Избранные романы. Книги 1-5

Глава 1

Он лежал в постели в каком-то незнакомом месте. Вокруг шепот, шорохи, мелькание белого. Непонятные приборы. Отдаленный рокот морского прибоя. Или это приливы и отливы крови, пульсирующей в висках?.. Он плыл — неизвестно куда. Открыть глаза было трудно, веки страшно отяжелели. Потом вдруг появился человек. Он шагал в лучах весеннего солнца. У него возникло ощущение, что где-то он уже видел этого человека. А потом вдруг понял: да это же он сам…

Аллен Стрэнд ступил в зеленую благоухающую прохладу Центрального парка. Шум Пятой авеню стих у него за спиной. Двигался он лениво и медленно, праздной походкой. По будням он не ходил, скорее бегал вприпрыжку, длинными скачками — высокая худощавая фигура, увенчанная небольшой головой. Длинный острый нос напоминал бушприт корабля, овеваемый океанскими ветрами. Крылья серо-стальных волос то вздымались, то опускались в такт неровной походке. Как-то раз его дочь Элеонор случайно столкнулась с ним на улице и потом часто говорила, что не хватало только волн, которые отец рассекал бы на своем пути, проплывая в потоке движения.

Он с удовольствием подумал, что сегодня вечером увидит Элеонор. У девочки наблюдательный глаз, и на язычок она тоже остра. И хотя реплики, которые юная особа отпускала за столом, вовсе не всегда были уничижительны, ее присутствие придавало семейным обедам ощущение балансирования на острие ножа. Ему страшно захотелось поскорее увидеть дочь. Шагая по тропинке, вдоль которой стояли скамейки, Стрэнд вдруг подумал, что без Элеонор семейный обед превратился бы в тоскливый, утомительный ритуал.

Утро выдалось серенькое, да к тому же еще и ветреное. Выходя из школы, он решил, что неплохо бы сейчас сесть на автобус и поехать в Музей современного искусства, почетным членом совета которого он являлся — тоже одна из его причуд, — и посмотреть перед обедом какой-нибудь фильм. Кажется, сегодня там показывают «Форт апачей». Прелестный пересказ наивного героического американского мифа, настоящее противоядие для любого скептика. Стрэнд уже видел картину пару раз, но она ему вовсе не наскучила — наоборот, он прикипел к этой незамысловатой истории всей душой. Как ребенок, который требует, чтобы на ночь ему непременно рассказывали одну и ту же сказку.

Но к полудню ветер немного стих, небо прояснилось, и Стрэнд решил пожертвовать фильмом ради одной из любимейших своих прогулок: пройти по парку несколько миль к западу, по дороге от школы, где он преподавал, к дому.

Трава пахла сильно и незатейливо, как за городом, свежая листва деревьев отсвечивала под майским солнцем бледно-лимонным. Он брел ленивой походкой зеваки. Остановился и, усмехаясь, понаблюдал, как пудель гоняет голубя. Потом какое-то время смотрел, как мальчишки играют в мяч. Полюбовался парочкой — красивым молодым человеком и миловидной девушкой. Те брели, мечтательно и заговорщицки улыбаясь, лица светились чувственным предвкушением. Они шли по тропинке навстречу ему, но не замечали, не видели его.

«Вот она, плоть мая, — подумал Стрэнд. — Да благословен будь Господь — за то, что подарил нам весну и эту пятницу!..» Он никогда не считал себя таким уж праведным христианином, но в этот день душа пела и взывала к благодарности.

Сегодня он свободен. Дела сделаны. Проверены все контрольные на тему «Последствия Гражданской войны». А работы по Аппоматтоксу[124] и Реконструкции[125] оставлены в столе. На протяжении целых двух дней дети, которых он учил, будут предоставлены сами себе, и никакой ответственности он за них не несет. Наверняка носятся сейчас по школьной площадке, играют. А может, проводят сексуальные эксперименты где-нибудь на чердаке или прячутся по подворотням и покуривают марихуану. Или же наполняют шприцы только что купленным героином — так, во всяком случае, утверждал тот толстяк в кепке-бейсболке, что постоянно торчал на углу неподалеку от здания школы.

Руки у Стрэнда были ничем не заняты. Он наклонился, подобрал с земли маленький круглый камешек и некоторое время нес его, вертя в пальцах и с наслаждением ощупывая нагретую солнцем гладкую жесткую поверхность.

Обед у них подают поздно, ждут, пока соберется вся семья. И он решил, что вполне может позволить себе свернуть с дорожки и задержаться у теннисных кортов. Там должна была играть сегодня его младшая дочь, Кэролайн. Девочка росла заядлой спортсменкой. Никаких там марихуан или героина, с удовлетворением подумал он, от души сочувствуя менее удачливым родителям. Нет, весна, выходные и погода явно настраивали на мирный и благородный лад.

Даже издалека Стрэнд сразу узнал Кэролайн — по манере двигаться. Она играла резко, напористо, слегка подпрыгивая, решительно бросалась на мяч. И еще ее отличала какая-то мальчишеская привычка запускать пальцы в коротко остриженные светлые волосы и приглаживать их — всякий раз, когда удавалось отыграть очко.

Стройная, довольно высокая для своего возраста девушка в теннисных шортах. Крепкие, хорошо развитые груди, широкие плечи, длинные стройные ноги, которые всегда привлекали внимание зрителей. Как заметил Стрэнд, ими в данный момент любовался какой-то зевака. Молодой человек, с которым играла Кэролайн, выглядел в сравнении с ней хрупким и худосочным.

О марихуане и героине не может быть и речи, подумал Стрэнд. А вот как насчет секса?.. Семнадцать лет, в наши-то дни… Он покачал головой. А чем, интересно, занимался он сам, когда ему было семнадцать? Да что там, даже меньше! А сколько лет было тем девчонкам, с которыми он проделывал все это?.. Уж лучше не вспоминать. Как бы там ни было, но вопросы полового воспитания находились в ведении матери Кэролайн. И он был совершенно уверен, что та справлялась. Сам он уже успел откровенно обсудить эту тему с сыном и, надо сказать, не заметил у того какого-либо отвращения, страха или нездорового интереса.

Несмотря на то что молодой человек, партнер Кэролайн, показался Стрэнду довольно хилым, бил он по мячу сильно, и обмены ударами были резкими и частыми. Стрэнд дождался, пока дочь не ответит на высокий пас сокрушительным смэшем, и крикнул: «Браво!». Кэролайн обернулась, увидела отца, приветственно махнула ракеткой, подошла к изгороди, за которой он стоял, и послала ему воздушный поцелуй. Щеки девушки раскраснелись, волосы взмокли от пота, но Стрэнд нашел, что выглядит дочь восхитительно. Хотя и заметил, какое напряженное и осунувшееся у нее лицо. От этого нос, который, увы, являл собой уменьшенную копию его собственного, казался еще более длинным и острым, чем обычно.

— Привет, пап! — улыбнулась девушка. — Он меня просто убивает, этот Стив!.. Эй, Стив! — крикнула она. — Иди, поздоровайся с моим отцом.

— Не хочу вам мешать, — сказал Стрэнд.

— Зато я хотя бы смогу перевести дух, — отозвалась Кэролайн. — Грех не воспользоваться.

Стив подошел к изгороди, откидывая прилипшие ко лбу волосы.

— Рад познакомиться, сэр, — вежливо произнес он. — Кэролайн говорила, вы были ее первым учителем по теннису.

— О, она начала обыгрывать меня уже с девяти лет! Теперь только наблюдаю, — ответил Стрэнд.

— Меня она тоже обыгрывает, — сказал Стив и грустно улыбнулся краешками губ.

— Только в те дни, когда ты пребываешь в глубочайшей депрессии, — заметила Кэролайн.

— Мне не нравится, когда ты говоришь такие вещи, Кэролайн! — огрызнулся молодой человек. — Просто иногда бывает трудно собраться, вот и все… И никакая это не депрессия.

— Да перестань ты! — Кэролайн дружески хлопнула его по плечу. — Я ж не имела в виду ничего такого особенного. Не говорила, что, проиграв сет, ты потом всю ночь рыдаешь в подушку. Пошутила, и ладно.

— Не хочу, чтобы у людей складывалось обо мне превратное впечатление, — упрямо продолжал юноша.

— Слишком уж ты чувствительный. Не стоит лишний раз это демонстрировать, — рассердилась Кэролайн. — Вообще-то он не всегда такой, пап, — добавила она. — Просто не любит, когда за ним наблюдают во время игры.

— Что ж, можно понять, — дипломатично согласился Стрэнд. — Я бы и сам продолжал играть в теннис, если бы можно было изобрести способ делать это в полной темноте. Ладно, мне, пожалуй, пора…

— Был очень рад познакомиться, сэр. — И юноша двинулся на свое место по ту сторону сетки, нервно теребя прилипшие к шее волосы.

— Ты уж извини его, па, — сказала Кэролайн. — У него было трудное детство.

— Однако это, похоже, ничуть не помешало ему освоить теннис, — заметил Стрэнд. — Интересно знать, повлияло ли на тебя трудное детство?

— Ну, папа! — Кэролайн отмахнулась ракеткой. — Перестань дразниться!

— Увидимся дома. Смотри, не очень опаздывай!

Еще какое-то время он смотрел, как молодые люди обмениваются ударами. Металлические ракетки так и сверкали в воздухе. Сам он в их возрасте не был столь силен и скор. Зато быстро читал, подумал он, направляясь к дому. Но медленно бегал… Каждому свое. У всякого свой талант и свой выбор. Впрочем, не важно. Он нашел, чем компенсировать быстроту движений.

Александр, управляющий домом, стоял, прислонившись к стене, возле стеклянной входной двери, и курил сигару. То был довольно светлый мулат с шапочкой коротко подстриженных седых волос. Улыбался он крайне редко. Впрочем, это можно было понять, если учесть, в каком районе находился их дом. Дальним своим концом улица выходила на взывавшую к респектабельности Коламбус-авеню, а здесь, под окнами, частенько завывали полицейские сирены.

— Добрый вечер, Александр, — поздоровался Стрэнд.

— Добрый вечер, мистер Стрэнд, — ответил тот, не вынимая изо рта сигары. Он был, наверное, последним человеком в Нью-Йорке, до сих пор носившим мундир времен Второй мировой. Словно для него эта война еще не кончилась, а просто перешла в некую иную фазу.

— Славный нынче выдался денек, верно? — Стрэнду нравился этот человек. Он не переставал восхищаться тем, как удавалось Александру содержать их старый, постройки 1910 года, дом в относительно приличном состоянии.

— Да, денек хоть куда, — ворчливо отозвался старик. — А чего еще ждать после такой сучьей зимы?.. Хотя хорошая погода — это ненадолго. Завтра обещали дождь. — Оптимизм, как и улыбчивость, не были присущи Александру. — Ваша хозяйка уже дома, — вдруг сообщил он. — И сынишка тоже… — Таким образом управляющий как бы давал понять, что следит за тем, кто входит в его дом и кто выходит. Он во всем любил порядок и записывал все посещения по дням, часам и минутам. Очевидно, это помогало свести к минимуму разного рода неприятные неожиданности.

— Спасибо, — ответил Стрэнд. На Пасху он подарил Александру двадцать пять долларов и бутылку виски «Уайлд Терки». Жена было запротестовала при виде такой расточительности, на что Стрэнд возразил: «Мы в долгу у этого человека. Он тот страж, который защищает нас от хаоса». Александр коротко поблагодарил Стрэнда, но отношения к жильцу, во всяком случае внешне, не изменил.

Открыв дверь в квартиру, Стрэнд услышал музыку — звуки фортепиано из гостиной и тихое треньканье электрогитары. Из кухни пахло чем-то страшно аппетитным и вкусным. Он улыбнулся — его ждали и готовились встретить должным образом. Игра на пианино объяснялась просто: Лесли давала очередной урок музыки. В свое время жена поступила в Джуллиард[126] с намерением стать профессиональной пианисткой. Выучилась и играла хорошо, но, очевидно, недостаточно хорошо для того, чтобы концертировать. Теперь же она давала частные уроки на дому и еще три раза в неделю преподавала историю музыки в соседней школе, внося тем самым существенный вклад в семейный бюджет. Из этих денег частично оплачивалось обучение Кэролайн. Если учесть постоянно растущую плату за жилье, то без заработков Лесли они вряд ли смогли бы позволить себе содержать эту квартиру в старом доме с просторными комнатами и высокими потолками.

Робкое бренчание гитары доносилось из-за закрытых дверей комнаты сына, Джимми. Мальчик унаследовал музыкальные способности от матери, чего нельзя было сказать о вкусах — их взгляды на достоинство того или иного композитора серьезно расходились.

Стрэнд не стал беспокоить музыкантов и направился в столовую. Звуки гитары сюда не проникали, зато он отчетливо слышал то игру ученика, то Лесли. Отличить было несложно, а исполняли они отрывок из этюда Шопена. По манере игры он тут же догадался, кто этот ученик: сценарист с телевидения, который почему-то питал особое пристрастие к Шопену. Заняться игрой на пианино этому человеку посоветовал психоаналитик — чтобы снять напряжение. Быть может, ему удалось снять это самое напряжение, подумал Стрэнд, прислушиваясь к аккордам, вот только бедняга Шопен ни чуточки от этого не выиграл.

Ученики к Лесли ходили самые разнообразные. К примеру, некий полицейский с очень хорошим слухом и корявыми, непослушными пальцами — бедняга посвящал музицированию все свободное время. Ходила тринадцатилетняя девочка, родители которой вообразили, что у нее талант. Их мнения Лесли не разделяла. Посещал уроки некий адвокат — он уверял, что с большей радостью готов бренчать на фортепиано в борделе, нежели выступать в суде. У Лесли брали уроки и несколько преподавателей музыки, когда хотели получше подготовиться к занятиям. Словом, работа у жены была живой и интересной, к тому же на дому.

Сам Стрэнд любил музыку и, когда мог себе это позволить, возил Лесли в оперу. И хотя звуки, доносившиеся из гостиной и комнаты Джимми, порой заставляли его морщиться, ему нравилось, что дом их почти всегда наполнен музыкой. А когда надо было поработать, он запирался в своей спальне, где стоял письменный стол.

Тихонько мурлыкая мелодию, которую сейчас исполняла жена для нервного сценариста, Стрэнд устроился за старинным круглым дубовым столом в столовой, стены которой украшали пейзажи, написанные Лесли в свободное время. Взял свежий выпуск «Нью-Йорк таймс», лежавший на столе. Вот она, судьба, подумал он и достал яблоко из вазы с фруктами, стоявшей посередине. Надкусив, начал проглядывать заголовки статей — Лесли всегда оставляла ему газету, поскольку утром у него просто не было времени дочитать ее до конца. Он сжевал уже половину яблока, когда звуки пианино стихли, двери между столовой и гостиной растворились. Вошла Лесли а следом за ней — сценарист. Стрэнд поднялся им навстречу.

— О, да ты уже дома! — Жена чмокнула его в щеку. — А я и не слышала, как ты вошел.

— Сидел и наслаждался концертом, — ответил Стрэнд. От жены исходил запах свежести. Длинные белокурые волосы, собранные в пучок на затылке, немного растрепались — она имела привычку энергично встряхивать головой во время игры. Как приятно приходить в дом, где тебя ждет такая славная женщина, подумал он. Он был ее преподавателем в старшем классе и, впервые увидев Лесли, скромно сидевшую в первом ряду, тут же подумал: вот на этой девушке я и женюсь. Школы в ту пору в Нью-Йорке были совсем не те, что теперь. Девушки носили платья и аккуратные прически, и никто не считал, что выглядеть скромно неуместно и глупо. Он узнал ее адрес и терпеливо ждал, пока девушка окончит школу. А потом вдруг заявился к ней домой — к изумлению Лесли и неудовольствию ее родителей, убежденных, что работа в школе — удел неудачников. Поженились они, когда Лесли окончила первый курс в Джуллиарде. Потом родилась Элеонор, и родители изменили мнение о нем — впрочем, не слишком кардинально. Как бы там ни было, теперь родители Лесли проживали в Палм-Спрингс, и он никогда не читал их писем к дочери.

— Надеюсь, мы не слишком вам помешали, — проговорил телевизионщик.

— О нет, напротив! — воскликнул Стрэнд. — У вас, надо сказать, очень неплохо получалось, мистер Кроувелл.

— Ну, вы, должно быть, имеете в виду игру жены, — возразил Кроувелл. Похоже, музыка ничуть не помогла ему снять стресс.

Стрэнд рассмеялся.

— Я всегда узнаю ее игру, мистер Кроувелл.

— Уверен в этом, — кивнул тот.

— Мы с мистером Кроувеллом собирались выпить по чашке чая, — сказала Лесли. — Ты будешь, Аллен?

— С удовольствием.

— Тогда извините меня, я на минутку. Чайник уже на плите. — И Лесли направилась в кухню. Стрэнд любовался ее стройной фигурой, изящным изгибом шеи, синей юбкой и белой простенькой блузкой, точь-в-точь такой, какие носят школьницы. Сильные крепкие ноги, светлые волосы — старшая дочь была очень похожа на Лесли.

— Замечательная женщина… — пробормотал Кроувелл. — У нее просто ангельское терпение.

— А вы женаты, мистер Кроувелл?

— Был. Дважды, — мрачно ответил тот. — И сейчас собираюсь, в третий раз. По уши увяз в алиментах.

У него было одутловатое измученное лицо, напоминавшее несвежую очищенную картофелину. Лесли говорила мужу, что этот человек придумывает трюки и смешные шутки для комедий положений. Судя по выражению лица Кроувелла, то была изматывающая профессия. Он брал уроки дважды в неделю и платил за полчаса занятий по двадцать долларов. Его мучения, по всей видимости, были не напрасными, особенно с тех пор, как он по пять раз на неделе стал бегать к психоаналитику. Вот она, модель современной американской экономики в действии, подумал Стрэнд. Построчная оплата, визиты к психоаналитику и алименты.

— Как-нибудь, — говорил тем временем Кроувелл, — нам с вами надо посидеть, выпить. И вы откроете мне секрет: как это мужчине удалось сохранить брак в наши дни и в таком возрасте.

— Понятия не имею! — с улыбкой отозвался Стрэнд. — Просто везение, наверное. А может быть, лень. Консервативное неприятие каких-либо перемен.

— Да… — недоверчиво протянул Кроувелл. Затем покосился на газету, лежавшую на столе. — Неужели вы все еще можете читать эти ужасные газеты?!

— Порочная привычка.

— Лично меня они просто с ума сводят!

— Садитесь, садитесь, — вмешалась Лесли. Она принесла из кухни поднос, на котором стояли чайный сервиз и блюдо с печеньем. Разлила чай — Стрэнд отметил, какая твердая у нее рука, — и стала предлагать печенье. Кроувелл печально покачал головой.

— Сижу на диете, — объяснил он. — Холестерин, давление. Масса болячек.

Стрэнд взял целую пригоршню печенья. Много он не пил, никогда не курил, но был страшным сладкоежкой. И несмотря на это, с двадцати лет не прибавил и фунта. Он заметил угрюмый взгляд гостя, устремленный на горку печенья. Кроувелл предпочитал чай с молоком, но, когда на его вопрос, обезжиренное ли это молоко, Лесли ответила «нет», решил выпить чай без молока и сахара.

Лесли, радушная хозяйка, исправно поддерживала беседу — спросила, нет ли у Кроувелла желания на время оставить Шопена и попробовать заняться Моцартом. Кроувелл ответил отрицательно. Нет, на его вкус, Моцарт был слишком уж самоуверенным типом.

— Однако конец его был трагичен, — напомнила Лесли. — Он умер таким молодым.

— Как бы там ни было, — заметил Кроувелл, — он всегда очень четко осознавал, что делает. В Шопене есть по крайней мере хоть какая-то меланхолия…

Лесли вздохнула.

— Как скажете, мистер Кроувелл. Тогда в следующий вторник продолжим работать над вальсом ми-бемоль мажор.

— Он у меня в голове, — сообщил Кроувелл. — Слышу ноту за нотой, все замечательно. А когда начинаю играть, почему-то не выходит.

— Практика, — тактично вставила Лесли. Голос у нее был мелодичный, низкий и напоминал тихий минорный аккорд. — Все получится, все придет.

— Вы это серьезно, миссис Стрэнд? — подозрительно спросил Кроувелл.

Лесли заколебалась.

— Нет, — ответила она наконец и улыбнулась.

Стрэнд, продолжая жевать печенье, тихо засмеялся. В конце концов Кроувелл не выдержал и тоже расхохотался.

Когда он ушел, Стрэнд помог жене отнести чайные чашки и блюдца на кухню. Когда Лесли стала надевать фартук, он подошел, обнял ее сзади и поцеловал в шею. А потом положил руку ей на грудь.

— Догадайся, чем мне хочется сейчас заняться? — спросил он.

— Тс-с!.. — шикнула на него Лесли. — Джимми дома. Сам знаешь, у него привычка входить без стука.

— Я же не сказал, что займусь. Я сказал, что мне очень хотелось бы заняться…

— Должно быть, ты в чем-то провинился, раз так обхаживаешь меня сегодня, — улыбнулась Лесли. — Или просто день выдался удачный?

— Да. Прекрасно погулял по парку. Кругом все зеленеет. — Он отпустил жену. — Видел, как Кэролайн играет в теннис.

— Ох уж эта девчонка! — вздохнула Лесли. — Скоро ножищи у нее будут как у штангиста!

— Не преувеличивай. Похоже, пока такой опасности не предвидится.

— И с кем же она играла? — спросила Лесли, помешивая соус в низенькой кастрюльке.

— Новенький, — ответил Стрэнд. — Вообще удар у него неплохой, но на первый взгляд мальчик показался мне слишком тощим.

— Надеюсь, ты не стал смущать парня и изображать сурового старого отца дочери-девицы?

— О чем это ты?! — воскликнул Стрэнд, хотя прекрасно понимал, что имеет в виду жена. После двадцати трех лет совместной жизни им удалось выработать определенные стандарты поведения — особенно в том, что касалось отношения к детям. Эмоциональная, наделенная широким кругозором Лесли частенько говорила мужу — порой с улыбкой, порой без оной, — что, несмотря на семилетнюю разницу в возрасте, их на самом деле отделяли друг от друга целых три поколения.

— Ты отлично знаешь, о чем, — сказала она. — Я помню, как ты однажды уставился на того несчастного молодого человека, с которым у Элеонор завязался роман. Да ребята превратились в сталагмиты, еще и порога не успев переступить!

— Они должны быть мне благодарны, — возразил Стрэнд, испытывая странное удовольствие от этого спора. — Я сразу дал понять, чем может кончиться их дальнейшая совместная жизнь. А ты сама-то помнишь, какой климат царил в твоем доме, когда я там впервые появился?

Лесли хихикнула.

— Полярный, — ответила она. — А знаешь, что мне больше всего тогда в тебе нравилось? То, что ты словно и не обращал на все это внимания. Но с другой стороны, тогда ты был уже достаточно взрослым…

— Это твой отец помешал мне по-настоящему повзрослеть.

— Что ж, — кивнула Лесли, — думаю, тебе это только на пользу пошло.

— Спасибо, дорогая. — Стрэнд отвесил ей шутливый поклон.

— В любом случае, раз Кэролайн решила поиграть с парнем, который представляет собой достойного соперника, так ли уж важно, как он выглядит и чем занимается вне корта?.. К тому же, кажется, я его знаю. Она вас познакомила?

— Парня зовут Стив. Очевидно, дочь решила, что фамилию называть не стоит.

— Стив… Да. Точно, Стив! Он как-то пару раз заходил днем. Очень славный мальчик.

Стрэнд вздохнул.

— Думаю, ты бы изменила мнение о прекрасной и невинной молодежи, если бы тебе, как мне, приходилось воевать с этими чертенятами по пять дней на неделе.

— Попроси, чтобы тебя перевели в более приличную школу, — сказала Лесли. — Я тебе тысячу раз говорила…

— Лучше скажи это Совету по вопросам образования. — Стрэнд взял еще одно печенье. — По их мнению, такого понятия, как приличная школа, просто не существует. К тому же мне нравится принимать вызов. Да каждый дурак может преподавать в Сент-Поле[127] или Экзетере.[128] — Сам он был вовсе не уверен, что дело обстоит именно так, но голос звучал убедительно.

— Ты позволяешь помыкать собой всем и каждому! — сказала Лесли и гневно тряхнула головой.

Стрэнд снова вздохнул. Ну вот, завела свою песню…

— Знаешь, — буркнул он, — готов поспорить, что жена герцога Веллингтона тоже считала, что он позволяет собой помыкать.

Лесли хихикнула.

— Как только ты начинаешь засыпать меня именами разных исторических личностей, я тут же теряюсь, — призналась она. — А ну, прочь из кухни! Мне надо сосредоточиться на приготовлении обеда.

— Кстати, запах просто божественный!.. Что там у нас?

— Пикката из телятины и пиццайола. Правда, оставь меня в покое. Хочу настроиться на итальянский лад.

Выходя в столовую, Стрэнд обернулся и заметил:

— Надо все же попробовать убедить Джимми, чтоб не врывался в комнаты без стука. Особенно по выходным.

— Он твой сын. Вот и убеди, — ответила Лесли. И жестом показала: вон отсюда!

«Что ж, — подумал Стрэнд, снова усевшись за стол и взяв газету, — одно совершенно ясно: нам с женой всегда есть о чем поговорить».

Он читал, когда в комнату ленивой, разболтанной походкой вошел Джимми. Босиком, в джинсах и майке, на шею спадает волна густых кудрявых черных волос — некое генетическое отступление от семейной традиции, где все поголовно рождались блондинами. Хотя нос у сына, несомненно, был отцовский.

— Привет, папашка. — Джимми плюхнулся в кресло. — Ну что? Совсем тебя тут заклевали?

— Ничего. Пока держусь, — ответил Стрэнд. Джимми был единственным в семье, кто называл его папашкой. Прищурившись, он посмотрел на сына. — А вот ты меня беспокоишь. Ты давно последний раз смотрелся в зеркало, а?

— Я выше этих мелких приступов тщеславия, — отмахнулся Джимми.

— Ты превратился в настоящий скелет. Люди могут подумать, что мы тебя не кормим. Кстати, ты ел что-нибудь сегодня?

— Да я только пару часов назад поднялся… Ничего, воздам должное мамочкиному обеду.

— А во сколько ты лег?

Джимми пожал плечами:

— Какая разница? В четыре, пять… Разве упомнишь?

— Иногда, Джимми, — заметил Стрэнд с оттенком иронии в голосе, — ты все же должен рассказывать старику, чем занимаешься до пяти часов утра.

— Искал новый звук, папашка, — ответил Джимми. — Я или играю, или просто слушаю музыку.

— Насколько мне известно, трансляция концертов из «Карнеги-холла» прекращается задолго до пяти утра.

Джимми захихикал, а потом поскреб пятерней под майкой.

— В этом году «Карнеги-холл» у нас не котируется. Ты разве не знаешь?

— У тебя круги под глазами, скоро они до самых плеч будут сползать.

— Девчонкам это жутко нравится, — отмахнулся Джимми. — Я похож на изможденного гения, так сказала мне одна на днях. Разве ты не хочешь, чтобы твой сын походил на изможденного гения?

— Знаешь, как-то не очень.

Джимми извлек из кармана джинсов измятую пачку сигарет, достал одну, закурил. Стрэнд с неодобрением наблюдал за тем, как сын вдохнул дым, а потом выпустил через ноздри. Джимми был единственным в семье, кто курил.

— Джимми, — осторожно начал Стрэнд, — а тебе известно, что пишут ученые о связи между курением и раковыми заболеваниями?

— А ты когда-нибудь читал, что пишут ученые о радиоактивном загрязнении среды?

Стрэнд вздохнул — уже третий раз за вечер.

— О'кей, — пробормотал он. — Ты достаточно взрослый, чтобы решать самому.

Джимми было восемнадцать, и он подрабатывал на карманные расходы — где именно и чем, Стрэнд не знал, тем более что сын ни разу не попросил подыскать ему какую-нибудь работу. Год назад парень весьма успешно окончил среднюю школу, но, когда отец спросил, не хочет ли он поступить в колледж, лишь рассмеялся в ответ.

— Скажи-ка мне вот что, Джимми, — не сдавался Стрэнд. — Я просто сгораю от любопытства. О каком таком новом звуке ты толкуешь?

— Да если б я знал, папашка, я бы, наверное, его не искал! — воскликнул Джимми.

— Ну а когда найдешь, скажешь мне?

— Весь наш дом просто пронизан сарказмом, скоро дышать будет нечем… — проворчал в ответ Джимми, впрочем, довольно беззлобно. — Ладно, так и быть. Тебе скажу. Если найду.

Стрэнд поднялся.

— Пойду приму душ и переоденусь к обеду, — сказал он. — И тебе советую.

— А-а… Сегодня, значит, пятница… — протянул Джимми и тоже поднялся. — Спасибо, что напомнил, папашка. Не волнуйся. — Он любовно обнял отца за плечи. — Буду сверкать и блестеть, как новенький! — Он насмешливо фыркнул. — Смотрю, у мамы еще не кончился итальянский период. Если я и остаюсь, так только ради еды.

— Можно внести одно предложение? Тебе не мешало бы побриться.

— Предложение принято к сведению. — Джимми снял руку с плеча Стрэнда. — А знаешь, возникла грандиозная идея. Почему бы тебе не пойти со мной пошляться как-нибудь вечером, а? Представлю тебя как одного из основоположников новоорлеанского буги-вуги. Все девчонки так и попадают к твоим ногам!

— И перестанут обращать внимание на тебя.

— Ладно… Позволь мне тогда тоже задать один вопрос. — Голос Джимми звучал серьезно. — Ты когда-нибудь смотришься в зеркало?

— Время от времени.

— А тебе время от времени не кажется, что ты выглядишь не самым блестящим образом, а? — Теперь он был сама искренность, а в глазах светилась озабоченность. — Ты выглядишь усталым, папашка.

— Чувствую себя нормально, — коротко ответил Стрэнд.

— Знаешь, я тут скопил малость баксов, — сказал Джимми. — Скоро каникулы, у тебя отпуск. Почему бы вам с мамой не махнуть куда-нибудь к морю на пару недель? Я субсидирую.

— Спасибо, Джимми, — ответил Стрэнд. — Прибереги денежки для себя. И потом мне нравится в городе летом.

— Ну, дело твое. — Джимми пожал плечами. — Если передумаешь…

— Не передумаю.

— Вот упрямый старый пижон!.. — Джимми покачал головой, отпустил плечо Стрэнда и глубоко затянулся сигаретой. — Поступай как знаешь. А если сам найдешь какой-нибудь новый звук, не забудь поделиться. Мои двери для тебя всегда открыты. — Он двинулся к кухне. — Хочу посмотреть — что это так обалденно пахнет?..

В ванной комнате Стрэнд взглянул на себя в зеркало. Джимми прав. Он действительно выглядит неважно. Глаза какие-то тусклые, кожа бледная. Под глазами мешки. Стрэнд с трудом поборол искушение немедленно отправиться в спальню и вздремнуть. Если Лесли войдет и увидит его спящим, тут же забеспокоится — у Стрэнда никогда не было привычки спать днем. И ему вовсе не хотелось, чтобы жена начала твердить, что он переутомился и что следует обязательно показаться врачу.

Он довольно долго стоял под душем, а под конец включил совсем холодную, ледяную воду. И, начав переодеваться, почувствовал себя лучше, хоть в зеркале и отражалось все то же изможденное лицо. Но пятьдесят — это ведь еще не старость…

Вернувшись в столовую, он увидел там старшую дочь. Элеонор накрывала на стол.

— Привет, детка, — сказал Стрэнд и поцеловал ее. — Как жизнь?

— Делаю бешеную карьеру, взлетаю, как ракета, — усмехнулась она, раскладывая салфетки. — Босс говорит, лет через десять я смогу стать первой женщиной — вице-президентом компании. И еще говорит, что, работая вместе со мной, даже забывает, что я хорошенькая. Ну как тебе, а?

— Лично мне кажется, он с тобой просто заигрывает.

— Конечно! — весело согласилась Элеонор. — Причем на этом фронте ему абсолютно ничего не светит. Что ж, придется потерпеть. Через пару лет он все равно уйдет. На повышение.

Элеонор работала программистом в крупном концерне, главный офис которого находился на Парк-авеню. Она всегда отличалась блестящими математическими способностями, прошла в колледже курс компьютерной подготовки, была быстра, сообразительна и уверена в себе. Проработала она в концерне всего два года, но ей уже доверяли составление компьютерных баз данных для разного рода предприятий и учреждений как в самом Нью-Йорке, так и за его пределами. Ее любовь к работе была сравнима разве что с пристрастием Лесли к музыке. Элеонор пыталась объяснить это отцу, опасавшемуся, что его любимую дочь ждет всего лишь заурядная и скучная конторская работа в безликом технократическом мире. «Но это все равно, что делать из хаоса порядок, и здесь нужны и полет фантазии, и талант!.. Ну вот, к примеру, приходишь ты в больницу. Знаешь, сколько ошибок делают врачи? Сколько неверных диагнозов они ставят? А ведь это порой может стоить человеку жизни! Зато специальная диагностическая машина способна исправить все эти ошибки за считанные секунды. Врачи перестанут шуршать бумажками и займутся своими прямыми обязанностями. Стоит только установить такую систему — пожалуйста, все расставлено по своим местам, все работает. И ты — то есть я — твердо знаешь: тут есть и мой вклад, моя заслуга! То же самое в бизнесе. Простейшими средствами ты можешь освободить несчастных замученных чиновников от массы утомительной бумажной работы. Ты облегчаешь и улучшаешь им жизнь!.. Нет, пап, ты не прав. Компьютеры делают человека более человечным».

Стрэнд восхищался одержимостью дочери, но в том, что касается компьютеров, оставался при своем мнении. Дочери было мало считаться просто хорошенькой девушкой, и он радовался этому. Когда Элеонор поступила в колледж, то летом, на каникулах, подрабатывала и еще давала уроки — чтобы оплатить свое образование. И вот теперь живет в маленькой квартирке отдельно от родителей. В день получения диплома девушка объявила, что не желает больше жить с родителями и делить спальню с младшей сестрой. Стрэнд опечалился, однако ни он, ни Лесли не возражали. Они говорили друг другу, что Элеонор — дельная и разумная девушка, что она вполне способна о себе позаботиться. И что покидать родительское гнездо — явление вполне нормальное для молодых людей, твердо знающих, чего они хотят в этой жизни. Сама же Элеонор заявила: «Я ведь не в Лапландию или Перу переезжаю. Буду жить совсем рядом, через парк, и если что случится, подниму такой визг, что на другом конце города будет слышно». Визжать ей, слава Богу, пока не приходилось. Вскоре она устроилась на работу и сообщила отцу, какая у нее будет зарплата. Стрэнд поздравил ее, правда, не без оттенка горечи, поскольку девчонка, едва успевшая окончить колледж, получала больше, чем он, проработавший в системе среднего образования двадцать семь лет.

— Этим летом мне дали отпуск на целых три недели, — похвасталась Элеонор и, вооружившись штопором, начала открывать одну из двух бутылок кьянти, стоявших на буфете. — Две недели оплачиваются, одна за свой счет. И я хотела бы поехать в какое-нибудь новое, интересное место. Что посоветуешь, пап?

— Гм… — Стрэнд задумчиво потрогал мочку уха. — Ну, все зависит… Ты едешь одна?

Пробка с хлопком вылетела из бутылки, Элеонор поставила вино на стол. Потом подняла глаза на отца и ответила коротко и определенно:

— Нет.

— С молодым человеком, надо полагать…

— Надо полагать, — улыбнулась она.

— Ну а он-то куда хочет?

— Сам толком не знает. Но вообще начал молоть нечто на тему того, что здорово было бы отправиться на греческий остров, лежать на солнышке, плавать и загорать.

— Что ж, звучит совсем неплохо, — заметил Стрэнд.

— Он обещает, что на этом острове не будет никаких компьютеров. Даже пишущей машинки не будет. И уверяет, что потом я примусь за работу с утроенной энергией. — Элеонор взяла маленький букетик цветов, который принесла с собой, и поставила в вазочку в центре стола. — Просто он бывал там раньше. С другой дамой.

— Он сам тебе это сказал? — искренне изумился Стрэнд.

— Он вообще мне все рассказывает, — ответила дочь. — Он из таких.

— Другие времена… — растерянно пробормотал Стрэнд. — Совсем другие. В мое время… — Тут он спохватился и умолк. — Да ладно. Это не важно, как и что там было в мое время. А ты ему тоже все рассказываешь?

— Все, но избирательно, — рассмеялась Элеонор.

— Почему бы не пригласить его к нам как-нибудь вечером?

— Он не очень уверенно чувствует себя в семейной обстановке — так, во всяком случае, говорит. И вообще я пока не знаю, стоит ли… Пока. А там посмотрим. Посмотрим, как он пройдет трехнедельное испытание. Вполне возможно, что после этого мне придется расщепить его на атомы.

— Ладно, — сказал Стрэнд. — Пришлешь мне открытку. Я бы и сам с удовольствием съездил на какой-нибудь остров в Грецию. И не на какие-то там три недели. Может, когда выйду на пенсию…

Элеонор подошла к отцу, обняла за шею и озабоченно взглянула ему прямо в глаза. Она была ниже ростом и стройнее Кэролайн и унаследовала от матери аккуратный прямой носик и темно-синие глаза.

— Ужасно несправедливо, верно? — пробормотала девушка. — Проработав всего два года, я могу сорваться и махнуть в Грецию, а вы…

Стрэнд нежно похлопал ее по спине.

— Мы вовсе не страдаем, детка. Мы выбрали семью. А ты пока не обзавелась семьей…

— Аллилуйя! — шутливо заключила Элеонор.

Вошла Лесли, на ходу снимая фартук.

— Обед почти готов, — сказала она. — Миссис Кертис рвется подавать на стол.

Миссис Кертис была женой Александра и помогала по хозяйству три раза в неделю.

— Все в сборе? — спросила Лесли.

— Кэролайн еще не пришла, — ответила Элеонор и отошла от отца.

— Странно, — заметила Лесли. — Уже минут пятнадцать как стемнело. Не могут же они играть в теннис в темноте! И потом она знает, когда мы садимся за стол.

— Наверное, забежала куда-нибудь выпить содовой, — предположил Стрэнд. — Кстати, и нам не мешало бы выпить чего-нибудь. Вы как, девочки? — Он подошел к буфету, открыл дверцу и достал бутылку виски и бутылку хереса.

— Нет, спасибо, я ничего не буду, — ответила Элеонор. Стрэнд вообще никогда не видел, чтобы дочь пила, ну разве что изредка бокал сухого вина. А может, она ведет себя так только с родителями, подумал вдруг он. И совершенно по-другому, когда обедает где-нибудь со своим молодым человеком, который рассказывает ей все… Все, но избирательно — кажется, именно так она выразилась.

— А я выпью стаканчик хереса, — сказала Лесли.

Стрэнд налил жене хереса, затем себе виски с содовой, и тут вошел Джимми, побритый и чистенький, благоухающий туалетным мылом.

— Привет, Элеонор, — сказал он. — Как поживает краса и гордость семейства?

— Работает в поте лица, — ответила Элеонор. — Это надо же! Какой ты сегодня у нас сияющий!..

— Исключительно в твою честь, — ответил Джимми. — Когда ты решаешь почтить семейный очаг своим присутствием, самое малое, что я могу сделать, — это побриться.

— А знаешь, ты вообще-то симпатичный, — заметила Элеонор. — Особенно в вымытом виде. Маленько смахиваешь на корсиканского бандита, почистившего перышки перед мессой.

Джимми ухмыльнулся:

— У меня, между прочим, и фаны есть. Правда, пока их число ограниченно.

— Джимми, — вмешался Стрэнд, — мы тут решили немного выпить, мама и я. Присоединишься?

Джимми отрицательно помотал головой:

— Не могу. Готовлюсь к Олимпийским играм.

— Каким еще Олимпийским играм? — удивленно воскликнула Элеонор.

— В шестьдесят шестом, — снова ухмыльнувшись, отозвался Джимми. — Планирую взять золотую медаль за немедленное удовлетворение.

— Ставлю на тебя, брат! — сказала Элеонор.

Они продолжили задирать друг друга, причем Элеонор не скрывала, что не одобряет образ жизни Джимми и его компании. Джимми, который был высокого мнения об уме и способностях сестры, поддразнивал ее тем, что она напрасно тратит лучшие годы жизни на, выражаясь его словами, «бессмысленное барахтанье в буржуазном компьютеризованном болоте». Эти, довольно, впрочем, редкие и бесцельные, выпады Джимми попахивали левизной, что сильно беспокоило Стрэнда, отличавшегося упорядоченными, прагматическими взглядами на суть и смысл общества, членами которого все они являлись. Однако он не пытался спорить с сыном. Задиристость, отрицание всего и вся присущи юности, твердил он про себя. К тому же Стрэнд прекрасно знал, что брат и сестра очень любят друг друга, просто иногда, начав спорить, они слишком увлекались.

Он откашлялся и поднял бокал.

— За… э-э… — Он покосился на Элеонор. — За Грецию!

Лесли удивилась.

— А при чем тут вдруг Греция?

— Я тебе после объясню, мам, — сказала Элеонор. — Так, чепуха.

— Ну вот! Повариха, которая торчит на кухне, всегда пропускает самое интересное!.. Все самые последние сплетни и новости, — пожаловалась Лесли, потягивая херес. — Что ж, если через пять минут Кэролайн не явится, садимся за стол без нее. А она не сказала, что задержится? Ну, когда ты ее видел, Аллен?

— Нет, — ответил Стрэнд. То был его первый глоток спиртного за неделю, и он с удовольствием перекатывал во рту пахучую дымную жидкость, как вдруг раздался звонок в дверь.

— Должно быть, Кэролайн, — сказала Лесли. — Хотя у нее есть ключ…

Звонок звонил не переставая, пронзительно, тревожно.

— О Господи! — воскликнула Лесли. — Она же знает, что мы не глухие!

Джимми быстро и вопросительно взглянул на отца. На лице Стрэнда читалась тревога, и она тут же передалась парню.

— Я пойду открою, — сказал Джимми и торопливо вышел из столовой. Стрэнд поставил бокал на стол и с напускным спокойствием последовал за сыном. Джимми как раз отпирал дверь, когда он вошел в прихожую. Спотыкаясь, почти что падая, в квартиру ввалилась Кэролайн. Одной рукой она поддерживала за плечи какого-то мужчину. Его голова безжизненно свисала ей на грудь. И оба были в крови.

Глава 2

— Ему ровно столько же, сколько вам, — услышал он чей-то голос. Или показалось, что услышал. Знакомый голос…

Джимми рванулся вперед и пытался подхватить и сестру, и мужчину, которого поддерживала Кэролайн. Стрэнд поспешил ему на помощь. Мужчина застонал.

— Я в порядке, — задыхаясь, пробормотала девушка. — Его надо держать, не меня. Это его кровь… — В свободной руке она по-прежнему сжимала теннисную ракетку. Свитер и джинсы, надетые поверх теннисного костюма, были забрызганы кровью. Стрэнд подхватил мужчину за талию, и только тогда она его отпустила. Это был крупный человек; на совершенно лысой голове виднелся безобразно распухший порез, еще несколько глубоких царапин украшали висок и левую щеку. Куртка из тонкой кожи была в нескольких местах исполосована ножом. Он с трудом поднял голову и выпрямился.

— Все нормально… — пробормотал мужчина. — Пожалуйста, не беспокойтесь, сэр. Просто присяду на минутку и… — Он бессильно повис у Стрэнда на руках.

— Что тут происходит? — услышал Стрэнд голос жены за спиной. — О Господи!..

— Ничего серьезного, милая дама, — пробормотал мужчина и даже попытался выдавить улыбку. — Нет, честное слово…

— Элеонор, — сказала Лесли старшей дочери, — ступай, позвони доктору Принзу и попроси его приехать. Немедленно!

— Да нет, ей-богу, не нужно. — Голос мужчины звучал уже несколько бодрее. Он снова сделал над собой усилие и выпрямился. — У меня есть личный врач, он мной и займется. Не хочу доставлять излишних хлопот…

— Проводите его в гостиную, — скомандовала Лесли, — и уложите на диван. Элеонор, ну что ты стоишь как вкопанная? Кэролайн, а что с тобой?

— Беспокоиться совершенно не о чем, мама, — заявила Кэролайн. — Просто забрызгалась кровью, вот и все. Да отпусти ты меня, Джимми! Мне не нужны ни носилки, ни носильщики. — В голосе девушки звучали незнакомые Стрэнду жесткие нотки.

— Если позволите, я сам, сэр, — сказал мужчина. — Вот увидите, я вполне способен…

Стрэнд осторожно отступил, готовый в любую секунду подхватить раненого. Только тут он заметил, что рукав его собственного пиджака выпачкан кровью, сочившейся из разбитых костяшек пальцев незнакомца. И сразу же устыдился, что обратил на это внимание. Мужчина осторожно шагнул вперед.

— Вот видите? — сказал он с преувеличенным достоинством пьяного, старающегося показать полицейскому, что он трезв как стеклышко. Потом дотронулся до щеки, спокойно посмотрел на кровь на ладони. — Пара синяков. Сущие пустяки, уверяю вас.

И все они медленно вошли следом за ним в гостиную. Мужчина уселся на деревянный стул.

— Вы очень любезны, но, право, я не стою таких хлопот. — На вид пострадавшему было примерно столько же, сколько и хозяину дома. И роста они были примерно одинакового. Если незнакомец и испытывал боль, то на исцарапанном бледном лице это никак не отражалось.

— Джимми, — попросила Лесли, — ступай, принеси теплой воды и салфетки. — Она взглянула на залитое кровью лицо мужчины. Кровь капала на ковер. — Нет, полотенце. Два полотенца. Потом посмотри в аптечке, там должны быть бинты и пластырь. И еще захвати ведерко со льдом.

— Уверяю вас, не стоит так беспокоиться, — продолжал бормотать мужчина. — Какая-то царапина, не более того.

— Кэролайн, — Лесли обернулась к дочери, — ты выглядишь так, будто побывала на войне. Ты уверена, что с тобой все в порядке? Нечего храбриться. Давай, выкладывай!

— Я же сказала, мама. — Голос Кэролайн предательски задрожал. — Со мной все в полном порядке. — Она все еще сжимала теннисную ракетку, словно готовилась к какой-то новой, очень важной игре. Стрэнд заметил, что металлическая часть ракетки тоже испачкана кровью.

— Что все-таки случилось? — спросил он. И пошатнулся — закружилась голова. Он никогда прежде не видел столько крови, и его слегка затошнило.

— Ну, на него напали и… — начала было Кэролайн.

Вошла Элеонор.

— Доктора Принза нет дома. Автоответчик говорит, что он вернется примерно через час.

Кэролайн тихо застонала.

Элеонор обняла младшую сестру и начала нежно утешать ее.

— Ну что ты, детка, будет, будет, — приговаривала она. — Все в порядке, все нормально. Ты уверена, что не поранилась? И нечего валять дурака и храбриться.

Тут девочка вдруг громко разрыдалась.

— Со мной… все… нор-мально, — плакала она. — Мне просто надо умыться и переодеться, вот и все. О, я так рада, что все вы дома!..

Вошел Джимми с тазом с теплой водой, полотенцами, бинтами и льдом в ведерке. Лесли намочила полотенце и начала осторожно промывать рану на голове мужчины. Он поднял на нее глаза.

— Вы так бесконечно добры… Простите за это малоприятное зрелище, за то, что доставил вам столько беспокойства. — Голос незнакомца звучал на удивление спокойно и ровно, точно он извинялся за то, что по ошибке позвонил не в ту дверь. У него был выговор как у выпускников хороших и дорогих школ на Востоке. Он не дернулся, даже не поморщился, пока Лесли обрабатывала раны — полотенце тут же стало ржавым от крови. Лесли действовала умело и хладнокровно, без суеты, с таким видом, точно раненые незнакомцы вваливаются к ней в дом чуть ли не ежедневно.

— Боюсь, придется наложить несколько швов, — спокойно заметила она. — Ничего, доктор скоро придет. Надеюсь, я не делаю вам слишком больно?

— О нет, ни чуточки, — ответил мужчина. — В свою очередь, надеюсь, что мой внешний вид не слишком вас шокирует. Вообще все раны выглядят куда страшнее, чем есть на самом деле. — И он умудрился изобразить улыбку, стараясь приободрить Лесли.

— Кэролайн, — спросил Стрэнд, — что все-таки произошло?

— Если позволите, я объясню, — вмешался мужчина. — Милая юная леди, — обратился он к Кэролайн. — Уверен, вам хочется поскорее избавиться от этих окровавленных одежд.

— Элеонор, — обратилась Лесли к старшей дочери, — отведи ее в ванную, пусть примет теплый душ. — Лесли твердо веровала в целительную силу теплых душей в любых экстремальных обстоятельствах. — И скажи миссис Кертис, что с обедом придется подождать.

— О Господи! — простонал мужчина. — Я испортил вам семейный обед! Простите, простите меня! Я вполне в силах встать и добраться домой, уверяю!.. — И он начал было подниматься со стула.

— Сидите смирно, — скомандовала Лесли. Элеонор повела Кэролайн, все еще сжимавшую в руке ракетку, в ванную. Лесли принялась бинтовать мужчине голову, руки ее так и порхали. — Аллен, — попросила она, — насыпь в чистое полотенце льда, да побольше! Сделаем ему компресс.

Стрэнд принялся выполнять распоряжение жены, а та тем временем говорила мужчине:

— У вас сильно опухла щека. Надо прижать покрепче лед и подержать немного. Тогда опухоль спадет.

Мужчина покорно поднес полотенце со льдом к щеке. И вдруг этот незнакомец, его ровесник, показался Стрэнду немного смешным и жалким — точь-в-точь драчливый мальчишка, нехотя позволивший матери заняться своими шишками и ссадинами.

Джимми взирал на незнакомца с нескрываемым любопытством.

— А вам кто-то здорово навешал, мистер, — заметил он.

— Надо сказать, не впервые, — ответил мужчина. — Впрочем, могло быть и хуже. Много хуже. Если бы юная прелестная леди не пришла мне на помощь… Ангел мести!.. — Он тихо засмеялся. — Классическая ситуация с точностью до наоборот.

— И где это произошло? — спросил Стрэнд.

— В парке. Я задержался дольше обычного. Рабочие перегрузки, старая ловушка, ну, вы понимаете… — К этому времени Лесли смыла уже почти всю кровь, и он выглядел умиротворенным и уверенным в себе. Слегка апоплексичное лицо с правильными чертами напомнило Стрэнду портреты испанских конкистадоров, людей волевых и привыкших отдавать приказы. — Я совершал ежедневный моцион, поехал прокатиться по парку. Врач рекомендовал. Ну, вы знаете, сколько шума они поднимают, когда речь заходит о здоровье мужчины среднего возраста, ведущего к тому же сидячий образ жизни…

Лесли отступила на шаг — полюбоваться своей работой.

— На данный момент я сделала все, что могла, — заключила она. — Выглядит неплохо. Но это только поверхностная обработка. Теперь посмотрим, что с рукой. — И она начала бинтовать костяшки пальцев и запястье мужчины, с треском отрывая полоски пластыря.

— Где-то потерял шляпу… — заметил незнакомец. — Полагаю, что в ней выглядел бы куда более презентабельно.

— А чем вас били? — поинтересовался Стрэнд. — Может быть, стоит сделать противостолбнячный укол?

— Э-э… этот, с позволения сказать, инструмент, — отозвался мужчина, — выглядел, на мой взгляд, достаточно чистым, хотя возможности убедиться в этом у меня в тот момент не было. Уверен, мой врач сделает все необходимое.

— Какой инструмент? — с любопытством спросил Джимми.

— У меня сложилось впечатление, — ответил мужчина, — что то был кусок железной трубы… О, я непростительно небрежен!.. Позвольте представиться, Рассел Хейзен. — Он произнес свое имя таким тоном, точно само собой подразумевалось, что присутствующие должны его знать. Однако Стрэнду это имя ничего не говорило.

— Аллен Стрэнд, — представился он. — А это моя жена Лесли. И наш сын Джеймс.

— Польщен. — Хейзен отвесил поклон, насколько позволяло сидячее положение. — Надеюсь встретиться с вами снова, в более благоприятных обстоятельствах.

Весь избит, подумал Стрэнд, а выражается витиевато, как какой-нибудь адвокат. «Достопочтенные коллеги, некто нанес мне удар по голове куском железной трубы…»

— Знаете, вам лучше поменьше говорить, — заметила Лесли. — Вы не в том состоянии и…

— Хотел бы заявить, — перебил ее Хейзен, игнорируя призывы к молчанию, — что у вас необыкновенно храбрая, мужественная дочь…

— А что она такого сделала? — спросил Джимми. Взгляд его был недоверчивым, словно из всех достоинств, которыми могла обладать его сестра, храбрость находилась на одном из последних мест.

— Как уже говорил, я совершал ежедневный моцион по парку…

— Моцион? — переспросил Джимми. — В чем он выражался, этот самый моцион?

У всех современных молодых людей, подумал Стрэнд, от души желая, чтобы Джимми наконец заткнулся, факты всегда на первом месте, а уж сострадание, если таковое вообще имеет место, потом. И еще Джимми словно подозревал Хейзена в чем-то. Будто хотел окончательно убедиться, что состояние сестры, кровь на ее одежде и истерические рыдания в объятиях Элеонор, — именно его, Хейзена, вина.

— Я катался на велосипеде, — ответил Хейзен. — Весьма полезное упражнение. Тут не нужна команда, не нужен партнер. К тому же в чудесный весенний день, подобный сегодняшнему, можно наслаждаться всеми прелестями и красотами природы.

Должно быть, он осваивал искусство красноречия в восемнадцатом веке, подумал Стрэнд. Но виду не подал и продолжал внимательно слушать непрошеного гостя.

— Остановился немного передохнуть, — продолжал тот в своем занудливом стиле. — Сошел с тропинки, прислонился к дереву и закурил сигарету. Увы!.. Мой врач, узнав об этом, несомненно, заметил бы, что вся польза от моциона пошла насмарку. Но что поделать, укоренившаяся привычка. Привычка всей жизни, надо сказать, иногда очень успокаивает… Так вот. Я стоял, курил и размышлял об одной проблеме — той, которая и задержала меня на работе дольше обычного. Длилось это минут пять или около того, точно сказать трудно…

— Как вдруг они набросились на вас? — не выдержал Джимми.

— Уже смеркалось, — продолжал Хейзен как ни в чем не бывало. — Я стоял и любовался огоньками, которые загорались в домах на улице. Воздух был такой чистый и свежий, ни ветерка… — Тут он умолк и дотронулся до раны на щеке. — И вдруг, как вы совершенно справедливо заметили, Джеймс, они на меня набросились.

— Ублюдки, — проворчал юноша.

— Молодые, озлобленные лишениями люди с уродливыми расовыми предрассудками, — пожимая плечами, проговорил Хейзен. — Беззаконие для них порядок, чужая собственность вызывает раздражение, кажется незаслуженной привилегией…

Типичное выступление защитника в суде, подумал Стрэнд. «Ваша честь, позвольте ознакомить вас с некоторыми смягчающими обстоятельствами…»

— Вы хотите сказать, это были черные? — резко спросил Джимми.

Хейзен кивнул:

— Друзья время от времени меня предупреждали, что нельзя появляться там после наступления темноты.

— Черт!.. — буркнул Джимми и обернулся к родителям. — Сколько раз я предупреждал Кэролайн, что нечего шляться вечером по этому проклятому парку!

— Сколько раз я предупреждал тебя, Джимми, — сказал Стрэнд, — чтобы ты бросил курить и прекратил ложиться в пять утра?

— Прекратите дурацкие пререкания, — вмешалась Лесли. Потом обернулась к Хейзену: — Но как получилось, что моя дочь встряла во все это?

— Она возникла из ниоткуда, — ответил Хейзен. — Полагаю, из кустов. Те трое, мальчишки, лет по пятнадцать-шестнадцать, не больше, подкрались ко мне сзади. Первое, что я почувствовал, — это удар по голове. Я пошатнулся, но продолжал крепко держать велосипед, который, как я догадываюсь, и был целью этого нападения. Шляпа слетела с головы, потом меня ударили еще раз, по щеке, а затем один из них выхватил нож и начал полосовать мою куртку… — Он опустил глаза и провел кончиками пальцев по изрезанной коже. — Сомневаюсь, что они действительно хотели прикончить меня. Скорее, напугать, чтоб я отдал свою машину… Потом еще удар по голове… Я закричал, правда, крик получился слабый, поскольку один из них держал меня за горло. Поразительно сильный оказался мальчик — для своего возраста, разумеется.

— И все это время вы не выпускали из рук велосипед? — изумился Джимми.

— Но ведь то была моя собственность, Джеймс, — тихо ответил Хейзен.

— Бог мой!.. — простонал Джимми. — Из-за какого-то велосипеда!.. Ну сколько он может стоить? Сотню? Полторы?..

— Чуть больше, — ответил Хейзен. — Замечательная французская машина. Десять передач. Но дело не в деньгах. Я же сказал, то была моя собственность, а не их.

— И вы решили пойти на такой риск, оказать сопротивление? Ведь вас могли убить из-за какого-то паршивого велосипеда!

— Таковы мои принципы, и обсуждению они не подлежат, — с достоинством отозвался Хейзен.

— Так вы хотели, чтобы вас убили? — настаивал Джимми.

— Ну, в такие моменты человек просто не способен рассуждать спокойно, — ответил Хейзен. — Хотя, следует признать, подобная мысль меня посещала. К счастью, тут появилась ваша сестра, что привело в смятение юных негодяев. Она дико закричала, а уже потом нанесла удар, и те просто остолбенели от неожиданности. В этот момент — вообще все происходило так быстро, что я и опомниться не успел, — она ударила одного из парней теннисной ракеткой. Ребром. О, это грозное оружие, доложу я вам! Острые края и все такое прочее. Первый удар она нанесла по руке — тому парню, который держал нож. И он взвыл и уронил этот самый нож. А следующий ее удар пришелся по лицу второму мальчишке, тому, что был с железной трубой, и, я боюсь, повредил ему глаза. Он выронил трубу, весь согнулся пополам от боли, а потом поплелся прочь, закрывая лицо руками. Потом она два раза ударила того, первого, что был с ножом, и он свалился на землю. Полагаю, вам и в голову не приходило, что теннисная ракетка может служить оружием, верно?.. А третий парнишка, завидев все это, просто убежал. И все это время ваша сестра кричала, хотя, похоже, никто из гулявших в парке не слышал ее. А если и слышал, не обратил внимания. А потом она сказала: «Держитесь за меня», — схватила велосипед за руль и мы побежали — так мне, во всяком случае, показалось, что побежали — вон из парка. Ну и вот, таким образом я оказался здесь. — Хейзен улыбнулся Стрэнду и Лесли.

Господи, подумал Стрэнд, эта маленькая девочка!..

— Знаете, — сказал он, — я очень рад. Рад, что купил Кэролайн именно стальную ракетку. — И он улыбнулся собственной не слишком удачной шутке, чтобы скрыть страх за дочь, охвативший его, когда он слушал рассказ Хейзена.

— Я тоже очень рад, — многозначительно и угрюмо произнес Хейзен. — Более чем рад. Думаю, не будет преувеличением сказать, что я обязан вашей дочери жизнью. Спросите у нее, как бы я мог выразить свою признательность, отблагодарить…

— Уверена, она счастлива уже тем фактом, что вы живы и здоровы, — ответила Лесли. — Последнее относительно, конечно. — Женщина позволила себе улыбнуться. — Это само по себе награда. — Она подняла на мужа глаза, в них стояли слезы. — Мы плохо знали нашу маленькую девочку, верно? — шепнула она.

— Да, за последние двадцать минут узнали куда лучше, — ответил Стрэнд. И обнял жену за плечи. Они слегка дрожали.

— А в полицию вы звонили? — спросил Джимми.

Хейзен сухо усмехнулся.

— В полицию? В этом городе?.. Я ведь адвокат, Джеймс. Да и потом, что они смогут сделать?

«Стало быть, моя догадка верна, — подумал Стрэнд. — Он юрист».

Хейзен начал подниматься со стула.

— Я и без того отнял у вас слишком много времени. Не хочу отрывать от обеда. Пожалуй, мне пора до… — Он пошатнулся и упал обратно на сиденье, на лице появилось выражение растерянности. — Возможно, минут через пять, — глухо проговорил он.

— Останьтесь, — сказала Лесли. — Дождитесь врача.

— Возможно, вы правы, — слабым голосом протянул Хейзен. — Если не возражаете, конечно.

— Хотите, я позвоню вам домой? — спросил Стрэнд. — Успокою родных, скажу, что вы немного задерживаетесь.

— Не стоит, — ответил Хейзен. — Меня никто не ждет. На этот уик-энд я остался дома один. — Он произнес это как-то холодно и отстраненно.

А дома у него не все благополучно, подумал Стрэнд. Да еще этот случай в парке…

— Как раз собирался выпить перед обедом, — сказал он, — а тут появились вы. Не желаете ли присоединиться?

— Спасибо, не откажусь. Это пойдет на пользу.

— Чистое или с содовой? У нас только виски. — О хересе он решил не упоминать. После того, что довелось испытать Хейзену, от хереса вряд ли будет толк.

— Чистое, пожалуйста, — ответил Хейзен, откинул голову на спинку стула и закрыл глаза.

— Знаешь, и мне, пожалуй, тоже виски, — сказала Лесли. Стрэнд направился в гостиную.

Он разливал виски по бокалам, когда в холле зазвонил телефон. Оставив напитки на буфете, Стрэнд подошел. Звонил доктор Принз, он пребывал в крайне дурном настроении. Но раздражение улетучилось, как только Стрэнд вкратце поведал о том, что произошло, и попросил приехать — чем скорее, тем лучше. Оказалось, что у одного из пациентов доктора сердечный приступ и выехать к Стрэндам тотчас же он не мог.

Стрэнд вернулся в гостиную с бокалами. Лесли сказала:

— Джимми пошел вниз, к Александру. Возьмет у него ключ и запрет велосипед в подвале на ночь. — Стрэнд кивнул. Глупо, если бы велосипед пропал теперь.

Хейзен сидел все в той же позе, откинувшись на спинку и закрыв глаза.

— Вот, прошу вас, — сказал Стрэнд, от души надеясь, что голос его звучит энергично — во всяком случае, не отражает охватившего его уныния. — Немного солнечного напитка из Шотландии.

— Благодарю вас, сэр. — Хейзен открыл глаза и принял бокал здоровой рукой. Тостов никто не предлагал, и Хейзен двумя глотками выпил виски. Лесли тоже быстро проглотила свою порцию, словно только что осознала, насколько утомлена.

— Чувствую первые признаки пробуждения жизни… — пробормотал Хейзен.

— Еще? — предложил Стрэнд.

— Благодарю вас, нет. Это как раз то, что нужно.

Вошла миссис Кертис. Она дулась, как мышь на крупу, — именно так описывала Лесли состояние этой дамы, когда что-то было не по ней.

— Вы уж простите, мэм, — заявила она, сурово взирая на незнакомого перебинтованного мужчину, — но суп на огне, и вообще все испортится, если…

— Мы ждем врача, миссис Кертис, — пояснила Лесли. — Я вам скажу, когда можно будет пода…

— Если вы не возражаете, чтобы за столом у вас сидело эдакое пугало, — перебил ее Хейзен, — прошу вас, приступайте к обеду. А я просто посижу, пока вы…

— Думаю, будет лучше, если… — начала было Лесли.

— Возможно, мистер Хейзен голоден, — предположил Стрэнд. Сам он страшно хотел есть и с момента появления в доме с нетерпением ожидал обеда, вдыхая ароматы, доносившиеся из кухни.

— А знаете, действительно, я голоден, — сказал Хейзен. — Сжевал за ленчем в офисе всего один несчастный сандвич. С удовольствием съел бы тарелку горячего супа, если это, конечно, не доставит особых хлопот и…

— Да что вы, что вы, какие хлопоты, мистер Хейзен! — воскликнула Лесли. — Миссис Кертис, будьте добры, поставьте еще один прибор. И мы садимся за стол.

Миссис Кертис окинула Хейзена еще одним неодобрительным взглядом и отправилась обратно на кухню.

— Ну вот, нет худа без добра! — с напускным оживлением воскликнул Хейзен. — А я-то думал, придется обедать дома в полном одиночестве.

И хотя в голосе его не слышалось и тени жалости к самому себе, Стрэнду показалось, что, несмотря на цену, которую пришлось заплатить, Хейзен от души рад возможности побыть в этот вечер среди людей.

Хейзен оглядел просторную гостиную; взгляд его остановился на пианино, затем на кипе нот и полках с пластинками и кассетами. Потом посмотрел на стены, увешанные пейзажами Лесли.

— Какая славная комната, — заметил он. — Я так понимаю, семья у вас музыкальная.

— О нет, все мы по большей части просто слушатели, — возразил Стрэнд. — Только жену да еще сына можно назвать музыкантами.

— А моя мама играла мне на пианино, — сказал Хейзен и смешно взмахнул рукой. — Сто лет назад. Ваш сын играет на пианино?

— Нет, жена, — ответил Стрэнд. — Джимми играет на электрогитаре. Кантри-рок — кажется, именно так это называется.

— А пейзажи? — осведомился Хейзен. — Что-то мне не знакома рука художника.

— Тоже жена.

Хейзен кивнул, но ничего не сказал.

В гостиную вошли Элеонор и Кэролайн. Младшая сестра переоделась в чистые слаксы и свитер; лицо свежее, кожа блестела после душа — разве скажешь, что не далее как час назад она, можно считать, голыми руками одержала победу над тремя хулиганами, а потом истерически рыдала в объятиях сестры?.. С ракеткой она наконец рассталась. Девушка улыбалась и выглядела беззаботной, веселой и совсем молоденькой — снова на свои семнадцать лет.

— Ну, как наш пациент? — поинтересовалась она.

— Кое-как залатали, — сказал Хейзен. — Благодаря вашей матушке. А вы, мисс Кэролайн? Как вы себя чувствуете?

— О!.. — Кэролайн взмахнула руками. — Просто упоительно! Триумф, победа! В меня вселилась новая вера в свои силы. — Она хихикнула. — Хотя не уверена, что могла бы такое повторить. Впрочем, и сегодня я как-то не раздумывала. Просто времени не было.

— А как ты оказалась там одна? — спросил Стрэнд. — И куда девался тот мальчик, с которым ты играла?

— Но он живет в Ист-Сайде, — объяснила Кэролайн.

— А вы сможете пользоваться теперь этой ракеткой? — спросил Хейзен.

— Боюсь, что нет, — ответила девушка. — Немного погнулась. Лупить противников ею можно, а вот бить по мячу — вряд ли. — И она снова хихикнула.

— Скажите, а вы не испугались? — не отставал Хейзен.

— Только потом, когда все кончилось, — призналась Кэролайн. — Но ведь это же не в счет, правда?

Вошел Джимми и объявил:

— Велосипед заперт в подвале. Потом можете послать кого-нибудь за ним, мистер Хейзен. Да, доложу я вам, хороша машина. Просто шик!

— Утром пришлю за ним одного из своих секретарей, — сказал Хейзен. — Не думаю, что мне захочется воспользоваться велосипедом в ближайшие несколько дней. Разве что мисс Кэролайн согласится сопровождать меня в качестве телохранителя.

В дверях, грозно сверкая очами, возникла миссис Кертис.

— О Боже! — воскликнула Лесли. — Давайте наконец сядем за стол.

Стрэнд подошел помочь Хейзену подняться, но тот не обратил внимания на поданную ему руку, встал и твердой походкой зашагал вслед за Лесли в столовую.

— Какой красивый стол, — заметил Хейзен, когда все расселись и Лесли заняла место по правую руку от него. Слова он выговаривал немного невнятно, поскольку все еще прижимал к щеке полотенце со льдом. — Надеюсь, я не помешал какому-то важному семейному разговору?

— У нас есть правило, — начал Стрэнд, чувствуя, что к горлу подкатывает тошнота, до того он проголодался. — Самое важное, о чем мы говорим по пятницам на семейных обедах, — это о еде и только о еде. — Конечно, это было неправдой, и сказал он так просто из вежливости. Не далее как в прошлую пятницу у них разгорелась бурная дискуссия на политические темы. Все кричали, а Элеонор сравнила взгляды отца с политикой Людовика XIV раннего периода. Надо сказать, все они получили огромное удовольствие от того вечера. Стрэнд взял бутылку кьянти.

— Вина? — спросил он.

— Благодарю, с удовольствием, — откликнулся Хейзен. — Только сейчас почувствовал страшную жажду.

— Наверное, от потери крови, — весело заметила Кэролайн.

— От страха, дорогая моя, — глядя на девушку, улыбнулся пострадавший. — От самого настоящего ужаса.

— А как вы считаете, чем сейчас занимаются те трое парней? — спросила Кэролайн и взялась за суп.

— Наверное, гадают, где можно украсть три теннисных ракетки. Нет, даже четыре, — сказал Хейзен и рассмеялся тихим крякающим смехом — болела челюсть. — И еще думают, где бы раздобыть такую девушку, которая помогла бы им осуществить очередной гнусный план.

Кэролайн громко захохотала:

— О, это им будет не так просто сделать!..

Стрэнд удивленно покачал головой. Подобная атмосфера, подумал он, царит, должно быть, в раздевалке футбольного клуба после трудной победы над противником.

Хейзен неловко ел суп, держа ложку в левой руке. Губы у него сильно распухли, но глаза оживились и, похоже, он искренне наслаждался.

— Чудесно, — пробормотал он, — просто великолепно. Мои комплименты повару.

— Это мама готовила, — сообщила Кэролайн. Сегодня она явно гордилась своей семьей, равно как и собой.

— У вас в семье сплошные таланты, — галантно заметил Хейзен. И обратился к Джимми: — А вы, молодой человек? Чем занимаетесь вы?

Джимми с вызовом оглядел присутствующих.

— Если верить моей сестре, то я позор семьи, — сказал он. — От меня одна головная боль и неприятности. Словом, шило в заднице.

— Джимми, — укоризненно заметила Лесли, — ну что за выражения!

Джимми ухмыльнулся:

— Ничего особенного. Обзывая меня, она просто выражает свою любовь. Она не всерьез. Правда, Элеонор?

— Это когда как, дорогой, — улыбнулась ему в ответ сестра.

Какое-то время Хейзен с любопытством взирал на Джимми, потом взглянул на Элеонор.

— Ну а вы, дорогая?

— Вкалываю как проклятая, делаю карьеру, — коротко отчиталась Элеонор. Вообще в этот вечер она была необычайно молчалива. И Стрэнд почувствовал, что ей, как и Джимми, по некой неведомой причине не нравится Хейзен. И подумал, что надо бы спросить детей, почему именно, после того как незваный гость уйдет.

Элеонор встала и помогла убрать тарелки из-под супа. Вошла миссис Кертис с главным блюдом и поставила его перед Лесли.

— Боюсь, суп — это все, что я могу пока себе позволить, — заметил Хейзен, увидев, что хозяйка потянулась за его тарелкой. — Хотя и выглядит, и пахнет чрезвычайно аппетитно. — И он отпил глоток вина.

— А какой сегодня день недели, а, мистер Хейзен? — спросил вдруг Джимми.

— Что это за вопрос такой? — Лесли подозрительно уставилась на сына.

— Просто хочу проверить, нет ли у него сотрясения мозга, — ответил Джимми. — Ведь если у него сотрясение, то надо лежать в темной комнате с закрытыми глазами.

— Сегодня пятница. — Хейзен криво улыбнулся. — Во всяком случае, пока еще вроде бы пятница. Может, мне и затруднительно сейчас жевать, но сотрясения мозга, уверен, нет. Благодарю за заботу.

Похоже, Джимми озабочен тем, как избавиться от Хейзена, а вовсе не состоянием его здоровья, подумал Стрэнд. Однако, взглянув на сына, увидел, что тот сидит, округлив глаза, — сама невинность и непосредственность.

— А вы, мистер Стрэнд, — не унимался Хейзен, — могу ли я поинтересоваться, кто вы по профессии?

Расследование, предшествующее судебным слушаниям, подумал Стрэнд. «Защитник должен знать все факты и подробности вашей жизни, чтобы вести ваше дело более эффективно». Нет, он мало похож на адвоката, тут же поправился Стрэнд, которого начал раздражать этот человек. Скорее — на генерала, инспектирующего войска. Генерала, который задает рядовым личные бытовые вопросы, чтобы доказать, что, несмотря на звезды на погонах, в душе он истинный демократ.

— Профессия… — Он откашлялся. — Сражаюсь с низменными и кровожадными инстинктами, присущими молодому поколению. — Стрэнд нарочно ответил неопределенно. Он решил, что Хейзен — весьма важная птица, скорее по манере держаться, а не по тому, что тот говорил. И что он отнесется к признанию его, Стрэнда, о том, что тот просто преподаватель в средней школе, примерно так же, как отец Лесли.

— Преподает в Ривер-Хай. — Похоже, Лесли уловила колебания мужа и произнесла эти слова с подкупающей простотой. — Заведует кафедрой истории.

— Ага!.. — Видно, на Хейзена это произвело благоприятное впечатление. — Знаете, в молодости я сам очень хотел стать учителем. Это куда благороднее, чем быть адвокатом, так я говорил отцу. Но он не разделял этого мнения. Так что пришлось получить диплом юриста. — Он грустно усмехнулся. — Все споры в доме моего отца заканчивались быстро.

— Зато у нас в доме спорам нет конца, — заметил Стрэнд. — Поверьте на слово.

— Что ж, это очень оживляет атмосферу. — Хейзен обернулся к Кэролайн. — Ну а вы, юная леди? Посещаете колледж?

Кэролайн засмеялась с набитым ртом.

— Если повезет, осенью поступлю. Через месяц оканчиваю среднюю школу. Хотя с моими отметками… — Она удрученно покачала головой.

— Так вы учитесь не в Ривер-Хай? — спросил Хейзен.

— О нет, это очень далеко. На другом конце города, — поспешно вставила Лесли.

— Папа говорит, там опасно. В ответ я всегда говорю ему: если не опасно для тебя, то и для меня тоже. — Девушка хихикнула. Вообще Кэролайн не отличалась особой смешливостью, просто в этот вечер на нее что-то нашло. Стрэнд решил, что сегодня дочери это простительно. — У нас состоялся всего один короткий спор. Я проиграла… после чего пришлось ходить в школу в десяти кварталах отсюда.

— Я, разумеется, читал обо всем таком, — сказал Хейзен. — О насилии и хулиганстве в школах, о том, как дети воруют друг у друга, об оружии и прочих подобных вещах. Но всегда воспринимал это с некоторой долей недоверия. Скажите, мистер Стрэнд, дела действительно… — Он умолк, не закончив фразы.

— Ну что вам сказать, — ответил Стрэнд, — на воскресную школу где-нибудь в Вермонте это мало похоже. Имеют место инциденты. Да, разные инциденты…

— И вы были… э-э… вовлечены? — подавшись вперед, спросил Хейзен. В голосе гостя звучал неподдельный интерес.

— Один или два раза, — сказал Стрэнд. — К примеру, в прошлом семестре один мальчик угрожал мне ножом. Обещал порезать, если я завалю его на экзамене. По сумме баллов он набирал всего тридцать два из ста возможных.

— И вы поставили ему хорошую оценку?

Стрэнд рассмеялся.

— Ну конечно! Раз уж он пошел на то, что угрожал учителю ножом, значит, она была очень ему нужна. Считаю, он ее заслужил. К тому же этот паренек не пытался украсть у меня велосипед.

Хейзен дотронулся до повязки на голове.

— Возможно, вы мудрее меня, — согласился он. — Скажите, работая среди всех этих злодеев, вы видите хотя бы проблеск какой-то надежды?

Стрэнд пожал плечами.

— Конечно. Хотя большинство из них обречены. Кончат плохо, причем случится это очень скоро. Но есть и другие. К примеру, учится у меня в старшем классе один пуэрториканец, мальчишка-недомерок, так он с раннего детства глотал книгу за книгой. Не далее как сегодня я прочел его работу. О Гражданской войне. И знаете, у него очень любопытная и оригинальная точка зрения на этот предмет…

— То есть? — спросил Хейзен. Похоже, он искренне заинтересовался.

— Ну, к примеру, он написал, что Гражданская война была большой ошибкой. — Заговорив о мальчике, Стрэнд тут же вспомнил круглое темное личико, всегда полуоткрытый рот, в котором сверкали белые зубы — то в радостной улыбке, то в дерзкой насмешке. — Он написал, что южанам надо было позволить идти своим путем. И что очень скоро они в любом случае дали бы свободу рабам, и, таким образом, были бы спасены миллионы жизней. Он считает, что Север и Юг были объединены искусственно, что Конфедерация являла собой довольно хлипкое образование и что все мы, и белые, и черные, лишь напрасно страдали целых сто лет. Эти взгляды, разумеется, расходятся с тем, чему его учили. И я буду вынужден предупредить его, что если он станет отвечать на вопросы перед советом попечителей таким же образом, то аттестата ему не видать.

— Ну и как, вы думаете, он отреагирует на это?

— Засмеется, и все. Ему плевать, пройдет он собеседование перед советом попечителей или нет. Ведь в колледж ему все равно не поступить. Единственное, что ему светит, — это работа мойщиком посуды или уборщиком улиц. Какая ему разница, что скажут члены совета попечителей?

— Прискорбно, не правда ли? — сказал Хейзен.

— Такова суровая правда жизни.

— А какую отметку вы поставили ему за это сочинение?

— «Отлично», — ответил Стрэнд.

— Вы, должно быть, не совсем обычный учитель…

— Это он не совсем обычный мальчик. А в другой работе он утверждал, что преподавание истории в школах есть не что иное, как полная ахинея. Любимое его словечко, «ахинея». Он написал, что причина и следствие во всех исторических процессах придуманы самими учеными-историками. Для того что было удобнее расфасовывать наше прошлое по аккуратным маленьким пакетикам в фальшивой обертке. Он вообще очень много читал, и по естественным наукам тоже, в частности по физике. Большой поклонник теории случайных событий… Полагаю, вы наслышаны о ней?

— Немного, — ответил Хейзен.

— По его мнению, все сводится к тому, что ничто в этой жизни не является или не являлось неизбежным. Всему виной чистая случайность — от столкновения частиц до процессов в политике и экономике. И совершенно не важно, где подобные «столкновения» происходят — в лабораторных пробирках или в дикой природе. Исходя из этой теории, считает он, промышленной революции никогда не случилось бы, если б на белый свет не родились десять человек. Второй мировой войны тоже не было бы, если бы Гитлера убили на фронте в семнадцатом году. Гражданской войны можно было бы избежать, если бы Линкольн решил продолжить карьеру юриста…

— Ну и какую же оценку вы поставили ему за это столь неортодоксальное философствование?

— «Отлично», — рассмеялся Стрэнд. — Возможно, потому, что его работа разительно отличалась от других. К тому же он довольно грамотен.

— А как вы считаете, он хотел бы поступить в колледж, если бы была такая возможность?

— Вряд ли. Как-то раз он признался мне по секрету, что и образование, на его взгляд, тоже полная ахинея. И хотя такие мальчики встречаются в нашей школе нечасто, именно благодаря им чувствуешь: дело того стоит.

— Понимаю, — кивнул Хейзен. На секунду он отнял холодный компресс от щеки, задумчиво и рассеянно оглядел его, снова прижал к лицу. — Много воды утекло с тех пор, как сам я учился. За это время, должно быть, многое изменилось. В самой системе образования, я имею в виду.

— А где вы получали образование? — спросил Стрэнд. Будучи главой семьи, он не мог позволить Хейзену все время задавать вопросы.

— Ну, как обычно, — небрежно ответил тот. — Йель, потом юридическое отделение Гарварда. Пошел по стопам моего уважаемого отца. Который, кстати говоря, и слыхом не слыхивал о теории случайных событий.

— Правящий класс, — вставил Джимми. — Колыбель правителей и политиканов. Могильщик Америки.

— Джимми! — одернула сына Лесли. — Не смей грубить и портить настроение людям.

— Возможно, Джимми прав куда больше, чем осознает, миссис Стрэнд, — заметил Хейзен.

А он, похоже, не столь уж уверен в себе, подумал Стрэнд. Да и вообще, если присмотреться, мало похож на человека, который хорошо спит по ночам. И дело тут вовсе не в повязке вокруг головы.

Раздался звонок в дверь, и Джимми пошел открывать.

— Наверное, доктор Принз, — сказала Лесли.

— Должно быть, он замечательный врач, — заметил Хейзен. — Визиты на дом в такой поздний час…

— Он мой старинный приятель, познакомились еще в колледже, — пояснил Стрэнд.

— У меня тоже есть несколько школьных друзей, которые стали врачами, — сказал Хейзен. — Но стоит захворать, и они либо приглашают к себе на прием, либо отправляют лечиться в больницу.

В комнату ворвался доктор Принз, худенький подвижный человечек в очках с толстыми стеклами и усталым взглядом. Он играл на скрипке — кстати, очень неплохо, — и раза три-четыре в год у них в доме устраивались музыкальные вечера, где он, Лесли и еще один врач-музыкант играли трио.

— Аллен, Лесли, привет, — сказал он. — Ну, что тут у вас на сей раз?

— На мистера Хейзена напали, — ответил Стрэнд. — Лесли оказала первую помощь.

— Нью-Йорк!.. — Доктор Принз издал нечто вроде неодобрительного фырканья. — Не могли бы вы пройти со мной в ванную, мистер Хейзен? Мне нужен яркий свет.

— Конечно, — ответил Хейзен.

Принз внимательно следил за тем, как Хейзен, поднявшись из-за стола, сделал несколько шагов по комнате. Увидев, что тот не шатается, одобрительно кивнул.

— Если вам нужна помощь… — начала было Лесли.

— Если понадобится, позову, — сказал Принз, бережно взял Хейзена под руку и вывел из комнаты.

— Надеюсь, Джерри не забыл захватить с собой обезболивающее, — встревожилась Лесли.

— Конечно, нет, — успокоил жену Стрэнд. — Я предупредил его по телефону. Сказал, что, возможно, придется наложить несколько швов.

— А он довольно храбрый, этот мистер Хейзен, — заметила Кэролайн. — Если б мне стали накладывать швы, я бы уже взвыла на всю квартиру.

— Может, ему просто не нравится звук собственного голоса, — съехидничал Джимми.

— Да тише вы! — шикнула на детей Лесли. — Он еще в ванную не успел зайти.

— Минимум сто тысяч долларов в год, — заметила Элеонор. — Видела таких у нас в конторе. Стоит попасть в эти сферы, и твой собственный голос кажется музыкой небес.

— Сколько бы он там ни зарабатывал и чем бы ни занимался, — заявил Стрэнд, — мне нравится, как держится этот человек.

— Вот что я вам скажу, — в очередной раз хихикнув, шепнула Кэролайн. — Одно мне нравится определенно: то, что я не лысая. Знаете, до сегодняшнего дня я просто не представляла, до чего украшают человека волосы.

— Да уж, ему здорово повезло, что ты оказалась под рукой, — сказал сестре Джимми. — Кстати, мог бы предложить тебе купить новую ракетку. Это как минимум.

— Все вы просто безнадежный народ, — вздохнула Лесли. — Нам одолжения не нужны. Ну что, подавать десерт?

Они уже допивали кофе, когда в гостиной появились Хейзен и доктор Принз. У Хейзена на голове красовалась новая повязка, похожая на тюрбан, левая щека была заклеена толстым белым пластырем. Он был бледен, и Стрэнд решил, что перевязка была не из легких. Тем не менее Хейзен улыбался — словно для того, чтобы убедить гостеприимных хозяев, что с ним все в полном порядке.

— Залатали, — объявил Принз. — По крайней мере на время. Предупреждаю: будет болеть голова. И скажите своему лечащему врачу, что неплохо было бы сделать рентген черепной коробки, прямо завтра. Убедитесь, что в доме есть запас аспирина. А на ночь обязательно примите снотворное. Одну таблетку. Вам это необходимо. И, — Принз мрачно усмехнулся, — не смотритесь утром в зеркало.

— Хотите чашечку кофе, Джерри? — спросила Лесли.

Принз покачал головой:

— Нет времени. Мой сердечник угодил в больницу, надо съездить и посмотреть, как он там.

— Кто-то из общих знакомых? — спросил Стрэнд.

— Нет. — Сквозь толстые стекла очков врач холодно взглянул на хозяина дома. — Но твой ровесник. Когда ты сам придешь на осмотр?

— В следующий раз, когда буду чувствовать себя абсолютно потрясающе, — рассмеялся Стрэнд. — Предпочитаю не знать о своих болячках — по крайней мере до тех пор, пока сам не догадаюсь, что и где не так.

— Ну, как хочешь, — буркнул Принз. — Я и без того слишком занят. Доброй ночи, господа.

Стрэнд проводил его до двери.

— Он как, в порядке, этот Хейзен?

— Ему чертовски повезло. — Принз надел черную фетровую шляпу с широкими полями, отчего сразу стал похож на раввина. — Он рассказал мне о Кэролайн. Идиот!.. Возможно, ей стоит поступить на службу в полицию. Присмотри за тем, чтобы девочка тоже приняла на ночь снотворное. И не выпускай на улицу сегодня. У нее в глазах какой-то нехороший огонек.

— Но она уверяет, что ничуть не пострадала.

— Физических повреждений вроде бы не наблюдается, — загадочно ответил доктор Принз. — И все же дай ей таблетку снотворного.

Стрэнд распахнул перед доктором дверь, и он отправился к своему больному-сердечнику. Которому было ровно столько же лет, сколько и ему, Стрэнду…

Затем он вернулся в гостиную и увидел, что Джимми наливает Хейзену неразбавленное виски. Бокал Хейзен держал твердо.

— Это поможет мне пережить ночь, — сказал он, обернувшись к Стрэнду. — Благодарю вас за то, что пригласили доктора Принза. У него очень умелые и ловкие руки.

— И сколько швов? — спросил Джимми.

— Пять или шесть, — беззаботно отмахнулся Хейзен. — Хороший врач. Сказал, что пришлет счет вам. Есть ручка? Давайте запишу вам свой адрес. Как только получите счет, можете выслать мне.

Джимми достал из кармана куртки ручку и клочок бумаги, Хейзен быстро написал несколько строк и протянул Стрэнду. Перед тем как сунуть записку в карман, Стрэнд успел заметить, что почерк у него твердый и разборчивый.

— Это прямо на углу Восемьдесят второй и Пятой авеню, — сказал Хейзен. — Точно напротив музея. Очень удобно. — Он допил виски и встал. Осторожно поставил пустой бокал на пепельницу, чтобы не оставить следа на скатерти. — Возможно, когда вы в следующий раз пойдете в музей, заодно заглянете навестить меня. Я должен отплатить за оказанное гостеприимство. А теперь мне пора. Я и без того доставил слишком много хлопот таким замечательным людям.

— Не думаю, что вас следует отпускать одного, — сказал Стрэнд. — Я вас провожу. Поймаем такси на углу.

— О, не стоит беспокоиться, право!..

— А у вас дома есть кто-нибудь, кто может за вами присмотреть? — озабоченно спросила Лесли. — Если нет, оставайтесь у нас. Джимми может поспать одну ночь на диване, ничего страшного…

— Я в полном порядке, — сказал Хейзен. Стрэнд заметил, что тот не ответил на вопрос, есть ли кто-нибудь у него дома. — Доктор Принз дал мне свой номер телефона, так, на всякий случай. Но уверен, это не понадобится.

— Я поеду на такси вместе с мистером Хейзеном, — предложила Элеонор. — Нам по пути. У меня свидание в Ист-Сайде.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал Хейзен.

— И тем не менее я все же провожу вас. Убедиться, что вы благополучно сели в такси, — настаивал Стрэнд. — Не хотелось бы, чтоб вас кто-нибудь снова ударил по голове…

— Как скажете, — кивнул Хейзен. — Но уверяю, инвалидом я, слава Богу, себя не чувствую. — Элеонор пошла за сумочкой и пальто, а он с улыбкой обернулся к Кэролайн и сказал: — Доброй ночи, мисс Спасительница! — Затем поклонился Лесли, пожал ей руку. — Не буду снова говорить, насколько я благодарен… всем вам… Надеюсь, увидимся снова… при более… э-э… благоприятных обстоятельствах. — Он дотронулся до тюрбана на голове, затем мрачно взглянул на исполосованную ножом куртку. — Мой домоправитель просто в обморок упадет при виде всего этого.

Оказавшись на улице, Стрэнд, Хейзен и Элеонор двинулись по направлению к Сентрал-Парк-Вест. Учитель поймал на себе пристальный взгляд Хейзена.

— Мне кажется, мистер Стрэнд, — сказал тот, — я где-то видел вас прежде.

— Вряд ли, — возразил Стрэнд. — Не припоминаю, чтобы мы встречались.

— Я не сказал, что мы встречались. — В голосе Хейзена зазвучало легкое раздражение. — Я прекрасно помню всех людей, с которыми доводилось встречаться. Просто ваше лицо мне почему-то кажется очень знакомым.

Стрэнд покачал головой:

— Простите, ничем не могу помочь.

— Я не виню вас в том, что вы меня не узнали. — Хейзен усмехнулся. — Да меня и мать родная не узнала бы после всего того, что сегодня произошло. Ничего!.. — воскликнул он и пожал плечами. — Рано или поздно обязательно вспомню.

Какое-то время они шли в молчании. Потом вдруг Хейзен дотронулся до руки Стрэнда и как-то очень серьезно и проникновенно произнес:

— Должен сказать вам кое-что, чего, пожалуй, не следовало бы говорить. У вас прекрасная семья. Я страшно завидую, сэр. Завидую сверх всякой меры. — Он опустил руку, и они снова пошли в молчании. Вскоре оказались на углу улицы и увидели свободное такси. Тут Хейзен глубоко вздохнул и заметил: — Какая чудесная выдалась ночь!.. И еще скажу одну очень странную вещь. Я наслаждался каждой минутой…

Стрэнд лежал в постели. Было тихо, темно. Лесли спала рядом, уткнувшись головой ему в плечо, длинные ее волосы слегка щекотали щеку и шею. С первого дня брака Стрэнд не уставал восхищаться красотой жены, ее телом и теми изысканными наслаждениями, которые оно могло доставить ему. И сегодня, занимаясь с ней любовью, он прошептал: «Я обожаю тебя!..» С годами бешеное желание, которое он постоянно испытывал к ней, переросло в страсть, тихо и постоянно тлевшую в теле и в сердце. Умиротворение, которое он ощущал теперь, лежа в тишине и прислушиваясь к тихому ее дыханию, прервется с наступлением утра. Уик-энд…

Стрэнд удовлетворенно вздохнул.

— Ты проснулся? — сонно прошептала Лесли.

— Только что.

— А что это вы с Элеонор имели в виду, когда говорили о Греции?

— Ах, это!.. — с трудом вспоминая, протянул Стрэнд. — Да она призналась, что собирается в отпуск в Грецию, на какой-то остров. С молодым человеком.

— Вон оно что, — пробормотала Лесли. — Наверное, это она и имела в виду, когда обещала объяснить все после.

— Наверное.

Помолчав, Лесли спросила:

— А она говорила, кто этот молодой человек?

— Нет. Сказала только, что он бывал на том острове и раньше. — Стрэнд замялся, потом все же добавил: — С другой девушкой.

— Он ей прямо так и сказал? — изумилась Лесли и даже немного отодвинулась от мужа.

— Да, он ей все рассказывает. Так она, во всяком случае, утверждает.

Лесли покачала головой.

— Скверный признак, — заметила она. — Особенно если девочка верит, что это именно так.

— Лично я не стал бы слишком переживать по этому поводу.

— А почему бы ей не привести его в дом, не познакомить с нами? — В голосе Лесли появилось легкое раздражение.

— Пока еще Элеонор в нем не совсем уверена, так она сказала.

Лесли снова умолкла. А потом, после паузы, спросила:

— А как ты думаешь, может, они сейчас тоже в постели… ну, как мы?

— Ну, уж не как мы, это точно.

— Знаешь, она меня немного пугает, — продолжала Лесли. — Слишком уверена в себе.

— Как Моцарт.

— Что? — Женщина удивилась.

— Разве ты забыла, что мистеру Кроувеллу не правится в Моцарте?

— Ах, ну да! А я в ответ сказала, что конец Моцарта был трагичен.

— Наша Элеонор вполне в состоянии о себе позаботиться.

— Не знаю… Вечно норовит сделать все по-своему. И если вдруг, не дай Бог, конечно, случится что-то плохое… ну, я не знаю что… она может оказаться вовсе и не такой сильной, как думает. И тогда трудно сказать, как она себя поведет. Может, мне стоит произвести небольшую разведку, узнать, что он собой представляет, этот молодой человек?

— Я бы на твоем месте не стал этого делать.

— Почему нет?

— Ты можешь обнаружить нечто неприятное. То, что тебе не понравится. И будешь потом переживать.

Лесли вздохнула:

— Наверное, ты прав. Мы не можем служить вечной броней нашим детям. Можем быть только поддержкой.

Стрэнд рассмеялся:

— Ты так говоришь, точно дни и ночи напролет просиживаешь в моей библиотеке и читаешь.

— Да я вообще делаю много такого, о чем другие и не догадываются! — развеселилась Лесли. — Спать хочешь?

— Так, немножко…

— Тогда спокойной ночи, милый. — Она придвинулась поближе к нему. Но через несколько секунд заговорила снова: — А она вроде бы не слишком одобрила нашего незваного гостя, как тебе показалось?

— Да, не особенно.

— И Джимми тоже. Ты заметил?

— Да.

— Хотя, судя по манерам, он джентльмен с головы до пят.

— Может, именно поэтому дети и восприняли его едва ли не в штыки, — сказал Стрэнд. — Знаешь, истинное джентльменство выглядит в наши дни как-то подозрительно. Молодые люди склонны приравнивать его к лицемерию. Между прочим, Хейзен думает, что где-то видел меня прежде.

— А где именно?

— Он не мог вспомнить.

— А ты?

— Понятия не имею.

— А знаешь, что Джимми сказал про него, когда вы пошли ловить такси?

— Что?

— Что он выражается в точности как те люди, которых попересажали в тюрьму по уотергейтскому делу. Сказал, что у мистера Хейзена губчатый словарь. Уж не знаю, что он имел в виду.

— Ровно в половине случаев я и сам не понимаю, что имеет в виду Джимми, когда говорит со мной, — заметил Стрэнд.

— Но он все равно очень хороший мальчик! — с вызовом произнесла Лесли.

— Я же не сказал, что он плохой. Просто использует совсем другие, непонятные нам выражения.

— А тебе не кажется, что и наши родители испытывали то же самое, когда мы были в возрасте Джимми, а?

— Ну вот, снова завела свою песню о поколениях, мать… — шутливо поддразнил жену Стрэнд. — О том, как они приходят и уходят…

— Можешь смеяться надо мной, если хочешь. Однако… — Лесли не закончила фразы. — Ладно, как бы там ни было, вечер выдался довольно интересный.

— Знаешь, на улице Хейзен сказал, что наслаждался каждой его минутой.

— Бедняга… — пробормотала Лесли и поцеловала Стрэнда в шею. — Ладно, давай-ка спать.

Глава 3

«Я завидую вашей семье, сэр», — прозвучал чей-то голос из прошлого. Но когда? Несколько лет назад? Прошлой ночью?.. «Сверх всякой меры…» Кто говорил это? Кому? О какой семье шла речь?..

Стрэнд читал в спальне. Для Лесли субботнее утро обычно было связано с множеством хлопот. С восьми утра и до часу непрерывным потоком шли ученики, и Стрэнд закрылся в комнате, чтобы не слышать фальшивого и тупого бряканья клавишей. Читал он для собственного удовольствия. На тумбочке возле постели у него лежали две книги, к которым он любил прибегать в моменты, подобные этому, — «Завоевание Мексики» Прескотта и «Завоевание Перу». Он был по природе своей кабинетным ученым, и самые дальние вылазки за материалами сводились к походам в читальные залы публичной библиотеки на Сорок второй улице. А потому он особенно ценил красочные описания слепого ученого, заточившего себя в Кембридже, его пространные рассказы об отчаянных подвигах, которые совершали в дальних уголках планеты неукротимые смельчаки. Именно они изменили лицо планеты — всего-то с помощью нескольких шпаг да отряда кавалеристов. Эти мужчины ни на миг не задумывались о том, какой вердикт спустя столетия им вынесет история — вернее, обитатели континента, испытывающие вместо них чувство вины за все эти кровавые подвиги.

Совсем другое ценил Стрэнд в работах Сэмюэля Элиота Морисона, который принимал участие в морских сражениях, бороздил океаны по следам Колумба и Магеллана и с такой выразительностью и жестким натурализмом описывал плавания на примитивных суденышках и кровавые битвы. Будь Стрэнд по природе своей амбициозным, он бы обязательно стремился пойти по стопам Прескотта. Потому как, с грустью признавался он сам себе, жизнь человека, подобного Морисону, ему просто не по плечу.

В молодости он мечтал стать ученым с именем. И учился уже на последнем курсе колледжа, когда внезапно умер отец, оставив после себя жалкую мастерскую по ремонту электроприборов, постоянно болеющую жену и ничтожную сумму в страховых облигациях. Стрэнду пришлось проститься с мечтой о дальнейшем образовании. Он решил ограничиться малым — получить лицензию на право преподавания истории в старших классах школы. Там он по крайней мере мог работать в любимой им области и зарабатывать на жизнь себе и матери. К тому времени, когда мать умерла, он был уже женат на Лесли и у них родилась дочь. А потому он продолжал преподавать, читать книги по истории, но до сочинения их дело так и не дошло. И хотя порой Стрэнд сожалел о том, что карьера ученого у него не сложилась, выпадали и в его жизни счастливые моменты и в целом он был доволен жизнью. Перечитывание любимой книги тихим и спокойным субботним утром как раз принадлежало к числу таких моментов.

Он позавтракал рано в обществе Лесли и Кэролайн, краем уха прислушиваясь к их болтовне и просматривая за кофе «Таймс». Дочь заявила, что будто бы слышала, что Джимми вернулся в три. Дверь в его комнату была до сих пор закрыта, и Кэролайн считала, что братец поднимется не раньше двенадцати. Похоже, события вчерашней ночи никак не отразились на девочке. За завтраком она сидела уже в костюме для игры в теннис, а сразу же после него отправилась играть, прихватив старую деревянную ракетку и пообещав вернуться домой до наступления темноты.

Утром по субботам к ним приходила миссис Кертис — делать уборку в доме, отвечать на звонки и впускать детей, приходивших на уроки. Иногда Лесли зазывала Стрэнда в гостиную — послушать какого-нибудь маленького мальчика или девочку, которые обещали в будущем стать настоящими пианистами. Но сегодня Стрэнд не удостоился приглашения ни на один из таких импровизированных концертов, потому сделал вывод, что ни одного стоящего внимания таланта Лесли не выявила, а следовательно, за ленчем жена будет в дурном расположении духа.

Он уже, наверное, раз в пятнадцатый перечитывал описание битвы Кортеса за мощеную дорогу, открывавшую путь войскам на Мехико, как вдруг зазвонил телефон. Стрэнд спустился в холл и взял трубку. Это оказалась Элеонор.

— Как Кэролайн? — первым делом спросила она.

— Никаких видимых повреждений, — ответил Стрэнд.

— Я тут провела маленькое домашнее расследование, — сказала Элеонор. — Касательно мистера Рассела Ренна Хейзена. Заглянула в «Кто есть кто». Знаешь, нашей малышке удалось подцепить настоящего кита!

— Кита? Что-то не понял…

— Ну, большого и важного человека, — объяснила Элеонор. — Он глава одной из крупнейших адвокатских фирм на Уолл-стрит. Фирма основана его отцом, теперь уже покойным. Он состоит членом совета директоров примерно дюжины гигантских корпораций, начиная от нефтяных и кончая агропромышленными и химическими. Является профессионалом старой школы, имеет одну из богатейших в Америке коллекций импрессионистов и прочих шедевров современного искусства. Коллекцию начал собирать еще отец, и она неустанно пополняется его смышленым мальчиком. Хейзен также упоминается в связи с различными музеями, которые поддерживает, и оперой. Известен как меценат. В незапамятные времена играл в хоккей за команду Иельского университета, является членом Национального олимпийского комитета, а также членом множества клубов, в том числе таких престижных, как «Ракетка», «Сенчури» и «Юнион-клаб». Женат на леди, имя которой упоминается в «Светском альманахе»,[129] в девичестве Кэтрин Вудбайн. Имеет троих детей, уже взрослых. Двух дочерей и сына. Продолжать или хватит?

— Думаю, достаточно, — ответил Стрэнд.

— Правда, в этом самом «Кто есть кто» ни слова о том, что он вечерами катается на велосипеде, — продолжала Элеонор. — Но думаю, об этом обязательно будет упомянуто в следующем выпуске. Я еще за обедом подумала: он не из тех полоумных, что ходят поправлять здоровье в Центральный парк.

— И я сразу понял, что он человек непростой, — сказал Стрэнд. — Правда, следует отдать ему должное, он не афиширует свое высокое положение.

— А ему и не надо. Скажи, есть у тебя хотя бы один знакомый, о ком упоминалось бы в «Кто есть кто»?

— Сразу и не вспомнишь, — ответил Стрэнд. — Кажется, имеется один. Старый профессор, из школы Джуллиард, где училась твоя мама… Вот, пожалуй, и все. А о чем вы говорили в такси?

— Он спросил, что я имела в виду, когда сказала, что вкалываю как проклятая. По его мнению, мы должны принадлежать к среднему классу.

— Ну и что ты ответила?

— Сказала, что это просто так, фигурально выражаясь. А еще он сказал, что очень бы хотел увидеть всех нас снова. Вообще он произвел на меня впечатление очень одинокого человека. Хотя после того, что я прочитала, вряд ли такое возможно…

— А у меня создалось впечатление, — заметил Стрэнд, — что он тебе не очень-то понравился.

— Не то чтобы так, — ответила Элеонор. Голос ее звучал несколько неуверенно, словно она сама никак не могла разобраться, какое впечатление произвел на нее Хейзен. — Просто между ним и нами пропасть. Да что там пропасть — самая настоящая бездна! Тебе не кажется?

Стрэнд рассмеялся.

— Ну, я не слишком большой специалист по безднам… Ладно, не важно. Лучше скажи, мы тебя увидим в следующий уик-энд?

— Боюсь, что нет, пап. Не сердись. Но я уезжаю в Коннектикут, насладиться природой и все такое прочее. В понедельник позвоню.

— Что ж, желаю приятно провести время. — И Стрэнд повесил трубку. Интересно, где это Элеонор раздобыла «Кто есть кто»? Не похоже, чтобы она успела побывать в библиотеке, а то, что в доме у дочери этой книги нет, Стрэнд знал точно. Возможно, она звонила из квартиры своего молодого человека. И Стрэнд тут же запретил себе думать о том, чем они занимались этой ночью, после того как Элеонор отвезла Хейзена. Удрученно покачав головой, он подумал: в конце концов, это ее жизнь.

Он вернулся в спальню и снова взялся за Прескотта. И, рассеянно листая страницы, размышлял — без малейшего, впрочем, чувства зависти, — почему это Хейзену удалось столь многого добиться в жизни, во всяком случае, по уверениям Элеонор. А вот ему — нет…

Наконец он снова сосредоточился на книге, но тут в дверь постучали. Это была миссис Кертис.

— Пришел тот самый человек, который обедал тут у вас вчера, — сообщила она. — Выглядит кошмарно, на лице все цвета радуги, но он принес букет для миссис Стрэнд. Спрашивает, не могли бы вы выйти к нему на минутку, если, конечно, не слишком заняты. И еще он хотел забрать свой велосипед, но Александра сегодня утром не будет.

— А когда вернется Александр? — спросил Стрэнд, надевая потрепанный твидовый пиджак, свою обычную воскресную одежду, и всовывая ноги в мокасины.

— Не раньше чем через час. Поехал в город, искать какую-то деталь для бойлера.

Стрэнд прошел по темному длинному коридору мимо закрытой двери в спальню Джимми, затем вышел в прихожую. На стенах висели литографии, какие-то старые афиши, а также натюрморт работы Лесли. Не упомянутой в «Кто есть кто», подумал Стрэнд. Хейзен держал в руках огромный букет цветов, завернутый в бумагу. На столике лежал еще какой-то продолговатый предмет, тоже в оберточной бумаге.

— Доброе утро, сэр, — поздоровался Хейзен. — Надеюсь, не слишком вас побеспокоил?

— Доброе утро, — отозвался Стрэнд, и мужчины обменялись рукопожатием. — Утром по воскресеньям меня никто не может побеспокоить. Это у меня время для ничегонеделанья.

Миссис Кертис была права: Хейзен действительно выглядел ужасно. Поверх повязки он натянул шерстяную лыжную шапочку, отчего голова казалась непропорционально большой. Лицо опухшее, бесформенное, кожа на щеке приобрела смешанный желтовато-пурпурно-зеленый оттенок. Но глаза были ясными, блестящими, да и одет он был в отличный темно-серый костюм. А дорогие кожаные туфли сверкали, точно полированное красное дерево.

— Ну, как прошла ночь? — осведомился Стрэнд.

— Прошла. — Хейзен пожал плечами. — А как ваша дочь?

— Уже убежала играть в теннис. И за завтраком была весела, как птичка.

— Молодость! Уникальная способность быстро восстанавливать физические и душевные силы, — заметил Хейзен.

Все время говорит какие-то банальности, подумал Стрэнд.

— Вот, принес цветы вашей жене. — Хейзен пошевелил букетом, отчего бумага тихонько зашелестела. — В знак признательности за ее бесконечную доброту и участие.

— К сожалению, она сейчас занята. У нее урок, — сказал Стрэнд.

— Да, я слышу, — кивнул Хейзен. И ни словом не обмолвился о качестве того, что слышит.

— Но она будет очень рада. Миссис Кертис, не будете ли вы так добры поставить цветы в вазу?

Миссис Кертис приняла букет из рук Хейзена и отправилась с ним в ванную.

— Тут у меня и для Кэролайн кое-что. — Хейзен указал на продолговатый пакет, лежавший на столике. — Новая ракетка. Фирмы «Хед». Я заметил, что та ракетка, которую она повредила, обороняя меня, была именно фирмы «Хед».

— О, а вот это вы совершенно напрасно! — воскликнул Стрэнд. — Однако, уверен, девочка будет просто в восторге.

— Там же, в пакете, и приспособление для натягивания струн, — добавил Хейзен. — Поскольку мне не известно, насколько туго она предпочитает их натягивать. Всего-то и надо, что занести ракетку в магазин теннисных принадлежностей «Сакс», и они сделают все, что необходимо.

— А у вас выдалось хлопотное утро, мистер Хейзен, — заметил Стрэнд. — Еще и одиннадцати нет, а вы уже успели побывать и в «Саксе», и в цветочном магазине.

— Я жаворонок, — ответил Хейзен. — Еще одна черта, унаследованная от отца.

— Мне кое-что известно о вашем отце, — проговорил Стрэнд.

— Вот как? — равнодушным тоном откликнулся Хейзен. — Что ж, это неудивительно.

— Недавно звонила моя старшая дочь, Элеонор. Она нашла ваше имя в справочнике «Кто есть кто».

— О, вот как? А мне показалось, моя особа ее мало заинтересовала.

— Она сказала, что там и словом не упомянуто о том, что вы приверженец велосипедных прогулок.

Хейзен улыбнулся:

— Пусть эта деталь моей биографии останется между нами, договорились? Полагаю, мне не следует гордиться тем, что произошло прошлой ночью.

— Не вижу в том вашей вины, — заметил Стрэнд.

— Я мог бы остаться дома, — сказал Хейзен. — Я допустил глупость, пренебрег тем обстоятельством, что время было уже позднее. Однако… — Тут лицо его просветлело. — Иначе мне не удалось бы познакомиться с вами и вашей чудесной семьей. Я действительно отнял у вас массу времени. Я хотел оставить ракетку и цветы внизу, в вестибюле, забрать свой велосипед и уйти. Звонил, но у домовладельца никто не отвечал, вот я и…

— Да, его сейчас нет, — сказал Стрэнд. — Можете подождать здесь немного? Пойду спрошу у миссис Кертис, где ключ от подвала.

— Благодарю вас, — сказал Хейзен. — Если вам не трудно.

Миссис Кертис была на кухне, ставила букет в вазу с водой.

— Красивые цветы, не правда ли? — заметил Стрэнд. О цветах он имел самое смутное представление. Нет, он мог отличить розы и хризантемы, но всегда терялся при определении остальных представителей цветочного царства.

— На те деньги, что за них заплачены, — проворчала в ответ миссис Кертис, — вы могли бы кормить семью целую неделю.

— Мистер Хейзен хотел бы забрать из подвала свой велосипед, — сказал Стрэнд, игнорируя комментарий миссис Кертис об экономической ситуации, сложившейся в его семье. — Вы знаете, где Александр держит ключи?

— Ступайте в бойлерную, — ответила миссис Кертис, — дверь там не заперта. Справа увидите на стене полочку. И там, на ней, в углу, найдете ключ. Что, этот человек собрался ехать через парк на велосипеде в таком состоянии?

— Наверное.

— Да он всех зверей в зоопарке перепугает до смерти, из клеток разбегутся, бедняжки. — Миссис Кертис снова поправила цветы в вазе. — Не забудьте положить ключ на место.

— Не забуду, — обещал Стрэнд. И пошел обратно в прихожую, где его дожидался Хейзен. На лице адвоката застыла еле заметная гримаска неудовольствия — он прислушивался к гаммам, которые, отчаянно фальшивя, кто-то наигрывал в гостиной. Стрэнд улыбнулся.

— Обычно бывает гораздо лучше, — заметил он. — Просто этот ученик Лесли не принадлежит к разряду музыкальных звезд.

— Что ж, и такой труд уже сам по себе награда, — заметил Хейзен, перестав хмуриться. — Вообще все эти молодые люди… — начал было он и тут же осекся.

— Я узнал, где ключ от подвала, — сказал Стрэнд. — Сейчас мы с вами спустимся туда и…

— О, это совершенно не обязательно, — сказал Хейзен. — Я и без того доставил вам массу хлопот. У меня там человек, внизу, в вестибюле. Вы только скажите мне, где ключ…

— Да нет, я все равно собирался выходить, хотел немного прогуляться. — Эта идея пришла Стрэнду в голову только что. Он распахнул дверь и последовал за Хейзеном к лифту. В холле стоял высокий мужчина лет тридцати пяти в вельветовых джинсах и свитере. Хейзен представил его как одного из своих секретарей. Мистер Конрой — так его звали — выглядел болезненно-хилым и слабым. Глядя на его лицо, Стрэнд подумал: цвет пепла, на который в течение многих лет проливались кислотные дожди. Да и одет мистер Конрой был крайне небрежно и уж вовсе не официально. Интересно, подумал Стрэнд, как выглядят остальные секретари Хейзена, сколько их у него и компенсируют ли они своим внешним видом неказистый облик Конроя?

Мужчины спустились по лестнице ко входу в бойлерную, и Стрэнд нашел ключ. Отпер дверь в подвал, и Конрой быстро и ловко подхватил велосипед. Стрэнд вызвался помочь тащить его вверх по ступенькам, но Хейзен нетерпеливо заметил:

— Он прекрасно справится сам. Верно, Конрой?

— Ну разумеется, сэр, — ответил тот.

Стрэнд запер дверь и убрал ключ на место. Конрой с велосипедом поджидал их на залитой солнцем улице.

— Просто оставишь у привратника, — распорядился Хейзен.

— Слушаюсь, сэр.

— Тогда до понедельника.

— До понедельника, сэр, — ответил Конрой. — Но если вдруг понадоблюсь во время уик-энда, оставьте сообщение на автоответчике.

— Если возникнет необходимость, — сказал Хейзен.

Они со Стрэндом наблюдали за тем, как Конрой отъехал.

— Насколько я понимаю, он не является членом профсоюза, этот ваш Конрой, — заметил Стрэнд. — Иначе не сидел бы по выходным у телефона в ожидании вызова на работу.

— Он дельный малый, и ему хорошо платят за каждый час переработки. Вызывают время от времени. К тому же не женат. В данных обстоятельствах это большой плюс. — Хейзен усмехнулся. — Если не возражаете, может, пройдемся немного вместе?

— А куда бы вам хотелось пойти? — спросил Стрэнд. — В парк?

Адвокат улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Нет, на какое-то время с парком покончено. Слишком свежи воспоминания. Может, к Линкольн-центру?..[130]

— С удовольствием, — отозвался Стрэнд, и они зашагали по улице. — Никогда не уставал любоваться этим сооружением. Как-то обнадеживает, заставляет думать, что со временем город не превратится в полное убожество.

Какое-то время мужчины шли молча и не испытывали при этом неловкости. Затем Стрэнд заметил:

— А я вот все думаю о вашем имени…

— Почему?

— Жил некогда на свете некий Уильям Хейзен, чье имя значится в примечаниях в учебнике по военной истории США.

— Вот как? — В голосе Хейзена звучал неподдельный интерес. — И чем же он занимался?

— Ну, учился в Вест-Пойнте,[131] затем сражался с индейцами, а во время Гражданской войны уже в чине полковника воевал под командованием генерала Шермана в Джорджии. Командовал полком волонтеров из Огайо. И принимал участие в штурме форта Макаллистера.

— О Бог мой!.. — пробормотал Хейзен. — И откуда же вы все это разузнали?

— Учитель истории — настоящий кладезь бесполезной информации.

— Ну а чем еще он занимался? Если был важным человеком, возможно, мне следует претендовать на родство?

— Стал генералом и основал войска связи.

Хейзен рассмеялся.

— Войска связи! Знаете, у меня есть старый приятель, был пехотинцем во время Второй мировой. Он не очень-то жаловал войска связи. Рассказывал, что у них, в пехоте, была такая поговорка: «Достань звездочку из окошка, мать, твой сын поступил в войска связи». Пожалуй, я не буду претендовать на родство с ним… Кроме того, моя семья приехала в Нью-Йорк в 1706 году и никогда не бывала в Огайо. Ну а ваши предки?

— Мне не слишком много о них известно, — ответил Стрэнд, уже жалея, что затеял этот разговор. — Родители приехали в Нью-Йорк в 1920-м, из Ланкашира. Отец воевал, отравился газами на Сомме,[132] после чего заявил, что по горло сыт Европой. А когда я пытался расспрашивать отца о его семье и семье его матери, он отвечал, что они не стоят того, чтобы о них говорить. — Стрэнд пожал плечами. — Ну, пришлось поверить ему на слово.

Теперь в молчании их сквозила натянутость. А когда Хейзен заговорил снова, выяснилось, что он решил кардинально сменить тему.

— Я все раздумывал над тем, что вы говорили прошлым вечером, — заявил он. — О том пуэрториканском мальчике из старшего класса.

— Его имя Ромеро.

— Суть в том, что в наши дни довольно легко организовать обучение для многообещающих молодых людей. Особенно если они принадлежат к нацменьшинствам. Причем в самых лучших колледжах. Как думаете, вашего ученика это могло бы заинтересовать?

Стрэнд призадумался.

— Боюсь, что на основе тех оценок, которые он получит у нас, его будет трудно причислить к многообещающим. Судя по высказываниям других учителей, по их предметам он не успевает. Просто отказывается работать. Сомневаюсь, что он сможет заработать достаточно высокие баллы даже для получения аттестата.

— Скверно… — пробормотал Хейзен. — А как вы считаете, он обладает достаточными способностями и желанием, чтобы подтянуться? Прибавить хотя бы в последний год?

— Нет, в школе Ривер-Хай у него ничего не получится. У нас не та атмосфера.

— Но если, допустим, он получил бы стипендию, которая дала бы ему возможность в течение года, а то и двух обучаться в какой-нибудь хорошей школе, где… э-э… более здоровые обстановка и окружение? Может, тогда он смог бы подтянуться и стать полноправным кандидатом для поступления в колледж?

Стрэнд пожал плечами.

— Все, разумеется, зависит только от него. В данный же момент он мало чем отличается от любого другого ученика нашей школы. Если, конечно, не считать того факта, что очень много читает, причем по большей части книги эти не имеют никакого отношения к программе. Мало того, он презирает авторов этих книг, не подчиняется правилам поведения, насмешничает над учителями…

— И над вами тоже?..

— Боюсь, что да, — признался Стрэнд. — Он просто обожает провоцировать меня. К примеру, я читаю лекцию, которая входит в учебный план, а он в любой момент может встать и выйти из класса.

Хейзен печально покачал головой.

— Сколько денег, сколько усилий, сколько доброй воли вкладывает общество в наши школы, — заметил он, — а что мы получаем взамен?

— Бунт, — ответил Стрэнд. — Иногда скрытый, но довольно часто и открытый.

— Могу представить, как вам трудно. — Хейзен снова покачал головой. — Однако же мы ведь не можем просто умыть руки и ничего не предпринимать, не так ли?

Стрэнд не совсем понял, кого Хейзен имел в виду под словом «мы» и что именно должен был предпринять он, Аллен Стрэнд, чтобы влиться в это обобщенное понятие.

Хейзен шагал по улице, глядя прямо перед собой и не обращая ни малейшего внимания на любопытных прохожих, глазевших на его лыжную шапочку и избитое лицо.

— Но не можем же мы допустить, чтобы целое поколение или большая часть поколения вверглась в нигилизм… да, иначе не скажешь, именно нигилизм!.. — В голосе Хейзена прорезались звонкие ораторские нотки. — Лучших из них следует спасать… И мне совершенно все равно, откуда придут эти лучшие: из трущоб, ферм, шикарных поместий, гетто, — мне все равно! Для страны наступают тяжелые времена, и если наши лидеры будут невежественными, необразованными людьми, катастрофа просто неминуема!

Любопытно, подумал Стрэнд, высказывает ли сейчас Хейзен нечто давно наболевшее?.. Или же его вдруг осенило и он осознал то, о чем не задумывался прежде, до тех пор, пока ему едва не раскроили череп куском железной трубы? Сам Стрэнд, вовлеченный в повседневную борьбу с нерадивыми учениками, предпочитал не заглядывать так далеко. И еще ему казалось, что состояние дел в государстве вряд ли прямо связано с образованностью лидеров.

— Ну да Бог с ним. — Хейзен вновь заговорил нормальным тоном. — Будем и дальше стараться по мере своих слабых сил. И если вдруг надумаете поговорить с мальчиком, сделайте это. И сообщите потом мне, что он ответит.

— Попытаюсь.

Словно прочитав его тайные мысли, Хейзен вдруг придвинулся поближе и тихо спросил:

— А вы когда-нибудь подумывали о том, чтобы уйти из этой системы? Из школы вообще?.. Ведь это, должно быть, действует угнетающе — трудиться год за годом, не видя никакой перспективы… Может, стоит попробовать устроиться в какой-нибудь закрытый колледж, за городом? Или в привилегированную частную школу, где даже с чисто интеллектуальной точки зрения от работы можно будет получать больше удовлетворения, чувствовать, что твои усилия не напрасны?..

— Жена заговаривает об этом время от времени, — ответил Стрэнд. — И я тоже подумывал, да. Но я родился в Нью-Йорке, очень люблю этот город. Да и потом уже староват, пожалуй, для пересадки на новую почву.

— А научная степень у вас имеется?

— Магистр гуманитарных наук, — улыбнулся Стрэнд. — Заработал ее на вечернем отделении Нью-Йоркского университета. Днем преподавал.

— Вы что-нибудь пишете?

— Да нет… Я, знаете ли, скорее читатель, нежели писатель.

— Будь я дипломированным историком, — заметил Хейзен, — все то, о чем вы говорили вчера, и в особенности теория случайных событий, непременно подвигло бы меня на рассмотрение определенных периодов в нашей истории именно в этом плане. Это дало бы почву для весьма забавных умозаключений. К примеру, на тему того, чем могли бы обернуться известные нам великие события при малейшем изменении хотя бы одного из составляющих их элементов.

— Не было гвоздя, подкова пропала, — подхватил Стрэнд. — Подкова пропала, лошадь захромала, лошадь захромала, конница бежит, враг вступает в город… ну и так далее. Вы об этом?

— Ну, в целом да. Хотя, конечно, вы несколько упрощаете.

— Подкину эту идейку Ромеро, — весело заметил Стрэнд. — Пусть благодарит вас за подсказку и вдохновение.

— Да нет, я совершенно серьезно, — сказал Хейзен. — Я считаю, что пересмотр американской истории в этом плане имел бы огромное положительное значение. Я, конечно, не специалист, но лично мне кажется, что Америка, Соединенные Штаты Америки просто ослеплены собственным величием. И что для этого нет особых оснований. И что мы ввергаемся в пучину всеобщего отрицания. Слишком тяготеем к Европе, терроризму, фракционности, цинизму в частной и общественной жизни. Лично я не нахожу в этом ничего хорошего. И еще мне кажется, что это вовсе не предопределено.

— А вы, на мой взгляд, пессимист, мистер Хейзен.

— Куда меньший, чем это может показаться с первого взгляда. Скорее, я разочарован. Многие надежды превратились в прах. Институции, во имя процветания которых я работал, не оправдали ожиданий. Люди, которых я любил, оказались вовсе не теми, кем я их представлял. Личности обмельчали, карьеры остались нереализованными. Нет, я не настолько пессимист, чтобы сдаться. Я верю в борьбу, разум, основные моральные ценности. Ну, взять, к примеру, вчерашний вечер. Ваша девочка, не раздумывая, бросилась спасать совершенно незнакомого ей человека, причем рисковала при этом собственным здоровьем, а возможно, и жизнью. И еще на меня огромное впечатление произвела ваша семья. Эта забота друг о друге, ненавязчивая любовь, которая, я чувствовал, так и витала вокруг, эти сплоченность и единение, причем не по принуждению. А главное, отсутствие даже малейшего намека на смертельное заболевание — одиночество. Нет, я вовсе не склонен к преувеличениям, но вечер, подобный вчерашнему, — сильнейшее средство от пессимизма. Особенно в наши дни и для человека моего возраста…

— Боюсь, вы придаете слишком большое значение такому заурядному событию, как семейный обед, — заметил Стрэнд, немного смутившийся от всех этих комплиментов. — Ей-богу, вы заставите меня испытывать неловкость всякий раз, когда я буду доставать ключ, чтоб отпереть входную дверь.

— Слишком много болтаю. Типичный порок адвокатов. — Хейзен рассмеялся. — Цветов и ракетки было бы вполне достаточно. Вижу, я вас смутил. Простите… Я не привык иметь дела со скромными людьми. О, кстати, вспомнил. — Он полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда маленький конверт. — У меня два билета в филармонию, на сегодня. Дают концертную версию «Проклятия Фауста» Берлиоза. Возможно, вы с женой хотите пойти?

— Нет никакой необходимости… — запротестовал было Стрэнд.

— По улицам в таком виде я еще могу ходить, — сказал Хейзен. — Но представьте, какую реакцию вызовет мое появление в филармонии! Прошу вас, возьмите билеты. А уж там решите, пойдете или нет. — Он протянул конверт Стрэнду. — Иначе мне просто придется их выбросить.

— Но вы собирались кого-то пригласить, — заметил Стрэнд. — Здесь ведь два билета.

— Моя дама передумала. Сказала, что у нее сегодня другие планы на вечер, — ответил Хейзен. — Так вам с женой хотелось бы пойти?

— О да, очень.

— Тогда берите билеты! — решительно заявил Хейзен. — Вы ведь не из тех, кто ненавидит Берлиоза, верно?

— О нет. Совсем напротив.

— Как-нибудь в другой раз, когда буду выглядеть более презентабельно, можем сходить вместе.

— Благодарю вас. — Стрэнд сунул билеты в карман. — Лесли будет просто счастлива.

— Чем доставит огромное удовольствие мне, — сказал Хейзен.

Они уже дошли до Линкольн-центра. Адвокат, прищурившись, рассматривал здание.

— Неким странным образом, — устало заметил он, — мы постепенно утратили понятие о гармонии в архитектуре. И однако же заведение это весьма полезное. — Он взглянул на часы. — Боюсь, мне пора в контору.

— Вы работаете по субботам?

— О, это мой любимый день недели. В офисе никого, тихо, спокойно, телефон не звонит, на столе поджидает стопка аккуратно сложенных бумаг. Я покупаю сандвич и бутылку пива, вхожу, снимаю пиджак, расстегиваю верхнюю пуговицу воротничка и чувствую себя мальчишкой, который готовится к экзамену в твердой уверенности, что успешно сдаст его. А чем вы занимаетесь днем по субботам?

— Ну… — начал Стрэнд, — весной, в такую пору, как сейчас, предаюсь в основном маленьким тайным порокам. Сижу в спальне и смотрю по телевизору бейсбольные матчи. А Лесли тем временем занимается с учениками в гостиной. — Маленький телевизор подарила ему Элеонор, и Стрэнд вдруг почувствовал, что вот этого говорить Хейзену не стоит. — Болею за команду «Янки». Вообще в молодости я был полным профаном по части спорта. Зато теперь, когда смотрю, как рвется вперед Регги Джексон, мощно, целеустремленно и напористо, начинаю понимать, как это прекрасно — быть сильным, талантливым. Все время рисковать и знать, что миллионы людей в этот момент обожают тебя или ненавидят. — Он рассмеялся. — Лесли пытается меня ограничить. Только два матча в неделю.

Стрэнд почувствовал, что собеседник, идеал наслаждения которого сводился к тому, чтобы сидеть в пустом офисе и ковыряться в груде бумаг, взирает на него с любопытством и даже неким недоумением. Точно на представителя какой-то новой, незнакомой ему разновидности человеческой породы.

— Часто ходите на стадион?

— Нет, редко.

— А знаете, у меня есть постоянный пропуск в ложу владельца. Может, как-нибудь погожим субботним днем я плюну на свою контору и мы пойдем и посмотрим вместе игру? Вы не против?

— С удовольствием.

— Тогда, думаю, дождемся, пока не приедет команда из Бостона. Посмотрю в расписании матчей. Ну а что зимой?

— Зимой?

— Я хотел спросить: что вы делаете по субботам в зимнее время?

— Ну… — протянул Стрэнд, — когда в Музее современного искусства показывают какой-нибудь старый фильм, стараюсь попасть на него.

Хейзен энергично стукнул кулаком по собственной ладони.

— Вот оно! Музей современного искусства. Именно там я вас и видел. На картине с Бастером Китоном.[133]

— Вам нравится Бастер Китон? — несколько недоверчиво спросил Стрэнд.

— Я помечаю картины в программке, которую они мне посылают, и если удается вырваться, стараюсь посмотреть. — Хейзен усмехнулся, отчего разноцветные синяки на лице сложились в новый рисунок. — Да и потом, кому же может не нравиться Бастер Китон? Любой, кто посмеет заявить противное, — с мрачной насмешливостью добавил он, — будет лишен права голоса. Нет, если серьезно, — добавил он после паузы, — я стараюсь смотреть и все картины с Гарбо. Она напоминает о том, как пали нравы. Прежде идеалом для нас являлась богиня, а кому мы теперь поклоняемся? Каким-то официанткам. Дорис Дей… И еще эта ужасная женщина, Фасетт. — Он снова взглянул на часы. — Привык придерживаться распорядка. Каждую субботу прихожу в офис ровно в час дня. Если опоздаю хотя бы на две минуты, сторож, что дежурит внизу и впускает меня, наверняка позвонит в полицию. Так что поговорим о красавицах прошлого как-нибудь в другой раз. Я, во всяком случае, надеюсь на это. А захотите посмотреть матч с «Янки», дайте мне знать.

Они пожали друг другу руки.

— Получил огромное удовольствие от этой прогулки, — сказал адвокат. — Может, если в следующую субботу оба будем в городе, повторим?

— Ну, я-то точно буду в городе, — отозвался Стрэнд.

— Тогда я вам позвоню. Наслаждайтесь Берлиозом.

Стрэнд смотрел, как Хейзен проворно забирается в такси, на миг заслонив своей крупной фигурой дверцу.

Бастер Китон, о Боже!.. Как только машина отъехала, Стрэнд достал конверт и взглянул на билеты. Пятый ряд партера… Этот человек знал, на что тратить деньги. С радостным замиранием сердца учитель убрал билеты обратно в карман и повернул к дому.

Глава 4

Берлиоз… Ревущий поток звуков.

На лоб легла прохладная женская рука. «Ты нужен мне», — прозвучал чей-то голос. Он пытался открыть глаза и взглянуть, чья это рука лежит у него на лбу, но не было сил поднять веки. Чья бы то ни была…

— Что-то я не пойму… — сказал мальчик.

Они с Ромеро находились в маленьком кабинетике Стрэнда. Стрэнд сам попросил ученика задержаться на минутку после занятий и тем не менее удивился, увидев, как тот входит в его кабинет.

