе прочла:
Валентин Пикуль. «Ольга Палем». Бульварный роман. И посвящение мне.
На маленьком листочке карандашом небольшое послание:
«Мой обещанный подарок — на твой суд».
Не отрываясь, на одном дыхании, я «проглотила» роман. Поблагодарив за подарок, попросила убрать посвящение. Валентин Саввич пообещал, что не вынесет слова посвящения на титул, а поместит их где-нибудь внутри текста. Так он и сделал, попутно изменив название более загадочным.
Занятно, что все наши разговоры так или иначе вошли в книгу.
Это на мой вопрос он ответил объяснением:
«Конечно, читатель вправе спросить меня, почему я назвал свой роман “бульварным”. Отвечу. Всю жизнь я писал военно-политические романы, но критики упрямо именовали меня “бульварным” писателем. И чем больше становился накал патриотизма в моих исторических романах, тем настойчивее блюстители порядка обвиняли меня в “бульварщине”.
Наконец я понял, что угодить нашим литературно-газетным Зоилам (в переносном смысле — придирчивым, недоброжелательным, язвительным критикам. — А. П.) можно лишь одним изуверским способом — написать воистину бульварный роман, дабы их мнение обо мне как о писателе полностью подтвердилось. Заодно уж, идущий навстречу своим критикам, я щедро бросаю им жирную мозговую кость…
Я написал эту вещь на примере исторических фактов столетней давности, но думается, что вопросы любви и морали в прошлом всегда останутся насущными и для нашего суматошного времени».
Так родился короткий роман «Ступай и не греши».
Единомышленники и «разномышленники»
Начну с двух листочков, на которых Пикуль оставил наброски своих мыслей:
«Отдельно существуют писатели, творящие литературу, и отдельно от них существует Союз писателей, нечто вроде бывшего корпуса жандармов, которые действуют по салтыково-щедринскому шаблону: “Ташши и не пушшай!” Конечно, эти людишки в сталинских френчах, десятками лет сидевшие наверху, держались не за литературу, а за своё место в президиуме, чтобы смотреть на всех сверху вниз, как барышня на сороконожку. Недаром же их называли “застрельщиками литературы”, как будто литература — это полигон, где испытываются на прочность писательские шкуры…»
«Когда все кричали, я стоял и молчал. Потом зависть взяла, дай, думаю, и я крикну. Только пасть разинул, тут мне по загривку — хлесть и говорят: “Чего разинулся?” Я отвечаю, мол, “все кричат и мне захотелось”. “Дурень, — объяснили мне, — тут кричат по списку, те самые, которые кричать от власти уполномочены, а тебя в списках орущих нетути — сиди и помалкивай…”»
Валентин Пикуль был членом Ленинградской писательской организации, крупнейшей (после столичной) в РСФСР. В ЛПО много лет существовала чрезвычайно напряжённая, конфликтная ситуация. Захвативший ключевые позиции в руководстве организации клан совершенно деформировал её работу, преследуя, как правило, узкогрупповые цели, далёкие от литературных задач. В результате из четырёхсот членов ЛПО по меньшей мере половина не была занята творческой работой и по существу не принимала участие в современном литературном процессе. Эта номинальная часть членов ЛПО, существующая за счёт Литфонда, находилась в прямой экономической зависимости от руководства и давно использовалась им в качестве послушного инструмента в осуществляемой политике, то есть включалась в «список уполномоченных кричать от власти».
Молодые, талантливые, обездоленные, но неуёмные ленинградские писатели решили учредить ассоциацию «Содружество» — самостоятельное подразделение ЛПО. Основная задача «Содружества» — борьба за истинную перестройку всех сфер жизни.
«Мы — часть ленинградской литературы, — говорилось в программе ассоциации, — и нами руководит чувство ответственности перед читателями, интересы отечественной культуры, понимание ответственности литературы перед народом. Цели “Содружества”: отказ от командно-административных методов руководства литературой, возрождение инициативы и человеческого достоинства писателя, творческая независимость, соревновательность талантов. “Содружеству” равно чужды и ложно понятый, беспочвенный интернационализм, и пропаганда национальной исключительности…»
Всё это и стало темой письма, опубликованного в начале года в «Московском литераторе» под заголовком «Во имя творческой независимости». Среди четырнадцати подписей под письмом была и фамилия Валентина Пикуля.
Не очень веря в успех затеи, Валентин тем не менее поддержал литературный мятеж писателей революционного Питера…
К концу года «Содружество» всё же было узаконено и решением пленума правления СП РСФСР выделено в самостоятельную Ленинградскую областную писательскую организацию. Но сколько на это было потрачено нервов и…. бумаги. Весь год по поводу обстановки в писательских организациях Ленинграда были дебаты: от писем и статей в газетах до митингов.
И почти все желающие клюнуть «Содружество» не преминули пнуть Пикуля. Иногда не явно, а скажем, так:
«Да в ЛОПО нет ни одного значительного писателя!»
Это, надо понимать, и о Валентине Пикуле — самом читаемом писателе в стране.
Но Валентин Саввич не реагировал на такие выпады, он к ним давно привык. Помню, перед съездом писателей, на котором, кстати, имя Пикуля вообще не упоминалось в докладе, по телефону интересовались, приедет ли писатель на съезд.
— А ему никакого приглашения не поступало, — уведомила я.
Из секретариата Союза писателей мне любезно объяснили, что разговор идёт не о делегатах съезда, а о гостях.
Так же любезно пришлось пояснить абоненту-собесед-нику, что Пикуль в литературе не гость…
Для полноты картины, окружавшей в этом году имя Валентина Пикуля, надо сказать несколько слов о критике и её авторах.
В февральском номере журнала «Наш современник» был опубликован диалог писателя Валентина Пикуля и критика Сергея Журавлёва, названный «Честь собственного имени».
Отзывы не заставили себя долго ждать.
В начале июня 1989 года в «Книжном обозрении» появилась огромная статья уже упомянутого мною В. Оскоц-кого, названная ни много ни мало: «“Сталинизм и национальный вопрос, или Солёное словцо” Валентина Пикуля».
Замечу, что критик и раньше для «взвешивания» Пикуля часто пользовался увесистыми гирями с обозначенными на них номиналами: Ленин, Маркс, Брежнев… С течением времени некоторые гири перескакивали с одной тарелки на другую…
В статье повторялись перепевы прошлых лет.
«Литературная Россия», делая экскурс в прошлые публикации («Год за годом») и вспоминая год 1975-й, писала:
«Удивительный всё же человек, критик Оскоцкий. Огромная статья «Уроки ленинской партийности». Вот тут есть всё: и Маркс, и Ленин, и Брежнев. А повод для написания — семидесятилетие статьи Ленина “Партийная организация и партийная литература”. Там ещё писатель уподобляется колёсику партийной машины…»
И сразу же о Пикуле, который не вписывался в образ писателя по Оскоцкому. Да, не крутился он, беспартийный, ни колёсиком, ни винтиком в этой машине. Значит — не писатель!
На «Слово и дело», как, впрочем, и на любой новый роман В. Пикуля, Оскоцкий, встав в позу Станиславского, изрекал: «Не верю!» И вся аксиома.
Следует отдать должное этому критику, который одним из первых заметил нарушение Пикулем «ленинских критериев “двух наций” и “двух культур” — незыблемой методологической основы современных воззрений на историю…».
Трепал «Слово и дело» Пикуля историк Афанасьев, проповедовавший «принцип партийности, предполагающий чёткость социально-классовых критериев в отношении к прошлому…».
Но это было раньше.
А в этом году день в день со статьей Оскоцкого вышел свежий номер «Огонька». В нём главный редактор В. Коротич дал возможность высказаться в адрес Пикуля Н. Гульбинскому. «Восхождение к “Краткому курсу”» — называлась публикация. Без добавки «или…», хотя тоже посвящалась пикулевскому диалогу.
Скучно и неинтересно об этом писать, скорее всего, неинтересно и скучно об этом и читать. Но хотя бы вскользь должна коснуться данного вопроса, чтобы читатель представил и почувствовал атмосферу, которой дышал в последний год своей жизни Валентин Пикуль.
Кроме того, мне хочется как-то восстановить справедливость: Валентин Пикуль при жизни не имел возможности ответить ни одному из своих критиков в прессе. Так и жил на литературной улице с односторонним движением…
— У меня врагов нет и быть не может, — говорил Валентин. — Мои враги — это враги не мои, а дела моего.
Вот ещё одно его высказывание:
— Не пойму, в чём дело? Если мне не нравится автор, я его не читаю. Но, не читая его, я тем самым теряю право или хвалить, или порицать его. А вы, господа, ненавидя меня, всё-таки продолжаете читать мои книги… Значит, тут есть что-то ещё помимо нелюбви!
И действительно: Оскоцкий прочитал всего Пикуля и от этого, по-видимому, многое приобрёл; Пикуль не читал ничего из Оскоцкого и от этого ничего не потерял…
«Янычары»
В предыдущих рассказах, чтобы не запутать читателя, я умышленно не касалась данного романа. На титульном листе рукописи начертано: начат 26 апреля 1989 года…
В моём дневнике есть такая запись от 25 апреля 89-го года: «Валентин Саввич просит принести стихи Редьярда Киплинга».
Перелистывая на работе поэтический сборник, я пыталась угадать — какие стихи поэта могли заинтересовать Ва-дентина? И вот однотомник Киплинга на столе писателя. Он берёт его и быстро перелистывает страницу за страницей.
— Вот они, нашёл, — и читает своим выразительным голосом:
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток,
И с места они не сойдут,
Пока не предстанут Небо с Землей
На страшный Господень суд.
Я возьму эти строчки эпиграфом к новому роману. Помнишь, я сказывал тебе о событиях на Ближнем Востоке в последние годы правления Екатерины II и Павла. Так вот, именно сейчас у меня появилось желание окунуться в ту эпоху. Как ты на это смотришь?
Я напомнила Валентину о «Барбароссе», срок сдачи рукописи которой истёк, о письмах нетерпеливых читателей, жаждущих поскорее прочесть роман «Аракчеевщина», тоже проанонсированный Пикулем.
— Роман об Аракчееве никуда от меня не уйдёт, — рассуждал Валентин Саввич, — мне даже не потребуется дополнительного изучения, ибо всё ещё свежо в памяти после Потёмкина. А роман «Янычары» должен занять свое подобающее место между «Фаворитом» и «Аракчеевщиной». Сейчас мне ближе Восток, куда я и отправляюсь в путешествие.
После этих слов он и сел за работу…
Но ответить, над чем конкретно стал трудиться Пикуль, почти невозможно.
Я привыкла, что у Валентина Саввича параллельно шла работа над двумя или даже тремя вещами. Но в этот год его жизни творилось что-то невообразимое. Представьте, что после короткого романа «Ступай и не греши», на пятнадцатидневный срок написания которого он полностью отрешился от всего остального, дальнейший перечень его интересов включал одновременно: вычитку и редактирование только что законченного «бульварного» романа, работу над «Барбароссой», над серией новых миниатюр, над «Янычарами». Трудно даже представить себе, как можно держать в голове сразу столько нитей отдалённо связанных между собой повествований.
Писать о романе «Янычары» весьма затруднительно, точнее — очень сложно, поскольку надо проследить за мыслью Пикуля теми же извилистыми, запутанными, порой невообразимо труднообъяснимыми путями.
Не буду долго интриговать читателя, скажу главное: писатель начал произведение, в котором решил объединить давно задуманные, но по отдельности так и нереализованные романы — «Янычары», «Пирамиды» и «Лицо жестокого друга».
Впервые слово «янычары» я услышала от Пикуля в 1983 году, когда под его диктовку записывала один из планов. Я попросила пояснить малознакомое слово и, если можно, коротко рассказать о романе. Валентин Саввич с охотой выполнил просьбу. Мне стала понятна и сюжетная линия романа, я узнала, в частности, что янычары — это «особая часть турецкой армии, представляющая собой профессиональное войско, свободное от семейных забот, состоящее преимущественно из христианских юношей, захваченных в плен, прекрасно обученных военному делу, отличающихся необузданным мужеством и воспитанием в духе мусульманского фанатизма».
Спустя некоторое время я вновь услышала упоминание о янычарах, но в контексте восторженного рассказа Валентина Саввича о делах и смерти Байрактара. Тогда же неоднократно прозвучало и название — «Лицо жестокого друга».
Короткое, «миниатюрное», но яркое знакомство с героем почти всегда вызывает желание узнать о нём побольше, познакомиться с ним поближе. Я попросила Валентина Саввича подсказать, где об этом можно почитать, и он дал мне книгу А. Ф. Миллера «Мустафа-паша Байрактар».
В этой интереснейшей книге много познавательных и поучительных уроков из истории Турции периода Селима III и Мустафы Байрактара. По многочисленным подчёркнутым местам было ясно, что Пикуль работал с этой книгой неоднократно.
Пометки Пикуля высвечивали направленность поисков. Его интересовали не столько сами личности Селима и Байрактара, сколько глобальные исторические вопросы. Главное было выяснить причины, «приведшие к развалу, распаду, потере независимости и превращению в полуколонию великой Османской, или, как ещё встречается, Оттоманской империи. Империи, распространившей свои владения к концу восемнадцатого века на три материка. Территория её включала средиземноморское побережье Африки от Алжира до Египта, побережья Красного моря и Персидского залива, большую часть побережья Чёрного моря от Анапы на востоке до Очакова на западе и простиралась по землям Европы от Молдавии до албанских берегов Адриатики».
