Вдова

Глава 7

Каждый из сидящих за столиком был очень богат и, как почти неизбежное следствие этого, патологически скуп. Пегги как женщину проблема, кто будет оплачивать счет, не волновала. За нее всегда кто-то платил. Оставались Арчибальд Найт и ливанец, каждый из которых еще не успел понять, является его визави хозяином или же гостем, о котором заботятся. Предвидя возможные осложнения, Арчи ограничился тем, что заказал себе селедку и салат из грейпфрутов, запивая все это минеральной водой. Ливанец же потребовал две порции икры, проглотил омара, расправился с перепелами и попросил официанта подать ему три бутылки старого вина, которое пробовал, восхищенно прищелкивая языком. Пегги, делая вид, что в винах не разбирается, «нечаянно» заказала себе розовое «Клико» урожая 1929 года и «Ричбург» 1929 года, отчего фантастический счет увеличился раз в десять, если не считать нескольких блюд, до которых она едва дотронулась и сразу же отослала обратно. Скрепя сердце Арчибальд попытался подсчитать в уме стоимость трапезы и побледнел. По обыкновению, счет его в этом ресторане, где он бывал довольно часто, не превышал тринадцати долларов.

— Цена вполне умеренная, — сказал ливанец.

Арчи едва не сорвался с места, но вовремя вспомнил, что намек относился не к счету, а к той сделке, которую они собирались обсудить.

— Восемьсот тысяч долларов! — хмуро произнес он. — За такие деньги можно приобрести реактивный самолет!

Ливанец улыбнулся, обмакивая в соус ломтик хлеба.

— Господин Найт! В лучшем случае на эти деньги я могу купить этажерку, но не ди Бенедетто да Борго Сан-Сеполькро!

— Я полагала, что речь идет о Пьетро делла Франческа? — вмешалась в их беседу Пегги.

— Это одно и то же, — нетерпеливо отрезал Арчибальд. — Просто две картины идут по одинаковой цене. Прошу меня извинить…

Он раздраженно оттолкнул официанта, который делал вид, будто помогает именитому гостю подняться со стула. Фоторепортеры, скромно державшиеся в стороне, засуетились. Со дня знакомства Арчи и Пегги прошло уже полгода, но всякий раз повторялось одно и то же. Где бы они ни появлялись вместе, их уже ожидала толпа представителей прессы. Именно этого Арчи и добивался, но постоянное преследование уже начинало ему надоедать. Он спустился по лестнице и отправился в туалет, желая хоть на несколько минут остаться наедине с собой, чтобы обдумать, как вести себя дальше. Ему страстно хотелось заполучить Пьетро, из трех эскизов которого, где было изображено воскрешение Христа в Борго Сан-Сеполькро, сохранился лишь один. Два затерялись в веках. Редчайшая вещь могла от него ускользнуть. Цена в восемьсот тысяч долларов Найта не смущала. Ливанец оказался таким же хитрым и изворотливым, как и он сам, а значит, не уступит ни цента. Арчибальд решил не торговаться. Оставалась лишь проблема с оплатой счета. Женщина, обслуживающая туалет, поклонившись Арчи, угодливо улыбнулась. Найт поморщился. Любая протянутая рука вызывала в нем чувство протеста, как бы напоминая, что в нее следует вложить чаевые.

Наличных у Арчи при себе никогда не было. Сама мысль о плате за что бы то ни было погружала его в мрачную ярость. Этими вопросами занимались его подчиненные и, как правило, в отсутствие хозяина. Разозлившись, он заперся в кабинке, обдумывая новую проблему: как незаметно улизнуть отсюда, чтобы не бросать монетку в кружку служащей. Тем более что использовать писсуар по его прямому назначению Найт вовсе не собирался. Не удирать же ему через окно. В его возрасте это практически невозможно. Впрочем, выход есть: даже самому бдительному стражу вряд ли удастся разглядеть, что клиенты опускают в кружку. Он порылся в карманах в поисках предмета, который можно было бы опустить вместо монеты, но ничего не обнаружил. По многолетней привычке Арчи никогда ничего не носил при себе, боясь, что его ограбят. И вдруг его осенило. Он потеребил пуговицы ширинки и попытался оторвать одну из них. Но ничего не получалось. Пуговицы, казалось, были пришиты намертво. Значит, надо отыскать здесь что-нибудь острое. Но где его взять? Итак, оставались только зубы, великолепные зубы из настоящего фарфора потрясающей белизны, которые обошлись ему в целое состояние. Машинально Арчи попытался согнуться, чтобы отгрызть пуговицу, но не смог. Тогда он снял брюки и, оставаясь в одних кальсонах, начал перетирать нитку передними зубами. Его усилия увенчались успехом. Взвесив на ладони оторванную пуговицу, он уронил ее на керамический пол, но звук при ее падении ничем не напоминал звон монеты в пятьдесят центов. В бешенстве он вцепился зубами во вторую пуговицу. Но, вкладывая их в жилетный карман, Арчи обнаружил новое неудобство: ширинка брюк в результате всех его манипуляций оказалась неприлично приоткрытой. Пришлось, насколько это было возможно, замаскировать ее носовым платком. Он вышел, глянул на себя в зеркало, еще раз проверил положение платка и прошел перед служащей с высоко поднятой головой и равнодушным, устремленным вдаль взглядом. При виде Арчи женщина поднялась. Вся ее поза выражала ожидание. Найт небрежно сунул большой и указательный пальцы в карман жилета, достал оттуда пуговицы и под пристальным взглядом женщины втолкнул их в кружку. Раздался глухой стук, который поверг Найта в панику, заставив выскочить из туалета подобно вору. Как только он скрылся, та немедленно подняла крышку кружки и, обнаружив на дне ее всего лишь две брючные пуговицы, прошипела: «Ну и сволочь».

— Что вы решили? — спросил ливанец, когда Арчи вернулся к столику.

— Семьсот, — пробормотал Найт.

— Сожалею, что заставил вас потерять столько времени. — В тоне ливанца прозвучали решительные нотки. — Отложим до следующего раза?

— Согласен, восемьсот, — быстро сказал Арчи. — Но вы попросту грабитель.

— Не скажите, — улыбнулся ливанец. — Я бы назвал эту сделку одной из самых выгодных. Для вас, конечно. — И он сделал знак метрдотелю, чтобы принесли счет. Арчибальд отметил этот жест с облегчением, напряженные черты его лица смягчились.

— Когда вам доставить картину? — спросил ливанец.

— За такую цену — сегодня же.

— Черт! Тогда нужно поторопиться. Иначе закроется банк и я не успею достать ее из сейфа. Картина будет у вас через два часа, если мне повезет.

Самым естественным образом он поднялся из-за стола, поцеловал руку Пегги, которая сделала вид, что ничего не понимает, и кивнул Арчибальду.

— Поставьте меня в известность сразу же, как только получите покупку!

И прежде чем Найт успел что-либо ответить, ливанец проскользнул между столиками и оказался у выхода. По дороге он столкнулся с метрдотелем, несшим на серебряном чеканном подносе злополучный счет. Пегги машинально вертела в руках пепельницу и брелок для ключей с эмблемой ресторана, упакованные в целлофан, когда к ней подошел администратор и шепнул на ухо, что ее просят к телефону.

Она извинилась перед Арчибальдом, ошеломленным проставленной в счете суммой, и прошла к лестнице, ведущей к туалетам и телефонным кабинам.

— Прошу вас сюда. Первая кабина, — сообщила обслуживающая коммутатор телефонистка.

Пегги закрыла за собой дверь.

— Это вы, Эмили?

— Да, мадам. Мне очень неудобно вас беспокоить, но я подумала, что…

— Не надо думать! В чем дело?

— Вот… Я вошла в комнату мисс Чарлен…

— И что?

— На ее подушке лежал запечатанный конверт, адресованный вам.

— Что там написано?

— Простите, мадам. Там написано: «Для Пегги».

— Да не на конверте! В письме!

— Мадам! Разве я могу себе позволить…

— Можете! Распечатайте письмо и читайте.

— Слушаюсь. Секунду. Вот… «Я нужна Квику. Еду к нему. Не пытайся мне в этом помешать и не пробуй разыскивать. Я сумею себя защитить».

— Если кто-нибудь спросит у вас, где Чарлен, отвечайте, что она на занятиях, — приказала Пегги.

Она положила трубку и задумалась, уткнувшись лбом в стекло кабины. Лон перечеркнула все ее планы. Теряя контроль над дочерью, Пегги теряла контроль над кланом Балтиморов именно в тот момент, когда Джереми собирался все прибрать к рукам и мог отвалить ей приличный куш.

Дело было в Арчибальде Найте. Она не ошиблась, сделав ставку на знакомство со стариканом. Ее публичное появление с ним на презентации у Аттилио сразу же приобрело политическую окраску. Газеты республиканцев мгновенно ухватились за этот факт, придавая ему значение, далеко выходящее за рамки светской хроники: смотрите, вот как ведет себя та, чья семья является ядром партии, претендующей на управление страной!

На следующий день взбешенный Джереми предложил Пегги перемирие и сто тысяч долларов, но получил отказ. С тех пор она уже полгода появлялась с Арчибальдом на публике в сопровождении толпы газетчиков, ловко провоцируя слухи, будто они… Свой нейтралитет она оценила в миллион долларов.

Приближалось 15 июля — день выдвижения кандидатов на пост президента страны. Накануне Ассамблея демократов определила своего кандидата — никому не известного Джонни О'Брейна. Через шесть недель начнется предвыборная кампания, и Пегги чувствовала, что Балтиморы готовы уступить. Но второй побег Чарлен мог спутать все ее планы. Пегги уже больше не контролировала ситуацию.

Она вышла из телефонной кабины и прошла в туалет, чтобы освежить косметику. Пегги посмотрелась в зеркало, похлопала себя по щекам. Дверь мягко скрипнула. В зеркале она заметила служащую туалета. Пегги уже приготовилась что-то ей рявкнуть, но потом увидела, что та ей заискивающе улыбается, протягивая салфетку.

— Не желаете ли расческу или щетку?

— Нет, благодарю, — отказалась Пегги, делая усилие, чтобы изобразить улыбку.

Женщина оставила ее одну. Пегги быстро освежила тушь на ресницах, провела помадой по губам, размышляя, как выиграть время и получить свой миллион, прежде чем Джереми станет известно о бегстве Чарлен. Конечно, если обман раскроется, она потеряет все.

Она уже собиралась вернуться, но вдруг вспомнила о букете фиалок на столике при входе и металлической кружке. Нужно что-нибудь дать этой женщине, но денег у Пегги, как и у Арчибальда, при себе никогда не было. Она покопалась в сумочке, пытаясь найти что-либо металлическое, похожее на монету в пятьдесят центов. Пальцы нащупали целлофан. Ах, сувенирный брелок! Это подойдет. Ей и минуты не потребовалось, чтобы отделить его от цепочки.

Поймав на себе настойчивый взгляд женщины, она сделала вид, будто что-то ищет в сумочке, зажала брелок в пальцах и опустила его в кружку. Раздался звон металла.

— Спасибо, большое спасибо, — рассыпалась в благодарности служительница.

Она с нетерпением ждала, пока Пегги удалится, чтобы заглянуть в кружку. Но там оказался всего лишь брелок.

— Вот дрянь! — Женщина была вне себя от гнева.

Кружка и несчастные фиалки полетели на плиточный пол. Успокоившись немного, она сказала самой себе:

— Надо же, брелок и две пуговицы от ширинки! Одна свинья стоит другой!

Озабоченная услышанным от Эмили, Пегги подошла к Арчибальду, собираясь попросить его срочно проводить ее домой. Но он первым предложил ей это:

— Если вы готовы, мы можем ехать.

Пегги не решилась спросить, чем так встревожен ее спутник. Она не заметила скатанный в шарик злополучный счет, который старый скряга вертел в пальцах.

— О'Брейн — дурак!

— А кто в этом сомневается?

— Если он пройдет — Америке хана.

— Ну, все не так страшно. Он отнюдь не первый кретин, который окажется во главе страны. Как известно, никто от этого не умер. Преимущество заключается в другом: О'Брейн будет делать то, что ему скажут, а через четыре года ты займешь его место.

— А если он за это время войдет во вкус?

— К несчастью для нас, ничто не подтверждает, что его изберут.

— Нынешний президент — вообще полное ничтожество.

— Голосуют за красивые морды, уж ты-то должен это знать. 40 процентов избирателей составляют, как известно, женщины, 21 процент — это люди, которым еще нет и тридцати лет, 15 процентов — чернокожие. Иными словами, среди тех, кто придет к избирательным урнам, 76 процентов — это люди безответственные. Таким нужны картинки, а не ум. Ах… Если бы можно было выдвинуть тебя!

О Джонни О'Брейне, новом лидере демократов, еще несколько недель назад никто не имел понятия. У него были ослепительно белые зубы и вполне подходящий возраст — до пятидесяти. Вот, пожалуй, и все, что было известно об этом парне. Отделу партии по связям с прессой пришлось здорово попотеть, чтобы научить его принимать важный и сосредоточенный вид перед телекамерами. Часами перед ним гоняли весьма смелые порнографические сюжеты, на которые несчастный обязан был никак не реагировать. Через три недели такого режима он был готов к любым политическим баталиям. Было более чем вероятно, что его соперником окажется нынешний президент, промахи которого были всемирно известны. Но как это ни странно, именно его тупость являлась еще одним козырем республиканцев, поскольку ограниченный интеллект этого человека не позволял ему ввязываться в крупные грязные операции. Наступало время добродетели и очищения, что следовало в первую очередь принимать во внимание.

— Все выяснится вечером 18 августа. Но я могу поспорить, что партия будет разыгрываться между О'Брейном и нынешним президентом. В обоих случаях в Белом доме засядет дебил.

— Да, — задумчиво протянул Белиджан и добавил: — Ты видел свою мать?

— Чем реже я ее вижу, тем лучше себя чувствую.

— Возможно, она была права. Можно было бы попробовать с тобой.

— Имея за спиной вторую идиотку? Я не сомкнул бы глаз на протяжении всей избирательной кампании. Если запахнет деньгами — она способна на все!

— Как и многие другие.

— Хуже! Ей даже в голову не приходит позаботиться о будущем.

— Своем или Балтиморов?

— Давай дальше! Если б она не была женой Скотта, Грек на нее даже не взглянул бы!

— Я прикинул, сколько дней осталось до начала кампании — пятьдесят один. Ты можешь за это время ее обезвредить?

Джереми пожал плечами.

— Но ведь даже малейшая ошибка в предстоящие недели может привести к неминуемому поражению.

— Чего ты от меня хочешь? Если так сомневаешься — будь ей нянькой сам! Или же отсчитай из своего кармана миллион, который она так хочет от нас получить!

Белиджан предпочел не заметить задиристого тона Джереми и гнул свое.

— Надо ее остановить, ты слышишь? Надо ее остановить! Если она будет продолжать выставляться напоказ с этим старым хреном — мы пропали!

Джереми нервно налил себе полный стакан.

— Иди и сам ей скажи! Она это делает специально. Чтобы заставить выполнить свои условия.

— А не блефует ли она?

— Не понял.

— Ну а вдруг она действительно выйдет за мумию замуж?

Джереми осторожно поставил стакан и посмотрел на Белиджана широко открытыми от изумления глазами.

— Надеюсь, ты пошутил?

— Пять минут назад ты утверждал, что она способна на все.

— На все — да, но только не на ЭТО!

Белиджан нервно покусывал нижнюю губу.

— А я вовсе не уверен. И не хочу брать на себя такой риск.

— Придурок ты!

— Это еще не все. Где сейчас Чарлен?

— Не знаю. У своей матери, наверное. Но почему ты об этом спрашиваешь?

— Потому что девчонка настолько же опасна, как и сама Пегги. Через них очень легко можно добраться до твоего семейства, а потом — и до всех нас, до партии.

Джереми бросился к телефону.

— Я это сейчас же узнаю!

Белиджан не стал его останавливать. В критических ситуациях у Джереми появлялось нечто вроде нюха на возможные осложнения и опасности.

— Кто говорит? — гаркнул он. — Где Чарлен? Хорошо. А ее мать? Отлично, благодарю.

— Чарлен на занятиях, — сообщил он Белиджану.

— А Пегги?

Джереми сделал большой глоток скотча.

— Если ты полагаешь, что она информирует слуг о своих разъездах…

Нат ворвалась, подобно метеору, в парикмахерскую «К Александру».

— Где миссис Сатрапулос?

— Под сушуаром, с Педро.

Нат стремительно проскочила несколько залов, где люди, шурша накрахмаленными халатами, склонялись к затылкам богатых, уверенных в себе клиенток. У парикмахеров высшего разряда существует особая иерархия, еще более безжалостная, чем армейская. Каждая посетительница оценивает свою значимость по тому рвению, с которым ее здесь встречают. Парикмахер должен быть дипломатом, льстецом, развратником и даже грубым, если не хочет, чтобы его напомаженное стадо разбежалось. Вес Нат в обществе можно было определить по характерному звуку в зале. Но сегодня тихое жужжанье сплетен оставило равнодушной молодую женщину. Нат только что выяснила, кто же ее одурачил полтора года назад, когда Пегги, по ее совету, предпочла остаться вдовой и не вышла замуж за Калленберга.

Пегги сидела в последнем зале. На соседнем кресле гордо восседал, тоже под сушуаром, ее пес Педро. Маникюрша покрывала лаком его когти, а две руки помощника в голубом халате массировали ему грудку.

— Педро хочет пить, — сказала маникюрша.

— Пусть ему принесут чаю, — приказала Пегги. — И, обратившись к Нат, которую уже усадили в кресло, она спросила:

— А что ты будешь пить?

— Кофе.

Один из помощников кинулся выполнять распоряжение. Нат погладила Педро. История о том, как пес попал к Пегги, напоминала сказку о добрых феях. В один из вечеров, возвращаясь из загородного ресторана, она увидела сидящего посреди дороги пса. Шофер остановил машину, и Пегги подошла к нему. Животное было ранено, а от его намокшей под дождем шерсти исходил смрадный запах. Породу пса определить было невозможно. По виду он был похож на молодого барашка или даже медвежонка. А если иметь в виду чисто собачьи качества, в нем было что-то и от овчарки, и от спаниеля, и от фокстерьера. Глаз собаки Пегги тогда не смогла рассмотреть, их скрывали жесткие мокрые пучки шерсти. Но пес нашел совершенно естественным тот факт, что красивая женщина усадила его в «роллс-ройс».

Пегги дала найденышу кличку Педро и поклялась небом, что сделает из него самого знаменитого пса в Нью-Йорке. И она сдержала слово. Сейчас Педро получит в гардеробе свой кафтанчик из шкуры леопарда, сшитый на заказ у самого Джованни Аттилио. Гений находил очень забавным придумывать иногда модели и для собак. В торжественных случаях на шее Педро красовалось колье с сапфиром, а его спину обвивала золотая цепочка тонкой работы. Постоянно он носил лишь небольшой бриллиант в два карата, вправленный в платиновое кольцо. Столь оригинальная серьга была вдета в левое, проколотое ухо собаки. Проделать эту операцию был приглашен самый известный хирург-косметолог. Помощница протянула руку под сушуар, чтобы узнать, готова ли шерсть Педро для того, чтобы нанести последний штрих на его прическу.

— Осторожнее! — предупредила Пегги. — От жары он становится нервным.

— Нам надо поговорить, — сообщила подруге Нат.

— Я тебя слушаю, — сказала Пегги, глядя мимо.

— Мне известно, кто нас облапошил.

— Облапошил?

— Ну, я имею в виду Калленберга и твое замужество.

— Кто?

— Рита.

— Кто?!

— Рита, его дочь.

— Рассказывай.

— Секундочку…

Помощник принес поднос с чашками.

— Запишите на мой счет, — бросила Пегги привычную фразу.

И он, и сама Пегги прекрасно знали, что эти слова ничего ровным счетом не значат. Она пользовалась услугами лучшего здешнего мастера бесплатно. Стоит ли портить добрые отношения какими-то денежными расчетами? И расходы, таким образом, взял на себя парикмахер.

— Молоко или лимон?

— Молоко, — сказала Пегги.

Помощница взяла чашку и поднесла сидевшей под сушуаром собаке.

— Продолжай, — обратилась к Нат Пегги, увидев, что Педро уже опустошил чашку.

— Ты помнишь Додо?

— Я никогда ничего не забываю.

— Додо спала со Стиманом, моим кретином-финагентом, и еще с одним альфонсом. Именно с его помощью Рита и провернула дело против тебя. За сто тысяч долларов он уложил Додо в постель к моему дурачку. Этой шлюшке удалось убедить Стимана в том, что она была любовницей Миллера и что от нотариуса ей стали известны подробности о наследстве Грека. Естественно, Стиман предупредил меня. Я клюнула на это и совершенно искренне постаралась предостеречь тебя.

— И тебе это отлично удалось, — съязвила Пегги.

— Пегги! Ты сделала бы то же самое на моем месте, — оправдывалась Нат.

— Ну, а эта… Рита?

— Она боялась, что ты приберешь к рукам состояние ее отца.

— Что она делает сейчас?

— То же самое. Калленберг хочет жениться на графине Ван Зитен. А Рита интригует, стараясь любыми способами убрать с дороги эту грязную авантюристку. Просто невероятно!

— Да, — подтвердила Пегги. Ее лицо окаменело.

Нат и сама была очень расстроена. Вот уже скоро два года, как они вместе упорно пытались докопаться до истины. Пегги постоянно твердила подруге, как это важно для нее. Теперь же, когда результаты были получены, она отнеслась к этому совершенно безразлично.

— Что ты об этом думаешь? — не отставала от нее Нат.

— Ничего.

— Я подумала…

— Я не просила тебя думать.

— Ты сама не своя. Что случилось?

— Все хорошо. Чарлен сбежала.

— Куда?

— В Европу.

— Когда?

— Вчера. Она уехала к своему бродяге. Мне все это осточертело, — пробормотала Пегги больше для себя, чем для Нат. — Если Джереми узнает эту новость не от меня, а из газет, плакали мои денежки! — Она поправила волосы и со злостью добавила: — Хватит одного раза.

Нат сделала вид, что не поняла намека.

— Может, все-таки следует сказать ему?

— Предположим, что бегство моей доченьки-дурочки не получит огласки, и тогда у меня остается маленький шанс.

Нат воскликнула:

— Так воспользуйся же им!

Пегги смерила ее взглядом, словно впервые видела.

— Чего ты суешься? По твоей милости я уже совершила самую большую глупость в своей жизни. Прибереги теперь свои советы!

А служащему неопределенного пола, который делал невероятные усилия, чтобы уловить, о чем говорят клиентки, она бросила:

— Хватит торчать здесь! Не видите, что мой пес умирает от жажды? Ступайте и принесите ему еще чаю!

Длинный песчаный пляж, окаймленный утесами настоящего фиолетового цвета, нежно-зеленое, прозрачное, как родник, море, а рядом под ногами теплый и сухой песок, в котором тонешь по самые лодыжки… Лон споткнулась и залилась смехом, повиснув на плечах у Квика.

— Хочешь есть? — спросил он.

— А ты?

— Да.

— Тогда пошли!

Под пальмами стояли сколоченная из досок хижина и колченогие деревянные столы, никогда не знавшие краски.

— Зайдем, — сказал Квик, — посмотрим, найдется ли у Лео что-нибудь пожевать.

— Лео? Ты его знаешь?

— Нет, друзья рассказывали.

В помещении с земляным полом, полном мух, единственной приметой нынешнего века был огромный холодильник, возвышавшийся у стола для разделки рыбы. В его витрине виднелись куски мяса и рыбы разной величины. В углу, на плите, стояла миска с кипящим маслом.

— Добрый день, — приветствовал их хозяин на ломаном английском. — Что Лео вам может предложить?

Он был крохотный, черноволосый и чернокожий, полупират, полуповар в переднике сомнительной чистоты.

— Хочешь рыбы? — спросил Квик.

— О'кей, — кивнула Лон.

— Подай нам «узо»! — сказал Квик Лео.

— Сию минуту! — встрепенулся тот.

— А что это такое? — заинтересовалась Лон.

— Национальный греческий напиток, очень вкусный! Но если ты хочешь колы…

— Два «узо»! — крикнула Лон.

— Выбирай рыбу… Ты очень голодна?

— Очень, как вон та самая большая рыбина.

— Да уж, она огромная!.. Лео!

— К вашим услугам.

— Изжарь нам вон ту большую рыбину и подай стаканы.

Лео принес стаканы. Квик и Лон уселись спиной к хижине, в двадцати метрах от которой лениво плескалось море. Чуть дальше за одним из столов расположилась целая компания парней и девушек с обнаженными, золотистыми от загара грудями.

— Тебе это нравится? — спросил Квик.

— Не сегодня. Я еще слишком белая.

Лео поставил перед ними тарелку, полную маленькой жареной рыбы. Лон взяла одну и принялась неумело чистить.

— Не смеши меня, — развеселился Квик. — Ее надо заглатывать целиком — с головой и хвостом.

Они изнемогали от жары. В необычайно тихом воздухе слышались звуки гитары… Мимо них прошла обнаженная девушка. Она, как мать ребенка, прижимала к груди маленькую обезьянку в красных шортиках. Обезьянка подпрыгивала во все стороны и сосала палец. Квик улыбнулся. Девушка ответила ему такой же улыбкой и села за соседний столик.

— Ну как тебе? — спросил Квик у Лон.

Вместо ответа она сжала его руку и поднесла к губам.

— Еще раз окунемся?

— Давай.

Не спеша они двинулись к пляжу и медленно вошли в воду. Море было таким же теплым, как воздух, и таким спокойным, что ноги, казалось, окунулись в масло. Как хорошо лечь на спину и лежать не двигаясь. Ни паруса, ни птицы, ни облачка — ничего вокруг. Только яркая синева моря и неба и слепящее солнце.

— Готово! — крикнул Лео из хижины.

— Пошли.

— Дорада, — пояснил Квик, придвигая блюдо, когда они уселись за стол.

— Ты ее разделаешь?

Он отделил мякоть от костей и подал Лон. Затем кивнул Лео.

— Дай лимоны!

Лео принес им четвертинки маленьких зеленых лимонов, сок которых Квик выжал на рыбу.

— Нравится? — спросил он.

— Угу! — восторженно прогудела Лон с набитым ртом.

Их взгляды встретились, и они залились веселым смехом. Какой прекрасной казалась им в эту минуту жизнь!

— Вот увидишь, — заговорил Квик. — Здесь потрясающе. Понимаешь, никому ни до кого нет дела. Каждый живет своей жизнью.

— Откуда ты знаешь это место?

— Знаю. У меня есть приятели, которые приезжали сюда на неделю, а остались на два года. Они и рассказали.

— Чем они жили?

— Ничем конкретно. Здесь на два доллара в день живешь как миллионер.

— Как это место называется?

— Эримопулос.

Огромный бородач подошел к девушке с обезьянкой. Он протянул девушке сигарету, а обезьянке — полбанана. Лон, вслушиваясь в незнакомую речь, спросила:

— Немцы?

— Возможно. Или голландцы. Здесь настоящее вавилонское столпотворение. Кого только нет! Парни и девушки спят в машинах или прямо на пляже.

Лео поставил перед ними блюдо с белым сыром и высыпал туда пригоршню черных оливок.

— Простите, я забыл…

— У тебя есть белое вино?

— Конечно! Одну секунду!

— Ты любишь вино?

— Дома я его никогда не пью.

— Ну а здесь — Греция.

— Ладно, попробую.

Бутылка была прямо из холодильника, с капельками ледяной воды, стекавшими по запотевшему стеклу. Лео наполнил стоящие перед ними стаканы и вернулся на кухню. Оттуда тянуло запахом жареной рыбы.

— За тебя! — поднял стакан Квик.

— За тебя! — эхом ответила Лон.

Они выпили по глотку, и Квик произнес новый тост:

— За Энцо Феррари, бога гонки!

Лон приняла его игру.

— За великого Квика, короля гонщиков!

— За Фердинанда Порше! — продолжил Квик.

Лон на секунду замолчала, обдумывая, что же ей сказать. Отхлебнув из стакана, она опустила глаза и тихо произнесла:

— За нашу любовь…

На Крит они прибыли сегодня утром, проведя ночь в Афинах. Полгода Лон металась в Нью-Йорке, ожидая весточки, не в силах вынести разлуку, но ни письма, ни телеграммы, ни звонка не было. А Квик, как он сам считал, прозябал в Париже. Ничего интересного ему не предлагали. Он принял участие в каком-то жалком ралли и двух гонках со столкновениями. Время от времени Квика навещал тот человек, который встречал его в Орли, и спрашивал, не нужны ли ему деньги. Вот и все. Квик раз сто пытался вернуться в Штаты, но каждый раз ему обещали престижные соревнования и давали небольшую сумму.

От нечего делать он записался на курсы вождения и срывал злость на маленьких французских автомобилях — разбивая их один за одним. Ездил он как черт, сломя голову.

Но однажды все это ему осточертело: осточертело ждать, осточертело болтаться среди хиппи, которыми был наводнен город, и он послал телеграмму Лон. Через сутки девушка была здесь, а два часа спустя они уже летели в Афины.

— Что ты сказала матери? — спросил Квик.

— Ничего. Я ей оставила записку, что еду к тебе.

— За кого она сейчас собирается замуж?

Лон помрачнела. Всякий раз она чувствовала себя неловко, когда кто-нибудь заговаривал при ней о личной жизни Пегги. Родителей не выбирают. Но девушке, с тех пор как она себя помнила, хотелось иметь других родителей, которые любили бы друг друга и жили душа в душу. В семьях ее круга детям давали все, кроме главного — любви. И она ожесточилась.

— Пока не пройдут выборы, мой дядюшка Джереми не позволит ей ничего выкинуть.

Квик ухватил большой кусок сыра.

— Мне больше повезло, чем тебе, — сказал он. — Я по крайней мере никогда не знал свою старуху.

Лон, смутившись, предпочла перевести разговор на другую тему.

— Будешь нырять сегодня?

— Я за этим и приехал.

— На какую глубину ты можешь опуститься?

— С баллонами? Метров на тридцать, а может, и на пятьдесят.

— Научишь меня?

— Твоя экипировка в машине.

Они взяли напрокат фургончик фирмы «Фольксваген». И пока Лон раздавала чаевые продавцам, Квик выбирал снаряжение для подводного плавания: ласты, маски, трубки, гарпуны. Это было второй его страстью помимо гонок. Пошли они все!.. Он все меньше понимал, зачем его держали в Париже. В первые недели он еще жил надеждой помериться силами с такими противниками, как Никки Лауда или же Фиттипалди. Вместо этого ему приходилось торчать в бистро Латинского квартала и заводить от нечего делать интрижки с тамошними красотками. Успех у них он имел, но такое времяпрепровождение казалось ему лишенным всякого смысла.

— Есть одна вещь, которую я не понимаю.

— О чем ты? — спросила Лон.