— Я ведь уже объяснил, — терпеливо продолжил Стрэнд. — Просто рассказал о тебе одному своему… другу, новому знакомому. А тот оказался очень влиятельным человеком и просил передать, что, если ты заинтересован в продолжении образования, он попытается похлопотать, чтобы ты получил стипендию…

— Ага, ага, — пробормотал Ромеро. — Все это мы уже слышали. Я хочу знать: почему он зациклился именно на мне?

— Я назвал тебя многообещающим, — ответил Стрэнд.

— Никаких обещаний я никому не давал, — угрюмо заявил мальчик.

— Да не в том смысле, — сказал Стрэнд. После долгого и утомительного рабочего дня он с трудом сохранял терпение, разговаривая с этим маленьким смуглым оборванцем, подозрительно и мрачно взиравшим из-под копны спутанных волос. На Ромеро красовались бесформенные синие джинсы, грязные тапочки и линялая футболка, которая была явно ему велика и, вполне возможно, когда-то украдена из раздевалки. Парнишка стоял, небрежно привалившись к столу, и нетерпеливо теребил в пальцах незажженную сигарету. На футболке значился помер: «17». Ромеро ходил в ней на занятия каждый день, и в сознании Стрэнда число 17 стало ассоциироваться с убогой атмосферой школы. — Я имел в виду, что из всех моих учеников, у кого нет возможности самостоятельно поступить в колледж, ты проявил наиболее оригинальный склад мышления.

— Шутите, что ли, профессор? — ухмыльнулся Ромеро. — На самом деле вы небось сказали совсем иначе. Что у вас в классе имеется парень, наличие которого доказывает, что не все пуэрториканцы дебилы. Спорим, что так?

— Я не собираюсь с тобой спорить, — отрезал Стрэнд, уже сожалея, что заговорил с Хейзеном о мальчишке. — И оставь, пожалуйста, в покое свои пуэрториканские проблемы. Моего друга интересуют проблемы образования, у него много полезных связей. Он считает, что наиболее способным ученикам следует дать шанс…

— И все же я не понимаю, профессор, — продолжал гнуть свое Ромеро.

— Прекрати называть меня так. Никакой я не профессор.

— О'кей… мистер Стрэнд. Просто я хочу понять: ему-то что за выгода? Какой-то тип, которого я совсем не знаю.

— Дело не в выгоде, — ответил Стрэнд. — Ну, разве что он получит моральное удовлетворение, узнав, что ты успеваешь и можешь рассчитывать в будущем на хорошую карьеру.

— А что я должен для этого сделать? Подписать контракт или отдать ему половину денег, которые заработаю за десять лет? — Ромеро достал из кармана облупленную зажигалку «Зиппо», передумал и снова сунул ее в карман.

Стрэнд удрученно покачал головой. Парень явно не ограничивался чтением книг по истории и естественным наукам. Не брезговал и колонками новостей и сплетен из жизни Голливуда и шоу-бизнеса.

— Скажи, Ромеро, — спросил он, — ты когда-нибудь слышал о таком понятии, как благотворительность?

— Благотворительность! — Мальчик недоверчиво усмехнулся. — Да уж, конечно. Моя старуха сидит на пособии.

— Пособия здесь ни при чем. И я не собираюсь торчать тут весь день и вести с тобой бессмысленные споры. Если хочешь посвятить год или два настоящей учебе, усердной, без дураков, то тебе предоставляется прекрасный шанс. А впоследствии вполне можешь рассчитывать на стипендию в колледже. Лично я считаю, ты справишься. Если, конечно, мое мнение тебя интересует. Предлагаю пойти домой и обсудить все это с матерью и отцом.

— С отцом! — Паренек снова рассмеялся, на смуглом лице блеснули белоснежные крупные зубы. — Да мой папаша давным-давно смылся! Последний раз мы виделись, когда мне было лет девять.

— Ну, тогда с матерью.

— Она мне все равно не поверит. Еще и отлупит, чтоб не сочинял разные истории…

— Тогда спроси совета сам у себя, Ромеро, — сердито произнес Стрэнд. И встал. — Если решишь, что хочешь добиться чего-то в жизни, придешь и скажешь мне. Ну а если предпочитаешь оставаться лодырем и задницей, тогда забудем об этом разговоре. — Он собрал со стола бумаги и сунул в портфель. — У меня еще работы по горло. Мне пора. Уверен, у тебя тоже полно сегодня разных важных дел, — с иронией заметил он, — так что не смею больше задерживать.

Ромеро глазел на Стрэнда, нагло ухмыляясь, словно хотел вывести его из себя.

— Давай, давай! — громко проговорил Стрэнд и тут же устыдился своей грубости.

— Как скажете, профессор, — ответил Ромеро и направился к двери. Затем вдруг остановился и обернулся. — Я вполне способен позаботиться о себе сам, ясно?! — злобно крикнул он. — И никому не позволено совать нос в дела Ромеро!..

Стрэнд подошел к двери и с грохотом захлопнул ее. Потом вернулся к столу, сел и спрятал лицо в ладонях.

Выходя из школы, Стрэнд столкнулся с Джудит Квинлен, преподавательницей английского. Он слышал, как некоторые ученики называют ее мисс Квинин,[134] хотя и не в лицо.

— Добрый день, Джудит, — поздоровался Стрэнд, спускаясь по ступеням. Мисс Квинлен была невысокого роста, и пока они вместе шли к автобусной остановке, она, не поспевая за его длинным размашистым шагом, покорно трусила сзади. У нее была миниатюрная, приятно округленная фигурка и печальное бледное личико. Косметикой она не пользовалась. Излюбленным цветом, по крайней мере в стенах школы, был тускло-коричневый. Преподавательницей она считалась хорошей и вообще нравилась Стрэнду. Время от времени они вместе ходили на ленч или выпивали по чашечке кофе. Стрэнд никак не мог определить ее возраст. По его мнению, где-то между тридцатью и сорока.

— О, Аллен, — сказала мисс Квинлен и чисто автоматически прибавила шагу, — как приятно вас видеть. — Она взглянула на него снизу и искоса. — Вы выглядите так, словно вас весь день перемалывали жерновами.

— Вот уж не думал, что будет заметно. А впрочем, день ничем не отличался от остальных. — Стрэнд замедлил шаг. — Тридцать ударов бичом.

Она засмеялась. Смех у нее был приятный, низкий, горловой и непринужденный. Вообще-то хорошенькой ее трудно было назвать, но у нее были большие выразительные светлосерые глаза, и она немного щурилась, словно силясь понять, что именно он хочет сказать.

— Понимаю, — кивнула женщина. — А я как раз собиралась выпить кофе. Не желаете присоединиться?

— Вообще-то предпочел бы бутылку виски, — улыбнулся Стрэнд. — Но и кофе сойдет.

На углу маячил толстяк в бейсбольной кепочке.

— Слышал, он продает героин ребятишкам, — заметил Стрэнд.

— А я слышала, что он продает им билеты нелегальной лотереи, — откликнулась Джудит.

— Может, и то и другое. Или просто пристает к малолеткам.

— У меня в классе есть малолетки, которых не вредно было бы придушить. — Она улыбнулась и снова подняла глаза на Стрэнда. — Знаете, если честно, вы выглядите так, словно дошли до точки. Вам когда-нибудь приходило в голову, что вы просто не созданы быть учителем?

— А знаете, над этим стоит подумать, — пробормотал тот.

— Наверное, мне не следовало этого говорить.

— Почему нет? Недавно я сам задавал себе этот вопрос. — Он не стал уточнять, когда именно. — И совершенно запутался. Словно раздвоился. Вот вам и ответ.

Она улыбнулась.

— Мне кажется, это недурная идея — раздвоиться. Представьте, одна ваша половинка спешит на работу, а вторая остается дома и предается праздности.

— И все же есть в нашей профессии некоторые преимущества, — заметил Стрэнд. — Ведь вы со всей определенностью можете сказать о ней следующее: она низкооплачиваемая, трудная, непрестижная, время от времени даже опасная. С другой стороны, у нас большой отпуск. Кроме того, мы можем объявить забастовку, ну, как, допустим, сборщики капусты.

Уже в кафе за дымящейся кружкой кофе Джудит сказала:

— А я в течение всего этого семестра пыталась сообразить, стоит ли продолжать работу в школе.

— Что вдруг? — поинтересовался Стрэнд, добавляя в кружку сахар.

— Вы что же, не боитесь диабета? Или располнеть?.. — в свою очередь, полюбопытствовала Джудит и отрицательно покачала головой, когда Стрэнд протянул ей сахарницу.

— Я горжусь своим здоровьем, — серьезно сказал Стрэнд. — Это единственное мое достояние. Единственное, в чем я уверен. А вы? Неужели серьезно надумали бросить школу?

— Да. — Джудит кивнула, при этом аккуратно завитые черные локоны с вкраплением серебристых прядей печально заколыхались вокруг лица.

— И чем же будете заниматься?

Она пожала плечами, взяла обеими руками кружку и поднесла ее ко рту, отчего туг же стала похожа на маленькую девочку.

— Возможно, стану ветеринаром. После того, через что довелось пройти, общение с животными будет только в радость. Или пойду в монахини. Всегда была плохой католичкой, но, может, еще удастся исправиться в тиши и покое монастыря.

— А вы когда-нибудь подумывали о замужестве?

Джудит порозовела, и Стрэнд пожалел, что задал этот вопрос.

— Да, конечно, — сдержанно ответила она. — Но предложения поступали, мягко говоря, не из блестящих…

— Но ведь вы такая привлекательная женщина. — Говоря это, Стрэнд почти верил в свои слова.

— Всю жизнь прождала, как выражаются девушки, прекрасного принца. Вместо которого, — голос ее звучал почти вызывающе, — почему-то всегда являлся мистер Хам. Причем случалось это несколько раз. Я простая женщина, но не настолько проста, чтобы верить, что брак может решить все проблемы. Вот ваш брак — он помог вам решить какие-нибудь проблемы? — спросила она.

— Ну, некоторые, — ответил Стрэнд. — А заодно создать другие, — добавил он. — Дети… — Он уже хотел было сказать «деньги», но сдержался. И вместо этого заметил: — Знаете, на белом свете полно мест, которые я хотел бы повидать. Но на зарплату учителя особенно не разгуляешься. Так что я передал эстафету своему потомству, и единственное, о чем прошу, — это привозить мне фотографии. Одна из дочерей собралась этим летом в Грецию. — Он сам не понимал, почему сказал об этом Джудит.

— А я прошлым летом ездила в турпоездку на Большие озера, — сказала та. — Предел мечты каждой учительницы английского.

— Ну и как?

— Кошмар! — Джудит грустно усмехнулась. — Почти все время лил дождь, и я была в группе учительниц английского со Среднего Запада. Один день обсуждали Вордсворта, а все остальное время было посвящено дискуссиям о том, как объяснять «Гамлета» подросткам. Я почти все время отмалчивалась. Ведь большинству ребят, живущих в трущобах, очень сложно растолковать, какое философское значение имеют эти убийства в пьесе. Многие из них повидали реальные убийства. Да что там, некоторые сами охотно поубивали бы своих отчимов, матерей и отцов, представься только такая возможность!

— Как-нибудь надо съездить в Вену с группой преподавателей истории, — пошутил Стрэнд, — и рассказать им о трудностях, которые испытываю я, объясняя ученикам позицию Меттерниха на Венском конгрессе.[135]

Оба рассмеялись.

— Ах! — воскликнула Джудит. — Похоже, никуда мы с вами не денемся. Оба вернемся в школу и в новом учебном году.

— Да, мы обречены, — согласился Стрэнд. — Приговорены. Но и у нас есть свои маленькие радости и достижения, верно? — Тут он вспомнил о разговоре с Ромеро. — Хотя некоторые из ребят просто невыносимы…

— А знаете, в прошлом месяце в «Пентхаусе» был напечатан рассказ одной моей ученицы. Она окончила школу несколько лет назад и всегда говорила, что будет писательницей, — похвасталась Джудит. — Я прочитала. Чертовски сексуальная история. Пришлось даже спрятать журнал от матери, когда она приехала меня навестить.

— Завтра будет лучше, чем вчера, — сказал Стрэнд, допил кофе и поднялся.

— Не слишком полагайтесь на это, — заметила Джудит и тоже встала.

Дома никого не было, и Стрэнд, воспользовавшись отсутствием Лесли, решил немного вздремнуть. Он чувствовал себя совершенно вымотанным, и перспектива прилечь и поспать хотя бы часок казалась заманчивой.

Проснулся он с ощущением, что дома кто-то есть. Нет, то не могла быть Лесли — жена непременно заглянула бы в спальню. Он расправил покрывало на постели, надел туфли и вышел в прихожую. Услышал, что на кухне гремят посудой, и пошел посмотреть. За столом сидела Кэролайн, пила молоко и ела торт. Из-под свитера торчал воротничок белой спортивной блузки, и он понял, что она вернулась с тенниса.

— Привет, пап! — сказала она. — Присоединишься ко мне?

Стрэнд взглянул на часы.

— Нет. Пожалуй, дождусь обеда.

— А я не могу дождаться. Просто подыхаю с голода. — Она откусила огромный кусок торта. Сверху он был облит глазурью, и девочка облизала кончики пальцев. — Вкуснятина…

Он сел напротив и с улыбкой смотрел на дочь. Ему доставляло удовольствие смотреть, с каким аппетитом она ест.

— Не понимаю, зачем людям кокаин, — с набитым ртом пробормотала Кэролайн, — когда каждый день можно есть шоколадные торты… Да, кстати, сегодня снова встретила нашего друга.

— Какого еще друга?

— Мистера Хейзена. Приходил на корты. Выглядит просто кошмарно! Похож на треснувшую дыню. Эта лыжная шапочка — ее, должно быть, связал какой-нибудь ослепший норвежский тролль!

— Будь снисходительнее, Кэролайн. Прошу тебя.

— Вообще-то он нормальный мужик. Нет, серьезно. Сказал, что пришел проводить меня до дома. Что не хочет, чтоб я снова попала в какую-нибудь историю. Да уж, это была история!.. Мамочки! И знаешь, я все играла и играла, а он все стоял, дергался и посматривал на часы. Зато потом, по дороге домой, мы очень мило поболтали.

— Вот как? — заметил Стрэнд. Мысль о том, что такой занятой человек, как Хейзен, потратил столько времени на то, чтобы проводить семнадцатилетнюю девчонку через парк, встревожила его.

Стрэнд вспомнил, что сам говорил Джудит Квинлен, когда они проходили мимо толстяка в бейсбольной кепочке, торчавшего на углу возле школы: «Может, он просто пристает к малолеткам». Конечно, то была шутка, но совращение несовершеннолетних — уже далеко не шутка. Таких случаев полно, и стареющие мужчины не обладают иммунитетом от этой болезни. Да что там далеко ходить, он и сам испытывал бешеное волнение при виде красивой школьной подруги Элеонор, которая частенько заходила к ним в дом. Ему приходилось делать неимоверные усилия, чтоб сдержаться и не дотронуться до девушки, а затем скрывать свое возбуждение, целуя ее в щечку на прощание. А какие реалистичные эротические видения, где эта девочка играла главную роль, мучили и преследовали его! Сам он был не того сорта человек, чтоб переступить границу, но откуда знать, каков на самом деле этот Хейзен?.. Ведь на нем не написано, что он не совращает малолеток. К тому же Кэролайн уже далеко не ребенок — она быстро превращается в привлекательную молодую женщину. Стрэнд понимал, что ничего этого нельзя говорить дочери, но если дело пойдет так и дальше и он заметит новые тревожные признаки, следует посоветоваться с Лесли. На ее материнский инстинкт можно положиться.

— И о чем же вы говорили? — спросил он дочь.

— О, о массе самых разных вещей! — Кэролайн откусила очередной кусок торта и запила молоком. — Он посмотрел, как я играю, и потом очень подробно разобрал игру. Я была удивлена. Похоже, он здорово разбирается в теннисе.

— В молодости он занимался спортом. И является членом клуба «Ракетка».

— Правда? — Похоже, на Кэролайн это не произвело особого впечатления. — Но вообще-то он сказал, что я молодец, только надо постараться делать больший разворот ракетки на второй подаче и подавать более плоский мяч на заднюю линию. И знаешь, я с ним согласна на все сто. А еще он спросил, хотела бы я заняться теннисом профессионально — ну, ты понимаешь: тренер, тренировки, сборы и тому подобное. И тогда я ответила ему, что нет, я недостаточно способная для этого. Что у меня из этого ничего не получится и что я буду страшно переживать, если вылечу из соревнований после первого же тура. Он согласился, что это очень мудрый подход, что человек должен осознавать пределы своих возможностей. А я ему и говорю: «Подумаешь, дело какое — понять предел своих возможностей на теннисном корте!» Ну, тут он развеселился. — Кэролайн рассмеялась, а потом вдруг сразу стала серьезной. — Он спрашивал, чем я собираюсь заняться в жизни. Вообще он очень любит задавать вопросы, тебе не кажется?

— И что же ты ответила?

Девушка отвернулась, посмотрела куда-то в сторону, потом покосилась на отца, собралась было что-то сказать, но передумала.

Стрэнд понял: она что-то скрывает. Это было совсем не похоже на Кэролайн, она никогда не была скрытной. Кем только она не мечтала стать в детстве — и балериной, и актрисой, и даже медсестрой, — но все это до тех пор, пока ей не исполнилось двенадцать. После этого она успокоилась, просто ходила в школу и играла в теннис, когда позволяло время. Стрэнд удивился тому, что она так разоткровенничалась с Хейзеном. Ведь вне стен дома Кэролайн была довольно сдержанной в выражениях, застенчивой и неразговорчивой. Друзей у нее было немного, и все до одной девочки. И еще Стрэнд знал от Лесли и Элеонор, что Кэролайн казалось, будто бы мальчишки, пытавшиеся ухаживать за ней, просто насмехаются. Она старалась держаться от них подальше.

— И что ты ответила мистеру Хейзену? — повторил Аллен.

— Сказала, что прежде всего хочу стать взрослой, — с некоторым вызовом в голосе проговорила Кэролайн.

— Он, наверное, рассмеялся?

— Он вообще не из тех, кто много смеется, этот мистер Хейзен, — заметила Кэролайн. — И еще сказал, что на него большое впечатление произвела Элеонор. Ну, это и понятно. — В голосе ее не слышалось и тени ревности, она принимала как должное тот факт, что Элеонор — звезда в их семье. — Он сказал, что если бы таких женщин, как наша Элеонор, было больше, тогда не пришлось бы изобретать поправки о равных правах или журналы типа «Мисс». Должно быть, они успели потолковать по душам, пока ехали в такси. А о Джимми он не сказал ни слова. — Кэролайн нахмурилась, точно считала это оскорбительным по отношению к брату. — У него у самого дети есть?

— Трое, — ответил Стрэнд. — Мальчик и две девочки. Примерно вашего возраста.

— Странно, но он о них даже не упоминал. А ты небось расхвастался, рассказывая о нас, да?

— Расхвастался — не то слово, — отозвался Стрэнд. — Каждый день проклинаю плодовитость вашей мамочки.

— Да уж, как же! — улыбнулась Кэролайн. Она встала из-за стола, наклонилась и поцеловала отца. — Ой! Шоколад на верхней губе! — Девушка достала носовой платочек и стерла коричневое пятно, потом убрала остатки торта в холодильник и швырнула пустую картонку из-под молока в мусорное ведро. — Он сказал, что собирается позвонить тебе сегодня вечером.

— Зачем?

— Хочет пригласить нас всех в этот уик-энд за город. У него есть пляжный домик где-то в Ист-Хэмптоне. С бассейном, теннисным кортом и всем прочим. Здорово, правда?

— Здорово, — повторил Стрэнд.

— И еще он сказал, что там есть очень хорошие теннисисты, с которыми я могла бы сыграть. А если кто-то захочет покататься, так у него там и лошади есть! Обещал заехать за нами в пятницу днем и отвезти домой в воскресенье вечером.

— Но ведь у мамы уроки в субботу утром.

— Хотя бы раз в кои-то веки, — сказала Кэролайн, — она может отправить этих разбойников играть в бейсбол, курить травку или смотреть телевизор. Раз в жизни!

— Ладно, обсудим это, когда мама вернется.

— Знаешь, я скажу, какой у вас с мамой главный недостаток, — заметила Кэролайн. — Вы с ней чересчур сознательные.

— Может, ты и права. А теперь давай, прими быстренько душ, пока мать не вернулась.

— Ладненько! — весело согласилась Кэролайн и направилась к двери. А потом вдруг остановилась. — Да, и вот еще что.

— Что?

— Мистер Хейзен сказал, что переговорил с одним из своих партнеров и тот убедил его сообщить об этом преступлении в полицию. Он именно так и выразился: «о преступлении» и «в полицию». Он уже сделал это. Сказал, что это его гражданский долг и что в тот вечер, когда все это произошло, он как-то не подумал сообщить об инциденте. И еще предупредил, что, возможно, к нам придет детектив и задаст мне несколько вопросов. А как надо говорить с детективом?

— Знаешь, я не слишком в этом разбираюсь, — ответил Стрэнд. — Мне самому ни разу в жизни не приходилось говорить ни с одним детективом.

— Надеюсь, он будет молодой и симпатичный, — сказала девушка и снова повернулась к двери, но отец остановил ее.

— Послушай, Кэролайн, — попросил он, — не стоит пока говорить маме о детективе.

— Почему?

— Да потому, что он, возможно, вообще не придет. Незачем напоминать ей о том, что мистер Хейзен называет инцидентом. Возможно, ты не заметила, но ее страшно встревожило это происшествие. И я знаю, что теперь она волнуется всякий раз, когда ты идешь в этот парк, даже днем.

— Ладно, папа, как скажешь, — ответила Кэролайн. — Она твоя жена.

— Кстати, Кэролайн, ты поблагодарила мистера Хейзена за ракетку?

— Конечно, — с достоинством ответила Кэролайн. — Я же еще не окончательно одичала. — И она, напевая, пошла по коридору в ванную.

Стрэнд сполоснул ее тарелку, стакан и нож и насухо вытер полотенцем, чтобы скрыть от Лесли следы предобеденного пиршества. Уже убирая посуду в буфет, он вдруг подумал, а не сходить ли ему в близлежащий участок и упросить того, кто занимается этим делом, не посылать детективов к ним на квартиру. Все равно в парке было слишком темно, скажет он им, и дочь никак не сможет опознать этих ребят. К тому же девочка готовится к выпускным экзаменам, и он бы предпочел, чтобы ее не отвлекали от занятий, хотя бы сейчас. Он догадывался, что у полиции и без того полно проблем и что они были бы рады просто записать все с его слов и забыть об этом.

В прихожей зазвонил телефон, и он вышел и снял трубку. Это была Элеонор.

— Как прошел уик-энд? — спросил он.

— Так себе, — ответила она. — Я отсыпалась, а все остальные напились до чертиков. Кстати, эти мои друзья знакомы с Хейзенами. Хочу внести поправку в свой первый доклад о твоем новом друге. У него было трое детей. Мальчик умер. От ПД.

— От чего?

— От ПД. Передозировки. Героин. Пять месяцев назад. Все уехали на уик-энд, а он оставил на двери записку с просьбой не беспокоить. Ну, они и не стали беспокоить, а потом, когда почуяли неладное и взломали дверь, все уже было кончено.

— О Боже…

— Ужасно, правда? Может, тебе стоит заглянуть в комнату Джимми и поискать шприцы?

— Послушай, Элеонор, — нервно спросил Стрэнд, — тебе известно о Джимми что-то, чего мы не знаем?

— Да нет, вовсе нет. Но предосторожность никогда не помешает. Эти места, которые он посещает… люди, с которыми…

— Но я уверен, что он… что ни один из этих…

— Возможно. Мистер Хейзен тоже был уверен. Почему бы тебе не спросить?

— Я никогда и ни за что не сделаю ничего подобного.

— Наверное, ты прав, — вздохнула Элеонор. — К чему напрасно тревожиться? Это всего лишь догадки. Забудь об этом… Я еще кое-что разузнала о семействе Хейзенов. Похоже, они с женой не самая дружная пара — большую часть времени она проводит в Европе. Дочери тоже существа не слишком домашние. Одна из них живет с каким-то кинорежиссером в Сан-Франциско, и отец, насколько известно, ей не помогает. Другая обитает в Риме, чем она там занимается, никто не знает. Обе, если верить моим друзьям, очень хорошенькие. Неудивительно, что мистер Хейзен с такой охотой принял наше приглашение отобедать. Хотя, говорят, у него есть любовница. Что, впрочем, в конце двадцатого столетия не является чем-то из ряда вон выходящим. Я права?

— Да, конечно, — ответил Стрэнд.

— Поцелуй всех от меня, — сказала Элеонор. — Увидимся в пятницу вечером.

Стрэнд повесил трубку и долго стоял, уставившись на телефон. От ПД… Он содрогнулся. Чувство вины… Должно быть, это непосильная ноша. И еще — прекрасный повод порассуждать о нигилизме, присущем молодежи, об ответственности перед новым поколением, о помощи Ромеро. И поболтать, прогуливаясь по парку с молоденькой симпатичной спортсменкой. Все эти клубы, эти советы директоров, куча денег, а твой сын умирал в своей комнате целых два дня, и никто его не «беспокоил»…

Стрэнд вышел в коридор и остановился перед дверью в комнату Джимми. Долго смотрел на нее, потом попробовал повернуть ручку. Створка приоткрылась. Поколебавшись секунду-другую, Стрэнд плотно притворил ее.

Обедали они в тот день на кухне. За столом были только Стрэнд, Лесли и Кэролайн. Джимми редко являлся к вечерним трапезам, но никогда не забывал предупредить мать, чтобы его не ждали. Стрэнд не стал сразу говорить Лесли о приглашении Хейзена и все время чувствовал на себе умоляющий взгляд Кэролайн.

— Сейчас, папа, — попросила она наконец громким театральным шепотом.

— Что сейчас? — спросил он, хотя прекрасно понимал, что имеет в виду дочь.

— Ну, ты знаешь. Об уик-энде!..

Лесли вопросительно уставилась на них. Вернувшись домой, она занялась приготовлением обеда, а Стрэнд составлял расписание выпускных экзаменов и успел обменяться с женой лишь поцелуем да парой ничего не значащих слов. Он не стал рассказывать ей ни о детективе, ни о Ромеро, ни о молодом человеке, погибшем от передозировки.

— О каком уик-энде? — спросила Лесли.

— Так получилось, что мистер Хейзен проходил мимо кортов и проводил Кэролайн до дома, — сказал Стрэнд.

— Очень мило с его стороны.

— Очень, — согласился Стрэнд. — Ну, и выяснилось, что у него есть дом в Ист-Хэмптоне…

— С теннисным кортом и бассейном! — подхватила Кэролайн. — С подогревом. Бассейн, я имею в виду. И стоит этот домик на берегу океана.

— На кой шут нужен людям бассейн, когда прямо под носом у них целый Атлантический океан? — задала Лесли резонный вопрос.

— Ой, мама!.. — отмахнулась Кэролайн. — Ну а если погода плохая? И потом вода в океане всегда холодная!

— Что ж, — заметила Лесли, — его деньги, так что и решать ему… Но что-то я не пойму, какое отношение к нам имеет этот дом, бассейн, океан и все прочее?

— Он пригласил нас к себе на уик-энд, — ответил Стрэнд. — Через Кэролайн.

— Всех нас, — уточнила Кэролайн.

— Что-то он слишком далеко зашел в стремлении отблагодарить за тарелку супа, вам не кажется? — заметила Лесли. Потом взглянула на мужа. — Что скажешь?

Стрэнд пожал плечами:

— А ты как считаешь?

— Он заедет за нами на машине в пятницу вечером, — затараторила Кэролайн, — и сам отвезет домой в воскресенье вечером.

— Но утром в субботу у меня ученики, — засомневалась Лесли.

— Эти малолетние преступники и воображалы! — воскликнула девочка. — Да они будут просто счастливы. Они изберут тебя Женщиной года, если ты отпустишь их души на покаяние хотя бы на одну субботу!

— Да тише ты, Кэролайн! — шикнула на нее Лесли. — Не мешай думать.

— Что-то в нашем доме слишком много думают, — не унималась Кэролайн. — Скоро додумаетесь до того, что вообще перестанете выходить из дома!

— Ты можешь помолчать хотя бы минутку, дочка?! — сердито воскликнул Стрэнд.

— Он такой одинокий и старый!.. — продолжала гнуть свое Кэролайн. — Составить ему компанию, немного развеселить — неужели это так трудно? В доме у него целых шестнадцать спален, так он сказал. Кому это понравится — торчать в одиночестве каждый уик-энд в этих шестнадцати спальнях? Ведь и ты, и мама всегда учили меня прислушиваться к нуждам и чаяниям других. Так вот, позвольте мне заметить: мистер Хейзен как раз и принадлежит к числу этих других.

— Послушай, мисс Защитница, — сердито заметила Лесли, — если ты умолкнешь хотя бы на секунду, может, нам удастся наконец обсудить эту проблему.

— Тут и обсуждать-то нечего! — воскликнула Кэролайн.

Лесли дотронулась до ее руки.

— Ну ладно, все! — Кэролайн откинулась на спинку стула, вздохнула и скрестила руки на груди. — Я заткнулась! На губах моих печать молчания.

— А ты уверена, что он приглашал всех? — спросила Лесли. — И Джимми, и Элеонор тоже?

— Конечно, — ответила Кэролайн.

— Он прямо так и сказал? — спросил Стрэнд.

— Да нет, поименно он нас не перечислял, — созналась Кэролайн. — Но это само собой подразумевалось.

— Аллен, — заметила Лесли, — ты последнее время неважно выглядишь. Думаю, глоток морского воздуха тебе не повредил бы.

— Ну вот! — обрадовалась Кэролайн. — Наконец появились проблески здравого смысла.

— Думаю, что смогла бы перенести уроки, — задумчиво пробормотала Лесли. — Но надо поговорить с Джимми и Элеонор, узнать, какие у них планы…

— Пусть только попробуют подвести меня! — угрожающе воскликнула Кэролайн. — Клянусь, вообще не буду разговаривать с такими эгоистами, никогда и ни за что!

— Ну что ты как маленькая, ей-богу, — заметила Лесли. — Я же сказала: мы все обсудим.

Зазвонил телефон, и Стрэнд поднялся из-за стола.

— Я подойду, — сказал он. — Наверняка одинокий адвокат, собственной персоной.

И действительно, это звонил Хейзен.

— Надеюсь, не оторвал вас от обеда? — осведомился он.

— О нет, — ответил Стрэнд, — мы как раз заканчивали.

— Ну, как Берлиоз?

— Очень понравилось. Просто великолепно. Еще раз огромное спасибо.

— Не за что. И помните, как только захотите пойти еще, просто дайте мне знать. Мне часто присылают билеты на самые разные концерты. А я, к сожалению, не каждый вечер свободен.

— Кэролайн говорила, вы проводили ее домой, — сказал Стрэнд, а сам подумал: на что это похоже, когда тебе присылают билеты практически на все концерты?.. — Очень любезно с вашей стороны.

— О, она просто прелестное дитя, — откликнулся Хейзен. — И такая умница. Так она рассказала вам о нашей милой маленькой беседе?..

— Да, — подтвердил Стрэнд. И не смог удержаться от мысли: интересно, как бы Хейзен охарактеризовал собственные беседы с сыном до того, как пришлось взламывать дверь в его комнату? — У меня днем тоже состоялась беседа с одним молодым человеком, — добавил он. — Тем мальчиком, о котором я вам говорил, Ромеро. К сожалению, никак не могу назвать ее милой или хоть сколько-нибудь обнадеживающей.

— А что именно он ответил?

— Обещал подумать.

— Может, мне самому поговорить с ним?

— Не думаю, что это поможет.

— Ну, вам лучше знать. Кэролайн сказала, что я приглашаю всех вас на остров в ближайшие выходные?

— О да, — ответил Стрэнд. — На протяжении всего обеда выколачивала из нас с матерью согласие.

— Так вы едете? — настороженно спросил Хейзен.

Шестнадцать спален и бассейн с подогревом — и всем этим пользуется он один…

— Все еще никак не можем решить, получится ли.

— Ваша старшая дочь и сын тоже, разумеется, приглашены…

— Да, Кэролайн говорила. Но я еще точно не знаю, какие у нас планы на этот уик-энд. Скажите, я могу вам позвонить, ну, скажем, в среду или четверг?

— В любое время, — торопливо согласился Хейзен. — Есть под рукой карандаш? Я дам вам номер своего рабочего телефона.

— Слушаю. — И Стрэнд записал номер, который продиктовал ему Хейзен. — Кстати, дочка сказала, вы до сих пор выглядите неважно…

— О, сущие пустяки, — поспешно отозвался Хейзен. — Если не смотреть в зеркало и не слышать, как начинают верещать при виде меня младенцы в колясках, то я уже, можно считать, забыл о том происшествии.

— А еще Кэролайн говорила что-то насчет полиции. — Стрэнд понизил голос, чтобы его не слышали в кухне.

— Да. Чистой воды формальность. Совершенно, насколько я понимаю, бесполезная. Но один из моих партнеров работает в комиссии по делам несовершеннолетних и утверждает, что самое сложное — это собрать достоверные статистические данные. Он просто умолял меня сделать это, сказал, что будет крайне обязан и все такое прочее. Ну и я… Вы ведь не возражаете, мистер Стрэнд?

— Полагаю, что нет. — Стрэнд сам заметил, как неуверенно прозвучал его ответ.

— Что ж, в таком случае до встречи. Очень надеюсь, что вы выкроите время, — сказал Хейзен. — Буду ждать вашего звонка.

Они попрощались. Стрэнд повесил трубку и вернулся на кухню.

— Ну что? — Кэролайн сгорала от нетерпения.

— Должно быть, это действительно проблема — заполнить пустующие спальни людьми, — иронически заметил Стрэнд, садясь за стол.

— Ты мне не ответил, папа! — взмолилась девочка.

— Я сказал ему, что мы решим это позже и я перезвоню, — ответил Стрэнд. — А теперь дайте спокойно доесть десерт.

Глава 5

Забудь их, забудь людей, падших…

В пятницу днем за ними заехал не кто иной, как Конрой, — в длинном черном «мерседесе» с откидными сиденьями. Мистер Хейзен просил передать извинения, объяснил Конрой, ему неожиданно пришлось задержаться на работе, но он обязательно приедет сегодня, только попозже, вечером.

Стрэнд уселся на переднее сиденье рядом с Конроем; Лесли, Элеонор, Кэролайн и Джимми разместились сзади. Стрэнд был немного удивлен тем, что старшая дочь согласилась поехать с ними. Она заявила, что ей очень нравится Хэмптон, особенно во внесезонье, и что у нее там полно приятелей, с которыми хотелось бы повидаться. Еще одна подробность из жизни Элеонор, которая прежде была ему не известна, подумал Стрэнд, опуская телефонную трубку на рычаг, — оказывается, она бывала в Хэмптоне и у нее там друзья. Интересно, какие еще новости приберегла старшая дочь и захотят ли поделиться с ним своими Лесли, Джимми и Кэролайн, которые о чем-то болтали на заднем сиденье?..

— Кстати, — заметил Конрой, — там, в гараже, стоит небольшой пикап. Можете воспользоваться им и осмотреть окрестности.

— Я не вожу машину, — ответил Стрэнд. — И моя жена тоже. Но у Элеонор есть права. — За два года до окончания колледжа девушка приобрела видавший виды «форд». Он обернулся и спросил: — Ты слышала, что сказал мистер Конрой, Элеонор? Там в гараже есть машина, и ею можно пользоваться.

— Это и ко мне относится? — спросил Джимми.

— Разумеется, почему нет? — отозвался Конрой.

— Не знал, что у тебя есть права, Джимми, — заметил Стрэнд.

— Да один друг одалживал мне пару раз свою тачку, — сказал Джимми. — Ну, и я маленько научился водить и сдал на права.

Стрэнд лишь покачал головой. Еще одна подробность из жизни семьи, которая была ему не известна.

Конрой спросил, не включить ли радио, чтобы послушать музыку. Но Лесли не одобрила эту идею.

— Мы вечно спорим, какую именно музыку слушать, — мягко сказала она. — И я не хочу, чтобы мой выбор испортил поездку Джимми, Кэролайн или Элеонор, — что делать, если наши вкусы не совпадают.

Стрэнд наслаждался дорогой. Воздух был теплым и ароматным, солнце еще не зашло. Конрой оказался прекрасным водителем, и когда они выехали из Куинса и машин стало поменьше, огромный «мерседес» так и полетел по дороге, обсаженной деревьями, сжирая милю за милей. Стрэнд даже рад был тому обстоятельству, что Хейзен задержался в офисе. Иначе пришлось бы поддерживать с ним беседу, а он, Стрэнд, предпочитал ехать молча. Конрой не разговаривал, а к оживленной болтовне на заднем сиденье Стрэнд старался не прислушиваться. Теперь он радовался, что удалось вырваться на выходные за город, и еще ему не терпелось увидеть дом Хейзена. Ведь по жилищу можно многое сказать о человеке. Адвокат был для Стрэнда представителем новой, неведомой породы и все больше и больше интересовал его. Вообще по характеру своему Стрэнд был довольно осторожен в оценках и еще не решил, как ему относиться к этому человеку. Ведь познакомились они при необычных обстоятельствах. И Стрэнд вдруг осознал, что Хейзен немало узнал об их семье, но при этом почти ничего не сказал о себе. Ну, разве только то, что его предки оказались в Нью-Йорке в 1706 году и что он никогда не бывал в Огайо. К примеру, о своей теперешней семье он не проронил ни слова, — а это уже выходило за рамки обычной сдержанности. И если не считать признания в том, что он по профессии адвокат и ходит на симфонические концерты, говорил исключительно на абстрактные темы. Из статьи, напечатанной в «Кто есть кто», можно было составить довольно полное представление об общественной жизни Хейзена, частная же оставалась скрытой от посторонних глаз.

Пока они дома ждали, когда за ними заедет машина Хейзена, Элеонор вдруг заявила:

— Этому человеку что-то от нас надо.

— С чего ты взяла? — спросил Стрэнд.

— Таким, как он, всегда что-нибудь надо, — ответила Элеонор.

Отец счел это высказывание циничным и даже немного рассердился. Согласно его жизненным принципам, не следовало принимать приглашения от человека, которого подозреваешь в чем-либо нехорошем, пусть даже эти подозрения весьма смутны.

Лесли же, которая испытывала почти собственнические чувства к человеку, чьи раны лечила, и восхищенная стоицизмом, с каким он все это переносил, вдруг яростно набросилась на дочь, что было в общем-то для нее не характерно.

— Если ты так считаешь, почему бы тебе не отправиться на уикэнд куда-нибудь еще?

— Извини, — сказала Элеонор. — Я почему-то думала, мы живем в Америке. Свобода слова. Гарантирована конституцией, как и прочие права.

— Да хватит вам цапаться, — примирительно произнес Стрэнд. — Сегодня у нас каникулы.

Джимми лишь усмехался, довольный тем, что раз в кои-то веки досталось не ему, а старшей сестре. Кэролайн не обращала ни малейшего внимания на перепалку, лишь мечтательно мурлыкала что-то себе под нос, укладывая новенькую ракетку в сумку.

Глядя на быстро проносившиеся мимо весенние поля и леса, Стрэнд вспомнил о пикировке между женой и дочерью, а потом задумался о том, была ли в словах Элеонор доля истины. И в конце концов решил, что слова эти были продиктованы ревностью или же неприязнью, которые испытывала дочь по отношению к людям, занимающим более высокое положение. К людям, чьим приказам она была вынуждена подчиняться на работе и к числу которых она справедливо или же, напротив, необоснованно отнесла богатого адвоката. Для себя Стрэнд решил, что будет принимать Хейзена таким, каков он есть. А каков он есть, следовало признать, было ему не очень понятно, однако он не улавливал ни в манерах, ни во внешности Хейзена ни злобы, ни стремления выказать свое превосходство. Напротив… А узнав о страшной судьбе его сына, Стрэнд даже пожалел Хейзена. И если этому человеку нужна их семья, чтоб хотя бы на время оградиться от одиночества, это вряд ли можно назвать бесчестным манипулированием людьми. Стрэнд вспомнил о своих подозрениях, связанных с Кэролайн, и улыбнулся. Вряд ли Хейзен пригласил бы их в свой дом en masse,[136] если бы замышлял утолить низменные инстинкты с семнадцатилетней девушкой.

Стрэнд задремал, мерное покачивание машины убаюкало его. И проснулся, лишь когда «мерседес» замедлил ход и свернул с шоссе на узкую дорожку, которая вела к каменным воротам. За воротами виднелась длинная аллея, обсаженная деревьями. Обрывалась она у моря. Даже здесь слышался отдаленный шум прибоя.

Конрой затормозил на площадке, усыпанной мелким гравием, и надавил на клаксон.

— Ну, вот мы и прибыли, — сказал он.

Все вышли из машины. Уже начало смеркаться, и на фоне ясного темнеющего неба вырисовывался громадный и бестолковый белый деревянный дом.

— Господи! — присвистнул Джимми. — Ничего себе образчик архитектуры!..

— Построен еще дедом мистера Хейзена, — сообщил Конрой. — В те времена люди мыслили крупными категориями.

Типично американский стиль, подумал Стрэнд; простота и незамысловатость во всем, и так на протяжении трех поколений… Нет, это вряд ли можно было отнести к семейству Хейзенов — дед наверняка гордился бы своим внуком.

Конрой снова дал сигнал. Из дома торопливо вышли мужчина и женщина.

— Мистер и миссис Кетли, — представил их Конрой. — Присматривают за домом. Они займутся вашим багажом.

Затем он представил гостей. Мистер Кетли был в черных брюках и накрахмаленном белом хлопковом сюртуке. Его жена — в черном платье и белом фартуке. Пожилые, приятной внешности люди, и с первого взгляда становилось ясно, что всю свою жизнь они тяжко и много трудились.

— А теперь я должен с вами попрощаться, — сказал Конрой. — Пора вернуться в город, забрать с работы мистера Хейзена и доставить сюда.

— Вы снова собираетесь проделать этот путь? — удивилась Лесли.

— Пустяки, ничего страшного, — ответил Конрой. — К одиннадцати будем здесь.

— Если б мы знали, то дождались бы, пока мистер Хейзен не освободится, — заметила Лесли. — Мы доставляем вам столько хлопот!..

— Мистер Хейзен и слышать об этом не хотел, — сказал Конрой. — Располагайтесь, чувствуйте себя как дома — вот что он просил вам передать. Если что понадобится, без стеснения обращайтесь к супругам Кетли. Обед для вас заказан. — И с этими словами он уселся в машину, преданный и безотказный помощник, водитель велосипедов, анонимный слуга, всегда при исполнении, ливрейный лакей, человек многих полезных талантов. Он включил мотор, лихо развернулся, описав полукруг, и задние фары «мерседеса» мигнули и растаяли в глубине аллеи.

— Сюда, пожалуйста. — Мистер Кетли повел их к парадному подъезду, освещенному огромными каретными лампами, которые слегка пощелкивали и потрескивали, пока они шли по вымощенному плитами просторному крыльцу.

Они оказались в холле. Наверх вела широкая лестница с резными перилами красного дерева. Мистер Кетли осведомился, желают ли гости сперва осмотреть свои комнаты или же хотят для начала выпить немного, чтобы взбодриться после утомительной поездки.

Стрэнд ответил, что побудет немного внизу, а от выпивки отказался. И прошел в гостиную. Кетли же повели всех остальных наверх. Гостиная оказалась просторной темной комнатой с отделанными деревянными панелями стенами, на которых висели полотна Писсарро, Вламинка, Шагала и Дюфи, а также каких-то неизвестных Стрэнду абстракционистов. В углу стоял огромный рояль, крышка которого была закрыта. Повсюду цветы в больших вазах, а также низкие удобные диваны и кресла-качалки совершенно неописуемого непретенциозного стиля, которые странным образом контрастировали с подлинной мебелью раннеамериканского периода — всеми этими солидными деревянными стульями, столами и бюро. Был в комнате и большой камин — незажженный, хотя в нем лежали поленья. Из окон открывался вид на океан.

Хейзен мог, конечно, жаловаться на то, что в доме у него слишком много пустующих спален, но в остальном, подумал Стрэнд, дом вполне отвечал всем современным требованиям и удобствам. Однако и сам дом, и эта гостиная мало что говорили о владельце. Ну, разве что рояль и живопись на стенах указывали на определенные пристрастия здешних обитателей. Через полуоткрытую дверь Стрэнд заглянул в маленькую библиотеку. Ладно, теперь не время, книги можно посмотреть в другой раз. Он не хотел, чтобы мистер или миссис Кетли застали его за этим занятием. Дом, по всей видимости, был построен в начале века, но интерьер и предметы обстановки выглядели так, точно их собирали на протяжении нескольких поколений, причем вкусы хозяев заметно разнились.

Стрэнд отворил дверь на террасу, и комнату тут же наполнил рев прибоя. Он вышел и оглядел бескрайнюю водную гладь Атлантики, отливавшую сумеречным блеском под темнеющим небом. Прямо под террасой был расположен бассейн. От воды поднималась полупрозрачная дымка, расцвеченная желтым и серебристым — от света, льющегося из окон дома.

Стрэнд глубоко вдохнул солоноватый воздух. Вдали, среди дюн, виднелись огоньки других домов. Нельзя сказать, чтобы они находились по соседству. Если дед Хейзена искал покоя, то он весьма удачно выбрал место для особняка. Чуть больше ста миль от Нью-Йорка — и вот оно, ощущение безграничного простора, благотворный климат и тишина, нарушаемая лишь шумом волн да криками чаек. Здесь, размышлял Стрэнд, трудно представить, что где-то там, в городах, задыхаются от смога и выхлопных газов люди, мчатся куда-то в битком набитых, провонявших вагонах метро… И их все время преследует шум транспорта, и они тратят свою жизнь на какие-то бессмысленные занятия. Здесь же, на берегу океана, воздух пропитан запахом соли, ароматом травы и цветов. И хотя бы сегодня, хотя бы на один вечер, здесь можно забыть о войнах, которые в этот момент идут на земле, о городах, охваченных пламенем, о кровавых столкновениях рас, племен и амбиций.

Да, подумал Стрэнд, вернувшись в дом и затворяя за собой дверь на террасу, отчего шум океана тут же стих, жена была совершенно права — глоток морского воздуха ему не повредит.

Они вошли в столовую, где их ждал обед, и увидели, что поленья в камине пылают, а на столе стоят зажженные свечи. Элеонор переоделась в бледно-голубые слаксы и кашемировый свитер, Джимми снял галстук, который нацепил перед поездкой, очевидно считая его непременным атрибутом костюма путешественника. Лесли, несмотря на то что ноги у нее были стройные, редко носила брюки; она появилась в длинной цветастой хлопковой юбке и блузке без рукавов. Кэролайн на совесть отскребла личико под душем и, как отметил Стрэнд, выглядела особенно свеженькой.

В глазах Стрэнда, усевшегося во главе стола, вся его семья являлась воплощением красоты, молодости и здоровья. При свете камина и свечей Лесли выглядела настоящей красавицей и, казалось, приходилась старшей сестрой двум девушкам, сидевшим по обе стороны от нее.

— Хочешь верь, хочешь нет, — шепнула она ему, когда они входили в столовую, — но у нас в спальне висит подлинник Ренуара. Портрет обнаженной. Можешь себе представить? В спальне!..

Еда была великолепна. Сначала подали моллюски, а затем восхитительно приготовленную, очень нежную сайду. Подавал блюда мистер Кетли. Он же разлил по бокалам белое французское вино, и все они выпили, даже Кэролайн, в оправдание пробормотавшая:

— Знаете, я впервые в жизни обедаю в столовой с камином. Страшно возбуждает, вам не кажется?..

Джимми произнес тост:

— За богатеньких!

Кэролайн, потягивая вино, захихикала, что было, по мнению Стрэнда, довольно невежливо с ее стороны. Глава семьи покосился на мистера Кетли, посмотреть, как тот воспринял выпад против хозяина. Но Кетли в этот момент заворачивал в салфетку вторую бутылку вина и, похоже, вовсе не слышал и не замечал того, что происходит за столом. Тем не менее Стрэнд решил исправить ситуацию. Поднял свой бокал и сказал:

— За бесконечные гостеприимство и доброту нашего отсутствующего хозяина!

Джимми подмигнул ему, как бы давая понять, что разгадал намерение отца. Придется поговорить с сыном чуть позже, напомнить, что, находясь в гостях, необходимо следить за своими манерами.

После обеда мистер Кетли принес коробку сигар. Стрэнд уже собирался было отрицательно покачать головой, но вдруг передумал и взял одну. А когда принял из рук Кетли специальные ножнички и собрался обрезать конец, Лесли заметила с сомнением:

— Ты уверен, что…

— Но если Кэролайн, будучи в столь юном возрасте, решила, что сегодня самый подходящий вечер, чтобы выпить бокал вина, — возразил Стрэнд, — надеюсь, преклонный возраст ее отца позволяет попробовать первую в его жизни сигару. — И он, усердно пыхтя, начал раскуривать сигару от зажигалки, поданной ему Кетли. Дым оказался удивительно приятным на вкус.

— Мистер Кетли, — сказал Джимми, — я бы тоже с удовольствием выкурил сигарку.

— Джимми!.. — одернула сына Лесли.

— Мне нравится, как выглядит папаша с сигарой в зубах. — Джимми и не подумал смутиться. — Может, я тоже буду выглядеть с ней более импозантно. — Он взял сигару из ящичка и одобрительно осмотрел ее. — Гаванские… Просачиваются в страну под дулами империалистов-гринго. Что ж, придется и мне внести свой скромный вклад в дело мировой революции.

«Нет, — подумал Стрэнд, глядя, как сын, раскурив сигару, лихо зажал ее в зубах, — нет, я определенно должен потолковать с ним по душам о том, что можно и чего нельзя в этом доме». Он был доволен, увидев, что после нескольких затяжек Джимми вынул сигару изо рта и держал ее в пальцах, покуривая только для того, чтобы она не потухла. Затем мальчик раздавил не выкуренную и до половины сигару в пепельнице, и они с Элеонор поднялись из-за стола и заявили, что собираются взять фургончик и съездить в Бриджгемптон, где, согласно уверениям Элеонор, имелся очень уютный бар, владелец которого вечерами замечательно играл джаз.

Кэролайн сказала, что будет смотреть телевизор, и устроилась в кресле в библиотеке, а Стрэнд и Лесли решили прогуляться по пляжу. Одевшись потеплее — вечер был прохладный, — супруги вышли из дома. Держась за руки, они зашагали по твердому и влажному после прилива песку, время от времени ощущая на лицах капли соленой воды, которые разлетались от волн, набегавших на берег. Высоко в чистом небе стояла луна, дул свежий ветер, а вдали, на горизонте, виднелись огоньки корабля.

Лесли крепко сжала руку мужа в своей.

— Как хорошо… — пробормотала она.

Стрэнд сидел в гостиной, в кресле-качалке перед пылавшим камином. В доме стояла полная тишина, он был один. Лесли поднялась наверх и готовилась лечь спать. Ритуал нанесения крема на лицо и расчесывания волос на ночь требовал непременного уединения. Элеонор и Джимми еще не вернулись, а Кетли давным-давно отправились к себе в комнату, которая находилась где-то в дальней части дома. Стрэнд удовлетворенно вздохнул, наблюдая за язычками пламени, и вдруг услышал, как к дому подъехала и остановилась машина.

Минуту спустя в гостиную вошли Хейзен и Конрой, и Стрэнд поднялся — поздороваться с хозяином дома.

— Добрый ве… — начал он и тут же осекся. С Хейзеном было явно что-то не так. Из-под глубоко натянутой на голову темной фетровой шляпы смотрели ничего не видящие глаза. Ступал адвокат с неестественно выпрямленной спиной, медленно и осторожно, точно боялся споткнуться. Конрой выглядел совсем измученным; он держался рядом с шефом, вытянув руки, готовый подхватить Хейзена, как только тот начнет падать. А когда Хейзен приблизился к гостю, впрочем, похоже, вовсе не замечая его, Стрэнд уловил сильный запах виски. Хейзен был в стельку пьян. Конрой скроил извиняющуюся гримасу, а Хейзен, не снимая шляпы, рухнул в глубокое мягкое кресло.

— Конрой, — распорядился Хейзен тихо и медленно, старательно выговаривая каждое слово. — Я хочу виски. И принеси бутылку содовой. Я сам налью себе содовой. Я не желаю, чтобы ты утопил в ней все это чертово виски.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Конрой и направился к буфету, служившему баром.

— Он отличный секретарь, этот Конрой, — пробормотал Хейзен, по-прежнему не глядя на Стрэнда. — Отличный шофер. Но нена… ненадежен, когда речь заходит о выпивке. Стрэнд, — продолжил он, даже не повернув к гостю головы, — а вы счастливчик. Вам не приходится иметь дел с ворами. Что касается меня, то я, увы, занимаюсь исключительно ворами. И так целыми днями, неделю за неделей. Одна неделя прошла — начинается новая. И знаете, вовсе не любовь заставляет мир вертеться, Стрэнд. Нет, это только так говорят. Страсть к наживе, самая не… неприкрытая… оголтелая, преступная страсть к наживе. И вот что еще я скажу вам, Стрэнд. Если бы законы этой страны по-настоящему действовали, то три четверти самых ува… уважаемых ее граждан сидели бы за решеткой, да… Черт возьми, Конрой, я что, весь этот гребаный вечер напролет должен ждать, когда мне подадут наконец виски?..

— Уже иду, сэр, — откликнулся Конрой, к чьим талантам добавился еще один — подача горячительных напитков. Он спешил к своему хозяину с бокалом и маленькой бутылочкой содовой.

Не глядя на него, Хейзен протянул руку, и Конрой сунул в нее бокал.

— А теперь добавь содовой, — сказал Хейзен. — Тихо, тихо, хватит!.. — Конрой — дозировщик содовой, не налил в бокал и наперстка. — Он, знаете ли, сам не пьет. И не обо… одобряет людей, употребляющих спиртное. — Хейзен злобно взглянул на секретаря. — Я правильно выразился, Конрой?

— Более или менее, сэр, — ответил тот и слегка поклонился.

— Более или менее, — мрачно проворчал Хейзен. — Этот Конрой… он у нас человек «более или менее». Трезвенник, устраивает похоронный звон по всем пьяницам. Анальный тип. Берегитесь трезвенников, Стрэнд, они живут мыслью о возмездии. — Адвокат хрипло рассмеялся. Затем чисто автоматическим жестом поднес бокал к губам и выпил. — С облегченьицем… огромное спасибо!.. — И он снова грубо расхохотался. А после паузы сказал: — Знаете, Стрэнд, я путешествую по стране отчаяния. Вы верите в Бога, Стрэнд?

— Да.

— Конрой, — сказал Хейзен, — идите отсюда к чертовой матери. Спать!

— Я думал, может, вам еще понадоблюсь, — нервно ответил Конрой. Лицо его было пепельно-серым от усталости, но он держался. — Я не устал.

— Зато я устал, — заявил Хейзен. — Ты меня утомляешь. Пошел отсюда! Я и сам могу лечь спать. И в снах ты мне не помощник. Давай, пошел отсюда!

— Слушаюсь, сэр. Доброй ночи, сэр. Спокойной ночи, мистер Стрэнд. — И Конрой направился к входной двери.

— У него есть комнатка рядом с гаражом, — сказал Хейзен. — Конрой… Мне претила сама мысль о том, что он будет спать в одном доме со мной. Это можно понять, верно, Стрэнд?

— Ну… — растерянно пробормотал Стрэнд, — я не настолько хорошо его знаю и…

— Так что вам понятно. Ладно. Послушайте, я уже спрашивал вас, верите ли вы в Бога?

— Да.

— И что вы ответили?

— Ответил, что верю.

— Вы утратили связь со временем, Стрэнд. Вы верите в десять заповедей?

— Я бы сказал, скорее да, чем нет, — сказал Стрэнд. Он чувствовал, что оказался в совершенно дурацком положении. Все эти пьяные рассуждения на богословские темы среди ночи…

— Одна встреча с моими кул… коллегами, — пробормотал Хейзен, — и вся эта ваша вера развеется в прах. Да благослови Господь ваших отца и матушку. Уже поздно, Стрэнд. Мне бы хотелось побыть одному, выпить рюмочку на ночь. Посидеть, подумать. Лучше всего думается в предрассветные часы. Скажите, а я говорил о том, как мне нравится Бастер Китон, или нет? Ну, тогда, во время нашей прогулки?

— Да, говорили, — ответил Стрэнд. Но что именно, он забыл. Он уже начал жалеть о том, что не пошел в спальню вместе с Лесли, до приезда Хейзена.

— Он-то понимал, что вся наша жизнь — не более чем шутка, издевательский замысел Всевышнего. Все эти наши планы, провалы, достижения — все это просто смешно, да… При каждом новом повороте мы натыкаемся на препятствие, оскальзываемся на каждой банановой кожуре. А он воспринимает все стоически, с такой невозмутимостью и достоинством, что это вызывает неудержимый смех. Урок всем нам. — Хейзен снова расхохотался, но в смехе слышалась боль. — Размышления… — пробормотал он. — Уверен, вам не терпится пойти наверх, к своей очаровательной жене… Священные узы брака, они, знаете ли, обязывают… Чем оставаться здесь и слушать мои путаные раз… размышления на религиозные темы. Но я в полном порядке, сэр, смею вас уверить. — С этими словами он поднял голову и взглянул на Стрэнда. Лицо у него было совершенно несчастное и какое-то опустошенное. — Несмотря на кое-какие признаки, я вовсе не алкоголик, нет. Не сотвори себе кумира… Я же просто со всех сторон окружен кумирами. Спите спокойно, Стрэнд. Доброй ночи, сэр.

Стрэнд колебался. Ему не нравилось, как вел себя Хейзен. Что крылось за этими пьяными речами, повелительными манерами и полным смятением чувств? Какая сторона души Хейзена взывала о помощи в эти ночные часы? Нет, уж лучше не знать этого. Вообще не участвовать. Пусть даже речь идет о глотке морского воздуха — это не для него.

— Доброй ночи. — Стрэнд вышел из комнаты с ощущением полного непонимания ситуации. И, поднимаясь по ступеням, понял, что ни за что не расскажет Лесли об этой сцене с Хейзеном. Стоит только ей узнать, и она тут же ринется вниз, начнет с ним возиться, укладывать в постель. А он чувствовал, что делать этого ни в коем случае нельзя. Ни в коем случае…

Он улегся в постель, и Лесли, сонная и теплая, потянулась к нему.

— Устал как собака, — пробормотал Стрэнд. Впервые в жизни он не ответил на ее ласку. Все когда-то бывает в первый раз, подумал он и плотно прикрыл глаза, надеясь поскорее уснуть.

Наутро, спустившись вниз, Стрэнд увидел Хейзена. Тот сидел за столом, накрытым для завтрака, и читал «Таймс». На нем был костюм для игры в теннис, на плечи накинут старенький свитер — утро выдалось довольно прохладное. На лысине по-прежнему угрожающе багровел шрам, но рана уже начала затягиваться. Следы синяка на щеке все еще виднелись, но цвет лица был здоровый, розовый. Хейзен поднялся и пожал ему руку, и Стрэнд заметил, что глаза у адвоката ясные, рукопожатие крепкое. И это после такой ночи, подумал Стрэнд.

— Надеюсь, вы хорошо спали? — любезно осведомился Хейзен. Голос его звучал спокойно и ровно. — Кетли принес еще один экземпляр газеты, специально для вас… — Он указал на столик, где лежала свежая газета. — Я терпеть не могу читать измятые газеты. И полагаю, все отцы семейства немного похожи на меня в этом плане.

— Должен признаться, вы правы, — ответил Стрэнд, усаживаясь напротив Хейзена. Если тот предпочитал не вспоминать о событиях прошлой ночи, притворяться, что ничего не случилось, что ж, тогда и он, Стрэнд, не собирался напоминать ему об этом. — Прочту чуть позже. И пожалуйста, не обращайте на меня внимания. Не хочу вам мешать.

— Уже начитался. — Хейзен свернул газету и отложил в сторону. — Ничего нового. Несчастья, катастрофы… Как вам обед?

— О, обед был просто великолепен.

Хейзен кивнул.

— Они отличная пара, эти Кетли. Чего бы вам хотелось на завтрак? — спросил он, увидев, что с кухни вошел мистер Кетли. — Сок, бекон и яйца?

— Замечательно, — искренне ответил Стрэнд. Дома он не разрешал Лесли рано вставать, чтобы готовить ему завтрак, обходился кофе и рогаликом и к полудню всегда был зверски голоден.

— Вы слышали пожелания мистера Стрэнда? — спросил Хейзен у Кетли.

— Да, сэр, — отозвался тот.

— Кстати, — заметил Хейзен, — передайте Ронни, что если тот хочет немного потренироваться с утра, могу уделить ему время после тенниса.

— Уверен, он с нетерпением будет ждать. — И Кетли удалился на кухню.

— Ронни — это его внук, — объяснил Хейзен. — Ему одиннадцать. Играет в детской лиге. Я его тренирую, даю мишень, в которую можно бросать. — Он налил себе кофе. — Ужасно сожалею, что не мог сопровождать вас вчера, — добавил он, — А Конрой до сих пор спит сном праведника. Я же прекрасно выспался по дороге сюда, в машине. Слышал, как вернулись ваши дети, около двух.

— Надеюсь, они вас не побеспокоили?

— О нет, ничуть. Просто слышал, как подъехала машина. А вели они себя тихо, как мышки.

— Ездили в какой-то бар в Бриджгемптоне. Элеонор там прежде бывала.

— Просто удивительно, как молодые люди могут торчать в этих барах целыми часами!.. Особенно если учесть, что они, по уверениям Кетли, почти совсем при этом не пьют.

Вошел Кетли со стаканом апельсинового сока и кофейником. Хейзен осведомился о других членах семьи.

— Надеюсь, Кэролайн не сопровождала их в этих ночных похождениях? — спросил он Стрэнда.

— О нет. Посмотрела немного телевизор, а потом отправилась спать.

— Вот и хорошо, — заметил Хейзен. — Я тут договорился с молодыми людьми, они придут с утра поиграть в теннис. Они довольно сильные игроки, так что вашей девочке придется постараться, чтобы соответствовать.

— Вижу, вы и сами собираетесь принять участие.

Хейзен пожал плечами.

— Может, сыграю сет или два. Они очень воспитанные молодые люди, делают мне скидку на возраст. Стараются подавать мяч так, чтобы я наверняка мог его взять. — Он отпил кофе. — Как с организационными вопросами, все в порядке?

— Организационными? — не понял Стрэнд.

— Ну, я имею в виду — удобно ли вы устроены. Нет ли крошек в постели, протекающих потолков, шума в трубах?

— О, более чем удобно, — ответил Стрэнд. Похоже, Хейзен действительно не помнил, что вытворял тут прошлой ночью. Что ж, тем лучше. — Вообще все замечательно. И дом совершенно прелестный.

Хейзен рассеянно кивнул.

— Да, неплохой. Но рассчитан на толпы народа. На большие семьи, какие были у наших отцов. Я часто испытываю сильнейшее искушение избавиться от него. Продать. Но только не в такие дни, как сегодня. — И он кивнул в сторону окна, за которым ярко светило солнце и сверкал океан. — Может, хотите поплавать? Вода в бассейне подогревается…

— Нет, благодарю вас, — отказался Стрэнд. Ноги у него были тощие, и он не любил показываться на людях в плавках. — Так, поброжу немного, осмотрюсь…

— Как вам будет угодно, — сказал Хейзен. — У нас тут полная свобода, никаких правил.

Очевидно, иронически подумал Стрэнд, он имеет в виду, что, если человек того пожелает, его вообще не будут замечать.

Появился Кетли с беконом, яйцами и тостами, поставил поднос на стол перед Стрэндом.

— Сэр, — обратился он к хозяину, — вас вызывают к телефону.

— Ну вот, этого я и боялся, — заметил Хейзен. — Переключите на библиотеку, будьте добры. — Он поднялся из-за стола. — Прошу прощения, — сказал он Стрэнду, — но, боюсь, это надолго. Чувствуйте себя как дома. — И с этими словами адвокат вышел из комнаты. Стрэнд успел заметить, что ноги у него длинные и мускулистые, как у молодого человека. Наверное, весь секрет в катании на велосипеде.

Он покачал головой, дивясь отменному физическому и психическому состоянию этого человека. Хорошо, что Конрой отсутствовал за завтраком. Иначе возникло бы чувство неловкости. «Что ж, — решил Стрэнд, — в любом случае не дам испортить себе день». И он не спеша и с удовольствием принялся за еду, намазывая тосты джемом, а потом, за чтением «Таймс», выпил целых три чашки кофе. Хейзен к столу так и не вернулся. Покончив с завтраком, Стрэнд вышел на террасу. Откинувшись в шезлонге, он закрыл глаза и подставил лицо утренним лучам солнца.

Теннисный корт находился в дальней части сада, за домом, и был защищен от ветра высоким, аккуратно подстриженным кустарником. Приблизившись, Стрэнд увидел, что Кэролайн, Хейзен и двое молодых людей как раз начали парную игру. До этого он поднялся в спальню, спросить, не хочет ли Лесли тоже посмотреть теннис. Но оказалось, что жена все еще в постели, Лесли пила кофе — завтрак подала на подносе миссис Кетли — и сказала мужу, что это первое субботнее утро в ее жизни, когда она может спокойно лежать и ничего не делать.

— Если это благословенное состояние мне наскучит, — заметила она, — может, тогда оденусь и спущусь. Но ты меня не жди. Организм подсказывает, что я проваляюсь в постели до ленча. — Она ни словом не упомянула о его непривычном ночном отказе.

Стрэнд устроился в полотняном шезлонге в небольшой крытой беседке неподалеку от корта. День стоял жаркий, и он заметил, что ободок белой хлопковой панамы Хейзена потемнел от пота. Алкогольные пары выходят, подумал Стрэнд. Хотя бы в этом похож на обыкновенного человека. Хейзен и Кэролайн играли в паре и, на неопытный взгляд Стрэнда, ничем не уступали двум молодым людям, которые, судя по всему, занимались с тренерами с раннего детства. Хейзен играл хладнокровно, аккуратно и бил по мячу с той же силой, что и остальные. Правда, много он не бегал, но постоянно умудрялся оказаться в нужном месте в нужный момент и нанести удачный удар. В то время как Кэролайн, напротив, быстро и энергично передвигалась, подныривала, налетала на мяч, совершала акробатические прыжки у самой сетки. Она была явно довольна собой — так, во всяком случае, показалось Стрэнду — и всякий раз, выиграв подачу или взяв трудный высокий мяч, самодовольно улыбалась. Молодые люди начали игру довольно небрежно, как бы делая снисхождение противнику, били по мячу вполсилы и по углам не бегали, но после того, как Кэролайн с Хейзеном выиграли первые два гейма, что называется, зашевелились, наносили сокрушительные удары, старались охватить все поле и не делали ни малейшей скидки ни на пол, ни на возраст противников.

Сет закончился со счетом семь-пять, выиграли молодые люди. К этому времени к корту подтянулись и другие игроки — еще два молодых человека и плотная девица. Они представились Стрэнду, скороговоркой выпалив свои имена, которые он, разумеется, не запомнил. Ничуть не похожи они были на те имена, что значились в классных журналах его школы. Усевшись рядом со Стрэндом в тени беседки, они следили за игрой до конца, время от времени вполголоса замечая «Хороший удар» или же выкрикивая «Вау!» после очередного особенно удачно отбитого мяча.

— Все, на сегодня довольно, леди и джентльмены, — заявил Хейзен. — Всем огромное спасибо. А вы, Кэролайн, извините, что из-за меня наша команда проиграла.

— Я тоже пропустила пару ключевых, — вежливо ответила Кэролайн.

Стрэнд с одобрением заметил, что проигрыш дочь воспринимает с тем же спокойствием, что и выигрыш. Будучи не слишком амбициозным, он не любил чересчур азартных людей, которые мрачнели как туча, стоило им проиграть с разницей хотя бы в одно очко. Хейзен же сохранял, как всегда, полную невозмутимость. Его победы и поражения, подумал Стрэнд, лежат в совершенно другой области.

— Я тоже должна извиниться перед вами, — сказала Кэролайн Хейзену, подходя к беседке. — Хотите сыграть еще сет? А я с удовольствием посижу с папой, поплачусь ему в жилетку.

— Нет, — покачал головой Хейзен, — на сегодня моим старым костям, думаю, хватит. Настало время показать себя молодому поколению. — Подойдя к беседке, он снял панаму и вытер лоб полотенцем. Лицо его раскраснелось, но одышки не было. А по тому, как двигался этот мужчина, вовсе не было заметно, что кости у него «старые».

В глубине беседки стоял холодильник. Хейзен достал большой кувшин, наполненный чаем со льдом, и предложил Кэролайн и тем молодым людям, которые с ними играли. Новоприбывшие тем временем выбежали на корт.

— Послушайте, леди, — обратился к Кэролайн один из ее соперников, парень повыше ростом, да и игрок посильнее, чем второй. Звали его то ли Бред, то ли Чед. — Вы очень неплохо себя показали. Мы бы разбили их вчистую, играя в смешанных парах. Собираетесь пробыть здесь все лето?

— Нет, — ответила Кэролайн.

— А жаль. Вы бы стали украшением сезона. — Он был довольно симпатичный, этот парень. На взгляд Стрэнда — типичный американец, крепкий, светловолосый, самоуверенный и с раскованными манерами. Возможно, подумал Стрэнд, и мне в его годы следовало бы всерьез заняться теннисом.

— Кэролайн, — сказал Хейзен, отставив в сторону стакан с чаем, — приезжайте сюда, когда пожелаете. Возможно, вы захотите принять участие в местных турнирах?

Кэролайн вопросительно взглянула на отца.

— О, мне бы очень хотелось, — ответила она. — Если будет время…

Стрэнд промолчал. После ночной сцены с Хейзеном его вовсе не грела мысль, что младшая дочь может стать постоянной гостьей в этом доме.

— Идемте, Кэролайн, — позвал девушку то ли Бред, то ли Чед. — Умоем их!

И они вышли на корт, сражаться с двумя новыми молодыми людьми и девушкой-толстушкой. Хейзен сказал:

— Пойду, пожалуй, приму душ. Наблюдать за тем, как играют молодые люди, — это нагоняет на меня депрессию.

— Я с вами, — проговорил Стрэнд. — Пойду узнаю, чем собираются заняться мои. — И он махнул рукой Кэролайн, которая, нервно ероша рукой светлые волосы, готовилась взять очередную подачу. Он подождал, пока Хейзен наденет свитер и панаму, и мужчины вместе зашагали к дому.

— Давно не получал такого удовольствия от тенниса, — заметил Хейзен. — И все исключительно благодаря вашей очаровательной дочери.

— На мой взгляд, вы играете просто превосходно, — сказал Стрэнд.

— Стараюсь не сдавать, вот и все. В тот день, когда я узнал, что не могу пожертвовать мою ракетку Смитсоновскому институту…[137] Еще четыре-пять лет назад… — Адвокат умолк. Он все еще потел и отер лицо полотенцем. — Эти молодые люди, — продолжал он, — немного староваты для вашей дочери. В это время года все ее сверстники — все мальчики — учатся в школах или колледжах и не могут приезжать сюда на уик-энд. Парню, с которым она сейчас играет, двадцать четыре. Работает на Уолл-стрит, в фирме отца, но, насколько я понимаю, не слишком утруждает себя. Весьма самоуверенный, особенно когда речь заходит о женщинах. — Хейзен многозначительно покосился на Стрэнда. — Как свободных, так и замужних.

— Мне он показался достаточно хорошо воспитанным, — сказал Стрэнд.

Хейзен рассмеялся.

— Я же не утверждаю, что он шастает по округе и насилует малолетних. Просто, на мой взгляд, было бы неплохо сообщить Кэролайн, что он намного старше ее. Вы уж не обижайтесь, но мне показалось, что до сих пор она вела довольно замкнутую жизнь. Абсолютно не похожа на тех молодых девиц, которые толкутся здесь на вечеринках летом… Ну, вы понимаете, золотая молодежь, детки богатых родителей, родители, как правило, в разводе, погрязли в пьянстве, случайных связях и все такое…

— Думаю, мать сумеет ее оградить. — Стрэнд был несколько раздражен столь прямолинейными намеками. — Воспитана в старых семейных традициях. — Тут Стрэнду показалось, будто он в чем-то упрекает Лесли, и он торопливо добавил: — Да и сама Кэролайн, уверен, сможет за себя постоять.

— Прискорбно, если этого не произойдет, — заметил Хейзен. — Она так и излучает невинность. Редчайшее в наши дни качество, его следует беречь и ценить. Что же касается тенниса, — он пожал плечами, — она необыкновенно трезво оценивает свои возможности и способности. И знает, как хороша.

— Ну, не так уж и хороша, — заметил Стрэнд. — Я понял, что вы с ней об этом говорили.

Хейзен улыбнулся:

— Для таких молодых людей подобные высказывания — тоже редкость. А она говорила вам когда-нибудь, чем собирается заняться после школы?

— Да нет, — ответил Стрэнд, — сколько-нибудь серьезных бесед у нас на эту тему пока не было. Полагаю, что, подобно многим другим молодым людям ее возраста, не отмеченным выдающимися талантами, она просто будет ждать. И поступит в первый попавшийся колледж.

— Разве она не сказала вам, что хочет поступить в сельскохозяйственный колледж на Западе?

— Сельскохозяйственный? — искренне изумился Стрэнд. К чему, черт побери, дочери понадобилось скрывать это от него? — Знаете, первый раз слышу. Зачем это ей? Она вам объяснила?..

Хейзен покачал головой.

— Нет. Просто сказала, что хочет поехать туда, где жизнь проще, где ее не будут со всех сторон окружать бетон и асфальт.

— Да, это правда, наш городской колледж расположен не в прериях, — съязвил Стрэнд. — Но образование там дают вполне приличное, к тому же стоит все это не слишком дорого. И девочка может жить дома. — Надо будет непременно поговорить об этом с дочерью, когда они окажутся наедине.

— Ну, деньги — это не такая уж проблема, — заметил Хейзен. — Всегда можно попробовать получить стипендию.

— Только не с ее оценками. Элеонор в свое время получила, но Кэролайн не блещет такими способностями. Говорю это вам со всей ответственностью, уж кому не знать, как отцу.

— Она подсказала, что есть еще один выход, — сказал Хейзен. — Сейчас все больше и больше стипендий дают девушкам-спортсменкам, так что она…

— Может, для Центрального парка ее теннис и сойдет, но она сама прекрасно понимает, что с такими данными ей не на что…

— Да, с теннисом не получится, тут я с вами согласен, — кивнул Хейзен. — Но я заметил, как она быстра. Бегает с невероятной скоростью. Я спросил ее, не принимала ли она участия в соревнованиях по бегу. И она сказала, что в прошлом месяце выиграла первое место по школе в забеге на сто ярдов.

— Да, — ответил Стрэнд, — помню. — Но что такое соревнования на уровне маленькой частной школы и…

— Я спросил, был ли зафиксирован ее рекорд, и Кэролайн ответила, что да. Оказалось, она пробежала стометровку за десять и четыре десятых секунды. Очень впечатляющий результат для девочки, которая специально не тренировалась. Имея хорошего тренера, она могла бы приблизиться к олимпийским показателям. Жаль, что в ее школе отсутствуют программы поощрения подобных талантов. Уверен, педагоги других престижных школ наверняка заинтересовались бы такой прекрасной спортсменкой, если бы узнали о ее результатах. Кстати, я знаком с одним человеком, он возглавляет отдел по общественным связям в колледже Траскотта, это в Аризоне, на самом что ни на есть настоящем Западе. Так вот, думаю, если намекну ему, что есть девочка, весьма перспективная в этом плане, он сумеет убедить свое начальство и заинтересовать людей с кафедры физической подготовки. Надо отметить, что в этом колледже имеется очень продвинутый сельскохозяйственный факультет.

— Вы рассказали об этом Кэролайн? — заволновался Стрэнд, чувствуя, что в семье назревает новый кризис.

— Нет, — ответил Хейзен. — Счел, что лучше сначала переговорить с вами и с ее матерью, прежде чем пробуждать у девочки какие-то надежды.

— Спасибо, — сухо ответил Стрэнд, против воли раздраженный тем, что дочь поделилась планами с практически незнакомым человеком и при этом скрыла их от родителей. Дома, когда у них бывали гости, она отвечала на все их вопросы тихо и односложно и пользовалась любым предлогом, чтобы уйти к себе в комнату. — Придется побеседовать с малышкой по душам.

— По крайней мере, мне кажется, — вставил Хейзен, — вы с женой должны представлять, какие тут открываются возможности.

— В странные времена мы живем, — заметил Стрэнд, усмехнувшись. — Достаточно быстро бегать — и девочка может рассчитывать на хорошее образование. Может, и мне стоит обзавестись секундомером и засекать время, вместо того чтоб мучить учеников контрольными и экзаменами?

— Если вы решите, что стоит воспользоваться ситуацией, дайте знать. Буду рад помочь. Позвоню своему другу из колледжа.

— Благодарю за предложение, но, полагаю, у вас и без того есть чем заняться в этой жизни. А не беспокоиться о том, будет учиться моя дочь на фермера в каком-то колледже за три тысячи миль от дома или нет.

— Насколько я понял, фермером она быть не собирается. Она сказала, что хочет выучиться на ветеринара. Что это могло бы послужить неплохим началом.

— Ветеринар… — В голосе Стрэнда звучало отвращение. Он тут же вспомнил о своем разговоре с Джудит Квинлен и о том, как та в шутку сказала, что, если решилась бы оставить преподавание, пошла бы работать ветеринаром. Они что, сговорились, все эти горожанки? Что за странное поветрие? — Ветеринар… — повторил он. — Господи, с чего бы это? Ведь в доме у нас никогда не было ни собаки, ни кошки. Она говорила, как у нее возникла эта идея?

— Я спросил, а девочка вдруг смутилась, растерялась, не знала, что ответить, — сказал Хейзен. — Забормотала о каких-то личных причинах. Вы уж не давите на нее.

— Но вы-то сами что думаете об этом? — почти агрессивно настаивал Стрэнд.

Хейзен пожал плечами.

— Думаю, в наш век вошло в моду позволять детям самим решать, какую избрать карьеру. Подход, который, полагаю, ничем не лучше, но и не хуже других. Лично мне кажется — хотя, возможно, это лишь иллюзия, — что сегодня я был бы гораздо счастливее, если б отец в свое время не навязал мне свое мнение. Как знать… — Он повернул голову и, прищурившись, уставился на собеседника. — Что, если при прочих равных условиях вы бы были сейчас в возрасте дочери и вам предстояло сделать выбор? Вы выбрали бы карьеру преподавателя?

— Ну… — нерешительно начал Стрэнд, — не знаю. Наверное, нет. Я мечтал стать историком, ученым. А не пичкать непослушных детей вырванными из прошлого фактами. Если б я мог поступить в Гарвард или Оксфорд, затем провести несколько лет в Европе, покопаться в архивах и библиотеках… — Он с горечью рассмеялся. — Но мне пришлось зарабатывать на жизнь. Я подвизался сразу в нескольких местах, чем только не занимался. Еще, слава Богу, удалось сколотить денег, чтоб закончить колледж. Возможно, будь я более сильным и целеустремленным человеком… Но я не был сильным, нет. Амбиции молодости… — Настал его черед пожимать плечами. — Знаете, я не вспоминал о них вот уже много лет.

— Ну, допустим, — сказал Хейзен, — допустим, вы поступили бы в Гарвард, потом провели несколько лет в Европе, смогли стать тем, кем мечтали, увидели бы ваше собственное имя на корешках книг в библиотеках, — разве были бы вы при этом… ну… — он замялся в поисках точного слова, — ну, скажем, более удовлетворены, чем сейчас?

— Возможно, — ответил Стрэнд. — А может, и нет. Никто никогда этого не узнает.

— Так вы хотите, чтобы я позвонил этому человеку из Траскотта? — Хейзен, следовало признать, умел загонять человека в угол. Поставить перед свидетелем вопрос, ответом на который могли быть только «да» или «нет».

Какое-то время Стрэнд молчал, пытаясь представить, каким будет его дом без Кэролайн — ведь если дочь поступит учиться, то уедет на долгие-долгие месяцы. Видно, тогда и перед ним с Лесли возникнет проблема пустующих комнат.

— Не могу ответить вам сейчас, — сказал он. — Должен прежде обсудить все это с женой. Нет, я очень признателен вам за внимание, но…

— Благодарность тут ни при чем, — сухо ответил Хейзен. — Помните, мне тоже есть за что быть благодарным. И поверьте, я бы не стоял и не разговаривал с вами сейчас здесь или в каком-либо другом месте, если бы не смелое вмешательство Кэролайн тогда, в парке.

— В тот момент она просто не отдавала себе отчета в том, что делает, — заметил Стрэнд. — Да спросите у нее сами.

— Тем более это заслуживает всяческого восхищения, — сказал Хейзен. — Нет, не подумайте, что я вас тороплю. Поговорите с женой и дочерью, а уж потом дайте мне знать о своем решении. Ленч у нас подают в час дня. Я пригласил нескольких друзей, в том числе двух человек, с которыми вам наверняка будет интересно побеседовать. Один из них — профессор истории из колледжа в Саутгемптоне, другой — специалист по английской литературе.

Не хозяин, а само совершенство, сокрушенно подумал Стрэнд. Если б гостем его был летчик-испытатель, Хейзен наверняка раскопал бы где-нибудь двух пилотов и на протяжении всего ленча они обсуждали бы детали авиакатастроф.

Они подошли к дому, и тут Стрэнд увидел высокого, очень худенького мальчика, стоявшего в дверях. В руках тот держал перчатку-ловушку.

— Ну вот, — заметил Хейзен, — мне предстоит второе сражение. Не возражаете побыть игроком внутреннего поля?

— Буду стараться изо всех сил, — ответил Стрэнд.

— Доброе утро, Ронни, — улыбнулся Хейзен. — Знакомься, это мистер Стрэнд. Он будет считать болы[138] и страйки.[139]

— Доброе утро, сэр. — Ронни протянул Хейзену перчатку-ловушку.

Они пересекли асфальтовую дорожку и вышли на зеленую лужайку неподалеку от дома. Хейзен бросил полотенце на землю, как бы отмечая тем самым основную базу, а Ронни, худенькое личико которого сразу стало серьезным, отошел на положенное для питчера расстояние. Хейзен присел на корточки за полотенцем, Стрэнд, с трудом сдерживая улыбку, занял позицию за его спиной.

— Тебе дается пять бросков для разогрева, — сказал мальчику Хейзен, — а потом поработаешь бэттером. Сигналы обычные, Ронни. Один палец — сильный бросок, два — крученый, три — бросок за зону.

— Понял, сэр, — ответил Ронни и, картинно извернувшись всем телом, изготовился к броску.

Стрэнду был знаком этот стиль, даром что он смотрел игру «Янки» по телевизору. Мальчик откровенно копировал манеру Луиса Тианта, старого кубинского питчера, игру которого в бейсболе отличали самые зрелищные и эффектные движения и броски. И он снова едва сдержал улыбку.

Мяч медленно накатил на полотенце. Стрэнд догадался, что мальчик хотел посильнее закрутить мяч.

После пятого броска Стрэнд крикнул:

— Теперь бери биту и отбивайся!

— Аккурат сюда, малыш! — сказал Хейзен. — Старайся отбить подальше.

Ронни пригнулся, прищурившись, взглянул на цель, затем как-то очень по-тиантовски приподнял левую ногу и ударил.

— Бол один! — рявкнул Стрэнд, начавший заводиться от игры.

Хейзен сердито оглянулся через плечо.

— В чем дело? Ты что, ослеп? Почему не обрабатываешь углы?

— Играть, играть! — выкрикнул Стрэнд.

Хейзен весело подмигнул гостю и развернулся к пареньку.

После пятнадцати минут игры, за которую Стрэнд щедро насчитал десять страйк-аутов[140] против четырех пробежек, Хейзен поднялся, подошел к Ронни и пожал ему руку со словами:

— Отличная игра, Ронни. Лет через десять ты вполне сможешь претендовать на игру в большой лиге. — И он отдал перчатку-ловушку мальчику, который впервые за все это время улыбнулся. А затем они вместе со Стрэндом направились к дому.

— Вы очень добры к нему, — заметил Стрэнд.

— Он славный мальчик, — сказал Хейзен. — Конечно, никогда не станет великим игроком. Постоянно опаздывает где-то на полсекунды, да и броски неточные. Так что в большую лигу ему не попасть. И когда он осознает это, ему будет очень тяжело. Сам я тоже любил эту игру, но когда настал день и я осознал, что мне ни за что в жизни никогда не попасть по крученому мячу, то знаете, едва не разрыдался. И тут же переключился на хоккей. О, у меня были способности. — Адвокат криво усмехнулся. — И жесткость, и хитрость. Спасибо за помощь. Увидимся за ленчем. Хочу пойти принять душ. Вы, должно быть, не представляете, до чего трудно простоять на полусогнутых — вот так — на протяжении десяти минут. — И он направился к боковому крылу дома.

Стрэнд не пошел в спальню, где жена, должно быть, до сих пор наслаждалась утренним ничегонеделанием. Он не был еще готов к разговору с Лесли. Вместо этого он направился к бассейну. И увидел там Элеонор и Джимми. Они загорали.

Девушка в бикини растянулась на надувном матрасе животом вниз, а Джимми, присев рядом на корточки, усердно втирал ей в спину лосьон. Элеонор развязала бретельки бюстгальтера, чтобы на теле не осталось белых полосок, и были видны груди. Это показалось Стрэнду слишком эротичным. Ее тело с узенькой талией, приятно-округлым задом и шелковистой кожей напомнило ему о Лесли, и он даже почувствовал легкое возбуждение. Бросив на детей всего одни взгляд, Стрэнд тут же отвернулся, уселся на скамейку и стал смотреть на море.

Элеонор и Джимми играли в слова: один называл букву, второй добавлял к ней следующую — да так, чтобы запутать противника, заставить его назвать совсем не то слово, что было изначально задумано.

— «И», — сказала Элеонор. — Привет, пап. Ну, как там наша мисс Уимблдон-1984?

— Заставила мальчишек попотеть, — ответил Стрэнд, которому очень хотелось, чтобы дочь надела лифчик как следует.

— «3»! — выкрикнул Джимми.

— Ну, это само собой напрашивается, Джим. — Она снова обернулась к отцу: — Знаешь, пап, мы должны поблагодарить нашу малышку, охранительницу старых парков и устрашительницу разбойников, за то, что благодаря ей пользуемся сейчас всем этим великолепием. «Г», Джимми. А я так до сих пор и не видела нашего щедрого и гостеприимного хозяина. Какие еще развлечения он для нас запланировал?

— Ленч, — сообщил Стрэнд.

— Прискорбно слышать, — сказала Элеонор. — Может, извинишься за меня, а, пап? Меня уже пригласили. Один парень, случайно встретились вчера в баре «Бобби». Собирается заехать за мной и отвезти куда-то на ленч. Пишет стихи. Печатается в тоненьких журнальчиках. Ну что ты так испугался, а, пап?.. — Девушка расхохоталась. — Стишки у него скверные, зато есть постоянная работа. «Н», Джимми.

— Случайно встретились, как же! — пробормотал Джимми. — Да он наверняка дожидался тебя там с прошлого вечера, весь слюной изошел!.. «А».

— Догадливый мальчик… — Стрэнд не понял, имела ли она в виду то, что Джимми угадал букву, или же его догадку, что вчерашняя встреча Элеонор с поэтом была запланирована. Она вздохнула. — И вообще ты умница. Так и быть, называй слово.

— «Изгнание»! — торжествующе выкрикнул Джимми.

— Твоя взяла, — заключила Элеонор. — Мастак по части словесных игр, всегда меня побеждает, — пожаловалась она отцу. — А ведь это я считаюсь в семье самой умной.

— Да куда тебе до меня, — пробурчал Джимми, завинчивая крышечку флакона с лосьоном. — Ну что, сыграем еще разок?

— Нет, не сейчас, — томно ответила Элеонор. — Я от солнца тупею. Собираюсь немного прожариться, прежде чем мой кавалер явится за мной.

— А я хочу поплавать в бассейне. — Джимми встал.

Он был высокий и худенький, фигурой пошел в отца. Все ребра можно пересчитать. Из-под темных густых бровей торчит длинный нос. Стрэнд без всякого удовольствия мысленно сравнил сына с теми молодыми людьми, которых только что видел на корте. Те были стройные, но мускулистые, Джимми же можно было назвать не иначе как костлявым. Он мало походил на человека, которому удалось бы продержаться хотя бы один сет. Что касалось физических упражнений, то Джимми придерживался собственной философии: считал, что они только вгоняют в пот и сокращают продолжительность жизни. А когда Кэролайн пыталась дразнить его, он в ответ цитировал Киплинга: «В тройках фланелевых три идиота метят в воротца, играют в крикет, только мешают друг другу, толпятся, в цель норовят попасть…» Хотя бы здесь со стороны Хейзена не грозит опасность, подумал Стрэнд. Вряд ли адвокат сочтет Джимми годным для поступления в колледж на основе выдающихся спортивных достижений.

Джимми с громким плеском нырнул в бассейн и радостно зашлепал по воде руками. Стрэнд никак не мог понять, каким стилем он плывет.

— А кто этот кавалер, который собрался угостить тебя ленчем? — спросил он Элеонор.

— Ты его все равно не знаешь, — ответила та.

— Тот самый, о ком ты рассказывала? С греческого острова?

Секунду Элеонор колебалась.

— Ну да, — нехотя призналась она наконец. — Он подумал, будет лучше познакомиться с моей семьей на нейтральной территории. Но если ты не хочешь его видеть — не надо.

— Нет, отчего же! Конечно, хочу! — ответил Стрэнд.

— Он вполне презентабелен, если это тебя волнует, — заметила Элеонор.

— Как раз это меня мало волнует.

— Старый добрый па!

— И ты считаешь, это удобно — вот так сорваться, ничего не сказав мистеру Хейзену? Ведь ты сама говорила, что еще не виделась с ним, и всю ночь вы с Джимми шлялись бог знает где…

— Но я же не виновата, что его не было за обедом вчера вечером! — вызывающе заметила Элеонор. — Кроме того, у него и без меня хватает хлопот. Он отдает долг гостеприимства тебе, Кэролайн и маме. Полагаю, с него вполне достаточно.

Долг, подумал Стрэнд. Звучит не слишком впечатляюще.

— Но к обеду-то вернешься?

— А ты этого хочешь?

— Хочу.

Элеонор вздохнула:

— Значит, вернусь.

— Элеонор, — начал Стрэнд, всей душой желая, чтобы дочь наконец поднялась и завязала лямки своего купальника. — Хочу задать тебе один вопрос.

— Да, папа? — Голос ее звучал устало.

— Это касается Кэролайн. Как ты считаешь, она достаточно взрослая, чтобы поехать учиться в колледж далеко от дома?

— Но я-то в ее возрасте уехала, — ответила Элеонор. — А вообще мне казалось, она собирается поступать в городской. Он ведь недалеко. В центре.

— Ну а допустим, мы передумали?

— В таком случае неужели вы с мамой собираетесь таскаться за ней по пятам по всей Америке, чтобы девочка получила образование? Думаешь искать другую работу? Не думаю, что в твоем возрасте…

— Ну а если мы решили, что как-нибудь справимся?

— Как?

— Ну, как-нибудь.

Элеонор наконец завязала бретельки и села.

— Если честно, — сказала она, — лично мне кажется, что ей было бы лучше дома. И потом, ей сейчас все-таки меньше, чем было мне тогда. Кроме того, есть еще одно обстоятельство. Ты заметил, что к ней никогда не заходят мальчики, даже по телефону не звонят?

— Да, ты права, — согласился Стрэнд.

— Когда я была в ее возрасте, телефон прямо разрывался от звонков днем и ночью.

— Это уж точно.

— Она считает себя уродиной, — пояснила Элеонор. — Думает, что одним своим видом отпугивает мальчишек. Вот почему она так прикипела к теннису. Ей нравится одерживать над ними верх, хотя бы на корте. Я же всегда предпочитала производить впечатление на мужчин своим умом. — Девушка хихикнула. — По крайней мере более достойный способ. Надежный и постоянный.

— Уродиной? — изумился Стрэнд. — Наша Кэролайн?

— Ох уж эти родители, — пробормотала Элеонор. — Послушай, пап, как считаешь, когда я стану матерью, то буду так же слепа?

— Но она никакая не уродина! Мистер Хейзен — так тот просто из кожи лез, подбирая слова, чтобы выразить, насколько она прекрасна, восхитительна и тому подобное!

— О, это чисто возрастное, — заметила Элеонор. — Все эти слова — они не стоят и одного щипка какого-нибудь восемнадцатилетнего сопляка в кинотеатре, где-нибудь в заднем ряду.

— Да Бог с ним, с этим Хейзеном. А если я сам скажу, что считаю ее… ну, пусть не красавицей, но очень хорошенькой девушкой?..

— Тоже старческое, только с примесью отцовского тщеславия, — отрезала Элеонор. — Ты спросил, что я думаю о своей сестре. Так вот, ты хочешь, чтобы я действительно сказала то, что думаю, или просто подыграла тебе?

— Провокационный вопрос, — возразил Стрэнд.

— Провокационный или нет, но чего ты хочешь?

— Ответ существует всего один, — с достоинством заметил Стрэнд.

— Она считает себя уродкой из-за носа. Все очень просто. Ребятишки смеялись над ней еще с первого класса. Носом она пошла в тебя. Но ты мужчина, и тебе даже идет. Ты с этим носом выглядишь шикарно. И Джимми, когда подрастет, тоже будет выглядеть о'кей со своим носярой. Но она девочка, и, будь у нее такой же аккуратный носик, как у мамы или, давай смотреть правде в глаза, как у меня, проблемы не существовало бы. Это семейная, наследственная черта всех Стрэндов. Пойми меня правильно, папа, — более мягко добавила Элеонор, глядя в его огорченное лицо, — я вовсе не хочу сказать, что она себя недооценивает или чем-то плоха. Нет, Кэролайн — просто чудесная, но от фактов никуда не деться. Если девочка чувствует себя некрасивой, то стоит отпустить ее одну куда-то далеко, туда, где у нее не будет любви и поддержки со стороны добрых, милых папы и мамы, своей комнатки, куда можно прибежать, своей кроватки с подушкой, в которую можно выплакаться, то она… черт побери, вполне может угодить в объятия первого встречного мальчишки или мужчины, который назовет ее хорошенькой. Причем не важно, какие у него при этом будут мотивы, хорошо или плохо это для нее закончится. Ты спрашивал у меня совета? Так вот: держите ее дома, пока не подрастет.

Джимми вылез из бассейна, отряхиваясь, точно собачонка.

— Только не задавай этого вопроса братцу, — предупредила Элеонор. — А то еще не такого наслушаешься.

— Настанет день, Элеонор, — сказал Стрэнд, — и я приду за советом к тебе и спрошу, что мне делать со своей жизнью.

— Оставайся таким, как есть. — Она встала и поцеловала его в щеку. — Ни малейшей перемены в тебе я просто не вынесу.

Стрэнд сидел на террасе один. Элеонор ушла переодеваться к ленчу, Джимми отправился побродить по пляжу. Стрэнд был рад, что Лесли еще не выходила из комнаты. Жена безошибочно улавливала оттенки в его настроении и теперь сразу же почувствовала бы, что он обеспокоен. Начала бы задавать вопросы и испортила бы себе тем самым ленивое, беззаботное утро.

Он как раз раздумывал над тем, не стоит ли ему пойти и надеть плавки, чтобы искупаться в бассейне. Надо пользоваться моментом. Пока там никого нет, и никто не увидит его тощих ног, не заметит, как он напоминает худобой подростка Джимми. Он уже хотел было встать, как вдруг появился мистер Кетли.

— Мистер Стрэнд, — сообщил он, — там пришел один джентльмен. Спрашивает мисс Элеонор.

— Будьте добры, проводите его сюда, — попросил Стрэнд.

Молодой человек вошел на террасу, и Стрэнд поднялся ему навстречу.

— Я отец Элеонор, — представился он. Они обменялись рукопожатием. — Она будет через минуту. Переодевается.

Молодой человек кивнул.

— А я Джузеппе Джанелли. На редкость музыкально, правда? — И молодой человек расхохотался. На вид ему было лет двадцать восемь — двадцать девять. Низкий приятный голос, а еще этот парень был поразительно хорош собой. Огромные зеленые глаза с золотистыми искорками, смуглое лицо и густые черные кудри. Ростом он был почти со Стрэнда, одет в белые слаксы, сандалии и синюю спортивную майку, открывавшую мускулистые загорелые руки и плотно облегавшую широкие плечи. Стрэнд от души порадовался тому, что гость не застиг его в плавках.

— А славно они тут устроились, ничего не скажешь, — заметил Джанелли, озираясь по сторонам. — У этого Хейзена были дальновидные предки.

— Знаете, вчера мой сын, впервые увидев все это, воскликнул: «Ничего себе образчик архитектуры!»

Джанелли рассмеялся. И смех у него тоже был приятный, какой-то воркующий, тихий, и прекрасно сочетался с низким выразительным голосом.

— Старина Джимми, — заметил он. — Уж он вчера оттянулся на славу.

— Что он натворил? — встревожился Стрэнд. — Напился, да?

— О нет, нет, ничего подобного, — улыбнулся Джанелли. И лицо его, такое мужественное, почти скульптурное, с правильными строгими чертами, внезапно смягчилось и стало удивительно веселым, даже лукавым и милым. — Нет, если б он напился, я бы вам рассказывать не стал. Джимми выпил лишь кружку или две пива. Зато устроил нам концерт.

— И на чем же он играл? — удивился Стрэнд. Ему удалось убедить Джимми не брать с собой на уик-энд электрогитару, мотивируя это тем, что и у миллионеров есть свои пределы гостеприимства.

— Там у одной девушки оказалась гитара, — ответил Джанелли. — И она спела какую-то песенку. Ну, знаете, такую печальную, на тему того, почему это она еще жива, когда мир вокруг такой подлый и жестокий, настоящие джунгли, все в этом духе. Ну а когда закончила, Элеонор спросила, не может ли она одолжить гитару Джимми. И Джимми нам сыграл, да еще под аккомпанемент пианиста. Он прекрасный музыкант, смею вас заверить.

— Не знаю, — ответил Стрэнд, — тут я не судья. Я не настолько хорошо разбираюсь в современной музыке, чтобы оценить его игру.

— Жаль, что вас не было с нами вчера, — заметил Джанелли. — Он играл целый час, если не больше. Разве Элеонор вам не говорила?

— Мы обсуждали с ней совсем другие вещи, — ответил Стрэнд и тут же спохватился: не покажется ли другу дочери столь лаконичный ответ обидным. — Сам Джимми все время твердит, что занят поисками некоего нового звука. И я взял с него обещание, что, когда найдет, обязательно поделится со мной своим открытием.

— Не знаю, что именно он там нашел вчера, — заметил Джанелли, — но нашел определенно.

— Как-нибудь в следующий раз, — сказал Стрэнд, — когда увижу, что дети собираются прогулять всю ночь, обязательно напрошусь с ними.

— И все испортите, — дружелюбно заметил Джанелли. — Не возражаете, если я присяду?

— О, простите! — спохватился Стрэнд. — Пожалуйста, прошу вас.

Оба они сели.

— Элеонор сказала, что будет готова через минуту, — заметил Стрэнд. — Но сами знаете, каковы женщины. Минута переодевания может затянуться у них на целый час.

— Вообще Элеонор довольно пунктуальна, — возразил Джанелли. — Почти никогда не опаздывает. Ну, максимум минут на пять. В этом плане у меня нет к ней претензий.

Говорит так, точно она его собственность, подумал Стрэнд. Но всеми силами постарался не показать внезапно возникшей неприязни. Если Элеонор действительно так считается с Джузеппе Джанелли, то, видимо, отношения у них серьезные. В их семье старшая дочь всегда славилась отсутствием пунктуальности. «Подожди, дружок, — с некоторым злорадством подумал Стрэнд, — тебя ждет еще немало неприятных сюрпризов. В будущем. Если оно, конечно, наступит, это будущее».

— Элеонор рассказывала вам обо мне? — Джанелли обратил взгляд своих темно-зеленых глаз на собеседника. Взгляд открытый и доверительный — в самый раз для мужского разговора. Да он парень не промах, подумал Стрэнд. — Я имею в виду — что-нибудь, достойное вашего интереса?

— Говорила, что вы пишете стихи, — отозвался Стрэнд. — Ну и еще сказала, вы уж простите, что стихи у вас так себе. Зато у вас есть постоянная работа.

Джанелли рассмеялся. И Стрэнд с трудом удержался и не растаял, заслышав этот приветливый, мягкий смех.

— А она — это нечто, верно?

— Нечто, — согласился Стрэнд. — Правда, она не читала мне ваших стихов наизусть.

— Так вам просто повезло, мистер Стрэнд! — воскликнул Джанелли.

— Как не говорила, впрочем, какой конкретно работой вы занимаетесь… — «О Господи, — подумал Стрэнд, — я веду себя как какой-нибудь старомодный папаша, допытывающийся, какими качествами обладает соискатель руки его дочери». — У Элеонор, знаете ли, полно самых разных знакомых молодых людей, и занятия у всех такие странные…

— Мое странным не назовешь, — вздохнул Джанелли. — А хотелось бы заняться чем-нибудь эдаким… Нет, я работаю на своего отца. Он строитель-подрядчик. Так что занимаюсь цементом, кирпичом, проблемами найма, грузовиками. Но надеюсь, это лишь временное отступление. Отец тоже не слишком высоко оценивает мои поэтические достижения. Считает, что я попал под влияние коммунистов и гомосексуалистов, еще когда учился в Вартоновской школе экономики. — Парень рассмеялся и взмахнул рукой, словно показывая, что не слишком прислушивается к мнению отца.

Вот оно, среднее поколение, подумал Стрэнд. Отцы в рубашках с короткими рукавами, сынки в слаксах, ошиваются по Хэмптонам. Джанелли… Строитель-подрядчик. Читает газеты, ходит в кино. Наверняка смотрел «Крестного отца»… А если у этой семейки связи с мафией?.. «Коза ностра». Ведь в фильме сынок крестного отца тоже окончил колледж. Устыдившись собственных мыслей, Стрэнд сменил тему:

— Элеонор говорила, вы этим летом собираетесь провести отпуск на каком-то острове в Греции. — И он испытующе взглянул на Джанелли, ожидая, какая будет реакция. Реакции не последовало. Никакой.

— Да, на Спетсае, — небрежно заметил Джанелли. — У меня там друзья. А у них — домик прямо на берегу моря. Неподалеку от владений Онассиса. Вполне свободно могли бы напроситься в гости. Правда, сам старик уже помер. Просто пришла вдруг в голову такая идея однажды ночью, ну, как это всегда бывает…

Идея провести три недели на острове с девушкой, которая не является твоей женой, да еще в непосредственной близи от имения судостроительного магната, никогда бы не пришла в голову Стрэнду — ни днем, ни ночью. Но он не стал сообщать об этом Джанелли. Просто спросил:

— А кстати, где вы познакомились с Элеонор?

— Как-то вечером в салуне у Бобби, — непринужденно ответил тот. — Прошлым летом. Сидели рядом за стойкой бара и разговорились.

Просто разговорились, подумал Стрэнд. И тут же вспомнил, с каким трудом и осторожностью он добывал адрес и телефон Лесли, потом ждал целый год, не решаясь позвонить. А потом, впервые появившись у них в доме, чтобы пригласить Лесли на обед и в театр, потел и краснел под взглядами ее отца и матери. Просто разговорились — и сразу же тебе остров в Эгейском море. А что потом, что после этого?.. Ох уж эта нынешняя молодежь. Похоже, эти люди никогда не испытывают смущения. Хотя в целом ему это нравилось, он вовсе не был уверен, нравится ли это ему сейчас и здесь. Сидя на террасе, на солнышке, он ждал, что этот молодой человек увезет его дочь на ленч. А что потом?..

— Выяснилось, что у нас есть общие интересы, — добавил Джанелли.

— К примеру? — спросил Стрэнд.

— Нелюбовь к алкоголю, — усмехнулся Джанелли. — И, напротив, увлечение Уоллесом Стивенсом.[141] Нам обоим нравится и не нравится в Нью-Йорке одно и то же…

— Вы, должно быть, долго там просидели, раз успели побеседовать о столь многих вещах, — сухо заметил Стрэнд.

— Часов до трех ночи.

— Ну а помимо поэзии чем увлекаетесь?

— Вам действительно хочется знать? — серьезно спросил Джанелли.

— Конечно.

— Был редактором газеты в Брауне. Просто я там учился в колледже. И знаете, мне это очень понравилось. Наверное, нравилось видеть свое имя, напечатанное в газете. Тщеславие… Впрочем, конечно, не только это. Я надеялся, что отец поможет мне профинансировать издание газеты в каком-нибудь маленьком городке. Что я стану жить отдельно в каком-нибудь старинном доме, буду сам себе хозяин, объявлю крестовый поход против всяких мошенников. Что моя газета поможет упрятать за решетку разных негодяев, сделает профсоюзы честной организацией, будет способствовать избранию порядочных конгрессменов, восстановлению справедливости в отношениях между нанимателями и рабочими. И никаких там больше вьетнамов и уотергейтов!.. Ну, в общем, всего понемножку… Романтичные, идеалистические мечты богатенького американского мальчика. Сказывался возраст, конечно. Да и способности, честно говоря, были довольно скромные. Но все равно страшно хотелось!.. А отец сказал вот что: «Донкихотствуй на собственные деньги». На том интервью и кончилось.

С какой, однако, охотой они говорят о себе, эти современные молодые люди, подумал Стрэнд. И тем не менее монолог ему понравился.

— А вы рассказывали об этом Элеонор?

— Конечно.

— Ну и что она думает?

— Она против, — ответил Джанелли. — Выбирайся сам, бэби! Эта девушка карабкается наверх по телам своих однокашников — выпускников Гарвардской бизнес-школы, и мысль о том, что можно подкрашивать глаза зелеными тенями или же редактировать какую-нибудь газетку в маленьком городке на задворках Америки, ей просто претит. Вы тоже считаете меня болваном, мистер Стрэнд?

— Вовсе нет. — Идея Джанелли казалась Стрэнду довольно привлекательной. Но следовало учитывать прискорбную статистику ежегодных банкротств, которым подвергался мелкий бизнес в Америке, а также поглощения мелких изданий более крупными. — С другой стороны, если бы ваша мечта осуществилась, для Греции вряд ли осталось бы время.

— На свете есть дела поинтереснее, чем отдых в Греции, — проговорил Джанелли. — Что ж, теперь вы знаете обо мне самое худшее. — Он усмехался. — Мне уйти прямо сейчас или дождаться, пока вы не скажете Элеонор, чтобы она вышвырнула меня из дома?

— Так и быть, оставайтесь, — ответил Стрэнд и поднялся. — Пойду посмотрю, что это она так долго.

Но не успел он войти в дом, как появилась Элеонор, свежая и бодрая, с надменно вздернутым носиком и ярким шарфом на голове.

— Привет, — сказала она. — А ты рано.

— Я всегда вовремя, — поднимаясь навстречу ей, парировал Джанелли. — Ладно, не важно. Пока ты там прихорашивалась, развлекал твоего отца рассказами о своих недостатках и достоинствах. Ну, ты готова?

— Естественно. Разве не видишь, как я выгляжу?

— Просто шикарно, — подтвердил Джанелли.

— Как и должно быть, — ответила девушка. — Ну ладно, пап, увидимся позже.

— Позже — это когда? — осведомился Стрэнд.

— Просто позже. — Она улыбнулась ему и взяла Джанелли под руку.

И они ушли. Вместе. Глядя на эту пару, Стрэнд был вынужден признать, что смотрятся они и впрямь шикарно. Быть отцом… в этом есть и отрицательные, и положительные стороны.

Едва они скрылись из виду, как на террасе появилась Лесли, одетая к ленчу, в длинной хлопковой юбке и с волосами, собранными в высокую прическу, при виде которой Стрэнд всегда почему-то испытывал нечто среднее между обожанием и тоской.

— Ну, как я выгляжу? — несколько неуверенно спросила Лесли.

— Просто шикарно, — ответил он.

Особого удовольствия от ленча Стрэнд не получил. И это несмотря на то, что он состоял из изумительных холодных омаров, паштета, охлажденного вина и салата из авокадо. Закуски были расставлены на буфете, а сам ленч накрыт на веранде, под огромным пестрым тентом. И море было таким синим и спокойным, и специально приглашенные преподаватели из колледжа в Саутгемптоне и их жены оказались милыми и достаточно интеллигентными людьми. Почти все время Стрэнд не сводил глаз с Кэролайн, вернее — с ее носа. Ничего уродливого, подумал он и даже рассердился на Элеонор, которая подняла по этому поводу столько шума. Мало того, в другую эпоху такой нос сочли бы вполне нормальным и даже украшающим женщину. Однако от его внимания не укрылось, что три молодых теннисиста и две приглашенные на игру девушки сидели отдельно и оттуда время от времени доносились взрывы смеха и оживленная болтовня. Кэролайн же сидела за столом между матерью и женой одного из преподавателей.

Черт побери, подумал он, Элеонор права. Старческий отцовский комплекс. Ему хотелось подойти к Кэролайн, заключить в объятия, прошептать ей на ушко: «Дорогая, ты у меня такая красавица!» А потом зарыться носом в светлые волосы дочки и зарыдать.

Но вместо этого он обернулся к профессору истории, сидевшему рядом, и произнес:

— Простите, сэр, я не расслышал, что вы сказали?

Профессор, который был немного похож на Эйнштейна, знал это и потому отрастил длиннющую гриву, как и положено настоящему ученому мужу, какое-то время, щурясь, смотрел на Стрэнда.

— Я спросил, как вы освещаете проблему Вьетнама в ваших классах. Я имею в виду систему государственного образования.

— Мы не преподаем современной истории.

— Вьетнам — разве это современная история? — возразил профессор. — Корни этой проблемы ведут еще ко Второй мировой войне. История — это сплошная паутина, без швов. И наши мальчишки шли на войну прямиком с выпускных балов. После чего неизбежно возник кризис сознания, расколовший наше общество…

Стрэнд решил, что к высказываниям этого человека не следует относиться всерьез.

— В нашу программу этот предмет не включен. — Стрэнд сознавал, что ответ звучит грубо, и понимал, что собеседник здесь совершенно ни при чем, а вывели его из равновесия утренние беседы с Хейзеном и Элеонор, а также созерцание Кэролайн, которая сидела рядом с матерью и тихо ела. Никакого «раскола» ни на его отделении, ни в собственной душе не наблюдалось. Сам Стрэнд крайне отрицательно относился к войне, о чем писал своему конгрессмену, подписывал петиции, рискуя потерять работу, а дома, за столом, в присутствии Джимми, говорил, что ничуть не осуждает молодых парней, которые сбежали в Швецию или официально зарегистрировались как принципиальные противники войны. Но он не мог сказать этого здесь, за омарами и гусиным паштетом, в солнечной и благостной атмосфере пикника, на берегу океана.

К счастью, от дальнейшей беседы с «Эйнштейном» его спасло появление Хейзена.

— Прошу извинить меня, мистер Стрэнд, — сказал хозяин дома, приблизившись. — Можно вас на минуточку?

— Конечно. — Стрэнд поднялся из-за стола и проследовал за Хейзеном в дом.

— Прошу прощения за беспокойство, — тихо произнес Хейзен, когда они оказались в пустой гостиной, — но я вынужден немедленно уехать в город. Утром за завтраком позвонили. Хочу ускользнуть потихоньку, по-английски, обойтись без прощаний и извинений. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Ну разумеется, — ответил Стрэнд.

— Извинитесь за меня перед супругой. И хотя в этот уик-энд мы провели вместе совсем немного времени, — добавил адвокат, — я получил огромное удовольствие. И очень рад, что все вы — подчеркиваю, все — почтили меня своим присутствием. В следующий раз сразу по приезде перережу телефонные провода.

— Для меня эти дни тоже будут памятными, — вежливо кивнул Стрэнд. Если бы Джимми был здесь и слышал этот разговор, он бы непременно заметил: «Здорово сказано, старина. Еще раз, на бис!»

— Позвоните мне на неделе, ладно? — сказал Хейзен, и мужчины обменялись рукопожатием. Конрой уже ждал в холле, терпеливый водитель колесниц в темном деловом костюме. Вслед за Хейзеном он быстро направился к выходу, к ожидавшему у крыльца «мерседесу».

Глава 6

Ваше имя на корешках книг в библиотеках… Да известно ли ему собственное имя? Будто какой-то другой человек носил его имя и вел совсем другую жизнь. Сильный, энергичный, не он лежал сейчас в незнакомой постели, не он прислушивался к шуму крови в ушах…

— Как прошел уик-энд? — поинтересовалась Джудит Квинлен.

— Активное потребление, — ответил Стрэнд. — В самом лучшем смысле этого слова.

Джудит рассмеялась.

— Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. — День выдался ненастный, они сидели у залитого струями дождя окна в кафе, куда зашли после занятий. Стрэнд немного рассказал Джудит о Хейзене и, стараясь не показаться хвастливым, описал приключение Кэролайн в парке. Он сидел и с удовольствием потягивал горячий кофе. Идти домой не хотелось. Ночь с Лесли прошла мучительно. Ночь с воскресенья на понедельник, после того как Конрой доставил их домой. Дорога на обратном пути была забита машинами и заняла много времени, лицо у Стрэнда пылало — он умудрился обгореть под солнцем и ветром за эти два дня. К тому же он чувствовал: Лесли догадалась, что муж что-то скрывает, а стало быть, будет допытываться, когда они приедут. Он не привык иметь секреты от жены, не умел таиться и недоговаривать и знал, что, если она возьмется за него всерьез, наговорит или каких-нибудь глупостей, или грубостей.

А потом, в ту же ночь, произошло нечто такое, чего никогда прежде не бывало в их супружеской жизни. Он пытался заняться с ней любовью, и у него не получилось. Лесли притворилась, что ничего страшного не произошло, и мирно заснула под боком. Но сам Стрэнд беспокойно проворочался всю ночь напролет, а когда наконец под утро уснул, его мучили какое-то неясные, тревожные сновидения. На следующий день Лесли заявила, что у нее болит голова, и почти весь день провела в своей комнате. Стрэнду не хотелось затевать с женой серьезный разговор — по крайней мере до тех пор, пока он сам не решит, стоит ли принимать предложение Хейзена насчет Кэролайн. А потому он нашел единственно возможный выход — погрузился в молчание. Что было совершенно для него нехарактерно, особенно в отношениях с женой. Он чувствовал, как тревога Лесли растет, ловил на себе ее испытующие взгляды. Причем началось все это еще по дороге домой, в машине, где рядом с ней сидели на заднем сиденье Джимми и Кэролайн, а потому заводить разговор с мужем она не стала.

Элеонор предпочла вернуться в город вместе с Джанелли. Лесли немного сердилась и на старшую дочь тоже. По ее мнению, заметила жена Стрэнду, дочь непременно должна была присутствовать на воскресном обеде. Вместо этого Элеонор позвонила в последнюю минуту и заявила, что их шайка (что она имела в виду, тоже не понятно) решила отправиться обедать в Монток. Они уже ложились спать, а Элеонор все не было, и когда именно она заявилась, никто не мог сказать. В воскресенье она с утра упаковала свою сумку и укатила с Джанелли, сказав, что какой-то кинорежиссер закатывает грандиозную гулянку где-то в своем имении в Уэст-Хэмптоне и что ей нет никакого смысла возвращаться сюда, чтобы ехать в Нью-Йорк вместе с родителями.

Джимми тоже отличился — подцепил какую-то девицу в баре в Бриджгемптоне и не явился ни на ленч, ни на обед. Примчался буквально в последний момент, когда все уже садились в машину, чтобы ехать домой.

Лишь Кэролайн, сыгравшая за эти два дня, наверное, десять сетов и совершенно уморившаяся, мирно спала сейчас, уткнувшись носом в плечо матери. Она была в полном восторге от уик-энда и, перед тем как задремать, сонно пробормотала:

— Это не жизнь, а мечта…

Интересно, подумал Стрэнд, какое настроение было бы у девочки, знай она, что говорила про нее сестра у бассейна? И он решил, что Лесли совсем не обязательно знать обо всем этом. Сначала он сам должен разобраться. Даже не спросив у жены, хочет ли она послушать радио, он включил приемник на полную громкость, что тут же сделало все разговоры затруднительными. Стрэнд понимал, что Лесли не преминет упрекнуть его и за это…

Вспоминая все, что произошло в тот вечер и ночь, он хмурился. Помешивал кофе и смотрел на дождь, хлеставший в окно.

— Что-то не похоже, чтобы для вас этот уик-энд прошел с пользой, — заметила Джудит.

Стрэнд дотронулся до лица — кожа на щеках уже начала шелушиться.

— Отвык от яркого солнца, — пробормотал он.

— Я не об этом, — сказала Джудит. — Может, в школе что-то сегодня случилось?

— Да нет, ничего. Ни хорошего, ни плохого.

…Сегодня к нему в кабинет зашел Ромеро, угрюмый и сердитый, со столь хорошо знакомой издевательской ухмылкой на физиономии, и сказал:

— Посоветовался сам с собой, как вы велели, и решил. Какого черта? Что я, действительно, теряю?.. Кроме разве что стоимости билета на трамвай. Короче, надо повидаться с тем типом и посмотреть, что он там продает.

— Он ничего не продает. — Стрэнд записал на клочке бумаги адрес офиса Хейзена и протянул Ромеро. — Напиши ему письмо, сообщи, что заинтересован. Заодно сэкономишь на билете на трамвай.

— А вы что, разве со мной не пойдете? — Голос парнишки звучал почти испуганно.

— Полагаю, мистер Хейзен предпочтет обсудить это с тобой с глазу на глаз.

Ромеро подозрительно смотрел на адрес, потом скомкал бумажку и сунул в карман джинсов.

— Написать письмо, Боже мой!.. — чуть ли не со слезами пробормотал он. — Да я в жизни своей никому не писал писем!

— Осмелюсь дать тебе совет, Ромеро, — сказал Стрэнд. — Если все же соберешься с духом и напишешь это письмо, постарайся, чтобы оно походило на одну из твоих контрольных, а не на то, как ты общаешься с друзьями, ясно?

Ромеро криво улыбнулся.

— Я вообще человек двойственный, да, профессор?.. — И выскользнул из кабинета.

Стрэнд не говорил Джудит о Ромеро и вот теперь, сидя в кафе, испытывал сильнейшее искушение сделать это. Возможно, узнав все, она подскажет, как укротить мальчишку. Но он знал, что Ромеро не посещает ее занятий. К тому же ему не хотелось подвергать Джудит этому испытанию: видеть заносчивую ухмылку Ромеро, стараться пробиться сквозь непрошибаемую броню его наглости и недоверия…

— Что касается этого понедельника, — повторил Стрэнд, — то он прошел даже чуть выше среднего. Однако пара проблем все же имеется.

— Животного, растительного или неорганического характера?

Стрэнд усмехнулся.

— Все вместе. Нет, уик-энд прошел действительно хорошо… вполне прилично. — И это в целом было правдой, если не считать той мучительной ночи с воскресенья на понедельник, проведенной почти без сна и в неприятном предвкушении рабочей недели.

Или же если не считать пьяных откровений Хейзена. И последующего спора с Лесли в спальне.

Лесли и Стрэнд редко спорили. Он всегда говорил жене, что она женщина спокойная и мудрая и что именно эти качества больше всего ему в ней нравятся. Но ему трудно было назвать ее спокойной и мудрой, когда он увидел, как она сидит на краю кровати с сердито поджатыми губами и гневным взором следит за тем, как он медленно снимает пиджак, развязывает галстук.

— Ну, в чем дело, Аллен?

— Что — в чем?

— Сам прекрасно знаешь. Ты что-то скрываешь от меня. Что?

— Да ничего я не скрываю. Просто устал. — Он зевнул, получилось довольно убедительно. — Долго говорил с Хейзеном о судьбе Ромеро… Это мальчик, который…

— Я знаю, кто это, — отрезала Лесли. — Я также знаю, что вовсе не он тебя сейчас беспокоит.

— Я устал… — слабым голосом сказал Стрэнд. — И завтра у меня очень трудный день. Почему бы не отложить этот разговор до…

— Я не допущу, чтобы от меня что-то утаивали. Или я тебе друг, или же просто никто!

— Ну конечно, ты мне…

— Причем я чувствую, это как-то связано с семьей, — перебила его Лесли. — Что-то, о чем ты знаешь, а я — нет. Дело в том молодом человеке, который заезжал за Элеонор? Ты ведь разговаривал с ним. Он тебе не понравился, да?.. Я видела его из окна. Лично мне он показался вполне симпатичным. Надеюсь, ты ополчился против него не потому, что он итальянец?

— Но ты же знаешь меня, Лесли! Насколько я могу судить, он парень славный. И я ничего не имею против. Пожалуйста, давай спать!..

— Ты что, поссорился с Элеонор? — подозрительно спросила Лесли. — Предпринял одну из своих средневековых атак?

На секунду Стрэндом овладело желание рассказать Лесли, о чем в действительности шел разговор с Элеонор. О ее нелепых выдумках, что младшая сестра уродлива. Об их дурацком споре, предметом которого служил нос Кэролайн. И о предложении Хейзена отправить Кэролайн учиться в колледж на Запад, так далеко от дома. Но Стрэнд не был готов к этому разговору. Он чувствовал себя вконец вымотанным, затравленным, растерянным. Стоит только выложить ей все это — и ночь сведется к яростным спорам. Он увидел, как дрожат у Лесли губы, и понял: сейчас она расплачется. Слезы жены всегда действовали на него угнетающе.

— Я ложусь спать, — заявил он.

— Ложись, — с вызовом сказала Лесли, поднялась с постели и вышла из комнаты. Минуту спустя он услышал ее игру на пианино. Все двери были распахнуты настежь. Верный и грозный признак надвигающейся бури.

Он вздохнул, надел пижаму и улегся в постель.

И заснул почти тотчас же, а когда среди ночи проснулся, увидел, что Лесли тоже в постели, только лежит на своей половине, как можно дальше отодвинувшись от него.

Утром, когда зазвенел будильник, она притворилась спящей. И Стрэнд поднялся, собрался и пошел на работу, даже не поцеловав жену, как обычно, на прощание. Она была спокойная и мудрая женщина с хорошим характером и совсем не любила спорить и ссориться. Но когда сердилась, гнев не утихал в течение нескольких дней. Держалась она при этом холодно и отстраненно, отчего он, Стрэнд, чувствовал себя посторонним в собственном доме.

Стрэнд сидел и смотрел через стол на Джудит Квинлен. Она пила кофе, держа кружку обеими руками, в свойственной ей милой детской манере, мягкие светло-серые глаза излучали сочувствие и заботу. И Стрэнд внезапно почувствовал, что ему следует довериться этой простой и славной женщине. Она умна и способна понять, она не вовлечена в его проблемы, к тому же можно вполне рассчитывать на то, что Джудит не разрыдается.

— Возникли кое-какие проблемы, — начал он. — Семейные проблемы. Нет, ничего драматического. Просто надо принять решение. Вырастив двух детей, человек почему-то уверен, что знает, как это делать, и вполне справится с воспитанием третьего. Однако это не так. Все они разные. И то, что проходит с одним, не всегда годится для другого, можно даже сказать — иногда совсем не годится, Возможно, я преувеличиваю, может, вовсе не стоит так уж беспокоиться. Пустить все на самотек… Но меня воспитывали… — Он пожал плечами. Стрэнд был единственным ребенком в семье, а потому рано узнал, что такое одиночество. Отец был гораздо старше матери. Болезненный человек, по сути своей неудачник. У него не было времени заниматься с сыном; приходя домой с работы, он тратил всю оставшуюся энергию на бесконечные споры с женой о деньгах. — Я вырос в семье, где был не слишком избалован любовью. — Он сухо усмехнулся. — Возможно, именно поэтому у меня выработалось преувеличенно сентиментальное понятие о том, что должна представлять собой семья… Когда появились дети, я почувствовал, что ответственен за них, что должен оберегать и защищать их. И к счастью, а может, напротив, к несчастью, жена моя всегда разделяла эти чувства. Мы с ней слишком вовлечены в их жизни. Наверное, это эгоизм, не знаю… Как сказал мне тут на неделе один человек, я потерял связь со временем… Это трудно понять.

— Им грозит опасность? — спросила Джудит. Глаза ее были полны тревоги, и Стрэнд понял, что мысленно она перебирает все возможные беды, в которые в наши дни могут угодить в Нью-Йорке молодые люди.

— О нет, ничего страшного, — улыбнулся Стрэнд. — Вообще-то даже наоборот. — И он рассказал ей о предложении Хейзена помочь устроить Кэролайн в колледж, который находится так далеко от дома, и о причинах, обуславливающих этот выбор. Но о реакции Элеонор и о причинах, по которым, как она считала, младшую сестренку следует держать дома, говорить не стал. Слишком уж болезненная тема… Далее вспоминая об этом, он вдруг ощутил неприязнь к старшей дочери и испугался этого чувства… — Первой моей реакцией было ответить отказом, — продолжил он. — Боюсь, просто была задета моя гордость. Осознание того, что меня исключили из процесса принятия решений, считая, видимо, что я не способен позаботиться о собственной дочери. Этот Хейзен, уик-энд, проведенный у него, заставил почувствовать себя неудачником…

— Чепуха! — сердито воскликнула Джудит. До этого она сидела неподвижно, вертела в пальцах кофейную чашку, а тут вдруг резко отставила ее в сторону.

Он нежно похлопал коллегу по руке.

— Я более чувствителен, чем кажусь на первый взгляд, верно?

— А что думает ваша жена? — спросила Джудит.

— О, это совсем другое. Я ей пока не говорил…

— Почему? — удивилась Джудит.

Он пожал плечами.

— Не знаю. Там, в чужом доме, где полно посторонних… А потом, когда мы вернулись к себе, она что-то почувствовала и я… Не знаю, что на меня нашло, но я предпочел притвориться, что никакой проблемы не существует. Из меня всегда был никудышный притворщик. Ну, мы немножко поссорились… Боюсь, — после паузы добавил Стрэнд, — ссора будет иметь продолжение и сегодня. А в общем-то ничего страшного. Как-нибудь переживем, — с напускной веселостью заметил он. — Ну, что скажете?..

— Я не знакома с вашей дочерью, — ответила Джудит, — но, если бы это был мой ребенок, я бы дала ему шанс. Я бы просто ухватилась за него. И благотворительность тут ни при чем. Возможно, тут сказываются мои предубеждения… да и обстановка в нашей школе, которая всегда оставляла желать лучшего. Но убраться из этого ужасного города, поступить в хороший колледж — это же просто дар небес!.. Потому как получение образования в Нью-Йорке есть не что иное, как продолжение войны, только другими средствами.

Стрэнд рассмеялся.

— Сам Клаузевиц[142] не сказал бы лучше! Надо процитировать это моему новому другу Хейзену. Возможно, следует высечь эти слова на порталах над входом в каждую школу. — Он оставил официантке на чай. — Думаю, нам пора.

— И куда вы пойдете? — осторожно осведомилась Джудит.

Стрэнд замялся.

— Пока не знаю. Решу по дороге.

Дождь на улице усилился; высокому мужчине и крошечной женщине было сложно укрыться от него под маленьким зонтиком Джудит.

— Решил пустить даме пыль в глаза, — сказал Стрэнд. — Возьмем такси. Знаете, мне начинают нравиться замашки богатых. К ним легко привыкаешь.

В машине оба довольно долго молчали.

— Мне больно видеть, как вы убиваетесь, — сказала наконец Джудит. — Мало вам других проблем. Почему бы не позволить мистеру Хейзену поговорить с Кэролайн? Пусть девочка подумает и примет решение сама.

Стрэнд кивнул.

— Наверное, вы правы. Хотя моя жена наверняка придерживается другого мнения. Совсем другого. Что же касается меня… — Он вздохнул. — Я раздираем противоречиями. Борьба между эгоизмом и мудростью. Только не совсем понятно, где эгоизм, а где мудрость.

Такси подъехало к дому Джудит — он находился всего в трех кварталах от того места, где жили Стрэнды. Женщина спросила:

— Если вы не слишком торопитесь, может, зайдете выпить? Немного виски не повредит. Прочищает мозги.

— А что, хорошая идея, — согласился Стрэнд. Он был от души благодарен Джудит за почти материнскую заботу. И понимание. Ведь она понимала, чувствовала, что ему хочется отсрочить возвращение домой.