Тайным политическим кружком «ращукских друзей» (это первая в истории Турции если не партия, то, во всяком случае, политически оформленная группировка) во главе с выдающимся турецким деятелем Мустафой Байрактаром и была предпринята попытка, как оказалось запоздалая, спасти империю от расчленения и гибели.
Настойчиво и планомерно Валентин составлял «почасовик», из которого явствовало, что в голове писателя новый роман вызревал уже до конца. Об этом говорят и некоторые архивные материалы.
На записке, лежавшей в папке, после зачёркнутой фразы «Начало, которое можно назвать концом» следует абзац с пометкой Пикуля «Вконец книги» (выделено мною. — А. П.).
Он гласит: «Кемаль Ататюрк, могила Байрактара.
Здесь лежит человек, который хотел того же, чего достиг я, но… я бы не хотел такого конца, каким был конец этого человека».
В папке лежал и следующий листок, недвусмысленно говорящий о том же:
«Так закончилась жизнь этого незаурядного человека, Мустафы-паши Байрактара, и лицо жестокого друга России мы попытались обрисовать в нашей книге по возможности справедливо и полно.
Европа его не поняла, Россия не поверила ему, а соотечественники люто ненавидели этого “знаменосца”. («Бай-рактар» в переводе с турецкого означает — прапорщик, знаменосец. — А. П.) Развитие Турции, вновь отданной во власть бандитов-янычар и ханжей-улемов, было приостановлено на долгие годы. Блистательная Порта доживала свой мучительный век в корчах долгой агонии…»
На этом и должна была заканчиваться третья, заключительная часть романа «Янычары», названная Пикулем «Лицо жестокого друга».
Вторая часть романа — «Пирамиды» также замыслива-лась автором как самостоятельное произведение.
«Величественная и всегда таинственная тень от египетских пирамид ложилась на все события Европы и всех героев того времени».
Пирамиды фараонов, вечно молчащие, возвышающиеся над людской суетой, стали свидетелями многих радостных и печальных событий, происходящих на этой священной земле.
Об одном из них, связанном с походом Наполеона Бонапарта на Египет и его покорением, и хотел рассказать в своей книге Валентин Пикуль.
В название романа он вкладывал широкий, точнее — двойной смысл.
Пирамиды… Памятники старины Древнего Египта…
Их величие неподвластно времени. И это ощущение писатель переносил на людей, оставивших заметный след в мировой истории, незабвенная слава которых возвышает их, подобно пирамидам, над бренным миром. Речь в романе должна была идти о трёх таких мировых «пирамидах»: Наполеоне Бонапарте, Фёдоре Ушакове и Горацио Нельсоне — и их противостоянии на морских и сухопутных коммуникациях. Просматривая огромное количество заготовок и источников, можно предположить, что автором, возможно, тоже была намечена трилогия, объединённая общим замыслом.
Над этими материалами и работал Пикуль.
В это время, оформляя заказы на комплектование библиотеки по месту своей работы, просматривая планы издательств на следующий год, я обнаружила информацию о предстоящем выходе в серии «Жизнь замечательных людей» книги Валерия Ганичева «Фёдор Ушаков». Зная, что Ушаков одна из главных фигур романа — его российская «пирамида», я поделилась этими сведениями с Валентином. Он был несколько огорчён сообщением, но при состоявшейся вскоре личной встрече с Ганичевым ничем не показал этого и даже порекомендовал главному редактору «Роман-газеты» использовать в работе «Записки Метакса».
В характере Валентина Саввича была очень хорошая черта: никогда «не перебегать дорогу» коллеге по перу. Однажды их творческие пути уже пересекались при работе над эпохой Екатерины II, когда у Пикуля вышел «Фаворит», а Валерий Николаевич написал роман «Росс непобедимый», первую книгу которого Валентин Саввич прочитал и высоко оценил.
Он на время отложил рукопись, пояснив мне:
— Пусть выйдет книга Валерия Николаевича, пусть с ней познакомятся читатели, а потом я допишу свою.
Видимо, это обстоятельство также стало одной из причин, по которым роман «Пирамиды» путём смещения и перераспределения акцентов превратился во вторую главу уже другого романа.
Жизнь — она полосатая...
Мелкие неприятности сменялись небольшими радостями, средние неприятности — радостями значительными.
Хорошего в жизни всё равно больше…
Только недавно Гарольд Бодыкин прислал бандероль: «Пересылаю Вам 4 экземпляра нашей афиши-календаря со сценами из спектакля нашего театра (Симферопольского), календарь рассчитан на рекламу 1989 и 1990 годов, пользуется большим спросом у публики. Прошло более 20 спектаклей при переполненном зале.
Прилагаю экземпляр Днепропетровского украинского театра — афиша “Фаворит”. В Днепропетровске спектакль идёт с таким же успехом…»
Перечитав ещё раз внимательно «бульварный» роман, Валентин отправил рукопись «Ступай и не греши» в редакцию журнала «Наш современник».
Через некоторое время рукопись романа вернули, объяснив отказ в публикации тем, что сменился главный редактор. Сергей Викулов ушёл, пришёл Станислав Куняев, который дал понять, что не хочет начинать свой главноредакторский путь с бульварного романа. Валентин Саввич понимал, что, если бы это было правдой, можно было опубликовать роман через номер, два, три… Но его вернули, значит — не нужен совсем.
Я никогда ранее не видела Валентина таким униженным. Ему, уже маститому писателю, не просто отказали в публикации — у него отняли возможность сделать подарок жене!
Но жизнь она — полосатая. Вскоре раздался телефонный звонок из редколлегии журнала «Литературный Киргизстан»: «Нет ли чего у Валентина Саввича для нашего журнала?» Я ответила утвердительно, и через день член редакционной коллегии, талантливый журналист Валерий Семёнович Сандлер был у нас.
Так роман «Ступай и не греши» обрёл прописку на киргизской земле. Почти в то же время заинтересовался романом и начал печатать его журнал «Молодая гвардия». Это были последние прижизненные публикации нового романа Валентина Пикуля… Исполнилась и заветная мечта Валентина — увидеть изданным полный текст многострадального романа «Нечистая сила», рукопись которого успешно «шагала» по стране.
Начиная с первого номера воронежского журнала «Подъём» (главный редактор Е. Новичихин), пошли публикации глав романа. Их земляки из Центрально-Чернозёмного книжного издательства, в лице директора А. Свиридова, также заинтересовались разруганным критиками романом и, получив от автора «добро», выпустили роман-хронику в двух томах.
Авторские экземпляры первого тома из Воронежа были одним из самых дорогих подарков на день его рождения.
Истинный восторг испытал писатель в тот момент, когда держал в руках полный текст романа — со вкусом оформленный художником В. Бахтиным, выпущенный Красноярским книжным издательством.
Во вступлении к «Нечистой силе» — «От автора» — писатель вложил всю свою обиду на критиков и высшие эшелоны власти, и оно получилось, как мне кажется, задорным, полемическим, озорным…
Эта книга, на мой взгляд, является краеугольным камнем в понимании и, если хотите, в познании характера, творчества, да и всей жизни Валентина Пикуля.
Новинка от Пикуля вновь оживила фразу «Книга — лучший подарок».
«Скучное, многословное, рыхлое повествование» (по Оскоцкому) расхватывали в один момент…
Книга пошла к читателю. Пышные фразы разгромных необъективных рецензий увяли, а интерес к книге и спрос на неё не ослабевает до сих пор…
— На этом романе я многому научился, помудрел, чтобы… лучше учиться дальше. Если найдётся такой писатель, — рассуждал Пикуль, — который скажет, что он научился писать, ему надо бросать литературу, ибо он уже не писатель! Писатель только тот, кто не умеет писать и потому всегда учится писать…
Все настоящие писатели умирают учениками и уносят в могилу ту книгу, которая должна потрясти мир…
Глава двадцать первая. Воплотить свою мечту
В августе из издательства «Молодая гвардия» прибыли редактор А. Ф. Гремицкая и художественный редактор А. Б. Романова. Со следующего дня начали работу по двухтомнику миниатюр. Валентин Саввич вместе с Агнессой Фёдоровной занимались текстами, а Анна Борисовна отбирала портреты для миниатюр из коллекции автора. Было отобрано около девяноста портретов, которые редакторы взяли с собой для пересъёмки. Работа была проделана огромная, достаточно утомительная, но очень интересная. Была поднята масса материала, выбраны наиболее удачные и редкие экземпляры.
При отборе портретов Валентин Саввич рассказывал о каждом из них: историю создания, об эпизодах жизни изображённой личности, о поисках портрета и нередко разгадке его появления…
Печально, что Валентин Саввич не успел увидеть вышедший только в 1991 году двухтомник исторических миниатюр, который сам с любовью готовил и с нетерпением ожидал выхода в свет.
— Ты много помогала мне в составлении и подготовке этого двухтомника, поэтому я хочу его посвятить тебе и сделал надпись: «Тосе — моему первому читателю, первому редактору и первому критику, как всегда — с любовью. Автор».
В этом издании практически все миниатюры были впервые собраны воедино и сопровождались репродукциями портретов из коллекции автора.
Подготовительная работа с редакторами из «Молодой гвардии» так захватила Пикуля, что после сдачи томов в производство он поделился со мной:
— Ты знаешь, появилось огромное желание продолжить работу над миниатюрами и написать ещё один том. Как ты на это смотришь?
— В общем приветствую, — ответила я. — Но тогда ты задержишь сдачу в редакцию рукописи «Барбароссы».
— Ничего, подождут, — продолжал он. — Просто я сейчас ещё более почувствовал, что миниатюры — совсем не пустяк. А напишу я третий том быстро, за зиму, потому что он у меня в голове. А весной сяду за Сталинград.
С 11 ноября 1989 года Валентин Саввич приступил к работе над очередным томом миниатюр. Как и запланировал, Пикуль всю зиму посвятил только им.
О пикулевских исторических миниатюрах сказать, конечно, надо. Я сделаю это в следующей главе. А здесь мне хотелось поделиться своими переживаниями, связанными с настроением писателя в процессе создания своих минипроизведений.
Когда Валентин работал над каким-нибудь романом, то короткое отвлечение на миниатюру было для него действительно отдыхом, на время выводящим его сознание из однообразия описываемой эпохи. Пикуль как бы оживал, у него поднималось настроение.
Но когда началась напряжённая работа исключительно над миниатюрами, которые шли одна за другой, то здесь проявились новые психологические нюансы.
Большинство миниатюр давались легко… Физически… Но только сейчас я до конца поняла недопустимость такой сумасшедшей работы. Что такое за ночь написанная миниатюра? Это спрессованная и пережитая автором за одну ночь сложная жизнь и часто трагическая судьба героя… Это радость удовлетворения за удавшийся труд… В следующую ночь рождается, проносит по жизни свой крест и умирает, забытый всеми, другой герой… Что-то в миниатюре не так… Радость предыдущей ночи сменяется писательской неудовлетворённостью собой…
И хотя Валентин, как мне казалось, оставался прежним, появилось ощущение какой-то непредсказуемости его настроения.
Во время работы над миниатюрами у него на столе оставалось множество цитат, записок, заметок, вариантов фраз, по тем или иным причинам не включённых в произведение.
Вот они:
«Писать надо — как пишут предсмертное завещание: честно, открыто, без похвалы себе и другим».
«Есть ходовая фраза — писатель в своих книгах. По-моему, это — мура и глупость. Нигде писатель не маскирует самого себя, как именно в своих книгах. Почитайте книгу, а потом поговорите с писателем: вы увидите, как не вяжутся книжные образы с тем, что говорил вам писатель… Заранее предупреждаю на случай моей смерти: я себя в своих романах не отразил, хотя в одном из них даже вставил подлинный текст письма ко мне любящей женщины, которая потом меня бросила…»
«В России прежде надо умереть человеку, чтобы его признали. Очень уж любят у нас покойничков! Тихие они лежат в фобах, не скандалят, ничего не просят».
«Мне уже немало лет. Но хотел бы я жить долго-долго… Даже не для того, чтобы писать. А лишь для того, чтобы учиться… учиться и учиться! Учиться — это самое великое счастье в жизни.
На этом — прощайте, мои дорогие читатели.
Я остаюсь с вами».
Согласитесь, невесёлая тематика, даже если сделать скидку на то, что, может быть, часть из сказанного предназначалась для уст героев миниатюр.
В те дни я проявляла большую активность, стараясь чаще отрывать его от стола. Он соглашался на небольшие вечерние прогулки, но на более продолжительные отвлечения от работы время терять не желал. Не соблазнялся даже походом на «чёрный» рынок и в букинистический магазин. Просил меня сходить одной. И, поясняя, что ему надо торопиться, сказал фразу, которую я не запомнила дословно, но впоследствии нашла написанной на листке.
«Старость застигает человека врасплох… Теперь речь не о том, чтобы сказать, время требует досказать».
В одно декабрьское утро обнаружила на столе предназначенное мне послание. Сверху ярким фломастером:
«Тосе — на память», внизу подпись — В. Пикуль.
Отпечатанный на машинке и затем правленный им текст гласил:
«Всё поругано, предано, продано…
Когда засыпают окна соседних домов, а улицы города, чёрные и грязные, становятся жутко-нелюдимы, будто нейтронный смерч уже поверг всё живое, в такие вечера душного предночья, задавая себе вопросы, на которые не дать ответа, думается чересчур жестоко. Извечная тема: что есть истина? По опыту жизни я давно извещён, что истины нет, она разбита в куски на триумфальных магистралях нашего идиотского века. А память подсказывает крутню вертушек магнитофонов, обилие юрких интервьюеров с чёрными гранатами микрофонов в руках, которые они суют тебе в морду — ради заключительной концовки:
— Скажите, если бы вам удалось повторить свою жизнь, вы бы, конечно, избрали свой прежний путь?