— Да так, в общем-то ни о чем, — помолчав, ответил Квик. — Все очень туманно… К черту! Пошли возьмем баллоны.

Он взял Лон за руку и повел к фургончику. Ни один из хиппи, покуривавших, растянувшись в тени пальм прямо на песке, даже глаз не поднял, чтобы посмотреть на них.

Глава 8

Злые языки утверждали, что она старше Арчи. На самом деле Урсула была на два года моложе, но в те дни, когда очень уставала, ее можно было принять за его мать. На службу к Найту она поступила пятьдесят три года назад. Оба упрямые и раздражительные, хозяин и служанка все время пререкались, но обойтись друг без друга не могли. Арчибальд постоянно по поводу и без повода отчитывал Урсулу, она же не могла удержаться от едких упреков в его адрес.

Найт просматривал утренние газеты, когда Урсула без стука вошла в столовую с флаконом, наполненным жидкостью, цвет которой колебался между желтым и каштановым.

— Можете радоваться! Тот же вес.

— Поставьте туда, куда нужно, — буркнул Арчибальд не поворачивая головы.

Ворча себе под нос, Урсула вышла. Лишь ей одной были известны странные причуды хозяина. Но со временем она к ним привыкла.

Вот уже полвека в ее обязанности входило каждое утро взвешивать фекалии и мочу Арчибальда Найта. То же самое Урсула проделывала с жидкой и твердой пищей, которую хозяин поглощал в течение дня. На этом церемониал не заканчивался. В ванной хозяина дома, за вращающимся зеркалом, находился вход в огромную комнату, где поддерживалась постоянная температура — ноль градусов. Там на металлических стеллажах стояло рядами в хронологическом порядке, как свидетельствовали этикетки, более восемнадцати тысяч сосудов. Каждый сосуд содержал экскременты Арчибальда начиная с 11 марта 1925 года.

В самых старых из них сохранилась лишь сероватая пыль, которая давала почтенному старцу пищу для размышлений о бесцельности и суетности вещей в этом мире. Начиная собирать эту странную коллекцию из чисто экономических соображений, он был ошеломлен разницей в результатах между количеством поглощенных и воспроизводимых организмом веществ. Иногда испражнений было больше, чем он проглатывал, в другие же дни — наоборот. Но в любом случае Арчи испытывал чувство чудовищного дискомфорта, шокированный загадочной логикой обмена веществ, в которую ему никак не удавалось проникнуть. Ибо, в конечном счете, содержимое этих пузыречков было не чем иным, как законсервированным Арчибальдом Найтом, являясь без его согласия уплаченной данью жизни, чтобы она продолжалась. И эта загадка оставалась нераскрытой: двести граммов испарялись (куда же?), триста граммов появлялись (почему?). Граммы, которые были им самим, составляли его субстанцию!

Урсула вернулась в комнату.

— Сегодня вечером вы имеете право на 722 грамма вместе с минеральной водой. Ваше счастье, — добавила она, — что за столом не будет этих развратниц, которых вы так часто приглашаете.

— О ком это вы?

— Об этой женщине и ее подружке! Или вы думаете, что я не читаю газет?

— Заткнитесь и убирайтесь на кухню.

— Вот уж нет! Она приносит только несчастье. Всякий раз, когда она приближала к себе мужчину, тот умирал. Это случится и с вами, если будете продолжать с ней встречаться.

— Вон отсюда, старая мерзавка! — фыркнул Арчибальд.

Урсула хлопнула дверью, но спустя секунду опять ее открыла и просунула голову в щель.

— В библиотеке вас ждет посетитель. Гастон мне только что сказал. — И Урсула так снова хлопнула дверью, словно минуту назад не жаловалась на упадок сил. Арчибальд поднялся с кресла, сбросил халат и натянул домашнюю куртку. Он согласился принять Джона Робинсона. Он знал, что финансовый мозг республиканцев пришел просить денег!

Скандал! Очевидно, широко известные моральные устои американских выборов существовали лишь на бумаге. Накануне Найт тайком вручил чек на баснословную сумму… Белиджану. Как Арчи ненавидел демократов — знал только Бог. Но, финансируя обе партии, он был уверен: что бы ни случилось, в обоих случаях он выиграет. А Робинсон слишком много тратит, его следует выставить вон!

Пегги всегда унижала Нат с особым удовольствием. Это успокаивало ее. А сейчас ей хотелось кусаться. Слишком уж долго события шли своим чередом, а не так, как она рассчитывала, без ее на то согласия. Мир вертелся вокруг нее и жил по своим законам, которые устанавливала не она. Взять хотя бы ее неудавшийся брак с Калленбергом или воображаемое наследство Грека. А постоянная денежная зависимость от клана Балтиморов, державшего ее на поводке по политическим причинам… И уж совсем омерзительным было поведение любовника, изменившего ей с ее собственной дочерью. Тяжело было вспоминать бунт Чарлен и их последний разговор. Нужно немедленно положить всему этому конец! Пегги дала себе сорок восемь часов на размышления.

Быстрое расследование подтвердило, что Лон в Нью-Йорке нет. Переборов себя, Пегги даже позвонила Рони. Как она и ожидала, этот ничтожный человечишка не видел Лон. И прежде чем он решился пуститься в малопонятные и плаксивые объяснения, она положила трубку. Придет и его час. Он получит сполна за все.

Хочешь не хочешь, а надо было предупредить Джереми, чтобы обратить в свою пользу новый жестокий удар. И Пегги позвонила ему в контору.

— Приезжай ко мне немедленно.

— Я занят.

— Занят, задница?! Если не появишься через десять минут — тем хуже для тебя, я уже уйду!

Пегги хорошо знала, как задеть Джереми за живое, — он заявился к ней раньше времени и был вне себя от злости.

— Не много ли ты себе позволяешь, моя милая?

— Заткнись!

— Что? Что? — голос его сорвался на визг.

— Заткнись! Я слишком много вытерпела от тебя, твоей проклятой семейки и твоей чертовой партии. Плевать мне на твои выборы! Сейчас говорю я. Ты же будешь слушать и подчиняться.

Джереми плюхнулся в кресло и даже вроде бы успокоился.

— Прими стаканчик, — сказала Пегги спокойным, но ледяным тоном. — Тебе это будет как нельзя кстати. Наливай, наливай!

Джереми машинально встал, подошел к бару, плеснул себе виски и снова уселся, не притрагиваясь к стакану. Пегги бросила на него злобный взгляд.

— Ты считаешь меня набитой дурой, да? Тебе было начхать на то, как унижал меня твой братец, на то, что я вынесла, когда он умер. Тебя ничуть не волновало, что Сатрапулос ограбил меня — выкручивайся сама как хочешь. Не так ли? Тебе на все наплевать до того момента, пока это не затрагивает твои интересы. Даже если я сдохну, ты только ухмыльнешься. Еще бы! Всех вас такой вариант устроил бы как нельзя лучше.

Джереми залпом выпил виски.

— Так вот, — продолжала Пегги, — я все-таки существую, я здесь и собираюсь распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению. Плевала я на тебя и на всех вас!

Джереми сделал неопределенный жест.

— И для того чтобы мне об этом сказать, ты…

— И о многом другом тоже! Во-первых, твоей милости следует знать, что Чарлен ушла из дома два дня назад!

Джереми поспешно сделал еще глоток.

— Из-за тебя, между прочим! Если бы тебе не пришла в голову идиотская идея отослать ее дружка, она бы не поехала за ним и была бы у нас под контролем. Теперь любой ловкач-писака может обнаружить это и шлепнуть в своей газетенке, что дочь великого Скотта Балтимора крутит любовь с грязным неудачником. Я уже не говорю о том, какие последствия фокусы Чарлен могут иметь для говняных выборов.

— Ты меня просто ошарашила, — простонал Джереми.

— Я еще больше тебя ошарашу! Полгода назад ты отказал мне в ничтожной сумме, которую я просила в интересах твоей же семьи. Но великий умник Джереми Балтимор ошибся. Жизнь дорожает с каждым днем, и доллар уже не тот, чем был раньше. Мне, чтобы сохранить прежний уровень, пришлось наделать новых долгов.

— Хм…

— Миллиона, который я у тебя просила, больше недостаточно! Я хочу два.

Джереми аж рот открыл. В эту минуту он походил на боксера, которого только что нокаутировал противник. Полагая, что он хотел что-то сказать, Пегги жестом оборвала его.

— Два миллиона долларов, понял? И не через три недели и даже не через неделю, а через два дня!

— Пегги!

— Если я их не получу, поверь мне на слово, все ваши грязные делишки станут известны избирателям! Гарантирую, что твой идиот Джонни О'Брейн никогда не пройдет! Никогда! Он не осмелится на улицу выйти от страха, что в нем узнают одного из ваших! И теперь — последнее…

Джереми ошалело глянул на нее.

— Убирайся вон! Ответа я жду не позже чем завтра до полудня.

Джереми поднялся. Он совсем сгорбился и неуверенно пробормотал:

— Я поговорю об этом с мамой.

И вышел.

Квик фыркнул, и через маску, которую никак не удавалось приподнять, Лон увидела тысячи капелек воды, блестевших на заходящем солнце.

— Ну? Что я тебе говорил? Понравилось?

Лон отдышалась.

— Потрясающе!

— Было бы еще лучше, но ты слишком много пьешь. Недостаток новичка.

— Я пью? — удивилась Лон.

Квик снял ласты.

— Слишком много воздуха глотаешь, потому что глубоко захватываешь шланг. Надо дышать спокойно.

Он сунул руку в плавки.

— Держи, это подарок.

На его ладони лежала крошечная ракушка, закрученная спиралькой. Ее перламутр переливался всеми цветами радуги.

— Это ничего не стоит и не причиняет никому боли! Красиво, не правда ли?

Лон взяла ракушку и машинально поднесла ее к уху. Квик расхохотался.

— Да нет же, дурочка! Там ты не услышишь моря!

Лон подхватила его смех и повернулась к Квику спиной, чтобы он снял ее баллон со сжатым воздухом.

— Смотри, — крикнула Лон. — Она возвратится туда, откуда пришла.

И девушка взмахнула рукой, в которой держала ракушку.

— Ты собираешься ее выбросить? — удивился Квик.

— Кретин! Я буду хранить ее всегда.

Быстрым движением она сунула ракушку в крошечный кусочек красной ткани, который служил ей трусиками. Квик рассмеялся и сострил:

— Очень приятно, что ты хранишь мои подарки у самого сердца.

Они повалились на песок — усталые, радостные, беззаботные. При первом погружении Лон Квику показалось, что она не решится опуститься больше чем на десять метров. Он крепко прижимал девушку к себе, и они как бы слились воедино, любуясь стайками синих рыбешек, резвящихся вокруг.

— Опустимся завтра еще глубже?

— А мне поначалу казалось, что подводное плавание тебя не интересует.

— Я тоже так считала, пока не попробовала.

Лон, дурачась, набирала полные пригоршни песку и осыпала им Квика.

— Есть хочу, — заявил он, потягиваясь.

— Еще?

— Всегда!

Набросившись на Лон, он сделал зверское лицо, как бы собираясь куснуть ее за живот.

— Поднимайся, пошли! У Лео в меню сегодня икра.

Они сложили снаряжение в большую сумку из оранжевого полотна, и Квик водрузил ее себе на плечо.

— Завтра я возьму гарпун. Если повезет, попробуешь мою рыбу!

— «Узо»? — спросил Квик, когда они уселись за стол.

— «Узо»!

Опустилась темнота, и над входом заведения Лео вспыхнул фонарь, который тотчас же облепила мошкара. Вокруг, как тени, возникали из мрака и исчезали группки разноязычных хиппи. Они или болтали между собой, или курили марихуану, передавая сигарету после затяжки друг другу. Из кухни доносился стук кастрюль, которыми гремел Лео. А из засиженного мухами транзистора плыла пронзительная мелодия бузуки.

Блаженное состояние покоя, охватившее Квика и Лон после ужина, было таким расслабляющим и приятным, что им даже не хотелось разговаривать. Позже они присоединились к трем парням с гитарой, и Лон через какое-то время с удивлением заметила, что она тоже подпевает остальным.

— Странно, — шепнула она на ухо Квику, — первый раз в жизни я сама слышу, как пою.

Он ласково привлек девушку к себе.

— Это потому, что тебе очень плохо и ты очень несчастна. И еще потому, что ты меня ненавидишь. А, дурочка?

Мало-помалу тени, которые их окружали, стали одна за другой исчезать.

— Ты хоть раз спала под открытым небом? — спросил Квик.

— Нет, никогда.

— Сегодня вечер вполне подходящий. Зачем париться в фургоне? Идем возьмем матрацы и устроимся на пляже.

Они расположились почти у самой воды. Убаюканная тихим шелестом прибоя, Лон лежала неподвижно, устремив взгляд в черное небо, усыпанное крупными яркими звездами. Ее пальцы сжимали руку Квика. В какой-то момент Квик приподнялся на локтях и внимательно посмотрел на нее.

— А что ты там делаешь?

Лон улыбнулась, и в темноте Квик заметил перламутровый блеск ее зубов.

— Проверяю, на месте ли моя ракушка.

— Ну и как?

— Да, она там.

— Тогда не шевелись. Я сам отыщу ее.

Она увидела над собой его глаза и ощутила тяжесть его тела. А над ними далеко в вышине, как сумасшедшие светлячки, закружились звезды.

Белиджан бесился. Мало того что О'Брейн гроша ломаного не стоит, так еще и семейка Балтиморов усложняет ему жизнь!

Из-за одного только Скотта, пока тот стал президентом, он лет на десять постарел. Скотт считал любой день потерянным, если ему не удавалось обслужить хотя бы двух представительниц прекрасного пола. Тогда он на глазах тускнел, становился вялым и апатичным. Но не потянешь же за собой в турне еще и свой гарем, кроме многочисленной свиты. Поэтому специальные посланцы опережали его, чтобы отыскать ему источник вдохновения на месте. А его как нарочно тянуло на сексуальные «подвиги» именно в маленьких городишках, где все шпионят друг за другом и все про все знают. Зато он был неотразим, когда занимался любовью, она была ему необходима, как инъекция наркоману. Но Скотт погиб, а младший брат не годился ему даже в подметки. Помимо всего прочего, Джереми обладал удивительной способностью притягивать к себе все неприятности, какие только могли случиться, и был совершенно неспособен найти выход из той ситуации, в которую сам же себя загнал. А ему, Белиджану, приходилось нянчиться с ним и исправлять его ошибки.

Пегги — Белиджан знал это по опыту — становилась неуправляемой и чрезвычайно опасной, если не удовлетворить ее требования. Даже когда Вдова блефовала по поводу своего мнимого брака с Арчибальдом Найтом, Белиджан воспринимал это очень серьезно. Не надо было ее провоцировать! Если бы этот кретин Джереми вовремя дал ей миллион долларов — кстати, мизер по сравнению с тем, что проглатывала избирательная кампания, — до выборов она сидела бы тихо. Но Джереми нравилось изображать из себя этакого непреклонного супермена. А теперь придется истратить уже два миллиона, и то если старуха Вирджиния Балтимор согласится пойти на уступки. В этом Белиджан сильно сомневался и не ждал ничего хорошего от разговора Джереми с матерью. Из-за собственной глупости тот, конечно, упустит свой единственный шанс.

А еще на голову свалилось бегство Чарлен. В Париже — последнем предполагаемом месте, где мог находиться Эрнест Бикфорд, или просто Квик — для его поклонниц, человек из команды Белиджана уже работал в контакте с французскими спецслужбами, которые ни в чем не отказывали своим американским коллегам.

Зазвонил телефон — это был Париж. Мужской голос звучал так отчетливо, будто собеседник Белиджана находится в соседней комнате.

— Они сбежали в Афины, — доложил он.

— Вы их засекли?

— Еще нет. Но скоро все выяснится. Там, на месте, есть человек, который наводит справки. Я объяснил ему, что нужно сделать, чтобы вернуть птичку в клетку.

— Ее или его?

— Его. А что, нужно заняться и ею?

Белиджан непроизвольно стиснул трубку.

— Нет, нет, только не это! Я займусь этим сам.

— Хорошо. Какие еще будут распоряжения?

— Пока все. Позвоните мне, как только появятся новости.

Окончив разговор, Белиджан предался размышлениям. Сам по себе вообразивший себя гонщиком сопляк ничего не значит. Главное — это дочь Скотта Балтимора, которую нужно было нейтрализовать как можно быстрее. Белиджан знал, что только один человек может справиться с девчонкой — это ее мать. В конце концов, Вдову стоит заставить хорошенько попотеть, чтобы отработать эти два миллиона долларов!

Джереми хотелось бы много чего утаить от матери, но это ему, как всегда, не удалось. Когда речь заходила о деньгах, голова старухи работала как компьютер. Утверждение о том, что старение клеток головного мозга приводит к снижению умственных способностей, к Вирджинии не относилось. По мнению Джереми, матери суждено прожить не меньше чем сто восемьдесят лет, и она всегда будет твердо помнить, что дважды два — это четыре, особенно если каждая единица этой комбинации цифр составляет миллион. И ему пришлось все рассказать — об исчезновении Чарлен, об ультиматуме Пегги, сложном положении, в которое из-за всего этого попала партия. Вирджиния не ответила ни «да», ни «нет», а выдала сыну весь комплект едких нравоучений о предательстве своих. Под «своими» надо было понимать демократов. Она не могла простить сыну того, что он не решился выдвинуть свою кандидатуру, уступив этому идиоту О'Брейну, который и взялся-то неизвестно откуда. Джереми ссылался на тактические соображения, но предпочел бы умереть, чем назвать настоящую причину своего отхода от предвыборной борьбы: он боялся, страшно боялся! Перед его глазами стояла смерть двух братьев — он не хотел быть третьим. Кто, кроме собственной матери, посмеет упрекнуть его за это? Не будь Джереми Балтимором — он бежал бы куда глаза глядят из этого мира жестоких амбиций, интриг и беспощадной борьбы не на жизнь, а на смерть. Состояние можно сделать на чем угодно, только бы не на политике. Увы, он был Балтимором, пешкой, которая должна была сыграть свою роль во славу могучего семейного клана.

Джереми не решился сказать матери то, что она вряд ли бы захотела понять: популярность Балтиморов в данный момент была на нуле. А его рейтинг был еще ниже — с отрицательным знаком. Службы Белиджана установили это со всей очевидностью. Слишком много скандалов выплыло на свет Божий в самый неподходящий момент. Если противники не пощадили даже память Скотта, то уж поведение Пегги было у всех на языке и проецировалось на партию в целом. Это заставило ее лидеров выдвинуть наиболее приемлемого кандидата — Джонни О'Брейна. Он по крайней мере верил в то, что говорил, и выглядел искренним даже тогда, когда с важным видом молол чепуху. Слишком глупый, чтобы быть лжецом, слишком честный, чтобы распознать обман, О'Брейн обладал огромным преимуществом перед всеми, кто боролся за президентское место: он был никому не известным, впервые появившимся на политической арене претендентом, чья добропорядочность еще ни разу не подвергалась испытанию властью.

Он выплыл в удачное для себя время, когда Америка с удовольствием перемывала грязное белье уже хорошо известных ей кандидатов. Это давало демократам пусть и незначительный, но все-таки перевес в борьбе с республиканцами. Только бы не попала в хорошо отлаженную машину какая-нибудь песчинка, способная застопорить ее ход. В этом плане особую опасность представляла Пегги. Пресса бдительно следила за каждым ее шагом. Когда распространился слух, что она может обручиться с девяностолетним старцем, на демократов со всех сторон посыпались насмешки и издевки, а это не прибавляло им популярности. Миллионы избирателей отождествляли Балтиморов и Пегги со всей партией. Пегги для них, несмотря на брак с Сатрапулосом, по-прежнему принадлежала к семье великого Скотта.

— Мама, — рискнул сказать Джереми после долгого молчания. — Я говорил, что Пегги требует…

— Говорил. — В голосе Вирджинии зазвучали металлические нотки.

— …два миллиона долларов.

— Она совершенно права. На ее месте я, возможно, потребовала бы вдвое больше.

У Джереми появился слабый проблеск надежды: по причинам, ему не известным, Вирджиния, похоже, была готова стать на сторону своей бывшей невестки. Возможно, она даст денег и вытащит их из этой чертовой мышеловки.

— Все так, мама, но партия сейчас, как никогда, нуждается в деньгах. Мы подумали, что вы, возможно, могли бы нам одолжить…

Вирджиния посмотрела на него с добродушной улыбкой и проронила:

— Конечно же нет.

— Мама, речь идет о наших общих интересах…

— Мои интересы — больше не ваши. Ах, если б ты сам себя выдвинул! — Мать никогда не упускала случая попрекнуть сына Скоттом. — Если бы ты был кандидатом, — повторила она, — я бы сделала все с помощью Господа Бога и моих банкиров, чтобы ты выиграл. Но это не тот случай.

— Мама!

— Я не оставляю тебя на ужин. Пятница, как известно, — мой постный день. Хоть ты и мало ешь, но сегодня рискуешь остаться голодным.

Джереми собирался выходить, когда Вирджиния добавила:

— До выборов три месяца. Многое еще может произойти.

— Что, например? — спросил Джереми, начиная злиться.

— Возможно… этот… О'Брейн сам откажется и уступит место тебе. Видишь ли, Джереми, так хочется увидеть еще одного из моих сыновей в Белом доме, пока я жива.

— Мама! Через четыре года…

— Это будет слишком поздно и для тебя, и для меня. Я умру. Спокойной ночи, Джереми.

Вирджиния взяла с комода тяжелые четки и повернулась к сыну спиной. Джереми вышел чуть ли не на цыпочках. Совсем так, как в те времена, когда он был маленьким, совсем еще маленьким мальчиком.

Его звали Перикл. Согласитесь, несколько необычное имя для типа, который был известен на Крите тем, что всегда был готов оказать любые услуги, в том числе и самого сомнительного свойства, любому, кто хорошо платил.

На днях клиент из Афин поручил ему пустяковое, с его точки зрения, дело: найти на острове следы двух молодых людей, прилетевших на Крит два дня назад. За это ему обещали заплатить аж тысячу зеленых. Периклу понадобилось двадцать минут, чтобы узнать, что его подопечные взяли напрокат в агентстве Херца автофургончик. За машину расплачивалась девушка, которая оставила в залог триста долларов и указала в страховой ведомости место назначения — Эримопулос. Перикл поморщился, прочитав название селения. Это место облюбовали бродяги со всего света, которым для полного счастья достаточно было немного еды и много солнца, музыки и наркотиков.

От Перикла требовалось немногое: передать парню несколько слов, которые должны были заставить его немедленно вернуться в Париж, и попытаться увезти его из Эримопулоса так, чтобы этого не заметила девушка.

Перикл раскурил окурок — все, что осталось от небольшой черной сигары, которую он никогда не выпускал изо рта, и направил свой «остин» по ведущей в бухту ухабистой дороге. Он вез парню билет на авиарейс Афины — Париж и тысячу долларов как компенсацию за прерванную идиллию. Всю дорогу Перикл предавался размышлениям, стоит ли отдавать парню всю сумму или с него хватит и пятисот долларов. Вопрос был лишь в том, узнают или не узнают об этом работодатели? В конце концов ему удалось найти компромиссное решение: этому парню, некоему Эрнесту Бикфорду, можно дать только 750 долларов. В двадцать лет еще позволительно не знать настоящей цены деньгам.

— Что у вас там? Говорите, — эти слова Арчибальд произнес ледяным тоном.

Плохое начало! Джон Робинсон помедлил с ответом, не совсем себе представляя, как и с какой стороны подступиться к этому бетонному столбу.

— Ну вот… — начал он несколько неуверенно. — Вот… Наши дела идут не слишком хорошо.

Арчибальд оставался непроницаемым.

— Вам, конечно, известно имя кандидата, которого выдвинули демократы, — Джонни О'Брейн. До вчерашнего дня мы надеялись, что их выбор падет на Джереми Балтимора. Но они не попались на удочку.

Робинсон пытался отыскать на лице собеседника хоть какой-то намек на одобрение или хотя бы на внимание к своим словам. Но тот был неподвижен как монумент из бронзы.

— До настоящего времени, — запинаясь, продолжал Робинсон, — мы пытались обезоружить наших противников, сосредоточив все удары на имени Балтиморов. И выиграли очко! Но выдвижение Джонни О'Брейна смешало все карты. Еще немного, и избиратели забудут, что партия демократов подчинена одному-единственному клану — клану Балтиморов.

— Чего же вы хотите от меня? — нетерпеливо сказал Арчибальд.

— Я пришел просить вас о помощи.

— Если речь идет о деньгах — не рассчитывайте на это. От меня вы получили более чем достаточно.

Робинсон понимал, что при слове «доллар» Арчи сию минуту укажет ему на дверь. Поэтому он предпочел слукавить и дождаться более благоприятного момента, чтобы возобновить попытку. Он поднял руки в знак успокоения и протеста.

— Конечно нет, хотя кампания пробила огромную брешь в финансах партии. Я пришел за советом. Вы не хуже меня знаете, чем грозит стране приход к власти наших противников. Вам, в частности…

— Не беспокойтесь обо мне, — перебил Робинсона Найт, — мое будущее обеспечено.

— Я в этом не сомневаюсь, но опасаюсь за людей… за принципы… Поддерживая нас, вы всегда поддерживали свои собственные идеи, господин Найт. Нам нужен какой-нибудь крупный скандал, который окончательно подорвал бы реноме Балтиморов. И за оставшиеся до выборов три месяца мы сумели бы привлечь избирателей на свою сторону.

— Какой скандал?

Надо было продолжать, но Робинсон не решался прямо выразить свою мысль, поскольку этот скандал мог вызвать только сам Арчибальд Найт. И не чем иным — а только своей женитьбой на Пегги Сатрапулос. Только в этом случае потрясенные рядовые избиратели отвернутся от демократов и проголосуют за кандидата республиканцев. Робинсон колебался, мучился, безуспешно призывая на помощь провидение, в которое сам не верил. Ну какие нужно найти слова, чтобы эта жаба поняла его и не выставила за дверь? Тишину нарушил его жалкий смешок.

— Ах, господин Найт, если бы вы претворили свой план в жизнь…

Взглянув на старца, Робинсон увидел, что его намек до Найта попросту не дошел.

— Какой такой план? — в голосе Арчибальда прозвучало нескрываемое пренебрежение.

— Вспомните. Полгода назад вы мне говорили о своей возможной помолвке с миссис Сатрапулос…

— Ну и что? — спросил Арчи, делая вид, что не понимает, куда этот болван клонит.

Ужаснувшись, что зашел слишком далеко, Робинсон попытался отступить.

— Как жаль. Это… потрясающая женщина!

Глаза Арчибальда сверкнули.

— Какая, позвольте спросить, связь между моей помолвкой и выборами?

— Никакой! Никакой! — поторопился ответить Робинсон. — Просто я порадовался бы за нее! Выйти замуж за такого человека, как вы…

Пренебрежительное выражение на лице Найта сменилось гримасой отвращения.

— Вы хотите сказать, что, выйдя замуж за старого болвана, Пегги Сатрапулос непременно скомпрометирует себя и, естественно, всю семейку Балтиморов?

Робинсон, который не краснел уже с четырнадцати лет, стал пунцовым, как помидор.

— Нет-нет! Вы меня не так поняли! Я бы никогда такого не подумал!

— Значит, я, по-вашему, просто-напросто старый осел, верно?

— Господин Найт!

— Замолчите! Вы правы, но это уж слишком. Человек, которому я плачу, осмеливается говорить такие вещи!

— Господин Найт, клянусь, я…

— Таким образом, в ваших глазах я выгляжу пугалом, вызывающим отвращение у молчаливого большинства. Не так ли?

— Прошу вас…

Робинсону в эту минуту хотелось одного: исчезнуть, испариться, никогда не появляться здесь.

— Я этого не говорил! Я думал только… полагал, что вы, возможно, женитесь… вы это говорили!

— Да, говорил. Ну что ж, я так и сделаю!

— Господи! — вырвалось у Робинсона.

— Да, да! Ведь, по-вашему, это единственный способ спасти страну. Скажите, Робинсон, между нами… Вы полагаете, что она захочет такую развалину, как я?

Робинсон заикался, жестикулировал, изворачивался. И вдруг, как актер, который предстает перед публикой после того как сыграл свою роль, Арчибальд сменил тон. Его лицо стало властным и напряженным.

— Теперь послушайте меня! Клянусь, что при малейшем слове, которое прозвучит фальшиво, мои слуги выкинут вас отсюда и вашей ноги здесь больше не будет!

Подчинившись, Робинсон принял позу, сильно напоминающую позу солдата, стоящего по стойке «смирно».

— Если вы мне ответите искренне, — продолжал Арчибальд, — у вас появятся некоторые преимущества. Я больше не шучу, постарайтесь не принимать меня за дурака! Итак…

Будь что будет, и Робинсон решил принять участие в предложенной ему игре.

— Хорошо. Что вы желали бы знать?

— Что вы думаете о Вдове?

Робинсон заколебался, но угрожающее выражение лица Арчибальда заставило его отважиться:

— Миссис Сатрапулос, вне всякого сомнения, необыкновенная женщина, но…

— Что «но»?

— Она больше всего на свете ценит мирские блага.

— Только ради Бога, не надо громких слов! Вы хотите сказать, что она думает только о деньгах, да?

— Да, это так.

— Что еще?

— Ее считают эгоцентричной.

— Ну и что? Ей наплевать на то, ради чего другие лезут из кожи вон. Я ее понимаю: я такой же. Еще?

— Думаю, что приличная сумма может подтолкнуть ее к…

— Иными словами, — перебил Робинсона Арчибальд, — Пегги порядочная сволочь, которая способна выйти замуж за старого дурака ради денег!

— Что ж…

— И сколько ей нужно?

— Боюсь, что…

— Все? — захохотал Арчибальд.

— Все, — жалобно подтвердил Робинсон.

Арчи сделал несколько шагов по комнате. Робинсон не мешал ему думать.

— Послушайте, Робинсон… Знаете ли вы, сколько я стою?

— Честное слово, нет. Предполагаю — очень дорого.

— Ошибаетесь! На самом деле я стою гораздо дороже, чем вы думаете. Честно говоря, мое состояние настолько велико, что я сам затрудняюсь назвать точную цифру. Вы помните Сатрапулоса?

— Да.

— Знайте же, что по сравнению со мной он и дюжина ему подобных — голодранцы. Не спрашивайте себя, почему я с вами откровенничаю, лучше скажите, чем, по вашему мнению, станут мои деньги после моей смерти?

— Не знаю…

— И я тоже! Поверьте, меня это очень огорчает. Кроме живописи, я не люблю ничего — ни собак, ни детей, ни людей. Честно признаться, плевать мне на человеческий род! Итак, Робинсон, в данной ситуации мои деньги уйдут или к свиньям из правительства, или к ювелирам какой-то шлюхи, а вы мне сами сказали, что эта женщина — шлюха! Что же вы от меня хотите, в чем разница?

