Варвары против Рима

ЧТО СКРЫВАЕТСЯ ЗА МИФАМИ

Из всех варварских народов, которые бродили по Европе в V в. н. э., только вандалы и гунны заслужили наихудшую репутацию за свои дикие и бессмысленные разрушения. И все же, как это часто случается с навязанной нам историей варваров, дело обстояло несколько иначе.

Аттила неудержимо надвигался с востока со своими ордами кровожадных гуннов к воротам Рима — ну почти к ним — пока не был остановлен рукой Божьей в лице папы Льва I. В этой истории много странностей. Для начала она игнорирует тот факт, что Аттила объявил, что он идет спасать девицу в горе (именно так!). Но больше всего удивляет то, что чем четче пытаются выявить роль гуннов в истории, тем менее отчетливой она становится.

Нет никаких сомнений, что Аттила существовал, но намного труднее установить наличие гуннских орд. Большинство следовавших с ним воинов были на самом деле германцами. Было подсчитано, что одновременно в Европе присутствовало не более 15 000 гуннских воинов[316]. А когда пытаешься найти следы пребывания гуннов, выясняется странная вещь: их нет. Не существует ни одного портрета гунна, не обнаружено ни единого места проживания Аттилы. Известно не более двухсот захоронений, которые имеют какие-то основания считаться могилами гуннов, но даже сейчас их принадлежность вызывает споры. Да что там говорить, мы понятия не имеем, какой язык использовали гунны, за исключением того, что ко временам Аттилы его двор говорил на готском. Даже имена вождей гуннов времен Аттилы (наиболее вероятно) германские по происхождению. Это относится и к самому Аттиле.

Трудности индентификации гуннов — яркое свидетельство того, что они не были, как их изображают, безжалостными убийцами, готовыми прикончить всякого, кто встречался им на пути. Конечно, нет сомнений в том, что гунны провели какое-то время в Восточной Европе, но отсутствие свидетельств самостоятельной культуры гуннов указывает, что они не столько уничтожали народы, которые себе подчиняли, сколько смешивались с ними. На самом деле, такой вывод напрашивался, если без предубеждения относиться к письменным источникам. Вот почему еще в 1920 г. Герберт Уэллс, писатель, критик современного ему общества и популяризатор истории, пояснял, что: «Вместо того чтобы убивать, они шли на военную службу и вступали в смешанные браки с представительницами народов, которые завоевывали. Они обладали даром, необходимым для всех народов, судьбой назначенных для политического превосходства, — способностью к толерантной ассимиляции»[317].

Смешно, но именно процесс ассимиляции стер все свидетельства о гуннах, сохранив только свидетельства о тех, кого они подчинили.

Этому имиджу гуннов как беспощадных убийц мы обязаны европейскому национализму и пропаганде времен Первой мировой войны. Германские романтики сочиняли свою легенду, изучив старые мифы, среди которых были волнующие истории о героическом неистовом вожде гуннов по имени Этцель (Аттила). В 1900 г. кайзер Вильгельм II, припомнив эти сказания и поместив их в ложный исторический период, так обратился к войскам, отправлявшимся на подавление восстания в Китае:

Британские газеты с негодованием набросились на эту речь, а когда они писали о зверствах, кстати выдуманных, германских войск в Бельгии в начале Первой мировой войны, то использовали слово «гунны» как эпитет для характеристики немецкой жестокости. Возвратить доброе имя Аттиле и гуннам так и не удалось.

Вандалы пострадали от аналогичного искажения прошлого Европы. Они, конечно, подарили нам термин, обозначающий тех, кто умышленно портит чужое добро. И все же вандалы поступали в соответствии с моральными принципами, которые можно рассматривать как более жесткие, чем наши собственные, и ничего не ломали.

В случае с вандалами вина лежит на церковных хрониках (тоже базирующихся на мифах). После гордоновских бунтов в Лондоне в 1780 г., когда были атакованы сторонники католической эмансипации, поэт Уильям Купер назвал толпу, которая сожгла библиотеку лорда Мэнсфилда, «вандалами»[319]. Купер впитал с молоком матери церковное понимание преступлений вандалов. Он провел всю жизнь под присмотром церковников и написал несколько хорошо известных в Англии гимнов, включая «Удивительную благодать».

Образ вандалов-разрушителей быстро привился. Во время Французской революции один епископ-революционер употребил слово «вандализм», чтобы охарактеризовать уничтожение французской республиканской армией общественных зданий и монументов[320]. Он назвал действия армии «вандализмом», и слово стало популярным.

Корни такого словообразования следует искать в тех приемах, которые использовали и римляне, когда писали о своих врагах. Письменные упоминания и о гуннах, и о вандалах не всегда враждебны, поскольку и те и другие в разные времена рассматривались как союзники Рима. Один вандал вообще много лет играл заметную роль в Западной Римской империи. Но когда возникала вражда, латинские и греческие источники охотно живописали всякие ужасы. Как мы уже видели, римские авторы искажали истину, когда говорили о тех, кого считали «варварами». Но к V в., когда по-иному стали восприниматься сами варвары, для этого нашли новый способ.

Многие варварские сообщества теперь настолько сраслись с Римской империей, что прежние различия между римлянами и варварами, тесно связанные с идеей границы, начали стираться. Но это не заставило римлян перестать видеть в варварах «чужих». Когда империя стала христианской, «чужими» стали язычники. А когда «чужих» обратили в христианство, их место заняли еретики. В обществе, где религия затрагивает все стороны жизни, культурные различия рассматриваются как религиозные, а их демонизация под видом ереси действительно явилась подарком человечеству от христиан[321]. Реальная история вандалов и гуннов разыгралась в мире, который переходил от язычества к христианству. И происходило это совсем не так, как в мифах.

ХРИСТИАНИЗАЦИЯ ИМПЕРИИ

Римский поэт V в. Рутилий Клавдий Намациан считал, что все несчастья, которые должны были обрушиться на Рим на протяжении его истории, можно свести к одному событию, случившемуся около 406 г. Ни один историк никогда не разделял его мнения, но, может быть, это как раз и показывает, как мало историков, готовых поддержать точку зрения людей, о которых они пишут. Упомянутым событием было сожжение книг[322].

Сивиллины книги веками хранились в храме Аполлона на Палатинском холме в Риме. В них содержалась история мира, и прошлая, и будущая, записанная сивиллой, или, другими словами, пророчицей. Согласно легенде, в незапамятные дни, когда Римом еще правил царь, перед ним предстала сивилла и предложила городу купить девять книг, заключающих в себе судьбу мира, за 300 золотых слитков. Царь отклонил предложение. Сивилла сожгла три книги, а за оставшиеся шесть потребовала ту же цену. И вновь получила от ворот поворот. Она сожгла еще три книги, вновь оставив цену неизменной. Царь поддался, сивилла исчезла, а у Рима появился свой оракул.

Листы книг (а это, видимо, были действительно листы, пальмовые листы с текстом на греческом) были помещены в подземное каменное хранилище в храме Юпитера Капитолийского, видимо, около 500 г. до н. э. У них были особые хранители, вначале — два, затем — пятнадцать. Эти служители в кризисные времена по требованию сената толковали тексты. Если кто-то из хранителей разглашал пророчество, его казнили.

Римская история пестрит упоминаниями об этих пророчествах. Например, когда Ганнибал стоял у стен Рима в 217 г. до н. э., небо заполонили знамения. Согласно латинским источникам (кто бы в них сомневался?), солнечный круг уменьшился в размере, затем показалось, что он собирается столкнуться с Луной, потом на дневном небосклоне появились две Луны. Чтобы окончательно убедить даже самых тупых, что дела идут наперекосяк, небо раскололось на части, меж ними засиял яркий свет, который был словно огонь[323]. Хранители сивиллиных книг были посажены за работу. Они приказали запаниковавшим горожанам выйти из домов, сесть на перекрестках и молиться Гекате, царице Небес. А когда черный камень упадет с неба в Азии, они должны пойти и принести его. Упал, принесли, и Ганнибал не смог продвинуться дальше[324].

Историки предположили, что это совпадение. Возможно, они правы.

Примерно через 500 лет, в 270 г. н. э., когда алеманны угрожали Риму, император Аврелиан получил сенатский указ о необходимости толковать книги сивиллы[325]. К тому времени они хранились в храме Аполлона, и были это уже совсем другие тексты. Оригиналы сгорели при пожаре, а новые купили у таинственных восточных торговцев оккультного подержанного товара. Но даже и такими они по-прежнему сохраняли свою силу. На этот раз книги захотели «процессий жрецов в белых одеждах, сопровождаемых хором юношей и девственниц, ритуального очищения города и окрестностей и жертвоприношений: эти торжества лишат варваров сил и не дадут ступить в мистические земли»[326]. И снова город был спасен.

Вновь историки отреагировали на обряд с иронией. Но этот рассказ показывает, какое исключительное значение имели пророчества и предсказания для римлян, ведь они искренне верили, что их империю защищают боги. Отсюда видна глубина перемен, произошедших в империи с воцарением христианства.

Человеком, который приказал сжечь книги, подлинным правителем Западной империи в то время был великий полководец Стилихон, убежденный христианин. Он совершенно сознательно нарядил свою жену в драгоценности, украшавшие статую богини Победы, которая веками была обязательным атрибутом заседаний сената, потому что Стилихон хотел изгнать язычество из душ римлян.

Стилихон был вандалом.

Процесс, в результате которого варвар стал стражем Римской империи, был апофеозом политики романизации мира в пределах ее границ. Вандалы были не особо воинственной нацией германских земледельцев, чьей судьбой стала вынужденная миграция. «Вандал» (Wandal) означает «скиталец». Эти крестьяне постоянно двигались на юг, в то время как их более воинственные соседи занимали их земли. В итоге более чем за 300 лет или около того, они переместились из нынешней центральной Польши в Богемию и, в конце концов, оказались в Римской империи на положении беженцев. Они имели скандинавскую внешность, были сильны духом и довольно плохо приспособлены к войне. В итоге император Константин в 330 г. расселил их в балканской провинции Паннония с условием, что они обзаведутся крестьянскими хозяйствами и будут поставлять рекрутов. И, конечно, научатся быть похожими на римлян.

Беженцы свыклись с новым образом жизни, а многие юноши отправились служить в римские вспомогательные войска. Но 40 лет спустя их мир был ввергнут в хаос вторжением гуннов.

Но не самими гуннами. Область между Кавказом и Дунаем напоминала большой бильярдный стол, на котором одна группа людей сгоняла с места другую, а та спихивала третью. Гунны столкнули готов. Готы врезались в вандалов. А вандалы угодили в лузу.

Готский историк, писавший примерно 200 лет спустя, сообщает, как в понимании его народа выглядели настоящие варвары. «Гунны, — объяснял он, — раса, порожденная любовной связью скифских колдуний с демонами пустыни». Вначале это были «маленькие, грязные, чахлые создания, владеющие лишь подобием речи». Теперь они выросли в монстров, чьи морды представляют собой «бесформенный почерневший кусок мяса, с маленькими точками вместо глаз. У них нет волос ни на щеках, ни на подбородке… вместо этого — глубокие борозды шрамов, идущие вниз по бокам лица… они маленькие, но гибкие, особенно искусные в верховой езде, широкоплечие, умеют пользоваться луком и стрелами… под человеческим обличьем этих созданий скрывается свирепая натура Зверя»[327].

Гунны, несомненно, выглядели пугающе, и не только потому, что у них был восточный тип лица. Гунны изменяли форму черепа, накладывая маленьким детям на головы шины из досок, чтобы сплюснуть и удлинить череп. До нас не дошло ни одного изображения лица гунна, но о том, какими они были, можно судить по древним рисункам майя и керамическим головам из Центральной Америки. Майя делали со своими детьми то же самое и в то же самое время. Однако они, в отличие от гуннов, не наносили на лица шрамов. Те можно увидеть на лицах жителей Центральной Африки, где принадлежность к племени и сегодня еще удостоверяется отметинами на щеках.

Есть в гуннах что-то странное. Очень мало известно об их жизни до прибытия в Дакию и о том, что заставило их двинуться в путь. Никто не знает, откуда они пришли и сколько времени заняла дорога. Неведом и их язык.

По общему мнению историков, они просто шли прямо на запад, с востока через весь Казахстан. Подобное представляется крайне маловероятным с учетом исключительно суровых условий в районе Аральского моря. Там пастухам нельзя пройти, не потеряв свои стада и не голодая, а всадникам там нечем кормить своих коней. Но в 350 г. Шапур II был вынужден приостановить свою борьбу с Римом, поскольку гунны прорвались через восточную границу. И этот прорыв дал им доступ к пути из Азии к Черному морю параллельно реке, отделяющей Бухару от Мерва, то есть вдоль Окса.

Сегодня Окс (Аму-Дарья. — Прим. перев.) — несудоходный поток, текущий на север через пустыню к Аральскому морю. Другими словами, он ведет в никуда. Но в римские времена река текла на северо-запад и впадала не в Аральское, а в Каспийское море[328]. Как только в 357 году Шапур возвратил себе контроль над восточными областями, этот путь стал очевидным маршрутом бегства гуннов: на север, к Каспию, через Кавказ, затем к Черному морю и Карпатским горам. И поскольку эти странные люди мало-помалу двигались все дальше на запад, преодолевая горы, пустыни, болота между Азией и Европой, за ними потянулась длинная цепь событий.

В 1995 г. сплюснутые гуннские черепа были обнаружены в захоронениях II–IV в. в Покровке, к северу от Каспийского моря (а стало быть, к западу от Урала)[329]. Но как они там оказались? Трудно поверить, что гунны могли попасть туда, не пройдя через восточные области Персидской империи и Кавказ. Позднее византийцы будут приплачивать персам за оборону этого прохода, поскольку осознают грозящую опасность[330]. Если бы они не считали эффективным способом недопущения пришельцев, то не стали бы впустую тратить деньги.

Но вполне возможно, что, если бы Рим не сражался так долго и упорно, ослабляя Персию, гунны никогда бы не прошли. И легкомысленный Запад не познал бы кошмара встречи с людьми, которые «жарили беременных женщин, вырезали зародыш, клали его в блюдо, наливали воды и окунали свое оружие в это варево. Они ели мясо детей и пили кровь женщин»[331]. На самом деле гунны, конечно, не делали таких вещей, но рассказ демонстрирует, какой страх вызывали эти люди.

Считается, что эти звери первоначально были кочевыми скотоводами, обитавшими в монгольских степях. Кочевники обычно ведут очень упорядоченную жизнь, которая сосредоточена вокруг их животных. Они поддерживают жизнь своего скота, а скот помогает выжить им. У них нет постоянных жилищ, потому что дважды в году они перемещаются вместе со своими животными между летними и зимними пастбищами и несколько недель проводят в пути. У них неизбежно складывается относительно равноправное общество, поскольку во время миграций судьба одного зависит от всех. Кроме того, они подвижны и должны быть хорошими всадниками, чтобы защищать свои стада.

В Монголии стада состояли из овец, коз, крупного рогатого скота, верблюдов и яков. Они давали гуннам мясо и питье (150 различных видов молочных продуктов), топливо (навоз), одежду и войлочные палатки. Стада нужно было постоянно пасти. Например, коз и овец следовало выводить на пастбище после лошадей и коров, потому что они щиплют траву ближе к корням. Гуннские стойбища были палаточными городками, в которых имелись свои ремесленники-специалисты: плотники, ткачи, кузнецы и, конечно, оружейники.

Главным оружием гуннов был композитный обратный лук, уже хорошо известный народам Восточной Европы. Такое оружие не просто сделать. Ненатянутый, он изгибается в направлении, обратном натянутому луку. Рог расщепляют и наклеивают на деревянную основу, чтобы образовать внутреннюю поверхность, потому что он сопротивляется сжатию и с силой пружинит, когда лук согнут. Сухожилия крепятся на наружной стороне, так как они противятся растяжению и возвращают согнутый лук в его первоначальное положение. Каждую деталь нужно тщательно подбирать по толщине и форме. На изготовление хорошего лука уходит год.

Это было мощное оружие, но несколько ограниченное в применении. Человек на коне не мог свободно пользоваться луком длиной более 40 дюймов, поэтому в большинстве случаев они были величиной около 30 дюймов. Более длинный лук мощнее и эффективней на больших дистанциях, но непрактичен. Именно такие луки и приводили врагов гуннов в ужас. Несколько гуннских луков были найдены в гробницах, и все они были длиной от 50 до 63 дюймов — примерно в два раза длиннее «нормального» обратного лука[332]. 63 дюйма — длина английских средневековых «длинных» луков, которые были высотой с самого стрелка. А благодаря слоеной конструкции монгольский лук был куда мощнее тех, которые пробивали латы французских рыцарей.

Кажется невероятным; что всадники на маленьких пони могли управляться с таким оружием. Разгадка кроется в том, что лук был асимметричным: нижняя секция имела такую же длину, как у обычного обратного лука, а верхняя была значительно больше. В результате получалось оружие, для овладения которым требовались годы тренировок, но благодаря ему гунны могли поражать противника с безопасного для себя расстояния. Довольно трудно ожидать такого от народа, озабоченного в основном защитой своих стад. Это было оружие первого удара, применяемое против врага, который и не подозревает, что его станут атаковать.

Кочевники обычно поддерживали определенные отношения с оседлыми земледельческими сообществами, поскольку нуждались в зерне, которое получали как дань. Это обстоятельство, плюс необходимость перегонять скот в назначенное время на известные пастбища делали круговорот кочевой жизни довольно предсказуемым. Но единственная имеющаяся у нас информация о прибытии гуннов содержится в готском мифе, согласно которому у них не было скота. Между территориями гуннов и готов находилась непреодолимая преграда: с севера Азовского моря — могучая река Дон, а ниже, вплоть до Черного моря, — обширные болота.