О, с каким наслаждением я ответил бы:
— Нет и никогда…
В самом деле: где взять сил, чтобы пройти заново те дороги, которые сам же выбирал? Я не доктор Фауст, но, явись Мефистофель, я не стану просить его, чтобы вернул мне очарование молодости, ибо не знал раньше, как не знаю и сейчас — почему я выжил тогда, в молодости, и почему я живу сейчас, на пороге старости?»
— Что это за листок? — прочитав, спросила я.
— Это тебе на память. Почитай, вдумайся, и позже мы о нём поговорим.
Спустя несколько дней, я попыталась вернуться к этой теме, но Пикуль сказал, что время для такого разговора ещё не пришло.
Так и остался этот листок памятной загадкой Валентина…
С позиций сегодняшнего дня отчётливей понимается, как трудно было жить и работать писателю, изо дня в день, из ночи в ночь окружённому подобными глубокими, но тяжёлыми мыслями и проблемами.
А Пикуль жил и работал…
Глава двадцать вторая. Многоцветный венок Валентина Пикуля
Гордиться славою предков
«Не берусь точно определить жанр предлагаемых мною исторических очерков, которые не рискну назвать историческими рассказами. Я всегда их называю историческими миниатюрами, и, смею думать, вряд ли ошибаюсь…»
Исторические миниатюры Валентина Пикуля… Эта грань творчества писателя требует отдельного разговора.
Что представляет собой миниатюра? По своему жанру это не рассказы и не эссе — это, скорее всего, особый вид литературы — ультракороткие романы, вошедшие в моду нашей исторической словесности сравнительно недавно, в которых биография личности спрессована до предела выразительности.
Подобно очерку, миниатюра несёт в себе чёткий сюжет и идею, строится на точных исторических фактах и отвечает всем задачам художественного произведения.
Каждая миниатюра — это мгновение остановившегося движения истории: в ней не только судьба персонажа, его жизнь и радость бытия, но и частица собственной жизни писателя, ибо, «пропуская» через себя миниатюру, он отдавал герою и свои чувства: любовь или ненависть, добро и щедрость, душу и сердце.
Читатель уже привык к появлению в творчестве Пикуля этого жанра на самые разнообразные темы. Некоторые миниатюры писались очень быстро — некоторые требовали десятки лет для накопления и изучения материала.
«Очень хорошо, когда человек ещё на заре своей юности ставит перед собой цель и потом всю жизнь достигает её; в таких случаях он не останавливается до тех пор, пока не остановится его сердце. Люблю таких людей: они отвечают моему представлению о человеке» — так писал Валентин Саввич в одной из своих миниатюр. В этой фразе не только автобиография автора — в ней дань уважения скромным труженикам, фанатично преданным любимому делу и оставившим заметный след в многотрудной истории нашего Отечества.
Из уст критиков в адрес Пикуля часто слышались упрёки в перегруженности его исторических романов действующими лицами.
Для умного человека в этих упрёках восхищение! Ведь в исторических произведениях именно недостаток, а не избыток разысканных материалов требует фантазии и вымысла.
У Пикуля было наоборот.
Щадя читателя, умело дозируя информацию, автор исторических романов не останавливался подробно на некоторых личностях, причастных к описываемым событиям. Но собранный материал оказывался настолько богатым, что Валентин не мог лишить читателей удовольствия познакомиться с ним, тем более что каждый персонаж был весьма достоин пера историка.
Естественно, Пикуль не в силах был написать столько романов и повестей о замечательных предках, поэтому на тринадцати — двадцати страницах он рассказывал о деяниях человека и его заслугах перед Отечеством. Так возникла литературная портретная галерея, которую Пикуль назвал историческими миниатюрами.
В ней он открыл сотни, а может быть, и тысячи имён, почти стёртых из нашей памяти, от которых незаслуженно, несправедливо, а может, нечаянно отвернулась Россия.
Друзья по литературному цеху, прочитав очередную миниатюру, спрашивали его:
— Ты что, изменил роману?
Нет и нет! Своему роману-хронике он остался верен до конца. Но материала в голове накопилось так много, что надо быстрей его выплеснуть на бумагу: в очередную миниатюру, чтобы получился ещё один том миниатюр — о замечательных личностях.
Миниатюры весьма различаются по тематике, сюжету и форме. Объединяют их лишь только литературное обаяние и историческая ценность судеб людей, наших предков, посвятивших свою жизнь на пользу Отечества.
Самое большое количество миниатюр Пикуль написал в последние три года.
Впервые шесть миниатюр были опубликованы в сборнике «Пером и шпагой», а первый сборник миниатюр вышел в 1976 году в издательстве «Детская литература», который Пикуль очень точно назвал «Из старой шкатулки».
Книга посвящена памяти бабушки, которая сыграла огромную роль в его жизни: «Памяти моей бабушки — псковской крестьянки Василисы Минаевны Карениной, которая всю свою долгую жизнь прожила не для себя, а для людей: ей, скромной труженице, я посвящаю эту книгу».
В шкатулку Пикуль поместил 27 портретов исторических личностей «очень несхожих друг с другом. Одни из них действительно были замечательными людьми, исторические заслуги которых стоит высоко оценивать. Другие в истории России не сыграли сколь-нибудь значительной роли, но те или иные стороны их деятельности, их окружение, даже негативные их качества заслуживают внимания».
Вот этих людей Валентин Пикуль и извлекает из своей старой шкатулки, любовно стряхивает с них пыль десятилетий и веков и старается представить их читателю такими, какими, по его мнению, они были в действительности.
Все исторические миниатюры Пикуль написал на основании исторических документов и материалов, имеющихся в своей библиотеке.
Портреты исторических лиц взяты из коллекции писателя.
Вызывают гордость и симпатию подвиги русских солдат под руководством полководцев: П. С. Салтыкова, П. А. Румянцева-Задунайского, М. И. Голенищева-Кутузова, А. В. Суворова, М. Д. Скобелева, В. М. Долгорукого-Крымского, М. И. Драгомирова.
Флот и армия были той силой, на которой Россия уверенно покоилась. Создавая мужественные образы военных деятелей, Пикулю удалось воссоздать объективный исторический процесс во всей его сложности и объективности.
В миниатюре «Конная артиллерия — марш, марш!» писатель говорит: «А ведь мы, читатель, совсем забыли о Ко-стенецком!»
«Василий Великий» — так прозвали Костенецкого современники за его храбрость и образ жизни, который вызывал всеобщее удивление. В войне 1812 года он и его батарея проявили чудеса героизма и отваги. Европа рукоплескала русскому воинству, вступившему в Париж.
Напомню любопытную деталь: в битве при Аустерлице в руки французов попало четыре русских орудия. Косте-нецкий вместе с солдатом-богатырём Масловым врубился в гущу врагов, обратив французов в бегство и спас пушки.
«После Аустерлица, — узнаёт читатель, — император водрузил в Париже Вандомскую колонну, отлитую из трофейных орудий, но в металлическом сплаве этого памятника не было пушечной бронзы батарей Костенецкого…»
«Из Ваших миниатюр я извлёк удивительных людей, о которых кое-что слышал, но ничего подобного не знал, — пишет москвич Кренделев Виктор Алексеевич, начальник лаборатории Института физики высоких энергий. — Вчера был в музее “Бородинская битва”. Экскурсовод подвела к портрету Я. П. Кульнева и сказала: “Это первый русский генерал, погибший в начале войны 1812 года”.
Я не удержался и спросил:
— И это всё? Неужели он известен только тем, что первым погиб на войне?
— Для экскурсантов мы указываем только на это обстоятельство, — холодно ответил экскурсовод».
«Валентин Саввич, — просит читатель, — напишите миниатюры обо всех русских генералах, портреты которых висят в Военной галерее Зимнего Дворца. Это только Вам под силу. Вот было бы здорово!»
Что касается личности легендарного генерала Якова Петровича Кульнева, — у автора к нему было отношение особенное: могила его находится на территории Латвии.
Не единожды склонял Пикуль голову у гробницы Я. П. Кульнева. Читая миниатюру о Кульневе, мы узнаём об удивительном приказе, пришедшем из Стокгольма в шведскую армию, сражающуюся против России: «В генерала Кульнева не стрелять!» Бесстрашный русский военачальник был удостоен этой чести за рыцарское, высокогуманное обращение с побеждённым врагом («Жизнь генерала-рыцаря»).
Нельзя остаться равнодушным, читая миниатюру о П. С. Котляревском («Воин, метеору подобный»). Имеется в виду эпизод, когда 150 русских солдат выдержали натиск 40-тысячной армии персов и сумели уйти от врага. Персы кинулись за ними в погоню, но дорогу русскому войску перегородил ров. Солдаты ложились в ров, и по живым телам прошёл батальон с пушками. Лишь двое поднялись изо рва, все остальные погибли…
Миниатюру «Воин, метеору подобный» Валентин Саввич заканчивает словами: «Как мало я сказал о нём!» «А как много я узнал о главном герое — генерале Котлярев-ском!» — воскликнет благодарный читатель!..
Так бы и пропал герой Чесмы Д. С. Ильин в забвении, если бы не было такой прекрасной науки, как история, и можно добавить: таких неравнодушных писателей, как Валентин Пикуль.
Завистники оклеветали храбреца. Историк пишет: «Не погибший в Чесменском бою, Ильин погиб от тех, кто захватил его славу, а те, в свою очередь, выбросив Ильина, торжествовали…»
«Слава Чесмы была поделена между другими! Его имя предали вековому забвению…» — заканчивает миниатюру Пикуль («Лейтенант Ильин был»).
Пикуль любит своих героев, гордится их подвигами. При взятии Op-Капу (Перекопа) на вал крепости взобрался первый русский солдат. Миних попросил привести героя.
— Неужели это ты на вал вскарабкался?
Перед ним стоял… мальчик.
— Солдат Василий Михайлов, — назвался он.
Миних расцеловал его в щёки, грязные и кислые от пороха.
— Сколь же лет тебе, храбрец?
— Четырнадцать. А служу второй годочек.
Миних отцепил от пояса Манштейна офицерскую шпагу и перекинул её солдату. Свой белый шарф повязал ему на поясе.
— Хвалю! Носи! Ступай! Служи! («Солдат Василий Михайлов»).
В 1983 году Детгиз снова выпустил сборник «Миниатюры», содержащий уже 37 произведений, куда вошёл и рассказ «В гостях у имама Шамиля».
Почти после каждой публикации в периодике или после выхода книги приходили весточки от читателей, в которых они благодарили и дополняли сведения краеведческими материалами о жизни героев.
Вот, к примеру, письмо Анатолия Елдашева из Казани:
«Прочитал великолепно написанный сборник “Миниатюры”. Там помещена миниатюра о третьем имаме Дагестана и Чечни Шамиле. Ввиду того, что его сын проживал в Казани, хочу Вам сообщить данные о доме, где проживала его семья. Жители Казани так и называют его — “Дом Шамиля”.
Построен он в конце XIX века по проекту Г. Руша и Ф. Амлонга. Ныне дом № 74 по улице Тукаевской (названа в честь татарского поэта Г. Тукая).
Архитектурный памятник находится в нижней, юго-западной части города. Двухэтажное каменное здание, по плану квадратное, имеет нижний этаж, где располагались служебные помещения и комнаты для прислуги, а жилой этаж — верхний. Наиболее богатым является главный фасад, обогащённый большим эркером над парадным подъездом. Дом был построен по заказу крупного татарского купца Апакова, дочь которого была замужем за сыном Шамиля.
Возможно, уважаемый Валентин Саввич, эти данные Вас заинтересуют и будут полезны. Я буду этому только рад».
Многие миниатюры после написания прошли длительный испытательный срок, находясь в столе писателя.
О выдающемся русском полководце Михаиле Дмитриевиче Скобелеве на протяжении многих десятилетий хранилось долгое молчание. Причины называли разные: завоеватель Средней Азии, личность сложная, противоречивая и независимая.
Успешные действия войск под командованием Скобелева в борьбе против турецкого ига по освобождению болгар принесли ему огромную популярность и в России, и в Болгарии. Отмечая военные заслуги Скобелева, Пикуль приводит интервью с болгарскими и сербскими студентами, которое было опубликовано в газетах и вызвало резкое осуждение политиканов. А после смерти Пикуля ответ Скобелева хотели вычеркнуть из рукописи:
«— Если вы хотите, чтобы я назвал вам врага, опасного не только вам, но и всей России, я назову его. Это — Германия, и борьба славянского мира с тевтонами неизбежна… Она будет длительна, кровава, но я верю в нашу победу… Я, — продолжал Скобелев, — объясню вам, почему Россия не всегда на высоте своих задач в объединении мира славянства. Мы, русские, уже не хозяева в своём доме! Немец проник всюду, мы стали рабами его могущества. Но рано или поздно избавимся от его паразитического влияния, но сделать это мы можем не иначе, как с оружием в руках…»
Ни один печатный орган не хотел публиковать миниатюру «Генерал на белом коне» — о Михаиле Дмитриевиче Скобелеве. Это табу нарушил русско-болгарский журнал «Дружба» — впервые опубликовав её на своих страницах.
В жизни писателя не было мирных дней: на страницах его рукописей полыхали войны и сражения, плелись заговоры и бушевали эпидемии, боролись любовь и ненависть, а фронт всегда проходил через его сердце.
Была у Валентина и другая любимая тема, его козырная карта — история дипломатии. Хитросплетения политики войн, тайные пружины дипломатии раскрыты Пикулем в романах «Пером и шпагой» и «Битва железных канцлеров» и во многих дипломатических миниатюрах.