— Господин Найт! Я вас прошу!

— Вы, похоже, верите в чудеса, и я завидую вашему тупоумию. Но я верю в две вещи — в свою смерть и в человеческую глупость. Значит, делая дурь ради дури, я вас спасу? Нет, я пойду на это по другой причине — ради того чтобы вызвать ярость и злобу огромного количества двуногих. Чем им будет хуже, тем лучше, не так ли? Я скажу Вдове, что если она примет предложение стать моей женой в течение ближайших двух недель, а это именно тот срок, который вам нужен… Итак, я скажу ей, что она унаследует все мое состояние, все мои ценности, без исключения! А теперь, Робинсон, забудьте обо всем, что вы здесь услышали. Никогда и ни с кем я не вел подобных разговоров. Думаю, мы друг друга понимаем… А сейчас уходите. Мне нужно сделать кое-какие распоряжения.

Когда Робинсон вышел из библиотеки, то ему можно было дать все девяносто. Ему, а не Арчибальду Найту!

Глава 9

Пегги размышляла, а Джереми в это время пытался подсчитать в уме количество выпитого им за последние часы виски. Регулярно он пил до цифры «двадцать один». Нет, конечно, он мог выпить и больше, но после двадцать первой по счету рюмки, которую он проглотил, расставшись с матерью, у него возник какой-то провал в памяти. Собственно, бутылка была практически пуста уже во время беседы с Белиджаном, который считал, что в таком состоянии Джереми и думать нечего, чтобы встречаться с Пегги. Кретин! Все у него получилось. Пусть отчасти туманно, но он же сумел объяснить ей, чего от нее ждут. Теперь ее очередь ответить «да» или «нет». Все карты в руках Пегги. А то, что они чуть-чуть подтасованы, эта мерзавка заметит в самом лучшем случае где-то через неделю. А может, и того позже.

Суть сделки заключалась в следующем: Пегги должна отыскать Чарлен и привезти ее в Штаты так, чтобы никто не пронюхал. Взамен Джереми вручит ей два миллиона долларов. Где их раздобыть, он пока еще не знал.

— Это же проще простого. Разве нет? — сказал Джереми, громко икая.

Пегги смерила его рассеянным, презрительным взглядом. Ее смущала неделя отсрочки, которую тот просил, — не ловушка ли это? По мнению Джереми, Чарлен укатила с Квиком в Афины. Найти их, как он считал, было делом нескольких часов. А потом парнем займутся он и его «друзья». Пегги же предстоит уговорить дочь.

— У тебя есть билеты? — резко спросила Пегги.

— Ты согласна?

— Мне надо восемь билетов первого класса — туда и десять — обратно.

— Что?! Ты с ума сошла! Никого нельзя брать с собой. Все должно делаться без лишнего шума.

— Я и не собираюсь.

— Зачем тогда куча билетов?

— Если нельзя нанять личный «боинг», самое меньшее, что можно сделать, — это избежать тесного соседства с другими пассажирами. Ты принес расписку?

— Какую расписку?

— Обыкновенную. Ты мне должен два миллиона долларов, и я хочу, чтоб это было оформлено как положено. Не забудь указать срок уплаты.

Джереми сделал негодующее лицо.

— Пегги! Это смешно! Ты не доверяешь мне?

— Нет!

— Как будто я шатаюсь с бумагами такого рода и держу их при себе!

— Отлично, я не еду!

— Пегги!

— Придешь, когда будешь иметь этот документ, заверенный твоим банком.

— Ты получишь его завтра!

— Ладно. Приходи завтра.

— Но, Пегги, это срочно! Ты должна улететь сегодня вечером! Есть самолет в 22.00.

— Лети сам, если тебе это надо. Придешь с распиской, понял? А теперь убирайся! Я жду одного человека.

Если б не затуманивший мозг алкоголь, Джереми в ярости придушил бы ее на месте. Хватит ему того, что он выслушал от Белиджана, когда тот узнал, что Вирджиния отказалась дать денег.

— Если бумаги будут через два часа, — добавила Пегги, — я, пожалуй, успею вечером улететь. На твоем месте я бы сильно постаралась. Учти, что завтра мои планы могут измениться, и тогда я не приму твои условия.

Торопясь выпроводить Джереми, она сама открыла ему дверь. Всего час назад ей позвонил сам Арчибальд Найт и попросил о немедленной встрече. «Я должен, — сказал он, — сделать вам необычайно важное предложение».

Арчи презирал семейство Балтиморов, обвиняя их в том, что они «проводят политику, рассчитанную на негров и домохозяек». Нельзя, чтобы он в ее квартире столкнулся с Джереми. Пьяный в дым бывший шурин, чего доброго, еще набросится на старикана, чтобы на нем сорвать злость.

— Хорошо. Я все улажу, — бормотал Джереми, ритмично покачиваясь в метре от двери.

Да, но как? Какой банк выдаст ему такой документ? Под какие гарантии?

— Сделай быстро, — сказала Пегги, выталкивая его. — Как можно быстрее! Иначе я могу и отказаться. — Сильным толчком она вышвырнула его вон.

Из предосторожности Белиджан ничего подобного раньше не делал. Но сейчас он был настолько раздражен, что сам позвонил в Париж, поскольку при первом разговоре забыл сказать самое важное, то, чего не следовало знать даже Джереми. К счастью, нужный ему человек оказался на месте.

— Есть новости? — спросил он.

— Пока нет, я жду, — ответил тот.

— Хорошо. Скажите, эта гонка будет опасной?

— Как и все гонки.

Черт! Этот французишка намеков не понимает. Придется сказать ему прямо, а значит, скомпрометировать себя.

— Нет, судьба этого типа нас не волнует, он попросту засранец, вы понимаете? Это опасный вид спорта, можно и шею себе свернуть, верно?

На другом конце провода, там, на другом континенте, возникла очень длинная пауза. Она была настолько тягостной, что Белиджан резко прервал разговор.

— Держите меня в курсе дела. Звоните в любое время дня или ночи. — Он положил трубку. Нужно быть глухим или последним дебилом, чтобы не понять сказанного.

Арчи в этот момент было не восемьдесят, не шестьдесят, не сорок, не двадцать лет. Он чувствовал себя семнадцатилетним юношей и злился на себя за охватившее его волнение перед встречей с Пегги. Оказавшись в ее огромной гостиной, окна которой были распахнуты в сверкающую ночь Нью-Йорка, он совсем не притворялся, он действительно был влюблен, как герой-воздыхатель из примитивного мюзикла, как дурачок, который приходит просить руки возлюбленной с букетом цветов. В его годы это просто смешно! Он мямлил, маршируя вокруг стола, через каждое слово извинялся за свою путаную речь.

— Это глупо! Слишком глупо! — смущенно бормотал он.

Пегги смотрела на него с удивлением, заинтригованная, недоверчивая, но в душе наслаждавшаяся этим странным превращением, которое происходило на ее глазах: жесткий и могущественный человек выглядел сейчас растерянным мальчишкой, которого хотелось усадить на колени, утешить, приласкать. Конечно, она не забывала, что так называемому мальчику было под сотню лет, но ей искренне хотелось ему помочь. Кроме того, ее терзало жгучее любопытство, что за ящик принес и поставил у входа Арчи, когда Эмили открыла ему дверь.

Найт наконец успокоился, взглянул на нее и сказал:

— Я кажусь вам идиотом, да?

— Боже! Что вы говорите?! Разве так можно? — Пегги дала бы отрубить себе палец, чтобы узнать, что лежит в ящике.

— Это смешно, — пробурчал Арчи, возобновляя хождение вокруг стола. — Смешно!

— Ради Бога, сядьте! У меня уже кружится голова!

— Простите меня.

— Ну сядьте же рядом со мной! Вот так. Успокойтесь!

Арчи уселся на край дивана и как бы окаменел.

— Теперь говорите, — ободряюще сказала Пегги.

Он молчал, опустив голову.

— Ну, не бойтесь, Арчибальд! Я чувствую, что вам нужна помощь. Расскажите мне все.

Найт уставился на носки своих туфель, а Пегги почувствовала, как по ее позвоночнику поднимается вверх волна неизъяснимого наслаждения. Еще бы! Перед ней сидел не властелин могущественной империи, а человек, потерявший дар речи и совершенно парализованный. Такими зрелищами она никогда не могла пресытиться. Не будь у Арчи таинственного ящика, она еще долго продолжала бы игру, в которой искусно сплетались вызов и рассчитанное равнодушие и которой не могли противостоять даже те представители мужского сословия, кто относился к категории неприступных.

Как бы случайно Пегги накрыла руку Арчи своей, испытав двойственное ощущение — то ли к ящерице она прикоснулась, то ли к куску старого сгнившего шелка, который вот-вот расползется под пальцами.

— Я… — начал Найт. По его руке пробежала медленная, тяжелая дрожь.

— Ну, дальше! — ослепительно улыбнулась ему Пегги.

— Я, как вы знаете, был когда-то женат, — сказал Арчи. — У меня есть сын… взрослый шестидесятисемилетний сын… — Неожиданно он вскочил и забегал по гостиной. — Ах нет! Сожалею! Это слишком по-дурацки! Не сердитесь, из-за вас я теряюсь! Вот… Да помогите мне! Вы же видите, что я пришел просить вашей руки!

Он посинел от напряжения, но приступ агрессивности вернул ему способность говорить.

— Да, я грубиян, не соображаю, что говорю. Извините, я просто сумасшедший. Примите мой подарок. До свидания!

Ошеломленная Пегги, видя, что он быстро направился к двери, подскочила к нему, снова взяла за руку и силой усадила на диван.

— Арчибальд! Даже в двадцать лет я ни от кого не слышала столь пылкого, столь искреннего объяснения в любви!

— Я старый дурак! — проворчал Найт, уставившись на свои туфли.

— Арчибальд! Ну как можно говорить такое? Успокойтесь, пожалуйста. Говорите помедленнее, а то я уже не знаю, на каком я свете… Кажется, вы что-то упоминали о каком-то подарке?

— Там, у входа… сундучок.

— Какой сундучок?

Конечно, так спешить не следовало бы, но любопытство разъедало Пегги как кислота. Она моментально принесла ящик, обернутый в обыкновенную упаковочную бумагу.

— Подарок, вы говорите? Для меня? Ах, зачем это? Вы позволите посмотреть?

Ее пальцы уже нервно разрывали бумагу. Под упаковкой действительно оказался сундучок из черного дерева, окованный ржавым железом.

— Что это?

— Сувенир… Один из тех редких предметов, который пережил крушение корабля, века и море.

— Прелесть! — с чувством произнесла Пегги, делая вид, что не ощущает тяжести этой старинной реликвии. На ее лице было написано восхищение таким оригинальным подарком.

— Откройте же его! — процедил сквозь зубы Арчи, опустив голову.

Пегги не заставила его повторять дважды. Нервным движением она коснулась двух боковых замков. Сундучок открылся.

— О! — воскликнула она, остолбенев от изумления.

В нем, как в пиратских сундуках, которые можно увидеть только во сне, на велюре цвета спелого граната сверкали драгоценные камни.

— Идиотский подарок, правда? — проворчал Арчибальд. — Я никогда не умел делать подарки.

Но Пегги не слышала. Как опытный ювелир, она прикидывала стоимость фантастической диадемы из платины, изумрудов и бриллиантов, кулонов, колец, серег с рубинами и бриллиантами, сапфировых клипсов, бело-голубых колье и браслетов, холодный блеск которых контрастировал с теплым сиянием золота.

Молчание нарушил Арчи.

— Это банально! — негромко сказал он.

Только теперь Пегги вспомнила о присутствии Найта и бросила на него самый ласковый, на какой вообще была способна, взгляд. На миг он показался ей самым красивым в мире мужчиной, которым можно было восхищаться как отцом, которому следовало поклоняться как Богу.

— Арчи! — пробормотала она. — Арчи…

Даже Грек, осыпая ее подарками, подобных чудес не преподносил никогда. Перед ними не устояла бы ни одна женщина в мире. Да эти драгоценности созданы именно для нее! А сейчас нужно срочно что-то сделать! Неважно что — обнять Найта, раздеть его, покрыть его тело поцелуями, поклясться ему в верности, умолять подарить ей ребенка… И Пегги с благоговением прильнула губами к губам ошеломленного старца.

— Вы безумец!

Смущенный Арчибальд сделал неопределенный жест.

— Пегги, это все ничего не стоит. Мне надо о многом вам сказать… Давайте поужинаем вместе.

Но в этот миг она вспомнила: Лон, Джереми, ее авиабилеты, отъезд сегодня вечером — и, больно закусив нижнюю губу, тихо сказала:

— Я должна уехать!

— Зачем? Когда?

Инстинктивным движением она закрыла сундучок, стиснув его обеими руками.

— Сегодня вечером. Уже сейчас.

— Но Пегги! Это невозможно! Я с вами еще толком не поговорил!

— Который час? — прервала она его.

— Не знаю, я никогда не ношу часов.

Пегги посмотрела на свои: уже восемь. Проклятый Джереми! Он уже должен был быть здесь с документами. Чтоб он сдох! Пошли они все… Боже, прости меня! Их чертовы выборы сутки могут подождать.

— Арчибальд, я принимаю ваше приглашение.

— Но вы сказали…

— Видите ли, — Пегги слегка заколебалась, — мне нужно было лететь сегодня вечером в Афины по семейным делам. Это касается моей дочери Чарлен и Джереми, моего бывшего шурина. Но дела могут подождать. Идемте ужинать, только дайте мне пять минут, чтобы переодеться.

— Благодарю вас! Благодарю. — С чувством неясной тревоги Арчибальд увидел, что она забрала с собой сундучок.

Лон открыла глаза и увидела, что лежит не на матраце, а просто на песке: должно быть, соскользнула с него во сне. Первой мыслью после пробуждения было — где Квик? Она так боялась его потерять! Здесь… Можно протянуть руку и дотронуться до него, чтобы убедиться, что не спишь, что есть это небо, и этот плеск волны, которую впитывает песок, и эти звезды, не исчезающие даже на рассвете. А он уже вставал там, у края моря, над линией горизонта, полыхая оранжево-розовым пламенем.

Стояла такая тишина, что Лон отчетливо слышала, как бьется сердце Квика. Думая поначалу, что это невозможно, она приложила к его груди сначала одно, потом другое ухо. Нет, стучит! В пять часов утра 20 августа на пляже Эримопулоса в Греции единственными уловимыми шумами на планете были едва слышное скольжение волны и биение сердца человека, которого она любила. Эти минуты стоит запомнить навсегда. Квик был и останется самым дорогим человеком в ее жизни. Она смотрела на лицо спящего юноши с благоговением и благодарила Бога за то, что он сделал его таким красивым. Ради того чтобы быть рядом с ним, она была готова на все: убить, сделаться проституткой, совершить клятвопреступление, залить землю потоками крови, предать ее огню. Никому она не позволит стать между ними. Никому! В Нью-Йорке, похоже, вот-вот начнутся поиски. Поднимется колоссальная суматоха. Клан Балтиморов бросит все силы на то, чтобы вернуть заблудшую овцу в лоно семьи. Но что общего может быть у нее с этими алчными хищниками, всю жизнь стремившимися к деньгам и власти?

Лон молила об одном — чтобы чудо этого мгновения продолжалось вечно. Солнце вдруг взметнулось над морем и стало быстро подниматься, заливая мир ослепительным светом.

— А не сходить ли тебе за кофе для меня?

Руки Квика обхватили ее. Лон прижалась к нему, а он протер глаза и улыбнулся.

— Хорошо спала?

Она кивнула головой и, свернувшись калачиком, еще тесней прижалась к любимому. Квик погладил ее волосы, тихо разжал ее руки, встал и по-кошачьи потянулся.

— Вот здорово! Пошли!

Он потянул ее, помогая подняться на ноги. Девушка запротестовала:

— Подожди, я ведь голая…

— Ну и что? А я что, одет?

Держась за руки, они побежали к морю.

Увидев огромный торт, который слуга в белых перчатках торжественно водрузил на стол, Пегги поняла, что ужин подходит к концу. Вино показалось ей подозрительным, поэтому она ограничилась глотком воды, чтобы запить селедку, которую якобы попробовала, едва прикоснувшись к ней кончиком вилки. Что значила эта жалкая земная пища, когда она была все еще ослеплена сумасбродным подарком Арчи! Вернуться бы поскорее домой и насладиться сполна. Обо всем, что ее волновало, Пегги могла говорить без утайки лишь со своей собакой и своими камешками. А что касается предложения Арчи, то он должен будет оговорить с предельной ясностью все финансовые детали их брачного контракта. Но это может подождать…

— Не хотите ли кусочек торта? — спросил Арчи. — Моя Урсула специально испекла его для вас.

Пегги еще раз взглянула на торт и подумала, что эта женщина, должно быть, здорово ее ненавидит.

— Не хотите ли перейти в библиотеку выпить кофе с ликером?

Под «ликерами» Арчибальд подразумевал самые разнообразные алкогольные напитки, которые он хранил для почетных гостей.

Они поднялись из-за стола. Пегги оперлась на галантно предложенную ей руку.

— Есть две… возможно, три вещи, которыми мы могли бы сегодня вместе заняться.

— Какие?

— Сначала поговорим. А потом я вам кое-что покажу. Впрочем, как вам будет угодно.

— Тогда поговорим.

Они уселись друг против друга в кресла, разделенные низким столиком. Арчи немного помялся, но Пегги ободрила его нежным взглядом.

— Знаете, Пегги, я хотел попросить вас об одном одолжении. Прошу выслушать меня до конца не прерывая. Обещаете?

— Ну конечно.

— Я вел себя с вами очень странно. Хотел просить вашей руки, а наговорил глупостей.

На секунду Пегги испугалась, что он передумал, но послушно осталась сидеть, стыдливо опустив глаза, так, как это делают юные девушки.

— Вы, должно быть, решили, что я впадаю в маразм. — Пегги здесь позволила себе легкий протестующий жест. — Видите ли, мы знакомы уже полгода. А в моем возрасте время идет в два раза быстрее именно потому, что дни мои сочтены.

Самая настоящая слеза скатилась с ресниц правого глаза Пегги. Этот глаз никогда ее не подводил: слеза появлялась всегда в самую нужную минуту. К сожалению, она ничего не могла поделать с левым, никакие усилия не помогали: не удавалось заставить его заплакать — и все! Впрочем, по-настоящему она плакать не умела — ни от счастья, ни от горя, ни из сочувствия к кому бы то ни было.

Несмотря на старческую дальнозоркость, Арчибальд увидел, как стекает эта слеза, и деликатно вытер щеку Пегги шелковым платочком.

— Не плачьте! Я не хотел вас расстраивать! Извините, ради Бога!

Из-за него никто не плакал, кроме его матери. Да и она пролила слезу, но не от радости, а от гнева, когда он семьдесят пять лет назад сначала сбежал из дому, а потом вернулся. Мать привыкла к мысли, что его нет, и разозлилась, когда сын появился.

— Ничего, ничего. — Пегги искусно изобразила стыдливое волнение.

— Простите меня! Но надо, чтобы вы знали. Конечно, я выгляжу моложе, но мне скоро исполнится девяносто лет. — Арчибальд замолчал, словно признание, которое он ей сделал, вернулось к нему бумерангом, нанося удар.

У Пегги хватило такта сделать большие глаза.

— Я бы дала вам не больше шестидесяти.

— Ну, ну, дорогая, кого вы хотите провести? А теперь главное. Если вы согласитесь провести со мной последние дни, которые мне суждено прожить, я сделаю вас единственной наследницей всего, чем владею.

Пегги затихла, размышляя о том, кому из адвокатов следует доверить составление их брачного контракта. Арчибальд, приняв ее молчание за колебание, посчитал необходимым уточнить:

— А владею я многим!

Пегги встала.

— Теперь моя очередь смущаться и бессвязно говорить. Не из-за ваших чувств ко мне, они, конечно, трогательны, а из-за предложения, высказанного в такой форме.

Она перевела на него напряженный взгляд, и Найт еще раз увидел чудо: снова огромная слеза скатилась по щеке Пегги.

— Арчибальд, я прошу вас быть искренним, потому что мой вопрос затрагивает наши будущие отношения. Вы считаете меня продажной?

Арчи не сводил с нее глаз. Он испытывал нечто вроде непонятного головокружения, которое заставляло его вот уже несколько часов думать о том, что говорил он сам, а главное — о ней, о ее словах. Ему было отлично известно, что Пегги растратила не одно огромное состояние. Из головы не выходили слова Урсулы: «Вдова? Она приносит несчастья!»

— Ответьте мне, — настаивала Пегги.

Его взгляд остановился на слезе, которая, казалось, с каждой секундой увеличивалась.

Пегги подошла к нему, взяла его руку в свои и поцеловала ее.

— Спасибо, спасибо, дорогой Арчибальд. — Она не сомневалась, что старик долго не протянет, это биологически невозможно. Полгода, ну, может, год-два от силы. А ей надолго хватит унаследованного состояния. — Ваше предложение взволновало меня. Вы заставляете меня трепетать. Мысли путаются в голове. Я с трудом представляю, где нахожусь. Дайте мне время подумать.

— Не торопитесь! Недели на размышление вам достаточно?

— Недели?!

— В моем возрасте это очень много. Времени, чтобы ждать, увы, так мало. Неделя…

В том, как Найт произнес это слово «неделя», Пегги почувствовала не только просьбу, но и властное распоряжение. Что ж, она успеет содрать с Джереми два миллиона, а после скажет «да» Арчибальду. Выигрыш в обоих случаях обеспечен.

— Согласна. Пусть будет неделя.

Арчи, улыбаясь, взял ее за руку.

— А сейчас я кое-что вам покажу. Это «кое-что» вскоре будет принадлежать вам!

Сгорая от любопытства, Пегги поспешила за ним в холл. Они прошли по длинному коридору в другое крыло дома. Арчи вытянул связку ключей и открыл первую бронированную дверь, которая выходила на лестницу, ведущую в огромный подвал с низкими сводами. Носком ноги Найт слегка прикоснулся к невидимой кнопке у основания стены.

— Входите, — торжественно сказал Арчибальд. — И вы увидите мои шедевры… Кроме меня, здесь никто еще никогда не бывал.

Они снова спустились на несколько ступенек. С чувством тревоги Пегги ощутила металлический лязг тяжелой стальной двери, закрывающейся за ними. Если Арчи не в себе, ее никто никогда не отыщет в этой могиле!

— Это убежище настолько надежно, — продолжал Арчи, — что десять бомб не причинят ему никакого ущерба. Кстати, в нем имеется все необходимое, чтобы выдержать целый год, если там, наверху, разразится ядерная катастрофа.

Внизу Арчибальд достал еще один новый ключ, и Пегги со страхом поспешила за ним в открывшийся узкий стальной проход. Последнюю дверь можно было открыть как сейф, набирая определенную комбинацию цифр.

— Ничего не бойтесь. Входите.

Единственная лампочка скудно освещала помещение, размеры которого она не могла определить, но заметила поблизости полотна на стенах.

— Прошу вас, садитесь.

Ошеломленная и подавленная, Пегги опустилась на диван.

— Вам, конечно, известна, — заговорил, хитро посмеиваясь, Арчибальд, — моя любовь к искусству Ренессанса. Но я хочу предложить сыграть в занятную игру. Попробуйте назвать имя хотя бы одного художника, чьих работ у меня нет. Любого!

— Даже из современных?

— Да, если хотите.

— Ренуар!

И тогда произошла невероятная вещь: Арчибальд коснулся кнопок стальной клавиатуры, которую Пегги сначала приняла за низкий столик, и все вокруг осветилось мягким светом. Ее окружали полотна, каждое из которых было шедевром и кричало об имени своего создателя: Тинторетто, Рембрандт, Кранах, Брейгель. Ее внимание переключилось на легкое гудение: словно по волшебству как бы из-под земли перед ней появилась картина, освещенная так, что изображенное на ней лицо ребенка казалось удивительно живым и просветленным.

Ошеломленная, Пегги смогла лишь пробормотать:

— Потрясающе! Это одна из самых захватывающих работ Ренуара, которые мне когда-либо приходилось видеть.

Арчи молчал, а она украдкой присматривалась к нему. Лицо Найта казалось окаменевшим, неподвижным, живыми были только глаза, впившиеся в картину так, словно старец хотел вытянуть и поглотить всю исходившую от нее жизненную силу. Потом, как бы очнувшись, он произнес:

— Мне не очень нравится Ренуар, хотя я отдаю должное его мастерству. Что еще вам показать? Называйте.

— Вермер? — спросила Пегги, зная, что сохранилось около двадцати его полотен, и надеялась… Надеялась — на что?

— Ну, меня вы в лужу не посадите, — самодовольно усмехнулся Арчи.

Он снова коснулся клавиатуры. И место Ренуара заняла картина Вермера. На ней была изображена женщина, приоткрывающая дверь изнутри.

— Если позволите, — нарушил тишину Найт, — я включу музыку. Для меня каждая картина ассоциируется с ней. Взгляните только на знаменитый свет Вермера, которым освещен весь интерьер. Это тепло, нежность, счастье.

Раздались первые звуки концовки Девятой симфонии, Гимна радости. Пегги долго молчала и тогда, когда музыка смолкла, а потом повернулась к Арчи.

— Арчибальд?

Никакого ответа. Пегги легонько коснулась его руки.

— Арчибальд?

Его лицо медленно повернулось, но глаза еще не видели ее; в них отражалась картина. Он только что провел несколько минут с этой женщиной, может, даже говорил с ней. Со страхом Пегги снова перевела взгляд на полотно. Но нет, ничего не изменилось: женщина не сделала ни единого движения. Она навечно останется стоять в чуть приотворенной двери, которая не закроется…

— Вы что-то сказали? — Найт, словно после глубокого сна, медленно возвращался в этот мир.

— Я никогда ничего не слышала об этой картине Вермера.

Старик рассмеялся.

— В этом нет ничего удивительного. Скрывать не буду — большинство моих полотен были украдены, некоторые даже много веков назад. Ими наслаждались фанатики вроде меня, первой заботой которых было спрятать картины от неподобающих глаз. Музеи… Какое заблуждение! Невежественные взгляды оскверняют шедевры, превращают в доступных всем шлюх! Посмотрим что-нибудь еще?

Пегги задумалась.

— Арчибальд, на сегодняшний вечер, пожалуй, достаточно. Я хотела бы вернуться. Мне нужно лететь в Грецию. Я еду искать дочь.

— А-а, — произнес он разочарованно.

— Не огорчайтесь. Хочу, чтобы вы знали… Я могла бы провести целые годы в этом подземелье и смотреть, только смотреть, ничем другим не занимаясь… Арчибальд, мы часто будем приходить сюда вдвоем.

— Я провожу здесь все свои ночи.

Пегги неожиданно вспомнила все, что он говорил за ужином.

— Но вы еще кое-что хотели мне показать. Помните?

Он смущенно опустил голову.

— В другой раз, в другой раз…

Этот музей подействовал на Пегги в общем-то угнетающе. Обратно она шла впереди Найта, притихшая, оробевшая, и тайком облегченно вздохнула, когда они вновь оказались в холле. Теперь можно было снова настаивать.

— И все-таки, что еще я должна была увидеть?

— Только не сегодня, прошу вас. Впрочем, это была бы глупая затея.

— Арчибальд!

— Ничего интересного, дорогая, уверяю вас! Это несколько иная коллекция. Если можно так выразиться, очень личная. Когда мы получше узнаем друг друга…

Сгорая от любопытства, Пегги решила не трогаться с места, пока не узнает, что еще старикан хотел ей показать.

— Но я очень вас прошу! Лучше бы вы об этом не говорили.

— Нет, нет! Вы будете разочарованы.

— «Очень личное» — вы так, кажется, сказали?

— Ну да, — запнулся Найт. — Скажем, имеющее прямое ко мне отношение.

Взгляд его затуманился, словно он только что попрощался с миром. Что-то наподобие бельма скрыло радужную оболочку глаза и зрачок.

Прошло целых двадцать секунд…

— Прямое отношение к вам? — повторила Пегги. — Все, что исходит от вас, вдохновляет меня!

Найт нерешительно пожал плечами.

— Вы на меня рассердитесь.

— Арчи, — она скользнула по нему нежным и ласкающим взглядом, откинув голову назад.

— Хорошо. Но запомните: вы сами этого хотели.

Теперь он повел гостью в ванную, нажал очередную кнопку, и одна из панелей бесшумно повернулась. Перед Пегги предстали нескончаемые ряды сосудов с этикетками. Еще не зная, в чем же дело, она почувствовала странную дурноту. Подобное ощущение ей пришлось испытать, когда в детстве одна из гувернанток затащила ее в ярмарочный сарай, где были выставлены заспиртованные уродливые зародыши и мертворожденные дети. Чувствуя то же острое покалывание в сердце, Пегги постаралась засмеяться.

— Консервы?

— Именно.

— Из чего?

— Из меня.

Ее чуть было не вырвало.

— Сюда я тоже никого не приводил, — продолжал Арчибальд. — Одна лишь Урсула подсчитывает экспонаты и наклеивает этикетки… Вы первая, Пегги. Ибо я доверяю вам и думаю, что… вы и я… вскоре…

Пегги подняла на него глаза, пытаясь изо всех сил скрыть свое отвращение.

— Раз уж я осмелился, — Арчибальд стоял, покусывая губы, — то примите в дар одну из скляночек.

Пегги еще нашла в себе силы пробормотать первое, что пришло на ум:

— Это самое лучшее доказательство вашей любви ко мне, Арчибальд. Ничто другое не доставило бы мне большего удовольствия!

Его лицо озарилось радостной, почти детской улыбкой, и она подумала, что Найт просто сумасшедший! Тем не менее она собрала все свое мужество и протянула руку к полке.

— Нет, нет! — поспешно остановил ее Арчи. — Только не любую! Позвольте мне самому выбрать!

Он исчез между полками. Послышался стук ударившихся друг о друга сосудов, и Найт с триумфальным видом остановился перед Пегги.

— Держите. Только взгляните на дату. 13 февраля 1938 года. День моего пятидесятилетия! Возьмите это, оно ваше!

Пегги схватила сосуд, словно дароносицу, и, преодолевая тошноту, сказала:

— Это самый дорогой подарок, который я когда-либо получала.

Найт опустил голову, и она поняла, что он краснеет.

— А теперь мне нужно возвращаться домой.

Арчи решил сам проводить ее.

В это время Урсула председательствовала на домашнем военном совете. Присев за дверью на корточки, она не пропустила ни единого слова из любовного объяснения хозяина. Слуг в доме было больше двадцати, и теперь они обсуждали, как помешать чужачке поселиться в доме. Старая экономка, конечно, не знала, что подслушанная ею новость назавтра станет известна Белиджану.

На улице Арчи с неожиданной резвостью бросился к машине и, оттолкнув шофера, сам распахнул дверцу перед Пегги.