Как они жили, остается загадкой. Действительно ли гунны были кочевыми скотоводами? Судя по тому, что они, как гласит легенда, пересекли болота, нет. Самая старая версия этой легенды досталась нам от грека Евнапия Сардийского (346–420 гг.), который считал, что у них были стада. В один прекрасный день одну их телку ужалил овод, и она рванула прямо через болото, и бегущий следом пастух открыл новые земли, населенные готами. Но Евнапий решил, что этот рассказ не совсем верен — слишком похоже на переработанный отрывок из классической пьесы Эсхила «Прикованный Прометей», написанной 800 лет назад, — и Евнапий его подправил. Он пришел к мнению, что погоня через топи на самом деле описывает преследование оленя гуннскими охотниками[333].

Эту охотничью байку повторяло множество историков, в их числе Приск, знавший гуннов и встречавшийся с Аттилой. Вероятно, эти люди не считали гуннов кочующими пастухами. У пастухов вдоволь мяса — зачем им тратить время на охоту? Они могли бы полезть в таинственную трясину за вкусными фруктами или овощами, но никак не за мясом.

Мы понятия не имеем о причинах, побудивших гуннов двинуться в Дакию. Если у них когда-то и были стада, похоже, они их потеряли и стали охотниками, не привязанными к какому-то определенному месту. И вот на западном берегу Черного моря они обнаружили стада одомашненного мяса, которое только и ждало, чтобы его съели. Появление гуннов вызвало сильнейший шок. Они перемещались быстрей любого гонца, потому что каждый всадник скакал, держа за узду запасных лошадей, так что его конь всегда был свежим. Облако пыли, грохот копыт и небо, черное от смертоносных стрел. Готы бежали, спасая свои жизни.

Именно тогда значительная часть готского населения Дакии форсировала Дунай, чтобы найти убежище в империи. Но вандалы уже занимали земли, на которые явились готы, — современную Сербию и Болгарию — и нет ничего удивительного, что, когда готы, доведенные до отчаяния, принялись за грабежи, вандалы были рады помочь римлянам прогнать их.

Итогом стала битва при Адрианополе, в которой погиб император Валент, а одним из немногих выживших оказался преданный ему капитан вандалов, женатый на римлянке. Их сыну было предназначено стать самым могущественным человеком в Западной империи, хотя он и был вандалом. Его звали Стилихон.

У Стилихона не было альтернативы при выборе карьеры. Воинская служба, как и профессии пекаря, мясника или фермера, были обязательными наследственными занятиями. Империя не отличалась социальной подвижностью. Это значило, что если варвар попал в армию, то служить будут и его потомки. Римская армия уже не являлась главной романизирующей силой империи. Она, в сущности, больше и не была чисто римской. Но тогда и сам Рим перестал быть кристально римским.

Империя полностью трансформировалась в IV в. Это довольно темная история. В 312 г. старший офицер Константин взял Рим с армией, сражавшейся под христианской символикой. Через 12 лет он стал единственным правителем империи. Константин создал наследственное монархическое государство со столицей в новом христианском городе Константинополе, Новом Риме, и стал поощрять переход в новую религию, догматы которой устанавливал сам.

У империи Константина был один большой враг — исповедующая другую религию Персидская империя. Это стало основной причиной того, что нервный центр Римской империи располагался так далеко к востоку от Рима. Персия причиняла массу неудобств. Последний император династии Константина, Юлиан, был убит персидским императором Шапуром II в 363 г. По мере того как Персидская война пожирала армию за армией, Запад становился все уязвимей. Легионы, когда-то оборонявшие границу, были заменены милицией и гарнизонными солдатами, плохо вооруженными и обученными, а безопасность Галлии была отдана в руки полевой армии «варварских» наемников. В итоге на позднем латинском языке солдат назывался barbarus.

В 364 г., вслед за поражением Юлиана и скорой смертью его юного преемника, армия назначила императором одного из офицеров. Римляне отказывались называть своих правителей королями, но это определение лучше всего подходит к Валентиниану. Он ввел в управление империей «семейный подряд»: сам руководил западной ее частью из Милана, а его брат Валент, на правах младшего, правил восточными провинциями из Константинополя. Кроме того, Валентиниан организовал отдельный двор в Трире, возле современной границы Германии с Люксембургом, и отсюда управлял (символически) бывшими кельтскими землями в Британии, Галлии и Испании самый младший император, его юный сын Грациан. Каждый из них носил титул августа.

Империей теперь правили августейшие дворы с малопонятным этикетом и келейностью. Сердцем двора была священная особа августа, живого бога, восседающего на троне за драпировками, в чьем присутствии все обязаны были пасть ниц. Налицо было подражание персидской форме царствования.

Управление было сосредоточено в руках группы министров, приближенных к императору. В их число входила священная дворня, с управляющими, домашней прислугой, привратниками и стражниками, а также старшие чиновники, советники и секретариат. Имелись юридический отдел; начальник отдела кадров, надзиравший за назначениями и контролировавший охрану; «учетчик священных даров», который заведовал казной (включая шахты, монетный двор, налоги и таможенные сборы), он также платил государственное жалованье и управлял имперскими ткацкими фабриками, организовывал выдачу одежды или соответствующего денежного довольствия двору, армии и гражданским службам. Были «учетчик личной казны», занимавшийся государственной собственностью, и преторианский префект, руководивший военными поставками, почтовой системой, дорогами, мостами и проч. Эта административная машина обслуживала саму себя и армию, съедавшую почти все доходы империи. Армия защищала двор — двор охранял армию. В самом августе, строго говоря, никакой нужды не было — он просто олицетворял власть.

Поэтому, когда в 374 г. Валентиниан умер (от удара, вызванного вспышкой гнева на переговорах с варварами на Дунае) и Грациан заступил на его должность в Милане, армия и бюрократия в Трире признали 8-летнего братика Грациана августом Валентинианом II.

Грацианова вотчина, Милан, была городом, где 60 лет назад Константин принял христианство, и власть там делилась между двором и кафедральным собором.

Когда в 375 г. готы перебрались через Дунай в эту христианскую империю, Валент настоял, чтобы они приняли христианство. Новую религию Константин считал лучше прежней Потому, что каждый епископ, в отличае от языческих жрецов, единолично руководил своей паствой и контроль над епископами давал императору совершенно новый тип власти. Конечно, это подразумевало имперское вторжение в теологию. Император отождествлялся с Солнцем, поэтому христианский «шабат» переехал с субботы на День Солнца, воскресенье. Христос изображался как бог Солнца, а с 352 г. церковь смиренно празднует день рождения Иисуса 25 декабря, в праздник Sol Invictus (отождествляемого с императором), и День рождения Митры, божества, чей культ почитался в армии всеми: солдатами, офицерами.

Константин страстно желал, чтобы епископы соглашались с ним всегда, независимо от того, что они по этому поводу думают. Результатом стали скверные и смущающие споры на церковном соборе, который он созвал в Никее в 325 г. Философский вопрос, как описать сущность различия между Иисусом и Богом, перерос в жестокую схватку — на кону Оказались ставки побольше, чем спасение души. Константин ввел налоговые льготы для духовенства, а состоятельные граждане соперничали друг с другом в стремлении внести свою Лепту в новую официальную религию, чтобы оказаться на хорошем счету у императора. Так что речь, помимо духовной власти над Римом, шла об огромных деньгах и реальной политике. Неудивительно, что различные партии духовенства Стремились провозгласить себя единственными легитимными лидерами и, соответственно, единственными достойными претендентами на главные призы.

Официально победителями стали епископы, доказывавшие, что Бог и его сын единосущны, тогда как проигравшие (названные арианами по имени их предводителя, ливийского епископа Ария) отмечали, что Иисус был «порожден», а потому должен считаться только подобным Богу и ему подчиненным. Но ариане хитрым маневром переиграли оппонентов, крестили Константина и выиграли приз.

За исключением Юлиана, язычника, считавшего, что «ни один дикий зверь так не опасен человеку, как христиане друг другу»[334], все августы, от Константина до Валента, соглашались с богословскими взглядами Ария. Установился вполне толерантный режим: христианам других убеждений было позволено доказывать свою правоту, но никакого официального статуса они не имели. Готы и вандалы вошли в арианскую христианскую империю. И приняли эту религию. Что в итоге стало причиной череды ужасных потрясений.

Природа нового римского государства была такова, что август, если он не был солдатом, был ограничен в своих действиях дворцовой бюрократией. Но в вопросах религии он имел верховную власть, и христианство предоставляло возможность для ее проявления. Нет ничего странного в том, что какой-нибудь харизматический христианский священник приобретет в такой ситуации значительное влияние. В такой роли выступил Амвросий, образованный законник, ставший епископом в Милане в 374 г., когда Грациану исполнилось 15 лет и он перевел свой двор в этот город. Амвросий был блестящим полемистом, вел праведную жизнь, насколько это было возможно, и пользовался в Милане исключительной популярностью.

Представлял он собой новую разновидность христианина, тринитария. Доктрина Троицы как триединого божества — Отца, Сына и Святого Духа — является развитием антиарианской концепции, прозвучавшей на Никейском соборе в 325 г. Согласно ей Бог и его Сын единосущны. Концепция эта, в сущности, мистическая, не рациональная. Как вынужден был позже объяснять Фома Аквинский: «Невозможно прийти к осознанию триединства божественных персон с помощью природного разума»[335]. Отсюда следует, что всякий, кто предложит вразумительное объяснение, окажется еретиком. Тем самым была подготовлена почва для возобновления удивительно путаных дебатов, которые на самом деле велись совсем о другом.

Основной причиной были власть, деньги и извечная латинская подозрительность по отношению к хитрым грекам, которым нельзя доверять. Популярность тринитаризма на Западе росла, а Амвросий все еще оставался светским чиновником — он был губернатором миланского региона. Когда умер прежний епископ Миланский, возник спор о его преемнике. Спор вышел за рамки приличий, и Амвросий пошел в церковь, чтобы успокоить присутствующих. Он был сыном римского гражданского государственного служащего и, как большинство римлян из высших слоев общества, сам не являлся христианином. Но неожиданно, под всеобщие шумные аплодисменты, его возвели в сан епископа. Амвросий поупирался для виду, но был окрещен и занял пост. Это был наилучший карьерный ход из всех возможных.

Вплоть до своего назначения Амвросий склонялся к поддержке официальной версии христианства — арианства, но вскоре его позиция изменилась. Великолепно манипулируя теологическими аргументами, он выстроил политическую платформу, с помощью которой власть от Константинополя переходила к нему. Основана его аргументация была на том, что официальная форма христианства, арианство, которую он изображал в совершенно карикатурном виде, — зло, а он мог бы привлечь Бога на сторону императора, который поддержал бы его в противоборстве с арианами-готами.

По ходу дела Амвросий написал свой первый латинский трактат о Святом Духе, основанный на труде грека Дидима: Святой Иероним жаловался, что Амвросий заменил хороший греческий на плохой латинский[336]. Этот труд стал частью его кампании по переманиванию на свою сторону Грациана с целью убедить его обратить империю в христианский тринитаризм, известный нам под названием «католицизм».

Несмотря на то, что Рим был городом Святого Петра, христианский энтузиазм Константина мало на нем отразился. Когда Константин умер, в Риме было семь церквей и усыпальница Святого Павла, причем она и пять церквей располагались за городскими стенами. Только Латеранская базилика (резиденция епископа Римского) и церковь Святого Креста Иерусалимского находились внутри города, но и их «сослали» в относительно дальний, восточный угол. В центре Рима по-прежнему царили языческие монументы, а большинство римских сенаторов оставались убежденными язычниками.

Главным языческим символом Римской империи была богиня Победы. Дион Кассий дает описание алтаря в дальнем конце здания римского сената с золоченой статуей крылатой богини[337]. Ее поставил здесь и украсил трофеями из Египта в 29 г. до н. э. первый император, Август, чтобы отпраздновать победу Рима над Антонием и Клеопатрой. Сенаторы по традиции воскуривали фимиам и совершали возлияния перед алтарем. Здесь же они давали клятвы, в том числе присягали на верность императору при его вступлении на престол. Богиня Победы была символом Рима и часто изображалась на монетах. Ни одно другое изображение в глазах христиан так не олицетворяло старый порядок, который они хотели уничтожить.

В 378 г., через четыре года после посвящения Амвросия в епископы, он убедил Грациана отказаться от титула pontifex maximus — главы жрецов империи, звания, которое с честью носили Константин и его преемники. Затем Грациан прекратил государственное субсидирование языческих мероприятий и убрал алтарь Победы из Форума. Когда делегация сенаторов захотела попросить его вернуть алтарь обратно, он отказался ее принять.

Это был тот самый год, когда Валент погиб под Адрианополем, пытаясь подавить восстание готов. Грациан, которому тогда было 19 лет, поставил на его место своего самого старшего по чину командующего, испанца и католика Феодосия. Амвросиева версия христианства утвердилась в самом сердце власти.

Новый человек в Константинополе немедленно начал окружать себя своими людьми. Через два дня после прибытия он снял арианского епископа Константинопольского и заменил его лидером тамошней (небольшой) католической общины. А в 380 г. он издал имперский указ, запрещающий арианство:

Католицизм был агрессивно нетерпимым, демонстрирующим всю дикость христианства, которая так ужасала Юлиана. Бросить христиан львам было чуть ли не гуманнее, чем отдать ариан католикам. Обитатели Константинополя чувствовали себя так, словно они жили во вражеской оккупации, поскольку их церкви были внезапно объявлены еретическими, а налоговые льготы отменены. Простые люди, не считаясь со своим императором, становились активными сторонниками арианства и идеи того, что Христос, рожденный человеком, ниже Бога. Все стали доморощенными теологами: «Если вы спрашиваете сдачу, человек пускается в теологический спор о рожденном и нерожденном. Если интересуетесь ценой хлеба, в ответ узнаете, что отец более велик, а сын менее. Если отмечаете, что баня сегодня чудесная, посетитель заявляет, что сын был создан из ничего»[339]. В Александрии ариане маршировали по улицам, распевая гимны своей вере.

Хотя католики захватили Константинополь и католицизм стал популярен на Западе, третий август, младший брат Грациана, Валентиниан II, по-прежнему оставался арианином. Как и его мать, живущая с ним в Трире. Понятно, что любой узурпатор, желающий отнять власть у Валентиниана II, решил бы для этой цели использовать религию как наиболее действенное средство. Поэтому, когда Магн Максим, испанец, упоминаемый в валлийской легенде как Максен Вледиг, был провозглашен римским гарнизоном императором Британии, он объявил себя католиком и обвинил маленького Валентиниана в ереси[340]. Затем, в 383 г., он вторгся в Галлию. Валентиниан с матерью бежали в Милан. Оборона Трира была оставлена на Грациана, основу чьих войск составляли африканские мавры и иранские аланы. К несчастью, они предпочли Максима. Так же поступили и алеманны, которых теперь использовали как вспомогательные римские части. Варвары пожелали видеть императором старых кельтских земель Максима. Грациана убили свои же солдаты.

Максим сменил Грациана и создал свой двор в Трире. Положение Валентиниана II стало еще более ненадежным. Амвросию, чья верность правящей фамилии явно была превыше всего, было дано задание договориться, чтобы провести переговоры с Максимом как католик с католиком. Амвросий отказался сдать мальчика узурпатору. Поэтому тот собрал армию, состоящую преимущественно из алеманнов, для похода на Италию. У Феодосия не было другого выбора, кроме как признать Максима августом в Трире в обмен на то, чтобы Валентиниан II остался августом в Италии. После этого соглашения, в 384 г., Максим назвал своего сына-наследника Виктора августом и более не признавал Валентиниана II.

Вот в таком мире юный Стилихон, сын отца-вандала и матери-римлянки, делал военную карьеру. Назревала война между Максимом и Феодосием. Но прежде чем отправляться воевать на запад, Феодосию надо было обезопасить границу с Персией. Он не хотел, чтобы его вынудили воевать на два фронта. Персидское правительство выглядело слабее, чем прежде. Существовала вероятность добиться мира с помощью переговоров, и для решения этой задачи был выбран Стилихон.

Когда Стилихона направили в 387 г. в Персию, ему было около 28 лет, и на него очень рассчитывали при выполнении этого задания. Ему нужно было убедить персов в возможности возобновления войны, но одновременно достаточно тактично придерживаться придворного протокола, даже более строгого, чем в Константинополе, чтобы их не обидеть. Стилихон должен был продемонстрировать чрезвычайно утонченную учтивость придворного, чтобы не показаться самонадеянным и грубым варваром. Он явно в этом преуспел и вернулся с мирным договором, в котором спорные земли Армении были поделены между двумя империями.

Учитывая, что Рим и Персия находились в состоянии войны более 400 лет, подписание долгосрочного мирного договора было огромным успехом. У Феодосия появилась возможность повернуть войска на запад и разобраться с Максимом. Стилихон стал главнокомандующим армии Феодосия и женился на племяннице императора.

Максим решил, что больше ждать нельзя. В конце лета того же 387 г. он вторгся в Италию и раз и навсегда сместил Валентиниана II. Тот бежал на Восток к Феодосию и попросил у него помощи. Феодосий, очевидно, сказал юноше, что как арианин он получил, что хотел[341], но тем не менее узурпатор будет наказан. Вот тут-то на сцену и вышел Стилихон.

Феодосий мог бы смириться с Максимом, признав, что он не может подчинить себе этого нового западного августа и продолжать жить спокойно. По крайней мере, до тех пор, пока Максим не решил бы прибрать к рукам и Восток. Или нужно было начинать бороться за то, чтобы восстановить на троне Валентиниана II как своего вассала на Западе. Феодосий был солдатом, а восточная граница была в безопасности. Так что выбрать подходящий вариант труда не составляло. Наградой за спасение Валентиниана II стали рука и сердце сестры Валентиниана, благодаря чему Феодосий стал членом династии, которая его назначила. И, конечно, вся эта арианская ересь должна была пресечься.