«Можно не помнить о подвиге жизни англичанина Ричарда Ченслера при жизни Ивана Грозного, но стоило бы почаще вспоминать о боевом содружестве двух великих наций в общей борьбе против фашизма», — делает вывод Пикуль в миниатюре «Дорогой Ричарда Ченслера».
Колоритная фигура Алексея Борисовича князя Лобанова-Ростовского давно привлекала Пикуля. Чрезвычайный посланник в Турции, А. Б. Лобанов-Ростовский спас от истребления черногорцев и сумел повлиять на турецкого султана, чтобы тот оставил в покое народ Ливана («Потомок Владимира Мономаха»).
Русская дипломатическая миссия в Лондоне «под скрип гусиных перьев» выиграла войну, когда для нападения на Россию уже была снаряжена эскадра из тридцати шести линейных кораблей, двенадцати фрегатов и полсотни бригов («Старые гусиные перья»).
В кризисные моменты истории Россия не раз приходила на помощь Америке. В 1863 году, когда там шла гражданская война, Россия протянула ей руку помощи. Это был замечательный манёвр русской дипломатии, поддержавшей Авраама Линкольна. Рейд эскадры адмирала С. С. Лесов-ского помог Америке выстоять в борьбе против внешних и внутренних врагов («Полёт шмеля над морем»).
Доктор исторических наук профессор В. Н. Ганичев дал высокую оценку миниатюрам Пикуля:
«При взгляде на творчество Валентина Саввича Пикуля мне вспоминается умение работать в разных жанрах: объёмные, многонаселённые панорамные романы, динамические романтические повести и изящные, сверкающие остроумием миниатюры — всё принадлежит одному автору…
В миниатюрах В. С. Пикуля рассыпаны не только факты, в них высвечивается событие с неизвестной раньше точки зрения… А это важно, ибо пробуждает мысль, встряхивает воображение, делает понимание события объёмным и более глубоким…»
В своих миниатюрах Пикуль тяготеет к личностям незаурядным, выдающимся, достойным вечной памяти потомков.
Миниатюра «Михаил Константинович Сидоров» вошла во все издания миниатюр. Пикуль высоко чтил своего героя за его выдающиеся деяния на службе Родине.
Заканчивая миниатюру о Сидорове, Пикуль пишет: «Так закончилась эпопея героической борьбы одного человека с косностью имперской бюрократии. Никаких миллионов не хватило на завершение того, что задумал он в юности. Оказалось мало даже неукротимой энергии Сидорова, чтобы протаранить неприступные форты имперско-казён-ного равнодушия.
На склоне лет Сидоров писал: “Я не встречал ни в ком сочувствия к своей мысли, на меня смотрели, как на фантазёра, который жертвует всем своей несбыточной мечте. Трудна была борьба с общим мнением, но в этой борьбе меня воодушевляла мысль, что если я достигну цели, то мои труды и пожертвования оценит потомство!”»
Трудно сказать, вернее — не могу ответить — оценили ли? Хотя Пикуль мечтал о том, что Сидорову ещё будет поставлен памятник.
Стоять ему на полярном берегу — лицом к арктическим льдам, разрушаемым форштевнями ледоколов, а за спиною дерзкого мечтателя пусть высятся ажурные вышки Ухтинских нефтепромыслов и угольные шахты Воркуты и шахтёры Норильска добывают ценные металлы.
Велик был сей человек! Вот уж воистину велик!»
Насколько же благородней создавать памятники, чем их разрушать…
Казалось бы, краеведам нужно было приветствовать любое произведение, написанное об их крае. На деле же у многих получалось наоборот. За что бы ни брался Валентин — они чаще всего осуждали его или намекали, что нужно сначала обратиться к ним — выслушать их советы, ибо писать об их крае — дело краеведов, а не писателя-беллетриста.
Сейчас много говорят о катаклизмах в природе, и действительно, они происходят очень часто, и поэтому уместно вспомнить «отца русской сейсмологии» — Бориса Борисовича Голицына. Все свои знания и опыт он вложил в создание прибора, способного фиксировать самые отдалённые колебания земной коры. Только за 40 дней (1906 года) его приборы зафиксировали 14 сотрясений планеты. Человек разносторонне одарённый, он помогал Игорю Сикорскому в создании многомоторного великана чудес — «Ильи Муромца». Род Голицыных дал миру немало писателей, музыкантов, дипломатов, полководцев, общественных деятелей. Среди своих предков Б. Б. Голицын занимает почётное место («Мичман флота в отставке»).
Такова судьба большинства персонажей миниатюр Пикуля, что не личность — то герой!
«Из тёмной глубины XVII столетия, словно из пропасти, нам уже давно светят притягательно и загадочно, пронзительные глаза протопопа Аввакума — писателя, которого мы высоко чтим» — так начинает Пикуль миниатюру о протопопе Аввакуме. Этот властитель дум старообрядцев бесстрашно обличал феодальные верхи, светскую и духовную власть, пороки общества, за что был заживо сожжён («Аввакум в пещи огненной»).
С большой любовью и теплотой пишет Валентин об историке и издателе журнала «Исторический вестник» Сергее Николаевиче Шубинском. Как много сделал этот учёный муж в деле просвещения и пропаганды истории Отечества! Заканчивая миниатюру («Генерал от истории»), писатель размышляет о сегодняшнем дне: «И не сегодня, и не вчера возникла громадная нужда в таком историческом журнале. Пусть это не будет «Исторический вестник» Шубинского, и всё-таки пусть это будет исторический вестник для всех нас…»
«Жизнь человека подобна геометрической синусоиде: вверх-вниз, за взлётом следует неизбежное падение», — говорит герой миниатюры Николай Владимирович Унков-ский, талантливый и известный в прошлом певец и актёр. Синусоида жизни Унковского подтвердила его правоту: вслед за успехом «оперного Плавучего театра Н. В. Унковского» наступило полное разорение и забытьё. Жизнь Унковского оборвалась слишком рано — в 47 лет («Синусоида жизни человеческой»).
Некоторые исторические миниатюры Пикуля читаются как приключенческие истории, заставляющие задуматься над превратностями человеческих судеб.
О Морице Августе Бениовском (Беньовском) Пикуль задумал написать авантюрный роман, уж очень колоритная фигура. В своё время он «взбаламутил двор Версаля, задал хлопот и русской императрице; Джордж Вашингтон и Вениамин Франклин считали его своим другом; морская слава Бениовского соперничала со славою Лаперуза и даже Кука; до сих пор польские, французские, венгерские и английские историки изучают жизнь этого странного человека», — писал Пикуль.
Этот высокообразованный человек, владевший несколькими языками, но чрезвычайно сметливый и изворотливый, нарушил «честное слово», за что и был сослан в Казань, а впоследствии на Камчатку. Отсюда и начались его приключения…
А свою жизнь Бениовский закончил великим королем Мадагаскара. Долгое время на Мадагаскаре помнили о нём…
Разные эпохи, разные мнения, разные судьбы… Каждый из героев миниатюр несёт в себе какой-то заряд — положительный или отрицательный. Пикуль нередко рисовал портреты персонажей, лежащих по другую сторону его симпатий (Аракчеев, Утин, Политковский, Клейгельс, Красовский).
«Отрицательные явления в истории, — говорит он в миниатюре «Пасхальный барон Пасхин», — достойны такого же внимания, как и положительные. Иногда в отрицательном, будто в фокусе, заключена вся сумма достоверных черт времени»…
Да, судить историю бессмысленно, у неё просто надо учиться…
Учиться в том числе и обходить цензуру. Напомним слова Валентина Пикуля, что цензура «убила писателей гораздо больше, нежели их пало на дуэлях или в сражениях». Эти слова, конечно, написаны под влиянием ощущения особой щепетильности, с которой относилась современная цензура к автору «Нечистой силы». Но цензуру, как оказалось, с помощью миниатюр можно и обмануть. То, что непозволительно было говорить Пикулю от своего имени, прорывалось из уст исторических личностей. И пикулев-ские герои из глубины веков «резали правду-матку» в глаза ныне здравствующим потомкам, живущим на новом витке повторяющейся, как известно, истории…
«Почему это у нас дураки в Сенате заседают, а умных людей в тюрьмах содержат?» — вопрошал Бичурин («Железные чётки»).
А кто осмелится возражать, если говорит сам император Александр II:
«Господа, прежний бюрократический метод управления великим государством, каковым является наша Россия, считайте, закончился. Пора одуматься! Хватит обрастать канцеляриями, от которых прибыли казне не бывает, пора решительно покончить с бесполезным чистописанием под диктовку начальства… Думайте!»
Читая прессу и видя, как сегодня почти ежедневно привлекаются к ответственности высокопоставленные начальники за взятки и расхитительство народного добра, приходишь к выводу, что в нашем мире мало что изменилось: воровство, бюрократизм, взяточничество, возведённое в ранг закона, процветает и поныне на фоне общего обнищания народа.
А в слова Лобанова-Ростовского («Потомок Владимира Мономаха») Пикуль вкладывает мысль, поясняющую его любовь к выбранному жанру:
«Днями, встречая подлецов и мерзавцев, я по ночам зарываюсь в прошлое России, отдыхая душой на привлекательных чертах предков, которые ограждены от злословия потомков надгробной плитой из мрамора…»
Пикулю часто становилось страшно, что изменить что-либо в дне сегодняшнем он не в силах, поэтому на примерах своих любимых героев он показывал, как было в истории, какие были талантливые люди, которые не продавались ни за какие деньги…
Есть среди пикулевских миниатюр — событийные, которые не имеют конкретного героя («Ничего, синьор, ничего, синьорита» или «Куда делась наша тарелка?»). Вернее, герой есть, но таковым является народ. И здесь Пикуль верен себе: захватывающие сюжеты с необычными поворотами, дающие пищу жадному уму, и, как всегда, оригинальные концовки, заставляющие задуматься и над собственной жизнью и судьбой.
Остановим свое внимание на миниатюре «Ничего, синьор, ничего, синьорита», когда русские моряки в декабре 1908 года пришли на помощь итальянцам после землетрясения в Мессине. За считаные секунды там было погребено 160 тысяч человеческих жизней. Итальянская газета писала: «В истории Мессины были тысячи страниц человеческой доброты и щедрости. Но самую первую, самую вечную и самую нетленную страницу в истории вписали они — светловолосые славяне столь сдержанные на вид и отзывчивые на деле».
Прочитав миниатюру, протоиерей из Ярославля Борис Георгиевич Старк прислал Пикулю воспоминания своего отца — Георгия (Юрия) Карловича, служившего в 1910–1912 годах старшим офицером на крейсере «Аврора». В спасении итальянцев при землетрясении «Аврора» участия не принимала — была в этот период в Петербурге в доке, но, курсируя в Средиземном море в 1911 году, была послана в Мессину для получения памятной медали, которую город Мессина изготовил для моряков Балтийского флота, принимавших участие в спасении жителей:
«16 февраля 1911 года. Пришли в Мессину и отшвартовались к деревянной пристани, специально построенной для нас. На берегу непрекращающиеся крики: “Ура!” и “Виво Руссо!..”
17 февраля…В три часа приехала депутация для вручения нам медали. При передаче говорили много речей, отвечал им командир. Медаль очень красивая и вставлена в красивую рамку. После принятия медали все депутации были приглашены в кают-компанию, где мы подали им шампанское. Командир предоставил мне сказать речь, и я сказал по-итальянски. Эту речь по моей просьбе составил наш консул. Я её вызубрил… После всем было разрешено осматривать корабль. После обеда часть офицеров и 11 человек команды уехали в театр, где в нашу честь был устроен спектакль…
18 февраля… Днём у нас был приём с танцами, который начался около 3 часов дня и только в половине десятого уехали последние гости… Вечером наши офицеры были на балу…
Перед уходом нам прислали в дорогу 1800 апельсинов и столько же лимонов. Всё это разделили между офицерами и командой…»
А как злободневно звучит миниатюра «Деньги тоже стреляют». Подорвать экономику любой страны можно не только пушками: достаточно забросать страну фальшивыми ассигнациями.
«Деньги — дело серьёзное! С ними всегда надобно обращаться осторожно, как с оружием, которое всегда заряжено. Деньги иногда стреляют!» — предупреждает автор.
Пикуль прав, современная действительность подтвердила его провидческие слова…
В пикулевской энциклопедии человеческих душ нашлось место королю и генералу, писателю и художнику, врачу и учёному, библиотекарю и учителю, балерине и композитору, дипломату и юристу, печнику и закройщице, простолюдину и… в общем, легче перечислить, кому не нашлось.
Конечно, героев легче найти среди мужественных генералов и адмиралов, но Пикуль в миниатюрах открыл плеяду представительниц слабого пола, достойно занявших место в ряду плодотворных творцов величия нашей истории.
Да так в этом деле поднаторел, что собирался написать ещё один том и посвятить его знаменательным женщинам. Как подчёркивал сам писатель — большая часть успеха мужчины зависит от женщины, семейного очага, уюта и настроя автора на работу…
Перед глазами читателя проходят героини разных сословий и времён: тут и королева Бона Сфорца («Последние из Ягеллонов»), и модель картины Рембрандта «Даная», и французская писательница де Сталь («Коринна в России»), и графиня Самойлова («Удаляющаяся с бала»).
С большой любовью и теплотой написаны женские портреты, будь то хранительница домашнего очага, жена известного скульптора-анималиста Клодта («Наша милая, милая Уленька»), или основательница научной гинекологии в России Смарагда Голицына («Славное имя — берегиня»).
