Ватикан

I

Кто обстоятельнее меня может сообщить о том, как уже довольно поздним вечером 1 ноября, в День всех святых, испанский монах и экзорцист Гаспар Оливарес, член ордена братьев-проповедников, был призван в северное крыло Епископского дворца по настоянию его высокопреосвященства, государственного секретаря Джузеппе Кьярамонти; кроме помянутого кардинала за столом сидели секретарь его высокопреосвященства монсиньор Луиджи Бруно и ученый архиепископ Пьетро Ламбертини, которые, обменявшись с новоприбывшим словами приветствия, накрыли стол зеленым сукном и разложили карточные колоды, хотя следует признать, что партия в карты, в которую очень скоро, непонятно как и почти против собственной воли, оказался втянут брат Гаспар, была всего лишь преамбулой к разговору о делах более серьезных. Не следует скрывать, что озабоченность Его Святейшеством, витавшая в кабинетах и часовнях святого Петра, была вызвана не столько состоянием здоровья Папы, сколько, и прежде всего, его поведением в последнее время — богатым спектром речей и поступков, колебавшимся от новомодных чудачеств до вещей, способных смутить каждого. Поистине, рано или поздно подобные происшествия и необычные ситуации должны были попасть во всемирные средства информации и удвоить их внимание к Папе — первейшему объекту ватиканских забот. В любом случае значение просочившихся фактов, даже не обнародованных и не ставших пищей газетных бумагомарак, могло бросить еще один вызов способности человеческого разумения, и без того весьма ограниченного, а потому вынужденного опираться на веру, если не на суеверия. Но главное то, что еще до того, как разразился окончательный скандал и все пришло в смятение, Ватикан превратился в ненадежное место — место, где мудрость и умиротворяющий свет, который она изливает, были понемногу вытеснены сумрачными призраками смятения, подозрений и интриг.

За игрой брата Гаспара спрашивали не только о том, что он думает по тому или иному пункту учения, но и об ухищрениях, к каким прибегает Злой Дух, однако брат Гаспар по возможности уклонялся от всех этих вопросов, поскольку, во-первых, они отвлекали его от игры, а во-вторых, он не мог не учитывать разницы положений: допытывающиеся были люди ученые, видные, прославленные, он же — простой монах, о чем и не переставал заявлять, несмотря на неоднократные протесты своего начальства.

Однако к концу второго часа монсиньор Луиджи Бруно проиграл уже немало, архиепископ Пьетро Ламбертини примерно столько же, а доминиканец — вдвое больше, чем они оба вместе взятые. Естественно, кардинал Джузеппе Кьярамонти не переставал расточать улыбки и вел себя в полном соответствии с неисповедимым картежным промыслом. Хотя брат Гаспар, когда прошло время первых недомолвок, согласился сыграть дюжину партий, теперь он был готов осмелиться еще на полдюжины, чтобы посмотреть, удастся ли ему возместить чувствительные потери, несмотря на то что повадки кардинала Кьярамонти со всей очевидностью выдавали в нем опытного игрока, монах же позабыл игрецкие навыки еще со времен военной службы, поскольку в монастыре редко кто извлекал на свет Божий колоду карт, а если и делал это, ставками служили исключительно горошины и камешки, иными словами это было невинное времяпрепровождение, никоим образом не ставившее целью ломать судьбы, разорять кого-нибудь и давать выход эгоцентричным эмоциям, которые могли бы затмить занятия куда большей важности. Однако экзорцисту не удалось вновь попытать судьбу, так как кардинал Кьярамонти изыскал способ убрать карты, едва лишь недовольство игроков стало сгущаться в воздухе, угрожая обернуться гневом. Покер — это игра более серьезная и назидательная, чем то может показаться на первый взгляд, так как помимо чистого случая, власть которого распространяется на все мироздание, здесь примешивается еще и непростое искусство лицедейства, искусство, чуждое каких-либо сомнений, и главное качество, которым должен обладать хороший игрок, это умение не угодить в ловушку, заранее признав себя победителем, поскольку любой порыв к оправданию есть признак того, что победа нам в тягость, что, возможно, мы предпочли бы ощутить зуд поражения и что в конечном счете мы всего лишь прирожденные неудачники, случайный всплеск везения которых так или иначе улетучивается, подобно винным парам. Кроме того, покер — игра полезная для изучения ловушек и силков этого мира, которые всегда сплетают люди, чьи души человек, не чуждый мудрости, должен был бы познать, и я воспользуюсь обстоятельствами и скажу начистоту, что, как правило, всех удивляет глубокое и тонкое знание хитросплетений человеческого сердца — сердца всегда трепетного и страдающего, и что поэтому, возможно, не следует считать игрой случая то, что именно мне предстоит занять ваше и без того занятое время этой ватиканской рукописью, составление которой считаю своим самым скромным долгом, долгом столь же серьезным, сколь и сладостным, при этом чем более серьезным, тем более сладостным, поскольку в ней заключена молва, чья тайна приблизит вас — за это я, по крайней мере, ручаюсь — к познанию дел мирских. Итак, слушайте, братья!

