Ваша взяла, Дживс

ГЛАВА 4

Бертрам Вустер, как известно, взирает на своих родственников более проницательным и безжалостным оком, чем кто бы то ни было. Тем не менее он охотно отдает дань восхищения тем из них, кто этого заслуживает. Если вы с должным вниманием читали мои мемуары, то, конечно, знаете, что моя тетушка Далия, как я не раз повторял, – прелесть.

Она, как вы, наверное, помните, вышла замуж en secondes noces [4] – так, кажется, говорится, если я ничего не путаю, – за старину Тома Траверса в тот год, когда на Кембриджширских скачках Колокольчик пришел первым. Она же как-то подбила меня написать статью «Что носит хорошо одетый мужчина» для своего журнала «Будуар знатной дамы». Тетушка Далия – добрая душа, проводить время в ее обществе одно удовольствие. Ей совсем не свойственны ни гнусное коварство, ни подлость, которыми славится, например, другая моя тетка, Агата, ужас и проклятье Мидлсекса, Эссекса, Кента, Суррея, а также Хартфордшира и Суссекса. Тетушку Далию я сердечно люблю и ценю за ее добродушие, спортивный дух и за то, что она такой славный малый.

Ввиду вышесказанного можете себе представить, как я удивился, увидев ее ни свет ни заря у своего ложа. Я сто раз у нее гостил, и ей известны мои привычки. Ведь знает, что я не принимаю по утрам, пока не выпью чашку чаю. А теперь она врывается ко мне в ту минуту, когда я больше всего на свете жажду уединения и покоя. Изменяет нашим старым добрым традициям.

И вообще с какой стати она явилась в Лондон? Вот вопрос, который я себе задавал. Когда заботливая хозяйка возвращается под родной кров после двухмесячного отсутствия, она не мчится из него прочь на следующий же день. Понимает, что надо сидеть дома, хлопотать вокруг мужа, совещаться с поваром, кормить кошку, расчесывать шпица и прочее. Хотя глаза мне застилал туман, я собрался с силами и бросил на тетушку суровый, укоризненный взгляд. Правда, слипшиеся веки помешали мне добиться нужной выразительности.

Она, казалось, не заметила ни суровости, ни укоризны.

– Да проснись же ты, Берти, дубина стоеросовая! – заорала она голосом, который навылет, от лба до затылка, пробил мне череп.

Если у тетушки Далии и есть недостаток, так это ее манера адресоваться к своему vis-а-vis так, будто он со сворой гончих скачет верхом в полумиле от нее. Атавизм, разумеется, с тех времен, когда она считала день потерянным, если не затравила на охоте несчастную лисицу.

Я снова послал ей суровый, исполненный укоризны взгляд, который на этот раз не остался незамеченным ею, однако особого впечатления на нее не произвел. Она перешла на личности.

– Хватит мне подмигивать! Это даже неприлично, – заявила тетушка. – Послушай, Берти, – продолжала она, разглядывая меня; должно быть, Гасси вот так же разглядывает какого-нибудь второсортного тритона. – Ты хоть представляешь, какой омерзительный у тебя вид? Нечто среднее между классическим забулдыгой – таких обычно в кинематографе изображают – и простейшим земноводным. Наверное, всю ночь кутил?

– Да, был на приеме, – сухо сказал я. – По случаю дня рождения Понго Туистлтона. Не мог же я предать друга. Nobless oblige.

– Ладно, вставай и одевайся.

Мне показалось, я ослышался.

– Вставать и одеваться?

– Да.

Со слабым стоном я повернул голову, и в это время вошел Дживс с чашкой живительного китайского чая. Я вцепился в нее, как утопающий в соломенную шляпу. Глоток-другой, и я почувствовал… Нет, не скажу, что я воскрес, ибо день рождения Понго Туистлтона не такое мероприятие, после которого вас может оживить глоток чая. Однако старина Бертрам оказался в силах сообразить, что на него обрушилось нечто ужасное.

