Вечернее утро

Анатолий ШИХОВ

Вечернее утро

повесть

ЖИЛПЛОЩАДЬ

Сегодня вернулся из командировки Саша Вахрушев, он ездил в Австрию улаживать какой-то конфликт по контракту и прямо с порога пришел к Узлову принес пачку иностранных журналов. Лев Александрович успел схватить только верхний: налетевшая толпа растащила их посмотреть картинки, а на Вахрушева набросились с расспросами. Он отвечал, что погода как в Крыму, что себе купил белые американские джинсы, а жене - воротник из настоящего русского соболя, что посмотрел секс-фильм и было очень совестно сидеть в зрительном зале среди дам.

Когда прозвенел звонок, утвердивший начало рабочего дня, Сашу отпустили. Он ушел к шефу отчитаться, а Лев Александрович принялся изучать американский журнал. Он нашел несколько интересных статей о применении лазера для резания тугоплавких металлов, о восстановлении озонного слоя в атмосфере, о радиоимпульсах в космос на предмет контакта с внеземными цивилизациями. Но вчитываться не стал: почему-то думал о счастливом Вахрушеве. Наверное, у него хорошая жена и хорошая теща, а тут сиди и думай, как наладить мир в тесной комнатушке четыре на четыре.

Машинально читая, Лев Александрович слушал зубную боль и караулил Вахрушева, чтобы спросить о настроении начальника, - в отделе это было модно. Надо сходить к шефу и поставить вопрос ребром - хочу квартиру, иначе ищите нового полиглота.

Наконец Вахрушев вернулся и, проходя мимо, взял да и огорошил: его, Льва Александровича Узлова, начальник вызывает к себе сам!

- Лида позвонила, - постращал Внутренний Голос.

Лев Александрович пал духом: действительно, позвонила жена - так и так, муж скандалит с тещей, никакой жизни, принимайте меры.

Он сходил к кульману Вахрушева, справился о настроении начальника. Тот похвалил настроение, и Лев Александрович обругал свой Внутренний Голос пошляком.

Шеф широко улыбнулся и даже подал руку. На его полированном столе красовался роскошный пистолетик. Конечно, это была зажигалка, привезенная Вахрушевым из Австрии, подхалим несчастный!

- Садись, Лева, - сказал шеф почему-то торжественно, и Лев Александрович некстати вспомнил, что жена Попова совсем еще юная, а теще около сорока, она моложе своего зятя, и в сильном гневе он называет ее мамкой. В отделе Лев Александрович Узлов переводил иностранные патенты. Он знал почти все европейские языки, но говорил только по-английски, по-французски и по-немецки. В шутку его называли инпатентом, и Лев Александрович обычно не обижался.

- Вот что, Лева: из Африки приехал негр с женой, надо свозить их в Кижи.

- Ничего себе! - изумился Лев Александрович и, должно быть, от шока в зуб ему стрельнуло кипятком. - Я понятия не имею, что мы поставляем в Африку.

- Не в Африку, Лева. Этот негр - космонавт.

- Космонавт?! - опешил Лев Александрович. - Ну нет, я пас. Я не знаю, о чем с ним говорить.

- Это не так страшно. Свозишь и вернешься. Если чего не знаешь, говори про погоду.

- А на каком языке?

- Хочешь - по-негритянски, хочешь - по-русски, ему все равно: он учился в Москве.

- Неужели он прямо из Африки - ив Кижи?

- Что ты, Лева! Он из Звездного городка, полетит с кем-то из наших. Но о том, что он космонавт, знаем только мы с тобой и его жена, понял, да?

- Не понял.

- Что тебе не ясно?

- Если его жена знает, что он - космонавт, то почему об этом не знают жены всех остальных мужчин?

- Оставим это на ее совести. Давай, старичок, не подкачай, покажи, на что ты способен, - мягко уговаривал шеф, и Льву Александровичу это польстило.

- А как с билетами? - радостно спросил он.