Так вот, как я уже говорил, кардинал Кьярамонти убрал выигрыши, отложил карты и зеленое сукно — момент, когда все переглянулись с неудовольствием и одновременно восхищением перед человеком в пурпурной мантии: все восхищались его везением и умением владеть собой, хитростью и хладнокровием, с которым он хитрил, но более всего изяществом и умением выигрывать так, что за выигрышем не чувствовалось и тени вины.

— Как ваша книга, брат Гаспар? — с сердечнейшей улыбкой спросил кардинал Джузеппе Кьярамонти.

Однако в такие серьезные минуты брат Гаспар держался рассеянно и мог только скорбеть о своих деньгах, которые прикарманил его высокопреосвященство, и даже подозревал, что подобным же образом мысленно терзаются монсиньор Луиджи Бруно и архиепископ Ламбертини, и по всему по этому кардинал посчитал своевременным предложить всем угощение в виде хорошего вина и толики сыра. Его высокопреосвященство, чье смирение иногда заставляло его просить прощения за всякие пустяки, сказал без обиняков:

— Извините меня покорно, но врачи запретили мне это, и я иногда забываю, что другие кардиналы, монахи и монсиньоры пьют, причем изрядно.

Когда кардинал вышел, все вздохнули с облегчением и уже вполне добродушно оценили столь остроумное извинение и великолепное вино, которое как монсиньор Луиджи Бруно, так и архиепископ Ламбертини, весьма сведущий в Священном Писании, похоже, пробовали уже не раз, настолько явно они давали понять, что знают, где пурпуроносец Кьярамонти его хранит — очевидно, где-то недалеко; однако лица архиепископа и монсиньора мигом вытянулись, и на них проступило великое разочарование. Вино, которым его высокопреосвященство вознамерился попотчевать их, было не то, которое они ожидали, а совсем другое, которое, по его словам, изготавливали прямо тут же, в Ватикане, вино более чем посредственное, которое, по всей видимости, было хорошо знакомо обоим клирикам. Однако брат Гаспар принял его, ничем не выразив своего неудовольствия, то же сделал и монсиньор Бруно — что им еще оставалось? — между тем как архиепископ Ламбертини, ученый богослов-патриарх, попросил джин с тоником и двумя ломтиками лимона.

Он не скрывал своего раздражения, усугубленного заразительной нервозностью, окрашенной в мрачные тона, и кардинал Кьярамонти не мог обойти это молчанием, хотя на лице его и проступало легкое пренебрежение к неспокойному состоянию духа архиепископа.

— Я вижу, вы чем-то встревожены. Что вас волнует? — спросил его высокопреосвященство.

— Меня волнует то же, что и всех нас, — ответил архиепископ, почтя за лучшее скрыть подлинные мотивы своего удрученного вида. — Ватикан и будущее истинного учения Христова, которое мы представляем.

Несмотря на эти благородные слова, позволю себе усомниться в их искренности, поскольку мне кое-что известно о волнении, одолевающем сынов Адамовых, когда допущенные в карточной игре оплошности заставляют их за какие-то два часа проиграть кругленькую сумму.

— Кстати о недугах, — вмешался брат Гаспар, желая утихомирить готовые разгореться страсти. — Каково состояние Его Святейшества? Есть основания опасаться худшего?

Пурпуроносец Кьярамонти, нахмурившись, посмотрел на брата Гаспара, и мгновение спустя точно так же взглянули на него архиепископ Ламбертини и монсиньор Бруно, высокопоставленные церковные иерархи, и по всему тому стало ясно, что невинный вопрос монаха доставил им немалое беспокойство, и по какой-то причине они предпочли сделать вид, что не расслышали его.

