Вдребезги

08

Показ устроили в одном из залов – в доме Сары их было по сто штук на каждом этаже. Почти всех гостей Майкл уже знал в лицо и по именам. Тут была Глория, та самая, что любила ввернуть невпопад: «Он умолял меня, но я отказала». Она каждый раз отказывала разным людям: режиссёрам, продюсерам, музыкантам. Майкл гадал, дойдёт ли когда-нибудь до отказа разносчику пиццы. Тут была зеленоглазая Кэти, которая не отстёгивалась от Сары и дышала ей в вырез блузки. Мулатка Нтомбе с копной выбеленных пружинистых волос, тихая и злая, как килограмм пластита. Гарри и Эндрю, которые вечно ходили парой и выглядели совершенно обыкновенными студентами до тех пор, пока Майкл не увидел, как они небрежно обмениваются поцелуями.

Геев вблизи Майкл никогда раньше не видел. Естественно, он знал и про Фредди Меркьюри, и про Элтона Джона, но вот так, чтоб в обычной жизни, прямо перед собой, – это был сюрприз. Бран, наверное, увидев такое, пулей вылетел бы из этого дома. Майкл остался. Нервы у него были не в пример крепче.

Тогда он впервые почувствовал любопытство.

Удивился ему, будто вместо пары фунтов нашёл в кармане австралийские баксы: непонятно, откуда они взялись и что с ними делать. Выкинул любопытство из головы, но оно вернулось, как бумеранг, и хрястнуло по затылку.

Как это бывает, если целуешь не девчонку, а такого же, как ты сам? Когда гладишь не мягкую грудь, а плотные мышцы?.. Когда узкие бёдра, твёрдые губы, когда, в конце концов, чужой член под рукой?..

Умозрительное заключение было коротким: херня какая-то.

Зал был почти как в кинотеатре, разве что билетов на входе не требовали. От стены до стены по широкой дуге рядами стояли диванчики. Сара рассаживала гостей – оказалось, была целая морока с тем, что кто-то предпочитал сидеть дальше к экрану, кто-то ближе, а кто-то друг друга на дух не выносил.

– Майк, слушай, – Сара схватила его за рукав. – Я хотела посадить тебя с собой, но тогда Гарольд окажется рядом с Памелой, и они подерутся, как только погасят свет. Я перетасовала кое-что, тебе придётся сидеть на заднем ряду с Джеймсом. Обещаешь вести себя прилично?

– В каком смысле? – удивился Майкл.

– В смысле не бей его по лицу, – она загнанно посмотрела на него. – В каком же ещё? Иди, – Сара подтолкнула его к заднему ряду.

Купидончик выглядел, как всегда – будто ещё не остыла та швейная машинка, на которой ему отстрочили рубашку и брюки. По случаю премьеры Майкл тоже постарался приодеться и даже сменил джинсы на тёмно-синие слаксы.

– Привет, – вполголоса сказал он, усаживаясь рядом.

– Привет, – Джеймс улыбнулся, будто присутствие Майкла должно было скрасить ему скучный вечер.

Диван был широким, их разделяло фута полтора, если не больше. Майкл снял мотоциклетку, бросил на сиденье. С потолка развернули экран. Арджун – молодой режиссёр-индус, обаятельный, даже несмотря на шнобель в пол-лица – толкнул короткую речь про современное искусство, про визуальный язык образов, про что-то ещё такими словами, которых Майкл и не слышал ни разу – экстраполяция гуманистических идей, превалирование формы над содержанием, экзистенци… блядь.

– Так чё мы смотрим-то? – хотя фильм ещё не начался, Майкл по привычке говорил негромко. Он ненавидел, когда в кинотеатре кто-то мешает своим вяканьем, и сам старался не портить другим просмотр. – Можешь перевести, чё он говорит?

Джеймсу пришлось наклониться ближе, чтобы ответить.

– Какой-то артхаус.

– Ясно. Если вдруг это ужасы, можешь хватать меня за руку.