Он никогда прежде у нее не бывал. Квартира находилась на верхнем этаже старого здания. И видимо, изначально была оборудована под мастерскую для художника. Огромное, во всю стену, окно выходило на север, спальня располагалась в алькове. Стены были увешаны полками с книгами, мебель светлая (он почему-то ожидал увидеть темно-коричневую); все блистало чистотой и опрятностью. Ни следа, ни признака того, что сюда когда-либо ступала нога мужчины.

Стрэнд сел на уголок большого дивана и следил за тем, как хозяйка достает лед из холодильника, — кухонька была отгорожена от комнаты раздвижными белыми дверями. Джудит была такая маленькая, что ей пришлось привстать на цыпочки, чтобы достать с полки бутылку виски и два стакана. Стрэнд заметил, что бутылка наполовину пуста. И подумал: неужели Джудит Квинлен выпивает вечерами в одиночестве?

Она положила в стаканы кубики льда, налила виски, добавила воды из-под крана и поставила их на маленький поднос рядом с блюдечком с соленым миндалем. Потом опустила поднос на журнальный столик перед диваном, сказала: «Прошу вас» — и уселась рядом.

Они взяли стаканы. Джудит приподняла свой:

— Добро пожаловать в мой дом.

Виски показалось изумительным на вкус.

— Нет, вы только представьте себе, — улыбнулся Стрэнд. — Сидим и пьянствуем средь бела дня, да еще в понедельник. Прямой путь к разврату.

Оба весело расхохотались.

— А у вас очень славно, — заметил Стрэнд. — Так тихо, уютно и спокойно. И кажется, так далеко от… — Он умолк. Никак не удавалось подобрать слова, чтоб выразить, от чего именно далеко. И он добавил: — Просто далеко.

Джудит поставила свой стакан на столик.

— А теперь, — сказала она, — я собираюсь сделать то, что хотела сделать уже очень давно… — И она быстрым движением опустилась вдруг на колени, обняла и поцеловала его.

Совершенно потрясенный Стрэнд сидел неподвижно и больше всего почему-то боялся, что из стакана, который он по-прежнему сжимал в руке, прольется виски. Но после первых нескольких секунд неловкости, чувствуя ее нежные, мягкие губы на своих, расслабился, откинулся назад, увлекая ее за собой, и больше не думал о виски. Обнял ее свободной рукой и поцеловал — крепко и страстно. Он чувствовал, как порхают ее пальцы, — возятся с пуговицами на его рубашке. Наконец ей удалось расстегнуть рубашку, и маленькая рука начала нежно ласкать и поглаживать кожу на груди, спускаясь все ниже и ниже. Нет, она просто поразительное существо, эта мисс Квинлен!.. Она принялась осыпать мелкими нежными поцелуями его щеку и еле слышно шепнула на ухо:

— Ты нужен мне! Нужен!..

Стрэнд откинулся еще больше, чувствуя на своем теле ее маленькие пальчики. Нежные и легкие, точно лепестки, они вдруг помогли ему понять, что импотенция в ту субботнюю ночь была лишь временным и чисто случайным явлением.

Внезапно Джудит прекратила свои ласки, вывернулась из его объятий, вскочила на ноги и встала перед ним. Волосы ее растрепались, она улыбалась, и еще в глазах ее было выражение, которого он никогда не замечал прежде. Они смотрели игриво и хитро. О, как же она хороша, подумал Стрэнд, в этом холодном свете, льющемся из огромного окна, как хороша и как желанна…

— Ну так что? — спросила Джудит. — Продолжение следует?

Он поднялся. И с удивлением отметил, что не расплескал виски.

— Это было прекрасно, — пробормотал он. — Неожиданно и прекрасно.

Она рассмеялась, ликующим, радостным смехом.

— Я не просила описаний, — сказала она. — Я спрашивала насчет дальнейших действий.

Он грустно покачал головой.

— Мне бы очень этого хотелось, — сказал он. — Но не могу. По крайней мере не сейчас.

Джудит помрачнела.

— Вы на меня обиделись, да?

— О Господи, нет, конечно! — воскликнул Стрэнд. — Напротив. Я польщен. Восхищен… Но не могу.

— Но вы будете об этом вспоминать? И думать? — Она опустила глаза, и ему вдруг стало больно — оттого, что он причинил боль ей.

— Ну конечно, буду, — ответил Стрэнд.

— Вы пришли сюда, чтобы хотя бы на время избавиться от проблем, — с низким печальным смешком заметила она. — И вот теперь я создала для вас новую проблему. Я неуклюжа и неловка, абсолютно бесталанна… в таких вещах… — Она подняла голову и смотрела ему прямо в глаза. — Но по крайней мере теперь вы знаете… Мы оба знаем.

— Да, — кивнул он.

Она подошла и застегнула ему рубашку. Он поцеловал ее в макушку.

— А сейчас, — попросила она, — давайте хотя бы допьем наше виски.

Стрэнд медленно брел к дому в сыром полумраке, испытывая самые противоречивые чувства. Он был одновременно доволен и сердит на себя, но не чувствовал себя проигравшим. Прежде с ним не случалось ничего подобного — уж во всяком случае, с момента вступления в брак. Он не считал, что нравится женщинам — за исключением жены, разумеется. И ее привязанность базировалась, как считал Стрэнд, прежде всего на интеллектуальных и моральных его качествах, а не физической привлекательности.

Хейзен спрашивал Стрэнда, верит ли он в десять заповедей, и он ответил, что верит. Но верить и соблюдать их — совсем не одно и то же. Пусть даже он и не совершал адюльтера, но время от времени всем телом жаждал жену ближнего своего, что было вполне естественно и неизбежно, хотя и противоречило сути проповеди, произнесенной с горы Синай. Наместник Бога на Земле обетованной, провозгласивший в пустыне кочующим племенам этот Закон, не мог предвидеть, во что он превратится тысячелетия спустя, в городах, населенных миллионами людей.

Он вспомнил, как Джудит это сказала: «А теперь я собираюсь сделать то, что хотела сделать уже очень давно». «Давно, — подумал он, — надо же!.. Мне пятьдесят, не так уж много времени осталось для этих занятий…» И, дойдя до угла, откуда начинался его квартал, едва не повернул назад. Но вдруг увидел Александра — тот стоял на своем обычном месте, привалившись спиной к дверям, — и понял, что управляющий тоже увидел его. Торопливо зашагал вперед, приблизился к дому.

— Добрый вечер, Александр. Что-то паршивая сегодня погодка, верно?

— Паршивая — не то слово, — проворчал облаченный в военный мундир Александр, не выпуская изо рта сигару.

Стрэнд отпер дверь в квартиру и услышал звуки фортепиано. Играла Лесли. Он остановился и какое-то время слушал. Играла она сонату Шуберта. Мрачная, тревожная музыка, под стать темному и дождливому дню. Он снял плащ и шляпу, аккуратно повесил на вешалку в прихожей. Потом вошел в гостиную.

— Добрый вечер, — сказал он.

Лесли резко оборвала игру, обернулась к нему, встала.

— Добрый вечер, — холодно отозвалась она. И не подошла, чтобы поцеловать. Продолжает дуться, подумал он. И, однако, ритуал вечернего поцелуя свято соблюдался ими обоими с первого дня брака. Он подошел к ней — она по-прежнему стояла возле пианино, — наклонился и поцеловал в щеку.

— Ты сегодня поздно, — сказала Лесли. Втянула носом воздух. — И еще ты сегодня выпил.

— Да, заскочил по дороге в бар, — ответил Стрэнд. Не вся правда, но половина правды. И он выпалил это с такой легкостью… даже стыдно стало. — Промок и продрог. Один стаканчик виски. — Он пожал плечами. — Кэролайн дома?

— Нет. Пошла в библиотеку.

— Кто-нибудь звонил? — Стандартный набор фраз, он произносил их каждый вечер по возвращении домой. Вот только голос выдавал…

— Нет.

— Ладно. Не буду тебе мешать. Пойду…

— Ты мне не мешаешь. Я уже достаточно долго играла.

Вдруг зазвонил телефон.

— Я подойду. — Стрэнд обрадовался, что появился предлог выйти из комнаты.

Это был Хейзен.

— Простите, что покинул вас тогда в такой спешке, — сказал он. — Но дело было действительно очень срочное и требовало моего присутствия в Нью-Йорке. Надеюсь, все прошло нормально?

— Лучше и быть не могло, — ответил Стрэнд с вымученной сердечностью.

— Тут возникла одна проблема, — сказал Хейзен. — Сегодня днем мне на работу позвонили из полиции. Они считают, что задержали одного из нападавших. По крайней мере этот парнишка был и прежде замечен в подобных неблаговидных поступках. И они хотят, чтобы мы с Кэролайн зашли в двадцатый участок. Это неподалеку от вашего дома и…

— Я знаю, где находится двадцатый участок.

— Завтра в девять утра, с тем чтобы попытаться опознать его. Как вы считаете, Кэролайн не будет против? — В голосе Хейзена звучала неподдельная озабоченность. — Нет, разумеется, если она не захочет пойти, никто не может ее заставить. Но одно-единственное опознание не сможет оказать сколько-нибудь решающего воздействия на судебный процесс и…

— Кэролайн нет дома, — сказал Стрэнд. — Поговорю с ней, когда вернется.

— Прекрасно, — заметил Хейзен. — Лично мне доставит огромное удовольствие, если этого негодяя упекут за решетку хотя бы на несколько месяцев. Хотя с другой стороны, зная, что представляют собой современные суды, надежды на это мало. Вы могли бы перезвонить мне в офис? Сегодня я работаю допоздна. Да, кстати, я уже переговорил с моим знакомым из Траскотта, и он обещал помочь. Он может устроить Кэролайн встречу с бывшим питомцем колледжа, который работает в Нью-Йорке и занят отбором перспективных студентов.

— О Господи, неужели вам больше нечего было делать утром в понедельник?

— Это заняло всего пять минут.

Стрэнд вернулся в гостиную и увидел, что Лесли стоит у окна и смотрит на улицу, где продолжал хлестать дождь.

— Звонил Хейзен, — сказал он. — Полиция считает, что арестовала одного из нападавших. Просили Кэролайн и Хейзена зайти завтра утром в участок для опознания.

— Что ты ему ответил? — спросила Лесли, по-прежнему не отрывая взгляда от окна.

— Что спрошу Кэролайн, а потом перезвоню ему. Мне не очень нравится эта идея. Что Кэролайн должна впутываться в нечто подобное.

Лесли кивнула:

— Мне тоже. Вполне возможно, она до сих пор очень остро переживает случившееся.

— Лесли, дорогая, присядь, пожалуйста, — мягко произнес Стрэнд. — Хочу рассказать тебе кое-что. То, о чем не хотел говорить прошлой ночью.

Она медленно отошла от окна и села, не сводя глаз с мужа.

— Это произошло после того, как Кэролайн с Хейзеном играли в теннис, — начал Стрэнд. — Мы с ним вместе пошли к дому… — И он рассказал жене все: о предложении Хейзена отправить Кэролайн учиться в колледж, о возможности получить специальную спортивную стипендию, а в заключение со всеми подробностями пересказал их разговор с Элеонор.

Лесли слушала молча, сложив руки на коленях, на лице ее не отражалось никаких эмоций. А когда Стрэнд закончил, заметила:

— Знаешь, Элеонор права. Кэролайн действительно считает себя не слишком привлекательной. Да она просто ненавидит себя за свой нос. И поэтому так болезненно застенчива. Причем старается скрыть это от нас. Она начала скрывать это, еще когда была совсем ребенком.

— Так ты знала?! — недоверчиво воскликнул Стрэнд. — Знала все это время и ничего мне не говорила?

Лесли дотронулась до его руки.

— Что бы это изменило? — произнесла она нежно, даже с любовью. — Разве мало у тебя было других хлопот и неприятностей?

— Знаешь, я чувствую себя полным идиотом, — признался Стрэнд.

— Никакой ты не идиот. Просто иногда не слишком наблюдателен, вот и все. Особенно в том, что касается наших детей. Вопрос в другом. Что мы должны теперь делать, как лучше поступить? — Она улыбнулась. — Ты заметил — я сказала «мы»?

— Хейзен просит у нас разрешения самому переговорить с Кэролайн.

— Змей-искуситель! Хочет завлечь ее рассказами о чудном западном климате, о том, что там вечно сияет солнце. — Лесли снова улыбнулась. — А с другой стороны, почему бы нет? Немного солнышка никому не повредит.

— Но учиться на ветеринара, Боже ты мой! Откуда только могла возникнуть такая идея?

— Понятия не имею, — сказала Лесли. — Возможно, она прочитала книгу этого англичанина… «Все создания, большие и маленькие»?.. И решила, что это интересная профессия, что она дает возможность встречаться с самыми разными людьми, много бывать на свежем воздухе. Если девочка окончательно сделала выбор, то я не собираюсь ей мешать.

— Но почему она не поделилась с нами? — В голосе Стрэнда звучало искреннее огорчение.

— Может, просто ждала удобного момента. Девочки рано становятся скрытными. И далеко не всем делятся с родителями.

— Так ты позволишь ей уехать и жить вдали от нас?

Лесли кивнула.

— Что ж, — заметил Стрэнд, — возможно, завтра утром они встретятся в полицейском участке. Там и смогут поговорить. Идеальное место для искушения.

Лесли встала, подошла к мужу, наклонилась и поцеловала в лоб. А потом провела рукой по его волосам.

— Тебе пора постричься, — сказала она.

Когда незадолго до обеда вернулась Кэролайн, Стрэнд рассказал ей о звонке Хейзена. Лесли была в гостиной, давала урок полицейскому, и отец с дочерью прошли на кухню, чтобы не слышать бряцающих аккордов, которые представитель закона выбивал из несчастного инструмента.

— Мистер Хейзен сказал, что пойдет завтра в полицейский участок. А тебе просил передать, что, если ты не захочешь прийти, заставить тебя они никак не могут.

Кэролайн помрачнела и провела рукой по коротко остриженным волосам. Стрэнд от души надеялся, что она откажется. Но после паузы девочка сказала:

— Я пойду.

— Ты уверена, что это необходимо?

— Уверена. Этих ребят не должно быть на улице. И я никогда не забуду, какими они были тогда… Стая диких зверей… они рычали, хватали, норовили ударить, убить… Очень хотелось бы надеяться, что арестовали того, кого надо.

— Ладно, — вздохнул Стрэнд. — Мы с мамой тоже пойдем.

— Это еще зачем? Я не ребенок.

— Я сказал, мы идем с тобой.

Она вздохнула и направилась было к двери, но Стрэнд добавил:

— Погоди, присядь на минутку, Кэролайн. Хочу поговорить с тобой еще кое о чем.

Дочь окинула его подозрительным взглядом, однако повиновалась и уселась за стол. Стрэнд сел напротив.

— Из разговора с мистером Хейзеном я понял, — начал он, — что вы с ним обсуждали возможность твоего поступления в колледж где-то на Западе.

— Вон оно что, — пробормотала Кэролайн. — Значит, он тебе рассказал. — Голос ее звучал немного виновато.

— Да.

— Я же не говорила, что поеду… — Кэролайн помолчала. — Просто сказала, что хотела бы поехать, если бы были нормальные отметки. И еще сказала, что они-то как раз у меня не нормальные.

— Но он утверждает, будто у тебя есть шанс попасть туда и с этими отметками.

— Правда? — удивилась Кэролайн. — А мне он ничего такого не говорил.

— Сначала хотел обсудить это со мной.

— Ну и что еще он сказал? — Теперь голос девочки звучал устало.

— Что ты хочешь поступить в сельскохозяйственный колледж и учиться на ветеринара.

— А это что, преступление? — враждебно спросила она.

— Ну конечно, нет, — поспешил успокоить дочь Стрэнд. — Просто нам с мамой хотелось бы знать, почему ты выбрала именно эту профессию и почему ничего не говорила нам раньше.

— Потому что раньше еще не знала. Не была твердо уверена. А потом боялась, что вы будете смеяться надо мной. Обзывать сентиментальной маленькой девчонкой. Ладно, теперь, когда все стало известно, смейтесь на здоровье! — добавила она.

— Никто не собирается смеяться над тобой, Кэролайн, — мягко заметил Стрэнд.

— Да и вообще эти разговоры просто не имеют смысла. — Она отмахнулась. — Сказки для молодых дураков. На все нужны деньги, много денег. Да, мы живем дружно, любим друг друга, и это наше богатство. Но когда речь заходит о настоящих материальных благах, о реальном богатстве… — Она пожала плечами. — Я же не слепая, папа. Ну скажи, когда ты последний раз покупал себе новый костюм?

— Это мы обсудим чуть позже, — ответил Стрэнд. — А сейчас мне очень бы хотелось знать причины, по которым ты выбрала именно эту специальность. Что вообще ты знаешь о животных?

— Почти ничего. Нет, кое-что все-таки знаю. То, что они страдают и заслуживают лучшей участи. И что плохого в том, если человек хочет посвятить свою жизнь тому, чтобы сделать этот жестокий мир хотя бы чуточку добрее? — Голос ее звенел от еле сдерживаемо го гнева.

— Ничего плохого я в этом не вижу, — ответил Стрэнд. — Напротив, считаю достойным восхищения. Но ведь люди тоже страдают, Кэролайн. Однако ты почему-то не хочешь стать врачом.

— Да, я не хочу быть ни врачом, ни политиком, ни генералом, ни социальным работником. И знаешь почему? Потому что не гожусь для этого. Вот Элеонор — она совсем другая. Она может стать кем угодно, добиться чего угодно. А я не могу. Может, я и глупа и много чего не знаю, зато хорошо знаю себя. Люди меня пугают, я чувствую себя неуклюжей, начинаю молоть какую-то ерунду и знаю, что они насмехаются надо мной у меня за спиной.

Бедная, бедная милая моя девочка, с горечью подумал Стрэнд.

— Животные куда лучше, — возбужденно продолжала Кэролайн. — Они не умеют говорить. По крайней мере мы не понимаем того, что они говорят. И мне нечего их бояться или смущаться… — Она была готова заплакать.

Стрэнд перегнулся через стол и нежно похлопал девочку по руке.

— Все в порядке, не расстраивайся, — сказал он. — Теперь я знаю, что ты думаешь и чувствуешь, но только прошу, не принимай все слишком близко к сердцу. Уверен, когда повзрослеешь, твоя самооценка повысится.

— Если я и дальше останусь в этом городе, где день и ночь приходится сражаться за то, чтобы как-то соответствовать всем этим умникам вокруг, я просто больше не выдержу!.. — Теперь она рыдала уже во весь голос.

— Ну а если я скажу тебе, — начал Стрэнд, — что ты меня убедила? И теперь я считаю, что действительно будет лучше, если ты поступишь в этот колледж?.. — Он сделал паузу. — И что мы уж как-нибудь постараемся отыскать способ отправить тебя туда, каких бы материальных затрат это ни потребовало?

Кэролайн недоверчиво воззрилась на него:

— Хочешь сказать, что вы с мамой будете работать дни и ночи напролет, лишь бы отправить меня в Аризону?

— Нет, таких крайних мер не предполагается, — рассмеялся Стрэнд. — Просто мистер Хейзен подал одну идею…

— Надеюсь, ты не собираешься просить денег у него в долг? Лично я бы не стала…

— Да нет, — перебил ее Стрэнд. А затем рассказал ей о плане Хейзена, связанном с получением стипендии. Кэролайн слушала отца, широко раскрыв глаза от изумления.

— Кстати, он уже переговорил со своим другом из того колледжа, — добавил Стрэнд, — и тот может организовать тебе встречу с человеком, набирающим команду. Он живет здесь, в Нью-Йорке. Если ты действительно серьезно настроена, советую тебе встретиться с ним. Он оценит, на что ты способна.

— Я настроена серьезно, — пробормотала она. — Ты даже не знаешь, насколько серьезно, папа!..

— Тогда я поговорю с учителем физкультуры в твоей школе. Возможно, он согласится немного потренировать тебя.

— Вот это класс! — воскликнула Кэролайн, недоверчиво покачав головой. — Пробегусь разок наперегонки с девчонками, которым нужна неделя, чтоб обежать квартал, — и какая-то дурацкая школа оплатит мое обучение за целых четыре года?.. Знаешь, папа, мне кажется, этот мистер Хейзен просто пошутил.

— Он не из шутников, — возразил Стрэнд. — И с кем ты там будешь соревноваться в беге, совершенно не важно. Главное — какое время ты покажешь. — Стрэнд поднялся. — Да, кстати, находится эта школа в Аризоне, Траскотт. Мистер Хейзен сказал, что там очень сильная сельскохозяйственная кафедра. И если ты действительно хочешь попытаться, мы с мамой сделаем все, чтобы помочь тебе. Ну а если не получится, будем искать какой-нибудь другой вариант.

Кэролайн задумчиво затеребила нос.

— Аризона… — протянула она. — Звучит соблазнительно. Нет, правда! Да я побегу изо всех сил!..

— Можешь поговорить об этом с мистером Хейзеном, — заключил Стрэнд, выходя из кухни. — Завтра утром, после той процедуры в полицейском участке.

Но назавтра утром Кэролайн не удалось поговорить с мистером Хейзеном. Потому что после того, как девочка указала на молоденького парнишку с незажившими шрамами на лбу и переносице и очень спокойно сказала: «Да, я уверена, это тот самый, он был с ножом», — она тут же начала дико кричать, закрыла ладонями глаза, согнулась и сидела, раскачиваясь из стороны в сторону. И продолжала кричать, когда Стрэнд, подхватив дочь на руки, вынес из полицейского участка, а за ним бежали встревоженные Лесли и Хейзен. На улице ждал в «мерседесе» Конрой, и они отвезли Кэролайн прямиком к доктору Принзу. Тот сразу же сделал ей укол, и минуту спустя Кэролайн лежала на кушетке, молча, уставившись в потолок широко раскрытыми глазами.

Еще два дня она пробыла дома, в школу на занятия не ходила. Почти все время сидела у себя, притихшая и рассеянная, а комната была буквально завалена цветами и коробками с шоколадными конфетами, которые присылал ей Хейзен. Адвокат звонил им по два-три раза на дню, справляясь о ее здоровье. Во время одного из таких разговоров он сообщил, что его друг из Траскотта уже договорился с кем-то в Нью-Йорке и что эти люди готовы посмотреть Кэролайн, когда она почувствует, что в силах им показаться. Сам Хейзен тоже очень хотел повидать Кэролайн, но проявил полное понимание, когда Лесли сказала, что девочку хотя бы на время лучше оставить в покое.

В четверг утром, когда Стрэнд завтракал, в кухню вошла Кэролайн, одетая для выхода. Она мурлыкала какую-то мелодию, на щеки вернулся румянец. Она сообщила отцу, что собирается в школу.

— А ты уверена, что чувствуешь себя нормально? — спросил Стрэнд. — Всего два дня прошло. Со школой можно и подождать, хотя бы до понедельника.

Кэролайн покачала головой.

— Просто надоело торчать дома. Не беспокойся, папа, я пришла в себя. Не знаю, что на меня тогда нашло в полицейском участке… Увидела этот ужасный шрам на голове того парня и поняла, что это сделала я. А он был такой молоденький и выглядел как испуганный ребенок. И смотрел на меня так странно, вид у него был совершенно растерянный, точно никак не мог понять, для чего я здесь и что собираюсь с ним сделать. А потом этот детектив схватил его за руку, так грубо, и увел. И засадил за решетку — только потому, что какая-то глупая маленькая белая девчонка указала на него… Я так растерялась, папа, — призналась она, сдерживая слезы, — так испугалась, что стала кричать.

— А ты не думай об этом. Постарайся выбросить из головы. Ты сделала то, что должна была сделать. Теперь забудь.

Кэролайн кивнула:

— Постараюсь. Но я никогда не пойду больше в тот парк, ни за что! Точно тебе говорю.

Пока она пила сок и варила себе яйца на завтрак, Стрэнд пошел в спальню и разбудил жену. И спросил: как она считает, можно ли выпускать Кэролайн из дома?

— Знаешь, похоже, она пережила это, — ответила Лесли после минутной паузы. — Или притворяется, что это так. Самое лучшее, что мы можем сделать в данной ситуации, — это позволить ей вести себя и действовать, как прежде.

Тем не менее Лесли быстро оделась и под предлогом, что нужно сделать кое-какие покупки, проводила Кэролайн до школы. А перед тем как уйти, сообщила Стрэнду, что собирается пригласить Хейзена на обед. Она была уверена, что он примет ее приглашение. И оказалась права. Он его принял. Сразу же и с огромным удовольствием.

— У меня такое впечатление, что он каждый вечер обедает в полном одиночестве, — сказала Лесли Стрэнду, когда тот вернулся домой днем, после работы.

— Забавно, — заметил Стрэнд, — но у меня в ту первую ночь возникло точно такое же ощущение.

— И еще я сказала ему, — добавила Лесли, — что мы будем очень благодарны, если удастся устроить Кэролайн в эту школу.

— Ну а он что?

— Сказал, что ему бы очень хотелось, чтобы все молодые люди четко знали, какое именно образование стремятся получить. И чтобы все были такими же целеустремленными, как наша Кэролайн.

— Ему бы следовало стать деканом.

— Думаю, работа адвоката оплачивается куда лучше, — возразила Лесли.

Хейзен пришел к ним вечером и принес подарок: спортивную сумку, в которой лежали тренировочный костюм и пара беговых кроссовок. Кэролайн залилась краской от радости и смущения.

— Да я буду как птица летать в таком прикиде.

— Только предупредите меня за неделю, — сказал Хейзен, — как только поймете, что готовы. А уж я прослежу за тем, чтобы все было организовано должным образом. Полагаю, для начала вам надо немного потренироваться. А заодно и кроссовки разносить.

Во время обеда все они тщательно избегали даже упоминания о том, что произошло в полицейском участке. Говорил в основном Хейзен. Он поведал о том, как проводил в детстве лето в Ист-Хэмптоне — о замечательных теннисных турнирах, которые проходили тогда на травяных кортах. И лучшие игроки были рады приехать туда просто для удовольствия, которое доставлял им теннис, а также ради интереснейших вечеринок. Размещали их в домах членов клуба. Впервые за все время адвокат заговорил о своей семье, и Стрэнд узнал, что у него был младший брат, изучавший философию в Стэнфордском университете, и сестра, которая вышла замуж за нефтяного магната из Далласа; у нее был даже собственный самолет. Правда, ни о жене, ни о детях он не упомянул. Но был раскован и весел, как человек, которому на протяжении жизни довелось провести немало одиноких вечеров. Хейзен даже позволил себе пошутить.

— Когда отец умер, — рассказал он, — мне в наследство, помимо всего прочего, досталась его секретарша. Грозная дама по имени мисс Гудсон. Как-то раз она зашла в кабинет, а я как раз в этот момент раскуривал трубку — одна из многих привычек, которую унаследовал от него, не говоря об адвокатской практике. Она строго взглянула на меня и сказала: «Позвольте заметить, мистер Хейзен, вы очень напоминаете мне отца». Ну и, естественно, я, будучи тогда человеком совсем молодым, чрезвычайно возгордился этим сравнением. Ведь мой отец был одним из самых известных адвокатов в стране, блестяще проявил себя на государственной службе, работая в нескольких комитетах и являясь президентом нью-йоркской коллегии адвокатов. «И чем же именно я напомнил вам отца, мисс Гудсон?» — несколько заинтригованный, спросил я. «Да тем, что бросаете горящие спички в корзину для бумаг, ну в точности как он. А от этого может начаться пожар». — И Хейзен рассмеялся, а за ним и все остальные. К этому времени они уже перешли к десерту, и Хейзен с удовлетворенным вздохом отложил ложку. — Изумительно вкусно! — заключил он. И обернулся к Кэролайн. — Боюсь, моя дорогая, в Аризоне вас так вкусно кормить не будут.

— Если я еще попаду в эту Аризону.

— Если парень с секундомером окажется честным, вы обязательно туда попадете, просто уверен в этом, — сказал Хейзен. — И совершенно не обязательно отказываться от тенниса. У вас будет время и для того, и для другого. Смею надеяться, вы больше не будете играть в парке?

— Никогда, — твердо ответила Кэролайн.

— В таком случае придется организовать что-то другое, верно? — сказал Хейзен, прихлебывая кофе. — Я являюсь членом теннисного клуба, что на Восточной Пятьдесят восьмой. Вы не против того, чтобы сыграть там в паре со мной, ну, скажем, в субботу утром?

— О, Это было бы здорово, — с энтузиазмом отозвалась Кэролайн.

— Я вас представлю, — продолжал Хейзен. — Там есть несколько вполне достойных вас игроков. И вы сможете приходить играть туда когда угодно. В качестве моей гостьи.

— Разве вы не собираетесь на остров на уик-энд? — спросил Стрэнд. Его начали настораживать эти бесконечные выражения благодарности, сыпавшиеся как из рога изобилия.

— В ближайший уик-энд — нет, — ответил адвокат. — У меня назначена встреча в городе в субботу вечером.

— Боюсь, вы слишком много работаете, мистер Хейзен, — заметила Лесли.

— Прошу вас, зовите меня просто Рассел, — попросил Хейзен. — Думаю, нам уже давно пора обращаться друг к другу по имени, не так ли, Лесли?

— Да, конечно.

— Благодарю вас. Работа… — Он помолчал. — Но ведь это мое единственное развлечение и удовольствие. Не представляю, что бы со мной стало, если бы я вдруг перестал работать. Вообще я планирую умереть до выхода на пенсию. Если получится, конечно… — Он тихо усмехнулся. — Как бы там пи было, пока что в нашей фирме я старший, так что вряд ли партнеры осмелятся вышвырнуть меня на улицу, пусть я даже окончательно свихнусь. Что ж, — Хейзен поднялся, — мне пора. Перед сном меня ждет скучнейшее чтение, надо просмотреть кое-какие материалы. Благодарю за совершенно замечательный вечер. Спокойной ночи, Кэролайн, Лесли… — Он замялся. — Спокойной ночи, Аллен.

— Я провожу вас до двери, — ответил Стрэнд. И, откашлявшись, добавил: — Рассел… — Уже в прихожей, куда доносилось бряканье тарелок с кухни, где Лесли и Кэролайн мыли посуду, Стрэнд сказал: — Кстати, тут на днях ко мне заходил этот мальчик, Ромеро. Сказал, что заинтересован. И я посоветовал ему написать вам письмо. Чтобы уберечь вас от прямого контакта.

Хейзен рассмеялся:

— Он что, такой ужасный?

— Не то слово.

— Хорошо, буду ждать письма. — Хейзен пристально глянул на хозяина дома. — Вы не сожалеете о решении относительно Кэролайн?

— Пока что нет.

— И не пожалеете, — уверил его Хейзен. — Гарантирую. Кстати, в эту субботу «Янки» играют с «Бостоном». Не желаете пойти, если, конечно, погода будет нормальная?

— Почему бы нет? С удовольствием.

— Вот и прекрасно. Тогда позвоню вам в субботу утром, сразу после того, как представлю Кэролайн в клубе.

Мужчины обменялись рукопожатием, и Хейзен вышел на улицу.

Глава 7

Он плыл сквозь какую-то смутную белую пелену. Пошевелился. К нему были прикреплены трубки. В отдалении слышались чьи-то голоса. Сон, полная бесчувственность — вот воистину вечные ценности…

Субботу он провел как нельзя лучше. Погода стояла теплая, «Янки» выиграли, менеджер и тренер зашли в ложу владельца, где они сидели, пожать Хейзену руку. Стрэнд заметил с улыбкой:

— Да вас все тут знают, Рассел! Нечего притворяться, что вы редко выбираетесь на стадион.

— Знаете, Аллен, должен сознаться, я действительно срываюсь с работы, когда погода хорошая и дела позволяют. И с детства никого не обманывал, да и теперь стараюсь не делать этого. — Одет он был по-спортивному — в яркий клетчатый пиджак, на голове красовалась твидовая шляпа, низко надвинутая на лоб, чтобы солнце не слепило глаза. Адвокат оказался образцовым болельщиком: все время вел аккуратный подсчет бросков, перебежек, ошибок и замен. За время игры он съел три хот-дога и выпил пару пива, заметив:

— Теперь целую неделю буду поститься.

Когда Джексон предпринял круговую пробежку, он вскочил и взревел вместе с остальной толпой и горестно застонал, когда игрок «Янки» промахнулся. Когда мяч, описав в воздухе дугу, залетел к ним в ложу, Хейзен ловко поймал его одной рукой, затем выпрямился и приподнял шляпу в шутливом приветствии, а зрители разразились дружными аплодисментами.

В соседней ложе сидел с отцом мальчик в фирменном кепи болельщиков «Янки». На руке его была перчатка филдера — полевого игрока; очевидно, парнишка надевал ее специально для таких случаев. Он вскочил, когда мяч полетел в сторону ложи, а затем, когда Хейзен поймал его, с убитым видом опустился обратно на сиденье. Хейзен перегнулся через барьер и отдал ему мяч.

— Держи, парень, — сказал он. — Это тебе. — И улыбнулся, увидев, как мальчик, не веря своему счастью, уставился на сокровище, оказавшееся у него в руках.

— Вы осчастливили его на неделю вперед, сэр, — сказал отец мальчика.

— Пусть у него в жизни будет много таких недель. — И Хейзен шутливо дернул сиявшего мальчугана за козырек кепи. Наблюдая за этой сценкой, Стрэнд вспомнил, как внимательно и дружески Хейзен общался с внуком Кетли, когда тренировал его на лужайке у дома. Этот человек явно любил детей и знал, как с ними обращаться. Тем более удивительным казалось то, что отношения с собственными детьми у него не заладились.

Вообще весь этот проведенный с Хейзеном день открыл в нем Стрэнду новые, весьма привлекательные черты. Куда только делась присущая адвокату сухая, занудная манера общаться! Впервые за все время их знакомства Стрэнд потеплел к этому человеку, сумевшему преодолеть замкнутость, столь характерную для юристов. «После столь удачно проведенного вместе дня, — подумал Стрэнд, — мне будет легче с ним подружиться».

Конрой ждал их в «мерседесе» у ворот. Когда они шли со стадиона, некий великодушный полицейский, закрывший глаза на тот факт, что машину здесь ставить было запрещено, отдал им честь, прикоснувшись к козырьку фуражки. И Стрэнд, садясь в автомобиль, почувствовал прилив превосходства — как он понимал, совершенно незаслуженного — над всеми остальными зрителями, которые толпами валили из ворот, пробираясь к платформе надземки.

— Чудесный день, — с улыбкой заметил Хейзен, устроившись на заднем сиденье рядом с ним. — Надо будет еще раз сходить, в самое ближайшее время. Знаете, если бы «Янки» проиграли, мы бы с вами горевали всерьез, а меня одолевали бы угрызения совести за съеденные сосиски. И еще я бы жаловался на сердце. Но они выиграли, так что я не прочь съесть хороший большой бифштекс за обедом. — Он рассмеялся. — Только вообразите: пищеварение человека моего возраста, оказывается, целиком зависит от выигрыша или проигрыша каких-то «Янки»!.. Что ж, надо хоть чем-то увлекаться в этой жизни. А у нас с вами, в этом возрасте и в эти нелегкие времена, не такой уж большой выбор. — С этими словами Хейзен извлек флягу в кожаном футляре и с серебряным колпачком. Отвинтил его; под колпачком оказался еще один, служивший маленькой рюмочкой. Хейзен протянул ее Стрэнду и налил — себе и ему. — Бурбон, — сказал он. — Это по-американски. Ну, за здоровье Джексона!

Мужчины выпили. И Стрэнд почувствовал, что это достойное завершение дня.

Когда машина остановилась у дома Стрэндов, Хейзен спросил:

— Насчет следующего уик-энда не уверен, но если освобожусь, может, ваши снова захотят приехать на остров?

— Спрошу, какие планы у Лесли, — ответил Стрэнд.

Он уже выходил из машины, когда Хейзен сказал ему вслед:

— Я позвоню в среду.

Но попали они в Ист-Хэмптон только через три недели. Позвонил Хейзен и сообщил Стрэнду, что ему придется уехать из города и посетить по делам Вашингтон, Лос-Анджелес, Даллас, Талсу и Чикаго. Если они, Стрэнды, хотят поехать на уик-энд на море, то он позвонит и предупредит Кетли, а Конрой отвезет их туда. Стрэнд отклонил предложение, даже не обсудив его с женой. Приближается конец семестра, и работы очень много, объяснил он Хейзену, так что придется остаться в городе.

— Что ж, отложим поездку до моего возвращения, — предложил Хейзен. — Договорились?

— Договорились, — пообещал Стрэнд.

— Да, и вот еще что, — сказал Хейзен. — Я тут связался с помощником районного прокурора… Они собираются смягчить обвинение по делу того мальчишки. В связи с несовершеннолетием. Так что передайте Кэролайн — пусть не беспокоится. В суд ей идти не придется.

— О, как это любезно с вашей стороны, — с облегчением заметил Стрэнд.

— Возможно, они вообще отпустят парня на поруки. И уже на следующий день он снова начнет воровать велосипеды. Что ж, приходится платить за удовольствие жить в этом городе забав и приключений.

— А от Ромеро ничего не было слышно? — поинтересовался Стрэнд. Со дня той последней беседы Ромеро избегал встреч с учителем, а потом и вовсе прекратил посещать занятия. Джудит тоже избегала его. А он никак не мог решить, рад или, напротив, расстроен, что ему уже не светит выпивка в ее аккуратно прибранной квартирке-студии с огромным окном, выходящим на север.

— Нет, от вашего протеже ни слова. Очевидно, столкнулся с трудностями при сочинении письма, — сказал Хейзен. — Если увидите его, передайте, что я хотел бы поговорить с ним.

— Передам.

— Скажите, а вам не звонил еще человек по имени Бернсайд?

— Нет.

— Значит, скоро позвонит. Он тот самый помощник моего человека из Траскотта, который охотится здесь за звездами спорта. Я говорил с ним по телефону, и он, похоже, положительно воспринял предложение. Сможет посмотреть Кэролайн в следующий четверг, если ей, конечно, будет удобно. Она не передумала?

— Она бы мне сказала, — ответил Стрэнд. — Ее учитель физкультуры нашел удобное место для тренировок, и они каждый день занимаются там. И еще она отказалась от десертов.

Хейзен рассмеялся.

— Надеюсь, девочка не слишком страдает?

— Да нет, с виду не скажешь. И потом, она просто очарована вашим теннисным клубом.

— Очень рад, — сказал Хейзен. — Слышал, она пользуется там большим успехом. Просто удивительно, до чего разнообразными знакомствами может обзавестись человек, имеющий хорошую подачу. Жаль, Элеонор не играет. Ведь клуб посещают множество влиятельных людей, занятых в самом разнообразном бизнесе. Она могла бы завести там полезные знакомства.

— Элеонор, — заметил Стрэнд, — предпочитает самостоятельно заводить знакомства.

— Я заметил. О, чуть не забыл. Тут мне прислали билеты, на концерты, в балет и на премьеру спектакля. Но я не смогу пойти. Так что передам их вам, с посыльным.

— Вы чересчур балуете нас, — упрекнул его Стрэнд, но в глубине души радостно предвкушал несколько замечательных вечеров, которые предстоит провести им с Лесли.

— Чепуха, Аллен, — ответил Хейзен. — Я буду чувствовать себя виноватым, если билеты пропадут.

— И тем не менее огромное спасибо.

— А если за время моего отсутствия возникнут какие-либо проблемы, звоните Конрою, прямо в офис.

Интересно, подумал Стрэнд, перепала ли Конрою, которому тоже надо было как-то развлекаться, хотя бы пара билетов от босса?

— Да нет, думаю, это не понадобится, — ответил он.

— Это я так, на всякий случай, — сказал Хейзен. — Мало ли что… Ну что ж, будьте здоровы и передайте самые искренние выражения моей любви всей вашей семье.

«Любви…» — подумал Стрэнд, опуская телефонную трубку. Впервые за все время их знакомства он слышал это слово из уст Хейзена. Часть речи. Не более того.

«Мерседес», за рулем которого был Конрой, а на заднем сиденье расположился Хейзен, подкатил к их дому ровно в четыре тридцать. Стрэнд, Лесли, Кэролайн и Джимми уже ждали. Элеонор на следующей неделе собиралась в Грецию, у нее скопилась масса разных дел, и поехать с ними она не смогла.

Джимми взял с собой гитару. Увидев инструмент, Стрэнд было воспротивился, но Джимми сказал, что, когда они были у Хейзена в прошлый раз, хозяин будто бы за ленчем заметил, что слышал самые восторженные отзызы о его игре в баре Бриджгемптона. И что он якобы хочет послушать, как играет на этом инструменте Джеймс.

— Ну ладно. Так и быть, бери, — сдался отец. — Но даже не думай начинать играть, пока тебя не попросят!

Лесли переживала по поводу того, что ей снова пришлось отложить субботние уроки. Но Кэролайн так восторженно восприняла перспективу провести еще один уик-энд у Хейзена, что она сдалась и даже заразилась энтузиазмом дочери. И очень тепло приветствовала Хейзена, который вышел из машины вместе с Конроем, помочь уложить сумки в багажник. День выдался на удивление погожим, по радио обещали, что такая погода продержится еще два дня, и Джимми заявил, что все они по прибытии должны немедленно отправиться на пляж. Потому что ни лучшего времени, ни более приятной компании выбрать просто нельзя.

Они добрались до дома еще засветло. Было по-прежнему очень тепло.

— Обед еще не скоро, — сказал Хейзен. — А потому предлагаю всем окунуться. Пора смыть с себя городскую грязь.

Даже Стрэнд одобрил эту идею — уж очень нелегкий выдался у него сегодня в школе день. Семья знала, как выглядят его ноги, да и Хейзен к этому времени уже должен был догадаться, что его новый друг сложен не как фулбек.[143] Минут через пятнадцать все собрались на пляже. Джимми и Кэролайн тут же с радостным визгом бросились плескаться в волнах. Хейзен вошел в воду с таким видом, точно собрался покорить океан, и чуть позже Лесли со Стрэндом увидели, как он мощно плывет вперед с вполне приличной скоростью. Кэролайн не отставала от адвоката — руки у нее были сильные, и она с легкостью разрезала волны.

Лесли выглядела очень соблазнительно в цельном черном купальнике; стройные, крепкие ноги отсвечивали розовым в лучах заходящего солнца. Нет, она не была полной, как натурщица на рисунке Ренуара, что висел у них в спальне, но Стрэнд, окинув жену одобрительным взором, подумал, что, если б Ренуар был жив, он бы с радостью использовал ее в качестве своей модели. Она нерешительно ступила в воду, затем поднырнула под волну и неспешно и уверенно поплыла туда, где за волнорезом весело плескался Джимми. Стрэнд осторожно двинулся вперед по мокрому песку, чувствуя, как широкие трусы полощутся вокруг тонких ног. Но, погрузившись в воду, вдруг почувствовал себя беспечным и легким. Вода, казалось, сама держала его, и еще он ощущал приятное и прохладное пощипывание на коже. Он поплыл, резко выбрасывая вперед руки, — стилем, который некогда Элеонор назвала самым медленным австралийским кролем.

Солнце уже совсем низко нависало над горизонтом, когда все они наконец вышли из моря, и Стрэнд, покрывшись мурашками, заметил, что и Лесли дрожит, энергично растираясь полотенцем. Они улыбнулись друг другу.

— Знаешь, я чувствую себя лет на десять моложе, — признался Стрэнд.

— Что за роскошь, — согласилась она, стряхивая соленые капли с волос, — дрожать, точно собачонка, от холода в такой жаркий день!..

Когда Стрэнд спустился, оставив жену наверху прихорашиваться к обеду, Хейзен уже находился в гостиной. Сидел в кресле с бокалом в руке. На нем были ярко-красные брюки, рубашка-поло и легкий льняной пиджак. Он предупредил, что на обед приглашены гости, а потому Стрэнд оделся особенно тщательно — в серые брюки и темно-синий блейзер, который захватил по настоянию Лесли, а также повязал галстук.

— Присоединитесь? — Хейзен приподнял бокал.

— Не сейчас, спасибо, — отказался Стрэнд. — Слишком хорошо себя чувствую, чтобы пить.

— Счастливчик, — заметил Хейзен. — Хотя плавание и правда невероятно бодрит. Хорошо, что море сегодня тихое. Так бывает далеко не всегда. Прошлым летом тут утонул один мужчина. Скажите детям, пусть будут поосторожнее. — Он отпил глоток. И вдруг добавил: — Хотел попросить у вас прощения за пьяную сцену, которую я закатил во время вашего прошлого приезда.

— Я уже забыл, — сказал Стрэнд.

— Уверен, это не так, Аллен. — Хейзен не сводил с него пристального взгляда. — Просто у меня был очень тяжелый день. Очень тяжелый… Обещаю, подобное никогда не повторится. — Он взмахнул рукой, словно отгоняя воспоминания той ночи. — Кстати, вчера днем случайно встретил Элеонор. Она говорила вам, что мы посидели и выпили немного?

— Нет. — Значит, вон оно как. Дома ни глотка спиртного, а вечерами не прочь взбодриться. — Нет, она мне ничего не сказала.

Хейзен кивнул.

— Просто голова у нее занята более важными вещами. Неподалеку от моего офиса есть бар, иногда после работы я захожу туда. С ней был молодой человек. Некий мистер Джанелли… — Он сделал многозначительную паузу, точно пытался понять, говорит это имя что-либо Стрэнду или нет.

Стрэнд небрежно заметил:

— Виделся с ним как-то раз. Кстати, в вашем доме.

— Ах, ну да, — кивнул Хейзен. — Он упомянул, что ему понравился мой дом. И они самым любезным образом настояли, чтобы я присел к ним за столик. Мы выпили, и Элеонор немного рассказала о себе.

— В этом возрасте, — заметил Стрэнд, — собственная персона часто является главным предметом разговора. Особенно у молоденьких девушек.

Хейзен улыбнулся.

— Отчего же, и у мужчин тоже, — сказал он. — А вы помните, о чем преимущественно говорили, когда вам было, ну, скажем, двадцать два?..

— Да нет, не очень. Ведь это было так давно. Почти тридцать лет назад. — Стрэнд задумался, пытаясь вспомнить. В ту пору самым близким его другом был молодой человек по имени О'Мэлли. Они учились вместе, и О'Мэлли называл себя троцкистом. Постепенно друг разочаровался в нем, Стрэнде, поскольку, по словам О'Мэлли, тот был целиком поглощен продвижением наверх, стремлением вписаться в то, что он называл системой. По мнению О'Мэлли, система представляла собой один сплошной гигантский обман. Да, войну они выиграли, но все ее принципы были цинично преданы, а потому победа превратилась в ничто. Запятнавший себя кровью Сталин торжествовал, Маккарти буйствовал и угрожал Америке фашизмом, кровавым британским империализмом и изнасилованием Ирландии. И он, О'Мэлли, мечтал сражаться сразу на всех фронтах и искал баррикады, которые нужно было бы оборонять. Старая как мир история… Любопытно, подумал Стрэнд, что же в конце концов стало с О'Мэлли и нашел ли он себе подходящую баррикаду? — Мне кажется, мы слишком увлеклись беседой о молодежи, — заметил Стрэнд.

Хейзен кивнул:

— Да, постоянный предмет разговора. Скажите, а вы когда-нибудь служили в армии?

— Нет. Врачи обнаружили какие-то шумы в сердце. А я и знать не знал, что они у меня имеются. И никакого недомогания не испытывал.

— А я служил, — сказал Хейзен. — Отец счел, что это будет полезно. Был призван во флот. Служил сухопутным моряком в Вашингтоне. Тоже по настоянию отца. А ваш отец жив?

— Умер. Уже давно.

— Прискорбно, — заметил Хейзен. — Провести долгие годы без отца… Ну, что поделаешь. — Он осторожно отпил еще глоток. Очевидно, сегодня пьяной сцены не предполагалось. — Знаете, ваша дочь Элеонор произвела на меня впечатление очень умной девушки…

— Да, она умна.

— …но неудовлетворенной. — И снова этот испытующий взгляд.

— Обычная проблема, присущая молодости, — пожал плечами Стрэнд.

— Она сказала, что, будь она мужчиной, добилась бы вдвое большего, чем сейчас. И уже давно возглавляла бы свой отдел.

Стрэнд старался не показать удивления — Элеонор всегда с большим энтузиазмом говорила о своей работе.

— Одаренным молодым людям претит стабильное восхождение по служебной лестнице, — продолжал Хейзен. — Они предпочитают передвигаться скачками. Они уверены, что могут управлять компанией в десять раз эффективнее, чем какой-нибудь старомодный тип, привыкший стоять за конторкой с гусиным пером в руке. Не сомневаюсь, и у меня в офисе есть несколько амбициозных молодых людей, которые обо мне примерно такого же мнения.

— Должно быть, немало было выпито в этом баре, — заметил Стрэнд.

— Вовсе нет, — ответил Хейзен. — Мы с Элеонор пропустили по паре рюмок. А этот молодой человек, что был с ней, Джанелли, еще несколько. Честно говоря, мне показалось, он был под хмельком. Словно успел заглянуть перед этим еще в несколько баров. И знаете, страшно распалился во время нашего разговора. Упрекнул Элеонор: та, мол, все время твердит, что сыта по горло этой работой, где ею командуют идиоты, но, когда представляется возможность уйти и стать самой себе хозяйкой, тут же смотрит на него как на какого-то безумца.

— А он говорил, что именно ей предлагает? — осторожно спросил Стрэнд.

— Насколько я понял, подразумевалась женитьба. — Хейзен снова пристально взглянул на Стрэнда.

Тот постарался сохранить невозмутимое выражение лица.

— Мне тоже показалось, что они… э-э… увлечены друг другом.

— Этот мистер Джанелли произвел на меня хорошее впечатление, — сказал Хейзен. — Сам факт, что он не бросает дела своего отца, говорит о многом. Но он средний из пяти сыновей, и все они тоже в бизнесе, а потому вполне понятно, что иногда парень чувствует себя скованным по рукам и ногам. И знаете, он не постеснялся спросить меня: не сочту ли я безумием с его стороны начать собственное дело, издавать маленькую газету, где они с Элеонор работали бы вместе? Издателем и редактором.

— И что же вы ему ответили? — спросил Стрэнд. А про себя подумал: должно быть, есть в этом человеке некая аура власти и мудрости, иначе трудно понять, что заставляет молодых людей раскрывать ему свою душу при первой же встрече. — А вы спросили господина Джанелли, где он собирается добывать деньги на этот благородный проект?

— Сказал, что будто бы братья обещали скинуться и помочь деньгами, если он подыщет себе подходящее занятие. Очевидно, они будут только рады, если он выйдет из дела. Надо же, пятеро братьев — и все в одном бизнесе!.. А у него есть еще две сестры и двоюродные братья. Настоящая итальянская семья… — Хейзен снисходительно усмехнулся, дивясь средиземноморской плодовитости. — Об отце я кое-что знаю. Один из моих клиентов имеет с ним какие-то дела. Тупоголовый, но честный — так он его характеризует. И очень удачливый. Именно эта группа очень сильно продвинулась за последнее время. Везде, кроме, разумеется, Италии. — Адвокат улыбнулся своей шутке краешками губ. — Отец, насколько я понимаю, довольно скептически относится к планам сына.

— Вы им что-нибудь посоветовали? — едва ли не с упреком спросил Стрэнд.

— Я сказал, что молодость — самое подходящее время для риска. А потом сообщил, что мне пора домой, переодеваться к обеду. А как относитесь к этому вы с женой? — поинтересовался он после паузы.

— Стараемся не вмешиваться, — сдержанно отозвался Стрэнд.

— Я не перестаю удивляться тому, — начал Хейзен, — что вы с женой позволяете детям идти своим путем. — В голосе его не слышалось ни одобрения, ни упрека. — У нас в доме были совсем другие порядки. Нам со всей определенностью говорили, что именно мы должны делать. И мой брат, разумеется, восстал. Уехал в Калифорнию и остался там навсегда. Даже на похороны отца не приехал. Мы очень редко общаемся, и то исключительно по телефону. Но я слышал, что он вполне счастлив. А может, это всего лишь слухи. — Хейзен иронически улыбнулся.

Наверху послышались звуки гитары. Отрывистые аккорды, то мрачные и глухие, то веселые и звонкие, они точно вторили настроению Джимми. Казалось, он с помощью этого инструмента вел сам с собой некий диалог и один его голос был печальным, а другой — насмешливым и легкомысленным.

— Если шум вас беспокоит, — заметил Стрэнд, — я поднимусь и скажу сыну, чтобы прекратил.

— О нет, — ответил Хейзен, — мне всегда приятно слышать звуки музыки в доме. Я сам сказал Джимми, что хочу послушать его игру.

— Да, он говорил. Но я подумал, может, это вы из вежливости?

— Я не настолько любезен, — усмехнулся Хейзен.

Некоторое время мужчины молча слушали музыку. Затем Джимми запел песню, которой Стрэнд не слышал прежде. Это уже не был диалог, это было нежное и горестное соло, походившее на бормотание и прерываемое резкими аккордами.

— Я уже, кажется, говорил вам: моя мать играла для меня на пианино, — вспомнил Хейзен. — Но только когда была молодой. А потом перестала. А еще через несколько лет умерла. Ушла тихо…

Ушла тихо, подумал Стрэнд. Что за выражение для описания смерти собственной матери!..

— Думаю, могу позволить себе выпить еще немного, — сказал Хейзен и поднялся из кресла. — Вам налить?

— Нет, пока не стоит, спасибо.

Хейзен стоял у буфета и готовил себе напиток, как вдруг в дверях послышался шум и в гостиную вошла высокая дама с шарфом на голове, повязанным наподобие тюрбана.

— И мне тоже налей, Рассел, — попросила она. Голос у нее был высокий, пронзительный, и, входя, она приветливо улыбнулась Стрэнду. Одета гостья была в юбку и свитер, на ногах туфли на низком каблуке. На вид лет сорок, худая, даже костлявая. «Не в моем вкусе», — автоматически отметил Стрэнд.

— О, Линда! — воскликнул Хейзен. — Я так боялся, что ты опоздаешь.

— Движение было просто страшное, — откликнулась женщина, раскатывая «р», чтоб подчеркнуть, насколько страшное. — Пятница, вечер. Миграция леммингов к морю. Привет. — Она протянула руку Стрэнду. — Я Линда Робертс. Рассел, как известно, не может делать две вещи одновременно. Разливать напитки и знакомить гостей.

— Добрый вечер, — сказал Стрэнд. — Аллен Стрэнд. — Рука у нее оказалась на удивление крепкая и мозолистая. Наверняка играет в гольф, подумал он. Большие, тщательно подведенные серые глаза, щедро намазанные помадой губы, которые иначе казались бы слишком тонкими. Она подошла к Хейзену, поцеловала его в щеку, оставив на ней маленький красный отпечаток, похожий на шрам. — Мне как обычно, — сказала она.

Хейзен уже начал смешивать ей мартини. Она с удовольствием следила за его действиями.

— Мартини — стоящая штука. Придает смысл жизни, — заметила она.

— Да, я слышал, — ответил Стрэнд.

— Рассел, я должна переодеться к обеду или могу сидеть за столом в этом дорожном рубище?

— Как хочешь. Будут лишь несколько близких друзей, — ответил Хейзен, протянув ей бокал мартини.

— Слава Богу. — Она начала потягивать напиток. — Благослови тебя Господь, Рассел, дорогой. Ладно, уж так и быть, причешусь к обеду. — Женщина опустилась в кресло, сжимая в ладонях запотевший от холода бокал на тонкой ножке.

— Линда останется здесь на весь уик-энд, Аллен, — сообщил Хейзен и направился за своим бокалом.

— Я — последний штрих в этой картине, — сказала Линда Стрэнду. — В любом случае сил возвращаться в город просто нет. Только что вернулась из Франции и обнаружила в галерее полный бардак. Картины, прибывшие морем из нашего французского филиала, выглядят так, словно пересекали Атлантику в каноэ. Я мечтала об этом мартини с момента переезда через мост Трайборо.[144]

Однако Стрэнд заметил, что гостья пошла причесываться, не выпив и половины. У двери на секунду остановилась и нахмурилась.

— Боже праведный, — пробормотала она, — что это за похоронные стоны?

Хейзен рассмеялся.

— Это сын Аллена, Джимми. Он у нас гитарист.

— Ой, как же это я! — Она прижала ладонь ко рту в шутливом испуге. — Прошу прощения, мистер Стрэнд. Я напрочь лишена слуха. Еще в детстве меня перекормили Вагнером, до сих пор сказывается.

— Ничего страшного, — улыбнулся Стрэнд. — Дома мы разрешаем ему упражняться только за закрытыми дверями. Боюсь, что у разных поколений совершенно несхожие представления о том, что должна представлять собой музыка. Лично я остановился в своем развитии на Брамсе.

— А мне нравится твой друг, Рассел, — улыбнулась миссис Робертс и быстро вышла из комнаты, не забыв прихватить с собой мартини.

Несколько секунд в гостиной царила тишина. Адвокат помешивал лед в бокале, Стрэнд гадал, является ли Линда пресловутой любовницей Хейзена. В общем, ему понравилась эта дама, но заводить с ней роман он бы никогда не стал. Интересно, а если бы кто-нибудь увидел его, когда он выходил от Джудит Квинлен со встрепанными волосами и растерянной ухмылкой?.. Наверняка записали бы Джудит ему в любовницы. Как просто испортить себе репутацию…

— Заезжает сюда время от времени, — словно угадав его мысли, заметил Хейзен. — Почти всегда экспромтом. Дом такой большой… — Он сделал паузу. — Она вдова моего близкого друга. Умер всего в сорок семь. Ушел, как… — Он прищелкнул пальцами. — Играл в гольф. Сердечный приступ.

— Похоже, она стойко перенесла эту потерю, — заметил Стрэнд. Хейзен, сощурившись, взглянул на него.

— Она поступает достаточно мудро. Все время занята, все время при деле. Является совладелицей художественной галереи. Они сотрудничают с какой-то галереей во Франции — прекрасный предлог съездить в Европу несколько раз в году. Иногда болтает глупости. Но, уверяю, Линда совсем не глупа, — сдержанно добавил он. — Целиком посвящает себя благотворительности.

— Хотелось бы надеяться, что, когда я умру, моя жена тоже смогла бы целиком посвятить себя благотворительности.

— Он работал на Уолл-стрит. Очень проницательный был делец, — продолжал Хейзен, игнорируя его ремарку, которая вдруг показалась самому Стрэнду грубой до неприличия. — Просто творил чудеса. Вечно перерабатывал. А вы читали, что почтальон в среднем живет гораздо дольше управляющего крупной корпорацией?..

— Да, постоянно на ногах. — Стрэнд от души желал, чтобы хоть кто-нибудь зашел в гостиную, поскольку беседа приобретала все более странный характер.

— Кстати, можете снять галстук, — не унимался Хейзен. — Наверняка все остальные явятся без галстуков. Нравы в Ист-Хэмптоне становятся все более пролетарскими. Совсем не то, что в старые добрые времена. Мой отец почти каждый день требовал, чтобы мы переодевались к обеду. А сейчас и так сойдет. Прозрачные платья, джинсы, дурацкие красные штаны вроде тех, что сейчас на мне…

Стрэнд развязал галстук и сунул в карман. Шея у него была страшно тонкая, почти невозможно было подобрать рубашку, чтобы она не торчала из воротника. Хейзен окинул его любопытным взглядом.

— Я заметил, аппетит у вас хороший…

— Ем как лошадь, — пошутил Стрэнд.

— И ничуть не прибавляете в весе.

— И все равно тощий.

— Я бы на вашем месте не жаловался. Если бы я ел, как вы, меня возили бы на тележке. — Он сделал очередной глоток виски. — Вообще все члены вашей семьи вроде бы не склонны к полноте.

— Это не так. Элеонор, стоит ей прибавить каких-нибудь несколько унций, тут же садится на жесточайшую диету.

— Смешно! — фыркнул Хейзен. — В ее-то возрасте, с ее фигурой!..

В дверь позвонили.

— А вот и гости, — сказал Хейзен. — Надеюсь, вам не будет с ними скучно.

За обедом Хейзен сидел во главе стола. По правую руку от него разместилась Лесли с высоко зачесанными наверх волосами, по левую — Кэролайн. Рядом с Кэролайн сидел один из тех молодых людей, с которыми она познакомилась на теннисном корте три недели назад. Стрэнд усмехнулся, заметив, что приглашен был не тот смазливый юноша по имени Бред или Чед, о котором предупреждал Хейзен. По другую руку от него сидела дама по фамилии Колдвелл, владелица одного из домов в дюнах; она пришла вместе с мужем и дочерью. Дочь сидела рядом с Джимми, и на вид ей было столько же, сколько и ему, хотя Стрэнд всегда затруднялся при определении возраста девушек. У него в классе были шестнадцатилетние девочки, которые выглядели на все двадцать пять. Дальше разместился крупный жизнерадостный мужчина по фамилии Соломон с длинными прямыми седыми волосами, что делало его похожим на Джорджа Вашингтона. По правую руку от Стрэнда сидела Линда Робертс, которая вопреки собственному обещанию явиться к обеду в «дорожном рубище» успела переодеться в длинное розовато-лиловое платье с оборками и огромным вырезом, откуда торчали довольно костлявые плечи. Миссис Соломон, хорошенькая загорелая женщина с острым личиком и короткой мальчишеской стрижкой, была соседкой Стрэнда слева. И завершал список мистер Колдвелл, которого представили как доктора Колдвелла, — средних лет мужчина с кислым и таинственным выражением лица, какое бывает у посла или дипломата, которому приказали направить ноту протеста правительству враждебной стороны. Он сидел между миссис Соломон и Лесли.

Конрой, отметил Стрэнд, хоть и являлся обитателем дома, не был включен в список гостей.

Беседа велась самая оживленная, и Стрэнд был рад видеть, что и Лесли, и Кэролайн явно ею наслаждались. И что дочка Колдвеллов, которую специально пригласили для Джимми, с огромным интересом слушала то, что говорил ей его сын. Но сам Стрэнд слышал лишь обрывки разговоров, поскольку прямо в ухо ему пронзительно и неутомимо вещала Линда Робертс.

— Сегодня из меня никудышная компаньонка, — предупредила она, едва все уселись за стол. — Совершенно измотана. Еле живая. — Она только что вернулась из Франции, где, по ее словам, не только занималась делами галереи, но и была приглашена на свадьбу, не явиться на которую было просто невозможно. — Четыреста человек гостей!.. — воскликнула она. — Еще, слава Богу, не было дождя, иначе бы прием в саду превратился в великий потоп. Вообще мне страшно не везет со свадьбами под открытым небом. Только в этом месяце пришлось побывать на нескольких, и всякий раз, представляете, шел проливной дождь. И знаете, я еще раньше заметила одну закономерность: стоит свадьбе пройти под дождем, когда все гости толпятся под навесом, — через год или два жди развода. Рассел рассказывал мне о вас, о вашей чудесной семье и о том, сколько вы для него сделали. Вы должны гордиться своей дочерью! Если бы на ее месте оказалась я, то просто закричала бы и упала замертво. Не знаю, куда катится наш старый добрый Нью-Йорк!.. Никто уже не осмеливается носить настоящие драгоценности, представляете?.. Все лежит в сейфах, в банках. Люди страхуются… — Она перевела дух, пожав костлявыми плечами. — Рассел сказал, вы преподаете историю. Как это, должно быть, увлекательно! Это был один из моих любимых предметов в Мичиганском университете. Но я больше не читаю газет. Так, только светскую хронику и еще кинообозрение… все остальное выглядит настолько пессимистично!.. Простите меня, я так устала. Еле говорю. Эти аэропорты — сущий ад! А самый скверный из них — Фьюмичино. Я едва не раздумала лететь в Рим из-за этого… Вообще сегодня все только и делают, что путешествуют. Знаете, в первом классе попадаются такие странные люди! Мой муж едва не купил личный самолет производства «Лир джет»,[145] но тут как раз умер. Мне всегда нравилось летать в Ниццу. Аэропорт там тянется вдоль берега моря, и сразу вспоминаешь старые добрые времена, когда можно было приплыть в Европу на одном из шикарных лайнеров, где все внутри обито плюшем. И где ровно в одиннадцать утра красивые стюарды разносят по палубе горячий бульон. И предлагают его пассажирам, отдыхающим в шезлонгах. А теперь даже этих прелестных итальянских лодок нет. А их совершенно божественные макароны!.. Не хочу показаться вам старомодной ворчуньей, но лично мне кажется, наш прогресс зашел слишком далеко. Они даже Лазурный берег умудрились изгадить, а это, я вам доложу, не Майами-Бич! Но я прямо из аэропорта ринулась в свое маленькое, уютное гнездышко. Оно находится в горах, прямо над Мужен. И после этого оттуда ни ногой, ну разве что гуляла иногда по саду. Вы ведь знаете Мужен, мистер Стрэнд?

— Просто Аллен, — галантно поправил ее Стрэнд, удивляясь, как это миссис Робертс может столько болтать, когда, по ее собственным уверениям, просто умирает от усталости.

— Аллен, — повторила она, получив новый импульс. — Так звали одного моего обожателя. Прелестный молодой человек. Божественно красив! Люди вечно спрашивали его, не желает ли он сниматься в кино. Но он был человек серьезный. Всерьез занимался лошадьми. Совершенно сходил с ума, когда я вышла замуж за моего мужа. И сам в отместку тут же женился на женщине, четырежды разведенной!.. Чудовищные алименты и тому подобное. Как-то раз приехал с женой навестить нас. И проторчал целых три дня, и мы уже не знали, куда от них деваться, и начали паковать чемоданы, притворяясь, что едем в Мужен, лишь бы они убрались из дома. А уж эта его жена, вульгарная маленькая дешевка! Загорала с голой грудью, представляете? Должно быть, страшно гордится ею, этой своей грудью, я имею в виду, А начинала с того, что заводила на матчах болельщиков в Техасском университете. Первый ее муж был футболистом и страшно ее избивал. И знаете, в глубине души я не могу винить его за это. Вы и ваша прелестная жена — о Боже, она совершенно ослепительна! — обязательно должны приехать ко мне в Мужен. Вы часто бываете во Франции?

— Нет, — ответил Стрэнд, пытаясь сосредоточиться на аппетитном куске баранины, лежавшем у него на тарелке. — Не часто.

— О, вам очень понравится Мужен! Божественное место, затерянное высоко в горах. Муж купил мне это имение в качестве свадебного подарка. О, он был так внимателен ко мне… Заключал сделки на международном уровне. Компании по всему миру. Во множестве стран. Вы только назовите ее… страну, я имею в виду, а там у него обязательно есть компания. Ну и конечно, поэтому он очень часто и надолго уезжал.

Вполне можно понять, почему он часто и надолго уезжал, рассерженно подумал Стрэнд.

— Что отчасти сослужило мне добрую службу, — продолжала тем временем Линда Робертс. — Когда человек проводит много времени в одиночестве, он начинает искать себе занятие. Другие женщины в этой ситуации заводят любовников. — Ее смех прозвучал несколько истерически. — И мой муж не был обходительным мужчиной, о, совсем нет! Благотворительность заполняет огромную брешь в моей жизни, мистер Стрэнд. То есть, я хотела сказать, Аллен. Я просто не смею монополизировать вас более. Нелли Соломон прямо-таки умирает — до чего ей хочется поговорить с вами, вы уж поверьте, я все вижу. А я сама буду сидеть и молчать. Как рыба. Впаду в ступор.

Миссис Соломон сидела по левую руку от Стрэнда, и он с надеждой обернулся к ней. Во время нескончаемого монолога Линды Робертс Лесли поглядывала на него через стол с сострадательной и ироничной улыбкой.

Миссис Соломон ела с большим аппетитом, молча, не поднимая глаз. Доктор Колдвелл, сидевший слева от нее, тихо и доверительно беседовал о чем-то с Лесли — как не преминул отметить Стрэнд, на протяжении почти всего обеда. Позднее Лесли рассказала мужу, что Колдвелл переехал в Хэмптон и занялся здесь медицинской практикой. По его словам, причина крылась в том, что в городе, когда он выезжал на вызовы, было слишком трудно найти место для парковки. Оказалось, что Колдвелл также всерьез интересовался музыкой, и позже Лесли уверяла, что знает он ее очень хорошо и никаких глупостей на эту тему не говорил. На ее взгляд, он вовсе не был похож на дипломата. Скорее на врача, пациенты которого часто умирают.

— Вы приезжаете сюда на лето? — спросил Стрэнд миссис Соломон, — просто потому, что надо было с чего-то начать.

— Да, снимаем жилье, — ответила миссис Соломон. — Вот уже второй год. — Говорила она с мягким южным акцентом. Наверное, родом из Алабамы, решил Стрэнд. — Херб подумывает купить тут дом.

— Да, места здесь чудесные, — заметил Стрэнд.

— Если вы не играете в гольф, — многозначительно добавила миссис Соломон.

— Что? — не понял Стрэнд.

— Если ваша фамилия Соломон, — сказала она, — то эти элитные клубы — они, знаете ли, становятся слишком уж элитными. Если вы, конечно, понимаете, о чем я.

— Понимаю… — недоуменно протянул Стрэнд.

— Но вообще все не так плохо, — весело заметила миссис Соломон и улыбнулась. У нее были ровные и мелкие беленькие зубки, и улыбка смягчала лицо. — Погромов здесь до сих пор не замечала. Думаю, мы все-таки купим тут дом. Только в клубе таким вещам придают значение… В любом другом месте вы хоть зулусом можете быть и вас все равно будут приглашать на вечеринки. Лично я считаю, что лет через пятьдесят или этот клуб сожгут, или все перемрут, или же его владелец обзаведется невесткой-еврейкой. — Тут она как-то странно посмотрела на собеседника. — Вы ведь еврей, да?

— Нет. — Ему довольно часто задавали этот вопрос, и почти всегда евреи. Наверное, из-за длинного крючковатого носа.

— Простите, — сказала миссис Соломон. — Я тоже нет. Ни Фергюсон. Нелли Фергюсон. Не знаю, с чего это мне в голову взбрело, что вы еврей.

— Я тоже.

Оба улыбнулись.

— Лет через пятьдесят, думаю, это уже не будет иметь ни малейшего значения. Пятьдесят лет назад они бы и ирландца в этот клуб не пустили. Вот почему многие богатые ирландцы обосновались в Саутгемптоне. Ведь пятьдесят лет — это не так и много. Можно потерпеть, если так уж хочется сыграть в гольф.

Стрэнд решил, что она очень мила. Если уж Хейзену приписывают любовницу, то Нелли Соломон подходит ему куда больше, чем Линда Робертс.

— Вообще-то, — продолжала миссис Соломон, — мне здесь нравится. Пляж просто великолепен, Рассел разрешает пользоваться своим кортом когда угодно и сколько угодно. Собираюсь сыграть с вашей дочерью завтра. Слышала о ней самые лестные отзывы. Да и от Нью-Йорка недалеко, и Херб может сорваться туда в любой момент, как только его вызовут. А знаете, ему нравится быть евреем. Да и в его бизнесе это помогает.

— А чем он занимается?

— Разве Рассел не говорил вам?

— Нет. Он просто сказал, что за обедом будут очень симпатичные люди.

— Он настаивал, чтобы мы пришли. Сказал, что обязательно хочет познакомить нас с вами. Из-за этого мы отменили другую встречу.

— И я очень этому рад.

— Вы необыкновенно любезны. Рассел говорил. — Нелли снова улыбнулась. — Мой муж нанимает оркестры, организует концерты. Рок, кантри, джаз, спиричуэлс, шмальц, все что угодно, на все вкусы. Видели бы вы людей, которые постоянно толпятся у нас в доме!

— Ясно, — сказал Стрэнд. И покачал головой. Старина Хейзен, вечно старается для других. Ведь неспроста он попросил Джимми захватить гитару. Но если следовать этой логике, то зачем он пригласил доктора Колдвелла? Наверняка ему показалось, что кто-то из членов семьи выглядит болезненно, страдает анемией или неким ужасным заболеванием. И он позвал Колдвелла, чтобы тот поставил диагноз.

— Так я и повстречалась с Гербертом, — продолжила миссис Соломон. — Я ведь была певицей.

— И как он это воспринял?

Она пожала плечами.

— Вывел меня из заблуждения. Когда речь идет о таланте, Херба не проведешь. «Бедняжка, — сказал он, послушав меня. — Мне вас так жаль, что я даже готов на вас жениться». — Нелли усмехнулась и посмотрела через стол на мужа. В глазах ее светилась любовь. Затем она снова с упоением вернулась к еде. — Я так люблю, когда нас приглашают к Хейзенам! Вечеринки, которые устраивает Рассел, — они такие неист-хэмптоновские… Он собирает у себя разных чудаков, типа Херба и меня.

— И нас, — вставил Стрэнд.

Миссис Соломон заговорщицки улыбнулась ему:

— Я бы так не сказала.

Стрэнду нравилась эта хорошенькая и прямодушная молодая женщина. Правда, если она всегда ест так, как сегодня, то через несколько лет ее фигурка будет выглядеть уже не столь соблазнительно.

— Да, он очень внимательный и любезный хозяин, — заметил Стрэнд.

— Замечательный, — согласилась она с набитым ртом, и вышло «зачичательный». — А в Нью-Йорке вы у него бывали?

— Нет.

— Это просто ни с чем не сравнимо, — с энтузиазмом сообщила миссис Соломон. — Пиры, которые он закатывает там!.. А сам сидит, смотрит и при этом почти ничего не ест… Вы заметили, что он почти ничего не ест?

— Да.

— И еще Херб говорит, что, если б у него был такой винный подвал, как у Рассела, он бы до конца дней своих ходил постоянно пьяный.

— Как там у вас, на вашем конце стола, все в порядке? — спросил Хейзен миссис Соломон.

— Все замечательно, — отозвалась молодая женщина. — Сидим и хвалим вас на все лады.

— Продолжайте в том же духе. — И Хейзен приподнял свой бокал, приветствуя гостью. Затем снова повернулся к Лесли и продолжил с ней беседу.

— Эта мелкая зеленая фасоль… это нечто, — деликатно, но целеустремленно пережевывая, прокомментировала миссис Соломон.

— Флажколет, так она называется, — сказала миссис Робертс Стрэнду. Вопреки обещаниям в ступор она не впала. — Во Франции, — добавила она, — ее принято подавать с gigot.[146]

— Благодарю, Линда, — кивнула миссис Соломон. — У нас в Алабаме обычно подают ямс с нашим жиго. — И она слегка подтолкнула Стрэнда под столом ногой.

Он едва сдержался, чтобы не улыбнуться во весь рот.

И вот после обеда Стрэнд курил уже вторую сигару. Он не преминул заметить, что Джимми не взял ни одной, когда мистер Кетли обносил всех коробкой. Гости вышли на террасу, полюбоваться океаном под луной. Лесли подошла к мужу и обняла его за талию.

— Как тебе вечеринка? — спросил он.

— Замечательная, — ответила она. — Теперь ты наверняка не захочешь есть мою стряпню.

— Помещу объявление в «Таймс», что ищу повара для приготовления кордон-блю.

Лесли рассмеялась.

— Рассел — удивительный человек! Похоже, он знает абсолютно все на свете. И в политике разбирается, и в искусстве, и в экономике. Рядом с ним я чувствую себя совершенно серой и необразованной. И потом, где он только не бывал!..

— Ну, и мы с тобой тоже много где бывали, — заметил Стрэнд. — В Музее современного искусства, Чайнатауне, Бронксе…

— Да будет тебе, Аллен, — тихо сказала Лесли. — Я ведь не жалуюсь. Но если серьезно, то да, я действительно считаю, что нам не мешало бы куда-нибудь съездить. Можно сэкономить на каких-то других вещах и…

— На чем, к примеру?

— Ну… просто на других вещах, — неопределенно ответила Лесли. — Рассел считает, что я должна больше заниматься живописью. Просто поразительно!.. Он был у нас всего два раза, причем первый раз не считается, и запомнил во всех деталях две мои работы, что висят в гостиной. Назвал их смелыми и оригинальными. Представляешь?.. Это мои-то жалкие поделки, картинки, которые я писала, когда чувствовала себя одинокой. В ответ он сказал, что я должна почаще организовывать себе одиночество. Как ты думаешь, он сказал это просто из вежливости, для того чтобы польстить мне?

— Нет, — ответил Стрэнд. — Он не из тех, кто льстит. А ведь и я всегда говорил, что мне нравятся твои картины.

— Ну, это совсем другое дело… Ты мой муж, чего тебе еще говорить, бедняжка? Скажи, а как я сегодня выгляжу? — В голосе Лесли звучала искренняя озабоченность.

— Одна дама, моя соседка за столом, сказала, что ты выглядишь потрясающе.

— В каком смысле потрясающе? Потрясающе здорово или, наоборот, потрясающе ужасно?

— Потрясающе здорово.

— Что за милые люди! — воскликнула Лесли. — А ты заметил, что Джимми и Кэролайн вели себя сегодня очень прилично?

— Это тебя удивляет?

Лесли сжала его руку.

— Нет, — ответила она. — И после паузы добавила: — Знаешь, я уже нагляделась на эту луну. И немножко замерзла. Давай вернемся в дом.

Остальные последовали за ними. Хейзен спросил Джимми, не сыграет ли он что-нибудь для гостей. Джимми вопросительно взглянул на родителей. Стрэнд промолчал, но Лесли твердо сказала:

— Непременно сыграй, Джимми. — Паренек отправился наверх за гитарой. Кэролайн скроила еле заметную гримаску, и Лесли тут же одернула ее: — Веди себя прилично, юная леди.

Стрэнд решил не говорить Лесли о Герберте Соломоне и его связях в музыкальном мире. Если бы жена поняла, что Джимми предстоит нечто вроде экзамена, она бы только разнервничалась. Сам Джимми, похоже, ничуть не волновался. Он принес гитару, уселся и взял несколько аккордов — для разогрева. А потом запел, аккомпанируя себе, в тихой, скорее разговорной манере песню, которую Стрэнд слышал по радио. На неискушенный слух Стрэнда, пел его сын ничуть не хуже и не лучше исполнителей, чьи записи, как ему говорили, занимали ведущие места в хит-парадах. Соломон, похоже, слушал с интересом, а потом начал предлагать Джимми спеть ту или иную песню. Стрэнд заметил, что всякий раз Соломон выбирал вещь, отличную по стилю от предыдущей. Таким образом, он, видимо, давал Джимми шанс показать весь диапазон своих возможностей, а также знание мелодий, которые были популярны последние лет пять.

— Очень недурно, — заметил эксперт, когда в воздухе растаяла последняя протяжная нота. И миссис Соломон зааплодировала, а миссис Робертс крикнула:

— Браво!

Лесли, страшно довольная, улыбалась; даже на Кэролайн, похоже, выступление брата произвело впечатление.

Вскоре после этого гости начали расходиться. Джимми, не расставаясь с гитарой, повез дочку Колдвеллов в бар в Бриджгемптоне; Кэролайн отправилась спать, предварительно договорившись сыграть завтра спозаранку несколько партий в теннис с молодым человеком, который был ее соседом по столу.

Уже перед самым уходом Герберт Соломон, собравшийся домой вместе с супругой и Колдвеллами, подошел к Стрэнду и спросил:

— Похоже, мальчик очень серьезно относится к своим занятиям музыкой?

— Похоже, что так.

Соломон кивнул.

— У Рассела есть мой рабочий номер. Скажите Джимми, пусть позвонит мне на следующей неделе. Если, конечно, захочет.

— Вы очень добры, — ответил Стрэнд.

Соломон пожал плечами.

— Это может кончиться и ничем. На белом свете тысячи ребят с гитарами и хорошим слухом. И все равно скажите: пусть позвонит.

Миссис Робертс выразила желание распить с Хейзеном наедине рюмочку перед сном, и Стрэнд тактично удалился. Последовал за женой наверх, в спальню.

— А зачем это мистер Соломон сказал, чтобы Джимми ему позвонил? — спросила Лесли, едва Стрэнд затворил за собой дверь.

— Он в музыкальном бизнесе, — объяснил Стрэнд. И рассказал жене все, что поведала ему миссис Соломон о своем муже.

— Значит, Рассел специально пригласил его сегодня? Чтобы он послушал Джимми, да? Как любезно с его стороны!

— Да, очень.

— А как тебе кажется, он и миссис Робертс… — Она не закончила фразы, и Стрэнд усмехнулся. — Ну, ты понимаешь, о чем я.

— Да.

— Ну и?..

— Точно не скажу, но мне кажется, что нет, — ответил Стрэнд. — Уж слишком много она болтает. Таким женщинам обычно не до любви. Просто времени не остается.

Лесли рассмеялась.

— Ты, наверное, хочешь сказать — она не в твоем вкусе?

— Нет. Но одна дама очень даже в моем.

— А, знаю!.. Маленькая хорошенькая миссис Соломон. У меня сложилось впечатление, что вы с ней поладили, верно?

— Можно сказать и так, — ответил Стрэнд. — Но это совсем не то, что ты думаешь.

— Верный, преданный муж… — пробормотала Лесли и поцеловала его. — Еще секунда — и я в постельке!..

Разбудил Стрэнда стон. Лесли крепко спала в его объятиях. Этой ночью они занимались любовью долго и не спеша, и стоны удовлетворения и сладострастия поднимались, казалось, из самых потаенных глубин его существа. В комнате было темно, и как раз перед тем, как он проснулся, стоны вплелись в его сон вместе с ровным рокотом прибоя. Он осторожно вытащил руку из-под головы жены и поднялся с постели. Звуки доносились из соседней комнаты, где спала Кэролайн. Стрэнд накинул халат и вышел в коридор, где горела лампа. Босиком, совершенно бесшумно приблизился к двери в спальню дочери. Теперь стоны были слышны совершенно отчетливо. Комнаты Хейзена и миссис Робертс находились в другом крыле здания, и Стрэнд был рад тому обстоятельству, что стоны дочери никак не могут их потревожить. Он тихонько приотворил дверь. В луче света, падавшем из коридора, он увидел, как дочь мечется по постели, закрыв лицо руками, — точно отбивается от кого-то. Он быстро подошел к кровати и обнял девочку.

— Ну, тихо, тихо, — нелепо прошептал он. — Все хорошо. Ты в полном порядке, и ничего страшного не происходит.

Кэролайн открыла глаза. Лицо ее искажал страх.

— О, папа!.. — Она приникла к нему.

— Тебе просто приснился плохой сон, — сказал он. — Я здесь, с тобой.

— Ах, папа!.. — Кэролайн заплакала. — Они шли на меня, размахивая ножами… Шли и смеялись. И я ничего не могла поделать… Я старалась, пыталась…

— Ш-ш… моя девочка, ну, тихо, тихо…

— Я так испугалась. — Она еще крепче прижалась к нему.

— Тебе нечего бояться. Всем людям снятся иногда страшные и глупые сны…

— Не уходи. Пожалуйста, прошу тебя, только не уходи!

— Не уйду. А ты закрывай глазки и спи.

— Не знаю, что бы я делала, если б ты не пришел. — Вдруг она тихонько рассмеялась. — А знаешь, подбородок у тебя жутко колючий!..

— Извини.

— Все равно, мне нравится, — сонно пробормотала девочка. И через секунду уже спала.

Стрэнд еще долго сидел, держа ее в объятиях. Когда наконец убедился, что дочь крепко спит, бережно опустил ее на постель, укутал одеялом и вышел из комнаты, притворив за собой дверь. И тут вдруг услышал на лестнице шаги. Джимми с гитарой в руках поднимался на второй этаж.

— Привет, папашка, — сказал он. — Чего это ты шастаешь по дому в такой поздний час?

— А сколько сейчас?

— Начало четвертого, — ответил Джимми. — Роскошная выдалась ночь. Что-то случилось?

— Да нет. Просто Кэролайн приснился кошмар.

— Моя музыка… — усмехнулся Джимми. — Вот уж не думал не гадал, что она так на Кэролайн подействует!.. Как сестренка сейчас — в порядке?

— Да, все прекрасно.

— Бедняжка, — сказал Джимми. — Что ж, спокойной ночи. И приятных тебе снов.

Но Стрэнд в ту ночь еще долго не мог уснуть. Зловеще ревел океанский прибой, дыхание Лесли казалось таким неровным и слабым. И еще — до боли милым его сердцу в этой тихой темной комнате, где они совсем недавно занимались любовью. Но сама она, эта комната, уже не защищала от вторжения извне.

Стрэнд проснулся поздно, разбитый и усталый, и обнаружил, что он в комнате один.

Спустился в гостиную. Мистер Кетли доложил ему, что все с утра ушли на теннисный корт. Есть не хотелось, и он ограничился чашкой кофе. День снова выдался жаркий и душный, и он решил воспользоваться отсутствием обитателей и гостей дома и искупаться в океане в надежде, что это хоть немного взбодрит его.

Когда он спустился вниз в плавках и халате, ни на террасе, ни на пляже не было видно ни души. Океан был довольно спокойным, лишь ярдах в десяти от берега плясали и разбивались о мель мелкие волны. Стрэнд скинул халат и зашагал по белому мелкому песку к воде. Вошел в нее и двинулся к тому месту, где разбивались волны. Вода оказалась холодной и доходила примерно до пояса. Теперь он уже окончательно проснулся и, с наслаждением вдыхая свежий солоноватый воздух, стоял и позволял прибою массировать ноги. Потом поплавал немного, подумывая о том, что неплохо бы записаться в бассейн и ходить туда, по крайней мере раза три в неделю. Это только на пользу пойдет.

Когда руки начали уставать, Стрэнд стал ногами на твердое гладкое дно и пошел. Но вдруг обнаружил, что ни на дюйм не приближается к берегу. Его сносило течением, даже просто удержаться на ногах было трудно. Затем вдруг дно вырвалось из-под ног, течение подхватило пловца и медленно и неумолимо начало выносить в открытое море. Он пытался подавить охватившую его панику и сильно заколотил руками по воде, стараясь побороть поток. Никогда в жизни он так не уставал и уже начал глотать воду. Кричать не было смысла — на пляже все равно ни души. Стрэнд посмотрел на большой дом. Он казался таким близким, но признаков жизни там не наблюдалось.

Вдруг на террасу с газетой в руках вышел Конрой. Уселся в шезлонг, развернул газету и начал читать, не поднимая головы и не глядя ни на пляж, ни на море.

— Конрой! — еле удалось выдавить Стрэнду. — Конрой! — Он увидел, как тот завертел головой, явно не понимая, откуда доносится зов. Затем он все-таки заметил Стрэнда. Тот размахивал руками, не в силах больше кричать, и старался держать голову над водой.

Конрой обернулся и махнул кому-то, находившемуся в доме, затем отшвырнул газету и бросился бежать по песку, срывая на ходу одежду. Нырнул в воду и быстро поплыл к Стрэнду. А подплыв, сказал:

— Не волнуйтесь, мистер Стрэнд. — Голос его звучал ровно и абсолютно спокойно. — Перевернитесь на спину и постарайтесь удержаться на воде. Я вам помогу. — Его длинные прямые волосы липли ко лбу, руки были тонкими и белыми.

Стрэнд покорно перевернулся на спину. Сквозь пенную пелену слабо просвечивало солнце. Он чувствовал руку Конроя у себя под подбородком, тот поддерживал его. Греб Конрой свободной рукой, медленно-медленно. И не к берегу, а старался держаться параллельно ему. Их выносило все дальше в море. Стрэнд судорожно хватал воздух раскрытым ртом, заглатывая вместе с ним и воду.

Он приподнял голову и мельком успел заметить, что по берегу к воде бежит кто-то и держит в руке какой-то предмет. Через мгновение он понял, что это Линда Робертс и что несет она свернутый кольцом канат. Затем увидел, как женщина вбежала в волны, и потерял ее из виду.

Вдруг течение отпустило. Конрой облегченно вздохнул.

— О'кей, — проговорил он, — ну вот, мы вроде и выбрались. Держитесь спокойно, все будет хорошо. — И начал медленно подталкивать Стрэнда к берегу, со всхлипом выдыхая при каждом гребке. «Мы не сможем добраться, — подумал Стрэнд, — нам никогда не одолеть такого расстояния, скоро оба пойдем ко дну». Он хотел сказать это Конрою, но выяснилось, что говорить он просто не в силах. Что-то со всплеском упало в воду поблизости, и Конрой протянул руку. Это оказался канат, который швырнула им стоявшая по пояс в воде миссис Робертс. Стрэнду казалось, что он пробыл в море долгие часы и что берег ни чуточки не приблизился. Но по крайней мере и не удалился.

— У нас все получится, — сказал Конрой, крепко ухватившись за веревку. В руке, которой он поддерживал Стрэнда, казалось, появились новые силы. Миссис Робертс начала медленно тянуть канат к себе. Фут за футом, дюйм за дюймом они приближались к тому месту, где она стояла. Наконец поравнялись с ней, и вместе с Конроем они ухватили Стрэнда за руки и рывком подтащили к берегу. Он почувствовал, что лежит на твердом песке, и попытался улыбнуться миссис Робертс, чье промокшее платье плотно липло к костлявому телу. Но мышцы лица словно парализовало, улыбка никак не получалась.

Конрой рухнул на песок рядом с ним. Грудь его часто вздымалась, глаза были закрыты.

— Вы попали в морской гнойничок, — сказала миссис Робертс, откидывая падающие на глаза мокрые пряди волос. Голос ее звучал как-то странно, словно она говорила откуда-то издалека по телефону и слышимость была страшно плохая. — Это такие маленькие водоворотики, одна из местных достопримечательностей.

Стрэнд потерял сознание. А очнувшись, увидел над собой лицо. Чьи-то губы прижимались к его губам, вдувая в рот теплый воздух. Поцелуй жизни… Это выражение выплыло откуда-то из подсознания. Миссис Робертс поднялась с колен и выпрямилась. Казалось, она плавает где-то над ним, между небом и землей, в красном тумане.

Теперь и Конрой тоже плавал над ним, и тоже в дымном красноватом ореоле.

— Он жив. — Голос Конроя тоже показался Стрэнду отдаленным, словно доносился из телефонной трубки.

Чудовищная боль — такой боли он никогда еще не испытывал в жизни — разрывала грудь и плечи. Стало нечем дышать.

— Конрой… — слабым голосом произнес он, — мне страшно больно. Вот здесь… — Каким-то чудом ему удалось дотянуться до груди и показать. — Боюсь, я…

Полчаса спустя он уже находился в палате интенсивной терапии в госпитале Саутгемптона, и доктор Колдвелл, склонившийся над ним, сказал кому-то, кого Стрэнд не видел:

— Сердце…

«Мужчина вашего возраста», как заметил тогда доктор Принз.

После этого он долго ничего не слышал и не помнил.

Глава 8

Голоса становились все отчетливее, громче. Иногда она говорит глупости, но, уверяю, она совсем не глупа, нет. Поцелуй жизни… Он начал узнавать лица. Он узнал себя. Мир стал ближе.

В больнице он пробыл две недели. Доктор Колдвелл оказался на высоте. Доктор Принз прилетал из Нью-Йорка и смотрел мрачно. Светило в области кардиологии, специально вызванный Хейзеном и доставленный из города на вертолете, напротив, так и излучал оптимизм. Врачи делали анализы, сверяли кардиограммы и шептались в коридоре. Конрой, бледнолицый навигатор океанских глубин, помогал решать транспортные проблемы. Элеонор отложила поездку в Грецию и жила в доме у Хейзена вместе с Джимми. Когда худшее уже было позади, Лесли начала мотаться из Нью-Йорка и обратно: она продолжала давать уроки и присматривала за Кэролайн, которая сдавала выпускные экзамены.

Боль прекратилась, но Стрэнд по-прежнему испытывал страшную слабость — даже руку приподнять не было сил. И вот наконец Хейзен перевез его в свой большой дом на берегу океана.

Врачи в один голос твердили, что ему необходим отдых, продолжительный отдых. Стрэнд позволял обращаться с собой, как с младенцем. О будущем не думал, покорно воспринимал все, что ему говорили, ел то, что давали, в том числе поглощал и несметное количество лекарств. И лежал в специальной кровати в просторной спальне на втором этаже, где из окна открывался вид на океан, а на противоположной стене висел Ренуар. Его переполняла благодарность ко всем, но говорить было утомительно, и по большей части он молчал.

Стрэнд вполне может прожить и до ста лет — так, во всяком случае, утверждали врачи. Ему всегда казалось, что он умеет о себе позаботиться. Но никто никогда не рассказывал ему ни о морских водоворотах, ни о коварной мощи океана. На тумбочке возле постели лежало письмо от Джудит Квинлен. Он так и не распечатал конверта. Его занимала лишь одна мысль: успел ли он поблагодарить Конроя и Линду Робертс за спасение жизни. Ничего, время еще есть, он сделает это, когда вернутся силы. Он не привык болеть, но теперь находил в этом состоянии даже некое сладостное удовлетворение. Временно его тело как бы не принадлежало ему, он ни за что не отвечал.

Люди все время разговаривали с ним — Лесли, врачи, Элеонор, Джимми, Кэролайн, Хейзен, мистер и миссис Кетли. Но уже через секунду после того, как собеседник замолкал, он не помнил, что именно ему говорили. Лишь благостно улыбался всем, убежденный, что эта улыбка может их успокоить. Его ничто не интересовало: ни чтение, ни события в стране, ни чужие проблемы, ни погода. Кто-то сказал, что такого чудесного лета не было уже давно, но он никак не мог вспомнить, кто именно это говорил. А климат в его большой роскошной комнате всегда был один и тот же.

Директор школы приезжал навестить его.

— Я убежден, вы скоро поправитесь, — сказал директор. — Просто вам нужно время. И когда поймете, что можете вернуться, просто позвоните мне. Ваше место всегда за вами.

Но Стрэнду даже думать не хотелось о каких-то там звонках, и о школе он ни чуточки не волновался.

Днем в комнате всегда стояли цветы, но он не знал, как они называются, и никогда не спрашивал.

Затем в комнате поставили кушетку для Лесли, и его не интересовало, почему они, проспав столько лет в одной постели, должны теперь спать раздельно.

А спал Стрэнд почти все время. Никогда в жизни он так много не спал.

Однажды вечером, почувствовав себя лучше, он сказал Лесли, что каждый человек хотя бы однажды обязательно должен перенести сердечный приступ.

Жена рассмеялась. Она похудела, и на лице ее появились морщинки, которых он не замечал прежде.

Герберт Соломон прислал ему кассетный магнитофон и записи Бетховена, Брамса, Сезара Франка, а также песен в исполнении Джоан Баэз, Боба Дилана, а также некоего певца по имени Коэн. Но Стрэнд никогда не просил включить магнитофон.

Линда Робертс подарила ему большой альбом о странах Средиземноморья с роскошными фотографиями. Но он ни разу не раскрыл его.

Кэролайн сообщила, что сдала все экзамены вполне прилично. Но он далее не стал расспрашивать ее, какие именно были экзамены. А вот о человеке из Траскотта спросил.

— Да вроде бы все в порядке, — без особого энтузиазма в голосе ответила Кэролайн. — Два раза смотрел меня на беговой дорожке и фиксировал время. Обещал, что меня примут. И еще сказал, что должен переговорить с мистером Хейзеном. — Девочка пожала плечами. — Короче, все это не важно.

Он заметил, что и Кэролайн тоже похудела, личико осунулось, и еще ему показалось, что она часто плачет. Ему хотелось утешить дочку, но не было сил. Она сказала, что Александр и миссис Кертис шлют ему привет и наилучшие пожелания. И еще миссис Кертис прислала целую коробку домашнего печенья. Он ответил, чтоб она ела это печенье сама.

Джузеппе Джанелли прислал Стрэнду увеличенный снимок Элеонор. Дочь стояла на дюне в развевающемся на ветру голубом платье, закинув голову к небу, и смеялась, а ее босые ноги тонули в пучках сухой травы. К снимку прилагалась записка, которую Лесли прочитала мужу вслух: «В трудные времена полезно смотреть на что-то красивое. Лекарство для всех сердец». И подписался он весьма оригинально: «Ваш друг, скверный поэт и строитель-подрядчик Джузеппе».

— Он просто чудесный молодой человек, — заметила Лесли, поставив фотографию на бюро, так, чтобы Стрэнд мог видеть ее из постели. — Мы с ним несколько раз подолгу беседовали. Он просто без ума от Элеонор.

Время от времени Стрэнд рассеянно поглядывал на фотографию. Интересно, что же такое сказал тогда Джанелли его дочери, отчего она так радостно смеялась?

Иногда по ночам он слышал, как Лесли тихонько играла на рояле внизу, в гостиной. Он не знал, играла ли она для себя или там были слушатели. Хотел спросить, но, когда она вернулась в спальню, забыл.

Хейзен тоже заходил к нему время от времени, стоял и печально смотрел на него.

— Мне следует впредь помнить, — сказал ему Стрэнд, — что можно навещать только тех людей, которые приглашают в гости сильных пловцов. И еще хорошо бы не забыть поблагодарить Конроя и Линду. Они просто подвиг совершили, вы согласны?

Хейзен не ответил на вопрос. Он лишь сказал:

— Я уже поблагодарил их от вашего имени. Дал Конрою тысячу долларов. Деньги для него все, он копит их по крохам, как какая-нибудь мышь таскает зерно к себе в нору. А Линде подарил золотой браслет. Так, безделушку…

— Теперь, — проговорил Стрэнд, испытывая неловкость от услышанного, — я по крайней мере знаю цену своей жизни. Тысяча долларов и безделушка.

Хейзен с любопытством взглянул на него.

— Все на свете имеет свою цену, — сдержанно заметил адвокат. — Которая, кстати, совсем не всегда тождественна ценности. И я советую вам не думать о затратах. Что влечет за собой другой вопрос. Вы в состоянии говорить?

— Ну, в общем, да, — ответил Стрэнд.

— Известно ли вам, что после первых десяти дней пребывания в больнице все врачи сошлись во мнении, что выкарабкаться вам удалось и что вы вполне способны вести нормальную, спокойную и размеренную жизнь?

— Нет, этого я не знал. Новость хорошая.

— Да, разумеется. Но это значит, что вы должны всерьез задуматься о своей дальнейшей жизни. Если, конечно, принимаете их рекомендации к сведению. — В голосе Хейзена зазвучали укоризненные нотки. — Словом, вы не сможете вернуться на работу в сентябре и продолжать преподавать, будто ничего не случилось.

Стрэнд подавил вздох. Он и прежде знал, что в не столь отдаленном будущем наступит день, когда ему придется столкнуться с этим. Просто привык отмахиваться от неприятной мысли, откладывать ее на потом.

— Не думаю, — продолжил тем временем Хейзен, — что пенсии по нетрудоспособности, которую выплачивают нью-йоркским учителям, будет хватать, особенно сейчас, во время инфляции.

— Разве что на проезд в метро, — слабым голосом заметил Стрэнд.

— Именно. Я не хотел заговаривать об этом до полного вашего выздоровления, но возникли некоторые соображения… — Он вяло взмахнул рукой. — Короче, я взял на себя смелость переговорить о вас с директором одной небольшой школы в Коннектикуте. В Данбери. Это примерно в двух часах езды от Нью-Йорка, к северу от Нью-Хейвена. Мой отец щедро субсидировал эту школу — и при жизни, и в своем завещании. Он был знаком с прежним ее директором еще по колледжу и очень хорошо о нем отзывался. А теперь директором стал сын этого человека, и он крайне благосклонно рассматривает любые мои предложения. Ну и я не преминул сделать одно. Школа небольшая, всего четыреста учеников, все мальчики. Там придерживаются старомодных подходов в обучении и воспитании, что лично я одобряю. Самое подходящее место для вашего дружка Ромеро. Только там вы сможете держать его под контролем.

— Вы никогда ничего не забываете, верно, Рассел? — В голосе Стрэнда звучало неподдельное восхищение.

Хейзен отверг комплимент легким пожатием плеч.

— Классы маленькие, а потому нагрузка у вас будет небольшая, — продолжил он. — Примерно часов двенадцать в неделю, по крайней мере в первый семестр, так обещал мне директор. И в придачу к работе в ваше распоряжение поступит очень уютный домик, что в наши дни ценится не меньше зарплаты. А по сути — значительно больше. Когда я рассказал директору — кстати, фамилия его Бэбкок, отличный парень, уверен, он вам понравится, — так вот, когда я рассказал ему о вашей жене, он сказал, что давно мечтал организовать нечто вроде клуба любителей музыки и что миссис Стрэнд там будет как нельзя более кстати. Ну и потом жить в маленьком, тихом школьном городке куда проще и приятнее, нежели каждый день сражаться за то существование, которое вы вели в Нью-Йорке… Я вас утомил?

— Чуть-чуть, — сознался Стрэнд.

— Проблема в том, что для принятия решения у вас осталось не так уж много времени, — извиняющимся тоном произнес Хейзен. — Занятия начинаются через два месяца, и факультету нужно подтверждение. И еще. На следующей неделе Бэбкок собирается в Монтак навестить друзей. Он заедет сюда переговорить с вами… что избавит вас от утомительной поездки в Коннектикут.

— Все это звучит многообещающе, — устало произнес Стрэнд. — Но разумеется, я прежде должен обсудить с Лесли…

— Я уже рассказал ей, — кивнул Хейзен. — И у меня такое впечатление, что ваша супруга всей душой «за».

— Но мне она пока ничего не говорила. А может, и говорила, просто я не помню, — признался Стрэнд. — У меня вообще в последнее время нелады с памятью.

— Ничего, все наладится, — поспешил успокоить его Хейзен. — К тому же именно она попросила меня предварительно переговорить с вами. Сказала, что ей не хотелось бы оказывать на вас чрезмерное давление.

Стрэнд кивнул:

— С момента выписки из больницы она носится со мной так, словно я сделан из тонкого старинного фарфора.

Хейзен рассмеялся.

— Я заметил, — сказал он. — Но и это пройдет. Все переменится, как только вы окрепнете. Начнете вставать, ходить — и сами удивитесь, насколько все изменилось.

— Нет уж, спасибо. Не хочу больше сюрпризов, — шутливо заметил Стрэнд.

Когда Хейзен наконец ушел, он позволил себе роскошь — не сдерживать больше тяжких вздохов, которые так и рвались из груди, пока этот человек был здесь. Следует всерьез задуматься о том, как сложится его дальнейшая жизнь, — кажется, так выразился только что Хейзен. Среди всего прочего это означало деньги. Вечно эти деньги… Стрэнд понимал, что содержание его здесь и лечение обходится недешево, но впервые за тридцать с лишним лет не спросил, сколько именно это стоит. Но вскоре ему представят счет, и придется платить. Он снова вздохнул.

А потом закрыл глаза и задремал. А проснувшись, лишь смутно и в общих чертах вспомнил, что Хейзен заходил к нему и разговаривал о переходе в другую школу. Но он не помнил ни названия школы, ни того, где она находится, ни имени человека, который должен приехать и с которым придется говорить о зарплате — то есть снова о деньгах. Стрэнд откинулся на подушки и снова задремал.

Наутро доктор Колдвелл разрешил ему спуститься вниз. И хотя Лесли убеждала, что достаточно накинуть халат поверх пижамы, Стрэнд все-таки настоял на своем и оделся.

— Не хочу, чтобы терраса в доме Рассела Хейзена походила на крыльцо в доме для престарелых, — сказал он. И побрился самостоятельно. Впервые со времени несчастного случая — именно так он предпочитал называть про себя то, что произошло, — он увидел собственное отражение. Он был бледен, страшно исхудал, глаза на изможденном лице казались просто громадными и походили на пару вопросительных знаков, выведенных темными чернилами. Пока Стрэнд находился в постели, миссис Кетли брила его через день и он был избавлен от созерцания собственной физиономии в зеркале.

Одеваясь, он двигался медленно и осторожно, словно ощущая хрупкость костей и артерий, заключенных в столь же уязвимую оболочку. Но тем не менее все же двигался. Спускаясь по лестнице, цеплялся за перила. Лесли поддерживала его под руку. А мистер Кетли, пятясь задом, спускался перед ним, точно боялся, что Стрэнд вдруг упадет. Тогда он смог бы его подхватить…

На террасе, залитой теплым солнечным светом, он лег в глубокий шезлонг, откинувшись на подушки. Колени укутали пледом. Стрэнд лежал и радовался солнцу и легкому бризу, дувшему со стороны океана. Все выглядело и казалось на вкус мятно-свежим и новым: и маленькие белые облачка в летнем небе, и цвет океана, и воздух, заполнявший его легкие. «Вы вышли из темного леса, — сказал ему на днях доктор Колдвелл. — И теперь, если будете за собой следить…» А затем объяснил, что это значило — следить за собой: не подниматься по лестнице чаще одного раза в день, правильно питаться, воздерживаться от спиртного, секса и огорчений и, что самое главное, ни в коем случае не возбуждаться. Стрэнд обещал ему заботиться о себе. «Буду весь день лежать на солнышке, загорать, — сказал он доктору Колдвеллу, — и оставаться абсолютно невозмутимым».

Кэролайн сказала ему, что все восхищены его мужеством. Он не спросил, кто именно эти «все», и не считал себя ни мужественным, ни трусливым.

Стрэнд лежал на террасе, Лесли сидела рядом и держала его за руку, и вдруг он осознал, что на протяжении последних нескольких недель интересовался исключительно собой.

— Расскажи мне все, — обратился он к ней. — Все и обо всех. — Он словно вернулся из дальнего и долгого путешествия в некое место, отрезанное от всего мира. Из Долины Теней… С которой нельзя было связаться ни по телефону, ни через спутник, куда не долетали человеческие голоса. — Сначала о себе. Что с твоими уроками?

— Я их не отменяла, — уклончиво ответила Лесли.

— Как тебе удалось?

— Просто перенесла, — сказала она. — Летом это проще. Ведь многие уезжают из города.

Он кивнул.

— А что дома?

— Все по-прежнему, все нормально, — ответила Лесли. — Миссис Кертис заходит три раза в неделю пылесосить квартиру.

— Как Кэролайн?

Лесли замялась.

— Вчера узнала, что ее приняли в тот аризонский колледж. Но сказала, что не поедет, если ты будешь против.

— Я не против, — сказал Стрэнд.

— Перестала играть в теннис. Подарила ракетку и костюм какой-то подружке.

— Но почему?

— Сказала, что устала от этой игры. — Лесли помрачнела и отвернулась от Стрэнда. — У меня такое впечатление, будто она, как язычница, хочет умилостивить неких богов. — Голос ее звучал ровно и устало. — Отказаться от того, что любит, в обмен на нечто более дорогое… Хочешь, чтобы я продолжила?

— Нет.

Какое-то время они сидели молча, Стрэнд держал Лесли за руку. В каждом возрасте — свои ценности и свои жертвы, подумал он. Интересно, если бы он умер, потребовала бы дочь вернуть ей симпатичные белые шортики, хлопковые майки и ракетку, разочаровавшись в могуществе, да и самом существовании богов, или нет?.. Какие предрассудки подвигли ее на столь трогательный и смешной, совершенно детский поступок?

— Ну а Джимми? — спросил он. Если и сын отказался от самого дорогого — своей гитары, — интересно, что перевесит на чаше весов у этих богов: гитара или ракетка?..

— Он в Нью-Йорке, — ответила Лесли. — У него назначена встреча с Гербертом Соломоном. Хочешь — верь, хочешь — нет, но наш Джимми оказался застенчив до невозможности. Не смог сам позвонить Соломону, и Рассел договорился об этой встрече за него.

— Возможно, нам следует назначить Рассела управделами нашей семьи… — заметил Стрэнд. — Просто удивительно, как это мы обходились без него все эти годы.

— Рада видеть, что тебе лучше, — сказала Лесли. — Вернулось столь свойственное тебе чувство черной неблагодарности.

— Я благодарен ему. Более чем, — произнес Стрэнд и умолк. А после паузы добавил: — Во всяком случае, мне так кажется. И ты должна поблагодарить его от моего имени и от имени всей нашей семьи. Потому что он всякий раз прерывает меня, когда ему кажется, что я собираюсь заговорить об этом.

— Знаю, — кивнула Лесли. — Он тебе просто не позволяет. Я и сама пыталась пару раз. И он тоже оборвал меня, причем довольно резко. Не знаю отчего. То ли смутился, то ли рассердился.

— А он говорил тебе, что подарил Конрою тысячу долларов, а Линде Робертс — золотой браслет? За то, что вытащили меня?

— Нет, не говорил, — ответила Лесли. — Но ведь так оно и было.

— Тебе не кажется, что это довольно странный способ компенсации людям, которые рисковали собственной жизнью, чтобы спасти практически совершенно постороннего человека?

— Да, немного странный, — согласилась Лесли. — Но так уж он устроен, наш Рассел. Он вообще очень закрытый человек. Ничем не выдает своих эмоций, предпочитает воплощать их в поступках. Рассчитывается деньгами, услугами… символами.

— И однако же, — заметил Стрэнд, — у меня это вызывает чувство некоторой неловкости… Напоминает газетный раздел объявлений о найденных и пропавших вещах. «Где-то в просторах Атлантики потерялся пожилой учитель. Вернувшему его в пристойном состоянии обещано хорошее вознаграждение».

— Только, умоляю, не демонстрируй ему своих чувств. Щедрость — его хобби. Возможно, помогает преодолеть отвращение к некоторым аспектам его работы. Как-то вечером мы с ним сидели и говорили об этом. И он сказал, что щедрость и благородство в среде адвокатов расцениваются как признак слабости. И нетрудно заметить: ему совершенно невыносима сама мысль о том, что кто-нибудь вдруг сочтет его слабым.

— Он сказал мне, что говорил с тобой о новой школе. — Стрэнд вдруг осознал, что память возвращается к нему, и обрадовался. — По его словам, ты отнеслась к этому положительно.

— Более чем положительно. Я его даже расцеловала.

— Незачем впадать в крайности, — проворчал Стрэнд.

— Но это же прекрасный выход из положения!.. — воскликнула Лесли. — Для всех нас.

— Тебе всегда нравилось жить в Нью-Йорке, — усомнился Стрэнд. — Как, интересно, ты будешь себя чувствовать в маленьком, сонном и тихом городке, в окружении четырех сотен мальчишек-подростков?

— Ничего, как-нибудь переживу, — ответила Лесли. — В конце концов, это не так уж важно. Важно другое. Чтобы ты был жив и здоров. Да и Нью-Йорк всего лишь в паре часов езды.

— Может, когда этот человек приедет повидаться со мной…

— Мистер Бэбкок.

— Да, мистер Бэбкок. Может, он решит, что я ему не подхожу.

— Об этом не беспокойся, — ответила она. — Я уже говорила с ним по телефону, и он просто в восторге от перспективы заполучить тебя.

— Так уж и в восторге, — пробормотал Стрэнд.

Он вздохнул, посмотрел на синюю воду в бассейне, на безупречно чистые надувные матрасы, на белые дюны, сверкающий под солнцем океан.

— Знаешь, мы просто не можем оставаться здесь до начала занятий. Одно дело — приехать на уик-энд, в крайнем случае задержаться на несколько дней, но…

— Он и слышать не захочет, — возразила Лесли. — Я и об этом с ним говорила, вернее, пыталась поговорить…

— Ну и?..

— Сказала, что заберу тебя в город, как только ты начнешь вставать.

— И что же?

— Он спросил: «Вы хотите его убить, да?»

— Но я же стал просто обузой!

— Успокойся, — сказала Лесли. — Он, конечно, впал в сантименты, но то, что здесь для тебя лучше, — это же очевидно! Эти милые Кетли, морской воздух. А у нас дома даже кондиционера нет. Сам знаешь, какая духота летом в городе. Рассел говорит, что самое малое, что он может сделать для человека, который практически утонул на его глазах, — это предложить ему жить здесь.

— У него очень странная система ценностей, — задумчиво проговорил Стрэнд.

— Побольше бы таких людей, как он, — сказала Лесли. — Кстати, я почти уверена, что это не Линда Робертс.

— Что Линда Робертс?

— Ну, что не она его любовница.

— Ах, это… — Теперь это был для него чуждый мир. — Почему нет?

— Он просто о ней заботится, — ответила Лесли. — О ней и ее деньгах. Он душеприказчик ее мужа. Муж оставил ей целое состояние, но Рассел говорит, что, если пустить все на самотек и позволить ей самой распоряжаться деньгами, скоро и пенни не останется. Он сочувствует любому, кто придет и расскажет какую-нибудь жалостливую историю. Рассел считает, что она, как никто другой, подвержена влиянию разных мошенников. Дважды он удержал ее от вступления в брак с мужчинами, которые охотились за ее деньгами. Он заботится о Линде, потому что у нее доброе сердце и еще потому, что ее муж был его близким другом. И потом она очень одинока. Именно поэтому и трещит без умолку, при любой возможности — так он говорит. Словом, сплошные благородство и щедрость. В его стиле. Жертвует своим временем, вниманием — всем.

— Да, он таков, — заметил Стрэнд. — Но почему, собственно, это должно мешать…

— Да потому, что я видела, как он гулял по пляжу с Нелли Соломон.

— Ну и что с того?

— Знаешь, влюбленные мужчина и женщина гуляют совсем иначе, чем просто друзья и попутчики, если думают, что их никто не видит.

— Да брось ты, Лесли!

— Он гулял по пляжу со мной, — не унималась Лесли. — И еще я видела, как он гуляет с Линдой Робертс и Элеонор. Уверяю, разница есть. Огромная разница!

— Надеюсь, мы не сплетничаем? — спросил Стрэнд, хотя и знал, что уж кого-кого, а Лесли сплетницей назвать нельзя.

— Нет, это интуиция, — ответила она. — И не стоит придавать этому факту глобальное значение.

Стрэнд был уверен, что жена не ошибается. Он почувствовал укол зависти к Расселу Хейзену и был немного разочарован в Нелли Соломон. Ведь тогда, за столом, между ними явно промелькнуло нечто такое… Он помнил, как она слегка подтолкнула его ножкой в ответ на высказывание миссис Робертс о Франции.

— Что ж, рад за него, — сказал он. Интересно, достаточно ли внимателен к жене Герберт Соломон? Что-то не очень похоже, не того типа мужчина. Он, Стрэнд, всем желал добра. Вспомнил оставшееся нераспечатанным письмо от Джудит Квинлен и ощутил угрызения совести. Сексуальная революция с бездумным, легкомысленным спариванием — нет, это для молодых. Он человек более строгих нравов. И он закрыл глаза, чувствуя, как пригревает веки солнце, и какое-то время они сидели молча.

Затем нашлась еще одна тема для обсуждения.

— Мне очень жаль, — проговорил он, — что я испортил Элеонор отпуск.

— Греция никуда не денется. Поедет на следующий год, — сказала Лесли.

— Она что, думала, что я умру? — Глаз он не открывал. — Поэтому и осталась?

— Не знаю, что она там думала, — ответила Лесли. — Хотела остаться, и все. Теперь снова вышла на работу. На неделю раньше, чем собиралась. Думаю, что скоро мы услышим от нее важные новости.

— К примеру?

— К примеру, девочка заявит, что выходит замуж.

— Ну и как ты к этому относишься?

— Как обычно. Двояко. И рада, и немного грустно. Вообще они красивая пара.

— Думаешь, этого достаточно?

Лесли вздохнула:

— Узнаем лет через двадцать, не раньше.

— А мы с тобой были лишь наполовину красивой парой, — сказал Стрэнд.

Лесли рассмеялась:

— Звонила своим родителям, рассказала о тебе. Они передают самые наилучшие пожелания. А отец утверждает, что ты с самого начала показался ему не слишком здоровым человеком.

Стрэнд усмехнулся:

— Гляжу, жизнь в Палм-Спрингс ничуть его не изменила.

— И еще он сказал, что не перестает удивляться, почему это в Нью-Йорке не у каждого инфаркт. Считает, что мы должны переехать в Палм-Спрингс. Говорит, тамошний климат очень благотворно влияет на сердечников.

— Передай ему, что я перееду в Палм-Спрингс, только когда он сам оттуда выедет!

— Я смотрю, тебе все лучше и лучше, — усмехнулась Лесли.

— И однако, — заметил Стрэнд, — когда это случилось, я был вовсе не в Нью-Йорке. Я был на полпути к Португалии.

Потом они снова помолчали немного. Стрэнд по-прежнему лежал с закрытыми глазами.

— А ты думала, что я умру?

— Ни минуты.

— Почему нет?

— Потому, — ответила Лесли, — что я бы этого просто не пережила.

Стрэнд все еще лежал в шезлонге, когда на террасу вышел Херб Соломон. Лесли ушла на пляж с Линдой Робертс. Наверное, Лесли сейчас пишет маслом, а Линда болтает, подумал Стрэнд. За неделю до этого у Лесли был день рождения, и Хейзен преподнес ей удивительный подарок — легкий складной подрамник с мольбертом, а также набор замечательных масляных красок и кистей. Кэролайн работала в городе в ветеринарной клинике, Джимми тоже уже несколько дней торчал в Нью-Йорке. И Хейзен тоже был в Нью-Йорке.

Соломон в хлопковых слаксах и майке по-прежнему смахивал на Джорджа Вашингтона. В руках он держал большую деревянную доску, на которой лежал какой-то предмет, обернутый в фольгу.

— Доброе утро, — поздоровался он. — Я слышал, вы теперь принимаете.

— Чем дальше, тем веселей, — ответил Стрэнд. — Прошу вас, присаживайтесь.

Соломон положил доску на стол.

— Нелли испекла вам хлеб, — сообщил он и развернул фольгу. Буханка оказалась огромной, с золотисто-коричневой корочкой, а запах от нее исходил просто божественный. — Все еще теплый, — сказал Соломон. — Она почему-то свято верует в полезность домашнего хлеба. Из муки грубого помола, выпеченного в каменной печи. И еще говорит, что хлеб следует выпекать с любовью. Считает, что он разбудит у вас аппетит.

— Это уж точно, — заметил Стрэнд, гадая, как должна выглядеть церемония принятия домашнего хлеба из рук мужа женщины, подозреваемой в любовной связи с хозяином дома. А она, похоже, везде и все успевает. — Поблагодарите от меня вашу супругу. — Он протянул руку, отломил кусочек и попробовал. На вкус хлеб был столь же замечательным, как на вид и на запах. — Ум-м-м… — промурлыкал Стрэнд. — Хотите кусочек? — Разделить с человеком хлеб-соль — это означало стать его другом.

— Нет, мне следует следить за весом, — ответил Соломон, усаживаясь рядом. Не только за весом, подумал Стрэнд. Соломон одобрительно кивнул, глядя на него. — Знаете, Аллен, а вы счастливчик.

— С чего вы взяли?

— Нет, я не о том, что вас вытащили из водоворота. Просто хочу сказать, вам повезло, что вы оказались в таком доме… Ну, вы поняли, что я имею в виду.

— Понял.

— Нет ничего на свете, чего бы Рассел Хейзен не сделал для своего друга, — сказал Соломон. — Да он последнюю кровь отдаст. Уж я-то знаю. Кому, как не мне, знать это. Он пятнадцать лет был моим адвокатом. В музыкальном бизнесе я, можно сказать, гигант, но в бизнесе как таковом, реальном, которым управляет фирма Рассела, — полный пигмей. А он носится со мной, точно я «AT и Т».[147] Да пару раз меня бы просто сожрали с потрохами, если бы не Рассел. Правда, самого его счастливчиком не назовешь. — Соломон осторожно осмотрелся по сторонам. — Полагаю, вам кое-что известно о нем?

— Ну, кое-что, — неопределенно отозвался Стрэнд. Настроения сплетничать у него не было.

— Он человек несчастный. Этим не удивишь, но у него есть куда более редкое качество. Он хороший человек. Хороший, но несчастный. Просто поразительно, как эти два качества уживаются в одном человеке. Лично я в этом плане стараюсь придерживаться разумного равновесия. — Соломон раскатисто рассмеялся. — Рассел боится, что сами вы просто не в состоянии о себе позаботиться. — Тут вдруг лицо его стало серьезным. — Он очень привязался к вам. Ко всей вашей семье. И не без причины.

— Просто потому, что одинок, да?

Соломон мрачно кивнул.

— Как-то ночью, выпив лишку, он рассказал мне о поворотном моменте, который предопределил всю его дальнейшую несчастную судьбу. Это случилось, когда он впервые сказал: «Да, отец». — Соломон поморщился. — Ох уж эти старые американские семьи!.. К счастью, сам я выходец из новой американской семьи… Нелли говорила мне, что приняла вас за еврея. — Он усмехнулся. — Послушай ее — так практически каждый в Америке еврей. А вы были женаты прежде?

— Нет.

— Сразу видно, — заметил Соломон. — Нелли — моя вторая жена. И последняя. И еще у меня двое совершенно ужасных детей. Не от нее, — поспешно добавил он. — Это всегда проблема — дети. Сплошные слезы… — Лицо его помрачнело. — А вы не стесняйтесь, говорите с Расселом почаще. Возможно, напишете потом справочник-пособие, вы же у нас человек образованный. Нечто вроде «Как воспитать людей двадцать первого века». Да он по тиражу Библию переплюнет. Так что оставайтесь здесь, дружище. Вам есть за что благодарить судьбу.

— Знаю, — ответил Стрэнд, хотя и не был уверен, что понял, за что именно, по мнению Соломона, он должен благодарить эту самую судьбу.

Соломон, задумчиво прищурившись, разглядывал его. Джордж Вашингтон обозревает свои войска. Вот только где это было, в Вэлли-Фордж[148] или Йорктауне?[149]

— А знаете, с учетом того, что случилось, вы очень неплохо выглядите, — заметил Соломон. — Ну, может, немного похудели. И у вас такой красивый загар.

— Врачи уверяют, что я могу дожить до ста лет.

— Вы хотите дожить до ста? — воскликнул Соломон. — Господи, какая скука!..

— Я тоже так считаю, — ответил Стрэнд, и оба рассмеялись.

— У меня был очень интересный разговор с вашим сыном, — заметил Соломон. — Умный мальчик. Он вам говорил, что с понедельника начинает работать на меня?

— Нет.

— Вот как? — Похоже, Соломон искренне удивился.

— Наверное, испугался, что я не одобрю его стремления работать в музыкальном бизнесе.

— А вы не одобряете?

— Просто не хочу, чтобы его постигло разочарование. Ведь там все зависит от случая. А о положительных сторонах этого бизнеса я имею самое смутное представление.

Соломон кивнул.

— Все это я ему объяснял. Прослушал его еще раз, пригласил на прослушивание несколько человек. Я ему сказал: эта дорога не усыпана розами. Это дорога сердечной муки и боли. Старая китайская пословица. И лишь один человек на десять тысяч способен пройти ее до конца. Это тяжелая жизнь, порой человеку приходится ждать годы, пока не наступит его час. Но еще хуже, когда этот час наступает — и все заканчивается провалом. Я прямо сказал Джимми, что у него есть определенное обаяние, голос вполне сносный, но ничего особенного или выдающегося в том, как он играет и поет, нет. И что его песни — те, которые он сочиняет сам, — ничуть не оригинальны. И еще сказал, что, на мой взгляд, у него маловато куража, электричества, той энергии, которая «заводит» зал, заряжает зрителей и делает исполнителя популярным.

— И как он это воспринял? — спросил Стрэнд.

— Как стойкий оловянный солдатик.

— И согласился работать у вас…

— Да, в офисе, — ответил Соломон. — Не в качестве исполнителя. Может, через пару лет подрастет, созреет и найдет свой стиль. «Звук», как он выражается. И тогда получится, что я ошибался. Я ведь и раньше не раз ошибался… — Он печально улыбнулся, вспоминая свои ошибки, упущенные возможности. — Но как я уже говорил, слух и способности у парня определенно есть. И он в курсе буквально всего, что творится в мире современной популярной музыки. Знает всех певцов, их сильные и слабые стороны, успехи. Лично я считаю, что он будет очень полезен именно в офисе. Займется отсевом бездарностей, которые так и осаждают меня, и, возможно, разглядит одного-двух, что смогут пройти дорогу до конца. Это не та творческая работа, о которой он всегда мечтал, но тем не менее творческая. Вы понимаете, о чем я?

— Думаю, да. Вы очень добры, что дали ему шанс.

— Это не доброта. Интересы бизнеса. Я чувствую, что могу доверять его мнению. А таких людей мне доводилось встречать не часто.

По мере того как они говорили, у Стрэнда начало складываться совершенно новое впечатление об этом человеке. Нет, Соломон был вовсе не тот жизнерадостный весельчак с нью-йоркским акцентом, привыкший так и сыпать шутками за обедом. Не просто приятный сосед, принесший в подарок хлеб домашней выпечки. Хитрый, жесткий, проницательный и в то же время искренний в суждениях и оценках профессионал.

— Джимми повезло, — заметил Стрэнд, — что у него будет такой босс.

— Будем надеяться, он разделяет ваше мнение. И что так и окажется. Кругом миллионы ловушек… — Соломон поднялся. — Что ж, не буду больше вас утомлять.

— Ничуть вы меня не утомляете, — возразил Стрэнд. — Врачи считают, что с завтрашнего дня я должен встать и начать прогулки. По миле в день.

— Нет, вообще-то не только в этом дело, — сказал Соломон. — Мне пора в город. Я должен быть у себя в конторе ровно в два. Одна певица сделала у нас запись. А потом вдруг решила, что ей не нравится. То ли ей самой, то ли ее придурок муж внушил, что все плохо. И вот теперь она, видите ли, желает все перезаписать. Меня ждут слезы и рыдания. — Он усмехнулся, представив себе эту сцену в офисе. — Будут ультиматумы. Я сохраню примерно пятьдесят тысяч долларов. Нелли остается здесь. Ей очень хочется вас навестить.

— Пусть приходит. Обязательно.

— Я ей передам. Выздоравливайте, Аллен. Не для того вас вытаскивали из воды, чтоб вы тут у нас хирели. — И он повернулся к двери.

— Погодите! — воскликнул Стрэнд. — Чуть не забыл поблагодарить вас за магнитофон и кассеты.

Соломон пожал плечами.

— Не за что, пустяки, — ответил он. — Я распространяю музыку, как те мужчины, что ходили в свое время по Пятой авеню и торговали крендельками. Когда окрепнете и начнете ходить, обязательно должны заглянуть к нам с Нелли на обед. Она говорит, что влюбилась в вас с того самого, первого вечера.

— Да, мы с ней насплетничались вдоволь. — И Стрэнд махнул Соломону рукой на прощание.

Он долго смотрел на океан, потом рассеянно протянул руку и отломил еще кусочек хлеба.

«Правда, погромов здесь до сих пор не замечала», — сказала за обедом Нелли Соломон. Евреи, убитые и спасшиеся, обладали удивительной притягательной силой…

Стрэнд разжевал кусочек хлеба. Земной вкус зерна…

Этот хлеб испекли с любовью.

Он задремал. Похоже, такое вот дремотное состояние, подумал он под пробивающийся в сознание шум прибоя, становится основным занятием жизни.

Его разбудили звуки голосов. Лесли и миссис Робертс поднимались по ступеням террасы. Лесли несла подрамник и полотно, над которым работала на пляже, в руках у Линды была большая коробка с красками и кистями. Обе женщины шли босиком. На Линде был нарядный розовый купальник. Оказалось, что у нее отличная фигура — тонкая талия, длинные ноги. А костлявые плечи и практически несуществующая грудь были сейчас в моде и считались идеалом женственности — именно такие недокормленные девушки красовались на обложках журналов в платьях, являвшихся последним криком моды. И у Стрэнда вновь появились сомнения относительно Хейзена и Линды Робертс. В наши дни мужчины падки именно на таких дам. А может, у него сразу две любовницы — и миссис Соломон, и Линда Робертс? Может, Хейзен вовсе не так уж одинок, как утверждает Херб Соломон? Он вспомнил, как Линда стояла в кипящей пене волн, стараясь удержаться на ногах, как она раскручивала спасительный канат… Вспомнил, как чуть позже ему явилось видение — она стоит перед ним на коленях. Он лежит на мокром песке и чувствует на своих губах ее теплые губы, а она вдыхает в него жизнь… Эта женщина не только модница и болтушка, она замечательный человек. О людях нельзя судить поверхностно, по болтовне за обеденным столом. Как-нибудь он обязательно скажет ей это. Но только когда они будут наедине.

На Лесли была короткая хлопковая юбка и просторная блуза рыхлой вязки, оставлявшая руки открытыми.

— Ну, как прошло утро? — спросила она, поднявшись на террасу.

— Замечательно, — ответил Стрэнд. — А у тебя?

— Занималась мазней и была совершенно счастлива, — сообщила Лесли. Она поставила подрамник на пол, а картину прислонила к стулу. Стрэнд увидел, что она набросала лишь общие очертания пейзажа с дюнами и серым домиком в отдалении и оставила кое-где пятна разных цветов, пометив, в каком направлении предстоит работать дальше.

— Я бы не стала называть это мазней, — заметила Линда Робертс. — Я просто поражена, насколько твердая у нее рука. Как уверенно она работала, несмотря на то что я все это время бубнила ей на ухо разную чушь.

— Не стоит считать это чушью, — сказала Лесли мужу. — Оказывается, Линда побывала во всех музеях Европы, и только теперь я начинаю понимать, как много упустила в жизни. Линда, не надо скромничать, вы ведь прекрасно разбираетесь в живописи.