В 388 г. Максим был разбит и казнен. Валентиниана II восстановили в качестве августа Запада, под непосредственным надзором человека, которому Феодосий доверял больше всех, — Стилихона.

Амвросий теперь обладал неслыханной властью. В 390 г. он отлучил от церкви Феодосия за то, что с традиционной римской жестокостью тот наказал толпу бунтовщиков. Император подвергся епитимье. Это явилось удивительным свидетельством подлинной революции в империи. И события набирали ход. В 391 г. Феодосий объявил католическое христианство единственной отныне разрешенной религией. Жертвоприношения были запрещены, храмы превращены в церкви, язычество официально объявлено вне закона.

К удовольствию Феодосия, организовав дела на западе, Стилихон вернулся на восток, оставив Валентиниана II во Вьенне (вблизи французского Лиона) на попечении своего генерала Арбогаста. Замечательно способный во многих отношениях человек, Стилихон иногда допускал непростительные ошибки. Одну из них он совершил здесь. Дело в том, что по происхождению Арбогаст был франком, а франки не были христианами.

Объявили, что Валентиниан покончил с собой: он будто бы повесился.

Затем Арбогаст переехал из Вьенны в Рим и возвел на западный трон язычника-императора, к вящей радости язычников-сенаторов. Им стал Евгений, который вернулся к римским традициям, перестроил храм Геркулеса в Остии и выделял деньги на языческие игры и празднества. Более того, он согласился восстановить алтарь Победы, главный символ старого Рима.

Язычество, в буквальном смысле, шагало по стране, так как армия Евгения вышла в поход на Стилихона. Епископ Амвросий так испугался языческих сенаторов, что сбежал при их приближении. Арбогаст и новый префект Италии пообещали устроить армейскую конюшню в базилике миланской церкви и забрить священников в армию после ее победного возвращения. Мятежники под знаменами языческих богов Рима, Геркулеса и Юпитера. Феодосий, со своей стороны, взывал к христианскому Богу. Ему являлись знамения: апостолы в образе готских всадников.

С помощью вестготов Алариха Феодосий и Стилихон разбили Евгения. В войне христианства с язычеством была одержана решительная победа, и никогда больше в Риме не будет языческой армии. Алтарь Победы был окончательно уничтожен, а ожерелье богини украшало теперь шею жены Стилихона. Старый Рим и язычество стали прошлым. Будущее было за Стилихоном, Феодосием и Константинополем. И теперь был только один август: Феодосий правил по воле Божьей.

Католический Иисус, единосущный Богу, был чем-то вроде августа, но особо выдающегося. На мозаике приблизительно 390 г. в апсиде церкви Санта-Пуденциана в Риме мы видим нового имперского Христа, с нимбом, бородой, как у Юпитера, и, подобно старому римскому богу, восседающего на троне лицом к молящимся. Иисус стал защитником империи вместо Юпитера. На Арке Константина изображен сидящий на троне император с нимбом вокруг головы (нимб в то время был символом не святости, а власти)[342]. Фигуры, окружающие его, вздымают руки в мольбе точно так же, как ученики Христа на церковной мозаике. Как выразился Амвросий, Христос теперь встал во главе легионов[343].

Но готы, составлявшие значительную часть армии-победительницы, не отказались от арианства. После того, как их использовали в качестве чего-то вроде античного эквивалента пушечного мяса в войне с Евгением, они уже не хотели быть членами Римского клуба. Новая пропасть образовалась между варварами и римлянами. Прежние разграничения уже не имели особого смысла. «Римлянин» на протяжении веков не означало «имеющий отношение к городу Риму». Рим-город куда меньше значил, чем Рим-империя. И гражданство не было связано с римским происхождением: все свободные люди, живущие в империи, с 212 г. автоматически получали его. Варвары больше не были изгоями, они жили во всех частях империи и составляли большую часть ее армии. А поскольку империя была сильно военизированной, это означало, что варвары находились на первых позициях. Стилихон — самый яркий пример. Различия между римлянами и варварами стали, по существу, расовыми. Мать Стилихона была римлянкой, но отец — вандалом, поэтому он сам считался варваром.

Но Аларих и его готы были не просто людьми другой расы, они вдобавок были еретиками. Это играло на руку Феодосию. Данное обстоятельство, несомненно, поощряло греков переходить из арианства в католицизм, поскольку они не хотели, чтобы их отождествляли с варварами.

Летописцы империи однажды поняли, что единственные истории, заслуживающие запечатления, это повести о военных походах императоров. Теперь основной темой летописей становились не рассказы о военном могуществе, а о чудесных спасениях. К примеру, Созимен, историк, трудившийся в Константинополе примерно через 30 лет после взятия Аларихом Рима, посвятил только 4 строки этому факту и целых 54 — рассказу об обнаружении головы Иоанна Крестителя.

Католический тринитаризм был глубоко и намеренно иррациональным учением, и естественным следствием этого для католиков стало отождествление рационализма и науки с язычеством. Они гнули свою линию с потрясающим упорством. Одним из наиболее вопиющих примеров является обращение католиков с Гипатией из Александрии, первой известной нам женщиной, внесшей заметный вклад в развитие математики.

Ее отец заведовал Александрийской библиотекой, крупнейшим хранилищем литературных сокровищ древнего мира. Основанная в 283 г. до н. э., библиотека в пору расцвета насчитывала более полумиллиона документов из Ассирии, Греции, Персии, Египта, Индии и многих других стран. Книгохранилище было объединено с музеем, и таким образом возник университет, где более ста ученых проводили исследования, читали лекции, писали, переводили и копировали тексты. Часть книг хранилась в храме Сераписа. Когда в Александрию пришло христианство, всему этому наступил конец, и после смерти отца Гипатии его преемник не был назначен. Патриарх Александрийский Теодофил, который считал независимое мышление ересью, распорядился уничтожить все языческие храмы в Александрии, включая храм Сераписа.

Чтобы прибавить веса церковному порицанию, он и его соратники заявили, что Бог не обязательно всепрощающ и всегда может послать грешников в ад на веки вечные. Определение понятия грех в общем и целом означало неподчинение Теодофилу. Бог-отец, очевидно, здорово смахивал на него: вздорный, самовластный, безжалостный и одной природы с Христом, поскольку имел «глаза, уши, руки и ноги, как у человека».

Сразу же после выхода в свет прокламации Феодосия от 391 г., запрещающей поклонение языческим богам, Теодофил насильственно занял храм и превратил его в церковь, чем спровоцировал бунт, во время которого были убиты христиане. Затем он потребовал, чтобы префект и военный губернатор Египта ужесточили новые религиозные законы. Александрийские язычники в ответ забаррикадировались в Серапиуме. Согласно историку Руфину, этот храм-библиотека стоял на громадной платформе, высотой в 100 или более ступеней. «В центре зала возвышается святилище с бесценными колоннами, снаружи отделанное мрамором, просторное и величественное видом. В нем расположена статуя Сераписа столь большая, что его правая рука дотрагивается до одной стены, а левая — до другой», скульптура висела в воздухе, удерживаемая скрытыми магнитами[344].

Август Феодосий, получив то, что патриарх считал объективным отчетом о бунте, объявил убиенных христиан мучениками. Его приговор был таков: защитники храма Сераписа должны быть прощены, но сам храм разрушен. Патриарх повел к храму толпу христиан, и они на этом месте расчистили стройплощадку под гробницу мучеников и церковь. Книги уничтожили как языческие предметы.

Вот в такой атмосфере Гипатия примерно в 400 г. возглавила Платоновскую школу в Александрии, где читала лекции по математике и неоплатоновской философии. Это была обаятельная женщина, которая здорово управляла колесницей. Ей также приписывают изобретение астролябии. Гипатия вызывала восхищение у учеников и ненависть у католической церкви. Последнее не удивительно, поскольку Гипатия учила: «Все формальные догматические религии ложны и никогда не могут быть приняты уважающим себя человеком как абсолютные», «Сохраняйте свое право думать, потому что даже думать неправильно лучше, чем не думать вообще» и «Учить предрассудкам как истине — самая ужасная вещь»[345].

В 412 г. Теодофил отправился проверять, прав ли он был в отношении вечного проклятья, а патриархом стал его двоюродный брат Кирилл. Кирилл, живущий, как фанатичный католический монах-фундаменталист в горах, прибыл в Александрию с намерением искоренить всякую ересь, то есть любые отклонения оттого, что он считал ортодоксальной верой. Из здоровенных монастырских братков, христианских фундаменталистов, из его горного убежища он организовал личную армию и назвал своих солдат parabalani.

Этим словом первоначально называли христиан, которые отваживались помогать жертвам чумы, и оно означало примерно то же, что «экстремал», «азартный игрок», «сорвиголова». Сходство с мусульманскими талибами (то есть «студентами») потрясает. В итоге император настоял, чтобы численность parabalani не превышала 500 человек. Кирилл лично возглавил их. В 415 г. он напал со своей оравой на александрийскую синагогу и приказал изгнать большую часть евреев из города. Когда римский префект Орест, пытаясь сохранить светскую власть, возразил против приказа Кирилла, то подвергся нападению parabalani. Кирилл провозгласил, что теперь все они святые.

Гипатия якобы была советчицей Ореста, поэтому в качестве достойного наказания parabalani схватили ее, затащили в церковь, содрали одежду и изрезали тело на куски острыми ножами для разделки устриц. Затем они сожгли ее останки[346]. Ну а что еще прикажете делать с женщиной, которая «посвящала все свое время магии, астролябиям и музыкальным инструментам и вводила в заблуждение многих людей посредством сатанинских ухищрений»?[347]

Кирилл почитается как святой и по сей день.

Единоличное правление Феодосия империей продолжалось всего два года. Он умер в Милане в 395 г., в возрасте 49 лет от роду. Стилихон, которому было около 35 лет, объявил миру, что на смертном одре император назначил двух своих сыновей, Аркадия и Гонория, править, соответственно, в Константинополе и Милане, а поскольку Гонорию всего девять лет, он, Стилихон, назначен его опекуном. Вандал Стилихон стал править Западом. Он объявил, что был назначен также и опекуном Аркадия, но с этим упорно не соглашался двор Аркадия в Константинополе.

Стилихон — такой же ярый приверженец христианства, как и Феодосий с его сыновьями, — приступил к очищению Рима от языческого наследия. Теперь империя была защищена лучше, чем прежде: ее охранял христианский Бог. И, к ужасу сохранившихся язычников, таких, как поэт Рутилий, Стилихон был готов испытать новую веру, разорвав связь Рима с прошлым и будущим: он решил сжечь сивиллины книги.

В то время, как он совершал этот поступок, на противоположных берегах Дуная, всего в паре сотен миль друг от друга, родились два младенца. Потом эти дети возглавят армии, а их имена останутся в истории на многие века. Вместе с дымом горящих страниц сивиллиных книг уносились в небо непрочитанные предписания римлянам о том, как защищаться от этих армий. Один малыш, когда вырастет, возглавит гуннов. Другой станет королем вандалов.

Страшная ирония заключается в том, что дошедшая до нас полузабытая, плохо понятая история подтверждает худшие опасения поэта. «Аттила Гуннский» — не столько имя, сколько эпитет этой бессмысленной жестокости. «Вандал» попросту означает «грабитель», «разрушитель», «громила», хотя самих вандалов описывали как людей порядочных. Язычники, гунны, не стали разрушать христианский город Рим, а ушли прочь от его стен, когда их об этом попросил папа, да и вообще покинули империю.

На смену иронии приходит парадокс. Именно высокая мораль вандалов и уход гуннов из Италии добили Западную Римскую империю и положили начало средневековой Европе. Эти два народа были тесно связаны друг с другом, потому что вандалы убегали от гуннов.

ВАНДАЛЫ

Вандалов подталкивали в спину не сами гунны — сработал «эффект домино». Огромное число готов бежало от гуннов за Дунай, на земли, где уже обосновались вандалы. Увидев, что их фермы разорены, а гунны могут явиться со дня на день, вандалы решили уйти. Они явно были довольно нервными людьми, не похожими на героических варварских воителей.

В 401 г. вандалы, видимо, перешли с группой свевов и аланов в Ретию, в Альпы. Состав группы мигрантов был странным: свевы — германцы, аланы — иранцы, тем не менее они решили объединиться и посмотреть, чего можно добиться от Стилихона. Он встретился с ними и, заключив некую сделку, вернулся с большим числом молодых воинов, поступивших к нему на службу.

Он взял этих новобранцев сражаться против готов, которые прогнали их с родных земель. Под предводительством Алариха готы добивались жизненного пространства и угрожали Константинополю. Стилихон разбил их, но позволил Алариху бежать, вследствие чего Константинополь был вынужден предложить готу высокий воинский пост. Это устраивало Стилихона, который договорился с Аларихом, что лучшим местом для поселения готов будет Иллирия в Восточной Адриатике, на территории, подвластной Константинополю. Возможно, переселение туда готов даже позволило бы вандалам вернуться домой.

Но такой исход был маловероятен. Гунны были слишком близко, и новые племена германцев, спасаясь от них, рвались на запад. Они, похоже, тоже рассчитывали получить новые земли. В 405 г. огромное скопище язычников — готов, которых, как полагают, могло быть до 100 000 человек, под руководством некого Радагаиса прорвалось через Дунай с Венгерской равнины и прошли вплоть до Северной Италии[348]. Здесь они с ужасом обнаружили, что гунны, которые, как считали готы, должны были находиться сзади, на самом деле встречают их лицом к лицу. И вновь благодаря Стилихону. Огромная армия, собранная им, состояла не только из готов Алариха, христиан, но и включала в себя контингент наемников-гуннов с их собственным командиром[349]. Гунны больше не были кочевниками, промышляющими разбоем, как прежде. Они стали оседлыми и желали заключить с империей такого же рода сделку, как и другие племена. После битвы 12 000 бойцов Радагаиса влились в армию Стилихона. Было взято так много пленных, что невольничий рынок рухнул.

Теперь Стилихон явно разрабатывал грандиозный план с целью отобрать у Константинополя Дакию и Македонию и поселить там Алариха с его готами. Это означало бы установление военного контроля над Востоком, и Стилихон, готовясь к сражению, снял с Рейна большинство римских гарнизонов. Рейн остался без защиты, и в последний день 406 г. огромная группа вандалов, свевов и аланов — некоторые историки считают, что их было более 100 000 человек, — пересекла замерзшую реку у Майнца и прошла на территорию, контролируемую франками. Вторжение не было военным. Подобно готам, перешедшим Дунай тридцатью годами раньше, здесь шли мигранты. Шли семьями.

Было ли это заранее подготовлено? Содержание сделки Стилихона с вандалами в Альпах за пять лет до этих событий осталось тайной. Он сам был вандалом. Подсказал ли он своим сородичам, какие возможности сулит им переход? В империи поговаривали что да, но доказательств не было.

Стилихона, конечно, подозревали в симпатии к варварам. Рутилий, языческий поэт, страшно потрясенный уничтожением книг сивиллы, назвал его «предвещающий несчастье Стилихон» и порицал генерала за снос укреплений в Альпах и Апеннинах, которые всевидящие боги поместили между варварами и Вечным Городом, и за то, что свирепые готы, его любимчики в звериных шкурах, квартируют в самом священном месте империи. Коварство Стилихона было отвратительней коварства «троянского коня». Он был хуже Нерона: тот убил свою мать, Стилихон же прикончил Родину-мать!

Умышленно или нет, но Стилихон облегчил вандалам и их друзьям переход Рейна. Однако если он думал, что они справятся с франками собственными силами, то тут он сильно ошибался. Итогом явилось вчистую проигранное сражение, в котором вандалы, не любители воевать, потеряли 20 000 человек, включая своего короля Годегизеля. Его место занял старший сын, взявший себе имя Гундерих, «Король воинов». Титул намекает, что он, как и Аларих, надеялся сделать свой народ наемником империи. Ответ из Рима был типа: «Не звоните — сами позвоним». Спасся после битвы и маленький брат Гундериха. Он позднее назовет себя Гейзерихом («Цезарь-Король»).

Этот человек и завоюет Рим.

Десятки тысяч отчаявшихся мигрантов, у которых не было иного способа прокормиться, кроме грабежа, внушали определенное беспокойство. Стилихон потерял Галлию, которая теперь осталась без защиты. А Галлия была регионом с долгой историей социальных потрясений, антиримских партизанских войн под руководством независимых вождей.

Вандалы, свевы и аланы, оставшиеся в живых после ужасной битвы с франками, теперь двигались через земли, населенные людьми, которые просто не хотели больше быть римлянами. Они присоединились к скорбной процессии, пересекающей Западную Европу, и поддерживали свою жизнь тем, что находили на окрестных землях. Это не значит, что они охотились и собирали коренья. Они шли по Галлии и брали все, что попадется под руку, эта была просто одна большая банда среди множества других. «Вся Галлия была покрыта дымом погребальных костров»[350]. Плохие времена настали для бизнеса: «Кто когда-то пахал землю сотней плугов, теперь трудился, имея лишь пару быков. Человек, ездивший в карете по прекрасным городам, ныне болен и тяжко ходит пешком по опустошенной местности»[351]. Крупные землевладельцы взяли свою судьбу в собственные руки и оплатили создание военизированных сил, возглавляемых британским полевым командиром, который провозгласил себя августом Константином III. Они принялись создавать свою отдельную империю.