И чем усерднее я старался сообразить, что именно на меня обрушилось, тем меньше понимал, откуда ветер дует.

– Тетя Далия, что такое? – спросил я.

– Мне кажется, чай, – отвечала тетушка. – Впрочем, тебе виднее.

Без сомнения, я бы нетерпеливо взмахнул рукой, но побоялся пролить целебный напиток. Признаться, меня так и подмывало сделать нетерпеливый жест.

– Я не о чае! При чем здесь чай? Вы чуть свет вторгаетесь ко мне, требуете, чтобы я вставал и одевался. Нелепость какая-то.

– Я к тебе, как ты выражаешься, вторглась, потому что телеграммы не произвели на тебя никакого впечатления. А велела тебе встать и одеться, потому что хочу, чтобы ты встал и оделся. Поедешь со мной в Бринкли-Корт. Что за наглость! Заявлять, что явишься ко мне чуть ли не через год! Дудки, поедешь немедленно. Для тебя есть работа.

– Но я не хочу работать.

– Мало ли что! Никто тебя не спрашивает. В Бринк-ли есть работа для настоящего мужчины. И чтобы через двадцать минут ты был как штык.

– Не могу я через двадцать минут быть как штык. Я при последнем издыхании.

Тетя Далия задумалась.

– Ладно, – сказала она. – По своей доброте дам тебе день-другой, чтобы ты очухался. Договорились, жду тебя самое позднее тридцатого.

– Но, черт подери, что стряслось? О какой работе вы говорите? Зачем мне работа? Что еще за работа такая?

– Если ты помолчишь минуту, объясню. Работа нетрудная и очень приятная. Тебе понравится. Ты когда-нибудь слышал о Маркет-Снодсберийской средней классической школе?

– Никогда.

– Это средняя классическая школа в Маркет-Снодсбери.

Я довольно сухо заметил, что нетрудно догадаться.

– Откуда мне знать, что ты со своими умственными способностями на лету все хватаешь? – парировала тетушка Далия. – Ну, ладно. Маркет-Снодсберийская средняя классическая школа, как ты догадался, это классическая средняя школа в Маркет-Снодсбери. И я – одна из ее попечительниц.

– В смысле, одна из надзирательниц?

– Берти, довольно молоть вздор! Послушай, олух царя небесного. Помнишь, у вас в Итоне был попечительский совет? Нечто подобное существует и в Маркет-Снодсберийской средней классической школе, и я в нем состою. Мне поручено организовать церемонию вручения призов за летний семестр. Она состоится в последний день месяца, то есть тридцать первого. Ты все понял?

Я отпил еще немного живительной влаги и утвердительно кивнул. Столь очевидные вещи были доступны моему пониманию даже после вчерашней попойки.

– Разумеется. Что тут мудреного? Маркет… Снодсбери… средняя школа… попечительский совет… вручение призов… Уж куда проще… Но при чем тут я?

– Ты будешь вручать призы.

Я захлопал глазами. Бред какой-то. Чтобы ляпнуть такую чушь, надо весь день просидеть на солнцепеке без шляпы.

– Я?

– Ты.

Я еще больше выпучил глаза.

– Вы хотите сказать – я?

– Именно.

Глаза у меня полезли на лоб.

– Вы надо мной смеетесь, тетенька.

– Еще чего! Будто у меня дел других нет. Призы должен был вручать викарий, но, когда приехала домой, я нашла от него письмо: он подвернул ногу и вынужден отказаться. Представляешь, в каком я положении? Всех обзвонила, никто не может. И тогда я вспомнила о тебе.

Я решил в зародыше пресечь эту безумную затею. Бертрам Вустер готов угождать любимым тетушкам, но всему есть предел, есть черта, которую переступать нельзя.

– И надеетесь, я соглашусь раздавать призы в этой вашей «Дотбойз-холл» [5] для придурков?