— Рассел прислушивается к моему мнению, — улыбнулась Линда. — Заставляет меня покупать картины. Некоторые из них действительно довольно любопытны. Это он надоумил меня заняться закупками в Париже для местных галерей. Говорит, что я должна стать покровителем искусств. Или покровительницей?.. Господи, да теперь и слов-то таких никто не знает! Председатель, мадам председатель, дама-председатель, просто председательница… Мир с каждым днем все усложняется. Женщины учатся в Военно-морской академии. Вы удивитесь, узнав, сколько писем я получаю из разных женских организаций с просьбой выступить в поддержку абортов или еще бог знает чего… Ладно, как бы там ни было, но утро у меня прошло замечательно: в подглядывании за тем, как хорошенькая женщина делает что-то. Но самое приятное — я понимала, чем именно она занята.

— Просто я разыграла целое представление, — вставила Лесли.

— Мало того, еще и пианино! — не унималась миссис Робертс. — Это меня окончательно доконало! Ладно… Пора бежать в поселок, в парикмахерскую, сделать прическу. Пляж, солнце и море — все это, конечно, замечательно, и я страшно благодарна Расселу за то, что позволяет мне пользоваться его домом, но с волосами творится нечто страшное. Надеюсь, Лесли, я не слишком расстроила вас тем разговором… ну, вы понимаете, о чем я.

— О нет, что вы, — коротко ответила Лесли.

— Что ж, увидимся за ленчем. — И миссис Робертс вошла в дом.

— О чем она с тобой говорила? — спросил Стрэнд.

— Да ни о чем.

— Перестань, Лесли, — сказал Стрэнд. Он понял, что жена расстроена.

— Ерунда, — ответила Лесли. — Она просто болтает. Несет, что только в голову придет. — Она вздохнула и после паузы добавила: — Вообще-то речь шла о носе Кэролайн.

— Бедная дочка, — заметил Стрэнд. — И виной всему я. Линда говорила с Элеонор, да?

— Нет. Сама додумалась.

— Ну и что, скажи на милость, тут можно сделать?

— Она считает, что Кэролайн следует сделать пластическую операцию. Причем сейчас. До того, как она пойдет в колледж. И тогда, по словам Линды, девочка превратится в потрясающую красотку, отбоя от мальчишек просто не будет.

— И что тут хорошего?

Лесли пожала плечами.

— Это заставит ее взглянуть на мир совсем по-иному — если верить Линде, разумеется. Знаешь, она даже цитировала отрывок из какой-то книги и стихи. И уверяла, что какие-то ее племянницы, школьные подружки, бывшие робкими дурнушками, живут теперь как принцессы.

— В этом плане, насколько я могу судить, у Кэролайн все в порядке. И нос тут совершенно ни при чем, — проворчал Стрэнд. — У нее уже завелся поклонник, студент-второкурсник из Уэслианского методистского университета. Некий Джордж Андерсон. Каждый вечер заезжает за ней.

— Мне он не нравится, — сказала Лесли.

— Да не в этом дело! Впервые в жизни какой-то мальчишка обратил на нее внимание.

— Он избалован до крайности. — Лесли, казалось, не слышала реплику мужа. — Совсем еще мальчишка, а разъезжает на модной дорогой машине. — Юноша водил «корвет». — А ты заметил, на какой бешеной скорости он врывается в ворота, а потом так по-пижонски тормозит перед домом? Прямо кинозвезда!.. Нет, он мне совершенно не нравится. Нас едва замечает, и еще я слышала, как он рявкает на Кэролайн, стоит ей опоздать хотя бы на минуту. Его высочество, видите ли, не может ждать!.. Я тебе больше скажу. Каждый вечер, когда он увозит ее, я лежу и не сплю, дожидаюсь, когда девочка вернется. А такого со мной никогда не было, ни с одним из ухажеров Элеонор.

— Ну, Элеонор совсем другая. И носы здесь ни при чем.

— Как знать…

— Как бы там ни было, — Стрэнд стоял на своем, — но домой она возвращается довольно рано, целой и невредимой.

— До поры до времени, — мрачно вставила Лесли.

— Буду очень признателен Линде Робертс, если она оставит свое мнение при себе.

— А вот этого ты от нее не дождешься, — со смехом заметила Лесли. — Ладно, хватит об этом. Есть более важные вещи, о которых следует побеспокоиться человеку, выздоравливающему после сердечного приступа. В этот уик-энд приедет Элеонор, и я намерена посоветоваться с ней насчет Кэролайн.

— Так ты что же, всерьез восприняла эту болтовню? — недоверчиво спросил Стрэнд.

— Ну, наполовину, — ответила Лесли. — Ах да, чуть не забыла, Джимми звонил сегодня утром. Ты спал, и я не стала тебя будить. Он устроился на работу.

— Знаю, — сказал Стрэнд. — Заходил Херб Соломон и все мне рассказал. И еще принес хлеб, который испекла его жена. Будем есть его за ленчем. Мистер Кетли отнес буханку на кухню.

— Как это мило с их стороны. Ну а что ты думаешь насчет работы?

— Джимми от нее не умрет.

— Но он еще слишком молод, чтобы заниматься такими вещами!

— Ничего. В этом бизнесе люди взрослеют быстро.

Лесли вздохнула.

— Знаешь, я подумываю, а не пойти ли мне к гадалке? И узнать у нее, что будет со всеми нами в ближайшие пять лет. У Линды есть какая-то гадалка в Гринич-Виллидж, она уверяет, что это нечто потрясающее. Составляет гороскопы. Знаешь, она предсказала смерть мистера Робертса.

— Только ее нам и не хватало, — насмешливо заметил Стрэнд. — Передай миссис Робертс, пусть лучше остается покровителем — или покровительницей — любого из искусств.

— Но ведь она только добра желает. И потом она вовсе не глупа, как порой кажется.

— Но только не при ближайшем рассмотрении, — парировал Стрэнд.

— Просто она не уверена в себе и напугана до конца жизни. Никак не может пережить смерть мужа, не может вписаться в образ богатой вдовы и прячет все свои чувства и переживания под маской фривольности. Предпочитает, чтобы люди смеялись над ней, но не жалели. У каждого человека есть маска, за которой он прячется.

— А у тебя? — спросил Стрэнд.

— Ну, я притворяюсь зрелой и на редкость серьезной женщиной, — ответила Лесли. — Хотя на самом деле я всего лишь восемнадцатилетняя девчонка, не уверенная в том, нравлюсь ли мальчикам. — Она рассмеялась, встала, подошла к мужу, наклонилась и поцеловала в макушку. — А вот с твоими волосами от солнца ничего ужасного не происходит, — заметила она. — Ладно, пойду переоденусь к ленчу.

Вскоре после того, как жена зашла в дом, Стрэнд услышал звуки рояля. То была какая-то сложная и печальная музыка.

Как-то раз, еще дома, он заглянул в гостиную, где Лесли играла Баха, и спросил, о чем она думает, сидя за пианино.

— Надеюсь, — ответила она тогда, — приблизиться своей игрой к Богу.

Теперь же, сидя на солнышке у океана, с обманчиво здоровым загаром на лице и руках, худой и слабый, счастливо расставшийся с больничными трубками, приборами и мерцавшими экранами датчиков, он прислушивался к сумеречной незнакомой музыке, что играла его жена, собравшаяся навестить в городе цыганку, которая предсказала смерть мужу Линды Робертс. Расположение звезд, судьбы, затерянные в круговороте планет, смерть в длинных коридорах…

«Боже, — подумал он, ощущая слабость и уязвимость своей плоти, укутанной пледом и покоившейся в удобном шезлонге, — Боже, что со мной будет, что будет со всеми нами?..»

Глава 1

Он стоял у окна своего номера в отеле «Крийон» и смотрел на скульптуру вздыбившихся лошадей, на элегантную и просторную площадь Согласия. В молочно-белой туманной дымке, поднимавшейся от Сены, через которую просвечивало в отдалении здание сената, площадь выглядела пустынной. Да она такой и была — как объяснил Хейзен по прибытии, в августе все уезжают из Парижа. Сам факт их пребывания здесь казался Стрэнду чудом. Хейзен сказал, что его ждет срочное дело в Европе и что компания, на которую он работает, даже готова предоставить персональный самолет «Лир джет», чтобы пересечь океан. И поскольку в самолете будут свободные места, он предложил Стрэндам и Линде Робертс сопровождать его, на что Стрэнд немедленно ответил: «Нет, это невозможно». Он сказал, лучше бы Лесли съездить в Париж одной, но та заявила, что без него не поедет. Стрэнд попытался сослаться на болезнь, но аргумент не сработал — к тому времени он уже ежедневно совершал долгие, в милю, прогулки по пляжу. Да и вообще был здоров и крепок, насколько может быть здоров мужчина его возраста, стоявший на пороге смерти шесть недель назад. К тому же доктор Колдвелл внес свою лепту — сказал, что путешествие пойдет ему только на пользу. Небывалая щедрость Хейзена смущала Стрэнда, но Лесли так хотелось поехать, что он почувствовал: было бы просто жестоко лишать ее такой возможности. И Элеонор твердила, что грешно отвергать дары, кои великодушная судьба посылает им в лице Рассела Хейзена. Женщины, подумал он тогда, куда естественнее и охотнее принимают подарки и услуги, чем мужчины. И нехотя сказал «да». Но теперь, после того как они провели в Париже неделю и он побродил по улицам, названия которых были знакомы ему из книг чуть ли не с детства, посидел в уличных кафе под зонтиками, медленно пробиваясь сквозь строй фраз в «Фигаро» и «Монд», чрезвычайно довольный тем, что еще не совсем забыл свой школьный французский, — теперь он был благодарен жене за то, что настояла на поездке.

К тому же в Америке в данный момент его ничто не держало. Мистер Бэбкок заезжал познакомиться со Стрэндом. Как и уверял Хейзен, директор школы оказался очень милым, застенчивым и суховатым маленьким человечком. Он был на удивление тактичным и не стал мучить Стрэнда расспросами, просто вкратце очертил перед будущим сотрудником круг его обязанностей. И Стрэнд с облегчением понял, что после долгих лет преподавания истории ему вовсе не обязательно как-то специально готовиться к занятиям в новой школе. Лесли съездила в Данбери посмотреть дом, в котором им предстояло жить. И, вернувшись, заявила, что он вполне пригоден. Правда, необходима машина, чтобы добираться до города, но Хейзен с большой охотой отдал им свой старый пикап, а мистер Кетли преподал Лесли несколько уроков вождения. Та немного нервничала, но в целом справлялась неплохо. И с первого же раза сдала экзамен и получила права.

Из опыта работы в галереях и светской жизни Линде были известны все потайные уголки и, как она выразилась, «отмели» Парижа. Однако начать знакомство с его художественными сокровищами, учитывая краткость поездки, она посоветовала с классики. С просмотра всего того, что было создано и накоплено за долгие века, а не с бессистемного метания из одного места в другое. Они последовали этому совету. По словам Линды, им удалось уберечься от разочарования при сравнении того, чего достигла Франция, с тем, что она собой теперь представляла.

Стрэнд старался не слишком переутомляться. Его попытки угнаться за Лесли и Линдой в их неутомимых походах по галереям, музеям и соборам, разумеется, не встретили бы одобрения со стороны доктора Колдвелла. Пробегав с дамами первые два-три дня, Стрэнд наконец успокоился и впал в счастливое состояние неспешного созерцания, проводя почти целый день в полном одиночестве. Спал долго, просыпался в красивом большом номере, завтракал с Лесли. Затем она отправлялась на встречу с Линдой Робертс, а он снова укладывался в постель и дремал еще час или около того. Потом окончательно вставал, принимал душ, брился и выходил на улицу. Неспешно бродил, поглядывая на окна домов на Фобур-Сент-Оноре, восхищался роскошью витрин, не испытывая ни малейшего желания что-либо приобрести. Встречался со своими дамами за ленчем в бистро, выслушивал с добродушной и отстраненной усмешкой восторженные описания сокровищ, которые им довелось повидать, затем возвращался в отель и ложился вздремнуть, предоставив Парижу какое-то время обходиться без него. Затем вставал, сидел на улице за столиком кафе с газетами, убаюканный звуками языка, который не вполне понимал. Немного читал, затем со сдержанной улыбкой на губах наблюдал за оживленным и пестрым потоком прохожих, одобрительно, но без вожделения взирал на хорошеньких, ухоженных женщин и девушек, проходивших мимо, на суету японских туристов, которые одновременно с ним оказались в столице Франции.

Хейзен то появлялся на короткое время, то исчезал. Почти каждый день адвокату приходилось летать в разные города — Вену, Мадрид, Цюрих, Мюнхен, Брюссель — в попытках распутать, как он выражался, этот хаотичный клубок.

— Вы не будете без меня скучать, — сказал он Стрэнду. — Линда знает Париж лучше многих французов, лучшего гида вам просто не найти.

Среди прочих вещей, которые Линда знала о Париже, значились и самые хорошие рестораны, которые работали в августе. И Стрэнд впервые за последние тридцать лет вдруг заметил, что набирает вес и ложится в постель, слегка опьяненный чудесным французским вином.

Хейзен предлагал и Кэролайн поехать вместе с ними, но та отказалась. Девушка работала в ветеринарной клинике, а в свободные часы занималась с тренером из колледжа в Ист-Хэмптоне. И уже улучшила свой результат на стометровке. «Я не имею права ехать, — сказала Кэролайн, когда ей объяснили, что приглашение Хейзена распространяется и на нее. — У меня еще вся жизнь впереди, Европу повидать успею. А этим летом мне надо довести результат хотя бы до десяти с половиной секунд. Иначе как я покажусь в Аризоне? Буду стоять на беговой дорожке как какая-нибудь придурочная, а все вокруг станут спрашивать: „Что эта толстая кобыла делает тут у нас на скачках?“» Хейзен согласился с ее доводами и уверил Стрэнда, что супруги Кетли сумеют позаботиться о девочке. Надо сказать, мистер Кетли очень хорошо относился к Кэролайн и даже раздобыл какую-то кулинарную книгу о системе питания спортсменов, по которой его жена готовила для девушки специальные блюда.

Итак, он был в мире с самим собой и с оттенком некоторой грусти вкушал радости заграницы, которую впервые посетил в возрасте пятидесяти лет. Стрэнд стоял в полуденном солнечном свете, лившемся из окна просторного номера, и любовался самым сердцем страны, которую любил издавна и издалека и которую никогда не надеялся увидеть.

Вечером того же дня вернулся из Мадрида Хейзен и пригласил их всех на обед в элегантный маленький ресторанчик, где подавали бургундские закуски и вина. Он был в превосходном настроении и шутил с метрдотелем, причем предметом иронических замечаний было значительное повышение цен в «Ла Таш»[150] со времени его последнего визита. Стрэнд не видел карты вин, но, судя по ценам, значившимся в меню, пришел к выводу, что эта трапеза на четверых обошлась Хейзену более чем в двести долларов. И, оказавшись в грандиозном номере отеля, стал мягко выговаривать Хейзену за расточительность, на что адвокат возразил:

— Ерунда, дружище! Вкус роскоши — это неотъемлемая часть образования каждого интеллигентного человека. И учит он тому, что можно вполне обойтись и без роскоши.

«Тебе легко говорить, — подумал Стрэнд. — Человеку, который унаследовал дом с шестнадцатью спальнями».

Линда Робертс, ставшая невольной свидетельницей этого разговора, позже заметила Стрэнду:

— Не стоит разрушать этот комплекс Санта-Клауса. Рассел страшно гневается, когда кто-нибудь пытается помешать ему распространять свое великодушие на нас, простых смертных.

Она дипломатично сказала «нас», подумал Стрэнд. Как это характерно для добросердечной по природе Линды!.. Его благодарность к этой женщине росла с каждым днем. Ведь он видел, что она посвящала все свое время Лесли, стараясь сделать ее поездку как можно более насыщенной и интересной. Не укрылось от его внимания и то, с каким просветленным лицом возвращалась жена после очередного обхода галерей или визита в мастерскую какого-нибудь многообещающего молодого дарования, которое, если верить Линде, непременно прославится в самом скором будущем. «Если художник не способен писать здесь, в Париже, — говорила она, и восторженное отношение к этому городу брало верх над обычно присущим ей здравым смыслом, — то он не сможет писать нигде!»

Во время обеда, состоявшего из jambon persille,[151] entrecote marchand de vin[152] и горячего торта с персиками, Линда вдруг заявила:

— Я пересекала океан сорок пять раз, но этот мой визит в Париж — лучший из всех! — Она приподняла свой бокал. — Думаю, мы должны выпить за компанию, благодаря которой это стало возможным!..

И они весело и с удовольствием выпили за самих себя.

Хейзен пил много и к тому моменту, когда им подали кофе, стал необычайно веселым и оживленным.

— Есть идея, — сказал он. — У меня осталось целых три дня до поездки в Саудовскую Аравию, и я считаю, что надо как можно лучше распорядиться этим временем. Скажите, Лесли, вы когда-нибудь бывали в долине Луары?

— Да я и в Нью-Хейвене ни разу не бывала, — ответила раскрасневшаяся от вина Лесли. Она купила себе новое платье — Линда сказала, что женщина не может просто так ходить по Парижу, она обязательно должна показать себя. Это облегающее платье темно-сливового цвета с низким вырезом, который открывал медово-загорелую шею и подчеркивал грудь, ей страшно шло. «Мой прогулочный прикид, — сказала она мужу, одеваясь. — Надеюсь, ты не слишком шокирован?»

«Я восхищен», — ответил тогда Стрэнд, ни чуточки не преувеличив.

— Так почему бы нам не взять напрокат машину и не отправиться прямо завтра утром поглазеть на замки? — осведомился Хейзен. — А если там до сих пор дают эти шоу, «Звук и свет», старый добрый Аллен освежит в памяти некоторые эпизоды из истории Франции.

— Да, в Шенонсо, — подхватил Стрэнд, показывая, что и он не лыком шит. — Там Екатерина Медичи устраивала во дворе замка пытки заключенных. На потеху гостившим у нее дамам и господам.

— Вот чертовы французы! — проворчал Хейзен.

— Правда, я читал, — добавил Стрэнд, — что вскоре они оставили эту затею. По крайней мере пытки в увеселительные программы больше не входят.

— Сейчас входят и приносят немалый доход. У нас, в Америке. В бизнесе и политике. Но дайте им еще век или два, — сказал Хейзен, — и они, вполне возможно, снова вернутся к пыткам над заключенными. Как бы там ни было, но в ближайшие три дня этого вроде бы не предвидится, разве что сменится правительство или коммунисты вдруг захватят Орлеан. Так что вы скажете, если мы соберемся и махнем туда завтра, часов в десять утра?

— Рассел, — обратилась к нему Линда, — вы уже достаточно шлялись по близлежащим улицам. Так что, думаю, вполне выдержите день или два в сидячем положении, в машине. А кстати, почему бы всем нам не полететь в Ниццу и не заехать ко мне в имение, в Мужен? Я слышала, что погода там сейчас божественная и сад просто великолепен.

Хейзен нахмурился.

— Линда, — сказал он с удивившей всех резкостью, — Лесли и Аллен пролетели три тысячи миль вовсе не для того, чтоб торчать в твоем «божественном» саду! Они и у меня в саду могут посидеть, когда вернутся. Тем более я уже сказал летчикам, что отпускаю их на три дня. Им тоже надо отдохнуть.

— Но мы можем полететь в Ниццу и на «Эр Франс», — не унималась Линда, — как все нормальные люди. Сейчас долина Луары так и кишит туристами. И номер в гостинице там можно снять, если только очень повезет.

— Об этом не беспокойся, — повысив голос, проговорил Хейзен.

— Это будет просто стыд и позор, если Лесли и Аллен уедут из Франции, так и не повидав моего маленького гнездышка, — настаивала Линда. — Они уже устали от отелей. Я знаю, я сама устала. Во Франции есть кое-что поинтереснее отелей.

— Будет просто стыд и позор, если они уедут из Франции, не повидав Верду, и Мон-Сен-Мишель, и собора в Руане, и пещеры Ласко, и миллиона разных других мест и вещей, — прорычал Хейзен. — Причем у них осталось только две недели. О Господи, Линда, до чего же ты все-таки упрямая женщина!

— Лесли, Аллен, — обернулась к супругам Линда, — скажите сами, куда вы хотите.

Лесли покосилась на мужа, ожидая подсказки. Сам Стрэнд с удовольствием остался бы в Париже. Но раздражение в голосе Хейзена игнорировать не следовало.

— Уверен, — дипломатично ответил он, — что Лесли просто мечтает посмотреть ваш дом, Линда. И в то же время знаю: она будет очень расстраиваться, что не увидела замки.

Лесли ответила беглой благодарной улыбкой.

— Ну вот, — торжествующе заметил Хейзен, — решено. И нет никакого смысла продолжать этот спор, Линда. Меньше всего мне хочется провести короткий отпуск за бессмысленными спорами с тобой. У меня и на работе дискуссий хватает.

— А ты когда-нибудь проигрывал спор, а, Рассел? — вкрадчиво спросила Линда.

— Нет, — рассмеялся Хейзен. Хорошее настроение, похоже, вернулось к нему.

— Счастлива, что не работаю на тебя, — огрызнулась Линда.

— Я тоже. — Адвокат притянул ее руку к губам и галантно поцеловал. — Итак, завтра, в десять утра. Форма одежды загородная.

— Знаешь, Лесли, что мы сделаем с этим чудовищем? — сказала Линда. — Отправим его домой в Америку самолетом, а сами останемся. И слетаем в Мужен, а потом вернемся в Америку, когда захотим.

— Это было бы замечательно, — сказала Лесли. — Но мне надо возвращаться домой и готовиться к переезду. К десятому сентября мы должны быть в Данбери. Может, на будущий год… Тогда нам будет чего ждать и о чем мечтать, правда, Аллен?

— Я уже мечтаю об этом, — ответил Стрэнд. И подумал: «Если он вообще для меня наступит, этот будущий год».

Он лежал в постели и наблюдал за тем, как Лесли, сидя за туалетным столиком, расчесывает волосы.

— А славный был сегодня вечер, — заметил он. — Тебе не кажется?

— Просто замечательный, — подтвердила она. — Как и все остальные вечера, проведенные здесь. Не считая, разумеется, той небольшой стычки между Расселом и Линдой.

Минуту-другую Стрэнд молчал.

— Скажи мне, — спросил он затем, — я правильно поступил, сказав, что ты предпочитаешь поездку по долине Луары времяпрепровождению в гостях у Линды?

— Сказав так, ты поступил правильно, — ответила Лесли. Руки ее равномерно и грациозно поднимались и опускались. — Но в целом это было неправдой. Я на сейчас просто объелась впечатлениями. И провести несколько дней в саду, греясь на южном солнышке, было бы достойным завершением нашего путешествия.

— Почему же ты не сказала?

Лесли тихо рассмеялась.

— Но, дорогой, — заметила она, — это же он устроил нам каникулы.

— Да, полагаю, у нас не было выбора.

— Абсолютно никакого. — Она перестала расчесывать волосы и просто смотрела на себя в зеркало. — А как тебе кажется, я выгляжу моложе, чем две недели назад?

— О, на много лет, — согласился Стрэнд.

— Я тоже так думаю. — Лесли снова взялась за расческу. — И все же очень хотелось бы хоть одним глазком взглянуть на Средиземное море.

— В следующий раз, когда поедем в Европу, — сказал Стрэнд, — мы сами оплатим свою поездку.

— В следующий раз, — задумчиво повторила она. — Но кто его знает, когда он наступит, этот следующий раз?..

То был отголосок его собственных мыслей, и Стрэнд отчего-то разволновался. Он смутно ощущал, что сегодня ночью оба они нуждаются в утешении, и даже хотел попросить Лесли лечь в одну постель с ним, чтобы уснуть в объятиях друг друга. Но промолчал. И не знал, гордиться ли ему своей стойкостью или презирать себя за трусость. Закрыл глаза и погрузился в сон в наполненной тенями комнате, под шелковистый шорох расчесываемых волос.

На следующий день, когда ровно в десять утра Стрэнд, Лесли и Линда Робертс спустились в вестибюль отеля, их ожидал сюрприз. Хейзен уже стоял там, и не один, а с потрясающе красивой молодой блондинкой, которая держала в руке атташе-кейс. Одета она была строго — в простого покроя твидовый костюм и туфли на низком каблуке.

— Знакомьтесь, мадам Аркур. — Хейзен произнес ее фамилию на французский манер. — Представляет в Париже нашу компанию. Она повезет нас. И отправится в Саудовскую Аравию вместе со мной. Перед отъездом нам с ней надо успеть сделать кое-какие дела. Не беспокойтесь, вам не придется говорить по-французски. Мать у нее англичанка. — Он выпалил все это на одном дыхании, точно спешил оправдаться за неожиданное появление своей дамы.

— Мистер Хейзен всегда говорит это, когда представляет меня американцам, — с улыбкой заметила женщина. Деловитое и строгое выражение лица сразу смягчилось. Голос у нее был низким, приятным. Она немного глотала окончания слов, но в целом британский акцент оказался не столь уж ярко выраженным. — Можно подумать, он опасается, что его хоть на минуту заподозрят в пристрастии к французам.

— Мадам Аркур — адвокат, — продолжал Хейзен. — Я имею дело с французскими адвокатами только в случае крайней необходимости… Что ж, багаж уже в машине. Мы можем ехать. — И они с мадам Аркур направились к выходу. Остальные последовали за ними.

— Улучшенный вариант старины Конроя, вам не кажется? — шепнул Стрэнд дамам.

— Ну, с чисто внешней точки зрения — да, — ответила Лесли.

У дверей их поджидал большой черный «кадиллак». Красавица села за руль, Хейзен разместился рядом с ней на переднем сиденье.

— Миссис Аркур поведет машину, — объяснил он. — Сам я просто ненавижу водить. А если усадить за руль Линду, то я вылечу на дорогу, не успеем мы доехать до моста Сен-Клу. И я знаю, что у Аллена нет прав, а Лесли у нас еще не настолько опытный водитель, чтобы ездить по дорогам Франции. Вам там удобно? — Он обернулся к сидевшим на заднем сиденье пассажирам. Несмотря на то что объявил походную форму одежды, сам Хейзен был в темном костюме и белой рубашке, а также в мрачной расцветки галстуке. Нарядился, как на похороны, подумал Стрэнд. Хоть сам он и прибавил в весе за время пребывания в Париже, воротник все равно был свободен и открывал — Стрэнд чувствовал это с оттенком неудовольствия — адамово яблоко.

— Все чудесно, — ответил Стрэнд. — Лучше просто не бывает.

Мадам Аркур вела автомобиль быстро и уверенно, впрочем, и дороги не были слишком загружены.

Утро выдалось прекрасное — солнечное, но не жаркое, и Стрэнд со вздохом удовлетворения откинулся на сиденье и смотрел на пролетавшие мимо дома Парижа, а затем, когда они проехали туннель под Сеной и свернули к югу, — на зеленевшие вокруг поля и луга.

Они сделали остановку в Шартрезе и пошли в собор. Стрэнд с удовольствием потратил бы годы на то, чтобы не спеша подробно осмотреть все, но Хейзена, похоже, страшно раздражала шумная группа туристов из Германии, которым громко, как оратор на политическом митинге, вещал что-то на немецком языке их гид.

— Пошли отсюда, — проворчал Хейзен, не успели они пробыть в соборе и десяти минут. — Я проголодался. — Однако завтракать в Шартрезе он не захотел. — Он интересен своим собором, а не едой, — заявил адвокат. И сказал, что знает одно чудесное и очень уютное местечко у дороги, в получасе езды от города.

Они прекрасно позавтракали за столиком, накрытым в саду, и Хейзен снова развеселился, заказал к форели две бутылки «Монтраше» и разыграл целую сцену, запрещая мадам Аркур выпить хотя бы каплю, поскольку та находится за рулем машины, все до единого пассажиры которой — чрезвычайно важные персоны. Мадам Аркур вежливо прислушивалась к беседе, но сама почти ничего не говорила. Сидела молча, выпрямив спину, как бы подчеркивая, что она лишь подчиненная и рядом находится ее начальник, а вся эта каникулярная атмосфера не для нее. И машину она заперла, поскольку оставила свой атташе-кейс на переднем сиденье.

Но когда Стрэнды пошли вслед за остальными к автомобилю, Лесли вдруг шепнула мужу:

— Это просто спектакль.

— Что спектакль? — не понял Стрэнд.

— Ну, все эти игры в подчиненную и большого босса, — сказала Лесли. — Он просто стесняется нас.

— Перестань, Лесли!

— Не нужно быть детективом, чтобы догадаться, какие такие дела их ждут в долине Луары перед поездкой в Саудовскую Аравию…

— Я тебе не верю, — сказал Стрэнд, шокированный злобными нотками в тоне жены. — И даже если ты права, это не наше дело.

— Просто мне не нравится, когда люди притворяются и принимают других за дураков, вот и все, — ответила Лесли и поджала губы. — Мадам Аркур, надо же! Та еще парочка!..

Стрэнд был рад, когда они снова оказались в машине. У него не было ни малейшего желания продолжать этот разговор.

Добравшись до Тура, они получили номера в гостинце на одном этаже. И Стрэнд снова заметил злобный огонек, промелькнувший в глазах Лесли, когда она увидела, что их номер и номер Линды находились в одном конце коридора, а номера Хейзена и мадам Аркур, которая снова была при своем атташе-кейсе, — в другом.

— Как тебе кажется, что может быть в этом чемоданчике, который она повсюду таскает с собой? — спросила Лесли.

— Какие-нибудь промышленные секреты, — ответил Стрэнд. — Рассел говорил мне, что ведет переговоры от имени фирмы, которая хочет получить контракт на строительство атомной электростанции в Саудовской Аравии.

— А мне кажется, там туалетные принадлежности и презервативы, — протянула Лесли.

— О Господи, Лесли!..

Но она лишь захихикала, проходя в дверь номера.

На следующий день Лесли продолжала держаться с мадам Аркур очень холодно. Они осмотрели Шамбор и Шенонсо. Лесли не могла удержаться от восторженных восклицаний при виде изумительных старинных замков. А когда они стояли, любуясь английским парком и знаменитой галереей Шенонсо на каменных колоннах над рекой Шер, сказала Хейзену:

— Вот этот, один-единственный миг стоит всего путешествия! — И неожиданно поцеловала его в щеку.

Адвокат так и просиял.

— Я же говорил, это куда лучше, чем сидеть и потеть в саду, на жаре, где тебя живьем сжирают комары. — Он покосился на Линду. — Надеюсь, в следующий раз вы без споров и пререканий отправитесь туда, куда я скажу. И не заставите меня лезть из кожи вон, чтобы доказать: это единственно правильное решение.

— Комары там бывают только после дождя, — тоном оскорбленного достоинства заметила Линда. — А этим летом дождей почти не было.

— Ну вот, опять все сначала. Сама ведь знаешь, что это полное вранье. — Хейзен окинул взглядом остальных, словно в поисках поддержки. — Только после дождя! Это надо же…

— Пожалуйста… — вмешалась Лесли. — Прошу вас, не надо. Пусть снова воцарятся мир и гармония. Перестань дразнить беднягу, слышишь, Линда?

— У этого «бедняги» такая низкая точка кипения, — ядовито заметила миссис Робертс, — что так и подмывает посмотреть, как он начинает выпускать пары.

— Низкая точка кипения! Мадам Аркур, вы знаете меня много лет, видели в разных переделках, видели, как меня достают, причем очень сильно, раздражают своей леностью и низкой компетенцией, мало того — еще и чистой воды крючкотворством. Скажите, вы хоть раз видели, чтоб я вскипел?

— Вы всегда были образцом сдержанности и притворства, мистер Хейзен, — без тени сомнения в голосе ответила мадам Аркур. — Во всяком случае, в моем присутствии.

— И вы туда же! — воскликнул Хейзен. Все расхохотались.

Но, вернувшись в гостиничный номер переодеться к обеду, Лесли, казалось, забыла об этом дружном смехе.

— Знаешь, сегодня днем я кое-что узнала об этой миссис Аркур, — сказала она мужу.

— Что именно? — Стрэнд с трудом подавил вздох. Ему все больше нравилась эта женщина. Скромная, интеллигентная и в то же время веселая; в ее присутствии Хейзен оживлялся и становился очень приятным компаньоном.

— А то, что никакого месье Аркура нет и в помине, — сообщила Лесли. — Она разведена.

— Откуда ты знаешь?

— Линда сказала. Когда они с Расселом последний раз были в Париже, там же присутствовал и адвокат, ее доверенное лицо.

— Ну, развод еще не преступление. Да что там далеко ходить, большая часть наших знакомых тоже состоит в разводе.

— Просто я думала, тебе это будет интересно. Мне показалось, тебя заинтересовала эта дамочка, вот я и подумала, что ее матримониальный статус тоже будет тебе интересен.

— О, перестань, пожалуйста, Лесли! — раздраженно воскликнул Стрэнд. — Я с ней вежлив, не более того.

— Все мы вежливы. — В голосе Лесли звучали истерические нотки. — «Вы всегда были образцом сдержанности, мистер Хейзен! — передразнила она английский акцент мадам Аркур, — В моем присутствии!..» Мистер Хейзен, надо же!.. Как ты думаешь, в постели она тоже называет его мистером Хейзеном?

— Прекрати сию же минуту, Лесли! — резким тоном заметил Стрэнд. — Ты ведешь себя просто глупо!

— А ты не смей орать на меня, слышишь? — крикнула она. Потом вдруг согнулась, сидя в кресле, закрыла лицо руками и зарыдала.

Стрэнд так растерялся, что минуту-другую не мог сообразить, что же делать. Затем подошел к креслу, в котором сидела жена, опустился рядом на колени и обнял ее.

— Прости, дорогая, — сказал он. — Наверное, мы слишком долго были сегодня на солнце и перегрелись.

Она, все еще рыдая, с расплывшейся вокруг глаз тушью, резко оттолкнула его от себя.

— Оставь меня в покое! Очень прошу, оставь меня наконец в покое!..

Стрэнд медленно поднялся и направился к двери.

— Спущусь вниз, — сказал он. — Когда успокоишься, найдешь меня в баре.

И тихо притворил за собой дверь.

В баре его нашли остальные, но Лесли так и не появилась. Полчаса он просидел там один, пытаясь понять, что с ней происходит, но ни к какому определенному выводу так и не пришел. Лесли была женщиной эмоциональной, но в целом спокойной и нераздражительной, и подобные вспышки всегда ставили его в тупик. Стрэнд никогда не давал ей повода к ревности, и временами, когда он открыто восхищался какой-нибудь хорошенькой женщиной, Лесли лишь посмеивалась вместе с ним. Слишком много новых впечатлений, в конце концов решил Стрэнд. И все за такой короткий период. Он сказал остальным, что Лесли устала и решила прилечь отдохнуть, так что обедать сегодня придется без нее.

Однако не успели они покончить и с первым блюдом, когда вдруг в зал ресторана вошла Лесли. Она обновила макияж, улыбалась и выглядела совершенно спокойной.

— Прошу прощения за опоздание, — сказала она, усаживаясь рядом с Хейзеном, который услужливо отодвинул для нее кресло. — День был такой долгий и насыщенный. Просто умираю, до чего проголодалась! Все выглядит и пахнет так аппетитно… Благодарю, Рассел. А что это вы такое едите, мадам Аркур? Похоже, что-то необыкновенно вкусное.

— Местное блюдо. Колбаски с горячим картофельным салатом, — ответила миссис Аркур.

— Говорят, мужчинам нравятся женщины с хорошим аппетитом, — заметила Лесли, и Стрэнд снова встревожился. — Я тоже хочу колбасок. Буду очень признательна, если вы закажете их для меня. А то с моим французским… никогда не знаешь, что тебе принесут, пока не попробуешь.

Обед прошел нормально, было много разговоров о достоинствах и недостатках различных вин, настоящими знатоками которых оказались Хейзен и Линда. Они превозносили вина Прованса, а Лесли замолвила доброе словечко о белых калифорнийских винах.

— Завтра, — объявил Хейзен, когда им подали десерт, — никакого осмотра достопримечательностей. У мадам Аркур есть друг, он живет тут неподалеку. А у него, в свою очередь, имеется виноградник и подвалы. И миссис Аркур уверяет, что эти вина действительно хороши. Так что прямо с утра едем к нему и попробуем эти вина. Все согласны?

Никто не возражал. А Стрэнд решил, что завтра, прямо с утра, он начнет называть миссис Аркур по имени, если, конечно, удастся его узнать.

— Его зовут Ларименди, — сказала миссис Аркур. — Винодела, я имею в виду. Он баск, но просто влюбился в Турен. Я училась с ним в адвокатском колледже. Выбирая между адвокатурой и вином, он решил в пользу последнего. Очень умный человек. Увидев все эти замечательные бутылки в подвале, я едва не вышла за него замуж. Но потом раздумала. Он совершенно очарователен, но столько пьет, что вряд ли из него получился бы хороший муж…

Пока она говорила все это, Стрэнд заметил высокую даму в сером летнем пальто, которое необыкновенно шло к ее отливавшим серебром волосам. Она вошла в обеденный зал и остановилась у двери с таким видом, точно высматривала кого-то из знакомых. А потом вдруг направилась прямиком к их столику. Хейзен не видел ее, он сидел спиной к двери. Она подошла совсем близко, и Стрэнд отметил, что внешность у нее самая впечатляющая — тонко очерченное лицо с длинным заостренным носом. Она походила на портреты английских красавиц восемнадцатого века. Дама приблизилась к Хейзену, секунду-другую смотрела на него, потом вдруг наклонилась и поцеловала в макушку.

— Добрый вечер, Рассел, дорогой, — проговорила она. Голос у красавицы оказался резким, пронзительным, а слово «дорогой» она произнесла с особым ироничным нажимом.

Хейзен развернулся в кресле, поднял глаза.

— Боже мой, Кэтрин!.. Что ты тут делаешь? — Он вскочил. Брошенная им ложка зазвенела о тарелку, салфетка упала на пол.

— Приехала посмотреть, как поживает мой муж, — ровным тоном ответила дама. — И если забыл, то позволь напомнить: им являешься ты, Рассел.

После этих слов над столом повисло тягостное молчание. Стрэнд заметил, что глаза у миссис Хейзен какие-то пустые, зрачки сильно расширены. И подумал: может, эта дама находится под воздействием наркотиков?

— Как ты узнала, что я здесь? — резко спросил Хейзен.

— Не беспокойся, дорогой, ты тут совершенно ни при чем. Ты всегда очень тщательно и умело скрывал свои следы, не правда ли? В твоей конторе сказали. Ну и разумеется, друзья в Америке проинформировали меня о твоей деятельности. О, у меня там целые легионы союзников!.. — Она внимательно оглядела всех присутствовавших за столом и одобрительно кивнула. — Смотрю, ты приволок сюда весь свой небольшой гаремчик! А эта красивая пара — должно быть, Стрэнды, да? О, я столько о них слышала!..

Стрэнд растерянно поднялся. Хейзен, похоже, собирался что-то сказать, но не мог.

— Добрый вечер, Линда, — продолжала дама. — Рада тебя видеть. Выглядишь просто превосходно. Надеюсь, наш дорогой Рассел хорошо о тебе заботится?..

— Очень хорошо, — ответила Линда, нервно теребя в пальцах салфетку. — Как всегда.

Женщина кивнула.

— Как всегда… — эхом откликнулась она. Затем перевела взгляд на мадам Аркур. — А вы, мадам, вижу, все еще в строю, если уместно использовать это словосочетание для описания вашей деятельности.

Мадам Аркур сложила салфетку и, преисполненная достоинства, поднялась из-за стола.

— Прошу прощения, мистер Хейзен, — проговорила она, — мне хотелось бы подняться к себе в номер.

— Разумеется. — Голос Хейзена звучал хрипло, словно у него вдруг перехватило горло.

Миссис Хейзен повернулась и проводила взглядом выходившую из зала мадам Аркур. И не меняла позы до тех пор, пока та не вышла.

— Просто поразительно, — заметила она, ни к кому конкретно не обращаясь, — как этой даме удается держать себя в форме. Я всегда восхищалась женщинами, которые не позволяют себе опускаться. Как тебе кажется, Рассел, не пора ли представить меня твоим новым друзьям?

— Мистер и миссис Стрэнд, — пробормотал Хейзен.

— Страшно рада наконец познакомиться с вами, — сказала миссис Хейзен. — Надеюсь, вы окончательно оправились после того неприятного происшествия в Атлантическом океане, мистер Стрэнд?

— Да, благодарю вас. — Стрэнд понимал, что миссис Хейзен так просто не отвяжется и будет стоять и ждать ответа в напряженной тишине, воцарившейся за столом, до тех пор, пока он не заговорит. — В основном благодаря стараниям вашего мужа и миссис Робертс, — добавил он, пытаясь разрядить обстановку. — Ну и мистера Конроя, с которым, насколько я понимаю, вы знакомы. Я обязан им жизнью.

— О, преданный Конрой! Всегда под рукой, всегда готов услужить. Хотя лично мне до сих пор не было известно, что в его обязанности входит еще и роль телохранителя. — Манерой разговора она порой напоминала мужа — та же цветистая риторика. — Да, — продолжила миссис Хейзен, — мой супруг широко известен как спасатель человеческих жизней. Всех, за исключением членов собственной семьи. Но уж никак не ожидала, что подобная практика входит в список добродетелей нашей Линды.

— Кэтрин, — сказал Хейзен, — ты всех кругом смущаешь, — и нервно огляделся по сторонам. За соседним столиком сидели четверо пожилых туристов, англичане, и, не скрывая любопытства, прислушивались к их разговору. — Завтра днем я вылетаю в Париж. Почему бы нам не поговорить там?

— А я завтра в Париж не собираюсь, — хладнокровно ответила миссис Хейзен. — Еду в Испанию на машине, хочу там отдохнуть. Так что мне удобнее говорить здесь. Кроме того, — обойдя стол, она приблизилась к свободному креслу, где минутой раньше сидела мадам Аркур, — глоток хорошего вина пойдет мне на пользу. Там что-нибудь осталось в бутылке, Рассел?

— Лесли, Линда, — позвал Стрэнд, — думаю, нам лучше уйти.

Лесли уже было привстала из кресла, но миссис Хейзен повелительным жестом опустила ей руку на плечо.

— Нет уж, пожалуйста, останьтесь. Я буду чувствовать себя страшно виноватой, если разрушу эту маленькую вечеринку, которую устроил Рассел. Кроме того, я хочу сообщить этому господину нечто такое, что и вам не мешало бы послушать…

— Пожалуйста, уберите руку, — твердо сказала Лесли. — Мы с мужем уходим.

Но миссис Хейзен не собиралась отпускать ее.

— Предупреждаю, если хоть кто-то из вас уйдет, я закричу, — предупредила она. — Громко.

Лесли попыталась стряхнуть ее руку с плеча, и тут миссис Хейзен выполнила свою угрозу. Она издала дикий вопль, похожий на вой сирены. Когда он умолк, в зале воцарилась мертвая тишина. Все люди, сидевшие за столиками, лишились дара речи и застыли на местах, точно их заколдовали. Миссис Хейзен улыбнулась и опустила руку.

— Мистер Стрэнд, Рассел, вам тоже лучше сидеть спокойно, ясно?.. И да, Рассел, вино рядом с тобой. — Она взяла со стола бокал и протянула мужу. — Будь так любезен, налей.

— Садитесь, Аллен, — хрипло пробормотал Хейзен. — Эта женщина сумасшедшая. — Сам он тоже опустился в кресло, достал бутылку из ведерка со льдом и налил в бокал жене. Стрэнд заметил, как сильно дрожит у него рука.

Миссис Хейзен изящно отпила глоток.

— Одно достоинство у тебя все же есть, Рассел. Ты всегда умел выбирать вина. Должна извиниться перед вами, дамы и господа, за те экстремальные меры, которые мне пришлось предпринять. Но другие бы просто не сработали. Подобно письмам, которые остаются без ответа в течение трех лет, подобно бесчисленным международным телефонным звонкам. Возможно, сейчас тот единственный случай, когда я могу высказать все, что накипело. И очень хорошо, что при этом присутствуют свидетели. Вот что, Рассел… — Она сделала паузу, точно оратор на трибуне, и снова отпила глоток вина. — Я должна сказать тебе следующее: предоставляю сделать выбор тебе. Одно из двух. Или я подаю в суд на развод и требую при этом средства на свое содержание — очень большие средства, заметь, — или я покончу с собой.

— Кэтрин, — сказала Линда, — ты ведешь себя как какой-нибудь маньяк…

— Линда, — ответила миссис Хейзен, — ты всегда слишком много болтала. И как я погляжу, не сумела расстаться с этой скверной привычкой. — Затем она обратилась к Хейзену, который сидел с закрытыми глазами и низко склоненной головой, напоминая задремавшего в уголку старичка: — Ты прекрасно знаешь, Рассел, что я вполне способна позаботиться о себе, так что это совсем не алчность. Честно говоря, у меня лишь одна цель: сделать тебе больно. Отомстить за все эти годы издевательств и вранья. За то, что ты презирал меня, за то, что занимался со мной любовью с таким видом, точно делал мне большое одолжение…

— О черт, — пробормотал Хейзен, не открывая глаз и не поднимая головы, — черт, черт, черт!..

— Словом, я оставила последнюю надежду хоть как-то исправить ситуацию. Я хочу мести. Только мести!.. — продолжала миссис Хейзен все тем же ровным тоном, каким и начала свою тираду. Она напоминала человека, читающего тщательно выученную и отрепетированную речь. — Хочу отомстить за то, что ты разбил семью, вышвырнул из дому дочерей, разрушил их веру в себя. И они превратились в жалких, неразборчивых и глупых бродяжек, чья единственная цель — держаться как можно дальше от семьи. Отомстить, наконец, за то, что ты убил нашего единственного сына и пытаешься взвалить всю вину на меня…

Тут Хейзен приподнял голову и, злобно сверкнув глазами, уставился на жену.

— Но это ты испортила его! Ты превратила его в педика, ты привечала его дружков, таких же педиков, в нашем доме. Ты знала, что он балуется героином и еще бог знает какой дрянью. Сама давала ему деньги, чтоб он покупал себе эту дрянь…

— А ты сделал все возможное, чтобы он почувствовал себя ничтожеством. Ведь он никак не вписывался в созданный тобой ханжеский образ всемогущего промышленного магната и воротилы! — Теперь голос миссис Хейзен звучал злобно и истерично, слова, которые она выплевывала, казалось, резали, точно осколки стекла. — Ты сам оставил мальчика, бросил на произвол судьбы. Заставил почувствовать, что всем на него плевать, что безразлично, жив он или мертв!..

Стрэнд весь сжался. Он хотел бы сам сделаться невидимкой и не видеть, не слышать того, что происходит. Он взглянул через стол на Лесли. Она плакала, лицо было искажено. «Не многовато ли слез для одного вечера?» — механически подумал он. Вот и все, о чем он был способен думать в этот момент.

Столь же внезапно миссис Хейзен снова заговорила ровно и деловито:

— Итак, если ты вздумаешь ставить препоны нашему разводу, если не обеспечишь свою бывшую жену должным образом, будь уверен, я сделаю все, чтоб опозорить тебя. Опубликую в газетах список твоих так называемых подвигов, имена мадам Аркур, всех секретарш, пухленьких маленьких женушек твоих друзей, которым ты по доброте душевной помогал в политике и бизнесе. Всех этих смазливых актрисулек, которые утешали тебя и помогали забыть фригидные объятия законной супруги. Думаю, перечень всех этих имен станет увлекательнейшим чтивом.

— Сука!.. — выдохнул Хейзен.

— Если и да, ты сделал меня такой! И я этого тебе тоже не прощу, так и знай! Ладно, ближе к делу, — почти весело добавила миссис Хейзен. — Дом в Нью-Йорке можешь оставить себе. Это не дом, а склеп, я всегда его ненавидела, с первого дня. Там обитает дух твоего любимого папочки. Но дом в Хэмптоне достанется мне, со всем, что там есть.

— Я вырос в этом доме, — возразил Хейзен.

— Как только перееду туда, постараюсь забыть об этом. И еще попытаюсь создать в нем нормальную жизнь для моих дочерей, — отрезала миссис Хейзен. — Надеюсь, вам не доставит особых хлопот, миссис и мистер Стрэнд, подыскать для себя и всего своего выводка, к которому, сколь ни странно, привязался мой муж, какое-нибудь новое место для отдыха. И найти время, чтоб забрать все свои вещи и убраться оттуда до моего прибытия. Надеюсь также, что вкус к пристойному образу жизни вас не испортил окончательно и вы найдете в себе силы перебраться в более скромные апартаменты и вернуться к прежнему образу жизни. А заодно и к соответствующему кругу знакомств. Я же предпочитаю свой круг, гостей, чьи вкусы и взгляды соответствуют моим. Терпеть не могу гитаристов, женщин-спортсменок, а также молодых дам, которые открыто живут с мужчинами, не состоя при этом с ними в браке. Мне не слишком симпатичны художники-любители и жалкие учителишки, предлагающие своих молоденьких незамужних дочек глупым богатым старикам или евреям.

— Довольно! — прервал ее Стрэнд. — Советую остановиться. — Господи, подумал он, кто же посылает ежедневный отчет этой фурии о том, что творится в доме ее мужа? — Вы крайне неприятная и злая женщина, и мы уходим, причем немедленно. И мне плевать, будете вы орать или нет, пусть вас хоть на Лонг-Айленде услышат! Идем, Лесли. И вы, Линда. Думаю, мы уже достаточно наслушались мерзостей.

— Да уж, — согласилась Линда и поднялась.

Лесли тоже встала из-за стола. Она перестала рыдать, как только миссис Хейзен заговорила о семье. Стрэнд заметил, что его жена просто в ярости. Он ожидал чего угодно, но только не этого: Лесли вдруг размахнулась и изо всей силы влепила миссис Хейзен пощечину.

— Лесли! — воскликнул Стрэнд. — Что ты!..

Миссис Хейзен продолжала сидеть, точно ничего не произошло, даже руки к щеке не приложила. Словно она ожидала этой пощечины и восприняла ее как нечто само собой разумеющееся.

— Рассел, — сказал Стрэнд, — на вашем месте я бы воспользовался любезным предложением вашей супруги совершить самоубийство. И не стал бы ей мешать или отговаривать.

— Вы двое, вы от него тоже так просто не отделаетесь, — тихо проговорила миссис Хейзен. — Он погубит вас своей добротой. Разрушит ваш мир с самыми лучшими намерениями. И стоит вам сделать хотя бы один промах, тут же возненавидит и откажется от вас, со всеми вашими планами, надеждами и прочим. Даже бровью не поведет. Запомните мои слова, вы, глупые, жалкие людишки. Ваши каникулы скоро кончатся. — Она протянула свой бокал Хейзену и сказала: — Знаешь, я бы выпила еще немного вина, дорогой.

Стрэнд в сопровождении двух женщин направился к выходу из зала. Они пробирались между столиками, за которыми сидели беспечные люди. В зале стоял приглушенный гул голосов. Путь к двери показался им страшно долгим.

Глава 2

Лесли шла ровной, какой-то деревянной походкой, макияж снова размазался, но выражение лица было холодным и подчеркнуто суровым. Линда споткнулась, когда они начали подниматься по лестнице, и Стрэнд подхватил ее под руку и заметил, что она дрожит. Вся кровь, казалось, отхлынула от ее лица, оно побелело как мел, и лишь пятна румян выделялись на щеках, точно маленькие красные ранки. Подойдя к двери их номера, Стрэнд понял, что просто не может оставить миссис Робертс одну.

— Идемте, посидим у нас немного, — ласково сказал он. — Нам всем необходимо выпить.

Линда молча кивнула.

Стрэнд позвонил из номера и попросил, чтобы им прислали бутылку виски и лед. Насчет Линды он уверен не был, но они с Лесли ни разу до сих пор не пили по причине отчаяния. Линда вяло опустилась в кресло, словно все косточки у нее вдруг разжижились. Руки, сжимавшие подлокотники, по-прежнему дрожали. Лесли направилась в ванную со словами:

— Хочу компенсировать ущерб, нанесенный мне этой вечеринкой.

— Кошмарная женщина… — пробормотала Линда, голос ее дрожал. — А я ведь всегда старалась стать ее другом. Понимала, как трудно Кэтрин после смерти сына… — Она промокнула глаза кружевным платочком. — Всякий раз, когда приезжала в Париж, спешила ее навестить, приглашала к себе в Мужен. Но эти чудовищные оскорбления!.. — Подавленность сменилась гневом. — Между мной и Расселом никогда ничего не было! Господи Боже, я совсем, совсем не из таких!.. Скажите, Аллен, вам хоть когда-нибудь, хоть на минуту могло прийти в голову, что…

— Ну конечно, нет, — не совсем искренне ответил Стрэнд.

— А эта бедняжка, мадам Аркур… — продолжала Линда. — Как вам кажется, может, стоит пригласить ее к нам и…

— Не думаю, что она захочет видеть кого-то из нас, — заметил Стрэнд. — По крайней мере не сегодня.

— Надеюсь, вы не поверили утверждениям Кэтрин, что у меня с Расселом или с кем-либо из друзей, гостивших у него в доме, мог быть роман, а, Аллен? — не унималась Линда. В голосе ее звучало отчаяние. — Мне была бы невыносима сама мысль о том, что вы можете подумать такое!

— Послушайте, Линда, — Стрэнд подошел и взял ее руки в свои, — лично я считаю, что вы самая порядочная женщина из всех, с которыми мне доводилось встречаться.

— Спасибо, — прошептала Линда.

— И не следует принимать все так близко к сердцу. Миссис Хейзен явно не в себе. Ни один человек в здравом уме не поверит ни единому ее слову.

— Она никогда не была ему хорошей женой, — сказала Линда. — Превратила его жизнь в ад. Просто не понимаю, как он мог так долго терпеть все это!.. Она постоянно унижала его. Язык у нее как бритва. Знаете, когда у них на вечеринке кто-нибудь спрашивал Рассела о деле, над которым он работает, — а о нем, кстати, все время пишут в газетах, он пользуется огромным спросом, к нему за советом приходят самые важные люди, из правительства, финансовые и промышленные магнаты, — так вот, когда кто-нибудь спрашивал, а он начинал объяснять какую-нибудь юридическую тонкость, она принималась открыто насмехаться над мужем и говорила: «Перестань утомлять гостей! Ты нагоняешь на них скуку. Всем и без того прекрасно известно, какой ты ловкач в своем деле!» Ловкач!.. Это Хейзен-то!.. Нет, разумеется, Кэтрин многие жалели — ведь она потеряла сына, дочери от нее отвернулись. Но предел есть всему. Как-то раз у них обедал один сенатор, весьма уважаемый человек, но по понятиям миссис Хейзен он принадлежал не к той партии, и вдруг хозяйка заявляет: «Вы, чертов дурак и ублюдок!» Так и сказала, прямо в лицо — только за то, что он упомянул о своем голосовании за некий билль, которого она не одобряла. Ну как можно жить с такой женщиной?.. И несмотря на то, что именно она всегда говорила чудовищные вещи, получалось, будто Рассел во всем виноват.

В дверь постучали. Стрэнд открыл и увидел официанта с подносом, на котором стояла бутылка виски. Он разлил неразбавленное виски по трем бокалам и протянул один Линде. Та жадно, несколькими судорожными глотками опустошила его до половины.

— Скажу вам еще кое-что, — произнесла она. — Я не виню Рассела за мадам Аркур и других женщин, если таковые и были. Рассел — очень скрытный человек. Что бы ни происходило, он никогда ни с кем не делится. Я была совершенно потрясена, когда он появился с миссис Аркур. Должно быть, есть предел и его терпению. Кстати, хоть мы были знакомы с ней совсем короткое время, мне она понравилась. Нет, правда. Она такая миловидная, так внимательна и добра к окружающим… — Линда одним глотком допила виски и протянула бокал Стрэнду. Тот снова наполнил его. — Честное слово, я радовалась за Рассела. Никогда прежде не видела его таким веселым.

Тут Стрэнд услышал смех и, удивленный, обернулся. Лесли вышла из ванной, умытая и заново подкрашенная. Смотрела на них и тихо хихикала.

— Что тут смешного? — спросил он жену, стараясь подавить сердитые нотки в голосе. Нашла время веселиться, когда Линда в таком состоянии.

— Просто вспоминаю, как врезала этой дамочке, — ответила, продолжая смеяться, Лесли. — В жизни не получала такого удовольствия! А знаете, я сломала ноготь. Я сама не ожидала, что ударю ее. Это произошло чисто автоматически. Здорово, мне понравилось! О, виски!.. Именно то, что надо, чтобы достойно завершить сей замечательный вечер. Я даже готова напиться сегодня, чтобы отметить такое событие. И ты, Аллен, должен проследить за тем, чтобы я благополучно оказалась в своей постели. Я на тебя полагаюсь… Всегда знала, что в Европе интересно, но никогда не предполагала, что настолько. — Она приподняла бокал. — За мой сломанный ноготь! И за любителей-художников, и за жалких учителишек, и за весь их выводок, и за евреев!.. Мне начинают нравиться вечеринки высшего общества. Нет, правда. Я нахожу их такими утонченными.

— Ты в порядке? — встревожился Стрэнд.

— Все тип-топ! — весело ответила Лесли. — Незабываемый вечер, достойное завершение отпуска.

Зазвонил телефон, и Стрэнд поднял трубку. Это был Хейзен.

— Аллен, — сказал он, — мне хотелось бы поговорить с вами, если, конечно, не возражаете. Можете заглянуть ко мне в номер? Но только вы один. Как там наши дамы? В порядке?

— Надеюсь. Пьют виски.

— Их трудно в этом винить. Я бы и сам с удовольствием выпил, если бы не язва. Боюсь, она и без того начинает напоминать о себе.

Стрэнд впервые за все время их знакомства услышал, что у Хейзена язва. Похоже, этим вечером ему предстоит узнать еще много новых подробностей из жизни адвоката.

— Сейчас приду. — Он обернулся к Лесли и Линде. — Оставьте мне капельку выпить.

— Передай привет его птичке, — сказала Лесли. Тон у нее был далеко не дружественный. — А мы будем сидеть здесь, ждать дальнейших сообщений с передовой.

«И о жене я тоже узнал нечто новое», — думал Стрэнд, шагая по коридору к номеру Хейзена. Оказывается, в ней есть жесткость, которой он прежде не замечал. Что ж, иногда экстремальные обстоятельства приносят пользу. Человек раскрывается новой, неожиданной гранью. Но Стрэнду не нравилось то, что он узнал о Лесли.

Дверь в номер Хейзена была нараспашку, но Стрэнд тем не менее постучал, прежде чем войти. Адвокат сидел в кресле, лицо у него было хмурое. На нем по-прежнему был тот же костюм, правда, немного измятый. Воротничок рубашки он расстегнул и ослабил узел галстука, точно ему было трудно дышать. И сейчас он совсем не походил на уверенного в себе юриста, готового в любой момент выступить перед публикой или жюри присяжных. Стрэнд вошел, он поднял на него глаза и усталым жестом провел рукой по лицу. Хмурое выражение сменилось слегка смущенным.

— Хочу извиниться перед вами за этот проклятый вечер, — сказал он. Голос по-прежнему звучал хрипло.

— Забудьте об этом. Мне и не такое доводилось видеть.

— А мне нет, — сказал Хейзен. — Эта женщина совершенно выжила из ума. Можно ли забыть этот ее вопль?..

— Да, она была, что называется, в голосе.

— О, Кэтрин обожает устраивать сцены. Особенно в моем присутствии. Это ее любимый вид развлечения. — Хейзен поднялся, рванул воротник и начал расхаживать по комнате. — Мадам Аркур упаковала свои вещи и уехала. Бог знает, куда она направилась ночью, в такой поздний час. Я бы и вас не стал упрекать, если б вы сделали то же самое. Что ж, завтрашний осмотр виноградников отменяется. Спасибо, что не побрезговали прийти и поддержать меня в трудную минуту. После всех этих чудовищных оскорблений… Не знаю, что бы я сделал сегодня ночью, если б вы отказались прийти поговорить. Но прежде всего я должен объяснить вам кое-что из…

— Вы ничего мне не должны, Рассел.

Хейзен, продолжая расхаживать, удрученно покачал головой.

— Насчет Барбары… это правда. Наверное, я неразумно поступил, взяв ее с собой. Я заметил, даже Лесли не слишком одобрительно отнеслась к ее присутствию.

Значит, Барбара, подумал Стрэнд. Наконец-то он узнал имя этой женщины.

— Я страшно к ней привязан. И действительно, нам надо было сделать кое-какую работу до отъезда в Саудовскую Аравию. И мы с ней никому не сделали ничего плохого, — с вызовом в голосе добавил он. — Она замечательная женщина. Не знаю, смогу ли наладить с ней отношения после того, что сегодня случилось. В прошлом году Барбара приезжала на две недели в Штаты, по делу, и провела пару уик-эндов в моем загородном доме. Но Бог ты мой, в то же самое время в доме гостило еще с полдюжины человек! Всё мои чертовы соседи, суют нос не в свое дело. «И разумеется, мои друзья в Америке тут же уведомили меня о твоем развратном поведении. — Он передразнивал голос жены. — У меня легионы друзей!» А чего стоит весь этот бред о вас и вашей семье!.. Как это можно использовать таких чудесных людей, как вы, использовать нашу дружбу во имя зла, нагадить здесь, сделать грязный намек там, и дело кончается смертельной обидой?! Нет, в этом мире не осталось чистоты, Аллен, и никакой веры в добро. Только зло, одно бесконечное зло. Эти акулы, которые пили вино за моим столом, пировали вместе со мной и вами, готовы растерзать человека на мелкие кусочки. И ради чего? Ради удовольствия минут десять всласть посплетничать о том, что вовсе не является их делом, порой на самую невинную тему, невиннее первого вздоха новорожденного младенца. О Господи!.. Может, действительно будет лучше отдать этот чертов дом ей? И послать куда подальше эти «легионы» ее друзей!.. — Теперь он весь дрожал от возбуждения и почти бегал по комнате.

— Вы собираетесь отдать ей особняк?!

— А что еще мне остается? Угроза самоубийства — это, знаете ли, не пустые слова. После вашего ухода Кэтрин сказала мне, что связалась с неким адвокатом в Нью-Йорке — я знаю, что он за тип, не дотронулся бы до этой мрази и десятифутовым шестом, — так вот, она дала ему поручение. Велела опубликовать всю написанную ею грязь в газетах в случае, если с ней что-нибудь произойдет. Все эти ее «главы», злобные стишки и прочее. Мое имя вываляют в грязи, имена очень многих людей — тоже, что, в свою очередь, не оставит камня на камне от многих браков. Я вынужден сдаться. Буду честен с вами. Я ненавижу эту суку и был бы только рад, если б она сдохла. Но в то же время до конца дней своих буду чувствовать виноватым себя, если она умрет только из-за того, что недополучила несколько паршивых долларов или эту старую развалину, именуемую домом. Который, к слову сказать, через пару-тройку лет все равно смоет в море. Я отдам ей все, что она хочет, пусть даже сам останусь без гроша. Но ей всегда мало. Всю свою жизнь была богачкой, но видели бы вы этот блеск в глазах, когда она начинает говорить о деньгах!.. Я попросил заняться ее делами одного очень способного молодого адвоката из моей конторы, и тот говорит, что она торгуется как бешеная. Когда видит под носом чье-то чужое богатство, мысль об уходе из жизни тут же отодвигается на второй план. Самоубийство уже не кажется ей столь привлекательным, даже если при этом она погубит меня. Ладно, пусть себе торгуется.

— Мне бы очень хотелось помочь вам, — заметил Стрэнд, потрясенный отчаянием Хейзена.

— А вы помогаете, — признался Хейзен. Внезапно он перестал расхаживать и неуклюжим жестом обнял Стрэнда за плечи, но почти тотчас же отскочил, смущенный столь откровенным проявлением чувств, и принялся снова носиться по комнате, как будто надеялся таким образом унять душевную боль. — Поговорили со мной, позволили снять тяжесть с груди. Вы даже не представляете, как мне помогли! О Господи, я так долго держал в себе все это! Эта моя кошмарная жена, никчемные дети… Я был уже готов взорваться!.. Мой «маленький гаремчик»! Линда Робертс, о Бог ты мой! Да мы с ней могли бы прожить на необитаемом острове лет двадцать, но нам и в голову не пришло бы дотронуться друг до друга. И эта сука прекрасно все знает и понимает, но готова разрушить любые человеческие отношения, которые у меня возникли или могут возникнуть. Да, были и другие… Могу сознаться вам, были женщины… А чего еще можно было ожидать? Ведь она давным-давно перестала спать со мной, почти с первых же месяцев после нашей свадьбы. Это было равносильно тому, что заниматься любовью со льдиной… До вступления в брак я был совсем другим, но в какой-то момент мой отец и ее отец — они были партнерами по бизнесу — решили, что неплохо было бы оставить деньги в семье, и все время намекали на тот факт, что взрослеющий сын и молоденькая дочь трахаются практически у них на глазах. Господи, ведь тогда она была совсем другой, можно было подумать, что такой пылкой женщины со времен Клеопатры просто не существовало!.. Но едва на пальчике у нее засияло кольцо, то стоило к ней приблизиться, и она поднимала такой визг… можно было подумать, что насилуют монахиню. Тем не менее мы умудрились зачать троих детей — одна из самых необъяснимых тайн этого проклятого Богом и людьми века. И вот что из них вышло, из этих детей, хотя, возможно, в этом не только их вина. Имея такую мать, переполненную злобой, ненавистью ко всему на свете, а особенно к их отцу, и безгранично и безумно баловавшую их, какими они еще могли стать?.. Им все было мало, все плохо, все не так. Каждому дарили «феррари» на день восемнадцатилетия. Только представьте — три «феррари» у подъезда! Видели где-нибудь нечто подобное? И ни один из них при этом даже не окончил колледжа. Они прибегали к мамочке и со слезами жаловались, что учителя к ним, видите ли, несправедливы, или же их не устраивали одноклассники, или же они желали на всю зиму отправиться в Европу вместе со своими любовниками! А любовниками моего единственного сына являлись исключительно особи мужского пола. Они смеялись и издевались надо мной, когда я пытался их урезонить. А мать веселилась вместе с ними. Их испортили не только деньги. Когда я видел детей моих друзей, которые были раз в десять богаче нас, то понимал, что эти молодые люди обладают целеустремленностью, ответственностью, что их отцы имеют полное право гордиться ими. И, сравнивая их со своими, я плакал. Обвинить меня в том, что мальчик погиб от передозировки!.. Как-то раз мне пришлось уехать в Сан-Франциско на несколько дней, и я подумал, что и ему было бы неплохо поехать со мной. Но сын ответил, что занят, никак не получится. Он, видите ли, занят!.. Господи, да он только и знал, что слоняться по дому дни напролет. И никогда не снимал при этом пижамы, никогда не брился. С этой своей бородкой… он напоминал отшельника в пустыне. Должно быть, вам и вашим детям трудно, просто невозможно понять, что я чувствовал, но все равно, попробую описать. Казалось, что день за днем, год за годом я глотаю ядовитую кислоту. И если вы думаете, что Кэтрин оставила меня в покое хоть на минуту, когда наконец убралась из дома, то глубоко заблуждаетесь. Она засыпала меня письмами, источавшими немыслимые угрозы, чудовищные обвинения, поливала меня грязью. Вы и вообразить не можете, насколько она испорчена, эта женщина, ее мозг — просто сточная канава. Если бы на почте вскрыли хотя бы одно из писем, ее арестовали бы за непристойности и брань, которые она отправляла, пользуясь услугами государственной почты. Вначале я отвечал, пытался как-то ее урезонить, но все бесполезно. Да в каком только страшном сне могло привидеться, что этот цветок нью-йоркского общества, эта выпускница модной дорогой школы в Швейцарии будет писать собственной рукой собственному мужу, отцу своих детей, что он — гребаный, дерьмовый, вонючий членосос, лжец и подлец, которому следует отрезать яйца и засунуть их ему же в рот, чтобы сожрал на ужин? Я стал выбрасывать письма нераспечатанными и велел не подзывать меня к телефону, когда она будет звонить. Погодите, я еще разберусь, кто в моем офисе уведомил ее, что я нахожусь в Туре. И как только выясню, он тут же вылетит с работы, ахнуть не успеет! И я сделаю все от меня зависящее, чтобы этот человек никогда больше не смог работать в области юриспруденции!

Хейзен наконец перестал расхаживать по комнате и, задыхаясь, с раскрасневшимся лицом рухнул в кресло и зарыдал.

Все это время Стрэнд стоял, привалившись к стене, стараясь не попадаться на пути крупного человека, точно разъяренный слон метавшегося по комнате, обставленной добротной провинциальной мебелью и оклеенной обоями в цветочек. Теперь он застыл, точно окаменев, и с ужасом, жалостью, страхом, состраданием и чувством полной беспомощности наблюдал за тем, как Хейзен, содрогаясь и рыдая, изливал перед ним наболевшее — свою горечь, вину, ненависть… На несколько секунд Стрэнд просто лишился дара речи. Казалось просто невозможным протянуть руку дружбы или помощи тому, кого, как он чувствовал, все равно не спасти. «Вот расплата за лето, — подумал он. — Но почему я? За что мне такое?..» И тут же устыдился этой мысли.

— Прошу вас, не надо так, — пробормотал он. — Все уже кончилось. Все позади.

— Ничего не кончилось, — возразил Хейзен. Теперь он тихонько постанывал, слабым, сдавленным голосом. — Мне никогда этого не пережить. Уходите отсюда. Пожалуйста!.. Простите меня за все и идите.

— Хорошо, я пойду, — кивнул Стрэнд, испытав облегчение при мысли о том, что может убраться из этой комнаты, не видеть и не слышать больше этих невыносимых страданий. — Но вы обязательно должны принять на ночь успокоительное или снотворное.

— Никогда не держал при себе снотворное… Искушение слишком велико, — сказал Хейзен, не поднимая глаз. Голос его звучал уже более спокойно.

— Я вам принесу. Одну таблетку.

— Одну таблетку! — хрипло рассмеялся Хейзен. — О, вот потрясающее средство от всех бед. Цианистый калий… Спасибо. И ступайте.

— Как скажете. — Стрэнд направился к двери. — Если вдруг что-то понадобится, не стесняйтесь, звоните.

Хейзен поднял на него глаза. Они были красными, уголки рта кривились и дрожали.

— Простите, друг мой, — сказал он. — И не тревожьтесь. Со мной все будет в порядке. Звонить ночью я вам не буду.

Стрэнд вышел из номера и пошел по коридору, чувствуя себя вконец разбитым и вымотанным. Оказывается, пленники Екатерины Медичи были не единственными, кого публично подвергали пыткам в долине Луары.

Лесли оставила дверь в номер незапертой. В комнате горела одна маленькая лампочка, Лесли лежала под одеялами и тихонько посапывала во сне — так бывало, только когда она болела. Стрэнд тихо разделся, но даже во сне она почувствовала его присутствие и открыла глаза. Он уже ложился в свою постель, как вдруг она протянула руку.

— Пожалуйста… — шепнула Лесли. — Сегодня, сейчас…

Стрэнд колебался, но всего секунду. Более подходящего момента найти было нельзя. Прижаться к ее теплому, такому знакомому телу, слиться с ним, утешиться, забыться хотя бы на миг. И, выскользнув из пижамы, он прилег рядом с женой на узкую постель. Они обнялись. Какое-то время они лежали молча.

— Ничего не говори, — прошептала она. — Ничего, не надо… — И начала ласкать его.

Потом они занимались любовью, нежно, беззвучно, и постепенно желание и благодарность, эти дары, сопутствующие истинной любви, отодвинули хаос ночи.

После этого Лесли сразу же заснула. Стрэнд же долго лежал без сна, и сердце его, внезапно превратившееся в некую отдельную неуправляемую часть тела, бешено билось. Нет, только не сейчас, этого просто не может быть, подумал он. И попробовал усилием воли утихомирить биение, барабанным боем разрывавшее грудь. Но сердце продолжало громко и неровно стучать; казалось, оно повиновалось неким собственным сигналам. И несмотря на все усилия, дыхание Стрэнда становилось все более тяжелым и частым. Он начал хватать ртом воздух, задыхаясь. Собравшись с силами, он сумел выбраться из постели и, спотыкаясь, побрел в темноте в ванную, где находился его бритвенный прибор, а в нем — пузырек с нитроглицерином. Наткнулся на стул, со стоном тяжело рухнул на пол. И уже был не в силах подняться.

Шум разбудил Лесли, и секунду спустя она включила настольную лампу. А затем с криком выпрыгнула из постели, бросилась к мужу, опустилась на колени рядом с ним.

— Лекарство… — задыхаясь, пробормотал Стрэнд.

Она вскочила и бросилась в ванную. Он видел, как там загорелся свет, слышал стеклянный звон пузырьков и флаконов, шум воды, бегущей из крана. Медленно подтянул ноги к животу и кое-как умудрился сесть, привалившись спиной к креслу. Вот Лесли снова возле него, снова на коленях, поддерживает голову и сует ему в рот капсулу, а потом подносит к губам стакан воды. Он жадно и нетерпеливо глотнул и почувствовал, как капсула прошла вниз по горлу.

Потом попытался выдавить улыбку.

— Все будет в порядке, — сказал он.

— Помолчи, милый. Тебе нельзя разговаривать.

Наконец прерывистое хриплое дыхание стало более ровным. Похоже, приступ, если то был действительно приступ, миновал.

— Ну вот, — сказал Стрэнд и поднялся. Пошатнулся и добавил: — Мне холодно, надо лечь в постель. — Он чувствовал, как нелепо выглядит, стоя вот так, голый, посреди комнаты.

Она помогла ему добраться до кровати, и он со вздохом облегчения растянулся на простынях.

— Вызвать доктора?

— Нет, не надо. Просто я хочу спать. Пожалуйста, посиди со мной немного. Только выключи свет. И обними, крепко-крепко.

Секунду-другую Лесли колебалась, затем поставила стакан с водой и пузырек с лекарством на тумбочку у изголовья и улеглась в постель рядом с мужем.

Проснувшись утром, Стрэнд чувствовал себя прекрасно. Приложил руку к груди и с удовольствием убедился, что слабый стук сердца еле слышен.

Они с Лесли завтракали в номере, когда зазвонил телефон. Лесли подошла снять трубку. Стоя у столика, на котором находился телефон, она выглядела такой посвежевшей и молодой. Длинные волосы, отливавшие в утреннем свете золотом, спадали на халатик. Глядя на нее, Стрэнд в очередной раз удивился способности женщин быстро восстанавливать физические и душевные силы.

— Конечно, Рассел, — говорила она. — Я вас прекрасно понимаю. Не беспокойтесь, через час мы будем готовы. — Она положила трубку, вернулась к столу и намазала маслом круассан. — Мы возвращаемся в Париж, сегодня же утром, — сказала она мужу. — Полагаю, долина Луары потеряла для нашего друга всякую привлекательность.

— Как он говорил?

— Нормально. А как он говорил, когда вы виделись прошлой ночью? — И Лесли, с кофейной чашкой в руке, вопросительно взглянула на мужа.

— Тебе лучше не знать.

— Что, так плохо?

— Хуже не бывает. Отвратительное и печальное зрелище. Хочешь знать всю правду до конца? В те минуты я пожалел, что мы вообще с ним знакомы.

— Настолько скверно?.. — задумчиво пробормотала Лесли.

— Еще хуже.

— Он что, напал на тебя?

— О нет, конечно, нет. Ничего личного в этом не было. Он проклинал весь белый свет. — Стрэнд поднялся из-за стола. — Если мы должны быть готовы через час, я, пожалуй, начну одеваться и укладывать вещи.

Путешествие в Париж было невеселым. Лесли оказалась вовсе не такой уж стойкой. Ночные переживания, несомненно, отразились на ней. После завтрака женщина вдруг начала кашлять, похоже, у нее даже поднялась температура, из глаз и носа потекло. Она время от времени жаловалась, что мерзнет, хотя оделась очень тепло, да и день стоял почти что жаркий.

Вел машину Хейзен — с виду собранный, сдержанный, как всегда, безупречно одетый в строгий деловой костюм. Не успели они миновать окраины Тура, как Стрэнд пожалел, что миссис Аркур так внезапно покинула их ночью. Хейзен вел машину как сумасшедший — то медленно и виляя посреди дороги, то вдруг резко жал на газ и обгонял трейлеры на крутых поворотах, чертыхаясь и осыпая проклятиями других водителей, точно они были его заклятыми врагами. «Зачем ему таблетки, чтобы совершить самоубийство? — не без ехидства подумал Стрэнд, сжимая потную руку жены в своей. — Он вполне может расстаться с жизнью с помощью двигателя внутреннего сгорания. А заодно и всех нас заберете собой на тот свет». Их трясло и бросало из стороны в сторону на резких поворотах, и все то время, что они ехали, Лесли сидела, неестественно выпрямившись и прижавшись ногой к ноге мужа. Линда же, нарядно одетая и сидевшая на переднем сиденье рядом с Хейзеном, почти всю дорогу проспала. Будто решила, что, если уж предстоит погибнуть этим утром, лучше уйти в мир иной в счастливом неведении. Прошлой ночью Линда не спала ни минуты — так, во всяком случае, она заявила Стрэндам — и, похоже, твердо вознамерилась хорошенько отоспаться, чтоб предстать пред Создателем свеженькой и бодрой.

Но неким чудесным образом они пережили это безумное путешествие. И вот машина затормозила перед «Крийон». От колес воняло горелой резиной — кстати, этот неприятный запах сопровождал их на протяжении всего пути, — и Линда, открыв глаза, протянула:

— О, мы уже приехали! Ты просто замечательный водитель, Рассел. Я так славно выспалась.

— Эти французские шоферы, — проворчал в ответ Хейзен. — Просто диву даешься, как все они до сих пор живы.

— Знаете, Рассел, — заметил Стрэнд, выбираясь из автомобиля, — никогда больше не сяду в машину, за рулем которой находитесь вы.

Хейзен, растерянно прищурившись, уставился на него.

— О чем вы? Не понимаю…

Было время ленча, но Хейзен извинился и сказал, что ему надо срочно заглянуть в офис. Взмахом руки остановил такси, прыгнул в него и укатил, даже не попрощавшись. Лесли сказала, что чувствует себя скверно и хотела бы прилечь. Стрэнд, которого не вдохновляла мысль о ленче наедине с Линдой, заявил, что тоже устал и они пообедают с Лесли позже, в номере. То солнечное утро, когда, три дня назад, полные радостных предвкушений, они отправлялись в путь с площади Согласия, казалось теперь неким туманным и почти нереальным воспоминанием.

Супруги подошли к стойке дежурного получить ключ от номера, и тот подал Стрэнду телеграмму. Казалось, любое известие должно быть обязательно неприятным, и Стрэнд не сразу решился распечатать ее. А когда все же стал распечатывать, заметил, как дрожат у него руки. Он дважды перечитал текст. Телеграмма была от старшей дочери. «ПОЖЕНИЛИСЬ СЕГОДНЯ УТРОМ ТЧК УШЛА С РАБОТЫ ТЧК МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ С ДЖУЗЕППЕ ТЧК ВСЕ ПОТРЯСАЮЩЕ ТЧК ПОКА ЧТО ТЧК ЖДЕМ БЛАГОСЛОВЕНИЯ ИЗ ФРАНЦИИ ТЧК С ЛЮБОВЬЮ МИСТЕР И МИССИС ДЖАНЕЛЛИ ТЧК»

Не испытывая ровным счетом никаких чувств, Стрэнд автоматически взглянул на дату. Телеграмма была послана из Лас-Вегаса и пришла в отель накануне вечером. Судя по всему, именно в тот момент, когда миссис Хейзен вошла в зал ресторана в Туре, где они обедали. БРАКИ РАСПАДАЮТСЯ ТЧК БРАКИ ВОЗНИКАЮТ ТЧК.

— Что там? — с тревогой спросила Лесли.

Стрэнд молча протянул ей телеграмму. Шрифт был бледным, и ей пришлось поднести листок к самым глазам, чтобы прочесть.

— О Боже, — тихо произнесла Лесли и опустилась в одно из кресел в вестибюле. — Лас-Вегас! О чем они только думали? Это совсем не похоже на Элеонор, совершенно не похоже! Даже как-то подозрительно! К чему такая спешка и скрытность? Зачем им понадобилось удирать? Возможно, этому парню есть что скрывать, ты как думаешь, а?

— Сомневаюсь.

— Но почему было не подождать? По крайней мере пока мы не вернемся домой?.. О Господи, и на несколько дней нельзя уехать, чтобы…

— Может, они как раз решили воспользоваться нашим отсутствием, — возразил Стрэнд. — Чтобы мы на них не давили, не устраивали ненужной суеты. Видишь ли, сегодня к свадьбам относятся совсем не так, как в наши дни. — Родители Лесли настояли на церковном обряде и свадебном обеде, и Стрэнду до сих пор весь тот день вспоминался как тягостная пытка. Лицо его буквально онемело от бесчисленных фальшивых улыбок, что он расточал сотням гостей, большинство из которых надеялся впредь никогда не увидеть. Причем неприятное ощущение онемения и фальши сохранялось на протяжении нескольких дней. Тем не менее он был несколько разочарован поступком дочери и видел, что мать расстроилась не на шутку. Характер Элеонор всегда была открытым, даже прямолинейным, а в этом ее поступке крылось нечто загадочное, не вызывавшее доверия. И он разделял недовольство Лесли тем, что на медовый месяц парочка отправилась в этот вертеп, Лас-Вегас.

— Мы даже не знаем, где именно они остановились. — Глаза Лесли, и без того покрасневшие от простуды, наполнились слезами. — Не можем позвонить, поздравить их. И о Кэролайн и Джимми там ни слова. Словно девочка забыла, что у нее есть семья!

— Что ж, в данный момент мы все равно не можем ничего сделать, — заключил Стрэнд. — А они, конечно, объяснят все при встрече. Идем наверх. Ты скверно выглядишь, боюсь, это не просто простуда. Я вызову врача.

— Возможно, это просто плохие предчувствия, — отозвалась Лесли. Они направились к лифтам. — Всякий раз, когда происходит что-то плохое, я заболеваю и у меня появляется предчувствие… — Обычно Стрэнд лишь улыбался, когда жена начинала говорить о своих предчувствиях. Но на этот раз он остался серьезным. — Нам не следовало приезжать сюда, — проговорила Лесли. — Все могло сложиться по-другому, если бы мы были дома.

Наверху, в номере, он помог жене раздеться и накинуть халат, и, вся дрожа, Лесли улеглась в постель.

Вызванный назавтра врач сообщил, что у Лесли тяжелая форма бронхиальной инфекции, рекомендовал оставаться в постели несколько дней и принимать выписанные им лекарства. И уже собрался уходить, когда зазвонил телефон. Это была Линда.

— Аллен, — сказала она, — сегодня днем я улетаю в Мужен. Может, вы полетите со мной? Все, конечно, зависит от того, как чувствует себя Лесли. На солнце и в тепле ей сразу станет лучше.

— Мне очень жаль, — ответил Стрэнд, — но врач рекомендовал ей постельный режим.

— О, какая досада! — Впрочем, в голосе миссис Робертс Стрэнд отчетливо уловил облегчение. И сам он тоже испытал облегчение. Можно было подумать, что недавнее происшествие оставило в их душах безобразные шрамы и он боялся любого напоминания о сцене, которую все они старались поскорее забыть. — Поживу там несколько дней, — продолжала Линда. — Возможно, Лесли станет лучше и вы все-таки приедете. — И снова по тону Стрэнд догадался, что она хотела бы побыть одна.

— Спасибо за приглашение, Линда. Но вряд ли получится. Желаю хорошо провести время.

— Буду вам звонить, — пообещала она. — Если увидите Рассела до отъезда в Саудовскую Аравию, передайте, где я, пусть не беспокоится. Я успею вернуться в Париж, и мы все вместе полетим в Штаты.

Стрэнд повесил трубку и вдруг пожалел, что изобрели аэропланы. Поскольку к концу их путешествия начали происходить разные неприятности, он ничуть не удивился бы, если б оно закончилось где-нибудь прямо посреди Атлантики.

Лекарства, которые прописал врач, похоже, помогали, приступы кашля становились все слабее и реже, примерно через сутки температура у Лесли упала. Хейзен не звонил, он даже не попрощался перед отлетом в Саудовскую Аравию. Стрэнд пытался дозвониться Джимми в Нью-Йорк и Кэролайн на Лонг-Айленд, но в обеих квартирах к телефону никто не подходил, и это при том, что, учитывая разницу во времени, он звонил Джимми в семь утра по нью-йоркскому. В загородном доме Хейзена к телефону подошел мистер Кетли и сообщил, что Кэролайн не будет весь день, ее пригласили к кому-то на обед. Если мистер Кетли и знал о замужестве Элеонор, то никак это не прокомментировал.

Большую часть времени Стрэнд проводил в номере рядом с Лесли, много читал, слушал новости и музыку по портативному радиоприемнику, который купил ему Хейзен. По каналу «Франс мюзик» транслировали замечательные концерты — произведения Бетховена, Баха и Шуберта. За долгие века человечеству не удалось изобрести лучшего лекарства, чем такая музыка, и она очень скрашивала их с Лесли времяпрепровождение. Как-то Лесли спросила: не считает ли он, что им следует связаться с мадам Аркур? Стрэнд ответил, что бедняжке надо дать время прийти в себя, залечить раны, а как-нибудь потом, позже, написать ей коротенькое письмецо с выражением дружеских чувств и наилучшими пожеланиями. Но он понимал, что сделать это будет непросто. Он почему-то испытывал чувство вины за то, что оказался за одним столом с мадам Аркур в тот момент, когда на нее напала эта ужасная женщина. Однако он все же написал его и отослал на адрес парижского офиса Хейзена, хотя, вполне возможно, мадам Аркур уже там не было.

На третий день Лесли стало настолько лучше, что она даже смогла выйти и они немного прогулялись, а потом зашли перекусить в ресторане «Максим» — он находился неподалеку от их отеля, прямо за углом. А после отправились в музей, где вдоволь налюбовались солнечной живописью импрессионистов. Потом вдруг Лесли сказала, что неплохо было бы привезти молодоженам подарок из Франции. Они обошли несколько магазинов, но цены везде были просто бешеные. И решили, что но прибытии в Нью-Йорк заглянут в «Блумингдейл»[153] и купят подарок там.

Вернувшись в отель, они обнаружили записку от Хейзена. Оказывается, Рассел звонил, но не застал их в номере и просил позвонить ему в офис.

Стрэнд позвонил из номера. Голос Хейзена звучал отрывисто и сухо. Тон делового человека, подумал Стрэнд.

— Я вернулся несколько раньше, чем предполагал, Аллен, — сообщил Хейзен. — И хотел бы улететь в Нью-Йорк не позднее завтрашнего дня. Сегодня придется задержаться на работе допоздна, но если вы, Лесли и Линда не возражаете, мы могли бы пообедать сегодня вечером в отеле.

— Мы с удовольствием, — ответил Стрэнд. — Но Линда в Мужене.

— Ох уж эта непоседа!.. — раздраженно заметил Хейзен. — Просто не в состоянии усидеть на одном месте. Ладно, позвоню ей сам и скажу — пусть поднимает задницу и мчится сюда, если хочет завтра улететь в Америку бесплатно. — Стрэнд не преминул отметить, как изменился лексикон Хейзена — оставалось лишь надеяться, что не бесповоротно, — со времени той памятной ночи в Туре. — И еще позвоню Конрою — попрошу сообщить вашим детям предположительное время нашего возвращения, чтобы они могли вас встретить.

— Вы очень внимательны, — поблагодарил Стрэнд. — Но передайте Конрою: пусть не пытается застать Элеонор. Несколько дней назад она вышла замуж, в Лас-Вегасе. Сейчас у них медовый месяц, и она не оставила нам никакого адреса.

— Лас-Вегас, Боже ты мой! — пробормотал Хейзен. — Нынешняя молодежь любит откалывать подобные шутки. Ну и как вы это восприняли?

— С трудом.

Хейзен засмеялся:

— Можно понять. Надеюсь, она счастлива?

— Просто в экстазе. Так, во всяком случае, написано в телеграмме. Пока что.

Хейзен снова засмеялся.

— Что ж, в любом случае передайте мои поздравления матери новобрачной. Постараюсь подъехать около девяти вечера. Вас устраивает?

— Будем ждать, — ответил Стрэнд.

— Ну как он? — спросила Лесли, когда Стрэнд повесил трубку.

— Хозяин вернулся, — пробурчал Стрэнд. — И снова взял в руки бразды правления.

Хейзен опоздал минут на пятнадцать. Когда адвокат вошел в обеденный зал, Стрэнды увидели, что вид у него измученный, под глазами темные круги. Костюм плохо отглажен — можно подумать, он прилетел в нем из Малой Азии и времени переодеться у него не было. Он как будто и побриться не успел, и на щеках и подбородке серебрилась неровная щетина, отчего от былой респектабельности не осталось и следа. И вообще Хейзен напоминал семейный портрет какого-нибудь выдающегося предка, над которым поработали ребятишки-вандалы. Интересно, подумал Стрэнд, поднимаясь ему навстречу, сколько же лет подобной сверхнапряженной жизни может выдержать обычный человек? Но Хейзен тепло и радостно улыбнулся им, обнажив ровные крепкие зубы. Пожал руку Стрэнду и наклонился — поцеловать Лесли в щеку. И только после этого тяжело опустился в кресло.

— Что мне необходимо — так это срочно выпить.

— Вы говорили с Линдой?

— Встречаемся в аэропорту завтра днем. Она, конечно, поворчала, но будет там, никуда не денется. Мартини, пожалуйста, — сказал он подошедшему к их столику официанту.

— Ну, как Саудовская Аравия? — спросил Стрэнд.

— Напрасная трата времени, — поморщился Хейзен. — Иметь с ними дело еще тяжелее, чем с французами. И часы вроде бы у всех есть, а вот сколько времени, похоже, никогда не знают. К тому же у каждого там дюжины родственников, каких-то принцев, проживающих в пустыне. И чтобы добиться хоть самого мизерного результата, приходится посещать каждого и при этом раздавать деньги направо и налево. Лучше бы я действительно поехал на юг с Линдой. Ну а как вы? Как восприняли новость о замужестве Элеонор?

— Со сдержанным оптимизмом.

Хейзен рассмеялся:

— Вообще он довольно славный молодой человек.

— Да, мне тоже так показалось, — заметила Лесли. — Но Лас-Вегас!

— Не важно, как начинается брак, — нравоучительно произнес Хейзен. — Важно, чем и как он заканчивается. — Тут он поморщился, словно подумав о своем собственном браке. И начал потягивать мартини из бокала, который поставил перед ним официант. — То что надо… Знаете, в этой Саудовской Аравии за один несчастный выпитый коктейль вас могут кинуть за решетку или запросто отсечь руку. Как вести дела с такими людьми?.. А многие выходцы из так называемых цивилизованных стран — американцы, англичане, французы, японцы, — просто из кожи лезут вон, чтобы угодить им и извлечь выгоду из сотрудничества с этими дикарями. И дело обычно кончается тем, чем кончилось в Иране, — государственным переворотом на религиозной почве. Запомните мои слова. — Он снова с жадностью отпил глоток. — Я уже предупредил всех своих клиентов: пусть инвестируют деньги во что-то более надежное, ну, к примеру, в разработки вечного двигателя. — Адвокат рассмеялся собственной шутке. — Ладно, довольно о моих делах. Вы имеете хоть малейшее представление о том, чем планируют заняться ваши молодожены, где собираются жить, ну и так далее и тому подобное?

— Единственное, что мы узнали из телеграммы, — Элеонор ушла с работы.

Хейзен мрачно кивнул:

— Я так и думал, что это случится. Когда послал этого мальчика в Джорджию.

— В Джорджию? — удивился Стрэнд. — При чем тут Джорджия?..

— Но он, по-моему, и вам говорил, что собирается оставить бизнес отца. И что мечтает издавать газету в каком-нибудь небольшом городке. И что его братья только и ищут предлога, чтоб вывести его из бизнеса…

— Да, припоминаю, — кивнул Стрэнд.

— Так вот, в штате Джорджия есть городок под названием Грэм, маленький, тихий. Но там имеются два довольно крупных предприятия. Одно — электронная компания, а второе — завод по изготовлению упаковочной тары. Оба переехали в Грэм с Севера, после чего город начал стремительно расти и развиваться. А моя фирма защищала там интересы редактора и издателя маленькой ежедневной газеты, которых привлекли к суду за какие-то мелкие нарушения. Короче, я съездил туда сам и выиграл процесс, мотивируя тем, что газета эта по сути своей независима, подчеркнул важность подобных изданий, что мы победим, ну и тому подобное. И еще подружился с редактором — он сам родом из Джорджии, учился в колледже в Афинах… Но вообще-то он тертый калач, крепкий орешек и мне понравился. Так вот, ему кажется, что он стареет и теряет хватку, эта ежедневная рутина начала сказываться на его здоровье. И тут вдруг он сваливается на меня словно снег на голову и спрашивает, не знаю ли я какого-нибудь способного и амбициозного молодого человека, который мог бы взять на себя всю ответственность, тянуть лямку и делить с ним доход. Ну и чтобы у него имелась для начала хотя бы небольшая толика денег. Так получилось, что буквально за пару дней до этого я случайно встретился с Джанелли и Элеонор в баре, сидел и выпивал с ними, и Джанелли рассказал мне о своей мечте. Элеонор тогда говорила, что ни за что не расстанется с Нью-Йорком, но, как известно, любовь побеждает все, так утверждали древние римляне. И насколько я понимаю, именно поэтому она оставила свою работу. Полагаю, что на моих друзей из Грэма ваш зять должен произвести самое благоприятное впечатление.

— Джорджия! — воскликнула Лесли примерно тем же тоном, каким совсем недавно, получив телеграмму, произнесла «Лас-Вегас!».

— Очень славный, чистенький, маленький городок, — заметил Хейзен. — Вам бы он понравился. — Он улыбнулся. — По крайней мере с неделю там вполне можно протянуть.

— Сомневаюсь, чтобы Элеонор хватило так надолго. — Лицо Лесли помрачнело. — Просто не представляю ее блуждающей по сосновым рощам… И это после Нью-Йорка.

— Нам, северянам, пора привыкать к мысли, что цивилизация не кончается за пределами города Вашингтон, округ Колумбия, — возразил Хейзен. — И не стоит смотреть на случившееся так мрачно, Лесли. Это еще не конец света. Даже если там не сложится, оба они молоды и сильны и вполне могут попробовать себя в чем-то другом. По крайней мере они не будут терзаться потом мыслью: «У нас был шанс, а мы оказались трусами и его упустили». Кстати, о шансах… Примерно месяц назад или около того мадам Аркур предложили работу: преподавать международное право в университете Джорджа Вашингтона. И вот сейчас она решила принять это предложение. — Хейзен произнес это вскользь, как бы между прочим, словно речь шла о малознакомом человеке.

— Уверена, она будет пользоваться бешеным успехом на правительственных приемах, — заметила Лесли.

Хейзен подозрительно покосился на нее, не без основания полагая, что тут кроется некий ехидный намек. Но Лесли лишь мило улыбнулась ему.

Официант, стоявший возле стола в ожидании, когда беседа наконец прервется и можно будет предложить гостям меню, воспользовался паузой. Хейзен раскрыл свое, секунду смотрел, затем бросил на стол и поднялся.

— Прошу меня извинить, — сказал он. — Я слишком устал, чтобы есть. А если выпью еще бокал, меня придется выносить отсюда. Так что пойду прилягу. День выдался такой долгий и трудный. Думаю, завтра вам надо быть готовыми примерно к половине одиннадцатого. Надвигается какой-то неблагоприятный погодный фронт, так мне сказали, и вполне возможно, что в середине дня аэропорт будет закрыт. Рад, что вы выглядите так замечательно, Лесли. Спокойной ночи и приятных вам снов. — И с этими словами Хейзен направился к двери. Плечи чуть сгорблены, голова опущена. Он казался много старше своих лет.

Стрэнды заказали обед и съели его в полном молчании.

С Линдой они встретились в аэропорту. Выглядела она хорошо, загорела и посвежела, но казалась взволнованной.

— Терпеть не могу спешки и перемен в расписании, — пожаловалась она. — Уверена, что упаковала совсем не те вещи, что нужно. И знаете, мне не понравился Рассел. Обычно он надежен, как швейцарские железные дороги. — Торопливо поцеловав ее и бросив: «Рад видеть, что ты успела», — Хейзен тут же исчез — пошел звонить в свой офис.

День выдался серенький, то и дело принимался моросить мелкий дождь, и на летное поле обрушивались резкие порывы ветра. Они шли к самолету, и Стрэнд с сомнением поглядывал на затянутое тучами небо. Погода соответствовала его настроению. Надвигается какой-то неблагоприятный погодный фронт, вчера предупредил Хейзен. Вполне возможно, что перелет окажется сложным. Солнышко отказалось отметить последний день их каникул. Они забрались в маленький, сверкающий чистотой самолет, и Стрэнд вдруг напрягся: а что, если Лесли сейчас объявит, что у нее появилось дурное предчувствие? Но Лесли весело болтала с Линдой, и не было ни малейшего признака того, что тысячи миль хмурого неба, которые им предстоит преодолеть, пугают ее.

В полете была всего лишь небольшая болтанка. Лесли с Линдой дремали, Стрэнд читал, а Хейзен пил. Когда они приземлились в Шенноне на дозаправку, Хейзен не стал предлагать им купить подарки без пошлины, Лесли все же приобрела розовую шерстяную шаль для Кэролайн, хотя Стрэнд сомневался, что она пригодится дочери в жаркой Аризоне.

В Нью-Йорк прилетели по расписанию, и Хейзен быстро провел их через таможню. Инспектор, работавший там, взмахом руки пропустил их компанию, не попросив даже открыть сумки. Встречали их Конрой, Джимми и Кэролайн. Увидев дочь, Лесли тихо ахнула. На носу девочки красовалась повязка, лицо отекло, глаза заплыли, а под ними виднелись черно-синие синяки.

— Господи, Кэролайн!.. — воскликнула Лесли, обнимая дочь. — Что с тобой случилось?

— Да ничего особенного, мама, — отмахнулась Кэролайн. — Это только с виду страшно, а на самом деле всего лишь несколько царапин. Вечером на днях Джордж вез меня домой, и какой-то идиот врезался в нас сзади, когда мы остановились на красный свет. Ну, я ударилась о панель управления.

— Так и знала, что тебя нельзя отпускать с этим парнем, — проворочала Лесли. — Водит машину, как полный придурок.

— Но он совсем не виноват, мамочка, — возразила Кэролайн. — Мы же стояли.

— Все равно, — сказала Лесли.

— Не принимай близко к сердцу, мам, — вмешался Джимми. — Подумаешь, делов-то, какой-то синяк под глазом!

— Это далеко не пустяк, молодой человек! — наставительно проговорила Лесли. — Она могла изуродоваться на всю жизнь!

— Но ведь не изуродовалась же, — сказал Джимми. — Ну, как поездка?

— Замечательно, — поспешил ответить Стрэнд. Ему хотелось избежать семейной ссоры в присутствии других людей.

— Вы были у врача? — спросил Хейзен дочь.

— Не нужен мне никакой врач, — ответила Кэролайн и надулась, точно ее несправедливо выбранили за что-то.

— Конрой, — сказал Хейзен, — на остров мы сейчас не поедем. Отправимся в Нью-Йорк, покажем эту юную леди хорошему врачу. Фамилия его Леард, он спец как раз по такого рода травмам.

— Почему бы еще не вызвать «скорую», с сиреной и реанимационным оборудованием? — саркастически заметила Кэролайн. — И не отвезти изуродованную до полной неузнаваемости молодую и прекрасную жертву катастрофы в больницу, где ее уже поджидает целая команда экспертов по вправлению костей и операциям на открытом сердце?

— Не умничай, Кэролайн, — сказала Лесли. — Мистер Хейзен абсолютно прав.

— Вы все просто с ума посходили, — тоном капризной маленькой девочки протянула Кэролайн. — Столько шума из ничего. И потом, это случилось больше суток назад и я, как видите, все еще жива.

— Довольно, — строго сказала Лесли. — Помалкивай и делай то, что тебе говорят.

Кэролайн скроила жалобную гримаску.

— Но я просто ненавижу врачей, — канючила она. Тут Лесли крепко взяла ее под руку, Хейзен подхватил под другую, и вдвоем они потащили девочку к выходу. Стрэнд, Джимми и Линда замыкали шествие.

— Знаешь какие-нибудь подробности? — спросил Стрэнд Джимми.

— Никаких. И вообще я узнал об этом всего минут пятнадцать назад, когда мы встретились здесь. Я приехал из Нью-Йорка, а Конрой привез ее с острова. Мать вечно раздувает истории из-за всяких пустяков. А Хейзен просто хочет лишний раз показать, насколько он значимая и незаменимая персона, и, как всегда, контролировать ситуацию.

— Что ж, — заметила Линда, — слава Богу, что зубы не потеряла. У нее такие красивенькие зубки.

— Попрошу Конроя подбросить меня до офиса, — сказал Джимми. — Я обещал вернуться через пару часов.

— Ты не считаешь, что должен остаться с сестрой в такой момент? — поинтересовался Стрэнд.

— Да брось ты, папашка, — отмахнулся Джимми. — Из-за какого-то синяка под глазом?..

— Ну а как дела на работе? — осведомился Стрэнд, решив сменить тему, поскольку ссориться с сыном ему вовсе не хотелось. Ему ни разу не удавалось выиграть ни одного спора с ним, с тех пор как Джимми исполнилось двенадцать.

— Да пока только осматриваюсь, — ответил Джимми. — Спроси лучше Соломона, ему виднее. Но что бы он там себе ни думал, лично мне нравится моя работа.

Стрэнд хотел было сделать сыну замечание. Ему не нравилось, что тот опускает слово «мистер» перед фамилиями Соломон и Хейзен. Но тут он вспомнил о телеграмме Элеонор. Он совершенно забыл о ней в суете и спорах о ранении Кэролайн.

— Ты Элеонор видел? — спросил он.

— Нет. — Джимми помотал головой. — На прошлой неделе говорили по телефону.

— И что она сказала?

— Да ничего особенного. — Мальчик передернул плечами. — Все как обычно. Ей почему-то показалось, что я плохо выспался, какой-то не такой, видишь ли, у меня был голос. Знаешь, иногда мне кажется, она воображает себя моей матерью, а не сестрой.

— А о свадьбе своей она ничего не говорила?

— С чего бы? — искренне удивился Джимми.

— Да с того, что четыре дня назад она вышла замуж. В Лас-Вегасе.

Джимми резко остановился.

— Господи Боже! Да она, должно быть, напилась! А она сообщила, как, что и почему?

— О таких вещах люди обычно не сообщают в телеграммах, — сказал Стрэнд. — Похоже, неделя у членов нашей семьи выдалась напряженная.

— Дела… — протянул Джимми и удрученно покачал головой.

Они вышли на улицу. Конрой укладывал сумки и чемоданы в машину.

— И где же они сейчас? Надо бы позвонить, сказать, что любящий братец желает ей счастья.

— В том-то и дело, что звонить некуда. Она не оставила ни телефона, ни адреса.

Джимми снова затряс головой.

— А она, оказывается, не проста, наша девочка. Ох, не проста… — Он нежно дотронулся до руки отца. — Я бы на твоем месте не очень переживал, папашка. С ней все будет в порядке. И он тоже вполне ничего, этот парень, Джузеппе. Должно быть, им видней. Скоро будешь нянчить на коленках целый выводок эдаких ангелочков-бамбини.

— Жду не дождусь, — буркнул Стрэнд, забираясь в большой «мерседес», где уже сидели все остальные.

Кэролайн сжалась в комок, упрямо и злобно поджав губки, и виду нее при этом был карикатурный — повязка на носу и заплывшие глазки. Стрэнд перегнулся через спинку сиденья и поцеловал ее.

— Милая моя малышка, — нежно произнес он.

— Да оставьте вы меня в покое! — нервно отшатнулась от него дочь.

И не слишком веселая компания тронулась в огромном автомобиле в сторону города.

Когда машина пересекла мост и оказалась в Манхэттене, Стрэнд вдруг осознал, что со времени, когда Хейзен впервые ввалился к ним в квартиру, избитый и весь в крови, ему приходилось обращаться к врачам чаще, чем когда-либо в жизни.

Глава 3

Естественно, подумал Стрэнд, слушая, что в торопливой и несколько небрежной манере, свойственной лучшим специалистам в своей области, говорит ему врач, вполне естественно, что дело обстоит куда хуже, чем кажется. Ибо в жизни его, похоже, настал период, когда решительно все обстояло хуже, чем казалось на первый взгляд.

— Кость расщеплена на мелкие фрагменты, левая носовая перегородка блокирована, — объяснил врач Стрэнду и Лесли в своем большом элегантном кабинете на Парк-авеню, куда он пригласил их, взглянув на рентгеновские снимки и осмотрев Кэролайн, которая осталась в соседней комнате с ассистентом. В данный момент ей накладывали свежую повязку и брали анализ крови. — Боюсь, что это означает одно: необходима операция, — заключил доктор. Его это, похоже, ничуть не пугало. Сформулировано безупречно, отметил Стрэнд, со всеми положенными вежливыми и безликими оборотами. — Правда, придется подождать несколько дней, пока не спадет опухоль. Я зарезервирую операционную. В том случае, разумеется, если вы согласны.

— Конечно, — сказала Лесли.

Стрэнд молча кивнул.

— Накануне ей придется остаться в больнице на ночь, — добавил врач. — Вам совершенно не о чем беспокоиться, миссис Стрэнд.

— Мистер Хейзен уверил нас, что она попала в самые надежные в этом смысле руки, — сказала Лесли.

— Добрый старина Рассел… — Доктор Леард улыбнулся. — Тем временем я бы рекомендовал уложить нашу юную леди в кровать и проследить за тем, чтобы она соблюдала постельный режим. Вы сами собираетесь остаться в Нью-Йорке или отправитесь на остров к Расселу?

— Мы будем в Нью-Йорке, — поспешно ответила Лесли.

— Очень хорошо. Чем меньше она будет двигаться, тем лучше. — Доктор поднялся, дав понять, что разговор окончен. У него не было времени на пустую болтовню. — Позвоню вам, как только договорюсь с больницей Леннокс-Хилл — это здесь рядом, прямо за углом, на Семьдесят седьмой, — и скажу, когда вы должны привезти нашу юную леди. — Он проводил супругов в приемную, где ждали Линда и Хейзен. Миссис Робертс нервно листала журнал, адвокат с окаменевшим лицом смотрел в окно.

— Рассел, — сказал врач, — я могу перемолвиться с вами словечком у меня в кабинете?

Хейзен последовал за ним. Линда отложила журнал и вопросительно уставилась на Стрэндов.

— Кое-какие осложнения, — сказал Стрэнд. — Нужна операция.

— О Господи! — воскликнула Линда. — Бедная девочка!..

— Беспокоиться не о чем, так, во всяком случае, уверяет врач, — сказала Лесли. — А он, похоже, знает свое дело.

— Он сообщил это Кэролайн?

— Еще нет.

— Надеюсь, она не слишком огорчится?

— Думаю, нет. Когда узнает, что сможет нормально дышать только после операции. Она разумная девочка и все поймет правильно, — спокойно заметила Лесли.

Они все еще ждали Кэролайн, когда в приемной появился Хейзен. По выражению его лица невозможно было понять, что являлось темой приватной беседы с врачом.

— Доктор Леард сказал вам нечто такое, чего не мог обсудить с нами? — прямо спросил Стрэнд.

— Ничего сколько-нибудь существенного, — ответил Хейзен. — И потом он слишком занятой человек, чтобы лгать. Нет… Просто он считает, что в случаях, подобных этому, когда речь идет о молоденькой девушке и операция все равно неизбежна, есть шанс сделать параллельно и еще одну, небольшую косметическую, операцию. Если, конечно, пациент не против.

— Что это значит? — подозрительно спросил Стрэнд.

— Ну, усовершенствовать ее носик, сделать его более приятным взгляду с чисто эстетической точки зрения, именно так он выразился. Он делает много косметических операций, и, насколько мне известно, клиенты всегда были им довольны.

— Но почему он не предложил это нам? — спросил Стрэнд.

— Порой, сказал он, родители воспринимают такие вещи слишком болезненно. Это затрагивает их тщеславие. И он счел, что в отличие от вас я не буду возмущаться.

Стрэнд покосился на жену. Та смотрела на Линду, которая энергично кивала головой.

— Разумеется, — добавил Хейзен, — надо прежде всего выяснить, хочет ли этого Кэролайн.

— Я знаю, чего хочет Кэролайн, — вмешалась Линда. — Девочка будет просто в восторге.

— Откуда вы знаете? — совершенно потрясенный, спросил Стрэнд.

— Мы обсуждали это, еще задолго до нашей поездки во Францию, — с вызовом ответила Лесли. — Ну, еще когда Линда впервые заговорила об этом.

— Почему же вы ничего не сказали мне? — удивился Стрэнд.

— Ждали подходящего момента, — ответила Лесли.

— И теперь, значит, считаете, что подходящий момент настал? — Он едва сдержался, чтобы не повысить голос.

— Это сама судьба, — спокойно заметила Лесли. — Возможно, нам следует поблагодарить Джорджа, за то, что он так неосторожно водит машину.

— Чушь, — буркнул Стрэнд, без особой, впрочем, уверенности в голосе.

— Аллен, — вмешалась Линда, — что за средневековые предрассудки!

— Одно я знаю наверняка. — Стрэнд почувствовал, что побежден. — Прежде всего я должен поговорить с девочкой сам.

— О, Аллен! — нетерпеливо воскликнула Лесли. — Ты из всего готов раздувать трагедию. Таких операций делается миллион в год.

— Но в моей семье ничего подобного не было ни разу. — И он обернулся к двери одного из кабинетов, откуда в сопровождении ассистента появилась Кэролайн. На носу и над заплывшим глазом были лихо налеплены новенькие нарядные пластыри.

— Как чувствуешь себя, детка? — спросил Стрэнд.

— На последнем издыхании, — криво усмехнулась Кэролайн.

— Не юродствуй. Мы забираем тебя домой. Пошли. — Стрэнд распахнул дверь. Кэролайн, держа мать под руку, вышла, за ними последовала Линда. Хейзен замешкался. — Вы идете? — спросил Стрэнд.

— Да, да, конечно. — Похоже, Хейзен был чем-то смущен.

— Врач сказал вам что-то еще, верно? — спросил его Стрэнд, чувствуя, что окружен заговорщиками.

— О, ничего особенного, — ответил Хейзен. — Расскажу как-нибудь в другой раз.

«Что за день выдался, черт бы его побрал! — думал Стрэнд, пока они с Хейзеном шли к машине, где уже ждали все остальные. — Миллионы людей во всем мире умирают с голоду, убивают друг друга, а мы озабочены лишь одним: стоит ли сделать нос какой-то девчонки на четверть дюйма короче».

В течение нескольких следующих дней в доме Стрэндов творилась невообразимая суета. Лесли начала собирать вещи для переезда в Данбери, и все комнаты были завалены чемоданами, свертками и коробками, а также хрустящей оберточной бумагой для посуды и картин. Почти все время между Лесли и Кэролайн, которая напрочь отказалась выходить на улицу с повязкой на лице, шли долгие споры на тему того, что следует взять с собой, а что выбросить. Они прожили в этой квартире двадцать четыре года, и Стрэнд с удивлением и даже оттенком ужаса отметил, какое несметное количество хлама скопилось в доме за это время. Лесли не разрешала мужу помогать в сборах, мотивируя это тем, что ему нельзя переутомляться, и он часами искал и не мог найти нужную вещь. На Нью-Йорк навалилась удушающая жара, от Элеонор ни слова, помощи от Джимми — никакой. Сын забегал ненадолго время от времени и тут же садился за телефон. И часто, даже толком не поспав, бросался утром бриться и одеваться, а потом убегал на работу. Стрэнда раздражало подобное поведение, но, помня советы врача не расстраиваться и не возбуждаться, он не говорил Джимми ни слова. Заняться ему было нечем, и он часами бродил по улицам Нью-Йорка, посиживал в кафетериях за чашкой кофе и газетами и чувствовал себя одиноким, потерянным и никому не нужным. Позвонил доктору Леарду, узнать, во что обойдется операция Кэролайн. Но самого доктора не застал, секретарша же, которая говорила с ним так, точно ее оторвали от важной операции, сообщила, что этот вопрос «уже закрыт». Стрэнд позвонил Хейзену в офис, чтобы выразить протест, но ему ответили, что адвоката нет на месте. Он был вне пределов досягаемости, где-то за городом.

Стрэнд пересмотрел множество кинофильмов, сидя в прохладной тьме зрительного зала, что позволяло хоть ненадолго передохнуть от уличной духоты, но ни один ему не понравился. В пребывании в Нью-Йорке в августе был один-единственный плюс — перспектива убраться отсюда казалась необыкновенно притягательной. Будь он лет на двадцать моложе, то поехал бы на окраину, остановил бы первую попавшуюся машину и уехал бы куда глаза глядят — так иногда думал Стрэнд…

Как-то днем, гуляя по городу, он вдруг понял, что забрел на улицу, где жила Джудит Квинлен. Он едва поборол искушение войти в ее дом и нажать кнопку звонка. Среди фильмов, которые он смотрел, было немало из разряда «крутого порно». Снятые по последнему слову техники, они лишь усугубляли ощущение дискомфорта и растерянности, который он испытывал последние дни, добавляя к ним совершенно дикие эротические видения. Едва коснувшись кнопки, Стрэнд тут же отдернул руку, представив заголовки в газетах: «ШКОЛЬНЫЙ УЧИТЕЛЬ НАЙДЕН МЕРТВЫМ В ПОСТЕЛИ СВОЕЙ ЛЮБОВНИЦЫ». Нет, не ту он жизнь прожил, чтобы закончить ее вот так. И он опустил руку, направился в парк и долго сидел на скамейке, наблюдая за голубями, на которых, похоже, жара не влияла вовсе.

За день до операции Кэролайн Джимми съехал с квартиры. Нацарапал на клочке бумаги свой новый адрес: пансион «Лэнгмен» на Восточной Пятьдесят третьей. Там ему будет удобнее, объяснил Джимми, это место находится неподалеку от офиса Соломона. Он не стал вдаваться в подробности, даже не сказал, кому именно принадлежит пансион — мисс Лэнгмен, миссис Лэнгмен или мистеру Лэнгмену, а Стрэнд с Лесли так растерялись, что не спросили. И еще Джимми заявил, что пора избавляться от старой квартиры. Жить здесь — это все равно что тащить на своей спине 1890 год, как он выразился. Стрэнду вспомнились все радости и печали, которые довелось пережить в этих просторных обветшавших комнатах, — крики детей, звуки пианино, тихие дни за чтением книг, аппетитные запахи с кухни, — и велел сыну заткнуться.

Они с Лесли отвезли младшую дочь в больницу на такси. В тот день шел дождь. Кэролайн была весела и беспечна, как будто собралась на танцы. «Интересно, — подумал Стрэнд, — узнаю ли я свою дочь после операции?..» И тут вдруг вспомнил, что так и не проконсультировался с лучшим специалистом в своей области относительно формы ее нового носа. Каким он будет? Римским, курносым, лопаточкой, как у Гарбо, как у Элизабет Тейлор, у герцогини Альба, у мадам Аркур?..

И вообще, как девочка будет выглядеть с этим своим новым носом? Ведь лицо, что бы там ни говорили, отражает характер человека. Отец любил Кэролайн такой, какая она есть, считал ее красавицей и знал, что и она тоже его любит.

Разве не отказалась она от единственной страсти в своей жизни, тенниса, в детском порыве спасти ему жизнь, принеся жертву неким неведомым богам? Сможет ли она в новом своем обличье сделать нечто подобное?..

Лесли, так и излучавшая спокойствие, сидела по другую сторону от дочери, время от времени ободряюще похлопывая Кэролайн по руке. Неужели он прожил целых двадцать пять лет с женщиной, у которой напрочь отсутствует воображение? Ему страшно хотелось, чтобы Элеонор была здесь. Она обязательно болтала бы о разных пустяках, острила и тем самым успокоила бы его. Он расценивал ее отсутствие как предательство. Оказывается, любовь способна разрушить всякое чувство ответственности. Ничего, когда она наконец появится, он скажет ей пару ласковых. Стрэнд проклинал день, когда полез купаться в этот чертов океан. Теперь, с оттенком жалости к себе подумал Стрэнд, он отброшен на обочину жизни.

Они оставили Кэролайн в больнице, где ей предстояло провести ночь перед операцией, которая была назначена на завтрашнее утро. Кэролайн не скрывала желания поскорее выпроводить родителей из палаты.

— Ну что у тебя такое вытянутое лицо, а, па? — воскликнула она. — Почему бы вам с мамой не убраться отсюда, не пойти куда-нибудь вкусно пообедать, а потом на концерт? Я начинаю чувствовать себя виноватой, видя, как ты стоишь тут, словно вокруг воют сирены, а ты собираешься бросить меня под авиабомбежкой.

Квартира — с книгами, беспорядочно разбросанными по полу, свернутыми в рулоны коврами и светлыми пятнами на обоях в тех местах, где висели картины Лесли, — больше не выглядела родным гнездом. Они с женой обсуждали, стоит ли им обедать дома или лучше пойти куда-нибудь; голоса эхом разносились по опустевшим комнатам. И Стрэнд впервые почувствовал, как ему не хватает звуков гитары Джимми. Трудно, конечно, простить его поведение перед уходом из дома. Молодым людям, особенно увлеченным своей работой, с горечью подумал он, трудно понять, какой прилив любви может вызвать старенькое пианино, потрескавшаяся вазочка, исцарапанный письменный стол, лампа, при свете которой он в течение четверти века читал книги…

Семья развалилась. Теперь все общение между ними сведется к телефонным звонкам, коротким письмам из Аризоны, Джорджии и с Восточной Пятьдесят третьей. Птенцы выросли и покинули родное гнездо. Таков закон жизни — или по крайней мере нынешних времен. Но, как и все в этом стремительном веке, жизнь пробегала мимо в бешеном темпе. Слишком уж быстро это случилось. За несколько недель. Однажды вечером в их в дом ворвался человек с окровавленной головой, и размеренное существование сошло с привычной орбиты. Он понимал, что несправедливо винить во всем Хейзена, но думать иначе просто не мог.

Погруженный в печальные размышления, Стрэнд включил радио. Передавали вечерние новости. Известия, как обычно, были плохие, репортаж из хаоса. Он вспомнил реплику из пьесы Сарояна: «Не за что уцепиться, нет в этой жизни ничего основательного. Отныне и навсегда все время вниз, в пропасть». Выключил радио и включил телевизор. Из приемника раздалось чье-то сдавленное хихиканье, и, не успело на мерцающем экране появиться изображение, он тут же выключил телевизор.

Он бродил по квартире, точно собственная тень. Внезапно захотелось посмотреть альбом, где были собраны семейные снимки: они с Лесли в день свадьбы, Кэролайн в детской колясочке, Элеонор в университетской шапочке и мантии держит в руке диплом выпускницы, Джимми катается на велосипеде. Но альбом уже упаковали.

Ему вдруг стало невыносимо в этой квартире. Он вошел в кухню, где Лесли открывала консервные банки.

— Пойдем куда-нибудь пообедаем, — сказал он. — Хочется побыть среди людей.

Жена как-то странно взглянула на него, потом медленно опустила руку с консервным ножом.

— Конечно, почему бы нет, — мягко сказала она. — Только подожди немного, ладно? У меня волосы не высохли.

— Да я не голоден, — ответил Стрэнд. — Могу и подождать. — Он знал: нервничая, Лесли почему-то всегда бросалась мыть голову. Ее спокойствие, понял он, было лишь маской, которую жена надела, чтобы не тревожить его. Но рев фена, раздавшийся через минуту, был просто невыносим. Он напоминал зловещий шум моторов, звук, часто преследовавший его в ночных кошмарах.

— Буду ждать тебя в «О'Коннорс». — Это был бар на углу улицы. Стрэнд заглядывал туда не часто — раза два-три в год, когда дома его ждали какие-нибудь неприятные новости и хотелось оттянуть момент возвращения.

Лесли подошла и поцеловала его в щеку.

— Не грусти, ну пожалуйста, дорогой, — попросила она.

Но он ответил лишь:

— Просто хочется выпить. А в доме ни капли спиртного. Наверняка Джимми устраивал тут в наше отсутствие шумные вечеринки.

— Ну, вряд ли уж они были такими шумными, эти вечеринки, — возразила Лесли. — У нас перед отъездом в Европу всего и оставалось, что полбутылки виски.

— И все равно, — упрямо ответил Стрэнд, в глубине души понимая, что не прав. Уходя, он услышал, что в ванной включили воду. Когда час спустя Лесли вошла в бар, он сидел в полном одиночестве и виски в его стакане было почти нетронуто.

Они пообедали в небольшом ресторанчике неподалеку, где им всегда нравилось, и оказались там единственной парой. Владелец, — они были знакомы — поздоровался и сказал:

— На будущий год в августе закрою заведение. Август в Нью-Йорке — хуже чумы.

После блюд, которыми супруги угощались во Франции, еда показалась безвкусной, к тому же Лесли обнаружила в салате чей-то длинный волос.

— Последний раз я в этом ресторане, — сердито заметила она.

«Слово „последний“, — подумал Стрэнд, — становится наиболее употребительным в нашем словаре».

Едва открыв дверь в квартиру, они услышали звонок телефона. «Когда начнется следующая война, — подумал Стрэнд, спеша к аппарату, — мне наверняка возвестит о ней это дребезжание. Опять какие-нибудь неприятности, проверка оплаты счетов или что-то в этом роде». Но это оказалась Элеонор.

— Я уже начала волноваться, — сказала она. — Звоню весь вечер, и никто не подходит. Позвонила Расселу на остров, думала, может, вы там, и он рассказал мне о Кэролайн. Где вы были? Сестренка в порядке?

— Все нормально, — ответил Стрэнд, сдерживая раздражение в голосе. — А вот где ты пропадала все это время?

— У себя дома. Если точнее, появилась здесь сегодня вечером. Хотела заехать к вам.

— Это зачем? — спросил Стрэнд. А про себя подумал: подлость, конечно, — говорить так с родной дочерью.

— Ну не сердись, пожалуйста, папочка! Я всего-то и сделала, что вышла замуж. Так я могу приехать?

— Сейчас спрошу мать. — Стрэнд обернулся к Лесли, — Это Элеонор. Хочешь, чтобы она заехала?

— Ну конечно. И спроси, успела ли она пообедать. Если нет, приготовлю что-нибудь на скорую руку.

— Мы тебя ждем, — бросил Стрэнд в трубку. — Но твоя мать интересуется, обедала ли ты сегодня. Если нет, то соорудит что-нибудь перекусить.

Элеонор рассмеялась.

— Милая мамочка! Сперва накормить зверя, потом задавать ему вопросы. Скажи — пусть не беспокоится. Со дня свадьбы я уже прибавила целых три фунта.

Стрэнд повесил трубку.

— Она ела, — сообщил он жене.

— Обещай, что не будешь орать на нее, — попросила Лесли.

— Пусть муженек на нее орет, — огрызнулся Стрэнд. — У меня на это просто нет сил. — Он взял журнал и пошел в кухню — единственное помещение в доме, где можно было читать. Уселся за стол и уставился на карикатуры, которые вовсе не казались смешными в пронзительном свете неоновой лампы, которую установила здесь Лесли, когда обнаружила, что не может читать и шить без очков.

— Ну, — сказала Лесли, — давай теперь ты. С самого начала.

Они сидели в гостиной, где царил полумрак, поскольку в каждой комнате осталось лишь по одной лампе, остальные были упакованы. Едва войдя, Элеонор принялась расспрашивать их о психологическом состоянии сестры.

— Моральный дух столь высок, что это почти пугает, — сообщил Стрэнд.

Сидевшая на краешке стула, Элеонор выглядела помолодевшей и казалась Стрэнду еще красивее, чем прежде. И еще в ней появилась некая раскованность. Никакого намека на раскаяние не наблюдалось.

— Началом, — ответила матери молодая женщина, — было прошлое лето, не это, а именно прошлое, когда я положила на него глаз. А встретились мы на вечеринке в Бриджгемптоне. И в тот же вечер я решила: вот мужчина, который мне нужен.

Лесли покосилась на Стрэнда. Сам он знал, что на лице у него отражается все, что он думал о дочери в данный момент. Причем не важно, замужем она или нет.

— Через неделю он сделал мне предложение, — с еле уловимым оттенком торжества продолжила Элеонор. — Но он предупредил меня, что рано или поздно непременно уедет из Нью-Йорка и будет издавать газету в каком-нибудь маленьком городке, возможно, за тысячи миль отсюда. И еще сказал, что не верит в браки, где муж живет в одном городе, а жена — в другом. Ну а я ответила: «Нет уж, спасибо, друг мой». Ну и мы… э-э… просто продолжали встречаться. Он представил меня своей семье. Надо сказать, исключительно милые люди. Приняли меня хорошо, все, кроме матери. Я ей, похоже, не понравилась с первого взгляда. Что и понятно. Она родилась в Италии, католичка, не пропускает ни одной воскресной мессы. И если еще была готова снисходительно смотреть на то, что ее дорогой сыночек время от времени ускользает из дома провести уик-энд с протестанткой-искусительницей, то одна лишь мысль о возможном браке повергала ее в ужас. Она готова была часами простаивать на коленях со свечой в руках перед статуей Девы Марии, лишь бы этого не случилось. Можете себе представить? Это в наши-то дни!..

Да, подумал Стрэнд. Представить легко. В наши дни проливаются моря крови — и лишь по той причине, что одни люди верят в одного Бога, а другие — в другого. И кровь еще не рожденных младенцев льется по той же самой причине. В этом смысле мать Джузеппе Джанелли являлась более современной женщиной, чем его собственная дочь.

— «Ничего, рано или поздно старушка смирится», — говорил мне Джузеппе, — продолжила свое повествование Элеонор. — Когда ее не было на горизонте, все шло прекрасно, и наша веселая жизнь так бы и шла своим чередом, но тут… — она сделала паузу, и голос ее зазвучал мрачно, — …тут он вдруг поехал в Джорджию, и какой-то человек сказал ему там, что он должен немедленно браться за дело. То есть издавать газету. Он позвонил мне из Джорджии и все рассказал. Кажется, и в этом случае не обошлось без Рассела. Он вам что-нибудь говорил?

— Да, — ответил Стрэнд.

— Джанелли заявил, что теперь у него есть работа, — лицо Элеонор стало серьезным, даже несколько скорбным, — и что, если я хочу видеть его снова, надо пожениться, причем немедленно. — Она вздохнула. — Джузеппе звонил мне из Джорджии ровно в семь часов вечера. Я сказала, что должна подумать. Он дал мне время — до утра. Мамочка! — воскликнула вдруг Элеонор. — Я просто не могу без него жить!.. Что бы ты сделала, если бы папа предъявил тебе такой ультиматум и ты бы при этом точно знала, что он не шутит?

Лесли перегнулась через стол и взяла Стрэнда за руку.

— Я бы поступила в точности так же, дорогая, — ответила она.

— Ну и доказала бы тем самым, что ты просто дура! — рявкнул Стрэнд.

— Ничего подобного, — с мягким укором произнесла Лесли.

— Утром я позвонила Джузеппе и сказала ему «да», — еле слышно прошептала Элеонор.

— Но почему именно Лас-Вегас? — сердито спросил Стрэнд. — И вообще, зачем понадобилось пороть такую горячку?

— А что бы ты предпочел? — Элеонор поднялась и начала расхаживать по комнате. — Пышную свадьбу со священником и родственниками, поющими «О соле мио»? И с его мамочкой, насылающей черные проклятия на всю нашу семью? Если уж быть до конца честной, то и я, и Джузеппе не хотели дать друг другу времени передумать. Да и потом какая разница? В Лас-Вегасе по крайней мере эту церемонию не затягивают. Настоящий инкубатор свадеб. И мы страшно веселились. Джузеппе выиграл тысячу двести долларов в казино. Как раз хватило на кольца и оплатить номер в гостинице. Мамочка, папочка, пожалуйста, прошу вас, не сердитесь на меня! Я так счастлива!.. И собираюсь быть счастливой и впредь. Ну разве было бы лучше, если бы я осталась в Нью-Йорке и вечерами в одиночестве бродила из одного бара в другой? А потом мое имя появилось бы на дверях под табличками «Помощник вице-президента помощника вице-президента отдела жалоб на повышение цен и снижение занятости» в ста двадцати крупнейших компьютерных компаниях Америки?