Стилихон, конечно, понимал, что важнее разобраться с Константином III, чем атаковать беженцев-вандалов, но направленная им на эту войну армия под командованием гота Сара потерпела поражение и была вынуждена вести переговоры с багаудами в Альпах, чтобы вернуться в Италию. К 408 г. Константин III обосновался в Арле на юге Франции. Он овладел всей Галлией и начал прибирать к рукам Испанию.

Когда Стилихон заявил римскому сенату о необходимости дать денег Алариху, сенат стал резко возражать. Зазвучали речи о варварах и римской чести. Начался откат на антиварварские позиции, который и привел к казни Стилихона по приказу Гонория. Вандал Стилихон жил для империи, и его убийство было своего рода самоубийством империи. Но большинство римлян мало заботило то, что Западом больше не правит варвар.

В Риме немедленно начались готские погромы. Тысячи людей погибли, десятки тысяч бежали из города. Но готы, возглавляемые Аларихом, отомстили Риму. Они морили его голодом, требовали огромные выкупы и, наконец, в качестве трехдневной демонстрации силы симулировали его ограбление. Уходя вместе со своими готами, Аларих в качестве заложницы прихватил сестру Гонория, Галлу Плацидию.

К тому времени вандалы и их союзники прошли через Северную Галлию и через Бордо и Нарбонну, повернули туда, возможно, направляемые на юг сторонниками Константина III.

В 409 г. они преодолели Пиренеи явно с благословения багаудов, которые позволили им легко пройти в Испанию. Вандалы шли по территории, неподвластной Риму, по областям, которыми номинально руководил Константин III. Сам он был, похоже, ничтожеством, довольно заурядным полевым командиром: ленивым, капризным и высокомерным. В итоге его подчиненные в Испании и Британии скоро перестали получать от него приказы. Его войска в Испании явно не пытались мешать проходящим вандалам. Константин бушевал, воевал, договаривался, в итоге все проиграл, и закончилось дело демонстрацией его отрубленной головы в Равенне в 411 г. Военная машина, с которой когда-то так умело обращался Стилихон, оказалась в руках настоящего римлянина по имени Констанций. В 413 г. он стал единственным августом Запада.

Падение власти Константина III в Испании привело к тому, что она откололась и превратилась в провинцию под управлением независимого августа по имени Максим, который действовал на побережье Средиземного моря. Вторжение мигрантов в этот регион было описано со всей сладострастной кровожадностью, на какую только способны историки:

Все выглядело так, словно было слишком много ртов, которые надо было кормить, и лучшим, во всех отношениях, решением для пришельцев было расселиться и заняться земледелием. Максим передал им государственные земли[353]. Вандалы и свевы обосновались на северо-западе (Галиция) и на юге центральной части Испании (Андалусия, есть предположения, что это слово происходит от «Вандалусия»). Аланы заняли земли провинции между ними. Мигранты стали новыми владыками разных частей Испании. Еще один испанский летописец, Орозий, бежавший в 414 г. из Испании в Африку, писал, что испанцы предпочитают «нищую свободу» под варварами «облагаемым налогами удобствам» под Римом[354]. В этом с испанским общественным мнением соглашался и Сальвиан:

Весьма вероятно, что обращение язычников вандалов в христианство произошло именно вскоре после их поселения в Испании. И также возможно, что в роли миссионеров выступили готы. Христиане, которые были арианами и тем гордились. А с официальной точки зрения, они были приверженцами ужасной ереси, отождествляемой с варварством.

Римский католицизм пользовался несомненной популярностью в римских правящих кругах на Западе, но выбор религиозных христианских течений среди простых людей был не так очевиден. Даже Амвросий, харизматичный епископ Миланский, жаловался на смущение, происходившее в народе при избрании веры. Он говорил, что подобное встречал и на Востоке, но там это было не столь удивительно, если учесть, что в католицизм арианское население обращали свыше. Епископ Константинопольский стенал: «Напрасно мы стоим пред алтарем — нам не с кем разделить молитву»[356].

Возможно, в нежелании людей посещать католические церкви был отзвук народного недовольства, связанного с попытками поставить Иисуса во главу империи. Католическая церковь делала упор не на его человеческое воплощение, а на его власть высшего судии, его право судить живых и мертвых и определять их судьбу на веки вечные. По существу, ужасная власть Рима преподносилась как происходящая от еще более ужасной власти Иисуса, загадочного высшего божества, изображенного на потолке апсиды над алтарем, где пили его кровь и ели его плоть.

Арианская церковь, похоже, пользовалась большей популярностью. Ее Иисус был не таким же всемогущим, как Бог. Он был куда менее грозным и не отождествлялся с государством. Сейчас для готов арианство было частью их национального самосознания. Их церкви не были римскими церквями, их ритуалы не были римскими ритуалами. Немного, но все-таки другими. И вандалы тоже стали арианами.

Нельзя сказать, чтобы готы и вандалы были так уж дружны. В 417 г. новый король вестготов Валья заключил с Констанцием соглашение, по которому его народ наконец получал от римлян собственную землю. Он искал ее на протяжении двух поколений. Галла Плацидия, вдова Атаульфа, была возвращена в Рим, чтобы выйти замуж за Констанция и сделать его членом императорской семьи. Их ребенок стал бы естественным наследником Гонория, который явно не собирался становиться отцом. А Валья использовал бы свою армию, чтобы восстановить римский контроль над Испанией в обмен на дарование постоянных земель в Аквитании. Знатные вестготы на законных основаниях заняли земли мелких римских аристократов и должны были стать основой антибагаудских сил, что защитило бы империю от революции.

Но получилось так, что Валья не нанес сколько-нибудь решительного удара по вандалам. Целью его армии оказались аланы и свевы. Аланы были самым странным из пришедших сюда народов — иранцами из прикаспийских степей, чьи язык, религия и культура совершенно не связаны с готскими. Они были коневодами, сражавшимися, как персы: в их войсках были и конные рыцари в латах, и восточные лучники. Загнанные гуннами на запад, они присоединились к движению вандалов, а их помощь оказалась очень важной для тех в страшной битве с франками.

Другой особенностью аланов было то, что они использовали невероятно сильных собак для охотничьих и пастушеских надобностей. Образцы той примитивной селекции дожили до наших дней в некоторых областях Испании. Эта порода известна под названием «алано». Аланские собаки — предки всех типов мастифов, включая бульдогов, боксеров, сенбернаров, родезийских риджбеков и ротвейлеров. Алано сохранили свои первоначальные особенности: их никогда не разводили для красоты, а только как бесстрашных и верных охранников с легендарной хваткой всей челюстью до самых коренных зубов. Алано будет держать любого зверя, невзирая на раны и угрозу собственной жизни, но послушно освободит добычу по команде хозяина.

Аланы стали главной мишенью армии Вальи и были полностью разгромлены. В 417 г., после смерти своего короля, они предложили корону Гундериху, и с тех пор правитель этого довольно разношерстного сообщества именовался королем вандалов и аланов.

В 421 г. Констанций наконец-то стал вторым августом вместе с Гонорием. Как расово приемлемый римлянин, он смог продвинуться на ступеньку выше Стилихона. Но едва начало казаться, что Западная империя обрела эффективного правителя, он умер, и двор в Равенне погрузился в болото внутренних распрей.

Это, вероятно, спасло вандалов от следующего этапа программы Констанция. Чтобы вернуть Испанию, были собраны огромные силы. Они включали в себя вестготов из Аквитании, полевую армию из Галлии и еще одну армию под командованием графа Африканского, Бонифация. Но Бонифаций вышел из игры. Он не хотел увязнуть в Испании, когда шла борьба за власть в Равенне. Вестготы тоже, видимо, потеряли интерес к этой затее, а галльская полевая армия изрядно получила по носу.

Римская империя была к тому времени совершенно не способна к действиям. В 425 г. вандалы без помех захватили Картахену, а на следующий год взяли Севилью. Мы мало знаем о том, как это происходило. Возможно, они разграбили оба города, но это менее важно по сравнению с тем, что они вообще их взяли. Среди римских авторов бытовало общее мнение, что вандалы не слишком любили воевать. Орозий, например, писал, что «Стилихон происходил из не любящего воевать, алчного, вероломного и коварного племени вандалов»[357].

Самым важным результатом этих событий явилось то, что вандалы получили власть над гаванями, полными кораблей. Непохоже, чтобы они сами были прирожденными моряками, особенно если учесть, что за шесть лет до этого августы издали указ, по которому следовало казнить всякого, «кто передал варварам знания, ранее неизвестные, о строительстве кораблей»[358]. Следует предположить, что в их распоряжении оказались испанские моряки, так же как и испанские крестьяне, работавшие под их контролем на фермах. Вандалы приобрели совершенно новые (для них) ресурсы и заняли Балеарские острова, а в 426 г. впервые посетили Ибицу.

Теперь у них появилась возможность навсегда покинуть Европу.

Примерно в это же время огромные силы язычников-гуннов — 60 000 человек, согласно одному (пожалуй, ненадежному) источнику[359], — появились у столицы Западной Римской империи, Равенны. Этого количества было достаточно, чтобы смести со своего пути любую армию в христианском мире. Но, вопреки ожиданиям, гунны пришли не убивать императора, а спасать его. Они, однако, опоздали, и императора, точнее — узурпатора по имени Иоанн, вскоре показывали публике на Аквилейском ипподроме с отсеченной рукой. Затем его посадили на осла и публично пытали, а потом казнили. Римляне не утратили своей склонности к представлениям.

Командовал этими гуннами молодой римский генерал по имени Аэций, человек, которого будут прославлять за его холодную рассудительность, воинскую доблесть и честь. Его отец командовал полевой армией в Галлии и был только что убит, возможно, в связи с узурпацией трона Иоанном. Сам Аэций вырос среди варваров: он был заложником вначале в семействе Алариха Готского, а затем у Ругилы, царя гуннов.

Римский императорский двор в Равенне представлял собой невероятный коктейль из роскоши, коррупции и заговоров. В 423 г. умер Гонорий. Очевидным наследником был сын сестры Гонория, Галлы Плацидии, и Констанция III — 4-летний Валентиниан. Но Констанций был мертв, а мать с ребенком находились в Константинополе, при дворе племянника Галлы Плацидии, Феодосия II, которому было тогда 22 года. В ее отсутствие люди из Равенны нарекли Иоанна, дворцового солдата, новым августом Запада. Ясно, что, поскольку Феодосий II был заинтересован, чтобы его кузен Валентиниан сам стал римским августом, он послал армию, чтобы схватить Иоанна.

Армия Феодосия справилась с задачей в кратчайшие сроки, до подхода Аэция с гуннами. Где-то среди них, почти наверняка в командной должности, находился юный племянник Ругилы, Аттила.

Удивительно, что свое первое крупномасштабное вторжение на римскую территорию гунны совершили не как злобные враги, а как союзники в борьбе римлян за власть. Гунны, как высоко ценимые наемники, служили в римских войсках уже 15 лет, но настоящая гуннская армия (даже если в ней на самом деле было намного меньше 60 000 человек) под командованием римлянина была чем-то особенным. Феодосий II согласился заплатить гуннам за воинскую службу, даже несмотря на то, что они пришли бить его, при условии, что они спокойно вернутся домой. Кроме того, он согласился позволить Аэцию продолжить дело отца и занять дарованный ему Иоанном пост командующего в Галлии.

Двор Валентиниана и его матери был скопищем католических фундаменталистов, прорицателей и астрологов, а сам он, когда вырос, «был необычайно рьяным искателем любовных приключений с чужими женами, вел себя самым непристойным образом, хотя был женат на женщине исключительной красоты»[360].

Реально Западной империей управляли два самых могущественных генерала — Аэций и Бонифаций. Естественно, они соперничали друг с другом, и Аэций (находившийся в Европе) убедил Плацидию, что Бонифаций (действовавший в Африке) замышляет против нее заговор. Одновременно он написал Бонифацию, что Плацидия желает его убить, поэтому тот отказывался от требований Плацидии вернуться в Рим (что доказывало, конечно, что Аэций прав). Потом Бонифаций узнал, что она пошлет армию, чтобы его арестовать. Он решил, что ему нужны союзники и что вандалы подходят для этого больше всего. Поэтому, согласно историку Прокопию, он предложил им сделку. Если они придут к нему на выручку в Ливию, он даст им там земли для поселения.

Столицей Гундериха была теперь Севилья, и он, видимо, правил совместно со своим незаконнорожденным братом, который взял себе необычайное имя Гейзерих — «Цезарь-король». Предположительно, это объяснялось тем, что Гундерих был больным человеком, — он умер в 428 г., в том самом году, когда начались приготовления к переходу в Африку.

Согласно Гидацию, епископу города Аква Флавиа в северной Португалии, Гундериха убили демоны за осквернение церкви в Севилье. Представляется странным, что он осквернил святотатство — осквернил христианскую базилику, потому что вандалы отличались очень серьезным и даже пуританским отношением к своей новой религии. Сальвиан писал, что Бог передал испанцев во власть вандалам, чтобы показать, сколь сильно он карает за грехи плотские, «ибо испанцы отличались своей аморальностью, а вандалы — непорочностью»[361]. По версии этой легенды образца XXI в. (где демоны проявляются в виде вспышек молнии), в базилике находились мощи святого Винсента Сарагосского, который, наверно, был единственным христианским мучеником, принявшим смерть из-за комфортной постели. (Согласно преданию, после того, как боль не смогла ослабить его волю, святого, искушая благодеянием, уложили в мягкую кровать. Он скончался, и тут же началась его посмертная карьера в качестве покровителя виноделов).

Однако нам следует также помнить, что для римских католических писателей ариане, вроде Гундериха, «оскверняли» святилище самим фактом вхождения в него. А если фундаменталисты могли укрепить свои позиции, сославшись на демонов, они делали это без колебаний. Даже если при этом вмешательство Бога в человеческие дела становилось заметно односторонним.

Гейзериху, теперь единственному королю вандалов и аланов, было около сорока лет, и он хромал вследствие падения с лошади. Он пережил страшное переселение из Венгрии в Южную Испанию и, похоже, был готов решительно взять в свои руки судьбу своего народа. Другие германские племена видели себя римлянами, которым необходимо обосноваться в империи. У брата Алариха Атаульфа, возможно, были более радикальные устремления, но он вскоре от них отказался. А у Гейзериха не было желания стать римлянином. Он намеревался сделать свой народ совершенно независимым от Рима.

Наследником короля вестготов Вальи тоже был незаконнорожденный брат Теодорих, и Гейзерих, видимо, считал, что было бы разумно создать с ним альянс, который защитит северную границу. Он женил своего сына Гунериха на дочери Теодориха. Но в дальнейшем ему этот союз не понадобился.

При помощи Бонифация или без нее, но Гейзерих организовал удивительное переселение всего вандальского народа. Он произвел перепись всех мужчин, «от хилых старцев до вчера рожденных младенцев». Получилось, что нужно перевезти 80 000 мужчин[362]. Если эта цифра верна, то, по крайней мере, 40 000 из них были способны носить оружие. Вместе с семьями число переселенцев должно было составлять приблизительно 150 000 человек. Исходя из того, что корабль мог принять на борт 100 человек вместе со всем их скарбом, мы получим 1500 переправ. Наверняка были предприняты колоссальные усилия по строительству на побережье барж, которые могли за сутки дойти до Танжера и возвратиться обратно. При наличии 100 кораблей всю переправу можно было осуществить за две недели. Не исключено, что судов было меньше, а темпы ниже. Погрузка и разгрузка кораблей были нелегким делом, и, вероятно, на все это ушло не менее месяца.

К тому времени Бонифаций распознал приметы заговора Аэция и попытался пресечь вандальскую затею, но было поздно. Если высадка производилась в Танжере, самом подходящем для этого месте, ему нельзя было помешать, потому что административно Танжер не относился к провинции Бонифация. Местный командующий имел что-то вроде полицейских сил численностью 5000 человек, предназначенных для надзора за передвижениями кочевников, и «могучую» армию всего из 1000 или около того обученных и экипированных солдат[363].

Вандалы же, оказавшись на берегу, двинулись на восток.

Иммигранты шли по береговой полосе через ту заселенную часть римской Африки, где сейчас находятся Ливия и Триполи. Это был крайне урбанизированный регион, где находилось около 600 городов, процветавших за счет продажи сельскохозяйственной продукции в Европу и тративших деньги на строительство и внешний блеск. Области, которые сегодня едва заселены, тогда были усеяны большим числом благоденствующих небольших городков. В наше время в Африке найдено больше римских триумфальных арок, чем в любой другой имперской провинции, и обнаружено почти три десятка театров. Во всех городах были красивые здания, общественные бани и сады[364].

Однако лучшие дни Африки ко времени прибытия вандалов остались позади. Поскольку доходы империи падали, а военные расходы росли, Африка стала дойной коровой, от которой ждали, что она прокормит ненасытный Рим. Минули времена, когда империя решала свои финансовые проблемы, завоевывая варварские земли и присваивая их богатства. Теперь все, что ей оставалось, — это драть три шкуры с собственных граждан. Горькие жалобы, о которых писал Сальвиан и которые вызвали восстание багаудов в Западной Европе, звучали и в Африке. Малодоходные земли не обрабатывались, деревни обнищали. Богатые не платили налогов, а разорившиеся покидали свои земли или становились крепостными. Численность населения по всей империи падала. Отчасти потому, что люди не могли прокормить свои семьи, а также потому, что вино, подслащенное концентрированным фруктовым «мустом», который кипятили в свинцовых сосудах, истощало мужскую силу. Поля еще хорошо орошались, урожаи были обильными. Но богачи покинули города и перебрались на роскошные загородные виллы. Многие города превратились в «блошиные» рынки, где торговали в тени величественных памятников, сохранившихся от былых времен.

