Ватикан

IV

Пока брат Гаспар шел по Святому городу Ватикану, направляясь к Епископскому дворцу, где несколько минут назад он договорился встретиться с кардиналом Кьярамонти, он спрашивал себя, уместно ли будет поставить его высокопреосвященство в известность о безнравственном поведении монсиньора Лучано Ванини или лучше — как он в конце концов и решил — сохранить эти сведения в тайне, пока грубая правда, которую от него скрывали, не выйдет наружу и не поможет ему разгадать многие и многие ядовитые загадки, которые своей грязью порочили царство Преемника святого Петра. Хотя становилось очевидным, что обстоятельства складывались для него явно неблагоприятно, справедливости ради стоит отметить, что основу его натуры составляла цельность. Только одно мучило его более положенного — пропажа папского досье и то, как нелегко будет ему оправдаться в глазах его высокопреосвященства, не нарушив восьмой заповеди, и единственное, что придавало ему силы, была мудрая мысль о том, что никакой грех, сколь бы он ни был велик, не слишком велик для милосердия и прощения Божия. Так что не оставалось ничего иного, как врать напропалую, а затем так же напропалую ввериться бесконечному милосердию Божию.

В таком состоянии духа он и вошел в величественное здание, где иерархи уже ожидали его со сдержанным нетерпением. Завидев монаха, все они, включая кардинала Кьярамонти, его секретаря монсиньора Луиджи Бруно, а также знакомого нам со вчерашнего дня архиепископа Пьетро Ламбертини, встали, и то, что брату Гаспару пришлось услышать далее (и что я немедля собираюсь вам сообщить), преисполнило его страха, поскольку первым пунктом, подлежавшим обсуждению во время сегодняшней встречи, было его мнение о досье, которое они вручили ему менее суток назад.

— Мне оно показалось крайне интересным, — заявил брат Гаспар, между тем внутренне изо всех сил взывая к помощи свыше.

— Почему же оно показалось вам таким интересным? — спросил кардинал.

— Благодаря ясности, с какой излагаются наиболее существенные факты.

— Можем ли мы сделать из этого вывод, что ваше мнение не слишком отличается от нашего?

Брат Гаспар двусмысленно покачал головой, чтобы не связывать себя обязательствами ни в том, ни в другом смысле, но этот неосторожный жест, уклончивый по своей сути, был воспринят как высказывание в пользу предположения, которое у брата Гаспара вызывало немалые сомнения.

— Итак, — высказал общую мысль кардинал, — Папа одержим бесом.

— Я этого не говорил, — осмелился поправить его монах.

— Тогда что же вы хотели сказать, брат Гаспар?

— Мне нужны новые доказательства, чтобы покончить с сомнениями. На самом деле присутствие Сатаны — вещь гораздо более распространенная, чем то принято думать, но предположение о том, что римский первосвященник попал в его лапы, ставит бесчисленные вопросы, связанные с первоосновами нашего вероучения. Так или иначе, могу с полной определенностью заверить вас, что в эти самые минуты ядовитый серный смрад отравляет некоторые уголки Святого города Ватикана.

— Что вы хотите этим сказать?

— Сейчас я не могу вдаваться в подробности.

— Не увиливайте. С нами можно говорить начистоту. Более того — не только можно, но и должно. Вы меня поняли, брат Гаспар? Мне не хотелось бы думать, что… Почему вы молчите?

Гаспар понял, что от него жадно ждут суждений и мнений, и попытался изловчиться, чтобы как-то выпутаться из каверзного положения.

— Ваше высокопреосвященство, — молвил он, преклоняя колена, — вряд ли мне под силу сказать, сколь глубоки мои чувства, но, преодолевая вихрь страстей, обрушившихся на меня со дня моего прибытия в Ватикан, почитаю за незаслуженную честь быть залогом надежд стольких высокопоставленных церковных особ, и более того, будучи всего лишь смиренным монахом, пусть даже и сведущим в уловках, к коим прибегает Нечистый, равно как и непримиримым противником противников нашей Церкви, я лишь могу и должен с глубоко проникновенными сыновними чувствами выразить духовные милость и благодать, которыми, хотелось бы мне надеяться, в данную минуту благословляет меня ваше высокопреосвященство.

— Что? — спросил кардинал.