— А как же все-таки ваша книга, брат Гаспар? — снова принялся расспрашивать кардинал. — Хорошо расходится?

— Я рад великому интересу, который вы проявляете к моим скромным трудам, ваше высокопреосвященство, — ответил брат Гаспар и почел за лучшее присовокупить: — Критики единодушны в своих похвалах.

— Но она хорошо идет?

— Самые прославленные богословы хвалят меня, что уже немало, так как по натуре некоторые из них — люди мелочные и вздорные. Но особых поводов гордиться нет. Ученость недолжным образом раздувает нашу славу. Только любовь ко Христу и Церкви Его укрепляет и дает утешение. Наша цель должна состоять исключительно в том, чтобы способствовать пробуждению Бога в душе каждого человека, ибо мы знаем, что ничто не доставляет Ему большей радости, чем созерцание чистой души.

— Иными словами, книга расходится плохо, — подытожил кардинал.

— Неважно, — вынужден был признать брат Гаспар. — Ваше высокопреосвященство читали ее? — Кьярамонти слегка кивнул. — И что? — осмелился спросить монах.

Последовала длительная пауза, слишком длительная, которую брат Гаспар расценил как неблагоприятную и уже сетовал, что задал свой вопрос. Однако кардинал Кьярамонти встал и, подойдя к книжному шкафу, взял с полки том и положил на стол.

— Блестящая работа, возможно, одна из самых выдающихся, когда-либо написанных о Лукавом и силах его, которые, безусловно, умножились в последнее время. Горячо поздравляю. Именно такая книга была нам нужна.

Брат Гаспар был вне себя от гордыни и, почувствовав это, постарался смирить сие низменное и земное начало, проявив намеренную кротость.

— Мнение вашего высокопреосвященства ценно для меня как немногие другие, но в данном случае я вынужден признать его преувеличением.

— Не хотели бы вы подписать мне книгу?

— Я противник дарственных надписей.

— Отчего же?

— Все, что мы говорим и делаем, посвящено исключительно семи миллиардам людей, населяющих Землю. Посвящать что-либо конкретному лицу кажется мне излишним.

— Но я настаиваю.

Брат Гаспар взял книгу и ощутил безмерную благодарность за дары Божии, особенно за тот, который позволял ему общаться с себе подобными посредством печатного слова, бросая вызов даже вавилонскому проклятию. Он держал в руках первое итальянское издание своего труда «Аз есмь Сатана». На обложке была помещена искусно выполненная репродукция из манускрипта XV века «Spuculum Humanae Salvationis»,[1] изображавшая Христа, вырывающего человеческую душу из лап дьявола.

— Так вы подпишете мне ее или нет, брат Гаспар? — спросил кардинал, выводя монаха из грез, в которые тот мимолетно и против воли погрузился.

— Простите, ваше высокопреосвященство, — искренне ответил тот, — но я поддался тщеславию, увидев свою книгу в вашей библиотеке и вдобавок переведенную на один из красивейших языков земли. Какого мнения, на ваш взгляд, заслуживает перевод?

— Великолепный, — изрек кардинал. — Фактура прозы крайне пластична. Так и слышишь все это многоголосие, а когда вы позволяете дьяволу говорить от первого лица, возникает живописный эффект, от которого бросает в дрожь, хотя не могу не заметить, что речь идет о стилистическом приеме, не слишком-то приличествующем богословской книге. В остальном же все великолепно, — повторил он. — Просто великолепно.

— Меня это радует, — сказал брат Гаспар, зарумянившись. — Безусловно, переводчик улучшил мое сочинение, раз ваше высокопреосвященство столь высоко оценивает его.

Он открыл книгу с наслаждением, наслаждением, которое тщетно пытался подавить, поскольку сознавал, что удовольствие его исходит от гордыни, возбуждения сколь сокровенного, столь же и бесплодного, и на титульном листе написал: «Его высокопреосвященству Джузеппе Кьярамонти, с признательностью и повиновением, от бедного доминиканского монаха. Да приимет вас Господь в лоно Свое».

— Сожалею, что посвящение вышло несколько безличным, — извинился брат Гаспар, протягивая книгу кардиналу, — но я всегда считал поверхностным привносить личный характер в любое из наших творений.

Кардинал Кьярамонти, торопливо раскрыв книгу и пробежав глазами посвящение, бросил на брата Гаспара нахмуренный взгляд.