Женщина-мать! От неё во многом зависит благополучие в семье, в самой маленькой, но едва ли не самой главной ячейки общества. Иногда совсем неожиданные строчки пикулевских миниатюр будоражили читательские эмоции, заставляя поразмыслить над весьма серьёзной проблемой нашего времени — о браке и семье, а тем самым над судьбой каждого из нас.
Перекидывая мостик из прошлого в настоящее, писатель подчёркивает, что женщина достойна того, чтобы стоять выше мужчин.
У древних славян было глубочайшее почитание женщины, которую называли прекрасным словом — берегиня. Это многозначное слово вмещало в себя разные понятия: хозяйки, супруги и дипломата в семье, который разрешает сложные житейские конфликты.
Тема непреходящих человеческих ценностей с особой силой звучит в миниатюре о Венере Милосской («Что держала в руке Венера»). Отрытая из земли, обезображенная грабителями, Венера Милоссская и в наше время предстаёт перед нами как символ бессмертной красоты.
Своих героев Валентин «знал в лицо» и писал о них, имея перед собой портрет героя и исчерпывающую информацию, начиная с рождения и до смерти.
Быстрая река времени размывает берега прошлого. Прошлое быстро уходит, и надо сохранить для потомков имена и деяния героев истории, чтобы мы по-новому могли взглянуть на дела и нынешние времена.
Последние миниатюры Валентина Пикуля
В последний период жизни миниатюры заняли в творчестве писателя самое почётное место. Уже после ухода писателя я подготовила к печати третий том исторических миниатюр, оставленных незавершёнными или в черновом варианте.
Сама не знаю, почему так получилось, но последний год жизни Валентина зафиксирован мною в дневнике особенно подробно.
Приведу фрагменты записей, сделанных в феврале 1990 года:
«1 февраля написал небольшую миниатюру “Ярославские страдания”, в которой с большой любовью и мягким юмором описывает провинциальный Ярославль середины девятнадцатого века и рассказывает о судьбе отставного поручика Семёна Самойлова. Просил меня принести из библиотеки старинный путеводитель по Ярославлю.
2—3 февраля работал над миниатюрой “Мангазея — златокипящая”. Накануне подбирала литературу по списку. 2 февраля перед ночной “вахтой” Валентин Саввич рассказывал о быте мангазейцев. Мне никак не верилось, что в такие далёкие времена на любимом Пикуле Севере так прекрасно жили люди и имели крупные достижения в технике».
Ночная «почта» принесла такие вести:
«03.15. Дочка! Закончил отбой о том, как жили в Манга-зее. Ещё писать три отбоя: — Вражда воевод;
— Пожар и явление гроба с Васей;
— Оставление Мангазеи. Эпилог.
— Когда-то я тебе в библиотеку отдал труды С. В. Бахрушина. Мне нужен третий том, принеси, там легенда о Василии Мангазейском. Прочти “Летопись Севера” — на столе и посмотри схему морского пути в Мангазею. Больше писать сегодня не буду. Может быть, побреюсь…
04.00. Побрился.
05.55. Попробую уснуть…»
Из библиотеки принесла Бахрушина и ещё две книги. Миниатюра не закончена, вернее не получилась, как задумывал её автор. Требуется доработка.
«4–6 февраля Валентин работает над миниатюрой “Вологодский полтергейст”, которая явилась откликом на передачу о “барабашках”. Он вспомнил, что в прошлые времена тоже бывали подобные случаи. Долго расспрашивал меня о Вологде, какие храмы сохранились, как выглядит центральная часть города и окраины. Потом рассматривал старинный путеводитель, стараясь определить то место, где происходили события. Просил выяснить — как точно называется место — Фрязино или Фрязиново.
7—9 февраля — “Русский аббат в Париже”. Миниатюра шла тяжело, хотя материал весь знаком. За одну ночь не мог осилить.
8—9 февраля. На столе лежала записка: “Сегодня писал и не мог остановиться, как будто кто-то подгонял…”
04.05 закончил. Травлю пар. Завариваю чай. Вымыл газовую плиту. Похвали!
Впоследствии название миниатюры было изменено. Она печаталась в собрании сочинений под названием “Как трава в поле…”
10—11 февраля — писал миниатюру об Александре Ивановиче Лужкове — почётном члене Императорской академии наук, в прошлом — библиотекаре и хранителе резных камней в Эрмитаже в царствование Екатерины Великой. Долго искал название миниатюре и, наконец, нашёл удачный заголовок: “Бесплатный могильщик”. Доволен. Миниатюра получилась — так оценил написанное автор.
12—14 февраля работает над миниатюрой о Якове Карловиче Гроте, филологе, академике Петровской академии наук, заслуги и труды которого Пикуль высоко ценил. Утром на моём столе лежал портрет Грота с его стихами:
Я перед ангелом благим
Добру и правде обещаю
Всегда служить пером моим…
14—15 февраля писал “Сандуновские бани”. Симпатизирует героям: Елизавете Семёновне Сандуновой, талантливой русской певице и её мужу артисту Силе Николаевичу Сандунову.
Трудно давалось начало миниатюры, которое бы отражало сущность сделанного Сандуновыми, но не нашёл и начал так: “Наверное, и не следовало бы именно так называть миниатюру, но дело в том, что Сандуновские бани в Москве всем известны, а вот о супругах Сандуновых мы позабыли… Жаль!”»
15—17 февраля снова изучает династию Демидовых. Материал ему известен, но, чтобы миниатюра получилась — нужны какие-то мельчайшие детали… Пикуль попросил посмотреть «Русский архив», воспоминания Сви-ньина, Шубинского, Карновича.
Многие строчки посвящены основателю Демидовских премий Павлу Николаевичу Демидову, который обязался при жизни своей и четверть века посмертно жертвовать на премии по пять тысяч рублей за труды по науке, технике, литературе, искусству, «учёным или путешественникам, кои обогатили своими трудами кладезь народной мудрости».
Утром на столе лежала записка:
«07.05. Миниатюру (“Демидовы”) закончил на последнем издыхании… Всего 13 стр., но, кажется, получилась. Прочти!
Завтра берусь за Прокофия Акинфиевича…»
18—23 февраля написал вчерне «Цыц и перецыц». При работе над миниатюрой чувствовал усталость и некомфорт-ность. Может быть, и образ Прокофия Акинфиевича Демидова, созданный им, воспринимается как порождение в какой-то мере его частью фантазии, как знать. При чтении миниатюры я выразила своё сомнение, о чём я и сказала Валентину. Он тоже не уверен, что миниатюра получилась такой, какой он хотел её видеть. «Буду дорабатывать, — сказал он, — у меня предчувствие, что материал меня уводит куда-то в сторону…»
23—25 февраля писал не миниатюру, а скорей очерк «В очереди за картошкой». Записка сообщает: «04.15. Измучился. Только сейчас пришла первая фраза… 06.20. Закончил только один отбой. Стало легче, идёт скучновато, и пока нет интересного конца…»
23 февраля. «Дочка! Поедешь на работу — возьми с собой мандарины и сыр — под коньяк. Поздравь всех своих коллег с праздником. Сижу и думаю о ТЕБЕ. Какая ты у меня хорошая. Дай Бог тебе здоровья! Всегда будь со мною. Твой — Пик…пик…пик…»
25—26 февраля. Нет, не случайно Пикуль обращал внимание на талантливых людей, наделённых умом и смекалкой. Именно эти черты присущи главному герою миниатюры «Автограф под облаками» — Петру Телушкину. Мне думается, что миниатюра получилась: писал её Валентин с большим подъёмом, восхищением и гордостью за простых талантливых русских людей.
На сей раз записка гласила:
«Дочурка! Сейчас ровно 5 утра. Чувствуется усталость… Лягу с книгой… Думаю встать днём, подожду тебя и тогда займёмся книгами… Да, забыл тебе вчера сказать — у меня появилось желание написать миниатюру “Великолепный Аретино”. Посмотри, что есть о нём в твоей библиотеке. Если будет время — загляни в Публичку (Библиотека им. В. Лациса. — А. П.)».
Вечером принесла 2 книги: Дживелегов А. «Очерки Итальянского Возрождения» и Санктис Ф. «История Итальянской литературы».
Несколько слов о Пьетро Аретино. Разносторонне одарённая личность: писатель, драматург и публицист эпохи Возрождения. В своих произведениях критиковал и «высмеивал феодально-католические устои общества, его пороки, из-за чего в 1558 году сочинения Аретино были внесены Ватиканом в число запрещённых книг…».
Но миниатюра «Великолепный Аретино», к сожалению, не была написана, ибо мало изучить материал и знать поступки, характер и мысли своего героя — необходимо было проникновенно окунуться и вжиться в эпоху Возрождения, чего автору сделать не удалось…
26—28 февраля в два приёма написал миниатюру «Куда делась наша тарелка?».
Для тех, кто не знаком с ритмом работы Валентина Пикуля, поясню свои записи. Например: 14–15 — это не два дня февраля, это зимняя ночь с 14-го на 15-е.
И так продолжалось из ночи в ночь, из месяца в месяц — годами, без выходных, праздников, отпусков…
Одно за другим Валентин пытался заполнить «белые пятна» истории. Часто он выискивал «болевые точки» в народной памяти, чтобы справиться с этой болью, как «врач у постели тяжелобольного».
Не только романы полны захватывающих сюжетов, но и исторические миниатюры с необычными поворотами судеб, дающие пищу жадному уму, и, как всегда, оригинальные концовки, заставляющие не менее, чем над чужими, задуматься над собственными жизнью и судьбой.
Пикулю было всегда заманчиво найти в глубине ту ниточку, которая связывает человека нынешнего и людей прошлого, а оно, прошлое уходит стремительно, как и настоящее. Надо сохранить в сознании людей детали прошлого, чтобы мы могли по-новому взглянуть на нынешние времена.
После прочтения двухтомника миниатюр восхищённый корреспондент, ознакомившийся с исторической мозаикой, писал: «Если бы Валентин Пикуль не написал ничего, кроме своих миниатюр, то и тогда бы он снискал себе славу российского О’ Генри…»
Говорят: всё поросло быльем, всё проходит…
Нет, ничего не проходит бесследно, всё остается людям.
Остались читателям и исторические миниатюры Валентина Пикуля, имена героев которых преступно предавать забвению…
Прикоснитесь к миниатюрам Валентина Пикуля, заставившего говорить историческую немоту, и вы почувствуете, как обогатится Ваш мир…
Гордиться славою предков
«Не берусь точно определить жанр предлагаемых мною исторических очерков, которые не рискну назвать историческими рассказами. Я всегда их называю историческими миниатюрами, и, смею думать, вряд ли ошибаюсь…»
Исторические миниатюры Валентина Пикуля… Эта грань творчества писателя требует отдельного разговора.
Что представляет собой миниатюра? По своему жанру это не рассказы и не эссе — это, скорее всего, особый вид литературы — ультракороткие романы, вошедшие в моду нашей исторической словесности сравнительно недавно, в которых биография личности спрессована до предела выразительности.
Подобно очерку, миниатюра несёт в себе чёткий сюжет и идею, строится на точных исторических фактах и отвечает всем задачам художественного произведения.
Каждая миниатюра — это мгновение остановившегося движения истории: в ней не только судьба персонажа, его жизнь и радость бытия, но и частица собственной жизни писателя, ибо, «пропуская» через себя миниатюру, он отдавал герою и свои чувства: любовь или ненависть, добро и щедрость, душу и сердце.
Читатель уже привык к появлению в творчестве Пикуля этого жанра на самые разнообразные темы. Некоторые миниатюры писались очень быстро — некоторые требовали десятки лет для накопления и изучения материала.
«Очень хорошо, когда человек ещё на заре своей юности ставит перед собой цель и потом всю жизнь достигает её; в таких случаях он не останавливается до тех пор, пока не остановится его сердце. Люблю таких людей: они отвечают моему представлению о человеке» — так писал Валентин Саввич в одной из своих миниатюр. В этой фразе не только автобиография автора — в ней дань уважения скромным труженикам, фанатично преданным любимому делу и оставившим заметный след в многотрудной истории нашего Отечества.
Из уст критиков в адрес Пикуля часто слышались упрёки в перегруженности его исторических романов действующими лицами.
Для умного человека в этих упрёках восхищение! Ведь в исторических произведениях именно недостаток, а не избыток разысканных материалов требует фантазии и вымысла.
У Пикуля было наоборот.
Щадя читателя, умело дозируя информацию, автор исторических романов не останавливался подробно на некоторых личностях, причастных к описываемым событиям. Но собранный материал оказывался настолько богатым, что Валентин не мог лишить читателей удовольствия познакомиться с ним, тем более что каждый персонаж был весьма достоин пера историка.
Естественно, Пикуль не в силах был написать столько романов и повестей о замечательных предках, поэтому на тринадцати — двадцати страницах он рассказывал о деяниях человека и его заслугах перед Отечеством. Так возникла литературная портретная галерея, которую Пикуль назвал историческими миниатюрами.
В ней он открыл сотни, а может быть, и тысячи имён, почти стёртых из нашей памяти, от которых незаслуженно, несправедливо, а может, нечаянно отвернулась Россия.
Друзья по литературному цеху, прочитав очередную миниатюру, спрашивали его:
— Ты что, изменил роману?
Нет и нет! Своему роману-хронике он остался верен до конца. Но материала в голове накопилось так много, что надо быстрей его выплеснуть на бумагу: в очередную миниатюру, чтобы получился ещё один том миниатюр — о замечательных личностях.
Миниатюры весьма различаются по тематике, сюжету и форме. Объединяют их лишь только литературное обаяние и историческая ценность судеб людей, наших предков, посвятивших свою жизнь на пользу Отечества.