— Я говорю, что мне хотелось бы получить благословение, дабы укрепить свой дух перед лицом столь грандиозной задачи, которую, как кажется, вы передо мной ставите. Благословите, ваше преосвященство, бедного Гаспара.

Удивленное, если можно так выразиться, выражение застыло на лице кардинала Кьярамонти, в не меньшем удивлении пребывали его секретарь, монсиньор Луиджи Бруно, и архиепископ Ламбертини.

— Поднимитесь, — словно бы рассерженно попросил Гаспара его высокопреосвященство.

— Так вы не хотите меня благословить?

— Вы ускользаете от ответа, — упрекнул его архиепископ Ламбертини. — Почему вы не хотите просто и сразу высказать нам мнение, которого заслуживает в ваших глазах переданное вам досье, и считаете ли вы наши подозрения обоснованными или нет?

— Сожалею, но вынужден упорствовать.

— Что? — едва не сорвался на пронзительный крик архиепископ.

— Кто сомневается в том, что дьявол является источником всех зол для каждого из нас и особенно для Церкви, его главного врага? — попытался обосновать свою точку зрения брат Гаспар, стремясь овладеть ситуацией и предпринимая еще один обходной маневр, чтобы убедиться, что встреча может принять иной, более мирный оборот. — Изгнание более всего не по вкусу злому духу, отчего бесы всегда стараются, чтобы их присутствие было нечувствительным, и поэтому очень часто мы, экзорцисты, вынуждены дразнить их, как диких зверей, чтобы они обнаружили себя. Правила ритуала диктуют нам, прежде чем утверждать факт одержимости, полностью удостовериться, что таковая имеет место, и понять, каков ее характер: идет ли речь об одержимости, какую испытал на себе апостол Иуда Искариот, или о простом помрачении, как в случае с Иовом и святым Павлом, которые, как всем нам известно, подвергались нападкам дьявола; каковы мотивы сверхъестественного явления, помимо главного, то есть соизволения Божия, поскольку ничто не происходит без Его ведома, иными словами, стал ли человек жертвой сглаза или тяжкого и вопиющего греха; скорпион то или змий, и, соответственно, под чьей властью — Сатаны или Люцифера — он находится; каково его имя; сколько их, бесов; с какого момента они вселились в тело Папы, и тогда — но только тогда, — когда мы ответим на все эти вопросы, вызвать беса на бой, как то предписывает ритуал нашей Святой Матери Церкви в своем двадцати одном уложении.

— Да, хорошо у вас язык подвешен, — сказал архиепископ скорее с досадой, чем с восхищением.

— Нам нечего бояться, — добавил несокрушимый доминиканец, — так как Господь дал нам силу Своего имени, могущество молитвы, заступничество Церкви и способность изгонять демонов. Не думайте поэтому, что доклад, который вы мне передали, несмотря на весь свой огромный интерес и глубокую обоснованность, может считаться окончательным и безапелляционным приговором. Иначе говоря, я должен увидеть Папу, прежде чем сказать что-либо наверняка. Возможно, что Святой Отец в новом тысячелетии, начавшемся с таким блеском, решил усвоить особый стиль поведения.

— Вы нас не понимаете, — пожаловался Кьярамонти, сплетая пальцы, — вы так и не понимаете нас. Под каким предлогом, — спросил его высокопреосвященство, — вам на сей раз отложили аудиенцию с Верховным Пастырем?

— Простуда, так мне, по крайней мере, сказали.

— С кем вы разговаривали?

— С личным помощником Папы, монсиньором Лучано Ванини.

Стоило произнести это имя, как все присутствующие переглянулись со смесью досады и обеспокоенности.

— Какие отношения сложились у вас с монсиньором Ванини? — спросил архиепископ с гримасой, ясно указывавшей на то, что даже произносить это имя было ему неприятно.

— С моей точки зрения, — ответил брат Гаспар, очень довольный тем, что присутствующие разделяют его неприязнь к монсиньору, — он доводит свои знаки внимания ко мне до крайности. Говорит, что живет ради служения мне, но чаще мешает мне, чем помогает.

— Когда вы виделись с ним в последний раз? — спросил теперь уже кардинал.

— Вчера вечером.

— Вчера вечером? После того как ушли от нас?