— «Да приимет вас Господь в лоно Свое»? — испуганно переспросил он, прочитав вслух эту строчку. — Так, значит, вы уже хотите меня убить?

Монсиньор и архиепископ от души рассмеялись, а брат Гаспар, сам того не желая, густо покраснел.

— Я уже говорил, — поспешил извиниться он, — что, когда писал это, думал прежде всего обо всех и каждом из семи миллиардов людей, населяющих Землю, и им посвящаю этот чахлый плод моих бдений.

— Будьте осторожны, брат Гаспар, — не без причины предупредил его архиепископ Ламбертини, — ибо избыток смирения порой служит явным признаком вопиющей гордыни.

— Совершенно верно, — саркастически подытожил монсиньор. — Крайности всегда сходятся.

— К величайшему сожалению, вынужден признать, что гордыня — одно из многих уязвимых мест бедного монаха.

— Не знаю, но когда вы говорите «бедный монах», то мне кажется, будто вы говорите то, что говорить не принято, — снова вмешался архиепископ Ламбертини.

— Темной представляется мне ваша мысль, господин архиепископ, либо, всего вероятнее, она недоступна моему скудному разумению.

Кардинал Кьярамонти, омрачив торжество брата Гаспара, бросил на него выразительный взгляд как раз в тот момент, который тот улучил, чтобы спросить у монсиньора Луиджи Бруно, читал ли он его книгу, на что ответа не последовало. Подметив, как переглянулись между собой монсиньор и архиепископ, монах догадался, что его присутствие немало досаждает им, хотя они тщетно пытаются скрыть это под личиной всепрощения.

— Итак, вернемся к нашим делам, — сказал кардинал Кьярамонти, чтобы прервать неловкое молчание, последовавшее без всякой на то причины. — Еще вина, брат Гаспар?

Тот утвердительно кивнул.

— А знаете ли вы, брат мой, — добавил пурпуроносец, подливая вина монаху, — зачем мы вас призвали?

— В любой стоящей партии в покер должен участвовать простачок, и, по-моему, мне выпала именно такая роль. Или я не прав?

Услышав эти слова, иерархи звучно расхохотались, и даже высокоученый архиепископ Ламбертини, кажется, позабыл про свои печали.

— Нет, нет, я имел в виду совсем не это… Я хотел спросить, знаете ли вы, зачем мы призвали вас в Ватикан. Полагаю, вы не думаете, что невинная партия в карты могла послужить причиной таких расходов и беспокойств?

«Расходы?» — подумал про себя брат Гаспар. О каких расходах может идти речь, когда все его путешествие покрыла бедная монастырская казна, если не опустевшая после этого, то только чудом?

— Я думал, — ответил он наконец, — что приглашение исходит от Его Святейшества. В трех последних письмах, которые я получил — предварительном уведомлении, уведомлении и подтверждении, — чувствуется его рука, и под ними стоит его подпись. Правда, только сегодня мне назначили аудиенцию, которой Святой Отец проявляет неизъяснимую доброту по отношению к одному из самых смиренных своих рабов. С великим трепетом я ожидаю наступления того дня, когда смогу преклонить колена перед Его Святейшеством. Мне не хотелось так надолго покидать свой монастырь, и не только потому, что таким образом я пренебрегаю своими естественными обязанностями, но и прежде всего потому, что моя слабая натура нуждается в строгой дисциплине уединения. Но стало очевидно, что Святой Отец не расположен меня принять. Каждый день я не устаю поминать его в своих молитвах.

— И правильно делаете, — сказал кардинал.

— На какой недуг он жалуется?

— Полагаю, вам известна поговорка, бытующая в Ватикане уже много столетий: «Папа здоров, пока жив»?

— Но в газетах…

— Забудьте про то, что пишут в газетах, — прервал брата Гаспара архиепископ Ламбертини. — Никогда не следует обращать внимания на то, что пишут в газетах.

— Даже в «Оссерваторе романо»?[2]

По тому, как на него посмотрели, брат Гаспар заметил, что к этому высказыванию отнеслись едва ли не как к дерзости.

— Вы, брат Гаспар, — сказал кардинал, — вне всякого сомнения, один из наших наиболее выдающихся знатоков Нечистого, и это причина, по которой вы находитесь в Ватикане. События, произошедшие в нашей среде… — Кардинал не закончил фразу, словно его удерживало благоразумие, и в этот момент чутье подсказало брату Гаспару, что вскоре ему предстоит нелегкая работа экзорциста.