Самое большое количество миниатюр Пикуль написал в последние три года.
Впервые шесть миниатюр были опубликованы в сборнике «Пером и шпагой», а первый сборник миниатюр вышел в 1976 году в издательстве «Детская литература», который Пикуль очень точно назвал «Из старой шкатулки».
Книга посвящена памяти бабушки, которая сыграла огромную роль в его жизни: «Памяти моей бабушки — псковской крестьянки Василисы Минаевны Карениной, которая всю свою долгую жизнь прожила не для себя, а для людей: ей, скромной труженице, я посвящаю эту книгу».
В шкатулку Пикуль поместил 27 портретов исторических личностей «очень несхожих друг с другом. Одни из них действительно были замечательными людьми, исторические заслуги которых стоит высоко оценивать. Другие в истории России не сыграли сколь-нибудь значительной роли, но те или иные стороны их деятельности, их окружение, даже негативные их качества заслуживают внимания».
Вот этих людей Валентин Пикуль и извлекает из своей старой шкатулки, любовно стряхивает с них пыль десятилетий и веков и старается представить их читателю такими, какими, по его мнению, они были в действительности.
Все исторические миниатюры Пикуль написал на основании исторических документов и материалов, имеющихся в своей библиотеке.
Портреты исторических лиц взяты из коллекции писателя.
Вызывают гордость и симпатию подвиги русских солдат под руководством полководцев: П. С. Салтыкова, П. А. Румянцева-Задунайского, М. И. Голенищева-Кутузова, А. В. Суворова, М. Д. Скобелева, В. М. Долгорукого-Крымского, М. И. Драгомирова.
Флот и армия были той силой, на которой Россия уверенно покоилась. Создавая мужественные образы военных деятелей, Пикулю удалось воссоздать объективный исторический процесс во всей его сложности и объективности.
В миниатюре «Конная артиллерия — марш, марш!» писатель говорит: «А ведь мы, читатель, совсем забыли о Ко-стенецком!»
«Василий Великий» — так прозвали Костенецкого современники за его храбрость и образ жизни, который вызывал всеобщее удивление. В войне 1812 года он и его батарея проявили чудеса героизма и отваги. Европа рукоплескала русскому воинству, вступившему в Париж.
Напомню любопытную деталь: в битве при Аустерлице в руки французов попало четыре русских орудия. Косте-нецкий вместе с солдатом-богатырём Масловым врубился в гущу врагов, обратив французов в бегство и спас пушки.
«После Аустерлица, — узнаёт читатель, — император водрузил в Париже Вандомскую колонну, отлитую из трофейных орудий, но в металлическом сплаве этого памятника не было пушечной бронзы батарей Костенецкого…»
«Из Ваших миниатюр я извлёк удивительных людей, о которых кое-что слышал, но ничего подобного не знал, — пишет москвич Кренделев Виктор Алексеевич, начальник лаборатории Института физики высоких энергий. — Вчера был в музее “Бородинская битва”. Экскурсовод подвела к портрету Я. П. Кульнева и сказала: “Это первый русский генерал, погибший в начале войны 1812 года”.
Я не удержался и спросил:
— И это всё? Неужели он известен только тем, что первым погиб на войне?
— Для экскурсантов мы указываем только на это обстоятельство, — холодно ответил экскурсовод».
«Валентин Саввич, — просит читатель, — напишите миниатюры обо всех русских генералах, портреты которых висят в Военной галерее Зимнего Дворца. Это только Вам под силу. Вот было бы здорово!»
Что касается личности легендарного генерала Якова Петровича Кульнева, — у автора к нему было отношение особенное: могила его находится на территории Латвии.
Не единожды склонял Пикуль голову у гробницы Я. П. Кульнева. Читая миниатюру о Кульневе, мы узнаём об удивительном приказе, пришедшем из Стокгольма в шведскую армию, сражающуюся против России: «В генерала Кульнева не стрелять!» Бесстрашный русский военачальник был удостоен этой чести за рыцарское, высокогуманное обращение с побеждённым врагом («Жизнь генерала-рыцаря»).
Нельзя остаться равнодушным, читая миниатюру о П. С. Котляревском («Воин, метеору подобный»). Имеется в виду эпизод, когда 150 русских солдат выдержали натиск 40-тысячной армии персов и сумели уйти от врага. Персы кинулись за ними в погоню, но дорогу русскому войску перегородил ров. Солдаты ложились в ров, и по живым телам прошёл батальон с пушками. Лишь двое поднялись изо рва, все остальные погибли…
Миниатюру «Воин, метеору подобный» Валентин Саввич заканчивает словами: «Как мало я сказал о нём!» «А как много я узнал о главном герое — генерале Котлярев-ском!» — воскликнет благодарный читатель!..
Так бы и пропал герой Чесмы Д. С. Ильин в забвении, если бы не было такой прекрасной науки, как история, и можно добавить: таких неравнодушных писателей, как Валентин Пикуль.
Завистники оклеветали храбреца. Историк пишет: «Не погибший в Чесменском бою, Ильин погиб от тех, кто захватил его славу, а те, в свою очередь, выбросив Ильина, торжествовали…»
«Слава Чесмы была поделена между другими! Его имя предали вековому забвению…» — заканчивает миниатюру Пикуль («Лейтенант Ильин был»).
Пикуль любит своих героев, гордится их подвигами. При взятии Op-Капу (Перекопа) на вал крепости взобрался первый русский солдат. Миних попросил привести героя.
— Неужели это ты на вал вскарабкался?
Перед ним стоял… мальчик.
— Солдат Василий Михайлов, — назвался он.
Миних расцеловал его в щёки, грязные и кислые от пороха.
— Сколь же лет тебе, храбрец?
— Четырнадцать. А служу второй годочек.
Миних отцепил от пояса Манштейна офицерскую шпагу и перекинул её солдату. Свой белый шарф повязал ему на поясе.
— Хвалю! Носи! Ступай! Служи! («Солдат Василий Михайлов»).
В 1983 году Детгиз снова выпустил сборник «Миниатюры», содержащий уже 37 произведений, куда вошёл и рассказ «В гостях у имама Шамиля».
Почти после каждой публикации в периодике или после выхода книги приходили весточки от читателей, в которых они благодарили и дополняли сведения краеведческими материалами о жизни героев.
Вот, к примеру, письмо Анатолия Елдашева из Казани:
«Прочитал великолепно написанный сборник “Миниатюры”. Там помещена миниатюра о третьем имаме Дагестана и Чечни Шамиле. Ввиду того, что его сын проживал в Казани, хочу Вам сообщить данные о доме, где проживала его семья. Жители Казани так и называют его — “Дом Шамиля”.
Построен он в конце XIX века по проекту Г. Руша и Ф. Амлонга. Ныне дом № 74 по улице Тукаевской (названа в честь татарского поэта Г. Тукая).
Архитектурный памятник находится в нижней, юго-западной части города. Двухэтажное каменное здание, по плану квадратное, имеет нижний этаж, где располагались служебные помещения и комнаты для прислуги, а жилой этаж — верхний. Наиболее богатым является главный фасад, обогащённый большим эркером над парадным подъездом. Дом был построен по заказу крупного татарского купца Апакова, дочь которого была замужем за сыном Шамиля.
Возможно, уважаемый Валентин Саввич, эти данные Вас заинтересуют и будут полезны. Я буду этому только рад».
Многие миниатюры после написания прошли длительный испытательный срок, находясь в столе писателя.
О выдающемся русском полководце Михаиле Дмитриевиче Скобелеве на протяжении многих десятилетий хранилось долгое молчание. Причины называли разные: завоеватель Средней Азии, личность сложная, противоречивая и независимая.
Успешные действия войск под командованием Скобелева в борьбе против турецкого ига по освобождению болгар принесли ему огромную популярность и в России, и в Болгарии. Отмечая военные заслуги Скобелева, Пикуль приводит интервью с болгарскими и сербскими студентами, которое было опубликовано в газетах и вызвало резкое осуждение политиканов. А после смерти Пикуля ответ Скобелева хотели вычеркнуть из рукописи:
«— Если вы хотите, чтобы я назвал вам врага, опасного не только вам, но и всей России, я назову его. Это — Германия, и борьба славянского мира с тевтонами неизбежна… Она будет длительна, кровава, но я верю в нашу победу… Я, — продолжал Скобелев, — объясню вам, почему Россия не всегда на высоте своих задач в объединении мира славянства. Мы, русские, уже не хозяева в своём доме! Немец проник всюду, мы стали рабами его могущества. Но рано или поздно избавимся от его паразитического влияния, но сделать это мы можем не иначе, как с оружием в руках…»
Ни один печатный орган не хотел публиковать миниатюру «Генерал на белом коне» — о Михаиле Дмитриевиче Скобелеве. Это табу нарушил русско-болгарский журнал «Дружба» — впервые опубликовав её на своих страницах.
В жизни писателя не было мирных дней: на страницах его рукописей полыхали войны и сражения, плелись заговоры и бушевали эпидемии, боролись любовь и ненависть, а фронт всегда проходил через его сердце.
Была у Валентина и другая любимая тема, его козырная карта — история дипломатии. Хитросплетения политики войн, тайные пружины дипломатии раскрыты Пикулем в романах «Пером и шпагой» и «Битва железных канцлеров» и во многих дипломатических миниатюрах.
«Можно не помнить о подвиге жизни англичанина Ричарда Ченслера при жизни Ивана Грозного, но стоило бы почаще вспоминать о боевом содружестве двух великих наций в общей борьбе против фашизма», — делает вывод Пикуль в миниатюре «Дорогой Ричарда Ченслера».
Колоритная фигура Алексея Борисовича князя Лобанова-Ростовского давно привлекала Пикуля. Чрезвычайный посланник в Турции, А. Б. Лобанов-Ростовский спас от истребления черногорцев и сумел повлиять на турецкого султана, чтобы тот оставил в покое народ Ливана («Потомок Владимира Мономаха»).
Русская дипломатическая миссия в Лондоне «под скрип гусиных перьев» выиграла войну, когда для нападения на Россию уже была снаряжена эскадра из тридцати шести линейных кораблей, двенадцати фрегатов и полсотни бригов («Старые гусиные перья»).
В кризисные моменты истории Россия не раз приходила на помощь Америке. В 1863 году, когда там шла гражданская война, Россия протянула ей руку помощи. Это был замечательный манёвр русской дипломатии, поддержавшей Авраама Линкольна. Рейд эскадры адмирала С. С. Лесов-ского помог Америке выстоять в борьбе против внешних и внутренних врагов («Полёт шмеля над морем»).
Доктор исторических наук профессор В. Н. Ганичев дал высокую оценку миниатюрам Пикуля:
«При взгляде на творчество Валентина Саввича Пикуля мне вспоминается умение работать в разных жанрах: объёмные, многонаселённые панорамные романы, динамические романтические повести и изящные, сверкающие остроумием миниатюры — всё принадлежит одному автору…
В миниатюрах В. С. Пикуля рассыпаны не только факты, в них высвечивается событие с неизвестной раньше точки зрения… А это важно, ибо пробуждает мысль, встряхивает воображение, делает понимание события объёмным и более глубоким…»
В своих миниатюрах Пикуль тяготеет к личностям незаурядным, выдающимся, достойным вечной памяти потомков.
Миниатюра «Михаил Константинович Сидоров» вошла во все издания миниатюр. Пикуль высоко чтил своего героя за его выдающиеся деяния на службе Родине.
Заканчивая миниатюру о Сидорове, Пикуль пишет: «Так закончилась эпопея героической борьбы одного человека с косностью имперской бюрократии. Никаких миллионов не хватило на завершение того, что задумал он в юности. Оказалось мало даже неукротимой энергии Сидорова, чтобы протаранить неприступные форты имперско-казён-ного равнодушия.
На склоне лет Сидоров писал: “Я не встречал ни в ком сочувствия к своей мысли, на меня смотрели, как на фантазёра, который жертвует всем своей несбыточной мечте. Трудна была борьба с общим мнением, но в этой борьбе меня воодушевляла мысль, что если я достигну цели, то мои труды и пожертвования оценит потомство!”»
Трудно сказать, вернее — не могу ответить — оценили ли? Хотя Пикуль мечтал о том, что Сидорову ещё будет поставлен памятник.
Стоять ему на полярном берегу — лицом к арктическим льдам, разрушаемым форштевнями ледоколов, а за спиною дерзкого мечтателя пусть высятся ажурные вышки Ухтинских нефтепромыслов и угольные шахты Воркуты и шахтёры Норильска добывают ценные металлы.
Велик был сей человек! Вот уж воистину велик!»
Насколько же благородней создавать памятники, чем их разрушать…
Казалось бы, краеведам нужно было приветствовать любое произведение, написанное об их крае. На деле же у многих получалось наоборот. За что бы ни брался Валентин — они чаще всего осуждали его или намекали, что нужно сначала обратиться к ним — выслушать их советы, ибо писать об их крае — дело краеведов, а не писателя-беллетриста.
Сейчас много говорят о катаклизмах в природе, и действительно, они происходят очень часто, и поэтому уместно вспомнить «отца русской сейсмологии» — Бориса Борисовича Голицына. Все свои знания и опыт он вложил в создание прибора, способного фиксировать самые отдалённые колебания земной коры. Только за 40 дней (1906 года) его приборы зафиксировали 14 сотрясений планеты. Человек разносторонне одарённый, он помогал Игорю Сикорскому в создании многомоторного великана чудес — «Ильи Муромца». Род Голицыных дал миру немало писателей, музыкантов, дипломатов, полководцев, общественных деятелей. Среди своих предков Б. Б. Голицын занимает почётное место («Мичман флота в отставке»).