— Прекрати кривляться, — сказала Лесли. Она встала, обняла Элеонор и поцеловала в лоб. — Раз ты счастлива, то и мы тоже счастливы.

Через плечо матери Элеонор вопросительно взглянула на Стрэнда:

— Ты тоже так думаешь, пап?

— Полагаю, что да, — устало ответил Стрэнд. — Ну а где сейчас твой муж?

— В Грэме, штат Джорджия. Один из самых быстро развивающихся, но пока что еще очень милый и тихий старомодный городок во всем Солнечном поясе[154] Соединенных Штатов. Собрания Ротари-клуба[155] проходят по вторникам.

Стрэнд никак не мог понять, смеется дочь или плачет.

— Ну а твой муж? Он собирается здесь появиться или нет?

— Только под покровом ночи. Вообще-то он храбрый парень. Но недостаточно смел, чтоб предстать перед мамочкой, по крайней мере в течение года или двух. Так вы благословляете мой брак или нет? — Элеонор отошла от Лесли и вызывающе смотрела на родителей.

— Я тебе не папа римский. И благословения не по моей части, — проворчал Стрэнд, а потом поднялся и обнял ее. — А вот поцеловать тебя могу.

Элеонор стиснула отца в объятиях.

— Не кажется ли тебе, что теперь самое время поднять тост за молодых?

— В доме ни капли! — сердито воскликнул Стрэнд. — Твой братец Джимми все выпил.

Элеонор расхохоталась, а Лесли лишь вздохнула:

— Ах, Аллен, Аллен…

— Ну и ладно. — Элеонор и уселась за стол. — Время еще детское. Расскажите мне о своей поездке.

— Все было просто замечательно, — сказал Стрэнд. — Но я думаю, вам, дамам, есть о чем поговорить наедине. А я, пожалуй, пойду лягу. День выдался такой длинный.

Назавтра, прямо с раннего утра, Элеонор, Джимми и Линда Робертс уже сидели в приемной больницы, когда туда приехали Лесли со Стрэндом. На Джимми были голубые джинсы и черная водолазка, с шеи свисало на цепи какое-то массивное золотое украшение. Его рабочая одежда, подумал Стрэнд. Однако в кои-то веки Джимми выглядел собранным и серьезным. Кэролайн только что увезли на каталке в операционную, доложила Элеонор. Ей уже дали успокоительное, но она все же умудрилась вяло и сонно махнуть им рукой, когда ее провозили через холл. Стрэнд старался не думать о том, что происходит сейчас наверху, в операционной. Знакомый больничный запах действовал на него умиротворяюще. Он сам прошел через все это и выжил. И когда лежал в больнице, видел почему-то много снов, но теперь совершенно не помнил, о чем они были, эти сны, помнил только, что неприятными их вряд ли можно было назвать. И теперь надеялся, что и его дочке тоже будут сниться сны — о том, как она выигрывает соревнования, принимает призы, танцует в объятиях красивых молодых людей.

Лесли захватила с собой вязанье, и тишину приемной нарушало тихое позвякивание спиц. Он знал, что она вяжет для него свитер. Последний раз, насколько он помнил, она вязала, сидя рядом с его кроватью в палате интенсивной терапии. Вяжет исключительно в больницах, подумал он. Что ж, оставалось лишь надеяться, что свитер будет готов, когда ему стукнет девяносто.

Когда Лесли первый раз оказалась в больнице — рожала Элеонор, — Стрэнд начал читать детектив Реймонда Чэндлера. Как правило, он вообще не читал детективов и захватил эту книгу только потому, что она лежала под рукой, на столике в прихожей. Страдания Лесли длились недолго, и он успел прочесть лишь несколько страниц, когда в приемной появился врач и сообщил, что у него родилась дочка. Позднее он никак не мог вспомнить, о чем шла речь на тех первых страницах, и, когда Лесли повезли на «скорой» в больницу рожать Джимми, взял с собой ту же книгу — просто из суеверия. Начал читать ее сначала и снова одолел лишь несколько первых страниц. Потом он убрал эту книгу в надежное место, где бы она хранилась в ожидании следующих родов, и, разумеется, захватил с собой, когда на свет должна была появиться Кэролайн.

Теперь же, в суматохе сборов и приготовлений к переезду, книга исчезла. Он никак не мог найти ее, и никто не знал, куда ее запихнули. Ничего, найдет к тому времени, когда Элеонор отправится рожать своего первенца. Может, только тогда наконец узнает, кто кого убил.

Они прождали, наверное, уже целый час, когда появился Хейзен. Цветущий, загорелый, он выглядит в больнице как-то неуместно, подумал Стрэнд, хотя на правой руке у Рассела красовалась повязка. Прищемил дверцей автомобиля, объяснил он. Он также сообщил, что говорил с доктором Леардом накануне и тот якобы сказал, что операция займет не больше полутора часов и беспокоиться совершенно не о чем. Уже через двадцать четыре часа Кэролайн сможет уехать домой.

Лесли вязала все быстрее и быстрее, спицы звякали, и это почему-то сильно действовало Стрэнду на нервы. Он поднялся и вышел в коридор, где начал расхаживать взад-вперед, стараясь не заглядывать в открытые палаты, где на кроватях лежали люди, а в изголовьях на стояках были подвешены какие-то пластиковые мешки и из них тянулись трубки, воткнутые больным в ноздри и руки. Смех медсестер в дальнем конце коридора вдруг показался ему оскорбительным.

Хейзен тоже вышел и начал молча расхаживать рядом с ним. Потом откашлялся.

— Аллен, — начал он, — думаю, сейчас самое время сказать вам это. Пока другие нас не слышат… Во-первых, ни в какую автомобильную аварию Кэролайн не попадала.

Стрэнд остановился и уставился на Хейзена.

— О чем это вы?

— Помните, доктор Леард просил меня зайти к нему в кабинет, после того как осмотрел Кэролайн?

— Да. И вы обсуждали с ним пластическую операцию.

— Обсуждали, но это еще не все. Он не просто осмотрел Кэролайн. Он расспросил ее обо всем, что случилось. Объяснил, что подобного рода травмы не могли возникнуть так, как она описывает, подчеркнул, что врачам всегда необходимо знать всю правду. Ну и она ему рассказала. А правда заключалась в том, что этот мальчишка, Джордж, ее избил.

— Что?! — Стрэнд почувствовал, как у него подогнулись коленки.

— Да, они действительно сидели в машине, — мрачно продолжил Хейзен, — но не на дороге. На пляже. Одни. И он пытался раздеть ее, а Кэролайн сопротивлялась. И тогда он ее ударил.

— О Боже…

— Грязная маленькая свинья!.. Он больше никогда не посмеет сделать ничего подобного, — злобным и ровным тоном произнес Хейзен. — Вчера я преподал ему хороший урок. — Он приподнял забинтованную руку. — Две костяшки пальцев сместились, но дело того стоило, уверяю. А потом пошел к его отцу и предупредил, что, если еще хоть раз увижу этого подонка в Хэмптоне, просто разорю его, и все. И этот несчастный старый осел знает, что так я и поступлю. Более того, он оплачивает содержание в больнице и операцию. — Хейзен мрачно и торжествующе улыбнулся. Затем лицо его снова стало серьезным. — Я долго не мог решить, рассказывать вам это или нет, но потом пришел к выводу, что вы должны знать.

— Спасибо, — тупо произнес Стрэнд. — Да, конечно, должен.

— Но думаю, что остальным рассказывать не стоит. Особенно Джимми. Он может вообразить, что обязан что-то предпринять, отомстить, а куда это может завести, одному Богу известно. Проблема юного мистера Джорджа улажена раз и навсегда, и лучше оставить все как есть. Я чувствую себя ответственным за то, что случилось. Ведь я сам пригласил это ничтожество в дом, именно в моем доме они с Кэролайн познакомились. А потому именно я должен был предпринять необходимые меры и предпринял. И прошу прощения у вас и у всей вашей семьи.

— Но вы ни в чем не виноваты.

Наконец-то Стрэнд отыскал в коридоре кресло, стоявшее возле запертой двери, и рухнул в него, весь дрожа и чувствуя, как его захлестывают волны бессильной ярости. Если бы в этот момент перед ним оказался этот мальчишка, он бы набросился на него и попытался убить. Хотя Стрэнд в жизни не дрался, да и сил не хватило бы даже на то, чтобы причинить вред котенку. Осознавая это, он чувствовал, что обесчещен и опозорен — ведь возмездие, бывшее его прерогативой по праву, вырвал из рук другой человек.

— Вы в порядке? — встревоженно спросил склонившийся над ним Хейзен. — Вы побелели как полотно.

— Обо мне не беспокоитесь, — хрипло пробормотал в ответ Стрэнд. — Оставьте меня одного, хотя бы на минуту, пожалуйста.

Хейзен окинул его долгим пристальным взглядом, затем вернулся в приемную. Стрэнд все еще сидел в коридоре, пытаясь унять дрожь в руках, когда вдруг увидел доктора Леарда. Тот заметил его и остановился.

— Мы все закончили, мистер Стрэнд, — сказал врач. — Операция прошла как нельзя более удачно. Вашу дочь сейчас привезут вниз.

— Благодарю вас, — ответил Стрэнд, продолжая сидеть. — Все остальные в приемной. Будьте добры, сообщите им.

Доктор похлопал его по плечу — жест, не входящий в обязанности лучшего специалиста в своей области, — и прошел в приемную.

Стрэнд по-прежнему сидел в кресле, когда мимо него провезли на каталке Кэролайн. Тут он поднялся и взглянул на нее. Личико, насколько позволяли видеть покрывавшие его повязки, было умиротворенным, как у спящего и очень счастливого ребенка.

И тут он заплакал, сам не понимая, что плачет.

Глава 4

Он сидел за большим письменным столом, освещенным простой лампой с зеленым стеклянным абажуром, в кабинете «Мэлсон-резиденс». Так теперь назывался его дом, и находился он в кампусе школы Данбери. Ключи от дома дал ему архивариус. Джимми привез его из Нью-Йорка на машине, одолженной у какого-то приятеля. Джимми был далеко не в восторге от старого и скрипучего деревянного дома, который, как предполагалось, должен был стать приютом для родителей на годы — по крайней мере до тех пор, пока отец здесь работает. Учительские апартаменты, отделенные от помещений, где жили мальчики, длинным и темным коридором, были достаточно просторны, но обставлены оказались скупо, какой-то невыразительной и довольно обшарпанной мебелью.

— Не слишком роскошно, верно, папашка? — заметил Джимми, после того как они внесли сумки Стрэнда.

— А мы выбросим большую часть этого хлама, — сказал Стрэнд. — Твоя мама перевезет сюда уйму вещей. И уверен, как только приедет сама, тут же наведет порядок и уют.

Лесли осталась в городе, поскольку не могла бросить Кэролайн. Бинты у девочки еще не сняли, но доктор Леард гарантировал, что через две недели Кэролайн будет готова ехать в Аризону, где ей предстоит учиться. Лесли решила ехать с ней, чтобы побыть с дочерью первое время.

— Очень бы хотелось остаться и составить тебе компанию, папашка, — сказал Джимми. — Мне ненавистна сама мысль о том, как ты в течение двух недель будешь слоняться один-одинешенек по этому амбару.

— Я не буду один, — ответил Стрэнд. — Послезавтра начнут приезжать мальчики.

— И скольких же молоденьких петушков ты должен опекать?

— Всего девять.

— Бог тебе в помощь, папашка.

— Ну уж если с тобой в свое время справлялся, — усмехнулся Стрэнд, — то и с этими девятью разбойниками как-нибудь найдем общий язык. Мне еще здорово повезло. Другим учителям достались дортуары с шестьюдесятью мальчишками.

Джимми рассмеялся.

— Если кто из них тебя обидит, дай мне знать. Выбью из Соломона еще один день за свой счет, приеду и отколошмачу их всех до единого. — Он взглянул на наручные часы. — Ладно, мне пора. Обещал вернуть машину до закрытия офиса. — И тут, что было совершенно для него нехарактерно, Джимми вдруг подошел к отцу и крепко обнял его. — Пожалуйста, будь осторожен. Эти маленькие чертенята способны притворяться настоящими святошами.

— После школы в Нью-Йорке это место покажется настоящим раем, — сказал Стрэнд.

— Нет в наши дни никакого рая, нигде. — Джимми крепко пожал руку отцу, презрительно щурясь, взглянул на отставшие от стен обои и вышел. Минуту спустя Стрэнд услышал, как завелась и отъехала машина. И дом погрузился в полную тишину. Тишину, к которой, как догадывался он, еще придется долго привыкать после постоянного нью-йоркского шума.

Чуть позже тем же днем в доме директора должно было состояться чаепитие. Архивариус дал Стрэнду карту кампуса, чтобы было легче ориентироваться. Выйдя из дома, он пересек футбольное поле, на котором тренировались прибывшие раньше других мальчики. С громкими криками носились они по густой ухоженной зеленой траве, обменивались пасами, били по воротам. Сам кампус с домами в георгианском стиле и увитыми плющом стенами больше походил на загородный клуб, а не на школу. И Стрэнд криво усмехнулся, мысленно сравнивая его с мрачными зданиями нью-йоркских школ, в которых ему довелось преподавать, а также с пыльными и затоптанными спортивными площадками стадиона Льюнсона в Городском колледже. Стадион этот построили много лет назад, и Стрэнд, не испытывавший к родному колледжу никаких ностальгических чувств, ни разу не заходил туда со дня выпуска, а потому понятия не имел, какие на том месте возвели здания. Там, где грязные и низкорослые мальчишки из гетто некогда бешено и безуспешно сражались друг с другом солнечными осенними днями. Да у Городского колледжа даже футбольной команды больше не было. Экономия во всем. Сразу видно, что в Данбери принципа экономии не придерживались.

Чаепитие проходило на лужайке, что раскинулась за домом директора. Дом представлял собой белое здание, обшитое деревянными панелями, с порталом над входом. Одежда на приглашенных была самая неофициальная, и вообще это мероприятие напоминало Стрэнду одно из тех сборищ, на которые Хейзен их часто возил летом в Хэмптоне. Супруга Бэбкока, полная и солидная дама в цветастом хлопковом платье и большой широкополой соломенной шляпе, начала представлять его гостям. Он услышал множество имен и увидел более пятидесяти новых лиц, которые следовало запомнить. Большая часть гостей оказалась или холостяками, или старыми девами. Стрэнд знал, что Лесли сочла бы это плохой рекламой заведению. Она считала неестественным холостяцкий статус любого человека, возраст которого перевалил за двадцать пять. Стрэнд вдруг пожалел, что ее нет рядом. Ведь Лесли всегда запоминала имена, а он, напротив, забывал, едва услышав.

Впрочем, приняли его очень приветливо, и это несмотря на то, что на лицах многих, особенно преподавателей более старшего возраста, отчетливо читались настороженность и неудовольствие. А сдержанность и даже робость других коллег объяснялась, как он догадался, тем, что и они здесь тоже новички. Из чего следовало, что преподавательский состав в Данбери обновлялся довольно часто. Бэбкок с женой пригласили его на обед, но Стрэнд отказался, мотивируя тем, что ему необходимо купить кое-что в городе, расположенном в полумиле от кампуса. И ему показалось, что на лице Бэбкока промелькнуло облегчение. Очевидно, в течение учебного года этому человеку доводилось немало общаться с преподавательским составом, и он вовсе не спешил вникать в проблемы новичка, тем более полуинвалида, навязанного ему человеком, которому он был чем-то обязан.

Прогулка в город в вечерних сумерках, с первым бодрящим осенним привкусом в ветерке, показалась очень приятной. А маленькое кафе, в которое он зашел перекусить, было чистеньким и уютным. «Новая жизнь, — думал Стрэнд за чашкой кофе, которую зашел выпить в небольшой и совершенно пустой ресторанчик по соседству. — Мне пятьдесят, а я начинаю новую жизнь».

Бог тебе в помощь — кажется, именно так сказал Джимми.

Он заказал еще одну чашку кофе и мысленно вернулся к событиям последней проведенной в Нью-Йорке недели. Позвонил Хейзен и сообщил, что к нему в офис заходил Ромеро. И что якобы мальчик просто мечтает попасть в Данбери.

— Не думаю, что он доставит вам неприятности. Мы очень хорошо с ним побеседовали, и он внимательно выслушал все мои требования относительно того, как следует себя вести, попав в такую престижную частную школу. Сейчас он ждет в приемной. Я сказал, что сначала хочу переговорить с вами. Пообещал также, что его поселят среди ваших подопечных, с тем чтобы вам было легче проследить за ним.

— Прекрасно, — буркнул Стрэнд. Ему вдруг захотелось, чтобы Ромеро передумал.

— Тих и робок, точно ягненок, — продолжил Хейзен. — И совершенно очевидно, очень неглуп и целеустремлен. Думаю, он нас не подведет. В любом случае, мне кажется, попробовать стоит. Я собираюсь купить ему комплект новой одежды, и он, похоже, страшно обрадовался. Считаю, мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы облегчить мальчику переход в новую школу. Ведь не может же он появиться там в этих своих обносках. Я составил список предметов туалета, которые положено иметь в Данбери каждому ученику. У меня открыт счет в «Брукс бразерс». Надеюсь, это будет не слишком для вас обременительно — встретиться с ним завтра и экипировать по полной программе?

— О нет, конечно, нет, — ответил Стрэнд. — Тем более что Лесли не хочет, чтобы я во время сборов путался у нее под ногами.

— Ну и прекрасно. Тогда в десять ровно, у входа в «Брукс бразерс». Вам удобно?

— О да, вполне.

— Список я передам Ромеро. Моя секретарша отпечатает его, а я отдам ему. Ну конечно, вам вовсе не обязательно ограничиваться им. Я включил туда лишь основные предметы. Думаю, пятисот долларов хватит, как вам кажется?

— Представления не имею.

— Но если придется потратить больше, не стесняйтесь.

— Только передайте этому самому Ромеро, что, если он наденет ту вонючую старую футболку, в которой каждый день таскался в школу, я сделаю вид, что знать его не знаю.

Хейзен засмеялся:

— Так ему и передам… Ладно. Как только выкроится свободное время, приеду в школу посмотреть, как вы там устроились. Уверен, перемена обстановки пойдет вам на пользу, если не считать присутствия Ромеро, разумеется.

Опуская трубку на рычаг, Стрэнд вовсе не был так уж в этом уверен.

На следующее утро Ромеро ждал его у входа в магазин «Брукс бразерс», что уже само по себе было удивительно. Ведь в школе Ромеро вечно опаздывал на занятия. Стрэнд, к своему облегчению, заметил, что мальчишка выглядит вполне прилично. Волосы подстрижены, а вместо пресловутой футболки на нем красовался поношенный пиджак, слишком для него просторный.

— Вот список, сэр, — сказал он, когда они вошли в магазин. Стрэнд отметил, что впервые мальчик обратился к нему со словом «сэр». И счел это за доброе предзнаменование. — Мистер Хейзен сказал, что отныне ваше слово для меня закон. — Да и голос Ромеро звучал совсем не враждебно. Так что вполне возможно, заключил Стрэнд, Хейзен не ошибался, высоко оценив искренность устремлений мальчишки.

В магазине он весь подобрался и напрягся, точно зверек на охоте, и внимательно следил за тем, как Стрэнд прежде всего приобрел большую дорожную сумку. После чего Ромеро были куплены брюки, пиджаки, свитеры и рубашки, а также туфли, носки и пальто. Сам мальчик ничего не просил и без слов принимал все, что выбирал Стрэнд. За лето он немножко подрос, но, судя по всему, высокого мужчины из него никогда не получится, подумал Стрэнд. И от души понадеялся на то, что мальчики — соседи Ромеро по спальне не окажутся заядлыми футболистами или поклонниками армрестлинга.

Стрэнд был просто потрясен ценами, но кое-как умудрился ограничить расходы теми пятьюстами долларами, которые выделил на покупки Хейзен. Правда, он сомневался, что одежда стоимостью в пятьсот и даже пять тысяч долларов, купленная в «Брукс бразерс», поможет превратить этого мальчика с темным ироничным лицом и диким, презрительным и усталым выражением глаз в типичного обитателя сонной частной школы Средней Англии, на протяжении столетий готовившей учеников к поступлению в Гарвард, Йель, а также Дартмут и Уильямс.[156]

Пока продавцы выписывали им чек, Ромеро вдруг обратился к нему:

— Скажите, сэр, я могу попросить вас об одном одолжении? Как вам кажется, можно попросить их, чтобы они доставили всю эту одежду к вам, с тем чтобы я мог забрать ее накануне отъезда в школу?

— Но зачем? — удивился Стрэнд.

— Если эти вещи пришлют ко мне домой, то мать или брат обязательно стырят их и продадут. — Произнес он это спокойно и без тени осуждения в голосе, словно само собой подразумевалось, что точно так же дело обстоит и в других семьях.

— Думаю, это можно устроить. — И Стрэнд продиктовал клеркам свой адрес. А мальчику сказал, что предупредит жену о доставке.

— Спасибо, сэр.

Они покончили с покупками как раз ко времени ленча. Стрэнд счел, что лучшей возможности проверить манеры Ромеро за столом не представится. Опасаясь самого худшего, он привел его в маленький полутемный ресторанчик, куда, по всей видимости, регулярно наведывались чиновники и стенографистки из расположенного поблизости большого учреждения. Здесь, в темноте, подумал Стрэнд, только он сможет увидеть, насколько неприглядны манеры Ромеро. Но опасения его оказались беспочвенными. Ромеро ел, как очень голодный мальчишка, но не пожирал еду большими кусками, не давился ею и прекрасно умел обращаться с ножом и вилкой. Судя по тому, что он рассказал о своей матери, подумал Стрэнд, вряд ли она могла научить его есть пристойно. Возможно, подумал он, мальчик научился хорошим манерам, часами просиживая перед телевизором, где актеры очень часто сидели за столом, притворяясь, будто всю свою жизнь обедали исключительно в «21».[157] Счет в пользу телевидения один — ноль, подумал он.

Говорил за столом по большей части он. И когда спросил Ромеро, чем тот занимался летом, мальчик лишь пожал плечами и буркнул:

— Так, болтался.

— Но ты хоть читал что-нибудь?

— Немного. В основном всякую ерунду.

— А что именно? Как называются книги?

— Названия забыл, — ответил Ромеро. Стрэнд был уверен, что мальчик лжет. — Лично на меня только одна вещь произвела впечатление. «История упадка и разложения Римской империи». Какой-то парень написал, по фамилии Гиббон. Слышали о таком? — И он уставился через стол на Стрэнда с выражением, которое можно было бы назвать хитрым.

— Да, слышал, — сказал Стрэнд, стараясь не показывать, насколько раздражен этой уловкой. — Ну и что же тебе в ней понравилось?

— Я не говорил, что понравилось. Просто кое-какие идеи, высказанные там, совпадают с моими.

— К примеру?

Ромеро извлек из кармана пачку сигарет и зажигалку — на первый взгляд страшно дорогую. Предложил Стрэнду сигарету, но когда тот отрицательно помотал головой, сказал:

— Да, совсем забыл. Вы же не курите. С моими идеями… Ну, прежде всего с той, что на свете нет ничего постоянного. Эти древние римляне, они вообразили, что держат весь мир за глотку, что господствуют везде и всюду. И не переставали доказывать другим, какие они замечательные, и считали, что делают всем людям в других странах великое одолжение, нарекая их гражданами Рима, и воображали, что страшно крутые и что будут царствовать вечно. Но по-настоящему крутыми оказались совсем другие — варвары, готы. Они не купались в ваннах с розовыми лепестками, не принимали рвотных, не читали стихов, не тратили время, бросая людей на съедение львам, не произносили пышных и долгих речей, не возводили для себя же триумфальных арок и не носили пурпурных тог. Они явились бог знает откуда, из болот и диких степей, и единственное, чего хотели, — это стереть Рим с лица земли. То были звери моей породы, и я согласен с ними на все сто процентов. И этот мистер Гиббон пишет не просто исторические книжки. Два столетия назад он написал примерно то же самое о Британской империи, где якобы никогда не заходит солнце, и о толстозадых ублюдках американцах, и это заставило меня понять, что, когда пробьет час, я буду на стороне варваров. И еще множество людей, которые живут в моем районе и в других районах, подобных этому, тоже рано или поздно поймут, что они — самые что ни на есть крутые варвары, и тоже начнут стирать с лица земли всех и вся. Даже пусть некоторые, подобно мне, притворятся к тому времени благородными римлянами, облаченными в пурпурные тоги из «Брукс бразерс».

Это была самая длинная из речей Ромеро, которую когда-либо довелось слышать Стрэнду, но он не мог сказать, что был от нее в восторге, несмотря на то что в ней присутствовали логика и убежденность. И несмотря на то, что многие люди куда как старше и образованнее Ромеро писали приблизительно то же, что и Гиббон, хотя в более осторожных выражениях.

— Знаешь, что я посоветую тебе, Ромеро? — сказал он. — Держать все эти идейки при себе и пускать их в ход, ну, разве только при написании сочинений по истории.

Мальчишка злобно ухмыльнулся:

— Не беспокойтесь, профессор, буду носить свою пурпурную тогу, не снимая. Ведь мне вовсе не хочется, чтобы вас вышибли с работы.

Стрэнд поднялся, заплатил по счету и сказал, что увидятся они теперь в новой школе и что, кстати, согласно правилам, курить там дозволяется только в подвальном помещении главного здания. И за этим очень строго следят старосты.

«Помоги тебе Бог», — подумал Стрэнд.

И вышел в теплую и душную ночь.

По приезде в Данбери он заметил, что служанка, которой он до сих пор в глаза не видел, побывала в доме, повесила шторы и застелила две кровати. Надо проследить, чтобы Лесли наряду с прочими вещами не забыла перевезти их большую двуспальную кровать. После той ужасной ночи в Туре они спали вместе. И он не собирался привыкать спать в одиночестве, в этом-то возрасте.

Итак, Стрэнд уселся за письменный стол, освещенный лампой с зеленым стеклянным абажуром, взял студенческую тетрадь, которую купил в городе, и начал писать.

Я начинаю новую жизнь и собираюсь отныне вести дневник. Возможно, если буду записывать все или хотя бы часть того, что происходит, это рано или поздно сложится в определенную картину. Что со временем поможет лучше понять происходящее. Все меняется, вот и меня захватят и несут куда-то события и перемены. Время поджимает, и я начал чувствовать свой возраст. Если история есть инструмент к пониманию прошлого, то эти небольшие каждодневные записи настоящего могут помочь угадать будущее.

Настал сезон расставаний. Сперва Элеонор: она счастливо уплывает к новому мужу и новой профессии, оставляет город, в котором родилась, и удаляется, наспех поцеловав в щеку и махнув рукой на прощание. Затем мы говорим прощай Кэролайн — правда, тут особого счастья не наблюдается. Нет, врач уверяет, что прогресс налицо. Но какой прогресс? Поскольку девочка до сих пор еще носит повязки, невозможно сказать, как она будет выглядеть, когда их снимут. Вообще она перенесла все это очень мужественно, и как-то раз я даже слышал, как она весело мурлыкает что-то под нос, складывая вещи и готовясь к переезду в Аризону. Лесли собирается ехать с ней и помочь устроиться на новом месте, хотя Кэролайн воспринимает эту идею очень болезненно.

Хотя сам я вовсе не в восторге от того, что пока мне пришлось переехать в Данбери одному, убежден, что Кэролайн нельзя на первых порах оставлять одну, и так ей и сказал. Это ее напускное спокойствие и вымученное мурлыканье с самого начала показались мне фальшивыми. Как-то раз, когда Лесли не было дома, я проходил мимо двери в ее комнату и услышал рыдания. Отворил двери и увидел: девочка забилась в уголок, сидит на полу, бьется головой о стенку и рыдает. Подбежал к ней, присел рядом, обнял, и вскоре она успокоилась. Вытерла глазки тыльной стороной ладони и выдавила улыбку. «Это иногда со мной случается, папа, — сказала она. — Находит что-то такое — наверное, из-за дождя».

И Лесли меня тоже очень беспокоит. Хотя с виду она все такая же и полностью владеет собой, в ней произошли кое-какие небольшие изменения. Она всегда была так уверена в себе, но в последние дни пребывания в Нью-Йорке я порой заставал ее в полной растерянности. Рассеянная, притихшая, она бесцельно блуждала по комнатам, то с какими-то книгами в руках, то с нотами, точно не зная, что с ними делать. И совала их в разные неподходящие места, а потом принималась искать — столь же рассеянно — лишь для того, чтобы переложить в не менее странное место.

Ни с Лесли, ни с Кэролайн я ни разу не заговорил о том, как получилось, что у девочки сломан нос. Мне кажется, Кэролайн хочется поскорее забыть об этом. И о том, что она нам солгала. И мне даже страшно подумать о том, что будет с Лесли, если она узнает правду. Я сам порой не хочу в это верить. Если бы я стал свидетелем того, как этот мальчишка ее избивает, и под рукой оказалось бы смертоносное оружие, то, боюсь, я бы его убил.

Рука у Стрэнда дрожала, и он перестал писать и сидел, тупо уставившись на последний абзац. Обычно аккуратный и четкий почерк изменился, превратился в почти не поддающиеся прочтению каракули. Он отложил ручку и отодвинулся от стола. Время, только что понял он, не смогло излечить от почти невыносимых приступов ярости, первый из которых он испытал тогда, в больничном коридоре, когда Хейзен рассказал ему о том, что произошло с Кэролайн.

Джимми бы сказал, что он слишком болезненно реагирует. Но родители и созданы для того, чтобы болезненно реагировать на все происходящее с их детьми.

Стрэнд поднялся и подошел к стеклянным дверям, открывающимся в сад. Распахнул их, вышел и глубоко и жадно вдохнул ароматный ночной воздух, пытаясь успокоиться. Жаль, подумал он, что не догадался купить в городе бутылку виски.

Он поднял голову и взглянул на небо. Звезды на темном бездонном фоне казались такими яркими. Над горизонтом поднимался узенький серп луны; листва больших деревьев в дальнем конце сада тихо шелестела под слабым ветерком, отбрасывая неровные мигающие тени на влажную от росы траву. «Если бы я мог забыть прошлое, — подумал он, — или хотя бы как-то смириться с ним, я был бы здесь счастлив».

Наутро он проснулся рано, позавтракал в столовой главного здания вместе с другими преподавателями, не испытывая ни малейшего желания примерить полсотни слышанных вчера имен к новым лицам. После завтрака пошел в город, наслаждаясь свежестью утра и любуясь ребятишками, что играли с собаками на лужайках возле аккуратных маленьких домиков, мимо которых он проходил. В городе он купил «Нью-Йорк таймс», но первого же взгляда на заголовки оказалось достаточно, чтобы отказаться от чтения. И он сложил газету, решив прочесть ее позже. Утро, такое солнечное и свежее, вселяло в сердце надежду, не хотелось портить его скверными новостями. Вот вечером, в меланхолично надвигающихся сумерках, таящих намек на бренность и непостоянство всего живого, самое время узнать, что происходит в Вашингтоне, Иране, Москве, Иерусалиме, а также странах южного полушария.

Изо всех сил стараясь следовать совету доктора Принза и ничего не принимать близко к сердцу, Стрэнд вернулся к своему дому в кампусе. И увидел, что на ступеньках перед запертой дверью сидит огромный чернокожий мужчина. Мужчина — нет, подумал Стрэнд, ему ведь не больше восемнадцати, несмотря на внушительный рост, — вежливо поднялся навстречу.

— Мистер Стрэнд? — спросил он.

— Да.

— Я Александр Роллинз, — сказал юноша. — Приписан к этому дому.

Они обменялись рукопожатием, и Роллинз застенчиво улыбнулся.

— Вообще-то я член футбольной команды и обычно ночую с ребятами в Вортингтоне, но тут подумал, если вы не возражаете, конечно, что лучше переехать загодя. А то в день приезда, мне говорили, тут начинается такая суматоха, кругом снуют мамы и папы…

У него был низкий бархатный голос и типичный для жителя Новой Англии акцент. И Стрэнд вдруг подумал, что парня следует заставить всерьез заняться пением. Он обязательно расскажет Лесли об этом Роллинзе.

— Ну конечно, почему нет, — сказал он. — У вас комната под номером три на верхнем этаже. — Архивариус передал ему список девяти учеников, которые должны были жить в этом доме, и разбил их на пары в алфавитном порядке, по двое мальчиков в комнате. Девятому же предназначалась небольшая, но отдельная комнатка. Роллинз должен был делить спальню с Ромеро. Архивариус не сказал Стрэнду, что он черный. Точнее, не черный, а темно-коричневый. — Надеюсь, она вам понравится.

— Уверен, что понравится, сэр, — сказал Роллинз. — Я тоже здесь новичок. Получил стипендию на год, от футбольного клуба. Играл за школьную команду в моем родном Уотербери, и, надо сказать, был не самым лучшим из учеников. — Он усмехнулся. — Ну и все решили, что надо дать мне еще один шанс посидеть хотя бы год за книжками, если потом я хочу поступить в заведение типа Йеля.

— Моя дочь тоже получила стипендию по легкой атлетике. И ее приняли в небольшой колледж в Аризоне, — сам не зная почему, вдруг выпалил Стрэнд и ощутил нечто вроде прилива гордости. — Она бегунья.

— Нельзя сказать, что и я тем же занимаюсь, — заметил Роллинз. — Я защитник. По большей части стараюсь удерживать свои позиции. — Он снова усмехнулся. — Готов побиться об заклад, сэр, ваша дочь запросто меня обойдет, как бы я ни старался. Девушки в наши дни… — И он добродушно и многозначительно покачал головой.

— Надеюсь, что она тоже будет удерживать свои позиции, — сказал Стрэнд. — Но только по-своему.

Взгляд Роллинза, обращенный на него, сразу стал серьезным.

— И я от души надеюсь на это, сэр, — кивнул он. — Что ж, не стану отнимать у вас больше время. Хочу перевезти вещи сразу после утренней тренировки.

— Я оставлю для вас дверь незапертой.

— Можете не беспокоиться. Тут никогда ничего не воруют.

— Я из Нью-Йорка приехал, — заметил Стрэнд. — А там воруют всегда и все.

— Да, наслышан. — Юноша удрученно покачал головой. — В Уотербери в этом смысле дела тоже обстоят скверно, хотя если сравнить с Нью-Йорком, так это не город, а прыщ какой-то. Надеюсь, вам здесь понравится, мистер Стрэнд. Все говорят, что местечко это славное, народ приветливый, так что уверен: нам с вами будет хорошо. Если вам или вашей жене потребуется грубая физическая сила… ну, там, перетащить что или поднять какие-нибудь вещи, мебель, зовите, не стесняйтесь. Может, умом я и не вышел, — ухмыльнулся он, — но спина у меня крепкая. Ладно. Пора на поле, поразмяться, протрясти свою бедную старую задницу. — И он зашагал прочь легкой и пружинистой походкой спортсмена. Его коротко остриженная голова выглядела непропорционально маленькой в сравнении с мощной колонной шеи, выступающей из широкого ворота свитера.

Стрэнд вошел в дом, размышляя о двух «Р» — Роллинзе и Ромеро. Чернокожий мальчик и пуэрториканец. Вполне возможно, что Ромеро с присущим ему цинизмом подумает: «Ну да, конечно, лучше отделить черного брата и не совсем белого брата от всего остального благородного местного общества!» Поверит ли он, что это обусловлено лишь случайностью, тем, что фамилии их начинаются на одну букву? Архивариус сказал, что, если мальчики захотят поменяться спальнями, никто возражать не будет, сделать это можно. Но что, если все остальные мальчики будут довольны своими соседями и тогда двум «Р» придется остаться в одной комнате? Он не знал, сколько чернокожих будет тут учиться и по какому принципу их отбирают. Ну, с Роллинзом все ясно, его приняли, потому что он хорошо играет в футбол, хотя Стрэнда несколько удивило, что школа с подобной репутацией набирает спортивную команду на основе столь беззастенчивых принципов. Впрочем, Данбери — это не Нотр-Дам и не Алабама. Да и Ромеро приняли лишь по настоянию влиятельного и богатого человека, внезапно воспылавшего к нему интересом. Что же остальные? Надо попробовать разузнать, как-нибудь осторожно, какой политики придерживается в этом смысле школа.

Он прошел в большую общую комнату, где находились радиоприемник, телевизор, а также книжные шкафы с беспорядочно расставленными по полкам книгами. Начал перебирать их и вдруг заметил, что держит в руках «Историю упадка и разрушения Римской империи». Если предстоит провести целый год в спорах с Ромеро, ему стоит перечитать Гиббона, причем очень внимательно. Впрочем, среди других книг, фамилии авторов которых начинались на букву Г, он обнаружил «Африку изнутри» Джона Гантера и «Общество изобилия» Джона Кеннета Гэлбрейта. Ни одна из них, насколько он понимал, не поможет в спорах с Ромеро. Он уже представлял, какие взрывы смеха вызовет у мальчишки, чья мать сидит на социалке, труд Гэлбрейта. Стрэнд снял толстый том с полки и унес его к себе в спальню, где положил на тумбочку у кровати. Если в здешней библиотеке найдется «Завоевание Мексики» или «Завоевание Перу», две его любимейшие книги по истории, придется припрятать их в надежном месте, чтобы не попались на глаза Ромеро и не могли послужить подпиткой его и без того яростному отрицанию всех основ.

Стрэнд знал, что сегодня утром, ровно в восемь, Кэролайн назначен прием у доктора Леарда — до того, как тот начнет плановые операции. И поскольку он не ожидал сколько-нибудь кардинальных изменений в состоянии дочери, то решил позвонить сам, под предлогом, что хочет услышать голос Лесли, а вовсе не для того, чтобы узнать о Кэролайн. Накручивая диск, он напомнил себе, что следует сократить междугородные переговоры. При его зарплате такие звонки — непозволительная роскошь.

К телефону подошла Кэролайн.

— Ой, папа! — воскликнула она. — Как я рада, что ты позвонил!.. Знаешь, доктор Леард оказался настоящим Санта-Клаусом. Посмотрел мой нос, сделал несколько рентгеновских снимков, а потом сказал, что где-то через неделю можно снять все повязки и я снова буду выглядеть нормальным человеком. Мама говорит, у нас будет время заехать к тебе на пару дней, перед тем как отправиться на Запад. Здорово, правда?

— Санта-Клаус, это надо же, — проворчал Стрэнд. — В следующий раз, когда увидишь его, передай, что он ассоциируется у меня исключительно с Рождеством. И когда поедешь сюда, не забудь захватить свое уродливое длинное вечернее платье — с завтрашнего дня здесь будут проживать целых четыреста мальчиков.

Кэролайн хихикнула:

— О, не думаю, что это платье произведет сильное впечатление. Но если произведет, это будет замечательно, верно?

— Не вижу ничего особенно замечательного, — сказал Стрэнд. — Ладно, дай-ка мне маму на минутку.

У Лесли голос тоже был очень веселый.

— Кэролайн тебе все рассказала? — спросила она. — Разве не замечательно?.. Ну а как ты там поживаешь?

— В целом неплохо, как и ожидалось. Люди очень милые, а дом похож на большой амбар. Но женская рука способна преобразить его до неузнаваемости. И ты как нельзя лучше подходишь на роль этой женщины.

— Все в свое время, дорогой, — ответила Лесли. Судя по голосу, она была довольна. — Может, тебе нужно нечто особенное, что мы могли бы привезти из Нью-Йорка?

— Только нашу большую двуспальную кровать.

— Бесстыдник!.. — Еще более довольный голос. — Кстати, несколько минут назад заходил твой дружок Ромеро. Забрать вещи. Сказал, что, наверное, поедет прямо сегодня, а не завтра. Похоже, он очень рад поступлению в Данбери и настроен серьезно. Может, ты ошибался в этом мальчике? Манеры у него безупречные.

— О, он прирожденный актер. А что Кэролайн? Как он ей показался?

— Она его не видела. Ты же знаешь, как она себя ведет последнее время. Как только позвонили в дверь, заперлась в своей комнате. Он спросил разрешения переодеться во все новое, и я отвела его в ванную. И надо сказать, когда парень вышел оттуда, он выглядел почти красавцем. А потом обратился ко мне с довольно странной просьбой. Сказал, что оставил старые тряпки в ванной, и попросил меня сжечь их.

— Ну, если он был одет, как обычно одевался, в том нет ничего удивительного. Ладно, хватит о нем. Лучше расскажи, как ты.

— Я — замечательно. — Лесли замялась, потом добавила: — Знаешь, хочу признаться тебе кое в чем… На прошлой неделе звонила миссис Феррис — ну, ты ее помнишь, была директрисой школы, где училась Кэролайн, — и спросила, не смогу ли я приезжать хотя бы раз в неделю и давать частный урок музыки ученикам. Сказала, что у них есть специально оборудованный класс. И учеников будет не так много. Только самые способные.

— Ну и в чем же состоит признание?

— Просто раньше я тебе не говорила. У тебя и без того было полно хлопот.

— Так ты согласилась?

Лесли снова замялась.

— Да, — ответила она после паузы. — Как считаешь, в Данбери будут возражать?

— Уверен, что можно выкроить окошко в расписании. Спрошу сегодня же.

— Спроси, если не трудно, дорогой.

— Ничуть не трудно.

— Это означает, что мне раз в неделю придется ночевать в Нью-Йорке.

— Думаю, одну ночь в неделю как-нибудь переживу.

— А ты там не очень надрываешься?

— Да я вообще ничего не делаю. Вчера пил чай с преподавательским составом, а мальчики приедут только завтра. Я уже нашел огромного и сильного футболиста, который вызвался хоть каждый день передвигать наше пианино. Мне кажется, нам будет здесь хорошо, — добавил он с вымученной искренностью.

— Уверена в этом, — сказала Лесли. Это прозвучало не слишком убедительно. — Знаешь, Нью-Йорк сегодня такой красивый! Бабье лето… — Зачем ей понадобилось говорить о погоде в Нью-Йорке, она не объяснила.

— От Джимми и Элеонор что-нибудь слышно?

— С глаз долой — из сердца вон. Но попытаюсь уговорить Джимми поехать с нами навестить тебя. Послушай, этот наш разговор, он, должно быть, стоит целое состояние. О всех новостях лично, когда увидимся. До свидания, дорогой!

— До свидания, любовь моя, — прошептал он в трубку. И, уже вешая ее, вспомнил: одна ночь в неделю…

В дверь постучали, и он сказал: «Войдите!»

Вошла полная женщина в мешковатых слаксах и свитере, туго обтягивающем огромную подушкообразную грудь. Крашеная блондинка с розовым свежим лицом. В руках она держала большую хозяйственную сумку.

— Доброе утро, мистер Стрэнд, — поздоровалась она. — Я миссис Шиллер, ваша домоправительница. Надеюсь, тут у вас все в порядке?

— Да, все чудесно, замечательно. — Стрэнд пожал ей руку. Рука оказалась мягкой, но сильной. — Вот только застилать обе постели не стоило. Моя жена приедет чуть позже, через несколько дней. А два мальчика прибывают сегодня. Роллинз и Ромеро, они будут жить в комнате под номером три.

— Мальчики сами убирают свои комнаты, — сказала миссис Шиллер. Голос у нее был хрипловатый, как у заядлой курильщицы. — Нет, иногда я навожу порядок, но только в общей комнате, когда уже просто нет сил смотреть на весь этот бедлам. Ну и время от времени поднимаюсь наверх, посмотреть, не снесли ли они одну из стен. — Она улыбнулась. Улыбка у нее была теплая, почти материнская. — Сегодня утром заходила в столовую и заметила, что вы вроде бы и не завтракали. У меня муж работает на кухне, он пекарь, вот и приходится помогать, пока все остальные повара не соберутся. Может, хотите, чтобы я что-нибудь для вас купила? Положите в холодильник. Ну, там, закуски, фрукты, всякое такое?.. Пока ваша жена не приедет.

— О, это было бы очень любезно с вашей стороны.

— Если желаете, можете составить список…

— Купите что-нибудь на ваше усмотрение, — сказал Стрэнд. И ни словом не упомянул о том, что не мешало бы иметь в доме бутылку виски. Виски он купит сам. Ведь он не знал, умеет ли эта женщина держать язык за зубами, и не хотел рисковать. А то еще, не дай Бог, распространит по всему кампусу сплетню, что новый учитель — пьяница.

— Может, есть какие-нибудь особые просьбы, пожелания? — осведомилась миссис Шиллер.

— Да нет. О, хотя вот что, одна все же есть… Пожалуйста, не трогайте ничего на моем письменном столе, в каком бы беспорядке там все ни лежало.

Она снова улыбнулась.

— Знаете, в школе, где у всех полно бумаг, этот урок усваивается быстро, — заметила она. — Я видела письменные столы, где среди книг, бумаг и журналов годами могли жить мыши и никто бы этого не заметил. Если вы или ваша жена будете чем-то недовольны, тут же дайте мне знать. Жила тут до вас одна пара. Настолько стеснительные люди, что никогда не говорили, что им нравится, а что нет. И я постоянно заставала жену за перетаскиванием цветочных горшков и передвиганием мебели из одного угла в другой, и она, бедняжка, смотрела при этом так виновато. Хотелось бы, чтобы вам и вашей жене тут понравилось.

— Огромное вам спасибо, миссис Шиллер. Уверен, так оно и будет.

— Да, и еще одно, мистер Стрэнд. — Она открыла сумку, достала оттуда фартук и опоясала им необъятную талию. — Если вдруг захочется чего-нибудь вкусненького, ну, там, выпечки или канапе для гостей, или вдруг понадобится торт на день рождения, вы только дайте мне знать. Мой муж с удовольствием выполняет такие заказы для преподавателей. Да и для мальчиков тоже.

— Что ж, обязательно запомню. У меня трое детей. Правда, все они уже взрослые и не будут жить вместе с нами. Но, надеюсь, повезет и время от времени они будут навещать, и все они неравнодушны к шоколадному торту. — Он вдруг почувствовал, что ему приятно говорить с этой славной и деятельной женщиной о детях. — А у вас есть дети, миссис Шиллер?

— Господь не дал нам такого счастья, — печально ответила миссис Шиллер. — Но знаете, когда вокруг носятся четыреста мальчишек, это почти заменяет собственных детей. Ой, чуть не забыла: поосторожней вон с тем вентилем на плите. Плита такая древняя, и если его как следует не закрыть, будет утечка газа.

— Обещаю, что глаз не спущу с этого вентиля. Как ястреб.

— В прошлом феврале дом чуть не взорвался. Предыдущая пара — люди они были славные и скромные, но маленько рассеянные. Если вы понимаете, что я имею в виду.

— Прекрасно понимаю, миссис Шиллер. Я и сам немного рассеянный человек, но моя жена — это просто образец аккуратности и ответственности.

— Вы только предупредите заранее, когда она приезжает, я нарву в саду цветов и расставлю везде букеты. Ей будет приятно. Вы даже не представляете, как цветы могут украсить дом, пусть даже такой старый. И еще соберу дров для камина. Кое-кто из мальчиков тут немного подрабатывает. Чистят сад, собирают ветки, спиливают сухие деревья. Ночи у нас бывают прохладные, и разжечь камин иногда очень даже приятно. Ладно, не буду вас больше беспокоить. Уверена, у вас полно работы, ведь надо подготовиться к вторжению. Вы уж не обижайтесь, мистер Стрэнд, но мне кажется, вам надо побольше бывать на свежем воздухе. А то вы немного бледный. — Она напоминала заботливую нянюшку, прожившую в доме долгие годы, а не уборщицу и экономку, с которой он едва успел познакомиться. И когда вышла из комнаты, Стрэнд подумал, что ему будет чем обрадовать Лесли при следующем телефонном разговоре.

Он посмотрел в зеркало над камином. Летний загар исчез, лицо действительно бледное, даже какое-то зеленоватое. И Стрэнд вышел из дома. Он последует совету миссис Шиллер и будет долго гулять, что улучшает цвет лица. Можно, к примеру, сходить в город, найти винный магазин и купить себе бутылочку виски.

Ромеро приехал вечером, после обеда. Сам Стрэнд пообедал в городе — хотелось оттянуть момент неизбежного общения за столом с мужчинами и женщинами, работавшими в школе. Если бы Лесли была с ним, она бы уже наверняка звала добрую половину из них просто по именам, а позднее поделилась бы с ним первыми впечатлениями и оценками, которые, как выяснялось затем, оказывались на удивление точными. Сам он был лишен этого дара, ему требовалось время, более тесное и продолжительное общение, чтобы составить представление о том или ином человеке. А Лесли говорил, что это впоследствии спасает от неприятных сюрпризов.

Он стоял у порога, глядел на звезды — в пустой дом как-то не очень хотелось входить — и вдруг заметил маленькую фигурку с непомерно большой сумкой в руках, бредущую по лужайке от главного здания. В свете фонарей, расставленных вдоль узких асфальтовых дорожек, Стрэнд разглядел, что Ромеро облачен в одежду из «Брукс бразерс» — слаксы, твидовый пиджак, белую рубашку и галстук.

— Добрый вечер, Ромеро, — сказал он, когда мальчик подошел поближе. — А я уже не надеялся увидеть тебя сегодня. Ты что, заблудился?

— Такого еще не бывало, чтобы я заблудился, — ответил Ромеро. Он поставил тяжелую сумку на траву и потер плечо. — Никто никогда еще не отправлял на мои поиски специальную экспедицию. Просто встретил одну девчонку в поезде — она ехала в Нью-Лондон, получила там работу официантки. Ну, в общем, мы разговорились, нормальная такая оказалась девчонка. И рассказала, что раньше была стриптизершей, и мы решили сойти с поезда и провести день в Нью-Хейвене. Мне ни разу до этого не доводилось встречаться с настоящей артисткой, стриптизершей, ну я и подумал: может, это вообще последний шанс в жизни. Угостил ее ленчем, и мы посмотрели этот городок, Нью-Хейвен. А потом я посадил ее в поезд, а сам поехал на автобусе. Ну и вот, прибыл в полное ваше распоряжение для получения дальнейшего образования. — Он недовольно огляделся. — Да тут будто все вымерли. Что произошло? Стреляют, что ли, сразу в человека, стоит показаться на улице после наступления темноты?

— Потерпи до завтра, — ответил Стрэнд. — И тогда тебе понадобится полицейский, чтобы перевел через эту дорожку к столовой. Кстати, ты ел? В холодильнике кое-что имеется.

— Я не голоден. Но с удовольствием выпил бы чего-нибудь. Пивком здесь разжиться можно?

— Боюсь, что нет, — холодно ответил Стрэнд. И ни словом не упомянул о том, что в кухонном шкафу у него стоит бутылка виски, все еще в коричневом бумажном пакете, в котором он принес ее из города. — Полагаю, правила здесь в этом смысле строгие и употреблять спиртное ученикам не разрешается.

— Да разве пиво — это спиртное? — изумился Ромеро. — Тут что, монастырь, что ли?..

— Здесь школа для мальчиков, мой дорогой, — ответил Стрэнд. — Заметь, я сказал — для мальчиков. Ладно, дай помогу тебе с сумкой. Ужасно тяжелая на вид. Сейчас провожу тебя в твою комнату. — Он наклонился и с большим трудом оторвал сумку от земли. — Что ты туда напихал? Кирпичи, что ли?..

Ромеро ухмыльнулся:

— Книги. «История упадка и разрушения Римской империи» Гиббона в семи томах.

Поднимаясь на верхний этаж, они по очереди несли сумку. Стрэнд сказал:

— А твой сосед по комнате уже здесь. Кроме тебя и его, пока никто не приехал. Все будут завтра. Кстати, он футболист.

— Я бы с удовольствием привез футболку, которая вам так нравилась, профессор, — сказал Ромеро, — но они отобрали ее у меня и выставили под стеклом в физкультурном зале. Как музейный экспонат.

— Вскоре ты поймешь, Ромеро, — заметил в ответ Стрэнд, — что твои шуточки не будут пользоваться тут таким успехом, как в Нью-Йорке.

С верхнего этажа до них доносились громкие звуки рока.

— Что это там, дискотека, что ли? — спросил Ромеро. — Кстати, а как тут насчет девочек, а, профессор?

— Не думаю, что появление твоей стриптизерши вызовет здесь восторг, — ответил Стрэнд. — Хотя Данбери поддерживает связь с женской школой. Но она не близко, в пяти милях отсюда.

— Любви все расстояния нипочем, — усмехнулся Ромеро.

Дверь в комнату была распахнута, коридор освещался льющимся оттуда светом. Роллинз лежал на постели в одежде, но без ботинок и читал книгу. На столике, всего в нескольких дюймах от его уха, стоял кассетный магнитофон. Увидев Ромеро со Стрэндом, он тут же вскочил и выключил музыку.

— Вот твой сосед по комнате, Роллинз. Езус Ромеро.

— Мое имя произносится Хесус, — сказал Ромеро.

— Извини, — сказал Стрэнд. В прежней школе он никогда не обращался к ученикам по именам и испугался, что неправильное произношение имени Ромеро может показаться мальчику знаком пренебрежения, плохим началом новой жизни в Данбери. — Теперь запомню.

Роллинз протянул руку. Ромеро, настороженно покосившись на него, протянул свою. Они обменялись рукопожатием.

— Добро пожаловать, Хесус, — сказал Роллинз. — Надеюсь, ты любишь музыку?

— Не всякую, — уклончиво ответил Ромеро.

Роллинз добродушно рассмеялся.

— Ты хоть по крайней мере не так много места займешь, браток, — заметил он. — Очень предусмотрительно с вашей стороны, мистер Стрэнд, что вы учли мои размеры и размеры комнаты.

— Я тут ни при чем, — торопливо ответил Стрэнд. — Учеников размещают по фамилиям, в алфавитном порядке. Что ж, теперь вы познакомились, и я вас оставляю. Свет полагается выключать в десять тридцать.

— Да я раньше двенадцати с двух лет не ложился, — сказал Ромеро.

— Я же не говорил, что вы обязательно должны спать в это время. Просто выключить свет, вот и все. — Стрэнд чувствовал нелогичность своего высказывания. — Доброй ночи.

И он вышел из комнаты. Но не стал сразу спускаться вниз, а остановился возле двери и прислушался. И ничуть не удивился тому, что услышал.

— Ну что ж, черный братец, — сказал Ромеро с нарочитым южным акцентом. — Смотрю, и тут у них имеется квартал для рабов. И все пойдет как заведено, как на старой доброй плантации.

Стараясь ступать как можно тише, Стрэнд спустился по лестнице к себе. Взглянул на бутылку виски в коричневом пакете, что стояла в кухонном шкафу, но открывать ее не стал. У него появилось предчувствие, что скоро настанут времена, когда без глотка виски на ночь он просто не сможет обойтись.

Глава 5

Было бы самообольщением с моей стороны притворяться, что эти записи есть не что иное, как настоящий дневник. Занятия идут вот уже неделю, и я так устаю к концу каждого дня, что едва хватает сил просмотреть учебные записи на завтра или прочесть статейку в газете или журнале. В первый день, когда прибыли мальчики, тут творился настоящий бедлам. Знакомство с родителями, которые или подчеркивали всевозможные достоинства своих сыновей, или же обращались с различными просьбами. Кое-кто отводил меня в сторонку и нашептывал на ухо, что сын требует особого внимания и подхода, так как ему каждый вечер надо принимать лекарство от анемии. Некоторые предупреждали, что у мальчика проблемы с мастурбацией или же он склонен мечтать в классе, а потому ему тоже необходимо особое внимание — чтобы не снизилась успеваемость.

Мои подопечные — я в конце концов научился отличать их от остальных — произвели впечатление средней по всем показателям группы. Довольно хорошо воспитанные молодые люди, они снисходительно-вежливы со старшими и задиристы и шумны в общении друг с другом. А потому не предвижу в будущем каких-либо осложнений с ними. Ромеро и Роллинз, похоже, отлично ладят. Мало того, Роллинзу даже удалось убедить Ромеро вступить в школьную футбольную команду, хотя Ромеро весит не более ста сорока фунтов, а сам Роллинз — как минимум двести десять. Однако в первый же день тренировки на местном поле Ромеро, стоявший по большей части в стороне и лишь наблюдающий за игрой, вдруг проявил удивительную прыть — перехватил мяч, который упустил один из игроков (кажется, по причине растяжения лодыжки), а затем смело рвался в атаку всякий раз, когда мяч попадал к нему. Я с изумлением наблюдал за его подвигами, так как никогда прежде не слышал, чтобы он проявлял какой-либо интерес к спорту, а он уворачивался, обводил, перехватывал инициативу у ребят, которые были вдвое крупнее его. В своем полете он был непредсказуем, точно лесной голубь, а короткие стремительные пробежки оставляли задыхающихся противников далеко позади. Возможно, полушутя подумал я, он научился этому, удирая от полицейских в Нью-Йорке.

В тот же вечер Роллинз имел с ним серьезный разговор, а на следующий день отвел к своему тренеру. Каким-то чудом им удалось подобрать для мальчишки форму маленького размера, и вот наш Ромеро зачислен в футбольную гвардию. Хотя лично у меня это вызывает опасения. Что, если в пылу борьбы все эти гиганты просто задавят его? Но с другой стороны, игра в команде поможет Ромеро упрочить свое положение среди других учеников.

Несколько дней спустя после начала занятий Стрэнд получил записку с приглашением посетить офис директора. Бэбкок приветствовал его тепло, но несколько нервно.

— У нас тут небольшая проблема, — сказал Бэбкок. — Речь идет о Хесусе Ромеро.

— Ах, — вздохнул Стрэнд.

— Вот именно, ах, — сказал Бэбкок. — Выяснилось, что Ромеро пропускает службу в церкви. Возможно, вам известно, что мы связаны определенными обязательствами с благотворительным фондом, без которого существование нашей школы было бы просто невозможно. Причем деньги начали поступать еще с начала шестидесятых. Это был щедрый дар, необыкновенно щедрый. Благодаря ему построили новые спортивные сооружения, создали библиотеку, считающуюся лучшей школьной библиотекой на всем Восточном побережье, мы позволили себе и другие усовершенствования… Старая леди, оставившая нам эти деньги по завещанию, была глубоко религиозной женщиной, к тому же очень сильной и волевой, и одним из условий в завещании значилось, что все ученики каждый день должны посещать часовню. Она также вписала условие, что мальчики должны приходить в столовую в пиджаках и галстуках. В других школах уже давно отказались от подобных правил. Мы же не можем. А потому я хотел узнать, согласны ли вы предварительно побеседовать с Ромеро. Иначе я буду вынужден пойти по официальному пути.

— Попытаюсь, — сказал Стрэнд.

— Вы сами, вероятно, имели возможность убедиться: службы эти ничуть не обременительны и действуют очень успокаивающе. У нас учатся несколько католиков, а также мальчиков еврейского происхождения, и ни один, похоже, не против соблюдения установленных правил. Вы должны обратить на это внимание Ромеро.

— Обязательно, — кивнул Стрэнд. — Мне очень жаль, что он доставляет вам неприятности.

— Боюсь, что в дальнейшем можно ожидать и худшего. И дело тут не только в Ромеро, — сказал Бэбкок.

Стрэнд попросил Ромеро зайти к нему после занятий и пересказал разговор с директором, используя все аргументы последнего. Ромеро выслушал его молча, потом покачал головой:

— Мне плевать на разных там евреев и других католиков. Я, может, тоже католик, но я сам по себе.

— А когда ты последний раз посещал службу? — спросил Стрэнд.

Ромеро ухмыльнулся:

— Да когда меня крестили. Лично я в Бога не верю. И если без походов в часовню обойтись нельзя, прямо сейчас начну собирать вещи.

— Ты уверен, что хочешь, чтобы я передал все это мистеру Бэбкоку?

— Да.

— Ступай, — коротко сказал Стрэнд.

Когда на следующий день Стрэнд доложил Бэбкоку об этом разговоре, директор тяжело вздохнул. Он вообще, как отметил Стрэнд, часто вздыхал во время разговора.

— Что ж, — сказал он, — если никто не будет поднимать шума, закроем на это глаза.

— Тут еще одно, — сказал Стрэнд. — Речь идет о моей жене. По средам занятий у нее нет. Как вы считаете, может ли она раз в неделю ездить в этот день в Нью-Йорк? У нее там несколько учеников, и она не хотела бы их бросать.

— Понимаю, — кивнул Бэбкок. — Лично я не возражаю.

И Стрэнд вернулся к себе, размышляя по дороге о том, какой чудесный человек этот Бэбкок. Порядочный, интеллигентный, мягкий и гибкий. Семестр еще только начался, а Стрэнд уже в полной мере прочувствовал, насколько хорошо налажена тут работа, как гладко и спокойно все идет, какими малыми усилиями поддерживается дисциплина. И отношения между мальчиками вполне дружеские, и обстановка самая благоприятная для процесса преподавания и обучения. И сам Стрэнд, чего с ним не бывало уже давно, с первых лет преподавания, чувствовал себя на высоте.

— Тебе крупно повезло. Мистер Бэбкок — необыкновенно мягкий и терпимый человек, — сказал он на следующий день Ромеро. Стрэнд специально заставил мальчишку помучиться в неведении ночь, прежде чем сообщил ему о решении Бэбкока. — Он согласен оставить тебя. Но никому об этом ни слова, ясно? И еще советую написать ему записку с выражением благодарности.

— А вы, случайно, не спрашивали, сам-то он в Бога верит?

— Не стоит искушать судьбу, молодой человек, — коротко ответил Стрэнд.

Тут Ромеро достал из кармана лист бумаги и развернул.

— Вы должны кое-что подписать, мистер Стрэнд, — сказал он. — Это разрешение от матери, чтобы я мог играть в футбольной команде. Только что получил.

Стрэнд взглянул на бумагу. Это был бланк департамента по спорту, с пробелами для подписей родителей, а также автографа учителя, заверяющего подлинность их подписей. В данном случае в уголке было накарябано нечто напоминающее букву «X». Пока Стрэнд изучал бумагу, Ромеро не спускал с него вызывающе-дерзкого взгляда темных глаз, отчего Стрэнд, как бывало и прежде, испытывал неловкость. И все равно, думал он, разве это не есть свидетельство прогресса поколений — от неграмотной матери к сыну, который способен жарко спорить о работах Эдуарда Гиббона?.. И разве не заслуга в том американской системы школьного образования?

Когда Стрэнд передал эту бумагу мистеру Джонсону, тренеру футбольной команды, очень серьезному и преданному своему делу молодому человеку, который, кстати, перед каждой игрой произносил молитву в раздевалке, причем просил Бога не о победе, а о безопасности игроков обеих команд, тот, увидев «X», приподнял брови.

— Полагаю, это незаконно, — сказал он.

— Мне тоже так кажется, — кивнул Стрэнд.

— Ладно, как бы там ни было, — заметил Джонсон, — этот мальчик понимает язык жестов. Правда, далеко не всегда повинуется им, — с улыбкой добавил он. — Знаете, он приводит остальных ребят просто в бешенство. Они никогда не знают, что он может выкинуть через секунду. Если его призывают на определенный участок поля и он видит, что ничем там отличиться не может, то просто поворачивается спиной и проходит через центр, а иногда даже бежит в совершенно противоположную сторону. Он делает все с точностью до наоборот, и я часто браню его, но никакого впечатления это не производит. С другой стороны, не хочется слишком уж давить на него. При его росточке необходимо изрядное мужество хотя бы уже для того, чтобы просто выйти на поле. А потому по большей части ему все сходит с рук. Но порой он творит просто чудеса. Он верткий, как угорь, никто не может его поймать. Причем уворачивается он с такой одержимостью… можно подумать, его собираются линчевать и он спасает собственную шкуру. И еще мне кажется, ему совершенно все равно, выиграем мы этот матч или нет. Просто хочет доказать всем, что поймать его невозможно. Я вам честно скажу, мистер Стрэнд: за все время, что я играл и работал тренером, мне впервые попадается такой мальчишка. Он не спортсмен, он какой-то дикий зверек. Это все равно что иметь в команде бешеную пантеру.

— Но он пока не собирается уходить из команды? — спросил Стрэнд.

Тренер пожал плечами.

— Знаете, я не планирую слишком активно его использовать. Очень уж он мал и слаб, чтобы играть на регулярной основе. Рано или поздно его обязательно сожрут живьем. Теперь другие времена. Нынешние мальчишки — настоящие чудовища, даже в нашей, вполне приличной, школе, и рослые умеют бегать так же быстро, как и недомерки. И потом он физически не способен блокировать противника или сделать точную передачу. Может, и буду изредка использовать его на задней линии, если удастся научить выбивать мяч из рук. А если нет — буду выпускать его на поле лишь в тех редких случаях, когда игроки уже окончательно выдохлись и мечтают о перерыве. Когда я обещал оставить его в команде, то прямо сказал, без всяких обиняков, что большую часть времени ему придется сидеть на скамье запасных и что выпускать на поле буду только в крайних случаях, когда положение уже совсем отчаянное. И знаете, тут он улыбнулся… ну и улыбочка у него, я вам доложу. Маленький-маленький, а как улыбнется, так способен напугать морского пехотинца… Так вот, он улыбнулся и сказал: «Быть тренером — вот подходящая работенка. Всю жизнь о ней мечтал».

— А среди других мальчиков он пользуется популярностью? — Стрэнд счел, что пока рановато говорить этому милому и религиозному молодому человеку, что в запасных у него играет варвар.

Тренер с сомнением уставился на Стрэнда, будто никак не мог решить, стоит ли говорить всю правду, и ответил дипломатично:

— Я так понял, у вас к этому мальчику интерес особый. Ведь он попал сюда отчасти благодаря вам, так?

— Ну, более или менее, — уклончиво ответил Стрэнд. — Он был моим учеником в городской школе и проявлял незаурядные способности.

— Тогда вот что я вам скажу: если б сосед по комнате, Роллинз, не защищал его так рьяно, думаю, он давно бы уже схлопотал. Он ведь не любит держать свое мнение при себе, верно?

Стрэнд невольно улыбнулся:

— Да, вот и вы заметили это.

— Когда он делает обманный финт или кто-то из ребят пропускает мяч, он… он насмехается над ними. И вот его любимая фраза, которая действует мальчикам на нервы: «Я думал, джентльмены, вы сюда в футбол пришли играть». Он отделяет себя и Роллинза от всех остальных, так и сыплет цитатами из английской литературы и прессы. Знаете, под каким заголовком печатают английские газеты отчеты о крикетных матчах? «Джентльмены — значит игроки с большой буквы». Не все ребята понимают, что это означает, но уверены: это далеко не комплимент в их адрес.

— А кроме Роллинза, чернокожие игроки в команде есть?

— В этом году нет. Школа делает все, что в ее силах, чтобы принимать и цветных, но пока без особого успеха. Боюсь, что школе с устоявшейся репутацией некоего форпоста БАСП[158] понадобится немало лет, чтобы изменить свой имидж. Кажется, сейчас в школе учатся всего четверо чернокожих, и ни один из них, кроме Роллинза, не играет в футбол. В прошлом году у нас работал темнокожий учитель, преподавал историю искусств, и все приняли его очень приветливо, но он так и не прижился здесь. К тому же этот парень был слишком образован, чтобы преподавать в подготовительной школе. Сейчас работает в Бостонском университете. Одних добрых намерений не всегда достаточно, верно? — Этот крупный, пышущий здоровьем молодой человек, чьи цели в жизни, как догадывался Стрэнд, были весьма ограниченны и обусловлены его специальностью, пытался философствовать.

Футбольный тренер оказался не единственным преподавателем, кого поведение Ромеро ставило в тупик. Тихая молодая женщина по фамилии Коллинз с кафедры английского языка, читавшая у Ромеро курс английской и американской литературы, как-то остановила Стрэнда в холле главного здания, когда они возвращались с ленча, и спросила, не может ли он уделить ей несколько минут, чтобы поговорить о мальчике. Она тоже, оказывается, знала, что Ромеро попал в школу не без помощи Стрэнда. И он не стал разубеждать ее в этом заблуждении — преподавателям незачем было знать, что тут не обошлось без влияния Хейзена. Если Хейзен захочет взять на себя часть вины за проступки Ромеро, пусть делает это сам.

— Вы ведь учили его в Нью-Йорке? — спросила она, идя рядом.

— О, если б кто-нибудь мог сказать, что хоть чему-то его научил, — заметил Стрэнд.

Она улыбнулась:

— Кажется, я начинаю понимать, что вы имеете в виду. Он тоже доставлял вам немало хлопот, да?

— Могу сказать лишь одно, — произнес Стрэнд, стараясь выглядеть как можно более беспристрастным. — Взгляды, которые он выражал, не всегда совпадали с общепринятыми, вот и все.

— И перемена школ, — подхватила мисс Коллинз, — похоже, не избавила его от этой прискорбной привычки. К примеру, сегодня он умудрился вовлечь в спор весь класс.

— О Боже!.. — вздохнул Стрэнд. — И о чем шла речь?

— Мы обсуждали роман Стивена Крейна «Красный знак доблести», — ответила мисс Коллинз. — Эта книга близка и понятна мальчикам, к тому же стиль ее отличает изумительная простота, что подготавливает к восприятию целого жанра в современной американской прозе. Я стала задавать вопросы, и Ромеро молчал, пока два или три мальчика объясняли, чем именно понравился им роман. Затем вдруг он поднял руку, встал и сказал, очень вежливо: «Прошу прощения, мэм, но все это лишь промывание мозгов». А потом выступил с целой речью. Сказал, что не важно, какими намерениями руководствовался писатель, важен результат. А результат этот сводится к довольно примитивной идее. Что тебе никогда не стать настоящим мужчиной, если ты убегаешь. Ты можешь доказать, что являешься таковым, только когда встаешь во весь рост и сражаешься снова и снова, и не важно, что при этом тебе оторвут голову. И пока людям нравятся такие книги, молодые люди будут с песнями и радостными криками отправляться на войну и погибать там. И еще сказал, что не знает, как остальные ребята в классе, но лично он всегда, всю свою жизнь убегал. И если б не делал этого, не сидел бы сейчас здесь, среди них. Убегать, сказал он, — это самое естественное поведение, когда ты напуган. А всякая муть, типа этого романа, «Красный знак доблести», лишь запудривает людям мозги. И пишут такие книги, как правило, лживые и подлые старики, чтобы заставить молодежь пойти на войну, где их всех поубивают. Ромеро сказал, что у него был дядя, которого наградили во Вьетнаме за то, что он до конца отстреливался из автомата, давая возможность остальным ребятам из своего батальона уйти. И дело кончилось тем, что теперь этот дядя прикован к инвалидному креслу, а свою медаль выбросил в мусорное ведро. — Мисс Коллинз с бледным обеспокоенным лицом и застенчивыми, какими-то робкими манерами, удрученно покачала головой, вспоминая подробности инцидента в классе. — Я просто не в состоянии справиться с этим мальчиком. — В голосе ее звучало отчаяние. — Он заставляет чувствовать всех нас какими-то необразованными глупцами. Как вы думаете, у него и правда есть дядя, получивший ранение во Вьетнаме?

— Впервые слышу о дяде, — ответил Стрэнд. — Да и вообще Ромеро любит приврать. — Если бы ему самому довелось присутствовать в классе во время этого спора, он бы напомнил Ромеро, что у мистера Гиббона, автора, которого тот так ценит, почти на каждой странице встречается такое понятие, как «солдатская доблесть». Последовательность, как уже не раз успел убедиться Стрэнд, не являлась отличительной чертой мальчика.

— А вы не могли бы ему передать… — робко начала мисс Коллинз, — что, когда в следующий раз ему захочется выразить мнение, которое может… э-э… смутить других учеников, он должен предварительно подойти ко мне и обговорить это?..

— Попытаюсь, — ответил Стрэнд. — Но ничего не гарантирую. Осмотрительность — это не по его части, примерно так выражается сам Ромеро. — И тут вдруг он понял, в чем заключалась еще одна особенность характера мальчика. Ромеро находился в вечных поисках аудитории, пусть даже она состояла бы из одного человека, причем желательно ему не симпатизирующего. Это помогало выплескивать накопившиеся отрицательные эмоции, а также порождало чувство превосходства над людьми, старшими по возрасту и в общепринятом смысле более могущественными, чем он сам. И идеальную карьеру для него Стрэнд представлял следующим образом: Ромеро, несомненно, должен стать оратором, вещать с трибуны, охраняемый полицией, а вокруг… вокруг бесновалась бы толпа, готовая растерзать его за оскорбления и смятение, которое он вселил в их души. Малоутешительное видение.

— И знаете, почему еще с ним так трудно сладить, — продолжала мисс Коллинз все тем же тихим, извиняющимся голосом. — Он всегда говорит очень вежливо — «мэм», «мистер», «могу ли я задать вопрос». И еще он, несомненно, самый подготовленный из учеников. У него просто фотографическая память, и он способен цитировать наизусть целые отрывки из книг в поддержку своей аргументации. Когда я дала мальчикам список по внеклассному чтению в этом семестре, он с презрением отшвырнул его в сторону и сказал, что прочел почти все, что там значится. А на то, что не успел прочесть, просто не стоит тратить времени. И еще долго возмущался тем, что в список не включены «Улисс» Джеймса Джойса и «Любовник леди Чаттерлей». Вообразите, в семнадцать-то лет!..

— Как говорит пословица, — заметил Стрэнд, — умен не по годам. Точнее, не по возрасту порочен.

— Он сказал, что эти две книги сформировали основу современной литературы. И что игнорировать их — значит оскорблять интеллектуальные способности учащихся и отрицать значение секса в жизни современного общества. Где только он набрался этих идей?

— В публичных библиотеках, где же еще…

— Жаль, что у нас нет курса для более продвинутых учащихся, — сказала мисс Коллинз. — Я бы с удовольствием рекомендовала его. Возможно, он даже своего рода гений. Но мне никогда прежде не доводилось сталкиваться с гениями. И если честно, предпочитаю обходиться без них.

— Не принимайте близко к сердцу, — попытался успокоить ее Стрэнд. — С его темпераментом он наверняка вляпается в какой-нибудь скандал, и его исключат.

— Жду не дождусь, — ответила мисс Коллинз, и впервые за все время разговора в голосе ее прорезались решительные нотки. Она печально поплелась на следующий урок, а Стрэнд с облегчением мысленно отметил, что по крайней мере в этом семестре Ромеро заниматься у него не будет.

В обязанности Стрэнда входила проверка комнат мальчиков два раза в неделю. Он предпочитал делать это в их отсутствие. Комнаты разительно отличались. Одни содержались в безупречном порядке — можно было подумать, что тут проживает какая-нибудь старая дева. В других же, напротив, царил сущий бедлам. Комната на верхнем этаже, где обитали Ромеро с Роллинзом, была достаточно чисто прибрана, но различия между двумя ее половинами настолько бросались в глаза, что, казалось, между уголком Роллинза и уголком Ромеро возвышается некая невидимая стена. Постель Роллинза была застлана ярким покрывалом с индейским рисунком. В изголовье лежала темно-бордовая подушка с вышитой посередине желтыми нитками крупной буквой «W» — знак почета, которого он удостоился за игры в прежней школьной команде.[159] На столе в толстой серебряной рамочке красовалась цветная фотография пожилой чернокожей пары, угрюмо уставившейся в объектив. Стояли они у крыльца белого деревянного дома, в верхнем углу виднелась надпись: «От мамы и папы, с любовью». Рядом стояла фотография хорошенькой и улыбающейся чернокожей девушки в купальнике. Наискось шла надпись, сделанная аккуратным девичьим почерком: «На добрую память, Клара». На стене висел снимок четырех огромных ухмыляющихся парней, самым мелким из них был Роллинз. На всех красовались спортивные футболки с какими-то буквами, все четверо, несомненно, были братьями. Роллинз держал в руках футбольный мяч, парень рядом — бейсбольную биту, двое других братьев — мячи для игры в баскетбол. Тем самым как бы подчеркивалось, что достижениями они блистали не в одном виде спорта. То были явно добродушные, но внушительного вида парни, и сразу становилось ясно, что даже самый задиристый сосед никогда не станет вступать с ними в спор.

Над кроватью к стене была приклеена афиша, анонсирующая концерт Эллы Фицджеральд; рядом на тумбочке высилась целая гора кассет и стоял магнитофон, который, как уже знал по опыту Стрэнд, гремел на полную катушку. На маленькой полочке внизу лежали журналы «Плейбой». И в других комнатах Стрэнд видел журналы с голенькими девочками, но там их прятали — обычно под кроватью. Роллинз же, видимо, искренне считал, что прятать тут особенно нечего.

На полке его шкафчика, дверцу которого он беззаботно оставлял открытой и где довольно беспорядочно была развешена одежда, Стрэнд обнаружил с полдюжины упаковок шоколадного печенья. Находка заставила его улыбнуться — он представил себе, как ночью, побуждаемый голодом, этот мальчик-гигант встает с постели и, нашаривая путь в темноте, крадется к шкафу, с тем чтобы детские сладости помогли ему продержаться до завтрака.

Половина же Ромеро являла собой полный контраст — здесь обстановка была спартанской. Постель застлана шерстяным одеялом тускло-оливкового оттенка — такие раздавались всем мальчикам — и была заправлена с солдатской аккуратностью. Ни фотографий, ни журналов, а на письменном столе абсолютно ничего, кроме блокнота и стройного ряда остро отточенных карандашей. Точно Ромеро вознамерился не оставлять никаких следов, не давать никому ни малейшего повода приписать ему какую-либо слабость. Одежда в шкафчике развешена невероятно аккуратно; на полке — знаменитое издание 1909 года в семи томах под редакцией Дж. Б. Бьюри «Истории упадка и разрушения Римской империи», стоившее, как знал Стрэнд, немало и очень ценившееся у коллекционеров.

С учетом разницы во вкусах этих двух молодых людей оставалось лишь удивляться, как им удавалось столь гармонично сосуществовать в одной маленькой комнатушке, да еще с удовольствием общаться, что они делали почти все время.

Поражаясь тому, как Ромеро удалось раздобыть столь ценное и редкое издание Гиббона, Стрэнд оставил мальчику записку с просьбой зайти к нему после тренировки. Согласно школьным правилам, Стрэнд должен был выставлять оценку за состояние каждой комнаты в доме и вывешивать этот список внизу, на доске объявлений. Оценку полагалось производить по десятибалльной системе, и он поставил Ролинзу с Ромеро десятку, несмотря на то что в существовании незримой стены, отделявшей одну кровать от другой, было нечто тревожное.

Ромеро вошел в гостиную Стрэнда — свежий после только что принятого душа, как обычно, аккуратно одетый и сдержанный. Стрэнд попросил его присесть и, перед тем как заговорить о книгах, расспросил о том, как идут дела на занятиях и в команде, которая должна сыграть в эту субботу свой первый матч. Ромеро ответил, что на занятиях ему нравится и что он достаточно хорошо успевает. И еще добавил, что вряд ли будет участвовать в первом матче, но тренер ему тоже нравится, пусть даже у того и напрочь отсутствует воображение. А затем с подкупающей искренностью заявил Стрэнду, что уже переговорил с тренером и дал ему понять: если тот не будет выпускать его на поле хотя бы на десять минут, он потерпит еще неделю, а потом просто выйдет из команды и целиком посвятит себя занятиям.

Стрэнд как бы между прочим спросил, нет ли на него жалоб и нареканий, на что мальчишка ответил, что нет. И еще сказал, что получил письмо от мистера Хейзена. Оказывается, тот открыл на его имя счет в школьном банке, с которого он, Ромеро, может еженедельно снимать по десять долларов на карманные расходы. Словом, все как и у других мальчиков. Ромеро написал мистеру Хейзену письмо, в котором благодарил за щедрость. В ответ Стрэнд заметил, что и сам непременно поблагодарит мистера Хейзена при личной встрече, поскольку тот приезжает вместе с его дочерью и женой навестить его в эту субботу.

— Боюсь, и мне придется выступить с небольшой благодарственной речью, — заметил мальчишка и улыбнулся — впрочем, на сей раз без ехидства.

Тут Стрэнд наконец заговорил о книгах.

— Знаешь, — сказал он, — а они действительно очень ценные.

— Разве? — невинно удивился мальчишка. — Что ж, это приятная новость.

— Каким это образом они попали к тебе? — спросил Стрэнд.

Ромеро взглянул на Стрэнда с таким видом, точно примерялся, как лучше ответить.

— Я их украл, — небрежным тоном ответил он. — Пришлось раз девять сходить в букинистический магазин на Четвертой авеню. Ведь брать можно было только по одной книге, иначе сразу бы заметили. — И он холодно и вызывающе уставился на Стрэнда в ожидании комментариев. Стрэнд молчал, и Ромеро добавил: — Эти продавцы в магазинах — им на улице и десяти минут не продержаться. Обчистят за милую душу. Догола разденут, а они и не заметят, пока не схватят пневмонию.

— Ты, очевидно, хочешь сказать, что то был не единственный магазин, который ты обокрал? — спросил Стрэнд.

— Да разве их все упомнишь, — пробормотал Ромеро и встал. — Что-нибудь еще, сэр?

— Нет, пока ничего, — ответил Стрэнд.

Мальчишка вышел. Стрэнд остался сидеть за столом, глядя в окно, за которым сгущались сумерки. Перед ним встала проблема, которую не хотелось даже пытаться решить. «Мне не следует целиком сосредоточиваться на этом мальчишке, — подумал он. — Мне и без него есть чем заняться и о чем беспокоиться».

В субботу днем, как раз перед обедом, у входа в «Мэлсон-резиденс» остановился огромный «мерседес» с Конроем за рулем. Стрэнд сбежал по ступенькам навстречу Лесли, Кэролайн и Хейзену, которые выходили из машины. В руках у Кэролайн вертелся крошечный черный щенок лабрадора. Стрэнда переполняли чувства, однако он постарался не выказывать чрезмерной радости при виде жены и дочери в присутствии двух мальчиков, которые наблюдали за этой сценой со ступенек.

Какое-то время он избегал смотреть на Кэролайн.

— А где же Джимми? — спросил он. — Я думал, он приедет с вами.

— В последний момент мистер Соломон отправил его в Чикаго, послушать какую-то группу, которая там выступает, — ответила Лесли. — Это означает, что доверие к нему растет, так он, во всяком случае, объяснил мне. Обещал позвонить, как только вернется. Шлет тебе большой привет.

— Что ж, очень мило с его стороны, — суховато заметил Стрэнд. Затем, все еще избегая смотреть на Кэролайн, погладил щенка по спинке и ворчливо спросил: — Где ты его взяла?

— Мистер Хейзен подарил. Два дня назад. В тот день, когда доктор Леард снял повязки. — Она опустила собачку на землю. Затем нервно улыбнулась и, дотронувшись до кончика носа пальцем, спросила: — Ну, как тебе нравится его работа?

— Чудесно, замечательно, — ответил Стрэнд. И подумал, что дочь у него — настоящая красавица; впрочем, он всегда считал ее красавицей. — Выглядит прямо как настоящий…

Кэролайн расхохоталась.

— Ах, папа! Но он и есть настоящий!.. И потом, ты мог бы проявить больше восторга.

— Главное, чтобы тебе нравилось, — сказал Стрэнд. — Интересно знать, что ты сама думаешь по этому поводу.

— Думаю, что гадкий утенок превратился в лебедя, — весело сказала Кэролайн, и они двинулись к двери. — Отбоя от парней теперь просто не будет, вот в чем весь ужас!..

— Не стоит преувеличивать, — заметила Лесли и сурово взглянула на двух мальчишек, которые с неподдельным интересом разглядывали Кэролайн. — Да, операция прошла удачно, но ты пока у нас не кинозвезда. И следует побыстрей избавляться от привычки смотреться в зеркало по сто раз на дню. — Впрочем, говорила она все это с любовью, и Стрэнд заметил, что новая внешность дочери нравится ей не меньше, чем самой Кэролайн.

Однако Лесли не понравилось, в каком состоянии находилось жилье Стрэнда — и это несмотря на то, что миссис Шульц расставила вазы с цветами во всех стратегических точках гостиной.

— Вот уж не думала, что дом будет выглядеть так уныло, — заметила она. — Хотя, наверное, он станет гораздо уютнее, когда мы перевезем мебель. Покрасить и побелить тоже не помешало бы.

— Поговорю с Бэбкоком об этом, — обещал Стрэнд. — Уверен, школа не разорится, если здесь пару дней поработают маляры.

— Не хотелось бы показаться капризулей, — сказала Лесли, — донимать просьбами с самого начала…

— Я скажу Бэбкоку, что это моя идея, — вмешался Хейзен. — Все покрасим в лучшем виде.

— Время ленча, — сказал Стрэнд. — Нам надо идти в столовую. Я предупредил о вашем приезде, и там накрыли специальный столик для гостей. И для других родителей тоже. Сегодня у нас открытие футбольного сезона, и народ приедет посмотреть на игру. Кстати, Рассел, наш протеже Ромеро — тоже член команды.

— И какую же роль он в ней исполняет? — усмехнулся Хейзен. — Игрока в бирюльки, что ли?

— Нет, я серьезно, — сказал Стрэнд, когда все они вышли на улицу и направились к главному зданию. — Правда, сегодня он, может, и не будет играть, но тренер сказал мне, что предполагает использовать его в критических ситуациях.

— Ну а как он вообще?

— Успевает, насколько мне известно, вполне прилично, — осторожно ответил Стрэнд. — Я стараюсь не вмешиваться, но, похоже, настроен он серьезно и занятий не прогуливает в отличие от других мальчиков.

— Вы должны дать мне список его преподавателей. Постараюсь побеседовать с ними, пока я здесь. Уверен, они не привыкли к таким неординарным мальчикам, как он. И мне бы не хотелось, чтобы они были с ним слишком строги — это зачастую происходит из-за недопонимания. Особенно в том, что касается его происхождения.

Стрэнд вспомнил мисс Коллинз и подумал, что было бы куда лучше, если б Хейзен поговорил с Ромеро и попросил его не слишком донимать учителей. Но затем решил, что не стоит говорить об этом Хейзену, а также упоминать о найденных в комнате Ромеро книгах Гиббона. Хейзен может впасть в ярость и настоять на том, чтобы мальчишку немедленно вышвырнули из школы. И тогда эксперимент, который они затеяли, прекратится, даже не успев толком начаться.

Немного отстав от остальных, он взял Лесли под руку, и дальше они пошли вместе. Она благодарно улыбнулась.

— Я так по тебе скучала… — шепнула она.

— А я, разумеется, вовсю пользовался своим холостяцким положением, — шутливо шепнул в ответ Стрэнд. — Ты не представляешь, какие оргии закатывали мы здесь во время чаепития в столовой!..

Лесли нежно сжала его руку.

— Выглядишь ты хорошо, — заметила она. — Стало быть, пребывание здесь действительно идет тебе на пользу.

— Да. Надеюсь, что и тебе тоже пойдет.

— Если ты здесь счастлив, — сказала Лесли, — то и я тоже буду счастлива.

Но в голосе ее Стрэнд уловил некую нотку, означавшую, как ему показалось, сомнение, неискренность, возможно, даже отголосок страха.

Войдя в столовую, они увидели, что все мальчики уже собрались. По тому, как они глазели на Кэролайн, рядом с которой трусил на поводке щенок, Стрэнд понял, что операция действительно прошла успешно. Он заметил также, что и ходить Кэролайн стала по-другому. В ее походке появилось — он с трудом подобрал нужное слово — некое высокомерие.

Во время ленча Хейзена ожидал сюрприз: он встретил человека, которого знал еще по Вашингтону — тот имел какое-то отношение к нефтяному лобби. Они долго очень оживленно и дружески беседовали о чем-то. Стрэнд же вернулся с Лесли в дом — ей захотелось вздремнуть. Хейзен же в сопровождении Кэролайн и Конроя отправился на футбол.

— Ты точно не хочешь, чтобы я остался с тобой? — спросил Стрэнд, наблюдая за тем, как Лесли, скинув туфли, ложится на узкую кровать.

— Позже. У нас еще полно времени, — ответила она. — К тому же я уверена: мальчики обидятся, если ты не посмотришь их игру. А я и без того видела сегодня слишком много людей.

Он наклонился, поцеловал ее в лоб и вышел. На открытых трибунах вокруг футбольного поля собралось не менее тысячи человек, но Хейзен занял ему место рядом с Кэролайн. Игра уже началась, однако, по словам Хейзена, ничего выдающегося пока не произошло.

— А где же наш Ромеро? — спросил он.

Стрэнд оглядел скамью запасных. На самом ее краю, в одиночестве и отодвинувшись как можно дальше от других игроков, сидел Ромеро. Сидел, сгорбившись и разглядывая свои руки, безвольно свисающие между колен, и не смотрел на поле, словно не имел никакого отношения к тому, что там происходило.

— Вон там, под номером 45, — сказал Стрэнд.

— О Боже, какой же он маленький! — заметил Хейзен. — Рядом с другими ребятами выглядит так, точно он из детского сада. А вы уверены, что это не шутка? Может, они нарочно хотят поиздеваться над ним?

— Да нет. Тренер воспринимает его вполне серьезно.

— Этот ваш тренер, должно быть, просто садист, — буркнул Хейзен. — Мне кажется, следует срочно оформить ему страховку. И в этой страховке должны быть предусмотрены расходы на лечение, врачей, а также на похороны.

— Пожалуй, это единственный способ вернуть вложенные в него деньги, — кивнул Стрэнд. И вспомнил о пятисотдолларовом счете в «Брукс бразерс» и десяти долларах на карманные расходы.

Хейзен, глядя на него через голову Кэролайн, усмехнулся. Видимо, он принял это за шутку.

Игра шла довольно бестолково, было много ненужной беготни, пропущенных пасов, промахов по воротам. Мужчина, сидевший позади них, чей сын играл и умудрился пропустить подряд два паса, не уставал твердить:

— А чего вы еще хотите? Это же первая игра в сезоне.

Несмотря на качество игры, сидеть на теплом осеннем солнышке и смотреть на шустрых молодых людей, бегающих по свежей зеленой травке, было все равно приятно. Здесь не было и признака дикой животной ярости и грубости, отличающей профессиональный футбол или игры между командами знаменитых университетов. И штрафные удары назначались только за офсайды или задержку мяча. И когда при случайном столкновении один мальчик из команды Данбери отлетел в сторону и рухнул на траву, его невольный обидчик встревоженно опустился рядом на колени и не поднимался до тех пор, пока получивший травму игрок не встал. Кэролайн со щенком, вертевшимся у нее на коленях, подбадривала криками команду Данбери и интригующе улыбалась мальчикам из другой школы, которые все время на нее оборачивались и добродушно подшучивали.

— Ты только оставь свой телефончик и скажи, как зовут, — крикнул один из них, — и мы с тобой точно сыграем вничью!

— Можете узнать у моего отца, — парировала Кэролайн и указала на Стрэнда. — Он здесь преподает.

Мальчик засмеялся.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он. — Чуть попозже подойду к вам с ручкой и бумагой.

После игры в павильоне рядом с полем должны были подавать чай для учеников обеих школ и их родителей. Стрэнд нимало не сомневался, что нахальный мальчишка действительно подойдет к нему с ручкой и листком бумаги. И с некоей долей злорадства представлял, как ответит, что дочь через три дня должна быть в колледже в Аризоне.

Голов было забито немало, и к концу игры команда приглашенной школы вела со счетом 26:20. Все болельщики встали и дружно подбадривали своих, Ромеро же продолжал сидеть в одиночестве и изучать свои руки. Когда просвистел свисток, означавший, что до окончания игры осталось всего две минуты, тренер подскочил к Ромеро и что-то ему сказал. Ромеро медленно, почти лениво, поднялся, надел шлем и затрусил на поле. Мяч находился у команды противника на сорокаярдовой линии.

Ромеро занял позицию на безопасном от них расстоянии, на двадцатиярдовой линии, и встал, небрежно уперев руки в бока. Как только пробили по мячу и игроки с его половины поля бросились к нему, он сделал обманное движение, поймал мяч, потом вдруг потерял его. С трибун донесся стон разочарования. Мяч заскакал к боковой линии, Ромеро помчался за ним следом, противники в красных футболках дружно бросились вдогонку. Он остановил мяч ногой, затем остановился сам. Двое мальчишек из команды противника промчались по инерции мимо. Легкой трусцой Ромеро добежал почти до линии ворот, потом, когда его почти уже догнали, вдруг резко изменил направление и зигзагом, точно заяц, метнулся к противоположной боковой линии. Ловко увернувшись еще от одного преследователя, он выбрал подходящий момент и вырвался на свободное пространство. И побежал невероятно быстро, держась вблизи боковой линии. Рядом никого не было, игроки в красных футболках безнадежно отстали. Он пересек линию вратарской площадки, на последних десяти ярдах даже нарочно замедлил бег, затем приостановился и небрежно пробил по мячу.

— Черт побери! — громко воскликнул Хейзен, стараясь перекрыть свист и рев трибун. — Я думал, что отправляю в Данбери ученика, а оказалось, прислал сюда хитрого кролика.

Товарищи по команде окружили Ромеро, хлопали его по спине, пожимали руку, но сам он, казалось, вовсе не радовался, а лишь снисходительно терпел эти знаки внимания. И только когда затрусил обратно, к скамейке запасных, и по пути его перехватил Роллинз, сгреб в объятия и высоко поднял, словно ребенка, Ромеро позволил себе улыбнуться.

И, уже уходя с поля, махнул один раз рукой, даже не глядя на трибуны, где болельщики, стоя, приветствовали его аплодисментами.

Он медленно приблизился к скамейке и снова уселся, на самый ее краешек, где просидел почти всю игру. Лицо его было невозмутимо. Снял шлем и снова уставился на руки, безвольно повисшие между коленями. Подошел тренер и одобрительно похлопал его по плечу, но Ромеро даже головы не поднял.

Соперники успели обменяться еще двумя ударами, и тут просвистел финальный свисток. Игра закончилась вничью, со счетом 26:26. Ромеро поднялся и побежал в раздевалку, принимать душ и переодеваться, стараясь опередить толпу болельщиков, которая бросилась следом за ним.

В павильоне были расставлены столы и стулья и организован буфет — длинная стойка, на которой выстроились тарелки с маленькими бутербродами и пирожными. Обслуживали и разливали чай жены преподавателей. Стрэнд с Хейзеном уселись за столик, а Кэролайн с Конроем пошли за чаем. Стрэнд улыбнулся, заметив, как мальчик, просивший у Кэролайн телефон, быстро поднялся и перехватил ее по пути к буфету.

В помещении стоял тихий гул голосов. Родители и ученики разбились на группки; похоже, все были довольны, как проходит этот день.

Наблюдая за родителями, вежливыми и цветущими мужчинами средних лет и их нарядно одетыми женами, Стрэнд вдруг почувствовал, что все они тем или иным образом связаны с Хейзеном, что между ними существует некое притяжение. То были банкиры, крупные торговцы и коммерсанты, председатели всяческих советов директоров, вершители судеб, судьи и толкователи законов, менеджеры крупнейших предприятий и состояний, архитекторы политических побед, люди, к которым прислушивались сенаторы и законодатели. И их дети являлись наследными принцами и принадлежали к классу, который вроде бы и не признавался в Америке как класс. Однако Ромеро непременно провел бы тут аналогию с Древним Римом, где одной из самых привилегированных групп населения считалось сословие всадников.

Что же касалось преподавателей, и мужчин, и женщин, то первые держались почтительно и сдержанно, старались ничем не выдать свое униженное положение. Женщины более открыто проявляли услужливость. Они напоминали Стрэнду ученых рабов, привезенных в столицу, с тем чтобы обучать привилегированных молодых людей, привить им понятия добродетелей и доблести, а также открывать секреты искусства править миром.

Ученики и гости проходили мимо столика Стрэнда, и он несколько раз слышал имя Ромеро. Оно произносилось с восторгом и одобрением. И Стрэнд никак не мог решить, было ли это искренней хвалой гладиатору, блеснувшему днем на арене, или же знаком внимания, которым время от времени удостаивали всадники выслужившегося перед ними варвара.

Он покачал головой, недовольный оборотом, который приняли его мысли, и поднялся поздороваться с Джонсоном, тренером футбольной команды, — тот, широко улыбаясь, приближался к их столику.

Стрэнд представил тренера Хейзену, адвокат тоже поднялся.

— Жаль, что ваши ребята так и не смогли вырваться вперед, — сказал Хейзен.

Тренер пожал плечами.

— Знаете, сэр, сегодня меня вполне устраивала и ничья. А этот мальчишка нечто, верно? Всякий раз, когда я уже готов вышвырнуть его из команды, дав пинка под зад, он вдруг встает и выкидывает такое коленце, что у противников просто руки опускаются. — Он рассмеялся. — Нет на свете более заразительной штуки, чем успех! Еще пара таких пробежек, как сегодня, и я боюсь, что придется переименовывать ваш дом из «Мэлсон-резиденс» в «Ромеро-гарденс».

— Честно говоря, мистер Джонсон, — заметил Хейзен, — нас с мистером Стрэндом больше волнует успеваемость мальчика, а не его подвиги на футбольном поле. Вам известно, что говорят о нем преподаватели?

— Вообще-то мы, тренеры, обязаны очень внимательно следить за успеваемостью ребят, — ответил Джонсон. — У нас тут другие правила. Не такие, как в школах, где спортсмену сходит с рук отставание по всем предметам. А потому рад доложить вам: в этом плане у Ромеро полный порядок. Учителя считают, что он очень умен и всегда хорошо подготовлен к занятиям. Правда, любит поспорить, как вы, наверное, знаете. — Джонсон улыбнулся. — Но всегда вежлив при этом и, еще раз повторяю, очень умно отстаивает свои взгляды. Ну конечно, его… э-э… происхождение — оно сильно отличается от происхождения других учеников Данбери. А потому учителя понимают, что на это следует делать некую скидку и что тут нужен особый подход. Но я бы сказал, что, если он продолжит, как начал, беспокоиться не о чем. Ну, разве только одно… Ему совершенно плевать, нравится ли он другим ученикам или членам команды. И похоже, что, кроме Роллинза, друзей у него нет.

— Придется с ним поговорить, — сказал Хейзен. — Знаете, Аллен, давайте возьмем его с нами на обед. В гостинице, где я остановился, есть очень уютный ресторанчик. Возможно, оказавшись в другой атмосфере, мальчик немного оттает. К тому же мне хотелось бы знать, какое впечатление Ромеро производит на Кэролайн. Ведь мы понятия не имеем, как он держится с девочками, которые… э-э… выросли и воспитывались в несколько иной обстановке, чем он. И уж совсем не похожи на девочек, которые окружали его прежде.

Интересно, подумал Стрэнд, что бы сказал Хейзен, узнав о стриптизерше в поезде и прогулке Ромеро по Нью-Хейвену?

— Что касается девочек, — сказал он, — то я никогда не видел Ромеро в женском обществе, ни здесь, ни в городе. Но миссис Шиллер, наша домоправительница, называет его своим любимчиком. Утверждает, что он обращается с ней как с настоящей леди, чего о других мальчиках не скажешь. И еще говорит, что он самый опрятный из мальчиков, которых ей доводилось видеть за все время работы в школе.

— Что ж, это добрый знак, — заметил Хейзен. — Вы согласны?

— Да, пожалуй. Очень добрый знак, — ответил Стрэнд.

Тут в павильоне появились члены обеих команд. Свежие, раскрасневшиеся после душа, они толпились вокруг буфета, с вожделением взирая на выставленное там угощение.

— Вы его видите? — спросил Хейзен. — Если он здесь, я сам его приглашу, лично.

— Не думаю, что он явится сюда, — сказал Джонсон. — Он первым вышел из раздевалки, и я слышал, как он сказал Роллинзу, что они встретятся позже, дома. Очевидно, чаепитие — не самое любимое его развлечение.

Тут Стрэнд заметил Роллинза — тот отходил от буфета с тарелкой, на которой высилась целая гора бутербродов. Он махнул ему рукой, и Роллинз приблизился к их столику. Он был смущен, точно его уличили в непомерном обжорстве. Затем Роллинз усмехнулся и прикрыл бутерброды широкой ладонью.

— Застигнут с поличным, сэр. Во всем виновата беготня на свежем воздухе. После нее разыгрывается зверский аппетит.

— Роллинз, — сказал Стрэнд, — это мистер Хейзен. Он помог твоему другу Ромеро устроиться в Данбери.

— Рад познакомиться, сэр. — Роллинз поставил тарелку на стол и пожал Хейзену руку. — Похоже, сегодня вы самый популярный в кампусе гость.

— Поздравляю вас с замечательной игрой, — сказал Хейзен.

— Спасибо, сэр. Мы не выиграли, но, с другой стороны, и не проиграли. Наверстаем свое позже.

— Надо сказать, ты сделал Ромеро отличную передачу, — заметил Джонсон. — Его бы точно блокировали, если б ты вовремя не вмешался.

— Что ж, мистер Джонсон, — ухмыльнулся во весь рот Роллинз, — у нас, игроков, одна задача. Делать вид перед всеми этими джентльменами, что помощь и взаимовыручка — наш девиз.

— Роллинз, — резко одернул его Джонсон, — настала самая пора тебе с твоим дружком Ромеро избавиться от этих ваших шуточек, которые всем изрядно поднадоели. Раз и навсегда.

— Извините, — тихо сказал Роллинз, — я ему обязательно передам. — И, захватив тарелку с бутербродами, он отошел к другим ребятам из команды. Ах, Роллинз, Роллинз, подумал Стрэнд. Смелый игрок, ночной пожиратель шоколадного печенья, еще один кандидат в сословие всадников…

Глава 1

Впервые за все время после возвращения Лесли из Аризоны я остался один. Она уехала в Нью-Йорк, и будет ездить туда каждую среду — заниматься с учениками из бывшей школы Кэролайн. После урока будет приезжать сюда и раньше одиннадцати вечера быть здесь не сможет. На этот раз она договорилась с директоршей, что переночует в ее апартаментах, находящихся в школе, а наутро, встав пораньше, должна успеть вернуться сюда к десятичасовым занятиям. Расписание поездов очень неудобное, а потому ей придется ехать в старом автомобиле, который одолжил нам Хейзен. Она до сих пор водит машину неуверенно, преодолеть два таких расстояния за сутки — для нее настоящее испытание, и она наверняка вернется со взвинченными до предела нервами и с головной болью. Ведь ехать по ночным дорогам, когда глаза слепят фары встречных автомобилей, — это не шутки. И эти поездки — не единственное, что ее раздражает. Болтовня и беготня всех наших мальчишек, дикие взрывы смеха, крики перед телевизором, стоящим в общей комнате, обмен дружескими тычками, завывание магнитофонов, доносящееся из комнат, — все это очень болезненно отражается на Лесли. А результат — морщинки в уголках глаз, морщинки в уголках рта, и она постоянно вынуждена прибегать к помощи аспирина и принимать на ночь либриум — довольно сильное снотворное, которое прописал ей врач.

Сам я словно разрываюсь на части и никак не могу решить, на пользу ей или во вред эти поездки к ученикам в город. Я знаю, что они ее стимулируют, а об одной двенадцатилетней девочке она отзывается в самых восторженных тонах и прочит ей будущее пианистки. Причем таких возвышенных ноток в ее голосе я не слышал уже давно. Лесли очень пессимистично взирает на перспективность занятий здесь, в Данбери. По ее словам, в школе нет ни одного мальчика, которого интересовала бы серьезная музыка. Для них существуют только рок и диско.

Даже в моменты, подобные этому, когда уже поздним вечером в доме воцаряется тишина, она беспокойно бродит по комнатам, передвигает мебель, обрезает засохшие цветы в вазах, садится полистать какую-нибудь книгу или журнал и тут же нетерпеливо отбрасывает их. А на пианино играет только днем, когда все мальчики на занятиях и в доме тишина. Как только удается выкроить свободное время, выходит писать маслом. Но возвращается домой с полотнами, на которых изображение замазано и перечеркнуто крест-накрест. Это означает, что она недовольна собой и работой.

Жилище наше по-прежнему выглядит пустоватым и неуютным временным убежищем. Лесли даже не повесила на стены свои картины — под тем предлогом, что будто бы ей неловко перед мальчиками. Они могут подумать, что она воображает себя настоящим художником. Хотя лично я не верю, что причина кроется в этом. Мне кажется, она мечтает бежать отсюда, хотя не признается в этом даже себе. А ее картины на стенах свидетельствовали бы о стремлении к постоянству.

Во время одной из поездок в Нью-Йорк она обедала с Линдой Робертс, и та сказала, что собирается во Францию на неделю или дней на десять, и пригласила Лесли с собой. Я сказал Лесли, что уверен — мистер Бэбкок ее отпустит. И что путешествие пойдет ей на пользу. Она, в свою очередь, ответила, что даже обсуждать это не желает. А когда я попытался переубедить ее, вспылила и стала обвинять меня в желании избавиться от нее. Я ответил, что это полная чушь, но она не успокоилась. С горечью вынужден признать, что по-своему даже рад ее временному отсутствию. Мне выдалась редкая за последние дни возможность спокойно посидеть и подумать, чем я сейчас и занимаюсь, за письменным столом. Делаю записи в дневнике, перебирая в памяти мелкие события этой осени.

В тот вечер, после матча, когда Ромеро выпала возможность впервые выступить за свою команду, мы поехали обедать в город, в гостиницу, где остановились Хейзен с Конроем. Ромеро, очень аккуратно одетый и даже при галстуке, сидел рядом с Кэролайн. Похоже, им было интересно друг с другом, и Хейзен, внимательно наблюдавший за ними, дал молодым людям возможность поболтать. Наутро, перед отъездом в Нью-Йорк с Лесли и Кэролайн, он сказал мне, что манеры мальчика произвели на него вполне благоприятное впечатление, и попросил разузнать у Кэролайн, что она думает о Ромеро. Но времени переговорить с ней у меня не было, а потому я попросил Лесли по возможности выяснить это.

Мебель из Нью-Йорка уже перевезли, и мы с Лесли можем спать в одной постели. Но после того, что произошло в Туре, мы стали укладываться, как можно дальше отодвинувшись друг от друга, каждый на своей половине. Вслух мы этого не обсуждали, но оба понимаем, что пришли к некоему окончательному решению в плане удовлетворения наших сексуальных аппетитов. Притворяться дальше, что удаление друг от друга не повлияло на наш брак, просто невозможно. Однако, несмотря на все это, сегодня утром проснулись и обнаружили, что лежим рядом, крепко обнявшись.

Стрэнд отложил ручку. Он писал уже более часа, сидя за старым письменным столом, освещенным лампой под зеленым абажуром. Он устал, но знал, что заснуть все равно не удастся, и, тихонько покачиваясь в кресле, сидел и смотрел в темное окно.

И вдруг из темноты ноябрьского неба начали падать снежинки. Первый снег… Свет во всем доме был выключен, шум беготни над головой, звуки радио и музыка из магнитофонов давным-давно стихли. Когда Лесли была дома, она с нетерпением дожидалась этого благословенного момента тишины. Обычно Стрэнд усаживался в кресло, читал или просто смотрел на огонь в камине, который разжигали, поскольку осенние ночи были прохладными, а газовое отопление на ночь отключали.

Ему вдруг показалось, что он слышит звук подъехавшей к дому машины. Судя по тарахтению мотора, то был старый «фольксваген», который водила Лесли. Он вскочил и подбежал к окну в надежде, что Лесли вдруг почему-то передумала ночевать в Нью-Йорке. Но никакой машины под окнами не было, лишь снег и здания кампуса, погруженные во тьму. И Стрэнд со вздохом вернулся к письменному столу.

Один раз он уже слышал этот звук, и тогда оказалось, что это Лесли приехала из Аризоны. Он так обрадовался, что опрометью бросился на крыльцо. И они упали друг другу в объятия, совершенно не думая о том, что их могут увидеть мальчики. Лесли так и сияла от радости, и по выражению ее лица Стрэнд понял, что в Аризоне все хорошо.

Они сидели на диванчике рядом, он обнимал ее за плечи. Было уже далеко за полночь, и Лесли рассказывала, как прошла поездка.

— Кэролайн уверена, все будет отлично. И колледж ей очень понравился — там очень все симпатично и ничуть не похоже на городской колледж, — и все девочки на ее этаже такие славные и приветливые… Что это мы с тобой все болтаем и болтаем без конца? Ведь не виделись всего каких-нибудь несколько дней, а столько накопилось, словно плотину прорвало!.. Возможно, нам следует чаще устраивать такие посиделки теперь, когда наши дети далеко?..

— Ну а что она еще говорила?

— Ах да, кстати, чуть не забыла, мистер Ромеро произвел на нее неотразимое впечатление.

— Расселу будет приятно услышать это, — сказал Стрэнд и вдруг почувствовал, что самому ему не слишком приятно. — Ну а чем же он произвел впечатление? Той бешеной пробежкой по футбольному полю?

— Нет, об этом она не говорила. Сказала, что он гораздо тоньше, воспитанней и скромней многих мальчиков.

— Ромеро будет удивлен, — сухо заметил Стрэнд.

— И еще Кэролайн сказала, что отчетливо видно: он не хочет походить на других мальчиков.

— Ну, это ему в любом случае не грозит.

— Это кажется ему абсолютно неприемлемым — так он утверждает. И еще сказал, что намерен совершить какой-нибудь значительный поступок. Он пока не знает, что именно это будет. Но это должно быть нечто действительно из ряда вон выходящее. Такое, что все мальчишки в школе просто попадают, — так он ей сказал. И Кэролайн говорила, что в голосе его звучал упрек… У этих мальчишек все наперед распланировано. Отсюда — прямым ходом в Гарвард или Йель, потом — в бизнес-школу, затем они устраиваются на фирму папочки, становятся адвокатами, президентами банков, загребают огромные деньги, а в пятьдесят пять выходят на пенсию и играют в гольф. Но, по его словам, их всех ждет один неприятный сюрприз. А лично у него есть перед ними одно огромное преимущество — его уже ничем не удивить. Они выучат его разным трюкам…

— Кто это «они»? — спросил Стрэнд.

— Вот этого он Кэролайн не сказал. Сказал, что он будет их бить их же собственным оружием, делать вид, что играет в их игры, а на самом деле игра у него своя. Кэролайн утверждает, что настроен он очень серьезно, что, похоже, давно и долго размышлял на эту тему. И еще ей показалось, что до сих пор он никогда и ни с кем на эту тему не говорил.

— Вот тут она не права, — заметил Стрэнд. — Мне в свое время тоже перепадало, только не в таких больших дозах. Примерно те же рассуждения… — Он вспомнил разговор с Ромеро о готах.

— И он их отблагодарит за все. Ведь это они дают ему образование. Отблагодарит, как феллахи в Алжире, которые учились в Сорбонне, а потом вышвырнули французов из страны. Как умненькие арабские детишки, которые учились в Гарварде и Оксфорде, а потом заставили американцев и британцев проливать кровь за нефтяные скважины, отобрали у них деловые костюмы и надели поверх своих балахонов.

— Ну и каков же был ответ Кэролайн на эти очаровательные рассуждения?

— Она заявила Ромеро, что тот просто выпендривается, начитался всякой ерунды и теперь строит из себя бог знает кого.

— Должно быть, он был польщен, — с иронией заметил Стрэнд.

— Ромеро сверкнул глазами и злобно уставился на нее, и она даже подумала, что он сейчас встанет и просто уйдет. Но ничего ужасного не произошло. В ответ он сказал, что да, начитался, он только и делает, что читает. И, едва пробыв в школе неделю, стал задавать себе вопрос: какого черта он тут, собственно, делает? И уже подумывает бежать.

— Что ж, возможно, он и не лгал, — заметил Стрэнд. — Насчет того, что начитался. Это очень на него похоже.

— А потом он спросил Кэролайн, собирается ли та учиться в колледже. И она рассказала ему об Аризоне и спортивной стипендии. И тут он начал хохотать. Нет, такого совпадения просто не может быть, восклицал он. Значит, оба они бегуны. Но он-то знает, от чего убегает. А вот знает ли она?.. А потом сказал, что даже после сегодняшнего успешного выступления все равно хочет уйти из команды и единственное, что его удерживает, — это друг, Роллинз. И вообще все игры — это для маленьких детишек.

— Ну, Джонсон вряд ли будет рвать на себе волосы, если он уйдет, — заметил Стрэнд.

— Кто такой Джонсон?

— Тренер футбольной команды. Ромеро твердит каждому встречному и поперечному, что у тренера напрочь отсутствует воображение. Ну и конечно, эти слухи дошли до Джонсона.

— Я знаю, мальчик он трудный, — сказала Лесли. — Но никогда еще не слышала, чтобы Кэролайн говорила о ком-нибудь в таких восторженных тонах. Она сказала, что это был самый потрясающий вечер в ее жизни. И что, вернувшись домой, она села к столу и тут же записала все, о чем они говорили.

Еще один член семьи ведет дневник, подумал Стрэнд. Возможно, это наследственное заболевание.

— Выходит, она запомнила каждое слово, — заметил он.

— Это еще не все, — продолжила Лесли. — Когда Кэролайн сказала ему, что собирается стать ветеринаром, он усмехнулся и заметил, что спасать надо совсем другой вид. И что он знает, где ей надо проходить практику после получения диплома — в его старом районе, на Манхэттене. Там надо укрощать диких зверей, целые стада зверей о двух ногах, все они тяжело больны. Сказал, что там она принесет больше пользы, нежели потчуя пилюлями разжиревших пекинесов. Кэролайн подумала, что он над ней смеется, но тут он вдруг спросил ее очень серьезным тоном, не может ли он писать ей. Кэролайн спросила, о чем он собирается писать. Ромеро ответил: о политике, убийствах, подкупе, нищете, цвете кожи, лживой истории, напалме, водородной бомбе… Ну скажи, ты в его возрасте когда-нибудь задумывался или говорил об этом с девушкой?

— Нет, — ответил Стрэнд. — Времена были совсем другие.

— Он сказал также, что хочет попрактиковаться. Написать одно-два любовных письма.

— Наглец, — пробормотал Стрэнд.

— Ах, Аллен, он просто мальчик, старающийся показать хорошенькой девушке, что он умнее, чем есть на самом деле. Да к тому времени, когда увидятся вновь, они забудут, как кого из них зовут!

— Ну а что ответила на это Кэролайн? Я имею в виду любовные письма?

— Сказала мне, что, как ей кажется, вреда от этого не будет. — Лесли улыбнулась, точно удивляясь тому, что ее застенчивая дочь начала наконец постигать правила кокетства. — И знаешь, оказалось, что мальчишка не шутит. Не успели мы приехать в колледж, а ее уже ждало письмо. Она прочла и мне дала почитать. Там не было ни даты, ни обращения типа «Дорогая Кэролайн» или просто «Дорогая». Нет, то был дословный пересказ их разговора об алжирцах. Оно даже не было подписано. Кэролайн сказала, это первое любовное письмо в ее жизни. Ну и разумеется, посмеялась. Но с другой стороны, решила сохранить, чтобы показывать другим мальчикам в назидание. В знак доказательства, что с ней можно говорить о серьезных вещах, а не просто о каких-то глупостях. — Лесли слегка нахмурилась. — Надеюсь, она не превратится у нас в завзятую кокетку. Во всем кампусе не было мужчины или мальчика, который не провожал бы ее глазами.

— Это ты во всем виновата — с твоей подачи она решилась на операцию, — сказал Стрэнд.

— Кто не рискует, тот не выигрывает, — отшутилась Лесли, хотя голос ее звучал вовсе не весело. И покачала головой, словно стараясь избавиться от страхов за дочь. — Да к тому времени, как мы увидимся, она еще раз десять переменится. С нами, без нас… не важно.

— Ты не рассказала, как там Элеонор, — заметил Стрэнд. После Аризоны Лесли улетала на пять дней в Джорджию, проведать молодоженов. — Она счастлива?

— О да, очень, — ответила Лесли. — Во всяком случае, мне так показалось. Хотя городишко довольно унылый…

— Лесли, дорогая, — с улыбкой заметил Стрэнд, — ты говоришь то же самое о всех городах, кроме Нью-Йорка.

— Неправда. Ни о Бостоне, ни о Сан-Франциско, даже об Атланте я ничего подобного не говорила! — пылко возразила Лесли.

— О любом городе с населением меньше миллиона. Я же не спрашивал тебя о городе. Я спрашивал о Джузеппе и Элеонор.

— Похоже, они очень увлечены новой работой, — ворчливо сказала Лесли. — Считают, что улучшили газету на все сто процентов. И работают по шестнадцать часов в день. Живут в большом старом доме, который того гляди рухнет. Но Элеонор утверждает, что обстановка в нем для молодоженов самая подходящая. Когда они ссорятся, можно спать в разных спальнях и одна так далеко от другой, что переговариваться можно только с помощью коротковолнового передатчика. Правда, я общалась с ними только урывками. Не успевали мы сесть за стол, как обязательно звонил телефон и то одному, то другому приходилось срочно куда-то бежать по делам. Меня это просто сводило с ума, но их такое положение, видимо, устраивает. А стоило мне попытаться узнать, зарабатывают они деньги или только тратят, как они тут же меняли тему. Но они безумно влюблены друг в друга, и это, похоже, главное. — Лесли высвободилась из объятий мужа. — О Господи, уже, должно быть, за полночь. Есть тут горячая вода? Мне необходимо принять ванну. Весь день провела в дороге.

— Горячая вода есть. Во всяком случае, так мне кажется. Может, выпьем сначала? Отметим твой приезд?

— Нет, не сейчас. Возможно, после ванной. Дам тебе знать, когда буду готова. — Она наклонилась и поцеловала его. — Ты по мне скучал?

— А ты как думаешь?

Лесли засмеялась и вышла, и через минуту он услышал, как в ванной зашумела вода.

Когда он несколько минут спустя заглянул в спальню, Лесли уже была там, лежала в постели с расчесанными блестящими волосами. Стрэнд разделся, нырнул под одеяло и прижался к ней. И начал ласкать, но Лесли нежно отстранила его руку.

— Я боюсь, дорогой… — сказала она. Она не уточнила, чего именно боится. Стрэнд и без того знал. Доктор Принз предупредил его. Даже следуя всем распоряжениям и рекомендациям Принза, он все еще был подвержен внезапным приступам слабости и едва находил в себе силы пройти от дома через лужайку к зданию, где проводились занятия.

— Конечно, — пробормотал он и отодвинулся на другой край. «Это невозможно, — подумал он. — С завтрашнего дня буду спать в другой комнате».

И вот с тех пор, без каких-либо обсуждений, ему стали стелить узенькую старую постель Джимми, что находилась в соседней комнате.

Что ж, размышлял он, сидя за письменным столом у камина. Несмотря на все, то была одна из хороших их ночей.

Он встал, потянулся, подбросил полено в начавший угасать камин. Спать еще не хотелось, и Стрэнд пошел в кухню и налил себе виски с водой.

Потом вернулся со стаканом в гостиную. Над головой послышался топот. Старый деревянный дом нещадно скрипел и постанывал, выдавая все перемещения его обитателей. Стрэнд был уверен: мальчики принимали в ночные часы гостей, что строжайше запрещалось правилами. Но ему вовсе не хотелось выпытывать, что означали эти ночные хождения. Возможно, тайком покуривают сигареты или сидят, передавая из рук в руки бычок с марихуаной. А может, предаются гомосексуальным забавам, попивают спиртное или же, что куда более невинно, слушают музыку. Сознательный и преданный своему делу учитель, подумал он, непременно бы прокрался наверх и застиг мальчишек на месте преступления, а затем наказал бы соответствующим образом. Но что является соответствующим наказанием за такие проступки в наши дни и в наш век?.. Работая в городской школе, он не был обязан знать о том, чем заняты его ученики в свободное время. Что ж, как и во всяком другом деле, следует жить, учитывая равновесие между преимуществами и недостатками. И пока его подопечные не подожгли дом, он готов закрывать глаза на их шалости. Стрэнд не спрашивал других преподавателей, каким образом поддерживают порядок они, и никто из них еще не дал ему по этому поводу ни одного совета. Интересно, подумал он, как бы расценил его поведение учитель из Итона или, скажем, Харроу?.. Ведь там, насколько ему известно, до сих пор используются телесные наказания. Сколько ударов тростью назначил бы такой педагог за курение, употребление алкогольных напитков, болтовню в ночные часы? А за содомию? О нет, за это, насколько ему было известно, там не наказывают. Вали на все четыре стороны и занимайся дальше тем же… Стрэнд усмехнулся. Его собственный сын не намного старше этих мальчишек, что живут сейчас в одном с ним доме. Стрэнд никогда не бил Джимми, ну разве что отчитывал, да и то редко. Если бы Джимми учился в Данбери, Итоне или Харроу, а не в обычной школе, неужели бы он тоже обитал в мире бородатых гитаристов и предавался бы разгулу в обществе миллионеров — рок-звезд, обреченных на раннюю смерть из-за передозировки героина?..

Он поставил виски на стол, уселся, затем после секундного колебания взял ручку и начал писать.

Я размышлял о различиях между старой системой образования в англоязычных странах и тем порядком, а вернее, почти полным отсутствием оного, которого придерживаются сейчас, когда студентам выдаются дипломы за самые поверхностные и непоследовательные знания и навыки. Стоит задуматься о поэтах, философах, государственных деятелях и солдатах, которых выпускала старая британская система, а также ориентированные на церковь колледжи Соединенных Штатов еще с колониальных времен, — и трудно поверить, что и мы делаем для своих детей все от нас зависящее, как делали в свое время наши предки. Мы живем в весьма странные времена, когда либерализм и попустительство в системе образования достигли пика, когда отсутствие дисциплины и полный нравственный распад поразили большинство политических систем мира. Очевидно, эти два явления связаны между собой каким-то образом, но сейчас слишком поздно и я слишком устал, чтобы хотя бы попытаться установить эти связи. Английские школы нашли в своей работе место для эксцентрики; отыщем ли мы место для своих учеников?.. Нормальных, настоящих учеников, философов, поэтов, джентльменов, наконец?.. Ромеро — самый яркий тому пример. Следует ли мне пойти к директору и без обиняков заявить ему, что этот мальчик просто опасен, что он представляет угрозу для всех нас и что его надо отчислить из школы, причем немедленно? Но я прекрасно знаю: никогда и ни за что не сделаю этого. Я поражен этой болезнью, как и Рассел Хейзен, как все мы здесь. И название этой болезни — либеральные предрассудки, которые, что бы ни случилось, заставляют нас с чувством вины или без оного тратить свои силы, знания, добрую волю на образование и даже вооружение наших собственных арабов, собственных феллахов и иранцев. И я никогда не стану обсуждать этого в учительской за чаем. Я самый старый среди преподавателей, так уж получилось, и когда они расспрашивают меня о работе в прежней школе, то делают это с таким видом и таким тоном, точно задают вопросы человеку, проведшему лучшие годы своей жизни в зоне военных действий.

Но в целом все они очень милые люди, и всем им недостает одного качества — амбициозности, которое порой делает человека просто невыносимым.

Уже само это слово, «амбициозность», влечет за собой бесконечные рассуждения. Буквально на прошлой неделе мне позвонил Хейзен — якобы извиниться за то, что пока не может приехать навестить меня, как обещал. В ответ я сказал ему, не совсем, правда, искренне, что все идет замечательно, все в полном порядке. Затем он заявил, что хочет обсудить со мной одну небольшую проблему. Как оказалось, речь шла вовсе не о разводе и не об отношениях с той прелестной дамой из Парижа, как можно было бы предположить, но о Джанелли и Элеонор. И я сказал, что Лесли их навещала и что ей показалось — все у них замечательно. Хейзен же придерживался другого мнения. Он говорил с каким-то издателем, и тот выразил недовольство этими молодыми людьми. Сказал, что оба они слишком амбициозны, готовы перевернуть все с ног на голову, меняют устоявшиеся порядки, благодаря которым газета процветала на протяжении полувека. Они избавляются от старых сотрудников, притаскивают в газету каких-то юных всезнаек с Востока, едва окончивших факультет журналистики, совершенно не желают считаться с мнением старожилов. И Элеонор при этом досталось даже больше, чем Джанелли. «В городе говорят, она водит своего мужа за кольцо, продетое в ноздрю, — так сказал Хейзену этот издатель». И еще он жаловался, что с ним обращаются, точно с какой-то допотопной реликвией прошлого века. «Возможно, он преувеличивает, — добавил Хейзен, — но не помешало бы, если б вы посоветовали им несколько умерить пыл».

Я обещал сделать все, что в моих силах. И не стал говорить ему, что надежд повлиять на Элеонор у меня очень мало. Лучше уж поговорить сначала с Джанелли, попытаться переубедить его. Кроме того, насколько мне известно, они не планируют навещать меня в ближайшее время, а поездка в Джорджию мне просто не по карману.

Уже вешая трубку, я вздохнул. Когда ты молод, без денег как-то легче обходиться. Но необходимость постоянно думать о деньгах на протяжении всей жизни может привести человека в состояние, граничащее с истерикой.

По этому поводу у меня и прежде не было иллюзий. Я знал, что никогда не буду богат, а потому, наверное, никогда не жаждал игрушек и развлечений, сопутствующих богатству. Я никогда не был игроком по натуре, никогда не надеялся на благосклонность фортуны. И выбрал специальность учителя из любви к этой профессии, из-за того, что у учителя больше свободного времени, из-за того, что это позволяет вести пусть скромный, но приличный образ жизни. И по мере продвижения по служебной лестнице пропорционально росла и моя зарплата, позволяющая удовлетворять скромные нужды. С перспективой, что, когда буду вынужден уйти с работы по старости, тяготы, связанные с этим возрастом, поможет скрасить вполне приличная пенсия. Подобно большинству американцев, я не был подготовлен к горькой реальности — постоянно растущей инфляции. Мы, американцы, почему-то наивно полагали, что несчастья, вызванные ею и так больно ударившие по среднему классу в Европе, обойдут нас стороной. Как историку мне следовало бы знать, что против этой болезни нет и не может быть иммунитета. Нет, я разделял всеобщее заблуждение, что, если Америка и не является уже больше, используя военную терминологию, крепостью, прочности ее устройства хватит, чтобы защитить нас от вторжения хотя бы в обозримом времени. Если говорить на более личностном уровне, то я никогда не мог себе представить, что в возрасте пятидесяти лет меня поразит тяжелейший недуг, который заставит изменить весь образ жизни, искать заработок в другом месте и подчиняться совершенно иным правилам.

Если бы я продолжил работать в прежней системе вплоть до достижения пенсионного возраста, эта самая пенсия была бы вполне приличной. И все равно, даже при этом мы вынуждены были бы переехать в более скромную квартиру. И жили бы там, полагаю, вполне пристойно, возможно, чуть лучше, чем просто пристойно, и, пожалуй, могли бы позволить себе навестить при необходимости сына, живущего, скажем, в тысяче миль от нас. Здешняя моя зарплата намного меньше той, что я получал в городе, и даже при том, что за дом мы здесь ничего не платим, если бы понадобилось, допустим, купить новый костюм мне или пальто Лесли, пришлось бы ужаться во всех остальных расходах. Лесли, разумеется, не жалуется, но я бы слукавил перед самим собой, если бы сделал вид, что не замечаю, какое напряженное порой у нее лицо и…

Зазвонил телефон. Стрэнд долго с недоумением смотрел на аппарат. Звонки в такое позднее время пугали, особенно когда Лесли не было рядом. Он позволил телефону испустить еще два долгих гудка, затем поднял трубку, стараясь унять дрожь в руках.

Но то был всего лишь Рассел Хейзен. И голос его звучал успокаивающе нормально.

— Надеюсь, не разбудил вас, Аллен, — сказал он.

— О нет, — ответил Стрэнд. — Сижу в данный момент за столом, пытаюсь сосредоточиться на работе.

— Смотрите, не слишком переутомляйтесь, — заметил Хейзен. — Одного сердечного приступа более чем достаточно.

— Полностью согласен с вами, — сказал Стрэнд. От души, что называется, отлегло. Никаких сообщений о дорожных авариях, кризисах или болезнях.

— Я не мог позвонить раньше: был страшно занят, — сказал Хейзен. — Только что вернулся с конференции. И мне не терпелось поговорить с вами.

— А что произошло, Рассел? — спросил Стрэнд. — Снова говорили со своим другом из Джорджии?

— Нет, он последнее время не звонил, так что, думаю, там все утряслось. Речь идет… — Он на секунду замялся, потом продолжил: — Речь идет обо мне. Так, ничего важного, но, возможно, это затрагивает и вас. — Хейзен издал короткий смешок. Чувствовалось, что он немного смущен. — Помните того нефтяного магната, ну, или если угодно, лоббиста, с которым я встретился за чаем в школе?

— Да, — ответил Стрэнд.

— Так вот, у него возникли неприятности. Его вызвали в Вашингтон, в комитет при сенате, который расследует противозаконное давление на законодателей…

— В газетах об этом ничего.

— Просто в газеты пока не попало. Но один мой друг, занимающий весьма высокое положение, поделился этой информацией.

Стрэнд невольно подумал, что и на сей раз, как всегда, у Хейзена нашелся друг, занимающий высокое положение и желающий оказать ему услугу.

