Вечеринка

Жанен л’Авеню,

Я тебя в баню гоню

Пойди-ка, милок,

Пади на полок,

Жанен л’Авеню,

Намыль свое ню.

Жанен л’Авеню,

Я тебя в баню гоню

От жажды гибну я у родника,

Дрожа в ознобе, на костре сгораю;

Мне, как чужбина, родина горька,

Я обретаю все, я все теряю;

Всем верю, никому не доверяю;

Я, червь нагой, корону надеваю,

Я всемогущ, ничем мне не помочь,

Смеюсь сквозь слезы, в старых снах плутаю.

Все принимают, каждый гонит прочь.

Нет в мире постоянней перемены,

Меня неясность истиной влечет,

Я сомневаюсь в том, что несомненно,

В расчете точном вижу я просчет;

Ничто ни с чем сочту наперечет;

В отчаянье опору обретаю,

А утром говорю: «Настала ночь!»

Все помню, ничего не понимаю.

Все принимают, каждый гонит прочь.

Я беззаботен, все меня тревожит.

Люблю владеть, но не люблю хранить,

Лишь похвала число обид умножит,

И невиновных легче обвинить;

Лишь тот мне друг, кто станет говорить,

Что белый лебедь — это ворон черный,

Похожа правда на вранье точь-в-точь;

Не предавать, а помогать зазорно,

Все принимают, каждый гонит прочь.

О принц, я сообщаю вам с поклоном:

Живу я только по своим законам,

Но получить награду я не прочь.

Я слеп и глух. Так будьте благосклонны!

Все принимают, каждый гонит прочь.

Потомки, на земле сменяющие нас,

Смягчитесь, не судите строго, братья,

Нас, бедных, пожалеете хоть раз —

Бог сжалится и примет вас в объятья.

Висим — на шестерых из тлена платье,

Мы слишком тело тешили свое,

Теперь собою тешим воронье,

А кости прахом станут понемногу.

Увидев наше жалкое шкурье,

Об отпущении грехов молите Бога!

Кто избежит сумы или тюрьмы?

Извилисты пути судьбы и Рока.

Из воздуха, из тьмы взываем мы.

Заблудшие игралища порока.

Молитесь, братья, не судя жестоко,

Нас на земле уж осудили раз,

Пусть отведет Заступница от нас

Геенну, хоть туда нам и дорога.

Мы немы и мертвы, души огонь погас,

Об отпущении грехов молите Бога!

Дождь смыл с нас плоть, навел на кости лак,

И солнце иссушило нам десницы,

Вороны и сороки каждый зрак

Опустошили, вырвали ресницы,

Как решето, нас исклевали птицы.

Нам ни присесть, ни лечь в такой гробнице,

Туда-сюда, как ветер разрешит,

Что, нас качая, медлит и спешит…

Не преступайте этого порога,

Об отпущении грехов молите Бога!

Иисусе Боже, слезы нам утри,

Чтоб ад не взял нас, Ты уж присмотри,

Мы неплательщики в его краю убогом!

Вас, люди, я прошу: с зари и до зари

Об отпущении грехов молите Бога!

Когда подымет свора из берлоги,

Протри шнифты, как будто и не спал,

И когти рви, салага, делай ноги,

Казенный светит дом, момент настал,

А то ведь заметут — и ты пропал.

Давить клопа тюремного не ново,

По нас тюряги плачут, будто вдовы,

Ни лежбище не вечно, ни нора,

На воле бдят и схавать всех готовы

Начальнички, сексоты, мусора.

Отдельные старатели и шайки,

Бродяги, гопники и шулера,

Мошенники, ханыги, попрошайки,

Любители потырить на ура,

Заныкайте хоть капельку добра.

По фене ботайте, в законе воры,

Карманники, жульманы, сутенеры,

Пока угомониться не пора,

Пока не затравили до упора

Начальнички, сексоты, мусора.

Забудется, как сладко вы звонили,

Хор глотников из глоток и из глосс,

Вас выследили в след и подловили,

Ослышки и прослушки подновили,

И все ваши вопросы не вопрос.

А город, что сулил златые горы,

На ваш атас наслал свои дозоры,

Налетчики, ни пуха ни пера,

Наденут вам браслеты, взявши в шоры,

Начальнички, сексоты, мусора.

Принц, есть и киллеры, и кокийяры,

Громилы, щипачи и санитары,

Фальшивых шуршиков большие мастера,

На каждого ужо найдутся нары,

Начальнички, сексоты, мусора.

Нет радости милее той, что Рок придет отнять,

Когда настанет час уму и чувствам отпылать;

Зачахнут розы нежных щек и сердца первоцвет,

И увяданье нас уймет почти во цвете лет.

А те, кто схоронил в волнах обломки светлых дней,

Плывут на отмели греха и в океан страстей,

Им тщетно компаса игла указывает путь

К фата-моргане берегов, которых не вернуть.

Когда кладбищенский покой нам душу омертвит

И станет глух к чужим скорбям, кто по своим скорбит,

Когда ручьи живые слез прихватят холода,

В сухих глазах блеснут лучи нетающего льда.

Еще живут в устах слова, надежды ток — в груди,

Но прежних безмятежных снов ты заполночь не жди.

Обвил руины буйный плющ, все утопил в листах,

Снаружи трепет, зелень, жизнь, внутри развал и прах.

Где чувства, равные былым, тот, кем я был тогда,

Где слезы прежние мои, летучих дней чреда?

Когда б вернулась, как весна, вся прелесть бытия,

В пустыне нынешней моей, оттаяв, плакал я.