— Не успел я вернуться в гостиницу, как он позвонил мне и, к моему несчастью, не замедлил явиться собственной персоной.

— Что ему было нужно?

— В том-то вся и беда, ваше высокопреосвященство.

— Как прикажете вас понимать?

— Именно это я имел в виду, когда упомянул, что этот субъект довел до крайности свои знаки внимания ко мне: и на этот раз монсиньор Лучано Ванини не хотел абсолютно ничего, кроме того, чтобы, возможно, лишить меня нескольких часов сна и медитации. Я как раз думал просить Папу избавить меня от бремени, каковым почти каждый день является для меня его присутствие, но теперь мне пришло в голову, что, вероятно, ваше высокопреосвященство могли бы сделать что-нибудь в этом отношении, чтобы упростить необходимые формальности.

— Нет, — последовал краткий ответ.

— Иными словами, — с явным удовлетворением произнес архиепископ Ламбертини, — он вам не симпатичен.

— Повторяю — крайне не симпатичен, и в том-то вся и беда: похоже, он проникся ко мне нежными чувствами, которые я считаю неумеренными. Вы понимаете, на что я?..

— А сегодня? — пожелал узнать кардинал, не проявляя, впрочем, признаков того, что уловил обвинение, скрытое в последних словах брата Гаспара. — Сегодня вы с ним виделись?

Брат Гаспар энергично покачал головой.

— Полагаю, — сказал архиепископ Ламбертини, — что вы храните в надежном месте документы, которые мы вчера вам передали?

Брат Гаспар ответил чуть заметным утвердительным кивком, чтобы по нему нельзя было сказать, что он вновь нарушил восьмую заповедь.

— Мы вынуждены просить вас, — сказал монсиньор, — чтобы вы, если вы уже закончили ознакомление с досье, завтра же обязательно вернули его нам.

— Так я и сделаю, — ответил брат Гаспар с подчеркнутой твердостью.

Было очевидно, как ложь, произнесенная каждым, влечет за собой другую, та — третью, и таким образом душа безвозвратно гибнет, задыхаясь в клоаке обмана.

— Так знайте, — сказал кардинал Кьярамонти, слегка наклоняясь к монаху, — что поведение Папы вызывает целую волну ложных слухов, поскольку он постоянно и упрямо стремится отмежеваться от принятых правил. Естественно, поначалу мы все не могли не восторгаться и не рукоплескать простоте нашего Папы, его светскости и неожиданным выходкам, однако его непосредственность зашла слишком далеко. Непосредственностъ, брат Гаспар, это сокровище, которым не следует разбрасываться. Возможно, вы с вашим дружелюбным и опростившимся нравом и не стали бы чересчур упрекать Папу за подобные нарушения этикета, но поймите, что речь идет не о пустяках: все формальные моменты были разработаны крайне подробно и весьма основательно и являются существенно важными для правильного функционирования государственного аппарата. Во время встреч с главами других государств Папа произвел на них откровенно дурное впечатление. Обычно он проявляет нетерпение, самодовольно поглядывает на часы, спрашивает собеседника, долго ли тот собирается распространяться, и в припадках раздражения говорит всякую несуразицу. Иногда доходило до того, что он заставлял отправить какому-нибудь высокопоставленному лицу телеграмму неподобающего содержания, с упреками и обвинениями вторгаясь в его личную жизнь, что влекло за собой резкие дипломатические протесты. Не стану от вас скрывать, что в последнее время отношения Ватикана с большинством стран оставляют желать лучшего. Нашу внешнюю политику на данный момент постоянно лихорадит, и дипломатическая служба тоже чуть ли не каждый день попадает в неловкое положение. Как они могут нормально работать при сложившихся обстоятельствах? Они жалуются, что все предпринимаемые ими начинания пропадают втуне из-за капризов свыше.

Брат Гаспар согласился, проникнувшись серьезностью сложившейся ситуации.