– Надеюсь.

– И держать речь?

– Само собой.

Я иронически рассмеялся.

– Ради бога, перестань булькать. Я с тобой серьезно разговариваю.

– Я не булькал. Я смеялся.

– В самом деле? Приятно, что моя просьба так тебя радует.

– Это был иронический смех, – объяснил я. – Никаких призов я вручать не собираюсь. Не буду, и все. Точка.

– Будешь, мой дорогой, или никогда больше тебе не переступить порог моего дома. Ты понимаешь, что это значит. Не видать тебе обедов Анатоля как своих ушей.

Я содрогнулся. Тетушка говорила о своем поваре, выдающемся маэстро. Царь и бог в своем деле, единственный и непревзойденный, творящий из продуктов нечто божественное, тающее во рту, Анатоль магнитом притягивал меня в Бринкли-Корт. Стоит мне о нем вспомнить – и сразу слюнки текут. Счастливейшие минуты жизни я провел, поедая жаркое и рагу, сотворенные этим великим человеком, и мысль о том, что меня больше никогда не подпустят к кормушке, была невыносима.

– Опомнитесь, тетя Далия! По-моему, вы хватили через край!

– Ага, знала, что тебя проймет, обжора несчастный.

– При чем здесь обжора, – с достоинством возразил я. – Тот, кто отдает должное кулинарному искусству гения, вовсе не обжора.

– Не стану скрывать, я сама в восторге от его стряпни, – призналась тетушка. – Но, имей в виду, если ты откажешься выполнить эту простую, легкую и приятную работу, тебе не перепадет ни кусочка. Даже понюхать не дам. Намотай это себе на ус.

Я понял, что меня, как дикого зверя, загнали в ловушку.

– Но почему я? Кто я такой? Ну подумайте сами.

– Думала, и не раз.

– Послушайте, я совсем не тот, кто вам нужен. Чтобы вручать призы, надо быть важной птицей. Помнится, у нас в школе это делал, кажется, премьер-министр.

– Ох, ну ты же учился в Итоне. Мы у себя в Маркет-Снодсбери не столь разборчивы. Нам подойдет любой, кто носит краги.

– Почему бы вам не обратиться к дяде Тому?

– К дяде Тому?!

– Ну да. Ведь он же носит краги.

– Ладно, объясню, – сказала тетушка. – Помнишь, в Каннах я спустила в баккара все до нитки? Теперь мне надо подольститься к Тому и выложить все начистоту. Если сразу после этого я приступлю к нему с просьбой надеть пропахшие лавандой перчатки и цилиндр, дабы вручить призы ученикам Маркет-Снодсберийской классической школы, дело дойдет до развода. Том приколет записочку к игольнику и был таков. Нет уж, мой милый, ты и никто другой, так что мужайся.

– Но, тетушка, прислушайтесь к голосу разума. Вы ошиблись в выборе, поверьте мне. В таких делах от меня никакого проку. Спросите Дживса, он вам расскажет, как меня вынудили держать речь в школе для девочек. Я выглядел как последний идиот.

– От души надеюсь, что тридцать первого ты тоже будешь выглядеть как последний идиот. Именно поэтому я тебя и выбрала. Раз уж все процедуры вручения призов все равно обречены на провал, пусть публика хотя бы от души посмеется. Я получу истинное удовольствие, глядя, как ты вручаешь призы. Ну, не стану тебя задерживать, ты, наверное, хочешь заняться шведской гимнастикой. Жду тебя через день-другой.

Произнеся этот безжалостный монолог, тетушка удалилась, оставив меня в растерзанных чувствах. Мало того, что Бертрам не оправился после вчерашней попойки, так его постиг новый сокрушительный удар, и не будет преувеличением сказать, что я совсем скис. В душе у меня царил беспросветный мрак, и тут дверь отворилась и появился Дживс.

– Мистер Финк-Ноттл, сэр, – возвестил он.