— Короче, дело запахло жареным, — продолжил Хейзен, — и мой знакомый, лоббист, пытается снять с себя вину. У них нет никаких конкретных доказательств. Просто какой-то пьянчужка подслушал разговор на одной из этих чертовых вашингтонских вечеринок. Якобы нефтяной магнат хвастался, что ему удалось убедить некоего сенатора отдать свой голос большой офшорной компании, занимающейся бурением. И что якобы эта компания, интересы которой, кстати, представляет моя фирма, обещала выделить солидную сумму на подкуп этого самого сенатора. И еще он упоминал мое имя. Согласно полученной информации, он заявил комитету, что мы специально договорились встретиться в школе. Кажется, его сын учится в вашем классе… Его фамилия Хитц.

— Да. Посредственный ученик. Живет в моем доме. Не слишком симпатичная личность. Огромный толстый парень. Туповат. Любит задирать тех, кто поменьше и послабее.

— Ну да Бог с ним, это не важно. Так вот, этот самый Хитц будто бы заявил — или мне так сказали, что заявил, — что встреча была не случайной, что я специально отводил его в сторонку и обсуждал с ним сделку. Вот лживая скотина!

— Очень прискорбно слышать, — заметил Стрэнд. — Но не совсем понимаю, зачем вы все это мне рассказываете.

— Да затем, Аллен, — ответил Хейзен, — что если кто-то приедет и начнет задавать вопросы или же вам придется выступить в качестве свидетеля, хотелось, чтобы вы поклялись — если придется, даже на Библии, — что все это время я был с вами или с кем-то из членов вашей семьи и что никто из вас не слышал, как я обсуждал какие-либо сделки, голоса, участие моей фирмы…

— Рассел, — стараясь говорить как можно деликатнее, перебил его Стрэнд, — но ведь на самом деле я не все время находился рядом с вами. Ни я, ни Лесли, ни Кэролайн…

— Но вы, надеюсь, не думаете, что я способен на такое? — Хейзен повысил голос, в нем зазвучали сердитые нотки.

— Нет, не думаю, — признался Стрэнд.

— Это вендетта, заговор против меня, — сказал Хейзен. — Вы даже отдаленно не можете себе представить, какая грызня идет в Вашингтоне. Специфика моей работы предполагает, что нельзя не задевать интересы каких-то групп или отдельных лиц, причем иногда это очень влиятельные люди. И они норовят воспользоваться малейшей возможностью, любым, даже случайным, шансом, чтобы дискредитировать меня.

— Но что они с вами могут сделать? Ведь никаких доказательств, насколько я понял, не существует?

— Разумеется, нет, — со всей искренностью ответил Хейзен. — Но вы представления не имеете, как это будет выглядеть в газетах. И как возрадуются мои коллеги из Ассоциации адвокатов. Ведь им светит возможность заполучить мой скальп. Вполне возможно, что из этого ничего не выйдет, Аллен, но если вас вдруг вызовут на допрос… короче, я буду страшно признателен. Ну, вот, собственно, и все. А вы уж поступайте, как считаете нужным.

— Рассел… — начал было Стрэнд.

— Не будем больше это обсуждать, — решительным тоном перебил его Хейзен. В трубке повисла тишина, и Стрэнд никак не мог решиться нарушить ее. Когда Хейзен заговорил снова, голос его звучал приветливо и дружелюбно, как обычно: — О, кстати, совсем забыл, на прошлой неделе виделся с Лесли. Позвонил в школу в Нью-Йорке и пригласил ее на ленч. У одного моего друга есть сын. Родители считают, что он проявляет недюжинные способности, вот я и решил переговорить с Лесли о возможности позаниматься с ним. Должен сказать, выглядит она просто великолепно. Она говорила вам что-нибудь об этом мальчике?

— Нет, — ответил Стрэнд. Лесли и о встрече с Хейзеном не сказала ни слова.

— Спросите ее. Отец ждет ответа. Что ж, был страшно рад поболтать с вами. И пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Возможно, это дело не стоит и выеденного яйца и через неделю-другую лопнет. Берегите себя, дружище. Да, обещаю, обязательно приеду навестить вас, возможно, на День благодарения. Или даже раньше. Очень скучаю по вам, старина, очень…

Стрэнд повесил трубку и долго сидел, уставившись на телефон. Затем медленно допил виски, выключил свет и пошел в спальню. Заглянул в комнату Лесли, где стояла широкая старомодная кровать, которую он делил с женой с первых дней их брака. Она выглядела такой удобной, такой уютной. Постель Джимми была узенькой, и когда он спал на ней, ему часто снилось, что он пленен, связан по рукам и ногам. Он уже решил было улечься на большую постель и проспать ночь здесь, но затем передумал. Зашел в свою комнатушку, медленно разделся и улегся на прохладные сыроватые простыни.

Его разбудил шум, доносившийся из соседней комнаты. Он сонно протер глаза, затем взглянул на светящийся циферблат будильника, что стоял рядом, на тумбочке. Начало пятого… Шум в соседней комнате не прекращался, и секунду-другую он лежал неподвижно, гадая, что же это могло быть. Затем вдруг понял: то был женский плач. Отбросив одеяло, он соскочил с постели и бросился в комнату к Лесли. Она сидела в темноте, на краешке кровати. Сидела сгорбившись и рыдала.

— Лесли… — пробормотал он, — Лесли, ради Бога!.. — Стрэнд включил настольную лампу. Лица ее он не видел.

— Не надо света! — вскрикнула она. — Пожалуйста, прошу тебя, выключи свет! — Внезапно она показалась ему маленькой и жалкой. Он выключил лампу, опустился перед ней на колени, обнял.

— Лесли, дорогая, что случилось? — Затем вдруг вспомнил и добавил обеспокоенно: — И почему ты здесь? Я думал, ты останешься ночевать в Нью-Йорке. Что произошло? Ты только что приехала, да? Сейчас начало пятого и…

— Не ругай меня, — пробормотала она. — Только не ругай! Сегодня я этого просто не вынесу. Я дома. Разве этого не достаточно?

— Но, дорогая, — возразил Стрэнд, — я вовсе тебя не ругаю. Просто беспокоюсь. Хочу помочь тебе…

— Держи меня, не отпускай! Вот так, так… И не говори ничего, хотя бы сейчас, пожалуйста. — Она истерически расхохоталась. — Неужто женщина не имеет права поплакать? И совершенно не обязательно вызывать при этом полицию. Прости меня. — Она погладила Стрэнда по голове. Рука ее дрожала. — Все, мне уже лучше, скоро я успокоюсь. Поверь, ничего страшного не произошло. Просто нервы. Идиотизм какой-то… А теперь, прошу, сделай одолжение. Оставь меня на минуту или две. Пойди в кухню и приготовь нам выпить. А я включу свет, приведу в порядок лицо, причешусь и тоже приду на кухню, и мы с тобой славно посидим и выпьем рюмочку на ночь. А потом перейдем к камину, поболтаем, и ты поймешь, что расстраиваться совершенно не из-за чего. Просто я немного глуповата. Но ведь ты это знал, все время знал, и ничего не изменилось. Нет, правда. И надень халат и шлепанцы. Ты весь дрожишь. Давай! Прошу тебя, пожалуйста, иди.

Стрэнд нехотя медленно поднялся с колен и пошел в свою комнату. Накинул халат, сунул ноги в шлепанцы и побрел через темный холл в кухню, включая по дороге свет. Разлил виски по двум бокалам, щедро разбавил свою порцию водой, плеснул несколько капель в бокал для Лесли. Уселся за стол и стал ждать, поглядывая в темное окно и видя в нем свое смутное отражение, а также медленно падающие снежинки. Белая пыль, призрак неотвратимо наступающей зимы, они кружили в пучке света от керосиновой лампы, переделанной под электрическую, что висела над кухонным столом.

«Завтра утром толку от меня не будет никакого», — подумал он. И тут же устыдился своей эгоистичной мысли. Он читал лекции по американской истории и теперь судорожно пытался вспомнить, что именно хотел поведать своим ученикам о «Записках федералиста».[160] Ему не хотелось размышлять о том, что могло означать неожиданное появление Лесли в столь поздний час и в таком истерическом состоянии.

Когда Лесли вошла в кухню, на ней был халат, накинутый поверх ночной рубашки. Волосы причесаны, выражение лица собранное и почти совсем спокойное.

— Вот, — сказал он. — Вот, держи, выпей.

— Спасибо, — тихо ответила она и попыталась выдавить улыбку. То был словно проблеск маяка в ночи, за тысячи-тысячи ярдов.

— Дорогая, — спросил он, — что все же случилось? Дорожная авария?

— Нет, — ответила она. — Хотя как минимум дюжины избежать удалось. Первый раз ехала под снегом. Такое впечатление, что машина живет своей жизнью.

— Тогда, значит, в Нью-Йорке что-то произошло?

— Да нет, ничего особенного. — Тут она резко опустилась на стул, взяла бокал обеими руками, как держат дети, и стала жадно пить. Промелькнуло видение: Джудит Квинлен сидит за столиком в кафе и точно таким же жестом подносит дымящуюся чашку к губам. — Знаешь, ко времени, когда мне стукнет восемьдесят, я наверняка полюблю виски, — заметила Лесли. — И еще я где-то читала, его дают выжившим после кораблекрушения, чтобы восстановить силы. Нет, ничего особенного не произошло. Мы очень мило пообедали с деканшей, потом сыграли Шопена в четыре руки, и она рассказывала мне, какой у нее был замечательный муж, как страшно ей не хватает его теперь, когда он умер. О том, какая замечательная девочка наша Кэролайн и какая жалость, что в школе у них отсутствует специальная спортивная программа. Поскольку, если б она была, Кэролайн могла бы получить стипендию в любом колледже страны. Ну и еще говорила о том, что с нетерпением будет ждать таких вечеров, как сегодня, когда я могу остаться в городе, потому как ей смертельно надоело сидеть в одиночестве, читать, а потом засыпать одной в совершенно пустом помещении. Нет, ничего такого особенного… ну, разве что у меня было видение. И видением этим была я. Я сидела одна-одинешенька, читала ночами, и мне была ненавистна сама мысль о том, что придется ложиться в постель одной…

— Но твой муж, слава Богу, еще жив, дорогая, — осторожно заметил Стрэнд. — Хоть он, следует признать, и усталый, и старый…

Но Лесли не улыбнулась этой неуклюжей попытке пошутить.

— Нет, конечно, ты еще не умер, — сказала она. Голос у нее был ровный и какой-то совершенно безжизненный. — Я и не считаю, что ты вот-вот умрешь. Я боюсь совсем другого. Нас словно относит друг от друга течением. Мы подобны двум людям в воде, которых подхватили разные потоки и постепенно относят друг от друга все дальше и дальше. И вот наконец ты совсем исчезаешь из виду, и я сижу в одиночестве, как та деканша, и жду телефонного звонка от Джимми или телеграммы от Элеонор в день своего рождения. Или же выискиваю заметку в аризонской газете, где говорится, что Кэролайн побила школьный рекорд по бегу на дистанцию сто ярдов. И знаешь, я вдруг поняла, что больше не могу лежать ночыо одна в чужой постели, зная, что ты где-то страшно далеко, в сотне миль от меня. Я должна была убедиться, что могу тебя найти, прикоснуться к тебе…

— Дорогая, — прошептал Стрэнд, — я здесь. Я всегда буду рядом с тобой.

— Я понимаю, все это глупо, — продолжила она тем же мертвым голосом, — но оба мы в последние дни так отдалились друг от друга. У меня появилось ощущение, что мы живем чьими-то чужими жизнями. Мы больше не спим вместе, мы даже не едим вместе, мы просто утонули в этом море мальчишек. Мне снятся какие-то совершенно жуткие сны, что я с другими мужчинами или соблазняю мальчиков… И потом там, на шоссе, я страшно испугалась. Какой-то пьяный проезжал мимо, ему показалось, что я недостаточно быстро уступила ему дорогу, и он осыпал меня страшными проклятиями, а потом пристроился сзади и долго ехал следом с включенными фарами дальнего света и гудел, гудел. Мне пришлось съехать с шоссе на первом же перекрестке, потому что я очень его испугалась. Я заехала куда-то совсем не туда, заблудилась и объездила, кажется, весь Коннектикут по темным и узеньким грязным дорогам, и ни в одном из домов — представляешь, ни в одном — не горел свет!.. Машина скользила в снегу, и я едва не налетела на дерево… Появилось какое-то дурацкое ощущение, что эта машина вознамерилась убить меня, что она враг, страшный враг… И я выскочила из нее, и долго сидела на краю дороги в снегу, и замерзла бы насмерть, но тут вдруг увидела прямо перед собой дорожный знак и поняла, что шоссе совсем близко. Ну вот, я здесь. И по крайней мере весь остаток ночи могу чувствовать себя в безопасности. — Она перегнулась через стол и поцеловала Стрэнда. — А теперь ступай. Пожалуйста. Ты выглядишь таким измученным. Я дома, я в безопасности, и завтра, в свете дня, все будет выглядеть совершенно иначе.

Он слишком устал, чтобы спорить. Поставил стакан на стол — он почти не пил из него — и потащился к себе в комнату. И снова, зябко ежась, полез под одеяло, даже не сняв халата.

Чуть позже он услышал в отдалении звуки пианино. Лесли играла в гостиной.

Глава 2

В среду накануне Дня благодарения занятия в школе отменили. И ровно в двенадцать Лесли со Стрэндом были уже готовы, собрали сумки и ожидали Конроя, который должен был заехать за ними на «мерседесе». Их пригласили провести уик-энд в загородном доме Хейзена, на берегу океана. Хотя лично Стрэнд предпочел бы остаться в опустевшем и тихом кампусе — все мальчики разъехались на каникулы — и предаться столь милому его сердцу ничегонеделанию. Но разговор, который состоялся у него с Бэбкоком за неделю до этого и касался Лесли, заставил его принять приглашение Хейзена.

Бэбкок попросил Стрэнда заглянуть к нему после занятий. Запинаясь и смущенно откашливаясь, директор завел разговор о расписании, которое предпочел бы Стрэнд на следующий семестр (до которого, кстати, оставалось еще целых два месяца), о системе выпускных экзаменов, которую он счел бы наиболее подходящей для своих учеников. Во время всей этой беседы Бэбкок нервно ерзал в кресле, бессчетное число раз раскуривал то и дело затухавшую трубку, то поднимал очки на лоб, то спускал их на кончик носа, ворошил и перекладывал бумаги на столе. Наконец он подошел, что называется, к сути и извиняющимся тоном произнес:

— Аллен, не хотелось бы беспокоить вас без крайней необходимости… и уж меньше всего мне хочется совать нос в чужие дела, но Лесли… — Тут он испустил долгий вздох. — Вы прекрасно знаете, она вызывает у всех нас безмерное восхищение, и мы просто в восторге, что она согласилась проводить музыкальные занятия. И… э-э… я далеко не уверен, что когда-нибудь нам посчастливится найти столь же квалифицированного преподавателя, как ваша супруга…

— Пожалуйста, прошу вас, давайте без долгих предисловий, — взмолился Стрэнд. — Что вы хотели сказать?

Бэбкок снова вздохнул. Лицо у него было еще более утомленным и сероватым, чем обычно, и Стрэнд не смог подавить чувство жалости к этому человеку, который нервно возился с трубкой и избегал смотреть ему прямо в глаза.

— Мне кажется, ее поведение в последние недели… нет, поспешу добавить, ничего чрезвычайного лично я в нем не усматриваю, но… Просто я хотел бы сказать… как мне показалось… она несколько не в себе, если вы понимаете, о чем я. С ней происходит нечто такое… чему у меня нет объяснения… и я надеюсь, вы тут поможете… Ее поведение, оно, кажется… э-э… несколько… Нет, называть его неадекватным я бы не стал, это, пожалуй, слишком сильно сказано, но тем не менее именно это слово приходит на ум… Во время занятий она неожиданно может умолкнуть на полуслове… Конечно, это мальчики так говорят, и принимать на веру каждую сплетню, разумеется, не следует… А потом вдруг может выйти из класса, без какого-либо объяснения, даже не сказав, когда вернется. И еще преподаватели видели, как она бродит по лужайкам кампуса и плачет. Это можно, конечно, объяснить переутомлением. Но с другой стороны, занятость у нее минимальная, режим самый щадящий, так что… И вот я… э-э… подумал: может, устроить ей небольшие каникулы… хотя бы на несколько недель?.. А заменить ее, временно, конечно, предложила мисс Коллинз, она у нас тоже немножко музыкант… И естественно, наша школа придерживается правила, что заболевшим преподавателям следует сохранять зарплату. О Бог мой, если бы вы знали, как трудно в таких случаях подобрать нужный тон и подход…

Стрэнд проникся еще большим сочувствием к этому маленькому, деликатному, изнуренному своими обязанностями человечку. И одновременно, думая о Лесли, он ощущал полную беспомощность. С той ночи, когда неожиданно появилась в доме и так горько плакала, Лесли притихла. Казалась немного подавленной, но ни на что не жаловалась и только постоянно бесцельно бродила по комнатам.

— Нет, это не переутомление, — сказал Стрэнд. — Я бы сказал, это вызвано… целым комплексом обстоятельств… И винить школу или ее порядки было бы просто глупо.

— Спасибо, Аллен. Я не был уверен, что вы замечаете… Порой как раз самые близкие люди… — Бэбкок оставил фразу незаконченной. — Сама атмосфера школы, когда семестр тянется так долго, когда погода такая неустойчивая… Ну, да вы понимаете… Ноябрь может стать настоящим испытанием даже для самых сильных духом. А уж что говорить о чувствительной женской натуре…

— На День благодарения мы приглашены в Хэмптон, провести уик-энд у Рассела Хейзена, — сказал Стрэнд. — Возможно, и сын тоже приедет. Там будут интересные люди… Возможно, именно это ей сейчас и необходимо. — Стрэнду хотелось поскорее выйти из кабинета, чтобы не видеть этого утомленного и встревоженного лица. — Так что, может, все и образуется. А если нет — что ж, тогда посмотрим. Вообще-то одна очень милая дама, приятельница Лесли, пригласила ее с собой в Европу. Насколько мне известно, жена отказалась. Но если я скажу, что, по вашему мнению, каникулы пойдут ей только на пользу… Причем постараюсь сделать это как можно тактичнее… Вы не возражаете, если я отложу этот разговор до конца уик-энда? — Говоря это, Стрэнд осознавал, что хочет оттянуть неприятные объяснения. Но из-за чего?.. Из трусости? Из страха, что Лесли от этого станет только хуже?..

— Поступайте как считаете нужным. Кому, как не вам, судить, — заметил Бэбкок. В голосе его слышалось явное облегчение — решение проблемы откладывалось по крайней мере на несколько дней. — И знайте, — деликатно добавил он, — что если вдруг вы с женой сочтете, что вам в той или иной форме необходима психологическая помощь, то у меня есть очень хороший человек. Который при необходимости может приехать из Нью-Хейвена, который способен… Да вы сами будете удивлены, поняв, как часто люди, подобные нам, испытывают потребность хотя бы просто поговорить с таким человеком. Это относится и к преподавателям, и к ученикам. Порой, мне кажется, мы слишком тесно общаемся, живем в замкнутом мире, чуть ли не на коленях друг у друга сидим, фигурально выражаясь, разумеется. И так день за днем, и наше эго размывается, и темперамент бушует, и нервы на пределе, и в души вселяется меланхолия, а тут еще приближение зимы… Так много факторов надо учитывать, так много стрессов… — Еще один, последний, вздох — и он снова принялся перебирать бумаги на столе.

Выйдя от Бэбкока, Стрэнд медленно прошелся по кампусу. Проходя мимо учеников и преподавателей, которые здоровались с ним, он мысленно прикидывал, кто из них успел нашептать директору о Лесли, кто тайком следил за ее поведением, кто, возможно, даже жалел ее. Говорил, к примеру: «Бедная женщина, во всем, конечно, виноват муж…»

И вот теперь еще этот психиатр, о котором по доброте душевной упомянул Бэбкок. По доброте и из-за принятой в наши дни непоколебимой веры в могущество человека, который может словом излечить болезнь, вызванную отнюдь не словом. Что может сказать Лесли этому человеку из Нью-Хейвена? Что ее, точно деревце, выдернули из родной почвы, внезапно и без всякого предупреждения? Лишили города, в котором она родилась, в котором прожила всю свою жизнь?.. А дети, которым она отдала столько времени и душевных сил, покинули ее, пошли своим путем… Она скажет: «Я оглушена нескончаемым шумом, который издает это варварское племя, мальчишки подросткового возраста. Их ценности чужды мне, они невежественны и враждебны, как дикари из лесов Амазонии. А поскольку, мой дорогой, вам платят за то, чтобы вы выслушивали самые потаенные признания раненой души, то не буду таить ничего. И скажу прямо: мне около сорока. Это время расцвета, я уверена в своих талантах и способностях, я прекрасный специалист в своей области. Я, находящаяся на пике своих сексуальных желаний и способности удовлетворить желания мужчины, вынуждена спать одна. Не буду утомлять вас пересказом своих сновидений. Вы и без того должны знать, что они собой представляют».

Стрэнд, терзаемый воображаемым разговором, удрученно покачал головой. Интересно, что скажет в ответ на это дипломированный психоаналитик? Что он предложит? Развод? Изнурительные занятия физкультурой? Таблетки? Других мужчин? Мастурбацию?..

И он решил, что, если придется вплотную заняться проблемой Лесли — и, насколько он понимал, своей собственной проблемой, — он ни при каких условиях не должен говорить жене о психиатре.

До Дня благодарения он ни слова не сказал Лесли о разговоре с Бэбкоком. Старался вести себя как обычно, точно ничего не замечает и не подозревает, точно не было того душераздирающего ночного разговора на кухне.

И вот холодным ноябрьским днем они с Лесли радостно приветствовали приехавшего за ними Конроя. В кампусе царила праздничная атмосфера, мальчишки предвкушали свободу, пусть на четыре дня, но полную свободу, и рвались домой, и Стрэнду вдруг показалось, что все в порядке. Лесли выглядела просто прелестно. Красивая, молодая, в толстом бежевом шерстяном пальто с поднятым воротником. Щеки ее раскраснелись от ветра, на ожившем лице читалось нетерпение.

Усевшись рядом на заднее сиденье, он взял ее за руку. Конрой завел мотор, и машина двинулась по асфальтовой дорожке к каменным воротам, отмечавшим границы кампуса, а затем выехала на шоссе. Школа осталась позади, и по мере того, как они отъезжали от нее все дальше и дальше, с их плеч, казалось, спадал тяжкий груз.

Все пришли к единому мнению, что уик-энд удался как нельзя лучше. Соломоны, чей пляжный домик был закрыт на зиму, поселились у Хейзена. Не обошлось и без Линды Робертс, и все они были очень рады увидеться снова. И с погодой тоже повезло — было тепло, ярко светило солнце, а потому коктейли можно было пить на террасе, подставляя лица свежему солоноватому ветру, дующему с океана. Приехал Джимми, привез с собой гитару и развлекал всех, и особенно Герберта Соломона, смешными пародиями на самых буйных и экстравагантных исполнителей — клиентов их фирмы. Хейзен был любезнейшим и радушнейшим из хозяев и если и тревожился о жене или расследовании в Вашингтоне, то никак этого не показывал. Лесли взяла с собой портативный мольберт, кисти и краски, и в сопровождении Линды ходила в дюны, где начала писать пейзаж. Который, по уверениям все той же Линды, должен был занять достойное место в экспозиции музея. Линда казалась еще оживленнее и разговорчивее, чем обычно. Парижская галерея, с которой она сотрудничала через нью-йоркское отделение, попросила привезти и устроить ретроспективный показ американской живописи двадцатого века, и Линда наконец-то заполучила последние два из пятидесяти полотен, ради которых торговалась целых три месяца. Через неделю она должна была вылететь во Францию и еще раз пригласила Лесли с собой.

— Дорогу для меня и помощника оплачивают. А из тебя выйдет идеальный помощник. Когда состоится вернисаж, мне просто необходимо иметь под боком американку, чтобы поддерживала и защищала от всех этих совершенно невозможных французов. И еще мы обязательно возьмем с собой этот замечательный дюнный пейзаж. А в каталоге напишем, что ты — новое открытие в современной американской живописи. Причем заметь, все другие полотна подписаны людьми, чьи имена уже прогремели на весь мир!..

Лесли рассмеялась и сказала:

— Все это лишь пустые мечты, Линда. Я уже исчерпала свой лимит на этот год — побывала в Париже.

— Аллен! — воскликнула Линда, обращаясь к Стрэнду. — Ну, хоть вы заставьте ее сказать «да»!

— Если она откажется, я поеду вместо нее, — шутливо пригрозил Стрэнд.

— Но вы совсем не похожи на помощника, — возразила Линда. — Ой, Лесли, представляешь, как нам с тобой там будет замечательно!

Но Лесли, все еще улыбаясь, отрицательно покачала головой:

— Я же работающая женщина. И в Коннектикуте меня будут ждать четыре сотни мальчишек, которым не терпится узнать, что это такое — ля-бемоль минор и с чем его едят.

Но Стрэнд видел, как ей хочется поехать. «Ничего, — решил он, — скажу о предложении Бэбкока к концу уик-энда».

На террасу поднялся Хейзен; они с мистером Кетли ходили на пляж — оценить ущерб, нанесенный причалу штормом на прошлой неделе. Гости его, укутанные в пальто, шарфы и свитеры, любовались заходом солнца. На Хейзене были толстые вельветовые бриджи, лыжная шерстяная шапочка и макино.[161] Лицо побагровело от ветра. Он выглядел так, словно ни разу в жизни не бывал в офисе. Приветливо улыбнулся гостям.

— А знаете, вот было бы замечательно, если б все ваши ребятишки оказались здесь, Лесли, — сказал он. — Не обижайся, Джимми. Нет ничего оскорбительного в том, что я называю ваше племя ребятишками. Вот было бы славно позвонить им и сказать: «Привет, поздравляем с праздником».

— Нет нужды тратиться, — торопливо вставил Стрэнд. — У них все в порядке.

— Ерунда, — возразил Хейзен. — Я настаиваю.

Они всей толпой вошли в дом и позвонили Кэролайн в Аризону и Элеонор с Джузеппе в Джорджию, и было много смеха и радостных восклицаний, когда все по очереди брали трубку и говорили по двум спаренным телефонам, установленным внизу, в гостиной и в маленькой библиотеке.

Лесли весело болтала с Кэролайн, потом вволю насплетничалась с Элеонор. Другие гости по очереди здоровались с девочками и поздравляли их с праздником. Неприятный момент возник только однажды, когда Лесли со Стрэндом говорили с Кэролайн и та в ответ на фразу матери о том, как ее не хватает здесь, в Ист-Хэмптоне, сказала:

— Знаешь, Ист-Хэмптон не для меня. Мне не нравятся тамошние мальчики.

— Что, черт возьми, это означает? — недоуменно спросила Лесли. Но Стрэнд прекрасно понимал, что это означает: Кэролайн не забыла ночь в автомобиле, когда Джордж порвал на ней одежду и сломал нос. И никогда не забудет.

— Да ничего не означает, — ответила Кэролайн. — Зато здесь я счастлива и весела, как жаворонок. Аризона — просто божественное место!

Затем все они поднялись наверх переодеться к обеду. Соломон со Стрэндом первыми вошли в столовую. И пока Стрэнд стоял возле камина, в котором ярко пылал, разбрасывая зеленые и голубые искры, плавник, Соломон готовил себе выпивку. Затем он со вздохом удовлетворения опустился в кресло и заговорил о Джимми. Он рассказал Стрэнду, что Джимми в его конторе всеобщий любимчик, затем с хитрой усмешкой намекнул, что у Джимми роман с одной из звезд. С певицей по имени Джоан Дайер, которая, пока в фирме не появился Джимми, была самой трудной и капризной из клиенток.

— Едва успела положить глаз на мальчишку — и тут же стала совершенно другим человеком, — сказал Соломон. — Собираюсь удвоить ему зарплату — за этот вклад в дело фирмы «Соломон энд компани» и за работу, так сказать, в неурочные часы. Это не женщина, а пожирательница мужчин, никого не обошла своим вниманием, даже меня, старика. Настоящая тигрица. За ней тянется целый шлейф самых скандальных историй. Я всерьез подумываю о том, чтобы расторгнуть с ней контракт, пусть даже пластинок с ее записями продается вдвое больше, чем у других исполнителей.

— А сколько ей? — спросил Стрэнд.

— Лет тридцать пять — тридцать шесть.

— Не слишком ли он для нее молод? — заметил Стрэнд. Ему совсем не понравилась эта новость, хотя, если бы кто-нибудь спросил, почему именно, объяснить не смог бы.

— Ну, очевидно, нет, — ответил Соломон. — Да вы не беспокойтесь о Джимми. Он удивительно разумный мальчик для своего возраста. Он ничего вам о ней не говорил?

Стрэнд отрицательно покачал головой:

— Джимми никогда не имел привычки хвастаться своими победами. Если таковые у него вообще имелись. Насколько мне известно, он еще девственник.

Соломон усмехнулся:

— Вы уверены?

Стрэнд улыбаться не стал.

— В его возрасте я был еще девственником, — сказал он.

— Ну, у вас разные профессии, — заметил Соломон. — Другие времена, другие нравы. — Он пожал плечами.

— Тридцать пять… — сказал Стрэнд. — Она замужем?

— Вообще-то муж имеет место быть. То ли второй, то ли третий… Да будет вам, Аллен, ну что вы так волнуетесь! Шоу-бизнес…

— Сделайте мне одолжение, — попросил Стрэнд, — не говорите ничего Лесли. Боюсь, она расстроится. Она все еще думает о нем как о маленьком невинном дитяти.

— Кстати, сама она в прекрасной форме, — заметил Соломон. — Не правда ли?

— О да, в замечательной. — Возможно, Соломон и был истинным ценителем и открывателем талантов. Но в качестве барометра, улавливающего колебания женских настроений, он явно никуда не годился. Стрэнд вспомнил, как Лесли уверяла его, что Хейзен и Нелли Соломон любовники. Уж лучше бы следил за своей женой, а не судил о том, в какой форме пребывает Лесли.

И хотя сама Лесли внешне держалась замечательно, Стрэнда не оставляло тревожное ощущение, что это всего лишь напускная веселость и бравада, дань вежливости, а не показатель изменения ее настроения. Причем он был не единственный, кто замечал это. Джимми, возивший миссис Соломон в деревню за покупками, по возвращении отвел Стрэнда в сторонку и спросил:

— А мама в порядке? — Голос его звучал встревоженно.

— Разумеется, — резко ответил Стрэнд. — А почему ты спрашиваешь?

— Миссис Соломон говорила в машине, будто бы заметила кое-что. Когда мама думает, что ее никто не видит, то она смотрит… печально. Да, именно так она и выразилась. А когда разговаривает с людьми, то держится как-то отстраненно, словно находится за занавесом. Так сказала Нелли.

— Ты сам что-нибудь заметил? — спросил Стрэнд.

— Да я же тупой, — ответил Джимми. — По мне, так мама всегда выглядит одинаково. Ну разве что когда бранит меня, становится другой. Правда, на этой неделе она еще ни разу меня не бранила. — Он усмехнулся. — Может, это дурной знак?..

— Если эта дама еще раз заведет с тобой подобную беседу… — Стрэнд вдруг понял, что злится на Нелли Соломон за ее проницательность, — …можешь сказать ей, что мама в полном порядке. Лучше и быть не может.

Джимми с подозрением взглянул на отца, и Стрэнд понял, что несколько переусердствовал.

— Ладно, — сказал Джимми и резко сменил тему. «В семье появился еще один занавес, — подумал Стрэнд. — Между мной и сыном».

Как ни странно, но на протяжении этих нескольких дней он так и не сумел выбрать подходящего момента и рассказать Лесли о разговоре с Бэбкоком. Что же касается Лесли, она почему-то ни словом не упомянула о ленче с Хейзеном в Нью-Йорке. Занавес, о котором говорила миссис Соломон, опустился задолго до Дня благодарения.

Было уже совсем поздно, когда они приехали в Данбери. Дороги были забиты, люди спешили домой после праздников. Сперва завезли домой Линду — она жила неподалеку от Хейзена, в Ист-Сайде. Линда опаздывала на какое-то вечернее мероприятие, на котором обещала быть. Джимми пожелал родителям доброй ночи и вышел — он торопился на свидание. Соломоны ехали в город на своей машине. Хейзен настоял, чтобы по дороге Лесли со Стрэндом зашли к нему перекусить. Он специально позвонил из Хэмптона и велел слуге купить еды. И они очень мило поужинали холодными цыплятами, салатом; была даже бутылка белого вина. Хейзен отослал Конроя домой, но заказал лимузин — отвезти Стрэндов в Данбери. Стрэнд было запротестовал, но Хейзен, как всегда, лишь отмахнулся.

— Чудесные получились праздники, Рассел, — сказала Лесли и поцеловала Хейзена на прощание. — Я словно заново родилась.

— В таком случае надо повторить, — весело заметил Хейзен. — Через неделю, десять дней, возможно даже, на Рождество. И постарайтесь, чтобы ребятишки тоже приехали. Когда они здесь, этот старый дом словно оживает.

Сидя в лимузине на заднем сиденье, Лесли опустила голову на плечо мужа и задремала. Если бы они сейчас ехали куда угодно, только не в Данбери, он чувствовал бы себя почти умиротворенным. Тихое посапывание Лесли, четыре дня праздников, не отмеченные какими-либо выдающимися событиями, но проведенные так приятно, — все это настраивало на оптимистичный лад. И ему казалось, что теперь он может пойти к Бэбкоку и со всей искренностью заявить, что ничего страшного с женой не происходит. Что кризис миновал, причины, вызвавшие его, исчезли, что она вполне способна справляться со своими обязанностями в школе и что нет никакой необходимости отправлять ее в отпуск по болезни. Он не переставал твердить себе, что миссис Соломон совершенно напрасно говорила о рассеянности и других странностях в поведении Лесли. И в то же время Стрэнд со всей ясностью понимал: подобные его мысли вызваны отчасти эгоистическими соображениями. То, что ему придется провести несколько недель, а то и месяцев, без Лесли, казалось просто невыносимым.

Он почувствовал, как жена заворочалась под боком и сняла руку с его плеча.

— Еще не приехали? — Сонный голос звучал капризно, как у маленького ребенка.

— Уже почти приехали.

— Славные получились каникулы, правда? «И никогда, никогда не кончится твоя земля, о славный мой Лонг-Айленд», — напела она и тихо засмеялась. — Я бы остаток жизни могла провести там. Писала бы понемножку, смотрела на океан и ни о чем не думала, окруженная этими милыми богатыми и щедрыми людьми. — Она снова засмеялась. — А тебе бы, наверное, было скучно, да?

— Да нет, сомневаюсь, — ответил Стрэнд. — Я бы играл в гольф. Или занялся плетением корзин.

— Хорошо, что Рассел уже начал строить планы на Рождество. И чтобы обязательно провести его всей семьей. — Тут она вдруг резко выпрямилась. — Послушай, а почему, как ты думаешь, Кэролайн сказала по телефону, что никогда больше не приедет в Хэмптон?

— Говорила что-то такое насчет мальчишек… — Стрэнд сделал вид, что и сам не понял. Он от души надеялся, что Лесли никогда не узнает, в чем крылась истинная причина. Пусть лучше ломает голову и дальше, чем узнает о том, как Кэролайн сражалась в машине и едва избежала изнасилования. — Может, она находит молодых людей в Аризоне более привлекательными и сфера ее интересов находится теперь исключительно там. — Собственный голос казался ему глухим, точно он говорил сквозь комок ваты.

— Знаешь, надо написать ей хорошее, вразумительное письмо, — сказала Лесли. — Чтобы она наконец поняла: мы не собираемся проводить каникулы без нее. Это чистый эгоизм с ее стороны — портить нам праздники под каким-то дурацким предлогом.

— Уверен, она поймет и приедет, — заметил Стрэнд.

Машина подкатила к дому, и Стрэнд увидел свет в окнах на втором этаже. Было уже половина одиннадцатого, и мальчикам полагалось выключить его, но он подумал, что они собрались и обмениваются впечатлениями о проведенных каникулах. Он вышел из машины и направился к дому, следом шел шофер с сумками. И едва успел подняться на крыльцо, как дверь резко распахнулась и навстречу ему выбежал мальчик. Босой и в пижаме, он сломя голову бросился вниз по ступенькам, едва не сбив его с ног. Не успел Стрэнд опомниться, как дверь снова распахнулась, следом вылетел еще один мальчишка и кинулся вдогонку за первым. Второго Стрэнд узнал. Это был Ромеро, в джинсах и свитере. Ни один из учеников не издал ни звука. Но в свете лампы, что висела над дверью, Стрэнд заметил в руках у Ромеро нож.

— Прекратите! — крикнул он. — Прекратите сию же минуту!

— О Боже! — вскрикнула Лесли.

Однако мальчишки и не думали останавливаться. Первый, куда крупнее Ромеро, метнулся за дерево, спрятался там, потом метнулся вправо. Ромеро, бежавший бесшумно и быстро, нагнал его, прыгнул на спину, и оба они кубарем покатились по земле. Ромеро оседлал противника, уселся ему на грудь. Стрэнд подбежал к ним и успел перехватить руку Ромеро с маленьким ножом, которую тот уже занес для удара.

— Ты что, совсем сбесился? — Стрэнд выкручивал мальчишке запястье, ощущая, какое оно тоненькое и одновременно сильное, точно кабель под током. — Ромеро! Брось нож! Сейчас же!

Похоже, услышав собственное имя, Ромеро пришел в себя. Он бросил нож на землю, обернулся и взглянул на Стрэнда.

— Ладно, — сказал он. Голос звучал на удивление спокойно. — Все!.. — И он поднялся на ноги.

Только тут Стрэнд заметил, что второй мальчик до сих пор валяется на земле и громко, во весь голос рыдает. И что это не кто иной, как Тедди Хитц. Все лицо у него было в крови. Кровь продолжала хлестать из глубокой раны на щеке.

— Лесли! — стараясь говорить как можно спокойнее, окликнул жену Стрэнд. — Сходи и позвони, вызови врача. А потом пойди к мистеру Бэбкоку и скажи — пусть идет сюда, и как можно быстрее. Хитц ранен.

— Мало ему досталось, — проворчал Ромеро.

— А ты заткнись! — рявкнул Стрэнд. Его жена уже входила в дом. — Водитель! — обратился он к шоферу, так и застывшему у двери с сумками в руках. — Вы мне не поможете? — Он опустился на колени возле Хитца, рыдания которого начали стихать. — Ничего страшного, Хитц, потерпи. Нож он бросил, так что не бойся. — Стрэнд достал носовой платок и приложил к порезу на щеке Хитца. — Можешь немного подержать сам?

Хитц кивнул и прижал руку с платком к щеке.

— Святый Боже! — пробормотал водитель, подойдя к ним. — Что ж тут такое творится?..

— Просто я преподал хороший урок этому сукину сыну, — сказал Ромеро. Только теперь Стрэнд увидел, что у него лицо тоже в крови. Мальчик говорил с трудом — разбитые губы распухли.

— Довольно, Ромеро, — сказал Стрэнд и обратился к Хитцу: — Подняться и идти сможешь?

Хитц снова кивнул и сел. Слава тебе Господи, подумал Стрэнд. Ведь Хитц весил по меньшей мере двести фунтов, а водитель был маленьким пожилым человеком, и он сомневался, что они даже вдвоем смогли бы дотащить Хитца хотя бы до двери.

— Madre! — с отвращением произнес Ромеро. — Какая-то гребаная царапина, а столько шума! Будто убийство произошло.

— А ты помолчи, — сказал Стрэнд и, взяв Хитца за руку, помог ему подняться. — И советую тебе хорошенько подумать, Ромеро. Скоро тебе придется отвечать на множество вопросов.

— Мне нужен адвокат, — заявил Ромеро. — Я имею право на адвоката!

Стрэнд едва сдержал смех, потом сказал Хитцу:

— Обопрись на меня и пойдем потихоньку.

Адвокат, это надо же, подумал он. Очевидно, в квартале, где вырос Ромеро, даже десятилетние ребятишки знали о существовании адвокатов.

Ромеро круто развернулся и быстро зашагал в дом. Он включил свет в общей комнате, уселся на стол и, болтая ногами, стал наблюдать за тем, как Стрэнд с водителем вводят в комнату неуверенно ступающего Хитца.

— А теперь приляг, — сказал мальчику Стрэнд, — и старайся держать голову повыше. — Платок, прижатый к щеке, насквозь пропитался кровью.

Он помог Хитцу улечься на старенькую кушетку и положить голову на валик в изголовье.

— Миссис Стрэнд пошла вызывать врача, — сказал он. — Все будет нормально, я уверен в этом. — Затем обернулся к водителю, который стоял посреди комнаты, удрученно качая головой и бормоча:

— Вот чертовы ребятишки, вот сукины дети…

— Можете ехать, — сказал ему Стрэнд. — Все под контролем. А вам до города еще добираться и добираться — путь не близкий. — Ему хотелось избавиться от этого человека. Чем меньше людей будут вовлечены в скандал, тем лучше. И он порадовался тому, что Хейзен отпустил Конроя. Даже трудно представить, какую историю рассказал бы Конрой своему боссу, если бы оказался в этот момент здесь.

— Ладно, я поехал, — согласился водитель. — Нет никакой охоты торчать здесь всю ночь, после того как приедет полиция.

Полиция… Стрэнд об этом как-то не подумал.

— Вот, держите, вам это может пригодиться. — Водитель протянул ему нож. Это был армейский шведский ножик, на лезвии виднелись пятна крови. — Подобрал там, на улице… Есть просьба: если можно, не называйте моего имени. Не хочу впутываться в эту историю — выступать в суде, где адвокаты будут спрашивать, зачем мне понадобилось тащиться ночью в такую даль, аж до самого Коннектикута. И без того в Нью-Йорке с полицией полно проблем.

— Спасибо, — сказал Стрэнд и взял у него нож. Лезвие было маленькое, около трех дюймов в длину. Не слишком похоже на оружие, но по щеке Хитца сквозь промокший платок продолжала течь кровь.

— Твой? — спросил он Ромеро, когда водитель вышел.

— А кто его знает… — Ромеро пожал плечами и злобно усмехнулся.

Впервые за все это время Стрэнд пристально вгляделся в его лицо в свете неоновой лампы. Губы у Ромеро были в синяках и распухли. Над правым глазом тоже набухал синяк, и ему приходилось щуриться, чтобы что-то увидеть.

— Да такой ножик можно купить в любой скобяной лавке, — сказал Ромеро. — Каждый человек может купить, они их продают миллионами. У меня был такой, когда мне еще и десяти не исполнилось. Никогда не выходил из дома без него, так советовали по телевизору.

— Послушай, Ромеро, — стараясь говорить как можно спокойнее, начал Стрэнд. — У тебя серьезные неприятности. И я хочу помочь тебе. Ты должен в это верить, поскольку, боюсь, тебе понадобится вся помощь, которую только можно получить. Расскажи мне, как все произошло. Пока не приехал врач и пока мистер Бэбкок не вызвал полицию.

Ромеро глубоко вздохнул и перестал болтать ногами.

— Он меня избил. Я зашел к нему в комнату по личному делу, а он начал меня избивать. Он весит на добрых шестьдесят фунтов больше, вот я и решил, что нам надо выяснить отношения на более равных условиях. — Он снова ухмыльнулся; разбитые губы и лицо болезненно искривились.

— А что за личное дело там у тебя было?

— Личное, — лаконично ответил Ромеро.

— Он обвинил меня в том, что я украл у него деньги, — сказал Хитц. Его пижама в кричащую полоску была забрызгана кровью. — Я не позволю какой-то подлой жалкой твари безнаказанно обвинять меня в таких вещах!

— Какие еще деньги? — спросил Стрэнд, переводя взгляд с одного мальчика на другого.

— Это мои деньги, — сказал Ромеро. — И еще письма. Он взломал мою железную шкатулку, вытащил оттуда деньги и письма.

В комнату вбежала Лесли.

— Аллен, — сказала она, — доктор и мистер Бэбкок сейчас будут. — Затем взглянула на залитого кровью мальчика, лежавшего на кушетке, на изуродованное лицо Ромеро, на Стрэнда, который все еще держал нож в руке. — О нет, это уже слишком… — пробормотала она, повернулась и выбежала из комнаты.

— Что это были за письма? — спросил Стрэнд.

— Личные письма, — ответил Ромеро. — От одной приятельницы. И я не позволю кому попало читать мои личные письма! Особенно такому дерьму, как этот Хитц!..

— Я этих твоих писем и в глаза не видел, — сказал Хитц.

— Врешь, тварь! — взвизгнул Ромеро. Стрэнд быстро обошел стол, на котором он сидел, чтобы преградить путь к кушетке. Но Ромеро и не подумал слезать со стола. — Ты читал и смеялся над ними, когда я зашел к тебе в комнату. Ты их читал, гад! Ромео-Ромеро — так ты меня назвал, толстый мешок с дерьмом!

— Замолчи, — сказал Стрэнд.

— Да не видел я никаких писем, — заныл Хитц. — Я вообще не понимаю, о чем речь.

— Ладно, — сказал Стрэнд, — забудем на время о письмах. Сколько денег у тебя было, Ромеро?

— Триста семьдесят пять долларов, — ответил тот.

— Что? — удивился Стрэнд. — Сколько?

— Триста семьдесят пять.

— Откуда у тебя такие деньги?

— Мне нужен адвокат, — сказал Ромеро.

— Я вам скажу откуда, мистер Стрэнд, — сказал Хитц. — Он устроил у себя в комнате игорный дом. Два-три раза в неделю там по ночам идет игра. Все ребята говорят, он использует поддельные игральные кости, чтобы падали на нужную сторону. И Роллинз тоже в деле. Латинос и ниггер. Вот в какой школе вам выпало работать, и я постараюсь сделать так, чтобы все об этом узнали. Мой отец работает в Вашингтоне, он большой человек, он знает там всех газетчиков. Не только в Вашингтоне, но и в Нью-Йорке…

— Тебе лучше помолчать, Хитц, — заметил Стрэнд, с презрением глядя на жирного, злобно лопочущего мальчишку. — Лучше держи рот закрытым, тогда и кровотечение прекратится. — Он вздохнул при мысли о том, как это ночное происшествие будет расписано в газетах и какой скандал поднимется на следующем заседании совета попечителей Данбери. — Скажи, Ромеро, вы с Роллинзом действительно играли по ночам?

— Роллинза оставьте в покое, — ответил Ромеро. — Он тут ни при чем — просто мой сосед по комнате, и все.

— А где сейчас Роллинз?

— Спит. Он ничего не знает о том, что произошло. Пришел усталый и сразу завалился спать.

— Так ты не рассказывал ему о том, что случилось?

— Да если б сказал, он бы пошел и просто удушил этого гада, Хитца, голыми руками. И его прямо на следующее утро вышибли бы отсюда под зад. И ни в какой бы колледж его потом уже не приняли, как бы он там ни играл в мяч. У него и без того полно проблем — только потому, что он черный. Не хочу, чтобы его вышибли из-за того, что он заступился за друга.

— Позволь мне задать еще один вопрос, Хесус, — сказал Стрэнд. — С чего ты решил, что Хитц взял твои деньги?

— Еще надо выяснить, были у него деньги или нет, — встрял Хитц. — Эта маленькая гнида достает меня с самых первых дней. Мне вообще не нравятся некоторые типы, которых теперь начали принимать в приличные школы. И я этого не скрываю. У нас свободная страна, и я могу говорить все что хочу…

— Мне кажется, тебе лучше пока полежать спокойно, Хитц, — сказал Стрэнд, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, и чувствуя, что это у него не очень получается. — Итак, Ромеро, почему ты решил, что именно Хитц взял твои деньги, а не кто-нибудь другой?

— Получил такую информацию.

— Что за информацию?

— Конфиденциальную.

— Кто тебе сказал?

— Я же говорю: информация конфиденциальная, — повторил Ромеро.

— Ты что же, нашел в комнате Хитца эти деньги? Или письма, о которых идет речь?

— Нет, — ответил Ромеро.

— Ясное дело, что нет, — вставил Хитц. — Потому как я ничего не брал. И никто другой ничего у него не брал. Этот парень просто взбесился, мистер Стрэнд. Он ненавидит весь мир, особенно белых. Учителя здесь трусливые, как кролики, но и они говорят, все в один голос, что лучше бы этот мерзавец сроду не слышал о такой школе, как Данбери.

— Ты поаккуратней выражайся, толстяк, — заметил Ромеро. — Иначе порежу другую щеку, а потом отпилю кусок задницы, на десерт.

Угроза напомнила Стрэнду о том, что он до сих пор держит в руке запятнанный кровью нож. Он сложил его, убрал лезвие и сунул в карман пальто.

— Ромеро, — сказал он, — ты только вредишь себе подобными разговорами…

В этот момент распахнулась дверь и в комнату вошли доктор Филипс и мистер Бэбкок. При виде сцены, представшей перед его глазами, Бэбкок замер на пороге.

— О Господи!.. — пробормотал он.

Доктор кивнул Стрэнду, затем с любопытством взглянул на Ромеро, подошел к Хитцу и сказал:

— Так, давайте посмотрим, что тут у нас. — Он отнял набухший от крови платок от щеки мальчика, бросил на пол и, близоруко щурясь, сквозь очки стал рассматривать голову Хитца. Потом слегка прикоснулся к раненой щеке. — Его надо отправить в лазарет. Придется промыть рану и наложить швы — немножко подштопать.

— Но это же больно! — простонал Хитц, и нижняя губа у него мелко задрожала.

— Ну конечно, больно, — согласился доктор Филипс. — В таких случаях всегда бывает больно. — Доктор был живой, подвижный и очень уверенный в себе человек, не привыкший сюсюкать с подростками. Затем он открыл сумку, достал большую нашлепку из марли и наложил на рану. Она тут же покраснела от крови. Доктор снял пальто. — Вот. Надень-ка это. Потом вставай, и я провожу тебя к машине.

— Не знаю, смогу ли я идти… Я потерял столько крови…

— Ерунда, — сказал доктор. — Давай-ка, поднимайся. Ничего страшного с тобой не происходит. До свадьбы заживет.

Хитц оторвался от кушетки и сделал вид, что у него закружилась голова. Доктор помог ему надеть свое пальто и застегнул на все пуговицы. Ромеро, слегка склонив голову набок, наблюдал за ними сквозь полуопущенные веки. Темные глаза его смотрели мрачно.

— Может, ему морфию дать? — заметил он. — Чтоб он мог вынести эту совершенно нестерпимую боль?

— Ну довольно, молодой человек, — сказал мистер Бэбкок. И впервые за все время знакомства с ним Стрэнд уловил в голосе директора грозные нотки.

— А вам, Бэбкок, — сказал доктор Филипс, остановившись у дверей и придерживая Хитца за плечо, — я бы посоветовал вызвать полицию.

— Полицию… — с отвращением пробормотал Бэбкок. — О Бог мой!.. Вы думаете, это действительно необходимо?

— Да, если я хочу сохранить лицензию на занятия медицинской практикой, — ответил врач. — А вы — сохранить свою школу.

— Конечно, — кивнул Бэбкок. — Но дело в том… дело в том, что у нас никогда не случалось ничего подобного. Да, разумеется, я позвоню в полицию.

— И скажите им, пусть подъезжают прямо в лазарет. Встретимся и поговорим там. Уверен, они будут проводить расследование. А тем временем вы, молодой человек… — Тут он вдруг умолк и уставился на Ромеро. — А ваше лицо кажется мне знакомым. Вы ведь играете в футбольной команде, верно?

— Да, — сказал Ромеро. — И вы еще говорили, что я не смогу играть.

— И ваше имя?..

— Ромеро, — ответил мальчик.

— Считайте, что вы под домашним арестом. С остальными встретимся позже, в лазарете.

Доктор с Хитцем вышли, и на какое-то время в комнате воцарилась тишина. Стрэнд был рад, что не видит больше окровавленного лица Хитца. Бэбкок вздохнул и долго смотрел на кушетку, то поднимая очки, то спуская их на нос. Стрэнд заметил, что галстука на нем нет. Впервые он видел директора без галстука. Наверное, Бэбкок уже лежал в постели со своей толстушкой-женой, когда позвонила Лесли, и одевался второпях.

— Эту кушетку надо промыть, — сказал Бэбкок. — Она вся в крови. Что я должен сказать полиции? — В его голосе слышались беспомощные нотки. — Я и понятия не имею, что здесь произошло. Где тут телефон?

— Внизу, в подвальном помещении, есть платный телефон-автомат, — сказал Ромеро.

— Спасибо, — ответил Бэбкок и направился к лестнице, ведущей вниз, а потом вдруг остановился. — О Господи, — простонал он, похлопывая по карманам. — Я оставил деньги дома. Я уже спал и… Вы меня не выручите, Аллен?

Стрэнд запустил руку в карман. Там были только бумажные купюры.

— Мне очень жаль, но мелочи нет, — сказал он.

— Да в полицию можно бесплатно звонить, — подсказал Ромеро. Стрэнду показалось, что мальчишка получает удовольствие от этой сцены. — Вы только номер наберите, и через три минуты примчатся, с сиренами и мигалками.

— Но они же всех перебудят, — растерянно пробормотал Бэбкок. — А мне не хотелось бы…

— Я пойду к себе и позвоню оттуда, — вызвался Стрэнд.

— Да, и я ведь ничего не знаю о том, что здесь произошло, — жалобно пробормотал Бэбкок.

— Я вам потом расскажу, — сказал Стрэнд и двинулся по коридору. Вошел в гостиную. Лесли сидела за пианино, но не играла. Она обернулась, услышав, что Стрэнд входит в комнату.

— Ну что?

— Да ничего хорошего. Потом расскажу, сейчас нет времени. Нет, ничего серьезного, не волнуйся. — Он бы и сам хотел верить своим словам. — Я должен позвонить в полицию. — Он нашел номер в справочнике, лежавшем рядом с телефоном на маленьком столике, и набрал его. Ответил дежурный и представился. Лири. Сержант Лири.

— Сержант, — сказал Стрэнд, — вы не могли бы прислать кого-нибудь из ваших в школьный лазарет в Данбери? И если можно, поскорей.

— А что, собственно, произошло? — спросил сержант Лири.

— Тут была… э-э… небольшая стычка… спор между двумя мальчиками. И один из них был ранен и…

— «Скорая помощь» нужна?

— О нет, думаю, нет. Врач его уже осмотрел. Рана не слишком серьезная. Царапина. Вернее, порез. — Он откашлялся. — У одного из мальчиков был нож.

— В Данбери? — В голосе сержанта Лири прозвучало неподдельное изумление. Видимо, в кампусе и его окрестностях поножовщина была чем-то из ряда вон выходящим.

— Только что закончились каникулы, — сказал Стрэнд, чувствуя, что хоть как-то должен вступиться за честь школы. — Преподавателей на дежурстве не было. Так вы можете прислать кого-нибудь?

— Есть один свободный сотрудник, он подъедет. Так вы сказали — в лазарет?..

— Да.

— А в какой части кампуса он находится? Восточной? Западной?..

Стрэнд замешкался и никак не мог сообразить. Закрыл глаза и пытался вспомнить, над какой частью кампуса восходит солнце. Потом ответил:

— В восточной.

— Ясно, — сказал сержант Лири. — Надеюсь, преступник за решеткой?

Стрэнд снова замешкался и никак не мог связать слово «преступник» с событиями сегодняшней ночи. Потом вспомнил Ромеро.

— Да, — ответил он. — Преступника мы задержали.

Он повесил трубку и услышал смех Лесли.

— Ты прямо как детектив из кинофильма, — сказала она.

— Дорогая, — сказал Стрэнд, — думаю, тебе лучше не ждать меня, а прилечь отдохнуть. Сейчас я иду в лазарет вместе с Бэбкоком и Ромеро. Туда приедет полиция, и один Бог знает, сколько это продлится. Расскажу тебе все, когда вернусь.

— Преступник… — пробормотала Лесли. — Интересно знать, много ли еще преступников живет у нас в кампусе. Хотелось бы взглянуть на список бывших питомцев этого Данбери году, скажем, в двухтысячном и посмотреть, сколько из них сидит за решеткой.

— Мне очень жаль, дорогая, что тебя…

— Это не твоя вина, — быстро вставила Лесли. — Ступай, но постарайся не задерживаться слишком долго. Тебе рано вставать.

Он поцеловал ее и пошел обратно, в общую комнату. И услышал, как Лесли закрыла и заперла за ним дверь.

Глава 3

Придя в лазарет с Ромеро, Стрэнд и Бэбкок увидели, что врач уже промыл рану на щеке Хитца и делает ему обезболивающий укол, готовясь наложить швы. Хитц стонал и проливал слезы. Ромеро мрачно взирал на него, но не произносил ни слова. Сел в уголок на стул, достал пачку сигарет, закурил и принялся пускать дым колечками. Врач был слишком занят Хнтцем, чтобы сразу увидеть это, но, как только заметил, сердито сверкнул глазами и сказал:

— Здесь не курят, молодой человек.

— Прошу прощения, — буркнул Ромеро и затушил сигарету. — И спасибо вам, док. Возможно, вы спасли меня тем самым от рака.

— Прибереги свои шуточки для полиции, — огрызнулся доктор Филипс и начал наполнять шприц раствором. Хитц с ужасом взирал на него. — Аллергией на пенициллин страдаете? — осведомился врач.

— Не знаю.

— Что ж, придется рискнуть. — Доктор припудрил рану каким-то белым порошком. — Щека еще не онемела, нет? — Пальцем в резиновой перчатке он ткнул Хитца в щеку, чуть повыше раны. — Вот так больно?

— Да вроде бы нет.

Быстрыми мелкими движениями иглы врач начал зашивать длинный порез. Стрэнд отвернулся и тут же почувствовал, что ему стыдно за такую сверхчувствительность — Ромеро с Бэбкоком наблюдали за всей этой операцией с явным интересом.

Как только доктор Филипс закончил и наложил поверх зашитой раны повязку, дверь отворилась и вошел полицейский. На его лице застыло недовольное выражение, точно его только что выдернули из постели.

— Сержант сказал, тут имело место преступление с нанесением тяжких телесных, — заявил он. — Конкретно: что и кого?

— Конкретно это я его порезал, — сказал Ромеро.

— Вы арестованы. И я обязан предупредить, что все сказанное вами может использоваться против вас и что вы имеете право на адвоката. — Пробубнил он все это сухой скороговоркой.

— Вот именно. Адвокат — это самое главное, — сказал Ромеро. — Случайно не знаете какого-нибудь приличного адвоката? А то лично мне известен только один, проживает на Сто тридцать седьмой, в Нью-Йорке.

Полицейский не обратил на его слова ни малейшего внимания.

— Оружие изъято? — спросил он.

Стрэнд вытащил нож из кармана и протянул ему.

— Спасибо, — сказал полицейский. — Пригодится в качестве вещдока. Вы уже закончили, док?

— Да, — ответил врач, стягивая резиновые перчатки.

— Тебя придется отвезти в участок, парень, — сказал полицейский. — Давай сюда лапы.

Ромеро улыбнулся и протянул руки.

— Боитесь, что я наброшусь на вас в машине, офицер?

— Тебе инкриминируется нападение с нанесением тяжких телесных. С применением оружия, — сказал полицейский. — Так что советую настроиться на серьезный лад.

— А юношеский размер имеется? — спросил Ромеро, глядя, как полицейский достает наручники.

— Вы считаете это совершенно необходимым, офицер? — спросил Бэбкок. — Уверен, он будет вести себя…

— СОП, сэр, — ответил полицейский. — Стандартная оперативная процедура. Так предписывает инструкция.

— О, инструкция… — уважительно протянул Бэбкок и испустил очередной тяжкий вздох.

— Пошли, парень. — Полицейский дернул за наручники, и Ромеро поднялся со стула.

— Я вам нужен? — осведомился у офицера доктор Филипс.

— Вы были свидетелем нападения?

Доктор отрицательно покачал головой.

— О'кей. Тогда пока нет. Может, придется вызвать вас позже, чтобы описали характер раны.

Придерживая Ромеро за локоть, полицейский двинулся к двери. За ними потянулись Бэбкок, Стрэнд и Хитц, по лицу которого все еще катились слезы.

— Ромеро, — сказал доктор, — советую отныне ограничить физические упражнения футболом.

— Сейчас подгоню свою машину, офицер, — сказал Бэбкок. — Встретимся в участке.

Они наблюдали затем, как полицейский затолкал Ромеро в патрульную машину и захлопнул дверцу. Между передним и задним сиденьями находилась металлическая решетка, и Ромеро напоминал маленького зверька в клетке. Полицейский уселся за руль и отъехал. Бэбкок вздохнул.

— Пойду за машиной, — сказал он. — Вернусь через минуту. Не думаю, что Хитцу стоит ехать с нами, в его состоянии… — И он зашагал через лужайку к своему дому.

Стрэнд остался с Хитцем.

— Перестань плакать, — сказал он. Мальчишка начинал его раздражать.

— Да он меня чуть не убил! — всхлипнул Хитц. — Точно бы убил, если б вы не подоспели на помощь.

— Если б он действительно собирался тебя убить, — заметил Стрэнд, — то наверняка воспользовался бы более надежным оружием, а не карманным ножичком с лезвием длиной в два с половиной дюйма.

— Небось не говорили бы, что этот маленький ножичек такой уж безобидный, если б он набросился на вас или вашу жену. Или эту вашу дочку-воображалу, которая приезжала на матч, — пробормотал Хитц, громко сморкаясь и вытирая нос тыльной стороной ладони. — Небось тогда тоже начали бы орать. И просить, чтобы общество защитило вас от грязных латиносов и ниггеров.

— Кажется, мы с тобой говорим на совершенно разных языках, — сказал Стрэнд. Его так и подмывало затащить этого жирного мальчишку в укромный уголок и врезать ему как следует.

— Я вам вот что скажу, — не унимался Хитц. — Советую убрать этого ублюдка куда подальше, иначе в дело вмешается мой отец и…

— Не думаю, что судья испугается твоего отца, — ответил Стрэнд. — Ты лучше вот что скажи мне, Хитц: ты правда взял у него деньги и письма?

— В глаза не видел и не трогал. Вообще первый раз о них слышу. Хотите проверить — пожалуйста. Идите ко мне в комнату и обыщите. И сами увидите, что я говорю правду. Он ворвался в комнату и начал орать. Я даже не понял, с чего это он так завелся. Знаю, он ваш любимчик, вы считаете его необыкновенно умным, настоящим гением из гетто. Да все наши ребята уже давно его раскусили! Знаете, как его здесь прозвали? Йо-йо, Мальчик из Джунглей!.. Великий Эксперимент! Пытаетесь превратить детеныша гориллы в человека. Видите, чем он обернулся, этот ваш эксперимент? А, мистер Стрэнд? — Голос Хитца звучал визгливо и пронзительно. — А кто за него платит? Я! Если хотите экспериментировать и дальше, играть во все эти игры, советую подыскать для этого другое место!

— Я не нуждаюсь в твоих советах, — сказал Стрэнд. — Я сожалею о случившемся. Мне также очень жаль, что ты пострадал. Но не настолько жаль, чтобы стоять здесь и продолжать выслушивать весь этот бред. И мой тебе совет — веди себя тихо и подготовься к тому, что будешь говорить в полиции. Причем рекомендую обойтись без подобных философских рассуждений.

— Он мог убить меня, — пробормотал Хитц, нажимая на последнее слово.

Тут в глаза им ударил свет фар — это Бэбкок подкатил на своей машине. Хитц влез на заднее сиденье, Стрэнд уселся рядом с директором.

Приехав в полицейский участок, они увидели, что Ромеро, уже без наручников, стоит перед столом, за которым расположился сержант. Тут же находился и молодой полицейский, который привез его.

— Ничего говорить не буду, пока мне не предоставят адвоката, — продолжал гнуть свое Ромеро. — Даже имени своего не назову.

— Оно нам уже известно, — терпеливо заметил сержант.

— Вот он, настоящий преступник! — Ромеро указал на Хитца. — Он вор. Я требую, чтобы ему предъявили обвинение в похищении крупной суммы денег.

— И до этого тоже доберемся, всему свое время, — столь же невозмутимо заметил сержант. — Вы имеете право сделать один телефонный звонок. Можете позвонить своему адвокату, если таковой у вас имеется.

— Я не могу позволить себе адвоката. Этот сукин сын украл у меня все деньги. При мне всего шесть долларов. Может, подскажете, где среди ночи найти адвоката за несчастные шесть баксов, а?..

Сержант играл с карманным ножом, что лежал перед ним на столе. То раскрывал его, то снова закрывал с громким щелчком.

— Ладно, завтра утром раздобудем вам бесплатного адвоката. А пока что, Джек, — обратился он к младшему полицейскому, — запри его в камере. Пусть посидит. А эти три джентльмена расскажут мне все, что там произошло.

— Идем, дружок. — Полицейский ухватил Ромеро за руку и потащил в глубь помещения, где, как разглядел Стрэнд, находились две камеры. Обе пустовали.

— А теперь вам слово, молодой человек, — обратился сержант к Хитцу. — Давайте, рассказывайте все с самого начала…

Было уже почти три часа ночи, когда сержант закончил их допрашивать. Он заставлял повторять показания снова и снова и записывал ответы на специальном бланке, который достал из картотеки.

— Что ж, джентльмены, благодарю вас и доброй вам ночи, — сказал он наконец. — Теперь можете идти. Завтра утром в суде состоится слушание. Мальчик предстанет перед судьей, и ему назначат общественного защитника.

— Я привезу нашего школьного юриста, — сказал мистер Бэбкок. — И нельзя ли сейчас забрать его назад, в школу? Ведь совсем необязательно держать мальчика за решеткой. Под мою ответственность, а?.. Я обещаю доставить его утром сюда.

— Боюсь, ничем не могу помочь вам, сэр, — ответил сержант. — Освободить его можно только по решению суда. И вот что, Джек, — обратился он к молодому полицейскому, — проводите Хитца до школы и обыщите его комнату. И я был бы очень рад, джентльмены, если бы вы оба присутствовали при этом обыске. Ты уж извини, Хитц, но мы просто обязаны проверить, имеет ли Ромеро какое-либо основание для обвинения. Ну и, разумеется, ты можешь отказаться и не пустить полисмена в свою комнату. Тогда мы приедем с ордером. Но до утра его не получить. Если ты откажешься, придется и тебя задержать здесь на всю ночь.

Стрэнду показалось, что в глазах сержанта Лири блеснул при этих словах злорадный огонек. И еще он заметил, что ему явно не понравилась плаксивая и жалостная версия событий, изложенная на допросе Хитцем. Бесконечные ссылки на могущественного отца в Вашингтоне, тоже, похоже, не произвели должного впечатления.

— Хотите обыскать мою комнату — пожалуйста! — громко заявил Хитц. — И меня тоже можете обыскать. В любое время, когда пожелаете. Мне нечего скрывать. — И он принялся выворачивать карманы, откуда посыпались мелочь и бумажные купюры, а потом с наглой и торжествующей ухмылкой достал бумажник и шлепнул его на стол.

— Прекрасно, — сказал сержант, когда Хитц закончил эту демонстрацию. — Можешь забрать свои деньги. Я напечатаю все ваши показания, а утром вы их подпишете.

Хитц уселся в полицейскую машину, Стрэнд с Бэбкоком поехали за ними следом.

— Что за жуткая выдалась ночь, — устало пробормотал сидевший за рулем Бэбкок. — Прежде ничего подобного в Данбери никогда не случалось. Нет, стычки между мальчиками и мелкое воровство, конечно, имели место… Но чтобы применялось оружие… — Он пожал плечами. — Это просто счастье, что вы с женой подоспели вовремя. Иначе один Бог знает, чем бы все могло закончиться. Надеюсь, Лесли не слишком огорчилась? Впрочем, должен заметить, она говорила на удивление спокойно, когда позвонила мне домой.

— Она умеет держаться в сложных ситуациях, — сказал Стрэнд.

— Ну а что вы вообще думаете об этом деле? О том, кто прав и кто виноват? — спросил Бэбкок. — Оставим пока нож. Хотя лично я ни за какие блага мира не смогу простить мальчика, поднявшего оружие на своего школьного товарища. Но что, как вы думаете, стало причиной? Некое роковое недоразумение или что-то еще? Ромеро сказал вам, почему он подумал, что именно Хитц взял у него деньги? Вы его спрашивали?

— Спрашивал, — ответил Стрэнд.

— Ну и что он сказал?

— Сказал, что это конфиденциальная информация. А уж что это значит, представления не имею.

— Вы, должно быть, страшно разочарованы, — заметил Бэбкок. — Ведь Ромеро успевал очень хорошо.

— Да не то чтобы разочарован… — пробормотал Стрэнд. — Скорее, чувствую себя виноватым. Очень виноватым. Боюсь, что в данном случае чувства взяли верх над разумом. Его место на улице, а не в школе, подобной этой… И я спутал врожденный интеллект с цивилизованным поведением.

— Не стоит во всем упрекать себя. Или мистера Хейзена. — Бэбкок отнял руку от руля и ободряюще похлопал Стрэнда по плечу. — Просто несчастливая комбинация целого ряда обстоятельств. Кто бы мог предвидеть что-либо подобное?.. Честно говоря, в самом начале семестра я был уверен: этот мальчик не продержится и года. Но что дело может кончиться этим, конечно, не предполагал. Думал, ему просто надоест, он начнет выказывать непослушание, нарушать дисциплину… Но ничего подобного и в голову не приходило. Как считаете, его посадят?

— Надеюсь, что да, — с горечью ответил Стрэнд. — Я бы на месте судьи посадил.

— Да будет, будет вам, Аллен, — с мягкой укоризной произнес Бэбкок. — И потом, как можно судить, не зная всех обстоятельств и фактов дела?

— Достаточно того, что я видел, как Ромеро гнался за Хитцем с ножом в руке.

Какое-то время они ехали в полном молчании, затем Стрэнд заметил:

— Вам предстоят нелегкие объяснения с советом попечителей. Если они потребуют жертвы, можете все валить на меня. И я в тот же день уволюсь.

— Сомневаюсь, чтобы дело зашло так далеко, — сказал Бэбкок, но особой уверенности в голосе слышно не было.

Они подъехали к дому, где их уже ждали полицейский и Хитц в машине. Все вместе они прошли через пустующую сейчас общую комнату, затем поднялись наверх, на второй этаж. Стрэнд удивился — похоже, все остальные мальчики спали. Должно быть, не слышали ни борьбы в комнате Хитца, ни беготни по кампусу. Или же все это происходило тихо, абсолютно тихо… Хитц жил в комнате один. Стрэнд не знал почему. То ли тут сыграло роль высокое положение отца, то ли просто никто из мальчиков не захотел быть его соседом.

Комнатка была маленькая и, если не считать пятен крови на коврике и незаправленной кровати, безупречно прибранная. Стрэнд с Бэбкоком остались в дверях — просто не было места, чтобы войти всем, — а полицейский методично открывал ящики, заглядывал под кровать, смотрел под одеялом, под ковриком, обшарил все карманы в одежде Хитца, висевшей в шкафу.

— Ничего, — минут через десять заявил он.

— Я же вам говорил, — сказал Хитц. В лазарете и полицейском участке лицо его было мертвенно-белым, если не считать следов крови, теперь же наконец немного порозовело. — И незачем было сюда тащиться. Я ведь говорил вам, что не брал его денег.

— Думаю, тебе лучше лечь и отдохнуть маленько, сынок, — заметил полицейский. — А я поехал.

Они оставили спокойного и торжествующего Хитца и вместе спустились вниз. Стрэнд пожелал доброй ночи полицейскому и мистеру Бэбкоку. Затем, оставшись один, уселся в кресло в общей комнате и сидел несколько минут. Он чувствовал себя вымотанным до предела, просто не было сил сразу идти к Лесли.

Он закрыл глаза и мысленно восстановил картину обыска в комнате Хитца. Где именно смотрел полицейский, куда лазил… Возможно, он просто проглядел то место, где могли быть спрятаны деньги. Если бы он их нашел, это не сняло бы вины с Ромеро, но могло послужить смягчающим обстоятельством, сделало бы сам факт нападения на Хитца не столь бессмысленным, жестоким и непростительным. Однако, восстанавливая в памяти действия полицейского, Стрэнд не смог припомнить ни одного уголка, куда бы тот не смотрел. Он вздохнул, открыл глаза, поднялся, долго разглядывал пятно крови на кушетке, где лежал Хитц, прижимая к щеке пропитанный кровью платок Стрэнда. Сам платок валялся на полу, там, где доктор бросил его, чтобы взглянуть на рану. Кровь высохла, и платок приобрел красно-ржавый оттенок. Стрэнд наклонился и поднял его.

Затем выключил свет и пошел по темному коридору к двери в свою квартиру. Вспомнил, что Лесли заперла ее, и начал шарить по карманам в поисках ключа. Но затем, когда вставил его в замочную скважину, обнаружил, что дверь не заперта. Отворил ее и вошел в гостиную. Она была ярко освещена.

— Лесли! — окликнул он. — Лесли!.. — Прошел в спальню. Там тоже горел свет. Дверцы шкафа были распахнуты настежь. Он заметил, что там почти пусто, большая часть одежды куда-то исчезла. Затем вдруг увидел на туалетном столике записку.

Взял ее, при этом руки сильно дрожали. Почерк был размашистый и торопливый и совсем не походил на обычный, аккуратный и мелкий, почерк Лесли:

Он аккуратно положил записку на столик, разгладил ее ладонью. Затем затворил дверцы гардероба, выключил свет и прошел к себе в комнату. Разделся и лег в постель. Будильника заводить не стал. Он знал: Бэбкок поймет, почему он пропустил занятия.

— И разумеется, вся школа говорит только об этом, — добавил Бэбкок.

Было одиннадцать утра, и они ехали в машине Бэбкока в суд. Стрэнд проснулся рано, но остался дома — пренебрег звонком к завтраку, а затем и вторым, возвещающим о начале занятий. Пытался дозвониться Линде в Нью-Йорк, но линия все время была занята, сколько бы он ни набирал. И он в конце концов сдался. Лесли ему не звонила, и он послал Линде телеграмму с просьбой, чтобы та с ним связалась. Он понимал: беспокоиться о том, что с Лесли что-то произошло по дороге в город, просто глупо. Плохие вести доходят быстро; если б что-нибудь случилось, с ним бы тут же связались. И тем не менее ему никак не удавалось избавиться от видения: Лесли, взволнованная и рассеянная, сворачиваете дороги, врезается в дерево и лежит вся в крови в канаве. Он звонил и Хейзену в офис, но секретарша сказала, что мистер Хейзен рано утром вылетел в Вашингтон. Секретарша также сообщила, что вез его в аэропорт Конрой и что она пока не знает, как связаться с Хейзеном и когда он вернется.

— Естественно, — продолжал тем временем Бэбкок, осторожно и медленно ведя машину, — этот мальчишка Хитц растрезвонил о том, что произошло, с самого раннего утра, как только проснулся. И до меня дошла вся история с самыми страшными и трагическими, я бы сказал, преувеличениями. Еще он позвонил отцу, и отец позвонил мне и был… э-э… весьма категоричен. Сказал, что если только я попытаюсь замять скандал — именно так он и выразился: «скандал», — то он уволит меня с работы. Он угрожал подать на школу в суд, за преступную халатность и пренебрежение к безопасности учеников, и сделать все, что в его силах, чтобы нас закрыли. И еще дал понять, что сам будет далеко не в восторге, если его сынка попробуют привлечь к ответственности за кражу. А также назвал всех нас сообщниками преступника. Довольно неприятная, я бы сказал, семейка. — Бэбкок выдавил кривую улыбку.

Лицо его было сероватым и изнуренным, глаза покраснели и немного слезились от усталости. Руки так крепко сжимали руль, что костяшки пальцев побелели.

— Смотрю, утро у вас выдалось нелегкое, — заметил Стрэнд.

— Выдавались и хуже, — сказал Бэбкок. — Однажды утром восемьдесят учеников проснулись с тошнотой, рвотой и резями в желудке. Мы думали, это тиф. Но оказалось, причиной всему сладости, которые они ели на десерт накануне вечером… Согласно общепринятой теории, учителя доживают до глубокой старости. — Он тихо засмеялся. — Но почему-то не набираются при этом мудрости.

— Что думаете предпринять в первую очередь? — спросил Стрэнд.

— Боюсь, первое, что мы должны сделать, — это исключить мальчишку. Ромеро — я имею в виду. Если мы не сделаем этого, можем потерять половину учеников. А заодно и финансовых поступлений.

Стрэнд кивнул:

— Он сам напросился.

— И все равно это трагедия, — заметил Бэбкок. — Я все же надеюсь как-то избавить его от тюрьмы. Попытаюсь добиться хотя бы условного наказания. Или чтобы его отпустили на поруки. Я звонил школьному юристу: он уже виделся с Ромеро и будет ждать нас в суде. Надеюсь все же избежать самого худшего. Я попробовал также связаться с мистером Хейзеном — возможно, он знаком здесь с какими-то влиятельными людьми. Если родители, в особенности такой человек, как мистер Хитц, вдруг узнают, что на защиту Ромеро пошли школьные деньги… — Он пожал плечами и оставил фразу неоконченной. — А как Лесли восприняла все это?

Стрэнд ждал этого вопроса. Хотя все же в глубине души надеялся, что его не последует.

— Боюсь, что довольно тяжело. Она воспользовалась вашим любезным предложением и уехала отдохнуть. На пару недель.

— Уже уехала? — Брови мистера Бэбкока удивленно поползли вверх.

— Да.

— Что ж, я ее не виню. И если б мог, тоже уехал бы. — Он устало улыбнулся. Затем свернул с дороги и въехал на стоянку для автомобилей перед белым, украшенным колоннами зданием суда. — Красивое здание, не правда ли? — заметил мистер Бэбкок. — Построено в тысяча восемьсот двадцатом году. Сколько зла и слез видели эти коридоры и залы…

Фамилия школьного юриста была Холлинзби. Он ждал их у дверей в зал заседаний. Это был полный, цветущего вида мужчина в красиво сшитом дорогом костюме. Голос соответствовал внешности — раскатистый, бархатистый, актерский.

Бэбкок представил ему Стрэнда, и Холлинзби, отвесив вежливый поклон, сказал:

— Мальчика скоро приведут. Я говорил с ним… Боюсь, дело будет не из легких. Ромеро совершенно не желает сотрудничать. Он также отказывается давать показания. Сказал, что и рта не раскроет во время процесса. И не собирается объяснять суду, почему сделал это. Несмотря на то, что в полиции он обвинил Хитца в краже денег. Пусть делают что хотят, пусть сделают самое худшее, заявил он. Оттого, что он заговорит, толку, мол, все равно никакого не будет. Считает, во время процесса говорить должен исключительно я. Причем все, что мне заблагорассудится. Похоже, он разбирается в законах лучше, чем положено мальчику его возраста. Утверждает, будто никто не сможет заставить его давать показания против себя, поэтому он и не собирается их давать. Он уже жалеет, что слишком много наговорил в полиции. Очень угрюмый, замкнутый мальчик, что отчасти и понятно, но в суде это произведет неблагоприятное впечатление. Ему не мешало бы выказать хотя бы признаки раскаяния, это может помочь. — Юрист пожал плечами. — Но раскаяние, похоже, совершенно не в его характере. Он утверждает, что мистер Стрэнд видел, как он гнался с ножом за Хитцем, говорит, что сознался мистеру Стрэнду и полиции, что поранил Хитца ножом. Полагает, в суде все будут смеяться, если он станет отрицать очевидное. Вообще, если уж вы хотите знать мое мнение, он гордится своим поступком и вовсе не прочь, чтобы о нем узнали все. Он отказывается говорить, почему заподозрил Хитца в краже денег. Говорит, будто всегда знал, что рано или поздно окажется в тюрьме, что многие его друзья побывали в тюрьме и бояться совершенно нечего. Подобное отношение, должен вам сказать, произведет на судью самое негативное впечатление. А также на жюри присяжных, если дойдет до этого. Ему уже исполнилось восемнадцать, и судить его будут как совершеннолетнего. Тем более что процесс происходит в маленьком городке в Коннектикуте, а не в Нью-Йорке или Чикаго, где поножовщина подобного рода, с явным отсутствием серьезного намерения убить, считается чуть ли не нормальным явлением повседневной жизни… Я, конечно, постараюсь сделать все, что в моих силах… — меланхолично понизив голос, добавил адвокат, — но я не оптимист, нет.

— А что вы можете в данном случае сделать? — спросил Бэбкок.

— Попытаюсь сыграть на происхождении мальчика. Вырос в трущобах, в неполной семье, без отца, в нищете, ну и так далее и тому подобное… Обычное дело. В момент эмоционального срыва сам разрушил свое будущее. Вот в таком духе… Но увы, этого недостаточно.

— Мы можем чем-то вам помочь? — спросил Бэбкок.

Адвокат беспомощно всплеснул руками:

— Разве только что охарактеризовать обвиняемого. Попытайтесь рассказать о нем что-нибудь положительное — может пригодиться. Да, и еще помните: вы будете давать показания под присягой.

Стрэнд понимал: что бы там он ни говорил о характере Ромеро, полной правды он никогда не скажет. Не будет же он упоминать о краже семи томов «Истории упадка и разрушения Римской империи». Или будет?.. Нет — если он хочет спасти Ромеро от тюрьмы.

Они стояли в холле, и тут появился Хитц. Огромная повязка, закрывающая чуть ли не пол-лица, придавала ему вид почти драматический. К тому же одевался он явно поспешно — Стрэнд заметил, что у него расстегнута ширинка. Хитц с кислой миной и явным неодобрением взглянул на троицу, но все же остановился и сказал:

— Доброе утро, мистер Бэбкок. — Стрэнда он демонстративно проигнорировал. — Отец сказал, что собирается связаться с вами, сэр. Он сделал это?

— Да, он мне звонил, — ответил Бэбкок.

— Он очень огорчился, когда я рассказал ему о том, что произошло, — добавил Хитц.

— Это понятно, — заметил Бэбкок. — Не пора ли нам в зал?

— Не надейтесь, что я буду пытаться выгородить Ромеро, — сказал Хитц. — Особенно вы, мистер Стрэнд.

— Спасибо за предупреждение, — сказал Стрэнд. — И застегните ширинку. Вы же не хотите, чтобы вас обвинили в неуважении к суду, верно?

Хитц покраснел как свекла и принялся возиться с молнией. Стрэнд прошел в зал заседаний, где ожидал вызванный давать показания сержант Лири. Любопытных в зале было немного, и Стрэнд сразу заметил среди них молодую женщину, репортера из местной городской газеты. Она сидела в первом ряду с блокнотиком на коленях и ручкой. Бэбкок тоже увидел ее и шепнул ему на ухо:

— Новости распространяются быстро, как я и боялся. Ведь эта дамочка явилась сюда вовсе не затем, чтобы смотреть, как судья будет раздавать талончики за неправильную парковку.

Ромеро вошел в сопровождении полицейского, того самого молодого парня, который его арестовал. По крайней мере без наручников — и то слава Богу, подумал Стрэнд. Он выглядел маленьким и хрупким в темном свитере, который Стрэнд купил ему в «Брукс бразерс». Проходя мимо Хитца, он улыбнулся, а затем поздоровался с директором и Стрэндом. Мистер Холлинзби подошел к нему, и они уселись рядом за столом перед судейской кафедрой.

Судья вышел из бокового помещения, и все присутствующие в зале встали. Секретарь объявил заседание открытым, и все снова опустились на свои места, за исключением адвоката и Ромеро, а также двух полицейских, стоявших по краям возле скамьи подсудимых.

Окружной прокурор уныло и монотонно зачитал обвинение. Ромеро с неподдельным любопытством оглядывал помещение, словно его куда больше интересовали архитектурные особенности старинного здания, чем то, что говорил сейчас этот человек.

Окружной прокурор закончил, и судья спросил:

— Что может сказать по этому поводу защита?

— Невиновен, ваша честь, — быстро ответил адвокат.

Ромеро с сардонической ухмылкой уставился на судью. Судья, близоруко щурясь, смотрел на него сверху вниз сквозь стекла очков в металлической оправе.

— Я не признаю правомочность этого суда, — заявил Ромеро.

Стрэнд застонал. Только этого сейчас не хватало!

Судья вздохнул:

— Вернемся к этому вопросу в должное время, мистер Ромеро. Оставляю вас под стражей на время суда. Назначаю сумму освобождения под залог. Десять тысяч долларов.

Стрэнд услышал, как тихо ахнул Бэбкок. А затем лишь вполуха прислушивался к тому, как адвокат стал оспаривать сумму залога, а окружной прокурор, возражая ему, всячески подчеркивал тяжесть содеянного, а также опасность, которую будет представлять для общества обвиняемый, не выказывающий, кстати, ни тени раскаяния, если его выпустят на свободу под залог.

— Залог остается без изменения — десять тысяч долларов, — сказал судья. — Следующее дело, пожалуйста.

Репортерша торопливо что-то строчила в блокноте, а Ромеро повели по проходу к двери в сопровождении полицейского и адвоката. Когда троица проходила мимо Хитца, тот сделал оскорбительный и неприличный жест — показал Ромеро средний палец руки. Ромеро на секунду остановился, и Стрэнд испугался: а что, если он сейчас набросится на Хитца?.. Но мальчик просто сказал, причем достаточно громко, чтобы слышали все присутствующие в зале:

— Ничего. И твой черед тоже придет, толстяк. — А затем позволил полицейскому вывести его из зала.

— О Бог ты мой, — пробормотал Бэбкок и печально покачал головой. — Даже подумать страшно, что эта молодая леди напишет в завтрашней утренней газете. — Он снял очки, протер их платком, точно пытаясь стереть то, что увидел с их помощью в зале суда. — Что ж, — заметил он после паузы, — думаю, нам пора обратно в школу.

В машине по дороге к кампусу он вдруг спросил:

— Как вам кажется, Аллен, согласится ли мистер Хейзен внести эту сумму, за освобождение под залог?

— Десять тысяч долларов? — сказал Стрэнд. — Я бы не рискнул строить на этот счет догадки.

Они вернулись в кампус к ленчу, и Стрэнд, которого Бэбкок высадил перед «Мэлсон-резиденс», от души радовался, что ему не надо сейчас встречаться ни с преподавателями, ни с учениками. Выйдя из машины, он вдруг почувствовал страшную слабость в ногах и испугался, что даже до двери дойти будет не в силах.

— Если не возражаете, — обратился он к директору, — мне бы не хотелось появляться в столовой и на занятиях день или два.

— Понимаю, — кивнул в ответ Бэбкок. — Будь на то моя воля, я бы отложил обеды и занятия минимум на год.

— Попытаюсь еще раз связаться с мистером Хейзеном. И если получится, тут же дам вам знать.

Бэбкок кивнул и отъехал. Стрэнд вошел в дом. Миссис Шиллер, вооруженная щеткой и ведром с мыльной водой, стояла на коленях и оттирала пятна с кушетки. Увидев Стрэнда, она поднялась.

— Ну и дела, — удрученно пробормотала она. На полном и добродушном, всегда таком розовом, точно она весь день стояла у плиты, лице отражалось самое неподдельное огорчение. — Вот уже двадцать лет как здесь работаю, но никогда ничего подобного не случалось. — Она огляделась с таким видом, точно опасалась, что их подслушивают. — Должна сказать вам кое-что, мистер Стрэнд. Но только обещайте, что дальше это не пойдет.

— Это имеет отношение к тому, что было здесь ночью?

— Да, имеет. Очень даже имеет.

— Обещаю.

— Тогда давайте пройдем в квартиру, — проговорила она шепотом. — Наверху я еще не была, хотела сначала прибраться здесь. Что, если там остался кто-то из мальчиков, не пошел на ленч?.. Тогда нас могут подслушать.

— Да, конечно, — сказал Стрэнд. Он провел ее по коридору и отпер дверь. Они вошли в гостиную.

— Мистер Стрэнд, — начала она. — Прямо не знаю, с чего и начать. Но боюсь, тут есть и моя доля вины. — Она почти плакала.

— Какой вины?

— Ну, в том, что Ромеро пырнул ножом этого мальчишку, Хитца.

— А в чем, собственно, дело? — настороженно спросил Стрэнд.

— Когда вчера вечером я заходила сюда прибраться, мальчики ужинали, и в доме никого не было. Так мне показалось вначале. А потом вдруг слышу: вроде бы в батарее какое-то щелканье. Ну, я и поднялась наверх, посмотреть. Эта была батарея в холле, прямо у лестницы. Клапан заело. Ну, я и стала поправлять и тут вдруг вижу: из комнаты Ромеро выходит какой-то мальчишка. Это был молодой мистер Хитц. Я еще спросила его, почему он не на ужине. А он ответил, что не голоден — съел по дороге из школы несколько хот-догов. Ну и пошел вниз, к себе в комнату. Я тогда не придала этому значения. Мальчикам старших классов разрешается пропускать ужин, когда они возвращаются с каникул. Потом я пошла домой — у нас с мистером Шиллером есть маленький отдельный домик, неподалеку от кампуса. Мы сидели и смотрели телевизор, а потом уже собрались ложиться спать, как вдруг кто-то постучал в дверь. Это был Ромеро. А было уже начало двенадцатого. Вообще-то он казался спокойным. Он довольно выдержанный мальчик, зрелый для своего возраста, если вы, конечно, понимаете, о чем я. Так, во всяком случае, я думала до сих пор… пока это не случилось… — Губы и двойной подбородок миссис Шиллер мелко дрожали.

— И что ему было нужно?

— Он сказал, что только что приехал. Что ездил куда-то на уикэнд, а потом опоздал на пересадку на Данбери. И еще сказал, будто ему кажется, в комнате у него что-то пропало. Какой-то учебник, который был ему нужен к первому уроку, прямо с утра. Я, помню, еще удивилась: подумаешь, дело какое, учебник пропал. А он заявился ко мне так поздно. Но все эти каникулы, телевизор и прочее совсем заморочили мне голову. — Она удрученно покачала головой. — Ну вот. И он хотел узнать, не попадался ли мне на глаза этот самый учебник. Ох, мистер Стрэнд, если б я только знала, что у него на уме, то набрала бы в рот воды и молчала как рыба до страшного суда. Но ребята часто заходят друг к другу в комнаты, позаимствовать какую-нибудь вещь. Ну, книжку, к примеру, или там галстук, или свитер… Я и сказала ему, что видела, как мистер Хитц выходил из его комнаты, когда все остальные были на ужине. Нет, мне просто язык надо отрезать за мою проклятую глупость!.. — Теперь она уже рыдала во весь голос.

— Не стоит винить себя и так убиваться, миссис Шиллер, — сказал Стрэнд. — Право, не стоит…

— Я ведь с самого начала была неравнодушна к этому Ромеро, мистер Стрэнд. Он держался со мной так по-джентльменски, был всегда такой аккуратист и чистюля… А другие мальчики… ну, если не все, то большинство, обращались с ним как с какой-то бродячей собакой. Ну и я всегда старалась помочь ему, чем только могла. Он спросил, не заметила ли я чего-нибудь в руках у Хитца И я пыталась вспомнить, но так и не получилось, и сказала, что нет, не заметила.

— Как он на это отреагировал?

— Очень спокойно, мистер Стрэнд. Даже ни намека на то, что что-то не так. Поблагодарил, извинился за то, что побеспокоил меня и мистера Шиллера так поздно, и отправился к себе. И мне и в голову не пришло, что такое может произойти!.. А потом вдруг узнаю, утром… — Слезы так и катились по круглым щекам.

Стрэнд обнял ее за широкие полные плечи. И почувствовал, что бедняжка вся дрожит.

— Ну будет вам, будет, — беспомощно бормотал он. — Вы ни в чем не виноваты.

— Уж не знаю, говорил кому Хесус, что это я ему сказала про мистера Хитца… — Она буквально захлебнулась рыданиями.

— Нет, он никому не сказал. Ни мне, ни мистеру Бэбкоку, ни в полиции, ни адвокату. А мне заметил только, что информация была конфиденциальной.

— Если только молодой мистер Хитц узнает, что я выдала его Хесусу, и, не дай Бог, расскажет отцу… Мне с мистером Шиллером очень нравится здесь… Мы с ним пропадем, если мистер Хитц-старший употребит свое влияние и… Он ведь очень большой человек, мистер Стрэнд, и входит в совет попечителей.

— Я уверен, мистер Бэбкок никогда не допустит этого, — сказал Стрэнд. — И вам совершенно незачем беспокоиться. Сам я тоже ничего никому не скажу. А раз молодой Ромеро до сих пор не назвал вашего имени, то и дальше будет молчать. А даже если и скажет, что вы ему сообщили, свидетельством в суде это служить никак не может.

— Да не свидетельства и суда я боюсь, совсем не этого… — Она отерла слезы обеими руками. — Мистера Хитца и совета попечителей… Ах, да ладно, что теперь поделаешь. — Миссис Шиллер попыталась выдавить улыбку. — Слезы все равно не помогут. Слово не воробей, вылетело — уже не вернуть, верно?.. — Приподняв край фартука, она вытерла им мокрое от слез лицо. — Дура я, старая дура, и все! Развела туг нюни, в то время как вы с миссис Стрэнд предотвратили, можно сказать, самое настоящее убийство. Да он и вас мог пырнуть, запросто мог. Стало быть, я ошибалась в этом мальчишке, в Ромеро. Как волка ни корми, а он все в лес смотрит. Верно я говорю, мистер Стрэнд?

— Ну, во-первых, никакой он не волк, миссис Шиллер, — улыбнулся Стрэнд.

— Да это я так, просто к слову, — торопливо заметила миссис Шиллер и подняла на него измученный взгляд. — Тут еще одна вещь…

— Что такое?

— Сегодня утром вытряхивала корзину для бумаг, — начала она, — и нашла там письма. Написаны девичьим почерком. Я уже слышала: Ромеро обвинил Хитца в том, что тот украл у него какие-то письма. А потому взяла их и посмотрела. Все адресованы Хесусу. Любовные письма, очень подробные и откровенные, очень даже, я бы сказала, физические… Вы уж извините, если я что-то не так говорю, мистер Стрэнд. Девушки в наши дни знают такие слова, о которых мы, когда были молодые, и ведать не ведали. И еще вы должны знать. — Тут она умолкла на секунду, явно не решаясь сказать, затем все же сделала над собой усилие. — И все они были подписаны одним именем, Кэролайн. Конечно, на белом свете полным-полно девушек по имени Кэролайн, это очень распространенное имя. Но я знаю, что вашу дочку тоже так зовут…

— Что вы с ними сделали? С письмами, я имею в виду?

— Бросила в мусоросжигатель, — ответила миссис Шиллер. — Просто подумала, что ни вы, ни миссис Стрэнд не захотите их читать.

— Спасибо, — сказал Стрэнд. — Очень разумно и предусмотрительно с вашей стороны. Хотите сказать мне что-то еще?

Миссис Шиллер отрицательно покачала головой.

— Просто передайте Хесусу, чтобы не называл моего имени. Буду очень ему благодарна.

— Хорошо, передам.

— Я так поняла, миссис Стрэнд уехала, — сказала миссис Шиллер. — Ее чемоданов и сумок в квартире нет. Может, я принесу вам чего-нибудь перекусить?..

— Вы очень добры. Но это совсем не обязательно. Я вполне в состоянии о себе позаботиться.

— Но если вдруг передумаете, дайте мне знать. А теперь мне пора за работу. Надо все же попробовать оттереть то пятно на кушетке.

Она неуклюже поклонилась, поправила фартук и вышла из комнаты.

Впервые с того момента, как прочел оставленную в спальне на столике записку, Стрэнд порадовался тому, что Лесли нет рядом.

Глава 4

Его разбудил телефонный звонок. После разговора с миссис Шиллер он прилег вздремнуть. Ненадолго, даже не снимая одежды. Но, проснувшись, он вдруг увидел, что на улице уже стемнело. Он проспал весь день, и снились ему какие-то запутанные и жутковатые сны. Пошарив в темноте, он снял телефонную трубку. Звонила Лесли.

— Как поживаешь, милый? — спросила она. — И как вообще все? — Голос ее звучал совершенно спокойно.

— Все как и следовало ожидать, не хуже и не лучше, — ответил Стрэнд. — А как ты? Я пытался дозвониться все утро.

— А нас не было. В последний момент побежали покупать все, что необходимо к отъезду. Нас не было весь день. Завтра улетаем, из аэропорта Кеннеди. — Лесли сделала паузу, и Стрэнд услышал, как она глубоко вздохнула. — В том случае, конечно, если я не нужна тебе там, в школе.

— Нет, дорогая, — сказал он. — Ты вернешься, когда здесь все утрясется.

— Что, настолько плохо?

— Ну, не то чтобы… Но сложно.

— А Ромеро там? В доме, я имею в виду?

— Он в тюрьме.

— Это хорошо. Пускай посидит немного, это пойдет ему на пользу. Не хочу показаться мстительной, но мне бы вовсе не хотелось, чтобы он болтался по дому в таком состоянии.

— Судья назначил сумму залога. Десять тысяч долларов.

— Так много? Ужас!..

— Да, если у тебя нет таких денег. Я обо всем подробно напишу. Где ты остановишься в Париже?

— В «Плаза Атене». Галерея уже заказала нам номера. Линда решила, что мы должны путешествовать стильно. — Она засмеялась, смех звучал немного нервно. Затем снова перешла на серьезный тон. — С Хейзеном ты говорил?

— Никак не получается его застать.

— Думаешь, он согласится выложить такие деньги?

— Вполне возможно. Наверняка посчитает, что часть ответственности лежит на нем.

— Надеюсь, ты не чувствуешь ответственным себя?..

— Я ничего не чувствую, — ответил Стрэнд. — Кстати, который теперь час? Заснул как мертвый, сразу после полудня. Ночь выдалась просто жуткая. Возможно, так и проспал бы до следующего утра, если бы ты не позвонила.

— Начало седьмого. Прости, что разбудила. Послушай, милый, ты совершенно уверен, что не хочешь, чтобы я сейчас же взяла такси и вернулась?

— Уверен, — ответил Стрэнд. — Сомневаюсь, чтобы на протяжении ближайших нескольких недель из меня получился бы веселый компаньон. Так что оставайся в Европе, сколько сочтешь нужным.

— Я бы хотела как-то помочь…

— Мне достаточно уже одного сознания того, что ты в стороне от всего этого. Отдыхаешь и развлекаешься.

— Боюсь, что, если будешь продолжать в том же духе, я не выдержу и просто разревусь, — сказала Лесли. — Ты самый добрый в мире человек, Аллен. И все норовят этим воспользоваться. В том числе и я. В основном я…

— Не говори глупостей, — поспешил вставить Стрэнд. — Как там Линда поживает?

— В хлопотах и волнениях. Вся так и дрожит от возбуждения. Ну, ты знаешь, какой она становится, когда речь заходит о Франции. Я даже стала подозревать, что у нее там любовник.

— Передай ей привет. И постарайся как можно лучше провести время.

— Что ты хочешь, чтобы я привезла тебе из Парижа?

— Себя.

Лесли засмеялась. Такой знакомый, низкий и теплый смех, он доносился до него за сотни миль.

— Я так и знала, что ты это скажешь. Поэтому и спросила. Je t'embrasse.[162] Видишь, работаю над своим французским.

— Я люблю тебя. Пожалуйста, не забывай, на каком бы это ни звучало языке.

— Не забуду, — шепнула в ответ Лесли. — Доброй ночи.

— Доброй ночи, моя дорогая, — сказал Стрэнд и повесил трубку, немного успокоенный тем, что хотя бы с Лесли все хорошо. Затем включил свет, снова подошел к телефону и долго и задумчиво смотрел на него. Может, позвонить Хейзену прямо сейчас? Он даже снял трубку, но затем опустил ее. Он слишком устал, чтобы отвечать на вопросы, которые непременно будет задавать Хейзен. Стрэнд понимал, что ему следует пойти в общую комнату, посмотреть, не собрались ли там мальчики, и ответить на их вопросы. Но потом решил, что с этим можно подождать до утра. Если сегодня он снова увидит Хитца, то ударит его, он это чувствовал.

Стрэнд услышал, как прозвенел колокольчик, сзывающий на обед, и только тут вспомнил, что весь день ничего не ел.

Пошел на кухню и заглянул в холодильник. Ничего, кроме яиц, бекона и полпакета молока. Но ему хватит, сойдет и это. Обедать в столовой, среди мальчиков, — нет, это выше его сил, пусть даже он ляжет спать голодным. И выходить в город тоже не хотелось. Ведь там его могут узнать — те люди, что были сегодня в зале суда.

Стрэнд начал поджаривать бекон, но тут снова зазвонил телефон. Он снял сковородку с огня и поспешил в гостиную.

— Аллен? — Это был Хейзен.

— Да, Рассел. Как поживаете?

— Только что вернулся из Вашингтона. И мне сказали, что вы утром звонили.

— Вы стоите, Рассел?

— Да, в данный момент стою. А почему вы спрашиваете?

— Потому что это долгая и очень запутанная история, и я советовал бы вам присесть.

— А что случилось? — Теперь голос Хейзена звучал встревоженно. — С Лесли все в порядке?

— Да, все замечательно. Она у Линды. Все-таки решилась в конце концов поехать с ней в Париж, — сказал Стрэнд. — Нет, речь идет о Ромеро. Вы уже сидите?

— Да, сижу.

— Мы с Лесли как раз вернулись из Нью-Йорка, машина остановилась возле дома, и тут из дверей выбежали двое мальчиков, — начал рассказывать Стрэнд. — Один преследовал другого. Преследующим был Ромеро. И в руках он держал нож…

— Вот идиот! — воскликнул Хейзен. — Да ведь его за это вышибут из школы.

— А мальчиком, которого он преследовал, был юный Хитц…

— Господи… — пробормотал Хейзен. — А я уж было надеялся, что не услышу этого имени до конца своей жизни.

— Услышите, Рассел. К сожалению, придется…

— Его старик подкинул Судебному департаменту несколько довольно мерзких деталей и подробностей, поэтому мне пришлось ехать в Вашингтон. Однако расскажите мне все, до конца. Во всех подробностях.

Когда Стрэнд сообщил, что из шкатулки в комнате Ромеро было похищено триста семьдесят пять долларов, Хейзен взорвался:

— Где, черт побери, он раздобыл триста семьдесят пять долларов?!

— Хитц утверждает, что вечерами в комнате Ромеро собирались ребята и играли в азартные игры.

— А вы об этом ничего не знали? — с удивлением спросил Хейзен.

— Нет.

— Что за порядки в этой хваленой школе!

— Полагаю, самые обычные. Как и везде.

— Продолжайте, — ледяным тоном произнес Хейзен. И вскоре снова перебил его, когда Стрэнд сказал, что, по словам Ромеро, есть основания полагать, будто именно Хитц украл у него деньги. — Какие такие основания? — спросил он.

— Ромеро не говорит. Сказал только, что это конфиденциальная информация.

— Конфиденциальная! — фыркнул Хейзен. — Уверяю, если б я оказался там, ни о какой конфиденциальности не могло бы быть и речи! Он бы у меня и пяти минут не продержался. Но у вас есть по крайней мере хоть какие-то догадки?

Стрэнду вспомнился слезливый, умоляющий голос миссис Шиллер.

— Никаких, — ответил он. О письмах он решил вообще не упоминать. И если даже Хейзен решит приехать в школу и расколоть миссис Шиллер или Ромеро, то у него все равно ничего не получится. — Хотите дослушать историю до конца?

— Извините, — сказал Хейзен. — Постараюсь больше не перебивать вас.

Минут через пятнадцать Стрэнд подошел к финальной сцене в зале суда и рассказал Хейзену о том, что Ромеро отказался давать свидетельские показания в свою пользу.

— Школьный юрист, некий мистер Холлинзби, просто с ним измучился. Но мальчишка уперся как бык и стоял на своем. Мало того, еще заявил судье, что не признает правомочности этого суда.

— Этот ваш Холлинзби… тот еще адвокат! — с иронией заметил Хейзен. — Не смог уговорить восемнадцатилетнего щенка прекратить валять дурака!.. Неудивительно, что он торчит в затхлом маленьком городке. А где сейчас Ромеро?

— В тюрьме, — ответил Стрэнд. — Сумма залога — десять тысяч долларов. — Он слышал, как на том конце линии тихо ахнул Хейзен.

— Чертовски круто, я бы сказал, — заметил Хейзен. — Но на месте судьи я бы назначил еще более высокую сумму. Тысяч двадцать. Этот щенок заслуживает тюрьмы, хотя бы за свою черную неблагодарность. Мне не слишком приятно говорить это, Аллен, но, боюсь, вы несколько распустили этого мальчишку. Могли проследить хотя бы за тем, чтобы у него не было холодного оружия.

— Вы совершенно правы, — сказал Стрэнд. И не стал говорить о том, насколько оскорбительным показался ему этот упрек, а также тон, которым говорил с ним Хейзен. — Я многое упустил и, вполне возможно, упущу в будущем. Но речь сейчас не об этом. И еще, мне кажется, не стоит преувеличивать, называя обычный карманный нож холодным оружием. Но что случилось, то случилось. Теперь мальчик, которого мы выдернули из трущоб и поместили в эту школу…

— С самыми лучшими намерениями, — вставил Хейзен.

— Да, с самыми лучшими намерениями, — согласился Стрэнд. — Так вот, теперь он за решеткой, и помощи ему ждать совершенно не от кого, даже от семьи. Ну, разве что от человека, настроенного милосердно. — Он знал, что Хейзену это не понравится, однако все же продолжил: — От человека, способного собрать десять тысяч долларов. И если эта сумма не будет внесена, парню придется торчать за решеткой до суда, а состояться он может и через несколько месяцев, так что…

— Вы предлагаете, Аллен, чтобы я внес эти деньги? — Теперь Хейзен рассердился не на шутку.

— Я не вправе предлагать вам что-либо.

— А вот это мудро, — заметил Хейзен. — Поскольку если я внесу эти деньги, то окажусь самым настоящим идиотом. Скажите, будь у вас такие деньги, вы бы внесли?

— Да. — Стрэнд сам удивился, что сказал это. И еще в глубине его души начал закипать гнев, он видел сейчас перед собой ужасную сцену: Ромеро, такого маленького, хрупкого и беззащитного, ведет по проходу через зал суда полицейский.

— Тогда очень хорошо, что вы бедны. Потому как в противном случае вас бы ободрали как липку, вы не успели бы и глазом моргнуть. Я в мире бизнеса с двадцати трех лет. И давным-давно усвоил одну истину: любой, кто бросается честно заработанными деньгами, тратя их на людей недостойных, есть не кто иной, как самый настоящий дурак!

— Рассел, — сказал Стрэнд, — я почти ненавижу себя за это, но скажите, не могли бы вы одолжить мне эти деньги? Я понимаю, почему вам самому не хочется вносить залог. Если б не я, вы бы никогда не узнали о Ромеро. Это мой крест, вовсе не ваш. Я тоже в бешенстве, как и вы, но до сих пор чувствую себя ответственным. Я обязательно верну вам деньги, тем или иным способом. Теперь мы можем откладывать немного, попробуем занять у родителей Лесли, у Джимми хорошая работа…

— Как другу, Аллен, — перебил его Хейзен, — я вынужден вам отказать. Ведь вы прекрасно понимаете, что произойдет с маленькой жалкой помоечной крысой, стоит только этому зверьку оказаться на свободе. Он пропадет, окончательно пропадет. Вы никогда больше не увидите ни его самого, ни ваших денег. И от полиции он тоже скроется. Исчезнет, растворится в своем гетто, как призрак, а все его дружки и соплеменники будут клясться и божиться, что в жизни не знали такого.

— И все же я хочу попробовать, — тихо сказал Стрэнд.

— Но не за мой счет. И надеюсь, не за ваш тоже. Полагаю, беседа наша несколько затянулась.

— Вы правы, Рассел. Спокойной ночи.

Он почти физически почувствовал, как Хейзен злобно грохнул трубку о рычаг.

«Одно я знаю наверняка, — думал Стрэнд, идя обратно в кухню, — никакого Рождества в Хэмптоне теперь не предвидится». Он поставил сковородку с беконом на огонь, разбил и выпустил туда два яйца. Завтра он попросит миссис Шиллер пойти и купить ему что-нибудь в городе. Он не знал, когда Бэбкок призовет его к исполнению рутинных обязанностей, в число которых входили и обеды в столовой с мальчиками, приписанными к его столу. Стрэнд не спешил возвращаться к ним, знал, что пока не потребуют, сам он и пальцем для этого не пошевелит. Но что бы там ни происходило, а есть-то надо…

Покончив с омлетом и беконом, он почувствовал, что все еще голоден. И секунду-другую даже подумывал: а не совершить ли ему набег на комнату Ромеро и Роллинза и не позаимствовать ли там упаковку печенья? Но тут же мрачно отверг эту мысль. И без того криминогенный уровень в школе достаточно высок.

Он сидел в гостиной и читал, как вдруг в дверь робко постучали. Он отпер и увидел на пороге Роллинза. На нем были пиджак и галстук — согласно школьным правилам, именно в таком виде было предписано являться на ужин. Надо сказать, что Стрэнд, которого вечно раздражал небрежный вид Джимми, был обеими руками «за». Темно-коричневое, с тонкими чертами лицо Роллинза, казавшееся непропорционально маленьким в сравнении с широченными плечами и мощной колонной шеи, было мрачным.

— Не хотелось беспокоить вас, мистер Стрэнд, — тихо начал он, — но не могли бы вы уделить мне хотя бы минутку?

— Входи, конечно, входи.

В гостиной Роллинз уселся в кресло напротив и аккуратно подобрал длинные крепкие ноги.

— Я насчет Ромеро… — Казалось, этому огромному парню было больно и трудно подбирать нужные слова. — Он вел себя как последний дурак. Да стоило только разбудить меня, уж я бы обо всем позаботился и никакой поножовщины просто не было. Уж кому, как не мне, знать этого Хитца! Сказал бы ему пару ласковых, предупредил бы по-хорошему, и все уладилось бы и обошлись без ножей… Ну может, врезал бы ему пару раз. Но ведь ребят не сажают за драку в тюрьму и не исключают из школы. Я знаю Ромеро. Он хороший человек, мистер Стрэнд. И что бы он там ни натворил, а тюрьмы никак не заслуживает. Я ходил в город, хотел с ним повидаться, но какой-то коп сказал, что можно только членам семьи. А мы с ним и были как одна семья, честное слово, мистер Стрэнд, особенно если учесть, какие истории рассказывал он о своей мамаше. А также о папаше, братьях и сестрах… Да эти выродки даже телефонного звонка не стоят, уж они-то с радостью бы оставили его гнить в тюрьме до конца дней. Вы же умный человек, мистер Стрэнд, должны понимать, что тюрьма сделает с таким парнем, как наш Ромеро. Да когда он выйдет оттуда, окажется на улице, уж тогда ножа ему покажется мало. Где бы он там ни ошивался, повсюду будет носить за поясом пистолет и бог знает сколько всякой другой дряни в карманах, в том числе и дурь, мистер Стрэнд. И уж все легавые будут знать его лучше, чем мать родную… Уж кому, как не нам с вами, известно, что тюрьмы человека не исправляют. Оттуда выходят только законченные преступники. Разве это справедливо — держать такого парня в тюрьме, чтобы потом из него получился настоящий преступник?.. Вы как считаете, а, мистер Стрэнд?.. — Говорил он медленно и мрачно, и в его голосе явственно чувствовалось отчаяние.

— Я согласен с тобой, Роллинз, — сказал Стрэнд. — Вначале, когда все это случилось, я был зол на него, страшно зол…

— Он знает, как много вы для него сделали, мистер Стрэнд, — вставил Роллинз. — Он много-много раз мне об этом говорил. Но, как понимаю, лично вам ничего не сказал. Он не какой-нибудь там неблагодарный. Это не в его характере. Думаю, вы уже догадались…

— Догадался, — сухо ответил Стрэнд.

— Но он все равно благодарен. Очень благодарен.

— Однако выбрал несколько странный способ демонстрировать это.

— Хитц первым на него напал. А он, заметьте, весит больше двухсот фунтов. Я не говорю, что нож — это хорошо. Но Ромеро… он вырос в такой обстановке… был воспитан не так, как все. Ему приходилось держать ухо востро, иначе бы скинули с крыши или утопили в реке, и все дела… Ну, короче, совсем другой образ жизни, не тот, что у остальных здешних джентльменов. Уверен, вы в глубине души уже простили его, да, мистер Стрэнд?

— Не мне его прощать, Роллинз, — осторожно заметил Стрэнд. — Это дело директора, всей школы, а также мистера Хитца-старшего и самого Хитца. Ну и, наконец, совета попечителей.

— О Господи!.. — застонал Роллинз. — Да они наверняка подключат всю свою тяжелую артиллерию. Так обычно бывает, когда тип, подобный Хитцу, нарывается на неприятности.

— Боюсь, именно этого и следует ожидать, — сказал Стрэнд. — И в данной ситуации я мало чем могу помочь.

— Я слышал, назначили сумму залога. Десять тысяч долларов.

Стрэнд кивнул.

— Там, в суде, вообще соображают, что делают? Он же беден как церковная крыса! — Роллинз удрученно покачал головой.

— Судья — человек старый… — Стрэнд и сам не понимал, почему сказал это.

— Одно стоит зарубить на носу: не попадаться белым судьям. — Впервые за все это время в голосе Роллинза звучала горечь.

— Не думаю, что в данном случае это имеет значение.

— Это вам так кажется. — Губы Роллинза искривились в злобной усмешке. — Он и я… мы с ним читаем совсем другие книжки, чем вы, белые. — Стрэнд заметил, что речь Роллинза становится все более неграмотной и грубой. Словно стресс, в котором он сейчас находился, стер поверхностный и тонкий слой образованности и обнажил нечто глубинное — примитивное и дикарское, — что таилось под ним.

— Я ведь уже говорил: очень хотел бы помочь, но… — Стрэнд пожал плечами.

— Понимаю, — тут же откликнулся Роллинз. — Вы хотите сказать, что у вас нет свободных десяти тысяч.

Стрэнд едва сдержал улыбку — у Роллинза было явно преувеличенное представление об учительской зарплате.

— Представь себе, нет.

— Я тут вот что подумал… Мистер Хейзен… — начал Роллинз и покосился на Стрэнда, словно желая проверить, какой будет его реакция на это имя. — Он вроде бы славный человек, так мне показалось, хоть я и недолго его видел. Да и Ромеро тоже говорил… Ну и, сразу видать, не бедный. Здоровенный «мерседес» с шофером…

— Роллинз… — начал Стрэнд и вдруг подумал, что если б ему пришлось как-то охарактеризовать Хейзена, то он вряд ли употребил это слово, «славный», — …если Ромеро намекал, что в этом плане на Хейзена можно рассчитывать, можешь забыть, раз и навсегда.

Роллинз озабоченно нахмурился, мелкие морщинки избороздили лоб.

— Вы хотите сказать, что говорили с мистером Хейзеном и он отказал, да?

— Можно считать и так.

— Что ж, ладно… — Роллинз поднялся. — Вижу, пользы от разговоров никакой. Попытаем счастья в другом месте. — И он начал расхаживать взад-вперед по комнате; под тяжелыми шагами жалобно заскрипели старые широкие половицы. — Ничего, если я завтра возьму выходной? Смотаюсь в одно место на денек. Во вторник все равно мало занятий. Нет, конечно, если б сейчас был футбольный сезон, то и речи не было бы. И тренер ни за что бы не отпустил, будь у меня хоть воспаление легких и температура высокая. А уроки… это совсем другое дело. — Он усмехнулся и сразу стал выглядеть лет на пять моложе. — Не думаю, что мое присутствие в классе сильно необходимо.

— Могу я спросить, для чего тебе нужен этот день?

Тут выражение лица юноши сразу изменилось. Он весь словно закрылся.

— Просто подумал, не съездить ли мне в свой родной городок, Уотербери. Маленько поболтаться, посмотреть, что к чему. Знаю там кое-каких людишек с опытом в таких делах.

— Не хотелось, чтобы ты нажил себе неприятности, — сказал Стрэнд. — У тебя они и так будут, с учетом того, что вы устроили в вашей комнате игорный притон.

— Вы такой наивный, мистер Стрэнд, будто только сегодня на свет родились, — усмехнулся Роллинз. — Да в этой школе с самого дня ее основания ребята играют в азартные игры. Ну, накажут меня, может, пошлют на неделю на кухню мыть посуду. А может, вообще замнут это дело. Так можно мне отлучиться на денек?

— Хорошо, скажу директору, что я тебе разрешил.

Роллинз протянул руку, Стрэнд пожал ее.

— Побольше бы таких людей, как вы, мистер Стрэнд, это уж точно, — сказал он. — Отроду не говорил ничего подобного учителям. Но мне нравится у вас на занятиях. И я соврал бы, сказав, что не нахожу в них лично для себя ничего важного. Причем это куда важней, чем блокирование противника и беготня по полю. Можете так и передать тренеру, моими же словами.

— Я лучше скажу это на совете попечителей. В следующий раз, когда меня вызовут на предмет выяснения соответствия должности.

— Да, так и скажите, — вставил Роллинз. — И еще можете передать, что это Роллинз так считает. А если вдруг увидите Ромеро, передайте, что у него есть друзья. А теперь не буду вас больше мучить. И без того отнял уйму времени. Не беспокойтесь, никаких азартных игр в доме больше не будет. Пока вы живете в нем.

Стрэнд проводил его до двери. Ему хотелось как-то приободрить этого паренька, сказать, как он восхищается его прямодушием и верностью, но чувствовал, что только смутит тем самым Роллинза. А потому Стрэнд промолчал и лишь плотно притворил за гостем дверь.

Утром миссис Шиллер, выглядевшая еще более удрученной, чем вчера, приготовила ему завтрак. Едва покончив с едой, Стрэнд услышал телефонный звонок.

Это был Бэбкок.

— Газеты еще не читали? — спросил он.

— Нет.

— Ну и хорошо. И не читайте.

— Настолько плохо?

— Сама история подана там в довольно невыгодном для нас свете. А редакторский комментарий и того хуже. — Бэбкок вдруг заговорил с гнусавым местным акцентом: — Праздные отпрыски богатых семей, собранные в этом анахроничном анклаве, что, пользуясь льготным налогом, только попусту занимает драгоценные земли местной общины, не желают считаться с интересами общества. Здесь поощряются порочные выходки группы избалованных детей, презирающих закон. Эти люди плюют в лицо честным налогоплательщикам, работающим гражданам, составляющим большинство населения нашего города. Это очень опасный пример для самого института школы как такового, ну и так далее и тому подобное… — Он вновь заговорил своим нормальным голосом: — А на первой полосе помещен снимок Ромеро рядом с адвокатом. И не преминули указать в подзаголовке, что юрист этот у нас на зарплате. Есть и еще одно фото: полицейский усаживает мальчишку в патрульную машину, уже после слушаний. На нем Ромеро выглядит прямо как член мафии или по крайней мере как эти мафиози выглядят в кино. А на третьем снимке мы с вами, выходим из здания суда. И вроде бы улыбаемся. Вы помните, мы тогда улыбались?

— Нет.

— А камер на выходе из здания суда не заметили?

— Нет.

— Тогда это фотомонтаж. Чудеса современной фотографии. — Бэбкок усмехнулся. — Я позвонил в газету и сказал редактору, что Ромеро уже исключен из школы. Но это было равносильно тому, что бросить льву кость. В статье они пообещали, что будут пристально следить за ходом процесса. А за завтраком у каждого учителя и ученика оказалась на столе эта газета. Собрали о Ромеро все сведения, какие только смогли. Репортер брал интервью у Хитца. Пронюхали, что Ромеро получил стипендию. Зеленый свет преступникам разных мастей — так они откомментировали этот факт. И винят во всем богатых ньюйоркцев, чье сострадание направлено совсем не по адресу; они, мол, экспортируют свои проблемы в девственно-чистую, старомодную провинцию, тем самым развращая ее. О Хейзене не упоминали, но ваше имя фигурирует. И чтобы нанести окончательный удар по вашей репутации, вспомнили о том, что вы провели лето в Ист-Хэмптоне, в этом гнезде богатеев и развратников. Очевидно, редактор получил диплом журналиста в каком-нибудь из голливудских колледжей. И в утренних теленовостях об этом тоже упомянули. Правда, там тон был несколько мягче, но не было сказано ничего такого, что заставило бы родителей поспешить отдать своих детишек учиться в Данбери. Должен признаться, что порой прогресс в системе средств массовой информации вызывает у меня глубокое сожаление.

Стрэнд представил, как Бэбкок сидит за столом, глубоко затягиваясь и не замечая, что забыл разжечь трубку, то поднимает очки, то вновь рассеянно спускает их на кончик носа.

— Да, кстати, — спросил Бэбкок, — вы с Хейзеном говорили?

— Вчера вечером.

— Ну и что он сказал?

— Что больше не желает заниматься Ромеро.

— И никаких залоговых сумм?

— Ни пенни.

Бэбкок вздохнул:

— Бедный парень, никому он не нужен… Да, и вот еще что. Сегодня мне позвонили из отделения ФБР в Нью-Хейвене. Хотят о чем-то побеседовать с вами, именно так они выразились. Вряд ли это как-то связано с Ромеро. Что бы он там ни натворил, это дело федеральной полиции. Вы имеете какое-то представление, что им могло от вас понадобиться?

— Нет. Надеюсь, все услышу от них самих.

На противоположном конце провода повисло настороженное молчание. Затем Бэбкок сказал:

— Что ж, придется пройти через все это. И лично мой вам совет, Аллен: если найдете в себе силы, постарайтесь все же провести занятия и поприсутствовать в столовой. Потому как, если вы и дальше будете прятаться, люди могут подумать, вам есть что скрывать.

— Понимаю.

— И позвольте еще один совет: постарайтесь отвечать на вопросы как можно короче и четче. Придерживайтесь следующей линии: вы считаете большой удачей, что вам удалось подоспеть вовремя и предотвратить худшее. Дело свелось лишь к незначительному инциденту. Чем меньше вы будете распространяться о том, кто прав, кто виноват, тем лучше. Лучше для всех нас. На вашем месте я бы вообще не стал рассуждать на тему того, украл деньги Хитц или нет.

— Да, конечно. Тем более что я все равно этого не знаю. Постараюсь быть сегодня на ленче и выйти на занятия во второй половине дня.

— Вот и замечательно. — В голосе мистера Бэбкока звучало неподдельное облегчение. — Я всегда знал, что могу положиться на вас. А если вдруг вам позвонят газетчики и начнут задавать вопросы, то лучшим ответом будет: «Без комментариев».

— Я и не собирался произносить речей.

— Простите, что так надоедаю, — сказал Бэбкок. — Но у меня от всего этого просто голова идет кругом. Да, кстати, одна приятная новость все же есть: вы не увидите Хитца ни в столовой, ни на занятиях. Вчера вечером звонил его папаша и заявил, что желает, чтобы его сын вылетел первым же самолетом в Вашингтон. Сказал, что хочет показать его настоящему врачу. Он именно так и выразился — настоящему. Ну, мы и отправили его, еще перед завтраком.

— Смилостивился Господь.

— Так, значит, увидимся за ленчем?

— Увидимся, — ответил Стрэнд.

В середине последнего урока в класс вошла секретарша мистера Бэбкока и передала Стрэнду записку. Тот сообщал, что в его кабинете Стрэнда дожидаются два джентльмена. Не будет ли он столь любезен заглянуть к нему в кабинет сразу после занятий? Стрэнд сунул записку в карман и продолжил рассказывать ученикам об экспансионистской политике президента Теодора Рузвельта.

Ни во время ленча, ни на занятиях ничего страшного вопреки его опасениям не произошло. Мальчики поглядывали на него с любопытством, а преподаватели, с которыми довелось столкнуться, невнятно выражали свои сожаления о случившемся. Стрэнд был уверен: их предупредили, чтобы не докучали ему и не обсуждали произошедшее. Стрэнд даже уловил в их бормотании нечто вроде симпатии и сочувствия. Пусть определенная группа учеников и преподавателей косо смотрела на Ромеро, но уж Хитца, насколько он знал, дружно ненавидели все. Тренер по футболу Джонсон, встретившись с ним на дорожке, шепотом заметил:

— Жаль, что Ромеро не пырнул его глубже.

В четыре занятия кончились, и Стрэнд медленно побрел по пожелтевшей лужайке. Промозглый ноябрьский ветер сдувал с деревьев последние листья. Два джентльмена, думал он. ФБР, должно быть, просто огромная организация, раз посылают двоих вооруженных сотрудников допросить пятидесятилетнего учителя истории, который в жизни своей даже ни разу не был оштрафован за неправильную парковку.

— Они в кабинете, с мистером Бэбкоком, — сказала секретарша, когда он вошел в приемную. — Так что входите, мистер Стрэнд.

Он переступил порог, и все трое мужчин поднялись ему навстречу. Джентльмены из ФБР оказались довольно молодыми людьми. Один блондин, другой темноволосый, оба аккуратно подстрижены и выбриты и одеты в темные неброские костюмы. Наверное, подумал Стрэнд, у обоих у них юридическое образование, в частной практике они не преуспели. И само собой, оба принадлежат к разряду мужчин, которые любят носить при себе револьверы. Бэбкок пробормотал их имена, которых Стрэнд, разумеется, не запомнил, затем фэбээровцы обменялись с ним сдержанными рукопожатиями.

— Эти джентльмены, — начал Бэбкок, когда все уселись, — только что обсуждали со мной рост правонарушений в молодежной среде. — Голос его звучал нервно. — Получается, что в последние годы, по мнению ФБР, преступность, фигурально выражаясь, изрядно помолодела. Иными словами, юноши в возрасте до восемнадцати лет совершают самые разнообразные правонарушения и преступления. И эта волна преступности катится по всем штатам, не считаясь с границами, а потому правонарушители подпадают под их юрисдикцию.

— Сегодня утром мы читали газеты, — заметил блондинистый молодой человек с улыбкой, которую Стрэнд расценил как успокаивающую, — и знаем о деле Ромеро. Разумеется, — снова ледяная вежливая улыбочка, — этот… э-э… проступок вряд ли можно расценивать как серьезное преступление. Или происшествие, способное повлечь за собой угрозу национальной безопасности. Ожидая, пока вы освободитесь, мы отвечали на вопросы господина директора. Но должен заявить сразу: мы здесь совсем по другому вопросу. — Оба агента одновременно взглянули на Бэбкока, и Стрэнд подумал, что они напоминают двух марионеток, которых одновременно дернули за веревочки.

Бэбкок поднялся из-за стола.

— Надеюсь, вы извините меня, джентльмены, — сказал он и взглянул на часы, — но у меня конференция в научном департаменте, и я уже опаздываю. Скажу секретарше, чтобы вас никто не беспокоил.

— Спасибо, сэр, — сказал блондин.

Бэбкок вышел, и темноволосый агент извлек из кармана пачку сигарет и предложил Стрэнду. Стрэнд покачал головой:

— Благодарю, но я не курю.

— Не возражаете, если я закурю?

— Ничуть.

Темноволосый щелкнул зажигалкой.

— Прежде всего хотел бы сказать, чтобы вы не волновались, — начал блондин. — Нам нужна кое-какая информация, которую вы можете нам дать, а может, и нет. Насколько нам известно, вы знакомы с мистером Расселом Хейзеном…

— Да, он мой друг.

— И время от времени вы гостите у него в доме, в Ист-Хэмптоне, а также видитесь иногда в Нью-Йорке, так?

— Верно.

— И в третью субботу сентября он приезжал к вам, в Данбери, вместе с вашей женой, дочерью и одним из своих секретарей?

— Он приезжал посмотреть футбольный матч.

— А потом вы все вместе отправились в школьную столовую на ленч, так?

— Я сидел за столом со своими мальчиками. Он сидел за столом для гостей.

— С миссис Стрэнд и вашей дочерью?

— Да.

— И дамы сидели по обе стороны от него?

— Я не помню.

— Но на футбольном матче вы сидели рядом с ним, и еще с вами была дочь, так?

— Да. — Должно быть, первое, чему учат агентов ФБР, — это задавать бессмысленные вопросы, подумал Стрэнд. Он постарался не обнаружить перед молодыми людьми своего раздражения.

Теперь за дело взялся темноволосый агент. Если закрыть глаза, то одного голоса от другого просто невозможно отличить — так, но всяком случае, показалось Стрэнду.

— Вы видели, как он беседовал с мистером Хитцем из Вашингтона?

— Да.

— Где?

— За столиком для гостей.

— Вы знали, что это мистер Хитц?

— Узнал позже. Его сын, как вам, наверное, уже известно, живет в одном доме со мной. И после игры отец ненадолго подошел ко мне, представился и стал спрашивать, как успевает его мальчик.

— Вы слышали, о чем беседовали мистер Хитц и мистер Хейзен за ленчем?

— Они находились ярдах в двадцати от меня, к тому же в зале было довольно шумно. — Теперь уже раздражение выплеснулось наружу. — Что я мог слышать?..

— В таком случае миссис Стрэнд должна была слышать, о чем говорили эти двое, верно?