– Если это ужасы, я не стану смотреть и уйду, – улыбнулся Джеймс. – Но спасибо.

Из проектора над головами в экран ударил луч света, люстры медленно угасли, прямо как в настоящем кинотеатре. Майкл уселся поудобнее. Нащупал телефон в кармане, проверил, выключил ли звук. Переложил куртку между собой и Купидончиком, чтобы та была под рукой на случай, если тот решит сбежать и придётся быстро и тихо валить за ним.

Начало было занудным. Кто-то куда-то шёл. Видны были только ноги в ярко-оранжевых ботинках и булыжная мостовая. Первые полминуты Майкл был даже заинтригован, но потом ноги внезапно исчезли и появился рыжий кот. Он смотрел с экрана прямо в глаза и хрипло мяукал. Потом появился аквариум с золотой рыбкой. На моменте с доменной печью Майкл потерял ход мысли.

Он продолжал пялиться на экран, как на скринсейвер. У Томми в пабе был компьютер, где тот вёл свою бухгалтерию. Он откуда-то достал себе неземной красоты заставку: ручей с каменистым дном, где лежали раскрытые карманные часы. На циферблате были точёные римские цифры. Вокруг по воде медленно плавали осенние листочки. И музычка там была ужасно успокаивающая. Этот фильм, видать, был того же типа, что и скринсейвер у Томми – смысла нет, но красиво.

Майкл откинулся на спинку дивана. Поискал, куда бы пристроить руку, сунул под куртку. Краем глаза заметил движение рядом с собой. Боковое зрение у него было отличным – когда всерьёз увлекаешься мотоциклами, иначе и быть не может. Либо учишься видеть каждую мелочь, либо однажды влетаешь под чужие колёса.

Майкл покосился на Купидончика. Тот сидел в расслабленной позе, нога на ногу, одна рука – на колене, вторая…

Вторая тихо скользнула в сторону и коснулась его пальцев под курткой.

Майкл мгновенно вспотел.

Так, бля. Вот это что сейчас было?

Случайность?.. Может быть, и случайность. Бывает, люди иногда сталкиваются плечами, коленями, руками – без умысла, просто так.

А если нет?..

Он тихо выдохнул. Обежал глазами головы сидящих впереди – никому не было до них дела. Сбоку в темноте кто-то еле слышно целовался. Рука Джеймса лежала рядом, спокойная, тёплая.

«А давай, – шепнуло вдруг любопытство. – Никто не узнает».

В животе завязался холодный узел. Чего давай?.. Чего не узнает?..

Осторожным Майкл не был никогда. Ни осторожным, сука, ни умным.

Был бы осторожным – собирал бы пазлы, а не ломал ноги на мотокроссе.

Был бы умным – сидел бы сейчас ровно, держа мимику.

Майкл прошёлся большим пальцем по коротким ногтям – гладкие, как зеркало, полирует он их, что ли?.. Ни зазубрин, ни заусенцев. Нежные, как у девчонки.

Пальцы вздрогнули, шевельнулись в ответ.

Майкл замер. Слинять хочет?.. А вдруг… Вдруг всё же случайность?.. Вдруг он всё не так понял?.. Вот позорище будет, а…

Он прошёлся пальцем по краю ладони Джеймса, мол, не бойся, я не кусаюсь. Я ж не обижу. Нравишься ты мне, кудряшка.

Джеймс приподнял ладонь, подставляясь под ласку: и ты мне.

Майкл погладил смелее, разом дурея от того, как тот выгнул запястье навстречу. Накрыл его ладонь, надавил, прижимая к сиденью – чужие пальцы тут же сжались в кулак, подобрались, будто улитка спрятала рожки.

Твою мать!.. Тихо… Спокойно…

Майкл разжал хватку, снова коснулся, нежно пересчитал костяшки пальцев: ну прости, я сглупил. Я всё понял, видишь? Я быстро учусь. Ну поспешил, не сердись, давай ещё раз…

Он погладил мизинец, подцепил, потянул на себя – и пальцы раскрылись. Джеймс повернул руку ладонью вверх, прижался ответной лаской. Волоски на руках встали дыбом, Майкл проглотил стон. Ладонь у самого была широкая, горячая, в мозолях от работы. А у Джеймса кожа – нежная, чуть ли не шёлковая. Не поцарапать бы своими лапищами.