Конечно, Африка не всегда принадлежала Риму. Великая карфагенская цивилизация была финикийской, а ее язык — ханаанским. Рим стал правителем мира после гибели Карфагена, который был не только захвачен, но и уничтожен так, чтобы не осталось, по возможности, никаких следов. В 146 г. до н. э. город насчитывал 70 000 жителей. Когда он был взят, римская солдатня шесть суток сладострастно убивала и грабила в отблеске и треске пожаров, салютующих этой оргии. Более полумиллиона человек, без различия возраста и пола, были убиты[365]. Никто из самых злобных идеологических противников варваров никогда не приписывал столь безжалостных и бесчеловечных поступков кому-либо еще. По части геноцида римляне были спецами.

Римский Карфаген, основанный через 175 лет, стоял на новом месте. Но призрак старого Карфагена все еще преследовал Африку. Римляне называли эту цивилизацию punic, пунической, от греческого phoinikos, финикийский. В латинском языке слово punic означало «предательский». Пунический язык и религия выжили в сельской местности, и, когда пришли вандалы, Августин, епископ Гиппонский, посоветовал своей духовной братии выучить этот язык для общения с паствой. В III в. н. э. будущий император Септимий Север вырос в Ливии, разговаривая по-пунически.

В начале V в. очень многие бедные африканские римляне приняли христианство, но их вера имела мало общего с религией Равенны и Константинополя. Наоборот, она взросла непосредственно из традиций финикийского Карфагена, ханаанского города, бывшего врагом Рима. Ваал, их старый Бог, которому они поклонялись как Сатурну, теперь стал библейским Богом, Богом-отцом, именуемым senex, «Старик». Это была религия строгих обрядов. В старой вере главенствовали ритуалы и кровавые жертвоприношения, в центре новой стояли ритуалы, епитимья и мученичество[366].

Так же, как в XVII в., английские пуритане называли своих детей Боголюбами и Молибогами, ливийские христиане получали имена, которые указывали на то, что их общественное мнение обязывало христианина стремиться к святости. Епископа Карфагенского звали Чтохочетбог, его преемника — Спасиботебебоже, а в Телуде епископом был Онимеетбога.

Но их мораль казалась многим недостаточно строгой. В то время, как общество все больше впадало в нищету, африканское христианство мутировало, принимая эктримистскую, антикатолическую форму, известную под названием «донатизм», по имени лидера течения Доната. Его приверженцы верили, с горькой убежденностью, что только чистые могут служить в истинной церкви. Любое подчинение церкви светской власти считалось недопустимым. Всякий, заключающий сделку с императорами, независимо от его положения в церковной иерархии, проклинался.

Каша заварилась во время преследований христиан императором Диоклетианом в начале IV в. Многие священнослужители пытались избежать мученичества, уступая ему в реальных или только воображаемых духовных вопросах. Партия, не признававшая компромиссов, не желала их прощать. Когда новый епископ Карфагенский, Цецилиан, был посвящен одним из «провинившихся» епископов, эти упертые фанатики назначили собственного конкурирующего владыку.

Когда преследования прекратились и христианство при Константине стало имперской религией, Цецилиан был признан епископом Карфагенским, а его священники освобождены от налогов и государственных обязанностей. Церковный совет одобрил его назначение, что вполне естественно: какое же собрание епископов когда-нибудь признает, что моральная слабость означает невозможность возглавить епархию. Тем временем епископа-конкурента заменил Донат, нумидийский крестоносец, пользовавшийся огромной популярностью. Началась в буквальном смысле война.

Цецилиан обратился за помощью к армии. Католическая церковь принялась делать мучеников из донатистов, и в крови страдальцев и в ненависти к Риму и католицизму африканское христианство расцвело. Донатистская церковь набрала силу и стала строить собственные огромные церкви — к 330 г. насчитывалось 270 епархий. Ее врагами были имперские чиновники и класс крупных землевладельцев, из которого эти чиновники и происходили.

Теперь донатисты начали массовые погромы католиков, а отряды повстанцев-донатистов принялись освобождать рабов и ниспровергать общественный строй. Их прозвали circumcelliones, циркумцеллионами — людьми, бродящими вокруг cellae rusticanae, гробниц мучеников, примыкавших ко многим церквям донатистов в Нумидии, где они могли найти пристанище и запас еды. Они одевались в грубые одежды, подобные монашеским (Августин называл женщин из их числа sanctimoniales), имели собственные ритуалы и боевой клич Deo laudes! (Хвала Богу!). Это было умышленным отмежеванием от католической формулы Deo gratia, «Спасибо Богу», формулы, которая предполагала некий договор между Богом и паствой.

Донатисты были фанатичными революционными террористами-смертниками. Они нападали на землевладельцев и ростовщиков и иногда заставляли богачей бежать за каретой, в которой ехали их рабы. А поскольку они верили, что мученики попадают прямиком на небеса, то, как говорят, призывали прохожих убивать их либо в массовом порядке сами бросались со скал.

В то время епископ Гиппонский был одним из самых влиятельных христиан — выходцев из Африки. Впрочем, не совсем выходцем, поскольку жил он в ливийском городе Гиппон Регий. Святой Августин, а под этим именем он известен миллионам христиан, опровергал донатистов риторикой. С помощью логики и авторитета он убеждал, что самоубийство — не мученичество, а грех. Надо думать, любому донатисту, уговаривавшему проходящего мимо забулдыгу убить его, было тоскливо сознавать, что он покупает билет не в рай, а в ад.

Августин также убедительно доказывал, что Богу не важен моральный облик священников — они в любом случае имеют право совершать таинства. Благодаря его безмерным усилиям и непрестанному совершенствованию логических обоснований преследований донатизм стал уголовным преступлением. Триста епископов и их духовенство были изгнаны. Прихожане-донатисты были лишены прав граждан, на каждого, кто молился в донатистских церквях, налагались штрафы в размере от 10 до 200 фунтов серебра. Гейзерих в глазах тысяч африканцев был спасителем, который защитит их от Рима, и совершенно очевидно, что многие из нападений на католические церкви, приписываемые вандалам, совершались обездоленными римлянами из мести.

Августин также хотел исправить человечество с помощью настойчивого убеждения в том, что все люди обречены с рождения на вечное проклятье (этот постулат составлял одну из его теологических платформ). Он говорил, что первое зачатие стало результатом грехопадения Адама и Евы. Доктрина была известна под названием «первородного греха». Людские созданья могли быть спасены лишь милостью Божьей, и то только если она получена посредством церковных таинств. В этом была огромная привлекательность идеи Августина: она делала священников необходимыми.

Главным оппонентом Августина в этом вопросе был британский монах Пелагий. Один из его сторонников написал гневное письмо Августину:

Августин оставил послание без ответа. Его корреспондент был абсолютно прав.

Епископ сочинил знаменитую молитву: «Даруй, что ты прикажешь, и приказывай, что ты желаешь». Во времена, когда вся империя находилась в состоянии экономического краха и политической нестабильности, а огромное число варваров-беженцев искали убежища, часто прибегая к помощи меча, эта молитва значила: «Мы просто принимаем нашу судьбу. Все в руках Божьих, а его церковь может даровать нам благодать и спасти наши грешные души». Пелагий был этим так обеспокоен, что отправился в Рим, чтобы указать на то, что если совершение греха зависит от человеческой воли, то и его спасение зависит от него самого. Бог, доказывал он, предоставляет верующим попутный ветер, но править лодкой все же должны они сами.

Августин с этим не согласился. За ним стояла политическая мощь католической церкви, и скоро Пелагия осудили как донатиста по всей строгости закона.

Таким было цивилизованное римское общество в Африке, когда под мудрым руководством Гейзериха туда прибыли вандалы. Как и донатисты, Гейзерих ненавидел католическую церковь и все, что она символизировала. Но король вандалов был последователем другого африканца, современника Доната. Гейзерих был арианином, а сам Арий был родом из Ливии.

Победа была легкой. Вандалы пришли не разбойничать, а жить на этой земле, и низведенные до положения крепостных, задавленные налогами сельские труженики, безусловно, видели в них освободителей. Малочисленные войска Бонифация серьезного сопротивления не оказали. Вандалы взяли в свои руки управление крупными поместьями и резко снизили налоги. Империя потеряла около полумиллиона тонн пшеницы в год, почти все оливковое масло и значительную часть доходов от налогов. В отличие от других варварских вождей, Гейзерих не намеревался вообще оставаться в империи.

При активной поддержке большинства местных жителей он выгонял католических иерархов из церквей и забирал церковное золото, иконы и имущество — если местные христиане, донатисты, не успели сделать это раньше. Гейзерих был истинно верующим христианином классического образца. Он поставил служить в церквях арианских епископов и священников, а более пяти тысяч католических церковников с течением времени были изгнаны из страны[368]. «Вандализация» заключалась в замене одной церкви другой, не такой богатой и менее прибыльной.

Новое королевство Гейзериха не было частью Рима, но во многом его повторяло. Он поставил на место римских латифундистов вандалов (в масштабах, каких еще не было в Европе), но установил скорее автократию знати, чем правление посредством каких-либо племенных советов. Возможно, это стало следствием того, что вандалы не были больше единой этнической группой: в ходе вместившего всю жизнь Гейзериха долгого похода они смешались со свевами, вестготами, аланами, испанцами и Бог весть кем еще. Римские нормы применялись в способах чеканки монет по равеннским образцам, признании латыни официальным языком (так как вандалы и аланы говорили на совершенно разных языках, латинский мог использоваться как единый язык общения) и найме римских инженеров и архитекторов.

Но ситуация, сложившаяся в сельской местности и в городах, была разной. Горожане были не так расположены к вандалам, как сельские жители, и Гейзерих не знал, как добиться их симпатии. Наместник Африканский Бонифаций отступил в Гиппон, который стал крепостью лидеров католической церкви, церкви, в которой господствовал Августин.

Августин и Гейзерих никогда не стремились к взаимопониманию. Гейзерих был арианином, еретиком, орудием дьявола. Августин посвятил свою жизнь искоренению ереси с фанатизмом настоящего идеолога. Гейзерих и его «орды вандалов» не могли взять огражденный стенами город. Они стояли у его стен и ждали, потом им это надоело, как видно, они проголодались и ушли. Августин дни и ночи напролет сочинял «уничтожающие» памфлеты и ждал Бога, который спасет город. Через три месяца он умер, а еще несколько месяцев спустя на выручку прибыли войска из Константинополя. Бонифаций бодрым маршем вышел из города, встретился со спасителями и был тут же разбит вандалами. Он уплыл в Равенну, а Гиппон капитулировал. Шла молва, что вандалы сожгли город дотла, но они ухитрились сделать это, не повредив ни одной книги в библиотеке. Наследие Августина было сохранено для потомков.

А в 435 г. империя признала власть Гейзериха над всей Ливией, за исключением Карфагена. Договор был подписан в Гиппоне. Переговоры прошли в спокойной деловой обстановке. Гейзерих по этому случаю приказал освободить самого высокопоставленного из пленников, Марциана, который позднее станет императором в Константинополе. Будучи проницательным политиком, Гейзерих заставил Марциана поклясться никогда не поднимать оружие против вандалов. Марциан был готов пообещать все что угодно. Греческий историк VI в. Прокопий так описывает ход переговоров: «В это время Гейзерих… выказал прозорливость, заслуживающую упоминания, когда он, насколько возможно, обеспечил свое безопасное будущее… Он заключил договор с императором Валентинианом, предусматривающий, что каждый год он будет платить императору дань с Ливии и предоставит одного из своих сыновей, Гунериха, в заложники, чтобы сделать это соглашение нерасторжимым. Так Гейзерих показал себя храбрым войном в бою и закрепил победу, и, поскольку дружба между двумя народами значительно выросла, он получил назад своего сына Гунериха»[369].

Вандалы даже внешне выглядели не как варвары. Прокопий писал:

Прокопий добавляет, что «все способы сексуальных удовольствий среди них в большой моде», но затем он находит, за что их покритиковать: и все равно они варвары.

Отношение Гейзериха к разврату, похоже, было совершенно беспощадным. Есть сведения, что он аннулировал брак своего сына и отправил даму с отрезанными ушами и носом назад к ее отцу. Иордан (летописец, нанятый готами) пишет об этом как личной жестокости, «из-за простого подозрения, что она пыталась его отравить»[370]. Но такие увечья были обычным наказанием за аморальное поведение в наиболее «цивилизованных» кругах общества[371], из чего следует, что жена Гунериха вела себя распущенно. Папаша дамочки, король вестготов, похоже, не забыл оскорбления. Последствия оказались катастрофическими.

Вандалы, несомненно, не одобряли римскую мораль и римскую жажду крови. Ярче всего римские ценности демонстрировались в амфитеатрах, где великий и добрый Август развлекал массы за их счет убийством животных, пленников и гладиаторов. Такие специфически римские зрелищные мероприятия проводились сотни лет: в середине I в. н. э. Сенека описал развлечения толпы на полуденном представлении в римском Колизее:

Это была самая стойкая отличительная черта Рима: менялись формы правления и религии, но сохранялся римский дух, а пока он жил, толпы глазели на смерть на аренах. Августин описывал, какой притягательной силой обладает жажда крови. Он пишет, что знал юного карфагенца, «который попался в водоворот красивой жизни в Карфагене, с непрерывной сменой удовольствией, и было потерял свое сердце и голову на играх в амфитеатре», но был вразумлен одной из лекций Августина. «Благодаря сильной воле и выдержке он стряхнул с себя грязь арены и никогда больше близко к ней не подходил» — пока в один прекрасный день дружки не затащили его, упирающегося, на представление.

Эти представления были своего рода школой. С одной стороны, они демонстрировали отсутствие различий между цивилизацией и дикостью. Гладиаторы были одеты в традиционные костюмы мифических монстров и давно забытых варваров. Дикие звери и преступники показывались и предавались смерти, чтобы доказать, что Рим заботится о безопасности мира. Но еще важнее было то, что эти представления были данью почтения империи перед прежними добродетелями Римской республики. Римляне верили, что смотреть на убийство — это очень хорошо. Это не просто замечательное развлечение, но и глубоко нравственное. Оно делает людей хорошими римлянами.

В наши дни мы склонны считать, что сострадание — одно из самых важных человеческих достоинств, что степень цивилизованности общества можно измерить уровнем сочувствия слабым, бедным и страдающим. По таким стандартам Рим, пожалуй, вообще не заслуживал названия «цивилизованного», потому что там сострадание рассматривалось как моральное уродство. Бог Августина, узаконенно обрекавший младенцев на муки вечные в адском огне, был истинным римлянином. Сенека, этот суровый защитник республиканской добродетели, писал в эссе своему подопечному (и ученику) Нерону, что сострадание — чувство, «свойственное худшему сорту людей — старухам и глупым бабам»[374].

На гладиаторов следовало смотреть и ими восхищаться, потому что они бесстрашно шли на смерть. Цицерон радостно отметил: «Они рады умереть, чтобы доставить удовольствие своим хозяевам». Плиний чувствовал, что наблюдает «вдохновляющий спектакль, демонстрирующий любовь к славе и желание победы». Эти литераторы были настоящими римлянами. В отличие от старух и глупых баб, они абсолютно не сострадали жертвам, чья смерть их развлекала и поучала.

День представлений демонстрировал власть Рима над природой и человеческой жизнью. Он начинался утренним спектаклем с участием зверей. Из подземного склада декораций поднимался макет ландшафта, а затем появлялись экзотические звери — львы, тигры, леопарды, крокодилы, слоны, способные разорвать друг друга в клочья. Обеденное время отводилось для наказания пленников. Их могли отдать на растерзание диким зверям или (что было очень популярно) заставить убивать друг друга. Поскольку они имели обыкновение встречать смерть без особого героизма, высокопоставленные зрители отмечали, что находят эту мясорубку в чем-то отвратительной. Но это было эффектной демонстрацией мощи и беспощадности государства. Затем выходили гладиаторы и показывали на деле, как правильно должен умирать мужчина. Это было главным событием, а у отдельных гладиаторов были свои фанаты, как у спортивных звезд современного мира.

Принято считать, что христиане прекратили эти представления. Христианам, кроме того, было положено выказывать сострадание. И они сами оказывались на арене в качестве жертв в ранний период их религии. Но горькая правда состоит в том, что христиане Рима, которые были хорошими римлянами, сами устраивали гладиаторские бои. По крайней мере, один епископ Римский (Святой Дамасий) нанимал гладиаторов в качестве телохранителей. Хотя Гонорий в 404 г. недвусмысленно запретил гладиаторские состязания, похоже, что они продолжались всюду, где римляне желали продемонстрировать, что их традиционные ценности еще живы.

Положат конец кровавому спорту в римской Северной Африке варварские христиане, вандалы.

В 439 г. вандалы взяли Карфаген. Гейзерих намеренно приурочил атаку к 19 октября, дню Консульских игр, когда все жители, включая католического епископа, собирались на спортивной арене. Вандалы вошли в город, практически не встретив сопротивления, и навсегда запретили этот смертельный бизнес.

Карфаген был крупнейшим после Рима городом Западной империи, и почти все, что мы о нем знаем, дошло до нас из подробных зарисовок городских пороков Сальвиана Марсельского[375]. По мнению Сальвиана, жители дни напролет предавались пьянству, набивали брюхо жратвой и удовлетворяли свою похоть всеми возможными способами. Он противопоставлял им моральное превосходство вандалов, которых считал гораздо более достойными людьми.

Историки склонны не принимать всерьез очерки Сальвиана, предполагая, что они возникали в воспаленном воображении христианского моралиста, который «сам хотел, но не успел, а потому обгадил». Но канадские археологи, производившие раскопки в Карфагене в 1970-х гг., обнаружили в развлекательном секторе города, возле театра, здоровенную свалку. Выяснилось, что незадолго перед завоеванием вандалами жители употребили необычно много знаменитого своим качеством и крепостью вина из Газы. Закусывали они громадным количеством гастрономических устриц. Археологи предположили, что это подтверждает данную Сальвианом характеристику карфагенцев как людей, хронически пребывающих в пьяном угаре и тратящих все свое время на жратву, выпивку и блуд. Правда, они оговариваются, что «нет археологических свидетельств, ясно указывающих на последний грех»[376]. После взятия вандалами Карфаген, кажется, несколько протрезвел, и, хотя археологи обнаружили, что вино из Газы продолжали ввозить, его количество заметно сократилось.