— Не ждите, пока я стану немощным стариком, и поторопитесь с ответом, — напомнил он, надеясь, что она поспешит его успокоить. Пегги поднялась на кончиках пальцев и шепнула ему на ухо:

— Неделя, и ни дня больше, обещаю вам это!

Она отошла на несколько шагов, прижав к груди «драгоценный» дар будущего супруга, повернулась к Найту и повторила громче:

— Неделя!

В ее комнате на подушке лежал большой бежевый конверт, который Эмили специально положила на видное место. В нем Пегги обнаружила кипу билетов на несколько — на выбор! — авиарейсов до Афин и подписанный Джереми документ, подтверждающий, что ей через неделю предстоит получить два миллиона долларов от «Морган гаранта траст». Ее адвокат через несколько часов тщательно изучит его, чтобы избежать возможных ловушек, и завтра она улетит.

«Презент» Найта, который она машинально поставила на ночной столик, опять вызвал у нее приступ тошноты. Пегги сбросила с себя одежду прямо на пол и поспешила в ванную. Ей достаточно было поносить какую-либо вещь хотя бы час, как специальное агентство могло продать ее в десять раз дороже. Извращенцы, как известно, никогда не скряжничают, когда речь идет о предметах, принадлежащих их идолам.

Приняв душ, Пегги, не одеваясь, пошла проверить, хорошо ли заперты двери, опущены ли шторы. После этого она открыла стенной сейф, достала сундучок Арчибальда и поставила его на кровать.

Нет, это не сон! Драгоценности были на месте. Она разложила их на простыне, легла и обеими руками обхватила их так, как сделала бы это с любовником. Она осыпала ими лицо, грудь, живот, сладострастно вздрагивая от приятного холодка камней и металла.

Ни одна мужская рука так ее не возбуждала. Чтобы согреть самый красивый бело-голубой бриллиант весом, пожалуй, почти в сорок каратов, она взяла его в рот и пососала. Лишь кретины уверены, что деньги не пахнут, а бриллианты не имеют вкуса. Камень постепенно теплел, а Пегги наслаждалась, языком перекатывая его от одной щеки к другой. Движения повторялись все быстрее и быстрее… И тогда произошла катастрофа.

Пегги проглотила камень! Пальцы, которые она отчаянно затолкала в собственное горло, ничего не нащупали: бриллиант уже слишком глубоко опустился в таинственные лабиринты ее пищевода! Не помня себя от горя, она кинулась в ванную и залпом проглотила содержимое одной из бутылочек, в которой находилось сильное слабительное.

Только бы это произошло завтра! Она медленно вернулась в спальню и, не осмеливаясь лечь, присела на краешек кровати. А если тело откажется возвратить полмиллиона долларов, исчезнувших в ней?

Пегги рассеянно пересыпала драгоценности, когда ее взгляд задержался на коричневатой банке Арчибальда. И в мозгу словно застучали невидимые молоточки: дерьмо — золото, золото — дерьмо… Дерьмо! Золото!

Что общего было между этими двумя словами? Ах да, есть сказки, в которых волшебные животные выделяют из организма не отвратительный навоз, а золото. Но Пегги недоставало главного — умения разгадать скрытый смысл этого упрямого мифа, такого же старого, как и само человечество, которое с момента возникновения цивилизации не переставало бессознательно уподоблять золото экскрементам, иными словами, деньги — дерьму.

Она скользнула под простыню, погасила свет и улеглась прямо на камни, которые продолжала перебирать уже в темноте. Рука ее нежно погладила живот, где переваривался сказочный бело-голубой бриллиант в сорок каратов.

С момента, когда Лон увидела этого типа в серых брюках и пропитанной потом белой измятой рубашке, она инстинктивно ощутила исходящую от него опасность.

— Это ваш? — спросил он, указывая на фургончик.

Лон на минутку оставила Квика у Лео и вернулась к машине за сигаретами. А тип уже стоял возле нее и разглядывал номерной знак. Но еще до того как он успел открыть рот, девушка внутренне ощетинилась, мобилизуя все свое самообладание. Она инстинктивно выбрала естественно расслабленный тон, который мог ей помочь сориентироваться, улыбаясь незнакомцу.

— Похоже, мой. Но он не продается. Я взяла его напрокат.

Тип хитровато посмотрел на Лон, отчего ей стало совсем не по себе. Он вынул изо рта маленькую черную дурно пахнущую сигару и небрежно сказал:

— Я разыскиваю Эрнеста Бикфорда.

— Вам не повезло, он в городе, — ответила в тон ему девушка. — А кто вы такой?

— Меня зовут Перикл, и в Греции я представляю фирму «Невада».

— А-а, — неопределенно протянула Лон.

— Он ненормальный, ваш Квик! Его повсюду разыскивают вот уже три дня.

— И кто же им так интересуется?

— Ну я! Звонили из Парижа! У него послезавтра гонка, а он пропал, там все ужасно злятся.

Сердце Лон забилось, но она постаралась не показать этого.

— Гонка в Париже?

Перикл рассмеялся.

— Ну да. Ему что, зря платили за месячные тренировки?

— Квик очень обрадуется! — сказала Лон, прикуривая сигарету, чтобы не слышать противного запаха сигары.

— Я думаю! «Формула-3»! Для начинающего это совсем неплохо.

— Просто великолепно!

— Отлично, тогда пошли отыщем его. Ведь он в городе, да?

— Да, но где? Город-то большой!

— Не волнуйтесь! Я знаю Эримопулос как свои пять пальцев. Мы быстро найдем вашего парня.

Лон кивнула, понимая, что выбора у нее нет. Надо прежде всего удалить отсюда этого опасного болвана, потом постараться улизнуть от него и бежать с Квиком куда глаза глядят. Он же может вернуться в фургончик с минуты на минуту. Относительно его выбора она никаких иллюзий не питала: Квик, к сожалению, сомнений испытывать не будет. Волнение ее с каждой секундой росло.

— Вы на машине? — заторопилась она.

— Да. Но вы уверены, что он в городе?

— Вы сомневаетесь? — спросила Лон с издевкой, ее раздражал назойливый взгляд этого типа.

— Нет. Просто если он уехал за покупками, то должен был взять машину.

Лон ответила ему самой искренней улыбкой.

— Он уехал с друзьями. Пошли?

— Вон там стоит черный «остин», это моя машина.

Они вдвоем сели в развалюху, которая когда-то, может, и была выкрашена в черный цвет.

— Потом я доставлю вас обратно, — сказал Перикл.

— Не нужно, я возьму такси.

Перикл украдкой посмотрел на девчонку. Она, конечно, обманывает его. Что ж, ей не удастся смыться, пока он не наткнется на парня. Этого нельзя допустить.

— Когда ему нужно уезжать? — спросила Лон.

— Сегодня вечером. У меня в кармане его билет на самолет и 750 долларов на мелкие расходы.

Перикл включил стартер, и Лон почувствовала привкус металла во рту. Что делать? Как от него избавиться? Когда колымага тронулась с места, поднимая облако пыли, какой-то лимузин остановился на дороге, ведущей к пляжу. В нем сидела Пегги.

— Ну, ты доволен? Она уехала! — Джереми налил себе стакан виски и залпом проглотил. Белиджан окинул его взглядом.

— Рассказывай.

— Ее слуги и мой человек подтвердили, что видели, как Пегги отправилась в аэропорт. Сейчас она уже в Греции, с Чарлен. Я умею быть терпеливым.

— А я — нет.

— Почему? Сомневаешься, что она привезет дочь?

— Нет, в этом я уверен. Но есть другая неприятная новость. Знаешь, с кем Пегги вчера вечером ужинала? С Арчибальдом Найтом!

— Дура! Я же ей запретил!

— Очевидно, твои запреты ей до того самого места.

— Если эта дрянь хочет получить деньги, то пусть отдает себе отчет в своем поведении.

Белиджан презрительно проронил:

— Твои два миллиона…

— Что ты хочешь сказать?

— Она выходит замуж за старого интригана.

Джереми обладал надежной защитной реакцией — его мозг отказывался сию же минуту воспринимать то, чего он не желал слышать. Суть неприятного сообщения доходила до него обычно минут эдак через пять. Поэтому он ответил Белиджану таким же безразличным тоном, каким произносят фразы типа «А, пошел дождь».

— А, так она выходит замуж…

Белиджан взорвался.

— Это все, что ты можешь сказать?! Свадьба Пегги — конец всем нашим надеждам! У О'Брейна был один шанс из ста, теперь и его нет. Не могу понять, почему никто ничего не знал? Нас поимели, кретин! Поимели!

У Джереми был вид человека, который еще не проснулся.

— Она действительно собирается выйти замуж за Найта? Но тогда мои два миллиона…

— Не переживай! Их она мимоходом прихватит. Привезет домой Чарлен, получит по чеку. И как только развяжет себе руки, сразу выйдет замуж за денежный мешок! Старый осел уже на последнем издыхании и сделает Пегги вдовой не позже чем через полгода. Ей хватит денег, чтобы финансировать республиканцев, а нас смешать с дерьмом.

Парадоксально, но это катастрофическое известие избавляло Джереми от многих забот. Пока он еще не осмелился признаться Белиджану, что разговора с матерью у него не получилось. Он, наоборот, соврал, заявив, что Вирджиния готова отдать требуемую сумму непосредственно самой Пегги. Теперь проблема была решена: мерзавка не получит ни цента.

— Как ты узнал? — решился Джереми на вопрос.

— Экономка старикана сказала повару, тот — шоферу, шофер — горничной. И пошло! Чем это для нас обернется? Мы и так по уши в дерьме!

Тогда Джереми произнес свою коронную фразу, которая сопутствовала ему с первых дней политической карьеры и как нельзя лучше его характеризовала:

— Что ты собираешься делать?

— Откуда мне знать? — опять взорвался Белиджан. — Пегги — упрямая ослица. Для нее главный аргумент — это деньги! У тебя их достаточно? Нет!

— А у него?

— Кого ты имеешь в виду?

— Арчибальда Найта.

Белиджан бросил на Джереми сочувственный взгляд.

— А знаешь, сколько у него денег? Если эта ходячая мумия вобьет что-то себе в голову, всего золота Форт-Нокса не хватит, чтобы отговорить его! Если Пегги войдет в игру выйдя за него, он нас полностью уничтожит.

Белиджан замолчал и принялся ходить взад-вперед по кабинету. Джереми, не желая прерывать его размышления, потянулся к бутылке.

— Да прекрати надираться! — Белиджан со злостью вырвал у него бутылку.

Он опять замолчал, маршируя из угла в угол.

— Что-нибудь еще? — забеспокоился Джереми.

Белиджан неожиданно улыбнулся ему, но не ответил, а сходил за бутылкой, вылил ее содержимое в большой стакан, протянув его Джереми.

— Чем обязан? — подозрительно покосился тот.

— Ты только что подкинул мне потрясающую идею! Пока не все ясно, но я думаю…

— Думаешь, что удастся предотвратить удар?

— Ни о чем не беспокойся, предоставь это мне! Если случайно увидишься с Пегги, не говори ей ни слова! Держись с ней как и прежде, до нашего разговора. Договорились?

— А если она потребует у меня деньги?

— Они у тебя есть?

— Нет! Вообще-то есть. Но у матери.

— Тогда все просто. Отдай их ей словно ничего не произошло!

Отдать два миллиона, которых у него не было, и делать вид, что все в порядке?! Желудок Джереми спазматически сжался: не успеешь избавиться от одного кошмара, а тебя подстерегает другой.

— Дурака валяешь, да? После всего что ты мне сказал!

— Забудь об этом. Постарайся по крайней мере. Иначе мы все загремим.

— Мне бы тоже хотелось суметь забыть, — плаксиво запричитал Джереми. Он с видимым отвращением осушил свой стакан, надел пиджак и вышел.

— Это здесь, — сказал шофер. — Эримопулос! Дальше ехать нельзя, иначе завязнешь в песке! Вы надолго?

— Не знаю.

— Ну хотя бы примерно?

— Не знаю.

Шофер нахмурился.

— Хорошо, тогда, с вашего позволения, я пойду окунусь. Если понадоблюсь, найдете меня на пляже.

Пегги вызверилась на него.

— Я плачу вам не за морские купания. Будьте добры оставаться в машине, даже если меня придется ждать полгода.

Настроение у нее было собачье. Путешествие ее утомило, стюарды в самолете еле шевелились. Вертолет в Афинах не был готов к полету, что-то там сломалось. И, наконец, на Крите ей подвернулся не шофер, а любитель морских купаний. Но самым худшим было то, что тело ее, превращенное в сейф, пока еще не возвратило проглоченный бриллиант. По лицу шофера она поняла, что тот готов устроить скандал. Ничтожество! Ни слова не говоря, Пегги сняла большие темные очки и несколько секунд смотрела на негодяя убийственным взглядом. Этого оказалось вполне достаточно: парень увял и моментально снял фуражку.

Высаживая красотку, он невольно залюбовался ее кругленькой попкой в джинсах и торчащими под прозрачной блузкой сосками. Похоже, малышка заявилась сюда на свидание к какому-нибудь старикану с тугой мошной. Ни один мужчина в Греции моложе пятидесяти не может позволить себе платить такие деньги за «роллс-ройс» с личным шофером.

— Слушаюсь.

Он подождал, пока дамочка удалится, и только тогда надел фуражку.

Пегги изнемогала от жары, ноги ее увязали в песке. Она сняла туфли и направилась к пальмовой рощице, которая виднелась среди дюн рядом с каким-то бараком. Повсюду стояли палатки и крытые прицепы с иностранными номерными знаками. Ей был известен номер «фольксвагена», взятого Чарлен напрокат, но прежде чем заняться поисками, она хотела насладиться этим воздухом, этой атмосферой, яркими красками синего неба и моря. Она любила эту страну, и как всем, кто ее тоже любит, Греция чуть-чуть принадлежала и ей. Сократ когда-то высокопарно клялся подарить ей свою страну.

Если б не ее слишком чистые волосы и слишком темные очки, она легко могла бы сойти за одну из девчонок в купальниках, загорелых, безразличных ко всему и ко всем, кто попадался им на пути. Причиной полусонной вялости и мягкой небрежности идущих навстречу ей девиц и парней, конечно же, была марихуана.

Пегги подошла к бараку и ощутила нечто вроде укола в живот: там, прислонившись к стволу пальмы, прямо на песке сидел Квик и возился с гарпуном. Напрягшись, Пегги сделала три шага в его сторону. Он поднял голову, когда она его закрыла своей тенью. Сухим голосом она бросила:

— Я приехала за Чарлен. Где она?

Квик сделал большие глаза, словно увидел привидение, и улыбнулся.

— Мамуля, — съязвил он. — Вы загнали меня в угол!

— Где Чарлен?

— Как вы здесь оказались?

Лицо Пегги исказилось, побледневшие губы вытянулись в узкую щель.

— Где моя дочь?

— Там, наверное, в фургончике. Идите посмотрите.

Пегги круто повернулась и быстро обошла барак, обнаружив за ним фургон, двери которого были распахнуты настежь. Чарлен там не было. Пегги задержала взгляд на двух надувных матрацах, валявшихся всюду свитерах и плавках, на маленькой косметичке, которую она подарила дочери в день ее шестнадцатилетия. Здесь же было сложено подводное снаряжение и кислородные баллоны.

Заметив плитку, Пегги поморщилась: ее дочь подогревает кофе своему дурачку! Это уж слишком! На любой из яхт, принадлежащих самым именитым семействам, сочли бы за честь принять дочь Скотта Балтимора, а Чарлен застряла на этом жалком пляже, облюбованном наркоманами и бродягами! Вне себя от унижения, Пегги снова пошла к бараку. Она свернет шею этой скотине! Совращение несовершеннолетней, вымогательство денег — вот в чем можно будет его обвинить. Эта мысль, промелькнув в голове, словно в зеркале отразилась и на ее лице.

Но Квика под пальмами не было. Она обвела пляж глазами и увидела его спину, исчезавшую за песчаным холмом по направлению к морю. В руках он нес большую сумку. Она догнала его.

— Эй, вы!

Квик остановился, обернулся и позволил ей приблизиться.

— Чарлен там нет!

Он спокойно спросил:

— И что вы предлагаете мне делать?

— Я здесь не одна и сейчас же иду за полицией!

Парень рассмеялся.

— Вы привезли их на вертолете?

— Я спрашиваю в последний раз — где Чарлен?

— Послушайте, очень жарко, я хочу поплавать. Отстаньте от меня! Лон не обязана никому докладывать о своих разъездах! Может, она пошла в порт? Может, куда еще? Я не знаю, понятно! И перестаньте дергаться, изображая безутешную благородную мать!

— Я упрячу вас в тюрьму!

На лице Квика появилась обезоруживающая улыбка.

— За какие преступления?

— Сутенерство! Вы живете за ее счет! На мои деньги!

Парень, не моргая, уставился на нее.

— А вы сами! Вы за чей счет живете? На чьи деньги?

Рука Пегги с длинными лакированными ногтями, готовыми вцепиться в него, мгновенно напряглась. Квик заблокировал удар ее кулака. Выражение его лица изменилось, и он сказал дрожащим от ярости голосом:

— Никогда так больше не делайте! В Нью-Йорке вы тоже лезли в драку. Попробуйте еще хоть раз поднять на меня руку, тогда я, даю слово, так вас вздую, что вы окажетесь в больнице! Понятно?

Оба бледные от гнева, они стояли друг против друга, и ни один не опустил глаза.

— Черт побери! Чарлен вас не любит! Вы никогда не обращали на нее внимания! Оставьте ее в покое, иначе…

— Она рискует стать похожей на вас, — закончил за Пегги Квик, отпустил ее руку, развернулся и медленно пошел к морю.

Урсула, озабоченная катастрофой, грозившей «ее» дому, рассеянно проверяла по этикеткам, не нарушен ли порядок на полках, где стояли баночки Арчибальда Найта. С течением времени она полностью слилась в одно целое со своим хозяином, и такое положение казалось ей абсолютно нормальным. Более того, старуха испытывала гордость, что именно ей одной доверил хозяин свою тайну. Что же будет с этой «коллекцией», с раз и навсегда заведенным ритуалом, который соблюдается вот уже полвека изо дня в день, если «чужачке» удастся втереться в их дом? Впрочем, некоторые слуги вовсе не воспринимали предстоящие события как трагедию.

Садовник даже позволил себе высказывания, граничащие с богохульством: «Что вы все имеете против Вдовы? В конце концов, она, может, не так скупа, как наш господин!» А ведь этот негодяй хорошо знал, что Урсула обязательно передаст его слова Арчибальду. Настоящий конец света! Всю жизнь беззаветно служить ему, а на склоне лет, когда Господь вот-вот призовет ее к себе, столкнуться с таким предательством.

Час назад Урсула безуспешно пыталась дозвониться своему священнику — отцу Полю-Людвигу, чтобы попросить его о помощи. Уже тридцать лет она не принимала ни одного важного решения без его одобрения. Отец Поль-Людвиг возглавлял местную общину антуанистов, которых по всей стране насчитывалось 350 тысяч. Основателем движения был Луи-Антуан, рабочий-шахтер из Жемап-сюр-Меза, который сто тридцать лет назад стал проповедовать бескорыстную любовь к ближнему, глубокое уважение к своей вере, основанной на молитвах и христианских добродетелях. Всю жизнь Урсула старалась следовать этим заповедям.

Но как любить ближнего, если он приходит из ада, чтобы вас уничтожить?

— Урсула!

От внезапного испуга она чуть было не выронила баночку с этикеткой: 27 февраля 1933 года, Атланта, Джорджия. Она нажала кнопку переговорного устройства.

— Да?

— Вас просят к телефону, — сообщил Альберт, лакей.

— Кто?

— Священник Поль-Людвиг. Вас соединить?

— Господи! Поскорее. — Она схватила трубку.

— Моя добрая Урсула.

— Отец мой! Ах, отец мой, если б вы знали!

— Скажите мне, дочь моя…

— Я пыталась к вам дозвониться. Страшное несчастье вот-вот обрушится на господина!

— Он болен?

— Он хочет жениться!

— Мы в курсе.

— Это ужасно, отец мой!

— Ужасно.

Голос Поля-Людвига доходил до нее искаженный металлическими шумами, но такой теплый, такой настоящий, как голос самого Бога.

— Вы знаете на ком, отец мой?

— Увы…

— Грех! Грех войдет в дом! А я ничего не могу сделать, чтобы защитить господина!

— Нет, Урсула, нет.

— Что, отец мой?

— Молитесь, дочь моя, молитесь. Бог да услышит ваши молитвы.

— Вы будете молиться вместе со мной, отец мой?

— Да, Урсула, да. Мы можем сделать больше: я пришлю к вам наших братьев и сестер, чтобы они помолились с вами.

Урсулу переполняло чувство благодарности: она больше не была одна, Господь был на ее стороне!

— О, отец мой, спасибо! И надо же было случиться, чтоб эта женщина околдовала господина.

— Мы его расколдуем!

— Как, отец мой, как? Он ни во что не верит!

— Не беспокойтесь. Мы совершим большой ритуал. Очертим круг. Она больше не сможет проникнуть в ваш дом. Урсула?

— Слушаю, отец.

— Будьте готовы принять наших друзей. Они будут у вас через час. Согласны?

— Да! Да!

— Вы уверены, что никто не сможет их унизить?

— Отец мой!

— Не забывайте, что вы на службе у безбожника.

— Я молюсь за него днями и ночами.

— Возможно, он захочет прогнать наших братьев, помешать им молиться.

— Его не будет дома до вечера.

— Итак, будьте готовы, дочь моя, мы идем. Зло не сможет противостоять нашим молитвам.

— Я жду вас, отец мой! Жду вас!

Разговор был закончен. Несмотря на свой артрит, не зная, сможет ли она подняться, Урсула рухнула на колени, чтобы вознести горячую молитву благодарения Господу. И то обстоятельство, что она в этот миг машинально сжимала в руке тысячную баночку с датой — 27 февраля 1933 года, ни в коей мере не могло помешать Создателю считать ее одной из праведниц.

Лон водила Перикла по городу уже часа два. Пешком они обошли все лавочки в порту, все таверны. Конечно, Квика нигде не было. Лон во время этих странствий больше молчала, думая о своем: заметил ли Квик ее отсутствие, волновался ли за нее. С ним этого нельзя было знать. Иногда он уходил в себя без всякой видимой причины. И Лон чувствовала, что лучше ему не мешать.

— Думается, мы его не найдем, — сказал Перикл. — Вас это волнует?

Лон, улыбаясь, пожала плечами. Перикл снова нарочито равнодушно заговорил:

— Вы упоминали, что он уехал в порт на машине. Может, он уплыл на чьей-нибудь яхте?

— Нет, — поторопилась ответить Лон. — Ни у кого в Эримопулосе нет яхты.

— Мне это чертовски надоело. Что будем делать?

— Послушайте, ну уедет он завтра, но здесь ведь близко. Завтра же и окажется в Париже. Так что вас беспокоит?

— А машина? Думаете, что его включат в число участников, если у него не хватит времени испытать машину?

Они опять оказались на набережной, там, где Перикл припарковал «остин». В неглубокой воде были ясно видны мириады маленьких рыбешек. В солнечном сиянии волны они, казалось, все время меняли направление.

— Ну, вы идете? Я подвезу вас. — Он открыл дверцу своей колымаги.

Лон запротестовала.

— Не утруждайте себя! Мне надо повидать подругу. Я поймаю такси!

— Я буду ждать вас. Нужно его обязательно найти! Если его нет здесь — значит, он там.

— Господин Перикл…

— Да?

Лон задержала дыхание. Надо было во что бы то ни стало помешать этому слизняку поговорить с Квиком. Инстинкт ей подсказывал, что, если они встретятся, Квик уедет и она его больше никогда не увидит. Скорее, как можно скорее надо улизнуть отсюда — неважно куда. Квик был достаточно импульсивным, чтобы даже не потребовать у нее объяснений. Она бы сочинила историю о местах, где полно рыбы, и увезла бы его в другой конец страны.

— Господин Перикл. Я вспомнила! Квик, кажется, собирался в Айос-Николаос. Да! Точно!

— Что ж, поехали туда! — сказал он, не спуская с девушки глаз.

— Нет, это далеко. Мне уже надо возвращаться.

Один час! Да пошлет ей небо еще один час! Она бы позаботилась об остальном!

— Айос-Николаос? Вы уверены? Хорошо, съезжу один.

— Конечно! Вы найдете его там, в маленькой таверне у моста на канале, в порту. Мы всегда туда ездим!

— О'кей. Если мы там не встретимся, передайте ему, что я тотчас же вернусь в Эримопулос. Уже не знаю, выпустят ли его на гонку или нет. Его ждут сегодня вечером, понимаете?

— Конечно же! Я ему все передам!

Он кивнул головой, включил стартер. Машина, чихая, удалилась. Лон подождала, пока она исчезнет за молом, и вскочила в единственное местное такси.

— Эримопулос! Быстрее!

Вскоре такси миновало последний дом и помчалось по ухабистой дороге, ведущей к пляжу. Лон от нетерпения все время сжимала и разжимала кулаки. Как ей хотелось уметь летать!

Перикл раскурил одну из своих ужасных сигар. Он сидел за рулем «остина», укрытого в зарослях тамариска. Когда такси пронеслось мимо, оставляя облако пыли, он через двадцать секунд мягко включил стартер и поехал следом. Потерять их было нельзя: туда вела лишь одна-единственная дорога.

Урсула отдала распоряжение садовнику Фредерику: открыть священникам ворота, как только они прибудут.

— А что я скажу потом хозяину? — поинтересовался садовник.

Он знал о глубокой ненависти своего хозяина ко всем тем, кто носил сутану или целлулоидный воротничок. До настоящего момента ни один священнослужитель не переступал порога его дома. Фредерик, тайно разделявший взгляды Арчибальда Найта на религию, всегда выставлял их с удовольствием, когда у кого-либо из посланцев Бога хватало наглости настаивать, чтобы их впустили. Но жизнь научила его не выступать очень уж явно против диктата Урсулы. Старая дева была очень опасной, поскольку все докладывала хозяину и в своей интерпретации. Поэтому он лишь пробурчал:

— Хорошо, мисс Урсула. Если вы это берете на себя…

Через двадцать минут черный микроавтобус уже сигналил у ворот. Из привратницкой Фредерик увидел протестантского пастора, машущего ему рукой. Садовник нажал на кнопку, и ворота открылись. Из машины, остановившейся на посыпанной гравием аллее, вышли семь или восемь братьев и сестер во Христе. Двое из них направились к крыльцу, где их ждала Урсула. Остальные остались стоять во дворе.

— Мир вам, дочь моя.

— Входите, отец мой, входите.

— Я — отец Пьер, а это — брат Жан. Отец Поль-Людвиг попросил нас действовать быстро.

— Проходите, пожалуйста. — Урсула пригласила их в дом.

Следуя за ней, они пересекли огромный холл, прошли под монументальной лестницей и оказались в маленькой комнатке, откуда Урсула следила за работой остальных слуг. Увидев в руках визитеров небольшие черные саквояжи, Урсула предложила им оставить их здесь. Но отец Пьер и брат Жан вежливо отказались.

— Позднее, позднее. Время не ждет. До того как начнутся моления, мы благословим каждый порог этого жилища. И зло покинет его.

Отец Пьер был длинным худым блондином, в очках без оправы и черном пиджаке. Не будь на нем жесткого круглого воротничка, выдававшего его сан, можно было бы принять его за студента — так молодо он выглядел. Лицо его выражало одновременно и суровость, и доброту. Урсула была этим тронута — такой молодой и уже священник…

— С чего вы хотели бы начать? — спросила она.

— Сначала освятить все места, где она ходила или бывала. Я подчеркиваю — именно все!

Потом, повернувшись к брату Жану, толстому брюнету, отец Пьер распорядился:

— Действуйте!

— Повинуюсь, отец мой.

Брат Жан открыл свой саквояж и извлек оттуда нечто вроде кадила, подвешенного на тонкой золотой цепочке.

— У вас есть план дома? — обратился отец Пьер к Урсуле.

Та утвердительно кивнула головой, подошла к комоду, порылась в ящике и извлекла оттуда чертеж, который протянула ему.

— Теперь покажите нам, где она прошла.

Пальцем Урсула указала маршрут.

— Вход вот здесь. Холл, маленькая гостиная, столовая, библиотека…

И вдруг ее палец замер на месте, где находилась ванная.

— Ну? — ободрил старую деву брат Жан.

— Говорите, дочь моя, говорите, — подключился к нему отец Пьер.

Урсула заколебалась.

— Она прошла… туда. За…

— За ванную?

— Да.

— А что там размещается?

— Другая комната, довольно большая…

— Для чего она служит?

— Мм… Там хранятся… личные предметы господина Найта.

— Какие предметы?

— Баночки.

— Баночки? А что в них хранится?

Урсула вздрогнула, борясь с собой, но ведь есть вещи, которые она не может доверить никому, даже слугам божьим.

— Старые баночки. Я уверяю вас, отец мой, там нет ничего интересного. Просто специфическая коллекция.

— Мы взглянем на нее, когда попадем туда, — вмешался брат Жан.

— Но я, — окончательно смешалась Урсула, — я не имею права никого туда впускать.

— Даже нас? — улыбнулся брат Жан.

Урсула опустила голову, но отец Пьер пришел ей на помощь.

— Мы ни к чему не обязываем вас, дочь моя. Действуйте по вашему усмотрению, в согласии с вашей совестью.

Со двора вдруг послышалась музыка и зазвучали торжественные песнопения. Это братья и сестры выстроились во дворе и под аккомпанемент аккордеона и цимбал запели молитву. Урсула бросилась к окну и перекрестилась.

— Наши братья и сестры молятся за вас, — сказал отец Пьер, и улыбка озарила его лицо. — Продолжим наши дела. Где это грешное создание еще проходило?

— Она была в музее, — с трудом выговорила Урсула. Впервые в жизни она упомянула о бронированных подвалах, где ее хозяин хранил свои сокровища.

— А где находится этот музей? — спросил отец Пьер.

— Под домом, в подвалах, — ответила Урсула.

— Ключей от него, полагаю, у вас нет?

— Как это нет! — воскликнула Урсула, гордо выпрямившись. — Но…

— Туда войти нельзя, — задумчиво протянул отец Пьер.

— А жаль, — добавил брат Жан.

Последовала довольно долгая пауза. А за окном звучала торжественная литургия — в единое целое сливались голоса поющих, мелодия аккордеона и ритмичный перестук цимбал. Все слуги прильнули к окнам.

— Начинайте! — кивнул отец Пьер брату Жану.