В декабрьский мрак полночный

деревьям снег, что свет,

в их памяти непрочной

зеленых листьев нет.

Не вечно зимним узам

гнуть ветви снежным грузом.

Нет веснам, словно музам,

в урочный час преград.

В декабрьский мрак полночный

мчит, лепеча, ручей,

в забвенья беспорочном

без солнечных лучей.

Во льдах холодных этих

он словно и не в нетях,

готов и сам согреть их.

Да он и стуже рад.

Вот так и вы живите,

как зимний сад живет!

Печалью не гневите

туманный небосвод.

Но где найдутся силы

найти любви мерило

вне хлада и вне пыла, —

стихи не говорят.

Все жаждут: голуби степные,

скот подъяремный, мотылек,

поденки, твари водяные,

затравленный ночной зверек.

Растаять в облачном фаворе.

— О свежесть! — кануть, как роса,

в фиалках влажных — ими зори

изволят заряжать леса.

Старый Томаж вышел на лов

вечером в море.

Скрылись из глаз берег и кров,

гавань предгорий.

Солнце садится, тьмы пелена

не за горами.

Бросил старик сеть из челна,

встав над волнами.

Знатный улов радует глаз.

Снасти на месте.

То-то рыбак рыбы продаст

завтра в Триесте!

Прячет улыбку старый в усы,

сеть бросив снова.

Вот так удача!.. Мчатся часы

лова ночного.

«К дому, старик, лодку направь!

Буре быть, грому! —

слышит он зов. — Ловлю оставь

К берегу, к дому!»

«Кто там зовет? Чьи голоса

в темном просторе?..»

Глянул окрест — лишь небеса,

воздух и море…

«К дому спеши, к дому спеши!» —

оклик чудесный.

«Боже, кто там?..» — и ни души,

мрак бестелесный.

В руки рыбак весла берет

с третьего зова

и до седьмого пота гребет

с чудного лова.

Лодка летит, парус трещит

в вихре зловещем…

Вот и грозы голос звучит,

молния блещет!

В сполохах туч мчится рыбак,

в окриках грома…

Вот и видна гавань сквозь мрак,

вот он и дома.

Горе тому, кто встретил шквал

в грозной стихии!

Кто его звал? Кто окликал?

Духи морские?

Снег, белый снег

струится, ниспадая…

В окне чуть свет

соседка молодая.

Бледна, нежна

соседка в раме сонной,

поглощена

стремниной заоконной.

Снег, белый снег

меж нами, как преграда…

И я на дне

девического взгляда!

Ни в отца, ни в мать я уродилась,

Я не плоть от плоти, кровь от крови, —

Ворожбой наволховал меня Гвайдон,

Чародей у бриттов найпервейший.

Девять разнопородных бутонов

Чародей смешал воедино,

Чтоб явилась я на свет Божий.

Белоснежный первоцвет нагорный,

Луговой прострел, боярышник белый,

Дивная болотная дрема,

Рать прозрачная душистого горошка,

Зацветающая кипень крапивы,

Дуба, терния, каштана соцветья, —

Моему рожденью причина:

Сочетались — и стали мною.

Девять тайных сил во мне сокрыты,

Девять разных свойств, девять жизней.

Пальцы мои легкие белы,

Точно иена девятого вала.

Луной глядишь в мои леса,

В леса тревог и бед,

И слез вечерняя роса

Твой оттеняет свет.

Нарушив мой покой и сон,

«Жестокий… — шепчешь, — лжец…»

Из можжевельника сплетен

Колючий твой венец.

Лжец? Но ведь я тебе не лгал,

И не был я жесток.

Стволы черны, снег белый пал,

И звезды пали в срок.

В твоем луче двоится тьма,

Грех жизни нашей всей

И полустертый след клейма

На совести моей.

Окаменевший твой сон —

Сонмы памятников и колонн.

Тяжко ступая вдаль издалека,

Сгустками дней стали века.

Выстоять трудно и трудно шагать.

О, мудрая мать, многострадальная мать,

Помоги — вековую тяжесть снести,

Поддержи — дитя твое устало идти!

Молниеносный блеск

рыб в море ночном

молниеносный взлет

птиц в чаще ночной

Во мраке плоти людской

мерцанье костей

Весь мир кромешная тьма

а жизнь лишь сполох в ночи

Безымянные дети рассвета ищут названий

На стволах полусонных луч играет

Скачут гор ночные кони у кромки прибоя

Шпор не сняв в морскую воду входит солнце

Нарушая прозрачность утра валуны наливаются плотью

Но упрямится море к ногам горизонта отпрянув

Затуманенная земля становится твердью

Мир спросонок встает с головой непокрытой

Глыба камня ждет что проступят на ней гимны

Заря распахнула веер имен и наречий

Это начало песни растет как древо

Это утренний ветер

Слов семена несущий

Снежно, снежно,

белей белья.

В мире

мятежном

выживу ль я?

Белоснежна пена

Венерина сна,

нежно жено,

верна жена.

Беловика

белее,

равнин в глуши,

белого каленья

славянской души.

Опаль шквала

в сто лепестков,

гул обвала

ста белых куполов.

Толпа,

толпега,

мириады снега.

Метель — бледна,

метель — пьяна,

метель — тысяча одна.

Метель — печаль,

метель-бег-вдаль,

кобыла блед, монголка вскачь,

лопаты взмах,

игра в белый мяч.

Метель, юдоль,

снег: пыль,

быль:

боль,

белое пламя

тысячи воль.