— И что же? В чем дело?

— Господа, — сказал кардинал, обращаясь к своим коллегам, — как я того и боялся, этому монаху ничего не известно.

— Известно? О чем?

— Как давно вы находитесь в Ватикане?

— По воле Божией, уже четвертые сутки.

— Тогда, пожалуй, логично, что он ничего не знает, — вмешался архиепископ.

— Но что я должен знать? Для чего меня призвали?

Архиепископ и монсиньор посмотрели на кардинала Кьярамонти, и тот, в свою очередь, бросил на них беглый взгляд, чтобы затем вперить его в брата Гаспара и улыбнуться ему с принужденной любезностью.

— Ваш труд, брат Гаспар, показался нам очень своевременным, особенно учитывая, какие трудные дни мы переживаем, и не один я так думаю. Осмелюсь даже заверить вас, что вряд ли найдется кардинал, который не оценил бы его по заслугам. Кроме того, до нас дошли слухи о том, какие чудеса сотворили вы на поприще экзорцизма совсем недавно.

— Главным действующим лицом этих чудес был не я, а дьявол, ваше высокопреосвященство, — и в продолжение своих слов брат Гаспар склонил голову в знак благодарности за подобное внимание к его скромной персоне — внимание, вне всякого сомнения, преувеличенное.

— Завтра, — без промедления ответил ему Кьярамонти, — вам предстоит аудиенция у Папы. Так?

— Вижу, что земля слухами полнится.

— Тогда глядите в оба.

— Что?

— Приглядитесь к Папе и расскажите нам о своих впечатлениях. Мы заказали столик в ресторане «L’Eau Vive»[3] на завтра без четверти два. Вас устраивает это время?

— Что это такое? — попытался отшутиться монах. — Заговор?

— Заговор? — укоряюще произнес кардинал. — Какая нелепость.

— Ничего не понимаю. Как ни жаль, но я действительно ничего не понимаю.

— Что же вам непонятно?

— Неужели в Ватикане принято так вести себя?

— Отнюдь. Но мы глубоко озабочены.

— Чем же?

— Поведением Папы… Оно кажется нам странным.

— Иными словами, мы подозреваем… — резко вмешался архиепископ Ламбертини.

— Что?

— Ибо написано: «Нечистая сила старается во всем уподобиться Сыну Божьему».

— Вот уже несколько недель, — поспешно вмешался пурпуроносец, — как Папа отказывается видеться со всеми, за исключением нескольких избранных, которые в большинстве своем выглядят довольно зловеще. То, что он согласился переговорить с вами, я назвал бы обстоятельством из ряда вон выходящим, поскольку в данный момент даже мы не имеем доступа к нему — ни мы, ни остальные кардиналы. Государственный секретарь — не знаю, известно ли вам это? — традиционно имел неограниченный доступ к Его Святейшеству, теперь же он вовсе меня не принимает, кроме того, этой осенью были отменены визиты ad limina[4] и, что еще более серьезно, публичные аудиенции по средам, несмотря на то что они необычайно важны, чтобы о нас не забывали. Завтра среда, — пожаловался он, — и снова, к нашему величайшему неудовольствию, мы не увидим ликующей толпы, собравшейся вокруг него на площади Святого Петра, как то было принято с давних, хотя и не незапамятных времен.

— Но что же такое происходит?

— Это мы и сами хотели бы знать, — сказал монсиньор.

— Не скрою, брат мой, мы подготовили материалы, вручая которые вам, мы сильно рискуем. И действительно за этим столом есть люди, по мнению которых нам не следует этого делать. Но я всецело доверяю вам и, судя по тому, что я увидел, не ошибаюсь.

— Доклад о чем? — только и смог вымолвить монах.

— Так мы можем вам довериться?

— Довериться мне?

Кардинал Кьярамонти подал знак монсиньору Луиджи Бруно, который с таинственным видом достал из портфеля желтый пакет внушительных размеров.