Вандалы практически не преследовали католиков. Можно сказать, вообще не трогали, особенно если сравнивать с тем, как обращались римляне с христианами до перехода империи в эту веру, когда христианок бросали на растерзание львам в карфагенском амфитеатре. И по сравнению с преследованиями донатистов. В самом деле, самая большая жалоба католических авторов — это то, что им запрещали петь гимны даже на похоронах.

Согласно епископу Карфагенскому, по имени Quodvultdeus (Чегохочетбог), вандалы завалили город таким количеством трупов, что их некому было хоронить, матерей отдавали в рабство, беременных женщин убивали, младенцев, вырванных из рук кормилиц, бросали умирать на улицах, и, что хуже всего, женщины, которые раньше занимались только домашним хозяйством, теперь были вынуждены зарабатывать себе на пропитание[377]. Но и епископ, и вся его церковная братия остались посреди этой резни нетронутыми. Благодаря решительной антиарианской кампании Чегохочетбога католики были отправлены морем в Неаполь. Епископа, в конце концов, произвели в святые на том основании, что следует считать чудом, что его корабль не потонул. Два епископа, похоже, были сожжены грабителями, но это совершенно точно не было делом рук воинов Гейзериха — он открыто говорил, что не намерен плодить католических мучеников.

Принято считать, что варвары разрушили города римского мира и что по их вине средневековая Европа превратилась в сельскую местность с несколькими городишками. Карфаген приводился как классический пример: к VIII в. он опустел, что, по общему мнению, произошло благодаря нецивилизованным вандалам. Современные раскопки показывают, что это бредни.

Карфаген действительно опустел в VIII в., но развал начался при римлянах, когда экономическая разруха привела к тому, что богачи перебрались в свои сельские поместья и городской организм стал распадаться[378]. Существует масса сведений об общественных зданиях, которыми перестают пользоваться во время вандальского периода. Массивная судебная базилика в центре города начала разваливаться примерно с 450 г.[379], а роскошное здание бань, предположительно уже разрушенное, было полностью уничтожено где-то в VI в.[380]. Но в этом не было ничего необычного, ведь город уже рассыпался, когда вандалы в него вошли. Они разрушили здания, предназначенные для драматических, музыкальных и поэтических представлений (театр и одеон), но сделали так потому, что считали подобные зрелища аморальными. А потом на месте старого театра появилось новое здание — свидетельство обновления, а не уничтожения[381]. Цирк остался весьма популярным местом проведения гонок на колесницах, которые проходили точно так же, как и раньше. И совершенно очевидно, что вандальский Карфаген имел много образовательных учреждений. Там были школы гуманитарных наук, философии, лингвистики и этики[382], где римляне и варвары сидели бок о бок в заполненных лекционных аудиториях[383].

На самом деле, удивительно трудно найти какие-нибудь свидетельства искоренения римского образа жизни в вандальской Африке. Вандалы жили точно так же, как люди вокруг них, вплоть до того, что лишь 8 захоронений на всем континенте с уверенностью идентифицируются как германские[384]. Историки писали про латинских поэтов, бывших в Вандальском королевстве угнетенным меньшинством, но нет оснований полагать, что эти поэты сами не были вандалами. Если не считать исключением предубеждения, противоречащего всем сведениям об образе жизни вандалов, что вандалы не могли быть такими утонченными[385].

Общее мнение на сегодня таково: «Для города Карфагена вандальская оккупация означала упадок, по крайней мере, в том, что касалось повседневной жизни граждан»[386].

С падением Карфагена римляне еще не потеряли Африку — они лишились только Западного Средиземноморья. Все Средиземное море, каждый метр побережья и каждый остров в нем, находилось под римским правлением с 133 г. до н. э. Испания еще воспринималась как римская земля, даже несмотря на то, что там уже не было имперской власти. Договор с Гейзерихом создал у римлян ложное представление, что Африка все еще принадлежит им. Но теперь срок договора кончился, и Африка ушла. Карта мира, существовавшая до 572 г., стала другой. «Mare Nostrum», «Наше море», больше не было их морем.

Благодаря усилиям рейнландского монаха-копииста, жившего около 1200 г., до нас дошла римская дорожная карта IV в. Она известна под названием Tabula Peutingeriana. На длинной узкой схеме мира, длина которой в 20 раз больше ширины, изображены земли от Гибралтара до Бенгальского залива. Это обновление более старой карты, и на ней показаны Помпеи, которые не восстанавливались после того, как были погребены под пеплом во время извержения вулкана в 79 г. н. э. В те времена, когда был изготовлен оригинал, более 90 % территорий, показанных в атласе, находились под властью Рима.

Средиземное море течет по 80 % площади карты, как река. Оно — не барьер, а широкая дорога, главная артерия римского мира. В центре мира — Рим, золотой кружок, внутри которого сидит император в пурпурной тоге, в руках у него держава, скипетр и щит. Ниже него порт Остия, показанный одним полукруглым пакгаузом вокруг причала и маяка, похожий на раскрытую каменную пасть, требующую пищи для Рима. Точно напротив, на другой стороне Средиземного протока, — Карфаген, источник пищи.

Но теперь Средиземное море больше не было главной дорогой. Гейзерих, твердо намеренный сокрушить оставшуюся римскую мощь, немедленно приступает к строительству кораблей. Море сменило хозяев и стало варварским, таким же опасным, как дремучие леса. Восточным торговцам срочно были выданы патенты на поставки продовольствия в Рим. Была созвана милиция, а гражданскому населению разрешено носить оружие ввиду опасности внезапного нападения врага с моря.

Риму было необходимо нанести ответный удар. Огромный флот и армия с Востока и Запада во главе с пятью командующими стали собираться на Сицилии. Но флот не вышел в море. Вместо этого в 442 г. Рим был вынужден подписать унизительный новый договор с Гейзерихом и согласиться на поставки зерна из Африки в обмен на пакт о ненападении, который признавал бывшего врага «союзным королем и другом». В нем также подтверждалась власть Гейзериха над частью Сицилии, и скреплялось это соглашение обручением сына Гейзериха, Гунериха, с Евдокией, дочерью августа Валентиниана III.

Армада, собранная на Сицилии в 440 г., была огромной, в ней насчитывалось 1100 кораблей. Она могла переправить армию, которая выбила бы Гейзериха и его вандалов из Карфагена, и Западная Римская империя осталась бы цела. Так почему же армада не вышла в море?

И опять история вандалов переплетается с историей гуннов. Но на этот раз гунны их спасли. Они впервые напали на империю.

НЕМЕЗИДА

Есть одно имя, которое ассоциируется с разнузданной варварской дикостью во всей ее безжалостности и бессмысленности. Во всяком случае, если вы вскормлены римскими сказками, разогретыми для нас Возрождением и с тех пор постоянно подогреваемыми.

Картина Рафаэля XVI в., изображающая встречу папы с Аттилой вблизи Мантуи (на картине встреча происходит у ворот Рима), демонстрирует противостояние святой церкви, охраняемой святыми с небес, и живого воплощения Антихриста, чьи дикие последователи объяты клубами адского дыма. Давайте познакомимся с Антихристом получше. Приготовьте ваши распятья и зубчик чеснока. Ах да, и что-нибудь в подарок. Греческий историк Приск в 449 г. сопровождал посольство к нему и оставил весьма полный отчет о случившемся[387].

Начнем с того, что встреча, по Приску, происходила не под открытым небом или в шатре, а в просторном и красивом деревянном дворце Аттилы. Самого великого короля не было. А когда Аттила появился, его встретила процессия поющих девушек. Они шли, укрытые длинными льняными покрывалами, которые держали сопровождавшие их слуги. Когда Аттила проскакал вдоль процессии, к нему вышла из своего дома жена советника министра с прохладительными напитками на серебряном подносе. Она подняла его так, чтобы Аттила мог дотянуться до питья, не сходя с коня.

Аттила был харизматической личностью и тонким политиком. Он знал, как себя преподнести и как создать вокруг себя соответствующую ауру. Он преуспел в саморекламе и мифотворчестве и использовал эту встречу не только для того, чтобы поразить римлян, но и чтобы унизить тех на глазах у своего народа.

Посла заставили прождать несколько дней, а затем пригласили на пир ровно в три часа. У дверей дворца от гостей потребовали выпить за здоровье хозяина, затем их провели в огромный зал с креслами вдоль стен. Сам Аттила полулежал на диване. Позади него возвышался помост, на нем — кровать с пологом. Приск описывает Аттилу как темноволосого, широкогрудого и большеголового коротышку с маленькими глазками и плоским носом. У него была начинавшая седеть скудная бородка. Хотя и властный, он не был склонен к насилию. «Он был мудрым советчиком, сострадательным к тем, кто искал помощи, и верным тем, кого считал друзьями».

Расселись в строгом порядке, а затем исполнили продолжительный ритуал: каждый гость отдельно пил за здоровье Аттилы. Потом внесли небольшие столики с богатым угощением на серебряных блюдах и с питьем в золотых и серебряных чашах. Перед Аттилой, однако, стояли только деревянная кружка, деревянная тарелка с очень простой пищей. На нем была одежда без вышивки и украшений. Праздник завершился выступлениями менестрелей и комедиантов, но римский посол уснул в самый разгар застолья.

Проще всего сказать, что Аттила был непонятой исторической фигурой, что его цели неверно истолкованы и вообще он был отличным малым. В конце концов, в Венгрии и Турции его и сейчас считают героем, подобием гуннского короля Артура, а Аттила — популярное венгерское имя. Знаменитый мадьярский роман, написанный в 1901 г. на основе отчета Приска и венгерского мифа, рисует весьма привлекательный образ харизматичного Великого короля[388].

С ним были и люди, которые сознательно предпочли жизнь среди гуннов. При дворе Аттилы Приск встретил грека-торговца, захваченного в плен и начавшего новую жизнь процветающего гунна. Этот человек объяснил, что здесь ему живется лучше, чем у римлян, и доводы, которые он выдвинул, были весьма похожи на те, которые приводил Сальвиан, говоря о багаудах. Римская власть создала налоговую и правовую системы, которые служат богатым и карают бедных, тогда как среди варваров, в мирное время, конечно, люди живут сами по себе.

В этом есть определенная доля истины, поскольку Аттиле не нужно было брать налоги с подданных — он взимал их с Константинополя. Но этот Великий король не собирался строить земной рай для всего человечества. Аттила был так же беспощаден, как любой римлянин, и обладал скорее деспотической властью: Приск резко замечал, что жизнь и собственность римлян хотя бы не зависели от причуд их правителей.

Великий король — с одной точки зрения, человек, страдающий манией величия, — с другой. Согласно Иордану, цитирующему Приска, распространялся (предположительно, самим Аттилой) рассказ о том, что пастух, шедший по кровавому следу поранившейся коровы, нашел в земле меч, который отдал Аттиле. Тот тут же опознал его как Меч Марса, дарующий ему воинскую удачу и право на мировое господство[389]. И, как любого другого завоевателя, его мало волновало, сколько ужасов и страданий принесет он миру.

Приск сопровождал послов примерно через 80 лет после того, как готы в страхе бежали от гуннов, пришедших в Дакию. Гунны давно уже были оседлым народом. Теория эпохи Возрождения о грубых варварах-язычниках, остановленных чудодейственной силой папы, — очевидная фантазия. Но она намного ближе к тогдашнему видению событий, чем современное популярное изображение гуннов в виде орды диких азиатских конников, галопом несущихся по Европе, убивающих ее жителей и превращающих города в руины.

К тому времени, когда вандалы переправились в Африку, гунны жили в Дакии и Паннонии в деревянных домах на доходы от труда подвластных им крестьян. Сами гунны так и остаются существами эфемерными. Видимо, они стали похожими на готов. На гуннской территории раскопаны тысячи захоронений, и практически ни одно из них нельзя идентифицировать как гуннское. Судя по вещам, захороненным с телами, большинство могильников выглядят чисто германскими[390].

Мы почти ничего не знаем о гуннах. Их происхождение и даже язык остаются загадкой. До нас не дошло ни одного гуннского слова, но, возможно, так случилось потому, что у них не было отдельного языка. Возможно, они говорили на тюркском. Одного из дядюшек Аттилы звали как-то похоже на Октар, a oktor на тюркском означает «могучий». Другие имена поддерживают данную гипотезу: отец Великого короля звался Мундзук («жемчужина»), одна из жен — Эрекан («прекрасная королева»), а его сын — Эрнак («герой»)[391]. «Аттила» тоже могло быть тюркским словом, уменьшительным от atta, что означает «отец» и на тюркском, и на готском. Скорее всего, это было имя собственное. Прозвание «батюшка» дожило до двадцатого столетия как одно из наименований русского царя в разговорной речи. Так что слово attila принадлежит к языку подвластных ему народов, а большая их часть вообще не были гуннами. Аттила и его брат Бледа жили среди придворных, которые говорили на готском германском и понимали латынь и греческий. Один из советников Аттилы и его секретарь были римлянами, тогда как другой советник был одним из предводителей восстания багаудов в Галлии.

Гунны теперь стали многонациональным обществом. В 420–430 гг. король Ругила завязал тесные отношения с империей, поставляя ей наемников и обмениваясь заложниками. Чтобы убедить варвара в том, что худой мир лучше доброй ссоры, Феодосий II, август Востока, постановил выплачивать ему ежегодно 350 фунтов золота. Предполагалось, конечно, что золото вернется в империю, поскольку гунны покупали у нее предметы роскоши и оружие. Это очень напоминает помощь слаборазвитым государствам в наше время. С точки зрения римлян, в этом было еще и то преимущество, что гунны вовлекались в рыночную экономику.

После смерти Ругилы править стали его племянники Бледа и Аттила. Это случилось вскоре после того, как Константинополь отправил огромное число людей и кораблей к Сицилии для предполагаемого нападения на Гейзериха. Феодосия заботила безопасность оставленных без должного прикрытия границ, поэтому он согласился с тем, что двойное королевство должно получать двойную дань. По настоянию гуннов договор был подписан на лошадиной спине, что должно было смутить константинопольских посланников. Несмотря на то, что гунны теперь вели более-менее оседлый образ жизни, основанный на земледелии, жизнь на лошадиной спине все еще оставалась их отличительной чертой.

По этому соглашению двое беженцев из гуннского королевства были возвращены братьям. Короли беспокойно воспринимали любые заговоры, направляемые из империи. Выданные диссиденты были посажены на кол. Первый римский христианский император, по очевидным причинам, в 337 г. упразднил сходную по жестокости казнь через распятие, и, хотя римские наказания по-прежнему были унизительны и причиняли долгие страдания (расчленение и заливание расплавленного свинца в глотку)[392], этот жест показывал, что гунны могли действовать по собственному усмотрению.

Но как только стало ясно, что Константинополь беззащитен, братья решили, что достигнутое соглашение может быть пересмотрено лучшим для них образом. Достаточно скоро они со значительными силами пересекли Дунай. Это гуннское вторжение уже не было набегом диких степных всадников. Они многое позаимствовали у окружающего мира, и теперь у них был совершенно иной арсенал для ведения войны. Гунны наняли инженеров, и те построили им осадные орудия и катапульты. Забудьте вопящие орды с луками и стрелами. Эти парни, как будто с ленцой и не торопясь, проломят любые стены и головы. Они уничтожили несколько фортов и небольших городов и осадили Наис (современный Ниш). Используя метательные орудия и огромные защищенные прочными подвижными навесами тараны, гунны взяли город.

Удар ошеломил империю. Впервые в истории на ее территорию вторглась армия варваров, оснащенная тяжелой артиллерией. От войны с Гейзерихом они тут же отказались. Враг был слишком близко к Константинополю, чтобы затевать крупную кампанию в Африке. В 442 г. от гуннов откупились еще большей данью — она составляла свыше 1000 фунтов золота в год. А в новом договоре с Гейзерихом Рим признал его союзником, а не врагом и, унизившись, получил доступ к африканскому зерну и оливковому маслу.

Но как только константинопольская армия вернулась с Сицилии, август Феодосий II почувствовал себя намного уверенней и прекратил выплаты гуннам. Примерно в это же время, в 445 г., Аттила понял, что вполне может управляться без помощи старшего брата. Бледа умер. Никто не знает почему, но, похоже, не без участия Аттилы.

Никакие другие варвары, наверно, не были столь ненавистны римлянам: их записки о гуннах отмечены глубоким страхом. Это стало результатом уникальных отношений Аттилы с империей. Он создал на Дунае некое подобие «железного занавеса», полностью отгородив гуннский мир от Рима.

У Рима были хорошо налаженные коммуникации с варварскими народами за границей. Они обеспечивали передвижение и торговлю, но позволяли бдительно следить за происходящим, поощряя романизацию посредством выплаты субсидий вождям, а также набирать наемников и обмениваться заложниками, чтобы дети варварских вождей росли в римской среде и, таким образом, постигали преимущества цивилизации.

Аттила с этим покончил. Он понимал, что если получит единоличный доступ к римским субсидиям и поднимет их уровень, то его значимость в собственном обществе резко возрастет. Если же, запретив свободную торговлю с империей, он будет еще и контролировать торговлю и передвижения через границу, его власть станет абсолютной.