Тот поклонился и вышел из комнаты, одновременно размахивая кадилом и следя глазами за планом, чтобы не упустить ни одной ступеньки, на которую ступала нога великой грешницы — Пегги Сатрапулос. Когда он исчез из виду, отец Пьер шепнул:

— Не беспокойтесь, дочь моя, это создание больше не войдет в ваш дом. Я вам это обещаю! Но помогите же мне! Помогите всеми своими силами! Не нарушая своих обязательств перед работодателем, помогите нам освятить все места в доме, где она побывала. Мы не войдем туда, куда запрещено, но изгоним оттуда миазмы.

— Но что еще я могу сделать? — растерянно спросила Урсула.

Она разрывалась между желанием сделать все, чтобы спасти Арчибальда вопреки ему самому, и своей лояльностью по отношению к хозяину.

— Доверьте мне ключи на несколько минут. Я окроплю их святой водой и произнесу над ними молитвы. Они после этого наглухо закроют доступ в музей…

— Я схожу за ними, — не выдержав, перебила его Урсула.

Отец Пьер сложил руки и принялся читать молитвы. Когда Урсула вернулась и, не решаясь его прервать, остановилась, держа в руках связку, он мягко взял у нее ключи, не переставая что-то бормотать скороговоркой. Закончив, он спрятал их в саквояж.

— Теперь пойдем и споем вместе с нами.

Урсула последовала за ним. В холле они встретили брата Жана, который усердно изгонял злых духов, осеняя углы крестным знамением.

Песнопения гремели все громче. Отец Пьер подвел Урсулу к поющим, а одна из сестер взяла у него саквояж. Отец Пьер вошел в автобус, взял у шофера гитару и присоединился к остальным, аккомпанируя и подпевая им.

— А теперь повторяйте за мной, — сказал он Урсуле.

И она послушно произнесла загадочные слова, а когда закончила, он предложил вернуться в дом.

— Все прошло великолепно, дочь моя. Господь услышал нас. Держите. Отныне они больше не впустят грех в дом. — И отец Пьер протянул ей связку ключей.

Появился брат Жан.

— Вы везде побывали?

— Благодарю вас, сестра моя.

Снаружи засигналила машина. Урсула бросилась к окну. Кошмар! У «роллс-ройса» стоял сам Арчибальд Найт и неистово нажимал на сигнал, чтобы прекратить это гнусавое пение. Он был вне себя от гнева.

— Это хозяин, — сказала Урсула. — Да простит его Бог!

— Вот увидите, позже он будет нам очень благодарен. — Отец Пьер поклонился Урсуле.

— Да будет мир с вами, сестра моя. Наша миссия окончена.

С их появлением во дворе пение прекратилось. Мгновенно аккордеон, цимбалы и гитара оказались в автобусе. Братья и сестры чинно расселись по своим местам. Арчибальд Найт оставил в покое сигнал. Слуги спрятались за шторы. Одна лишь Урсула смело, даже вызывающе смотрела хозяину в лицо. Арчи в бешенстве двинулся к ней. Конечно, ей грозят большие неприятности, но она мужественно ждала его, преисполненная чувством с честью выполненного долга.

Пегги ходила кругами — от пляжа к машине, от машины к Лео, от Лео к скалам. Часа ожидания ей хватило с лихвой, чтобы насытиться всеми прелестями Эримопулоса. Хорошо бы сейчас поплавать. Ах, как хочется! Но Пегги не решалась уйти, боясь упустить Лон, когда та вернется. Песок и море — да, это чудесно, но на яхте, где слуги угадывают каждое твое желание, или на острове, где границы частного владения не смеет пересечь никто чужой.

Как Чарлен может жить в этом душном фургоне, забитом чем попало, включая грязное белье, питаться в жалкой харчевне, общаться с недомытыми хиппи, одуревшими от наркотиков? Идти было некуда. Редкие защищенные от солнца уголки заняты, шофер нанятой ею машины смотрит на нее с осуждением, а у Лео какой-то бородач тут же попытался приставать к ней, соблазняя стаканом араки!

Машинально она потрогала свой живот: бриллиант еще там. Полмиллиона долларов! Мысль о том, что она может свободно разгуливать, не боясь носить при себе, а вернее в себе, такую сумму, позабавила ее. Здесь, похоже, ее и не узнал никто.

А все-таки, почему бы ей не окунуться? Пегги вернулась к машине, взяла полотняную черную сумку и пошла к фургончику. Закрыв за собой дверцу, она задернула шторы и стянула с себя джинсы и натянула купальник. Еще бы взглянуть в зеркало, полюбоваться собой, но этого предмета в фургончике не было. Фу, какая жарища! Скорее надо открыть дверцу, иначе задохнешься. Теперь оставалось последнее — черкнуть несколько слов дочери. Не найдя ничего подходящего, она на первом подвернувшемся ей листке написала своей помадой: «Чарлен, я здесь, жди меня».

Перед тем как подписаться, она заколебалась. Потом четко вывела: «Мама». Но это смешно! Зачеркивая подпись, она с такой силой мазнула по листку, что он порвался. Вместо этого дрожащая рука нарисовала пять букв: «Пегги».

Оставив записку на видном месте, она отправилась на пляж. Вода оказалась удивительно теплой, той же температуры, что и воздух, — тридцать градусов. Пегги повернула направо, миновала несколько компаний совершенно нагих молодых парней и девушек и добралась до мыса, где можно было спрятаться от чужих глаз. Не то чтобы она стыдилась своего тела — в свои сорок лет она могла легко соперничать с любой двадцатилетней красавицей, — но выставлять себя напоказ перед кем попало — это казалось ей унизительным. В том, что «чернь недостойна созерцать шедевры», она была полностью согласна с Арчибальдом. Кажется, тогда, в музее, он сказал ей нечто подобное. Сколько в его словах правды и сколько лжи? На этот вопрос она не могла ответить. Красота людей, красота окружающего мира — все это преходящее, одни лишь драгоценные камни и золото не несут на себе отпечатка времени.

Даже в юности Пегги никогда бы не пришло в голову влюбиться в парня лишь потому, что он красив, как случилось, например, с ее дочерью. Конечно, ей приходилось иногда заниматься любовью с модным, скажем, актером или плейбоем. Но Пегги шла на это не по зову души или тела, а чтобы вызвать зависть или ревность какой-нибудь из своих подруг. Естественно, подобные отношения не могли продолжаться долго. Даже в самые интимные моменты она оставалась внутренне холодной и не считала нужным изображать притворную страсть. Никто бы не поверил, но в такие минуты она обычно мысленно читала стихи любимых поэтов, чаще всего обожаемого ею Мильтона. Иными словами, ничья красота, кроме собственной, ее не волновала. Ее привлекали мужчины в своем роде исключительные, те, за которыми стояли самые могущественные символы времени — власть или богатство. А возраст или внешность для Пегги не имели никакого значения. Так было и со Скоттом, хотя ко всему прочему он еще оказался и весьма симпатичным. Ничего не поделаешь, но близость с партнером доставляла ей определенное удовольствие лишь в том случае, если его состояние было выше отметки в пятьдесят миллионов долларов. Все остальное касалось лишь проблем гигиены.

Она медленно вошла в воду, легла на живот и медленно, ленивым брассом, стала удаляться от берега. Потом, перевернувшись на спину, она закрыла глаза, отдаваясь морю, теплу и солнцу.

Когда это случилось, все ее мускулы мгновенно напряглись… Там, под водой, что-то слегка коснулось ее. Готовясь к защите, она приняла вертикальное положение, вся сжалась, рассекая перед собой воду маленькими прерывистыми ударами ладоней. Но когда какой-то черный предмет появился на поверхности буквально в нескольких сантиметрах, она вскрикнула и только потом разглядела маску, в которой голубые глаза Квика казались неестественно огромными. Тьфу! И она выплюнула воду, которую только что проглотила. А парень на секунду вытащил трубку изо рта и иронично поздоровался, словно они встретились в гостиной. Через секунду там, где он был, не осталось ничего, кроме легкого водоворота. Пегги вне себя от бешенства быстро поплыла к берегу. Этой сволочи удалось-таки испугать ее! Выскочив из воды, она увидела его неподалеку, уже без маски. Квик в тот момент освобождался от баллонов со сжатым воздухом.

— Подонок! Ты мне за это заплатишь!

Его губы тронула игривая усмешка:

— Ах да, вам ведь за все нужно платить.

Она бы его ударила, но услышала громкий, спокойный шепот:

— Тсс… тсс! Берегитесь! Я вас предупредил!

Гнев и унижение жгли ей лицо, но в его глазах таилась такая угроза, что она опустила руку.

У ног Квика грудой были свалены маски, ласты, трубки, баллоны. Ударами ноги она разбросала все это в стороны, схватила баллон и шарахнула о камень.

— Круто, — оценил ее действия Квик, а увидев, что она снова заносит ногу, добавил: — Валяйте. Когда Лон окажется на тридцатиметровой глубине, она умрет, так и не узнав, кто постарался отправить ее на тот свет.

— Что? — закричала Пегги. — Вы заставляете Чарлен нырять?

— А почему бы ей не делать этого, если хочется?

— А ее сердце? — взвизгнула Пегги. — Да вы знаете, что у нее слабое, хрупкое сердце?

Квик рассмеялся.

— Вот как! Это у нее от вас, да?

Будь у Пегги пистолет, она не колеблясь влепила бы пулю в эту ухмыляющуюся рожу. Бессильная ненависть ослепляла ее, душила, не позволяла сосредоточиться. Жалкое дерьмо бросает вызов ей, Пегги Сатрапулос, и рассчитывает легко отделаться. Нет, она прикончит его. Найдет способ! Прикусив ноготь большого пальца, она сделала несколько шагов по песку, пытаясь заставить свои мускулы, голос, дыхание вновь подчиниться себе. Как великолепно смотрится утес настоящего охрового цвета, погруженный в чистый кобальт воды, как пламенеет алый шар клонящегося к закату солнца и дурачатся пьяные от морского воздуха чайки. Все это машинально отметил ее взгляд, пока не наткнулся на гарпун, лежащий у ног Квика. Гарпун… Если бы удалось схватить его. И тут прозвучал его ровный голос:

— Вы и натянуть его не сумеете.

С веселым любопытством поглядывая на Пегги, он поднял гарпун и упрятал его в парусиновый чехол, не забыв хорошо затянуть шнурок.

К чувству беспомощности добавился жгучий стыд — ее разгадали. Какой дурой она выглядит в глазах этого мерзавца, которого ничем не проймешь! Каждое ее слово, каждый жест вызывали немедленную реакцию с его стороны. Квик для нее оказался книгой за семью печатями, подобрать к нему ключ ей было не по плечу. Единственное, что оставалось, — это вернуться к машине, дождаться Чарлен и увезти дочь как можно дальше отсюда. Но совершенно неожиданно для себя Пегги вдруг выпалила:

— Не одолжите ли вы мне баллон?

— Вы все еще хотите его разбить? — Квик продолжал делать вид, что ничего особенного не произошло. И эта пренебрежительная снисходительность была для Пегги невыносима. Ведь он понял, что она хотела убить его. Понял! Понял! Но ему нравилось издеваться над ней.

— Я хочу понырять, — объяснила она.

— Вы когда-нибудь пробовали это делать?

Пегги раздраженно передернула плечами. Каким тяжелым сейчас показался ей баллон, который она так легко подняла в приливе злобы! Когда она попыталась неловко просунуть руки в ремни, Квик понял, что мать Лон понятия не имела о подводном плавании.

— Наденьте сначала ласты. Так будет легче.

Сейчас поведение Пегги несколько обескуражило его: чего она хочет? Но спроси он об этом у нее, она сама не смогла бы ответить. Опустив баллон на песок, она так посмотрела на Квика, что он не решился предложить ей помощь. Забрав с собой снаряжение, она потащилась к морю, подальше от этого типа, и там кое-как нацепила на себя. Положение глупее, чем то, в котором она оказалась по собственной воле, трудно было представить. Пегги всегда ужасно боялась погружаться в воду. Но глаза Квика, устремленные на ее спину, не оставляли ей возможности выбора. Скрыться было некуда. «От чего скрыться?»— с гневом подумала она. Кому был нужен этот идиотский вызов? Кое-как она защелкнула ремень и захватила губами наконечник трубки, тут же выплюнула его, не ощутив ничего, кроме омерзительного запаха пластмассы.

— На вашем месте я открыл бы клапан, — ухмыльнулся Квик.

К счастью, ей довольно быстро удалось его отыскать, и она снова закусила наконечник.

Попытка стать на ноги ей не удалась: вес баллона и тяжелого свинцового пояса заставил ее потерять равновесие. Пегги споткнулась и оказалась на четвереньках всего сантиметрах в тридцати от воды. Помогая себе ногами и руками, она поползла, поднимая фонтаны брызг, чтобы поскорее удалиться от берега. Нельзя впадать в панику, море сейчас подхватит ее, освободив от тяжести металла. Лучше сдохнуть, чем упасть лицом в грязь.

Но пловчихой Пегги была превосходной, и, очутившись под водой, она кое-как преодолела страх. Ее окружал неведомый доселе мир. Купаясь в почти нереальном, мягком синем свете, она видела стайки малюсеньких серебряных рыбешек, которые шныряли от одного камня к другому, иногда застревая в водорослях. Дальше прозрачность переходила, вернее, наталкивалась на непроницаемую стену темной, сверкающей, глубокой зелени.

Вдруг камень, мимо которого она проплывала, казалось, замер на краю открывшейся бездны, и Пегги подумала, что сейчас упадет туда. У нее закружилась голова, она сделала полукруг и заметила Квика, лениво плывущего в трех метрах вслед за ней. Он сделал ей знак рукой и, устремившись головой вниз по крутому обрыву, исчез в расщелине скалы. Появился он минут через десять, держа в руках морскую звезду. В глубине ее цвет казался темно-пурпурным, но по мере подъема вверх стал ярко-оранжевым.

Тогда и она, пусть из чистой бравады, бросилась вниз, осмелившись на то, на что никогда не считала себя способной. Ее тело вдруг стало невесомым, а координация движений непривычной. Когда она проплывала мимо Квика, тот зааплодировал ей обеими руками. Она решилась даже просунуть голову и плечи в маленькую пещеру, откуда он извлек морскую звезду. От сознания того, что она совершила подвиг, осмелившись опуститься так глубоко и даже заглянуть во мрак грота, у нее, как от легкого опьянения, закружилась голова. Вверху солнечные блики играли на поверхности волн. Это было так необычно! Она, Пегги, была рыбой, была сиреной! Квик улыбнулся ей и указал на скалистую поверхность обрыва, которая терялась в фиолетовых глубинах. Он опять бросился вниз, погружаясь еще на несколько метров. Она поколебалась с минуту, но он, казалось, ждал ее там, в глубине, неподвижный, отлично сохраняющий равновесие в этой бесконечной сине-зеленой бездне. И, решившись, она нырнула, удивленная тем, что тело подчинилось ей без малейших усилий. Здесь, в глубине, оно повиновалось самому легкому ее движению, послушно направляясь туда, куда она хотела. Минуту она фланировала над отмелью, слегка касаясь мягких водорослей, покорных неуловимому ритму течения.

Пегги проплывала над лощиной, когда Квик, державшийся за скалу в десяти метрах от нее, пригласил ее приблизиться. Протянутой рукой он указывал на что-то, скрывшееся в углублении. Приблизившись, она с ужасом увидела щупальца маленького осьминога, которого Квик дразнил кончиками пальцев. В темно-коричневых глазах морского чудовища, обрамленных золотом, таился страх. Вобрав голову в плечи, она рассекла воду ластами и отдалась упоительному свободному падению к видневшемуся внизу плато. Квик обогнал ее и резко остановился в двух метрах от дна, над которым колыхались сиреневые водоросли.

Оказавшись рядом с ним, она увидела, что Квик показывает ей на большой черный циферблат на своей руке. Стрелка застыла на цифре 23. Неужели она опустилась на такую глубину? Он отставил большой палец в знак поздравления.

Окрыленная, Пегги, как стрела, скользнула глубже, чтобы схватить со дна перламутровую ракушку, но случилось непредвиденное. Сначала у нее возникло ощущение, что воздух разредился. Она сделала глубокий вдох — ничего не изменилось. Воздух перестал попадать в ее легкие, перед глазами появились черные круги, потом — красные и море стало похожим на ванну из крови. Сердце с каждым ударом становилось все огромнее, казалось, оно вот-вот вырвется из груди.

Что-то ее коснулось, это она еще ощутила, но увидеть уже ничего не могла, поскольку море вокруг стало белым, мутно-белым, как известковое молоко. Она попыталась закричать, открыла рот — и жизнь вернулась к ней!

Воздух вновь циркулировал в ее теле, и Пегги пила его длинными большими глотками, доверившись Квику, который держал ее в своих руках. Надышавшись, она разглядела улыбку на его лице и указательный палец, упирающийся в лоб. Квик показывал ей, что она попросту ненормальная, если не сумела разглядеть запасной клапан и открыть его.

И произошло невероятное: непроизвольным движением Пегги сцепила руки на шее Квика и почувствовала, как отвердел его член, прижатый к ее бедру. Ни о чем больше не думая, она крепко сжала его в своих объятиях и мягко раздвинула ноги, чтобы он мог войти в нее.

Сплетенные в едином порыве, они мягко двигались в теплой морской воде, исполняя захватывающий танец. Не было больше ни высоты, ни глубины, ни времени. Они тихо скользили то вниз, то вверх, и каждый попеременно становился и скакуном и всадником. Сквозь толщу воды им щекотали ресницы солнечные лучи, меняя цвета от пурпурного и индиго до фиолетового и даже черного. И Пегги вторично потеряла сознание, но уже от впервые в жизни испытанного наслаждения, такого сильного, что она зашлась в крике, глубоком, как бездна. Спасибо случаю, который привел ее сюда, спасибо за краткий миг счастья, вобравший в себя и все счастливые мгновения, которые она пережила, и все, которые оставалось пережить.

Они поднимались вверх медленно, слившись воедино в объятиях друг друга, освобожденные от веса собственных тел, лишенные плоти, как стелющиеся по дну водоросли.

Выйдя из воды, они разомкнули объятия. Пегги ухватилась обеими руками за выступающий над берегом край скалы и прямо перед собой увидела чьи-то ноги. Она подняла голову вверх — над ней стояла Лон, устремив на мать свои огромные желтые неподвижные глаза. Квик, должно быть, заметил девушку в тот же самый момент и быстро сказал:

— Помоги мне, твоя мать чуть не утонула! Она захотела нырнуть поглубже — и не рассчитала силы.

Лон потянула Пегги на себя, а он подтолкнул ее сзади. Потом ее усадили на колени. Она не знала, что сказать, и дочь — тоже.

Квик снял с Пегги акваланг, ласты и повалился на песок.

— Ну как, уже лучше?

Пегги утвердительно кивнула, машинально потерла ладошкой о ладошку и пожаловалась:

— Мне холодно.

Но Лон даже в голову не пришло подать матери полотенце, валявшееся у ее ног. Пегги подняла его сама, накинула на плечи и отчужденно проронила:

— Иди за мной. Нам надо поговорить.

И, посмотрев на Квика как на пустое место, она устремилась к тропинке, ведущей к пальмовой рощице. Лон секунду поколебалась, бросив на друга вопрошающий взгляд, но прочла на его лице лишь одно: «Я ничего не понимаю, и это меня не касается».

Лон небрежным взмахом руки успокоила его и беззвучно прошептала: «Жди меня, я сейчас вернусь».

Она тоже пока еще ничего не понимала. Откуда мать узнала, что они с Квиком уехали на Крит? Почему мать, которая никогда не увлекалась подводным плаванием, вдруг оказалась в море с аквалангом и вышла из воды чуть ли не в объятиях человека, которого ненавидела? И вообще, что матери от нее нужно?

Квик провожал их глазами, пока они не скрылись за дюнами, потом достал из сумки сухое полотенце, растер им тело и сунул в рот сигарету. Мать и дочь… Этого он не хотел. Просто так получилось — и все. И нечего забивать себе голову.

Квик собирал вещи, запихивая их в сумку, болтавшуюся у него на плече, когда перед ним остановился человек в грязной от пыли белой рубашке, от пота прилипавшей к телу.

— Эрни Бикфорд?

Это было больше чем вопрос, это было утверждение. Квик молчал.

— Девушка вам передала?

— Кто вы такой?

— Перикл. «Невада» в Греции — это я, и разыскиваю вас вот уже два дня.

— Ну и что?

— Как что? Вы полагаете, что вам платят за безделье? За ваши красивые глаза? Вот! Смотрите.

Он порылся в кармане наброшенного на плечи черного пиджака, достал билет на самолет и белый запечатанный конверт.

— Это ваш билет до Парижа, в конверте — семьсот пятьдесят долларов. Автогонки состоятся через два дня. Выехать надо немедленно.

— Гонки?

— Старт из Монлери, «Формула-3». Вам предстоит испытать новую машину.

— Правда? — искренне удивился Квик.

— Она вам ничего не сказала?

— Нет.

— Ах, женщины! У них в голове ветер! Из-за нее у вас все могло сорваться. Поехали?

— Сейчас?

— Я, кажется, ясно выразился, что испытания назначены на послезавтра!

— Хорошо, я схожу за вещами.

— Вы с ума сошли! Если она увидит, что вы уезжаете, все полетит к черту. Конечно же, увяжется за вами, начнет хныкать, закатит истерику. В конверте — семьсот пятьдесят зелеными, неужели не хватит на пару рубашек? Кстати, взгляните на билет… Видите — туда и обратно! После гонок вернетесь, если захотите.

— О'кей! Я ей оставлю записку у Лео…

— И нарветесь на нее.

— А это уж мое дело! — возразил Квик тоном, не допускающим возражений. — Вы на машине?

Перикл сообразил, что перегибать палку не стоит.

— На дороге стоит старый голубой «остин», сразу садитесь в него.

— Ладно, ждите меня. Я на пять минут.

Он повернулся и быстрым шагом направился к харчевне. Радость переполняла его. Фантастика! Он будет участвовать в «Формуле-3». Что ж, он всем покажет, с кем они имеют дело! Даже если долбанется машина, он все равно придет первым. Вот уже полгода он ждет этого!

— Лео, дай мне карандаш и бумагу.

— Сейчас поищу.

То, что он принес, выглядело как тряпка, которой вытирали стол.

— Почище у тебя нет?

— Что ты хочешь? Здесь ресторан, а не почтовое отделение!

Квик пожал плечами. Он облокотился на стойку, покусывая карандаш. Как бы это получше объяснить? Сказать проще, а написать! И времени — в обрез. И все же через минуту несколько слов ему удалось нацарапать:

«Лон, я уезжаю в Париж на автогонки. Жди меня здесь, если получится. Вернусь через три дня». Ему многое хотелось написать: признаться, что ему будет недоставать ее, объяснить, что он не может упустить этот единственный в его жизни шанс, попросить, чтобы она не поддавалась на уговоры матери. Но на это уйдет слишком много времени. А его уже ждут… В конце концов он ограничился тем, что поставил размашистую подпись: «Квик».

— Лео, на секунду!

Лео поспешил к нему. В обеих руках он держал два вертела с дымящимися кусочками мяса.

— Окажи мне услугу: через десять минут отнеси эту записку Лон в мой фургончик.

— И что ей сказать?

— Ничего. Отдай записку — и все. И еще: сколько я тебе должен?

— Ты уезжаешь?

— Уезжаю и вернусь. Сколько?

— Не знаю.

Квик разорвал конверт и достал оттуда стодолларовую купюру.

— Пойдет?

— Ты с ума сошел! У меня нет сдачи!

— Сдачу оставишь себе.

Квик хотел сунуть деньги в карман, но на Лео были только трусы.

— Открой! — Он подсунул банкноту к лицу Лео.

Тот удрученно вздохнул и открыл рот. Квик вложил ему в зубы сто долларов.

— Не забудь про записку. Идет?

Лео потряс вертелами в знак согласия.

— Чао! — И Квик, выскользнув в заднюю дверь, побежал к машине Перикла. Откуда ему было знать, что у него нет никаких шансов на выигрыш и что его судьба и жизнь зависят отныне от сильных мира сего.

Глава 10

— Твоя мать перевела деньги?

— Не знаю.

— Вот как? — удивился Белиджан. — И как долго нам придется ждать этого?

— Как всегда, наша касса пуста, — съязвил Джереми.

Он снова сидел в офисе Белиджана и чувствовал себя нашкодившим мальчишкой.

В кабинете не было никакой мебели, кроме письменного стола.

Периодически техники тщательно осматривали резиденцию шефа, проверяя, нет ли в ней «чужих» микрофонов, нормально ли работает система подслушивающих устройств, которыми пользовался Белиджан, чтобы держать под контролем своих политических соперников. Джереми мялся, покусывая ноготь большого пальца. Желая выиграть время, он сам загнал себя в угол. Мать не дала и не даст ему двух миллионов. Неужели придется признаться Белиджану, что солгал и не может найти такой суммы? Господи, если бы эта проклятая потаскушка провалилась в преисподнюю! Желание видеть Пегги мертвой возникло помимо его воли, и он незаметно за спиной скрестил средний и указательный пальцы, чтобы отогнать ужасное видение.

— Напомни Вирджинии непременно сегодня. Можешь? — спросил Белиджан, оглядывая Джереми испытующим взглядом.

— Конечно. Сейчас же займусь этим… — сказал он с уверенностью, которая была далека от истины, и с притворной небрежностью добавил: — Есть что-нибудь новое?

— По поводу?

— Ну, об Арчибальде Найте. Ты мне говорил…

— Не твоя забота. Выкладывай денежки. Пегги нужно их вручить в ту же минуту, когда она сойдет с трапа самолета.

Разговор был окончен. Белиджан подождал, пока Джереми выйдет, и снял с вешалки пиджак. Он владел ценным качеством: чуял подвох за сто метров! Старуха, конечно же, послала сынишку-недотепу ко всем чертям. Чтобы быть окончательно уверенным, он решил немедленно нанести визит Вирджинии Балтимор.

Ни один бродяга не соизволил повернуться в ту сторону, несмотря на вихрь песка и горячего воздуха. Пилот посадил вертолет прямо на пляж, в пятидесяти метрах от харчевни Лео. Две молодые женщины спешно поднялись на его борт, но тут же одна из них выскочила и побежала обратно. Вслед ей раздалось несколько громких свистков. Она подскочила к стоящему на пороге своего заведения Лео.

— Лео! Поклянись, что не забудешь все передать. Пусть ждет меня, пусть не уезжает! Я буду звонить сюда три раза в день!

— Ради Бога, не так часто. Я разорюсь, если буду все время торчать у телефона, — улыбнулся Лео.

— Держи! — Лон сунула ему пачку смятых банкнот. И пока он придумывал, что сказать, девушка была уже у вертолета. Захлопнулась дверца, и машина стала стремительно набирать высоту.

— О дьявол! — спохватилась Пегги. — Я же забыла об этом типе.

— О ком ты? — равнодушно спросила Лон.

— Да о шофере. Он все еще там. Посмотри!

Она пальцем указала на лимузин, который казался теперь лишь черной точкой на краю пляжа.

Лон, казалось, не слышала, что говорила мать, стараясь навсегда запечатлеть в памяти эту рощицу лысых пальм, дощатую хижину с колченогими столами, крохотную полоску серебристого песка, приглаженную морем. Отныне, что бы с ней ни произошло, она больше не узнает подобного счастья и к этим местам всегда будут возвращаться ее воспоминания в самые тяжелые минуты.

Записку Квика — «Жди меня здесь, если получится»— она спрятала на груди. Пегги, видя мрачную, упрямую решимость Лон, начала атаку мягко, издалека. Она предложила дочери до возвращения Квика на три дня куда-нибудь съездить.

— Здесь нет даже отеля!

— Тогда отправляйся в Афины, — не сдавалась Лон.

— Чарлен, дорогая, я не могу бросить тебя одну! Не упрямься.

И Лон, убитая внезапным отъездом друга, поверила обещанию матери вернуться в Эримопулос через три дня. Ее жизнь замерла, остановилась на целых семьдесят два часа, так не все ли равно, где, в каком месте придется их провести…

— Чарлен?

— Да?

— Знаешь, куда мы летим?

— Нет.

— В Миконос. На яхту Бертона. Там будет чудесно, поверь мне! Заодно сделаем покупки.

— Да.

— Тебе, конечно, понадобятся платья?

— Нет.

Пегги не стала продолжать опасный разговор, а сделала вид, что любуется пейзажами Крита. Какая прелесть эти остроконечные вершины, эти пляжи цвета охры, эта яркая лазурь теплого моря! Здесь они часто бывали с Сократом на его яхте. Воспоминания постепенно уступили место заботам о сегодняшнем дне. Многое, очень многое ей предстояло сделать: любыми путями увезти дочь в Нью-Йорк, выколотить из Джереми два миллиона, прежде чем выйти замуж за Арчи. Перед этими проблемами померкло, отошло куда-то на задний план ошеломляющее приключение с любовником дочери.

Когда дамы вышли из вертолета, смущенный пилот задал Пегги вопрос:

— Что мне делать теперь?

— Вы свободны, — небрежно проронила Пегги.

— Записать на ваш счет?

— Что записать?

— Наем вертолета.

Какая бестактность! Если не поставить на место этого невежу, он, пожалуй, решит, что она, Пегги Сатрапулос, сама занимается подобными вещами.

— Вы у меня об этом спрашиваете? Да вы знаете, кто я такая?

— Да, — пролепетал пилот.

— Пусть ваш хозяин сообщит в мою контору. Вопрос будет улажен через бухгалтерию. Идем, Чарлен!

Это была именно одна из тех сцен, которых Лон не выносила. Смущенная и злая, она последовала за матерью, не осмеливаясь даже взглянуть на пилота.

— Садитесь, милый Бели! Я приготовлю вам чай из ромашки! — Вирджиния Балтимор знала Белиджана вот уже четверть века и испытывала к нему слабость, как к старинной фамильной мебели. Тем не менее он никогда не осмелился бы противоречить ей, зная, что она может замкнуться так же плотно, как двери сейфа.

С того времени, когда Белиджан стал доверенным человеком семейства Балтиморов, он понял, что клан объединяли лишь деньги, хотя на публике его члены изображали горячую любовь друг к другу. Огромное состояние Стивена Балтимора создавалось задолго до того, как появились на свет его наследники, но их поведение и образ жизни были раз и навсегда определены его взглядами на жизнь. Всем Балтиморам от рождения предназначалось стоять у руля власти точно так же, как выходцам из рабочей среды суждено работать сорок восемь часов в неделю.

Служанка наполнила его чашку.

— А вы со мной не выпьете? — вежливо спросил Белиджан. Ему казалось несправедливым глотать это отвратительное пойло одному.

— Это вредит моим нервам, — пояснила Вирджиния.

Пока он размышлял, с чего начать, она атаковала первой:

— Ну, рассказывайте. Вы, полагаю, пришли сюда не для того чтобы развлекать старуху. — Вирджиния позволила себе короткий суховатый смешок.

Белиджан сразу сообразил, как ему следует себя вести, — лгать, чтобы узнать правду.

— Я хотел бы с вами поговорить о Джереми.