— Помимо доклада о Папе, — заявил пурпуроносец, — вы найдете здесь прямой телефонный номер моего кабинета, а также сотовый телефон, по которому сможете оставить нам сообщение в любое время суток. Мы должны действовать одной командой, брат Гаспар, подобно тому, как это делали первые апостолы. Важно, чтобы мы до мельчайших подробностей были в курсе всего, что касается Верховного Пастыря. И не советую относиться к моим словам легкомысленно. Надеюсь, что, внимательно прочитав досье, вы поймете всю серьезность ситуации. И вот еще что: не говорите никому, абсолютно никому об этом пакете, равно как и о нашей беседе, все должно оставаться строго конфиденциальным. Вы никогда здесь не были, и я ничего вам не говорил. Понятно?

Монах утвердительно кивнул, взял пакет, открыл его, достал папку и принялся читать, то и дело останавливаясь. Это напоминало подробный, день за днем, отчет о поступках Папы за три последних месяца, включая отправленные им личные письма и телеграммы высокопоставленным церковным лицам других государств, так же как и свидетельства епископов и кардиналов, недавно видевшихся с Папой.

— Это что, шутка? — возмущенно спросил брат Гаспар.

— Так вы беретесь за это дело?

— Дело? О чем вы говорите, ваше высокопреосвященство?

— Недуги Его Святейшества… — начал было монсиньор Луиджи Бруно.

— Бессонница, — резко прервал его кардинал Кьярамонти.

— Именно.

— Он не пробовал принимать валерьянку?

— Бессонница, и не только, брат Гаспар, — продолжал кардинал. — Бессонница, которая длится дольше, чем может выдержать любой человек, и не будем забывать, что Его Святейшество, кроме всего прочего, человек. Человек, который к тому же, мягко выражаясь, уже не во цвете лет.

— Мы боимся, — вмешался монсиньор, — что бессонница вызывает у него серьезные галлюцинации.

— А врачи? Что говорят врачи?

— Папа наотрез отказывается даже слышать о врачах, — продолжал монсиньор.

— Ситуация безнадежна, — подвел черту кардинал. — Поэтому вы и здесь.

— Я? Бедный монах?

— Оставьте вы ваше притворное смирение, не прибедняйтесь, пожалуйста. Вы начинаете меня сердить.

— Так в чем моя задача? Что я, по-вашему, должен сделать?

— Главное, глядите в оба, постарайтесь заметить даже малейшие признаки одержимости, и в случае если ваше ученое мнение подтвердит наши подозрения, вам придется применить все ваше искусство, дабы изгнать Нечистого. Разумеется, в вашем распоряжении будет все, что вам потребуется, включая содействие папской префектуры, не говоря уже о государственном секретариате. Это и все прочее.

— И все прочее, — как эхо, подхватил монсиньор.

— Не знаю, до конца ли я вас понял. Вы просите меня…

Но он не осмелился закончить фразу.

— Послушайте, брат мой, у нас есть серьезные основания полагать, что в Папу вселился Нечистый.

— Что? Разве такое возможно?

— Вы специалист, — сказал Кьярамонти с улыбкой, в которой брату Гаспару почудилось лукавство, — и это мы хотим от вас узнать: разве такое возможно?

Брат Гаспар задумался, прочистил горло и сказал:

— Нет.

— Нет?

— Да, — поправился брат Гаспар.

— Так «да» или «нет»? — сказал Кьярамонти. — На чем остановимся, брат Гаспар?

— Рискованное предположение вашего высокопреосвященства ставит ряд вопросов, касающихся глубин нашего учения, над которыми следует поразмыслить спокойно и без спешки.

— Не пытайтесь увильнуть, брат Гаспар. Мы говорим с вами серьезно, совершенно серьезно.

— Разве речи вашего высокопреосвященства не покушаются на догмы Святой Матери Церкви?

— Какую догму вы имеете в виду?

— Так, сразу, мне приходит в голову с полдюжины.

— Например?

— Разве мы не подвергаем сомнению прямую связь Папы с Духом Святым? А как быть с догмой о папской непогрешимости? Куда ее девать? В каком жалком положении она оказывается. И разве тем самым мы не противоречим по меньшей мере полдюжине заповедей, составляющих существенную и основополагающую часть вероучения, которому мы посвятили свои жизни?

— Полноте, — был краткий, но удивительный ответ его высокопреосвященства кардинала Кьярамонти.

— Если Папа желает поддерживать сношения с дьяволом, — стоял на своем доминиканец, — в случае если это вообще возможно, такой образ действий наверняка подчиняется промыслу Божьему.

Подобная аргументация вызвала среди присутствующих сильное волнение.