— Возможно.

— Миссис Стрэнд сейчас здесь? — спросил блондин.

— Она в Европе.

— Можно ли спросить, что она делает в Европе?

— Распространяет наркотики. — Увидев, какое выражение возникло на лицах фэбээровцев, Стрэнд тут же пожалел о своей шутке. — Простите. Недопустимая фривольность с моей стороны. Я не привык к полицейским допросам. Она уехала в отпуск.

— А когда вернется? — тем же ровным и невозмутимым тоном осведомился блондин.

— Недели через две-три. Точно не знаю.

— Она всегда так поступает? Берет отпуск на две-три недели в разгар занятий, бросает свой класс?..

— Нет, это в первый раз, — ответил Стрэнд, твердо вознамерившийся ничем не выдавать своего раздражения.

— Но ведь это же очень дорого… такая поездка?..

— Ужасно дорого.

— У вас есть какой-то побочный доход?

— Маленькая пенсия, которую мне назначило министерство образования. Это обязательно — отвечать на подобные вопросы?

— Нет, сегодня не обязательно, — ответил блондин. — Возможно, позже. Под присягой. А ваша жена имеет какие-либо дополнительные источники дохода, помимо зарплаты, которую получает в Данбери?

— Раз в неделю ездит в Нью-Йорк и дает там уроки музыки. Да, и иногда ее родители присылают нам немного денег, в подарок.

— Немного? Сколько именно?

— Немного. — Внезапно Стрэнд почувствовал, как в нем закипает гнев. Он не собирается больше откровенничать с этими молодчиками. — Совсем немного.

— Вы не могли бы назвать хотя бы приблизительную цифру?

— Нет.

— От мистера Хейзена она тоже получает подарки?

— Он одолжил ей машину, на время. Старый «фольксваген» семьдесят второго года выпуска. Чтобы ездить на нем в Нью-Йорк на занятия. И делать покупки в здешнем городке.

— А больше ничего?

— Больше ничего.

— Не мистер ли Хейзен финансирует этот внеочередной отпуск в Европе?

— Нет.

— Значит, это вы за него платите? — Второй агент даже подпрыгнул в кресле, точно вдруг увидел свет в конце туннеля.

— Нет.

— Тогда кто же?

— Когда жена вернется, можете спросить ее сами.

— В таком случае не будете ли вы столь любезны сообщить нам, где именно она остановилась в Европе? У нас есть там свои агенты, они избавят ее от необходимости срочно возвращаться, чтобы ответить на наши вопросы.

— Не собираюсь портить своей жене отпуск ради того, что не имеет к ней ровно никакого отношения. Я сказал вам: она в Европе. И больше ничего не скажу.

Мужчины переглянулись с таким видом, точно отыграли одно очко в свою пользу и поздравляют с этим друг друга.

— Давайте вернемся немного назад, мистер Стрэнд, — невозмутимо произнес блондин. — Миссис Стрэнд присутствовала за ленчем, сидела за тем же столиком, что и мистер Хейзен. А позже вы все вместе обедали в городе, в отеле «Ред-Топ». Я прав или нет?

— Да.

— Мистер Хитц присутствовал на этом обеде?

— Нет.

— Так вы со всей определенностью утверждаете, что не слышали, о чем беседовали мистер Хейзен и мистер Хитц чуть ранее, тем же днем?

— Да.

— А не могло так случиться, что миссис Стрэнд или ваша дочь все же слышали, о чем шла беседа у них за столом?

— Об этом тоже следует спросить миссис Стрэнд. Или мою дочь. Вот если бы вы объяснили, в чем, собственно, дело, то, возможно, я бы смог вам помочь.

— Узнаете, если купите завтра утренний выпуск «Нью-Йорк таймс». — Блондин улыбнулся краешками губ, словно предвкушая продолжение. — Полагаю, эта газета доходит и до вашего окраинного очага культуры…

— В нашу библиотеку каждый день поступают три экземпляра.

— Так вот, прочтите, и, возможно, узнаете кое-что интересное. — Он начет было вставать, затем снова опустился в кресло. — И еще один вопрос. Как по-вашему, существует такая возможность, что нападение протеже Хейзена на сына Хитца имеет какое-то отношение к той пресловутой беседе криминального характера, что имела место между мистером Хейзеном и мистером Хитцем-старшим?

— Самое нелепое предположение, которое я когда-либо слышал, — сердито сказал Стрэнд.

— Это наша работа — задавать подобные, пусть даже на первый взгляд совершенно нелепые, вопросы, мистер Стрэнд, — миролюбиво заметил блондин. — За это нам платят. — Он, а следом за ним и темноволосый агент поднялись из-за стола. — Спасибо и извините, что отняли у вас время. И прочтите завтрашний выпуск «Таймс», — уже на выходе добавил он.

Хоть в кабинете директора было вовсе не жарко, Стрэнд почувствовал, что весь вспотел.

Дверь отворилась, вошел Бэбкок. Он походил на постаревшую встревоженную обезьянку. Среди ученых, подумал Стрэнд, чрезвычайно редко встречаются по-настоящему красивые люди.

— Ну, о чем шла речь? — спросил Бэбкок.

— Могу сказать об этом не больше, чем они, — ответил Стрэнд. Он твердо вознамерился не выдавать Хейзена. — Почему-то посоветовали прочесть завтрашний выпуск «Нью-Йорк таймс». Сказали, что тогда я все пойму.

— Из ФБР один раз к нам уже приходили, — обеспокоенно заметил Бэбкок. — Правда, было это давно, еще во время вьетнамской войны. Проверяли одного молодого инструктора, который работал у нас в штате. Он вроде бы подписал какую-то петицию и был коммунистом. Довольно неприятные оказались типы.

— Нет, эти джентльмены произвели самое благоприятное впечатление, — сказал Стрэнд. — Возможно, в следующий раз явится кто-то другой, менее приятный. Спасибо, что разрешили воспользоваться своим кабинетом.

Стрэнд вышел на улицу. В лицо ударил холодный ветер, пришлось поднять воротник пальто. Ветер дул резкими порывами с северо-востока и нес с собой хлопья снега, смешанного с дождем; голые ветви деревьев дрожали и гнулись под его беспощадными ударами. Из часовни донесся колокольный звон. Шесть часов вечера. В этот момент Лесли, должно быть, подъезжает к аэропорту и скоро займет место в самолете, который возьмет курс на Францию. Стрэнд остановился и шепотом произнес коротенькую молитву — за безопасность и благополучие всех, кто полетит сегодня над землей под порывами ледяного зимнего ветра.

А затем торопливо зашагал к дому. Надо принять душ, смыть с себя всю грязь этого дня, а затем переодеться к обеду.

Глава 5

Обычно Роллинз сидел за столом Стрэнда, но в этот вечер он к обеду не явился. Хотя его и отпустили на этот день, школьное правило требовало, чтобы все ученики возвращались не позднее семи часов вечера. Но Стрэнд не собирался докладывать начальству об этом, как того требовали те же правила. У Роллинза и без того хлопот полон рот, не хватало только, чтобы его вызывали к директору давать объяснения по поводу отсутствия.

Стрэнду даже думать не хотелось, чем занимается Роллинз в Уотербери, пытаясь выручить Ромеро из тюрьмы. То, как он говорил о людях, с которыми хотел повидаться и которые якобы имели опыт в подобных делах, подсказывало: Роллинз вряд ли будет просить ссуду в банке или продавать акции, чтобы набрать нужную сумму. Стрэнд подозревал, что общаться он будет с людьми, пребывающими, мягко говоря, не в ладах с законом, а возможно, даже с отъявленными преступниками. И что эти люди взамен на услугу, оказанную Роллинзу, несомненно, потребуют ответной, куда более значительной. Перед мысленным взором Стрэнда промелькнули сцены ограблений, угонов автомашин, поджогов и прочих, типичных для негритянских гетто преступлений, столь хорошо и печально известных тем, кто читает газеты и смотрит телевизор. А сам он тем временем торжественно восседал за обеденным столом в окружении своих подопечных — чистеньких и аккуратно одетых к обеду мальчиков, которые, по крайней мере за столом, вспоминали о манерах, в свое время привитых им матерями и няньками. Поведение чернокожих мальчиков, которых он обучал прежде, заставляло усомниться в абсолютной достоверности того, что писали газеты о пресловутых этнических группах тинэйджеров — в тех случаях, конечно, когда они не называли их хулиганьем. Вообще-то сам Роллинз, насколько было известно Стрэнду, был абсолютно честным парнем, но в ситуации, подобной этой, когда его друга покинули все и судьба несчастного теперь была, как казалось Роллинзу, целиком в его руках… Короче, у Стрэнда возникло тревожное ощущение, что он сделал ошибку, позволив Роллинзу уехать из кампуса. Мальчика не было за столом, и это лишь усиливало тревогу учителя. После обеда он собирался пойти к Бэбкоку и сказать, что не мешало бы позвонить родителям Роллинза и предупредить их, чтобы глаз не спускали с сына.

Но Стрэнда останавливала мысль о том, что Роллинз, который доверился ему, сочтет это предательством, отнесет его к лагерю взрослых, входящих в так называемый истеблишмент, которые объединились в борьбе против таких, как сам он, Роллинз, и его дружок Ромеро. Стрэнд долго мучился и в конце концов решил не говорить ничего. Его растрогали слова Роллинза об отношении к Ромеро и твердая решимость спасти друга. И он сказал себе: ничего, можно и подождать, одна ночь ничего не решает.

Он засиделся допоздна, пытался читать, два раза поднимался наверх, заглянуть в комнату Роллинза. Может, он вернулся и тихонько проскользнул к себе?.. Но обе кровати были пусты. Он то и дело поглядывал на часы. С учетом разницы во времени в Париже теперь шесть утра, а прилететь Лесли должна была в полночь, опять же по европейскому времени. Стрэнд знал, что не уснет, пока не позвонит в аэропорт Кеннеди и не узнает, благополучно ли приземлился самолет «Эр Франс».

Он должен был сделать еще один звонок, но все время оттягивал этот момент. Надо было поговорить с Расселом Хейзеном. Хейзен был очень резок с ним в последнем разговоре, и Стрэнду было нелегко простить оскорбительные слова, которые он услышал от него в свой адрес по телефону. Но ведь в конечном счете этот человек был его другом и он, Стрэнд, был столь многим обязан ему, что это, следовало признать, значительно перевешивало небольшую и вполне объяснимую вспышку раздражения. Он знал: Хейзену не понравится то, что он ему скажет. А собирался Стрэнд рассказать ему о допросе агентами ФБР. Он чувствовал, что просто обязан предупредить Хейзена и что рано или поздно позвонить все равно придется. «Подожду, пока он не вернется с обеда, — твердил про себя Стрэнд, — времени еще предостаточно. Но обязательно надо предупредить прежде, чем Хейзен увидит утренние газеты».

Он выждал до половины одиннадцатого, затем набрал номер. Никто не подошел. В трубке прозвучало гудков десять, не меньше, затем Стрэнд положил ее на рычаг.

Он испытал мгновенное облегчение, которое вскоре снова сменилось тревогой. Взял книгу и перечитал одну страницу несколько раз, не в силах понять, о чем идет речь. Захлопнул книгу, поднялся, пошел на кухню, взял бутылку виски, стоявшую на полке в буфете с того самого времени, как он купил ее в начале семестра. Плеснул виски в стакан, добавил воды и льда и уселся перед камином в гостиной со стаканом в руке, прислушиваясь к вою ветра за окном. И вдруг услышал стук во входную дверь. Он поспешил к двери и открыл ее. На пороге стоял Роллинз. Паренек натянул капюшон футболки на голову, края его окаймлял иней, отчего мальчик походил на старичка с седой бородой. Роллинз дул на замерзшие руки, но на лице его сияла улыбка.

— Входи, входи же скорей, — сказал Стрэнд.

— Спасибо, сэр, — ответил Роллинз.

Стрэнд затворил за ним входную дверь. Роллинз прошел в гостиную и встал перед камином — погреться.

— От самой автобусной остановки пришлось топать пешком, — сказал он. — Продрог до костей. Здорово, когда в комнате камин… — Потом покосился на стакан, который Стрэнд держал в руке. — А в той бутылке, откуда вы это взяли, случайно, ничего не осталось?

— Э-э… действительно, ночь выдалась довольно холодная… — неопределенно протянул Стрэнд.

— Что правда, то правда, мистер Стрэнд. В следующий раз, когда буду выбирать, за какую школу гонять мячик, постараюсь, чтобы она находилась как можно южнее от линии Мейсона-Диксона.[163] Или, еще лучше, где-нибудь на Гавайях.

— Это, конечно, против правил. Если кто-то узнает…

— Да я раньше в ящик сыграю, — мрачно заметил Роллинз.

— Ладно, оставайся здесь и грейся, — сказал Стрэнд и пошел на кухню. Налил щедрую порцию виски, добавил совсем немного воды и, вернувшись в гостиную, протянул выпивку Роллинзу. Тот взял стакан — он выглядел совсем крошечным в его огромной ручище — и слегка поболтал янтарную жидкость, откровенно любуясь ею. А потом приподнял стакан в руке.

— Что ж, за джентльмена, который изобрел этот напиток! — Роллинз отпил большой глоток и удовлетворенно вздохнул: — С ним и зима нипочем, верно? — И тут же снова стал серьезным. — Ну, есть какие новости со вчерашнего дня?

— Да нет, ничего особенного. Разве что Хитц улетел в Вашингтон, показаться врачу.

— На восемнадцать лет опоздал, — мрачно заметил Роллинз. Затем лицо его просветлело. — Зато у меня есть новости. Горячие новости.

Фраза встревожила Стрэнда.

— Горячие, ты сказал?

— Не беспокойтесь, банк я не грабил, если вы этого боитесь. Все законно. Строго законно. — Роллинз извлек из кармана туго набитый бумажник. — Вот, полюбуйтесь, — сказал он. — Ровнехонько десять тысяч долларов. Завтра, прямо с утра, пойду в тюрьму и быстренько вытащу Ромеро из этой грязной дыры. И даже еще кое-что останется — угостить этого тощего сукина сына обедом, какой ему и не снился!..

Речь его была несколько неразборчива, и Стрэнд догадался: это скорее всего не первый глоток виски за вечер.

— От хождений в тюрьму толку не будет, — заметил Стрэнд. — Уверен, придется соблюсти целую кучу формальностей. Надо предупредить адвоката, что ты к нему зайдешь с деньгами. Если, конечно, они, как ты говоришь, получены законным путем.

— Клянусь жизнью матери.

— Адвокат проследит за тем, чтобы все было сделано как положено, — сказал Стрэнд, изображая знатока законов, каковым на самом деле никогда не был. Однако он понимал, что если этот чернокожий паренек в футболке с капюшоном заявится к судье с десятью тысячами долларов в кармане, процесс может замедлиться, если не сказать хуже. — Я попрошу мистера Бэбкока позвонить адвокату. Сам я не знаю, где находится его офис. Вообще-то, — добавил Стрэнд после паузы, — я даже не знаю толком, где в данный момент находится Ромеро. Возможно, его куда-то перевезли. В более приличную тюрьму.

— Приличных тюрем не бывает, мистер Стрэнд, — заметил Роллинз.

— Можешь ответить мне на один вопрос?

— Да, — нехотя ответил Роллинз.

— Где ты раздобыл деньги?

— Вам действительно так хочется это знать?

— Мне — нет. Но власти могут заинтересоваться.

Роллинз отпил еще один большой глоток виски.

— Собрал, — сказал он. — По друзьям.

— По каким таким друзьям?

— Вы что, мне не доверяете? — без обиняков спросил Роллинз.

— Доверяю. Тебе — да. Но в это замешаны другие люди и…

— Ну ладно. Значит, так. Я им рассказал, как было дело… — Тут Роллинз на секунду замялся. — Моей семье, если уж вам так хочется знать… Матери, отцу, братьям. Вообще-то мы далеко не нищенствуем, мистер Стрэнд. Не умираем с голоду, пусть иногда я и произвожу такое впечатление… — Он усмехнулся. — Отец работает главным инженером на водопроводной станции, один из братьев держит гараж. А мать — старшая сестра в больнице, в отделении интенсивной терапии. Еще один брат занимается недвижимостью. А самый старший, тот, что живет в Нью-Йорке, работает помощником вице-президента банка и играет на падении и росте разных там бумаг, как на ксилофоне. Так что наша семья не какие-нибудь там издольщики, мистер Стрэнд.

— Ты меня просто поражаешь, Роллинз, — заметил Стрэнд. — Ты никогда не рассказывал об этом. Ни мне, ни кому-либо другому в школе.

— А мне врагов наживать ни к чему, — усмехнулся Роллинз. — И потом неохота, чтобы люди считали меня умней, чем я есть на самом деле. И думали, что раз я из такой семьи, то и требования ко мне должны быть выше. Вообще-то иногда довольно туго приходится, когда все собираются за обедом и меня начинают дразнить и доставать всякими там высказываниями. Ну, что я, дескать, тупоголовый, только и умею, что бить по мячу. Кстати, мой старший брат мог бы стать большим спортсменом, его даже приглашали в нью-йоркский «Никс», это баскетбольная команда. Но он отказался, заявил, что не хочет зарабатывать на жизнь, бегая и потея на потеху публике, словно какой-то фараонов раб, а потом каждое лето делать операции на колене. Да если б в моей семье только заподозрили, что я собираюсь стать профессиональным футболистом, меня просто вышвырнули бы на улицу, как какого-нибудь прокаженного. Они ведь у меня книжники, мистер Стрэнд, просто фанаты этого дела. И все заняты самосовершенствованием, к чему и меня призывают… Я просто иногда с ума схожу от всего этого. — Он залпом допил виски. — А у вас, часом, не осталось еще капельки? Ну, в той бутылочке на кухне, а, мистер Стрэнд?

— Так ты хочешь сказать — эти деньги дала тебе семья?

— Одолжила, мистер Стрэнд, — ответил Роллинз. — Одолжила, именно так и есть.

— А что, если Ромеро, когда его выпустят из тюрьмы, просто убежит, и все?

— Ну, тогда с меня снимут шкуру, набьют перьями и прибьют к стенке вместо коврика, — усмехнулся Роллинз. — Но только он не убежит, нет.

— Почему ты в этом так уверен?

— Потому, что он мне друг. — Слова эти Роллинз произнес с какой-то подкупающей, даже трогательной простотой. — И потом вряд ли Ромеро позволят ошиваться здесь, после того как его выпустят под залог.

— Да, — согласился Стрэнд. — Тем более что его уже исключили из школы.

— А я смотрю, тут времени даром не теряют. Ведь человека еще даже не осудили, не признали виновным, разве не так?

— Директора можно понять.

— А вот я лично не понимаю, — угрюмо проворочал Роллинз. — Я готов обвинять в случившемся всех, кроме него… Ладно… Нет, не бойтесь, никуда он не убежит. Особенно если будет знать, что это мои деньги. Да и потом куда ему бежать, а? К семье? Он даже не знает, где его родные сейчас. Как-то его брат прислал открытку. Пишет, что со всеми перессорился и подался куда-то на Запад. Сестры уже давным-давно разъехались, и мать вот-вот тоже должна была переехать, тоже неизвестно куда. Да и какая разница, все равно он никогда не стремился быть с ними. Я ему прямо так и скажу: можешь приехать и жить у моих, в нашем доме. По крайней мере до суда. И никому, даже Ромеро, никогда не удастся удрать от моих братьев, не тот случай. Это, конечно, пока он их окончательно не достанет… Так я могу выпить еще чуток?

— Хорошо, сейчас принесу. — Стрэнд взял у Роллинза пустой стакан и пошел на кухню. И вдруг с удивлением поймал себя на том, что в глазах у него стоят слезы. На сей раз он почти не разбавлял виски. А его собственный стакан был еще наполовину полон. Последний раз он держал эту бутылку в руках той ночью, когда Лесли заблудилась по дороге из Нью-Йорка и была на грани истерики, попав наконец в дом и разбудив его. «Этот напиток имеет определенную медицинскую ценность, — кажется, именно так она тогда сказала. — Его дают, чтобы восстановить силы». Что ж, в этом смысле виски может пригодиться и сейчас.

Если б Стрэнда спросили, почему на глаза его навернулись слезы, он бы затруднился с ответом. Может, его растрогала непоколебимая верность Роллинза, наивная вера паренька в неразрывные узы дружбы? Или безоглядная щедрость и доверчивость членов его семьи? Возможно, тем самым они словно бросали молчаливый вызов безразличию и подозрительности, господствующим в мире белых? Или же его потрясла доверчивость, с которой они отнеслись к просьбе самого юного члена семьи, почти мальчика, и их вера в то, что он прав и знает, что делает?.. Как это говорил брат Роллинза — «бегать и потеть на потеху публике, словно какой-то фараонов раб»?.. Стрэнд не знал, часто ли семья Роллинза ходит в церковь, но в этом их поступке присутствовало нечто вроде упрека истинным христианам, тем мужчинам и женщинам, что мирно спали ночью в своих хорошеньких, увитых плющом коттеджах. Тем людям, которые каждый вечер ходили в церковь славить милосердного Господа, а сами ни разу не шевельнули пальцем, чтобы хоть кому-то помочь. Это был также упрек могущественным и мстительным господам, обитавшим в роскошных апартаментах на Пятой авеню, где стены были увешаны полотнами дорогих художников.

Уже возвращаясь в гостиную со стаканом виски для Роллинза, Стрэнд вдруг неожиданно принял решение.

— Вот что, Роллинз, — сказал он, протягивая пареньку стакан, — мне не слишком нравится сама идея, что в спасении Ромеро должна участвовать только твоя семья. Возможно, если б у нас было время, мы могли бы собрать немного долларов и здесь, в кампусе, хотя лично мне это кажется сомнительным. Но времени у нас нет. Утром пойдешь со мной в банк и я сниму со счета и дам тебе еще две тысячи долларов. Добавишь к тем десяти. Чисто символический жест, но знаешь, в жизни порой без этого не обойтись. — Стрэнд помнил, что на счету у него лежат три тысячи. Вот и все его сбережения. На такие деньги можно безбедно прожить больше месяца. Стало быть, не будет в этом году подарков на Рождество. Ну и Бог с ними, не важно.

Роллинз задумчиво изучал содержимое стакана.

— Аминь, — сказал он. — А когда вы завтра освободитесь, чтобы пойти в банк?

— Сразу после завтрака.

— А как же занятия?

— Форс-мажорные обстоятельства, — сказал Стрэнд. — Позже объясню все директору.

— Форс… чего?..

— Божье дело, — ответил Стрэнд. — Перевод свободный, каждый трактует по-своему.

— Не хотелось бы, чтобы Ромеро задержался в этой тюрьме хотя бы на одну лишнюю минуту.

— Он и не задержится. Но только одно условие: чтобы о моем вкладе не знала ни одна живая душа. Особенно Ромеро.

Роллинз, хитровато щурясь, взглянул на Стрэнда.

— Причины мне понятны, — сказал он.

Но Стрэнд сомневался, чтобы они были понятны мальчику. Он и сам не мог бы толком объяснить свой поступок.

— Знаешь, — сказал он, — я тут хорошенько подумал и решил, что нам лучше не брать с собой Бэбкока. Вдруг подумает, что здесь что-то не так, или захочет сначала переговорить с твоими родителями…

— Короче, вы хотите сказать, что он мне не поверит, верно? — спросил Роллинз.

— Ну… такая возможность существует. К тому же, думаю, на него давят, требуя оставить Ромеро в тюрьме. Будет лучше, если ты займешься этим сам. Фамилия адвоката Холлинзби. Он наверняка есть в справочнике. Найду его телефон и позвоню прямо с утра, предупрежу о твоем приходе. А если вдруг что-то не заладится, сразу звони мне.

— Да что там может не заладиться… — пробормотал Роллинз и допил виски. — Ладно. Пошел. Пора баиньки. — И он поднялся.

— Да, и еще одно, — сказал Стрэнд и почувствовал, как сжалось у него горло. Он откашлялся и продолжил: — Те письма, которые якобы украли у Ромеро. Тебе о них что-нибудь известно?

— Сам он их мне не читал, мистер Стрэнд, — ответил Роллинз, — а я не просил. Ромеро держал их запертыми в шкатулке. Время от времени вынимал оттуда и перечитывал, и всякий раз на физиономии у него появлялось такое дурацкое выражение… А потом снова убирал обратно и запирал шкатулку на замок.

— И ты не знаешь, от кого они?

— Судя по тому, как он над ними трясся, должно быть, от девушки, — усмехнулся Роллинз. — Уж не телефонные счета там у него хранились, это точно. Нет, он очень их берег. Вы хотите, чтобы я спросил у него, от кого эти письма, да?

— Нет. Это совершенно не важно… Ладно, удачи тебе. И передай от моего имени огромное спасибо всей твоей семье.

— А вот это дело. Это для них очень важно. Знаете, они ведь были вовсе не в восторге, отправляя меня на ночь глядя с такими-то деньжищами!.. Да и вообще с самого начала отец и мать были против, чтобы я ехал учиться сюда на футбольную стипендию. Зато сейчас они оба на стороне Ромеро, и это самое главное. — Он похлопал по оттопыривающемуся карману. — Так все время и тянет убедиться, что денежки здесь, — со смущенной улыбкой добавил он. — Вы уж простите, сэр, что доставил вам столько хлопот. Увидимся утром, сэр.

Стрэнд заметил, что, выходя из квартиры, Роллинз немного пошатывался.

День выдался на редкость длинный. Уже с самого утра Стрэнд чувствовал себя совершенно разбитым. Спал он плохо, ровно в шесть проснулся уже окончательно и позвонил в «Эр Франс». Ему сообщили, что в Париже туман, ни один самолет сегодня еще не приземлялся и что борт из Нью-Йорка посадили в Женеве, где теперь пассажиры и экипаж дожидаются улучшения погодных условий. Тогда Стрэнд стал названивать в авиакомпанию каждые двадцать минут, но ответ был все время один и тот же. Затем вдруг прямо перед завтраком ему сказали, что самолет, которым летела Лесли, почему-то отправили в Ниццу. Такое начало путешествия Стрэнд счел неудачным.

За завтраком Стрэнд предупредил Бэбкока, что вынужден отменить утренние занятия. Причин он не назвал, и Бэбкок лишь как-то странно взглянул на него, а потом подчеркнуто холодным тоном заметил:

— Надеюсь, что в самое ближайшее время мы сможем вернуться к нормальному режиму работы. — С этими словами он резко отвернулся от Стрэнда и вышел.

В город они с Роллинзом пошли пешком. Путь был неблизкий, Стрэнд задыхался под резкими порывами ветра и раза два просил Роллинза остановиться, чтобы немного передохнуть. Роллинз с тревогой смотрел на него, точно опасался, что Стрэнд вдруг упадет там, где стоит.

— У моего отца тоже нелады с сердцем, — сказал он. — Мать только и знает, что ходит следом за ним и твердит, чтобы не надрывался.

— Откуда ты знаешь, что у меня больное сердце? — спросил Стрэнд.

— Да Ромеро мне говорил. Сказал даже, что один раз вы чуть не умерли… — Роллинз взирал на него с каким-то детским любопытством. — Мне бы очень хотелось знать, если не возражаете, конечно, на что… это похоже. Ну, я имею в виду, когда вы почувствовали, что… — Тут он окончательно смутился. — Я и сам несколько раз вырубался, на поле. И знаете, когда это случалось, не чувствовал ни боли, ничего такого страшного. Казалось, точно я плыву по воздуху куда-то и мне так спокойно и хорошо. Просто хотелось знать — может, и вы испытывали то же самое. Отец, когда у него случается приступ…

— Знаешь, я как-то об этом не задумывался, — ответил Стрэнд, пытаясь вспомнить, что он чувствовал, лежа тогда на песке, на пляже. — Что я смотрю на все это как бы со стороны — вот что тогда мне казалось. Утешительная мысль. Честно говоря, я не очень-то стремился возвращаться обратно.

— Лично я, — пылко воскликнул Роллинз, — очень даже рад, что вы вернулись, сэр!

Стрэнд улыбнулся:

— Я тоже.

Придя в банк, он обналичил чек, а затем передал Роллинзу две тысячи долларов новенькими хрустящими банкнотами. Роллинз не сразу положил их в бумажник. Стоял и неуверенно рассматривал пачку денег в руке.

— Вы уверены, что так надо, мистер Стрэнд?

— Уверен. Давай, убирай деньги.

Роллинз аккуратно сложил банкноты вдвое и спрятал в бумажник.

— Ладно. Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — Автобус на Хатфорд отходит через десять минут. Может, вам лучше взять такси и доехать до школы на нем?

Как-то раз Стрэнд уже ездил на такси из города в школу. Обошлось это ему в пять долларов.

— Нет, пройдусь пешком, наверное. Ходьба только на пользу — поможет окончательно проснуться. Желаю тебе удачи. Я уже звонил мистеру Холлинзби, предупредил о твоем приходе.

— Берегите себя, пожалуйста, мистер Стрэнд, — сказал Роллинз и торопливо зашагал по продуваемой всеми ветрами улице. Стрэнд поднял шерстяной шарф повыше, обмотал им шею. На углу Роллинз вдруг остановился и обернулся. Потом, махнув на прощание рукой, скрылся за углом.

Зябко поеживаясь, Стрэнд засунул руки в карманы. Перчаток на нем не было, и казалось, что в карманах у него две ледышки. Он зашагал в противоположном направлении по главной улице, что вела из города к кампусу. На ближайшем перекрестке находилась аптека, где продавали газеты. Он зашел и купил «Таймс». Материал был напечатан на третьей странице — коротенькая заметка в одну колонку. Заголовок гласил: «Министерство юстиции США расследует вопиющие факты лоббирования в Вашингтоне». Однако общий тон материала был довольно осторожным. В нем говорилось, из надежных источников сотрудники «Таймс» получили информацию о том, что будто бы известный нью-йоркский адвокат Рассел Хейзен имел беседу с магнатом, лоббирующим интересы нефтедобывающей промышленности. И что суть этой беседы сводилась к выяснению возможности подкупа некоего безымянного конгрессмена, чтобы получить решающий голос на заседании комитета, выдающего лицензии на офшорные разработки нефтяных скважин. Вся эта беседа якобы записывалась с телефона в офисе мистера Хитца. Пленка с подслушанным разговором была получена на самых законных основаниях, согласно санкции, выданной федеральным судьей. Министерство юстиции пока отказывалось сообщить, будут ли предъявляться кому-либо официальные обвинения. Расследование продолжалось.

Бедняга Рассел, подумал Стрэнд. И вдруг почувствовал себя виноватым — за то, что так и не дозвонился до Хейзена и не сообщил тому о визите агентов ФБР. Он представлял, какой шок испытает Хейзен, открыв за завтраком утренний номер газеты.

Стрэнд сложил газету пополам и бросил ее обратно, на стопку других. Он заплатил за нее, но ему вовсе не хотелось читать об убийствах, экзекуциях, войнах и банкротствах — короче, о том, что ежедневно фигурировало в утренних выпусках новостей.

Он вышел из аптеки на холодную серую улицу. Пешеходов было немного, и все они торопливо шагали, сгорбившись под порывами ледяного ветра. Как это глупо и неосмотрительно с его стороны — даже не надеть шляпы. Он снял шарф с шеи, обмотал им голову, точно шалью, завязал узлом под подбородком и зашагал вперед со слезящимися от холода глазами. А мысленному его взору представлялись снимки, которые он видел в газетах раньше: по грязным дорогам тащатся женщины-беженки, их головы обмотаны шалями и платками…

Проклиная ветер и холод, он едва добрел до школы. Он был уверен, что просто не в силах вести занятия до пяти вечера. Однако, к собственному удивлению, все же справился; правда, читая лекцию, сидел за столом, а не расхаживал, как обычно, по классу. Да и говорил тихо и медленно. Потом вдруг в середине последнего урока в класс заглянула секретарша директора и попросила зайти к Бэбкоку, причем как можно скорее.

Он отпустил учеников и пошел по коридору к кабинету директора. Вошел и увидел Ромеро, Роллинза и мистера Холлинзби.

Разбитые губы Ромеро распухли, на лбу красовалась огромная шишка, но стоял он прямо, вызывающе вскинув голову. И, лишь увидев Стрэнда, опустил глаза и уставился в пол.

— Аллен, — сказал Бэбкок, — все мы заняты тем, что пытаемся убедить Ромеро начать сотрудничать с мистером Холлинзби. Но увы, все пока безуспешно. Я сказал Ромеро, что в подобных обстоятельствах у меня просто нет другого выхода, кроме как исключить его из школы. Прямо с сегодняшнего дня. Но я мог бы и повременить, как-то оттянуть этот… э-э… неприятный шаг, дождаться по крайней мере решения суда. По мнению мистера Холлинзби, мы, если повезет, можем добиться для Ромеро условного освобождения. В этом случае, полагаю, я мог бы позволить ему вернуться в школу на испытательный срок. Чтоб мальчик хотя бы закончил учебный год. Возможно, вам удастся как-то на него повлиять?

— Ромеро, — начал Стрэнд, — не стоит играть в эти игры и рисковать всей дальнейшей судьбой. Воспользуйся хотя бы предоставленным тебе шансом. Мне не хотелось бы напоминать тебе, сколь многим ты обязан мистеру Хейзену. Да и мне тоже в каком-то смысле… Строго между нами: мы очень и очень надеялись на тебя. Сделали на тебя ставку. Причем я говорю совсем не о деньгах, нет. О некоем моральном вкладе. И мне больно видеть, как ты все разрушаешь своими же собственными руками.

— Вы уж простите, мистер Стрэнд, — сказал Ромеро, по-прежнему глядя в пол. — Все знают, что я сделал и почему. Я отвечаю за последствия и не собираюсь уворачиваться от наказания, каким бы оно ни было. Вы только напрасно время тратите, пытаясь меня переубедить.

Стрэнд пожал плечами.

— Боюсь, это все, — обратился он к Бэбкоку.

Директор вздохнул.

— Ладно, Ромеро, — сказал он. — Собирай свои вещи и уходи. Прямо сейчас, сию минуту. Даже переночевать тебе здесь не позволю.

— Я отвезу мальчиков в Уотербери, — сказал мистер Холлинзби. — Возможно, твои родители, Роллинз, как-то смогут на него повлиять.

— Во всяком случае, попытаются, это уж точно, — заметил Роллинз и взял Ромеро за локоть. — Ладно. Пошли, герой.

Мистер Холлинзби со Стрэндом вышли вслед за ними из кабинета. И двинулись по кампусу к «Мэлсон-резиденс». Странную они являли собой процессию.

— До вашего прихода, — шепнул Стрэнду Холлинзби, — директор отчитал обоих. Досталось и Роллинзу — за то, что устроили в комнате игорный притон. И за то, что Роллинз не сообщил об этом администрации. Бэбкок сказал, что до конца года Роллинз тоже будет находиться на испытательном сроке. А это значит, что за свою команду он выступать больше не сможет. И ни за какую другую тоже. Тренер не придет в восторг, узнав об этом. Ведь Роллинз был у него нападающим номер один. И как теперь будет со спортивной стипендией, тоже не ясно. Наверное, он ее лишится.

— У вас есть дети? — спросил Стрэнд.

— Одна дочь. И та, слава Богу, уже замужем. — Холлинзби рассмеялся.

Интересно, подумал Стрэнд, читал ли когда-нибудь Холлинзби письма своей дочери к мужу или какому-нибудь другому мужчине?

— А у вас? — спросил Холлинзби. — Сколько детей у вас?

— Трое. И ни один пока не попадал в тюрьму.

— Да вы просто счастливчик, — заметил адвокат и покачал головой. — Молодежь в наши дни… Впрочем, сами знаете.

Они вошли в дом, и Стрэнд с облегчением вздохнул, увидев, что в общей комнате ни души. Ромеро начал было подниматься по лестнице, но Стрэнд остановил его.

— Хесус, — сказал он, — последний раз спрашиваю…

Мальчик отрицательно покачал головой.

— Ну ладно, как хочешь, — сказал Стрэнд. — Прощай. — И протянул руку. Ромеро пожал ее.

— Да вы не принимайте близко к сердцу, мистер Стрэнд, — сказал он. — Подумаешь, какое дело — одной сгоревшей спичкой больше, одной меньше. — Он двинулся было к двери, затем остановился, обернулся. — Можно сказать еще кое-что, а, мистер Стрэнд?

— Ну, если считаешь, что у тебя есть что сказать.

— Так вот. Я уезжаю. Но лично мне кажется, что и вы тут долго не продержитесь. — Говорил он со всей искренностью, слова произносил громко и четко. — В этой крысиной дыре так и кишат подхалимы и лизоблюды, а вы совсем другой, мистер Стрэнд.

— Спасибо. — Стрэнд отвесил ироничный поклон.

— Все остальные преподаватели — просто стадо животных на выпасе, мистер Стрэнд. Мирно пасутся себе на зеленой травке…

Интересно, в какой книжке вычитал Ромеро эту фразу, подумал Стрэнд.

— А вы просто бьетесь головой о каменную стену, мистер Стрэнд, — не унимался Ромеро, — и поэтому понимаете меня. Или хотя бы отчасти понимаете. Да здесь все на меня так смотрят, точно я из зоопарка!

— Это несправедливо, — сказал Стрэнд. — Несправедливо по отношению к другим.

— Просто делюсь с вами своим мнением, — пожал плечами Ромеро.

— Ты закончил?

— Закончил.

— В таком случае ступай наверх и собирай вещи, — сказал Стрэнд. Он почему-то сильно разволновался, и ему не хотелось продолжать этот разговор. По крайней мере сегодня.

— Идем, малыш, — обратился к Роллинзу Ромеро. — Наведем порядок на нашей старой плантации. Хозяин продал нас на Юг.

Стрэнд наблюдал за тем, как Холлинзби и мальчики поднимались по лестнице, затем прошел к себе в квартиру. В гостиной надрывался телефон. Он уже почти решил не снимать трубку, но затем подумал — может, это Лесли звонит из Франции, сказать, что долетела благополучно, что все у нее в порядке. Он снял трубку.

Это был Хейзен.

— Читали сегодня утром эту чертову «Таймс»? — Похоже, он был пьян.

— Да, читал.

— «Из надежных источников»!.. — хрипло рассмеялся Хейзен. — Какой-то стряпчий по разным темным делишкам встречается с пройдохой корреспондентом, несет черт знает что, а потом вдруг это оказывается надежным источником!.. О Господи, да если б этим людям удалось записать разговор Иисуса Христа с Иоанном Крестителем, они бы и здесь заподозрили преступный сговор против федеральных властей.

— Я пытался дозвониться вам вчера вечером, предупредить о статье. Но никто не отвечал.

— Ходил в гребаную оперу. А когда меня нет дома, чертов лакей не желает оторваться от бара, возле которого торчит и лакает мою выпивку. Он к телефону не подходит. Сегодня же уволю этого сукина сына! А как вы узнали о «Таймс»?

— Вчера сюда приезжали два агента ФБР и расспрашивали меня о вас. И посоветовали заглянуть в утренний номер «Таймс».

— Что они хотели знать?

— Слышал ли я ваш разговор с Хитцем. И если да, то о чем шла речь.

— Ну и что вы им сказали?

— Что я мог сказать?.. Что ничего не слышал, вот и все.

— Вы должны были поклясться на Библии, что все это время были со мной и совершенно уверены в том, что никаких деловых разговоров у меня с Хитцем не было.

— Мы уже обсуждали это, Рассел, — устало заметил Стрэнд. — Я сказал им все, что знал. Не больше и не меньше.

— Хотите возглавить почетный список, сэр Галаад?![164] — с иронией воскликнул Хейзен. — Когда наконец вы спуститесь с небес на землю, повесите свой нимб на входную дверь и научитесь играть в уличные игры с большими мальчиками?

— Вы пьяны, Рассел. Протрезвеете — позвоните, тогда и будем говорить. — И Стрэнд медленно опустил трубку на рычаг. Он дрожал. Казалось, весь холод промозглого ноябрьского дня сосредоточился у него в костях. Он пошел в ванную комнату, повернул кран и начал наполнять ванну горячей водой. С наслаждением вдыхая пар, начал раздеваться и вдруг услышал звонок в дверь. Стрэнд закрыл кран, накинул халат и, шлепая босыми ступнями, пошел к двери. На пороге стоял доктор Филипс с маленькой черной сумкой в руках.

— Не возражаете, если я войду, мистер Стрэнд?

На миг Стрэнду показалось, что врач готов подсунуть ногу под дверь, лишь бы она не захлопнулась прямо у него перед носом.

— Прошу вас.

Филипс вошел.

— Надеюсь, я не слишком вас побеспокоил, — пробормотал он. — Но мистер Бэбкок звонил мне несколько минут назад и просил взглянуть на вас.

— Это зачем же?

— Позвольте снять пальто?

— Да, конечно. А мистер Бэбкок как-то объяснил?..

— Сказал, что беспокоится за вас. Ему не очень нравится, как вы выглядите, — бормотал Филипс, а Стрэнд тем временем помогал ему снимать пальто. — Он упоминал, что у вас были проблемы с сердцем и что совсем не помешает вас осмотреть. — Доктор покосился на Стрэнда. — Да, действительно, цвет лица у вас сегодня не такой, как обычно… Я знаю, вы прошли через стресс и…

— Просто плохо спал последние несколько ночей, — сказал Стрэнд. — Вот и все. — А сам решил: что бы ни случилось, но в больницу он не поедет.

Доктор Филипс достал из сумки стетоскоп и уже хорошо знакомый Стрэнду аппарат для измерения кровяного давления.

— Если бы мы могли присесть вот здесь, за стол, — сказал он, а Стрэнд подумал, что голос у него сейчас звучит точь-в-точь как у дантиста, убеждающего пациента, что чистка корневого канала — это ничуть не больно. — И еще: если бы вы могли снять халат…

Стрэнд скинул халат и повесил его на спинку стула. На нем все еще оставались брюки, а потому он не чувствовал себя по-дурацки, как если бы оказался голым в собственной гостиной.

— Ожирением вы не страдаете, это уж определенно, — заметил доктор Филипс и приложил холодный стетоскоп к груди Стрэнда. Его действия и слова были такими знакомыми… — Дышите. Теперь покашляйте. А теперь задержите дыхание. А теперь дышите, глубоко… Так, вдох, потом выдох… — Помимо этих коротких команд, доктор Филипс не произносил ни слова. Потом он начал прослушивать при помощи стетоскопа спину. Затем доктор обернул руку Стрэнда резиновой манжетой аппарата для измерения давления и стал накачивать воздух. Он выпустил воздух, внимательно и долго смотрел на шкалу, повторил процедуру. «Вся твоя жизнь — в каких-то пузырьках воздуха, — подумал Стрэнд, глядя на непроницаемое лицо Филипса. — Или в тоненьком столбике ртути, такой изменчивой, такой подвижной…»

Убирая свои приспособления в сумку, доктор хранил молчание. Стрэнд, зябко ежась, стал надевать халат.

— Мистер Стрэнд, — нарушил наконец молчание врач, — боюсь, наш мистер Бэбкок оказался неплохим диагностом. Дыхание у вас очень слабое и неровное, в легких прослушиваются хрипы, что уже само по себе тревожный симптом. Сердцебиение тоже немного неровное, хотя в целом никаких патологических отклонений от нормы я не нахожу. А вот давление очень высокое. Вы помните, какое у вас было давление при выписке из больницы?

— Цифр не помню, но врач говорил, что оно было в норме.

— А вот теперь, боюсь, далеко не в норме. Принимаете какие-нибудь препараты, чтобы снизить его?

— Нет.

Доктор Филипс кивнул.

— Загляните завтра, прямо с утра, ко мне в лазарет. Дам таблетки, они помогут. Достаточно попринимать хотя бы в течение дня — и результат налицо. — Он запустил руку в сумку и достал маленький пузырек. — А это поможет вам наконец выспаться. Не бойтесь, привыкания не вызывает.

— В моем возрасте глупо бояться привыкания к таблеткам, — усмехнулся Стрэнд.

— О, смею вас уверить, от подобного привыкания страдают не только подростки, мистер Стрэнд, — холодно заметил Филипс. — К тому же я обнаружил жидкость у вас в легких…

— Просто удивительно, как я до сих пор еще ноги волочу, верно, доктор? — иронически заметил Стрэнд, всем видом стараясь дать понять, что его лишь забавляют эти мелкие отклонения в работе в целом здорового организма.

— Ходить вам в любом случае полезно. Это даже рекомендуется. Только не переутомляться. Лично я дождался бы, пока хоть немного не потеплеет. Я также выпишу вам диуретик. Не хотелось бы пугать вас. Надо сказать, вы замечательно восстановились после того, что мистер Бэбкок назвал серьезным приступом. Однако эмоции, стресс, о котором я уже упоминал, все это играет значительную роль при данных обстоятельствах… По возможности старайтесь воспринимать все как можно спокойнее.

— Интересно, как я должен был воспринимать эту сцену, когда увидел, что один из моих мальчиков гонится за другим с ножом?.. Надо было спокойно сидеть и играть на флейте?

— Да, знаю, знаю… — закивал доктор Филипс, уловив в голосе Стрэнда раздражение и звенящие нотки. И как бы в противовес он понизил голос. — Бывают ситуации, когда все советы врача звучат просто глупо. Я сам не слишком здоровый человек, этот же самый совет даю и себе, но далеко не всегда могу ему следовать. Но все же по мере возможности старайтесь смотреть на все происходящее… э-э… как бы немного со стороны.

— А как вам удается смотреть на все проблемы со стороны?

Доктор Филипс грустно улыбнулся:

— Плохо удается.

Со слов Бэбкока Стрэнд знал, что Филипс был вдовцом. Пять лет назад жена его погибла в автомобильной катастрофе. Тогда у него была престижная практика в Нью-Йорке, и еще он занимал профессорскую должность в медицинском центре при Корнеллском университете. Но после смерти жены он бросил все: практику, клинику, кафедру, квартиру, друзей и родственников — и уехал в штат Мэн, где целый год прожил в лесу в какой-то заброшенной хижине. А потом приехал в Данбери, где честно заявил Бэбкоку, что хотел бы получить работу с минимальной нагрузкой и ограниченной ответственностью и чтобы никто из родственников и знакомых, знавших его еще при жизни жены, не мог заявиться сюда и напомнить тем самым о прежних счастливых днях.

— Растяжение лодыжек да подростковые прыщи, — сказал он тогда Бэбкоку. — Вот и все, чем мне хотелось бы ограничить медицинскую практику до конца своих дней.

С трудом скрываемое раздражение Стрэнда было ему понятно. Ведь он явился к нему, точно непрошеный гость, настоял на осмотре, стал давать советы и рекомендации. Он чувствовал, что грубо вмешивается в частную жизнь Стрэнда, которая, если уж быть честным до конца, нисколько его не заботила. Ведь Стрэнд, в конце концов, не ребенок, к тому же у него есть собственные врачи, к которым он сможет обратиться, если сочтет нужным.

Сам же Стрэнд в этот момент вдруг подумал: интересно, какова была бы реакция Хейзена, если б врач, говоря с ним по телефону, посоветовал смотреть на все проблемы, связанные с расследованием в Вашингтоне и ФБР, как бы со стороны?..

— Насколько я понял мистера Бэбкока, — продолжал тем временем доктор Филипс, — вы один из самых совестливых и преданных делу преподавателей в школе. А что это означает? Это означает, что вы работаете и беспокоитесь больше других. Позвольте дать вам еще один совет: постарайтесь быть менее совестливым. Пусть жизнь идет своим чередом. Закрывайте глаза на ее неприглядные стороны. И не гоняйтесь больше за мальчишками с ножами. — Он улыбнулся. — Старайтесь побольше отдыхать. Скорее даже душевно, чем физически. Да, и еще один вопрос. Вы много пьете?

— Почти не пью.

— Время от времени можно позволить себе выпить немного виски. Оно расширяет сосуды, и жизнь представляется в более розовом свете. — Филипс надел пальто и, уже подойдя к двери, обернулся: — Как вы думаете, что теперь будет с этим мальчишкой, Ромеро?

Стрэнд на секунду задумался.

— Роллинз уверяет, что, если его посадят в тюрьму, он закончит свои дни на улице и будет ходить по ней уже не с ножом, а с револьвером за поясом и дурью в карманах. Полагаю, что под дурью он имел в виду героин или кокаин. Что в целом совпадает с моими ощущениями. Или это, или же он станет революционером.

Филипс мрачно кивнул.

— Сострадание — вот самая редкостная из нынешних добродетелей, — заметил он. — И все мы просто никудышные работники, верно, мистер Стрэнд?.. Что ж, доброй ночи, сэр. И постарайтесь хорошо выспаться.

Растянутые лодыжки и подростковые прыщи, подумал Стрэнд, когда дверь за Филипсом затворилась. Да, Ромеро вряд ли попадает в эту категорию пациентов.

Он пошел в ванную и поставил маленький пузырек с таблетками, который дал ему Филипс, на полку. Снотворное, по одной таблетке на ночь, подумал он. Бегство в забытье — вот ответ цивилизации на глобальные вопросы, вот чем она теперь заменяет религию и неутоленные амбиции.

Стрэнд снова включил горячую воду и опять стоял, глубоко и с наслаждением вдыхая пар. И тут вдруг опять зазвонил телефон. Раздраженный, он завернул кран и вышел в гостиную.

— Да! — рявкнул он в трубку.

— Боже, от такого крика просто голова может оторваться, — послышался издалека веселый голосок Лесли. — Знаю, ты не очень любишь говорить по телефону, но если этот аппарат так уж тебя раздражает, можешь просто вырвать вилку из розетки. Все лучше, чем говорить с женой таким тоном. Да после этого ни один человек на свете не захочет позвонить тебе еще раз.

— Здравствуй, моя милая, — сказал Стрэнд. — Господи, до чего приятно снова слышать твой голос, ты даже не представляешь! Где ты? Последний раз, когда я звонил в «Эр Франс», мне сообщили, что вы продолжаете летать над Европой.

— В конце концов приземлились в Ницце, — ответила Лесли. — А в данный момент я звоню тебе из домика Линды в Мужене. Она сказала, что, раз мы все равно так близко, просто грех не заехать в Мужен, тем более что я там у нее ни разу не была. Здесь просто божественно!.. Как бы мне хотелось, чтобы ты был рядом!

— Мне тоже.

— Ну, каковы новости с фронта?

— Накапливаются понемногу, — неопределенно ответил Стрэнд.

— Что это означает?

— Ромеро выпустили под залог. И он уехал в Уотербери, пожить в семье Роллинза.

— Кто же заплатил?

Стрэнд замялся.

— Друзья, — ответил он после паузы.

— Рассел, да?

— Он никогда не был другом Ромеро. — Стрэнд не стал говорить, что в данный момент Ромеро вряд ли считает другом и его самого.

— Надеюсь, так будет лучше, верно?

— О да, значительно лучше.

— Как ты там? Тебе очень одиноко?

— Знаешь, едва замечаю твое отсутствие, — со смехом ответил он. Смех получился вымученным. — Миссис Шиллер носится со мной как с грудным младенцем.

— Я так о тебе беспокоилась… особенно когда летела над Атлантикой.

— Лучше б ты о пилоте беспокоилась. Тебе еще повезло, что вас не в Варшаве посадили. Нет, я в полном порядке.

— Правда?

— Правда.

— А голос такой усталый…

— Да нет, просто связь плохая. Собирался завтра покататься на лыжах. Синоптики обещали снег. — Ему приходилось делать над собой усилие, чтобы голос звучал беззаботно и весело. Хоть и с трудом, но получалось. Если бы Лесли была здесь, с ним, он бы рассказал ей все. Ну, или почти все. Все, через что ему довелось пройти в этот день. Но тревоги, как он знал, растут в геометрической прогрессии от расстояния, а Лесли находилась сейчас в трех тысячах миль от него.

— А чем ты сейчас занят? — спросила Лесли. — Я имею в виду — в данную, конкретную минуту?..

— Как раз собирался влезть в ванну с горячей водой.

— А я завтра прямо с утра собираюсь нырнуть в бассейн Линды. Представляешь, плавать в открытом бассейне в середине ноября!.. Нет, знаешь, когда мы оба выйдем на пенсию, думаю, нам стоит поселиться в Мужене.

— Ну да. А ты пока подыскивай там хорошенький маленький домик стоимостью эдак в миллион долларов.

Лесли вздохнула:

— Все-таки хорошо иногда быть богатыми, правда?

— А вот Торо[165] никогда не доводилось видеть Средиземного моря. Но он был вполне счастлив возле своего маленького пруда.

— Он не был женат.

— Да, так говорят.

— Если я хоть чуть-чуть расслаблюсь, — сказала Лесли, — то, думаю, непременно превращусь в кокетливую и легкомысленную, обожающую роскошь дамочку. Ты ведь тогда просто не сможешь меня выносить, верно?

— Да, пожалуй.

Она опять засмеялась:

— Мне нравятся мужчины, которые так хорошо знают себя. Ладно, мы и так болтаем едва ли не вечность. Этот звонок обойдется Линде в целое состояние. Скажи, ты счастлив?

— Никогда не чувствовал себя счастливее, — ответил он.

— Знаю, что врешь, и все равно люблю тебя за это. — Сквозь шумы и шорохи на линии прорезался звук поцелуя, и Лесли повесила трубку.

Стрэнд тоже опустил трубку, снова пошел в ванную и наконец-то погрузился в теплую воду. «Вот мое маленькое личное море», — подумал он и задремал. Подобно Торо, он вполне мог удовлетвориться прудом.

Глава 6

После занятий он пошел прямо домой и страшно удивился, когда, открыв дверь, увидел в гостиной Хейзена. Тот стоял возле книжной полки и перебирал сложенные на ней журналы. Со дня последнего пьяного разговора по телефону, состоявшегося примерно с неделю назад, Стрэнд не слышал от него ни слова.

— Привет, Аллен, — сказал Хейзен. — Надеюсь, вы не возражаете против моего присутствия? Миссис Шиллер меня впустила. — Он протянул руку, Стрэнд пожал ее. — Привез вам маленький подарочек. — Он указал на стол за диваном — там стояли две бутылки «Джонни Уокера». То было самое любимое виски Хейзена.

— Спасибо, — сказал Стрэнд. — Оно как нельзя более кстати.

— Приехал извиниться за то, что так грубо говорил с вами тогда по телефону. — Хейзен смотрел на него, как-то странно щурясь, точно вовсе не был уверен в реакции Стрэнда.

— Забудьте об этом, Рассел, — сказал Стрэнд. — Лично я уже забыл.

— Рад слышать это. — Манеры Хейзена тут же изменились, он оживился, голос зазвучал тепло и сердечно. — Время от времени даже между самыми лучшими друзьями возникает недопонимание, верно? К тому же тогда я страшно разнервничался, ну, из-за той дурацкой статейки в «Таймс».

— Как, кстати, продвигаются дела в этом направлении? В газетах я больше ничего такого не видел.

— А ничего и не было, — ответил Хейзен. — Полагаю, забросили удочку, а потом решили, что улов хлопот не стоит. Ну а в министерстве юстиции, как мне кажется, тоже не увидели в этом деле никакой перспективы. Вот и решили оставить его.

— Рад слышать. Налить вам выпить? Только боюсь, придется воспользоваться одной из ваших бутылок. Потому как домашние запасы я прикончил еще с неделю назад.

Хейзен взглянул на часы:

— Что ж… самое время для выпивки. Давайте. Но только если вы ко мне присоединитесь.

— С удовольствием выпью немножко, — ответил Стрэнд. — В такую погоду только и пить. Пока дошел до дома с занятий, продрог до костей. — И он пошел на кухню за льдом, захватил там же стаканы и кувшин с водой. Хотя доктор Филипс и прописал ему выпивать стаканчик-другой, со времени, когда Роллинз прикончил ту, последнюю, бутылку, Стрэнд так и не выбрался в город, чтобы купить виски. Стояли холода, он старался как можно больше времени проводить дома. У него по-прежнему не хватало смелости попросить миссис Шиллер купить ему бутылку виски, когда она отправится за покупками в город. И уж определенно, если бы он даже попросил, то не «Джонни Уокер». На такое баловство лишних денег у него просто не было.

Хейзен откупорил одну из бутылок, и Стрэнд разлил виски по стаканам. Они чокнулись и выпили. По всему телу моментально разлилась приятная теплота, и Стрэнд решил, что отныне непременно будет каждый день выпивать немного перед обедом.

Миссис Шиллер заранее разложила дрова в камине. Стрэнд чиркнул спичкой и поднес ее к смятым клочкам газеты, что лежали в самом низу. А затем стал смотреть, как поначалу робкие язычки пламени начали лизать растопку. Минуту-другую он грел перед камином руки, потом вернулся к столу перед окном, за которым расположился Хейзен. На улице уже смеркалось, с темнеющего неба падали редкие снежинки, образуя причудливый подвижный узор на фоне покрытых инеем рам. В окне отражался профиль Хейзена, и два этих образа — самого человека и его отражения в стекле — производили какое-то странное двоякое впечатление. Реальное лицо было спокойным, дружелюбным; профиль же, казалось, резали по металлу, и он был холодным, строгим и аскетически-суровым. Он напоминал голову императора, отчеканенную на старинной монете; при одном взгляде на него становилось ясно, что этот облеченный властью человек просто не способен на сострадание.

Стрэнд уселся за стол напротив, какое-то время Хейзен задумчиво молча взирал на него.

— Аллен, — тихо сказал он наконец, — я приехал просить у вас прощения. И не только за то, что наговорил тогда по телефону. За то, как обошелся с Ромеро… У меня было много времени как следует подумать над этим и понять, в чем состоит мой долг. Сегодня я был в Хатфорде, говорил с судьей. И выяснил, что это Роллинз внес за него залог. Где он раздобыл деньги, так и осталось для меня загадкой. Впрочем, это не столь важно. Судья сказал, что получил всю сумму на следующий же день. И мне стало стыдно перед этим суровым стариком. Я сказал ему, что лично заинтересован в этом деле, что обязательно приеду на суд, где объясню обстоятельства, при которых познакомился с Ромеро. Скажу, что узнал его через вас и что мы с вами очень высоко ценили способности этого мальчика, особенно с учетом его, так сказать, неординарного происхождения. Несмотря на столь суровую и грозную внешность, судья оказался не таким уж чудовищем. Мало того, выяснилось, он даже помнит моего отца, еще по тем временам, когда сам был молодым начинающим юристом. Он пошел мне навстречу и согласился отменить залоговую сумму и выпустить мальчика под мою ответственность. — Хейзен улыбнулся краешками губ. — Полагаю, он просто не читал тот злосчастный выпуск «Таймс». Правда, он тоже выставил условия, что вполне оправданно в подобных обстоятельствах. Ромеро должен еженедельно являться в больницу для осмотра психиатром и соответствующего лечения. Я уже проинформировал об этом Холлинзби, и завтра тот должен забрать деньги.

«Так, значит, мои две тысячи снова вернутся в банк, — подумал Стрэнд. — И подарки на Рождество будут!..»

— Рассел, — начал он, — вы даже не понимаете, как меня обрадовали. Причем я рад не только за себя. В первую очередь за вас.

Хейзен выглядел несколько смущенным. Он отпил еще один глоток виски.

— Дело совсем не во мне, Аллен, — сказал он. — Просто Хитцу и компании предстоит пережить несколько неприятных дней. Что, в свою очередь, доставит мне некоторую радость. А теперь расскажите-ка мне все по порядку. Как выглядел мальчик, как держался в суде, не надумал ли, не дай Бог, бежать?.. И еще: что это за конфиденциальная информация, о которой он толковал, и почему он подумал, что именно Хитц украл у него письма и деньги?

— Это не он мне сказал.

В голосе Хейзена прорезались жесткие, инквизиторские нотки, порой присущие юристам:

— Тогда кто же?

— Я обещал никому не рассказывать.

— Обещал… — Хейзен презрительно поморщился. — Подобного рода обещания просто отравляют существование нам, адвокатам. Кто-нибудь нашел эти письма?

— Нет, — солгал Стрэнд.

— Но что, черт возьми, такого важного может быть в каких-то ребяческих письмах?

— А вы вспомните, как сами относились к этому, когда вам было восемнадцать, Рассел.

— До того как я поступил в колледж, мой отец читал абсолютно все адресованные мне письма.

— А Ромеро даже не знает, жив его отец или уже умер.

— Короче, чтобы мальчишка не попал в тюрьму, в день процесса судье лучше встать с той ноги, с какой он привык, — заметил Хейзен. — А психиатрам желательно обнаружить и подтвердить, что Ромеро — ребенок с самой уязвимой психикой во всем Коннектикуте и в то же время безобиден, как котенок. Сегодня с судьей вполне можно было договориться, но кто знает, как он поведет себя во время процесса, когда начнет давить прокурор… Профессиональная взаимовыручка и оказание мелких любезностей — это одно дело. А закон — совсем, совсем другое… Впрочем, ладно. — Он вздохнул. — Я сделал все что мог. По крайней мере хоть сегодня могу лечь в постель с чистой совестью. Просто последнее время мне нелегко приходилось.

— Не только вам, — напомнил Стрэнд.

Хейзен рассмеялся:

— Да, если уж говорить о недостатках, то эгоизм у меня далеко не на последнем месте.

— Это уж точно.

Улыбка на лице Хейзена стала напряженной, и он снова задумчиво уставился через стол на Стрэнда:

— А что вы вообще думаете обо мне? Только честно, Аллен.

— Ну, много чего. Что, впрочем, вполне естественно. Вы были необыкновенно щедры и внимательны ко всем нам. Полагаю, вы не удивитесь, если я скажу, что это вызывает смешанные чувства. Благодарность, — тут он немного замялся, — и негодование.

— Чепуха, — отмахнулся Хейзен. — Вы совсем не такой.

— Все такие, — тихо сказал Стрэнд. — Все до единого устроены таким же образом.

— О Господи, но ведь по большей части то был лишь вопрос денег! А я плевать хотел на деньги.

— Это вы можете так говорить. Я — нет.

— Ладно, давайте оставим на время благодарность, негодование и весь этот вздор. Что еще вы обо мне думаете?

— Что вы несчастный человек.

Хейзен мрачно кивнул.

— А вот это верно. Да и кто в наши дни может похвастаться обратным? Вы, что ли? — вызывающим тоном спросил он.

— Да, время от времени. — Стрэнд видел, что Хейзен говорит вполне серьезно, и тоже решил настроиться на соответствующий лад. — Но я, пожалуй, могу сказать, что счастливых дней в моей жизни все же было больше и что они перевешивают несчастливые. Вот о вас такого не скажешь…

— Тут вы правы. Бог мой, вы даже не понимаете, насколько правы! — Хейзен отпил большой глоток виски, точно хотел заглушить привкус только что произнесенных слов. — Подходящий разговорчик для холодного зимнего вечера, вам не кажется? Не возражаете, если я налью себе еще?

— Да-да, пожалуйста.

Стрэнд смотрел, как этот крупный человек поднялся из кресла и подошел к столику, на котором стояли бутылки, лед и кувшин с водой. И вдруг увидел в нем старого игрока в хоккей — грузного, сильного, широкоплечего, грозного и напористого, умеющего наносить сокрушительные удары и отвечать на них. Хейзен смешал виски с водой и льдом, потом обернулся к Стрэнду:

— А вы? В данную минуту? Вот сейчас вы счастливы?

— Знаете, обычно я не задаю себе таких вопросов.

— Так задайте. Ради добрых старых времен. — Голос Хейзена звучал насмешливо.

— Ну, с одной стороны, я рад, что вы приехали. В какой-то момент мне показалось, что наши дружеские отношения подорваны, и мне это не понравилось, — ответил Стрэнд, тщательно подбирая слова. — Теперь же я чувствую, что они восстановлены, и очень этому рад. А что касается всего остального… — Он пожал плечами. — Когда Лесли нет рядом, я очень по ней скучаю. Я все еще никак не могу привыкнуть, что детей нет рядом, и тоже по ним скучаю. То, что произошло в школе, довольно неприятно, я еще толком не могу оценить все последствия. Но надеюсь, что со временем все утрясется. Работа у меня здесь не обременительная, и по большей части я получаю от нее удовольствие. А здешние люди… что ж, все они очень вежливы и доброжелательны. А что касается будущего, да, я предполагаю, что оно будет счастливым — относительно, конечно.

— Будущее!.. — Хейзен презрительно фыркнул. — Будущее будет просто ужасным. Такие по крайней мере просматриваются тенденции в этом мире.

— Я ведь не говорил обо всем мире. Я тоже смотрю с пессимизмом на развитие ситуации на земле. И с эгоистичным оптимизмом — на свое собственное существование. Знаете, какое открытие я сделал совсем недавно? Что человек, стоявший на пороге смерти, которому удалось выкарабкаться и продолжить вести то, что принято называть нормальной жизнью, — оптимист уже по определению.

Хейзен вернулся к креслу со стаканом виски в руке и снова сел. Посмотрел в окно.

— Ужасная ночь, — пробормотал он. — Неудивительно, что почти все люди стремятся переехать поближе к югу. Порой мне кажется, что лет эдак через пятьдесят все города северо-востока просто вымрут — Бостон, Нью-Йорк, Филадельфия… И по улицам будут бродить только призраки. А может, это не столь плохая идея. Ладно, мистер Поллианна…[166] — Тут вдруг Стрэнду показалось, что в голосе Хейзена прорезались те же жесткие нотки, которые он слышал недавно по телефону. — Весь наш путь выстлан сплошными розами, так утверждает мистер Стрэнд. Новость века!.. Так, значит, ничто на белом свете вас не беспокоит?

— Ну почему же, конечно, беспокоит, — ответил Стрэнд. И вспомнил о внезапном ночном бегстве Лесли из Данбери, о письмах, сгоревших в подвале и подписанных Кэролайн, об Элеонор, которая крутит и вертит своим мужем в Джорджии, и о недовольстве горожан их газетой. Вспомнил о Джимми, которому едва исполнилось девятнадцать, а он уже крутит роман с какой-то поп-певицей, несколько раз побывавшей замужем, вдвое старше его. Вспомнил он и о своем собственном вынужденном безбрачии. — Конечно, — повторил он. — Семейные обстоятельства. Рутина… — Он тут же спохватился — насколько фальшиво прозвучало это последнее слово. — Но я бы предпочел не обсуждать. Даже упоминать обо всем этом не хотелось бы. Достаточно того, что я постоянно вижу это во сне.

Хейзен закивал, его крупная лысая голова походила на тяжелый, потерявший равновесие маятник.

— Скажите, — спросил он вдруг, — вы когда-нибудь подумывали о самоубийстве?

— Ну, как и все.

— Как и все… — Снова тяжелое, неспешное покачивание головой. — Черт, какая-то грустная у нас получается беседа! И выпили вроде бы. Странно, это на меня совсем не похоже. Обычно после выпивки я веселею.

Стрэнд вспомнил ту безобразную, почти гротескную сцену, свидетелем которой ему довелось стать в первый же вечер своего пребывания в Хэмптоне. Когда Хейзен приехал поздно ночью в стельку пьяный и рычал, и завывал, и осыпал проклятиями свою профессию, семью, весь белый свет. Интересно, как мог столь умный человек дойти до такого состояния?..

— Еще слава Богу, — заметил Хейзен с вымученной веселостью, — здесь нет дам, которые могли бы подсмотреть и подслушать, как мы сидим и жалеем себя, точно законченные идиоты. Я звонил Линде в Париж, и она сказала, что они замечательно проводят время. Они были просто в восторге, когда я подтвердил, что Рождество в этом году мы отмечаем в Хэмптоне.

— Вот как? — удивился Стрэнд.

— О, наверное, я просто забыл вам сказать. Как думаете, всех ваших детей удастся собрать?

— Я с ними еще не связывался. — Он не стал говорить Хейзену, что после того неприятного телефонного разговора твердо вознамерился отказаться от приглашения, если таковое последует. — А вы уверены, что у Лесли нет других планов?

— Линда ее спросила… она была рядом, в комнате, когда я звонил. И я слышал, как она воскликнула, что это просто превосходная идея.

— Что ж, постараюсь обсудить это с остальными членами семьи. — Настроение у Стрэнда сразу поднялось. Перспектива провести десять дней вдалеке от школы, вместе с женой, на тихом пляже на побережье Атлантики, где не будет четырех сотен мальчишек, приятно грела душу. — Уверен, мы замечательно отдохнем. — Он улыбнулся. — Теперь понимаете, что я имел в виду, говоря о пессимистичном взгляде на мир в целом и оптимистичном настроении в том, что касается конкретно нас?.. Пусть это будут всего десять дней, зато нам не придется тупо созерцать телеэкран, слушать плохие новости и читать «Таймс». Сущий рай!..

Тут в дверь позвонили, и Хейзен взглянул на часы.

— Должно быть, Конрой. Я разрешил ему посидеть в зале, погреться. До города в такую погоду добираться долго. Спасибо за угощение. — Они обменялись рукопожатием, и Хейзен чуть дольше обычного задержал руку Стрэнда в своей. — Я рад, что повидался с вами… Я слишком стар, чтобы превращать друзей во врагов.

— Я вам не враг, Рассел. И никогда им не был.

— Но ведь могли бы стать, черт побери! — Хейзен рассмеялся и вышел.

Стрэнд уселся за стол, сжимая стакан с виски в потной руке и глядя на изукрашенные инеем оконные рамы. Снег на улице продолжал валить все гуще и гуще. Он подумал о великих северных городах, о которых упоминал Хейзен, представил, какие они сейчас — все затянуты снежной пеленой, по улицам, зажатым между стеклом и бетоном, свистит и завывает холодный ветер, сами улицы почти обезлюдели. И вдруг он почувствовал себя старым, выброшенным на сушу кораблем, потерпевшим кораблекрушение, и ему тоже отчаянно захотелось на юг.

На следующий день, вернувшись после занятий, Стрэнд обнаружил, что его ждут сразу три письма. Миссис Шиллер сложила их аккуратной маленькой стопкой на журнальном столике возле дивана в гостиной. Весь день на дворе бушевало ненастье. Лужайки и дорожки кампуса завалило снегом, снег набивался в ботинки и лез за воротник пальто, а потому, перед тем как распечатать письма, Стрэнд снял пальто, ботинки и носки, вытер ноги полотенцем, сунул их в шлепанцы и сменил рубашку. Он промок накануне, после ленча, и чувствовал, как саднит горло, а в груди ощущается странное горячее покалывание. Возможно, все же стоит последовать совету доктора Филипса, съездить в субботу в Нью-Йорк и показаться там доктору Принзу.

Затем, вспомнив, какая приятная теплота разлилась вчера по всему телу после выпитого накануне с Хейзеном виски, он открыл бутылку, налил в стакан янтарной жидкости, льда класть не стал, но добавил немного воды. И прежде чем выйти из кухни в гостиную и взяться за письма, отпил глоток. Взяв первый конверт, он увидел, что письмо от Кэролайн. Второе было от Лесли, а на третьем не оказалось ни имени отправителя, ни обратного адреса. Обычно он читал письма Кэролайн с легкой снисходительной улыбкой. Они всегда были такие коротенькие, несвязные, написаны второпях, что, в свою очередь, означало: дочь его жива-здорова, страшно занята и любит своих родителей. Однако с того дня, когда миссис Шиллер сожгла ее письма к Ромеро в подвале, он не получал от дочери ни строчки.

Письмо Кэролайн он распечатал первым. Ни слова о Ромеро. Кэролайн сообщала, что живет просто замечательно, ее уже выбрали королевой предстоящего бала в честь открытия нового баскетбольного сезона. Она обзавелась двумя интеллектуальными подружками — одна девочка училась на философском отделении, вторую, несмотря на юный возраст, прочили на должность редактора литературного журнала колледжа. Писала она также, что ее тренер по легкой атлетике считает, если она соберется и приложит должные усилия, то вполне сможет победить девочку, которая всегда приходила первой на короткой дистанции. Она упоминала о том, что провести Рождество ее пригласили в семью, проживавшую в Беверли-Хиллз, но она отказалась, поскольку ждет и не может дождаться, когда увидит своих дорогих мамочку и папочку. Кэролайн получила от мамы письмо — в конверт была вложена открытка с изображением Эйфелевой башни, но сама она считает, что папа принес себя в жертву, оставшись один-одинешенек в этом ужасном Данбери, в то время как мама шляется по Парижу. В конце письма, над подписью, стояли пять крестиков.

Была также приписка: «Мамочка написала, что все мы приглашены справлять Рождество в Хэмптон, к мистеру Хейзену. Я считаю, было бы детским капризом с моей стороны ответить, что я никогда больше туда не поеду. Прошлое — оно и есть прошлое, с тем же успехом я действительно могла разбить физиономию о приборную доску. Хотя в конечном счете все обернулось не так и плохо. Разве бы выбрали меня королевой бала, если б не пластическая операция?»

Что ж, подумал Стрэнд, видимо, этой версии дочь будет придерживаться и дальше. В любом случае слишком поздно теперь сообщать Лесли — да и вообще кому бы то ни было — о том, что произошло в действительности, и что пострадала Кэролайн вовсе не в результате автомобильной аварии.

Уже откладывая письмо в сторону, Стрэнд вдруг вспомнил слова миссис Шиллер о том, что Кэролайн — очень распространенное имя.

Он распечатал письмо Лесли, оно оказалось на удивление длинным.

Стрэнд отложил письмо, пытаясь разобраться в своих чувствах. Тут все смешалось — и гордость за жену, и ревность, и смутное ощущение огромной утраты. Если она готова пожертвовать музыкой — любимым делом, которому посвятила всю свою жизнь, то что же теперь на очереди? Нет, чуть позже он пошлет ей телеграмму с поздравлениями, когда будет в состоянии сочинить соответствующее случаю веселое послание.

Стрэнд огляделся: комната показалась унылой и мрачной — убогий приют холостяка.

И он рассеянно вскрыл третий конверт.

Тут он на мгновение перестал читать. Почерк аккуратный, буквы узенькие. Какой-нибудь эксперт по графологии, несомненно, мог немало рассказать о характере этой женщины. Голова у него слегка закружилась, и он сел, не выпуская письма из рук. Почерк был к тому же очень мелкий, и ему стоило немалых усилий разбирать длинные строки. Он потянулся к столику, нашарил очки, надел их. Теперь почерк казался неестественно крупным. Ужасно крупным…

Письмо было не подписано.

«Лоно семьи»… Стрэнд перечитал последнюю строчку, от нее попахивало чем-то библейским. Потом подумал о церкви, о вечерних воскресных службах. Он знал одну вещь, о которой понятия не имел этот пресловутый учитель биологии. Его тоже «кинут» на Рождество, как «кинули» в День благодарения. Таковы уж капризы погоды…

Он разжал пальцы, письмо порхнуло на пол. В дождь, в снег, во мраке ночи этот ежедневный хлеб насущный доставлялся к нашим дверям шесть раз в неделю. Все колесики и винтики почтовой службы Соединенных Штатов работают безукоризненно. Слава Богу, что существует воскресенье, выходной.

Учитель биологии, подумал Стрэнд. Сам он был учителем истории, и Лесли училась у него в классе. И была, между прочим, в возрасте Кэролайн. Сидела, прелестница и скромница, в первом ряду, и он жаждал ее душой и телом. Испытывал ли он тогда чувство вины? Он по крайней мере хоть вытерпел год, из приличия. Дождался, пока она закончит школу, и явился к ее родителям делать официальное предложение. Но и учитель биологии тоже, несомненно, намерен жениться.

Что он может сказать своей дочери? Да и кто может ей сказать хоть что-то?.. Нет, только не отец, подумал он, ни в коем случае не отец. Лесли? Он уже представлял, что скажет на это Лесли: «Она взрослая девушка. Пусть сама решает свои проблемы. Мы только все усугубим, если станем вмешиваться. И лично я не собираюсь жертвовать своими отношениями с дочерью ради какой-то сварливой старой дуры, жены учителя биологии». И если он, Стрэнд, покажет Лесли это письмо, та наверняка ядовито заметит, что женщина, обладающая подобным почерком, просто обречена потерять мужа.

Элеонор? Но Элеонор скажет ей: «Делай, что тебе хочется». Ведь сама Элеонор всегда поступала точно так.

Джимми? Что ж, возможно. По возрасту он ближе других к Кэролайн, принадлежит к тому же поколению, подспудно ощущает необходимость заботиться о сестре, оберегать ее. Но, узнав о том, что сам Джимми связался с тридцатипятилетней, трижды разведенной певичкой, Кэролайн, вероятно, просто рассмеется брату в лицо, если тот заговорит о морали. И все же попытка привлечь Джимми выглядела наиболее оптимальной.

Он допил виски, оставшееся в стакане. Боль в легких не унялась, в горле тоже по-прежнему продолжало саднить. Стрэнд поднялся, подошел к телефону и набрал номер доктора Принза в Нью-Йорке. Тот проворчал нечто вроде того, что давно бы пора ему позвонить. Договорились, что он примет его в субботу, ровно в одиннадцать утра. Придется встать пораньше, чтобы поспеть на первый поезд.

Затем Стрэнд набрал номер Джимми. Как ни удивительно, но Джимми оказался дома.

— Джимми, — сказал Стрэнд, — я буду в Нью-Йорке в субботу утром. Может, пообедаем вместе? Мне необходимо кое о чем с тобой поговорить.

— Ой, пап… — жалобно протянул Джимми, — в субботу никак не получится, ты уж прости. Прямо с утра еду в Лос-Анджелес. По делу. Очень хотелось бы повидать тебя, но… А может, приедешь в пятницу вечером и мы вместе поужинаем?

С родным сыном и то сложно договориться о встрече, подумал Стрэнд.

— В пятницу последние занятия у меня заканчиваются в три часа, — ответил он. — Как раз к шести могу быть в Нью-Йорке. Отлично, договорились. Но только мне придется переночевать в городе. Потому что в субботу утром у меня назначен прием у доктора Принза.

— Что-то не так? — сразу встревожился Джимми.

— О нет, обычный плановый осмотр. — Стрэнд почувствовал, как из груди рвется кашель, и едва сдержал его. — Можешь устроить меня в гостиницу?

— Есть одна, «Вестерби», неподалеку от меня. На углу Мэдисон-авеню и Семидесятой. Заранее закажу тебе там номер.

— Но там, наверное, очень дорого. — Как-то раз он заходил в эту гостиницу с Лесли, выпить в баре. В тот день они с ней посещали находившийся неподалеку музей Уитни.[167] Нет, «Вестерби» — слишком роскошное для него место. Люди, сидевшие тогда у стойки бара, принадлежали к тому же разряду, что и гости, которых принимал у себя в Хэмптоне Хейзен.

— Не важно, — весело заметил Джимми. — Плачу я.

— Я мог бы остановиться и в более дешевой гостинице.

— Да забудь ты об этом, папашка! Я нынче при деньгах.

Всего девятнадцать лет, подумал Стрэнд, и он, видите ли, при деньгах! Когда ему самому было девятнадцать, он останавливался в общежитии Ассоциации молодых христиан.

— Что ж, — сказал он, — если это тебя не разорит…

— Да я зарезервирую тебе номер для новобрачных!

— Невеста в Париже, — невесело усмехнулся Стрэнд. — Так что можешь сэкономить денежки.

Джимми расхохотался.

— Знаю, что она в Париже. Прислала мне открытку. С Моной Лизой из Лувра. Полагаю, хотела тем самым напомнить, что у меня имеется мать. И что в искусстве свет клином не сошелся на электрогитарах. Ладно, встретимся у гостиницы. Я за тобой заеду.

Он говорит точно тридцатилетний мужчина, подумал Стрэнд, вешая трубку. Пошел на кухню и налил себе еще виски. Может, хоть от второй порции немного полегчает.

Французский ресторан, в который повел его Джимми, отличался сдержанной элегантностью. На столах ослепительные снежно-белые скатерти, кругом масса срезанных цветов. Метрдотель так и порхал вокруг Джимми и отвесил Стрэнду вежливый поклон, когда Джимми представил его как своего отца. Хотя Стрэнду показалось, что в глазах метрдотеля промелькнул неодобрительный огонек. Он понимал, насколько непрезентабельно выглядит рядом с Джимми — стройным, одетым в итальянский безупречно пошитый, слегка зауженный в талии темный костюм. На Стрэнде был старый твидовый пиджак, верхняя пуговка рубашки расстегнута, узел галстука слегка ослаблен, фланелевые брюки сидели мешковато. Метрдотель отвел их к столику. Увидев цены в меню, Стрэнд пришел в ужас. Еще раз он пришел в ужас в «Вестбери», когда спросил у портье, дежурившего за стойкой регистрации, сколько стоит его номер.

— Ваш сын обо всем позаботился, — заметил портье.

— Знаю, — раздраженно буркнул в ответ Стрэнд. Путешествие в город было утомительным. Поезд переполнен, в вагонах стояла удушающая жара. И место ему удалось найти только в вагоне для курящих. Сидевший рядом со Стрэндом мужчина курил одну сигарету за другой и лишь с любопытством поглядывал на Стрэнда, когда тот заходился в очередном приступе кашля. — Знаю, что мой сын обо всем позаботился, но любопытно было бы узнать, во что именно обошлась ему эта забота.

Услышав ответ, Стрэнд с трудом подавил рвущийся из груди стон. И подумал: «Примерно через год мой сын станет самым молодым банкротом в Соединенных Штатах».

Однако когда через полчаса в гостинице появился Джимми, Стрэнд не стал выговаривать ему за расточительность. Вернее, он просто не успел вымолвить и слова.

— Мы уже опаздываем, — заявил Джимми, едва успев пробормотать: «Привет, папашка, выглядишь замечательно». — Джоан ждет нас. Посидим, выпьем. Это недалеко, прямо за углом. Она очень хочет с тобой познакомиться.

— Это еще зачем? — проворчал Стрэнд, раздраженный бестактной выходкой Джимми. Судя по всему, Джоан и была той самой тридцатипятилетней его любовницей. Или сожительницей, как принято сейчас говорить.

— Может, ей просто интересно взглянуть на дуб, с которого упал столь замечательный желудь.

— Так что же, эта дамочка тоже собирается с нами обедать? — В ее присутствии вряд ли удастся поговорить с Джимми о Кэролайн и учителе биологии.

— Нет, — ответил Джимми, подхватив отца под локоть и увлекая к выходу. — Просто выпьем. А потом она должна собираться. Завтра она отправляется в путешествие.

— В путешествие? Это куда же, интересно? — спросил Стрэнд, хотя уже знал ответ.

— Да в Калифорнию, — беззаботно и весело ответил Джимми. — Со мной. Просто ненавидит ездить одна. Она такая беспомощная…

Однако, увидев Джоан Дайер в ее безвкусных апартаментах на двадцать втором этаже дома с видом на Ист-Ривер, где все почему-то было выдержано в белых тонах, Стрэнд подумал, что эта дамочка вовсе не кажется такой уж беспомощной и что она прекрасно может справиться с любым стихийным бедствием — в том числе с пожаром, наводнением, голодом и финансовым кризисом. Это была высокая, костлявая, абсолютно безгрудая женщина с огромными и дикими черными глазами, что лишь подчеркивали обильно нанесенные на веки пурпурные тени. Она расхаживала по квартире босиком, немного косолапя; ступни у нее были желтоватые. На ней была черная полупрозрачная пижама, сквозь которую просвечивали розовые трусики-бикини. Джимми представил ей Стрэнда, но руки она не подала, а лишь протянула низким и мощным, почти мужским голосом:

— Не возражаешь, если я поцелую твоего отца?

И не успел Стрэнд опомниться, как Джоан обняла его и поцеловала в щеку. Его обдало волной каких-то терпких духов. Казалось, этот запах так и прилип к одежде. Наверняка позже, когда он будет обедать с Джимми в ресторане, подумал Стрэнд, придется щедро приправлять блюда самыми острыми и пахучими специями, чтобы отбить въедливый аромат. Стрэнд также понял, что, прежде чем выйти из квартиры этой женщины, ему придется стереть отпечаток жирной губной помады со щеки. Все это происходило у двери, которую открыла им сама Джоан Дайер. Она провела их в гигантскую гостиную, и Стрэнд увидел там Соломона, поднявшегося из кресла им навстречу.

— Привет, Аллен, — сказал Соломон. — Приветствую, Джимми. — От внимания Стрэнда не укрылось, что он довольно холодно произнес имя его сына. — Что ж, — заметил Соломон после паузы, — я все сказал, Джоан. Вы оба пожалеете об этом.

Женщина вяло и презрительно отмахнулась. Ногти, длинные и заостренные, как у птеродактиля, были покрыты пурпурным лаком.

— Херби, — протянула она, — ты меня утомляешь.

Соломон пожал плечами. Лицо у него было загорелое, пряди волос, спадающие на темный лоб, казались по контрасту почти белыми. Стрэнду хотелось спросить, где он умудрился так загореть в декабре в Нью-Йорке, но по выражению лица Соломона понял, что тому сейчас не до светских бесед. На лице же Джимми застыло упрямое выражение, столь хорошо знакомое Стрэнду еще с тех времен, когда мальчику только-только исполнилось восемь.

— Аллен, — начал Соломон, и голос его вновь зазвучал приветливо и дружелюбно, — если останетесь в городе, может, завтра позавтракаем вместе?

— С большим удовольствием, — ответил Стрэнд.

— Тогда у «Сарди», в час дня, — сказал Соломон. — Это совсем недалеко от моей конторы. На Западной Сорок четвертой.

— Да, я знаю, — ответил Стрэнд.

— Я заранее закажу столик. — И с этими словами Соломон вышел, не удостоив взглядом Джоан с Джимми и даже не попрощавшись.

— Корабли проплывают в ночи… — нараспев заметила Джоан Дайер, когда дверь за Соломоном захлопнулась. А потом улыбнулась своей пурпурной улыбкой Стрэнду. — А теперь позвольте налить вам выпить. Правда, должна предупредить: это коктейль из сока морковки и петрушки. Я не имею привычки травить своих гостей алкоголем и сигаретами.

— Спасибо, я не хочу пить, — ответил Стрэнд, несколько удивленный словами подруги сына. Он полагал, что профессия должна накладывать какой-то отпечаток и что дамы, подобные Джоан, непременно балуются марихуаной или еще чем похуже. Нет, женщина, предпочитающая морковный сок, вряд ли может представлять опасность для Джимми.

— Прошу вас, присядьте, — сказала Джоан. — Хочу рассмотреть вас получше. Джимми так много о вас рассказывал. Надо отметить, вы воспитали совершенно замечательного сына. — Стрэнд опустился на низкий и мягкий белый диван и почувствовал, что провалился почти до уровня пола. Интересно, как он теперь встанет? Без посторонней помощи, пожалуй, не обойтись, подумал он. — Знаете, работающие в нашем бизнесе молодые люди обычно плюют на свою семью. Они так незрелы, презирают родителей, сильно преувеличивают свои таланты и способности… знаете, это как глоток свежего воздуха, видеть вас вместе, рядом! Я нисколько не кривлю душой, поверьте, мистер Стрэнд!..

— Джоан, — резко и повелительно одернул ее Джимми, — кончай молоть муть!

Женщина укоризненно покосилась на Джимми, затем одарила Стрэнда мрачной улыбкой и как ни в чем не бывало продолжила:

— Вот я все смотрела на вас, мистер Стрэнд, и только теперь начала понимать, что Джимми унаследовал ум и чувство собственного достоинства именно от вас. Стоило мне впервые увидеть его — и я тут же преисполнилась доверием, ощущением, что наконец нашла именно того мужчину, которого искала всю свою жизнь. Пусть он молод, почти мальчик, но он тем не менее настоящий мужчина, на которого можно опереться. Его суждения в любой области, будь то личные отношения или исполнительское искусство, отличаются зрелостью и чисто интуитивной правотой. Я говорю это специально, чтобы объяснить, почему произошла неприятная сцена с Хербом, свидетелем которой вы только что стали. Полагаю, что позднее Джимми посвятит вас в детали. А теперь прошу прощения — я вынуждена вас покинуть. Мне еще надо закончить паковать вещи. Самолет вылетает завтра, на рассвете, едва успеет подняться солнышко, так что прошу: постарайтесь не слишком задерживать моего дорогого Джимми, мистер Стрэнд. Надеюсь, вы обязательно навестите нас в Калифорнии, в самом скором времени и непременно с вашей прелестной женой, чью фотографию Джимми мне показывал. Что за счастливая, благословенная Богом семья! Сама я была совершенно беспризорным ребенком, перебиралась от одних родственников к другим, так что поверьте, я глубоко ценю семейные узы и…

— Черт побери, Джоан, — перебил ее Джимми. — Но ведь твой папаша до сих пор владеет половиной штата Канзас, а у твоей матери есть собственные скаковые лошади!

— Я беспризорница в душе, — ничуть не смутясь и с преувеличенным чувством собственного достоинства ответила женщина. — Вот почему публика столь эмоционально откликается на мое пение. Я пою об одиночестве заблудшей американской души. — Она приблизилась к Стрэнду и, грациозно нависая над ним, одарила еще одним поцелуем, на этот раз в лоб. — Спокойной ночи, добрый, дорогой отец, — сказала она и выплыла из комнаты.

Стрэнд попытался встать с дивана, но не смог. Тут подоспел Джимми и протянул ему руку.

— Что все это означает? — спросил Стрэнд.

— Просто нашло. Один из многих подобных вечеров, — ответил Джимми. — Никогда не знаешь, когда на нее накатит и в каком обличье она предстанет в очередной раз. Она то беспризорница, то гранд-дама, то анархистка, то шепелявая маленькая девочка с бантом на талии, то роковая женщина, то сама Мать-Земля… Ты только назови любую роль, — усмехнулся он, — и она тут же включит ее в свой репертуар. И не принимай всерьез эту болтовню о морковном соке. Она спросила меня, пьешь ли ты, и я сказал, что нет. Вот и решила сыграть в этот вечер роль трезвенницы, озабоченной своим здоровьем. Возможно, в следующий раз она будет в стельку пьяна. И если именно поэтому она поет, как чистый ангел, то нам остается лишь сидеть и наслаждаться представлением. Ладно, папашка, пошли, нас ждет роскошный обед. А я так просто умираю с голоду!

Ресторан находился неподалеку, и они пошли пешком. По дороге Стрэнд спросил Джимми, что происходит с Соломоном, но в ответ Джимми лишь пожал плечами и сказал, что это долгая история и он объяснит все за обедом.

Усевшись за стол, к которому подвел их метрдотель, Джимми заказал мартини. Насколько было известно Стрэнду, сын, заказывая спиртное, должен был предъявить удостоверение личности. Но только не здесь. И когда Джимми спросил, что будет пить он, Стрэнд лишь отрицательно покачал головой. Второй стакан виски, который он выпил в ночь получения тех трех писем, наутро дал о себе знать страшной головной болью, и он решил хотя бы временно воздержаться от выпивки.

— Итак, — начал он, когда они все заказали и Джимми принялся потягивать мартини через соломинку, — что все-таки произошло у тебя с Соломоном?

Джимми нервно забарабанил пальцами по скатерти.

— Да ничего особенного, — нехотя ответил он. — Просто старик лезет в бутылку, потому что мы от него уходим. Ничего, со временем успокоится.

— Кто это «мы»?

— Джоан и я. Срок ее контракта истек, и она получила куда более выгодное предложение. На Западном побережье. Там у ее второго мужа имеется компания по производству дисков, и в последнее время они снова сдружились. А это очень и очень хороший кусок хлеба, для нас обоих. В два раза больше, чем платил мне старик Соломон, плюс еще доля в деле, а с такой девочкой, как моя Джоани, это означает миллионы долларов. К тому же она без меня и шагу не может ступить. Да в любом случае она уже собиралась уходить от Херби, когда появился я…

— Мне Соломон говорил, что собирается ее уволить. Еще до того, как ты стал у него работать.

— Вот как? — равнодушно заметил Джимми. — Ладно, теперь это не важно. Бедняжка на мне просто зациклилась, вот и все. Мы с ней на одной волне. Да она даже «до-ре-ми» не споет без моего одобрения. А добрый старый второй муж на самом деле вовсе не такой уж и старый — хорошо знает вкусы нынешней молодежи. А в таком деле это обеспечивает девяносто девять процентов успеха. Совсем не то, что наш старый мудрый Херби. Его времена прошли. Он давно сел на мель, только не желает в этом признаться.

— Но он был очень добр к тебе.

— Зато я помог ему заработать немало денег. И ничего ему не должен, ни цента! Да быть благодарным в таком деле — это все равно что вложить в руки парня нож и начать учить его, как лучше перерезать тебе глотку. Нет, этот старый шут мне очень симпатичен, но бизнес есть бизнес. — Джимми заказал второй мартини. — Мы с Джоан собираемся оставить свой след на земле. Имя у нас уже есть, никакой раскрутки и расходов, связанных с ней, не потребуется. И я буду сам себе хозяин, а не мальчик на побегушках у старого Херби, который, стоило объявиться какому-то певцу в стиле кантри в Нэшвилле или Пеории, тут же гнал меня туда. Так что вы с мамой будете приезжать ко мне в Беверли-Хиллз и плавать в моем бассейне.

Стрэнд с грустью и тревогой смотрел на сына.

— Джимми, — заметил он после паузы, — на меня все это производит самое омерзительное впечатление. Никогда не думал, что придется говорить родному сыну такие слова, но мне за тебя стыдно.

— Знаешь, папашка, — злобно огрызнулся Джимми, — далеко не каждому дано в наши дни оставаться рыцарем Круглого стола.[168] Камелоту давным-давно пришел капут, пусть даже эта новость не докатилась еще до вашего Данбери. Ладно, хватит об этом. Ты сказал по телефону, что вроде бы хочешь о чем-то со мной поговорить, да? Валяй, выкладывай.

— Да нет, ни о чем, — коротко ответил Стрэнд. — Передумал. Хотел, чтобы ты оказал одну услугу. Для семьи. Но видимо, ошибся, рассчитывая на тебя. — И он поднялся из-за стола.

— Куда это ты собрался?

— Ухожу.

— Но обед подадут буквально через минуту. Сядь.

— Я не голоден.

— И даже, наверное, не хочешь, чтобы я сообщил тебе свой новый адрес в Калифорнии? — жалобно спросил Джимми. И Стрэнд вспомнил, как сын, еще совсем маленьким, упал на улице, разбил коленки и прибежал домой за утешением, жалобно подвывая по дороге.

— Нет, Джимми. Мне не нужен твой адрес. Доброй ночи. — И Стрэнд зашагал через обеденный зал к гардеробу. Получил свое пальто и, надевая его, обернулся. Джимми сидел за столом и заказывал третью порцию мартини.

Стрэнд вышел на продуваемую холодными ветрами улицу. Гостиница была в нескольких кварталах, отсюда он пошел пешком. Поднялся на лифте на второй этаж, вошел в номер и лег, не включая света. Два раза звонил телефон, но он не снял трубки. Сейчас он больше всего сожалел о том, что позволил Джимми заплатить за этот роскошный номер и что не взял с собой достаточно денег, чтобы расплатиться самому.

Глава 7

Доктор Принз не выглядел озабоченным или мрачным, когда, сняв кардиограмму, измерив кровяное давление и получив результаты рентгена и анализов, разложил все эти бумажки и уселся за письменный стол. Стрэнд воспринял это как добрый знак.

— Ну что, док? — спросил он.

— Все вроде бы в норме, все прекрасно, насколько можно судить, — ответил Принз. — Правда, кровяное давление немного повышенное, это не смертельно, однако… — Он сделал паузу.

— Однако что?

— Мне не нравится, как ты выглядишь. Не нравится цвет лица, глаза какие-то больные. Если б я не видел тебя, если б являлся одним из тех великих специалистов, которые, даже не взглянув на пациента, делают выводы, опираясь исключительно на результаты анализов, то сказал бы, что ты просто в отличной форме. Особенно с учетом перенесенного тобой тяжелого сердечного приступа. Но я не являюсь великим специалистом. Я всего лишь бедный и старый домашний доктор, а ты — мой друг, и я знавал тебя в лучшие дни…

Стрэнд усмехнулся:

— Да и я знавал тебя в лучшие дни.

— Еще бы! Но у тебя своя работа, у меня — своя. На результатах анализов это не отражается, но догадываюсь, спишь ты плохо…

— Догадка верна, — кивнул Стрэнд.

— И еще ты почти все время пребываешь в подавленном состоянии. В стрессе… — Доктор Принз испытующе взглянул на него, точно ожидал, что за этим последуют откровения.

— Есть немного, — сознался Стрэнд.

— Я вовсе не принадлежу к числу тех врачишек-шарлатанов, которые всякий раз выписывают успокаивающие, стоит только какой-нибудь светской дамочке впасть в истерику оттого, что ее не пригласили на очередную вечеринку, — сказал Принз. — Но считаю, что умеренные дозы либриума два-три раза в день пойдут тебе на пользу. Еще более полезным может быть год, проведенный где-нибудь на берегу моря, но, полагаю, такое счастье тебе не светит.

— Да, маловероятно, — заметил Стрэнд.

Принз выписал ему рецепт на специальном бланке и протянул через стол.

— Купи, начни принимать, а там видно будет, поможет или нет. Вообще мне кажется, это переутомление. Возможно, чисто нервное, возможно, другого рода. Думаю, когда ты приедешь в следующий раз, придется проверить щитовидку, поскольку между щитовидной железой и мозжечком существует некая таинственная связь. Что ж, — вздохнул он, — никаких чудес, похоже, в эту субботу не предвидится.

— И еще одно, — смущенно начал Стрэнд. — Может, все дело в сексе?

Доктор Принз взглянул на него из-под очков. В его взгляде Стрэнд уловил сочувствие и одновременно добродушную насмешку.

— А вот тут никаких рецептов, — ответил он. — Может случиться так, что это убьет тебя. А может, совсем напротив, будешь чувствовать себя словно двадцатилетний футболист-защитник. Передай Лесли, мне очень не хватает игры на пианино в четыре руки.

— Спасибо тебе за все, — сказал Стрэнд и поднялся. Доктор Принз тоже встал из-за стола и проводил его до двери.

— Кстати, — сказал вдруг он, — как поживает твой друг Хейзен?

— Продолжаем дружить. — Очевидно, доктор Принз был слишком занят, чтобы читать «Нью-Йорк таймс». — Носится по стране, как обычно.

Принз кивнул.

— Мне бы не хотелось иметь его в числе своих постоянных пациентов. Он принадлежит к тому типу людей, которые, стоит им узнать о болезни, умудряются проштудировать всю литературу по этому вопросу к следующему визиту врача. И начинают читать бедняге целые лекции и спрашивать, почему у них отсутствуют те или иные симптомы и почему он назначил ему устаревшее лекарство, которым перестали пользоваться уже лет как пятьдесят. Да еще, пожалуй, пригласит для консультации с дюжину специалистов из Калифорнии, Техаса, а также больницы Джона Хопкинса. И тем не менее, — усмехнулся он, — богачи все же умудряются прожить дольше нас, простых смертных. Береги себя, Аллен. — Он распахнул перед Стрэндом дверь. — Умеренность во всем — вот в чем состоит главный рецепт Принза для долгой и относительно счастливой жизни.

Стрэнд пошел по направлению к деловой части города, мимо Центрального парка. В руках у него была небольшая сумка — ведь с утра он выписался из гостиницы. День выдался тихий и довольно теплый, бледное солнце просвечивало сквозь голые стволы деревьев, и они отбрасывали причудливые тени на побитую ранними морозами коричневую траву. И тут он вдруг испытал непривычное чувство свободы. У него нет никаких других забот, кроме как дожить до понедельника, до первых занятий, а сейчас он волен сколько угодно бродить по своему родному и любимому городу. Погода хорошая, вокруг с шумом носятся детишки, едут в парк пожилые велосипедисты в ярких костюмах, неспешно прогуливаются пары, выражение лиц — самое умиротворенное в предвкушении выходных и ленча. Ему только что сообщили: со здоровьем у него все в порядке или почти в порядке. Так что можно считать, столь уж вожделенной приманкой для смерти он в настоящее время не является. Нет, позднее она, конечно, может взять реванш, но пока, в этот солнечный светлый полдень в Нью-Йорке, особенно здесь, рядом с огромным и красивым парком, как-то не хотелось задумываться о грустном. Ему пришлось остановиться, чтобы пропустить целую армию детишек на лошадях — они восседали в седлах с такими уморительно-важными и торжественными лицами и свернули с центральной аллеи на боковую дорожку. Это зрелище лишь добавило хорошего настроения.

Стрэнд прошел по улице, где жила Джудит Квинлен, и подумал: интересно, дома ли она и если да, то чем сейчас занимается. Моет голову, слушает музыку, собирается пойти на концерт или дневной спектакль? Он все-таки прочитал письмо, которое она прислала ему, когда он выписался из больницы, «Пожалуйста, поправляйтесь, — писала Джудит. — И если вдруг что-то понадобится: какие-нибудь книги, человек, который может почитать их вам, или вы вдруг захотите узнать школьные сплетни, — пожалуйста, тут же дайте знать».

Он так и не ответил на ее письмо и теперь испытывал нечто похожее на угрызения совести. Он уже почти остановился, готовый свернуть на ее улицу, нажать на кнопку звонка. Но потом подумал, что, если собирается дойти до «Сарди» пешком, где его в час дня ждет встреча с Соломоном, времени на Джудит Квинлен просто нет. Стрэнд продолжал думать о ней и вдруг понял, что ему не хватает ее торопливых семенящих шажков рядом, как тогда, когда они возвращались вместе из школы и потом пили кофе в маленьких кофейнях и магазинчиках. Вспомнил, как однажды он заглянул к ней домой, она подала ему выпивку. Да, они тогда далеко зашли! Он даже покраснел при воспоминании о том, как она расстегнула ему рубашку и положила руку на грудь. Это будоражащее воспоминание заставило его улыбнуться, и молодая женщина, идущая навстречу, ответила веселой, приветливой улыбкой. Он галантно приподнял шляпу. Увидев это, она улыбнулась уже во весь рот, а Стрэнд продолжил свой путь, и в походке его появились живость и даже какая-то игривость. Дойдя до ресторана, где они должны были встретиться с Соломоном, он даже почувствовал нечто вроде сожаления, что назначил это свидание. В такой замечательный день, как сегодня, Стрэнду не хотелось обсуждать дела и поступки сына.

За ленчем Соломон не упомянул о Джимми ни словом. Расспрашивал о Лесли, Кэролайн, Элеонор и ее муже, участливо осведомился о здоровье Стрэнда, рассказал о каком-то своем друге, которому уже исполнилось шестьдесят и который перенес еще более тяжелый приступ, чем Стрэнд, а теперь играет ежедневно по три сета в теннис. В ответ на вопрос Стрэнда о загаре, Соломон объяснил, что совсем недавно вернулся из Калифорнии, где провел целую неделю, лежа на солнышке у бассейна в отеле «Беверли-Хиллз», где поселился в ожидании, когда некая рок-звезда примет окончательное решение насчет сотрудничества с его фирмой. Сделка в конечном счете не состоялась, зато остался загар, что хоть отчасти компенсировало затраченное время и деньги. Затем он вдруг стал серьезен и заговорил о Хейзене. Соломон, несомненно, был занят не меньше, чем доктор Принз, однако находил время прочесть газеты. Выяснилось, что он даже звонил Хейзену и спрашивал, может ли чем помочь — ведь у него тоже много влиятельных знакомых в Вашингтоне. Но Хейзен уверял, что эта история не стоит и выеденного яйца и что беспокоиться совершенно не о чем.

— А вот лично я вовсе в этом не уверен, — сказал Соломон Стрэнду. — Один мой друг работает в вашингтонском отделении ЮПИ;[169] так вот, он сказал, что какая-то каша там, наверху, все же заварилась, но подробностей он не знает. Знаете, меня не на шутку беспокоит Рассел. Ему нанесли удар в самое чувствительное место, затронули то, что составляет главный предмет его гордости — безупречную репутацию. До сих пор с ним не случалось ничего подобного, ему не приходилось отстаивать свою честь, а потому, боюсь, он может наделать ошибок и угодить в ловушку. Я пытался предложить ему обратиться к одному адвокату — он выручал меня и кое-каких моих друзей в самых щекотливых ситуациях. Ну, в делах, связанных с обвинением в плагиате, нарушении контракта, клевете и дискредитации, незаконном увольнении с работы, несоответствии доходов уплаченным налогам, в двойной бухгалтерии, шантаже, подкупе государственных чиновников. Короче, во всех делах, связанных с «изнаночной» стороной закона, который, увы, подчас трактуется очень вольно, что и заставляет вертеться колесики и винтики бизнеса. Но стоило мне упомянуть имя этого человека, как он презрительно фыркнул и сказал, что не желает пачкать руки, общаясь с этим стряпчим по темным делишкам. — Соломон удрученно покачал головой. — В одно прекрасное утро Хейзен может проснуться и узнать, что разорен, что он человек конченый и что, даже если дело не дойдет до суда, газеты выльют такие ушаты грязи, что ему уже никогда не отмыться. Пусть он и не сделал почти ничего противозаконного.

— Так вы все же считаете, он нарушил закон? — спросил Стрэнд.

Соломон улыбнулся и взглянул на него, как на наивного ребенка.

— Ах, Аллен, — пробормотал он, — вы же учитель истории. А история, как наша, так и мировая, просто не знает случаев, когда человек добился власти, богатства и могущества, не нарушив, хотя бы немного, тот или иной закон. И делал он это из гордости, чувства собственной правоты, исходя из религиозных убеждений, из желания самоутвердиться, противясь жесткой бюрократической системе. Господи, да по массе разных других причин! Скажите, разве это не так? Жена в шутку называет мой бизнес копями царя Соломона. Думаете, я хоть чего-то добился бы в нем, если бы ставил каждую точку над i?

— Так вы хотите сказать, министерство юстиции имеет полное право предъявить к нему претензии, да?

— Я просто предполагаю, что такое возможно, — мрачно ответил Соломон. — Если б вы могли уговорить Рассела прислушаться к моему совету, встретиться с тем адвокатом, о котором я говорил, вы бы сослужили ему добрую службу.

— Но он воспринимает меня как рассеянного профессора, книжного червя, не видящего дальше своего носа. Разве он меня послушает?

Соломон рассмеялся:

— Нет, конечно.

Им подали кофе, и Стрэнд заметил, что настроение Соломона внезапно изменилось и что он поглядывает на него теперь задумчиво и оценивающе, точно решая что-то.

— Честно говоря, Аллен, — заговорил он наконец, — я пригласил вас на ленч вовсе не затем, чтобы обсуждать дела Рассела Хейзена. Вы говорили с Джимми?

Ну вот, началось, подумал Стрэнд и весь напрягся.

— Да, — ответил он. — Вчера вечером.

— Он сказал, что уходит от меня?

— Да.

— Объяснил почему?

— Объяснил. — Стрэнд избрал нейтральный тон. — Насколько я понял, он собирается упрочить свое материальное положение. — И тут вдруг до него дошло: против собственной воли он пытается защитить сына.

— Улучшить материальное положение, вон оно как… — задумчиво протянул Соломон. — Ну что ж, можно назвать это и так. Но только надолго его не хватит.

— Да, женщина очень странная, если не сказать больше, — заметил Стрэнд. — Думаю, она его просто загипнотизировала.

— Боюсь, дело обстоит иначе, Аллен. Это она находится под гипнозом. Конечно, немалую роль тут играет секс. Ее бросали абсолютно все мужчины, с которыми она когда-либо связывалась. А Джимми так замечательно притворяется, что влюблен в нее.

— Притворяется?

— Аллен, — терпеливо начал Соломон, — вы же видели эту женщину. Ну скажите, вы сами могли бы в нее влюбиться?

— Но мне не девятнадцать, — растерянно пробормотал Стрэнд, понимая, что это не самый сильный аргумент.

— Вообще эта идея принадлежит Джимми, — сказал Соломон. — Так он мне, во всяком случае, заявил. Пришел с месяц назад и сделал деловое предложение: их собственный фирменный знак, часть доходов, никакого вмешательства с моей стороны по части выбора материала, четкий график выступлений, обеспечение оркестрами — короче, все берут в свои руки. Недурно для девятнадцатилетнего мальчишки, которого я всего несколько месяцев назад взял на работу, чтобы сделать одолжение другу. И еще он сказал, что дает мне на размышление ровно месяц, потому как ровно через месяц истекал срок ее контракта. И если я отвечу «нет», он ее забирает. Дайер приносила нам самый большой доход из всех исполнителей. Но я ответил «нет». Время от времени я и сам выступаю в роли шантажиста — так, по мелочам и исключительно для пользы дела. — Соломон хитровато усмехнулся. — Но шантажу не поддаюсь, нет! Я сказал Джимми, что он уволен, но Дайер тут же закатила такую истерику!.. Кстати, сейчас мы готовим ее записи, а это недели на три работы, да и то в нормальных условиях, так что пришлось оставить его еще на месяц. Но сейчас он уже вылетел. Просто мне хотелось объяснить, чтобы вы знали, за что именно уволен Джимми.

— Спасибо, — печально ответил Стрэнд.

— Надеюсь, это нисколько не повлияет на наши дружеские отношения?

— Конечно, нет, — не совсем искренне ответил Стрэнд.

— Музыкальный бизнес — один из самых жестоких, — сказал Соломон. — Не успеешь опомниться, как глотку перережут. Но люди, особенно молодые, считают, что прорваться ничего не стоит, что им все нипочем, так и рвутся вперед, игнорируя устоявшиеся правила и обычаи. Однако они глубоко заблуждаются. Боюсь, ваш Джимми не настолько сильная личность и никогда ею не станет. Только наживет массу врагов. Нет, какие-то взлеты у него будут, Аллен, но затем начнется падение, и его уже не остановишь. Знаете, меня это вовсе не радует. Напротив, печалит, поскольку я знаю: мои прогнозы сбудутся. Эта женщина представляет собой угрозу, она как бомба или мина, готовая взорваться. Голос у нее садится, и ей это известно. Она нуждается в защите, а Джимми и мать родную от сквозняка защитить не сможет. Она то и дело впадает в отчаяние, страдает маниакальной депрессией. И в один прекрасный день, вернее вечер, на эстраде появится какой-нибудь молодой гений и просто сметет ее со сцены. В ее доме перестанет звонить телефон, и она в очередной раз попытается свести счеты с жизнью. Если бы вам удалось уговорить Джимми прийти наконец в чувство, я бы взял его обратно. И со временем вполне смог бы превратить его из дилетанта в профессионала. Причем не ради себя, а ради его же блага. Вы верите мне, Аллен? Верите? — Соломон пристально всматривался ему в лицо через стол.

— Верю, — ответил Стрэнд. — И вчера вечером сказал ему, что на меня его поступок произвел самое омерзительное впечатление. Как вы, наверное, заметили, я не сторонник грубых выражений, а эти слова можно причислить как раз к такому разряду. Я сказал, что стыжусь его, а потом встал из-за стола и ушел. А он остался сидеть. Но я понял, переубедить его невозможно. Или он так изменился за последние несколько месяцев, или же всегда был таким, просто я этого не замечал… Как бы там ни было, но он, судя по всему, твердо вознамерился идти своей дорогой. — Стрэнд вспомнил, с чем Джимми сравнил благодарность. С ножом, вложенным в руку парню, — именно так он выразился, — а потом, сказал он, надо еще научить его, как лучше перерезать глотку. — Сын ушел из моей жизни, — признался он умному, пожилому и доброму человеку, что сидел напротив. — Что я теперь могу сделать? Только помахать ему на прощание. Вы уж простите…

Соломон потянулся через стол и ободряюще коснулся руки Стрэнда.

— Знаете, что нам сейчас необходимо? Просто позарез? Выпить по глоточку бренди. Самого лучшего бренди, который тут имеется.

И они выпили по рюмке бренди, а потом Соломон сказал, что у него в офисе назначена встреча с каким-то композитором.

— Он маленько чокнутый, — объяснил Соломон. — Приходит в контору по делу только по субботам. Говорит, что это его счастливый день. Из-за этого сукина сына я уже пропустил две поездки в Палм-Спрингз и уик-энд, во время которого собирался покататься на лыжах. Хочешь заняться музыкальным бизнесом, а, Аллен? — с улыбкой спросил он.

— Нет уж, спасибо, — ответил Стрэнд. Чуть позже он с грустью следил за тем, как Соломон идет через зал к дверям — просто образчик успеха и процветания, вальяжный, уверенный в себе, — добродушно приветствуя взмахом руки сидевших за другими столиками знакомых.

Он находился на вокзале «Гранд-Сентрал», ждал поезда на Коннектикут, который должен был отправиться в три двадцать одну. Молодая парочка — высокий парень и хорошенькая маленькая девушка — отчаянно целовались на перроне, словно им предстояла разлука на долгие годы. Стрэнд не сводил с них глаз — его забавляло и одновременно смущало столь пылкое проявление страсти на людях. По дороге из ресторана он неотступно думал о Джимми, который пустился бог знает в какую авантюру на волне, так сказать, секса. Думал он и о Кэролайн, этой разрушительнице семейного очага, которая мучила всех мужчин подряд, если, конечно, верить словам несчастной жены учителя биологии. Вспоминал об Элеонор, которая торчит где-то в далеком маленьком городке в Джорджии лишь потому, что, по ее словам, не может жить без любимого человека, а тот, в свою очередь, не может жить без нее. Перспектива завершить уик-энд в одиночестве, в опустевшем, продуваемом всеми ветрами кампусе, грела все меньше и меньше и казалась все менее привлекательной. Все же в этом старом городе что-то есть, соки по-прежнему бродят. Впервые за все время ему была ненавистна мысль о том, что Лесли нет рядом. Стрэнд вспомнил строчку из ее письма. Она, видите ли, парит в небесах. Он бы тоже парил, если б оказался в Париже. Стрэнд резко отвернулся от все еще обнимавшейся парочки и перешел на ту сторону платформы, вдоль которой выстроились в ряд телефонные будки. Нашел номер в справочнике, бросил в щель двадцатицентовик и набрал. Долгие гудки. Раз десять. Никто не подошел. Джудит Квинлен не было дома. Он повесил трубку, выудил монету и поспешил обратно, туда, где на платформе уже открылись ворота для посадки. И едва успел вскочить в последний вагон, как поезд тронулся и отошел от станции. Он шел по вагону в поисках свободного места и вдруг увидел ту самую маленькую девушку, которая целовалась с парнем на вокзале. Она плакала, прижимая к глазам скомканный носовой платок.

Все же счастливые они, эти женщины, подумал он, усевшись напротив. Они могут плакать…

Секунду он раздумывал над тем, стоит ли подняться и пересесть на свободное место рядом с девушкой. Утешить ее, возможно, утешиться самому. Но он в жизни не знакомился таким образом с девушками и подумал, что начинать уже поздно.

Одинокий и страдающий от собственной добродетели, согрешивший в мыслях и уже испытывающий угрызения совести от несостоявшегося греха, не вкусивший ни капли сладости, что дает этот грех, проклинающий себя за то, что не хватило ума позвонить прямо с утра Джудит Квинлен и сказать, что он в Нью-Йорке, Стрэнд рассеянно смотрел в окно. А поезд тем временем выехал из туннеля под Парк-авеню и, громыхая на стыках, устремился дальше, вперед в заходящих лучах бледного зимнего солнца.

Когда он прибыл в Нью-Хейвен, где надо было делать пересадку на северную линию, Стрэнд увидел, что девушка уже давно перестала плакать, попудрила личико, подкрасила губки и оживленно беседует с молодым человеком в длинном меховом пальто, который подсел к ним в Стэнфорде.

И Стрэнд вспомнил Ромеро и его знакомую стриптизершу. Что касалось каких-то основных жизненных принципов и навыков — к примеру, как знакомиться с молодыми хорошенькими женщинами в поездах, — тут Ромеро оставил своего учителя истории далеко позади.

Погода словно насмехалась над ним. Воскресное утро выдалось солнечным и теплым, и несколько мальчиков, оставшихся на уик-энд в кампусе, играли на лужайке в футбол. Из открытого окна до Стрэнда доносились их веселые громкие крики. В их возрасте ему недоставало способностей и времени, чтобы играть в подвижные игры, и эти молодые бодрые голоса за окном, в солнечном свете заставили пожалеть о напрасно потраченных молодых годах, которые прошли без присущих юности радостей.

Он был одинок и просто не находил себе места. Обычно в хорошую погоду они с мисс Коллинз шли пешком в город, а потом пили чай в отеле «Ред-Топ». Ему нравился ее тихий мелодичный голос, то, что она сумела полностью отстраниться от всех школьных слухов и сплетен. Нравилось, как она скромно, даже застенчиво, рассказывает о книге, которую пишет, — об американских романистах 30-х годов. Два раза она приносила показать ему особенно удачные сочинения, которые писал Ромеро в классе, и всякий раз заливалась краской, когда Стрэнд хвалил ее за то, что ей удалось найти нужный подход к мальчику, заставить его показать, на что способен. И он решил пригласить ее на ленч, но когда набрал номер, престарелая мать, которая жила с мисс Коллинз, сообщила, что дочь на день уехала в Нью-Йорк. «Что-то не везет мне на этой неделе с учительницами английского», — невесело усмехаясь, подумал он и повесил трубку.

Ему отчаянно хотелось поговорить с Лесли. Но если рассказать ей о письмах Кэролайн, о переезде Джимми в Калифорнию и о причинах, вызвавших его, она только расстроится и ее отдых будет испорчен. Он знал, что, если позвонит, она начнет расспрашивать о детях, и ему придется лгать, а Лесли всегда улавливала фальшь в его голосе. И тогда ничем хорошим их беседа не закончится, это уж точно. Кроме того, трансатлантические международные разговоры были невероятно дороги, и он осознавал, что, если даже общение с Лесли пройдет гладко, позже, когда в конце месяца придет счет, он непременно пожалеет об этом своем порыве. Рекламы телефонных компаний в разных журналах непременно изображали счастливых родителей, звонящих столь же счастливым детям, но не включали предупреждения о том, что данная привычка вредна для школьных учителей с маленькими зарплатами и поощрять ее ни в коем случае не следует.

Стрэнд не завидовал Хейзену, живущему в прекрасном доме на берегу океана, не завидовал его замечательным картинам, его свободе передвижения, возможности путешествовать по всему миру и обедать в модных ресторанах. Он завидовал лишь одному — тому, что он в любой момент может бездумно снять трубку и завести долгий разговор с человеком, живущим где-нибудь в Калифорнии, Англии, Франции, в любом уголке света. А потом даже с некоторой долей злорадства, продиктованного жалостью к себе, Стрэнд вдруг подумал, что это свободное и неограниченное пользование всеми доступными средствами связи все равно не помогло Хейзену сохранить жену и детей.

Он вспомнил, что о смерти сына Хейзена от наркотиков первой сообщила ему Элеонор. Уже больше месяца от нее ничего не было слышно, и Стрэнд решил, что пора поговорить с ней. А заодно узнать, сможет ли она вырваться в Хэмптон на Рождество хотя бы на несколько дней. Особой болтливостью Элеонор не отличалась, а потому звонок в Джорджию должен обойтись относительно недорого. Он стал искать в записной книжке ее номер, записанный дважды — один раз под фамилией Стрэнд, второй — Джанелли.

Нашел, набрал. Трубку сняли после первого же звонка, точно нетерпеливо ждали его. В трубке послышался голос Джузеппе. Он коротко бросил всего одно слово:

— Алло!

— Джузеппе, — сказал Стрэнд, — это Аллен. Как поживаете?

— О… Аллен, — протянул Джузеппе, и теперь в его голосе слышалось разочарование. — Я в порядке. Вроде бы…

— А Элеонор дома?

В трубке воцарилось молчание. Стрэнд даже подумал: что-то случилось на линии и их разъединили.

— Джузеппе, — сказал он, — вы меня слышите?

— Да, слышу, — ответил Джанелли. — Я дома, а вот Элеонор — нет. — И он как-то странно рассмеялся. Стрэнду даже показалось, что зять пьян. Хотя тоже странно, ведь не было еще и одиннадцати утра.

— А когда вернется? Передай, чтобы обязательно мне позвонила.

— Не думаю, что она вернется.

— Что?! — воскликнул Стрэнд. — О чем это ты толкуешь?

— О том, что она вряд ли вернется, вот и все. — Теперь его голос звучал почти враждебно.

— Да что там у вас, черт возьми, происходит?

— Ничего. Сижу в этом поганом доме, за окном льет дождь. И я не думаю, что моя жена когда-нибудь вернется.

— Что случилось, Джузеппе? — Теперь Стрэнд проникся к зятю сочувствием.

— Она ушла.

— Куда?

— Не знаю. В никуда. Просто ушла, и все. И кстати, последними ее словами были: «Не думай, что я вернусь».

— Вы что, поссорились?

— Да нет, не то чтобы… Просто не сошлись характерами.

— Но как же это получилось, Джузеппе?

— Пусть лучше она сама вам расскажет, — ответил Джузеппе еле слышно. — Она ушла пять дней назад. И все эти пять дней и ночей я сижу и неотступно думаю об этом. И я уже устал думать. Скоро она наверняка с вами свяжется.

— Но с ней все в порядке?

— Было в порядке, когда уходила. Она была жива-здорова и в полном рассудке, если именно это вас интересует.

— Но ты должен иметь хоть какое-то представление… — Тут Стрэнд осекся. На другом конце линии послышался щелчок, а затем короткие гудки. Джузеппе бросил трубку. Стрэнд тупо уставился на телефон.

Из окна донесся пронзительный и возбужденный детский крик:

— Взял! Взял!

В ответ раздался дружный издевательский смех. Что, видимо, означало, что мальчик потерял мяч.

В ту ночь, когда Кэролайн привела избитого и окровавленного Хейзена из парка к ним в дом, Элеонор обедала у них. А потом, уже поздно вечером, уехала вместе с Хейзеном на такси. Стрэнд помнил, что сказал тогда ему на прощание Хейзен: «Хочу сказать вам кое-что, чего говорить, видимо, не стоит… Но я завидую вашей семье, сэр. Сверх всякой меры».

Стрэнд сомневался, чтобы Хейзен повторил эти слова сегодня, солнечным воскресным утром. Если б сегодня Стрэнда спросили, где его дети, он мог бы дать адрес лишь одного из них. Но даже если б сам вдруг захотел навестить младшую дочь, ему следовало сначала убедиться, что она находится в комнате одна, прежде чем он войдет.

На следующий день, выйдя из школы после последних занятий, он сразу заметил припаркованный возле «Мэлсон-резиденс» старенький, видавший виды седан с номерами штата Джорджия. Растерянно моргая, он долго смотрел на него, точно это было привидение, затем заставил себя подойти к дому — медленно и с достоинством.

Элеонор сидела в общей комнате и болтала с Роллинзом. Дочь была в пальто, а рядом на полу стоял большой чемодан. Она не сразу увидела Стрэнда, потому что сидела спиной к двери. Стрэнд нерешительно застыл на пороге, точно боялся спугнуть ее. Одновременно он испытал прилив радостного облегчения при виде того, что Элеонор выглядит спокойной и здоровой, держится как ни в чем не бывало, будто ничего особенного в том, что она явилась к нему без предупреждения из Джорджии, вовсе не было. Словно она просто заехала ненадолго навестить отца…

— Элеонор… — тихо окликнул ее Стрэнд.

Она повернулась в кресле, вскочила и бросилась к нему в объятия. Впрочем, объятия были недолгими, и она легонько чмокнула его в щеку.

— Ой, папа! — сказала она. — Страшно рада тебя видеть.

— Долго ждешь?

— Нет, минут пятнадцать. А мистер Роллинз был так добр, что составил мне компанию.

Стрэнд кивнул. Он с трудом подавил желание крепко стиснуть дочь в объятиях и выразить тем самым свою любовь и облегчение. Но тут по ступенькам с грохотом сбежали двое мальчиков и тоже застыли на пороге, с любопытством взирая на представшую перед ними сцену.

— Идем же, идем ко мне, — сказал Стрэнд. — Это твой багаж?

— Да. Надеюсь, не слишком стесню тебя, если поживу здесь несколько дней? — Она улыбнулась. Улыбалась Элеонор всегда искренне и открыто, и Стрэнд страшно любил ее такой. Но с возрастом лицо ее приобретало все более строгое и деловитое выражение, и подобные улыбки стали редкостью. — Получила от мамы весточку. Пишет, что до Рождества не вернется, вот я и решила: ты будешь рад, если я поживу с тобой.

— Конечно, дорогая.

Роллинз подхватил чемодан Элеонор. Столпившиеся у подножия лестницы мальчишки — теперь уже трое — провожали их глазами, пока они шли по коридору к двери в квартиру. Роллинз поставил чемодан посреди гостиной.

— Спасибо, — сказала Элеонор.

— Мистер Стрэнд, — сказал Роллинз, — у меня для вас письмо. От Хесуса. Я съездил на уик-энд домой, вот он и передал, для вас.

— Как у него дела? — осведомился Стрэнд, кладя письмо на стол. — Как он себя ведет?

— В моей семье не слишком разгуляешься. Как шелковый, — ответил Роллинз. — Мало того, стал всеобщим любимчиком. Помогает брату в гараже — заправляет машины газом. На прошлой неделе получил уведомление, что суд назначен на семнадцатое января, но, похоже, это мало его волнует. Мисс, прошу прощения, миссис Джанелли, если я могу что-то для вас сделать, чем-то помочь, пожалуйста, не стесняйтесь. Я всегда тут, под рукой.

— Что ж, буду иметь в виду, — улыбнулась Элеонор и сняла пальто. А затем критически оглядела помещение: — Не слишком шикарно, верно? — заметила она, когда Роллинз вышел.

— Выглядело гораздо веселей, когда твоя мама была тут.

Элеонор засмеялась, подошла к Стрэнду и снова обняла его, на этот раз по-настоящему, крепко-крепко.

— А ты совсем не меняешься, верно, пап?.. Ладно. Знаешь, что мне сейчас необходимо? Чашка горячего крепкого чая. Покажи, где и что у вас на кухне, а сам сиди, отдыхай и не принимай ничего близко к сердцу. Ты не слишком здесь надрываешься, а, пап?

— Да нет, я в порядке, — коротко ответил Стрэнд. Он провел Элеонор на кухню, уселся за стол и стал наблюдать за тем, как она готовит чай. — А теперь, — начал он, — кажется, самое время рассказать мне все. Вчера я говорил по телефону с Джузеппе.

Она вздохнула и отвернулась от плиты.

— Ну и что же он тебе сказал?

— Сказал, что ты ушла, что он не знает, где ты. И еще, что будто ты говорила, мол, никогда к нему не вернешься.

— И это все?

— Да. А потом он просто повесил трубку.

— Что ж, — заметила Элеонор. — По крайней мере жив. И то слава Богу.

— Что все это означает, позволь спросить?

— Это означает, что нас угрожали убить. Покончить с ним и со мной.

— Господи Боже!.. Ты что, серьезно?

— Это они настроены более чем серьезно. Неделю назад они подбросили нам на крыльцо бомбу, она взорвалась, вылетели все окна и дверь тоже. Слава Богу, нас в это время дома не было. Но в следующий раз эти люди сначала удостоверятся, что мы на месте. Так они обещали.

— Кто это «они»?

Элеонор пожала плечами.

— Столпы местного общества. Мэр, церковь, начальник полиции, свояк мэра, возглавляющий строительную компанию, которая заправляет в городе всем, пара адвокатов, которые, в свою очередь, заправляют судьями… Короче, все эти «они», имя им легион. Джузеппе приехал и разворошил их осиное гнездо. Копал два месяца и накопал такое, что их всех хоть завтра можно упрятать за решетку общим сроком на сто лет. Короче говоря, самое настоящее уотергейтское дело. А тон этих его статеек, которые он называл частным расследованием, был таков, точно он собирается спасти всю страну от вторжения вражеской армии. Но ведь такое происходит буквально в каждом маленьком городке. Всегда происходило, с окончания Гражданской войны, и люди как-то мирились с этим и жили, в общем, нормально. А тут вдруг является какой-то северянин — не мне рассказывать, как там не любят северян, — да к тому же еще итальянского происхождения, который начинает совать нос в их дела и учить жить. Но когда Джузеппе действительно раскопал несколько подсудных дел, по ночам начались звонки с угрозами. Я пыталась убедить его, что стремление прищучить какого-то там подрядчика, который дал взятку, чтобы получить заказ на прокладку новой водопроводной линии, не стоит того, чтобы за это умирать. Но тупоголовый итальяшка упрям как бык и теперь, после того как взорвалась бомба, живет мыслью об отмщении. Купил дробовик и сидит каждый вечер в гостиной в темноте, положив его на колени. Самое же печальное то, что журналист он неважный и что в точности такую же газету вполне могла издавать группа выпускников факультета журналистики, А может, они справились бы и лучше. Что же касается меня… Все материалы, которые я готовила для этой газеты, столь незначительны, столь тривиальны… И я сказала Джузеппе, что оба мы сделали ошибку и что эта идея не стоит того, чтобы нам обоим сложить теперь головы неизвестно ради чего. Я дала ему день на раздумья, после последнего звонка с угрозами. Сказала, что уеду в любом случае, и не важно, поедет он со мной или нет. — Говорила она все это бесцветным, ровным голосом, но все эмоции отражались на лице. — А он в ответ заявил, что ему этот день не нужен. Ну, вот я и уехала.