Монопольный контроль над римскими деньгами был, похоже, способом, который он позаимствовал у Ругилы. Ругила не позволял римлянам платить субсидии тем, кого он объявлял своими вассалами, угрожая, в противном случае, аннулировать свои договоры с Римом[393]. И Аттила так же настойчиво, как и его предшественник, требовал выдачи беглецов. Гуннам не дозволялось жить в Римской империи. А поскольку Великий король, кроме того, отказался от практики Ругилы поставлять Риму наемников, то возник своеобразный барьер между Римом и варварами-язычниками.

Аттила явно был намерен сделать этот барьер как можно более прочным. Одно из его требований, которое должно было обсудить посольство Приска, заключалось в том, что не должна была обрабатываться полоса земли шириной в 100 миль по южной стороне Дуная. Когда-то римляне захотели границ. Теперь их возжелали варвары.

У гуннов всегда было много вождей: у кочевых народов нет центральной власти, потому что она не справляется с управлением большими группами людей на огромных расстояниях. Но теперь они уже не были кочевниками, и наличие одного верховного правителя стало возможным. Аттила понимал, что путь к такой власти лежал через абсолютный контроль над поступлениями римского золота, подкрепленный сведением на нет римского влияния. Он сам будет распределять деньги и не позволит подданным много тратить на приобретение римских товаров. Для римско-гуннского товарообмена была открыта единственная торговая точка — в Марге-на-Дунае, возле Белграда в современной Сербии. Да и ее трудно было назвать рынком — гунны покупали в основном зерно и продавали продукты животноводства. Раскопки поселений на гуннской территории выявили странное отсутствие римских предметов и наличие преимущественно готских товаров (и гуннских котелков). По предположениям археологов, это указывает на негативное отношение к римлянам части местного населения, но вполне вероятно, что людям запрещали свободно совершать покупки. А затем, в 449 г., когда рынок сформировался и, видимо, начал становиться все популярней, Аттила перевел его в Наис, на 150 миль вверх по течению, в город, который за семь лет до этого он сам же и разграбил. Мера, явно не направленная на расширение рынка.

Существует потрясающее свидетельство того, что жители — не гунны стремились отождествить себя с гуннами и показать, что они не римляне. Они начали бинтовать головы детям, чтобы сделать их длинными и острыми, как это делали хозяева страны[394]. В особенности это относилось к девочкам. Возможно, это делалось для того, чтобы помочь им выйти замуж за представителей нового правящего класса.

Если люди за «железным занавесом» Аттилы не тратили деньги на римские товары или строительство для себя домов в римском стиле (а ни одного такого здания там не обнаружено), на что же шло золото, которое им давал Аттила? Ответ дают сокровища, подобные обнаруженным в Силадьсомле в Трансильвании. Это потрясающая коллекция дорогих ювелирных украшений высочайшего качества, ясно указывающих на высокий статус их обладателей. Похоже, хозяева принадлежали к готской группе. Еще одни сокровища были найдены в 1979 г. при раскопках в Паннонии, в современной Венгрии («сокровища Паннонхальма»). Они, судя по всему, принадлежали гунну. Это прекрасные, отделанные золотом упряжь, мечи и лук. Некоторые из украшений стилистически идентичны находкам, обнаруженным в Рейнских землях и на Азовском море[395].

То, что золото распределял Аттила, означало, что все представители высших слоев общества зависели от него. Королевство, которое он построил на эти деньги, было огромным. Ему подчинялись готы на территории от Каспийского до Северного моря. Останки гуннов обнаруживаются от Австрии до Украины. Впервые Римская империя оказалась в роли добычи варварского королевства, намеренного питаться ее плотью.

Почти с самого начала Аттила почувствовал, что Феодосий II — властитель слабый. Он был «мягкий человек и великолепный художник-иллюминатор»[396], и Аттила намеревался выдоить его до последней капли. Первая попытка последовала после смелого решения Феодосия прекратить субсидирование вскоре после возвращения имперских войск для защиты стен Константинополя. А какие это были стены! Лучшее оборонительное сооружение в мире, построенное чуть больше 30 лет назад. Перестроенные, они стоят и поныне. Нападавшим необходимо было вначале преодолеть ров с водой шириной 60 и глубиной 30 футов, с усовершенствованной гидравлической системой заполнения. Форсировав ров, они оказывались на простреливаемом пространстве шириной 60 футов, которое завершалось стеной высотой в 30 футов, с дорогой, идущей по верху стены, и серией башен. Тот, кто вскарабкался бы на эту стену, оказался бы на еще одном открытом пространстве в 45 футов шириной; затем возвышалась следующая стена высотой в 60 футов, с пешеходной дорожкой поверху и башнями высотой 150 футов. Все было построено с учетом мощи тогдашней артиллерии. Ни одно осадное орудие не способно было пробить эту стену: тут необходимо было нечто более мощное. Аттила ждал знака судьбы.

27 января 447 г. стены Константинополя рухнули. Подарком судьбы для вождя гуннов стало землетрясение. Аттила пошел на город, чьи жители были в полном отчаянии. Болельщики цирковых гоночных команд — эквивалент наших футбольных фан-клубов— организовали восстановительные работы, которые ударными темпами велись день и ночь. И они сделали это! К тому времени, когда Аттила подошел к Константинополю, стены были восстановлены.

Парадоксально, но будь это прежние гунны, стремительные конные лучники, они преодолели бы 500 с небольшим миль в считаные дни и легко взяли бы город. Но те времена ушли безвозвратно. У армии Аттилы была огромная осадная машина, предназначенная для штурма городов, а не крестьянских ферм. Она неотвратимо катилась к Константинополю со средней скоростью чуть больше 6 миль в день.

Прибыв на место, машина перекалечила много вражеских солдат, но сам Константинополь остался неприступным. Для того чтобы в Константинополе поняли, что у него серьезные намерения, Аттила принялся уничтожать города на Балканах.

Семьюдесятью годами раньше, когда здесь свирепствовали готы, жители укрылись в этих городах и относительно спокойно жили за их стенами. Но то, что произошло потом, ясно показали раскопки Никополя-на-Истре:[397] укрепленные города, спасшиеся от готов, были уничтожены гуннами. Этот город, как и многие другие вокруг, был полностью разрушен. Гунны не просто грабили и убивали: они выполняли тяжелую работу по полному сносу городского центра. Римская городская цивилизация на дунайских равнинах к северу от Балканских гор пришла к концу. Константинополь все понял, что и требовалось доказать.

Все притязания Аттилы были удовлетворены. Помимо причитающихся ему денег, он желал возвращения беглецов (как всегда), санитарного кордона вдоль Дуная (а как же?!) и еще — подумайте только! — римлянку благородного происхождения в жены своему секретарю… впрочем, обычное дело. Недоимки по субсидии от Феодосия были полностью погашены — 6000 фунтов золота, а годовые платежи увеличены до 2100 фунтов. Богатейшие семейства заставили раскошелиться, и недавние богачи впали в настоящую нужду. В ряде случаев люди кончали жизнь самоубийством из-за невозможности выплатить требуемую с них долю. Новый Рим был ограблен без единого пролома в его стенах.

Через два года задачей посольства Приска стало покончить с этим соглашением, но способом, о котором он ничего не знал. В состав делегации был включен наемный убийца, нанятый камергером Феодосия Хризафием для ликвидации Аттилы за вознаграждение в 50 фунтов золота. Это была бы выгоднейшая сделка, но Аттила проведал о ней. Вместо того, чтобы пытать и казнить наемника, он отправил своего секретаря Ореста в Константинополь, где тот появился перед императором и его камергером с 50 фунтами золота в суме, висящей на шее.

Орест, опозоривший императорский двор, сказал Феодосию, что соглашение уплатить дань низвело того «до состояния раба. Вот почему он должен почитать человека, которого судьба и заслуги поставили выше него, а не пытаться, подобно мерзкому рабу, строить тайные заговоры против своего хозяина». Аттила потребовал, чтобы его раб Феодосий прислал к нему новое посольство, на этот раз состоящее из ве-дущих сановников, которые должны привезти с собой Хризафия для казни.

Мягкий Феодосий, ошеломленный и опозоренный, согласился. Аттила получил от Константинополя то, что хотел, — не территории, но уважение. И деньги. Приск полагал, что главным мотивом Аттилы было стремление к господству: «Он правил островами Океана (предположительно, имеется в виду Балтика) и, в дополнение ко всей Скифии, заставил римлян платить дань… и, чтобы еще более увеличить свою империю, он теперь хотел напасть на персиян»[398].

Но потом у него появилась идея получше.

Самые великие послы в полном согласии с его требованиями явились к Аттиле: они склонились в смиренном поклоне, передали сказочные дары и остолбеневшего камергера, а также сделали все для подготовки свадьбы королевского секретаря. И Аттила простил всех, даже Хризафия. Он излучал доброту. К тому времени, когда послы отбыли, а это, должно быть, случилось поздней весной, у Аттилы с Константинополем не было неразрешенных вопросов. «Железный занавес» с грохотом опустился за ним. Он, вероятно, приоткроется вновь в следующем, 451 г., когда поступит новая порция дани.

Аттила начал готовить «Большой Сюрприз». В начале сезона военных кампаний 451 г. он со своей невероятно огромной армией нанес удар по Северной Галлии, продвинувшись примерно на 750 миль. Одни говорят, что гуннов было 500 000[399], другие — 700 000. До сих пор не совсем понятно, как это могло произойти.

У Аттилы ушло бы около двух месяцев, чтобы доставить людей и лошадей к Рейну[400], но боевым коням, как танкам — солярка, нужна трава, а зимой в Центральной Европе ее нет. Он должен был тайно переместить всю армию в конце предыдущего лета, сразу после отъезда послов. Оказавшись на Рейне, гунны и готы Аттилы начали копить фураж на зиму и рубить лес[401], чтобы построить понтоны для моста, который будет наведен, когда наступит тепло и появится новая трава. Аттила явно стремился к максимально неожиданному удару — это была военная операция в стиле американцев: «шок и трепет». Его «железный занавес» сделал это возможным. Как долго он планировал нанесение удара?

Вполне вероятно, что он думал об этом еще в 449 г., когда прибыло посольство Приска. Ему сказали, что следующей целью нападения гуннов будет Персия. Это выглядит как умышленная дезинформация. Приск в нее не поверил и спросил, как такое возможно? Ему ответили, что гунны знают путь вокруг Каспийского моря.

Что делал Аттила дальше? Поводы для нападения менялись со страшной скоростью. Для начала он предъявил претензии на половину Западной империи в качестве приданого для его очередной невесты, которой должна была стать сестра западного императора, Гонория. «Она попросила меня, — заявил он, — на ней жениться». И даже послала ему кольцо!

Как ни смешно это звучит, но сказанное вполне могло быть правдой. Гонория была девушкой весьма решительной. Беспокойств она причиняла немало. У нее были какие-то амурные делишки с ее камергером в Равенне, и когда она обнаружила, что беременна, то попыталась провозгласить любовника августом. Но камергер был приговорен к смерти, а ей велели выходить замуж за какого-то унылого сенатора, которому она не хотела отдаваться. Ее мать, Галла Плацидия, отправила дочку жить, соблюдая обет безбрачия, в Константинополь, под надзор своей кузины Пульхерии. Это не соответствовало представлениям Гонории о красивой жизни.

Она, должно быть, вообразила своим рыцарем в сверкающих доспехах Аттилу и тайком переправила ему письмо и кольцо. Как только разнесся слух о том, что она натворила, Гонорию сразу же отправили обратно, ко двору ее брата Валентиниана в Равенну.

Аттила объявил, что принимает предложение Гонории, а в качестве приданого желает получить Галлию. Этот повод был не хуже и не лучше других. Хотя и получше того, что якобы некий римский банкир владеет золотой иконой, на которую претендовал по праву завоевателя сам Аттила. Может быть, банкир обладал еще и оружием массового поражения? В качестве поводов для развязывания войны все это выглядит довольно неубедительным даже по стандартам нашего времени. Дело обстояло так, словно Аттила, согласный обсуждать предложения Константинополя, просто решил, что Запад — более легкая добыча, чем Персия. Но также не исключено, что это нападение было уже кем-то оплачено и Аттила был, в сущности, нанят для вторжения в Галлию.

Подтверждение можно найти в строках конспекта Иордана утерянного труда Кассиодора «Происхождение и деяния готов», написанного около 550 г. Там говорится, что, когда Гейзерих узнал, что помыслы гуннов «склоняются к опустошению мира, он побудил Аттилу многими дарами пойти войной на вестготов». Рим использовал вестготов для нападения на вандалов в Испании. Была ли это месть короля вандалов? Краткий период дружбы между вандалами и вестготами завершился, когда Гунерих, женатый на дочери Вальи, отправил даму домой без носа и ушей.

Зная об образе мыслей Аттилы то, что знаем мы, Гейзерих наверняка поступил бы так, чтобы его платежи выглядели как дань подобострастного вассала. Он должен был принести весьма значительные дары — Аттила мыслил категориями гор золота, а не корзинок с безделушками. Мог ли Гейзерих собрать такую уйму золота? Северная Африка была богата, но существует предположение, что он выступал в роли посредника еще более богатого лица — правителя Персии[402]. Вместо того чтобы стать очередной жертвой Аттилы, Персия стала через Гейзериха его кассиром.

Несмотря на то, что конкретных доказательств подобных спекуляций нет и они никогда не принимались всерьез, это предположение не так уж и абсурдно. Персия, несомненно, была серьезно заинтересована в том, чтобы отвлечь внимание Аттилы от Востока. Ей уже доставляли достаточно проблем другие группы гуннских кочевников[403]. Могли Гейзерих оказаться посредником? Между Карфагеном и Восточным Средиземноморьем существовали прочные торговые связи, купцы должны были свободно перемещаться между владениями вандалов и персов. Если наша теория справедлива и Персия была тайным источником финансирования Гейзерихом Аттилы, то окончательное разрушение власти Рима в Европе было подлинным триумфом персидской дипломатии.

Но главным желанием Аттилы было править миром. Он ожидал, что Рим падет в ужасе, когда, наконец, пересек Рейн в марте 451 г. План военных действий строился на огромном превосходстве в силах и внезапности. У империи не было шансов собрать достаточно большую армию, чтобы отразить удар, прежде чем он захватит всю Галлию, а Италия будет просить у него пощады.

Но шанс появился. Все секретные планы полетели в тартарары из-за простого невезения.

Аттиле просто не повезло, с его константинопольским рабом Феодосием II случилось еще большее несчастье. Двадцать восьмого июля 450 г., когда Аттила успешно двигался на запад, 48-летний Феодосий разбился насмерть, упав с лошади на охоте. Его старшая сестра Пульхерия (тюремщица Гонории) смогла подчинить себе весь императорский двор. Она вышла замуж за Марциана, человека, клявшегося Гейзериху никогда не нападать на вандалов, и поставила его новым августом. Новобрачные немедленно отправили к Аттиле посла с богатыми дарами.

Незваных гостей явно не ждали. Посла отказались принять и отправили восвояси, вместе с неврученными подарками. Причина очевидна: никого не было дома. Аттила был в отъезде. Пульхерия с Марцианом решили, что терпеть унижения дальше нельзя. Они прекратили согласованные с Аттилой платежи. Это был сильный ход. Он спас финансы Восточной империи, а к тому времени, когда Аттила о нем узнал, то был уже не в состоянии что-либо предпринять — его армия строила понтоны в Германии. И, что еще важнее, самый могущественный человек в Западной империи разгадал замысел Аттилы.

Этим человеком был Аэций, который создал себе имя, возглавив огромную гуннскую армию в 424 г. Он руководил обороной Запада и был даже могущественней Валентиниана.

Он стал, в сущности, новым Стилихоном (что не сулило ему в будущем ничего хорошего, но не будем забегать вперед). Аэций добился своего положения с помощью гуннов. Карьеру он начал с того, что заслужил покровительство дяди Аттилы и был спасен его военной поддержкой — гуннская армия, подошедшая вместе с ним к Равенне в 433 г., гарантировала назначение Аэция командующим западными войсками. Он вознаградил гуннов, признав за ними право селиться в Паннонии в 437 г., а через два года при поддержке своих союзников-гуннов заставил повиноваться вестготов. Он знал Аттилу лучше, чем кто-либо из римлян, подарил ему секретаря и даже отправил своего сына жить при дворе Аттилы. Поэтому он понял, в чем смысл отсутствия Аттилы, и начал спешно собирать коалицию для защиты Галлии. Аэций даже знал, где и когда будет нанесен удар, поскольку по Бельгии шли слухи об огромном количестве гуннов, готовящихся к наступлению, а в Рим прибыл просить помощи местный епископ[404].

Весной 451 г. гуннская армия огнем и мечом прошлась по Галлии. В начале апреля был осажден и разрушен Мец. И вновь это был не молниеносный набег диких всадников, а размеренный марш тяжеловооруженной армии. И защиту городов, и составление отчетов о происходящем перепоручили церкви. Епископы делали все, чтобы организовать хотя бы какое-то подобие обороны, а церковные летописцы писали довольно путаные хроники событий. Перепуганные монахи изображали гуннов как бедствие, ниспосланное Богом, дабы покарать грешников, и подробно описывали различные случаи чудесного спасения праведников. Для них главным в этой ситуации было то, что гунны являлись язычниками, а стало быть, это — война небесная, разыгрывавшаяся на земле. В результате столь мистического подхода к вопросу мы понятия не имеем, каким путем шла армия Аттилы и что он делал на протяжении нескольких недель.

Войска Аэция выступили в поход относительно быстро. Он сумел собрать армию антигуннской коалиции, которую поддержали римские армии, состоявшие из бургундцев и вестготов. Аттиле не нужно было охотиться за вестготами — они сами шли ему навстречу. Войска Аэция столкнулись с Аттилой в июне у Орлеана, примерно в 1200 милях от его родины. Сил оказалось достаточно, чтобы прогнать гуннов прочь.