Вирджиния пожала плечами. Этот жест красноречиво свидетельствовал о ее мнении о своем сыне.

— Какую глупость он еще совершил?

Белиджан весело улыбнулся.

— Не сумел вас убедить.

— И как бы он это сделал? Он слишком мягкий и нерешительный. Насколько его братья были энергичными и, я бы сказала, своенравными…

Понятно! Ее фраза подтвердила сомнения Белиджана: Джереми его обманул, Вирджиния не дала и даже не обещала ему двух миллионов! И теперь в дерьме оказался он, Белиджан! Как всегда!

— Все это невесело, — сказал он безразличным тоном.

— Да. Но поверьте, бывает и хуже. После всех жертв, которые принесла наша семья, я должна буду умереть, не достигнув своей цели: увидеть последнего из моих сыновей президентом Соединенных Штатов.

— Через четыре года! — воскликнул Бели.

— Давайте поразмыслим. С Джереми никто не считается. У него был единственный шанс — предложить сейчас свою кандидатуру. Но этот дурачок так и не решился выдвинуть себя… от своей же собственной партии! Сдался без борьбы. Я никогда бы не подумала, что Бог может допустить такое.

— Через четыре года, я вас уверяю! — повторил Белиджан.

— Тсс, тсс! Вы и сами не верите в это! Еще чашечку?

— Спасибо, нет! Но вы забываете о смене — Майкл, Кристофер…

— Я ничего не имею против внуков, но меня ведь уже не будет на свете. Я этого не увижу. Ах, если бы Скотт и его брат были живы!

— Так было угодно Богу, — произнес убежденно Белиджан.

Она замолчала.

— Я спрашиваю себя, как прореагирует Пегги? — начал он после долгой паузы.

— Очень плохо. Вне всякого сомнения, очень плохо! — заключила Вирджиния с оттенком самодовольства в голосе. — Я ее уважаю и всегда считала своей невесткой, потому что она — мать моих внуков.

Белиджан воспользовался моментом, чтобы попытаться склонить ее к теме, которая его волновала.

— Вы забыли о Чарлен.

В ответ прозвучала короткая фраза:

— Чарлен никогда не станет президентом Соединенных Штатов.

Не зная больше, какой линии поведения придерживаться, Белиджан с удивлением услышал свой собственный голос:

— Если позволите, я выпью еще чашечку.

— Ах, вам нравится мой чай?

Он залпом проглотил это гнусное пойло и поднялся.

— Позвольте удалиться. Придется искать другое решение.

— Вы его найдете, Белиджан! Обязательно найдете! Вы всегда находили выход из любого положения!

Эта старая женщина почти никогда и ни в чем не ошибалась, кроме одного: ни он и никто другой никогда не найдут способа вытянуть из нее деньги, если она решила не раскошеливаться.

Квик подтянул ноги к животу, поерзал на сиденье, усаживаясь поудобнее, и поднял большой палец. У трех механиков, стоявших рядом с машиной, на лицах было написано беспокойство. Они провозились два часа, стараясь создать гонщику наилучшие условия.

— Теперь правильно? — спросил Селлерс, руководитель гоночного отдела фирмы «Невада». Он злился, что должен доверить один из трех болидов новичку, но указания, полученные от самого босса Тары Бринена, были категоричными: Эрнест Бикфорд, и никто другой! Хотя раньше предоставлялась полная свобода выбора. Если Бринен по каким-то там причинам решил от него избавиться — по возвращении в Нью-Йорк стоит швырнуть ему в лицо заявление об уходе.

— Отлично! — сказал Квик, холодея от страха при мысли, что не понравится этому типу, который, похоже, ищет предлог чтобы снять его с гонки. С яростью нажимая на тормоз и сцепление, он еще больше старался поджать колени, которые упирались в щиток приборов и нижнюю часть руля. Машина чуть коротковата для него, поэтому ноги и не удается выпрямить до конца, чтобы в лежачем положении мягко и свободно касаться педалей кончиками пальцев.

— Вы уверены? — в голосе Селлерса прозвучало сомнение.

— Конечно! Все нормально.

— А мне кажется, что вы не полностью вытянулись.

— Да нет, посмотрите! Все хорошо.

Томас, один из механиков, вытащил спинку сиденья, словно этого было достаточно, чтобы Квик выпрямил ноги.

— Что там у вас еще? — рявкнул Селлерс.

Присутствие Томаса, этого «бесплатного приложения» к инструкциям Бринена, взбесило его окончательно. Какого дьявола они прислали еще одного механика? Чтобы унизить его, следить за ним?

— Можно ехать? — спросил Квик.

— Секундочку, — пробурчал Селлерс. — Не забудьте: сначала пять кругов не увеличивая скорости. И не давите на машину! На шестом засечем время.

Квик опустил стекло шлема.

— Мотор! — крикнул Селлерс.

Квик включил ключ зажигания: раздалась упоительная музыка шести цилиндров. Он мягко вырулил на запасную полосу, идущую вдоль трибуны, и выехал на дорожку. Теперь он покажет, на что способен. Вот и вираж, надо переходить на более низкую передачу.

Как здорово! Ведь он и это чудовище прямо созданы друг для друга. Квик засмеялся от счастья, подскакивая к правой линии, где, по условиям, следовало перейти на пятую скорость. Он подавил в себе желание сразу рвануть и помчаться вперед не помня себя. Те, кто наблюдает за ним, только и ждут, что он совершит ошибку. Ах, как хорошо! Болид вел себя как любящая и покорная женщина, готовая повиноваться каждому его движению.

— Погоди немного, сволочь! — проревел Квик под свист ветра. — Посмотрим, что там у тебя в брюхе.

Уже трижды трибуна то увеличивалась, то исчезала прямо на его глазах, остались позади крошечные силуэты в белых комбинезонах, от которых зависело его будущее. Четвертый круг позволил ему отчетливо запечатлеть в памяти все сложности трассы, идеальные траектории, дистанцию минимального торможения до поворота. Но в гонке — он хорошо это знал — одного лишь умения недостаточно. Выигрывает тот, кто способен бросить вызов смерти, кто снимет ногу со сцепления последним, когда границы безопасности уже не существует. А Квик любил рисковать! За рулем он звал смерть, насмехался над ней, оскорблял ее, отлично зная, что она над ним не властна, что в любой момент он может справиться с ней, избежать ловушек.

Выходя из виража, он увеличил скорость, резко перешел со второй на третью и нажал на педаль, пьянея от радостной злости. Трибуна всего в трехстах метрах, пятый круг сейчас начнется. Теперь он покажет класс!

Отныне для Квика не существовало ничего, кроме трассы и его самого. В этом «он сам» срастались, сливаясь воедино, болид и его тело, сливались так, что невозможно было различить, где проходит граница между человеческой плотью и металлом.

Тень его машины в сотую долю секунды скользнула по асфальту трибуны, которой Квик уже не видел, ибо глаза его были устремлены на трассу. Заезжая на кривые, он проскакивал их на грани заноса, почти одновременно нажимая на тормоз и газ, тормозя лишь тогда, когда это казалось невозможным, используя все пять скоростей, подобно пианисту-виртуозу, чьи пальцы так и порхают по клавишам. Все его существо пело от наслаждения собственным мастерством. Песне счастья вторил рев мотора.

Едва он закончил круг, Селлерс нажал на хронометр и подавил улыбку восхищения, которая наползла на его губы: для новичка время, которое тот показывал, было прямо-таки фантастическим. Но на вопросительные взгляды присутствующих он ответил небрежно:

— Что-то парень, конечно, может. Только чтоб машину не долбанул.

— Да ты скажи прямо, будет толк из этого блондинчика? — обратился к нему один из механиков. — Видел, как он идет? — спросил он, поворачиваясь к Томасу.

Тот рассеянно посмотрел на край дорожки, где только что прошла машина, и сказал:

— Да. Жаль…

— Что ты сказал?

— Ничего.

Они пришли вшестером. Профессионалы. Все произошло со смехотворной легкостью. Когда в резиденции раздался звонок, Фредерик приблизился к окошку и недоверчиво спросил:

— Что вам угодно?

— Телефон! Там раненая! Быстрей!

Сторож сделал несколько нерешительных шагов. Какое ему до этого дело? Пусть убираются отсюда вон! Но перед ним стоял растерянный человек, поддерживая молодую женщину с залитым кровью лицом.

— Куда звонить, говорите!

Женщина принялась громко стонать. Мужчина умолял:

— Помогите мне! Поддержите ее! Она может умереть, понимаете?

Ворча, Фредерик вернулся в свое убежище, сунул кольт в карман и включил механизм, который открывал вход.

— Быстрей! Быстрей! — повторял мужчина.

Фредерик подошел и наклонился к женщине. И вдруг у него в мозгу вспыхнуло пламя, а потом наступил мрак. Женщина выпрямилась, вытерла гемоглобин, которым было вымазано ее лицо. Ее спутник, пряча дубинку под пиджак, тихо посвистел, заложив в рот пальцы. Четыре силуэта вышли из тени.

— Перенесите его в кладовую. Кляп и лейкопластырь — на глаза. Надя, ты останешься и приглядишь за ним. Остальные — пошли!

Шествие возглавляли отец Пьер и брат Жан. Карман отца Пьера, настоящее имя которого было Лу Скализи, оттягивали дубликаты ключей из связки Урсулы. На жаргоне он был «рулем» — то есть человеком, который оказывал всем, кто мог хорошо заплатить, определенного рода услуги, связанные с большим риском. Полиции в разных уголках страны он был известен, но, по его словам, не провел и года в тюрьме, хотя имел на совести двадцать семь убийств. Впрочем, совести у него не было. Зато благодаря клиентуре, как правило высокопоставленным чиновникам и агентам секретных служб, ему все сходило с рук.

То же можно было сказать и о брате Жане, которому в начале его карьеры не так повезло, как отцу Пьеру: он провел два года в Алькатраце под своим настоящим именем — Эдди Бонато. Он тоже числился вне закона, но полиция была к нему на редкость снисходительна.

— Бебе и Луиджи, вы нас прикроете. Эдди со мной! Ангус, за тобой телефон! Вперед!

Одним движением пятеро мужчин натянули на лица шелковые чулки. Было два часа ночи. Скализи покопался в замке главного входа, и двери бесшумно растворились. Как только ночные гости вошли в дом, не было произнесено ни одного слова. Они провели не один час над изучением плана-схемы дома и точно знали, где находится каждая вещь и где спит прислуга. Ангус погрузился в темноту холла прихожей с непринужденностью человека, живущего здесь с самого детства. Он перерезал телефонные провода. Скализи и Эдди добрались до винтовой лестницы. Нужная им комната находилась на втором этаже, в глубине коридора, откуда открывался вид на вход в резиденцию.

Как и предполагалось, там никого не было. Они снова спустились в холл, где трое спокойно ждали их.

— Пора, — прошептал Скализи.

Бебе, Луиджи и Ангус достали армейские пистолеты и разошлись в трех различных направлениях. Скализи и Эдди пересекли вестибюль, проследовали по длинному коридору, в конце которого Скализи без труда открыл первую бронированную дверь.

Спустившись по лестнице, они пересекли сводчатый подвал и остановились у стены со стеллажами бутылок. Скализи, не раздумывая, нажал ногой на кнопку, спрятанную у ее основания: дверь слева от них открылась сама. Освещая себе путь лучом карманного фонарика, они быстро сбежали вниз по очередной лестнице, скорее ощущая, чем слыша, как опускается сзади стальная дверь. Вот и указанная на плане площадка. Скализи осветил стенку, нащупал деревянную коробку, открыл защелку и пошарил внутри. На этот раз часть стены справа чуть отодвинулась, открывая длинный узкий проход. Новая дверь преподнесла им сюрприз: на ней не было замка, а лишь цифровой код.

— Пожелай мне ни пуха ни пера, — проворчал Скализи сквозь зубы.

В ответ Эдди скрестил указательный и средний пальцы. Кончиком пальца в черной шелковой перчатке Скализи набрал код из семи цифр… Секунда ожидания — и огромный металлический блок сделал бесшумный поворот. Вот она — пещера Али-Бабы! Там тихо звучала классическая музыка.

Арчибальд Найт сидел к ним спиной, тихо созерцая ярко освещенную картину, на которой была изображена женщина с младенцем на коленях. Малыш был толстячком, а женщина просто обычной женщиной, даже не такой уж хорошенькой, и Скализи с раздражением подумал, что же этот старикан находит в подобной мазне, если он сам ничего путного в ней не видит. Они подошли к хозяину вплотную, но он, казалось, не заметил присутствия посторонних.

Тогда Скализи начал действовать. Он легонько хлопнул миллиардера по плечу.

Найт поначалу был похож на человека, только что очнувшегося от глубокого сна. Но постепенно его взгляд становился все более пристальным, а пальцы, раньше чем Скализи успел сообразить, коснулись какой-то кнопки на клавиатуре. Эдди, опомнившись, схватил его за кисть руки. Музыка смолкла. Установилась странная, звенящая тишина.

Арчибальд молчал, чему Эдди и Скализи очень удивились. Обычно их «пациенты» начинали скулить от страха, едва увидев тех, кто к ним пожаловал.

Скализи проревел:

— Вы знаете, кто мы?

Арчибальд пожал плечами.

— Меня это мало интересует.

В замешательстве Скализи повернулся к Эдди.

— Нет, ты только послушай, что он говорит!

— Вы мне мешаете, — спокойно произнес старик. — Скажите, чего хотите, и проваливайте!

— Снимай штаны!

Скализи сделал знак Эдди, быстро забежал за диван, на котором сидел Арчибальд, и связал ему руки. На мгновение громила даже смутился — такими худыми они ему показались. Эдди, не найдя у старика ремня, понял, что тот носит подтяжки. Секунда — и Арчибальд оказался без брюк. На какое-то мгновение Эдди остолбенел, с изумлением глядя на кальсоны Найта — ярко-красные, с тканым плетеным узором цвета ультрамарина. Когда он их стянул, то даже растерялся: жилистые ноги старика напоминали конечности засушенной цапли, которые, должно быть, уже не один десяток лет не видели солнечного света.

Скализи тем временем снял с Арчибальда пиджак, разорвал рубашку, а галстук, не развязывая, повернул вокруг шеи узлом назад и, пользуясь им как недоуздком, заставил свою жертву подняться на ноги. Найту на цыпочках пришлось идти за ним к зеркалу.

— Посмотри на себя! — приказал Скализи.

Трудно было представить более жалкое зрелище. Изможденный, высохший старик стоял и смотрел на свое немощное тело. Тем не менее Найт, несмотря на прямо-таки идиотский вид, который придавали ему черные носки, держался прямо, без видимого волнения.

— Ну что, очень ты себе нравишься? — съязвил Скализи.

Арчибальд сокрушенно склонил голову.

— О да! Что может быть безобразнее…

Эдди и Скализи повернулись друг к другу, чтобы обменяться взглядами, но маски помешали им увидеть глаза друг друга.

— Красотой ты не блещешь, — со злостью сказал Эдди.

— Это правда, — эхом отозвался Арчибальд.

И вдруг в какую-то секунду они поменялись ролями. Найт смерил визитеров холодным властным взглядом, будто не он, а они стояли перед ним голые.

— Могу я наконец узнать, с какой целью вы сюда заявились?

Если бы Скализи не получил четких указаний, он отвесил бы старикану пару затрещин, чтоб научить его быть проще. За кого эта мумия себя принимает? Держится нагло, высокомерно, словно и за людей их не считает. Ему, видите ли, неинтересно, как они сюда попали и почему так с ним обращаются.

— Мы пришли тебя пристрелить.

— И чего же ты ждешь, дубина?

Скализи хотел сорвать с себя чулок, прилипший к вспотевшему лицу, и пристрелить этого заносчивого типа, несмотря на указания сверху. Никто еще не осмеливался бросить ему вызов — да еще перед Эдди — и остаться в живых! Он с трудом справился с собой и с презрением процедил сквозь зубы:

— Мешок костей.

— Мешок дерьма! — бесстрашно огрызнулся Арчибальд.

Эдди первым понял, что они оказались в безвыходной ситуации. Он схватил за руку Скализи, который уже замахивался, чтобы долбануть старикашку рукояткой пистолета по башке.

— Подожди! Пусть сначала узнает, кто мы. Из Лиги добродетели. Слышал про такую? Тебе, говорят, жениться не терпится? Это в твоем-то возрасте, с твоими «прелестями»! Лига против оскорбляющих общественную нравственность противоестественных союзов.

Теперь Арчибальду стало ясно, зачем они здесь и кто их послал.

— Короче, — продолжал Эдди, — тебе, старому дебилу, инкриминируется — Скализи про себя с удивлением отметил это слово — попытка жениться на шлюхе. Подобного свинства мы допустить не можем. А потому считаем необходимым шлепнуть вашу милость.

— Тогда пошевеливайтесь, — сказал Арчибальд. — Мне холодно.

— Хватит! — заорал Скализи. — Оставь этого козла мне! Уж я сумею его убедить! — Его пальцы сорвали с шеи старика галстук и сдавили ее.

— Или ты откажешься от своей идиотской затеи, или я тебе кое-что отчикну.

Полупридушенный Арчибальд мужественно прохрипел:

— Убирайтесь к черту!

— Подожди, — остановил шефа Эдди. — Подтащи его сюда. — Он подошел к подставке, где таинственно светилось полотно.

Арчи стоял опустив голову, с отвращением разглядывая валявшиеся на полу свои претенциозные кальсоны, изодранную рубашку и смятый пиджак, потом наклонился и машинально поднял галстук, но от сильного толчка в спину чуть не упал.

— Посмотри на этого придурка, — хохотнул Скализи. — Он думает, что ему только галстука не хватает.

— Теперь скажи, — Эдди указал на картину, — вот это… Это что?

— Ничего особенного, — чуть быстрее, чем следовало бы, ответил Арчибальд. — Ничего ценного.

— Ясно, — ухмыльнулся Эдди, поворачиваясь к Скализи. — У тебя есть зажигалка? Давай сюда. Спасибо.

В руке Эдди сверкнул нож. Убить старикашку они не имели права, но ведь никто не уточнил, что можно, а чего нельзя было делать с его картинами. Движением, которое красноречиво свидетельствовало о ловкости рук, он грубо вырезал картину из рамы. И вот тут-то Скализи увидел, как задрожали колени Арчибальда. Прямо как у раненой клячи. Эдди смял полотно словно обычную тряпку, поджег газету и медленно поднес к нему огонь.

— Остановитесь! — не помня себя закричал Арчибальд. — Это да Винчи!

— Как ты сказал? Что это? — издевался Эдди, глядя, как пламя побежало по краям шедевра.

— Винчи! Винчи! Винчи! Погасите, именем Бога! Погасите! Умоляю вас!

Но Эдди ещё подул, чтобы усилить горение, держа пылающую картину за не тронутый огнем угол на некотором расстоянии от себя. Лицо женщины с ребенком исказила гримаса, и оно исчезло в огне. Скализи пришлось слегка стукнуть голого старца ключом, поскольку Арчибальд делал отчаянные попытки броситься к картине.

— Ублюдки! Ублюдки!

— Ну и осел! — удивился Скализи. — Это дерьмо ему дороже собственной шкуры. Тьфу! — И он с отвращением толкнул Найта на диван.

— Мой Винчи… Последний из частной коллекции во всем мире, — пробормотал Арчибальд.

Эдди заметил, что старик обеими руками закрывает свое лицо, а не половые органы, и подумал, что тот не иначе как свихнулся.

— Ну что? — рявкнул Скализи. — Тебе все еще хочется жениться?

Арчи отрицательно покачал головой. Потом, словно забыв о присутствии своих мучителей, он поднялся и медленно натянул кальсоны.

— Кто тебе разрешил одеваться? — угрожающе спросил Скализи.

Но старик, казалось, его не слышал, возясь с рубашкой, вернее с тем, что осталось от нее. Визитеры не мешали ему. Скализи предложил своему напарнику:

— Подожги еще парочку картинок! Я хочу убедиться, что он все прекрасно понял.

— Которые?

— Выбери побезобразнее. Они-то и окажутся самыми дорогими.

Арчи поднял дрожащую руку.

— Не надо. Я не женюсь на Пегги Сатрапулос.

— А кто нам это гарантирует? — в голосе Скализи прозвучало недоверие.

Арчибальд обреченно махнул рукой. В эту минуту он напоминал самца, утратившего волю и способность защищаться.

— Я слишком стар.

— Солжешь — берегись, — предупредил Эдди. — Надеюсь, ты убедился, что сюда запросто можно войти! Если мы вынуждены будем вернуться — всего этого не станет. Тебя — тоже! Слышишь?

Арчибальд автоматически кивнул. Он опустился на колени перед пеплом картины да Винчи, осторожно взял пальцами щепотку, высыпал на руку. Со стороны могло показаться, что он взвешивает.

— Я слишком стар, — пролепетал он дребезжащим голосом.

Но в хранилище уже никого не было. Впрочем, Арчи исчезновения громил не заметил. Он стоял на коленях, собирая драгоценный пепел, и тихо плакал.

Вернувшись в холл, Эдди и Скализи увидели слуг, которых держали под прицелом Ангус, Бебе и Луиджи. Знаком Скализи дал распоряжение об отступлении.

— Никому не шевелиться десять минут! — предупредил Ангус. — Двое наших снаружи наблюдают за вами.

Урсула перекрестилась, шепча молитву. С хозяином случилась беда. И все из-за той мерзкой женщины. Она это предвидела, но не смогла его уберечь. Божий гнев поразил его, и даже добрые пастыри — брат Жан и отец Пьер — не смогли предотвратить несчастья.

В машине Эдди восхищенно сказал Скализи:

— Поразительно! Как тебе удалось разгадать комбинацию цифр замка бронированной двери?

Скализи заважничал. Все прошло как по маслу, и Эдди совсем не обязательно было знать, что ему это было заранее известно.

— Это легко, — ухмыльнулся он. — Достаточно было набрать «один», «три», «два», «один», два раза «восемь» и один раз «девять».

Эдди смотрел на него во все глаза.

— Не понимаю, поясни.

— Это дата его рождения: 13 февраля 1889 года.

Эдди аж присвистнул.

— Ну ты даешь! — Но, подумав секунд двадцать, он осторожно спросил: — А если бы ты ошибся?

— Ерунда. Дверь-то была последняя. Мы бы просто подождали, пока старикан не выползет из своей дыры. И загнали бы его в тупик.

Уважение, которое Скализи прочел во взгляде Эдди, придало ему уверенности и побудило задать вопрос, который буквально вертелся у него на языке.

— Видишь ли, когда мы были у него внизу, ты сказал одно слово. — Скализи поколебался и запинаясь произнес: — Инкриминавать…

— Инкриминировать? Ну, это значит «обвинить в преступлении».

— Да? Интересно, где ты такие словечки откапываешь! Это что, тоже по-английски?

Квик все понял, поймав злые взгляды двух других пилотов. В мире гонок не существует подарков. Здесь терпят только победителей. Среди тысяч молодых гонщиков лишь немногим удается пробиться. Большинство же вынуждены отказываться от мечты выйти на старт после двух-трех ралли. Только гений или сумасшедший может создать себе громкое имя, если его не погубят владельцы многочисленных тотализаторов, за которыми стоят акулы большого бизнеса, готовые выложить огромные деньги за соответствующие результаты. Тот, на кого они ставили, должен был обязательно прийти первым.

Накануне, на испытаниях, Квик показал лучшее время, чем два других гонщика, выступавших под флагом «Невады»: 2.11.3. У шедшего за ним было всего лишь 2.13.1. Понятно, что в подобной ситуации логичнее было бы дать Квику самую подготовленную машину. Но у Селлерса логика очень часто уступала место капризам его настроения. Всю ночь три механика работали как звери, чтобы переделать контакты в коробке передач — четвертая не подходила для пробега такой сложности. И когда двое из них, валясь с ног от усталости, пошли спать, третий, Томас, еще продолжал возиться с болидом Квика, меняя ремень водяного насоса, который дважды порвался во время испытаний.

То обстоятельство, что машина была не новая — возраст три года и не одна тысяча километров пробега, — для Квика не имело никакого значения. Плевать ему на это: лишь бы она выдержала гонку и пришла к финишу первой.

Он спокойно вывел свой болид на стартовую линию под оглушающий рев моторов, работавших вхолостую. Главное — надо сразу же рвануть, чтобы избавиться от кучи конкурентов, иначе на победе можно поставить крест.

Среди участников гонки большинство составляли известные в Европе пилоты. Квика здесь никто не знал, зато он знал лучших среди них. Вот Бивер, дружески помахавший рукой ему, новичку, вот великий Стюржесс, дважды выигравший трудные гонки в Монзе, за ним Брюньер, Андротти, Клиренс, Голсмейстер… Легкими прикосновениями Квик ласкал педаль газа, глядя, как и все остальные, на флажок, готовый подать старт.

С фантастическим ревом болиды рванулись на дорожку, покачиваясь и скользя, предельно напрягая все триста лошадиных сил своих моторов. Почти не касаясь сцепления, Квик перешел на вторую скорость, выталкивая ее до отказа, мгновенно переключился на третью, держа тормоз, чтоб его не занесло на первом вираже и не бросило на Андротти, перед которым шел Стюржесс. Сзади, гудя, неслась сумасшедшая свора машин, пытающихся не отставать.

— Покажи мне, на что ты способна, сволочь! Покажи мне это! — кричал в упоении Квик.

Он напряг мускулы, чтобы еще глубже вжать педаль газа на выходе из виража, переходя на третий режим в 7800 оборотов. Это было пределом, о котором его предупреждали. «Дальше все полетит в тартарары», — говорил Риверс, один из механиков.

Сейчас посмотрим! Более подвижная машина Андротти опять промчалась перед ним. Но разогнать болид не было возможности. Другие машины шли справа от Квика, и ему надо было предельно сократить дистанцию, чтобы задержать их на повороте. Восемь тысяч оборотов… Четвертая… пятая… Еще восемьсот метров. У него есть еще восемьсот метров и несколько мгновений, чтобы снизить скорость с трехсот километров в час до шестидесяти и подойти вплотную к первому из двух поворотов…

Квик слегка ухмыльнулся, увидев, что Стюржесс затормозил первым, сохраняя предел безопасности, который ему самому показался до смешного преувеличенным… Андротти проделал тот же маневр, уже рискуя, ибо его и Стюржесса разделяли лишь несколько сантиметров. Теперь на очереди был Квик. Он хладнокровно перешел на более низкую передачу, до третьей скорости, и был уверен, что мотор сейчас взорвется. Но, несмотря на загоревшийся в мозгу сигнал опасности, нога его оставалась прижатой к педали газа как парализованная, отказываясь передвинуться на три сантиметра влево, чтобы надавить не тормоз… Поздно! Безрамный кузов машины задрожал, шины странно искривились. Квик, приросший к рулю, изо всех сил боролся с чудовищем, которое вставало на дыбы, отказываясь взять препятствие.

Изо всех сил он контролировал занос колес, срезал конец второго круга, даже не отдавая себе отчета, что прошел его первым… Теперь он знал, прекрасно знал возможности этой машины. Болид Квика прорвался мимо трибун, касаясь колесами защитных шин. В зеркале он видел желтое пятно «мазарати» Брюньера, который был еще далеко позади, может, в ста метрах… Две другие машины «Невады» — красные с белым, как и его собственная, — давно исчезли из его поля зрения. Затерялись в массе отстающих.

Квик благодарил богов, что дебютировал в таком опасном пробеге, каждая ловушка которого давала гонщику преимущество показать возможности болидов. Выиграет тот, кто больше всех рискует! Он решил атаковать Стюржесса и Андротти сразу же на следующем круге, в начале трассы. Если удастся их обогнать, он будет первым. Только бы немного удачи, чтобы машина выдержала все три часа испытаний. А почему бы и нет? В эту минуту Квик мог сделать невозможное! Пусть это и странно, но ему было жаль, что рядом нет Лон. Она бы боялась, видя, как он выкладывается. Приятно, когда кто-то переживает за тебя.

— Давай же, сволочь! Давай!

Наступил самый ответственный момент… Квик находился в середине длинной прямой лишь в трех метрах от Стюржесса. Его надо обойти на въезде на поворот. Но Стюржесс понял замысел соперника и изо всех сил нажал на газ. Губы Квика растянулись в улыбке.

— Жми! Жми! Скоро и ты притормозишь.

И вот уже трасса мчалась перед ним с сумасшедшей скоростью… Будучи впереди, Андротти ловко держался прямого угла. Стюржесс не выдержал первым — затормозил. Какие-то секунды он и Квик шли рядом. Затем Квик вырвался вперед и, сдернув ногу с педали газа, с силой надавил каблуком на тормоз, переходя на более низкую скорость, перед тем как пройти крутой поворот.

На четвертой скорости заскрежетали все шестерни, но мотор работал ровно. Жар ударил Квику в лицо, но в ту же секунду ледяной панцирь сковал плечи: педаль газа заклинило!

Он отчаянно затормозил, пытаясь замедлить стремительный бег машины, с которой больше не мог бороться. Облако дыма вырвалось из капота, когда болид находился всего лишь в восьмидесяти метрах от защитных шин, куда Квик собирался врезаться на полном ходу, если это удастся… Третья скорость… Под давлением взорвалась коробка передач. Отныне ничто в мире уже не могло остановить машину. Пятьдесят метров… тридцать… двадцать… Последним движением Квик рванул машину вправо, чтобы дать Андротти шанс выжить. Мир, взрываясь, перевернулся несколько раз. Небо оказалось внизу, сноп огня — вверху. Крик ужаса потряс трибуны.

Обезумевший, Селлерс заорал своим людям:

— Скорей, скорей! Джип! Томас! Где этот дурак Томас?

Основная группа машин пронеслась перед ним в гул моторов, перекрывающем вой сирены «скорой помощи», которая мчалась к снопу огня и дыма с зажженными фарами, хотя все вокруг было залито солнечным светом жаркого августовского дня.

Томаса нигде не нашли!

Глава 11

На рассвете третьего дня Пегги, которая легла в пять утра, проснулась в шесть от палящей жары. Она ужасно напилась накануне. Бертоны устроили прием в ее честь, пригласив на яхту всех именитых особ, которые в те дни находились в Греции. К полуночи оркестр местных музыкантов вывел приглашенных на улицы Миконоса. Пегги попыталась уговорить Чарлен принять участие в празднике, но ничего из этого не вышло. Лон после ужина заперлась в своей каюте, и Пегги, уходя, попросила помощника капитана незаметно понаблюдать за дочерью.

Выпив два больших стакана воды, она поспешила в ванную, чтобы подвергнуть себя унизительной процедуре, которую безуспешно проделывала уже пять дней, и вышла оттуда порядком напуганная. Неужели придется ложиться на операцию, чтобы извлечь бриллиант, который все еще был в ней, в глубинах ее желудка. Встревоженная каким-то неясным предчувствием, она быстро натянула джинсы и футболку, нацепила огромные черные очки. Прошли уже те времена, когда бессонные ночи не оставляли на ее лице никаких следов. Поднявшись на мостик, она застыла, увидев, как Чарлен старается преодолеть препятствие в виде помощника капитана перед своей каютой. Тот облегченно вздохнул, заметив, что Пегги идет к ним, поклонился ей и удалился.