— Что? Раскол в Церкви? Бога ради, брат Гаспар! Мы должны взять бразды правления Ватиканом, поскольку тот, в чьих руках они находятся сейчас…

— …первостепенно важно, чтобы Его Святейшество вновь обрел здравый рассудок, — заявил архиепископ Ламбертини.

— О чем мы говорим: о старческих проявлениях, безумии или одержимости? Еще со времен декреталий Реймсского синода Церковь предупреждала нас о роковой ошибке — смешении одержимости бесом с обычным психическим заболеванием.

— Именно, брат мой, именно, — миролюбиво вмешался Кьярамонти.

— Что «именно»?

— Именно поэтому вы и здесь. Если кто-то и может определить, дерзнул ли дьявол проникнуть в Ватикан, то этот кто-то — вы. По крайней мере мне не приходит в голову никто, кому бы это было столь явно предначертано. Кто, если не вы?

На какое-то мгновение доминиканцем овладело тщеславие, когда он убедился в том, насколько высоко ценят в куриальных кругах его знание злых сил.

— В докладе, который вы сейчас держите в руках, — добавил монсиньор, — вы найдете достаточно поводов для подозрений.

— Повторяю вам, — вставил кардинал, — мы говорим о расчленении мистического Тела Христова.

Однако, несмотря на все новые данные, касающиеся сложившейся ситуации, суть дела раз от разу представлялась брату Гаспару все более неясной.

— Я хотел бы заявить о том, что… О том, что для того, чтобы изгнать злой дух из смертного тела Его Святейшества, я первым делом должен убедиться, что он действительно вселился в тело Преемника святого Петра, как вы предполагаете и в чем лично я сомневаюсь.

— Это ваше право, брат Гаспар. Мы ожидаем, что вы будете действовать исключительно согласно своей совести и как человек сведущий. Но с самой горячей заботой предупреждаем: будьте начеку.

— В докладе содержится все необходимое, — настойчиво повторил монсиньор Луиджи Бруно.

— Надеюсь, вы придете отобедать с нами, мой возлюбленный брат Гаспар? — спросил кардинал Кьярамонти, стараясь изобразить нежную привязанность, которой он, несомненно, не испытывал.

— Само собой, ваше высокопреосвященство.

— В котором часу должна состояться его аудиенция у Папы? — спросил кардинал монсиньора.

— Без четверти восемь, — ответил тот. — Несомненно, они позавтракают вместе.

— Это так?

— Вы хорошо осведомлены, хотя насчет завтрака мне ничего не говорили.

— Так что глядите в оба, а затем без четверти два мы ждем вас в «L’Eau Vive» на виа Монтероне, рядом с Пантеоном. Вы знаете этот ресторан? — спросил кардинал, пока монсиньор Луиджи Бруно протягивал монаху карточку с точным адресом места встречи. — Без преувеличения скажу, что там вы сможете отведать лучшую французскую кухню во всей Италии. А теперь ступайте.

Святая Матерь Церковь настаивает, учит и повелевает, чтобы Бог, Который есть начало и конец всего сущего, был познаваем в естественном свете доводов, не поддающихся проверке; однако в то же время, сотворив человека, Он приуготовил все так, чтобы порой его душа уподоблялась божественной природе в своей непознаваемости, и непознаваемы показались брату Гаспару иерархи Святой Матери Церкви. В низком поклоне он поцеловал унизанные перстнями руки и поспешно удалился, как говорится, несолоно хлебавши и скрепя сердце думая о том, что ему придется отчитываться в проигранных деньгах перед монастырем, учитывая, что покер вряд ли можно было отнести к числу неизбежных трат. Приор Косме уже предупреждал его о ватиканских соблазнах, и опять его предупреждения не были излишними.

Тем вечером он возвращался в свое жилище, с печалью думая о новом испытании, которому подвергал его Господь, потому что двуглавый змий путался у него между ног, пока он шел по длинному коридору, удалявшему его от карточной ловушки, подстроенной ему кардиналом Кьярамонти и ученым архиепископом Ламбертини, на которых он явно не произвел приятного впечатления. Неуверенность, ощущение собственной греховности и страх — таковы были неотвязные чувства, вселившиеся в сердце растерянного монаха, хотя, чтобы проявить перед кардиналом и архиепископом внутреннюю неколебимость, он брел по ватиканским коридорам, насвистывая «Те Деум» Шарпантье.