Аттила не ожидал такого поворота событий и принялся отступать с максимально возможной быстротой. Но Аэций не собирался оставлять его в покое. Он организовал преследование и нагнал армию гуннов (явно двигавшуюся довольно медленно) через какую-то сотню миль. Точное место сражения однозначно не установлено, но обычно его именуют «Каталаунские поля» («Шалонские поля»). В любом случае, это произошло где-то в окрестностях Труа. Битва была ужасной, с огромными потерями — согласно основному источнику, погибли 165 000 человек, впрочем, число убитых точно никто не считал. Это было первое сражение, проигранное Аттилой.

Перед битвой шаманы-предсказатели Аттилы изучили кишки нескольких жертвенных овец и провозгласили, что сражение закончится смертью одного из предводителей. Поскольку с самого начала все шло против него, Аттила обезумел. Уверенный, что ему пришел конец, он пожелал, чтобы для него устроили погребальный костер из седел, — хороший способ позаботиться о своих людях, если у вас приключилась мания преследования. Под конец битвы адъютанты убедили его, что это еще не катастрофа, после взаимного прекращения боевых действий Аттила начал медленное отступление, и его потрепанная армия вернулась в Венгрию. Предводителем, убитым на поле сражения, оказался Теодорих, король вестготов. Аттила, во всяком случае, добился того, о чем его просил Гейзерих.

В следующем, 452 г. он вернулся и на этот раз направился в Италию. Но теперь у Аэция не было коалиции, чтобы остановить Аттилу. Похоже, что его появление оказалось совершенно неожиданным. Аттила подошел к городу Аквилея (вблизи Венеции) и осадил его, но был уже готов отступить, как вдруг увидел аиста, уносящего своих птенцов из города. Знамения имели для него большое значение: он понял, что, предчувствуя будущее, аист переносит гнездо из города, который будет разрушен. Аттила решил не снимать осады, и вскоре после этого защитники Аквилеи дрогнули. Гнездо аиста было действительно уничтожено, но современные историки верят, что Аттила не нанес большого вреда этому городу, как, впрочем, и другим, захваченным в ходе кампании.

Аттила брал город за городом: Падую, Мантую, Виченцу, Верону, Брешию, Бергамо… пока наконец не взял Милан. Это был важный символический момент: именно в Милане Константин провозгласил империю христианской. Кроме того, здесь была резиденция Амвросия, который столетием раньше так яростно и успешно искоренял язычество в Риме. Милан был одной из столиц Западной империи. Теперь на ее трон взошел язычник.

Именно во время пребывания Аттилы в Милане произошло событие, объясняющее природу устремлений короля гуннов. Увидев во дворце картину, изображающую римских императоров на золотых тронах, с лежащим у их ног мертвым человеком, которого он принял за соплеменника, Аттила приказал, чтобы картину перерисовали. Теперь он сидел на золотом троне, у подножия которого были римские императоры, но не мертвые, а трусливо высыпающие золото из мешков[405]. По мнению византийского ученого X в., записавшего этот рассказ, Аттила добивался не уничтожения империи, а ее подчинения.

Валентиниан отказал Аттиле в руке Гонории, но сейчас император не владел ситуацией. Он, судя по всему, находился в Риме, причем до смерти перепуганный (по сведениям одного из современников, Проспера Аквитанского)[406]. Аэций явно был не в состоянии собрать большую армию[407]. Поэтому Валентиниан направил к Аттиле посла. Им был Лев, епископ Римский.

Лев был человеком твердых и прямых взглядов. Он отличался бесстрашием, поскольку был уверен, что находится под защитой св. Троицы и что его долг, как Святого отца города Святого Петра, быть носителем римской власти. Виргилий в своих «Энеидах» обозначил видение римлянином своего места в мире: «Помни, римлянин, твоя власть (империй) правит народами». Так происходило во времена Августа, и в течение 450 лет основным предназначением императоров было осуществлять эту власть. Но теперь в империи возник вакуум, и власть нового типа должна была его заполнить. Власть епископа Римского.

Он встретился с Аттилой на берегу реки Минцио в Ломбардии, возможно, как предположил один историк, в пределах прямой видимости с фермы Виргилия[408]. Встреча очень напоминала мифологический сюжет. Оба — и папа, и король, верили, что они избраны править миром. Это было столкновение двух гигантских эго. И все же, почти магическим образом, там, где ничего не смогла сделать сила, сработала дипломатия. Аттила развернул свою могучую армию и направился назад в Венгрию.

Через 1000 лет Рафаэль изобразит на картине папу Льва I (на самом деле он рисовал тогдашнего папу, Льва X) спокойным и величественным, поднимающим руку в жесте, призывающем к миру, в то время как над ним Святые Петр и Павел размахивают мечами. Аттила выглядит ошеломленным, а его армия бежит в ужасе, видя столь бесспорное проявление гнева Божьего.

Так что же случилось на самом деле? Чуда не произошло. Папа не был в действительности одноруким. Рядом с ним находились не святые, а римские сенаторы: экс-консул Авиений, возможно, богатейший человек в Риме, и экс-префект Италии Тригетий, дипломат, который несколькими годами ранее вел переговоры с Гейзерихом. В сущности, римская делегация была собрана с миру по нитке: денежный мешок, переговорщик на случай, ежели Аттила суеверен. Видно, таким он и оказался, поскольку присутствие пантифика помогло.

Иордан поясняет, что, когда Аттила согласился отступить, «он объявил и с угрозами признал открыто, что он принесет еще худшее зло Италии, если они не пришлют ему Гонорию, сестру императора Валентиниана и дочь августы Плацидии, с причитающейся ей частью королевских богатств»[409]. Аттиле было обещано, что он их получит. Другими словами, Лев со своими компаньонами был послан Валентинианом, чтобы согласиться на капитуляцию. Аттила получил свою невесту и приданое (золотом, не землями — но он золото и предпочитал). Он добился от Запада подчинения. Больше не было абсолютно никакого смысла двигаться на Рим, особенно, если, как полагают некоторые, продовольствия не хватало, а армия страдала от болезней.

Аттила вновь удалился в Венгрию, чтобы спланировать кампанию будущего года. В ожидании прибытия Гонории он взял себе другую невесту и в первую брачную ночь, как пишут, занялся не молодой, а обильным возлиянием, отчего лопнул кровеносный сосудик в носу, и от кровотечения Аттила умер. Учитывая, что среди немногих сведений, известных нам об Аттиле (от Приска), есть и то, что он не напивался допьяна, остается простор для размышлений о возможном убийстве[410]. Ему было 50 лет. Он так никогда и не получил Гонории, и никто не знает, что с ней стало.

Аттила одержал бесполезную победу. Подлинным победителем оказался человек, которого мы теперь называем папа Лев I. Он вернулся в Рим с легендой, которую можно было добавить к перечню христианских чудес, доказывая, что церковь спасла Рим от разграбления (которое, на самом деле, ему не угрожало). Церковь теперь была реальной силой, сменившей в Риме военную власть. Именно в этот момент Римская империя сдала Рим. Не Аттиле, а папе.

Епископа Римского называли «папа», но это была форма обращения к примерно 2000 священнослужителей. Слово означало просто papa, «отец». У епископа Римского не было специального титула. Но у Льва была вера в то, что поскольку Рим — город Святого Петра, то его епископ должен быть главой церкви.

Не каждый христианский священник соглашался с таким выводом. Лев вступил в беспощадный спор с епископом Арльским, который снимал и назначал епископов в Галлии по своему усмотрению, будто он — Господи помилуй! — сам сделался церковью.

Лев, однако, имел преимущество — его поддерживал император Валентиниан, и в 445 г. (том самом, когда Аттила стал единоличным правителем гуннов) Лев добился от августейшей особы удивительного письма. Император официально признавал примат епископа Римского над всей церковью на том основании, что тот являлся хранителем ключей Святого Петра, а Рим главенствует в империи. Более того, провозглашалось, что постановления епископа имеют силу закона и любое противодействие им будет рассматриваться как измена. Признавалось также, что гражданская власть теперь находится в подчинении у епископа Римского, наместники провинций обязаны насильно высылать любого, кто откажется отвечать на его вызов.

Епископ Арльский сдался и в 449 г. отправился в мир иной. Но все же Лев нуждался в чем-нибудь более убедительном, чем императорское письмо, чтобы упрочить свое положение нового владыки империи. Встреча с величайшим язычником на земле могла бы снять все вопросы. И сняла.

Но истина состоит в том, что не спокойствие Льва и не рука Божья отвратили от Рима языческого вождя. Просто Аттила и не собирался долго задерживаться на этой земле.

Беспощадная и эффективная в непродолжительных кампаниях военная машина Аттилы была в целом колоссом на глиняных ногах. Она просто не могла действовать на больших дистанциях и в сколько-нибудь продолжительные периоды времени.

Успехи римской армии в значительной мере объяснялись ее способностью подолгу находиться в полевых условиях. Она могла перестоять любую армию отчасти потому, что была полностью наемной, профессиональной армией, не зависевшей от призванных на сборы рекрутов, которым нужно было возвращаться домой, собирать урожай, а также потому, что ее обслуживал мощный бюрократический аппарат, организовавший доставку пайков, амуниции и разведданных. В то же время вся «бюрократия» Аттилы состояла из одного секретаря (предоставленного римлянами) и пленника по имени Рустик, который хорошо писал на греческом и на латыни.

У Аттилы не было долгосрочных стратегических целей, помимо завоевания мира. Он не составлял планов поставок продовольствия и фуража. Его армии самообеспечивались на месте, что, разумеется, приводило к опустошению окрестностей и означало, что войска постоянно должны были продвигаться вперед. Королевство Аттилы, которое выглядело странным и пугающим, было, по существу, паразитом, сосущим империю. У него не было будущего, даже если бы Аттила остался жив, а после его смерти оно исчезло без следа.

Аттила Гуннский не был близок к завоеванию Рима, на какое бы расстояние он к нему ни подошел. Реальный ущерб, нанесенный им, заключался в том, что он вынудил римлян отказаться от возвращения себе удерживаемой вандалами Северной Африки. И, что пожалуй более серьезно, заставил их думать, будто церковь способна уберечь от земных напастей.

В 450 г. императорская дочь попросила Аттилу жениться на ней, чтобы избавиться от одиночества. Через пять лет жена римского императора обратилась к вождю вандалов Гейзериху, чтобы спастись от Рима.

Эта история выглядит так. В высших кругах Западной империи царил хаос. За исключением папы Льва, никто не был способен чем-либо грамотно управлять. Не было боеспособной армии. Двор находился в катастрофическом состоянии. Как рассказывает один сплетник, Иоанн Антиохийский, Валентиниану приглянулась жена сенатора по имени Максим, и он с помощью хитрости заманил ее к себе. Валентиниан выиграл в кости у Максима кольцо и воспользовался им, чтобы засвидетельствовать поддельную записку от мужа жене с просьбой посетить императрицу во дворце. Когда женщина пришла, Валентиниан ее изнасиловал[411].

Максим хотел убить Валентиниана, но не осмеливался это сделать, пока был жив Аэций. Поэтому он продолжал оставаться с августом в хороших отношениях и убеждал его, что Аэций готовит заговор для свержения императора. Сын Аэция был обручен с дочерью Валентиниана. Ясно, что император был вне себя. Он лично нанес смертельный удар мечом своему великому полководцу, своему защитнику и единственному человеку, который способен был спасти Рим. По словам Марцеллина: «И с ним умерла Западная империя, чтобы никогда уже не возродиться»[412].

Как только Аэция не стало на его пути, Максим организовал убийство Валентиниана, завладел его троном и, поскольку жена Максима к тому времени умерла, его вдовой, Евдоксией, которую он заставил стать своей женой. Вот тогда-то Евдоксия и попросила о помощи Гейзериха. И Гейзерих стал рыцарем в сияющих доспехах.

Он прибыл к Риму из Северной Африки с огромным флотом, сильной армией и намерением сделать свою арианскую империю богаче за счет умирающей католической империи. Максим, испугавшись демона в варварском обличье (которому было за шестьдесят), попытался сбежать из города. Рим оказался в руках толпы, которая схватила императора, забила его камнями и растерзала на куски.

Папа Лев, зная, что «повторение — мать учения», устроил свидание с Гейзерихом наподобие встречи с Аттилой. Насколько можно верить христианским источникам, он добился от Гейзериха обещания, что вандалы не будут убивать, пытать, выведывая, где спрятаны ценности, и не станут разрушать здания. Похоже, что Лев опять получил свою выгоду от того, что и так бы случилось: Гейзериху были безразличны речи католического епископа, но он твердо намеревался не плодить католических мучеников. И у него не было желания заниматься сносом домов.

Город, в который он вошел, и так был полуразрушен. Население Рима сократилось в 4 раза по сравнению с III в. Языческие храмы систематически подвергались нападениям толп христиан, а жители «по камушку, по кирпичику» растаскивали императорские постройки для возведения собственных домов. Вандалы, насколько известно, вообще не нанесли вреда ни светским, ни религиозным зданиям, за исключением верхней части одной крыши, которую по ошибке приняли за золотую.

Гейзерих переехал в императорский дворец и приказал погрузить имперские сокровища на корабли. В инвентарном списке значились сокровища Иерусалимского храма, разграбленного и разрушенного Веспасианом в 70 г. н. э. Странно, но ни одного из летописцев, описывавших это «ограбление Рима», совершенно не заинтересовал тот факт, что «украденные» ценности сами вначале были доставлены в город в качестве трофеев. И если римляне уничтожали ограбленные здания и города, то вандалы не разрушили в Риме ни одного дома.

Через две недели Гейзерих вернулся в Ливию со своими людьми, с добычей и, в соответствии с просьбой, с Евдоксией и ее двумя дочками. Поразительно, как много писателей называют это «похищением». Одна из дочерей была уже обручена с сыном Гейзериха, и теперь они поженились. Евдоксия и другая ее дочь после недолгого пребывания в Ливии были отправлены к своей семье в Константинополь.

Что касается Западной империи, то она, по существу, прекратила существование. Приск пишет, что после взятия Гейзерихом Рима «были еще и другие императоры на Западе, но, хотя я и знаю их имена, упоминать никого из них не буду. Ибо так получилось, что жили они лишь короткое время после вхождения в должность и в результате этого не совершили ничего, заслуживающего упоминания…»[413]

Не имея денег, чтобы платить легионам, Рим потерял контроль над Испанией, Галлией и Британией, а сам город в начале 470-х гг. стал ареной гражданских войн. В руины Рим превратили сами римляне, которые перешли от использования древних камней и статуй для строительства новых домов к применению их в качестве боеприпасов.

Тем временем Гейзерих создавал в Ливии государство нового типа. Он постановил, что его трон будет наследоваться (вместо готской традиции выборов на основании единодушного одобрения), заменил племенную аристократию в своей администрации чиновниками, назначенными по его выбору, и организовал воинов в регулярную армию с боевыми единицами по тысяче человек. Вандалы стали полновластными хозяевами Средиземного моря и продолжали совершать набеги на Сицилию и материковую Италию. Гейзерих относился к таким операциям как к крестовым походам. Он поддерживал арианские общины и, как говорят, верил, что божественный ветер найдет своих жертв: король якобы сказал своему лоцману, что он направляет корабль «открыто против тех, на кого сердит Бог»[414]. Помощь необязательно вызывала одобрение[415]. В 467 г. одна морская банда даже напала на Южную Грецию. Империя разваливалась из-за потери не только Африки и ее несметных богатств, но и самого Средиземного моря.

Восточный император Лев решил, что с этим надо кончать во что бы то ни стало. В 468 г. он собрал флот из 1100 боевых кораблей и армию в 100 000 человек, чтобы организовать, несомненно, самую дорогостоящую военную экспедицию античных времен. Впервые экспедиция стоила столько, что поставила империю на грань банкротства. В гигантскую армию входили подразделения из всех, кого империя могла нанять или кому могла приказать, включая готов, бургундцев и гуннов.

Произошло морское сражение с участием лучников, применением бомб с зажигательной смесью, скорпионов и абордажа. Римский флот победил, и армия высадилась в Ливии. Затем сошлись сухопутные силы — вандалы на конях и мавры на верблюдах, с одной стороны, и легионы, поддержанные гуннскими лучниками — с другой. Вновь вандалы потерпели поражение, и римская армия двинулась на Карфаген.

Гейзерих заключил «липовое» перемирие с римским флотом, стоявшим на якоре, а затем направил брандеры в самую его гущу. Начался хаос, в атаку пошли боевые корабли Гейзериха, и римский флот отошел. Затем то же сделала и сухопутная армия. Экспедиция обернулась полным крахом.

В итоге восточный император Зенон, сын Льва, официально признал Гейзериха правителем Северной Африки, Балеарских островов, Корсики, Сардинии и Сицилии. Гейзерих вернул римских пленных (за исключением тех, кого успели продать в рабство, тогда договариваться нужно было уже с рабовладельцами), даровал свободу вероисповедания католикам и прекратил морские набеги на империю.

В 476 г. в Константинополе получили посылку из Рима. Там находились имперские регалии с припиской, что в Риме этот хлам больше некому вручить, но, может быть, восточный император захочет сохранить их у себя на память. Посылку отправил германец Одоакр. Он отстранил от должности последнего императора Западной Римской империи, тринадцатилетнего Ромула Августула («Августенка»), и отправил его жить в деревню[416]. Одоакр перелистнул новую страницу в истории. Он стал королем Италии. И он был арианином.

На следующий год старый Гейзерих наконец умер. Он прожил удивительную жизнь. На его глазах мир полностью преобразился. Он дожил до весьма преклонных лет (почти до восьмидесяти) в мире, где правили люди, жившие от силы вдвое меньше.