— С другой стороны, как вам уже известно, он отказывается от услуг большей части своей свиты. Мы приветствуем, что он не поощряет показной роскоши, так как уже вошло в привычку, что Святой Отец чаще удивляет мир своей склонностью к простоте, нежели к помпезности, как стало очевидно в последнее время. Однако все имеет предел, на самом деле редкая неделя проходит без того, чтобы он кого-нибудь не отправил в отставку. Понимаете, брат Гаспар, Преемник святого Петра отгораживается от своего окружения. Он никого не хочет видеть подле себя. В ватиканских кабинетах сейчас чаще царит праздность, и документы и дела всякого рода копятся, не имея выхода. В ряде тайных докладов я сообщал — такова моя обязанность — эти и прочие подробности, в равной степени скандальные, если не сказать больше, весьма и весьма обеспокоенной Кардинальской коллегии. Чтобы избежать катастрофы, нам приходится ставить информационные заплаты, стараться, чтобы анархия и несогласованность, которые нам приходится терпеть, были не столь заметны, делать вид, что мы сохраняем спокойствие, почти безразличие, а это нам не всегда удается. Чем загладить незабвенную речь, которую он сымпровизировал в сингапурском аэропорту? Традиция настоятельно советует, чтобы никто не оставался равнодушным к папской аудиенции и выходил после нее глубоко тронутым, причастившись его духовного тепла и таланта… Однако в последнее время он вызывал у людей только ужас и смятение. Ему, несомненно, являются видения, и видения эти исходят не от Бога, а от дьявола. В том случае, о котором я упомянул, в Сингапуре, пришлось совершить настоящий подвиг, чтобы заткнуть рот журналистам. К счастью, наша пресс-служба самая эффективная в мире, но постепенно мы начинаем впадать в избитые оправдания. Мы обходим, как можем, все вопросы и недоумения, возникающие на его пути, но… Ссылаемся то на грипп, то на то, что он упал, принимая ванну, уж и сам не знаю на что. И это при всем том, что мы храним ото всех нависшую в эти минуты над Церковью угрозу — Папа, восставший против своих же духовных чад. К нашим настоятельным просьбам и требованиям он не прислушивается. Я просил его возобновить общие аудиенции по средам, столь необходимые, как мы полагаем, чтобы укрепить веру в нашем переменчивом народе, столь склонном к утрате веры и отчаянию. Знайте же, наконец, что вот уже три месяца как мы в качестве экстренной меры осмелились предложить ему отречься.

— Что? Неужели это возможно? И что он ответил?

— Им овладел гнев, досточтимый брат, и на следующий день он письменно дал нам знать, что, если что-либо подобное повторится, он начнет массовое отлучение. Невероятно, вам не кажется? Похоже, он запамятовал, что это мы его избрали… Дело в том, брат Гаспар, что его обязанности священны, а он пренебрегает ими: способствовать нашему будущему процветанию, помочь Церкви просуществовать третье тысячелетие, полное опасностей. И действительно, я не знаю его мнения, но мне представляется, что в эру науки, атеизма и безбожия, эру, когда Иисус исчезает из религиозного сознания молодежи, при опустошительном кризисе и нехватке людей, посвятивших себя духовному призванию, организованных и послушных священнослужителей, в эру, когда на нас со всех сторон обрушивается град проклятий, мне представляется, повторюсь, необходимым, чтобы Преемник святого Петра ясно и твердо направлял свою паству, не давая ей впасть в смятение, ибо разве не смятение — главное оружие дьявола?

Брат Гаспар кивнул.

— И так как мне повелевает мой долг, я сообщил обо всем этом Кардинальской коллегии, чья озабоченность, да будет вам известно, весьма велика. Вот почему вы здесь, брат Гаспар: первоначально идея была выдвинута Государственным советом, но, что логично, мы посчитали необходимым проконсультироваться по данному вопросу со Священной конгрегацией по вопросам вероучения, чтобы рассчитывать на ее поддержку (а вы уже знаете, какие они щепетильные). С самого начала префект, его высокопреосвященство кардинал Джозеф Хакер, не только не стал противиться, но, прочтя вашу книгу, пожелал благоприятствовать встрече…

— Кардинал Хакер прочел мою книгу? — спросил монах, не скрывая своего удивления.

— Да, естественно. Короче говоря, он собирается встретиться с вами. Его высокопреосвященство уже, наверное, вернулся из Хельсинки? — обратился кардинал к своему секретарю, монсиньору Луиджи Бруно.

— Сегодня вечером, если не ошибаюсь.

— Хорошо, — сказал кардинал. — Так на чем мы остановились?

— Священная конгрегация… — напомнил ему брат Гаспар.

— Действительно, нам надо рассчитывать на ее поддержку. И, думаю, мы ее получим. Верю, верю, брат Гаспар, что все недомолвки и сомнения, касающиеся Учения, будут отброшены в сторону Священной конгрегацией: если Папа одержим, то наиболее логичным будет, если специалист по экзорцизму, принадлежащий к нашей Церкви, увидится с ним и вынесет свое сведущее суждение, чтобы действовать соответственно. А если мы подумали о вас, то потому, что недавно, за трапезой, Папа высказался (вполне восхищенно) о вашей книге и выразил желание с вами познакомиться. Поэтому монсиньору Дельпу, который еще не подвергся опале, было поручено намекнуть о том, что было бы интересно дать вам личную аудиенцию. Насколько нам известно, Римский Первосвященник с воодушевлением отнесся к этому предложению и подписал соответствующее письмо, текст которого, разумеется, был составлен монсиньором Луиджи Бруно, который в совершенстве имитирует дрожащий почерк Папы.

— Так оно и было, — подтвердил Бруно.

— Вот почему вы здесь, брат Гаспар. Теперь понимаете?

Доминиканец кивнул, хотя и не понимал, по крайней мере не все, поскольку некоторые из фактов, предложенных его вниманию, явно противоречили друг другу, тогда как другие были преступны, подобно зловещей фальсификации монсиньора Луиджи Бруно, если не ужасающи, как упоминание о кардинале Хакере, префекте по вопросам вероучения, который суровостью своих наказаний и санкций стяжал повсеместную славу инквизитора, не признавая ни малейшего уклонения от установленной доктрины и порой превращая свою строгость в истинную пытку для прелатов, известных незапятнанностью своего поведения и признанными богословскими добродетелями.

— Мы полностью доверяем вашему умению хранить тайну и вашей преданности, — продолжал кардинал Кьярамонти, — и мне больше всего хотелось бы, чтобы вы поняли серьезность ситуации и подстерегающую нас страшную опасность.

Брат Гаспар вновь кивнул, и присутствующие закивали тоже в знак обоюдного согласия, которое брат Гаспар перед лицом своей совести мог только приветствовать.

— Отлично! — воскликнул Кьярамонти, с очевидной симпатией хлопая его по колену. — Когда вы полагаете встретиться с Папой?

— Пока мне ничего не сообщали, ваше высокопреосвященство. Так что мне остается только ждать, пока монсиньор Лучано Ванини не укажет мне точное время. Однако надеюсь, что ждать осталось недолго.

— Мы тоже, — сказал кардинал.

Было хорошо заметно, что его высокопреосвященство остался весьма доволен второй встречей и доминиканец прошел испытание огнем, не опалив ресниц.

Тем не менее он никогда не мог вообразить, даже в самых страшных своих кошмарах, подобный клубок явных несуразиц и путаных ватиканских дел, но он еще больше внутренне смутился, когда, уже считая встречу законченной и намереваясь удалиться к себе в гостиницу, вздумал спросить его высокопреосвященство, не хочет ли тот что-либо добавить, и тогда к своему удивлению услышал, что им не хватает еще одного игрока для партии в покер и что они остались настолько довольны тем, как он вел игру накануне, что его кандидатура была не второй и не третьей, а первой из предложенных, и, прежде чем брат Гаспар успел найти уважительную причину, которая позволила бы ему покинуть Епископский дворец, они сумели улестить его, сказав, что он непревзойденный соперник, отличающийся великим умом и интуицией, и жаль, что накануне ему иногда приходилось сталкиваться с великолепными комбинациями, на которые был способен исключительно Кьярамонти, и жаль также, что под конец он проигрался, и они сошлись на том, что готовы ссудить ему денег, чтобы он мог принять участие в игре, наверняка зная, что его ресурсы слишком скудны, и таким образом он уже, как во сне, подписывал документ, жестко закреплявший за ним статус должника, и вот уже были убраны бумаги, книги, кодексы и без умолку и без толку трезвонившие телефоны, вот уже подали вино и джин с тоником для архиепископа, вот уже расстелили сукно и появились злополучные карты, которые кардинал Кьярамонти стасовал с мрачным, не сулящим ничего хорошего взглядом, пока остальные игроки следили за движениями его рук с пристальным и не совсем безосновательным подозрением.