Такова судьба большинства персонажей миниатюр Пикуля, что не личность — то герой!
«Из тёмной глубины XVII столетия, словно из пропасти, нам уже давно светят притягательно и загадочно, пронзительные глаза протопопа Аввакума — писателя, которого мы высоко чтим» — так начинает Пикуль миниатюру о протопопе Аввакуме. Этот властитель дум старообрядцев бесстрашно обличал феодальные верхи, светскую и духовную власть, пороки общества, за что был заживо сожжён («Аввакум в пещи огненной»).
С большой любовью и теплотой пишет Валентин об историке и издателе журнала «Исторический вестник» Сергее Николаевиче Шубинском. Как много сделал этот учёный муж в деле просвещения и пропаганды истории Отечества! Заканчивая миниатюру («Генерал от истории»), писатель размышляет о сегодняшнем дне: «И не сегодня, и не вчера возникла громадная нужда в таком историческом журнале. Пусть это не будет «Исторический вестник» Шубинского, и всё-таки пусть это будет исторический вестник для всех нас…»
«Жизнь человека подобна геометрической синусоиде: вверх-вниз, за взлётом следует неизбежное падение», — говорит герой миниатюры Николай Владимирович Унков-ский, талантливый и известный в прошлом певец и актёр. Синусоида жизни Унковского подтвердила его правоту: вслед за успехом «оперного Плавучего театра Н. В. Унковского» наступило полное разорение и забытьё. Жизнь Унковского оборвалась слишком рано — в 47 лет («Синусоида жизни человеческой»).
Некоторые исторические миниатюры Пикуля читаются как приключенческие истории, заставляющие задуматься над превратностями человеческих судеб.
О Морице Августе Бениовском (Беньовском) Пикуль задумал написать авантюрный роман, уж очень колоритная фигура. В своё время он «взбаламутил двор Версаля, задал хлопот и русской императрице; Джордж Вашингтон и Вениамин Франклин считали его своим другом; морская слава Бениовского соперничала со славою Лаперуза и даже Кука; до сих пор польские, французские, венгерские и английские историки изучают жизнь этого странного человека», — писал Пикуль.
Этот высокообразованный человек, владевший несколькими языками, но чрезвычайно сметливый и изворотливый, нарушил «честное слово», за что и был сослан в Казань, а впоследствии на Камчатку. Отсюда и начались его приключения…
А свою жизнь Бениовский закончил великим королем Мадагаскара. Долгое время на Мадагаскаре помнили о нём…
Разные эпохи, разные мнения, разные судьбы… Каждый из героев миниатюр несёт в себе какой-то заряд — положительный или отрицательный. Пикуль нередко рисовал портреты персонажей, лежащих по другую сторону его симпатий (Аракчеев, Утин, Политковский, Клейгельс, Красовский).
«Отрицательные явления в истории, — говорит он в миниатюре «Пасхальный барон Пасхин», — достойны такого же внимания, как и положительные. Иногда в отрицательном, будто в фокусе, заключена вся сумма достоверных черт времени»…
Да, судить историю бессмысленно, у неё просто надо учиться…
Учиться в том числе и обходить цензуру. Напомним слова Валентина Пикуля, что цензура «убила писателей гораздо больше, нежели их пало на дуэлях или в сражениях». Эти слова, конечно, написаны под влиянием ощущения особой щепетильности, с которой относилась современная цензура к автору «Нечистой силы». Но цензуру, как оказалось, с помощью миниатюр можно и обмануть. То, что непозволительно было говорить Пикулю от своего имени, прорывалось из уст исторических личностей. И пикулев-ские герои из глубины веков «резали правду-матку» в глаза ныне здравствующим потомкам, живущим на новом витке повторяющейся, как известно, истории…
«Почему это у нас дураки в Сенате заседают, а умных людей в тюрьмах содержат?» — вопрошал Бичурин («Железные чётки»).
А кто осмелится возражать, если говорит сам император Александр II:
«Господа, прежний бюрократический метод управления великим государством, каковым является наша Россия, считайте, закончился. Пора одуматься! Хватит обрастать канцеляриями, от которых прибыли казне не бывает, пора решительно покончить с бесполезным чистописанием под диктовку начальства… Думайте!»
Читая прессу и видя, как сегодня почти ежедневно привлекаются к ответственности высокопоставленные начальники за взятки и расхитительство народного добра, приходишь к выводу, что в нашем мире мало что изменилось: воровство, бюрократизм, взяточничество, возведённое в ранг закона, процветает и поныне на фоне общего обнищания народа.
А в слова Лобанова-Ростовского («Потомок Владимира Мономаха») Пикуль вкладывает мысль, поясняющую его любовь к выбранному жанру:
«Днями, встречая подлецов и мерзавцев, я по ночам зарываюсь в прошлое России, отдыхая душой на привлекательных чертах предков, которые ограждены от злословия потомков надгробной плитой из мрамора…»
Пикулю часто становилось страшно, что изменить что-либо в дне сегодняшнем он не в силах, поэтому на примерах своих любимых героев он показывал, как было в истории, какие были талантливые люди, которые не продавались ни за какие деньги…
Есть среди пикулевских миниатюр — событийные, которые не имеют конкретного героя («Ничего, синьор, ничего, синьорита» или «Куда делась наша тарелка?»). Вернее, герой есть, но таковым является народ. И здесь Пикуль верен себе: захватывающие сюжеты с необычными поворотами, дающие пищу жадному уму, и, как всегда, оригинальные концовки, заставляющие задуматься и над собственной жизнью и судьбой.
Остановим свое внимание на миниатюре «Ничего, синьор, ничего, синьорита», когда русские моряки в декабре 1908 года пришли на помощь итальянцам после землетрясения в Мессине. За считаные секунды там было погребено 160 тысяч человеческих жизней. Итальянская газета писала: «В истории Мессины были тысячи страниц человеческой доброты и щедрости. Но самую первую, самую вечную и самую нетленную страницу в истории вписали они — светловолосые славяне столь сдержанные на вид и отзывчивые на деле».
Прочитав миниатюру, протоиерей из Ярославля Борис Георгиевич Старк прислал Пикулю воспоминания своего отца — Георгия (Юрия) Карловича, служившего в 1910–1912 годах старшим офицером на крейсере «Аврора». В спасении итальянцев при землетрясении «Аврора» участия не принимала — была в этот период в Петербурге в доке, но, курсируя в Средиземном море в 1911 году, была послана в Мессину для получения памятной медали, которую город Мессина изготовил для моряков Балтийского флота, принимавших участие в спасении жителей:
«16 февраля 1911 года. Пришли в Мессину и отшвартовались к деревянной пристани, специально построенной для нас. На берегу непрекращающиеся крики: “Ура!” и “Виво Руссо!..”
17 февраля…В три часа приехала депутация для вручения нам медали. При передаче говорили много речей, отвечал им командир. Медаль очень красивая и вставлена в красивую рамку. После принятия медали все депутации были приглашены в кают-компанию, где мы подали им шампанское. Командир предоставил мне сказать речь, и я сказал по-итальянски. Эту речь по моей просьбе составил наш консул. Я её вызубрил… После всем было разрешено осматривать корабль. После обеда часть офицеров и 11 человек команды уехали в театр, где в нашу честь был устроен спектакль…
18 февраля… Днём у нас был приём с танцами, который начался около 3 часов дня и только в половине десятого уехали последние гости… Вечером наши офицеры были на балу…
Перед уходом нам прислали в дорогу 1800 апельсинов и столько же лимонов. Всё это разделили между офицерами и командой…»
А как злободневно звучит миниатюра «Деньги тоже стреляют». Подорвать экономику любой страны можно не только пушками: достаточно забросать страну фальшивыми ассигнациями.
«Деньги — дело серьёзное! С ними всегда надобно обращаться осторожно, как с оружием, которое всегда заряжено. Деньги иногда стреляют!» — предупреждает автор.
Пикуль прав, современная действительность подтвердила его провидческие слова…
В пикулевской энциклопедии человеческих душ нашлось место королю и генералу, писателю и художнику, врачу и учёному, библиотекарю и учителю, балерине и композитору, дипломату и юристу, печнику и закройщице, простолюдину и… в общем, легче перечислить, кому не нашлось.
Конечно, героев легче найти среди мужественных генералов и адмиралов, но Пикуль в миниатюрах открыл плеяду представительниц слабого пола, достойно занявших место в ряду плодотворных творцов величия нашей истории.
Да так в этом деле поднаторел, что собирался написать ещё один том и посвятить его знаменательным женщинам. Как подчёркивал сам писатель — большая часть успеха мужчины зависит от женщины, семейного очага, уюта и настроя автора на работу…
Перед глазами читателя проходят героини разных сословий и времён: тут и королева Бона Сфорца («Последние из Ягеллонов»), и модель картины Рембрандта «Даная», и французская писательница де Сталь («Коринна в России»), и графиня Самойлова («Удаляющаяся с бала»).
С большой любовью и теплотой написаны женские портреты, будь то хранительница домашнего очага, жена известного скульптора-анималиста Клодта («Наша милая, милая Уленька»), или основательница научной гинекологии в России Смарагда Голицына («Славное имя — берегиня»).
Женщина-мать! От неё во многом зависит благополучие в семье, в самой маленькой, но едва ли не самой главной ячейки общества. Иногда совсем неожиданные строчки пикулевских миниатюр будоражили читательские эмоции, заставляя поразмыслить над весьма серьёзной проблемой нашего времени — о браке и семье, а тем самым над судьбой каждого из нас.
Перекидывая мостик из прошлого в настоящее, писатель подчёркивает, что женщина достойна того, чтобы стоять выше мужчин.
У древних славян было глубочайшее почитание женщины, которую называли прекрасным словом — берегиня. Это многозначное слово вмещало в себя разные понятия: хозяйки, супруги и дипломата в семье, который разрешает сложные житейские конфликты.
Тема непреходящих человеческих ценностей с особой силой звучит в миниатюре о Венере Милосской («Что держала в руке Венера»). Отрытая из земли, обезображенная грабителями, Венера Милоссская и в наше время предстаёт перед нами как символ бессмертной красоты.
Своих героев Валентин «знал в лицо» и писал о них, имея перед собой портрет героя и исчерпывающую информацию, начиная с рождения и до смерти.
Быстрая река времени размывает берега прошлого. Прошлое быстро уходит, и надо сохранить для потомков имена и деяния героев истории, чтобы мы по-новому могли взглянуть на дела и нынешние времена.
Последние миниатюры Валентина Пикуля
В последний период жизни миниатюры заняли в творчестве писателя самое почётное место. Уже после ухода писателя я подготовила к печати третий том исторических миниатюр, оставленных незавершёнными или в черновом варианте.
Сама не знаю, почему так получилось, но последний год жизни Валентина зафиксирован мною в дневнике особенно подробно.
Приведу фрагменты записей, сделанных в феврале 1990 года:
«1 февраля написал небольшую миниатюру “Ярославские страдания”, в которой с большой любовью и мягким юмором описывает провинциальный Ярославль середины девятнадцатого века и рассказывает о судьбе отставного поручика Семёна Самойлова. Просил меня принести из библиотеки старинный путеводитель по Ярославлю.
2—3 февраля работал над миниатюрой “Мангазея — златокипящая”. Накануне подбирала литературу по списку. 2 февраля перед ночной “вахтой” Валентин Саввич рассказывал о быте мангазейцев. Мне никак не верилось, что в такие далёкие времена на любимом Пикуле Севере так прекрасно жили люди и имели крупные достижения в технике».
Ночная «почта» принесла такие вести:
«03.15. Дочка! Закончил отбой о том, как жили в Манга-зее. Ещё писать три отбоя: — Вражда воевод;
— Пожар и явление гроба с Васей;
— Оставление Мангазеи. Эпилог.
— Когда-то я тебе в библиотеку отдал труды С. В. Бахрушина. Мне нужен третий том, принеси, там легенда о Василии Мангазейском. Прочти “Летопись Севера” — на столе и посмотри схему морского пути в Мангазею. Больше писать сегодня не буду. Может быть, побреюсь…
04.00. Побрился.
05.55. Попробую уснуть…»
Из библиотеки принесла Бахрушина и ещё две книги. Миниатюра не закончена, вернее не получилась, как задумывал её автор. Требуется доработка.
«4–6 февраля Валентин работает над миниатюрой “Вологодский полтергейст”, которая явилась откликом на передачу о “барабашках”. Он вспомнил, что в прошлые времена тоже бывали подобные случаи. Долго расспрашивал меня о Вологде, какие храмы сохранились, как выглядит центральная часть города и окраины. Потом рассматривал старинный путеводитель, стараясь определить то место, где происходили события. Просил выяснить — как точно называется место — Фрязино или Фрязиново.
7—9 февраля — “Русский аббат в Париже”. Миниатюра шла тяжело, хотя материал весь знаком. За одну ночь не мог осилить.
8—9 февраля. На столе лежала записка: “Сегодня писал и не мог остановиться, как будто кто-то подгонял…”
04.05 закончил. Травлю пар. Завариваю чай. Вымыл газовую плиту. Похвали!
Впоследствии название миниатюры было изменено. Она печаталась в собрании сочинений под названием “Как трава в поле…”
10—11 февраля — писал миниатюру об Александре Ивановиче Лужкове — почётном члене Императорской академии наук, в прошлом — библиотекаре и хранителе резных камней в Эрмитаже в царствование Екатерины Великой. Долго искал название миниатюре и, наконец, нашёл удачный заголовок: “Бесплатный могильщик”. Доволен. Миниатюра получилась — так оценил написанное автор.