— Куда ты? — Пегги не узнавала своего голоса, таким растерянным он ей показался.

— Я уезжаю, — спокойно сказала Лон.

— Куда?

— В Эримопулос. Ждать Квика.

— Чарлен, выслушай меня.

— Ну, говори.

— Не здесь, не будем устраивать сцен. Идем в мою каюту.

— Нет.

— На пять минут…

— Нет.

— На нас смотрят матросы, прошу тебя! У меня есть предложение.

— Выкладывай.

— Хорошо… Ты мне доверяешь?

Лон молча, отчужденно смотрела на мать.

— Да или нет?

— Если действительно хочешь мне что-то сказать — говори. Я спешу.

Еще каких-то полгода назад Пегги не потерпела бы даже намека на такую наглость. Тогда у нее была дочь, которой она распоряжалась, как своими слугами или собакой: она решала, что ей делать, что есть, как одеваться, как проводить время, с кем дружить. Но сейчас перед ней стояла чужая молодая женщина, упрямая, подозрительная, непредсказуемая. Ее Пегги временами побаивалась. Была и другая причина, из-за которой она предпочла не конфликтовать с дочерью: Чарлен нужна была ей в Нью-Йорке, чтобы обделать дельце с Джереми.

— Ты мне сказала, что этот парень уехал в Париж? — Говоря «этот парень», Пегги избегала произносить имя Квика, опасаясь, что взгляд дочери заставит ее покраснеть.

— Да. «Этот парень» в Париже.

— Хорошо. Почему бы и нам не отправиться туда? Это я тебе и предлагаю. Позвони в Эримопулос, сообщи, где будешь. И мы вылетим сегодня же первым самолетом. Ты попрощаешься с… этим парнем, и вернемся в Америку. Договорились?

— У меня нет его парижского адреса.

— Чарлен! Он ведь гонщик? А у меня в Париже столько друзей — министр внутренних дел, владельцы газет и, кстати, гонщики тоже. Его отыщут уже к концу дня! Он такой маленький, этот Париж, тоже, по сути, деревня.

— А если я его не найду?

— Это невозможно!

— С Квиком никогда не знаешь, что возможно, а что нет.

— Ладно. Обещаю, что завтра же, если он не найдется, мы улетим в Афины! Больше того, даю тебе слово, что мы не вернемся в Соединенные Штаты, пока не приберем парня к рукам.

— Мне надо минуту подумать…

Четыре часа спустя они входили в вестибюль отеля «Георг V». Там Пегги ждали «ее» апартаменты, занимавшие чуть ли не триста квадратных метров. В гостиной всюду стояли охапки свежих роз, которые прислал Андре Сонье, администратор отеля. С террасы открывался вид на авеню Георга V, в эти часы почти безлюдную, утопающую в зелени каштанов.

По привычке Пегги распорядилась вызвать к себе обслуживающий персонал в полном составе. Ей не нравились картины, цвет покрывала, мебель, недостаточно, по ее мнению, удобная. Зная капризный характер мадам Сатрапулос, администрация тотчас удовлетворила все ее требования. Здесь было принято исполнять пожелания клиентов, какими бы экстравагантными они ни представлялись.

— Чарлен, уже перевалило за полдень, город будет мертвым еще два часа. Я сейчас поставлю на ноги всех моих друзей. Они его отыщут. А мы, чтобы убить время, проедемся по магазинам. Согласна?

— Потому что город будет мертвым?

— Но не для меня, дорогая.

Их действительно ждали — у Бушрона, на Вандомской площади, у Кардена, в предместье Сен-Оноре.

Пегги, стараясь не замечать мрачного вида Лон, выбрала себе несколько браслетов из нефрита и несколько пар золотых серег с бриллиантами.

— Доставьте это в «Георг V».

Потом она вспомнила о дочери, которая сидела в стороне, отрешенно глядя на суету вокруг матери.

— Хочешь, я тебе что-нибудь подарю?

Лон покачала головой.

— Нет.

— Почему? Доставь мне удовольствие — выбери хоть какое-нибудь колечко. Покажите, что у вас есть?

— Это с рубином, — оживленно щебетала она, — выглядит просто великолепно! Я беру его. И еще этот бриллиантик, оправленный в платину!

Казалось, что она вот-вот зааплодирует при виде этого обилия драгоценностей, блеск которых отражался в ее глазах.

— Чарлен, неужели тебе ничего здесь не понравилось? Это же глупо!

Но едва они вышли, возникла проблема с оплатой счета. Раньше было проще: все счета отсылались Греку, который подписывал чеки, не вникая в подробности. А что предпринять сейчас? Кто оплатит эти покупки на двадцать тысяч долларов? Было решено ждать возвращения коммерческого директора, чтобы решить эту проблему.

У Кардена визит Пегги тоже вызвал подобную суматоху. Лон, совершенно подавленная, безучастно наблюдала за матерью, которая и здесь оставалась в своей стихии. Перед ней одна за другой скользили манекенщицы, демонстрируя все новые и новые платья, меха, костюмы из кожи, сногсшибательные вечерние туалеты. Примерочная была завалена ворохом самых различных нарядов.

— Чарлен, ты непременно должна купить себе…

— Нет.

Когда Пегги уже отобрала себе с дюжину платьев, которые, возможно, и носить не собиралась, Лон не выдержала:

— Я возвращаюсь в отель.

— Чарлен! Мы ничего еще толком не посмотрели!

— Оставайся. Тебе вовсе не обязательно уходить со мной.

С нарядами повторилась та же история, что и с драгоценностями. Счет Пегги предъявить не решались, а она, естественно, его не потребовала. И вопрос об оплате остался открытым.

По дороге в отель Пегги сказала Лон:

— Если известий о твоем друге не будет, я позвоню президенту Франции. Он, думаю, знает, что в таких случаях нужно делать.

Известий оказалось предостаточно: за два часа весь Париж успел узнать, что Вдова здесь, и многие именитые представители высшего света оспаривали друг у друга честь принять ее у себя этим вечером. Перебирая телефонограммы и визитные карточки, Лон инстинктивно выбрала именно ту, которая была ей нужна: «… будьте любезны позвонить…», далее следовал номер телефона. Лон дрожащей рукой набрала его и передала аппарат матери, не решаясь сама вести разговор.

— Жан? — воскликнула Пегги. — Как любезно с вашей стороны позвонить мне и…

Лицо ее внезапно побледнело, а голос упал до шепота.

— Что?.. Что?.. — повторяла она, растерянно прижимая трубку к уху и пряча глаза, чтобы не наткнуться на взгляд Лон. Только бы дочь не услышала. Только бы не услышала!

— Сожалею, очень сожалею… Несчастный случай… настоящая трагедия… Молодой человек, которого вы разыскиваете… Ох, дорогая, я не знаю, как вам сказать…

Сердце у Пегги колотилось как бешеное, зубы стучали.

— Говорите же!

— Он погиб.

— Четыре валета.

— Бубновый туз!

— Покажи! — Марсель недоверчиво посмотрел на приятеля.

Луи открыл карты.

— Подай-ка бутылку. Хочешь?

Перед ними на столе кроме стаканов и бутылки «Божоле» была и закуска: пакет мясного паштета и полбатона. Постороннему человеку, вошедшему в это помещение впервые, показался бы странным едва уловимый запах, одновременно сладковатый и проспиртованный, не каждый ведь догадался бы, что это — формалин. Но он был частью существования этих двух людей, и они его не замечали. Луи и Марсель разыгрывали очередную партию в покер в покойницкой морга.

Зимой они проводили большую часть времени в маленькой теплой конторке, соседствующей с покойницкой, где в специальные холодильные установки были вмонтированы напоминающие пеналы выдвижные ящики с трупами. Здесь приятно игралось в карты, здесь, включив электроплитку, можно было разогреть принесенный из дому обед.

Красивая жизнь! Глубоко ошибаются те, кто считает людей, зарабатывающих на смерти, сплошь мрачными и угрюмыми. Торжественная скорбь похорон — это всегда лишь театральное представление, рассчитанное на семью дорогих усопших. Нигде, пожалуй, не встретишь столько весельчаков, балагуров, выпивох и обжор, как среди факельщиков и бальзамировщиков, словно постоянное общение со смертью заставляло их брать у жизни все, что можно взять.

Одно только название их профессии — «сторож» — вызывало взрыв смеха у работников морга. Сторожить — что? кого? Нет, их работе можно позавидовать! Летом, когда люди на улицах плавились от жары, прохладная покойницкая превращалась в идеальное место для дружеских пирушек. Вечному сну их подопечных это уже никак не могло помешать. Безмятежную жизнь сторожей нарушали лишь просьбы и визиты администрации, кстати, крайне редкие, или такие события, как, например, выход из строя электроплитки.

Зазвонил телефон.

— Послушаешь или мне подойти? — спросил Марсель.

— Давай ты.

Марсель, держа в правой руке огромный сандвич с паштетом, не успев прожевать кусок, с трудом произнес:

— Да? — И в ту же минуту выражение его лица изменилось. Он со злостью уставился на Луи, послушал еще несколько секунд и сказал: — Я сам этим займусь, господин директор. — А потом, уже положив трубку, обратился к коллеге: — Ты слышал?

— Что?

— Это из собора. Им нужен манекен.

— Когда?

— Немедленно. И надо его подготовить.

— Осточертели мне эти типы! Скоро они всерьез решат, что мы у них на побегушках. Будто у нас других дел нет.

— Кого возьмем?

— Какая разница! — отмахнулся Луи, наливая себе очередной стаканчик.

— Назови любую цифру от единицы до девяти.

— Четыре.

Марсель подошел к стенной перегородке, поискал пальцами цифру четыре, перебросил сандвич в левую руку, а правой выдвинул ящик. В нем покоился светловолосый молодой парень.

— Подготовим этого.

— Он свеженький?

— Еще шевелится! Его только вчера привезли.

Луи расхохотался.

— Шевелится. Ну у тебя и словечки! Теперь давай без дураков: он минут десять может подождать. А мы давай по-быстрому закончим партию.

Марсель, не задвигая ящика обратно, откусил огромный кусок от своего сандвича и вернулся к столу.

Белиджан бросил ледяной взгляд на Джереми.

— То, что ты ведешь себя как десятилетний ребенок, — чепуха! Это твои проблемы. Но подставлять партию под удар я не позволю!

Джереми беспокойно заерзал на стуле. Ему было очень неловко.

— Скажи наконец, в чем дело!

— Я встречался с Вирджинией. Она не дала тебе ни цента. Ты мне солгал! Скотина, грязный обманщик! И что ты завтра ответишь Пегги на ее вопрос о деньгах?

Джереми попытался изобразить гнев, что ему иногда удавалось, но сейчас это вышло неубедительно.

— Я попрошу ее подождать!

— Она не из тех, кто ждет!

— Да пошла она!

— А не пойти ли тебе самому? И знаешь — куда…

— Что я могу поделать, если мать отказала? Попробуй сам вытряхнуть из нее хоть цент.

— Вопрос не в этом!

— А в чем?

— Ты стал врать. Понимаешь, врать!

Джереми пожал плечами.

— Я хотел выиграть время.

— Браво. У тебя великолепно получается!

У Джереми было огромное желание налить себе стаканчик, но он не решался и от этого злился еще больше. Белиджан не отстает от матери и обходится с ним как с безответственным мальчишкой. Но все же он постарался сдержать себя и заговорил вполне дружелюбным тоном:

— Послушай, Бели…

— Заткнись! С меня хватит!

— Я начинаю беситься, когда вспоминаю об этой дуре. Сколько лет она нам портит кровь! Не будь мой брат идиотом, он не женился бы на ней.

На этой фразе Джереми, понимая, что заходит дальше, чем следует, чуть не поперхнулся. И тогда, вопреки своему желанию, он неожиданно выпалил свой обычный вопрос:

— Что ты собираешься делать?

— Понятия не имею, — мрачно ответил Белиджан. — Только в одном я абсолютно уверен: надо найти два миллиона, и как можно быстрее.

— У партии? — робко спросил самый молодой из Балтиморов.

— Касса пуста. Сам знаешь, сколько он нам стоит, этот О'Брейн!

— Пусть бы старикашка, которого она нам лепит, поскорее сдох!

И тут Белиджан совершил ошибку. Он машинально сказал:

— Старик больше меня не беспокоит.

Только он знал, что Арчибальд Найт в настоящий момент решил продлить на неопределенный срок свою холостяцкую жизнь. Белиджан с досадой покусывал губы, но было уже поздно.

— Вы его убедили? — с надеждой в голосе спросил Джереми.

— Что ты имеешь в виду? — неискренне удивился Белиджан.

— Он отдал Богу душу? — не отставал Джереми.

— Джереми, я дам тебе совет. Поезжай к матери. Упади к ее ногам, обещай ей все что угодно, выпроси у нее свою часть наследства, но достань деньги. До сегодняшнего дня мне удавалась, не знаю каким чудом, обезвреживать Пегги. Но завтра все будет потеряно. Я ничего больше не смогу сделать. И она долбанет нам выборы!

— Но Бели, — возмутился Джереми, — ей нечем будет нас шантажировать, ведь Найт уже не хочет жениться. Теперь ее угрозы и выеденного яйца не стоят!

Белиджан уныло посмотрел на соратника, а воодушевившийся Джереми продолжал:

— Она наконец-то отстанет от нас!

Будущее казалось ему окрашенным во все цвета радуги. Отныне он был убежден, что сможет противостоять бывшей невестке. Имея на руках такие козыри, нужно быть последним кретином, чтобы проиграть.

— Послушай, Бели, — сказал он не задумываясь, — я сделаю все, о чем ты меня просишь. Я вернусь к маме, попытаюсь снова…

Белиджан с сомнением покачал головой.

— Ладно. Попробуй.

Он прекрасно знал, что Джереми лжет и что скандал вот-вот разразится. Его кошмары имели одно лицо — лицо Пегги.

Утром в восемь, как обычно, Луи и Марсель явились на работу и были приняты Ахиллом — свеженьким, бодрым, уже выбритым.

— Все в порядке, парни? Хорошо спали?

Среди сторожей при морге медицинского факультета Ахилл пользовался славой человека с железными нервами. Летом он переносил свою раскладушку в покойницкую, уверяя, что это единственное место в Париже, где не страдаешь бессонницей от изнурительной жары. Дурачил их коллега или на самом деле спал в одном помещении с мертвецами, Луи и Марсель не знали. Они считали нормальным играть там в карты, пить, есть, развлекаться. Но спать!

— Секундочку!

Насмешливо улыбаясь, Ахилл прошел в покойницкую, дверь которой намеренно оставил открытой, и на глазах у приятелей стал складывать свою раскладушку. Ее и ворох журналов «Он» и «Плейбой» Ахилл отнес в контору и убрал в шкаф. Указывая на весьма смелую фотографию на обложке одного из журналов, он громко заржал:

— Эти бабы там, на картинках, расшевелят даже мертвого!

Шутка показалась его сменщикам довольно забавной, и они в свою очередь тоже засмеялись.

Как только Ахилл удалился, Луи спросил у Марселя:

— Ты веришь, что он похрапывает рядом с этими жмуриками?

— Кто его знает… Поможешь мне?

Они перенесли стол из конторки в зал, прихватив с собой плитку, еду и карты. Но приступить к приятным занятиям приятелям не удалось: им сообщили, что в морг на опознание явились две женщины.

— И постарайтесь быть посерьезнее, — добавила звонившая секретарша, — это важные шишки.

— Давай по-быстрому, Луи, опять переезжаем!

Стол был водворен на прежнее место, еда, бутылка и плитка исчезли в шкафу. И в этот момент появился профессор Майет собственной персоной, за ним шли две женщины.

— Эти дамы пришли по поводу господина Эрнеста Бикфорда, — сухо сказал Майет.

Марсель поспешил к огромному журналу.

— Одну секундочку, господин профессор.

Майет обратился к той, что была постарше:

— Мадам, вы желаете остаться одни или предпочитаете, чтобы я был рядом?

— Одни, — тихо попросила ее молодая спутница.

Майет с поклоном, который красноречиво свидетельствовал о важности посетительниц, сообщил, что остается в их распоряжении и будет ждать у выхода.

Луи поспешил на помощь Марселю, который растерянно листал книгу учета. Тот шепнул ему:

— Черт! Бикфорд… Бикфорд? Когда он к нам поступил?

— Бикфорд? Вчера.

— Вчера их было трое! Который из них?

— Откуда я знаю? Ты ничего не записал!

— Я думал, ты это сделаешь.

— Вот так влипли!

— Ага, нашел! — пробормотал Луи сквозь зубы. — Открой девятый.

Марсель торжественно повернулся к двум женщинам и произнес:

— Дамы, не угодно ли вам последовать за мной?

Он прошел в морг, осторожно выдвинул ящик под номером 9, затем почтительно отступил на два шага, со злостью думая о том, что эти две идиотки испортили ему завтрак. И чего они застыли как вкопанные, вместо того чтобы подойти и в две минуты покончить со всеми этими формальностями? Молодая судорожно вцепилась в руку второй, в черных очках. Видя, что ни одна из них, похоже, не сделает и шага, Луи, который стоял сзади, кашлянул.

Этот звук был рассчитан на то, чтобы привести посетительниц в чувство. Они приблизились к ящику, в котором лежал толстый, лысый и крайне непривлекательный тип.

— Эрнест Бикфорд, — скорбно, как только мог, произнес Марсель.

Молодая женщина склонилась над ящиком и, отшатнувшись, громко воскликнула:

— Не он! Это не он!

Пегги, едва взглянув на лысого типа, с ледяным бешенством приказала:

— Пойдите за профессором!

— Мадам, — попытался вмешаться Луи.

— Быстро! — оборвала его Пегги. Обнимая Лон за плечи, она отвела дочь в конторку, усадила на стул. Девушка рыдала, обхватив голову руками.

Луи удалился на цыпочках и мгновенно вернулся, но уже с профессором, который, должно быть, стоял за дверью.

— Мадам? Мадемуазель?

— Я буду жаловаться! — с металлом в голосе отчеканила Пегги, еле сдерживая гнев.

— Я не понимаю, — пробормотал Майет. — И, повернувшись к Марселю:

— Фабр! Потрудитесь объяснить…

— Это ошибка, господин профессор.

— Какая ошибка? — возмутился Майет.

— Ошибка в надписи… я хотел сказать, на ящике… в журнале! Я знаю, что произошло. Господина Бикфорда вчера запросили в собор.

— В какой собор? — с удивлением спросила Пегги.

Майет смущенно опустил голову, и Марсель решил принять удар на себя.

— Его вчера подготовили… и отвезли еще до того, как окончилось наше дежурство.

— Достаточно! — перебил его Майет, осмелившись поднять глаза. Его взгляд утонул в непроницаемой черноте очков Пегги.

— Мадам, я глубоко сожалею… Тело господина Бикфорда было предоставлено определенной общественной организации для одного опыта…

— Какого опыта? — раздался душераздирающий крик Лон.

— Я вам объясню, — пробормотал Майет, с трудом сглатывая слюну.

— Вы лжете! Квик не умер! — рыдала Лон.

— Как? — голос Пегги сорвался на визг. — Вы осмелились?..

— Но, мадам, — заикался Майет. — У нас было на это право… Мы не знали… Фабр!

— Господин профессор?

— Расписку!

Марселю не пришлось за ней идти, Луи уже передавал ее Майету.

— Мадам, не могли бы вы посмотреть…

Пегги вырвала карточку у него из рук. Она прочла: «В случае моей смерти я, нижеподписавшийся Эрнест Бикфорд, разрешаю любому медицинскому учреждению использовать мое тело и его органы без каких-либо ограничений. Данное разрешение действительно для всех стран мира, где меня может настигнуть смерть». Вверху виднелась голубая печать, на которой четко просматривались слова: «Резус отрицательный».

Мертвенно бледная Пегги протянула документ дочери. Слезы застилали Лон глаза, но она узнала ужасную бумагу, которую обнаружила в кармане у Квика полгода назад.

— Разрешение было найдено в кармане комбинезона господина Бикфорда, — счел нужным уточнить профессор.

— Где тело? — безжизненно и отрешенно спросила Пегги.

— Это значит, мадам… уже поздно что-либо предпринимать. Я боюсь, что…

— Где тело? — отчеканила Пегги во второй раз.

Тогда профессор Майет объяснил ей. Как только Пегги услышала адрес, она сказала Лон:

— Быстро! Может быть, еще успеем.

И они стремительно выскочили из конторки. Майет бросился следом.

— Дамы, дамы! Прошу вас! Уделите мне минутку! — взывал к ним бегущий сзади Майет. — Я позвоню туда, чтобы предупредить.

— Господа, сейчас вам предоставляется возможность наблюдать напрямую, если можно так выразиться, лобовое столкновение двух автомобилей. Позвольте мне публично поблагодарить от вашего и моего имени высшие ответственные инстанции этого центра…

Внутренний голос настойчиво рекомендовал профессору Пиоберу постараться излагать свои объяснения как можно короче. Крупный специалист в области травматологии в Гаршской клинике, он обожал вступать в споры со своими студентами и был известен не только своей ученостью, но и высокомерной манерой дидактически и догматически распространять свои знания. Теперь ему предстояло не только поучать, но и вести беседу с этими юными говнюками, чтоб им понравиться! Профессор откашлялся…

— Я буду краток. — Пиобер сделал паузу, думая о нынешних нравах, царящих в высшей школе. Приходится чуть ли не извиняться перед сопляками за то, что пытаешься передать им свои знания. — Вы прекрасно знаете, что при лобовом столкновении 55 процентов причастных к катастрофе людей разбиваются сразу. Конечно, конструкторы умудряются, здесь к месту об этом упомянуть… — Он быстрым взглядом обвел собравшихся, чтобы узнать, произвели ли его слова впечатление. Видимо, нет, ибо кроме двух-трех угодливых улыбок, он ничего утешительного для себя не заметил. — Итак, конструкторы, проявляя изобретательность в увеличении безопасности автомобилей и водителей, обязывают человека, сидящего за рулем, пользоваться различного рода приспособлениями: к примеру, ремнями безопасности. В ситуации, которую вы сейчас увидите, за рулем легковой автомашины будет не обычный манекен, а труп, подготовленный согласно нашей технологии. Тело обескровлено, в него введен препарат, приготовленный из чернил и формалина в равных долях.

Таким образом, благодаря этой искусственной системе кровообращения мы имеем возможность продемонстрировать вам, на каком уровне обнаруживаются смертельные повреждения тела, а именно повреждения грудной клетки, если водитель пренебрегает ремнем безопасности. Имейте в виду, что 15 процентов водителей погибли при таких столкновениях от разрыва аорты. Запомните также следующее: смерть может наступить от болевого шока — это 31 процент несчастных случаев, и от того, что водителя выбрасывает из автомобиля, когда тот переворачивается, — 40 процентов. — Пиобер заметил нетерпеливый блеск в глазах слушателей, но никак не мог остановиться и продолжал разглагольствовать: — Стена, столб, дерево, конечно, самые распространенные препятствия, но сейчас вы увидите, как выглядит лобовое столкновение между тяжелым тридцатитонным грузовиком и прогулочной машиной, за рулем которой находится специально подготовленный к эксперименту труп.

Пиобер сделал паузу, поискал подобающую формулировку, чтобы завершить речь, не нашел ее и решил не делать выводов, чтобы наказать своих слушателей. Так, по крайней мере, ему казалось.

— Господа, — сказал он, — на этом я заканчиваю. Не хотите ли проследовать за мной? Мы перейдем в собор!

— Гоните! — крикнула Пегги.

Шофер полуобернулся, лицо его выражало озабоченность. Все его внимание было сосредоточено на полицейском, который сделал ему знак остановиться. Терять место, чтобы доставить удовольствие этой сумасшедшей, он не собирался.

— Гоните, или я вас вышвырну! — яростно прошипела Пегги, тыча ему под нос пачку банкнот.

Тот ошалело взглянул на деньги и, словно после укола наркотика, нажал на газ. «Роллс» проскочил мимо красно-белого заграждения прямо под носом у стража порядка, который кинулся к постовой будке, чтобы снять телефонную трубку.

Профессор Майет в эти минуты тщетно пытался дозвониться в центр, чтобы остановить готовящийся опыт, но аппарат почему-то не подчинялся ему, видимо, был неисправным. Чудом водитель слышал о центре в предместье Парижа, куда его пассажирки стремились попасть. Он примчался в рекордное время, если учесть преклонный возраст его «дилижанса».

— Стоп!

Шофер лихо затормозил. Это получилось у него как в старом военном фильме, когда джип заносит под сильной бомбежкой!

— Сюда! — крикнула Пегги.

Но Лон уже бежала, доверяясь своему инстинкту, по лабиринту коридоров. Пегги ринулась за ней, желая удержать дочь, но увидела, что ей это не удастся. Только бы догнать ее! Она несколько раз свернула вправо и кинулась за Лон по крутой металлической лестнице, ведущей куда-то вверх. Чуть дыша, она взбежала по последним ступенькам и натолкнулась на дочь, неподвижно застывшую на огромной стальной платформе. Платформа простиралась вправо и влево от них и была освещена прожекторами.

Тут только Пегги рассмотрела, что она была как бы подвешена на боковой поверхности искусственной пещеры на высоте не меньше восьми метров. Так вот что имел в виду профессор, когда произнес странно прозвучавшее там, в морге, слово «собор».

Картина, открывшаяся перед задыхающейся Пегги, поразила ее, как внезапно пронзившая сердце пуля. В ярком свете прожекторов она увидела группу силуэтов в белых халатах, контрольные табло, рельсы управления, множество каких-то приборов. А вокруг — нагромождение разбитых автомобилей. С одной стороны стоял огромный грузовик с песком, а метрах в двадцати от него, на противоположном конце платформы — обычая легковая машина, казавшаяся удивительно маленькой и хрупкой. Зловещая тишина, казалось, предвещала чудовищные кошмары и убийства. Но это было еще не все: за рулем легковушки сидел Квик!

Лон он показался таким, каким она его видела в последний раз под солнцем Греции, — знакомый гибкий силуэт, знакомый взгляд, далекий, почти равнодушный.

— Квик! — раздался душераздирающий крик Лон.

Она ухватилась за поручни и почти зависла над пропастью пустоты. Пегги схватила дочь за талию, пытаясь оттащить, и тоже закричала. Но ее голос растворился в грохочущем реве моторов, многократно усиленном резонансом собора.

Обессилевшие, оцепеневшие от ужаса, мать и дочь стали свидетелями второй смерти Эрни Бикфорда…

В полосе света управляемый по радио грузовик начал тяжело надвигаться на маленькую машину, которую ему предстояло раздавить. Легковушка тоже сдвинулась с места. Квик пошевелился, и Лон показалось, что он улыбается. Связанные невидимой нитью, ведущей к смертельной черте, машины на огромной скорости столкнулись. Маленькая словно взорвалась от удара, листовое железо отлетело от кузова, расползаясь, как мокрая бумага, и тело Квика, это вновь подвергнутое пытке тело с наполненными формалином венами цвета алой крови, разорвалось во второй раз, превратясь в комок мертвой плоти, куски которой прилипли к металлу, в то время как правое переднее колесо грузовика дробило голову.

Глава 12

— Я сама об этом читала! Местность называется Вилькабамба, она расположена на холмах Святой долины в Андах! Никто не знает, воздух там такой или пища. Столетние мужчины как мальчишки бегают по улицам, уходят на пенсию в сто двадцать лет, а умирают к ста сорока пяти — ста пятидесяти годам. Можете поверить, у меня есть статья из газеты… Вместо того чтобы оставаться здесь, в этом нездоровом климате…

— Замолчите.

— Женщины там способны рожать до шестидесяти пяти лет.

— Заткнитесь! Вы мне осточертели!

Так неловко, хотя и с огромным желанием Урсула пыталась поднять моральный дух хозяина. Накануне он долго не выходил из своего музея, а когда появился, выглядел очень странно и рубашка на нем почему-то была изодрана в клочья. Арчибальд гневно отверг помощь слуг, поднялся в свою комнату и заперся там, не желая впускать даже ее, Урсулу. Больше того, он пригрозил выкинуть всех на улицу, если только заметит, что сюда сует нос какой-нибудь врач или же полицейский. Остаток ночи прошел в тревоге. Урсула подозревала, что эти люди в капюшонах причинили зло господину. Да, но какое? Хозяин утром поднялся как обычно и, не говоря никому ни слова, прошел прямо в комнату за ванной, где хранилась его специфическая коллекция. Двумя часами позже он позвал туда Урсулу.

По его приказу она пересыпала из глиняного сосуда в золотую урну пепел, происхождение которого определить не могла. Он ничем не напоминал высушенное дерьмо — ни по консистенции, ни по цвету, ни по самому веществу. Во всяком случае, если это и были экскременты, то не господина, а кого-нибудь другого. За пятьдесят лет службы у Арчибальда она научилась определять продукт без тени сомнения, безошибочно.

— Ну вот… Готово…

— Принесите этикетку.

— Куда?

— На урну, сумасшедшая старуха, не на вашу же задницу!

Грубость Арчибальда подтвердила страхи Урсулы: хозяин был несчастен! Она чуть было не проговорилась, что пыталась изгнать из резиденции зло с помощью святых братьев по вере, но в последнюю секунду передумала, полагая, что совершит грех, похваляясь добрыми поступками. Подлинное милосердие не выставляет себя напоказ.

— Что это значит? — тихо спросила она.

— О чем вы?

— Ну, вот здесь написано: «Леонардо скорбит…»

— Какое ваше собачье дело? — рявкнул Арчибальд.

Он вовсе не собирался объяснять этой старой дуре, что принял решение хранить пепел сожженной картины да Винчи с теми же почестями, как и свои собственные испражнения.

— Хорошо, хорошо… вот так, уже готово. Куда прикажете поставить?

— Найдите на восемнадцатой полке четвертой этажерки место, где должен был находиться сосуд в честь моего пятидесятилетия.

— Его там больше нет? — испугалась Урсула.

— Я его отдал, — сухо ответил Арчибальд.

Урсула вскрикнула как раненый зверь:

— Отдали?

— Да. И вас это не касается, — проворчал Арчибальд.

— Боже мой! Боже мой! — она истово перекрестилась.

— И еще, — добавил Арчибальд, — если госпожа Пегги Сатрапулос попросит меня к телефону… — На секунду он замялся. — Скажите ей, что меня нет.

— А вдруг она начнет настаивать?

— Тогда объясните, что я уехал… и вернусь через пару лет… Нет, скажите лучше, что я сюда вообще не вернусь. Пусть поймет, что звонить мне бесполезно.

— Передам, передам, — пробурчала Урсула, стараясь скрыть ликование. Она будто помолодела, двигаясь с необычайной легкостью, когда ставила золотую урну на подобающее ей место.

Это произошло в самолете, куда Пегги буквально втолкнула Лон. Как обычно, она забронировала все места в салоне первого класса «боинга», который возвращал их в Нью-Йорк. Уже со вчерашнего дня дочь не произнесла ни единого слова, но Пегги, хотя и была крайне встревожена, не осмелилась нарушить это молчание.

В «Георге V» им тоже не решились напомнить об оплате счета. За завтраком, который им подали в номер, она краешком глаза наблюдала за Лон, но та ни к чему не прикоснулась, а сидела устремив куда-то в сторону пустой, отрешенный взгляд, словно обрушившаяся на нее трагедия освободила ее от страданий и слез.

Почти автоматически Пегги занялась текущими делами. Прежде всего она позаботилась о том, чтобы у Квика была приличная могила, подняв ради этого на ноги массу знакомых. Ее торжественно заверили, что все будет сделано подобающим образом. Она всегда знала, что нужно сказать в том или ином случае, как уладить те или иные формальности, не забыла она и еще об одной, очень важной, по ее мнению, детали. Воспользовавшись тем, что Лон пошла в ванную, она позвонила некоему хорошо известному ей человеку и дала задание самым тщательным образом расследовать все обстоятельства гибели Квика.

В ее кругу, где жизнь любого человека была покрыта тайной, «естественная» смерть всегда вызывала противоречивые чувства: она казалась слишком банальной, чтобы принять ее без всяких оговорок. Был ли хоть один шанс из десяти, — а мысленно Пегги рассчитывала на все восемь, — что ее подозрения подтвердятся? Если был, то она не хотела его упустить. Осведомленный мужчина стоит двоих, но женщина в ее положении стоит сотен мужчин!

— Чарлен?

Дочь не пошевельнулась. Пегги легонько коснулась ее руки.

— Лон…

Девушка вздрогнула. Впервые мать назвала ее так, а не полным именем. Она сказала: «Лон»! И тогда с губ Лон сорвалось слово «мама». Благодаря этим двум словам между матерью и дочерью внезапно возникла связь, едва уловимая, тонкая и, как ни странно, прочная.

Повернувшись к Лон, Пегги увидела, что по ее щекам текут слезы — слезы удивления и нежности. Она отвела взгляд и робко, неловко прикоснулась к руке дочери. Лон схватила мать за руки, стиснула их, поворачивая к ней заплаканное лицо, и замерла, пораженная невиданным зрелищем: огромная слеза медленно скатывалась по скуле Пегги.

Лон никогда не видела мать плачущей и не подозревала, что в чрезвычайных обстоятельствах правый глаз Пегги действует безотказно. И девушка сломалась, бросилась в объятия матери.

В неудержимом потоке слез и сбивчивых фраз она сказала то, чего раньше никогда бы не осмелилась произнести вслух:

— Мама! Прости! Я не знала… Рони Бейли, мне стыдно… ты мне веришь, мама? Я хотела причинить тебе зло… Я думала, что ты меня не любишь. Я так думала! У меня не было никого, кроме Квика. А ты, мама! Ты теперь у меня есть. Навсегда! Я не понимала… Ты красивая, мама. Останься! Останься!

Пегги прижала ее к себе так, как делали это няньки, когда Лон была маленькой, гладила ей волосы и руки. И тогда из груди Лон вырвался отчаянный, протестующий крик.

— Мама! Квик… он же ничего никому не сделал! Почему они убили его?

Пегги, чувствуя, как к горлу подкатывает комок, осторожно отодвинула дочь, стараясь делать это как можно нежнее.

— Подожди. Я сейчас вернусь.

Она едва успела добежать до туалета, с трудом сдерживая тошноту. Ее вырвало, и она вынуждена была задержаться там, чтобы привести себя в порядок. Механически, привычными движениями накладывая косметику, Пегги, как заклинание, повторяла про себя: «Только бы не думать, ни о чем не думать…»

И это ей удалось настолько хорошо, что Пегги начисто забыла о проглоченном неделю назад бриллианте в сорок каратов. Ей даже в голову не пришло, что в этом проклятом самолете ее тело, на секунду вышедшее из-под контроля, уже выбросило драгоценный камень прямо в унитаз.

Пятьсот тысяч долларов поглотили экскременты каких-то неизвестных засранцев, летевших вместе с ней в Нью-Йорк.

В голове у Пегги все путалось. Но когда она открывала дверь ванной, ее вдруг обожгла мысль: ее бриллиант?!

Сердце, казалось, взорвалось от потрясшего ее мощного взрыва. Господи! Неужели камень остался там, в туалете «боинга»? И все из-за того, что она позволила себе на какой-то миг растрогаться и забыла проверить. Действовать, надо действовать! И немедленно. Если есть хоть малейший шанс…

Пегги кинулась к телефону, торопливо набрала номер, назвалась. Да, она приедет сию минуту. Ведь речь идет о жизни или смерти. Проклятие! Почему так медленно ползет лифт? Через четверть часа она уже входила в кабинет своего врача. Тщательное обследование не оставило — увы! — и тени надежды.

— Вы уверены? — повторила она дрожащим голосом. — Абсолютно уверены?

— Да вы сами взгляните на снимки. Видите, там ничегошеньки нет. Ваши внутренние органы так же чисты и прекрасны, как и черты вашего лица, — галантно добавил врач.

— Благодарю, — пробормотала Пегги. Гримаса настоящей боли исказила ее лицо. Неужели конец? Нет, надо сражаться, попробовать еще что-то предпринять.

Вернувшись домой, она позвонила в аэропорт, назвала себя и попросила соединить с управляющим.

— Дорогой друг, произошла история настолько дурацкая, насколько и трагическая… — Пегги запнулась, подыскивая нужные слова. — Я прилетела из Парижа часа два назад. Минутку, не помню номера рейса.

— Видимо, вы имеете в виду номер 872, который не так давно прибыл? — вежливо предположил ее собеседник.

— Да, да, именно этим!

— Чем я могу вам помочь?

— Я кое-что забыла на борту…

— Да? Что конкретно?

— Бриллиант… в сорок каратов!

— Вот как?! И где — на кресле?

— В туалете.

— Так… Надо полагать, на умывальнике?

— Нет, он попал в унитаз.

— Вы туда его упустили? Если больше никто из пассажиров не заходил после вас, возможно, служащая его извлекла…

— Я спустила воду, — произнесла Пегги самым ледяным, самым надменным своим тоном.

На другом конце воцарилось молчание.

— Вы меня слушаете? — спросила она.

— Да-да, конечно же.

— Ну что вам еще сказать? — голос ее дрожал от сдерживаемого напряжения. — И если уж расставлять все точки над «i», то мой бриллиант я проглотила. Теперь, надеюсь, понятно? Очень прошу, окажите мне услугу, свяжитесь с надзором за путями сообщения. Это срочно!

Про себя управляющий облегченно вздохнул. Слава Богу, речь идет не о краже.

— Прошу, не кладите трубку… Я сейчас соединю вас с тем сотрудником, который отвечает за взлетную полосу, и останусь на линии в полном вашем распоряжении!

Послышались потрескивание, отдаленные сигналы… И наконец раздался голос:

— Слушаю вас.

— Господин Пинтер, полагаю, ввел вас в курс дела?

— Да.

— Итак?

— Боюсь, предпринять что-либо уже невозможно.

— Как?

— Слишком поздно.

— Слишком поздно? Вы это мне говорите? Послушайте, когда прибывают самолеты, что вы делаете с… с…?

— Это сливают.

— Смею подозревать, что вы не оставляете себе это в качестве сувенира! — съязвила Пегги. — Когда и как?

— Сразу же после посадки. В самосвал, оборудованный специальной цистерной.

— Затем?

— Содержимое цистерн сбрасывается в большой коллектор.

— И где таковой находится?

— Везде! Под нашими ногами, например. Я имею в виду канализационную систему Нью-Йорка, протяженность которой составляет сотни километров! Могу еще добавить, что…

Пегги повесила трубку и набрала другой номер.

— Мой чек еще у тебя? — спросила она тоном, не предвещающим ничего хорошего.

— Ты привезла Чарлен? — вопросом на вопрос ответил Джереми, голос которого звучал слишком уж миролюбиво и добродушно.

— Да. Где мой чек?

— Чарлен с тобой?

— Да! — сорвалась на крик Пегги. — Да!

— Отлично. Никуда не уходи. Я буду через десять минут.

Обругать этого хама ей, к сожалению, не удалось. Он успел вовремя отключиться.

Пегги металась по комнате не находя себе места. Тогда она налила приличную порцию виски и залпом осушила стакан. Она чуть было не позвонила Нат, но вовремя вспомнила о последней ссоре с подругой.

Глупее ситуации не придумаешь. Кто может позволить себе потерять камень в полмиллиона долларов? Кто ей возместит потерю? Ага, Джереми! Ведь в Грецию она отправилась не по своей воле, а по настоянию этих проклятых Балтиморов. Следовательно, и расходы должны взять на себя ее, так сказать, наниматели, включая и потерю бриллианта, что вполне можно отнести к производственным издержкам. Поэтому с Джереми она возьмет не два, а два с половиной миллиона долларов. Только и всего. И наплевать, поверит он ей или нет, а денежки ему придется выложить. Потом можно позвонить Арчибальду, подписать контракт и назначить день их свадьбы.

В эту минуту раздался звонок в дверь. Явился Джереми.

— Браво, дорогая! Ты ее действительно привезла. От имени всей семьи я тебя…

— Деньги!

— Не нервничай. Получишь!

— Чек уже в моем банке?

— Нет, но скоро будет там.

— Ах, скоро! — взвизгнула Пегги. — Ты принимаешь меня за идиотку?

— Нет, нет. Не говори так.

— О наших условиях ты уже забыл?

— Что ты, нет.

— Я свои обязательства выполнила. Выкладывай чек!

— Да получишь ты его, и очень скоро.

Во взгляде Джереми, когда он произносил эти слова, не было обычной угрозы. Их неясный блеск, который у любого другого человека сошел бы за юмор, насторожил Пегги. Значит, милый «родственничек» готовит ей или уже сделал какую-то пакость. Что ж, придется изменить тактику.

— Джереми, мне вовсе не хочется, чтобы между нами возникли какие бы то ни было недоразумения. Ведь в Европу за Чарлен меня отправил ты, боясь, что поступок моей дочери поставит под удар твоего дерьмового кандидата. Верно?

Джереми утвердительно кивнул.

— Я привезла ее домой. В обмен на это ты должен был мне выплатить два миллиона долларов. Правильно?

— Ну да.

— И еще одна деталь: по твоей просьбе я обязалась повременить с замужеством, которое положило бы конец всем моим финансовым затруднениям. Из лучших, разумеется, побуждений. Семья, государственные интересы, президентство!.. Ты все так же согласен со мной?

Он снова энергично кивнул.

— Но есть одна маленькая неувязочка. У меня были непредвиденные расходы.

— Сколько?

— Полмиллиона.

Джереми лишь поднял бровь.

— Счетов не видно, поэтому позволю вопрос: на что они потрачены?

— У меня нет желания об этом говорить. Просто поверь на слово!

Он совершил ошибку, не сумев скрыть иронической усмешки. Пегги смерила его взглядом.

— Что-то не так?

— Да нет, ничего.

— Тогда тебе придется добавить эти полмиллиона к двум обещанным ранее. А взамен получишь свою расписку. Теперь мой вопрос: у тебя есть эти деньги? Да, черт побери, или нет?

У Джереми чуть не сорвалось с языка — «нет!», но он сдержался и с притворным сочувствием произнес:

— Пегги, ты еще не пришла в себя после утомительной поездки. Отдохни, успокойся, а позже вернемся к нашим делам.

Так, понятно. Этот ублюдок попросту издевается над ней! А в памяти одно за другим возникали и исчезали видения недавнего прошлого — светлые, согревающие душу, и грозные, леденящие сердце: сначала неизведанное дотоле наслаждение на дне моря, потом холод морга, взорвавшееся вторично тело Квика, отчаяние дочери, бриллиант, исчезнувший навсегда в стоках огромного города… Да еще этот изнеженный идиот, издевающийся над ней.

— В последний раз спрашиваю: да, черт побери, или нет?

— Ну Пегги! Немножко терпения…

Джереми улыбался прямо как невинное дитя. Пеги схватила трубку, отлично зная, что он только и ждет этого движения, которое сам и спровоцировал, но остановиться уже не могла.

— Мистера Найта, пожалуйста…

В ответ старческий женский голос надменно, как показалось Пегги, проскрежетал:

— Кто его спрашивает?

— Пегги Сатрапулос.

— Хозяин в отъезде.

Больше она не успела ни спросить, ни сказать. Раздались короткие, злые гудки: трубку повесили. Но Джереми не должен был этого заметить, и Пегги продолжала говорить с воображаемым собеседником:

— Хорошо. Пусть он мне позвонит через час…

Но попался ли Джереми на ее обман? Нет, конечно. Пегги поняла это, как только он открыл рот.

— Что-нибудь не так? — спросил он заискивающим, неискренним тоном.

Ответа не последовало. И тогда он нанес удар.

— Благодарю за предоставленную отсрочку. Извини, но тебе сразу следовало проверить, признан ли долг моим банком. К тому же я не совсем уверен, что правильно указал сроки платежа. Все произошло так быстро…

Сейчас она, похоже, вцепится ему в горло или каким-либо другим образом покажет, что смирилась. Видел бы Белиджан, как он уделал строптивую шлюху! Но Пегги не доставила ему этой радости, и Джереми мысленно оценил выдержку бывшей невестки.

Невозмутимо щелкнув зажигалкой, Пегги выпустила из ноздрей тонкую струйку дыма и задумчиво взглянула на сияющего самодовольством мерзавца.

— Джереми…

— Что? — спросил тот, смущенный неподвижностью ее спокойного взгляда.

— Давай заключим пари.

— Такими глупостями я не занимаюсь.

— И все-таки не упирайся. У тебя, дорогой, нет выбора. Итак, я торжественно заявляю, что завтра, еще до восхода солнца, ты приползешь сюда и станешь умолять меня принять твой чек.

Он решился позволить себе покровительственный смешок, хотя ее потрясающая наглость сразу испортила ему настроение.

— Ох, Пегги, Пегги! Ну будь же благоразумной.

Она глубоко затянулась.

— И поскольку ты не сдержал слова, я решила тебя наказать. Ставка возросла: принесешь три миллиона. Понятно?

«Уж не сошла ли она с ума»? — подумалось Джереми, но он храбро продолжал:

— За такую цену, я предполагаю, твой шантаж будет включать как минимум то, что ты прогуляешься обнаженной на лошади в Центральном парке?

Пегги, казалось, была сама любезность, когда сладким голоском прощебетала:

— Я сделаю хуже.

Джереми, чуть паясничая, сокрушенно развел руками, склонил голову и вышел. А Пегги снова набрала номер Арчибальда.

— Я миссис Сатрапулос. Это вы мне только что отвечали?

— Да.

— Так в чем же дело?

— Я вам сказала…

— Называйте меня — «миссис»! И прежде всего, кто вы такая?

— Экономка, миссис Сатрапулос.

— Где мистер Найт?

— Уехал.

— И когда вернется?

— Он будет отсутствовать очень долго… миссис. Мне кажется, что хозяин вообще не собирается сюда возвращаться.

Пегги тихо опустила трубку на рычаг.

Чем же им удалось вызвать такой страх у Арчибальда? Ведь он принадлежал к тем людям, которые готовы были скорее умереть, чем позволить себя запугать. Итак, в обозримом будущем у нее оставалась в руках лишь одна козырная карта. Одна-единственная.

И она набрала новый номер. Удача ей улыбнулась: абонент на краю света оказался на месте.

— Вы узнаете меня?

— Разве можно забыть ваш голос?

— Помните, однажды в небе вы мне что-то пообещали.

— Да.

— Неужели вспомнили?

— О, конечно, конечно.

— Вы мне нужны.

— Что я должен сделать?

— Завтра пообедать со мной.

— Где вы сейчас?

— В Нью-Йорке.

— Я прилечу.

— Жду вас у «Пьера» в половине первого.

— Буду непременно.

Победная улыбка озарила лицо Пегги. Теперь Джереми получит свое. В зубах принесет чек!

В час дня Джереми отправился пообедать в маленький французский ресторанчик, разместившийся в подвале на Восьмой авеню. Сюда он иногда заглядывал, если был не один, зная, что ничем не рискует. Его знакомые в такие забегаловки не заглядывали. За его столиком сидела совершенно пьяная женщина. Естественно, он время от времени появлялся на публике с весьма респектабельными особами женского пола, у него была и жена. Но это для престижа! А сексуальное удовольствие, по причинам, в которых Джереми и сам не мог разобраться, он испытывал лишь с вульгарными самками, чьи умственные способности оставляли желать лучшего.

С Лили ему здорово повезло. Достаточно было открыть рот и произнести хотя бы слово, неважно какое, или просто сказать «а», как эта кретинка начинала ржать так, что на нее все оборачивались.

Вот и сейчас в ответ на просьбу передать соль она прыснула со смеху. И вдруг распахнулась маленькая застекленная дверь, прикрытая занавеской из ситца в красно-белую клетку. Вошел Белиджан. Когда его глаза привыкли к царившей в зале полутьме, он заметил Джереми. Тот сидел к нему спиной и опомниться не успел, как сильная рука вытащила его из-за стола.

— Иди за мной!

От неожиданности Джереми чуть не подавился куском селедки, который он в эту минуту отправлял в рот, и, не успев его прожевать, уже оказался в черном лимузине с затемненными стеклами. Ничего еще толком не соображая, он тупо уставился в окно, стараясь справиться с этой проклятой селедкой, и увидел бежавшую по тротуару Лили с салфеткой в руке. Ее грудь подпрыгивала в такт движениям. Она орала так громко, что перекрывала уличный шум. Белиджан схватил его за лацкан пиджака.

— Очнись же, черт побери! Я знал, что это случится! Ты заплатил ей?

Джереми отрицательно покачал головой.

— Идиот! Из-за твоих штучек мы потеряем все! Прощай Белый дом и все остальное. Ты хоть знаешь, где она сейчас?

Не добившись ответа, Белиджан вне себя от злости рявкнул:

— Сидит в ресторане «Пьер».

— Ну и что? — пробормотал Джереми, которому удалось наконец проглотить недожеванный кусок.

— Как «что»? Догадайся, с кем?

— Откуда я знаю?

— Тогда скажи: кто наши самые многочисленные избиратели в Нью-Йорке?

— Евреи…

— Браво! А кто хочет стереть Израиль с лица земли?

— Арабы.

Джереми, понимая, что выглядит полным дураком, растерялся. Разозлившись на себя, на издевательские вопросы Белиджана, он готов был возмутиться, потребовать объяснений, но тот опередил его.

— Что ж, ты выиграл! Пегги в этот момент обедает со Слиманом Бен Слиманом! Она нас поимела! Понимаешь? Полудохлый старец на крайний случай — это мелочь по сравнению с тем, что нас ожидает. Этот араб, как тебе известно, финансирует и вооружает всех палестинских экстремистов! Ресторан уже штурмуют репортеры. Их там не менее двухсот. Теперь жди появления фотографий в вечерних выпусках. А комментарии! Нам — конец!

Джереми был так ошарашен услышанным, что не думая выпалил:

— И что ты собираешься делать?

— Ничего! Остается только пустить себе пулю в лоб. Но, разумеется, после того как я всажу в тебя не меньше двенадцати. Вот что я сделаю.

Он наклонился к шоферу и рявкнул:

— Пошевеливайся! Быстрее!

— Куда мы все-таки едем? — пробормотал Джереми.

Но Белиджан грубо оборвал его:

— У тебя с собой чековая книжка?

— Да.

— Выписывай чек на два миллиона на имя Пегги! Немедленно!

— Ты сошел с ума! У меня нет такой суммы в банке!

— Мне на это наплевать! — Белиджан гневным жестом откинул пюпитр из орехового дерева, встроенный в спинку переднего сиденья. — Пиши!

— Бели! Опомнись! Ты еще не все знаешь.

Лицо Белиджана окаменело.

— Не все? Как это — не все?

Джереми замолчал, потом, собравшись с духом, запинаясь произнес:

— Послушай… Мы с ней вчера вечером виделись. У нее были непредвиденные расходы…

— Сколько?

— Пятьсот тысяч долларов.

— Ого! Значит, ты ей должен два с половиной миллиона!

— Немного больше.

— А ну выкладывай все! Говори или я… я…

Белиджан был так разъярен, что с ходу не смог найти подходящей угрозы, и его слова повисли в воздухе. Джереми схватил его за руки, как бы умоляя выслушать.

— Она теперь требует три миллиона.

Белиджан схватился за голову, бессильно откинувшись на спинку сиденья.

Джереми выглянул. Машина подъезжала к ресторану.

— Видишь ли, — начал было он, но Белиджан вцепился в него и сильно встряхнул.

— Выписывай!

— Я тебе повторяю, что…

— Пиши, или я разобью твою дурацкую башку! И ради всех святых, не пропусти ни единого слова из того, что я сейчас скажу.

Он задыхался от гнева, и, когда говорил, из его ноздрей вырывался сиплый свист.

— Я попробую, постараюсь в последний раз — запомни: в последний раз! — спасти положение. Мы сейчас войдем в этот проклятый ресторан. Ты и я. Вместе. Пойдем прямо к их столику… Ты должен вести себя так, словно опоздал на эту встречу.

— Но у меня не запланирована встреча! — взбунтовался Джереми.

Белиджан посмотрел на него с нескрываемым презрением.

— Ты обнимешь Пегги как лучшую подругу. Поздороваешься с Бен Слиманом. Что-нибудь закажем. Своим присутствием мы превратим эту скандальную свиданку в политическое событие особой важности. Глава демократов берет на себя инициативу обсудить проблемы мирного урегулирования конфликта на Ближнем Востоке с лидером арабских сил, который прибыл в Нью-Йорк на встречу с Джереми Балтимором, политической надеждой страны. Усек, кретин? Это все я сейчас расскажу репортерам!

— Но Пегги… Она меня пошлет!

— Нет, идиот! Ибо, прижав ее к своей груди, ты незаметно сунешь этой мерзавке чек. Выписывай живее! И — вперед!

— Бели! Ты прекрасно знаешь, что мама…

— Плевал я на твою маму!

— Банк…

— Дерьмо твой банк! Дом еще принадлежит тебе?

— Но…

— Сколько он стоит?

— Семь… восемь миллионов.

— Заложи его! Выкручивайся как хочешь, но подпиши! Быстро, они уже здесь.

Джереми торопливо поставил подпись. Распахнулась дверца. Белиджан и он вышли навстречу окружившим лимузин репортерам с торжественно-сосредоточенными лицами, как и подобает государственным мужам, вершителям международной политики. Отпуская на ходу шуточки, Белиджан двинулся вслед за Джереми к столику Пегги. Она встретила непрошенных визитеров так естественно, словно ждала их со дня своего появления на свет. Джереми заключил ее в объятия, прижал к себе и сунул ей в руку чек. Пальцы Пегги хищно сжались, скрывая вожделенную бумагу от посторонних глаз. На ухо она ему едва слышно шепнула:

— Три?

Подставляя ей для поцелуя щеку, Джереми так же тихо ответил:

— Три.

Только тогда Пегги представила прибывших ошарашенному Бен Слиману, который изо всех сил старался казаться невозмутимым.

— Что происходит? — Пегги и сама была удивлена. — Ничего не понимаю, — тихо прошептала она ему.

На лице Слимана Бен Слимана застыла дежурная улыбка, а Белиджан, бросив пару ничего не значащих фраз, поднялся, увлекая репортеров в другой конец зала и на ходу отвечая на вопросы, которые сыпались со всех сторон. Джереми, продолжая игру, наполнил бокалы шампанским и провозгласил тост:

— За вас… За арабский мир!

Но Бен Слиман не сделал и движения.

— Я не употребляю спиртного, — холодно отказался он.

Эпилог

Гирлянды, стоики с закусками, цветы, оркестранты и певцы, сменяющие друг друга, нацеленные на огромное электронное табло телевизионные камеры — так выглядел в ночь с 1 на 2 ноября громадный бальный зал отеля «Уолдорф», где собрались не менее двух тысяч приглашенных, чтобы напрямую принять участие в выборах нового президента. Сюда поступали данные из всех штатов, и комментаторы, поднимаясь на подиум, здесь же давали оценку результатам голосования. Демократы не набрали и половины необходимых для победы голосов.

Имя человека, которого консерваторы назвали единственным кандидатом, стало известно 18 августа. А в сентябре он и лидер демократов Джонни О'Брейн начали изнурительное предвыборное турне по стране. Марширующие в военной форме девицы, сотни встреч, тысячи рукопожатий не оставили бы, наверное, никаких воспоминаний, если бы не вкус пыли, не покрасневшие от недосыпания глаза.

— Кто хочет обнять будущего президента? — Крупный подвыпивший мужчина лет пятидесяти в куртке цвета зеленого яблока схватил высокого молодого человека за руку и поднял ее. А тот, смущенно улыбаясь, пытался освободиться.

— Майкл Балтимор! — орал толстяк.

Большинству поддерживающих демократов избирателей странная кандидатура Джонни О'Брейна казалась всего-навсего недоразумением, свои надежды они связывали с кланом Балтиморов, с именами двух молодых отпрысков этого рода — Майклом и Кристофером, которым с рождения было уготовано судьбой вести дела государства.

Майкл пробрался к брату, окруженному толпой почитателей, наперебой втолковывающих ему, какой линии поведения держаться, как только он окажется в Белом доме.

— Крис!

Высокие, голубоглазые, стройные, братья были поразительно похожи друг на друга. Утонченность их внешнего облика, безукоризненность манер, уверенность в себе — все это они получили в наследство от трех поколений клана. К этому следовало добавить и балтиморовские миллиарды. Валяйся они в лохмотьях на свалке мертвецки пьяными, любой таксист обошелся бы с ними в высшей степени предупредительно и отвез бы прямиком в «Риц», не спрашивая адреса. Такие парни могли жить только в таком месте.

— Где мама?

— Не знаю. Потерялась.

— А Чарлен?

— Не видел.

— Посмотри, кто идет!

Худой и угрюмый мужчина горящими глазами окинул юношей.

— Джованни! Как дела?

— Плохо. Ваша мама меня покидает.

Иронически-сочувственная усмешка тронула губы Майкла.

— А что это меняет? Она, похоже, не так уж часто появлялась у вас.

Джованни Аттилио подавил улыбку.

— Честно говоря, всего трижды за десять месяцев.

Он меланхолически кивнул братьям и удалился вышагивая, как аист. Но тут перед ним вырос взволнованный Аморе Додино.

— Ты уже знаешь?

— Что?

— Ну, о Пегги.

— Что с ней?

Додино, как обычно, лишь только становился хранителем какой-нибудь тайны, смаковал эту новость на губах.

— Она выходит замуж!

— Вот как?

— Да! А знаешь за кого? — он наклонился к Аттилио и возбужденно прошептал ему на ухо имя очередного претендента на руку Вдовы. Модельер дернулся так, словно его укусил скорпион.

— Не может быть!

— Вот. Даже ты потрясен. А представляешь, какой шум поднимет пресса! Хм… галстучек у тебя очень даже неплох. Твоя модель?

Но тут Аморе увидел, что Аттилио больше его не слушает. Его неподвижный, горящий взгляд был устремлен на нечто находившееся за спиной Додино. Тот резко обернулся и протестующе воскликнул:

— Нет, нет! Я первым его увидел! Это нечестно с твоей стороны.

Предметом, так заинтересовавшим обоих приятелей, оказался парень с потрясающей мускулатурой, который изображал статую атлета на фоне темно-красного полотнища. С минуту Аттилио молчал, стараясь унять биение сердца, потом сказал примирительно:

— Хорошо. Но после… после приведи его ко мне. Обещаешь? Я хотел бы его одеть!

— Одеть?! — В тоне Аморе прозвучала едва уловимая ирония.

Он кивнул, соглашаясь на просьбу Джованни, и торопливо зашагал по направлению к «статуе». Покинутый всеми, Аттилио стал угрюмо проталкиваться к подиуму, рассекая толпу. В проходе, образованном охраной, появилась старая дама в длинном белом платье. Она держалась очень прямо, гордо подняв голову. Публика, расступившаяся перед ней, стала скандировать:

— Вирджиния, фото! Вирджиния, фото!

В одно мгновение Пегги оказалась рядом с Вирджинией Балтимор, к ней пристроился Джереми, обнимая за плечи Майкла и Кристофера. Пегги, продолжая улыбаться, еле слышно скомандовала Майклу:

— Найди сестру! Быстро!

Тот растворился в бурлящей толпе, направляясь туда, где видел Чарлен час назад. Он нашел сестру на том же месте. Возле нее вертелся какой-то репортер в очках, а она со скучающим видом отвечала на его вопросы.

— Лон! Торопись! Фото для потомков!

Он взял ее за руку. Лон не хотелось идти, но она позволила себя увести.

— Улыбнись! — приказала Пегги, чьи губы не переставали улыбаться.

Лон послушно приподняла уголки рта.

— Потрясающе! — выкрикивали со всех сторон суетящиеся фоторепортеры. Эта непринужденно расположившаяся группа казалась идеальным воплощением успеха, солидарности, радости жизни. Одной рукой Джереми нежно прижимал к себе мать, другая с такой же любовью обнимала плечи Пегги. А сияющая Вдова в свою очередь приобняла сыновей. Чарлен, которая не знала, куда ей пристроиться, стала позади матери, и на фотографиях, появившихся в газетах на следующий день, были видны лишь кончик ее носа, прямая линия бровей и каштановая шевелюра.

— Балтимор! Балтимор! — скандировала толпа.

На подиуме ведущей вдруг закричал:

— Дамы! Господа! Прошу вас! Мы только что получили последний голос! Голос Вирджинии!

В зале воцарилось молчание.

— Я уполномочен объявить вам имя нового президента Соединенных Штатов!..

Соцветие Балтиморов неподвижно застыло, но их руки непроизвольно разомкнулись.

Вирджиния, стоя с непроницаемым видом, неслышно пробормотала самой себе:

— В любом случае, тот или другой — все равно дурак!

На лице Пегги, которая на секунду потеряла контроль над своими лицевыми мускулами, снова засияла ее неотразимая улыбка. Джереми тоже улыбался, но у него это больше походило на гримасу. Лон тихо, незаметно отделилась от живой картины и очнулась лишь тогда, когда вновь оказалась рядом с очкариком-репортером.

— Простите, мисс Балтимор, — тараторил он. — Я взволнован! Это ведь счастье — принадлежать к такой семье, как ваша.

Лон смерила его взглядом огромных желтоватых глаз, лишенных всякого выражения, и, ничего не ответив, ушла. За ее спиной раздался рев тысяч голосов, приветствующих нового президента.