Сердце колотилось так, что казалось – сейчас все услышат.

Майкл сидел, боясь повернуть голову. Джеймс тоже не двигался. Отсветы от экрана ложились на лицо, но что там происходило на нём, Майкл не видел.

Он сплёл пальцы в замок, сжал, отпустил. Джеймс поймал его руку в обратном движении, прильнул к ней, влился в горсть, царапнул ногтями.

Майкл дышал через рот, от необходимости молчать в лёгких горело, как от дыма. Он всегда любил секс погромче, но тут чёрта с два даже пискнешь, и он сидел, глотая воздух, как та золотая рыбка с экрана.

Джеймс тёрся о его пальцы, переплетался с ними, прижимаясь ладонью к ладони. Захватил его большой палец в кулак, будто член, прошёлся по нему вверх-вниз от основания до самого ногтя.

От прилива крови у Майкла заложило уши и потемнело в глазах. Если б не сидел – упал бы. Резко двинулся в твёрдом кольце тонких пальцев, Джеймс ещё теснее сжал их, потёр подушечку большого пальца на самой верхушке.

Майкл незаметно переложил свободную руку, накрыл через штанину свой член – тот был как каменный. Прижал руку Джеймса к дивану всей пятернёй, пригладил, прошёлся по всей длине пальцев, раздвинул указательный и средний, будто ноги, прикоснулся к нежной перепонке между пальцами.

Джеймс еле слышно всхлипнул. Майкл покосился на его лицо – тот сидел с закрытыми глазами, кусая губы. Майкл надавил костяшкой пальца на перепонку – Джеймс беззвучно раскрыл рот, запрокинул голову.

Ёбнуться можно было.

Майкл отвернулся.

Он гладил податливые пальцы, льнувшие к руке, и горел от неведомого желания взять их в рот. Облизать. Провести языком по каждому, пощекотать между ними, прикусить подушечку пальца, всосать сразу два до самой последней фаланги.

Хрена с два это была игра или невинная ласка, Майкл ритмично, сильно тёрся о его руку, Джеймс до боли сжимал его пальцы, хватал за запястье, царапался в ладонь.

Майкл держался за свой член, как за опору. Дышал так тихо, что сам не слышал себя. Лицо горело. А рядом – рядом сидели люди. Смотрели в экран. Шептались. Ничего не знали. Ничего не видели. Майкл уже сам почти ничего не видел.

Джеймс вдруг резко вдохнул, его пальцы растопырились в судороге, он схватился за Майкла, быстро, коротко сжал несколько раз. Напряжённая ладонь стала горячей и влажной, обмякла.

Он кончил. Твою мать. Твою мать, он кончил.

Джеймс жарко, расслабленно накрыл его пальцы. Майкл рефлекторно сдавил член сквозь штанину. От резкой судороги в животе качнулся вперёд, сцепил зубы. Выдохнуть смог, а вдохнуть – не получилось.

Переглянулись.

У Джеймса в темноте блестели глаза, искусанные губы припухли. Майкл погладил запястье: я тоже, слышишь?.. Я тоже.

Тот застенчиво улыбнулся, опустил взгляд: я понял…

До самых титров они сидели, не шевелясь, в обморочной темноте, поглаживая друг друга по пальцам. Когда начал зажигаться свет, переглянулись, разжали руки.

Стало шумно, все разом заговорили, обмениваясь впечатлениями. Майкл встал первым, вышел на балкон. Стрельнул у кого-то сигарету, затянулся во всю глубину лёгких. В чёрном небе, таком же пустом и сияющем, как он сам, пылали звёзды. Всё, что он знал о себе, только что рухнуло в бездну. Он курил, выпуская дым в холодный сентябрьский вечер. Лицо горело от ужаса.