— Ужасная история… — вздохнул Стрэнд, поднялся и подошел к плите, где Элеонор заваривала чай, обнял ее за плечи. — Мне страшно жаль.

— Браки распадаются каждый день, — сказала она, — и по куда более трагическим причинам. А где сахар?

Он достал с полки сахарницу, и они уселись за стол, поставив перед собой чашки.

— Но почему ты мне раньше ничего не говорила? И где пропадала пять дней? — спросил Стрэнд.

— Просто хотела убедиться, что никогда и ни за что не вернусь к нему, прежде чем выкладывать эти веселые новости тебе, — ответила Элеонор. — А на это понадобилось некоторое время. Ну и потом хотела подыскать какое-нибудь жилье и работу, чтобы не сидеть на шее у престарелых родителей.

— И что же, удалось найти жилье и работу?

Она кивнула.

— Да. Возвращаюсь в свою старую фирму. Должна выйти на работу уже второго января. Мало того, они даже зарплату мне прибавили. А на двери появилась табличка с моим девичьим именем: «Элеонор Стрэнд. Помощник вице-президента». — Она весело, по-детски рассмеялась. — Так что, как видишь, временное отсутствие может иногда пойти на пользу.

Чай они пили в молчании.

— Если хочешь, я могу позвонить ему, — предложил Стрэнд.

— Я и сама могу позвонить, — сказала Элеонор, — но толку от этого не будет. Он не вернется домой, как побитая собака, с поджатым хвостом. Никогда не признается братьям в своем провале. В том, что он только напрасно растратил их деньги. Ни за что не станет просить, чтобы его взяли обратно в семейный бизнес. Да он скорее в гробу к ним вернется.

— Ну и что же с вами будет дальше?

Элеонор ответила ему пристальным и твердым взглядом.

— Постараюсь забыть его, вот и все. А если не смогу, то вернусь. И пусть тогда нас взорвут вместе. — Она поднялась из-за стола. — А теперь мне хотелось бы немного отдохнуть. Где будет моя комната?

— Идем, покажу, — ответил Стрэнд. Они прошли через гостиную, где Стрэнд взял чемодан и понес его в одну из спален. Проходя по коридору, Элеонор заглянула в крошечную комнатушку, служившую спальней Стрэнду.

— Может, здесь? — спросила она.

— Нет, это моя комната. — Он распахнул дверь в более просторную спальню. — А вот эта — мамина. Можешь разместиться тут.

Элеонор подняла на него глаза. Ему совсем не хотелось прочесть в них жалость.

— Ох, папа!.. — простонала она, обняла его и разрыдалась на плече. — Ну почему, почему все так ужасно?.. — Правда, слез хватило ненадолго, и она, тихо шмыгая носом, пробормотала: — Прости меня.

Стрэнд вышел, оставив ее распаковывать вещи. Он пошел в гостиную и увидел на столе письмо от Ромеро. Взял его и какое-то время держал в руках, твердо убежденный в том, что ничего радостного он там не прочтет. Потом наконец вскрыл конверт и вытащил два листка бумаги. Письмо было написано на фирменных бланках, в верхнем правом углу значилось: «Гараж Роллинза. Ремонт и жестяные работы». Почерк был мелкий, округлый, разборчивый, читать его было легко.

Только в этих последних строчках Стрэнд впервые за все то время, что читал письмо, уловил искреннюю боль и обиду. Ему оставалось прочесть еще две строчки.

Ну вот, проиграна еще одна битва, подумал Стрэнд. Чего и следовало ожидать. Ведь Ромеро, несмотря на юный возраст, отчетливо представлял себе свое будущее. Свою роль в этом обществе — роль варвара, изгоя. Слишком гордого, чтобы принимать подачки, чтобы войти в сговор с теми, кто находился по другую сторону гетто. Впрочем, правда на его стороне. Стрэнд вздохнул и устало потер глаза. Затем аккуратно вложил листки обратно в конверт и сунул его во внутренний карман пиджака. Как-нибудь он покажет это письмо Кэролайн.

Глава 8

Рождество приходилось на понедельник, поэтому каникулы начались еще в пятницу. Стрэнд с Элеонор выехали из Данбери загодя, чтобы успеть встретить Лесли, самолет которой компании «Транс-уорлд-эрлайнс» приземлялся в аэропорту Кеннеди. На неделе звонил Хейзен, и Стрэнд сказал ему, что совсем не обязательно посылать за ними машину в Данбери. Кэролайн тоже должна была прилететь в Кеннеди самолетом той же компании. И они договорились, что она будет ждать их в здании аэровокзала — с тем чтобы потом всей семьей отправиться в Ист-Хэмптон. Хейзен, оказывается, переговорил с Ромеро и сказал Стрэнду, что этот идиот и упрямец по-прежнему отказывается сотрудничать с адвокатом. А ведь суд уже не за горами, семнадцатого января. Мало того, Ромеро заявил Хейзену, что Холлинзби вполне устраивает его как адвокат и что он не хочет, чтобы Хейзен напрасно тратил время и приезжал на суд.

— Этот мальчишка совершенно безнадежен, — устало сказал Хейзен, — и ни один из нас помочь ему не в состоянии. Что ж… до встречи в пятницу.

Стрэнд не уставал радоваться присутствию Элеонор в доме, хотя подчас замечал, сколько усилий прилагала она, чтобы выглядеть веселой и беззаботной. Он знал, что делается это только ради него, и был от души благодарен дочери. Он пытался не обращать внимания на то, как резко вскакивала она и мчалась к телефону, стоило услышать звонок, как нервно и напряженно бросала в трубку «алло». Но Джузеппе не позвонил ни разу, и сама она тоже ни разу не звонила в Джорджию. Как-то поздно ночью Стрэнд слышал, что она нервно расхаживает по комнатам, уверенная, что отец спит.

Два раза, когда ее не было дома, Стрэнд сам пытался дозвониться Джузеппе, но тот, услышав его голос, всякий раз вешал трубку. Стрэнд не говорил Элеонор о своих попытках.

Она живо расспрашивала отца о Кэролайн и Джимми. Еще до отъезда из Джорджии она успела получить письмо от Лесли и знала о ее триумфе — о продаже двух картин и о том, что мать собирается продлить пребывание в Париже. Элеонор считала, что Лесли ведет себя как восторженная молоденькая девушка и что это довольно смешно и странно в ее-то возрасте. И еще Элеонор говорила, будто бы всегда знала, что мама наделена истинным талантом, и была счастлива, что она наконец получила признание, пусть речь пока идет всего о двух картинах.

— Вот увидишь, — не уставала твердить она Стрэнду, — теперь мама будет работать как заведенная. Тебе еще повезет, если с утра у нее выкроится время подать тебе чашку кофе.

Говоря о Кэролайн и Джимми, Стрэнд тщательно выбирал выражения и утаивал от Элеонор большую часть информации. Бедняжка и без того пребывала в постоянном напряжении, ожидая новостей от Джузеппе или, что куда хуже, из какой-нибудь газеты. Не хватало ей еще тревожиться о сестре с братом. А потому он показал всего одно письмо от Кэролайн, где та писала, что ее выбрали королевой бала. Элеонор смеялась, отдавая письмо отцу:

— Итак, моя маленькая сестренка вылупилась из кокона! Бах — и превратилась в прекрасную бабочку!

— Можно сказать и так, — согласился с ней Стрэнд. О, если б он показал Элеонор письмо от жены учителя биологии и письмо от Ромеро, то она поняла бы, как далеко зашли эти превращения, и отнеслась к ним без всякого восторга.

Что же касалось Джимми, то Стрэнд просто сказал, что тот получил новую работу в Голливуде. Что переехал в Калифорнию, где теперь зарабатывает гораздо больше, чем на старом месте. Он также сказал, что одевается теперь Джимми как настоящий франт и привык выпивать за ленчем три мартини.

Услышав это, Элеонор скроила кислую мину:

— Вперед и вверх, я так понимаю. Превратился в покорителя сердец и душ. Что ж, и то слава Богу. Все лучше, чем оставаться полным бездельником и охламоном, каким я знала его в Нью-Йорке. А деньги он тебе посылает?

— Нам они не нужны, — коротко ответил Стрэнд.

Элеонор мрачно взглянула на него.

— Тебе совсем не помешало бы обзавестись парой новых хороших костюмов, — заметила она. Однако больше распространяться на эту тему не стала.

Поездка до аэропорта Кеннеди в старом пикапе прошла в целом благополучно. Погода стояла чудесная, движение на дорогах было не очень оживленным. Элеонор оказалась умелым и осторожным водителем, и у них осталось время сделать остановку и не спеша и с удовольствием позавтракать неподалеку от Гринвича, в очень славном маленьком ресторанчике, рекламу которого Элеонор увидела в «Ньюйоркере». И ее, и Стрэнда изрядно позабавили любопытные взгляды, которые устремили на них посетители, не успели они появиться в дверях. В этих взглядах читались явное восхищение красотой Элеонор и зависть и неодобрение в адрес Стрэнда.

Элеонор крепко сжала его руку и шепнула:

— Они явно принимают тебя за развратного старикана, ускользнувшего на уик-энд со своей секретаршей.

— Может, в один прекрасный день я и попробую выкинуть нечто подобное, — рассмеялся Стрэнд. — Превращусь в развратного старикана. Только сперва следует нанять секретаршу. — Но когда Элеонор ушла в дамскую комнату причесаться, он вспомнил Джудит Квинлен и ту хорошенькую девушку в поезде, которая кокетничала с молодым человеком в меховом пальто. Он представил, на что будет похож этот грязный уик-энд, а потом подумал, что вряд ли когда-нибудь в жизни у него случится нечто подобное.

Приехав в аэропорт и подойдя к стойкам таможни, откуда должны были появиться Лесли с Линдой, они увидели, что там их уже дожидается Кэролайн. Едва заметив отца и сестру, Кэролайн с радостным визгом бросилась им навстречу, и они обнялись.

— Папа, — с упреком заметила Кэролайн отцу, — почему ты не сказал мне? А я-то думала, она до сих пор прохлаждается в своей Джорджии. Вот это сюрприз! А где же твой красавчик муж, а, Элеонор?

— Прохлаждается в Джорджии, — ответила Элеонор и отступила на шаг. — Дайте-ка я на вас полюбуюсь.

Кэролайн моментально приняла вызывающую позу манекенщицы — широко расставила ноги, одну руку уперла в бедро, другую изогнула и жестом танцовщицы вскинула над головой.

— Ну, как я вам нравлюсь? Новенькая, с иголочки?..

— Классная девочка, — сказала Элеонор. — Знаешь, сейчас я действительно рада, что мой муж в Джорджии. — Говоря это, она покосилась на Стрэнда, и тот понял: Элеонор вовсе не собирается рассказывать сестре, по какой причине Джузеппе остался в Джорджии и как она сейчас за него боится. — А ты вроде бы похудела, верно?

— Каждый Божий день гоняют до полусмерти, — ответила Кэролайн.

— Ничего, тебе идет.

Стрэнду показалось, что это выражение, «классная девочка», являлось ревнивым сестринским приуменьшением достоинств Кэролайн. Сам он считал, что вовсе не отцовская слепая любовь заставляет его думать, что девочка — настоящая красавица. Особенно хороша она сейчас — личико стало более утонченным, глаза сияли здоровьем и счастьем, чистая нежная кожа точно светилась. И фигурка точеная, и потрясающе красивые длинные, стройные и крепкие ноги. Да она одна из самых хорошеньких девушек, которых он когда-либо видел в жизни! С этим своим новым носиком и недавно обретенной уверенностью в себе она ничем не напоминала прежнюю застенчивую Кэролайн. У Стрэнда просто дух захватило при мысли о том, как похожа она сейчас на Лесли, когда та была в ее возрасте. Более лестного сравнения он просто не мог придумать. Вспомнив письма, о которых рано или поздно придется с ней говорить, он пытался отыскать в дочери признаки порочности, но не находил ни одного. Она выглядела такой чистой, такой по-девичьи невинной.

Когда из дверей потянулись первые пассажиры, к ним подошел запыхавшийся Хейзен.

— Приветствую всех, — сказал он, пожимая руку Стрэнду. И растерянно замер на секунду, когда к нему подошла Кэролайн, крепко обняла и подставила щеку для поцелуя. Затем он все же решился и поцеловал ее. Настал черед Элеонор, и он снова колебался — на этот раз чуть дольше, — но и ее поцеловал. — Извините за опоздание, но движение на выезде из города было просто ужасным. Что, впрочем, неудивительно: пятница, накануне праздников. Хорошо, что Линда всегда выходит из самолета последней. Забывает в салоне вещи, потом возвращается за ними, приводит лицо в порядок. И пока она всем этим занимается, самолет уже готов отправиться в следующий рейс.

Но тут наконец появились Лесли и Линда. При виде Элеонор Лесли на секунду остановилась, и из глаз ее брызнули слезы. Стрэнд удивился. Обычно Лесли держала себя в руках, контролировала свои эмоции и чувства. Это было совсем на нее не похоже — плакать от радости. Затем она бросилась им навстречу и начала целовать и обнимать всех подряд. Линда тоже расцеловалась со всеми в промежутках между улыбками, смехом, аханьем над багажом, спорами, кто в какой машине поедет, а также комплиментами всем и каждому по поводу того, как они замечательно выглядят.

На выходе из здания аэровокзала было решено, что Кэролайн поедет с Линдой и Хейзеном, а Элеонор повезет Лесли со Стрэндом в своем «фольксвагене». Водитель, крепкий, коренастый молодой человек, помог уложить сумки и чемоданы в багажник и на крышу «мерседеса».

— А где же Конрой? — спросил Стрэнд.

— Расскажу позже, — ответил Хейзен, и лицо у него при этом стало такое, точно он проглотил что-то кислое. С этими словами он уселся в машину. «Мерседес» отъехал; Лесли со Стрэндом остались у обочины, Элеонор пошла на стоянку за своей машиной. Стрэнд стоял и любовался женой. Лесли помолодела лет на десять, и он подумал, что теперь она с легкостью может сойти за старшую и очень красивую сестру Элеонор. Причем старшую совсем не намного. И он поцеловал ее.

Не разжимая объятий, она подняла на него глаза и улыбнулась:

— Вот уж не думала, что ты способен на такие порывы на людях.

— Просто не в силах был удержаться. Ты прямо расцвела в своем любимом Париже.

— Да уж, пребывание там определенно пошло мне на пользу. — Затем лицо ее помрачнело. — Аллен, — нерешительно начала она, — мне не хотелось выкладывать тебе все это вот так, сразу, без подготовки. Но меня так и распирают чувства, и я просто не в силах думать о чем-то другом. Я собиралась написать тебе, но потом представила, какое выражение возникнет у тебя на лице, когда…

— Короче, ты хочешь сказать, что завела в Париже любовника? — Стрэнд надеялся, что ничем не выдал себя, и произнес это как можно более легким и веселым тоном.

— Аллен… — с упреком протянула она, — ты же меня знаешь!

— Ну, ведь мы с тобой так давно не виделись. Подобная слабость женщине вполне простительна. — Тем не менее во вздохе его слышалось облегчение.

— Я не из тех женщин. Нет, никакой не любовник, все гораздо серьезнее. Я вот что хотела спросить. Как считаешь, существует возможность найти тебе работу в Париже, ну хотя бы на год? Там есть американская школа, и я просто уверена, что у Хейзена непременно найдется какой-нибудь знакомый в совете директоров.

— Тут только одна маленькая проблема, — заметил Стрэнд. — Вопрос упирается в деньги. Билеты на самолет, плата за жилье — глядишь, и набежит по мелочам.

— Это тоже можно уладить, — сказала Лесли. — Я готова внести свой вклад. Владелец одной галереи обещал меня профинансировать. Правда, сумма невелика, ее хватит всего на год. При условии, если я согласна вернуться и работать с художником, который купил мои картины. Работать рядом с ним, прислушиваться к его советам. Надо сказать, он уже заставил меня совершенно по-новому взглянуть на изобразительное искусство в целом. И у меня появилось ощущение, что наконец я могу стать кем-то.

— Но ты всегда была кем-то, то есть личностью, Лесли, — сказал Стрэнд и почему-то почувствовал себя страшно несчастным.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Ты что же, хочешь, чтобы мы провели остаток дней в этой дыре, Данбери? — Произнесла она эти слова мягко и тихо, но Стрэнд отчетливо уловил в ее голосе отчаяние.

— Знаешь, я как-то не слишком задумывался, каким он будет, остаток нашей жизни. И пока удовлетворен тем, как протекают неделя за неделей.

— Ах, дорогой! — воскликнула Лесли. — Вижу, я тебя расстроила. Ладно, забудем об этом. Ни слова больше. Лучше расскажи мне об Элеонор. — В голосе ее звучали неподдельная живость и интерес: можно было подумать, что ей ничего не стоило отмахнуться от идеи переезда в Париж. — Где Джузеппе?

— Пусть лучше Элеонор сама тебе расскажет.

— Что-то случилось? — Это был не вопрос, скорее утверждение.

Он кивнул.

— Что, настолько плохо?

— Можно ожидать самого худшего. Я пока сам толком не разобрался. Только смотри, не выдавай ее. Она не хочет, чтобы Кэролайн или Рассел что-то знали. А вот и она, — заметил он, видя, как к тротуару подкатил «фольксваген».

Он уселся на заднее сиденье, чтобы не мешать Элеонор вдоволь поболтать с матерью. Элеонор говорила тихо, и из-за шума старого, изношенного мотора он почти не разбирал слов. Впрочем, время от времени до него доносилось имя Джузеппе. Хотя Лесли никогда не выдвигала ему ультиматума, подобного тому, что выдвинула в свое время Элеонор Джузеппе, Стрэнд чувствовал: и его ждет примерно та же участь. Его заставят выбирать — или ехать с женой, или остаться одному. Сам он никогда не давил на детей, не решал за них, чем им стоит заняться в жизни; подобную снисходительность он должен был проявить и по отношению к жене. В отличие от Джузеппе ему никто не грозил взрывом, но, если смотреть на мир глазами Лесли, нетрудно представить, что Данбери казался ей столь же малопривлекательным местом, как и Элеонор тот городок в Джорджии, из которого она бежала. Ладно, позже он подумает о предложении переехать в Париж.

И едва он пришел к этому заключению, идея поменять Данбери на Париж начала казаться более привлекательной и заманчивой. Он закрыл глаза, убаюканный плавным покачиванием автомобиля, и вообразил, как сидит на солнце, в открытом кафе, за столиком, с французской газетой в руках, и улыбнулся. В конце концов, пятьдесят — ведь это еще не старость. Генералы, ведущие в бой армии в таком возрасте, считаются молодыми. Да, он понимал: это вызов судьбе, испытание. Но так ли уж много испытаний выпало на его долю за последние несколько лет, не считая, конечно, сердечного приступа? И он вышел из этого испытания с честью. Стрэнд знал, что и Кэролайн, и Элеонор одобрят подобный шаг. Уже хотя бы потому, что у них появится предлог съездить в Европу.

Элеонор умолкла, он больше не слышал ее тихого бормотания. Зато услышал голос Лесли. Она громко сказала:

— Ты поступила совершенно правильно, дорогая. Все это просто чудовищно, ужасно!.. И если я увижу его, то повторю эти слова. Если он настолько глуп и упрям, что готов рисковать собственной жизнью, — что ж, это его дело. Но требовать, чтобы рисковала ты, — это просто подло, отвратительно! — Она обернулась и заметила: — Надеюсь, Аллен, ты сказал ей то же самое?

— Совершенно не стесняясь в выражениях, — ответил Стрэнд.

— Ты хоть пытался поговорить с этим Джузеппе?

— Звонил два раза. Но он, узнав мой голос, бросал трубку.

— А с Расселом ты говорил?

— Решил, что это дело сугубо семейное.

— Наверное, ты прав, — сказала Лесли, но в голосе ее звучало сомнение.

Интересно, подумал Стрэнд, насколько Элеонор была откровенна с матерью. Сказала ли ей то, что говорила ему, — что постарается забыть мужа, но если не сможет, то вернется в Джорджию? Он все же надеялся, что Элеонор не зашла столь далеко. А если да, то наверняка вселила в сердце Лесли тревогу. Теперь жена будет опасаться, что Элеонор может вернуться в Джорджию, и это отравит ей все удовольствие от триумфальной поездки во Францию и от радужных планов на будущее. Удовольствие, которое возросло бы многократно, если б он, Стрэнд, вдруг сказал жене, что уже подумывает над тем, как бы получить место в американской школе в Париже.

Уже стемнело, когда они добрались до дома на пляже. Океан давал о себе знать глухим ровным рокотом, а в заледенелом и кристально чистом черном небе сверкали холодные звезды. Стрэнд глубоко вдохнул прохладный соленый воздух и почувствовал, как защипало в легких и горле.

Хейзен сидел в гостиной, в одном из парных, обитых кожей кресел с высокими спинками, перед камином. От пылавшего в камине плавника разлетались голубоватые и зеленые искры. В углу стояла новогодняя елка, ветви ее украшали мишура и разноцветные стеклянные шарики, в которых отражались пляшущие язычки пламени. Дерево наполняло комнату густым хвойным ароматом. В руке Хейзен держал бокал. Увидев, что вошел Стрэнд, он поднялся и стал готовить ему виски с содовой. Женщины поднялись наверх, переодеться с дороги.

— А я уже почти забыл, как здесь хорошо, — сказал Стрэнд. — И всякий раз, когда возвращаюсь, меня охватывает почти детский восторг. — Он уселся в кресло напротив Хейзена, чувствуя, как приятно греет колени жар из камина. — Хочу поблагодарить вас прямо сейчас от имени всей семьи за приглашение, а потом умолкнуть и не упоминать больше эту тему.

— Спасибо, — кивнул Хейзен. — Особенно за то, что вы собираетесь заткнуться и не рассыпаться больше в благодарностях. Жаль только, что Джимми не смог приехать.

— Он в Калифорнии.

— Знаю, — снова кивнул Хейзен. — Соломон мне рассказал.

— Он объяснил причину?

Хейзен опять кивнул:

— Соломон раздул из этого целую историю. Зря… Именно так и должен поступать молодой человек с амбициями — использовать любой шанс, как только он появится. Уверен, Соломон выкидывал штучки и похлеще, когда был в возрасте Джимми. Да и я тоже… Так что не стоит читать мораль на эту тему, Аллен.

— «Камелоту капут» — вот что сказал мне Джимми, когда я стал возражать.

Хейзен усмехнулся:

— Что ж, можно посмотреть на все это и так… Капут, причем уже очень давно.

— А как идут ваши дела?

— Как обычно. Мелкие неприятности. — Хейзен пожал плечами. — Вот, пришлось уволить Конроя.

— А я еще удивился, почему его не было в аэропорту.

— Недавно выяснилось, что моя несчастная жена платит ему немалые деньги за то, чтобы он шпионил за мной. Вот откуда она знает о вашей семье, вот почему оказалась в тот вечер в Туре. Говоря о моральном аспекте…

Бедный серолицый услужливый Конрой, подумал Стрэнд. И вспомнил, как обнимали его тонкие руки Конроя в бурлящем потоке, вспомнил собственное замешательство, когда пытался поблагодарить этого человека за спасение своей жизни… Вспомнил о презренном чеке на тысячу долларов, который вручил Конрою Хейзен, как бы оплачивая услугу. Вспомнил слова Хейзена: «Деньги для этого человека абсолютно все. Он копит их по крохам, как церковная мышь». О каком вознаграждении может идти речь, когда человек, видя, что его, Стрэнда, уносит в открытое море, очертя голову бросается в волны? Каждый понимает это по-своему, единой морали нет. Он знал, что бесполезно просить Хейзена оставить Конроя, дать ему еще один шанс. В подобных случаях соображения о предательстве всегда перевешивают.

— Могу ли я спросить, как продвигается дело о разводе?

— Скверно. Жена названивает моему адвокату из Франции по два раза на дню. Торгуется, как базарная баба. И все время угрожает, что, если я не уступлю, вся эта грязь попадет на страницы газет. — Хейзен мрачно взглянул на Стрэнда и, похоже, собирался что-то добавить, но потом передумал. Поболтал кубики льда в бокале и заметил: — Конрой выболтал ей, что я составил новое завещание. А я, как полный идиот, просил его подписать эту бумагу в качестве свидетеля. Нет, содержания он, разумеется, не знает, завещание хранится в частном сейфе, в офисе моего партнера. И этот партнер единственный, кто знаком с ним, кроме меня, конечно. Я сам напечатал текст на машинке. Однако теперь ей известно, что существует некое новое завещание, и она говорит, что не подпишет ни единого документа, пока не ознакомится с ним. — Он снова невесело улыбнулся. — Словом, сплошное счастливое Рождество… — Он отпил большой глоток из бокала. — Вы, наверное, находите странным, что человек моего возраста столь болезненно реагирует на очередное свидетельство существования мирового зла?.. Думаете, пора бы уже привыкнуть, да? Но Конрой, после всех этих лет… — Хейзен покачал головой. — Когда я объявил ему об увольнении, он сказал, будто рад, что уходит. Мол, ненавидел меня с первого же дня, но ему просто не хватало мужества уйти самому. Вы даже представить не можете, сколько злобы накопилось в этом маленьком тихом сером человечке. Он сказал мне, что у него был гомосексуальный роман с моим сыном и тот не раз говорил ему, что хочет совершить самоубийство. И знаете, по какой причине? Я слишком зажился на этом свете, и самоубийство — единственный способ от меня избавиться. Услышав эти слова, я ухватил Конроя за шиворот и вышвырнул из офиса. Если бы мог в тот момент открыть окно, то выкинул бы из окна. Теперь вот нанял шофера. Он будет возить меня только по делам, а когда мне надо будет поехать куда-то по своим собственным, личным нуждам, сяду за руль сам. Я также нанял хорошенькую двадцатидвухлетнюю девушку — в качестве секретаря и конфидента. То, что она женщина, упрощает дело. Если вдруг она меня возненавидит, то будет выражать это более открыто и я успею вовремя избавиться от нее. Впрочем, довольно обо мне и моих неприятностях. Мы приехали сюда отдыхать и праздновать Рождество. Мне надо выпить еще. Присоединитесь?

— Нет, спасибо, пока не буду. — Стрэнд с болью в сердце наблюдал, как этот сильный, несгибаемый человек идет к бару и наливает себе виски. Добавляя в бокал лед, Хейзен обернулся и заметил:

— А наша Кэролайн стала настоящей красавицей, верно?

— Да, пожалуй. Хотя я, как отец, наверное, не объективен.

— Похоже, пребывание в том колледже, вдали от дома, пошло ей на пользу. — Хейзен вернулся и снова уселся в кресло перед камином. — Это придает ей уверенности в себе. Вы бы только видели, как она рассуждала, когда ехала в машине! Ничего общего с той маленькой застенчивой девочкой, какой она была до отъезда в Аризону. Должен заметить, теперь она совершенно не стесняется высказывать свои мысли. Говорит, что ее тренер по бегу — настоящий погонщик рабов и что она его просто презирает. — Хейзен улыбнулся. — Все спортсмены от него воют. И еще сказала, что терпеть не может бегать. Нет, она понимает, что бег ей на пользу, но это занятие может здорово наскучить. Судя по ее словам, она пробегает за неделю миль пятьдесят. И утверждает, что это ничего ей не дает. И еще говорит, ей вовсе не нравится побеждать других девочек и получать взамен какие-то привилегии. Не думаю, Аллен, что у нас растет чемпионка Олимпийских игр.

— Что ж, тем лучше, — заметил Стрэнд.

— По крайней мере она получает бесплатное образование. И стала самой популярной в кампусе девочкой.

— Тем хуже для нее.

Хейзен расхохотался:

— Как сказала бы Лесли, «вы так старомодны, дорогой»!

Но Стрэнду было не до смеха. Если б Хейзен прочел письмо от жены учителя биологии, он бы наверняка не стал поздравлять его с популярностью Кэролайн.

— Зато Лесли, — продолжил Хейзен, — похоже, просто в замечательной форме! Вам следует неустанно благодарить Линду за то, что все-таки уговорила ее поехать в Париж.

— Да, поездка прошла хорошо, — без особого энтузиазма заметил Стрэнд. — Возможно, даже слишком хорошо.

— Что вы хотите этим сказать? — с недоумением спросил Хейзен.

— Она хочет вернуться.

— И что же в этом плохого?

— Хочет вернуться прямо сейчас, если получится.

— О… — Хейзен задумчиво посмотрел в свой бокал.

— Похоже, она вообразила, что мужчина, пустивший ее в свою студию, знает секрет, как стать гением.

— Она что, прямо так и сказала?

— Ну, разве что была не столь многословна, — признался Стрэнд. — Она мечтает стать настоящим художником и считает, что Париж — самое подходящее для этого место.

— Но что же тут плохого? Ведь и сами вы мало похожи на мужчину, который полагает, что жена должна быть навеки прикована к плите, не так ли?

— Нет, конечно, нет.

— И потом вам прекрасно известно, что я и сам отметил в ней талант. Еще тогда, во время первого появления в вашей квартире, когда увидел ее пейзажи. Ну, возможно, не столь уж выдающийся талант, зато истинный. Да и Линда говорит, что работы Лесли произвели фурор в Париже и что знатоки высоко оценивают ее творческий потенциал. Порой со стороны видней, и лишь посторонние способны понять истинную ценность вещей, которых мы не замечаем годами.

— Я знаю, понимаю все это, Рассел, но…

— Что «но»? В чем загвоздка?

— Загвоздка в том, что она хочет ехать в Париж со мной.

Хейзен ничего не сказал, только тихо присвистнул.

— Самому мне было не до свиста, когда она вдруг заявила такое, — сказал Стрэнд. — Еще она просила узнать, нет ли у вас какого-нибудь знакомого в Париже, связанного с американской школой, который помог бы мне получить там работу. Ну, для начала хотя бы на год. А я спрошу у Бэбкока, сможет ли он дать мне годовой неоплачиваемый отпуск. Послушайте, Рассел, вы и без того чрезвычайно много сделали для нашей семьи. Если моя просьба вызовет у вас хоть малейшие затруднения, покажется обременительной, скажите мне прямо и мы с Лесли постараемся найти какой-нибудь выход самостоятельно.

— Так… Дайте подумать, дайте подумать… — Хейзен откинул голову на спинку кресла и, задумчиво щурясь, уставился в потолок. Похоже, он не слышал последних слов Стрэнда. — Так, кого же я там знаю?.. Ах, ну да, конечно! У главы подразделения нашей фирмы в Париже двое ребятишек, и они ходят в американскую школу. А сам он — член совета директоров. Я обязательно позвоню ему, но только в Париже сейчас рождественские каникулы, как и у нас. И я знаю, что он обычно отправляется куда-то кататься на лыжах, дней на десять. Уверен, мы обязательно что-то придумаем.

— Мне очень неудобно, что приходится использовать вас как агента по трудоустройству, — пробормотал Стрэнд.

— Ничего страшного. Многие используют меня для других, куда более сомнительных целей. И давайте не будем преувеличивать степень моих заслуг перед вами.

Появился мистер Кетли и объявил с порога:

— Вас к телефону, сэр.

Не выпуская бокала из рук, Хейзен вышел из гостиной в библиотеку. От внимания Стрэнда не укрылось, что он притворил за собой дверь, чтобы его гость не слышал, о чем он будет говорить.

Вернувшись в гостиную, он смотрел мрачно.

— Аллен, прошу вас, извинитесь перед всеми от моего имени, но мне придется вернуться в Нью-Йорк. Срочно, сейчас же. Звонила жена. Сегодня днем она прилетела из Парижа. Самолетом компании «Эр Франс». Если бы она выбрала «Транс-уорлд-эрлайнс», то Лесли и Линда имели бы удовольствие созерцать ее на протяжении всего перелета. Она в стельку пьяна и говорит, что если я сегодня же не вернусь в Нью-Йорк, то она сядет в лимузин и примчится сюда. И покажет всем нам раз и навсегда, что шутки с ней плохи. Короче, повторится безобразная сцена в Туре, а мне бы этого не хотелось. Одной такой сцены в год более чем достаточно. Попробую ее утихомирить. Простите, что испортил вам праздник. А всем остальным скажите, что меня вызвали по срочному делу, связанному с бизнесом. Скажите, пусть едят, пьют и веселятся от души.

— А когда вы думаете быть обратно?

— Не знаю. Я вам позвоню. — Хейзен с тоской оглядел уютную комнату, удрученно покачал головой: — Господи, до чего же мне не хочется уезжать отсюда! — И с этими словами он вышел.

Стрэнд допил виски, затем медленно побрел на второй этаж — сообщить жене, что хозяина дома срочно вызвали по делу в Нью-Йорк.

Они ели и пили, но нельзя было сказать, чтобы так уж особенно веселились. Элеонор с Лесли вдоволь наговорились в машине, а Линда, не вздремнувшая в самолете ни на секунду, клевала за столом носом и рано отправилась спать. Кэролайн же была неутомима и предложила Элеонор съездить в Бриджгемптон и посмотреть, не будет ли сегодня Бобби играть в баре на пианино.

— После Джорджии и Данбери немного ночной жизни не повредит. Особенно в виде джаз-банда из десяти труб, — сказала Элеонор. Дочери расцеловали родителей, пожелали им доброй ночи и уехали.

— Что ж, — заметила Лесли, — похоже, нам придется провести вечер, как и подобает старичкам, тихо и уютно, у камина. — Она подошла к креслу, где сидел Стрэнд, наклонилась и поцеловала его в лоб. А потом нежно провела рукой по волосам. Он обнял ее за талию и прижал к себе.

— Я вовсе не чувствую себя таким уж старым, — тихо пробормотал он. — А что касается тебя… Да если б ты пошла в тот бар с нашими девочками… бармен наверняка бы принял тебя за несовершеннолетнюю и попросил предъявить удостоверение личности. Знаешь, это напомнило мне те времена, когда мы с тобой дожидались в гостиной, пока твои родители не лягут спать, чтобы начать целоваться и обжиматься.

— О Господи! — рассмеялась Лесли. — Лет тридцать как не слышала этого словца! Обжиматься!.. Как думаешь, люди до сих пор этим занимаются?

— Насколько мне известно, теперь они обходятся без подготовительной стадии. Сразу ныряют в постель, — ответил Стрэнд. Рука его спускалась все ниже и ниже, и вот он уже начал поглаживать ее бедра. — А что, вполне разумно — позволяет сэкономить уйму времени. Надо как-нибудь и нам попробовать. Послушай, а почему бы не прямо сейчас, а?

Лесли изогнулась в его объятиях, теперь он видел ее лицо.

— Ты серьезно?

— Более чем…

— Но можно ли?.. Я имею в виду…

— Принз дал мне зеленый свет. Правда, немного затуманенный. Но все равно зеленый.

— Нет, что он конкретно сказал?

— Советовал соблюдать умеренность во всем, но… Короче, сказал: это или убьет меня, или заставит почувствовать себя двадцатилетним здоровяком футболистом.

Лесли поцеловала его — крепко-крепко, в губы. А затем взяла за руки и потянула из кресла.

Его это не убило. Но и двадцатилетним здоровяком спортсменом он тоже себя не чувствовал, когда, в последний раз поцеловав ее, перекатился на спину в мягкой широкой постели. Зато он чувствовал себя необыкновенно, бешено счастливым.

— Ну, вот мы и вернулись домой, — прошептала Лесли. — Правда, это не наш дом и не наша постель, но мы наконец дома…

— Спать хочешь?

— Нет. Так, просто подремлю.

— Знаешь, у меня потрясающая идея.

— Какая же?

— Сейчас встану, спущусь в кухню и украду бутылку шампанского из холодильника. Прихвачу два бокала и вернусь. И мы с тобой отпразднуем приближение Рождества, а также небольшой сексуальный подвиг, который только что совершили.

— Что ж, я голосую «за».

Поднявшись в спальню с бутылкой и двумя бокалами, Стрэнд увидел, что Лесли успела разжечь камин и сидит теперь перед ним в кресле. Она придвинула поближе второе — для него. Пробка с громким хлопком вылетела из бутылки, Стрэнд разлил холодное пенящееся шампанское по бокалам, которые Лесли держала наготове. Он взял свой, приподнял и произнес тост:

— За Париж!

Лесли пить не стала, лишь окинула его вопросительным взглядом.

— Что сие означает?

— Это означает, что я говорил с Хейзеном как раз перед тем, как его вызвали в город. Ну и как обычно, он знает одного нужного человечка и обязательно свяжется с ним. И прямо завтра с утра я иду покупать себе французский словарь.

— О, Аллен!.. — Лесли едва не расплакалась от радости.

— Пей, — сказал он. И оба выпили.

— Аллен, — заметила она после паузы, — ты вовсе не был обязан это для меня делать…

— Я делаю это для себя, — ответил Стрэнд. — Представился удобный случай поразмыслить обо всем этом, пока мы ехали в машине. И чем больше я думал, тем сильнее нравилась мне идея.

— Ты уверен? Ты пойдешь на это не ради моего каприза? Потому что, когда я сказала тебе об этом еще там, в аэропорту, ты, похоже, пришел в ужас.

— Нет, просто я удивился. Ну и понадобилось немного времени, чтобы освоиться с этой идеей. Боже, шампанское просто изумительное!

— Давай с этого момента пить только такое, не хуже! — Лесли радостно хихикнула и протянула бокал, чтобы он налил ей еще. — Как же я рада! Нет, ты не представляешь! Так и подмывает процитировать слова из сказки: «И они жили долго и счастливо».

Хейзен позвонил на следующий день и сказал Лесли, что постарается вернуться к Рождеству, но не уверен, что получится. Он выразил надежду, что все они хорошо проводят время. А Лесли сказала, что все они по нему соскучились, ждут и не могут дождаться, когда он наконец приедет.

День прошел лениво и праздно. На улице было слишком холодно, чтобы выходить писать пейзажи, а потому Лесли взялась за карандашный портрет Кэролайн, чтобы позднее написать настоящую картину, маслом. Стрэнд довольствовался тем, что сидел и наблюдал за ее работой, и время от времени вставал и переходил на другой конец комнаты, где Линда с Элеонор затеяли игру в триктрак.

Но когда на следующий день снова позвонил Хейзен и сказал, что приехать к Рождеству никак не получается, трубку сняла Линда и, поговорив, отошла от телефона с расстроенным лицом.

— Он говорил как-то странно, — сказала она Лесли и Стрэнду, сидевшим в гостиной. — Был просто сам не свой. Какая-то пустая, несвязная болтовня, все время твердил о каких-то решениях под влиянием момента. Короче, я так толком ничего и не поняла. И спросила, не пьян ли он. Тут он взорвался и стал на меня орать! «Это не твое чертово дело, Линда, ясно тебе?» И швырнул трубку. Скажите, Аллен, вы имеете хотя бы приблизительное представление о том, что с ним происходит?

— Нет, — ответил Стрэнд, надеясь в душе, что его голос звучит достаточно убедительно. — Он сказал, что его вызвали по какому-то делу.

— Слава Богу, Аллен, что хоть вы у нас не бизнесмен, — заметила Линда.

— Каждую ночь перед сном благодарю за это Господа, — сказал Стрэнд.

Рождественский обед, несмотря на изысканность подаваемых блюд, прошел невесело. На всех словно давило отсутствие хозяина. Все сложили подарки под елкой, но договорились не открывать ни одного пакета до возвращения Хейзена. Пустующее место во главе стола наводило тоску на всех, даже на Линду. Беседа шла вяло, и все были рады, когда праздничная трапеза наконец завершилась.

Примерно к трем часам дня, когда они пили кальвадос, погода испортилась. Небо посерело, все вокруг затянуло густым туманом. Однако Лесли, Линда и Элеонор, одевшись потеплее, решили выйти и прогуляться по пляжу. Словно некая неведомая сила гнала их прочь из дома. Кэролайн засела перед телевизором, а Стрэнд поднялся наверх, прилег и решил немного вздремнуть. Ему снилось, что он заперт в одной комнате с Конроем и миссис Хейзен и что он наблюдает, как они рвут на себе одежды и бесстыдно набрасываются друг на друга. Он проснулся весь в поту, толком не помня, что ему приснилось, но ощущение страха и омерзения от этой гротескной сцены осталось и долго преследовало его.

Он спустился вниз и увидел, что женщины еще не вернулись с прогулки. Кэролайн была в библиотеке, говорила с кем-то по телефону, но, заметив отца, торопливо бросила в трубку:

— Прости. Я больше не могу с тобой говорить. Пока! — Она отошла от телефона, искоса поглядывая на отца. А потом снова уселась перед телевизором.

Охваченный любопытством, он вошел в библиотеку:

— С кем это ты говорила, Кэролайн?

— Да ни с кем особенно, — ответила она, избегая смотреть ему в глаза.

— Разве так бывает, чтобы кто-нибудь говорил ни с кем особенно? — спросил он.

Она вздохнула, нашла на пульте дистанционного управления нужную кнопку и отключила телевизор.

— Ну, уж если так хочется знать, — сказала она, — так это был Хесус. Хесус Ромеро. Он сам мне позвонил. Я послала ему поздравительную открытку из Аризоны, а потом ее переслали из Данбери туда, где он сейчас обитает. Он пытался дозвониться нам в Данбери, и какая-то уборщица сказала ему, что мы здесь. Он просто хотел поздравить меня с наступающим Рождеством. Это что, преступление?

Стрэнд присел на диван рядом с дочерью и нежно взял ее руки в свои.

— Кэролайн, — сказал он, — нам с тобой надо кое о чем потолковать.

— Да уж, конечно, — сердито ответила Кэролайн. Или же она просто притворялась, что сердится. — К примеру, вот о чем: почему никто не сообщил мне, что Хесус в тюрьме, что его выпустили под залог, исключили из школы и что он должен предстать перед судом?

— Но откуда нам было знать, что тебя так волнует судьба этого мальчика? Нам вообще не было известно о ваших отношениях. Вплоть до самого недавнего времени.

— Да, представь, волнует. И даже очень.

— Я догадался об этом, лишь узнав о вашей переписке.

Кэролайн выдернула руки:

— И что же ты узнал об этой переписке?

— Достаточно. По крайней мере об общей, так сказать, сути. Но я не читал этих писем, нет. Не волнуйся, писем больше нет, их сожгли.

— Я и не волнуюсь, — вызывающим тоном заметила Кэролайн.

— Уцелели всего два письма. Вот они. — И Стрэнд достал из внутреннего кармана пиджака письмо от Ромеро, адресованное ему, и письмо от жены учителя биологии. Он хранил их там, опасаясь, чтобы они не попались случайно на глаза Лесли. Затем Стрэнд поднялся и протянул оба конверта дочери. Он отвернулся и все то время, что она читала письма, смотрел на океан. Затем вдруг услышал треск рвущейся бумаги и увидел, как она бросает разорванные в мелкие клочья письма в догорающий в камине огонь.

Тут Кэролайн разрыдалась и, когда Стрэнд подошел к ней, бросилась к нему в объятия.

— Ах, папа, папа! — сквозь слезы бормотала она. — Как это могло со мной случиться?.. Как только могут люди писать обо мне такие ужасные письма!

— Потому что ты была жестока и причинила им боль, — ответил Стрэнд, крепко прижимая к себе дочь и чувствуя, как все ее тело содрогается от рыданий.

— Но я просто валяла дурака, забавлялась!.. — жалобно всхлипнула она. — А большинство писем, которые написала Ромеро, просто скопировала с любовных писем одной девочки, моей соседки по комнате. И из разных отрывков из «Любовника леди Чаттерлей», и из романов Генри Миллера. Хотела казаться умной и дерзкой, думала, что он тоже будет смеяться, потому что, когда мы с девочками читали их вслух, мы очень смеялись, очень… Потом вдруг получаю от него письмо, где он пишет, что приезжает на День благодарения. И это меня испугало, потому что писал он всерьез. А старый профессор Свенсон — так он просто ходил за мной по пятам, преследовал, как какая-то больная собака. Он только и знал, что твердил: они с женой уже давно не прикасаются друг к другу. И мне стало его жалко. Я пообещала, что поеду с ним на День благодарения к его родителям. Мне просто необходимо было избавиться наконец от него и Ромеро. И тогда на День благодарения я уехала в Таксон с одним футболистом. Полный болван! Он только и знал, что пересказывать мне в мельчайших подробностях все матчи, в которых принимал участие чуть ли не с пеленок. И, о Господи, таких чудовищно скучных праздников у меня еще никогда не было!.. Вот, такая уж я у тебя стерва… — Она уже перестала рыдать и всю накопившуюся злобу и отчаяние вложила в это слово, «чудовищно», словно скука, которую довелось испытать во время уик-энда с футболистом, хотя бы отчасти смягчала вину.

Стрэнд разжал объятия, достал носовой платок и протянул ей, вытереть слезы. Хорошо, что оба эти письма сгорели, подумал он. Кэролайн подняла на него робкий взгляд:

— Я поступила очень скверно, да, папа? И ты будешь меня ругать, орать и топать ногами?..

— Наверное, я так и поступил бы, если бы считал, что крики и топот помогут. Но я вовсе не думаю, что ты совершила такой уж ужасный проступок. Мне кажется, ты поступила бездумно, а это иногда приводит к куда более скверным последствиям. Скажи, почему ты, говоря с Ромеро, повесила трубку, когда увидела меня?

— А мама знает о письмах? — спросила Кэролайн, и Стрэнд понял, что она уходит от прямого ответа на вопрос.

— Нет. И никогда не узнает, если сама будешь молчать. И все-таки скажи: почему ты сразу повесила трубку?

— Просто хотела извиниться перед ним. За то, что меня не было, когда он приехал в Аризону. И… — Тут она вскинула голову и, вызывающе глядя прямо ему в глаза, добавила: — И я пригласила его приехать сюда.

Стрэнд так и упал в кресло. Недаром он опасался, что разговор с дочерью получится нелегкий и долгий.

— Это не твой дом, Кэролайн, — сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее.

— Я же не предлагала ему остановиться здесь. Просто сказала, что мы могли бы встретиться в поселке.

— Когда?

— Он позвонит и скажет мне точно.

— С чего это вдруг тебе понадобилось видеть его?

— Да с того, что он просто очарован мной. — Казалось, само звучание этого слова, «очарован», приводит ее в восторг. — Он влюбился в меня с первого взгляда, когда мы встретились за обедом после того сумасшедшего футбольного матча, где он творил чудеса. Я сказала маме. Разве она тебе не говорила?

— Ну, наверное, несколько другими словами. А после того вечера вы с ним хоть раз встречались?

— Нет, ни разу. Только переписывались. Он так пылок, так умен…

— Да уж, — проворчал Стрэнд. — Ты права, особенно в том, что касается пылкости… Ты, кажется, говорила, он тебя пугает?

— Ну… теперь мне кажется, это только добавляет ему привлекательности. Другие мальчики, этот профессор Свенсон… — Она брезгливо сморщила носик. — Знаешь, на что они похожи? На холодное непропеченное тесто. И если Хесус согласен встречаться со мной, то я буду с ним встречаться.

— По всей вероятности, встречи эти будут проходить в тюрьме.

— В тюрьме так в тюрьме. И еще знай: я ни за что не вернусь больше в паршивый колледж, где обо мне говорят такие гадости!

— Это обсудим позже, — сказал Стрэнд. — Однако все же хотелось бы знать: есть доля истины в этих так называемых гадостях или нет?

— Ну, есть… Но совсем немного. Ах, папа! Ведь девочки и мальчики теперь совсем не такие, как в те времена, когда вы с мамой были молодыми. И ты это знаешь.

— Да, знаю. И мне это совсем не нравится.

— И мама знает. И в отличие от тебя не проводит дни напролет, уткнувшись носом в книжку и не замечая ничего вокруг! — пылко воскликнула Кэролайн. — Кто, как ты думаешь, подарил мне на день шестнадцатилетия противозачаточные таблетки, а?

— Ты хочешь сказать, что мама? — сказал Стрэнд.

— Да, представь! И ты, конечно, в шоке! — Стрэнд с болью отметил, какое торжествующе-злобное выражение возникло при этом на лице Кэролайн.

— Я не шокирован. Твоя мать — разумная женщина, — сказал Стрэнд. — И всегда знает, что делает. Просто я немного удивлен, что она забыла сказать об этом мне.

— А знаешь, почему она не сказала? Потому что мы с ней в сговоре!

— В каком еще сговоре? — с недоумением спросил Стрэнд.

— Все мы любим тебя и хотим, чтобы ты был счастлив, — как-то совершенно по-детски затараторила Кэролайн. — И у тебя сложилось о нас самое превратное впечатление, даже о маме. Только потому, что мы принадлежим тебе, ты считаешь нас чистыми, непорочными ангелами. На самом деле мы далеко не ангелы, нет! Но вынуждены притворяться, чтобы не расстраивать тебя. Притворяться чистыми, как грудные младенцы! Если хочешь знать правду, то мы — семейство актеров, все до одного, включая маму. А зритель у нас один — ты. Что же касается Элеонор и Джимми… знаешь, даже не хочется вдаваться в подробности. Ни один человек на свете не может быть ни святым, ни ангелом, и я много раз говорила маме, что надо перестать притворяться, что ты рано или поздно все равно узнаешь правду и тогда тебе будет еще больней. Но ты ведь знаешь маму, она у нас сделана из железа. И уж если что-то решит, ее не переубедить… Ну вот, пожалуй, и все. Теперь ты знаешь… Я не говорю, что все мы плохие. Мы просто люди. Обычные современные люди.

— Ну, видишь ли, есть много способов оставаться людьми, — заметил Стрэнд. — Даже сегодня, даже в наши дни. И тем не менее я должен извиниться. Перед тобой, перед всей нашей семьей. И не важно, насколько слеп я был и насколько вы были людьми в простом, современном понимании этого слова. Однако знай: я не одобряю, когда вот так, легко, играют с жизнями людей, как это делала ты… с той бедной женщиной из колледжа… с Хесусом Ромеро.

— Но я же не могу изменить этот мир, папа! — воскликнула Кэролайн. — Я просто подстраиваюсь под него, вот и все. Ты только не вини меня за это… — И она снова заплакала, прижимая платок к глазам. — И кстати, вовсе не я начала приваживать этого Хесуса Ромеро. Это ты втащил его в нашу жизнь! Ну скажи, разве я не права?

— Права, — устало ответил Стрэнд. — И это была роковая ошибка. Я это признаю, но я не хочу, чтобы ты усугубляла эту ошибку. Если б только ты видела его таким, каким видели мы с мамой! Он гонялся с ножом за мальчиком. В глазах его читалось одно слово — убийство. Если б ты была там тогда, то еще подумала бы, стоит с ним встречаться или нет.

— Знаешь, папа, если ты будешь продолжать в том же духе, рассуждать, точно какой-нибудь отец семейства из викторианского романа, не вижу смысла продолжать этот разговор.

— Я тоже, — сказал Стрэнд и поднялся. — Пойду немного прогуляюсь.

— Вот, возьми свой платок, — сказала Кэролайн. — Со слезами покончено.

Ему надо убраться из этого дома. Чем скорее, тем лучше. Он не хотел больше видеть свою дочь, которая сидела, уставившись на молочно-голубоватый экран телевизора, — глаза опухшие, губы плотно сжаты в тонкую, злобную линию. Его раздражало даже отражение танцующих язычков пламени, игравших в разноцветных стеклянных шарах, раздражал смолистый и густой аромат елки, заполнивший жарко натопленное помещение. Он накинул пальто, обмотал шею старым шерстяным шарфом, который уже на протяжении многих лет Лесли уговаривала его выбросить, и вышел из дома. На улице совсем стемнело; свет, лившийся из окон дома, обрисовывал в туманном воздухе странные клубящиеся круги; со стороны океана тянуло ледяным ветром. Казалось, даже рокот океана был приглушен внезапно навалившимся туманом и напоминал скорее унылую погребальную песнь. Он пошел в противоположную от пляжа сторону, по длинной и прямой дороге, обсаженной кедрами, что проходила через владения Хейзена и упиралась в шоссе. Женщины ушли гулять на пляж, и ему не хотелось встречаться с ними или с кем бы то ни было еще. Предстоит задать ряд вопросов, получить на них ответы. Он должен сосредоточиться и хорошенько обдумать, как лучше сформулировать их и какого тона следует придерживаться в этом разговоре.

Пройдя ярдов пятьдесят, он остановился и обернулся. Света из окон видно не было. Кедры жалобно вздыхали и шелестели под порывами влажного ветра. Он был один, плыл в никуда между океаном и дорогой, терявшейся во мгле, окруженный темным, пропитанным влагой безлюдным пространством и пустотой.

Глава 9

Стрэнд не знал, как долго продолжался этот путь, потому что от часов в темноте проку не было; затем наконец решил повернуть назад. Он не пришел ни к какому решению, но твердо знал лишь одно: ему следует покинуть этот дом. Один в этом сером, полном влажных испарений мире, он шагал неспешно и равномерно, и эти движения и окутавший все вокруг мягкий туман почему-то успокоили его. Скорее даже не успокоили, а загипнотизировали — до такого состояния, что теперь уже ничто не имело значения, кроме следующего шага, ничто не привлекало внимания, кроме изменчивых призраков-деревьев, мимо которых он проходил. Однако, едва повернув обратно, он тут же понял, что заблудился в темноте. Он бесцельно брел через какие-то лужайки, поднимался на дюны, различал вдалеке то в одной, то в другой стороне лишь размытые тени того, что могло быть домами, необитаемыми и заброшенными зимой. Он не слышал людских голосов, не видел ни одного живого существа. Даже птиц почему-то не было.

И Стрэнд подумал, что заблудился бы здесь даже в ясный, солнечный день. Ведь он совершенно не знал этих мест. Прогулки ограничивались пляжем. А если надо было ехать в город, садился в машину, которую вел кто-то другой. О географии этих мест он имел самое смутное представление. Его не пугало то, что он заблудился. Но он знал: Лесли, которая наверняка уже вернулась домой, будет волноваться, заметив его отсутствие. Он ускорил шаг и наконец уперся в покосившийся старенький домик у дороги, за которой начинался лес.

Он начал петлять наугад, поскольку никак не мог сообразить, в каком направлении движется — к северу, югу, западу или востоку. Он уже начал уставать, и лицо стало влажным от пота и тумана. Стрэнд сорвал с шеи шарф и сунул его в карман. Никогда прежде он с такой ясностью не осознавал, что является истинным горожанином. Привыкший к логически четким и ясным очертаниям кварталов и улиц Манхэттена, снабженным к тому же указателями, он напрочь утратил изначально присущее американцам чувство пространства. Он брел то по песчаным тропинкам, в которых было полно ям, то по щебню, то по хрустящему под ногами гравию. Он понял, что не видел света с того самого момента, как отошел от дома Хейзена. Дважды мимо проезжали машины. Одна догнала сзади, пронзая светом фар туманную пелену. Затем огоньки вдруг вырвались из-за поворота и помчались прямо на него; Стрэнд с трудом увернулся, резко метнувшись в сторону, и оказался в канаве. Машина проехала, когда наконец он поднялся, весь дрожа, и увидел удалявшиеся красные огоньки — вот они мигнули в последний раз и исчезли, словно между машиной и Стрэндом упал черный занавес. Упав в канаву, он угодил в какую-то ледяную кашицу, и теперь чувствовал, что брюки до колен промокли насквозь и уже начали заледеневать.

Наконец, убедившись, что ходит по кругу, он остановился. И с минуту не слышал абсолютно ничего, кроме собственного тяжелого дыхания. Затем вдруг откуда-то издали донеслось низкое глухое ворчание. То был рокот океана. И он двинулся на этот спасительный звук — двинулся медленно, осторожно, останавливаясь после каждых нескольких шагов, чтобы прислушаться. Ориентиром служила мерная музыка океана. Постепенно она становилась все громче. Вот наконец он достиг пляжа и опустился на песок — немного передохнуть. Вокруг по-прежнему ни одного огонька, и надо было решать, куда двигаться дальше — вправо или влево. Проклиная врожденное отсутствие чувства ориентации, Стрэнд поднялся и двинулся влево, вдоль береговой линии, где его направлял шум накатывающих валов и рокот гравия. Ноги совершенно окоченели — ведь все это время он шел, увязая в мокром песке, и в ботинках хлюпала вода.

Он собрался было повернуть обратно и пойти в противоположном направлении, но затем почему-то решил, что сделает еще ровно сто шагов. И тут вдруг увидел слева пробивающееся сквозь туман слабое мерцание. Он знал, что где-то среди дюн пролегала тропинка, ведущая от пляжа к дому, но никак не мог найти ее. Теперь он чувствовал, что все тело стало мокрым и липким от пота, а в висках громко стучало. Стрэнд стал карабкаться на гигантскую дюну, хватаясь руками за пучки засохшей травы, потом пополз на четвереньках, стараясь огибать препятствия. Свет становился все ярче и ярче, танцевал в начавшем рассеиваться тумане, словно то были огоньки корабля, пляшущего на волнах. И вот наконец, пошатываясь и оступаясь, он поднялся на ступени террасы. Сквозь запотевшие стекла широких дверей он видел внутри смутные фигуры. Дернул одну из ручек, но дверь не открывалась. Тогда он закричал и забарабанил в нее кулаком. Голос звучал хрипло и, как ему показалось, еле слышно. Тени внутри задвигались, но к дверям никто не приближался. «Играют со мной в какие-то дурацкие детские игры, — подумал он, — притворяются, что не слышат». И закричал снова, громче. И ему показалось, что от этого усилия рвутся кровеносные сосуды и жилы в горле.

Двери распахнулись настежь.

На пороге стояла Лесли.

— О Господи! — воскликнула она.

— Что, так плохо выгляжу?.. — пробормотал Стрэнд. И попытался выдавить улыбку. А потом вдруг начал чихать. Он чихал и чихал, и кашлял, весь так и перегнулся пополам от кашля, а из глаз ручьем текли слезы. Лесли рывком втащила его в комнату и захлопнула дверь. Подбежала Элеонор, принялась расстегивать пуговицы его пальто.

— Да он промок до нитки! — сказала она.

— Я… я… заблудился, — с трудом между приступами кашля выдавил Стрэнд. — Сколько сейчас?

— Начало одиннадцатого, — ответила Лесли. — Мы собирались звонить в полицию.

— Я думаю, лучше позвонить врачу, — сказала Элеонор, которой наконец удалось снять с него пальто. Стрэнд увидел, что все оно заляпано грязью. И еще к нему пристали осколки льда и пучки сухой травы.

— Я в полном поря… — Тут он снова расчихался и не закончил фразы. — Просто выгляжу немного…

— Давайте уложим его в постель, — сказала Лесли.

И вот все они двинулись вверх по лестнице, и женщины поддерживали его с обеих сторон под руки, что было, по мнению Стрэнда, совершенно ни к чему. Элеонор принесла из ванной огромное теплое полотенце, а Лесли раздела его, огорченно причитая, когда он разражался очередным приступом кашля. Стрэнд с интересом разглядывал собственные ступни — они были мертвенно-белыми и абсолютно бесчувственными; и еще он заметил, что разбил колено и что из ранки на подбородке стекает тоненькая струйка крови.

Когда он наконец оказался нагишом, Лесли принялась сильно растирать его полотенцем. И тут он почувствовал, что в ступнях начало покалывать. Это означало, что циркуляция крови возобновилась. Затем Лесли завернула его в полотенце, уложила на кровать и укутала одеялами. Точно щенка после купания, подумал он. Затем все тело снова начала сотрясать мелкая противная дрожь, и он подумал, без особого, впрочем, огорчения, что это, очевидно, первый симптом воспаления легких.

— Прости, — сказал он Лесли. Она стояла возле кровати и с тревогой смотрела на него. — Никогда не предполагал, что в тумане… — Тут вдруг на него навалилась ужасная усталость, и он закрыл глаза. — Знаешь, подремлю немного, пожалуй… — пробормотал он. Потом открыл глаза и болезненно улыбнулся Лесли: — Надеюсь, кто-то из вас догадался подарить мне на Рождество компас. — И с этими словами он погрузился в глубокий сон.

Он проспал всю ночь, лишь изредка ощущая тепло, исходившее от Лесли, которая прилегла рядом. Сон показался столь сладким, что, съев завтрак в постели, он снова уснул и проспал весь день и всю следующую ночь, не желая ни думать, ни говорить. На второе утро Рождества он проснулся рано; рядом тихо посапывала Лесли. Он тихонько выбрался из постели, чувствуя себя посвежевшим, бодрым и кошмарно голодным. Быстро оделся, спустился вниз. Супруги Кетли подали обильный завтрак, который он съел до крошки, в полном одиночестве, сидя у окна с видом на океан, отливавший холодным голубоватым блеском в свете зимнего солнца.

Блуждания во тьме и в тумане по каким-то незнакомым дорогам с риском быть сбитым той машиной, что внезапно вырвалась из-за угла, — это было малоприятное испытание. Однако Стрэнд был рад, что все вышло именно так. Это дало ему столь необходимую передышку, уберегло от дальнейшей ссоры с Кэролайн, приуменьшило чувство вины и предательства. Ясным солнечным утром все проблемы выглядели не столь пугающими и неразрешимыми. Даже то, как обращалась с ним семья, если верить словам Кэролайн, не казалось теперь оскорбительным. Пусть они поступали неправильно, пусть играли, но делали это лишь из любви к нему. И при одной мысли об этом сердце его наполнялось ответной любовью. И Стрэнд поклялся себе, что подобное больше не повторится — ни за что и никогда. Теперь глаза его открыты, и так будет лучше для всех.

Кэролайн спустилась к завтраку, и он увидел, какое озабоченное и даже мрачное у нее личико. Он встал из-за стола, обнял дочь и поцеловал ее в лоб.

— О, папа… — пробормотала она, уткнувшись носом ему в плечо. — Я так рада, что ты в порядке. Я сильно испугалась вчера… Знаю, именно я во всем виновата…

— Пустяки. Ни в чем ты не виновата, детка, — сказал Стрэнд. — А теперь садись и давай завтракать вместе.

Он с неодобрением отметил, что Кэролайн заказала мистеру Кетли только черный кофе.

— Это весь твой завтрак? — спросил Стрэнд.

— Просто я сегодня не голодна, — ответила Кэролайн. — Знаешь, папа, в доме происходит что-то странное, а мама мне ничего не говорит. Тебе известно, что Линда и Элеонор уехали вчера вечером?

— Нет. — Стрэнд медленно опустил чашку на блюдце. — И куда же они отправились?

— Линда поехала в Нью-Йорк.

— Да, она что-то говорила об этом. Она очень беспокоится о мистере Хейзене. — Он глубоко вздохнул. — Ну а куда поехала Элеонор?

— Толком не знаю. Вчера они с мамой громко ругались и спорили, даже отправили меня вон из дома, погулять. И когда я вернулась, то увидела, что Линда с Элеонор садятся в машину. А у мамы было такое лицо, будто она недавно плакала. И еще я слышала, как она сказала Элеонор: «Тебе следовало хотя бы попрощаться с отцом!» На что Элеонор ответила: «Я все обдумала, мне до смерти надоели эти споры. Не хочу, чтобы он начал меня отговаривать, Просто передайте, что я очень люблю его. И поступая так, выполняю свой долг». Потом они уехали. Знаешь, папа, я думаю, что она вернулась в Джорджию. Это что, плохо, да?

Стрэнд вздохнул:

— Ничего хорошего.

— Я уже давно не ребенок, — сердито заметила Кэролайн. — И считаю, что имею полное право знать, что происходит.

Стрэнд взглянул на дочь. В его глазах светилась нежность.

— Ты права, — сказал он. — Полагаю, тебе действительно пора знать, что происходит в семье. Причем не только тебе, но и всем нам. Элеонор уехала из Джорджии потому, что некоторым людям не нравилось, что пишет Джузеппе в своей газете. И эти люди подложили к порогу их дома бомбу, угрожали убить Джузеппе и Элеонор, если они будут продолжать в том же духе.

— О Господи Иисусе, — пробормотала Кэролайн. Никогда прежде Стрэнд не слышал, чтобы она произносила имя Господа. — И Джузеппе, конечно, отказался уехать?

— Элеонор утверждает, что он просиживает ночи напролет без сна, с дробовиком на коленях.

Кэролайн поднесла руку ко рту и принялась грызть ногти. Она не делала этого с семи лет, когда родителям удалось переломить эту дурную привычку.

— Тогда она правильно поступила, что вернулась, — сказала Кэролайн. — Ее место рядом с мужем. Ей вообще не следовало оставлять его одного.

— Интересно, что ты скажешь и как будешь себя чувствовать, если что-то случится с твоей сестрой?

— Буду чувствовать себя ужасно, — ответила Кэролайн. — Но все равно считаю, что она поступила правильно. Послушай, папа… — Она дотронулась до руки Стрэнда. — Это какой-то несчастливый дом. Мы должны уехать отсюда. Прямо сейчас. Пока еще не слишком поздно. Ты только вдумайся, сколько страшных событий здесь произошло! Сперва ты едва не утонул, едва не умер… Потом я… попала в эту дурацкую аварию с Джорджем…

— Детка, — начал Стрэнд, — ты лжешь. Никакая то была не авария. Он избил тебя, сломал тебе нос. Ты еще хорошо отделалась, ведь он мог изнасиловать тебя.

— Откуда ты знаешь?

— У меня тоже есть свои секреты. Как и у всех людей на свете, дорогая. Провести врача тебе не удалось.

— Ну… я должна была ему сказать. Но очень просила не говорить тебе. Боялась, что ты сделаешь что-то ужасное.

— Врач все рассказал мистеру Хейзену. А уж мистер Хейзен постарался на славу — так отметелил твоего смазливого дружка!

— Что ж, он заслужил. Он говорил, что я дразню его, только, конечно, не так, более грубыми, совсем неприличными словами. Нынешние мальчишки считают, что если ты согласилась встретиться с ними хотя бы раз, то можно вытворять и говорить тебе что угодно. И знаешь, папа, — жалобно добавила она, — никто почему-то меня этому не учил.

— Ну, зато ты теперь знаешь.

— Еще как знаю! А мама, она что, тоже знает?

— Нет. Но рано или поздно узнает. Потому что я ей сообщу.

— Как хочешь. — Кэролайн передернула плечами. Голос ее звучал почти враждебно. — Ты мне лучше вот что скажи. Когда ты начал встречаться с мамой, чем вы занимались?

Стрэнд расхохотался:

— Вопрос, что называется, в лоб. И требует честного ответа. Ну что тебе сказать, детка… Я ее домогался.

— А что она?

— Она говорила: перестань. И я переставал.

— Да, времена меняются, — печально вздохнула Кэролайн. — А теперь все эти мальчишки типа Джорджа, с дорогими машинами, модными клубами и богатенькими папашами, воображают, что имеют на тебя droit de seigneur,[170] никак не меньше. Угостят сандвичем, выпивкой, сводят разок в кино, и если ты не расставляешь после этого ноги, считают тебя неотесанной крестьянкой. О, если б тогда при мне была теннисная ракетка, бедному мистеру Хейзену не пришлось бы его лупить. Этот слюнявый профессор Свенсон, он хоть по крайней мере просил. Ты даже не представляешь, папа, до чего бывает трудно разобраться в человеке! Ведь я знаю: тебе этот Джордж никогда не нравился. Почему же ты ничего мне не сказал?

— Есть вещи, которым одно поколение не в состоянии научить другое, — ответил Стрэнд. — Все путеводные карты быстро устаревают. Считай, тебе крупно повезло. Ты получила урок, и стоил он тебе всего лишь сломанного носа. Будь поосторожней с Ромеро. У него кровь куда как горячей, чем у твоего прежнего дружка Джорджа.

— Знаешь, папа, — холодно заметила Кэролайн, — ты меня разочаровал. Ты у нас, оказывается, расист.

— На этом лестном для меня определении вынужден тебя покинуть, — сказал Стрэнд и поднялся. — Мне надо поговорить с мамой. — И он вышел, а Кэролайн, с трудом удерживая слезы, напила себе вторую чашку черного кофе.

Стрэнд вошел в спальню и увидел, что Лесли сидит в халате на подоконнике и смотрит на океан. Он подошел, нежно поцеловал жену в макушку. Она подняла на него глаза и улыбнулась.

— Надеюсь, тебе лучше? — спросила она.

— О, гораздо лучше, — ответил он, присел рядом и взял ее за руку. — Только что завтракал с Кэролайн. Она рассказала об Элеонор.

Лесли кивнула:

— Я сделала все, чтобы удержать ее. Просила, чтобы она сначала поговорила с тобой. Но она отказалась.

— И это тоже знаю. От Кэролайн. Что, Элеонор говорила с Джузеппе?

Лесли отрицательно покачала головой:

— Нет, сказала, что не хочет вступать с ним в споры. Что же нам теперь делать, Аллен?

— Я знаю, что делать. Я позвоню Джузеппе. — И он подошел к телефону, что стоял на тумбочке возле постели. У аппарата имелась маленькая приставка с кнопками, с ее помощью можно было позвонить в другие комнаты дома, а также выйти на внешнюю линию связи. Стрэнд нажал на кнопку внешней связи и набрал номер Джузеппе — он уже знал его наизусть. Не успел в трубке прозвучать знакомый голос, как Стрэнд быстро сказал:

— Послушай, Джузеппе, это очень важно. Пожалуйста, не бросай трубку, не выслушав, что я скажу. Элеонор едет в Джорджию.

Секунду в трубке царило молчание. Затем Джузеппе сказал:

— Что ж, хорошие новости. — Голос у него был какой-то странный, безжизненный, выдохшийся.

— Что-то еще случилось?

— Нет, пока нет.

— Джузеппе, — все так же торопливо продолжил Стрэнд, — я хочу, чтобы ты внушил ей: она никак не может остаться. Пусть немедленно возвращается обратно.

— Вы хотите… — насмешливо протянул Джузеппе. — Но какое вы к этому всему имеете отношение?

— Послушай, Джузеппе, ее восстановили на прежней работе. Уже второго января она должна быть в Нью-Йорке. Ее даже повысили, девочку ждет блестящая карьера, прекрасная работа, город, который она любит. Ты хочешь, чтобы все это пошло прахом, Джузеппе? Нет, я не позволю тебе убить мою дочь!

— Но я смотрю на нее совсем по-другому, Аллен, — ответил Джузеппе. — Я прежде всего вижу в ней жену. Мою жену! И кажется, она начала понимать это. А место жены рядом с мужем. Такова древняя итальянская традиция. Возможно, вы просто запамятовали, что я итальянец?

— Быть итальянцем вовсе не обязательно означает быть мучеником. Да и ради чего, собственно? Ради какой-то несчастной провинциальной газетенки, которую, по словам Элеонор, с тем же и даже большим успехом могла бы издавать пара старшеклассников?

— Мне страшно жаль, что она считает нас обоих настолько бездарными, — сказал Джузеппе, — но это все равно ничего не меняет. Ведь, делая ей предложение, я вовсе не обещал, что получу Пулитцеровскую премию по журналистике. Я обещал лишь любить ее, заботиться о ней, жить в мире и согласии, пока нас не разлучит смерть. И мне было приятно узнать от вас, мистер Стрэнд, что она помнит о своем обещании.

— Вы ведете себя как какой-то маньяк, — сказал Стрэнд.

— Боюсь, что вынужден с вами распрощаться, мистер Стрэнд, — вежливо ответил Джузеппе. — Дел по горло. Надо привести дом в порядок, купить цветов, купить чего-нибудь к обеду. А также не забыть бутылочку вина — отметить наше счастливое воссоединение. Благодарю за то, что предупредили о ее приезде.

— Джузеппе… — начал было Стрэнд, но тот уже повесил трубку.

Лесли по-прежнему сидела на подоконнике, глядя на океан, лицо не выражало никаких чувств или эмоций.

— Ты знал, что она может передумать и вернуться к нему? — спросила она.

— Да. Она сказала, что постарается забыть его. А потом добавила: если не получится, придется вернуться. Наверное, она не слишком старалась забыть. Так мне, во всяком случае, кажется.

— Секс… — ровным, безжизненным тоном произнесла Лесли. — Полагаю, она предпочитает называть это страстью. Любовь… Какой, однако, вред могут причинить эти торжественные, значительные слова… Я сделала все, что было в моих силах, чтобы остановить ее. Я спросила у нее, как она может уехать, зная, что теперь, всякий раз, когда зазвонит телефон, мы будем вздрагивать и думать: с нашей девочкой произошло что-то ужасное? Что она погибла или…

— И что она тебе ответила?

— Что ей знакомо это чувство, что она испытывала то же самое с тех пор, как уехала из Джорджии. Сказала, что нам следует научиться жить с этим чувством. Я пыталась утаить все от Кэролайн, но мне кажется, девочка догадалась. Что еще ей известно?

— Ровно столько, сколько я счел нужным ей сказать. Слишком уж много у нас в последнее время развелось секретов.

— Но это же естественно — пытаться защитить молодых…

— И старых тоже, верно? — заметил Стрэнд. — На Рождество, перед тем как заблудиться в тумане, я говорил с Кэролайн. И она сказала, что у нас в семье существует негласный уговор оберегать меня от неприятных известий. И что ты тоже в этом участвуешь. Так она, во всяком случае, заявила.

— Да, и я тоже, — спокойно ответила Лесли.

— И были вещи, которые вы от меня утаивали.

— Какие еще вещи?

— Ну, к примеру, Кэролайн сказала, что ты подарила ей на шестнадцатилетие противозачаточные таблетки.

И тут вдруг Лесли громко расхохоталась.

— Боже, какой ужас! — явно передразнивая Стрэнда, произнесла она. — В такой день и в таком возрасте!..

— Да, но ты мне об этом ничего не сказала.

— Знаешь, мне всегда почему-то казалось, что тебе никогда не было шестнадцати, — заметила Лесли. — Что, не терпится присоединиться к остальным, дорогой?

— Представь себе, да.

— Та-ак, дай-ка подумать… — протянула Лесли, сосредоточенно хмуря лоб. — Какие же еще грехи я совершила, что еще утаила, стараясь держать тебя в счастливом неведении?.. Ах, ну да, конечно! Устроила Элеонор аборт, когда ей было семнадцать. Хочешь знать детали и подробности?

— Нет, не слишком.

— Мудрый старый муж и отец семейства, — сказала Лесли. — Я также знала, что у Элеонор был любовник вдвое старше ее, да к тому же женатый и с тремя детьми. А сама она в то время училась в колледже. И она врала тебе, что несколько лет копила деньги на машину. Это он купил ей машину. И это тоже, конечно, страшный грех, не правда ли? А параллельно я занималась еще и тем, что покрывала нашего дорогого Джимми. Скрывала от тебя, что он почти каждую ночь накуривается до состояния полной невменяемости марихуаной. И чтобы удержать его в доме, позволила прятать дурь под своими бюстгальтерами, в ящике комода. Что, разве ты был бы счастливее, если б мальчик оказался на улице?

— Нет, конечно, нет.

— Кстати, свежие сводки с фронта, — сказала Лесли. — Вчера звонил Рассел и сообщил радостную новость. Но только просил тебе не говорить. Впрочем, ты наверняка и так скоро все узнаешь. Поэтому уж лучше узнать от меня, чем прочесть в газетах. Если не удастся заткнуть этой стерве пасть, то она — я имею в виду его супругу — назовет мое знакомство с ним одной из причин, подвигнувших ее на развод с мужем. Наряду с другими дамами, разумеется.

— Вот сука!

— Говорит, у нее есть доказательства. Что Конрой может поклясться под присягой, будто бы видел, как я входила в квартиру Хейзена в Нью-Йорке. В одну из сред, когда приезжала на занятия. И что пробыла там два часа.

— Да, Рассел говорил, что виделся с тобой. Я тогда еще удивился, отчего ты не рассказала мне… — Стрэнд произнес эти слова спокойно и ждал объяснений.

— Знаешь, они оба правы. Я действительно заходила к нему домой, мы с Расселом виделись, и обед длился два часа. А пошла я к нему по одной причине: беспокоилась о тебе. Мне казалось, что если ты останешься в Данбери еще на год, то просто не выдержишь в этом доме, со всеми этими мальчишками. И я хотела попросить Рассела, чтобы он уговорил Бэбкока позволить тебе переселиться из кампуса в город и жить отдельно. А тебе ничего не сказала, чтобы ты вдруг не вообразил, будто я выигрываю за тебя все битвы. Ты и сейчас думаешь, что это ложь, да?

— Знаю, что ты не имеешь привычки лгать.

— Спасибо и на этом, — сказала Лесли. — Но в словах Конроя тоже есть доля истины. Впервые оказавшись с Расселом наедине, я вдруг вспомнила, что мечтала о нем иногда. Поняла, что часто думала о нем и даже… даже хотела его. — Все это она проговорила ровно и четко, как произносят заученную наизусть речь. — И знаешь, я хоть и немолода, но все еще женщина, чтобы понять, хочет меня мужчина или нет. А Рассел… он желал меня, я это чувствовала, знала. Но он не выдал себя ни словом, ни намеком, и я тоже молчала. Мы пообедали, и он обещал поговорить с Бэбкоком. А потом я пошла на урок. Ты сильно презираешь меня за это?

— Ну конечно, нет, — мягко ответил Стрэнд. — Если хочешь знать, я позволил себе больше. Куда как больше. Звонил с вокзала «Гранд-Сентрал», и если бы одна дама оказалась дома… — Он оставил фразу неоконченной.

— У всех есть свои тайные грешки, — заметила Лесли. — Но пришла пора снять тяжесть с души. Именно наше несовершенство, наши недостатки притягивают нас друг к другу. И мы должны сознаться в них, вот и все. Кстати… — небрежным тоном начала Лесли. Она сидела, обхватив колени и тихонько покачиваясь взад-вперед, а солнечный свет, отраженный океаном, врывался в окно и отливал серебристым блеском в ее длинных светлых волосах. — …ты знаешь об учителе биологии из школы Кэролайн?

— Я получил письмо от его жены.

— Зато я получила сведения из более надежного источника. От самой Кэролайн. Она рассказала, что сначала была просто без ума от него. Но потом, в постели, он оказался столь ужасен, что она его бросила. Словом, обычный девчоночий треп. Люди спариваются, но истинной близости между ними нет. Теперь скажи: разве, узнав все это, ты любишь меня, Кэролайн или Элеонор меньше?

— Нет, — ответил он. — Люблю теперь, возможно, немножко по-другому. Но ничуть не меньше.

— Снова о сексе, — не унималась Лесли. — Тебе, разумеется, известна такая дамочка, Нелли Соломон. Но знаешь ли ты, что у нее роман с нашим Джимми?

— Кто это тебе сказал? — Впервые за все время разговора Стрэнд был по-настоящему шокирован.

— Она сама.

— Но я недавно обедал с Соломоном, и он ничего об этом не говорил.

— По вполне понятной причине, — подхватила Лесли. — Потому что он просто ничего не знает. До поры до времени. Но скоро узнает. Потому как она собралась следом за Джимми в Калифорнию. И они намерены пожениться. Вот почему она призналась мне во всем. Я так понимаю, хотела получить благословение. Но если серьезно, боюсь, ее ждет большое разочарование.

— И когда же она успела все тебе рассказать?

— Когда я остановилась у Линды, ну, перед отъездом в Париж. Я пыталась дозвониться Джимми, но его в городе не было.

— Ну а как же ужасная особа по фамилии Дайер?

— Ах, ты и о ней знаешь!.. — Лесли брезгливо сморщила носик.

— Не только знаю. Имел честь ее видеть.

— Похоже, Джимми успешно справляется с обеими, — насмешливо фыркнула Лесли. — Ты как считаешь, мы должны им гордиться?

— Считаю, что он ведет себя просто безобразно. Во всех отношениях.

— Да, это верно. И со временем будет из-за этого страдать. Но в подобных случаях, когда в связь вступают совсем молоденький паренек и женщина лет на пятнадцать старше… не кажется ли тебе, что вину следует возлагать прежде всего на нее?

— Она не член моей семьи.

— Ну так будет. Если только они оба не очнутся, пока еще не слишком поздно. О, милый, милый мой Аллен, пожалуйста, не принимай все так близко к сердцу! Они уже взрослые, наши дети, и у них своя, отдельная от нашей жизнь.

— И они относятся к ней чертовски скверно!

— Забудь о них, хотя бы на несколько лет. Давай лучше сосредоточимся на нас самих. — Она встала, подошла к нему, обняла за шею и поцеловала. — Зная, что ты здоров, ты в порядке, я вполне счастлива, и не важно, что происходит вокруг. Если мы все время будем высказывать детям свое неодобрение, то сделаем их несчастными и они покинут нас, но уже навсегда. Давай будем с ними нежны. И главное — давай с нежностью относиться друг к другу. Давай жить в мире и согласии и ждать, когда они к нам вернутся. Как сказала Элеонор, нам придется научиться жить с этим. Что бы ни скрывалось за словом «это». Ну ладно. На сегодня, я думаю, исповедальня закрыта и самое время пойти позавтракать. Ты ведь не откажешься выпить со мной вторую чашку кофе?

Стрэнд поцеловал жену, и они спустились вниз. Он чувствовал, что стал не то что счастливее, но мудрее, чем был несколько минут назад, когда поднимался к ней в спальню.

Наутро пошел снег. Стрэнд сидел в гостиной и смотрел на дюны, а снег все сыпал и сыпал, припорашивая засохшие стебли травы, падая и растворяясь в сером океане. Было уже почти двенадцать, и в комнате он находился один. Лесли поехала с мистером Кетли в город за покупками. Кэролайн встала поздно, спустилась выпить чашку черного кофе, затем снова поднялась к себе, сказав, что ей надо написать несколько писем. Со стороны крыла, где жили слуги, доносилось мерное жужжание какого-то механизма; это означало, что миссис Кетли занята какой-то домашней работой. У Стрэнда на коленях лежала книга, но он почти не заглядывал в нее — настолько заворожил его ритм падающего за окном снега. В дверь позвонили, и он понял, что миссис Кетли никак не может слышать звонка из-за шума. А потому, тяжело поднявшись из кресла, пошел открывать сам. Распахнул дверь и увидел на пороге Ромеро. Перед домом стояло такси с местным номером, мотор работал.

Одет Ромеро был в ярко-зеленую, не по размеру просторную парку, вылинявшие джинсы и красную шерстяную шапочку. На ногах красовались остроносые сапоги. Он начал отращивать усики, и над верхней губой вырисовывалась тонкая черная линия, отчего он во всем этом наряде напоминал мальчишку, вырядившегося на Хэллоуин. Надо сказать, что в Данбери он всегда одевался очень аккуратно и носил только те вещи, что были куплены в «Брукс бразерс».

— Что это ты здесь делаешь, Ромеро? — спросил Стрэнд. И тут же понял, что его голос звучит не слишком приветливо.

— Я предупреждал Кэролайн, что приеду, — мрачно ответил Ромеро. — Она дома?

— Да, наверху. Сейчас позову ее. Входи.

— Да нет, я лучше тут подожду. Вы просто скажите, что я приехал.

— Входи, погрейся.

— Я не замерз. Пожалуй, не буду заходить. Здесь подожду.

— Если честно, мне не очень хотелось бы, чтобы вы с ней виделись, Ромеро, — сказал Стрэнд.

— Она сама меня пригласила.

— Я бы предпочел, чтобы вы не встречались.

Ромеро откинул голову и громко закричал:

— Кэролайн! Кэролайн!

Стрэнд захлопнул дверь. Он слышал, как Ромеро продолжает звать Кэролайн. Он медленно поднялся наверх и постучал к ней в спальню. Дверь распахнулась тут же. На Кэролайн было пальто, на голове — теплый шерстяной шарф.

— Пожалуйста, Кэролайн, — взмолился Стрэнд, — не уходи.

— Прости, папа. — Кэролайн прошмыгнула мимо него и быстро сбежала по ступенькам. Стрэнд выглянул из окна в холле. Внизу стоял Ромеро. Он держал дверцу такси открытой, Кэролайн садилась в машину. Вот Ромеро нырнул вслед за ней. Дверца захлопнулась, и такси отъехало, оставляя на мокром снегу ребристые отпечатки шин.

Стрэнд спустился вниз, снова уселся перед окном в гостиной, откуда открывался вид на океан и дюны, и наблюдал за тем, как с серого неба падает в серый океан снег. И вдруг вспомнил, что сказала Кэролайн вчера за завтраком: «Это какой-то несчастливый дом. Мы должны уехать отсюда, прямо сейчас. Пока еще не поздно».

Вернулась Лесли, и он рассказал ей о Ромеро. Лицо у нее было бледное, напряженное. У нее были критические дни, и она всегда очень болезненно переносила это.

— Она взяла с собой сумку? — спросила Лесли.

— Нет.

— А когда собирается вернуться?

— Она не говорила.

— И ты, конечно, не знаешь, куда они поехали?

— Нет.

— Не слишком удачный день для осмотра достопримечательностей, — заметила она. — Извини, Аллен. Может, пообедаешь один? Я что-то неважно себя чувствую, мне надо прилечь.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Разве что пристрелить Ромеро. Извини.

Он следил за тем, как она поднималась по лестнице — медленно, цепляясь рукой за перила.

В половине пятого на улице уже совсем стемнело, и вдруг Стрэнд услышал шум подъехавшей к дому машины. Подошел к двери, открыл. Снег валил густо, застилая все вокруг сплошной белой пеленой. Дверца такси отворилась, вышел Ромеро. Следом за ним выпрыгнула Кэролайн и быстро побежала по снегу к дому. Прошмыгнула мимо Стрэнда с опущенной головой и, не сказав ему ни слова, побежала по лестнице наверх. Ромеро стоял рядом с машиной и не сводил со Стрэнда глаз. Собрался было сесть в машину, затем передумал, захлопнул дверцу и подошел к Стрэнду.

— Доставил вашу дочь в целости и сохранности, мистер Стрэнд, — сказал он. — Это на тот случай, чтобы вы ничего такого не подумали… — Говорил он вежливо, но в темных глазах, сверкавших под низко надвинутой на лоб красной шапочкой, мелькнула сардоническая усмешка.

— Я и не думал ничего такого.

— А зря, — сказал Ромеро. — Потому как она хотела бежать со мной в Уотербери. Прямо сегодня. Надеюсь, вы счастливы, что я сказал ей «нет»?

— Счастлив.

— Мне не нужны подачки от таких людей, как вы, — сказал Ромеро. — Никакие подачки! Я не нанимался в жеребцы, обслуживать легкомысленных богатых девчонок.

Стрэнд невесело усмехнулся.

— Богатых… — пробормотал он. — Самое подходящее описание семьи Стрэндов.

— Оттуда, где я стою, это выглядит именно так, — заметил Ромеро. — Знаете, стоило мне сегодня утром бросить всего один взгляд на этот дом, как я принял решение, что и кончиком мизинца не дотронусь до девушки, которая провела здесь хотя бы одну ночь. И еще. У вас проблемы с этой маленькой девочкой, но это ваши проблемы, не мои. Я никогда и ни при каких обстоятельствах не буду вас больше беспокоить. А если услышите еще хоть раз мое имя, то только когда оно будет напечатано в газетах. — Он повернулся и пошел к машине.

— Ромеро, — крикнул ему вслед Стрэнд, — ты заблудшая душа!

Ромеро остановился, обернулся.

— Таким уж родился, — ответил он. — По крайней мере я никому не навязываюсь с этой своей заблудшей душой… И знаете что, мистер Стрэнд, если уж быть честным до конца, вы мне нравитесь. Только нам нечего больше сказать друг другу, ничего такого, что имело бы хоть какой-то смысл. Ни единого слова. Ладно. Идите в дом. Нечего торчать здесь. А то еще простудитесь, не дай Бог, по моей вине, профессор. А мне бы этого не хотелось. — Он подбежал к машине, сел и захлопнул дверцу.

Стрэнд провожал глазами красные огоньки, мелькавшие среди хлопьев снега. Вот они мигнули последний раз и исчезли. Он вошел в дом и затворил дверь. Его била мелкая противная дрожь, и он радовался благодатному теплу, заполнявшему каждый уголок просторной гостиной. Может, подняться и зайти к Кэролайн, подумал он, но затем решил, что делать этого не стоит: дочери лучше побыть одной.

— Что-нибудь еще, мистер Стрэнд? — спросил Кетли.

— Нет, спасибо, ничего не надо, — ответил Стрэнд. Он был в гостиной один. Пообедал рано и тоже в полном одиночестве. Перед обедом поднимался наверх, проведать Лесли. Она приняла какие-то таблетки, дремала и не хотела вставать с постели. Спросила, вернулась ли Кэролайн, и когда Стрэнд ответил, что да, вернулась, вскоре после четырех, никаких вопросов больше задавать не стала. Стрэнд подергал ручку двери Кэролайн, но комната оказалась заперта. Тогда он постучал. До него донесся голос:

— Оставь меня в покое, папа.

Ему вдруг стало здесь жутко неуютно. Хорошо бы оказаться в каком-нибудь другом месте. От тоски по дому сжималось и ныло сердце. Нет, не по Данбери он тосковал. По старой нью-йоркской квартире, с картинами Лесли на стенах, с игрой на пианино, звуками гитары Джимми, веселым голоском Элеонор, когда она болтала по телефону с очередным поклонником. Он скучал по бормотанию Кэролайн, заучивавшей наизусть отрывок из «Зимней сказки», заданный на завтра по литературе. Он скучал по кухне, где так любил сидеть и наблюдать за тем, как Лесли готовит ужин; скучал по тихим обедам вдвоем за тем же кухонным столом, когда детей не было дома; скучал по обедам в пятницу, когда вся семья собиралась за столом вместе; скучал даже по Александру Кертису в старом военном кителе, грозно взиравшему на город со своего поста у входной двери. Тосковал по Линкольн-центру, скучал по прогулкам в Центральном парке. Какие же грандиозные изменения произошли в его жизни за год. Да что там, даже меньше, чем за год!.. Перемена мест, переезды, болезни, неприятные открытия, предательства…

Неумолчный гул океана подавлял его. Волны неумолимо и неустанно накатывали на берег, сглаживали его, расширяли пляжи, подрывали основы, угрожали, меняли контуры земли с каждым новым сезоном. Старые бухты и гавани зарастали илом, некогда оживленные порты были теперь заброшены, а крик чаек, метавшихся над вздымающимися валами, звучал так жалобно и в то же время требовательно, точно они оплакивали канувшие в Лету сытые времена, жаловались на голод, скорбели по этому бессмысленному полету и распаду времен.

Несчастливый дом. Завтра же он скажет Лесли и Кэролайн, чтобы собирали вещи. Каникулы, которые так и не стали настоящими каникулами, кончились, пора уезжать.

Он пытался читать, но слова и фразы, казалось, не имели смысла. Пошел в библиотеку выбрать что-нибудь другое, но ни одно из названий на корешках книг, выстроившихся в шкафу, не привлекало. Тогда он уселся перед телевизором, надавил кнопку пульта и начал наугад переключаться с одного канала на другой. Экран посветлел, и тут вдруг Стрэнд увидел изображение Рассела Хейзена и услышал мужской голос. Диктор говорил:

— Сожалеем, что сенатор Блэкстоун, который должен был выступать в нашей программе, не смог вылететь из Вашингтона. Но нам повезло — мы нашли мистера Рассела Хейзена, знаменитого адвоката, который считается настоящим экспертом по предмету, который мы собирались сегодня обсуждать. А именно — по международному праву. И он был столь любезен, что согласился приехать к нам в студию и заменить отсутствующего сенатора в нашей программе.

Безупречно одетый и мрачный Хейзен слегка поклонился в сторону камеры. Затем камера отъехала, чтобы дать полную панораму стола, за которым сидели трое представительных средних лет мужчин и еще один седовласый и очень импозантный господин, по всей видимости — ведущий.

Интересно, подумал Стрэнд, о чем собрался поведать телезрителям Хейзен? И что, если вся эта история с поездкой в Нью-Йорк для встречи с женой — просто ложь и звонили ему тогда с телестудии? Может, он просто не хотел, чтобы Стрэнд знал, что он готов бросить своих гостей ради столь пустяковой, по мнению Стрэнда, причине?..

Стрэнд без особого интереса слушал, как остальные участники передачи излагали свои глубокомысленные, хорошо продуманные и логично выстроенные взгляды на международные отношения и международное право. Они не сказали ничего такого, чего бы Стрэнд не слышал прежде сотни раз. И если б не ждал выступления Хейзена, то давно бы выключил телевизор, пошел в гостиную и снова взялся за книгу.

Однако первые же слова Хейзена заставили его насторожиться и прислушаться.

— Джентльмены, — начал Хейзен, и голос его звучал уверенно и громко. — Боюсь, мы путаем два совершенно разных понятия — международные отношения и международное право. Да, нравится нам это или не нравится, но мы вынуждены поддерживать отношения с самыми разными странами. Но международное право превратилось в фикцию. У нас существует пиратство на международном уровне, заказные международные убийства, международный терроризм, взятки, подкуп и бартер в международном масштабе, международная анархия и прочее. Наше национальное право, возможно, и не является фикцией, но следует признать: последнее время оно представляет собой в лучшем случае полуфикцию. В рамках существующего законодательства, при существующей системе судопроизводства любой гражданин, могущий нанять самого дорогого адвоката, выходит из зала суда, получив нужное ему решение. Причем распространяется это даже на самые громкие, нашумевшие дела. Конечно, есть исключения, но они лишь подтверждают правило.

Когда только начал заниматься юридической практикой, я свято верил в то, что хотя бы в целом справедливость и закон у нас соблюдаются. К несчастью, после долгих лет работы я больше не придерживаюсь этого мнения…

Господи милосердный, подумал Стрэнд, что он себе позволяет?..

— Коррупция всей системы правосудия в целом, региональные и расовые предрассудки людей, заседающих в суде, — все эти прискорбные примеры столь часто фигурировали на первых полосах газет, что вывод напрашивается однозначный: покупка должностей и постов путем политического давления вошла в привычку и не является чем-то из ряда вон выходящим — напротив, вполне естественным, даже поощряемым, делом. Подкуп или запугивание свидетелей, сокрытие вещественных доказательств достигли угрожающих размеров даже в самых высоких судебных инстанциях. Продажность полицейских вошла в фольклор, а в юридических университетах и колледжах, ничуть не стесняясь, учат людей моей профессии, которые поклялись соблюдать и защищать закон, разным уловкам, позволяющим этот закон обойти.

Ведущий беспокойно заерзал в кресле и попытался вмешаться:

— Мистер Хейзен, — начал он. — Мне кажется, не стоит…

Хейзен остановил его повелительным взмахом руки и продолжил:

— Возвращаясь к международному праву, должен отметить, что в мелких спорных вопросах оно в основном соблюдается. Таких, как определение зон рыболовства, определение маршрутов авиаперелетов… Тут соглашения достигаются и соблюдаются. Но в более серьезных вопросах, таких, как соблюдение прав человека, нерушимость и неприкосновенность границ суверенных государств, защита интересов нацменьшинств, — тут прогресса не наблюдается. И здесь само слово «закон» значит не больше, чем значило в свое время у воинствующих кочевых племен. Да что там говорить, клевета и воровство процветают даже в Организации Объединенных Наций, здесь, у нас, на территории США, в учреждении, существующем на деньги налогоплательщиков. Политическая клика, заседающая там и состоящая из так называемых друзей, отличающихся завидным непостоянством, насмехается над нами, всячески оскорбляет нашу страну и делает все возможное, чтобы уничтожить нас. Сам я являюсь так называемым экспертом по международному праву, но со всей ответственностью могу заявить вам, джентльмены: такого понятия не существует. И чем скорее мы осознаем это и отмежуемся от вражеского парламента, заседающего на берегу Ист-Ривер, тем здоровее и сильнее станет со временем наше общество. Благодарю вас за внимание и прошу извинить за то, что не смогу остаться и выслушать до конца вашу занимательнейшую дискуссию. У меня назначена важная встреча.

Хейзен вежливо раскланялся с остальными участниками передачи, которые сидели за столом точно одеревенев, поднялся и вышел.

Стрэнд протянул руку с пультом и выключил телевизор. И сидел, уставясь на темный экран, не в силах разобраться в собственных чувствах. Ему казалось, что он только что стал свидетелем какого-то гротескного происшествия.

Затем он поднялся и подошел к маленькому столу возле окна. Он не захватил с собой тетради с дневниковыми записями, а потому выдвинул ящик и достал оттуда несколько листов бумаги. Сел и стал писать.

Сижу один в библиотеке дома в Ист-Хэмптоне. Только что стал свидетелем, как хозяин этого дома буквально погубил себя. Человека этого зовут Рассел Хейзен, и он выступал по телевизору. Он произнес нечто вроде прощальной речи и тем самым положил конец своей карьере. Причины, побудившие его поступить именно таким образом, мне не известны. Но он осудил себя, свою профессию, законы, по которым мы живем. И которые, кстати, помогли ему стать богатым и принесли славу. Мне кажется, все это вызвано временным помрачением ума, но помрачения ума такого рода обычно не прощают. С момента нашей первой встречи я понял, что есть в его характере некая темная сторона. Это проявлялось в неописуемом цинизме, с которым он рассуждал о поведении людей и мотивах их поступков. Это проявлялось в меланхолии, приступы которой он мог испытывать даже в самые радостные и светлые моменты. Но я никогда не предполагал, что Рассел позволит этим чувствам целиком завладеть им, подавить его, — ведь он очень сильный по натуре человек. Что с ним после всего этого будет, просто невозможно представить…

Внезапно Стрэнд почувствовал, что страшно устал, что даже такой процесс, как выводить слова на бумаге, требует от него неимоверных усилий. Он положил руки на стол, опустил на них голову и тут же уснул.

А потом вздрогнул и проснулся. Он понятия не имел, как долго спал. Разбудил его звук поворачивающегося ключа в замке и скрип открывшейся входной двери. Он поднялся и вышел в гостиную. И увидел входящего туда Хейзена.

Стрэнд молча смотрел на него, а Хейзен улыбался и нетерпеливо притопывал ногой, сбивая снег с ботинка. И выглядел он как всегда — цветущим, спокойным, уверенным в себе. Однако выражение, застывшее на лице Стрэнда, заставило его слегка нахмуриться.

— Вы как-то странно выглядите, Аллен, — заметил он. — Что-то случилось?

— Я видел ту программу. По телевизору.

— А, это, — небрежно отмахнулся Хейзен. — Мне показалось, что тех скучных господ следует немного развеселить. Знаете, сам я получил огромное удовольствие. И снял тяжесть с души, о чем мечтал уже очень давно.

— Вы понимаете, что сделали сегодня с собой, Рассел?

— Обо мне не беспокойтесь. Да и кто в наши дни принимает телевидение всерьез? Никто. И давайте больше не будем говорить об этом, пожалуйста. Все это только наводит скуку. — Он подошел к Стрэнду, положил ему руку на плечо, дружески встряхнул. — А я надеялся, что вы еще не спите. Очень захотелось поговорить хоть с кем-то, кто не является адвокатом. — Он снял пальто, затем шляпу, бросил их на кресло. — Какая жуткая выдалась ночь! Вести машину, когда валит снег, — это вам не шуточки.

Стрэнд слегка потряс головой, словно старался освободиться от терзающих его мыслей. Он чувствовал, что смущен, не уверен в себе. Хейзен, судя по всему, пребывал в отличном настроении. Так что, возможно, он, Стрэнд, преувеличил значение передачи?.. Ведь он так редко смотрел телевизор и, вполне вероятно, переоценил воздействие передачи на зрителей, а также саму возможность, что подобное выступление может сломать человеку жизнь. Может, он был не прав, так переживая за друга? Если уж самого Хейзена, похоже, не страшат последствия выступления, может, и ему не стоит высказывать опасения? Надо сменить тему.

— Вы сами вели машину? — спросил он.

Хейзен кивнул:

— Отпустил шофера на вечер. К нему приехала невеста, вот и решил поспособствовать развитию любовных отношений. А где наши дамы?

— Разбрелись по своим комнатам. Решили сегодня лечь пораньше.

Хейзен окинул его испытующим взглядом:

— У них все в порядке?

— О да, все замечательно, — ответил Стрэнд.

— Лесли сказала мне, что Элеонор вернулась в Джорджию. Вообще все это ужасно, не правда ли?

— Чудовищно, — подхватил Стрэнд. — Этот Джанелли ведет себя как законченный дурак.

— Ну, зато в мужестве ему не откажешь. И это вызывает у меня восхищение.

— Лично у меня это вызывает другие чувства… — сухо заметил Стрэнд.

— Я позвонил тамошнему шефу полиции и сказал, чтобы он поставил своего человека охранять их дом. И еще дал понять, что, если с ребятишками что-то случится, я просто спущу с него шкуру.

— Надеюсь, это поможет.

— Просто уверен, — мрачно ответил Хейзен. — А теперь мне срочно необходимо выпить. Присоединитесь?

— С удовольствием, — ответил Стрэнд и стал наблюдал за тем, как Хейзен наполнил два больших бокала виски с содовой. Они отнесли напитки к камину и уселись друг против друга в большие кожаные кресла с высокими спинками. Хейзен отпил большой глоток и удовлетворенно вздохнул.

— М-м… — пробормотал он, — самое то что надо!

— Последний раз, когда мы с вами вот так сидели и пили, вдруг зазвонил телефон и вы сорвались и умчались. Надеюсь, на сей раз вам все же удастся допить свое виски, прежде чем ехать куда-то.

Хейзен рассмеялся приятным низким рокочущим смехом.

— Не собираюсь подходить к телефону целую неделю. Кто бы ни позвонил — папа римский, президент Соединенных Штатов, один из тех разношерстных адвокатов, что готовы сейчас разорвать меня в клочья.

— Рад слышать это. Ну а как вообще продвигаются дела?

— Так себе. — Хейзен опустил глаза и смотрел в бокал. — Войны пока еще никто не объявлял.

— Лесли сказала, будто бы ваша жена грозила назвать ее одной из ваших любовниц.

— Да она готова угрожать любой женщине, с которой я просто здоровался на протяжении последних тридцати лет. Накопала могил от Бостона до Марселя. Наверное, мне следовало предупредить Лесли о таком повороте событий. Но я подумал, что она тут же расскажет вам и вы расстроитесь.

— Теперь мы с ней придерживаемся новой политики, — сказал Стрэнд. — Полная открытость и откровенность во всем.

— Весьма опасный эксперимент, — заметил Хейзен и испытующе покосился на Стрэнда. — Надеюсь, вы ни на секунду не поверили…

— Ни на секунду, — не раздумывая, ответил Стрэнд. И, глядя на этого властного, сильного и красивого мужчину, вдруг подумал: нет ничего удивительного в том, что любая женщина, в том числе и его жена, может в него влюбиться. Госсекретарь Никсона Киссинджер в ответ на вопрос, почему он пользуется таким бешеным успехом у женщин, писал, что власть служит для женщин сильнейшим возбудителем. Хейзену, безусловно, была присуща эта аура власти, и по всем стандартам он обладал для женщин куда большей притягательностью, нежели хворый и замкнутый учитель-неудачник. Только истинная любовь способна устоять перед подобным искушением. Интересно, подумал вдруг он, что же такое сказал или сделал Хейзен, чтобы дать Лесли понять, что хочет ее? Нет, уж лучше этого не знать.

— На время удалось заткнуть жене рот. Основным камнем преткновения стал этот дом, — сказал Хейзен. — Я согласился: пусть забирает что хочет, но на этот дом у меня свои, особые планы. Ладно, там видно будет… — И он с жадностью допил виски. Затем встал, пошел к бару и налил себе еще. — О, кстати, чуть не забыл, — сказал он, вернувшись к камину, — звонил мой знакомый из Парижа, и я поговорил с ним о вас. Он сказал, что организовать все вполне можно, со следующего сентября, когда в школе начнутся занятия. Ученики и преподавательский состав меняются там часто, люди то приезжают, то уезжают. Обстановка примерно такая же, как в средние века, когда учителя знай себе блуждали по свету. Он обещал с вами связаться. Еще месяцев пять в Данбери продержаться сможете?

— Я-то смогу, но не вполне уверен, что Лесли сможет.

— Гм… — Хейзен нахмурился. — В таком случае, думаю, придется ей пока поехать одной. Вопрос всего в каких-то нескольких месяцах.

— Да, вполне возможно. Не беспокойтесь. Мы что-нибудь придумаем.

— Знаете, Аллен, меня беспокоит всего одна вещь. В том, что касается вас и Лесли, — произнес Хейзен с такой искренностью и серьезностью, что Стрэнд вдруг испугался.

— Что именно? — спросил он настороженно.

— Когда я смотрю на вас двоих, то начинаю осознавать, как много потерял в этой жизни. — Голос его звучал задумчиво и печально. — Это любовь. Порой она выражается в словах, порой — нет, но эта ниточка, эта нерушимая связь между вами все время чувствуется. Эта зависимость друг от друга, эта безоглядная готовность поддержать… Я знавал многих женщин в своей жизни, многие мне очень нравились, догадываюсь, что и я нравился им. У меня было все — деньги, успех, возможно, даже своего рода слава. Я знавал и еще более редкую в наши дни вещь — благодарность, пусть не всегда, но изредка. Но мне не дано было узнать ничего подобного, ничего, сравнимого с вашими отношениями. Точно во мне образовалась какая-то огромная дыра, через которую непрестанно дует ветер. И выдувает все. Если повезет, вы умрете в один день. Одновременно. О черт… — Он сердито поболтал кубики льда в бокале. — Что это на меня сегодня нашло? Заговорил вдруг о смерти… Наверное, всему виной погода. На всем побережье снег. Наверняка те люди, что заперли свои дома и закрыли ставни, как только листья начали желтеть, поступили мудро. — Он залпом осушил бокал, поставил его на столик и отодвинул решительным жестом. — Я устал. — Хейзен провел крупной ладонью по лицу, поднялся из кресла. — Хочу доставить себе удовольствие. Лечь и спать, долго-долго… Свет выключать не обязательно. Мне не нравится, когда дом погружен во тьму. — Он огляделся. — А гостиную не мешало бы покрасить заново. В более светлые тона. Что ж, доброй ночи, мой друг. Спите спокойно.

— Спокойной ночи, Рассел. И вам тоже приятных снов.

Стрэнд провожал его взглядом. Хейзен тяжелой походкой пересек комнату. Переступая порог, споткнулся, и Стрэнд подумал: должно быть, он немало выпил в Нью-Йорке, перед тем как выехать в Хэмптон. Хейзену еще повезло, что по дороге его не остановил полицейский, иначе бы пришлось провести ночь за решеткой, а не в большой и теплой постели дома. Затем он поднялся наверх и вошел в спальню, где спала Лесли — белокурые волосы разметались по подушке, поблескивая под светом ночника. Дыхание ее было легким, еле слышным. Он тихо разделся, выключил настольную лампу и улегся в постель рядом с женой.

Среди ночи он вдруг проснулся. Показалось, что во сне он услышал, как завелся автомобильный мотор, потом машина отъехала и звуки стихли вдали. Стрэнд не был уверен, действительно ли слышал это или же то был только сон. Он перевернулся на другой бок, обнял жену, прикоснувшись к ее обнаженным плечам, она тихо и удовлетворенно вздохнула, а он вскоре снова уснул.

Проснулся он рано, за окном только начало светать. Снег все шел и шел. Лесли спала. Он выбрался из постели, быстро оделся и собрался выйти из комнаты, но у двери остановился. На полу лежал конверт, его просунули в щель. Он тихо открыл дверь и подобрал с пола конверт. В холле было слишком темно, чтобы разобрать, что написано на конверте. Стрэнд тихо притворил за собой дверь и быстро сбежал вниз по лестнице в гостиную, где так и не выключили свет, а в камине догорали последние угольки. Конверт был длинный, толстый, и написано на нем было всего одно слово: «Аллену». Стрэнд вскрыл его. Начиналось письмо следующими словами: «Дорогой Аллен!» Он тут же узнал ровный и четкий почерк Хейзена.

Стрэнд на секунду оторвался от письма. Казалось, рука онемела, пока он читал этот четкий, ясный и одновременно странный документ. Письмо потрясало. И тот факт, как тщательно и продуманно было оно, как аккуратно выводил все эти строки человек, готовый добровольно принять смерть, заставил его и содрогнуться, и восхититься почти нечеловеческой силой духа и самообладанием друга. Очевидно, подумал Стрэнд, помимо чисто юридической литературы, Хейзен читал и описание Платоном смерти Сократа. «Крито, я остался должен Асклепию петуха. Отдай ему этот мой долг, не забудешь?» Петух для Асклепия. Ренуар для Стрэнда. Воистину античное величие в смерти. Знаменитое последнее слово…

Хотелось плакать, но слез почему-то не было. Стрэнд продолжил читать.

Глава 1

До Дня благодарения снова осталось всего несколько дней. Первые снежинки уже кружат в темноте за окном, мелькают и подмигивают искорками в луче света от лампы, что стоит на столе. Я в Данбери, но живу теперь не в «Мэлсон-резиденс», а в другом доме. Я совсем один — Лесли в Париже.

Я не позволил ни Лесли, ни Кэролайн пойти со мной на похороны Рассела Хейзена. Трудно представить, какую сцену могла бы закатить вдовушка Хейзена, а моя жена и дочь были бы, разумеется, не в состоянии противостоять этой безумной и мстительной женщине в момент, подобный этому. Я сидел в одном из задних рядов, а потому она меня, слава Богу, не видела. Рядом с ней находились две высокие молодые женщины — я так понял, дочери Хейзена. Три эти дамы были одеты очень элегантно, во все черное и соблюдали подобающее случаю скорбное приличие.

Я смог рассмотреть лица дочерей, когда в конце службы они проходили мимо меня по проходу. Назвать их некрасивыми, пожалуй, было нельзя, но в них так отчетливо читались жесткость, потакание всем своим слабостям и порокам, а также подозрительность. Нет, конечно, когда мы встречаем людей, о которых наслышаны и о которых уже успело сложиться определенное мнение, мы скорее склонны видеть в них воображаемое, а не то, что существует в действительности. Пусть так, но лично я старался бы избегать этих двух женщин.

И священник в своем пространном панегирике, и автор некролога, напечатанного в «Таймс», всячески превозносили заслуги Хейзена перед обществом, перечисляли его многочисленные деяния во благо города Нью-Йорка. Воображаю, как горько смеялся бы Хейзен, будь он жив, если б услышал и прочитал речи, произнесенные в знак памяти о нем.

Смерть Хейзена и особенно способ, который избрал он, чтобы распрощаться с жизнью, привели Лесли в состояние какой-то прострации. В течение многих дней после этого она часто и неожиданно разражалась рыданиями, словно все подавлявшиеся прежде эмоции, которые она старалась держать под контролем ради меня и детей, стали непосильным грузом и прорвались наружу, как вода прорывает плотину. Утешить, успокоить ее было просто невозможно. Депрессия, овладевшая ею в прошлом году, перед нашей поездкой на День благодарения в Хэмптон, была просто тенью, жалким подобием того, что с ней происходило сейчас. Она забросила занятия в школе, попросила меня позвонить и отменить все ее уроки в Нью-Йорке, не прикасалась ни к клавишам, ни к кисти. И если не плакала, то просиживала дни напролет в заново отделанной кухне нашей «Мэлсон-резиденс». И в том, что случилось, винила прежде всего меня и себя. Ей почему-то казалось, что если б мы с ней были истинными друзьями Хейзена, а не просто, по ее выражению, числились ими, то обязательно бы почувствовали, что с ним происходит, и смогли бы удержать от трагического шага. И я никак не мог найти нужных слов, чтобы переубедить ее.

Наконец Линда заявила мне, что так дальше продолжаться не может, что продолжать скорбеть просто опасно для здоровья Лесли и что, возможно, Париж и работа смогут ее излечить. Я согласился с ней. И вот мы с Линдой принялись убеждать Лесли немедленно отправиться в Париж. Она сидела и слушала с каменным лицом, а потом сказала: «Все лучше, чем это».

Через десять дней после того, как тело Хейзена, припорошенное снегом, было обнаружено на песчаной тропинке, ведущей к океану, я посадил Лесли на самолет, вылетающий в Париж. Мы не обсуждали с ней, как долго намеревается она жить во Франции и когда вернется.

Перед отъездом она сожгла все свои старые картины.

Бэбкок, святой человек, со свойственным ему тактом намекнул, что поскольку я отныне приобрел статус холостяка (по крайней мере временно), мне лучше будет переехать из дома, где я один должен отвечать за девять учеников. И вот, как только закончился семестр, я переехал. В кампусе больше не живу. Я снял небольшую меблированную квартирку в городе, над магазином, где торгуют сигаретами, табаком и газетами. Запах, поднимающийся снизу, из торговых помещений, производит почему-то самое умиротворяющее воздействие. Рисунок Ренуара висит над старенькой потрескавшейся кожаной кушеткой, на которой я сплю. Он выглядит здесь неуместно чувственным. Добираюсь до шкалы на велосипеде, что, говорят, полезно для здоровья. Готовлю себе сам и съедаю приготовленное в одиночестве. Нет, иногда я обедаю у Шиллеров, когда мистер Шиллер разрешает жене устроитъ нечто вроде званого обеда. Коронным блюдом миссис Шиллер, несомненно, являются картофельные оладьи.

Лето я провел во Франции, с Лесли. Пришлось взять немного из тех десяти тысяч, чтобы оплатить перелет. Лето прошло не слишком удачно. Лесли обзавелась широким кругом друзей, большую часть которых, естественно, составляют художники. С присущим ей безупречным музыкальным слухом, она очень продвинулась во французском, стала говорить на нем бегло, причем все беседы, на которых мне довелось присутствовать, проходили именно на этом языке. Разговоры обычно сводились к обсуждению ее работ и работ ее друзей. Мой школьный французский мало меня выручает, и, несмотря на все старания Лесли и ее друзей втянуть меня в беседу, в оживленный обмен мнениями, я постоянно чувствовал себя лишним.

Несмотря на то что после первого неожиданного успеха Лесли не так уж много ее работ выставлялось и продавалось, она с завидным постоянством продолжала по три раза на неделе ходить в мастерскую того самого художника, который вызвался ее обучать. Это маленький, кругленький и очень живой старичок по имени Леблан, который не уставал клясться и божиться, что в один прекрасный день Лесли станет знаменитостью. В ее картинах появился некий налет меланхолии, причем достигается это несколькими мазками сумеречно-пурпурного оттенка, который она находит в своей палитре. Это присутствует даже в пейзажах, где изображается светлый полдень. Она работает с полной самоотдачей и сосредоточением, а когда не стоит у мольберта, без устали носится по музеям и галереям. Пробегав с ней несколько дней по городу, я пресытился впечатлениями и большую часть времени стал проводить за столиками кафе, на открытых верандах, за чтением газет.

Мы жили в довольно пустой однокомнатной студии, где в воздухе постоянно витал запах масляных красок и скипидара — запах, который доставлял неизменное удовольствие Лесли. Но у меня он вызывал аллергию, и я постоянно чихал и сморкался. Лесли, которая прежде моментально замечала малейшее мое недомогание, и словом не обмолвилась о том, что почти все время я ходил с покрасневшими глазами и через день бегал покупать себе новую упаковку «Клинекса».

Период скорби у нее определенно кончился, вся она теперь так и излучает энергию и энтузиазм, присущий разве что прилежным и целеустремленным студентам, что заставляет меня чувствовать себя гораздо старше моих пятидесяти лет.

Люди из американской школы нашли, как и обещали, мне место, но я решил отказаться от него. Я не могу жить в городе, плохо владея разговорным французским. Я не желаю, чтобы меня считали всего лишь скучным довеском к общительной и талантливой жене. Вспомнились слова одного писателя, из рассказа об американце в Париже: «Этот континент не для меня». Хоть и с сожалением, но я готов подписаться под этими словами. И я отказался от предложения работать в школе. Ее директор с трудом скрыл радость и облегчение, услышав о моем решении. Его вполне можно понять. Текучесть кадров тут неимоверная, все преподаватели не старше двадцати двух — тридцати, а моя седая шевелюра, видимо, наводила его на мысли о некой обветшалости духа и заунывном постоянстве, ведь самому директор никак нельзя было дать больше тридцати пяти.

Лесли восприняла мое решение спокойно. Вообще я пришел к выводу, что искусство неизбежно превращает людей в эгоистов, как болезнь. Ведь когда человек болен, он думает только о себе и своей болезни и то, что происходит с другими, его мало волнует.

Две недели мы провели на юге, с Линдой, в ее совершенно восхитительном доме в Мужене. Я сидел на жаре, на солнце, пытался читать и отбивался от комаров, как некогда предсказывал Хейзен. Лесли предложила продать Ренуара, занять еще немного денег и купить небольшой домик по соседству с Линдой. «Тебе все равно не придется больше работать, — уверяла она. — Разве найдешь еще место, где было бы так приятно сидеть и ровным счетом ничего не делать?»

По большому счету, она была права, но мне вовсе не хотелось просто сидеть и ничего не делать. Безделье, как я недавно обнаружил, меня утомляет. Даже наводит тоску. К тому же я учитель. А это уже образ жизни. Или я учитель или просто ничто. Достаточно, чтобы в классе из тридцати учеников нашелся хотя бы один, умный, талантливый, пытливый, который будет спорить со мной, задавать вопросы, чьи горизонты я могу расширить, — и я сразу чувствую, что нахожусь на своем месте. Понимаю, что делаю то дело, для которого родился на этот свет. Ромеро, несмотря на все свои отрицательные черты, был именно таким учеником. И когда я попытался объяснить Лесли, как понимаю свое предназначение, она легко согласилась со мной и сказала, что испытывает примерно то же самое, стоя перед чистым, натянутым на подрамник полотном. Надеюсь, что ее полотна не принесут ей того же разочарования, что принес мне в свое время Ромеро.

Как я ни старался убедить Кэролайн вернуться в Аризону, как ни заставлял ее, все напрасно. Она перевелась в колледж Хантер в Нью-Йорке, где занялась изучением детской психологии. Она категорически отказалась взять хотя бы часть денег, полученных от продажи двух акров земли, о чем Хейзен упомянул в своем завещании. Кстати, сделку по продаже провернул, и, надо сказать, очень удачно, один из партнеров Хейзена. Кэролайн поступила на работу в кафе, официанткой на неполную неделю. Чем и поддерживает свое существование. И еще, насколько мне известно, ни разу не посетила дом на пляже, который теперь принадлежит ей. Вместо этого она с помощью одного из преподавателей колледжа открыла этот дом прошлым летом, и на каникулы туда съехались, как назвали их газеты, «дети из гетто, из неблагополучных семей» в возрасте до пятнадцати лет и всех рас и цветов кожи. Там они отдыхали, а надзирали за ними добровольцы, нанятые через специальные агентства социальных услуг. «Хесус Ромеро кое-чему научил меня, — сказала она в ответ на мои упреки, — особенно в том, что касается детей. Надо успеть достучаться до их сердец прежде, чем они превратятся в таких, как Ромеро». Увенчается ли успехом ее эксперимент, видно будет позже. В другой век и при других обстоятельствах, если б она родилась католичкой, уверен, она непременно стала бы монахиней. Самопожертвование, служение высоким идеалам — все это, разумеется, прекрасно и благородно, но какому отцу захочется, чтобы дитя его добровольно лишало себя земных радостей?.. И естественно, соседи из Ист-Хэмптона начали ворчать, и даже прошел слух, будто они собирают подписи под петицией, в которой собираются привлечь внимание городского совета к якобы творящимся в бывшем доме Хейзена безобразиям.

Кэролайн наняла Конроя, чтобы он следил за состоянием дома, за порядком — в общем, исполнял бы обязанности управляющего. Она не забыла, как этот человек отважно бросился в Атлантический океан спасать мою жизнь. Если верить ее словам, справляется он превосходно. И его ни разу не обвинили в сексуальных домогательствах по отношению к молоденьким мальчикам, проживающим в доме. Бедные Кетли вынуждены были уволиться в середине лета, мотивируя свой уход тем, что не нанимались работать в сумасшедшем доме.

Должен сознаться, у меня пока просто не хватает мужества приехать и увидеть собственными глазами то, что происходит в доме, где мне впервые довелось познакомиться с привольной и комфортной жизнью, которой я никогда не знал прежде. И где я едва не погиб.

В день суда мне позвонил Холлинзби и торжественно заявил, что мальчишка получил условное освобождение с испытательным сроком в год. Но пока он все еще пребывает в тюрьме. Дело в том, что во время рейда на подпольную квартиру «ФАЛН», террористической организации, ведущей борьбу за освобождение Пуэрто-Рико, Ромеро застигли там с целым арсеналом самодельных бомб, автоматов и горой революционной литературы. И мне вспомнились его последние слова, когда он стоял под снегом у двери в дом Хейзена: «В следующий раз вы увидите мое имя в газетах…» Что ж, предсказание его, похоже, сбылось.

После смерти Хейзена некому больше стало защищать Элеонор и Джузеппе в Джорджии. Правда, дом их не взорвали, зато подожгли типографию. Здание выгорело дотла, во время пожара погиб ночной сторож. В наши дни все уже, видно, перестали удивляться тому, что жертвой терактов становятся совершенно невинные люди.

Здание было застраховано, и, получив деньги, Джанелли вложил их в газету в маленьком городке на западном побережье Флориды, где круглый год светит солнце, что способствует высокой рождаемости и вообще всяческому процветанию. Элеонор пишет, что они наконец-то освоили издательское дело, газета пользуется спросом и даже приносит доход. Кроме того, она беременна, и я скоро стану дедушкой. Боюсь, что ко времени, когда она или он подрастет — я имею в виду свою внучку или внука, — улицы городов опустеют, дома будут сожжены и повсюду будут стоять машины без горючего или просто брошенные хозяевами за ненадобностью. Это в том случае, если ей или ему не повезет и люди, контроль над которыми полностью потерян, решат начать ядерную войну.

Как и большинство людей моего поколения, я в данном случае осознаю свою полную беспомощность и смотрю на будущее с пессимизмом и отвращением.

Впрочем, есть и приятные новости. У Роллинза кончился испытательный срок, и весь последний сезон он играл в разных командах, что позволило ему получить спортивную стипендию и поступить в университет штата Пенсильвания. Так что он уже никогда не опустится ниже линии Мейсона-Диксона.

Недавно Джимми женился на миссис Соломон, в девичестве Нелли Фергюсон. Зарегистрировались они в Лас-Вегасе. Похоже, у нас в семье это уже вошло в традицию. На свадьбу меня не приглашали. Компания, которую он возглавляет вместе с Джоан Дайер, выпустила какую-то Золотую пластинку или Золотой диск, следовательно, им удалось продать свыше миллиона экземпляров. Еще не слушал ее.

Занятий в школе жду с нетерпением. Есть у меня в классе совершенно необыкновенный мальчик по фамилии Уиллоуби. Ему шестнадцать, родом он из Виргинии, манеры безупречные, и, похоже, успел прочитать все на свете, от Тацита до Тойнби,[171] а также труды Цезаря, Йозефуса,[172] Карлайла, Прескотта, Гегеля, Маркса и Фримана, ну и, разумеется, незабвенного Гиббона. Умен и одарен, как Ромеро, но в отличие от него обладает чувством приличия и меры, что, возможно, объясняется его виргинским происхождением или же каким-то необычайно удачным сочетанием генов, позволяющих на лету улавливать самые абстрактные идеи и понимать ход развития истории в целом. Поневоле вспоминается, что говорил о Моцарте Кроувелл, сочинитель киношных гэгов и бездарный ученик Лесли. Работы этого мальчика удивляют и восхищают. А его выступления в классе и зрелость суждений, которые высказывает он во время наших долгих совместных прогулок по осенним лужайкам Данбери, доставляют истинное наслаждение. Когда я читаю его сочинения или слушаю, как он цитирует наизусть целые отрывки из книг, то снова испытываю тот же почти благоговейный трепет, который ощутил, впервые войдя в класс, где меня ждали мои первые ученики. Ведь я входил туда, свято веря, что история, которая исследует и ремесла, и науки, и философию, и падение и становление империй, и искусство, и страсти, воистину является королевой всех наук. А также величайшим учителем всего человечества.

Он говорит, что собирается заняться политикой, и я уже предвижу, что в тридцать пять он вполне может стать сенатором. Если бы нашлось во всех штатах хотя бы десять таких мальчиков, тогда, возможно, удалось бы в последний момент спасти от катастрофы эту прекрасную и ужасную страну, построенную на крови, мужестве, вере, варварстве, грабежах, алчности, компромиссе и вечной и неизбывной надежде.

Сегодня получил письмо от Лесли. В нем, как и в каждом своем послании, она благодарит меня за терпение, за то, что так снисходительно смотрю на ее «запоздалые хождения в подмастерьях» — именно так она теперь это называет. Летом обещает приехать и предлагает вместе попутешествовать по Западу, который хочет попробовать писать. Письма ее наполнены любовью, и у меня не возникает ни малейших сомнений в ее любви, несмотря на то что мы так далеки друг от друга. Что же касается меня самого, то я полюбил ее еще совсем юной девочкой, сидевшей в первом ряду. Любил, когда мы стояли перед алтарем, любил, когда она играла на пианино в нашем доме в Нью-Йорке, когда впервые забеременела, когда лечила раны Хейзена и влепила пощечину его жене в том ресторане в Туре. Любил, когда провожал на самолет, вылетающий во Францию. Судьба это была или чистая случайность, что привела ее тогда в мой класс, а потом бросила в мои объятия, где она осталась навеки, не знаю… Да и не слишком хочу знать. Знаю одно: я люблю ее, всегда буду любить, а все остальное, в том числе и причины, не важно. Мы были предназначены друг другу самой судьбой. Она уверяет, что вернется. Посмотрим…

Стрэнд отложил ручку, перечитал написанное и покачал головой, явно недовольный собой. А потом стал думать о Ромеро. Ромеро стал просто наваждением, призраком этого дома, и в глубине души Стрэнд был уверен, что не расстался с ним. «Мирно пасутся себе на зеленой травке, — вспомнил он. — А вы бьетесь головой о каменную стену». А потом еще вот это: «Вы здесь тоже долго не останетесь».

Вспоминая все это, Стрэнд покачал головой. Вот наглый мальчишка!.. Или все-таки мудрый?..

Он смотрел на раскрытую тетрадь, лежащую на столе перед ним; свет лампы мягко высвечивал страницы. Затем взял ручку и снова принялся писать.

Хочу ли я закончить свои дни именно здесь? Хочу ли закончить их как животное, мирно пасущееся на пастбище? Где то место, в котором я действительно нужен, где то дело, для которого создан я, а оно — для меня?.. Неужели я нужен такому мальчику, как Уиллоуби? Ответ скорее всего отрицательный. Он расцветет и без моей помощи, а человек, подобный мне, будет лишь льстить себе напоминаниями о том, что в его возвышении есть и заслуга учителя. Я словно зритель, стоящий на обочине и подбадривающий криками бегуна. А бегун и без меня знает, что он чемпион.

Каменная стена…

На свете полным-полно Ромеро, что выросли на камнях, полно и Уиллоуби, которые пасутся на травке, на пастбище. Возможно, первых все же больше. И с первым я потерпел неудачу. Но возможно, это тоже послужило уроком, надоумило, как избежать неудач и с другими. Мужчины и женщины, работающие здесь, представляют собой один тип преподавателя. Я же — совсем другой. Я занялся этим делом вовсе не для того, чтобы чувствовать себя комфортно, и ход событий только подтверждает это. Разве что на время. На время… И вот теперь это время истекло. Мои дети не должны меня стыдиться. «Когда поймете, что готовы вернуться, — сказал директор школы, навещавший меня после больницы в Хэмптоне, — когда будете готовы, просто позвоните мне. Ваше место всегда за вами». Теперь я знаю, что готов, и позвоню ему, прямо завтра утром.

Позвоню завтра утром… Вообще все не так просто, и он это знает, и я знаю. Такие вещи всегда говорят посетители больным. Вселяют в них надежду, что все будет хорошо, что больной обязательно поправится, что он ни в коем случае не умрет и что все его коллеги просто ждут не дождутся, когда он снова займет свое место в этом мире. Что ж, умереть я не умер. И позвоню ему утром, но не буду смущать этого доброго человека, притворяясь, что поверил ему. Место мое, разумеется, занято. Чтобы снова получить его, придется заполнять кучу бумаг, проходить советы директоров, где будут с подозрением задавать разные вопросы. Мало того, придется еще, наверное, проходить и медицинские комиссии, чтобы врачи убедились, что я работоспособен. Переделывать карточку пенсионного страхования, учитывать чужие интересы, ждать, пока не появится вакансия или пока кого-то не переведут куда-то, — короче, впереди долгие, утомительные месяцы ожидания, и вероятность отказа весьма высока.

И все же я позвоню ему утром. Это усилие необходимо для моей души.

Уже страшно поздно. Пора спать. Чтобы свежим и бодрым предстать завтра с утра перед моим Уиллоуби.

Он отложил ручку, закрыл тетрадь, поднялся из кресла и выключил настольную лампу в прохладной, наводненной ночными тенями комнате.