12—14 февраля работает над миниатюрой о Якове Карловиче Гроте, филологе, академике Петровской академии наук, заслуги и труды которого Пикуль высоко ценил. Утром на моём столе лежал портрет Грота с его стихами:
Я перед ангелом благим
Добру и правде обещаю
Всегда служить пером моим…
14—15 февраля писал “Сандуновские бани”. Симпатизирует героям: Елизавете Семёновне Сандуновой, талантливой русской певице и её мужу артисту Силе Николаевичу Сандунову.
Трудно давалось начало миниатюры, которое бы отражало сущность сделанного Сандуновыми, но не нашёл и начал так: “Наверное, и не следовало бы именно так называть миниатюру, но дело в том, что Сандуновские бани в Москве всем известны, а вот о супругах Сандуновых мы позабыли… Жаль!”»
15—17 февраля снова изучает династию Демидовых. Материал ему известен, но, чтобы миниатюра получилась — нужны какие-то мельчайшие детали… Пикуль попросил посмотреть «Русский архив», воспоминания Сви-ньина, Шубинского, Карновича.
Многие строчки посвящены основателю Демидовских премий Павлу Николаевичу Демидову, который обязался при жизни своей и четверть века посмертно жертвовать на премии по пять тысяч рублей за труды по науке, технике, литературе, искусству, «учёным или путешественникам, кои обогатили своими трудами кладезь народной мудрости».
Утром на столе лежала записка:
«07.05. Миниатюру (“Демидовы”) закончил на последнем издыхании… Всего 13 стр., но, кажется, получилась. Прочти!
Завтра берусь за Прокофия Акинфиевича…»
18—23 февраля написал вчерне «Цыц и перецыц». При работе над миниатюрой чувствовал усталость и некомфорт-ность. Может быть, и образ Прокофия Акинфиевича Демидова, созданный им, воспринимается как порождение в какой-то мере его частью фантазии, как знать. При чтении миниатюры я выразила своё сомнение, о чём я и сказала Валентину. Он тоже не уверен, что миниатюра получилась такой, какой он хотел её видеть. «Буду дорабатывать, — сказал он, — у меня предчувствие, что материал меня уводит куда-то в сторону…»
23—25 февраля писал не миниатюру, а скорей очерк «В очереди за картошкой». Записка сообщает: «04.15. Измучился. Только сейчас пришла первая фраза… 06.20. Закончил только один отбой. Стало легче, идёт скучновато, и пока нет интересного конца…»
23 февраля. «Дочка! Поедешь на работу — возьми с собой мандарины и сыр — под коньяк. Поздравь всех своих коллег с праздником. Сижу и думаю о ТЕБЕ. Какая ты у меня хорошая. Дай Бог тебе здоровья! Всегда будь со мною. Твой — Пик…пик…пик…»
25—26 февраля. Нет, не случайно Пикуль обращал внимание на талантливых людей, наделённых умом и смекалкой. Именно эти черты присущи главному герою миниатюры «Автограф под облаками» — Петру Телушкину. Мне думается, что миниатюра получилась: писал её Валентин с большим подъёмом, восхищением и гордостью за простых талантливых русских людей.
На сей раз записка гласила:
«Дочурка! Сейчас ровно 5 утра. Чувствуется усталость… Лягу с книгой… Думаю встать днём, подожду тебя и тогда займёмся книгами… Да, забыл тебе вчера сказать — у меня появилось желание написать миниатюру “Великолепный Аретино”. Посмотри, что есть о нём в твоей библиотеке. Если будет время — загляни в Публичку (Библиотека им. В. Лациса. — А. П.)».
Вечером принесла 2 книги: Дживелегов А. «Очерки Итальянского Возрождения» и Санктис Ф. «История Итальянской литературы».
Несколько слов о Пьетро Аретино. Разносторонне одарённая личность: писатель, драматург и публицист эпохи Возрождения. В своих произведениях критиковал и «высмеивал феодально-католические устои общества, его пороки, из-за чего в 1558 году сочинения Аретино были внесены Ватиканом в число запрещённых книг…».
Но миниатюра «Великолепный Аретино», к сожалению, не была написана, ибо мало изучить материал и знать поступки, характер и мысли своего героя — необходимо было проникновенно окунуться и вжиться в эпоху Возрождения, чего автору сделать не удалось…
26—28 февраля в два приёма написал миниатюру «Куда делась наша тарелка?».
Для тех, кто не знаком с ритмом работы Валентина Пикуля, поясню свои записи. Например: 14–15 — это не два дня февраля, это зимняя ночь с 14-го на 15-е.
И так продолжалось из ночи в ночь, из месяца в месяц — годами, без выходных, праздников, отпусков…
Одно за другим Валентин пытался заполнить «белые пятна» истории. Часто он выискивал «болевые точки» в народной памяти, чтобы справиться с этой болью, как «врач у постели тяжелобольного».
Не только романы полны захватывающих сюжетов, но и исторические миниатюры с необычными поворотами судеб, дающие пищу жадному уму, и, как всегда, оригинальные концовки, заставляющие не менее, чем над чужими, задуматься над собственными жизнью и судьбой.
Пикулю было всегда заманчиво найти в глубине ту ниточку, которая связывает человека нынешнего и людей прошлого, а оно, прошлое уходит стремительно, как и настоящее. Надо сохранить в сознании людей детали прошлого, чтобы мы могли по-новому взглянуть на нынешние времена.
После прочтения двухтомника миниатюр восхищённый корреспондент, ознакомившийся с исторической мозаикой, писал: «Если бы Валентин Пикуль не написал ничего, кроме своих миниатюр, то и тогда бы он снискал себе славу российского О’ Генри…»
Говорят: всё поросло быльем, всё проходит…
Нет, ничего не проходит бесследно, всё остается людям.
Остались читателям и исторические миниатюры Валентина Пикуля, имена героев которых преступно предавать забвению…
Прикоснитесь к миниатюрам Валентина Пикуля, заставившего говорить историческую немоту, и вы почувствуете, как обогатится Ваш мир…
Глава двадцать третья НА ПОДСТУПАХ К СТАЛИНГРАДУ
Роман «Барбаросса» занимает особое место в творческой биографии писателя. Эта книга о войне, а значит, и о Сталинграде.
Последняя книга Валентина Пикуля.
Валентин Пикуль не думал писать роман-дилогию «Площадь павших борцов» («Барбаросса» и «Площадь павших борцов»). Его чаще интересовали более отдалённые по времени события. Работу над романом он начал в 1984 году, когда узнал подробности гибели своего отца в рядах защитников Сталинграда. На титульном листе романа рукой писателя начертано посвящение: «Светлой памяти Саввы Михайловича Пикуля, который в рядах морской пехоты погиб в руинах Сталинграда — с сыновней любовью посвящаю».
О Сталинградской эпопее написано так много, что книги историков и мемуары очевидцев составляют значительную библиотеку, с которой Пикулю пришлось не только ознакомиться, но и детально изучить.
При работе над романом писатель использовал более пятисот (!) историко-архивных источников, монографий, а также воспоминания отечественных и зарубежных очевидцев. Но ему всё, казалось, было мало.
— Ты носи мне мемуары солдат и местных жителей, — определил он круг поисков, — мне нужны мелкие детали, которые в нашем деле — не мелочь.
В истории всех войн, о которых Валентину приходилось писать, автора чаще всего увлекало сплетение стратегии с политикой.
Понятно, что Сталинград — это не просто город на Волге, символ нашей победы: скорее всего — это главный военно-политический фактор всей мировой войны, влияние которого сказалось во всём мире, даже послевоенном! Географические рамки слишком тесны для этой битвы.
События на чердаках и в подвалах Сталинграда мощным эхом отзывались в жарких пустынях Ливии, на скользких водах Атлантики, от них зависело многое в жизни народов Европы и Америки; Сталинград отразился на кризисе режима Муссолини в Италии; от его руин протянулась цепочка заговоров против Гитлера; наконец, со Сталинграда началось идейное преломление в сознании немцев, когда из разброда мнений не сразу, но достаточно чётко выковалось антифашистское движение.
Пикуль честно признавался, что он не считает себя вправе приглашать читателей в окопы Сталинграда, ибо сам в них не бывал, но как писатель-историк и участник войны не может пройти мимо этих грандиозных событий.
Валентин посвятил книгу памяти отца. И это ко многому обязывало. Он должен был написать книгу, достойную героев Сталинграда.
Пикуль очень любил отца, часто вспоминал о том, как трудно жилось, как на последние копейки отец покупал ему, маленькому Вале, детские книжки. Именно благодаря отцу он в четыре года уже бегло читал, сделав первый шаг на ступеньку своего призвания.
Роман давался трудно. В процессе долгих лет его создания приходилось отступать, останавливаться, переводить дыхание и, собрав волю, снова бросаться в атаку.
Валентину многое пришлось переосмыслить и сделать собственные выводы… Он хотел получить ответы на вопросы: «кто виноват и как могло случиться, что немцы оказались на берегах Волги?»
Дирекция памятника-ансамбля «Героям Сталинградской битвы», узнав, что Валентин Саввич работает над книгой о Сталинградской битве, прислала писателю в 1986 году «Священную землю, пропитанную кровью советских воинов — защитников Сталинграда. Земля взята с места самых ожесточённых боёв и бессмертных подвигов в период Сталинградской битвы на Мамаевом кургане». И эта коробочка со священной землёй лежала у него перед глазами, на рабочем столе, напоминая об отце.
Работа над книгой требовала много сил, энергии и здоровья. Внешне Валентин Саввич был бодр. Накануне дня рождения пришёл доктор Лев Борисович Чижов. Сделал электрокардиограмму, сказал, что негативных изменений нет. Немного расстраивало Пикуля только то, что он не успевал закончить планируемый том «Барбароссы» ко дню рождения.
— Буду навёрстывать упущенное, — сказал мне Валентин, — раз ты приболела, то лежи в постели и никаких гостей, а я поработаю.
У меня действительно была температура, и я день рождения супруга провела в постели, принимая лекарства.
Дверь никому не открывали, а на некоторые звонки по телефону отвечал Валентин, вводя абонентов в изумление: ибо к телефону он практически не подходил.
В эту ночь я ощутила, будто мне кто-то пощекотал лицо, и я, проснувшись, включила свет. Надо мной порхала, видимо, влетевшая в форточку большая бабочка. Открыв дверь лоджии, я выгнала её полотенцем на улицу. В квартире была тишина. Меня потянуло к двери кабинета. Осторожно заглянула: Валентин вдохновенно работал…
15 июля вечером мы долго разговаривали. Валентин был на подъёме. Воодушевлённо, с восторгом делился ближайшими планами: «Всё здорово. Осталось написать о Дьеппе, Черчилле, в заключении — о 23 августа и… всё! Это примерно авторский лист, и потом обращение к читателям — его мы напишем вместе… Вот только хочу посоветоваться — может, перед вторым томом сделать паузу?.. Не терпится написать “Когда короли были молоды”».
И Валентин почти на одном дыхании рассказал мне содержание своего нового романа о любимом им времени. Передо мной ожили: Елизавета Петровна, Фридрих Великий, молодой Ломоносов…
«Хотя и “Сталинград” в целом готов, — продолжал он, — есть все материалы ко второму тому, я уже знаю, когда и что говорил любой из героев. Вот и готовый “почасовик”»…
После разговора на эту тему он пошёл к рабочему столу, а я, пожелав ему успеха, в спальню.
Утром на столе лежала привычная записка:
«04 ч. 35 м. Закончил главу. Вылез на 223 стр. Ещё 19-я глава (проходная) и две главы целиком о 23 августа. После чего — “от автора”, и всё! Чувствую себя хорошо. Настроение бодрое.
5.10 — лягу.
6.10 — встал.
Не спалось, — объяснил он мне позже.
Часа в три дня он пошёл спать, а я отправилась по его просьбе оборудовать ему место на даче. Ещё прошлым летом были заказаны стеллажи для книг, которые Валентин собирался переместить на дачу. Но выполнение работ затянулось, и только в этом году обещание было исполнено.
Вернулась вместе с внуком вечером во время программы «Время». Распахнула входную дверь. На ковре недалеко от двери лежал Валентин.
Испуганный внук, посланный за соседкой… Нитроглицерин… Искусственное дыхание… Массаж сердца… Мне казалось, что пульс ещё прощупывается… Но врачи констатировали, что сердце Валентина Саввича в этот день остановилось…
Тяжело говорить и подробно описывать внезапную смерть любимого человека. Поэтому я поставлю здесь многоточие…
На столе остались десятки книг о Сталинградской битве с многочисленными закладками и пометками и несколько рукописных листов — материалы о 23 августа.
Как они должны быть скомпонованы и обработаны в замысле автора? Этого не может теперь сказать никто…
«Мы знаем те надписи, которые оставили на стенах Рейхстага наши доблестные защитники в победную войну 1945 года, а теперь прочтите и оцените, что написали рабочие на стенах своего родного тракторного завода: “Немцы! Вы ещё проклянёте тот день, когда вы пришли сюда. Лучше не лезьте! СТАЛИНГРАД СТАНЕТ ВАШЕЙ МОГИЛОЙ!»
Отец, отечество — это слова одного корня. И есть что-то легендарно-загадочное в судьбе писателя, нашего современника, протянувшего для нас столько длинных ярких ниточек в прошлое Отечества, отдавшего последний сыновний долг и сложившего голову, как и его отец… на подступах к Сталинграду.
Тело Валентина увезли в госпиталь…
Я вошла в кабинет. Заплаканными глазами взглянула на его постель и место за столом. Внезапно остановившиеся часы у постели показывали 21.34… время ухода Валентина в мир иной.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги