Вдова

Глава 1

Родители дали ей имя Чарлен, но все ее звали Лон[1]. И только она знала почему. В детстве одна из нянь часто брала девочку на руки и вальсировала, напевая:

«Чарлен, Чарлен, Чарлон, Лон… Лон…» Так за ней и осталось — Лон. В моменты душевного смятения она находила, что это имя ей очень подходит, потому что она была очень одинокой. И чем больше людей ее окружало, тем сильнее ощущалось это одиночество.

Сама крупная и высокая, Лон завидовала стройным и изящным. Надежды на то, что после пятнадцати лет ее тело изменится, приобретет волнующие формы, не оправдались. Ей уже исполнилось восемнадцать, а ничего подобного не произошло.

У Лон были большие глаза странного желтого цвета, которые со временем как бы утратили всякое выражение. Как часто даже в случайно брошенном взгляде можно прочесть все, что хотел сказать человек, хотя ни слова еще не было произнесено. Взгляд Лон ничего никогда не говорил. Но стоило ему коснуться вас, как неподвижный зрачок становился все шире и шире, волнуя и неумолимо притягивая к себе.

— Лон?

— Что?

— Может, затяжечку?

— Нет.

В огромной комнате в самых живописных позах расположились двадцать человек приблизительно одного с нею возраста. Все курили. Впервые Лон попробовала гашиш в двенадцать лет и, почувствовав себя дурно, поклялась никогда больше не начинать. Правда, сдержать обещание ей так и не удалось. Но это был скорее протест против занудливой матери, чем желание поймать кейф. Рядом с ней на полу развалился рыжий верзила. Чуть дальше, на диване, два парня и девушка занимались любовью. По кругу ходили косячки. Откуда-то из угла неслась мелодия джаза, а в такт ей бренчала на пианино высокая, обнаженная до пояса блондинка.

Дом этот принадлежал отцу Чарли, сколотившему состояние на ананасовых консервах. Отец почти никогда здесь не появлялся, опасаясь встречи с бывшей женой, которая иногда сюда заглядывала. И фактически весь дом был в распоряжении Чарли, их единственного сына. Считалось, что он изучает социологию в Бостонском университете. Работать? Зачем? Состояние отца позволяло ему более приятно проводить время. И вообще, какой смысл бороться за то, чем ты уже владеешь?

В Энцино у него было все: дом полон друзей, девочки раздеваются без приглашения и никто не требует углубляться в дурацкие теории Маркузе.

Пока они вели себя не слишком шумно, полиция не смела войти на территорию поместья. Однако любой длинноволосый бродяга не старше двадцати и с гитарой под мышкой мог постучать в ворота в любое время суток, а важный привратник в униформе обязан был его впустить.

— Эд?

— Что?

— Ты слушаешь меня или кейфуешь?

Рыжий с усилием повернул голову.

— И то и другое.

— Когда они вернутся?

— Кто?

— Чарли и Квик.

— Не знаю. А где их носит?

— Понятия не имею.

Чарли мало интересовал Лон, а вот один взгляд Квика вводил ее в транс. Никогда нельзя было даже предположить, о чем он думал. Часто, когда они оставались вдвоем и Лон донимала его вопросами, Квик отвечал ей лишь чуть насмешливой улыбкой. И бесполезно было спрашивать, откуда он родом, есть ли у него семья и любит ли он кого-нибудь. Единственной и всепоглощающей его страстью были автомобили. Лишь однажды Квик чуть приоткрылся и признался, что за рулем чувствует себя богом. Читал он только спортивные журналы и знал на память имена победителей «Формулы-1» за последние двадцать лет. Его любимым запахом был запах отработанного масла, любой музыке он предпочитал рев 12-цилиндрового двигателя, делающего восемь тысяч оборотов, а всем красотам природы — гоночную трассу. Девиц, постоянно крутившихся вокруг него, Квик попросту не замечал.

На улице многие — и мужчины и женщины — оборачивались ему вслед: так великолепно он был сложен. Высокий, стройный, гибкий, он, казалось, всегда останется таким, даже после смерти. Не потому ли Квик словно бросал ей вызов, участвуя в автогонках на самых опасных трассах… Машины ему доставались полуразбитые, деньги платили ничтожные. Но ничего лучшего никто не предлагал. В остальное же время он с невозмутимостью вельможи принимал подарки от многочисленных поклонниц и приятелей типа Чарли. А Лон? Как она была благодарна Квику, когда он, случалось, брал у нее деньги!

Сейчас они с Чарли куда-то укатили, чтобы испытать новенький «порше», который папаша преподнес сыну сегодня утром в день его рождения.

Восемнадцатилетний Чарли считал себя спортсменом-автогонщиком и уже угробил с десяток дорогих машин, которыми его родители старались компенсировать свое невнимание к единственному отпрыску. Он мстил бездушной технике за все не высказанные предкам обиды.

Лон обеспокоенно глянула на часы. Они отсутствовали уже целый час. Ей всегда было не по себе, когда Квик садился за руль. С Чарли дела обстояли еще хуже. Выпив пару рюмок, он начинал воображать, что находится в самолете. А после дюжины сигарет шоссе казалось ему взлетной полосой.

Лон повернулась к рыжему.

— Эд?

— Ну что еще?

— Дай-ка мне затянуться.

У Пегги никогда не возникало желания продать старый родительский дом. Ни замужества, ни частые переезды, ни поездки за границу не заставили ее забыть эти места и уволить живущих тут с незапамятных времен двух старых слуг.

В этом «холостяцком приюте», как она его называла, время, казалось, остановилось. Здесь Пегги всегда было восемнадцать лет, ее ждал университет, корпуса которого виднелись из окна. Сюда в любую минуту мог зайти за ней прекрасный принц.

Пять часов — время чаепития.

Минута в минуту появилась Эмили с подносом. Пегги окинула его быстрым взглядом. Все как обычно: ложка белковой икры в фарфоровой вазочке, несколько тостов, варенье из лепестков роз, чашка крепкого кофе и бутылочка «Дом Периньон» вот уже три дня как начатая — свои деньги она никогда попусту не тратила, хотя легко транжирила чужие.

Но сегодня она так нервничала, что решила поесть поплотнее и приказала дополнительно подать бифштекс по-татарски и бутылку красного «помероля». К черту диету! Бывают минуты, когда забываешь обо всем. Еще полчаса терзаний — и станет известно, как и когда она получит свои деньги.

Прошел уже год, как Пегги спешно покинула остров Калленберга. Их брак не был зарегистрирован, и, следовательно, не состоялся. Значит, все идет как надо: соблюдены поставленные Греком условия и она получит наследство! Сегодня, восьмого сентября, ей должен позвонить нотариус Миллер!

Долгие месяцы Пегги никак не могла решить, как она должна воспринять это якобы неожиданное для нее сообщение — с деланным безразличием, неприятным удивлением или достойной, без подобострастия признательностью. Без конца комбинируя существительные и прилагательные так, чтобы они улеглись как можно лучше, — лучше для нее, разумеется, — она остановилась на словах «достойная» и «признательность».

Готовая к бою, Пегги уже с десяти утра была на ногах и ждала благословенного звонка буквально не отходя от телефона и мысленно проклиная тех, кто беспокоил ее в этот день. Только раз она отвлеклась, пытаясь во время завтрака дозвониться до своих детей. Их было трое: Майкл, Чарлен и Кристофер.

Как всегда, никто из них не находился там, где ему следовало быть. Дети уже давно жили своей жизнью и сами, в общем-то, решали собственные проблемы, что позволяло и Пегги жить так, как ей хочется. Пока они были маленькие, ее обязанности по воспитанию выполняли многочисленные няни. А она? Она была слишком женщиной, чтобы стать заботливой матерью.

Днем у нее состоялся долгий разговор с Нат. В сотый раз они говорили об одном и том же и пообещали друг другу, как только все уладится, закатить грандиозный «холостяцкий» пир. Но было уже 17.17, а мерзавец нотариус все не звонил. Что же делать? Через каких-нибудь 10–12 минут закроется его контора. Позвонить бы Нат, спросить совета, но нельзя занимать телефон. Пегги резко отодвинула поднос. И тут появилась Эмили с бифштексом.

— Что это у вас? — Холодный взгляд Пегги, брошенный на блюдо, не сулил ничего хорошего.

— Бифштекс, мадам.

— Кто его заказал?

— Вы, мадам.

— Я? Бифштекс в такую минуту? Вы сошли с ума! Унесите немедленно, от одного его вида меня тошнит.

— Слушаюсь, мадам.

Эмили послушно удалилась. Она уже давно привыкла не возражать. Ей ведь и платили именно за то, что она всегда была не права. Но хозяйка могла снова потребовать этот злополучный бифштекс дня через три или еще больше. Холодильник в доме был забит едой с различным сроком давности. Все рекорды побила оставшаяся от праздничного обеда баранья нога, наличие которой Пегги проверяла тридцать восемь дней подряд!

До закрытия конторы оставалось восемь минут. Почему же не звонит Миллер? Тогда она сняла трубку и решительно набрала его номер. Ждать не пришлось: Пегги было достаточно назвать свое имя, чтобы ее тут же соединили с нотариусом.

— Говорит Пегги Сатрапулос. Мне необходимо срочно встретиться с вами.

На другом конце провода на какую-то секунду воцарилась тишина. Потом извиняющийся голос Миллера попросил отложить встречу на восемь дней. Дела, не терпящие отлагательства, вынуждают его выехать сию же минуту.

И она будет столько ждать из-за фокусов этого кретина?!

— Нет-нет. Мы должны увидеться сегодня. И немедленно!

Уверенная, что скоро получит огромное состояние, Пегги наделала долгов гораздо больше, чем обычно.

Эти пятьдесят миллионов долларов нужны ей сейчас, сию минуту!

А прохвост Миллер, наверное, положил их под проценты на свой счет: пятьдесят миллионов долларов под семнадцать процентов. Сократ же, как помнилось Пегги, требовал не больше десяти процентов. Следовательно, разницу в три с половиной миллиона долларов адвокатишка положил себе в карман. Недурно!

— Не возражайте, господин Миллер. Я буду у вас через двадцать минут.

Нотариус, сбитый с толку, ответил, что откладывает свою поездку и готов принять госпожу Сатрапулос.

Надела она, как и подобает вдове, строгий костюм, накинула на плечи черную шубку из норки, а выходя, везде погасила свет — незачем ради Эмили и Муди жечь электричество. Теперь оставалось бросить последний взгляд в зеркало и нажать кнопку личного лифта. Через час она будет богатой и свободной. Такой, какой еще никогда не была.

По всем характеристикам Чарли был, как говорится, обыкновенным парнем: среднего роста, среднего здоровья и среднего ума. Чрезмерными были лишь его богатство и самомнение. Но ему хватало такта не подчеркивать этого перед приятелями-бродягами, целыми ночами бренчавшими на гитарах в его доме. Втайне он завидовал тому напускному безразличию, с каким они обжирались за его счет, поглощая икру и дорогую водку, удивлялся их умению складно болтать о левых, правых, о Маркузе, об освобождении масс и диктатуре пролетариата. По его смутным догадкам, они тоже завидовали ему: только их бедностью можно объяснить все эти жаркие дискуссии.

Деньги отца не в счет, их к талантам не отнесешь. Просто они есть — и все. А вот чем по-настоящему Чарли гордился — это собственным умением водить спортивные автомобили. Он украдкой посмотрел на Квика. Тот был невозмутим, словно сидел в курилке библиотеки, хотя стрелка спидометра колебалась между 180 и 200. И это за сто метров до поворота! Когда «порше» сильно заносило на виражах, Чарли чувствовал, как лоб у него от страха покрывается испариной, и злился на себя за то, что испугался сам в тот момент, когда собирался нагнать страху на другого. А Квик лениво развалился рядом и был спокоен, как мешок картошки. Он вроде и не понимал, что они рискуют жизнью.

Ладно, посмотрим…

Чарли нажал на педаль газа, с ходу переключился на четвертую и, продолжая наращивать скорость, тут же перешел на пятую. Все в нем кричало — «Тормози! Тормози!», но нога, казалось, перестала слушаться и не сдвинулась ни на миллиметр. Понимая, что не сможет взять надвигавшийся со скоростью пушечного ядра поворот и будет отброшен к деревьям, он инстинктивно нажал на тормоз. Машина взвизгнула, развернулась, отпрыгнула в сторону, закачалась и опять выровнялась. А Квик даже не шелохнулся. От страха у Чарли перехватило дыхание, и он, отпуская тормоз, проблеял дрожащим голосом:

— Неплохо держит дорогу, а?

Квик что-то буркнул в ответ.

— Хочешь ее попробовать?

— Ты настаиваешь?

— Ну давай же, встряхнись немного.

— Давай.

Чарли съехал на обочину. Дорога здесь была всего лишь узкой полоской асфальта, петляющей между частными владениями на склонах холмов. Водители не раз возмущенно сигналили несущемуся по ее середине «порше», а две машины перед поворотом даже съехали в кювет, чтобы избежать столкновения.

Чарли на ватных ногах вышел из машины и стал мочиться на полоску лютиков, высаженных вдоль дороги, затем закурил. Ему было не по себе, но его утешало то, что он удивил приятеля.

— Поехали?

Молодые люди поменялись местами.

Квик спросил:

— Поедем дальше или вернемся?

— Вернемся.

— Хорошо. Пристегни ремень, — посоветовал он, включая зажигание.

— Зачем?

— Пристегни — так будет лучше.

Чарли усмехнулся.

— Дуешься, что я нагнал на тебя страху?

— Ты о чем?

— Возможно, я гнал слишком быстро, но никогда не дрейфь, если я за рулем. Что-что, а водить я умею.

Квик плавно развернул машину и, не взглянув на Чарли, равнодушно бросил:

— Ты водишь хуже некуда.

Он положил правую руку на рычаг, мягко подгазовал, опустил сиденье, пытаясь найти более удобное положение спинки, а затем включил первую скорость. Нажав левой ногой педаль сцепления до отказа, он правой вдавил педаль газа. «Порше» задрожал от напряжения.

— Держись. — И Квик отпустил сцепление.

Мотор, который вращался со скоростью шесть тысяч оборотов, бросил машину вперед с такой силой, что Чарли испугался. Но, пару раз вильнув, «порше» выровнялся. Квик старался сохранить тот же режим при каждом переключении скорости. За несколько секунд стрелка продвинулась со 150 до 200. Чарли закричал сдавленным голосом:

— Не психуй! Научись сначала чувствовать ее!

Квик ничего не ответил, а лишь пожал плечами. 210… 215… 220…

Шоссе резко спускалось вниз. В пятистах метрах был поворот на 120 градусов, в который трудно было вписаться на скорости выше шестидесяти. Дорога на этом участке была не огорожена, и гонка грозила закончиться полетом в никуда. Чарли уцепился обеими руками за приборную доску и со всей силой давил на воображаемый тормоз, пытаясь не потерять лица, оставаться спокойным.

— Тебе следовало бы притормозить!

Квик пожал плечами. Поворот был уже рядом, и Чарли с ужасом понял, что приятель увеличивает скорость.

— Тормози! — раздался его отчаянный крик.

Будь что будет! Слишком поздно! Все кончено!

И вдруг — о чудо! — Квик незаметно переключил скорость и нажал на тормоз. Никогда бы Чарли не подумал, что такое возможно. В ту же секунду, несмотря на ремень безопасности, он ощутил мощный удар в спину, бросивший его вперед. Несколько незаметных движений руля, и «порше» на скорости 120 проскочил поворот, отклонившись лишь чуть-чуть. Чарли, истекавший потом, не успел даже опомниться, как тяжесть от невероятного ускорения снова прижала его к сиденью и сдавила живот. У подножия очередного холма был поворот под прямым углом, но за ним на этот раз вырастала стена. От ужаса Чарли закрыл глаза, придавленный все той же невыносимой тяжестью. Но уже в следующую секунду всякое давление исчезло. Осторожно приподняв веки, он бросил взгляд назад: поворот остался позади. А Квик уже опять разгонял машину.

— Квик! Эй, Квик!

— Что?

— Остановись на минуту!

— Зачем?

За стеклом с головокружительной скоростью мелькали холмы, поля, деревья.

— Мне нужно отлить.

— Но ведь ты только что…

— На минутку!

— Через пять минут будем на месте. Потерпи! Я хочу знать, что можно выжать из этой клячи!

К горлу Чарли подступила тошнота.

В Нью-Йорке Миллера считали жестким дельцом, которому пальца в рот не клади. Кто-кто, а он умел выколачивать проценты по делам, которыми занимался. Но в Солт-Лэйк-Сити, мировом центре религии мормонов, толстяк нотариус числился чуть ли не в святых. Уже два года ему предлагали принять духовный сан, как одному из самых влиятельных членов секты. И Миллер чувствовал себя способным достойно нести это высокое звание, но не решался взять на себя ответственность за вверенные ему души по одной прозаической причине: мирских дел у него было невпроворот.

Его строго обставленный кабинет украшали только два портрета: Джозефа Смита, основателя доктрины, и Спенсера В. Кимбала, проповедника и патриарха, которого мормоны почитали так, как католики — папу римского. А сколько раз старик Кимбал спасал его от искушений мятежной плоти, когда рука прямо-таки сама тянется к округлой попке Мэрилин, очаровательной личной секретарши Миллера. Хотя с ней, как, впрочем, и с другими женщинами, нотариус грешил только в мыслях.

Его контора была самой популярной в Нью-Йорке среди пятисот других. А Мэрилин он считал самой восхитительной особой — после достойнейшей миссис Миллер, разумеется. Его палец почти коснулся кнопки звонка, но девушка без вызова уже открывала дверь в кабинет. Миллер откашлялся и хотел что-то сказать, но Мэрилин заговорила первая:

— Только что позвонил секретарь мистера Кимбала — подтвердил вашу программу. Завтра вы завтракаете с мистером Кимбалом — он уже здоров. А что касается лекций, они распределены на все время вашего пребывания.

— Отлично. В котором часу мой самолет?

— В 21.45.

— Вы предупредили Лео?

— Да.

— Отлично… отлично… Мэрилин, подайте, пожалуйста, вон то досье по делу Манфреда. Возьмите лесенку.

Миллеру было наплевать на дело Манфреда, просто хотелось полюбоваться ножками девушки. Захватывающее зрелище, которое нотариус старался устраивать почаще, тайком запихивая досье на самую высокую полку. Впрочем, те восемь дней, которые он собирался провести в Солт-Лэйк-Сити, должны с лихвой вознаградить его за монотонную жизнь здесь.

Когда Мэрилин поднималась уже на пятую ступеньку, зазвонил телефон. Миллер недовольно снял трубку, внимательно выслушал и пробурчал:

— Соедините меня с ней.

Несмотря на все свое могущество, он не мог сделать вид, что его нет на месте, когда звонила вдова самого Сократа Сатрапулоса. По мере того как она говорила, удивление на его лице сменилось откровенной досадой.

— Очень хотелось бы с вами встретиться, — кисло произнес он, — но это невозможно. Я сейчас выезжаю в аэропорт. — Губы его задрожали от волнения. — Уверяю вас, через восемь дней я в вашем распоряжении… Извините? Нет, нет, повторяю — сегодня никак невозможно. — Нотариус вынул из кармана носовой платок и вытер выступившую на лбу испарину. — И действительно нельзя подождать ни дня?

Теперь его голос аж вибрировал от возмущения. Швырнуть бы трубку, но такого он не мог себе позволить. Неужели придется отложить поездку, оскорбив тем самым великого Спенсера В. Кимбала! Вдова утверждала, что ее безотлагательная встреча с ним — это вопрос жизни или смерти. А Миллер знал по опыту, что для миллиардеров вопрос жизни и смерти всегда упирался в деньги. И в подобных ситуациях он почти всегда разрывался между совестью и обстоятельствами. Последние, как водится, одержали победу.

— Хорошо, миссис Сатрапулос. Приезжайте. Я отменю свою поездку, — бледнея от ярости, выговорил он и, уже повесив трубку, добавил: «Шлюха!» Что тут можно сделать, когда у него нет выбора. С Пегги Сатрапулос нельзя было не считаться.

Мэрилин на лесенке уже не было, а досье Манфреда лежало перед Миллером на столе. Бросив сокрушенный взгляд на портрет Кимбала, он глубоко вздохнул и произнес вслух:

— Мне очень жаль, Спенсер. Но я сделал все, что мог.

Затем он снова вызвал Мэрилин.

Чарли быстрым шагом прошел через салон, не обращая внимания на тех, кто пытался с ним заговорить, и закрылся в ванной. Его рвало. Этот чокнутый не только обставил и оскорбил его, но еще и насмерть перепугал. К черту! Сию же минуту его нужно вышвырнуть за дверь. Нет, невозможно! С Квиком уйдут и остальные. Даже машина в его руках вела себя как любящая женщина, послушно подчиняясь каждому его движению. Ярость Чарли тут же переключилась на этот проклятый «порше», который лучше слушался чужака, а не хозяина. Раз уж нельзя отыграться на Квике, кто помешает за все унижения отомстить злополучному родительскому презенту? Он сполоснул лицо, натянуто улыбнулся и вернулся в салон, где сильно пахло марихуаной.

— Эй, парни! Мой старик решил посмеяться надо мной и подсунул не машину, а какой-то тарантас. Верно, Квик?

— Настоящая кляча, — подтвердил тот.

— Тогда пошли! Расколотим ее!

Послышались возгласы одобрения, и вся компания высыпала во двор.

— Поджечь ее, что ли? — прозвучало первое предложение.

— Слишком медленная смерть, — возразил, смеясь, Чарли. — Мы ее забросаем камнями.

В одно мгновение был разобран бордюр, огораживающий цветочную клумбу.

— Секунду! — крикнул Чарли. — Дамы — первые! — И он церемонно протянул Лон булыжник.

Девушка пожала плечами.

— Идиоты! Новая машина. За тридцать тысяч долларов. Чего ты добиваешься?

В лучах заката «порше» мягко светился, олицетворяя для собравшихся все то, что они презирали и к чему стремились. Еще какое-то время он стоял во всей своей красе, сияя безупречным серебристым кузовом, поблескивая хромом, щекоча ноздри запахом дорогой кожи, которой был отделан салон. Затем начался погром.

Первый булыжник запустил в ветровое стекло сам хозяин «порше». И сразу же на машину обрушилась лавина камней. Несколько человек схватили палки и неистово лупили по кузову. Кто-то принес нож и резал шины. Одна из девиц полосовала огромными ножницами сиденья. Двое парней сорвали капот и долбили мотор. Вскоре из внутренностей того, что когда-то было спортивной машиной, словно кровь, потекли масло и бензин. Оставались лишь едва узнаваемые каркас и устилавшие землю металлические обломки.

— Осторожно! — завопил Рыжий, зажигая спичку и кидая в лужу бензина.

Машину охватило пламя.

Квик, стоявший с самого начала неподвижно, взял Лон за руку.

— Пошли. Нечего нам оставаться с этими кретинами.

Вот уже десять минут они обменивались банальностями, и каждый ждал, когда собеседник коснется главного. Пегги, сгорая от нетерпения, ерзала в кресле, поминутно меняла положение ног и нервно вертела на пальце обручальное кольцо. Когда же ей стало ясно, что Миллер не заговорит первым, она перешла в атаку.

— Думается, мэтр, вы знаете, почему я хотела вас видеть именно сегодня?

Нотариус натянуто улыбнулся и сделал уклончивый жест.

Пегги продолжала настаивать:

— Вы не понимаете?

— Честно признаться, не очень.

— То есть как?

— По телефону, если не ошибаюсь, вы сказали, что речь идет о жизни и смерти.

— Верно.

— Нельзя ли объяснить более конкретно?

— Понимаю, вас удивила моя настойчивость, — издалека начала Пегги. — Но, видите ли, у меня на содержании трое детей. Есть и другие дела, требующие немалых расходов… А после смерти мужа я осталась одна.

— Позвольте заверить вас, что я больше чем кто-либо уважаю ваш траур и отдаю должное вашим заслугам перед страной.

— Благодарю. Я борюсь, борюсь и смертельно устала. Из уважения к памяти Сократа я отказалась от одной из самых блестящих партий, о чем вы, полагаю, слышали.

— О да, миссис Сатрапулос.

Дело о несостоявшемся браке две недели было на первых полосах газет и вызвало настоящий скандал.

— Сегодня восьмое сентября!

Миллер это и сам хорошо знал. Еще бы! Ведь сегодня он впервые подвел достопочтенного Спенсера В. Кимбала.

— Признаюсь, вашего звонка я ждала целый день.

— Моего звонка?

— Ну да. Понимаете, у меня сейчас затруднения.

— Затруднения?

— Слишком много расходов и никакой поддержки ни с чьей стороны.

Любопытно, куда она девает деньги — глотает, что ли? Ни для кого не секрет, что от Калленберга она ушла с тремя миллионами долларов в чемоданчике. Нотариус нахмурился. Если дамочке пришла в голову мысль вытянуть из него некую сумму, то не на того напала. Однако внешне Миллер был как всегда любезен.

— Могу ли я что-нибудь сделать для вас?

— Это нетрудно. Я пришла поговорить с вами о моем наследстве.

— Но ведь дело о наследовании закрыто. Согласно распоряжению вашего покойного мужа, наша контора будет отчислять вам ежегодно двести тысяч долларов на протяжении десяти лет. И я не вижу…

— Из-за таких мелочей я бы не осмелилась вас побеспокоить. Поговорим лучше о пятидесяти миллионах долларов.

— Пятидесяти миллионах?

— Да, уважаемый мэтр, карты на стол… Я в курсе дела. Наш разговор останется только между нами. Играйте же честно.

— Ничего не понимаю. О каком таком деле идет речь?

Пегги начинала нервничать. За кого ее принимает этот мошенник?

Она обожала играть в кошки-мышки, но только тогда, когда сама была кошкой. Растерявшийся вконец и сбитый с толку Миллер уже всерьез подумывал, не включить ли ему сигнал тревоги. Охранник в это время постоянно находился на этаже. Истеричность Пегги ни для кого не была тайной, и нотариус просто боялся, что она сегодня не в себе.

— Ну что ж, постараюсь выражаться яснее. Я хочу, чтобы вы рассказали мне о втором, тайном пункте завещания моего мужа.

— Но нет никакого второго пункта. Дело окончательно закрыто.

— Не может быть!

А если этот негодяй говорит правду? Нет, невозможно. Пегги провела свое расследование, которое подтвердило слова Нат. Неужели он по какой-то причине решил поиздеваться? Ничего, она знает, как зажать его в угол.

— Вам знакомо имя Додо?

— Додо? — удивленно переспросил Миллер.

— Да, Додо, Додо! Девяносто сантиметров объем груди, остальные формы не хуже, чем у кинозвезды, блондинка, двадцать пять лет, ослепительно белые зубы! — выпалив все это, Пегги агрессивно подалась вперед.

— Это что, неудачная шутка? — возмутился Миллер, бледный от гнева.

— Шутка?! — орала Пегги. — Сегодня, восьмого сентября, вы должны были мне объявить, что есть второй пункт завещания! И я хочу знать, почему вы этого не сделали! Не пытайтесь юлить, мне все известно.

Нотариус возмущенно подскочил.

— Не понимаю, о чем вы, но мне это уже надоело!

— И это еще не все! — крикнула Пегги.

От паники она потеряла свое легендарное хладнокровие. Чтобы не выдать источник информации, она не могла назвать имя Стимана, финансового агента Нат, которому его любовница Одиль Блеклей, так называемая Додо, шепнула по секрету, каким сексуальным утехам предавался этот лицемер и ханжа. Но страх все сильнее сжимал ее сердце. Что-то уж слишком искренне возмутился Миллер. А если он сказал правду? Если она зря порвала с Калленбергом… Если выпустила такую добычу из рук ради чего-то призрачного и вообще несуществующего? Не может быть! Нужно бороться.

А нотариус отчаянно пытался взять себя в руки, страстно желая, чтобы этот кошмар наконец кончился.

— Миссис Сатрапулос, выслушайте меня. Умоляю вас, выслушайте! В Америке я один из самых уважаемых членов общины мормонов. Наш учитель, великий Спенсер В. Кимбал, — нотариус уважительным жестом указал на портрет старика, — давно предлагает мне стать духовным пастырем. И вы думаете…

— Я думаю, что он узнает о существовании Додо! — сухо отчеканила Пегги.

— Миссис Сатрапулос! Посмотрите на него! — Миллер снова простер руку к патриарху. — Я торжественно клянусь перед ним и перед Богом, который все видит, что никогда, никогда…

Пегги похолодела. Жалкий паяц не врал. Как ни ужасно было это сознавать, но он говорил правду! И все же она сделала еще одну, тщетную, конечно, попытку.

— Я понимаю вашу щепетильность, мэтр. Но это — тот случай, когда стоит пожертвовать профессиональной тайной, чтобы уберечь от горя женщину.

— Клянусь! Перед Богом! Никакого завещания. Никакой Додо…

Нервы перестали ей повиноваться. Из глаз Пегги полились слезы, а из груди вырвался истерический смех. Все пропало! Как такое могло случиться? От кого исходил удар? Понятно, ей расставили ловушку, чтобы она не вышла замуж за Калленберга. А она кинулась туда с закрытыми глазами. Но кто из всего этого извлек выгоду? Нат? Неужели Нат? Нет, Нат была ее лучшей подругой и неоднократно это доказала. А если Нат, сама того не подозревая, тоже проглотила наживку? Господи, сколько вопросов и ни одного ответа! А над столом прямо в уши плыл хнычущий голос Миллера:

— Вы мне верите? Ну скажите, что верите…

— Прошу вас, мэтр, извинить меня. — Это все, что она могла сказать.

— Объясните хотя бы…

— Очень жаль, но я ничего не могу объяснить. — И Пегги поднялась, давая понять, что тягостный для них обоих разговор окончен.

Очутившись на шумной Шестой авеню, она чуть не упала в обморок. Дома вокруг плыли, качались и, казалось, собирались обрушить ей на голову все свои этажи. Она сама — сознательно! — отказалась от миллиардов Калленберга ради призрачного богатства. Разве может такая женщина, как она, прожить на жалкие крохи, которые получает? А сорокалетний рубеж она, между прочим, уже перешагнула.

Есть разные ступени бедности, и Пегги Сатрапулос искренне считала себя нищей, имея всего каких-то четыре или пять миллионов, которые еще можно было спасти. Ее вдруг охватил озноб, несмотря на влажное душное тепло, исходящее от асфальта. Кружилась голова. Спешили по своим делам прохожие, толкая ее и даже не узнавая. И нужно было начинать сначала. С нуля! Что ж, прежде она все выяснит с Нат, чтобы знать… Знать!

Не обращая внимания на шофера, который что-то ей говорил, Пегги яростно рвалась вперед, не видя ничего, не разбирая дороги.

Глава 2

— Убери руку, свинья!

— Сам свинья, ты меня провоцируешь!

— Нас могут увидеть.

— Ну и что? Им бы это понравилось!

Два парня, Боб и Дидье, прятались за кучей шуб. Они украдкой тискали друг друга, позволяя себе все более смелые ласки и заливаясь довольным смехом. Лица их выражали притворное смущение.

Впрочем, у Джованни Аттилио в течение дня все открыто теребили друг друга, но скорее нежно, для забавы, не решаясь на явно страстные проявления чувств. Разве могли что-нибудь значить пальцы, перебирающие волосы друга, рука, украдкой скользнувшая к нему в брюки, или нежная записка, тайком прочитанная в жизненном центре фирмы — туалете, где завязывались и развязывались интриги. Так, флирт без продолжения.

Более серьезные развлечения во время работы считались неуместными. Джованни Аттилио не потерпел бы этого. Впрочем, к себе он был менее строг. Утомленный тяжелыми обязанностями, шеф время от времени вызывал к себе в кабинет одного из тех юношей, кого лично принимал на работу. Никаких дипломов от претендентов на ту или иную должность Джованни никогда не требовал. Достаточно было иметь приятную внешность и согласиться пройти своеобразный конкурсный экзамен: провести час в оборудованном звукоизоляцией кабинете Аттилио. Это именовалось личной — очень личной! — беседой шефа с новым сотрудником. Имя новичка тотчас же вписывалось в журнал персонала, или, как называли его злые языки, в журнал личного состава гарема Джованни.

На пяти этажах особняка на Парк-авеню, где обосновалась империя Аттилио, можно было найти все, что могло бы достойным образом украсить заплывшие жиром телеса шестидесятилетних матрон с тугим кошельком. На первом этаже располагался выставочный зал, по которому неслышно скользили одетые с иголочки, красивые, внимательные юноши. В их обязанности входило принимать клиентов. На втором и третьем размещались примерочные. Четвертый этаж занимали парикмахеры, фотографы, гримеры, закройщики и манекенщицы, — стройные бледные куколки, закутанные в несвежие пеньюары. Но когда наступал их час, они перевоплощались в сверкающих загадочных бабочек и на подмостках в безжалостном свете юпитеров выглядели полупризрачными, почти нереальными.

На пятом этаже царила иная атмосфера. Здесь изготавливались и подгонялись известные всему миру модели Аттилио, и попасть сюда можно было только через потайную дверь. Через нее-то и входили рабочие, прежде чем отметить время прихода. Центр управления находился на втором этаже, что позволяло Джованни неожиданно появляться везде и в любое время. Он вмешивался во все и вся, обострял отношения, хвалил одних, разнося в пух и прах других.

Когда-то, двадцать лет назад, Аттилио приехал в Штаты из маленькой итальянской деревушки без гроша в кармане. Его родители были простыми крестьянами, многие поколения женщин в их семье одевались в платья, выкроенные ножом из грубой черной ткани.

Джованни стал королем моды, Гением, как его окрестили журналисты. Он диктовал свои законы женщинам всего мира, а через них и их мужьям. Если он решал, что пришло время носить короткие платья, в Париже, Риме и Токио можно было услышать лихорадочное позвякивание ножниц. Если ему хотелось, модными становились длинные одеяния. Никто не смел ему противоречить. Малейший каприз Гения превращался в диктат. Разумеется, он был мультимиллионером. Триста два раздельных контракта разрешали производителям во многих странах мира использовать его торговый знак, разумеется, за огромные отчисления. Но в душе Аттилио был меценатом и тратил огромные деньги на начинающих художников, музыкантов, актеров, писателей или просто на молоденьких парнишек с торговых судов, которых он отыскивал, бродя у доков. На такие прогулки Гений выбирался, как правило, в обычном костюме, но иногда позволял себе превращаться в сказочного персонажа, нацепив белый парик и куртку с воротником из роскошной чернобурки.

Во внешности Джованни не было ничего примечательного. Худой, суховатый, среднего роста, со странной привычкой как-то по-особому склонять голову набок, он напоминал потерянную птицу. Необычными были только его глаза — глаза мечтателя, всегда устремленные вдаль. Куда? Он и сам не смог бы точно сказать. И зимой и летом на Аттилио всегда был один и тот же серо-голубой фланелевый костюм, который украшал обычный черный галстук.

— Осторожно! — предупредил Боб Дидье. — Джованни!

В противоположном конце салона появился Гений, о чем-то тихо беседующий с администратором. Когда Дидье и Боб поправили одежду и выбрались из своего укрытия, около пятидесяти человек уже топтались на почтительном расстоянии от шефа.

— Господа, — начал он, когда воцарилась полная тишина и все взгляды обратились к нему. — Я очень хотел объявить вам эту новость… — Он вдруг замолчал, сделал несколько нерешительных шагов вперед, заложив руки за спину, и продолжил: — Господа, нам оказала честь, согласившись сотрудничать с нами, известная всему миру Пегги Сатрапулос. Она появится здесь завтра утром.

Но едва он успел выйти в коридор, ведущий к его кабинету, все пять этажей империи загудели, как разбуженный улей.

Дидье удивленно посмотрел на Боба.

— Вдова? Черт знает что! Ты представляешь ее за швейной машинкой?

— Увидишь, дорогой, — заключил Боб, выражая, сам того не зная, общее мнение, — за три недели эта бабуля слопает у нас всю прибыль на пятьдесят лет вперед!

В пятистах милях от аэропорта Кеннеди начал снижение «Боинг-747». Пегги вышла из сауны, отказавшись от теплого пеньюара, который ей протягивал нубийский евнух. Гигант поклонился и неслышно удалился, а Пегги с сожалением оглядела ванную с ее золотыми кранами. Жаль, что нельзя их упрятать в свой чемодан. В этом самолете все, похоже, было из золота. Немыслимые богатства, собранные здесь, превращали его в настоящий летающий музей. Подобные сокровища не могли присниться персонажам из «Тысячи и одной ночи» даже в их самых сумасшедших снах.

В салоне, длина которого, несомненно, превышала двадцать метров, одна из стен была отведена для картин. И каких картин! Тинторетто, Рубенс, Брейгель-старший… А вот несколько эскизов самого Леонардо да Винчи и автопортрет Рембрандта. А здесь, как бы перекликаясь с Кватроченто, излучают неповторимое внутреннее сияние импрессионисты — Ренуар, Моне, Писсарро, Сислей. И уж совсем трудно отвести глаза от лаковых панно Короманделя, от редкостных безделушек из нефрита и слоновой кости.

Пол устилали китайские ковры вековой давности, и даже кресла в стиле Людовика XV вовсе не казались здесь старомодными, настолько удивителен был весь ансамбль.

Пегги, которую трудно было вообще чем-либо удивить, была потрясена этим великолепием, поднявшись на борт «боинга». Ей почему-то вспомнились последние слова Хаджи Тами эль-Садека, который принимал ее три дня назад в Баране с королевскими почестями: «Не забудьте… Вы сами и ваши наследники призваны сыграть важную роль в будущем равновесии на планете».

Что он имел в виду? Перед отлетом эль-Садек преподнес Пегги шкатулку, которую она открыла дрожащими руками. Там оказалось бриллиантовое ожерелье. Она знала о существовавших между эмиром и Сократом связях и сейчас очень сожалела, что в свое время не расспросила Грека подробнее о механизме его интриг. Арабы ее всегда впечатляли. Она находила в них что-то жестокое, животное, чувствуя, что они, несмотря на подчеркнутое уважение к ней, относились к женщинам с глубоким презрением. Для этих людей ее обаяние, ее имя, ее положение в обществе особого значения не имеют. Тем не менее, возвращаясь в Нью-Йорк с сопровождавшим ее министром иностранных дел Барана Слиманом Бен Слиманом, Пегги была очарована его утонченными манерами и безупречной вежливостью. Ей было известно, что он занимался всеми крупными делами эль-Садека — куплей и продажей оружия, вкладами в швейцарские банки, инвестициями в европейскую недвижимость, размещением капитала в Японии и на Ближнем Востоке. Слиман, разумеется, получал определенный процент за участие в этих и подобных им операциях. Пегги подозревала, что он был сказочно богат, но хотел стать еще богаче. А значит… Это значит, что пройдет определенное время и Слиман непременно предаст своего хозяина, чтобы занять его место. Все течет… Приятным сюрпризом оказался для нее стенной шкафчик: там обнаружились ее любимые духи. И откуда они это узнали?

Пегги задумчиво растерла тело и уселась перед зеркалом в позе лотоса, как можно шире разведя ноги. Пока удавалось принять эту или какую-либо другую позу, пока она могла, лежа на спине, коснуться коленями головы — все было в порядке: тело оставалось таким же гибким и юным, как в молодости. Теперь оставалось только развернуть бедра, чтобы убедиться, какой совершенной прямой линии можно достичь, постоянно упражняясь. В эту минуту Пегги безумно нравилась сама себе и жалела, что никто ее не видит.

— Быстрее! — сказал Бен Слиман. — Теперь помедленнее… Так… Да… Продолжай… Хорошо… Не останавливайся… — Его руки судорожно стискивали голову блондинки, прижатую к его животу.

Слиман никогда не отправлялся в дорогу, не прихватив вместе с багажом двух-трех скандинавок с белоснежной кожей. Он мечтал о таких красотках будучи подростком, но тогда ему были доступны лишь местные толстые проститутки.

Сегодня же за право подняться на борт его личного авиалайнера боролись редкие красавицы, зная, что получат за свои труды более чем щедрое вознаграждение. А трудиться приходилось, что называется, в поте лица. Изощренные сексуальные требования грубого, похотливого, не знающего нежности Бен Слимана вызывали чуть ли не шок даже у самых искушенных жриц любви. А после возвращения этим несчастным, одурманенным гашишем, измученным, потерянным требовалось немало времени, чтобы прийти в себя. Такое случалось даже тогда, когда Бен Слиман брал с собой в очередную поездку трех или четырех девиц и они регулярно сменяли друг друга, чтобы удовлетворить хозяина. Для любовных утех был отведен роскошно отделанный салон в задней части авиалайнера.

— Ты мне делаешь больно! Так… Да… Быстрее!.. Еще быстрее!..

Его тело содрогнулось, и девушка с перекошенным от отвращения лицом бессильно откинулась на спину. Она лежала неподвижно, с широко открытыми глазами, не имея сил вытереть обрызганное спермой лицо. Цепкие пальцы Слимана все еще сжимали ее руку. Почему он не дает ей передохнуть? Поспать бы немного… Поспать? Девушка посмотрела на него, и гримаса удивления застыла на ее лице: невероятно, но ее мучитель был готов снова заниматься любовью.

— Начинай! — приказал Бен Слиман, даже не посмотрев на партнершу. Взгляд его странно расширенных, округлившихся глаз был устремлен на стену. Дело в том, что его салон и помещение, которое занимала Пегги, разделяла стена, представлявшая собой специальное зеркало без амальгамы. И вид нагой Пегги, чьи ноги были разведены аж на 180 градусов, доводил Бен Слимана до исступления.

Ну как не впустить посетителей, если в руках у них чек на целых двадцать тысяч долларов в пользу «Общества защиты птиц»? Люси Мадден в одинаковой степени ненавидела и мужчин и женщин, но птицы, по ее мнению создания среднего пола, представлялись ей существами иного, высшего порядка. Люси была от них без ума. Ее квартира выглядела как огромный вольер, где щебетали всевозможные пернатые — от крохотного колибри до обыкновенной канарейки. Всюду громоздились клетки, где обитали попугаи, дрозды, две совы, какаду, зимородки, райская птичка, дятлы, славка, три перцеяда и раненый пеликан, доставленный из Греции неделю назад.

С бессознательным садизмом Люси разместила самок и самцов в смежных, но отдельных клетках, так как зрелища их совокупления она бы не вынесла. С нее хватало того, что подобные видения преследовали ее по ночам, в кошмарных снах. Люси просыпалась в холодном поту, с ужасным чувством стыда и вины. Каждое утро ее горничная выгребала из клеток столько помета, что желающий мог бы основать процветающее предприятие по производству удобрений. В квартире стояла удушливая, как в зоопарке, вонь, но никто из многочисленных посетителей, ожидающих приема с подарками для «дорогих малюток», казалось, не замечал этого. Можно ведь зажать нос и перетерпеть. Это было ничто в сравнении с несколькими строчками в колонке знаменитой Люси Мадден. А она могла многое: кого-то вознести, сделать известным, а кого-то перестать упоминать вообще, что означало приговорить его к забвению.

— Впустите их, — приказала Люси Аните.

Два приличных молодых человека, одетые со скромной элегантностью, поклонились и уважительно поцеловали хозяйке руку. Неплохое начало…

— Господа, — сказала она, держа в руке чек. — Не знаю, как и благодарить вас за вашу щедрость. Да, да! Ведь птички такие беззащитные и так страдают от людской черствости… Что вас привело ко мне?

— Мы журналисты, — шатен выговорил эти слова чуть запинаясь.

— И вы тоже? — обратилась она ко второму посетителю, блондину.

— Да, — ответил тот.

— Напомните-ка мне ваши имена. — В ее голосе прозвучало плохо скрываемое недоверие.

— Ричард Гордон, — представился шатен.

— Питер Грант, — поклонился блондин.

— Полагаю, вы хотите взять у меня интервью как у президента «Общества защиты птиц»? — спросила она.

— Н-не совсем так, — промямлил Гордон… — Безусловно, мы восхищены вашей деятельностью на этом поприще, но…

— Обращаемся к вам как к коллеге, — прервал его Грант. — И помочь нам можете только вы, женщина, способная столько времени и сил отдать этим необыкновенным существам. — Он широким жестом указал на вольер.

В это время Гордон, несмотря на жесткий самоконтроль, не выдержал и зажал нос платком, делая вид, что сморкается.

— И чем же я могу помочь?

— Никто лучше вас не осведомлен о том, что происходит за кулисами нашего огромного мира…

Еще бы! Ни одна знаменитость и шагу не могла ступить, чтобы об этом сию же минуту не стало известно ей, Люси Мадден. За тридцать лет своей журналистской карьеры она все успела увидеть, все узнать, все запомнить. Ее поразительная желчная память сохраняла даже незначительные подробности увиденного или услышанного. Люси и спустя десять лет могла безошибочно назвать цвет платья какой-нибудь дамы на каком-нибудь приеме или описать ее безобразную шляпку. В «расследовании» любовных приключений ей не было равных, и она со злорадным удовлетворением камня на камне не оставляла от репутации того или иного общественного деятеля, разбивала браки, ссорила лучших друзей, сеяла панику в правительствах. Благодаря ей из газеты «Пэйдж Твэлв», где она работала, один за другим вылетели три директора, словно она мстила им за то, что ни разу в жизни не переспала с мужчиной.

— Какое издание вы представляете?

— Мы корреспонденты агентства.

— Какого агентства?

— Агентства «Глобаль», правление которого находится в Мюнхене. Мы освещаем события по всей Европе, вплоть до железного занавеса.

— Как поживает мой друг Ганс Фехнер? По-прежнему лысый?

— Если честно признаться, контактов на таком высоком уровне у нас нет, но наш шеф чувствует себя неплохо.

— Отлично! Что вы хотите?

— Мы хотели бы выпустить серию статей об одной… особе.

— О ком?

Гордон и Грант обменялись взглядами. И Грант, словно бросаясь в омут, выпалил:

— О Пегги Сатрапулос.

— Странно! Я уже все сказала о ней в те времена, когда она еще вызывала к себе какой-то интерес. Сегодня она представляет только себя саму, то есть ничего. Она вышла из моды.

— Вы знаете, европейцы…

— Не говорите, я знаю их лучше, чем вы. В каком плане вы собираетесь о ней писать?

— Скорее в критическом.

— Самое худшее для человека — это когда о нем вообще не говорят.

— Если бы вы могли…

— К сожалению, не могу. — Она сложила чек кончиками пальцев и сунула его в корсаж. — У меня контракт с «Пэйдж Твэлв».

— Но никто никогда не узнает о том, что вы нам помогали.

— Все так говорят.

— Уверяем вас, никто…

— Пусть так! Но я очень занята.

— Может быть… еще тридцать тысяч для ваших птичек…

— Конечно, пятьдесят тысяч на эти цели…

— Тридцать.

— …пятьдесят тысяч стоят того, чтобы кое-чем пожертвовать. Поэтому я не стану вам рассказывать о том, что уже всем известно: о ее многочисленных любовниках, сексуальных извращениях, продаже фетишистам своего нижнего белья, о контракте с фабрикой по производству надувных кукол, которая продает изображение Вдовы в натуральную величину и платит ей огромные проценты. Скандальные подробности о несостоявшемся браке с Калленбергом тоже ни для кого не тайна. Я, кстати, там была и не постеснялась высказать этой дамочке все, что о ней думаю.

— Не так быстро, — умоляюще произнес Гордон, вынимая блокнот для записей.

Люси Мадден, казалось, не слышала его.

— В конце концов, все это было в бульварных газетенках и интересует лишь определенный сорт людей. Иное дело — материалы о ее жизни со Скоттом Балтимором, о ее причастности к политике и делишках с сомнительными личностями из Саудовской Аравии, о результатах секретного расследования, которое провел ее второй муж, чтобы докопаться до причины смерти первого. Эти документы хранятся в моем сейфе, и я знаю, почему они не скоро выплывут на свет божий.

— Вы правы. Думается, наше правление позволит заплатить пятьдесят тысяч долларов за подобную информацию.

— Значит, вы согласны? И если гарантируется полная тайна…

— Мы дали вам слово!

— Видите ли, я терпеть не могу эту женщину. Даже в свои лучшие времена она ни цента не пожертвовала на моих славных птичек!

— Правда? — спросил Грант, стараясь сохранять серьезность.

— Клянусь вам! Да, заберите ваш чек, дайте лучше наличными.

— Пятьдесят тысяч наличными?

— Не пятьдесят, а семьдесят. Ведь деньги у вас при себе? Или я ошибаюсь?

Как она догадалась? Он и Гордон действительно имели при себе сто тысяч долларов. Это была максимальная сумма, которую им разрешалось заплатить за подобного рода информацию. Конечно, деньги принадлежали агентству, но они не испытывали особого желания отдавать их за здорово живешь этой жирной, озлобленной на всех и вся стерве.

— Гм… — произнес Гордон, бросая отчаянный взгляд на Гранта.

— Ну-ну, поторопитесь, — в голосе Люси Мадден слышалось нетерпение.

— Доставай, — сдался Грант.

Гордон сунул руку в портфель и на ощупь отсчитал семь пачек.

Если бы эта кобра знала, что у них целых десять пачек… Грант с сожалением наблюдал, как деньги переходили из рук в руки.

— Отлично, — сказала Люси. — Начнем сейчас же. Задавайте мне любые вопросы. Мэри! Мэри! Подождите минутку, я отдам это своей секретарше.

Прижимая к огромным грудям пачки долларов, она скрылась в коридоре под аккомпанемент птичьих криков и щебетанья.

Если эти типы — журналисты, то она с полным правом может назвать себя архиепископом. Интуиция ее ни разу не подводила: большая политика — вот с чем связан визит этих двоих. Начинается предвыборная кампания, то есть жестокая борьба, которая многим развяжет языки и кошельки. Уотергейт показал, что для достижения цели хороши любые средства: главное — деньги и изворотливость. В газетах то тут то там уже стали появляться разоблачительные статьи. Всех, кто имеет отношение к политике, нельзя считать нормальными людьми. Тщеславные, самодовольные, суетные, они поразительно легко становились мишенью для вездесущих репортеров, сами подставляли головы, сами лезли прямо под удар. А потом такие вот Пегги Сатрапулос и ей подобные еще и жаловались, что их разделывали в пух и прах. Зато ей, Люси Мадден, такие потрясения неведомы. Она всегда вела себя сдержанно и скромно, стараясь жить незаметно среди обожаемых ею птиц.

Красоту обнаженного мужского тела не могло скрыть от ее глаз даже матовое, с узором стекло двери в ванную. На земле есть только один такой парень — Квик! И этот парень принадлежит ей одной. Лон сунула в рот сигарету, пошарила рукой возле кровати, ища зажигалку, и, не найдя, крикнула:

— Квик, где у тебя спички?

Голос его заглушал шум льющейся воды, разобрать удалось лишь одно слово — карман. Лон поднялась и пошла искать куртку Квика, которая оказалась на полу в противоположном углу комнаты. В одном из карманов ее рука наткнулась на маленький кусочек картона. Машинально скользнув по нему взглядом, она от неожиданности остолбенела, потом заставила себя прочитать четко выписанные слова еще раз. Кошмар какой-то! Не осознавая до конца, что делает, Лон бросилась на постель и с головой укрылась простыней.

— Нашла? — спросил Квик, выходя из ванной.

— Нет.

Нагнувшись над ней, он отвернул край простыни и легонько куснул ее за плечо.

— Подожди, я сам найду. Держи, вот спички. А пожевать что-нибудь найдется? Да что это с тобой?

Он прикурил две сигареты и одну протянул ей. Лон затянулась.

— Ничего. Все нормально.

— Отлично. Перекусим?

Да, в этом был весь Квик. Были бы машины, любовь, пища…

— Есть холодный цыпленок в холодильнике.

— А ты будешь?

— Не хочу. Останешься сегодня у меня?

— Нет. Через десять минут мне надо уйти. А знаешь, о чем я думал, стоя под душем? — Он засмеялся, вгрызаясь в крылышко цыпленка. — Когда ты в платье, то кажешься толстоватой, а голая — в полном порядке! Объясни-ка, всезнайка, почему так получается?

— Надо не объяснять, а сожалеть об этом.

— Лон! Ты сердишься?

— Квик — твое настоящее имя? — Ее вопрос мог показаться смешным после их шестимесячной связи.

— А зачем тебе это знать? — спросил он добродушно. — Меня зовут Квик, потому что я самый быстрый, самый высокий, самый лучший! — Он стал изображать рев машины, набирающей скорость, и сжал воображаемый руль.

— У тебя есть родители?

— Что?

— Родители у тебя есть?

— Ну у кого их нет?

— А где они живут?

— Откуда я знаю!

— Вы не встречаетесь?

— Послушай, остановись. Я же твоими не интересуюсь. Там еще что-нибудь найдется?

— Что?

— Ну, цыпленка еще не доели?

— Да, кусочек найдется.

Лон встала с постели, обернулась полотенцем и подошла к холодильнику. Пока Квик стоял к ней спиной, ее рука осторожно вытащила из кармана его куртки злополучный кусочек картона.

— Квик?

— Ну? — Рот его был набит, и вопрос прозвучал невнятно.

— Пока ты был в ванной, я нашла вот это.

— Что именно?

— Какую-то карточку.

— Положи ее туда, откуда взяла.

— Я прочитала, что на ней написано.

— Ну и что?

Глаза Лон наполнились слезами, она резко повернулась к нему.

— Квик!.. Квик!.. Ты сошел с ума!

— Да что с тобой?

— Это ужасно! Ужасно! Неужели ты не понимаешь?

— Не закатывай истерику.

— Ох нет, нет!

Лон вытерла рукой глаза и, сдерживая рыдания, снова уставилась на картонный квадратик. На карточке вверху стоял штамп: «Резус — отрицательный». А ниже страшные слова: «В случае моей смерти я, нижеподписавшийся Эрнест Бикфорд, разрешаю любому медицинскому учреждению использовать мое тело и его органы без каких бы то ни было ограничений. Данное разрешение действительно для всех стран мира, где меня может настигнуть смерть». Дальше следовало пояснение, где и когда написано разрешение. И под всем этим стояла подпись: «Эрни Бикфорд». Лон схватилась руками за голову, а Квик искренне недоумевал.

— Тебя удивило, что меня зовут Эрни?

— Квик! Ох, Квик!

— Да ты вдумайся в то, что там написано: «использовать». Это от слова «полезный». Если вдруг я околею, то какая разница, кому пересадят мою печень или мои глаза. Главное — это поможет кому-нибудь выжить или увидеть мир. Все бродяги так делают!

— Но только не ты! Не ты!

— Почему же?

— Ты мне нужен живой — понимаешь? Не хочу, не могу представить, что тебя будут резать на куски.

Он расхохотался.

— Какая же ты дуреха! Одевайся! Подбросишь меня, а то я и так здорово опаздываю.

Спустя пять минут они были на улице. Квик сел за руль, а Лон устроилась рядом. Она места себе не находила, словно эта карточка была извещением о его смерти. Нагнувшись к заднему сиденью, чтобы взять несколько салфеток, она вдруг заметила следующий за ними чем-то знакомый автомобиль.

— Квик…

— Что, малыш?

— За нами кто-то следит.

— Ерунда! Тебе показалось.

— Нет. Видишь большой черный «бьюик»? Похоже, моя мать что-то заподозрила.

— Ты уверена?

— Да.

— Что будем делать? Уйдем от них?

— Бесполезно. Но она мне за это заплатит.

— Передать вам сахар?

— Нет, спасибо.

Кабина, выступавшая над корпусом «боинга», была переоборудована в комнату отдыха в восточном стиле. В небольшом бассейне, выложенном голубой плиткой, играл фонтанчик воды, а вокруг прямо на полу были разложены подушки.

В Слимане Бен Слимане, несмотря на его европейские манеры и костюм, чувствовалась какая-то животная жестокость, которая приводила Пегги в смятение. Иногда она ловила на себе его брошенный украдкой взгляд, откровенный, такой, какой бывает у мужчин, когда они вас хотят или мысленно уже обладали вами. Нет, есть в нем все-таки что-то отвратительное. Тогда почему же она испытывает к этому человеку какое-то странное влечение? Нахмурившись, Пегги постаралась отогнать от себя эту гаденькую мысль.

— Хаджи Тами эль-Садек будет вам вечно благодарен за то, что вы нанесли ему визит.

— Он был другом Сократа.

— Да, ваш муж много сделал для нашего общего дела.

В действительности же при жизни Греку было совершенно наплевать на все дела, кроме своих собственных. Его интересовали только деньги, откуда бы они ни поступали. И как можно больше. Принадлежа к богатому сословию, Пегги с рождения знала, что начиная с определенной цифры никакой дружбы быть не может, разве что временный союз, основанный на общих интересах. Этот старый краб эль-Садек пригласил ее на уик-энд, конечно же, не ради ее красивых глаз. Было и еще «что-то».

— Думаю, ваша жизнь радикально изменится в ближайшие месяцы.

— Почему вы так решили?

— Политика.

Вот оно что! Наконец-то до нее дошел подлинный смысл слов, сказанных эль-Садеком при прощании: «Вы сыграете важную роль в установлении равновесия сил на планете». Какую? Выйдя замуж за Грека, она утратила всякое влияние на американское общественное мнение. Конечно, при поддержке некоторых членов клана Балтиморов она тайно готовила своих сыновей Майкла и Кристофера к тому, чтобы подхватить факел, выпавший из рук их отца. Но время еще не пришло. Балтиморы возьмут реванш позже. И она вместе с ними. К этому Пегги стремилась изо всех сил.

— Но у меня нет никаких политических амбиций, — произнесла она с очаровательной улыбкой, — и никаких подобных планов по отношению к моим детям. Убийство первого мужа было страшным ударом для меня.

— Вы правы, но как это прекрасно, когда ваше дело продолжает жить и после вашей смерти.

— Вы говорите о замыслах Скотта?

— Конечно, — Слиман улыбнулся.

— Наши республиканцы успели наделать массу глупостей. Стране они, в общем-то, не очень и нужны.

— А вам не предлагали принять участие в избирательной кампании?

— Я пока воздерживаюсь.

На самом же деле ей никто ничего не предлагал. Ее имя было связано с такими скандалами, что многие политики предпочитали держаться от Пегги Сатрапулос как можно дальше. Появись она рядом с кандидатом от демократов, тот был бы навсегда скомпрометирован. Во всяком случае, так представлялась ей ситуация.

— Еще чаю?

Пегги жестом отказалась.

— А почему это вас интересует?

— Выборы нового президента США — вопрос первостепенной важности для арабского мира. Малейшие изменения в американской политике вынуждают подвергать корректировке и нашу собственную.

— Мне кажется, достаточным гарантом вашей независимости служит ваша финансовая мощь.

— Что ж, это можно сформулировать и так: невеста очень хороша, а мы очень богаты. Кстати, знаете, каковы суммарные доходы эмиратов, в которых эль-Садек пользуется исключительным влиянием?

Губы Пегги округлились, чтобы произнести магическое слово, с которым была неразрывно связана вся ее жизнь и которое она произносила чаще, чем какие-либо другие.

— Сколько?

— Сто миллионов долларов.

— В месяц?

— В день.

— Невероятно! — Она пыталась выглядеть равнодушной, но ее чувства выдавал сдавленный голос.

— И само собой разумеется, что интерес к нам в мире очень велик.

Это было мягко сказано. Владыки Ближнего Востока тратили баснословные суммы, чтобы этот интерес никогда не угасал. В департаментах всего мира шла борьба, отчаянная борьба между чиновниками за назначение на хоть какой-нибудь пост, но поближе к Кувейту. По прибытии туда даже самый незначительный из них сразу попадал под золотой дождь. И только швейцарским банкам были известны те неслыханные суммы, которые переходили из рук в руки. Если бы кто-нибудь решился опубликовать даже неполные данные, надежно упрятанные в бронированные сейфы Женевы и Цюриха, разразились бы уже не скандалы, а настоящие революции. Многие высокопоставленные чиновники за предательство поплатились бы жизнью или, в лучшем случае, провели бы оставшиеся годы за решеткой.

— Они найдут вас, — произнес он загадочную фразу.

— Кто «они»?

— Одни или другие, а может быть, все вместе. Вы понадобитесь им.

— Зачем?

— Вы можете мне не верить, но до сих пор вы являетесь одним из важных элементов механизма политической игры.

— Ну, в этом плане я уже ничего не представляю.

— Не стоит себя недооценивать. Я другого мнения на этот счет. Придет время — и вы сами во всем убедитесь. Вы, Пегги, — одно из связующих звеньев, которое способно покачнуть власть в том или ином лагере.

Теперь в его голосе уже звучало раздражение. Бен Слиман считал эту женщину легкомысленной и корыстной, но отнюдь не дурой. Но сейчас он не мог понять, то ли она действительно глупа, то ли ей наплевать на его слова. Кажется, он выражался предельно ясно. Хаджи Тами эль-Садек дал ему задание «прощупать» Вдову. Все, что ему было нужно, — это узнать у Пегги, сколько ей следует заплатить, чтобы она действовала по их указке. Нет, неправда, не только это: при воспоминании о том, какой он ее видел полчаса назад, кровь прилила к лицу Бен Слимана. Пока бюллетени не опущены в урны, всякие способы хороши. Достаточно было Пегги заговорить, и демократы потеряли бы огромную часть своих избирателей. Но готова ли она к этому? Слиман сомневался и поэтому умолчал о предложении, которое он и эль-Садек хотели ей сделать. Два миллиона, предназначенные на эти цели, естественно, останутся пока у него. Зачем их отдавать Вдове, если она в данный момент не может им помочь? Пожалуй, стоит немного подождать. Он негромко кашлянул.

— Если я вам понадоблюсь, стоит только позвонить. Явлюсь тотчас же.

— Как джинн в сказке «Волшебная лампа Аладдина?»— усмехнулась Пегги.

— Совершенно верно. Даю слово и от всей души надеюсь, что вы предоставите мне возможность это доказать.

В салон неслышно вошел евнух. Низко кланяясь, он что-то уважительно шепнул на ухо хозяину. Бен Слиман с улыбкой повернулся к Пегги.

— Командир корабля передает, что мы скоро начнем приземление. Если не возражаете, перейдем к нашим креслам.

Уходя, евнух нечаянно задел чайник, и несколько капель попали на брюки хозяина. Бен Слиман вскочил, яростно ударил слугу по лицу и выругался:

— Грязная свинья!

Евнух покорно упал на колени, хватая руки хозяина и пытаясь их целовать. Тот ногой отшвырнул его. Слуга упал в бассейн и остался там лежать, не смея пошевелиться. Слиман еще что-то выкрикнул по-арабски.

— Что вы ему сказали? — спросила Пегги. Глаза у нее расширились от страха, а рот она прикрыла ладонью, чтобы не закричать.

— Ничего особенного, — ответил Бен Слиман. — Я объяснил, что по возвращении в Баран ему отрубят руку. В следующий раз будет поаккуратнее. — Он галантно склонился к Пегги, помогая ей подняться с кресла. — Не волнуйтесь. Это хороший слуга. И я дам ему возможность выбрать, какую руку оставить. Идемте же. Скоро Нью-Йорк.

Глава 3

— Господи! Ну какие здесь могут быть гонки?

По лицу Квика скользнула насмешливая улыбка.

— Бывали трассы и похуже.

— Но ты же сам видишь!

— Вижу что?

Лон растерянно смотрела на стадион. Здесь, в пригороде Нью-Йорка, когда-то очень давно проводились собачьи бега. Но место это пустовало многие годы и теперь выглядело заброшенным и зловещим. Ветер раскачивал проржавевшие металлические конструкции трибун, и они уныло скрипели. Временами хозяева сдавали стадион организаторам автомобильных гонок с препятствиями. Дело это было достаточно хлопотное. Требовалось немалое воображение, чтобы как-то привлечь привередливую публику. Вот и для завтрашней гонки на трассе было установлено невиданное число ловушек. На пятистах метрах пробега шли один за другим участки, покрытые смолой, льдом, маслом, грязью. Не говоря уже о небольшой впадине, куда перед самым началом соревнований предполагалось вылить несколько канистр бензина, а затем поджечь его. Естественно, об этой детали Квик умолчал, не желая пугать Лон. Накануне в одном из баров Виллиджа он встретил приятеля, который шепнул ему, что один из гонщиков три дня назад сломал тазовые кости и что Квику следует обратиться к организатору соревнований Хибасеку. Тот согласился дать Квику освободившуюся машину. Условия таковы: сотня долларов за победу, пятьдесят — если гонщик дойдет до финиша, и ничего — если он сойдет с трассы.

Квику предстояло сесть за руль «шевроле» старой модели. Машина выглядела латаной-перелатаной от капота до крыльев. Но ради этой суммы он был готов даже заплатить вступительный взнос или управлять, если понадобится, «утюгом».

— Квик… Ну это же несерьезно!

— А как, по-твоему, можно сделать себе имя?

Спутанные ветром волосы, глаза, устремленные вдаль, затуманенные мечтами о будущей славе, — едва ли он в эти минуты помнил о Лон. Он уже слышал яростный рев моторов, видел, как заносит его машину на масле и на льду. А вот и огненная стена, и другие машины, которые преграждают ему путь, пытаясь столкнуть в ров. Где-то в подсознании возникло неясное видение: белые стены, больничные кровати… Нет, это не сегодня… И не завтра… А потом…

— Ну, насмотрелась? Тогда пошли.

— Ко мне?

— Нет. Приятель уступил мне хату. Тебе понравится. Там классно.

Бросив последний взгляд на стадион, они обогнули ржавую решетку центрального входа и пролезли через дыру в стене под трибунами.

— Почему не ко мне?

Он легонько щелкнул Лон по носу.

— Потому что твоя мать думает, что мы все еще в Калифорнии, и там, куда мы поедем, она тебя не найдет. — Квик обнял девушку за плечи, прижал к себе, и они побежали к машине, которую оставили чуть дальше, на пустыре.

— Но я не только от своего имени говорю.

— Послушай, Джереми. Мне осточертела ваша болтовня — долг, родина и что там еще…

— Пойми, сейчас нельзя допустить ни малейшей ошибки. На тебя будет смотреть вся страна.

— А мне плевать! Оставьте меня в покое! Я же не тарабаню в вашу дверь, когда у меня проблемы.

— Пегги, ты ведь знаешь, что мы всегда готовы тебе помочь.

— Ну как же! Мчитесь наперегонки.

— В чем ты нуждаешься?

— В деньгах! — рявкнула Пегги.

В аэропорту ее встречал мужчина, чье появление там программой не предусматривалось. Это был шофер Джереми Балтимора, младшего брата Скотта. И ей пришлось сесть в его длинный «кадиллак». Всякий раз, когда она возвращалась в Штаты, повторялось одно и то же: Балтиморы донимали ее советами и рекомендациями о том, что следует и чего не следует делать. Когда они наконец сообразят, что она — вдова Сократа Сатрапулоса, а Скотт и все, связанное с ним и его родственниками, осталось в прошлом. Правда, семейство первого мужа выплачивало ей ежегодно сто тысяч долларов, но это были гроши, которых едва хватало на косметику и на горничную.

Джереми, стараясь сдержать приступ охватившего его гнева, примирительно произнес:

— Пегги, мы просим тебя в последний раз.

— Кто это — мы?

— Я и мои друзья.

— Хороши же у тебя дружки! Стая стервятников, которые думают лишь о том, как извлечь побольше выгоды из своего положения.

— Как только пройдут выборы…

Она агрессивно закончила фразу за него:

— …и как только ты перестанешь быть нам нужна, малышка, можешь катиться ко всем чертям! Нет, это невозможно! До вас мне нет никакого дела и отвяжитесь вы от меня!

— Но речь идет о нескольких месяцах! В ноябре все уже закончится.

— К этому времени я могу околеть.

— Я же сказал, что мы готовы помочь тебе.

— Помочь? Что ты называешь помощью? Сколько?

Джереми нахмурился. Все разговоры с Пегги заканчивались одним словом: сколько? Он глубоко вздохнул и замолчал. Внешне Джереми ничем не напоминал Скотта — он был слишком высокий и массивный. Лишь в его лице, если внимательно присмотреться, можно было уловить некоторое сходство с братом. Да и по характеру они сильно отличались. Скотт всегда выглядел красивым, веселым, жизнерадостным, удивительно искренним. А Джереми, казалось, начисто был лишен присущего старшему брату обаяния, хотя и он, наверное, мог, если бы захотел, быть и веселым, и жизнерадостным, и искренним. Но у него был всегда такой занудный и важный вид, какой бывает у людей, убежденных, что на них держится мир.

— Я не против, Пегги, но придется немного подождать.

— Мне надоело ждать.

— Мы сейчас поддерживаем, как можем, партию. Сама знаешь, выборы стоят очень дорого. Ну и Грек, надо полагать, не оставил тебя на воде и хлебе.

— Ложь! — взорвалась Пегги. — Шесть миллионов долларов! И те положены на имя детей до их совершеннолетия. У меня нет на них никакого права! Вы постоянно чего-нибудь требуете от меня, ничего не давая взамен. Вчера еще раз вы ударили по моей репутации — заставили работать у этого педика-модельера!

— Но это чисто символически!

— К твоему сведению, завтра я иду туда! Но не как заказчица, а как прислуга! Я сыта по горло вашими прикрытиями! И хочу быть свободной!

— Кто же тебе мешает?

— Вы!

Джереми разозлился не на шутку.

— Потому что ты ведешь себя как… как… — Он не находил слов. — Зачем ты ездила в Баран? Ну? Зачем? Чтобы переспать с этим грязным арабом?

Еще минута — и он ударил бы ее, но сдержался при мысли, что эта шлюха тут же в него вцепится. Только не перед шофером… Уже достаточно было скандалов. А что еще может произойти в ближайшие месяцы — об этом страшно и подумать!

— В последний раз, Пегги… Партия…

— Плевать я хотела на вашу занюханную партию! — Она забарабанила в стекло, отделяющее их от шофера.

Лимузин подъехал к тротуару. Вслед ему неслись ругательства, возмущенные гудки других машин. Пегги схватила сумочку и выскочила.

— Подожди! — крикнул Джереми.

— С меня хватит! Слышишь? Хватит! — Она изо всех сил хлопнула дверцей.

Джереми высунулся из машины.

— Пегги!

Но она уже отскочила в сторону и подняла руку, останавливая такси.

— Поехали, — махнул шоферу Джереми.

Лимузин тронулся с места.

Слиман Бен Слиман вынул из кармана ручку и стал поспешно искать лист бумаги. Иногда ему в голову приходили гениальные мысли. Если не записать, то тут же забудешь. И они будут потеряны — не для него, нет, — а для грядущих поколений. Когда-нибудь, если есть на земле справедливость, потомки соберут его изречения в новую священную книгу. Не находя ничего подходящего, он схватил салфетку и нацарапал на ней: «Если враг, которого ты ударил по правой щеке, достаточно глуп, чтобы подставить тебе левую, сломай ему шею!»

Он перечитал написанное и спрятал очередное гениальное изречение в карман. Затем окинул удовлетворенным взглядом роскошный салон. Здесь обычно проходили секретные переговоры и заключались тайные сделки. Салон был частью королевских апартаментов, включавших еще два зала для приемов, четыре спальни, четыре ванных и сауну, где могла понежиться, не мешая друг другу, дюжина гостей. Апартаменты размещались на последнем этаже отеля «Уолдорф Астория», сходство которого с североафриканским базаром было гарантией его инкогнито. За сутки здесь проворачивалось столько людей, что сама английская королева осталась бы незамеченной в этом столпотворении. При условии, конечно, что королева не стала бы бродить по гигантскому бару на первом этаже с короной на голове. Официально апартаменты были сняты на год одной гамбургской фирмой. Но для обслуживающего персонала не было секретом, что здесь обитали вечно пьяные арабы. Впрочем, двухсот тысяч долларов, уплаченных вперед, оказалось вполне достаточно, чтобы клиент не заполнял регистрационную карточку.

У Бен Слимана был свой ключ, открывающий обе входные двери его резиденции. Обычно днем он занимался делами, а ночью устраивал настоящие оргии. Но на этот раз ему предстояло выполнить только первую часть программы. По приказанию Хаджи Тами эль-Садека он должен был немедленно вернуться в Баран, как только доставит Пегги и встретится с тремя нужными людьми.

Звонок в дверь раздался в тот момент, когда Бен Слиман обдумывал свой новый афоризм. И хозяин апартаментов, проклиная все на свете, вышел встречать гостя. Им оказался Али Ганун. Они обнялись и обменялись ритуальным приветствием: «Желаю долгой жизни брату моему».

По отношению к Гануну это приветствие было скорее данью обычаям. У казначея одной из экстремистских палестинских группировок, каковым официально числился Ганун, на счету были два покушения в Иерусалиме и угон самолета с заложниками. Бен Слиман был по-своему привязан к нему и каждый раз спрашивал себя, уж не последняя ли это встреча.

— Ну как? — спросил Али.

— Все в порядке, — ответил Слиман.

— Отлично, — сказал Али. — Моим братьям будет чем сражаться.

— Мы всегда будем рядом с нашими братьями в борьбе за общее дело.

«Общее дело», однако, стоило дороговато. Последний взнос Бен Слимана составил восемь миллионов долларов. Этих денег оказалось достаточно, чтобы снабдить многие сотни человек винтовками, автоматами и гранатометами. Несколько месяцев назад подобные сделки заключались в Ливане, но теперь эта страна перестала быть надежной и место действий переместилось в Цюрих.

— Великий Хаджи поручил передать вам, что любая просьба наших братьев будет исполнена.

Ганун почтительно склонил голову.

— Больше ничего?

— Ничего. Желаю успеха! Да будет Аллах с вами на вашем пути!

Они снова обнялись. Когда дверь за Али Гануном закрылась, Слиман попытался вспомнить, что же ему хотелось записать. Но ничего не вышло. После беседы с этим фанатиком вдохновение у него пропало.

Вторым посетителем был невысокий плотный мужчина с добродушным лицом. Ни внешность, ни костюм, ни манера поведения этого человека никому бы не бросились в глаза — такие ежедневно сотнями встречаются на вашем пути. Но никто из тех немногих, кто его знал, не смог бы с уверенностью сказать, на кого он работает — на ЦРУ, ФБР или на кого-то третьего. За ним числились дела, на которые был способен только агент-профессионал высокого класса, талантливый организатор и тонкий психолог. Его прошлое, пороки и слабости, имя его любовницы — все оставалось загадкой. В настоящее время у него был паспорт на имя Джона Робинсона, торгового агента, пятидесяти двух лет от роду. Единственное, чего он не скрывал, это откровенной ненависти к коммунизму и, казалось, был лично заинтересован в уничтожении этой идеологии, которая, по его мнению, грозила, подобно сифилису, охватить всю страну.

Шестой год Робинсон руководил специальной службой партии республиканцев, занимающейся психологической обработкой населения. В его ведении находились колоссальные средства, выделяемые на проведение избирательной кампании. Робинсон одинаково презирал негров, арабов, евреев, представителей левых движений. Точнее, он презирал всех и был убежден, что практически из любого человека, как из глыбы, можно при желании вылепить все, что найдешь нужным.

Положение республиканцев в те дни было не из лучших. Страна одну за другой сдавала свои позиции: сегодня во Вьетнаме и Анголе, а завтра, глядишь, то же самое произойдет на Ближнем Востоке и в Европе. Уж кто-кто, а Джон Робинсон знал, как делается большая политика: заверения в дружеских чувствах хороши для публичных выступлений, а за кулисами используются все возможные средства — убийства, шантаж, взятки.

— Вы уже получили необходимую информацию? — спросил Бен Слиман.

— Мои люди сейчас этим занимаются. Но у нас не хватает средств.

— Возьмите. — Слиман достал из портфеля чек на десять миллионов долларов, выписанный на «Импорт трейд компании. Эта фиктивная компания, с помощью которой республиканцы осуществляли различные секретные операции, служила своего рода прикрытием.

— Достаточно?

— Пока да.

— Я только что расстался с миссис Сатрапулос. Мы вместе летели в Нью-Йорк.

— И?

— Не думаю, что она готова сделать то, чего мы от нее ожидаем. Эта вдовушка производит впечатление весьма легкомысленной особы. Боюсь, она попросту не сумеет…

— Она — возможно. Но не люди ее клана. Положение у нас сейчас не из лучших. Опросы показывают, что мы здорово отстаем от демократов.

— Но до выборов еще десять месяцев. Демократы даже не назвали имени своего кандидата.

— Это и нас беспокоит. Похоже, они собираются поставить на кого-то нового, на темную лошадку.

— А что делать с Вдовой?

— Придумаем что-нибудь.

— Если мне не удастся ее обработать, сможете ли вы заставить ее сыграть против демократов?

— Два моих человека подкупили одну журналистку. Они готовят досье, которое свяжет Пегги Сатрапулос по рукам и ногам.

— Будем надеяться. Я лично сожалею, что приходится прибегать к подобным крайностям. Миссис Сатрапулос — очаровательная особа.

— К несчастью, высшие интересы…

— Увы!

— Нет же, мы вовсе не хотим, чтобы какие-то безответственные экстремистские группировки наносили вред экономике нашей страны. Мы ничего не имеем против вас и уважаем ваш народ. — Бен Слиман сделал паузу и посмотрел на свою собеседницу.

Это была женщина редкой красоты с волосами цвета воронова крыла и темными глазами с фиолетовым отливом. Когда она улыбалась, ей можно было дать не больше двадцати пяти лет. Но она выглядела женщиной без возраста, когда вела деловые разговоры, перемежая свою речь цифрами. Ее звали Эстер Эдлак, она была еврейкой и очень интересовала израильские спецслужбы.

От Бен Слимана Эстер периодически получала огромные суммы, предназначенные для покупки оружия. Эмиры в этом случае не жалели денег, считая, что Израиль может приостановить хотя бы на время распространение в арабском мире социалистических идей. Складывалась парадоксальная ситуация: одни арабы передавали Израилю крупные средства для борьбы с другими арабами. Бывали случаи, что один и тот же поставщик оружия за деньги, полученные от Бен Слимана, одновременно выполнял заказы и той и другой стороны.

— Мне нужно идти, — сказала Эстер.

Она ненавидела Бен Слимана всей душой. Чек, который он только что дал ей, жег Эстер руки. Но она не швырнет его в лицо этому мерзкому типу. Его деньги помогут ее народу уничтожить как можно больше арабов, похожих на Бен Слимана. Она потянулась за своей шубой и не видела, как сановный хозяин апартаментов вожделенно сглотнул слюну, восхищаясь округлостью ее бедер, туго обтянутых джинсами. Он многое отдал бы, чтоб…

— Послушайте… — начал он.

Эстер обернулась и холодно спросила:

— Что еще?

Бен Слиман уже открыл было рот, но передумал и пробормотал что-то невнятное:

— Нет… Ничего… Извините.

— До свидания.

— До свидания.

Эстер вышла, неслышно закрыв за собой дверь. Бен Слиману оставалось только уложить вещи, в аэропорту Кеннеди его ожидал «боинг». И вдруг память подсказала ему афоризм, который он хотел записать перед приходом Али Гануна. К сожалению, едва он взял ручку, как в мозгу всплыло, вытесняя все остальное, воспоминание о бедрах Эстер. Какие уж тут мысли!

— Ну вот! — разозлился он, думая о будущих поколениях, которые так и не узнают, что они потеряли.

Едва Нат успела лечь в постель, как зазвонил телефон. Пегги немедленно хотела видеть подругу.

— Дорогая, я только что приняла снотворное, — пыталась объяснить Нат. — Давай лучше встретимся завтра.

— Бери такси и побыстрее приезжай!

Нат натянула брюки, затолкав в них ночную сорочку, закуталась в шубу, взяла ключи и, отчаянно зевая, вышла. Она не могла отказать Пегги, чувствуя себя виноватой перед ней за случившееся на острове Калленберга, и десять минут спустя уже была у ее двери.

— Сделай мне кофе, дорогая. Я сплю на ходу. А что, собственно, случилось?

Пегги сняла трубку внутреннего телефона.

— Эмили, чашку крепкого кофе. — И, повернувшись к Нат, добавила: — Да проснись ты, я оказалась в безвыходном положении.

— Что? — спросила Нат, превозмогая зевоту.

— Если б ты только знала, что со мной происходит!

— Рассказывай…

— Тебе известно, что я побывала в Баране. А кстати… Подожди минуточку. — Пегги повернула висевшую на стене картину Дега, за которой скрывался сейф, набрала шифр и достала оттуда футляр. — Взгляни-ка.

Нат привычным жестом открыла крышку и ахнула:

— О! — Глаза у нее загорелись. — Откуда у тебя эта прелесть?

— От эмира Барана.

— Твой эмир знает толк в красивых вещах! — Пальцы Нат с хищной нежностью перебирали бриллиантовые звезды ожерелья.

— Надень его, — предложила Пегги. — Иди полюбуйся на себя.

Нат кинулась к зеркалу.

— Потрясающе! Оно великолепно смотрится даже на ночной сорочке. Да, арабы умеют жить.

— Это тебе не Джереми! — В голосе Пегги прозвучала злорадная нотка. — Кретину пришло в голову ждать меня в аэропорту. Одного не понимаю, откуда он узнал обо всем?

— Чего он хотел?

— Все того же. Выборы… Чтобы я не высовывалась… Нат, скажу прямо, — она чеканила слова, — я больше так не могу! Надоело потакать им! Я задыхаюсь! Когда был жив Сократ, меня ничто не волновало. Я только ставила свою подпись. И все.

В комнате воцарилась тишина. Нат опасалась, не напомнит ли имя Грека об их недавней ссоре. Пегги тогда пришла к ней злая, мертвенно бледная и обрушила на нее град упреков, считая, что подруга расстроила ее брак. В тот вечер они чуть было не стали врагами. Но Нат отвечала на оскорбления ледяным молчанием. И Пегги вскоре выдохлась. Потом они долго вдвоем обсуждали, кто же мог подложить такую свинью. Но это так и осталось тайной, несмотря на целую армию детективов, которым подруги поручили расследование.

— Со Скоттом тоже… — продолжала Пегги, догадавшись, о чем думала Нат.

— Скотт был поприжимистей.

— У него не было выбора. Ему приходилось платить мои долги. Но его отец, вот тот не считался с расходами! Знаешь, сколько он мне дал, чтобы я не подавала на развод перед президентскими выборами? Миллион долларов.

Тихо постучав, вошла Эмили с дымящимися чашками кофе на подносе. За пятьдесят долларов в неделю (плюс еда, жилье и одежда) она была обязана никогда не выбрасывать остатки обеда или ужина, затыкать початые бутылки, пока их не перельют в другую емкость, штопать порванные чулки хозяйки. В праздничные вечера они с Муди имели право доесть то, что оставалось от гостей. Сейчас Эмили хотелось только одного — скорее уйти отсюда и лечь спать.

— Я вам еще нужна?

— Да.

— Слушаюсь. Вам стоит только позвонить.

Пегги подождала, пока горничная выйдет, и затем бросилась к Нат.

— Я на мели, понимаешь? У меня нет ни гроша.

— Как так?

— Ты единственная, кому я могу признаться, а ты не веришь! Только ювелиру в Афинах я задолжала двести тысяч долларов. Кто это оплатит? Где я их возьму?

— Правда?

— Ну да! А мой гардероб?

— Как? Разве Гений не одевает тебя бесплатно?

— Не могу же я постоянно носить его модели. Последняя коллекция Аттилио просто ужасна! А сколько я должна в Риме и Париже!

Нат удивленно приподняла брови.

— И они смеют брать с тебя?

— Не все, конечно. Но некоторые — да.

— Ну и наглецы!

— Знаешь, на какие деньги я живу? На триста тысяч в год. Ты смогла бы?

— Нет.

— Представь, я тоже не могу.

— Да, это ужасно! Но почему бы тебе не обратиться к Балтиморам?

— Когда дело касается денег, они делают вид, что не понимают.

— Пригрози им, что напишешь мемуары.

— Мне еще дорога моя шкура.

— Ты шутишь? Они не посмеют.

— Я для них кобыла, которая произвела на свет будущих королей этой проклятой династии! Моя миссия окончена, и теперь я им мешаю… Вот если бы я ушла в монастырь, они были бы счастливы. И это еще не все. Меня очень беспокоит Чарлен. Я наняла сыщиков, чтобы проследили за ней.

— Боишься, что она спит с парнями?

— Нет, на этот предмет я спокойна. Слишком она нескладная. Кто на нее позарится? Ни фигуры, ни грации — как мешок!

— С возрастом изменится.

— Не думаю, она всегда была некрасивой. А тут узнаю, что она связалась с бандой молодых кретинов, мечтающих перестроить мир.

— Ей же еще восемнадцати нет.

— Боюсь, что она употребляет наркотики. Они все теперь курят. Девчонки, едва исполняется тринадцать лет, уже ходят с сигаретой в зубах! И с ней такое могло случиться.

Пегги закурила, нервно затянулась и тут же раздавила сигарету в пепельнице.

— Извини, Нат! Целый вечер тут плачусь. Но я не для этого тебя позвала. Знаешь, у меня возникла идея, как одновременно убить двух зайцев. Имеется в виду — поправить свое финансовое положение и отравить жизнь семейке первого мужа.

— И что же ты надумала? — спросила Нат.

— Выйду замуж.

— Но за кого?

— Еще не знаю. Рассчитываю на твою помощь. Картотека у тебя еще хранится?

— Конечно!

— Где она?

— В моем банке, в сейфе.

— Привези ее завтра утром. Я даю себе два месяца, чтобы стать миссис какой-то там… И ни дня больше!

Люси Мадден решила пойти немного отдохнуть. Три часа кряду Гордон и Грант допрашивали ее с такой дотошностью и профессионализмом, что ее первоначальные подозрения только укрепились: парни эти, конечно же, не журналисты. Похоже очень, что они работают на какую-то секретную организацию. И это надо выяснить. Итак, если подвести итог, ей известно, с кем она имеет дело. Они, судя по всему, тоже не дураки и вряд ли искренне верят в то, что им удалось ее провести. С грацией бегемота она плюхнулась на свое ложе, прогнувшееся под ее весом. В противоположность многим женщинам, Люси начала свой путь к славе не в кровати, а под кроватью. Этот необходимый в спальне предмет сыграл роль символа как в ее профессиональной карьере, так и в ее фантазиях. Что касается фантазий, то особым смыслом было преисполнено — «в кровати», ибо и в шестьдесят два года она оставалась девственницей и, считая себя чуть ли не мученицей, с горечью думала, что другого ей не дано. Сколько раз по ночам, несмотря на страх, Люси оставляла дверь в квартиру открытой в надежде, что кто-нибудь зайдет и изнасилует ее. Но годы шли, а ей так ни разу и не удалось покувыркаться с парнем «в кровати». Зато повезло в другом: однажды, спрятавшись «под кроватью», Люси получила возможность поприсутствовать при шалостях, так сказать, одной известной супружеской пары. Она сделала из этого свою первую статью, послужившую трамплином к ее будущей блистательной карьере.

Как давно это было — еще в тридцатые годы.

— Шлюха! Шлюха!

— Заткнись, маленький негодяй!

Так обращался к престарелой девственнице ее любимый попугай Артур. Он жил в спальне хозяйки и мог наблюдать ее в самые интимные моменты бытия. Слова, которые он выкрикивал, приводили ее в экстаз, поскольку в своем сексуальном развитии Люси не продвинулась дальше четырехлетнего возраста. Стоило Артуру обозвать ее шлюхой, как она безумно возбуждалась, отдавая тело в полную власть пьянящим, сумасшедшим грезам, которые завершались тем, чем должны были завершиться, хотя она и не позволяла себе прикосновений к эрогенным зонам. Нет, не совсем так. Она переворачивалась на живот и прерывистым голосом гудела: «Маленький негодяй!».

— Шлюха! Шлюха! — И Люси впадала в странный транс, сопровождавшийся неистовым трением живота о простыни.

Под предлогом работы над статьей о порнографии Люси частенько поручала своим секретаршам покупать ей непристойные журналы. Но в то же время она сгорала от стыда при одной только мысли, что могли подумать эти девчонки. Вдруг они догадаются, что журналы нужны ей лично?

Люси растерянно пожирала глазами страницу за страницей. Господи! Она и предположить не могла, что подобные позы существуют в действительности. Наконец, пресытившись до отвращения и вся дрожа, она снова начинала ворковать:

— Артур! Маленький негодяй!

— Шлюха! Шлюха!

Как всякая женщина, проповедующая феминизм, Люси презирала представительниц своего пола. Презирала потому, что походила на них, живя в неосознанном ожидании того, чем Творец — увы! — не одарил ее. Ненависть, которую она испытывала к мужчине-самцу, по силе была соизмерима лишь с подавляемым в себе желанием. В молодости раза два-три ей подворачивался случай, и она могла бы… если б захотела. Но позволить, чтобы в тебе видели только предмет вожделения? Нет, никогда! И Люси, сама того не заметив, стала просто предметом.

— Негодяй! Маленький негодяй!

— Грязная шлюха! — вяло прокричал попугай, занятый чисткой своего клювика.

Люси лежала, размышляя, не достать ли ей из сейфа «папку для журналов». До чаепития оставался час, и можно еще, пожалуй, успеть… Но зазвонил телефон. Это оказался Гений. Его она еще как-то терпела, потому что Аттилио боялся ее.

— Джованни! Я от тебя не отстану. Рассказывай немедленно, что мы, женщины, будем носить в этом сезоне?

Слушая объяснения Гения, она зажала трубку рукой и бросила Артуру:

— Негодяй!

— Шлюха!

— Я потрясена! — Эти слова были обращены уже к Аттилио. — Где вы только находите эти идеи?

Люси свободной рукой потянулась к лежащим на столике шоколадкам, загребла пятерней горсть и запихнула в рот. Не переставая жевать, она продолжала вставлять реплики:

— …неужели… вы не шутите?.. восхитительно…

И вдруг она поперхнулась, проглотив, не жуя, целую шоколадку.

— Но она же разорит вас! Вы с ума сошли!

В ответ Аттилио заговорил так быстро, что Люси не удавалось вставить ни слова. Наконец он замолк, и она сказала уже нормальным тоном:

— Секундочку, я помечу… Конечно же, буду!

Информация была из первых, как говорится, рук. Итак, через восемь дней Гений представит свою новую коллекцию под названием «Кибернетика». Но не это в его сообщении было главным. Ошеломляющей оказалась вторая новость: Аттилио нанял Вдову! Да еще пригласил эту дуру председательствовать на презентации коллекции!

— Шлюха! — пискнул попугай.

— Заткнись! — Хозяйку Артура теперь волновали другие проблемы.

Она немедленно напишет самую ядовитую за всю свою карьеру статью. По рукам от волнения прошла дрожь. Люси, чтоб попугай не отвлекал ее, набросила на клетку черный сатиновый чехол.

— Гаденыш!

Но Артур, несмотря на внезапно наступившую ночь, не сдавался и напоследок возмущенно выкрикнул слабеющим голоском:

— Грязная шлюха!

На это Люси со злорадным ликованием ответила:

— Это Пегги — шлюха, а не твоя мамочка!

Она ринулась к пишущей машинке и жестом пианистки распрямила пальцы. Вдова получит великолепный «подарок» — ведь статья выйдет в день презентации коллекции Аттилио.

Она перестанет быть Люси Мадден, если Пегги сумеет подняться после такого удара! Пальцы Люси легли на клавиши. Она колотила по ним с такой яростью, словно за каждой из букв скрывалось ненавистное лицо ее жертвы.

— Я не могу на тебя так смотреть… Не двигайся. Я сейчас сделаю то же самое.

Несколько лет назад Нат приобщила подругу к занятиям йогой. Пегги, не способная к какому бы то ни было творчеству, обладала тем не менее удивительным даром адаптации и имитации. Ей было в высшей степени безразлично, с какой целью люди всем этим занимаются, ее попросту задевало, что кто-то мог управлять своим телом лучше, чем она.

— Не торопись! — посоветовала Нат. — Потихоньку!

Вот уже добрых пять минут она стояла на голове. Это, по ее мнению, благотворно влияло на ее мозговое кровообращение. Подруги основательно устали, разбирая картотеку, собранную Нат. Карточки были заведены примерно на двести лиц мужского пола и очень напоминали полицейские досье. Почти каждый из упомянутых людей был довольно известен, и всех объединяли, независимо от возраста и национальности, размеры их состояния. В этом списке мог фигурировать только тот, кто владел капиталом не менее чем в сто миллионов долларов. Это, по грубым подсчетам, давало годовой доход в десять миллионов. Только на такие деньги можно прожить безбедно.

— Теперь все в порядке, я тебя вижу нормально. — Пегги тоже стояла на голове, и ощущение было таким, будто сила тяготения неожиданно стала действовать в обратном направлении. Голова, как ей казалось, упиралась в потолок, а ноги свободно раскачивались в пустоте в трех метрах от люстры, привинченной почему-то к полу.

Нат всегда жила на доходы своих настоящих и бывших мужей, как живут те, кто делает деньги на случке беговых лошадей. Ей понадобилось лет двадцать, чтобы собрать картотеку возможных претендентов в мужья. Зато теперь достаточно было одного взгляда на эти записи, которые уточнялись изо дня в день, чтобы точно знать, кого, где и как можно загарпунить. Мужчины в ее глазах были настолько глупы, что легко становились добычей умной женщины. Интуиция еще ни разу не подводила Нат, она всегда безошибочно выходила на того, кто обогатит ее и сделает вдовой. Из восьми ее очередных мужей четверо уже отправились в лучший мир — кто от старости или по болезни, кто от злоупотребления алкоголем, а кто и от чрезмерного тщеславия. Такое случилось, например, с Гэсом Бэмбилтом, который, будучи мертвецки пьяным, нырнул в бассейн на семьдесят втором этаже принадлежащего ему небоскреба.

— Еще кофе?

— Да.

Не меняя позы, Нат протянула руку и нажала спрятанную под ковриком кнопку. Тут же появился ее камердинер, которому пришлось согнуться в три погибели, чтобы посмотреть в лицо хозяйке.

— Сэм, подай кофе.

— Слушаюсь.

— Ай! — застонала Пегги. — Судорога…

— Не делай резких движений. Разворачивайся постепенно и прими позу зародыша.

— Мне не стоило вообще из нее выходить.

— Ну что, снова возьмемся за работу? — Нат разогнулась и встала. Ее стратегическое оружие разместилось на широком кожаном диване. Помимо имени и даты рождения потенциального кандидата в мужья в карточке давалась подробная информация о его родословной и наследниках, болезнях и несчастных случаях, физических данных и сексуальных предпочтениях, вкусах и увлечениях. Указывались адреса его банков, размеры состояния в наличных деньгах, перечислялись объекты движимости и недвижимости, которыми он владел, прилагалось полное описание его коллекций. Последний пункт, не очень интересовавший Нат, содержал перечень почетных званий кандидата. Это при необходимости давало возможность войти в среду, где вращались самые состоятельные люди. Пегги взяла три отобранные карточки, еще раз задумчиво на них посмотрела и неуверенно покачала головой.

— Этих троих я знаю. Особого восторга они не вызывают. У тебя нет ничего другого?

— Думается, в твоей ситуации они очень даже годятся.

Сэм принес кофе. Нат и Пегги сделали по глотку.

— Лучше Арчибальда Найта, уверяю, ты не найдешь.

— С какого он года?

— Родился 13 февраля 1889 года под знаком Водолея.

— Но ведь ему…

— Ну и что? Какая разница? Лучше послушай… Свой первый миллион Найт заработал в 1919 году на обмундировании для американской армии, высадившейся во Франции в конце первой мировой войны. И вообще, чего он только не производил! В промышленных кругах ему дали кличку «Спрут».

— Да знаю я все это.

— Его настоящее состояние оценивается в миллиард долларов. Физических недостатков нет, только легкая хромота — следствие падения с лошади. Вегетарианец, алкоголя не употребляет. Жена умерла тридцать лет назад. Сыну шестьдесят семь лет.

— Ничего себе! Хороша я буду в роли мамочки такого «бутуза»!

— Не беспокойся. Им занимаются няни. Найт держит его в клинике для умственно неполноценных.

— А если папочка умрет, он унаследует его состояние?

— Чепуха! Дебилы лишены права наследования. Я узнавала…

— Ты уверена?

— Когда-нибудь я теряла время зря? Ну-ка, взгляни, это что-то новенькое. Наш Арчибальд, оказывается, извращенец.

— Что?!

— Больше ничего нет, только одно слово — «извращенец».

— Но как это понимать? Он визионист, педераст, мазохист? Бьет плеткой маленьких девочек? Четвертует маленьких мальчиков? Или бегает на четвереньках? Мне нужна точная информация о человеке, с которым придется иметь дело.

Нат расхохоталась.

— Если все пойдет по плану, скоро узнаешь. Не перебивай. Он получает колоссальные дивиденды с капитала, вложенного в банки, биржи, в текстильную и тяжелую промышленность. Коллекционирует художников Возрождения. Владеет скульптурами Якопо делла Кверча, Поллайоло, Верроккьо, картинами Перуджино, Мантеньи, Беноццо Гоццоли и т. д. Двадцать два сантиметра…

— Что ж, похоже, Найт именно тот тип, который может отравить жизнь Балтиморам. Он похож на них! Кто второй?

— Менее известен, чем Арчибальд, но его состояние столь же внушительно… Сильвио Торрико, родился в 1901 году в Портофино, сын местного судовладельца. Пробовал разные профессии. Владеет самыми крупными автомагистралями. Платит налоги с восьми миллионов долларов ежегодного дохода. Одержим игрой: карты, рулетка, скачки, бокс. А вот и маленькая закавыка! Содержит нескольких любовниц, не жалея на них денег.

Пегги пожала плечами.

— Шлюхи.

— Вдовец. Холост в настоящее время. Детей нет. Восемнадцать сантиметров.

— Достаточно! Давай третьего. Этот, по крайней мере, родился…

— Джон Дерутланд. Пэр королевства Англия. Герцог. Владеет заводами по производству резины. Имеет плантации в Бразилии, охотничьи угодья в Южной Ирландии. Коллекция семейных драгоценностей, имеющих историческую ценность. Кстати, его род ведет свое начало с 1008 года, и если они ничего не распродали… Яхта «Эль-Негро» с экипажем в тридцать человек. Родился 12 марта 1922 года. Разведен с леди Пенелопой. Дивиденды в тяжелой промышленности. Роскошный образ жизни. Двенадцать сантиметров.

Пегги нетерпеливо махнула рукой.

— Да уймись ты со своими сантиметрами. Можно подумать, что у тебя это мания.

Нат бросила на нее удивленный взгляд.

— Ты вышла бы замуж, не зная заранее, какой член у твоего будущего мужа?

У Фредди замерзли ноги и совсем онемели руки, но по коридору, несмотря на поздний час, все еще шныряли какие-то подозрительные личности. Когда они появлялись, детектив делал вид, что вышел от кого-то и направляется к лестнице. Нико остался внизу, в машине, там было тепло и работало радио. Хорошо, если ему не пришло в голову смыться в другой, менее опасный квартал. После полуночи редко кто осмеливался появляться на улицах Гарлема. Фредди сделал еще одну попытку — подкрался на цыпочках к двери, из-под которой виднелась полоска света. Внезапно свет в коридоре погас, и в наступившей темноте стал явственнее ощущаться тяжелый тошнотворный запах, идущий от лестничной клетки — запах застарелых окурков, выставленных у входа пакетов с мусором и пищевыми отходами. Ко всему этому примешивалось еще что-то, чего детектив не мог определить.

Когда глаза привыкли к темноте, Фредди увидел, что лучик света пробивается через замочную скважину. Нагнувшись, он заглянул в нее. Через отверстие для ключа он заметил часть кровати, на которой лежали четыре ноги: нога мужчины, нога женщины, опять нога мужчины и снова женщины. Ничего больше разглядеть не удалось. Только ноги, и то — до икр. Может, они вовсе не голые? Но вдруг ноги исчезли… И на какую-то секунду в поле зрения Фредди появился высокий парень с волосами цвета спелой соломы. Совершенно голый. Что ж, все ясно. Детектив помчался вниз по лестнице. Бьюик с выключенными фарами стоял у перекрестка. Он дернул дверцу, но она оказалась закрытой. Тогда Фредди постучал в стекло и прижался к нему лицом, чтобы Нико мог узнать своего.

— Где тут поблизости открытый бар? Двигай!

— Горит, что ли?

— Они в постели. Голые.

— Ну и что ты собираешься делать?

— Позвоню ее матери.

— У тебя с головой не в порядке. Взгляни на часы!

— Ну и что? Она велела мне звонить в любое время, хоть днем, хоть ночью.

— Это так говорится… Сейчас уже два часа ночи!

— Трогай! Остановись, где открыто. Я все же позвоню!

Тяжелый «бьюик» сорвался с места, проскочил на красный свет и повернул направо.

Рони Бейли был писателем. По крайней мере, так считал он сам. А точнее, хотел им стать. Несколько написанных Рони романов так и остались лежать на полках, их никто и не думал покупать. Разве он виноват, что его книги не были косноязычным сиюминутным чтивом, которое с помощью ловких дельцов чаще всего попадает в бестселлеры. Если бы он только захотел! Успех других казался ему дутым, легковесным, иными словами — незаслуженным. Терпение! Рони писал не для кретинов-современников. Когда угаснут эти мимолетные светлячки — жертвы собственной ничтожности! — потомки оценят творчество Рони Бейли. Его книги на законных основаниях попадут в университетские программы, а школьники станут изучать родной язык по его произведениям. Конечно, он не сможет насладиться своим триумфом — его уже не будет на свете. Ну и что из того? Разве не жили в нищете Селин, Амброз Бирс и Рембо?

Время, однако, шло, а признание не приходило, и у Рони поубавилось уверенности относительно лучезарного будущего. Восторженные отзывы немногих друзей уже не могли снять годами копившуюся в нем злобу на тех бездарных выскочек, которые наживались на огромных тиражах своих книг. Короче говоря, эти свиньи жили, ели, путешествовали, ничуть не сомневаясь в своем будущем. Правда, у него еще была Пегги…

Эта женщина, которую все считали легкомысленной, морально поддерживала его как никто другой. Десять — двенадцать страничек текста, над которыми он работал неделями, вызывали у нее именно такую реакцию, какую он и ожидал. Пегги искренне восхищалась его изысканным стилем, по нескольку раз перечитывая цветистые, исполненные глубочайшего смысла фразы, которые, по ее мнению, доходили прямо до сердца.

К несчастью, хватило бы пальцев одной руки, чтобы пересчитать тех, кого, кроме Пегги, интересовали литературные опусы Рони. «Конечно, — размышлял он. — Даже образованные люди теряются в моем обществе. Как это тяжело — носить в себе такое интеллектуальное богатство и делить его лишь с горсткой избранных».

Его рука потрогала в кармане две сложенные вчетверо странички. Найдет ли Пегги время прочитать их? По стажу Рони был самым давним ее любовником. Когда она хотела его видеть, то звонила в любое время суток. И он тут же являлся. Иногда она, голая, сразу кидалась к нему навстречу, прежде чем Рони удавалось сказать хоть слово.

Два часа ночи… Нет, она, конечно же, позвала его ради «этого», а вовсе не затем, чтобы обсуждать его творения. Поднимаясь на сорок третий этаж, Рони с горечью думал, что по большому счету между ним и вибромассажером особых различий не было. Единственное отличие заключалось в том, что он мог говорить, а вибромассажер просто гудел, выполняя свои функции. С ним Пегги можно было ничего не опасаться. Все происходило без всякого риска, так сказать, стерильно. Раздевание, постель, ванная, мыло, халат… Рони нажал на кнопку звонка. Ему открыла взволнованная и совершенно одетая Пегги. Не ожидая, пока за ним закроется дверь, она вернулась к телефону. Рони хотел было взять лежащие рядом на столике карандаш и блокнот, но она не позволила.

— Повторите адрес! — Пегги быстро записывала. — Сейчас приеду. — И, повернувшись к Рони, выпалила: — Неприятности с дочерью. Мне очень жаль, но сегодня ты не можешь остаться, я должна привезти ее домой.

Натянув пальто, она схватила сумочку, ключи и, не дожидаясь ответа, выбежала в холл, вскочила в лифт. Оттуда донесся ее голос:

— Захлопни дверь, когда будешь уходить!

— Это здесь. Третья дверь по коридору. Может, мне войти первым?

Пегги, не отвечая, шла вперед. Нико и Фредди семенили позади. Нико предложил еще раз:

— Может, мне войти…

Она рассеянно глянула на детективов, словно видела их в первый раз, и категорически бросила:

— Убирайтесь!

Они нерешительно топтались в коридоре, не зная, что делать. Пегги постучала в дверь.

— Пошли, — шепнул Фредди Нико. — Подождем внизу. — И они побрели на лестничную площадку.

Сердце у Пегги колотилось так, что казалось, еще секунда — и оно выскочит из груди. Кипя от злости, она решила надавать пощечин этому мерзавцу, а Лон за уши притащить домой. А что будет потом? Дверь приоткрылась… Сначала показалась прядь золотистых волос, потом лицо с поразительными голубыми глазами, которые округлились от удивления, но в ту же секунду сузились в щелочки от улыбки, которую парень никак не мог сдержать. Потом дверь распахнулась, и Пегги увидела убогую комнатушку, главным украшением которой была кровать, а на ней лежала нагая Лон. У Пегги защемило сердце. Но прежде чем она опомнилась от изумления, парень прыснул со смеху. Да он чокнутый, этот тип! Придерживая обмотанное вокруг бедер полотенце, он с трудом произнес:

— Лон! Твоя мать! Твоя мамуля!

Лон приподнялась и устремила неподвижный взгляд прямо в лицо матери. Вся ее поза выражала решительность, которой раньше за ней не замечалось.

— Одевайся! — скомандовала Пегги.

Дочь не шелохнулась. А дальше стали происходить совсем уже невероятные вещи: парень преспокойно улегся в постель рядом с Лон. И Пегги растерялась.

— Зачем? — спросила Лон.

— Поедем домой!

— О каком доме ты говоришь? У меня его нет.

— Чарлен, ты поедешь со мной немедленно! А этот мерзавец пусть убирается!

— Еще чего! — лениво огрызнулся Квик и спокойно закурил. — Я у себя дома. Или почти что дома.

— Чарлен! — крикнула Пегги дрожащим голосом. — Ты хотя бы отдаешь себе отчет?

— В чем, мама?

— Ты все сказала? — заорала Пегги. Изумление уступило место бешеной ярости. Ее дочь, еще вчера сосавшая соску, сегодня валялась в этой мерзкой комнате с уличным бандюгой! Она бросилась к Лон, сдернула простыню и схватила негодяйку за руку.

— Эй! — вмешался Квик. — Не надо так нервничать.

— Шлюха! Потаскуха! А ты заткнись! Я тебя за решетку отправлю.

Она размахнулась, чтобы ударить Квика, но тот небрежно парировал удар.

— Не вмешивайся, Квик, — попросила Лон. — Я ухожу.

— Почему? Это ей надо уйти.

— Что?! — опять закричала Пегги. — Сволочь! Бандит!

Лон без всякого стеснения стала одеваться, а взбешенная, растерянная Пегги старалась заставить себя не смотреть на нее.

— Давай сюда твои документы! — повернулась Пегги к Квику. И вдруг представила себе, какой смешной она выглядит в глазах этого блондинчика, спокойно курившего сигарету. А Чарлен, невозмутимая и равнодушная, вела себя так, словно спектакль, который разыгрывала мать, не имел к ней никакого отношения.

— Вы случайно не из полиции? — поинтересовался Квик.

— Негодяй! Ты обо мне еще услышишь! Чарлен, ты готова?

— Почти.

— Лон, — обратился к девушке Квик. — Хочешь я ее выведу?

— Не надо. Я сама все улажу.

Ошеломленная Пегги не верила своим ушам. Господи! И это говорит ее дочь! Сама себе она казалась случайным свидетелем какого-то очень важного события, главным участникам которого было наплевать на ее присутствие.

Она машинально взяла протянутую Квиком сигарету, но тут же опомнилась и, швырнув ее на пол, выбила у него из рук пачку.

— Вам повезло, что вы ее мать, — сказал Квик улыбаясь.

— Я готова, — повернулась к ней Лон.

Пегги широко распахнула дверь. Дочь не спеша подошла к Квику, обвила его шею руками, что-то зашептала на ухо. Квик одобрительно кивнул и поцеловал ее в нос. Это было уж слишком! Пегги в эту минуту показалось, что она попала на неизвестную планету, где существовали неизвестные ей законы и правила игры, где ее воля и желания ровным счетом ничего не значили.

— Да идешь ты наконец? — зашипела она на Лон.

Ничего себе положеньице! Вместо того чтобы показать свою власть, она растерянно стоит и ждет, когда ей позволят уйти.

Мать и дочь вышли в коридор, пропахший вареной капустой.

— Иди впереди! — командовала Пегги. — С завтрашнего дня ты уже никуда не выйдешь.

Лон пожала плечами и стала спускаться по лестнице. А Пегги, двигаясь за ней шаг в шаг, не могла отделаться от мысли, что она не лучшим образом сыграла роль. Раньше ей и в голову не могло прийти, что бывают ситуации, когда и в собственных глазах приходится выглядеть законченной дурой.

Глава 4

— Вы как всегда прелестны.

— Всегда?

— Точнее вечно. И почему я на вас не женился?

— Думаете, я бы согласилась?

— Кто знает? Может быть, придут времена, когда я буду в расцвете лет…

Они оба улыбнулись шутке.

Что восхищало Нат в Арчибальде, так это его чувство юмора.

Через несколько месяцев ему стукнет восемьдесят восемь, но, несмотря на возраст, от него исходило какое-то странное очарование. Правда, так бывало не всегда. Временами Нат замечала, как его взгляд вдруг затуманивался и Арчибальд становился похожим на мумию. Моменты отрешенности длились, как правило, не больше четырех-пяти секунд и очень редко — секунд десять. Затем в нем вновь вспыхивало пламя жизни и начинали блестеть глаза. Одно ласковое слово, и его губы растягивались в слегка иронической улыбке, а симпатичные ямочки на щеках делали мягче жесткие черты лица.

«Как он великолепно выглядит, — думала Нат. — Стройный, сухощавый, ни капли лишнего веса, всегда безупречно элегантный. В нем все, даже морщины, лишь подчеркивает неуемную жажду жизни и по-юношески задорную манеру поведения».

Соперники Арчибальда Найта утверждали, что он питается кровью своих сотрудников. Своей неутомимой энергией он изматывал тридцатилетних, выжимал из них все соки, ошеломлял цифрами. Найт мог разбудить любого из них звонком среди ночи, чтобы пожелать приятных сновидений. Он держал свою команду под колпаком, не давая возможности расслабиться. Бывали дни, когда его подчиненные не имели ни минутки свободного времени чтобы сбегать перекусить или, скажем, завернуть в туалет, словно самому Арчибальду эти естественные потребности были совершенно несвойственны. Он мог в один и тот же день вызвать к себе поочередно с десяток директоров предприятий и устроить им разнос. Те покидали его кабинет подавленные, внезапно постаревшие и выглядели в эти минуты гораздо старше, чем шеф.

— А вы еще способны покорять женские сердца! — сказала Нат.

— Бог с вами! Такой старик как я!

— Вы мне не верите?

— Скажите, о ком вы ведете речь, и мы посмеемся вместе.

— Угадайте!

— Английская королева?

— Пегги Сатрапулос.

В его глазах вспыхнули лукавые огоньки.

— Она все еще Сатрапулос?

— Конечно, она же вдова.

— Разве она не вышла замуж? Я когда-то хорошо знал ее бывшего свекра, старого Балтимора.

Нат, не выдержав, хихикнула.

— Вас рассмешило слово «старый»? Вы правы, он был моим ровесником. Да, полвека отделяет нас от вашего поколения. Я даже преуменьшил… Скажем, век — и на этом точка!

— Должно быть, это потрясающе…

— О чем вы?

— Достичь вершин власти и почивать на лаврах.

— Ну что вы, такая юная, можете знать об этом?

— Довольно много.

— Вы преувеличиваете…

— А вы, оказывается, пессимист.

— Скорее реалист.

— Не скажите! Ваша репутация свидетельствует совсем о другом.

— Богатым часто приписывают многое из того, чего на самом деле нет.

«И стараются им побольше продать», — мелькнуло в голове у Нат. Ходили слухи, что в бронированных подвалах принадлежащего Найту ранчо хранятся бесценные творения искусства, которые, кроме Арчибальда, никто никогда не видел. Поговаривали и о том, что он не имел привычки при покупке той или иной картины интересоваться, откуда она взялась. К музеям Найт относился с презрением, считая, что тупые взгляды невежд оскверняют шедевры искусства. Разве может возникнуть у нормального мужчины желание выставить напоказ перед слугами обнаженное тело собственной жены? Он был убежден, что высшее наслаждение от созерцания шедевра можно получить лишь тогда, когда остаешься с ним один на один. А это возможно при условии, если ты им владеешь. Никто не мог похвастаться тем, что когда-либо спускался в «пещеру» этого современного Али-Бабы. А из церквей и музеев по-прежнему ежегодно исчезали навсегда картины и драгоценные реликвии.

— Ваша подруга имеет отношение к выборам?

— Вот уж нет. Из-за политики она уже потеряла своего первого мужа.

— Да, он был вполне приличным молодым человеком. Старики остаются жить, а молодые умирают. Это несправедливо.

— Старый тот, кто умирает первым.

В серых глазах старика мелькнул огонек.

— Ну-ка, ну-ка, это интересно. Повторите! Это ваша мысль?

— Нет, армянская пословица.

В салон вошел камердинер и молча поклонился.

— Разрешите пригласить вас к столу, — сказал, поднимаясь, Арчи. — Все уже готово.

Нат встала и прошла первой. Главным козырем она не без оснований считала свою фигуру и была уверена, что даже этот почти столетний старец…

— Если увидите вашу подругу, передайте, что буду рад с ней познакомиться. Привозите ее сюда. Я расскажу ей нечто такое, что ее очень удивит.

— А можно мне узнать этот секрет? — спросила Нат.

— Нет. Он касается только нас двоих. Обещаю, что она покраснеет.

События, по мнению Нат, развивались как нельзя лучше. Одной встречи хватило, чтобы заставить старца заинтересоваться Пегги. А об остальном можно не беспокоиться. Опыт и интуиция ее подруги довершат начатое ею. Спрут практически уже попал к ним на крючок!

На столе в эту минуту появилась селедка на золотом блюде. И, вспомнив, до какой степени Найт был скупердяем, Нат подумала, что выиграть партию будет не так-то просто.

— А если кто-нибудь войдет?

— Да нет же, я запер дверь на ключ!

Гений возбужденно лепетал:

— Секунду… Станьте там. Я хочу посмотреть на вас сзади.

Обнаженный мужчина — на нем были только плавки — послушно повернулся.

— Поднимите руки и напрягите мускулы.

— Послушайте…

— Я очень прошу! Вы так красивы!

Мужчина выполнил просьбу Джованни. Подняв руки над головой, он несколько раз напряг бицепсы. Сложен он был безупречно. Его тело, закаленное долгими часами тренировок, казалось, целиком состояло из мускулов. Особенно четко они выступали и гармонично переплетались на спине и ногах.

— Боже мой! — застонал Аттилио. — Какая мускулатура! Просто невероятно!

Он подошел к атлету и влюбленно погладил эту живую статую.

— Эй вы! — запротестовал тот. — Поосторожнее! Уберите-ка руки.

— Ну, я чуть-чуть. Вы такой… такой… Повернитесь теперь ко мне лицом. Снимите, пожалуйста, плавки!

— У вас что, с головой не в порядке?

— Плавки все портят, нарушают гармонию.

— Вы педик?

— Снимите их, снимите…

— Я не из тех, кто…

— Дайте я вам помогу. Вот так. Боже мой! Это невероятно!

Атлет, скорее всего, был не из «голубых», но эта извращенная игра, похоже, и смущала, и одновременно волновала его.

— А вдруг войдет мой приятель?

— Я же сказал, что запер дверь на ключ. Давайте присядем. Вон туда, на диван. Хотите выпить?

Аттилио отступил на несколько шагов и с благоговением сложил руки.

— Как великолепно смотрится ваше тело на фоне этих мехов. Я все бы отдал, чтобы быть похожим на вас!

— Спортом надо заниматься.

— Я пробовал, но посмотрите сами… У меня очень худые ноги.

Гений спустил брюки. Худые — это было мягко сказано. Его ноги были похожи на палки: лодыжки по окружности ни на миллиметр не отличались от икр. Да плюс ко всему безобразно искривленные колени.

— А торс мне даже неловко вам показывать, — лепетал Аттилио, лихорадочно срывая с себя пиджак и рубашку. Насколько элегантным он казался, когда был одет, настолько жалким выглядело его тщедушное тело будучи обнаженным.

Стягивая плавки, он бормотал:

— Право, мне стыдно раздеваться перед вами. Честное слово, стыдно.

— Кто же вас заставляет это делать?

— Вам нравятся красивые галстуки?

— В общем-то да.

— Вот, берите, выбирайте. Нет, забирайте все!

Аттилио снял с турникета несколько галстуков, обвил одним из них шею гостя и восторженно затараторил:

— Как сюрреалистично! Великолепно!

Затем он опустился на колени и прижался лицом к мускулистым бедрам атлета.

— Вы точно чокнутый, — вяло противился парень.

Но было уже слишком поздно.

Когда Аттилио готовил новую коллекцию, для него не было лучшего источника вдохновения, чем любовные игры с мужчинами. Вот и сейчас, придумав какой-то предлог, он вызвал к себе в кабинет одного из дежурных пожарников. Почему-то его именно люди в форме буквально сводили с ума. Причем форма могла быть любой. Сутана, халат или спецовка — для Гения это не имело принципиального значения. Сегодня, например, ему захотелось позаниматься любовью с пожарником.

Накануне Аттилио получил неприятное известие. Сегодня к работе должна была приступить его новая и престижная сотрудница — Пегги Сатрапулос, но через своего секретаря она сообщила, что в этот день будет занята.

Весь персонал теперь только тем и занимался, что обсуждал это событие.

— Трахни меня! — попросил пожарника Гений, которому надоело думать о неприятных вещах. — Трахни как женщину!

— Теперь поговорим! Первый вопрос: ты уже, полагаю, не девственница?

— А ты до сих пор не догадывалась?

Пегги не знала, что и сказать. Вместо того чтобы изобразить потрясенную мать, узнавшую, что ее любимая дочь согрешила, она не решалась смотреть на Чарлен, испытывая страшную неловкость. С одной стороны, сама мысль о том, что Чарлен уже стала женщиной, невольно старила Пегги в собственных глазах, а с другой — ей очень трудно было на равных обсуждать с дочерью сексуальные проблемы. Тем более что на подобные темы они никогда не говорили.

— Второй вопрос: когда это случилось впервые?

— Какая разница? — пожала плечами Лон.

— Я хочу знать.

— Если ты так настаиваешь, то первый раз я переспала с парнем в тринадцать лет.

— Как?!

— А что тут такого? Думаешь, я одна такая?

Господи! У Пегги в голове все перемешалось. Что говорить? Что делать? Чарлен обезоруживала ее своей искренностью. Ни гнев, ни угрозы, ни увещевания — ничто не могло вывести Лон из равновесия, скрытого под маской жестокости и простодушия. Она была такой же чистой и прозрачной, как бриллиант, и Пегги тщетно ожидала, что дочь соврет и даст ей хоть какое-то преимущество в их схватке.

— Объясни, почему я до сих пор ничего не знала.

— А ты меня когда-нибудь спрашивала?

— Напрашиваешься на пощечину?

— Если тебе станет легче…

— Маленькая потаскуха! Будь жив твой отец…

— Он мертв, мама. А будь жив, не стал бы вмешиваться в наши дела.

— «Наши»?

— Да, наши! Можно подумать, тебя это не касается.

Пегги, не найдя лучшего ответа, неожиданно для себя брякнула:

— И тебе не стыдно?

— Ничуть. — Лон пристально посмотрела на мать своими большими желтыми глазами, отчего Пегги почувствовала себя не в своей тарелке.

— А знаешь ли ты, чем все это могло кончиться? Моим заветным желанием было дать тебе достойное воспитание.

— На твоем месте, мама, я бы лучше помолчала.

— Что?!

— Можно подумать, ты мною занималась! Спихнула нянькам и гувернанткам. Вот и вся твоя забота.

— Как ты смеешь! Да как ты смеешь!

— Ладно, мама. Оставь эту патетику для кого-нибудь другого. Не понимаю, почему ты выходишь из себя. Ну, я люблю парня и он любит меня. Что тут такого? Это же естественно!

— Вот как ты заговорила!

— А сколько раз за свою жизнь ты говорила подобное?

Пегги подскочила к дочери и наотмашь ударила ее по лицу. Лон не охнула, не закрылась руками, а продолжала стоять как статуя, не отрывая от матери глаз.

— Ну как, тебе полегчало? Кризис прошел?

— Заткнись.

— Ты все сказала? Теперь послушай меня. Трагическое представление ты уже устроила, свое неодобрение выразила. Чего еще тебе надо?

Пегги прикусила губу. Больше всего на свете ей хотелось сейчас разрыдаться, но она взяла себя в руки.

— Завтра я отправлю тебя в Англию, в закрытую школу. Посидишь годик взаперти, может, научишься себя вести. Шлюха!

— Что ты сказала?

— Шлюха!

Есть вещи, которые лучше не слышать. Но Пегги услышала. Услышала, как дочь бросила ей в лицо дрожащим от гнева голосом:

— Сама ты шлюха!

Эти слова были для нее страшнее удара ножом в сердце. Лицо ее покрылось мертвенной бледностью, ноги задрожали, перехватило дыхание. Она несколько раз открывала рот, но не смогла произнести ни слова. И не было сил ни реагировать, ни защищаться. А Лон все так же бесстрастно нанесла последний удар:

— По крайней мере я сплю с кем-то не за деньги, а потому что хочу этого.

— Убирайся, — в голосе Пегги слышались слезы.

Дочь окинула ее вызывающим взглядом и вышла из комнаты.

Сказать, что Арчибальд Найт не лыком шит, было бы по меньшей мере наивно. Он родился еще до начала века, а с тех пор уже много воды утекло. На этом и попадались его противники, опрометчиво думая, что с возрастом у него атрофировались мозговые клетки и притупились зубы.

Конечно, Арчи уже не работал двадцать четыре часа в сутки, как пятьдесят лет назад. Семи-восьми часов в день ему было достаточно, чтобы вести свои дела и противостоять любому — правительствам, международным концернам или политическим группировкам. Многие недоумевали: зачем ему все это? Ответ был настолько прост, что его враги никогда в это не поверили бы — Арчибальд Найт боялся смерти. Каждый вечер, укладываясь спать, он надеялся, что завтра мир будет потрясен известием о научном открытии или чудодейственном лекарстве, которые отменят этот чудовищно несправедливый вселенский закон и подарят вечную жизнь если не всем, то хотя бы ему. Другие, впрочем, мало интересовали Найта. Он жил только для себя и заботился только о себе. Единственным чувством, которое связывало его с остальными людьми, была ненависть. О его мстительности и безжалостности ходили легенды. Этот человек многие годы помнил о любом нанесенном ему оскорблении и, будучи болезненно подозрительным в бизнесе, никогда никому не доверял. Даже особо доверенным лицам редко было точно известно, что затевает шеф. Он создал множество компаний, действующих через подставных лиц, и в один прекрасный день вдруг открывалось, что соперничающая фирма, постоянно враждующая с его собственными, тоже принадлежит ему, а ее директор об этом даже не подозревает. Арчи был готов потерять сто долларов, чтобы сэкономить один, но не мог допустить, чтобы кто-то вставлял ему палки в колеса или даже попросту возражал. Убеждение, прямой обман, взятка — Найт ничем не брезговал, прибегая и к прямым угрозам, если этого требовали обстоятельства. Поговаривали, что некоторые из них не были голословными.

— Джон, принесите мне досье Балтиморов и все, что имеет отношение к Вдове.

Он отодвинул в сторону обзор международной печати, который ему каждый день готовила дюжина секретарей, и позволил себе улыбнуться. Настроение ему поднял неожиданный визит Нат. Он прекрасно знал, что просто так к нему не ходят: или выудить что-нибудь, или продать.

Но от Арчи ничего нельзя было добиться, если он этого не хотел. Когда обманутый его доброжелательным видом визитер уже был уверен, что одержал победу, ему приходилось уходить ни с чем. Найту понадобилось всего лишь десять минут, чтобы понять, что Нат пришла продать Пегги, и еще пять, чтобы угадать причину: Вдова жаждала с его помощью насолить Балтиморам.

Наконец-то провидение предоставляло Арчибальду готовую возможность сполна рассчитаться с этой семейкой за все обиды и унижения, но тот факт, что ему отводилась роль пугала, безмерно раздражал самолюбивого старика. Сказали бы ему подобное лет шестьдесят назад!

— Вот требуемые вами материалы, — сказал Джон, кладя перед Найтом папку.

— Это все?

— Да.

Арчи едва уловимым жестом дал понять секретарю, что тот может уйти, и раскрыл досье.

Джереми едва сдерживал себя. Он метался по комнате, сжав кулаки. Ну и баба! Не успеешь справиться с одними неприятностями, как она подбрасывает другие.

— Что ты собираешься делать? — Он внезапно остановился перед Пегги.

— Даже не представляю, иначе я не была бы здесь.

— Кто этот тип?

— Откуда я знаю?

— Ты же говоришь, что устроила за ней слежку. Что смогли выяснить твои детективы?

— Почти ничего. Бродяга, который слоняется по студенческим общежитиям. Таких, как он, — тысячи.

— Он где-нибудь учится?

Пегги презрительно скривилась.

— Собирается стать автогонщиком.

— Автогонщиком! — фыркнул Джереми. — Ладно, давай его адрес. Я займусь этим.

— А как мне поступить с Чарлен?

— Отправь ее куда-нибудь до ноября.

— Джереми… Она пугает меня.

— Думаешь, ты меня не пугаешь? Ну и дела! Не мать, так дочь откалывает номера. Заметь, что с Майклом и Кристофером у нас не было никаких проблем. А знаешь почему? Потому что их воспитанием занялись мы.

— Джереми, не доводи меня до крайности. Я бы на твоем месте была поосторожней.

— Сама будь поосторожней! Все, что бы ты ни делала, оборачивается против нас. Я не позволю компрометировать…

— Довольно! — перебила его Пегги. — С меня достаточно проблем с Чарлен.

— Ты получила лишь то, на что давно нарывалась!

— Прекрати сейчас же! Я больше этого не потерплю!

По ее тону Джереми понял, что невестка вот-вот потеряет контроль над собой, и он решил сбавить тон.

— Ты сможешь ее держать в узде?

— Так мне казалось до вчерашней ночи.

— Где она сейчас?

— Сидит взаперти в своей комнате.

Джереми злорадно ухмыльнулся.

— Лучше бы ты никогда и не выпускала ее оттуда. Как думаешь, она привязана к этому типу?

— Для нее важнее отравить мне жизнь. Если я помешаю Лон с ним встречаться, будет еще хуже.

— Как его имя?

— Эрнест и как-то там еще. Все называют его Квик.

— Ты сказала — автогонщик?

— Да, а что?

— Хорошо. Забудь пока о нашем разговоре и на время оставь Чарлен в покое. У меня есть одна идея.

Джереми замолчал на какое-то время, прошелся по комнате и со злостью добавил:

— Нужно же кому-то исправлять твои ошибки! Где телефон? Хочу позвонить Белиджану.

Трубка, пока он ждал соединения, бубнила монотонным голосом: «Добро пожаловать в мир сигарет «Невада». Ждите, вам ответят… Попробуйте сигареты «Невада». Нет ничего лучше, ароматнее, крепче… Это — «Невада»…» Реклама звучала в сопровождении Бранденбургского концерта.

— Дерьмо собачье, — пробормотал сквозь зубы Белиджан.

Он нервничал. Джереми приказал ему действовать немедленно. Дело решали минуты. А Джереми также носил фамилию Балтимор, как и его брат Скотт, чье избрание в президенты обеспечивал он, Белиджан. Он вел все секретные дела партии демократов, к которой принадлежала эта семья, занимался распределением фондов, предназначенных для проведения избирательных кампаний. Разумеется, эти суммы не фигурировали ни в каких документах. Требовалось лишь одно: держать данное тобой слово и язык за зубами. Ведь с так называемыми честными людьми, которым неожиданно приходило в голову выступить с разоблачениями или даже просто проболтаться, могло случиться всякое. Можно было умереть от сердечного приступа прямо на улице, оказаться сбитым неизвестной машиной, задохнуться в застрявшем лифте, скончаться от пищевого отравления или же случайно получить пулю в затылок во время потасовки в баре. К тому же на месте происшествия всегда болталось с десяток свидетелей, готовых подтвердить ту или иную версию. Полицию это вполне устраивало. Ей оставалось лишь закрыть дело.

— Алло! Алло!

— «…Попробуйте сигареты «Невада». Нет ничего лучше, ароматнее, крепче…»

Белиджан раздраженно посмотрел на часы.

— Черт бы вас всех побрал!

Последнее время демократы вели себя не лучшим образом. Они погрязли в нескончаемых дебатах по поводу кандидатуры кандидата, которым пока и конца не было видно. А тем временем Джон Робинсон, не совершивший ни одной ошибки, действовал так успешно, что республиканцы стремительно набирали очки. Сейчас, как никогда, следовало использовать любую благоприятную возможность.

— Вас слушают.

— Не очень-то вы спешили. Соедините меня с Бринаном.

— Президент на совещании. Вас устроит его секретарь?

— Да. И пошевеливайтесь.

В трубке раздался щелчок, и другой голос спросил:

— Кто вам нужен?

Высокомерный тон неожиданно развеселил Белиджана.

— Бринан, — ответил он мягко.

— Президент занят.

— Будьте так добры, побеспокойте его.

— Кто его спрашивает?

— Белиджан.

— Минутку, сейчас узнаю.

— Вот-вот, и побыстрее.

Через десять секунд его соединили с президентом «Невада тобакко».

— Привет, дружище! Как дела? К вам есть небольшая просьба, за которую, кстати, вы позже будете мне благодарны.

Когда Белиджан объяснил, чего хочет, на другом конце провода прозвучали робкие протесты. Жесткая ухмылка тронула его губы. Что значит власть. Вы приказываете, а другие исполняют. Впрочем, у Бринана не было выбора. Только сумасшедший мог позволить фотографу подкараулить себя в Центральном парке в тот момент, когда его трахал в кустах двадцатипятилетний черный атлет. А почтенному отцу семейства, занимающему такой высокий пост, было что терять.

Когда Лон появилась на стадионе, гонки подходили к концу. Ей даже не пришлось покупать билет, так как служащие со всей выручкой давно ушли. Войдя в тоннель, она услышала свист и крики толпы, и у нее в груди сжалось сердце. На стадионе было несколько сотен зрителей. Повсюду валялись обрывки бумаги, пакеты, пустые банки из-под пива. Около десятка машин еще продолжали соревнование. Машина Квика, как ей помнилось, была сине-красной. Но как ее узнать? Ревущие и дымящие драндулеты, мчащиеся по кругу, были забрызганы грязью и маслом, покрыты копотью и по цвету казались абсолютно одинаковыми. В центре поля стояли изнуренные гонщики. А чуть дальше за ними виднелись белые расплывчатые пятна. «Носилки!»— промелькнуло у Лон в голове, и она не помня себя закричала:

— Квик!

А он спокойно сидел десятью рядами ниже, положив на колени шлем. Ветер развевал его волосы. Все это девушка увидела секундой позже, бросилась вниз по лестнице и, что называется, рухнула на скамейку рядом с Квиком.

— Ты выиграл?

Пожав плечами, он покрутил пальцем у виска и отчаянно выкрикнул:

— Я врезался!

Лон попыталась что-то сказать, но Квик жестом приказал ей молчать и в то же мгновение был уже далеко, за тысячи километров от нее. Пальцы его сжались в кулаки, словно руки были еще на руле и бросали машину в сторону, уводя от смертельного столкновения. О Лон он начисто забыл.

Девушка была вне себя от счастья, что Квик рядом, что он жив и невредим. Но ей хотелось плакать от обиды — ведь даже в мыслях он сейчас был так далеко от нее. А как она металась, пытаясь выбраться из комнаты, где ее заперла мать, как боялась опоздать на эти гонки. Сколько усилий пришлось потратить, чтобы вывинтить шурупы, на которых держалась дверь, и попросту снять ее.

На трассе какой-то мужчина махнул флажком.

— Последний круг! — крикнул Квик. — Идем…

Она не сразу поняла. Тогда он вскочил, взял Лон за руку и потянул к раздевалкам.

— Сматываемся. Я только зайду забрать свои вещи.

— Ты доволен?

Он бросил на нее презрительный взгляд. А девушка, спохватившись, виновато пробормотала:

— Ну, не сердись на меня, ладно? Я ведь только пришла и почти ничего не видела. Что произошло?

Квик пожал плечами. — Это чудо, что такой кляче, какую мне дали, удалось сделать целых десять кругов. Я не получу ничего, ни гроша.

— Но у меня есть деньги!

— Ты — это не я!

— Меня заперла мать.

— И правильно сделала.

Было ясно, что это упрек за ее отсутствие.

— Квик…

— Сволочи!

— Я сказала ей, что люблю тебя.

— Я вел машину как кретин.

— Она требует, чтобы я перестала с тобой встречаться.

— Они поимели меня еще на первых двух кругах… А потом уже тяжело было наверстывать…

— Квик… Я решила жить с тобой.

— Что ты сказала? — опомнился он.

Как раз в этот момент к ним подошли два типа, одетые в комбинезоны с рекламой сигарет «Невада».

— Вы Эрни Бикфорд?

— Да, — буркнул Квик. — Ну и что?

— Мы видели вас на трассе.

— А, это! — он махнул рукой. — Значит, видели и драндулет, который мне подсунули. Там все было на соплях!

— Возможно, — ответил тот, который повыше. — Но было не так уж и плохо.

Квик недоверчиво посмотрел на него.

— Что вы имеете в виду?

— Вы хорошо справлялись.

— Как это понимать? Издеваетесь, да?

— Нам нужно с вами поговорить, — вмешался в разговор тип, который до сих пор стоял молча.

— О чем?

— О вас. У нас есть одно предложение.

Квик непонимающе глянул на Лон. Но она стояла неподвижно и беспокойно поглядывала то на одного мужчину, то на другого.

— А вы, собственно, кто такие?

Незнакомцы указали на надпись «Невада» на своих комбинезонах.

— Пять минут наедине вы можете нам уделить? — спросил высокий, явно давая понять, что Лон была лишней.

— Зайдем в раздевалку, — предложил им Квик.

— Хорошо.

— Квик, — забеспокоилась Лон. — Я тебя подожду!

— Будь умницей, малыш. Сегодня мне не до этого… Возвращайся домой.

— Домой! Куда «домой»?

После того что у Лон произошло с матерью, пути назад у нее не было. Как не было и дома.

И все же она решила ждать, провожая глазами что-то оживленно обсуждавшую троицу до тех пор, пока они не скрылись в раздевалке. Тогда она достала из кармана смятую сигарету и закурила.

«Если сейчас упустить момент, — думал Рони, — потом будет поздно». Даже любовью с Пегги он занимался теперь лишь для того, чтобы услышать ее мнение о написанном им. В эти дни Рони жил только литературой. В голове у него бурлили, перемешиваясь, ища выхода, тысячи слов и мыслей. Он чувствовал себя антиподом Бога. Бог создал слово. У него же слово создавало Бога, становилось на один уровень с ним. Тело Бога превращалось в фонемы, морфемы, буквы, абстракции, музыку и становилось каким-то невысказанным символом. К несчастью, и на этот раз Рони не повезло. Пегги была не в настроении и совершенно не слушала его. Опять он понадобился ей, чтобы попросту снять напряжение.

Но желаемое она уже получила. Значит, надо сделать еще одну попытку втянуть ее в разговор о самом для него важном.

— Только вдумайся в эту фразу!

Краем глаза он увидел, как Пегги наливает себе виски.

— Ты будешь? — спросила она.

— Подожди. Послушай. Я прочту: «Если бы каждый знал, сколько ему осталось жить… — Рони, заметив, что она собирается перебить его, поспешил закончить фразу: —… ни один из нас не был бы похож на другого».

— Красиво, — равнодушно сказала Пегги, думая о чем-то другом.

— Может быть, повторить?

— Который час?

Рони охватила ярость. Он не выносил, если его слушали невнимательно.

— Ты куда-то собираешься? Хочешь, чтобы я ушел? — С большим трудом он сдержался, чтобы не добавить: «Трахнулась и испытываешь теперь одно-единственное желание — чтобы я поскорее убрался!»

— Не заводись, Рони. Я просто расстроена.

— Что случилось?

— Проблемы с Чарлен. Я заперла ее, но паршивая девчонка сбежала.

— Когда?

— Сегодня после обеда.

— И это тебя волнует?

— Я же сказала, что заперла ее на ключ.

— За что?

— Она спит с одним типом.

— Странно. Я всегда считал ее ребенком.

— Я не могу тебе всего объяснить. Это слишком длинная история.

— Никуда она не денется. Вернется, вот увидишь.

— Нет. Свою дочь я уж знаю. Перед твоим приходом я все рассказала Джереми.

— Джереми? Зачем?

Пегги соскочила с постели и натянула халат.

— Послушай, Рони. Ты мне надоел. Будь добр, одевайся и уходи.

— Мадам больше не требуются мои услуги? — пробурчал он.

На ее лице читалось раздражение.

— Поторопись. Мне нужно побыть одной.

Рони с видом обиженного ребенка взял свои трусы, рубашку и носки. Галстука нигде не было видно, и он, опустившись на колени, заглянул под кровать.

Раздался телефонный звонок. Пегги схватила трубку.

— Слушаю.

Это была Нат, голос которой дрожал от возбуждения.

— Все прошло как нельзя лучше. Старый краб попался в сеть! Еще небольшое усилие с твоей стороны и… Кто там у тебя? Я не помешала?

— Потерпи минут пять, я сама перезвоню.

В эту минуту ей ужасно захотелось пнуть ногой эту белую задницу, торчащую из-под кровати.

— Подожди! — продолжала Нат. — Арчи Найт приглашает нас к себе во вторник вечером! Отмени все свои встречи.

— Где мой галстук? — мрачно спросил Рони.

— Дорогая, — Пегги попыталась остановить подругу. — Повторяю, я не могу сейчас разговаривать с тобой. У меня тут один зануда. Я его вышвырну и тотчас же тебе перезвоню. — Повернувшись к любовнику, неловко натягивающему брюки, она наткнулась на его яростный взгляд.

— Это уже слишком! — бормотал Рони, надувшись как индюк. Он схватил куртку и выскочил в коридор, изо всех сил хлопнув дверью. А Пегги спокойно набрала номер Нат. К Рони Бейли она относилась как к прирученной собачонке — не успеешь позвать ее, а она уже стремглав несется навстречу. А вот Арчибальд Найт — это совсем другое дело. Здесь нужна предельная осторожность в обращении. В одно мгновение были забыты и Джереми, и Чарлен, и Рони. Приятный трепет, возникающий у нее тогда, когда в сеть вот-вот могла угодить крупная дичь, охватил все ее тело.

Квик вышел из раздевалки с сияющим лицом. От этой его откровенной радости Лон стало не по себе, она инстинктивно почувствовала в ней угрозу своему счастью. Квик прошел рядом, не замечая девушки, размахивая спортивной сумкой и подпрыгивая на ходу.

— Квик!

Он обернулся и нахмурился.

— Ты еще здесь?

— Я ждала тебя.

— Ладно, пошли.

— Куда?

— Ко мне, куда же еще!

— Лучше туда не возвращаться.

— Это еще почему?

— Моя мать знает этот адрес.

— Ну и что?

— Она не оставит нас в покое.

— Послушай, Лон. Мне до лампочки твоя мать. Я ей ничего не должен.

— Ты — возможно. Но не я.

— А кто тебя заставляет бегать за мной?

— Квик…

Он поставил сумку на землю и обнял Лон за плечи.

— Нам нужно поговорить. Знаешь, такое произошло! Я даже не могу в это поверить… Невероятно! Видела этих типов из «Невады», которые только что со мной говорили? Ты сейчас упадешь. Знаешь, что они мне предложили? Не поверишь, но я подписал с ними контракт! Меня берут на работу!

— И что ты у них будешь делать?

— Как что?! Они дают мне машину! Я буду гонщиком! Понимаешь?

Лон смотрела Квику в глаза, но он не видел ее. Это был скорее монолог, чем диалог. И девушка почувствовала, что он не сказал ей самого худшего.

— Это здорово, — Лон старалась говорить спокойно. — Расскажи мне все.

— У этих типов наметанный взгляд! Они сказали, что наслышаны обо мне и пришли посмотреть, чего я стою. Они дают мне шанс! Конец этим добитым развалинам, этому ржавому лому! Меня берут в «Формулу-3». Сечешь? Хотя я сегодня был не в лучшей форме…

— Квик, это же замечательно! А когда ты начнешь?

— Это уже решают они. Сначала тренировки, а потом я буду работать у них там!

— Где там?

— В Европе! — Он засмеялся и добавил: — Невероятно! И уже завтра я уезжаю.

Лон внезапно ощутила во рту страшную горечь и, чтобы не расплакаться, быстро запихнула туда жевательную резинку.

— А где в Европе?

— Сначала в Греции…

Квик неожиданно остановился и недоверчиво посмотрел на подругу.

— Лон, я хочу, чтобы ты знала. Ехать со мной тебе нельзя. Это одно из условий контракта: никаких женщин!

Он пытался выглядеть огорченным, но ничего не получалось. Слишком велика была радость, чтобы ее можно было скрыть. Она чувствовалась во всем: в его нетерпении, в возбужденной речи. А у Лон в висках стучало: «Не заплакать… не заплакать…»

— Разве в Греции есть трассы?

— Точно не знаю. Скорее, меня отправляют туда, чтобы поднатаскать в теории, пока будет подготовлена моя машина.

— Контракт у тебя на какой срок?

— На год. Но будет продлен при условии, что мной будут довольны. Подожди, подожди… Ты не радуешься за меня?

— Нет-нет, что ты!

— Все девчонки одинаковы! Как только у парня что-то получается, у вас кислая физиономия.

— Неправда!

— Тогда в чем дело? Ну, говори!

— Я думала…

— Давай, я слушаю!

— А как же я?

С бессознательным садизмом Квик равнодушно сказал:

— Все остается по-прежнему. Ты будешь ходить в школу. Подумай только! «Невада»… У них один из лучших автопарков в мире! Я буду рядом с известными гонщиками! Пойдем, я тебя провожу!

— Куда?

— Домой.

Лон опустила голову.

— Я не пойду туда.

— А куда же?

— Не знаю.

— Лон, прекрати. Хочешь мне все испортить? Ты что, ревешь?

— Нет, умираю от смеха! Будто ты не знаешь, что я разругалась с матерью! Это зашло слишком далеко! Я не хочу больше ее видеть. А ты… ты!

Квик от досады вздохнул. Так обычно вздыхают парни, которых девчонки хотят запереть в «клетку». Он сделал над собой усилие, чтобы тут же не убежать от нее сломя голову.

— Присядем на минутку.

Они сели на кучу ржавого лома. Лон пальцем стала чертить на позеленевшем бетоне невидимые круги.

— Лон! Сколько мы уже знакомы?

— Мне кажется, что всю жизнь.

— Ты меня хоть немного любишь?

Она опустила голову и пожала плечами.

— Не хочешь, чтобы я стал знаменитым? А деньги? У тебя их полно… Думаешь, мне нравится каждый раз выклянчивать десять долларов на сигареты?

При слове «сигареты» в его голове мелькнуло: «Невада». Квик увидел себя на трассе в нарядном комбинезоне с этим магическим словом на груди. Черт подери, ей не удастся его заарканить!

— Лон, честное слово, я еще не знаю, куда еду… Как только устроюсь, сразу напишу.

— А я не смогу к тебе приехать? — спросила она с надеждой в голосе.

— Да, конечно… — смутился Квик. Он врал и знал это. Его будущие тренеры были неумолимы: никакой личной жизни без их ведома. После будет видно… Жертвовать карьерой ради какой-то девчонки он вовсе не собирался. Да и надоела она ему. Скорей бы остаться одному и постараться привыкнуть к неизвестно откуда привалившей удаче. Уложить сумку, сунуть ключ под дверь, а завтра первая ступенька — Афины!

— Мне пора!

Оба встали. Лон прикусила губу.

— Где мне тебя высадить? — Квик старался держаться будто ничего не произошло.

— Где хочешь.

— В Центральном парке пойдет?

— Хорошо.

— Ты сейчас к себе?

— Не беспокойся.

— Ладно. Давай ключи.

Девушка еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Ей-то некуда было ехать. А Квику хочется побыстрее от нее отвязаться. Квик… Это невозможно! Если он уедет, они больше никогда не встретятся. Лон порылась в сумочке и достала ключи.

— Держи.

Глава 5

— Вы любите селедку? — поинтересовался Арчибальд Найт с видом гурмана-знатока.

Пегги украдкой взглянула на Нат, которая еле сдерживалась от смеха, и бодро ответила:

— Обожаю!

— Тем лучше, — продолжал Арчибальд, — она очень полезна. А люди недооценивают это и, хороших манер ради, объедаются икрой. Хотя что может быть отвратительнее икры?

— Зато я ее потребляю в огромных количествах, — заявила Пегги.

— Вот как? И вам нравится? — изумился Найт.

— Я же не сказала, что ем ее. Лучшего шампуня, чем икра, еще не придумали. Берете килограммовую банку икры, наносите на волосы как маску и держите минут двадцать. Посмотрите, какие у меня блестящие волосы!

— Великолепные, — согласился старик без энтузиазма.

Под столом Нат наступила подруге на ногу. Об удивительной скупости Арчибальда ходили легенды. Поговаривали, что он частенько встает по ночам — проверить, выключили ли слуги свет. Ну что за детские шутки, Пегги! Так мы его никогда на тебе не женим!

Не поднимая глаз, Пегги мужественно принялась за селедку, извлекая кусочек за кусочком из беловатого соуса. Впрочем, если подавать ее на золотом блюде, то, пожалуй, есть можно. Арчибальд кивнул официанту.

— Вина? — улыбнулся он женщинам. Те утвердительно кивнули. Пегги чуть пригубила из хрустального бокала и поморщилась: ужасная кислятина! Все, уже можно и разводиться.

— Вам нравится? — спросил хозяин.

— Вино просто замечательное! — поспешно ответила Пегги.

— Необыкновенный букет, — поддакнула Нат.

— Мне доставляют его из Франции. Это — бордо. — Найт отхлебнул воды из стакана, который подал ему камердинер.

— Вы не пьете вина? — удивилась Пегги.

— Я в винах не разбираюсь, — вздохнул Арчибальд. — Ни в еде, ни в напитках. И мои повара в отчаянии.

— Может быть, вы курите? — не унималась Пегги, за что получила еще один удар ногой от подруги.

— Конечно же нет.

— Что за мужчина! — В голосе Пегги прозвучала едва уловимая ирония, но Найт ее не заметил. — Вы были бы идеальным мужем!

— Для кого?

— Для любой женщины!

— Не уверен. Однажды я, впрочем, был женат, лет эдак пятьдесят назад, и, кажется, не совсем хорошо обошелся с женой.

Нат бросила мимолетный взгляд на двух слуг, которые не упускали ни слова, хотя старательно притворялись глухими. Беседа принимала такой оборот, что она стала опасаться самого худшего. Арчи не выносит насмешек. Зачем Пегги играет с огнем? Не слишком ли это рискованно по отношению к человеку, которого она явилась соблазнить? Но Пегги не унималась.

— А чем вы интересуетесь всерьез, если, конечно, это не тайна?

— Чем интересуюсь? — повторил с улыбкой Арчибальд. — В сущности, тем же, чем и вы.

— И что на первом месте?

— Эпоха Возрождения.

— А еще?

— Деньги, чтобы покупать работы мастеров этой эпохи.

— А из художников?

— Фра Анджелико.

— У Арчи потрясающая коллекция! — вмешалась Нат, думая, что Пегги уже окончательно свела на нет ее посреднические усилия.

— Ты ее видела? — осторожно поинтересовалась Пегги.

— Честно говоря, — сказал Арчибальд, — мою коллекцию еще никто не видел.

— Почему же? — В тоне Пегги появились бесцеремонные нотки.

— Потому что очень немногие достойны созерцать эти шедевры.

— Жаль, — вздохнула Пегги, — я обожаю Донателло!

Арчибальд снисходительно улыбнулся.

— У меня есть кое-что получше. Потерпите немного, и увидите полотна Микеланджело и да Винчи!

Пегги холодно посмотрела ему в глаза.

— Вы хотите показать их нам, я правильно поняла?

— О, я никогда не позволил бы себе беспокоить вас по мелочам. А вот и жаркое!

Камердинер торжественно водрузил на стол огромное блюдо, на котором лежали пять несчастных кусочков говядины в обрамлении столь же несчастных шести вареных картофелин.

— Попробуйте, — любезно предложил Арчи. — Надеюсь, мясо на этот раз хорошо прожарено.

Нат принялась отчаянно пилить ножом совершенно несъедобное засушенное мясо. Жевать каждый кусочек приходилось долго и энергично.

— Еще вина?

— О нет, благодарю вас! У меня уже кружится голова, — поспешила отказаться Пегги.

Несмотря на все свое раздражение, Нат опять чуть не прыснула. Какая разница, что жевать, если вы находитесь у самого входа в сокровищницу Али-Бабы! Пегги взглядом подала ей знак: с Арчибальдом произошла странная метаморфоза. Его лицо стало каменно-неподвижным, глаза затянуло матовой пленкой. Потрясенные подруги одновременно повернулись к застывшим на месте слугам, которые, похоже, не первый раз видели такое. На пергаментном лице Арчи не было ни малейших признаков жизни. Сейчас он походил на чучело ящерицы, а от его странной неподвижности веяло смертью. И вдруг словно свершилось чудо: глаза Найта вновь стали блестящими и живыми, и в них запрыгали чертики. Обморок длился секунд десять. Пегги, не удержавшись, судорожно сглотнула слюну.

— Мистер Найт, объясните, зачем любителю Ренессанса картины Дега и Лотрека в столовой?

— И кто из них вам больше нравится?

— Дега.

— Тогда позвольте сделать вам подарок. Дега ваш.

— Но… — Пегги растерялась.

— А вы, Линди, очень меня обяжете, если согласитесь принять Лотрека.

— Арчи! — запротестовала Нат.

— Это ничтожная плата за то удовольствие, которое мне доставил ваш визит. — И, обращаясь к прислуге, Найт небрежно, словно речь шла о коробке конфет, распорядился: — Запакуйте эти картины! Думаю, дамы возьмут их с собой. А вам, — он повернулся к молодым женщинам, — хочу предложить выпить по чашечке кофе в библиотеке. Ох, простите, совсем забыл! Сейчас подадут десерт. Вы любите крем-желе?

— Спасибо, но после такого обеда…

— Тогда прошу вас в библиотеку.

Нат вошла первой и замерла в нескольких шагах от порога, любуясь сангинами Тинторетто. А Пегги, хоть и была ошеломлена всем происходящим, приблизилась к Найту.

— Нат шепнула мне по секрету, что у нас есть одно общее воспоминание. Это правда?

— Да, — ответил Арчибальд, и лицо его забавно сморщилось.

— А можно узнать, какое? Кажется, мне предстоит покраснеть…

— Не исключено.

— Любопытно, я не краснела где-то лет с пятнадцати.

Они стояли лицом к лицу, их разделяли всего несколько сантиметров. Нат, оценив ситуацию, исчезла из библиотеки, а у Пегги появилось предчувствие чего-то неизбежного, и в первый раз за весь вечер она посмотрела на Арчи не как на старика, а так, как женщина смотрит на мужчину, который действительно интересен.

— Это довольно старая история, — начал Найт с улыбкой. — Вам было годика три или четыре. Я ужинал у ваших родителей, когда к вашей матушке подошла няня — кажется, вы плакали — и ваш отец попросил, чтобы вас привели. Войдя в гостиную, вы направились прямо ко мне и вскарабкались на колени. Я обнял вас, а вы положили головку на мою грудь.

— Как видите, — мягко перебила Пегги, — у меня нет повода заливаться румянцем.

— Минуточку терпения… Вскоре я почувствовал, как мои брюки стали мокрыми.

— Вы сделали пи-пи в штанишки?

— Не я. Вы!

Пегги рассмеялась.

— Я должна извиниться?

— Вовсе нет. Хотя вы сделали не только пи-пи, а нечто большее…

— Что же еще? — Догадка молнией пронзила ее мозг. — Неужели?

Губы Арчи слегка дрогнули.

— Вот-вот.

Как будто что-то невидимое дрогнуло и разбилось. Пегги стало как-то не по себе. В этой ситуации, пожалуй, лучше всего просто отшутиться. Ничего другого ей не оставалось.

— Сожалею, делаю все возможное, но — увы! — покраснеть не могу.

— Тем лучше, — кивнул Арчи. — Видите ли, это маленькое недоразумение — мое самое нежное воспоминание.

Пегги вдруг захотелось немедленно уйти отсюда, чтобы прогнать дурацкое наваждение. Найт преградил ей дорогу и добавил, словно бросаясь в воду.

— Хочу вам сделать признание. Я готов отдать что угодно. Повторяю — что угодно, лишь бы еще раз испытать подобное наслаждение.

И вдруг Пегги почувствовала, как краска заливает ей лицо и шею. В любви ей объяснялись многие, но такое признание она услышала впервые.

В наступившей внезапно тишине прозвенел голос появившейся на пороге библиотеки Нат:

— Молодые люди, кофе стынет!

Лон машинально постукивала яйцом по краю блюдца.

Изможденный молодой негр разбрасывал по полу опилки. Бармен разгадывал кроссворд, слушая музыку: на прилавке рядом с кассой стоял магнитофон. Кончиком ногтя Лон выковырнула из белка застрявшие в нем маленькие осколки скорлупы, намазала горчицей кусочек хлеба и с безразличным видом принялась за еду. Сегодня она решила лечь пораньше, уже забралась в постель и даже немного поплакала, но сон не приходил. Тогда она оделась и вышла на улицу. На Бродвее, несмотря на холодную погоду, как всегда, толпился народ. Из дверей ресторанов и баров вырывались клубы пара, гремела музыка и туда-сюда сновали парочки.

— Вы любите горчицу? — зацепил Лон какой-то тип.

Она откусила сразу пол-яйца и, не переставая жевать, вытерла губы бумажной салфеткой. Снять бы эти надоевшие темные очки… Нет, пожалуй, не стоит. Ничего не поделаешь — она была дочерью своих родителей, и ее фотографии Бог знает с каких времен периодически появлялись в газетах и журналах. Мало ли кто может ее узнать и выдать! И блудную дочь вернут домой, отчитают и запрут в четырех стенах раньше, чем она сумеет осуществить задуманное.

— Выпейте со мной стаканчик, — не отвязывался тип. — Яйца не рекомендуется есть всухомятку.

Бар закрывался, свет в зале и фонарь снаружи уже погасли. Посетители разошлись, только Лон и этот приставала еще сидели у стойки.

Лон сняла номер в дешевом отеле. Прямо перед ее окном, на двадцать третьем этаже, каждые десять секунд вспыхивала голубоватым неоновым светом огромная надпись: «Кэмел». Можно иметь десятки и даже сотни друзей в Нью-Йорке, в своем штате и даже во всей стране, но наступил день, когда она не имеет права вспоминать об их существовании. Она — пария, и должна скрываться, если хочет, чтобы ее планы осуществились. А полиция, возможно, уже разыскивает дочь экс-президента Соединенных Штатов.

Квик оставил Лон на аллее в Центральном парке. Она, побродив часок, чуть было не поехала к нему, чтобы броситься в его объятия, но не сделала этого — держалась изо всех сил. Впрочем, новая идея, которая неожиданно пришла ей в голову, была намного лучше. Лон машинально смела ладонью со стола крошки хлеба и скорлупу яйца. Незнакомец поймал ее руку.

— А если мы выпьем в другом месте?

В первый раз она подняла глаза на этого типа. Ну и образина! На вид не меньше пятидесяти, с отвратительной ухмылкой, обнажающей гнилые зубы.

— Ну как, малышка? Что скажешь?

Лон раскрыла сумочку, вытащила две измятые долларовые бумажки и, кинув их на прилавок, соскользнула с табурета. Мужчина тоже вскочил и подхватил ее под руку. Девушка спокойно высвободилась и с таким же спокойным презрением уронила:

— Слиняй, козел.

— Что? — растерялся тот.

Уже на улице до нее донеслись его возбужденные вопли — он призывал в свидетели бармена:

— Вы слышали, что она сказала?! Слышали?

Лон спокойно закрыла дверь и быстро зашагала к своему отелю, который находился неподалеку, через два квартала отсюда. Сонный старичок портье при ее появлении приоткрыл один глаз и машинально пробормотал:

— Если вам что-то нужно…

Лифт поднял ее на нужный этаж. Перед дверью номера она остановилась и задумчиво оглядела мрачный, выкрашенный в грязно-зеленый цвет коридор. Номер выглядел не лучше: выцветшие, с желтоватыми пятнами обои, кровать с деревянными спинками и продавленным матрацем, ковер, до основания протертый не одной сотней топтавших его ног. Она подошла к запотевшему окну, стерла со стекла капельки воды и прижалась к нему лбом. Щелкнул выключатель, комната погрузилась во мрак, и почти сразу вспыхнули неоновые лампочки рекламы на доме, расположенном напротив. Лон прилегла и закурила. Интересно, что сейчас делает Квик? Завтра после полудня нужно будет забежать в банк и снять со счета тысячу-другую долларов. В Европе ей, конечно, понадобятся деньги.

Зачесалась нога. Голова пухла от неотвязных мыслей. Теперь Лон была уверена, что мать имела прямое отношение к отъезду Квика. В чем конкретно это выражалось, девушка пока не знала, но была какая-то связь между их ссорой и предложением, которое сделали Квику. Он и сам знал, что был посредственным гонщиком. Тогда почему же его заметили? В детстве такие парни, как Квик, гоняют мяч по пустырю и мечтают о спорте, победах, славе. Но в большой спорт попадают единицы, а остальных жизнь заставляет выбирать более прозаические занятия — мыть машины, продавать бензин, устроиться — и это в лучшем случае! — механиком в пригородный гараж. Лон не хотела, чтобы Квик стал механиком и тем более — гонщиком. Просто ей было нужно знать, что он всегда будет рядом с ней. Какая разница — богат он или беден? И вдруг ей в голову пришла такая идея, что Лон чуть не закричала от радости. Теперь она знает, как отомстить матери.

Снова зачесалась нога. Ощутив под пальцами что-то теплое и влажное, Лон зажгла свет. Пальцы были в крови. К коже присосалось какое-то коричневатое насекомое. Клоп! Она увидела его впервые в жизни. В ужасе она соскочила с кровати, схватила сумку и опрометью бросилась в коридор, промчалась мимо портье и вылетела на улицу.

Не успел «роллс-ройс» тронуться с места, как Нат повернулась к Пегги и нетерпеливо потребовала:

— Ну, рассказывай!

Пегги кивком указала на шофера и шепнула:

— Потом…

— Включите нам музыку! — скомандовала Нат. — У вас есть «Босса Нова»?

— Да.

Зазвучал голос Виничиус де Марес.

— Что там у вас за тайны? — не унималась Нат. — Да еще такие, из-за которых тебе приходится краснеть.

— Да так… Он видел меня голой, когда я была маленькой, — не задумываясь, соврала Пегги.

Зачем она сказала неправду? Нат устроила ей встречу с Арчибальдом Найтом. И Пегги обычно ничего не скрывала от подруги. Но на этот раз что-то ее остановило. Она почувствовала, что не должна ничего рассказывать Нат, краснея при одном только воспоминании о выходке Арчибальда! Хорошо еще, что в машине было темно и Нат не видела ее лица.

— Зайдем ко мне, — предложила Нат. — И все обсудим за чашкой кофе.

— Завтра, дорогая. Я падаю от усталости.

Раздосадованная, Нат откинулась на спинку сиденья. Остаток дороги они молчали, и каждая мрачно размышляла о своем. «Роллс-ройс» остановился у дома Нат. Пегги взяла ее за руку.

— Не будешь сердиться? Я позвоню тебе завтра.

— Завтра так завтра.

Они поцеловались, а портье уже брал у шофера пакет с Лотреком. Через пять минут Пегги была дома. В прихожей она окликнула Муди, и тот забрал Дега. Шофер почтительно снял фуражку.

— Миссис Сатрапулос, куда прикажете поставить машину?

Пегги была озадачена.

— Поставить? Зачем!

— Хозяин сказал, что машина теперь принадлежит вам и я поступаю в ваше распоряжение.

В глазах Пегги запрыгали чертики.

— Поблагодарите мистера Найта. Но, право, к чему мне третий «роллс-ройс» и второй шофер? Спокойной ночи.

Шофер какое-то время нерешительно топтался на месте, но потом все-таки сел в машину и уехал.

Да, в фантазии Арчибальду не откажешь… Пегги прошла в свои апартаменты, но не спешила наверх, хотя распаковать картину хотелось немедленно. На цыпочках она пробралась в конец коридора к комнате Чарлен и охнула, увидев, что, стало с дверью. Она заглянула в ванную, распахнула дверцу шкафа, посмотрела под кроватью. Все ясно. Чарлен сбежала! Ссора с Джереми была мгновенно забыта. Его нужно предупредить! И сию же минуту!

Было уже три часа ночи, когда Джереми снова наполнил свой стакан — восьмой по счету. Без галстука, в измятой рубашке, с пробивающейся на щеках щетиной, он кивнул Белиджану на бутылку виски.

— Хочешь?

— Нет. Кто-то из нас двоих должен мыслить трезво.

— Ну добавь еще, что я надрался как свинья.

— Каждому свое.

— А что прикажешь делать? А все из-за твоей дурацкой идеи! Милый флирт без последствий превратился в черт знает что!

— Идея-то была твоя!

— Что?! — рявкнул Джереми. — Это я, значит, устроил ее побег?

— Не передергивай. Я только сказал, что это твоя идея. Я не говорил, что она плохая. Но то, что ты сейчас назвал милым флиртом, было половой связью с хиппи-наркоманом. Рано или поздно газетчики разнюхали бы все.

— Крошка пошла по стопам матери. А Пегги, — Джереми шипел от злости, — Пегги — обыкновенная шлюха.

— Твой братик тоже не был паинькой. Возможно, и Пегги вела бы себя иначе, если б он не начал изменять ей первым.

— Ерунда! Ну, подгуливал иногда! Нервы-то не железные!

— Самое любопытное, что у супруги нервы сдавали тоже несколько раз в день, причем синхронно с «нервными срывами» у мужа. Странно, не правда ли? — уточнил Белиджан.

— Ну и что? Дело не в этом. Во всяком случае, Скотт никогда не пытался шантажировать собственную семью!

— Дай ей все, что она требует. Разумеется, при условии, если они оставят нас в покое!

— Ни за что! Это дело принципа.

— Видишь ли, я всю жизнь покупал нужных мне людей. Можно купить и Пегги.

— Она уже подложила нам свинью пятнадцать лет назад, когда хотела развестись со Скоттом как раз перед президентскими выборами! Мой отец отстегнул ей миллион, чтобы мадам успокоилась!

— И добился своего. Твой отец был умным человеком.

— А от меня она ничего не добьется! Будет делать то, что ей скажут!

Белиджан скептически пожал плечами.

— Как знаешь.

— Ты заморозил счет Чарлен?

— Да.

— Наши службы на вокзалах и в аэропортах предупреждены? Эта негодяйка еще и в Европу может рвануть. К своему кретину! Нужно ее немедленно найти!

— А я, по-твоему, чем занимаюсь? Кстати, перед приходом сюда мне сообщили интересную новость о Пегги.

Джереми подскочил.

— Что еще она отколола?

— Ничего особенного. Обедала с Линди Нат Бембилт.

— С этой проституткой? У кого?

— У Арчибальда Найта, — сообщил Белиджан нарочито безразличным тоном.

Джереми сжал губы так, что они побелели.

— Ты что, смеешься?

— Я похож на шутника?

— Она была у этого старого козла, который всегда делал нам гадости?

— Именно.

Джереми хлопнул ладонью по лбу.

— Что еще затевает эта идиотка? Она совсем свихнулась?

— Думаю, нет.

— Ты хоть знаешь, сколько ему лет?

— При чем тут возраст, если речь идет о ставке в пятьсот миллионов?

— Но ты же не думаешь…

— А Грек? Кто тогда мог подумать?

— Нет, это невозможно! Я сейчас позвоню ей! — Джереми рванулся к телефону.

— Не дури! — попытался урезонить его Белиджан.

— Не лезь! Это касается только нашей семьи!

Джереми стал набирать номер, но Белиджан вырвал у него трубку и положил на рычаг.

— Я уже двадцать пять лет вожусь с твоей чертовой семейкой! И если б я не исправлял ваши глупости, никому бы не пришло в голову о вас вспоминать. Так что заткнись и иди спать. Сегодня ты уже ни на что не годен. Она хочет устроить нам ловушку. А ты, я вижу, горишь желанием угодить в нее!

— Плевал я на это! Она не получит ни цента!

— Жаль, ты бы здорово облегчил мне жизнь, если б не лез очертя голову прямиком в дерьмо.

— Посмотрим, кто прав.

— И так все ясно. Прошу тебя, не лезь на рожон и пока не трогай ее. Выясним сначала, что она затевает.

— Пусть вытворяет что хочет. Я не дам ей ни цента!

— Тебе известна ставка, Джереми?

— Ни цента! Чтоб ей сдохнуть!

— Послушай, я тоже не стану ее жалеть! Только на твоем месте я бы прежде посоветовался с матерью.

— С моей матерью? Я давно уже вырос из коротких штанишек. За кого ты меня принимаешь?

— Иногда и сам не знаю…

Лон провела кошмарную ночь, впадая то в бешенство, то в отчаяние. Она сполна прочувствовала, несправедливость ситуации, в которую попала, и не могла уснуть до семи утра. Еле дождавшись десяти часов, она, все в тех же черных очках, преисполненная ненависти и решимости, пешком отправилась на Пятую авеню, где находился ее банк. Возле нужного окошка никого не было. Опершись о стойку, Лон достала из сумочки чековую книжку и выписала чек на пятнадцать тысяч долларов. Служащая равнодушно взяла протянутый чек и машинально открыла кассу, но, взглянув на него, вздрогнула как от удара.

— Вы мисс Балтимор?

— Нет, я Грегори Пек.

Служащая натянуто улыбнулась.

— Минуточку, мисс Балтимор. Я сейчас принесу ваши деньги. — Она встала и исчезла за дверью.

Лон мгновенно учуяла подвох. Родственнички очухались быстрее, чем она предполагала. Секунду поколебавшись, она забрала чек, сунула его в сумку и метнулась к двери.

Ей объявили войну? Превосходно! Меньше будет сожалений. Мамочка и родственнички все еще считают ее глупенькой девчонкой! Есть и помимо банков немало местечек, где можно раздобыть денег, — там такую свинью не подложат! И есть способ одним выстрелом убить двух зайцев!

К десяти утра Джереми открыл глаза. Но тут же их закрыл. Черт! Зачем, спрашивается, ему было нужно бросаться из одного кошмара в другой? Во рту пересохло, голова гудела. После ухода Белиджана Джереми не сразу оторвался от бутылки: сначала пил, чтобы успокоиться и уснуть, а потом просто не мог остановиться. Часам к шести или семи утра виски его все-таки свалило.

Джереми поднялся и, шатаясь, побрел в ванную. Где эти чертовы таблетки? Есть! Он бросил две в стакан с водой, поморщившись, выпил и полез под душ. Обливался то горячими, то холодными струями, пока не пришел в себя окончательно. Сначала он решил последовать совету Белиджана и подождать, когда Пегги раскроет карты. А может, следует перейти в наступление, пока она не натворила черт знает чего?

Он докрасна растерся махровым полотенцем и присел на кровать. Кое-что за несколько недель они подсобрали. Взять хотя бы историю со взятками в компании «Локхид». На всех видных политиков имеется неплохой материальчик: тут и их финансовые махинации, и данные об их любовницах. А чего стоит один только неопубликованный бюллетень о состоянии здоровья президента, который удалось откопать ребятам Белиджана. Вот, пожалуйста, все анализы, рентгеновские снимки, описание внутренних органов. Перечислены отклонения в развитии мозга, указаны вес костей, вес и симметричность его яичек, приводятся данные о частоте половых сношений и о степени удовлетворенности ими. Есть заключение о том, как на его здоровье отразились травмы, полученные в молодости при занятиях борьбой и боксом. Словом, будет чем «увлечь» избирателей.

Джереми не считал себя святым. Политика есть политика. Если уж занялся ею, то нужно уметь врать, плести интриги, умело умалчивать о том, чего не следует знать ни дуракам друзьям, ни врагам. В один прекрасный день — Джереми это прекрасно знал — и его вываляют в грязи. Но на проделках Пегги, Чарлен или еще каких-нибудь других родственничков его не поймают! К черту Белиджана! Он сам уделает Пегги. И прямо сейчас! Рука его потянулась к телефону.

Рони дал себе торжественное обещание не вылезать из постели раньше полудня. Легенда, известная, впрочем, только узкому кругу его хороших знакомых, требовала, чтобы вдохновение посещало писателя Рони Бейли непременно по ночам. Считалось, что обычно он работал с вечера до шести утра. Если это и было правдой, то далеко не полной, чаще ему нужно было просто убить время, поскольку засыпал он поздно, предаваясь отвлеченным размышлениям иногда и до самого рассвета. С приходом сна как бы сам собой устанавливался идеальный порядок, и Рони спокойно закрывал глаза, убаюканный приятной мыслью о том, что он закрывал занавес именно тогда, когда другие только выходили на сцену. Но поскольку яркое своеобразие его творений так и не было признано широкой публикой, ему приходилось довольствоваться славой непризнанного гения.

В одиннадцать часов утра его разбудил противный треск домофона. Дрожащей рукой Рони нажал на кнопку, проклиная наглеца, позволившего себе прервать его сладкий сон.

— Кто там?

Сквозь ужасный треск прорвался юный голос.

— Это я, Лон!

— Кто?

— Чарлен. Ты откроешь, или мне придется взломать дверь?

— Лон… Поднимайся.

— Да ты сначала открой, идиот!

Дверь холла, восемью этажами ниже, распахнулась. И Рони вдруг осенило. Похоже, Пегги, устроившая ему такую чудовищную сцену, решила извиниться и в качестве парламентера прислала дочь. Он вскочил с постели, бросился в ванную, выдавил чуть ли не весь тюбик пасты на щетку и принялся усердно чистить зубы.

В дверь позвонили.

— Минутку! — крикнул он, набрасывая халат поверх пижамы. Собственное отражение в зеркале его отнюдь не радовало: серое лицо, мешки под глазами, отросшая щетина…

— Черт! — выругался Рони и пошел открывать.

— Я принесла тебе рогалики, — весело сообщила Лон. — Где у тебя кухня? А кофе есть?

Он отступил, чтобы впустить девушку. С ее приходом в квартиру, казалось, ворвался свежий ветер. Лон подняла жалюзи в гостиной.

— У тебя тут здорово воняет!

— Воняет? Чем? — Рони удивленно поморщился.

— Старым холостяком, который дрыхнет один в своей берлоге.

— Девочка, ты пришла меня воспитывать? Только подумайте, я дрыхну.

— Можешь опять лечь, я сама все сделаю!

— Все? — лениво переспросил он, зевая.

— Например, приготовлю завтрак и подам его тебе в постель. Поверь, я еще ни о ком так не заботилась.

— Если тебя прислала твоя мать…

— Моя мать? А ну ныряй под одеяло! И поживее.

Она втолкнула его в комнату.

Изумленный, он снопом рухнул на кровать и натянул одеяло на голову. Почему каждый раз, когда внезапно просыпаешься, возникает ощущение, что кто-то нарочно сбрасывает тебя с небес на грешную землю, не давая забыться в мечтах? Ничего не поделаешь, но его могучий ум просыпается только к пяти вечера.

— Сахар под… — крикнул он.

— Я нашла! — донесся из кухни голос Лон, заглушаемый перестуком банок.

Рони помнил Лон с пеленок, он стал любовником ее матери еще до того, как та вышла замуж за Скотта. Как быстро летит время! А его главное произведение еще так и не написано… И он вернулся к любимому сюжету, к мыслям, роящимся вокруг одного и того же человека — Рони Бейли. Кстати, вспомнилось ему, Пегги, кажется, жаловалась на проблемы с дочерью.

— Лон!

— Минуточку!

— Иди сюда!

— Уже иду!

— Послушай-ка…

Лон появилась на пороге. Она надела зеленый передник с мордашками утенка Дональда и держала в руках поднос с чашками, кофейником, блюдечками меда, сахарницей и купленными ею рогаликами.

— Кушать подано.

Чуть наклонив голову, Рони испытующе и недоверчиво посмотрел на нее. Желтые глаза Лон сощурились. Она улыбалась.

— Послушай, малышка, не дурачь меня. В чем дело?

— Я проходила мимо твоего дома, увидела, что в окнах нет света, и решила зайти. Вот и все.

— Лон, ты серьезно…

— Один кусок сахара или два?

— Полтора.

— Пожалуйста. Размешать?

— Ну, раз уж ты здесь, — пробормотал он, — то объясни наконец…

— Ты этой ночью работал? — Лон, кусая рогалик, запивала его кофе.

— Почему ты спрашиваешь?

— Мой бедный дядюшка. Видик у тебя еще тот. Как у старой мочалки.

— Благодарю.

Она взъерошила его волосы.

— Не дуйся, дядюшка! На твоем месте я бы оценила завтрак в постели. Причем поданный симпатичной девушкой!

— Вот нахалка.

— А ты, старичок, оказывается, обидчивый!

— Пустяки. Вот ты как прислуга получаешь у меня два балла. Из десяти.

— Не кофе, а помои, да?

— Где фруктовый сок?

— Ну ты и зануда!

Лон вскочила, помчалась на кухню, наполнила два стакана апельсиновым соком и, вернувшись в комнату, бесцеремонно уселась на кровать.

— Подвинься и пей свой сок!

Рони уткнулся носом в стакан, а Лон, задумчиво окинув его взглядом, сказала:

— Никак не могу понять, что моя мать в тебе нашла?

Рони поперхнулся и закашлялся так, что из глаз полились слезы.

— Что ты сказала? — едва выдавил он.

— На месте Пегги я не взяла бы тебя в любовники.

Рони снова закашлялся, а Лон похлопала его по спине.

— О! Большому мальчику плохо! Посмотрите, он подавился!

Рони был свято убежден, что ни одна живая душа не знала о его отношениях с Пегги. И Чарлен, всегда думалось ему, смотрит на него как на добродушного крестного, этакого друга семьи… Ну и от какой печки теперь танцевать?

— Почему ты поперхнулся? Из-за того, что я сказала?

Рони, не придумав ничего лучшего в ответ, неожиданно для самого себя брякнул:

— Нехорошо мать называть Пегги.

— Для нянек я всегда придумывала прозвища.

— Она тебе не нянька.

— Биологически может быть и нет. Но вот в эмоциональном плане…

— Да что с тобой? Вы поссорились?

— И не на шутку!

— Ты это серьезно?

— Дай-ка мне чашку.

Рони машинально подчинился, и она налила ему кофе. Их глаза встретились. Лон смотрела не мигая, и он, сам не зная почему, смутился.

— Почему ты отводишь глаза? — Лон не спускала с него взгляда.

— Подай мне, пожалуйста, сигареты. Они на столе.

Лон протянула ему пачку. Рони вытащил сигарету и сделал глубокую затяжку, выпустив кольцо дыма. Лон закурила тоже.

— Рони… Может, хватит нам обоим дурака валять?

— Не понимаю.

— Сейчас объясню. Я многое хотела бы тебе объяснить…

— Например?

— Кое-что о тебе, если заинтересуешься, и обо мне, если найдешь время выслушать. Говорят, устами младенца глаголет истина. Жаль только, что я не младенец. Ты хотел бы стать знаменитым? Так?

Задетый за живое, Рони чуть не покраснел. Он глянул на девушку, попытался иронически прищуриться, но Лон не смотрела в его сторону.

— Ты никогда не спрашивал себя, почему твои «священные писания» никто не покупает?

— Я счастлив уже тем, что их пишу, — сухо ответил Рони.

— Врешь! — улыбнулась Лон. — Только врешь себе, а не мне.

Они вдруг поменялись ролями: Рони почувствовал себя ребенком перед этой не по летам взрослой девочкой.

— Сколько тебе лет, Рони?

Он прикинул, отвечать ли, а потом бросил как вызов:

— Пятьдесят три!

— Поздравляю, ты неплохо сохранился. — Кончиком пальца Лон провела по его лицу, не удержавшись от замечаний: — Ни лысины, ни седины. Благородные морщины. Глаза с чертовщинкой… А знаешь, что ты весьма привлекательный мужчина? Я хочу сказать, без очков…

— А тебе, соплячка, сколько лет? — Рони вдруг охрип. Он разволновался больше, чем хотелось бы, а потому злился.

— Я женщина, — спокойно ответила Лон.

Нет, ее нужно отшлепать и выставить за дверь! Его взгляд задержался на ее округлых бедрах. Рони уже не соображал, что происходит.

— Ну и что ты думаешь о моих книгах?

— Они слишком нудные.

— Ты еще слишком молода, чтобы понять их.

Девушка весело и звонко расхохоталась.

— Мой милый Рони, наше поколение уже решило все твои проблемы!

— Не смеши меня!

— Впрочем, у тебя есть талант. Но то, что ты пишешь, сухо и невыразительно. Понимаешь, никаких чувств, а чувства — это соль! Хочешь показать, как ты умен, и ударяешься в нудные поучения. Не там ищешь! Головой не пишут!

— Чем же, по-твоему, пишут? — теперь вопросы задавал он.

— Членом, — спокойно ответила Лон.

Рони подпрыгнул как от удара током высокого напряжения.

— Да ты лежи, — сказала Лон.

— Довольно. Если б твоя мать это слышала!

— Ложись, — мягко повторила девушка. — Ты прекрасно знаешь, что я права. И если хочешь что-то кому-то растолковать, то лезь не сюда, — она постучала по лбу, — а сюда… — Взяв руки Рони в свои, Лон приложила их к переднику, прикрывающему низ ее живота.

— Девочка, а не слишком ли ты торопишься?

Он нервно закурил, забыв предложить сигарету гостье. Лон откинулась на подушки рядом с ним и вновь взяла его за руку.

— Не я тороплюсь, Рони. Это ты отстаешь. Хочешь знать, сколько мне лет?

— Какая разница…

— Тринадцать.

— Черт тебя поймет!

— Что скажешь, Рони?

— А в двадцать что тебе останется?

— То, чего тебе не хватает в пятьдесят. Мечты и надежды.

Рони замолчал, не зная, о чем говорить дальше, но наконец решился:

— Послушай, Лон, ты заявляешься ко мне без предупреждения, когда я еще сплю, и, как молоток, обрушиваешь мне на голову свои побасенки. Да знай я об этом сразу… Иди-ка ты, девочка, домой!..

— Слишком поздно!

— Что?!

Она приподнялась на локте, провела большим пальцем по его губам, наклонилась над ним и чарующе медленно принялась ласкать их своими. Потрясенный Рони молил небо ниспослать ему силы оттолкнуть ее. Пока еще он не пересек границу, за которой перестанет быть Рони. А граница так близка… Так пьянит его эта неожиданная близость. Насколько мать была груба, настолько нежной, свежей, гибкой казалась ему дочь. И этот — с ума сойти! — почти забытый аромат — нет, не духов, а самой юности… Девочка права, все сказанное ею, — правда. Это он старый дурак! Второй такой встречи не будет! Хватит рассуждать, жить иллюзиями в ожидании Бог знает какого счастья. Она с ним, здесь… Его руки сжали гибкое тело Лон. Какая разница, что привело ее сюда! Рони прижался щекой к ее щеке, потрясенный, задыхающийся, с бешено бьющимся сердцем.

— Лон… — Он скорее угадал, чем увидел ее улыбку.

— Ты и сам видишь: слишком поздно, — прошептала она.

Теперь Пегги была уверена: прислуга ворует! На одну чашу весов она поставила пустое фарфоровое блюдо, на другую принялась выкладывать металлические бигуди, пока чаши не уравновесились. Туда, где находились бигуди, она добавила еще килограммовую гирю, а на блюдо выложила из консервной банки икру, всю до последнего зернышка. Но чаша с икрой продолжала оставаться вверху. Пегги быстро прикинула: 123 грамма икры Эмили втихомолку слопала на кухне! При одной только мысли, что ее обкрадывают, ей стало плохо. Она вскочила, нервно нажимая кнопку звонка, и бросила машинальный взгляд в зеркало, по привычке напрягая грудь. Да, этим природа ее не обидела: грудь по-прежнему оставалась высокой и упругой.

— Вы меня вызывали? — Эмили, скромно потупившись, остановилась у порога.

— Вам известно, сколько стоит килограмм икры? — зло прошипела Пегги.

Эмили пожала плечами.

— Я никогда не покупаю икру, мадам.

— Ну еще бы! Вы прекрасно обходитесь той, что покупаю я!

— Мадам!

— Замолчите! Вы съели 123 грамма! А килограмм икры стоит 163 доллара. Значит, ваш завтрак обошелся в 20 долларов и четыре цента. Я не собираюсь скармливать вам мой «шампунь», а поэтому вычту эту сумму из вашей зарплаты.

И, вывернув икру с блюда на голову, Пегги принялась сердито втирать ее в волосы. Эмили робко попыталась возразить:

— Мадам, уверяю вас!

— Вон отсюда!

Зазвонил телефон. Эмили поспешно сняла трубку.

— Мадам, вас спрашивает мистер Джереми.

Пегги подошла, но прежде чем взять трубку, вытерла лоснящиеся от икры руки о белоснежный передник горничной.

— Выметайся! — приказала она и, обращаясь к Джереми, попросила: — Перезвони чуть позже. Эта чертова икра попала мне в ухо!

Рони впервые за Бог знает сколько лет наслаждался невыразимым покоем и счастьем. Он впитывал радость всеми фибрами души и тела. Когда ему приходилось заниматься любовью с Пегги или, скорее, служить ей для занятий любовью, его желание не находило удовлетворения. Всегда после интимных встреч с ней он сам себе напоминал оскорбленную женщину, которую используют, не заботясь о ее удовольствии. Но Лон!

У дочери было все, чем не обладала мать. Лон была столь же нежна и мила, сколь ее мать бесчувственна и жестока. Теперь до Рони дошел смысл брошенной Лон фразы о том, что в его книгах «нет соли». Просто раньше он не испытывал подобных ощущений и даже не представлял себе, какое невыразимое наслаждение может дать согретая любовью плоть, когда ты забываешь о ней и все твое существо переполняет счастье, для которого не находишь слов.

— Ловишь кейф? — не без иронии поинтересовалась Лон, выходя из ванной.

— Лон…

— Рони, ты не мог бы оказать мне маленькую услугу?

— Услугу? — В эти минуты он вскрыл бы себе вены и отдал бы ей всю кровь до последней капли.

— Ничего особенного, — успокоила его Лон, причесываясь. — Мне нужно немного денег…

— И только? Да я отдам все, что у меня есть. Сколько тебе нужно? Двадцать, тридцать, пятьдесят, сто тысяч?

— Пятнадцати хватит. Я выпишу тебе чек. Предки заморозили мой счет в банке.

— Почему?

— Они подозревают, что я хочу отыскать Квика.

— Кого?

— Парня, которого я люблю.

Господи, да что она говорит? Ведь не прошло еще и десяти минут, как они вместе возносились к сияющим вершинам… И вот… Рони ощутил в горле горький комок.

— Парня, которого ты любишь? Какого парня?

Лон все еще причесывалась, спокойно улыбаясь, словно ничего не произошло.

— Квика, — повторила она. В ее голосе звучало нетерпение. — Из-за него мы поругались с Пегги. С моей мамочкой не соскучишься! Трахается со всеми подряд, воображая, что мне всего шесть лет.

Эти слова, как ножом, полоснули по сердцу Рони. Значит, Пегги попросту пудрила ему мозги, уверяя, что он был ее первым внебрачным приключением! А ее дочь, в которую он сразу без памяти влюбился, тоже любит другого! Не многовато ли для одного?

— Кто он, этот Квик? — стиснув зубы спросил Рони. — Что в нем особенного?

— Ничего. Он как все. Ему двадцать лет, он блондин. Автогонщик.

— И ты его любишь?

— Угу, — пробормотала Лон, натягивая толстый шерстяной свитер.

Нанесенная Рони сердечная рана была слишком свежа, чтобы он мог защищаться. Если бы удалось хоть на минуту притвориться легкомысленным, ироничным и добродушным… Но ничего не получалось.

— Лон?

— Что?

— Ты сейчас же отправишься домой.

Девушка влезла в джинсы, застегнула сапожки.

— И не подумаю. Неужели ты ничего не понял? — Лон произнесла эту фразу тоном, каким взрослые объясняют детям простые вещи.

— Я не дам тебе денег.

Выражение лица Лон не изменилось, но она, вздохнув, покачала головой.

— О, Рони! Опять ты за свое. Неужели не понимаешь, что значит любить человека, но жить без него?

— Тогда зачем ты переспала со мной, если любишь другого? — в голосе Рони зазвучал гнев.

— Не вижу связи.

— Как? Тебе лишь бы трахнуться?

Так же терпеливо и ровно Лон пояснила:

— Ну да, я делаю это, когда хочу. Это все равно что чистить зубы. При чем тут чувства?

Рони услышал только то, что хотел услышать — она сказала: «Когда хочу…»— и ухватился за эти слова как утопающий за соломинку, стараясь как можно спокойнее и мягче спросить о главном.

— Значит, тебе хотелось переспать со мной?

— Да.

Ему бы остановиться, но он не удержался и задал следующий вопрос:

— Почему?

Лон весело рассмеялась.

— Ну не за твои же красивые глаза! А чтобы достать мою мать.

Рони ощутил, как к горлу подкатывает тошнота. Если опустить голову, то его вывернет прямо на ковер.

— Ты… Ты ей об этом расскажешь?

— Конечно… Попробуй только не дать мне денег. Перед его глазами закачалась стена, заплясало окно…

И потом все разом рухнуло и исчезло.

Вопли Джереми ударили по ее барабанным перепонкам. От неожиданности Пегги дернулась, откинула голову назад. Зернышко икры сорвалось с ее волос на грудь и соскользнуло на кровать.

— Она вернулась? — рычал Джереми.

— Черт тебя подери! — взбесилась Пегги, глядя на жирное пятно на простыни.

— Что ты там бормочешь?

Пегги резко смахнула остатки икры тыльной стороной ладони. Несколько икринок с размаху прилепились к бледно-розовому абажуру.

— Я говорю: черт тебя подери! — повторила Пегги. — И прими, пожалуйста, к сведению: мне наплевать, вернулась она или нет. Но если ты не сменишь тон, то очень скоро об этом пожалеешь!

— Ах так! Зачем ваша милость таскалась к Арчибальду Найту с этой стервой Нат? Тебе мало вонючих арабов? Нужно было еще откопать и эту старую мумию.

Пегги схватила с подноса кофейник и шарахнула им об стену. Задыхаясь от ярости, она затараторила со скоростью пулемета, выплескивая из себя все, что в данный момент приходило в голову. В другое время она, возможно, и не решилась бы говорить о подобных вещах, но сейчас ее понесло.

— Ты что, за мной шпионишь? Отлично! Тогда разреши сообщить последнюю новость: я выхожу замуж!

На другом конце провода воцарилось молчание.

Пегги наслаждалась произведенным эффектом. В своем воображении она даже слышала, как скрипят, тяжело поворачиваясь, извилины Джереми, обдумывая услышанное.

— Повтори-ка!

— Не притворяйся! Ты прекрасно слышал! Я выхожу замуж!

— За араба или за эту столетнюю рухлядь?

— За кого прикажете? Больше я не могу себя содержать сама!

— Пегги, Пегги! Ты сошла с ума!

— Зарплаты у Аттилио мне, по-твоему, хватает, да?

— Пегги! — патетически воскликнул Джереми, окончательно сдаваясь. — Мы готовы тебе помочь! Честное слово!

— Прибереги эту милостыню для своей партии!

— Пегги!

— И не трать денег на свадебные подарки, я вышвырну их в мусорную корзину.

Обессиленная схваткой, она швырнула телефонную трубку. Что ж, придется для правдоподобности подкрепить слова делом. Эта невероятная помолвка должна состояться! Только бы у Арчибальда Найта не хватило свинства испортить ее затею. Все должно решиться в ближайшие дни.

Глава 6

Это было ужасно. Что ни придумывай — не поможет: его приперли к стенке. Если он даст девчонке денег, Пегги рано или поздно обвинит его в содействии побегу дочери. Если Лон денег не получит, то расскажет матери о том, что переспала с ним. И в том и в другом случае его не похвалят. И тогда, как и все слабохарактерные люди, Рони решил сложить руки и положиться на волю судьбы. Будь что будет. Может быть, Лон блефует? Ну что же, эта выяснить не трудно. И он произнес довольно твердо:

— Я не могу одолжить тебе эти деньги. Твоя мать обвинит меня в том, что я потакаю твоим причудам.

— Предпочитаешь, чтобы она обвинила тебя в изнасиловании?

Рони побагровел.

— Это ложь! Ты сама залезла ко мне в постель.

Лон рассмеялась.

— Ну и бред! Подумайте, семнадцатилетняя девушка совратила пятидесятилетнего мужика!

— Но это же правда!

— Между нами говоря, ты совершенно прав. Только кто тебе поверит? Все, у меня время не резиновое. Даешь мне пятнадцать тысяч? Да или нет?

Рони уперся с отчаянной храбростью труса.

— Нет.

— Отлично, у тебя был выбор. Я звоню Пегги.

Ему бы в эту минуту закричать, заспорить, обнять ее, ударить, попытаться переубедить — словом, хоть что-нибудь сделать. Но Рони даже не пошевелился. Словно в кошмарном сне он увидел, как Лон сняла телефонную трубку, набрала номер и сказала спокойным и уверенным голосом:

— Эмили! Это Чарлен! Пригласите, пожалуйста, маму.

В присутствии матери Джереми всегда чувствовал себя трехлетним ребенком. Допусти он хоть какую ошибку, она, не задумываясь, влепила бы сыну пощечину, что Джереми даже и не удивило бы. Железная леди, воспитанная на железных принципах — Господь Бог, Деньги и Абсолютная власть, — Вирджиния Балтимор не допускала, чтобы дети, плоть от плоти ее, были людьми иной закалки.

— Мой бедный мальчик! Все это так несерьезно.

— Мама, сейчас не те времена. В наши дни политика совсем иная — она куда жестче и беспощаднее!

Мать рассмеялась.

— Скажите пожалуйста! По-твоему, то положение, которое ты занимаешь с рождения, — игра случая? «Сначала мы!» — вот что было девизом твоего деда, великого Стивена Балтимора I. — Подбородок Вирджинии дернулся по направлению к портрету основателя династии, висевшему на стене над многочисленными изображениями членов клана Балтиморов. — И ты полагаешь, что твой отец… — Новое движение подбородка. Старая женщина перекрестилась, — …достиг вершин власти по счастливой случайности? Цель оправдывает любые средства! Цель и слава Господня!

— Мама…

— Знаешь, как мы с твоим отцом представляли вашу карьеру… Скотт должен был занимать пост президента с 1961 по 1969 год. После него Питер — до 1977.

— Но мама… Скотта убили. А Питер умер!

Она смерила его холодным презрительным взглядом.

— На все воля Божья. Ни Скотт, ни Питер не искали смерти. Ты же должен был победить на следующих выборах и продержаться у власти до 1985 года. Мне бы дожить до того момента, когда к власти придет Кристофер Балтимор III, мой внук…

— Мама! Наша судьба не всегда в нашей власти!

— Ерунда! Наша воля сильнее любых поворотов судьбы!

— Все не так просто, — пробормотал Джереми.

— А я что говорю? В противном случае на президентском месте мог бы оказаться самый распоследний негр. К Пегги у меня нет ни капельки уважения, что я не раз повторяла твоему брату. Сейчас речь о тебе. Твоя партия должна победить на выборах! Если Пегги можно нейтрализовать, сунув ей чек, — так в чем же дело? И поосторожнее с Арчибальдом Найтом — это еще тот обольститель!

— Мама! Но ему же скоро девяносто!

— Ну и что? Мне уже больше.

Джереми с трудом сдержал нервный смех. Этого мать не потерпела бы.

— Запомни, — произнесла она спокойно и властно, — если никто из Балтиморов не станет президентом, то я зря прожила жизнь!

Что ей ответить? Вот почему так трудно обращаться к ней за советами: интересоваться мнением Вирджинии — значит получить от нее приказ. К счастью, Пегги послала его ко всем чертям, дав время еще раз все взвесить. Мать — не Пегги, она его просто раздавит. В ее руках все состояние Балтиморов. Если старуха разозлится, она может изменить завещание. Забавная ситуация, нечего сказать: в сорок лет просить позволения рассердиться! Но мать есть мать. Только беспрекословное повиновение и никакой самодеятельности. Не то получишь хорошую трепку!

— Знаешь, мне иногда кажется, что ты меня попросту используешь, — вздохнула Нат.

— Выкладывай, что с тобой, — спокойно попросила Пегги.

— Я что-то не пойму: ты действительно хочешь выйти замуж за Арчи или просто дразнишь Балтиморов?

Пегги, которая подводила глаза, сидя у зеркала, повернулась к подруге.

— Нат… Ну что тебе стоит? Ты поможешь мне?

— Вчера мне показалось, что ты многое недоговариваешь.

— Не говори глупостей. Джереми взбесил меня, и я сказала, что выхожу замуж за Арчибальда. Неважно, состоится свадьба или нет. Главное, чтобы Джереми поверил в это и разболтал всем. Вот если бы Арчибальд приехал сегодня вечером на презентацию коллекции Аттилио… Как думаешь, мы сможем его вытащить?

— Арчибальд никогда не появляется в свете!

— Отлично! Значит, если он появится со мной…

— Но он до смерти боится всяких там приемов.

— Нат! — Пегги уже начинала терять терпение. — Да мне начхать на то, что ему нравится, а что нет! Ты на его стороне или на моей? Скажем так: нужно выяснить, клюнул он или нет. Если да, то пойдет.

— А если он вечером занят?

— Черт подери! — взорвалась Пегги. — Если занят — освободится, а не освободится — пусть хоть сдохнет!

— Не волнуйся, я попробую…

— Звони ему сейчас же!

— Идет.

На пороге возникла Эмили.

— Ну? — нетерпеливо бросила ей Пегги.

— Мадам, я подумала, что должна…

— Короче!

— Мадам, вы видели эту газету?

— Какую газету?

— «Пэйдж Твэлв». Ее только что принесли.

— Дай сюда эту туалетную бумагу! — Она вырвала газету из рук горничной и пробежала глазами несколько строк. Лицо ее вытянулось и помрачнело. — Вон отсюда! — Это относилось к наблюдавшей за хозяйкой Эмили.

— Ну, что там? — поинтересовалась Нат.

— Читай!

Статья была написана Люси Мадден. И собственно, не статья, а бред истерички — врагу не пожелаешь!

— Вот дрянь, — простонала Нат. — Не может быть!

— Я ее угроблю! — прорычала Пегги.

— Она будет сегодня вечером у Аттилио? — спросила Нат, пряча усмешку.

— Тебе смешно? — буркнула Пегги. — Пусть только сунется туда — убью!

— Делать тебе больше нечего.

— Конечно, написали ведь не о тебе!

— Можешь помолчать минуту? Я придумала кое-что получше убийства. — Она обняла Пегги за шею и что-то зашептала ей на ухо.

Пегги воспрянула духом и даже улыбнулась.

— Ты думаешь, получится?

— Конечно.

— Да, но где это найти и как мы узнаем, что она их сожрала?

— От шоколада Люси никогда не отказывалась!

— И кто ей пошлет?

— Конечно, Аттилио! У тебя есть его визитка?

— Подожди-ка…

Пегги порылась в ящичке у зеркала и, довольная, вытащила оттуда квадратик картона, на котором было написано: «С наилучшими пожеланиями от Джованни Аттилио».

— Отлично! — Нат почему-то перешла на шепот. — Я все сделаю! Надо будет оформить это как подарок Аттилио и отправить с посыльным.

— Все! Беги сейчас же!

Зазвонил телефон. Пегги сняла трубку и знаком попросила Нат подождать.

— Кто? — переспросила она. В глазах ее вспыхнули молнии. — Давайте мне ее! Слушаю. Где это? Хорошо! Сиди там, я уже еду.

— Кто это? — спросила Нат.

— Чарлен.

— О Господи! Где она?

— У Рони Бейли. Ты позвони Арчи, пока я с ней разберусь. Скажи ему, что он должен пойти. — Она включила домофон: — Эмили! Муди и «ройс-роллс» — к подъезду! Живо!

Набросив норковое манто, Пегги взбила волосы и махнула рукой подруге.

— Не забудь о шоколаде!

— Шлюха! — крикнул попугай.

Люси Мадден перехватила насмешливый взгляд, которым обменялись Грант и Гордон, и поджала губы.

— Прошу прощения! Я на минутку.

Она кинулась в спальню, забыв закрыть за собой дверь, подбежала к клетке Артура и зашипела:

— Заткнись, свинья, у меня гости!

— Жирная шлюха!

— Скотина, бромом напою!

Она сорвала накидку с подушки, накрыла ею клетку и вернулась в гостиную.

— Я уже говорила: неважно, от кого получены эти сведения. Только учтите, что малышка сбежала два дня назад.

— Хорошо, не раскрывайте источники, скажите только, как вы их добываете.

— У меня везде есть нужные люди, — с шумом вздохнула она. — Один из них связан с автогонщиками и намекнул как-то, что Чарлен видели с одним очень перспективным молодым спортсменом. Я проверила этот факт. После очередного свидания домой она не вернулась. Из этого следует, что девица уехала вместе со своим хахалем.

— Как его зовут?

— Вы слишком многого требуете! Если бы я это знала, то, конечно, назвала бы имя.

Грант незаметно подмигнул Гордону.

— Как бы то ни было, мисс Мадден, примите наши поздравления! Ваша статья вызовет грандиозный скандал.

— О, чепуха! Это так, лишь бы отмахнуться. Маленький розыгрыш. Только начало, потому что в следующем номере я расскажу об исчезновении ее дочери. Например, под заголовком «Яблочко от яблони…» или «Малышка и автогонщик»… Не будь Пегги такой тряпкой, она вываляла бы меня в смоле и перьях! Хотите? — Люси указала на коробку шоколада, которую ей доставил посыльный полчаса назад.

— Нет, спасибо.

Аттилио знал о ее слабости к сладкому и любезно послал ей конфеты. И пока они беседовали, Люси успела наполовину опустошить коробку.

— Не забывайте, — подхватила она, запихивая в рот сразу три шоколадки, — сегодня вечером я встречаюсь с моей постоянной мишенью. Она теперь крутится в салоне моего друга Аттилио… Бедный мой, бедный Аттилио! Честное слово, у него есть голова, но кем он себя окружил! У него там просто притон какой-то для голубых и шлюх!

Чуть позже, когда ее гости были уже на улице — подальше от этой дряни, Гордон скомандовал Гранту:

— Пошевеливайся, шеф ждет! Опять опаздываем.

Рони открыл дверь, и у него чуть не подкосились ноги. Пегги бросила на него короткий вопросительный взгляд и поискала глазами Чарлен. Та сидела на стуле и спокойно курила. А Рони вдруг захотелось удрать куда глаза глядят, подальше от собственного дома и вообще от Нью-Йорка, пока не разбилась эта хрупкая тишина и не разразилась буря. И все же, несмотря на решимость Лон и ее твердые обещания, он надеялся, что девушка промолчит. На всякий случай Рони старался держаться поближе к двери. Ему так хотелось превратиться в какую-нибудь вещь и забыть обо всем на свете. Только бы не ждать с замирающим от ужаса сердцем слез, криков, ударов. Что разыграют его гостьи? Драму или водевиль? Пегги вдруг отвела взгляд от Лон, устремив его на Рони, словно только что его заметила. Будь Рони стеной, он тотчас рухнул бы.

— Как дела? — вполне вежливо поинтересовалась Пегги.

Он бессмысленно помотал головой, но не смог выдавить из себя ни слова. Пегги снова повернулась к дочери и сказала как ни в чем не бывало:

— Я хочу, чтобы сегодня вечером ты отправилась со мной к Аттилио — он представляет новую коллекцию. У тебя есть приличное платье?

— Не пойду. Меня тошнит от этих ваших приемов!

Рони судорожно стиснул ручку двери. Пора как можно скорее убираться. Пороховая бочка вот-вот взорвется. Но ничего подобного не случилось. Ответ Пегги прозвучал спокойно, почти безразлично:

— Меня тоже. Но, к сожалению, это моя работа. И я хочу, чтобы ты пошла.

Рони перевел дух. Пегги пока еще не задала ни одного лишнего вопроса, не проявила ни малейшей враждебности. Может, все еще уладится… И вдруг Лон плеснула масла в огонь.

— Странно… Тебе ведь хотелось меня запереть? Или я ошибаюсь?

— Поговорим об этом дома.

— А не лучше ли сейчас?

Рони чуть не вырвало. Но он ухитрился прошептать:

— Я оставлю вас на минуточку. Мне нужно…

Спасительная дверь уже открывалась, когда его остановил насмешливый голос Лон:

— Останься, Рони, останься! Лишним не будешь, и, возможно, у тебя появится новый сюжет.

— Ты думаешь? — растерялся Рони.

— Минуточку! Давай кое-что выясним. И закрой, пожалуйста, эту чертову дверь.

Рони вытер со лба ледяной пот, чувствуя, что во рту у него пересохло как после недельной лихорадки.

— Ну вот, — мирно продолжила Лон. — Я хочу признаться тебе, мамочка: мы с Рони занимались любовью.

Пегги понадобилась вся воля, чтобы удержать себя на месте. И ей удалось на миг притвориться невозмутимой.

— И как, понравилось?

Лон пожала плечами.

— Рони, кажется, в восторге, а я… Ну, в общем, ты понимаешь.

Одним прыжком Пегги очутилась рядом с дочерью и влепила ей увесистую пощечину. Потом еще одну. Лон не шевельнулась. Теперь наступила очередь Рони. И он, съежившись как ребенок, закрыл лицо руками.

— Эта потаскушка говорит правду?

Пегги вцепилась в Рони и принялась немилосердно трясти его, пытаясь добраться до физиономии. Она была готова выцарапать любовнику глаза, убить его на месте! Рони отчаянно защищался, испуская жалобные стоны. Лон развеселилась.

— Кавалер у тебя что надо!

Пегги словно водой окатили. Рядом в такой же позе застыл Рони.

А Лон с издевкой заметила:

— Мама, мамочка, нехорошо девочке смотреть на драму взрослых.

— Лон! — воскликнул Рони, неосмотрительно опуская руки.

И Пегги наконец вцепилась ему в физиономию. Он поднес ладонь к губам и с тупым удивлением уставился на кровь.

Лон вскочила на ноги, отбрасывая стул, и швырнула сигарету на палас. Палас задымился, но всем было наплевать на это.

— Хватит! — скомандовала она, делая решительный шаг в сторону матери. — Во-первых… — Взгляд дочери с ненавистью уткнулся в побелевшее лицо Пегги. — Ты больше и пальцем меня не тронешь. Нервишки пошаливают — так отыгрывайся на этом недоноске!

На несколько секунд воцарилось молчание, прерываемое лишь тяжелым дыханием Пегги, неподвижной, как гранитная скала, и всхлипами Рони.

— Ты меня слышишь, Пегги? — Желтые глаза Лон угрожающе сузились. Она была выше и крепче матери. — Впредь я не потерплю ни советов, ни придирок, ни палок в колеса! И предупреждаю: попробуй только помешать мне — закачу такой скандал, что тебе и в страшном сне не приснится! Я много думала… И немало поняла. Папины родственнички хотят задвинуть тебя на время этих фиговых выборов! И ты хочешь этим воспользоваться, но травить себя я не позволю! Ты ухитрилась выставить Квика — я его найду! Оставь меня в покое! Забудь вообще! Возьмешься за меня — я тоже за тебя возьмусь. Одно доказательство уже есть, и, честное слово, оно не последнее! Или уж давай играть на равных. А на все твои интриги мне наплевать. Я только гнили боюсь!

Девушка с минуту помолчала, хотела было еще что-то сказать, но сдержалась. Вытащив из сумки сигарету, она закурила, пригасила тлеющее пятно на паласе.

— Пойдем домой, Чарлен, — почти беззвучно прошептала Пегги.

— Ну как наши дела? — поинтересовался Джон Робинсон.

И хотя тон его был спокойным, Гордон и Грант ощутили нечто очень похожее на страх, который всегда вызывал у них этот невзрачный человечек, с виду такой добродушный и такой обыкновенный. Впрочем, Гордон и Грант тоже мало походили на примерных детей. Они уже не раз — и довольно успешно — оказывали республиканцам немалые услуги весьма сомнительного свойства.

— Примите рапорт, — привычно вытянулся в струнку Грант.

Робинсон взял исписанные листки и просмотрел по диагонали. Легкая усмешка раздвинула ему губы. Грант, зная шефа, готов был тут же сунуть нос в свои записи, чтобы выяснить, что же так его развеселило. Не отрывая глаз от бумаг, Робинсон миролюбиво заметил:

— Не вытягивайте шею, все равно не догадаетесь.

Грант покраснел до ушей, его коллега — тоже. Ну откуда они могли знать, что все, о чем умолчала Люси Мадден, шефу было отлично известно. Не сообщать же им, что несколько последних месяцев их услуги оплачивались из средств, предоставленных Слиманом Бен Слиманом. Много знать опасно…

— Сколько вы заплатили этой… мм… даме?

— Люси Мадден? — уточнил Грант.

— Семьдесят тысяч долларов, — ответил Гордон.

— Многовато, — пробормотал Робинсон и добавил: — Многовато за такую информацию.

— Это было нелегко, шеф.

— И она поверила в нашу историю с агентством?

— Наплевать. Она ведь не знает, на кого работает.

— Вы получили у директора ее банка копию чека?

— Она их еще не вносила.

— Тогда почему бы не отобрать их?

И, видя, как смутились помощники, Робинсон смилостивился:

— Я шучу.

Впрочем, парни при их рвении вполне могли принять эту шутку за приказ и, чего доброго, выполнить его.

— Не блестяще… Что скажете?

— Да, шеф.

— Мне ведь тоже необходимо отчитываться, куда уходят деньги. Значит так: возвращайтесь и потрясите эту старую шкуру еще раз. Идет?

— Есть, шеф.

Аттилио был ошеломлен. Статья Люси Мадден о Пегги была воистину кошмарна! Гости начнут съезжаться не позже чем часа через два, и, конечно, не удастся выставить за дверь ни одну, ни другую. Хорошо, если Пегги не подведет его. Они же устроят грандиозный скандал и, чего доброго, еще и подерутся. Прощай тогда презентация. А может, это послужит дополнительной рекламой?

Джованни беспокойно выглянул в окно. Вход в здание уже перекрыли фоторепортеры и телевизионщики: они устанавливали аппаратуру. Никто не отказался от приглашения. Еще бы — такое событие! Сама Вдова за работой! Только бы она явилась. А нервы у Аттилио уже подрагивали. И вдобавок исчез его пожарник. С ним бы он быстро успокоился, проведя минутку-другую наедине… Проклятый пожарник! Завтра же надо позвонить начальству парня, отыскать его, содрать с него униформу и сделать своим личным секретарем. Джованни мерил шагами кабинет, сжимая и разжимая кулаки. А тем временем под окнами уже собралась толпа, и легавые тщетно пытались навести порядок.

Конечно, возможность расслабиться у него есть: стоит только позвать кого-нибудь из служащих… В конце концов, каждый из них прошел через постель, прежде чем быть принятым. Но кого? Аттилио, стараясь справиться с дрожью, нажал на кнопку:

— Позовите-ка Дидье! Живо!

Он сбросил халат и принялся расстегивать брюки.

— Меня ожидает мистер Найт.

— Как о вас доложить?

— Джон Робинсон.

— Одну минуту.

Второй раз в жизни нога Робинсона вступала в чертоги Арчибальда Найта. Взглядом знатока он окинул наброски и эскизы в гостиной. Как и все — нет, лучше чем кто бы то ни было, он был осведомлен о коллекции Арчи — потрясающей коллекции полотен эпохи Возрождения. То обстоятельство, что старикан ее никогда и никому не показывал, только увеличивало ее ценность в глазах окружающих. Двух или трех картин да Винчи хватило бы на всю предвыборную кампанию, если продать их с аукциона. Перед ним как из-под земли вырос лакей.

— Следуйте за мной, мистер Робинсон. Мистер Найт ожидает мистера у себя.

Робинсон ухмыльнулся. Надо же суметь трижды всунуть слово «мистер» в одну короткую фразу.

— Входите, — бросил Арчи. — Рад вас видеть. Что скажете?

Робинсон с готовностью достал донесение Гордона и Гранта, которое пришлось слегка подредактировать. Старик рассеянно перелистал его, не особенно вникая в детали, и поинтересовался, не глядя на гостя:

— И во сколько вам обошлась эта чушь?

— В семьдесят тысяч долларов.

— Было бы за что! Кому пошли эти деньги?

Робинсон заколебался. Старикан был одним из основных теневых спонсоров партии и деньги на ветер выбрасывать не любил.

— Так кому же? — повторил Арчи.

— Я не уверен, что…

— Громче, пожалуйста, я плохо слышу! — Найт в стотысячный раз разыгрывал глухого. Он всегда прекрасно слышал лишь то, что хотел услышать.

— Одной журналистке… — запинаясь, пробормотал Джон.

— Ее имя? Какого черта я должен тянуть вас за язык!

— Люси Мадден.

— Газета?

— «Пэйдж Твэлв».

— Какая, повторите!

— «Пэйдж Твэлв».

Найт свирепо засопел. Робинсон молча ждал объяснений, если, конечно, старик снизойдет до этого.

— Почему вы не предупредили меня заранее?

— Но вы не спрашивали!

— Но хоть что-то можно было сообразить самому? Ваши идиоты-агенты плевать на вас хотели!

Теперь Джону явился совсем другой Арчибальд Найт. Робинсон привык к беспрекословному подчинению, к неограниченной власти и не выносил, когда на него кричали. Но сейчас он растерялся как мальчишка. Старикан буквально держал его за горло.

— Кретины! Тупицы! — выходил из себя Арчибальд. — «Пэйдж Твэлв» принадлежит мне. Понятно? Как и еще семнадцать газет!

Робинсон остолбенел. Этого он и предположить не мог. Его профессиональная гордость была уязвлена.

— Не будь вы таким олухом, мы получили бы эти сведения бесплатно, — не унимался Арчи. — Какая чушь… Какая глупость…

— Откуда я мог это знать? — попытался объяснить Робинсон.

— Да я вам плачу за это! — взбесился Найт. — А вы ни черта не знаете.

— И все же…

— Замолчите!

Мысли Арчибальда бродили где-то далеко, он долго молчал, потом произнес:

— А известно ли вам, что я готовлюсь к помолвке?

Робинсон вздрогнул от неожиданности.

— Честное слово, нет…

— Вот видите! И знаете с кем?

— Понятия…

— С Пегги Сатрапулос. Сегодня мы впервые вместе появимся в свете.

Если бы Робинсон не сидел на стуле, он плюхнулся бы на пол. Все рухнуло… Отныне Вдова была в полной безопасности под могучим крылышком Найта, одного из финансовых повелителей партии, вместе со Слиманом Бен Слиманом. Никаких пакостей, никаких сплетен по отношению к ней они теперь не могли себе позволить. Придется искать другой способ уделать демократов.

— Ну и ну, — буркнул он и тут же поправился: — Я хочу принести вам сердечные поздравления и сию же минуту прикажу прекратить расследование в отношении вашей будущей невесты!

— А кто вас об этом просит? — вцепился в него Арчи. — Кто? Разве я упомянул о чем-либо подобном?

— Я подумал…

— Вам платят не за размышления, а за выполнение распоряжений. Любовь не имеет никакого отношения к моим политическим взглядам.

Квик уже провел в Париже два дня, сгорая от нетерпения. Когда он в назначенный час появился в аэропорту Кеннеди, его взяли под свою опеку старые знакомые — те два парня из «Невады», которые пригласили его в Европу после злосчастных гонок. И сразу же — сюрприз: он поедет не в Афины, как было условлено, а в Париж! Его проводили до самого выхода на летное поле. Весь багаж Квика уместился в спортивной сумке — шлем-талисман, две рубашки, брюки, старый свитер и пакет с зубной щеткой, пастой, бритвой и кремом для бритья.

В последнюю минуту провожатые сунули ему в карман конверт с тысячей долларов. Сердце Квика радостно подпрыгнуло, когда он пересчитал десять новеньких хрустящих банкнот. «В Париже вас встретят», — сказал на прощание один из парней.

В Орли его действительно ожидал ничем не приметный мужчина среднего возраста. Единственное, что запомнилось Квику в тот день, — это квартал, где находился отель с претенциозным названием «Сад лилий».

Мужчина пообещал, что с Квиком в ближайшее время заключат контракт, и удалился. Вот и все. С тех пор Квик умирал от скуки в ожидании телефонного звонка или стука в дверь, не решаясь выйти из номера. От нечего делать он перечитал все валявшиеся в номере порнографические журналы. Впрочем, вряд ли это можно было назвать чтением, если иметь в виду две-три строчки комментариев под огромными, во всю страницу фотографиями. К тому же по-французски Квик не знал ни слова, что тоже не прибавляло радости. Его кровать ужасно скрипела, в комнате воняло, душ протекал, а кран никак не закручивался. Еду здесь подавали отвратительную: мясо жесткое, как подметка, и совершенно прокисшее вино. Пришлось обходиться кока-колой. Чертов отель! В Париже можно было найти кое-что получше этих серых унылых кварталов и похожих на ходячие трупы постояльцев. К Квику должен был явиться некий Дэвид. Ему сказали: «Он придет сразу же, как только сможет».

Интересно, что значит это «сразу же…» по местным меркам? И вообще, пусть все катится к чертям. В конце концов, денег у него навалом. Так почему бы этим не воспользоваться?

Квик натянул чистую рубашку, пригладил ладонью волосы, вышел на улицу и остановил первое попавшееся такси. Ему пришлось долго объяснять шоферу, что хочет попасть в Латинский квартал. Приятели Чарли когда-то громко расхваливали прелести этого парижского уголка. И пока тарантас полз по темным закоулкам под холодным моросящим дождем, Квик подумал, что его прогулка не очень-то удачно началась…

Яркий свет прожекторов «и нестерпимая жара. За кулисами расхаживали манекенщицы. Им с освещенной сцены видны были только золоченые стулья с выгнутыми ножками, словно подпирающие затянутые бордовым бархатом стены демонстрационного зала. На каждом из стульев и на приставных сиденьях в проходах пристроились в неудобных позах по трое-четверо приглашенных.

Большинство присутствующих составляли женщины, в основном немолодые, с невообразимыми прическами и пронзительными глазами. Среди них было много настоящих старух, основательно наштукатуренных, натянуто улыбающихся, в вызывающе декольтированных туалетах, обвешанных с ног до головы драгоценностями. Под платьями угадывались их агрессивные клиторы размером с банан и всегда готовые к бою. По презрительному выражению Гения, «у этих шлюх клитор находится не под юбкой, а в башке». У подиума толпились модельеры. По залу то тут, то там бродили несколько странных существ неопределенного пола, одетых с искусной небрежностью или в строгие костюмы, с разрисованными во все цвета радуги физиономиями, с золотыми цепочками и амулетами на шеях.

Жара, духи, золото, волны шепота, прокатывающиеся по залу, словно глупая, бессмысленная, бестолковая музыка с внезапными крещендо и паузами. С появлением каждого нового гостя шум усиливался — все поворачивали головы и приветствовали входящего воздушными поцелуями. Аттилио наблюдал за этим через щель в занавесе. Гению нравилось играть роль невидимки. Нервно перебирая янтарные четки, он молился о том, чтобы Пегги, его королева, не подложила ему свинью. Аттилио уже физически ощущал нетерпение этой толпы, томящейся от тесноты и жары. Два приветствия прозвучали почти одновременно: одно было адресовано Нат, появившейся в гордом одиночестве в роскошном манто из шиншиллы, из-под которого виднелись джинсы, второе — Люси Мадден. Журналистка вошла с мрачно-снисходительным видом, словно публика собралась здесь в ее честь, и кисло улыбнулась тем, кого соизволила заметить. Несколько человек предупредительно вскочили, чтобы пропустить скандально известную знаменитость на ее место, расположенное в центре третьего ряда. Сидевшие неохотно потеснились. Только маленькая блондинка, упрямо восседавшая на стуле, предназначенном для Люси, даже не пошевелилась. Старания распорядителя разрешить конфликт миром успеха не имели, и он отправился за подкреплением. Виновница замешательства торопливо шарила в сумочке, делая вид, что ищет несуществующее приглашение. А весь ряд холодно и враждебно следил за ней, особенно Люси, чьи черные, жесткие глазки зловеще вспыхнули.

Это была первая неприятность знаменательного для всего Нью-Йорка вечера. Едва Люси уселась, как в дверях зала возник Додино, который, конечно же, не мог пропустить торжество Аттилио. В свое время, когда Гений делал первые робкие шаги в своей карьере, Аморе взял его под свое теплое крылышко и теперь гордился тем, что своим высоким положением Джованни во многом был обязан именно ему. Из коротких сумбурных сношений этой пары, где каждый хотел играть роль женщины, родилась прочная дружба. По чистой случайности он и Люси Мадден оказались рядом.

— Привет, — любезно поклонился ей Додино.

— Привет, — рассеянно ответила Люси, словно только что его заметила.

Но вдруг раздался дружный радостный крик, и публика бросилась к входным дверям. Вспыхнули с новой силой юпитеры, защелкали фотоаппараты, зажужжали кинокамеры. Еще не видя свою звезду, Гений понял, что он выиграл!

В зал не вошла, а вплыла Пегги, божественно прекрасная, в длинном белом платье, сверкая драгоценностями. Уже давно всю Америку волновал вопрос: кто же будет следующим после Скотта Балтимора и Грека? Ответ напрашивался сам собой. Рядом с «очаровательным скорпионом» вышагивал Арчибальд Найт. Журналисты рванулись к телефонам — такая новость может стать гвоздем любого номера! Арчибальд, гордо выпрямившись, галантно подождал, пока устроится его спутница, и опустился на стул рядом с ней. Он держался очень надменно, но, усаживаясь поудобнее, кокетливо скрестил ноги.

— А вот выпрямить их ему вряд ли удастся, — шепнул Додино соседке.

Люси, однако, сделала вид, что не слышит. В подобных случаях она напускала на себя высокомерный вид, а ее почитатели принимали это за «отрешение от всего мирского», как выразился когда-то знаменитый Мальро.

— Мне хотелось бы напомнить, — начал ведущий, — что летняя коллекция Джованни Аттилио посвящена кибернетике.

Праздник начинался! Появилась первая бледная манекенщица, одетая в развевающееся полупрозрачное платье, под которым четко просматривалась обнаженная грудь. Поворот, несколько скользящих шагов, снова поворот… А ведущий продолжал представлять модели:

— Для вашей виллы в Майами или на мысе Код. Номер девятнадцать. «Робот-домработница».

— Вам нравится? — спросила Пегги у Арчи, незаметно переглядываясь с Нат. Она повернула голову и, заметив Додино в двух рядах позади, изобразила радостное удивление.

— А вам? — ответил вопросом на вопрос Арчи.

Двадцатью минутами позже Гений уже был уверен в успехе. Большинство его моделей произвели настоящий фурор. Но публика ожидала главного — парада вечерних туалетов, который должен был завершиться показом «изюминки» программы — подвенечного наряда.

— «Стерео». Вуаль цвета индийских кораллов. Номер сорок семь.

В третьем ряду Люси Мадден скорчила гримасу, не имевшую никакого отношения к представленной модели. Вот уже четверть часа ее мучили жестокие судороги в желудке. Чем они могли быть вызваны? Ведь у нее никогда в жизни не возникало никаких проблем с пищеварением!

Проклятье! Люси напрягалась изо всех сил, чтобы их унять. Уйти с середины представления? Нет, об этом не может быть и речи! Да и как выбраться, если даже проходы забиты до отказа?

Интересно, сколько до конца? Люси взглянула на часы и свирепо сжала ягодицы, чтобы облегчить спазмы, и отогнала мысль о том, что… Нет! Об этом и подумать страшно! Она промокнула покрывшийся каплями пота лоб кружевным платочком и с тоскливой безнадежностью впервые подумала о том, что из поединка с Пегги победительницей ей не выйти.

Она попробовала отвлечься, представляя себе роскошные пляжи, витражи Сен-Шапеля в Париже, вспоминала номер своего счета в банке, суровое лицо своего духовника, папу Павла VI, тельце любимого тукана, для которого пришлось построить маленький мавзолей… Ничего не помогало. Спазмы усиливались с каждой минутой.

И в зловещей тишине, которую посылает судьба перед неминуемой катастрофой, несмотря на всю железную собранность Люси и сжатые в тугой комок мышцы, из нее вылетел хлопок, похожий на треск разорванного листка бумаги. И… ничего не случилось. В таких случаях реагировать не принято.

Второй хлопок раздался сразу же за первым, прозвучав неожиданно громко и музыкально. Головы ближайших соседей с подозрением повернулись в сторону Люси. В их глазах читалось пока еще сдержанное любопытство. Господи! Выскочить бы отсюда поскорее. Но было уже слишком поздно. У нее оставался единственный шанс — взять себя в руки и постараться продержаться еще немного. Люси проделала титаническое усилие, загоняя газы внутрь. Щеки ее затряслись как желе, брови сошлись на переносице, лицо покрылось каплями пота, а мышцы сотрясла мелкая дрожь, как струны на гитаре…

— «Электроника». Номер сто два.

Новый треск! Из глаз Люси брызнули слезы бессильной ярости. На этот раз Додино не счел нужным притворяться — его буквально перекосило! И не только его. Со всех сторон в Люси уткнулись брезгливо-враждебные взгляды, в которых не было и тени сочувствия.

— И, наконец, «Роскошь», номер один. Подвенечное платье…

И тут Люси, не в силах больше сдерживаться, разразилась целой серией «пулеметных очередей». Возмущению публики не было предела. Послышались возгласы:

— Прекратите!

— Какая наглость!

— Выйдите отсюда!

— Позволять себе такое в публичном месте!

Все, кому она делала пакости, теперь получили редкую возможность отомстить этой дряни. По залу прокатились смешки. Пегги едва заметно подмигнула Нат.

— Что здесь происходит? — спросил Арчи.

— Не знаю. — Глаза Пегги не выражали ничего, кроме невинного удивления.

Люси Мадден сорвалась с места, с яростью раненой слонихи растолкала весь ряд и, опрокинув несколько стульев, напролом двинулась к выходу.

И как последний штрих к картине прозвучал жеманный голос Додино, который громко, так, чтобы слышали все, сострил:

— Похоже, она сменила письменный жанр на разговорный!