- Что ты, Лева! Какие билеты! Погодка-то! Возьмешь нашу "Кометку", это директор так распорядился, помчишься с комфортом, завидую я тебе! "Кометка" будет ждать тебя у третьего понтона. Давай так: иди домой, приводи себя в порядок и отправляйся в гостиницу.

Шеф выдернул из письменного прибора квадратик мелованной бумаги, продиктовал себе: "Номер семьсот сорок". Это на седьмом этаже. Держи. У тебя телефон есть?

- Нет. А вот телевизор есть.

- Ну что же, когда будешь готов, звякни мне по телевизору. Но лучше из автомата, - сказал начальник, не моргнув глазом.

Он шагал домой по Заводской улице, которую помнил с детства. Она была деревянной, теперь ее застраивали плоскими коробками, похожими на костяшки домино, воткнутые торцом. Хорошо бы получить квартиру на двадцатом этаже и чтобы не работал лифт - теща не решилась бы подниматься пешком, перестала бы приходить в гости, дома было бы спокойнее.

Теща гладила его, Льва Александровича, брюки. Лида собиралась на работу - она работала в универмаге с одиннадцати.

- Вечером идем в оперу, - сказала Лида, как будто вчерашней ссоры не было.

Лев Александрович терпеть не мог оперу, но, принимая мир, поинтересовался:

- Что за опера?

- "Сибирский цирюльник", - с гордостью сказала Лида, а теща добавила, что "цирюльник" по-русски означает "парикмахер". Лев Александрович деликатно согласился. Объяснять, что слово "парикмахер" тоже нерусское, он не стал...

Жена решила примерить новые английские туфельки. Лида грациозно прошлась по комнате, а Лев Александрович не успел похвалить ее стройные ножки: английский каблучок угодил в щель между половиц и хрупнул, как морковка. Сняв сверкающую туфельку, Лида прижала ее к груди и тихо заплакала.

- Какой ужас! - сказала более эмоциональная теща. - У всех мужья как мужья! Сосед давно уже застелил пол паркетом! А муж моей дочери не умеет даже сколотить половиц!

Риточка оставила свои ленточки, уперла руки в бока, спародировав позу тещиной приятельницы, которая время от времени ее, Риточку, нянчила, и сказала любимую фразу бабушки:

- У всех папы как папы, а мой папа - недотепа! Лев Александрович погрозил дочери пальцем, пообещав заняться ее воспитанием через три года, когда она пойдет в школу. Про паркет он сказал, что выпишет его хоть сегодня.

- Какой глупый мужик! - изумилась теща. - Да его не выписывать, а доставать надо! Шел бы в няньки, коль толку нет!

- Да, за шестьдесят рублей в месяц толковую няньку и в самом деле найти трудно, - согласился Лев Александрович, имея в виду тещину приятельницу. Оскорбленная теща закрыла лицо руками, повалилась на диван, Риточка бросилась жалеть ее, обе заревели. Жена метнулась к шкафу, распахнула его, стала выбрасывать одежду мужа - почему-то теплое зимнее белье. Лев Александрович подождал чистую выглаженную рубашку, подхватил ее на лету, на кухне переоделся и молча вышел.

Черная директорская "Чайка" подкатила прямо к телефону-автомату.

- У нас, Лева, полчаса, - сообщила директорский шофер Шурочка, когда Лев Александрович уселся на медвежью шкуру рядом с ней. - Опять какой-нибудь китаец?

- Негр.

- Нет ли у него портативного магнитофона?

- Будешь в Африке, там и купишь.

В номере его встретил темно-синий негр спортивного вида, а в кресле сидела белокурая девушка, она курила сигарету в длинном мундштуке. Лев Александрович, поклонившись, представился иностранцам по-русски.

- Очень приятно, - сказал негр по-французски и, тоже поклонившись, внятно назвал свое длинное имя. По-русски оно звучало неприлично, и Лев Александрович поежился. Ладонь у негра была светлой, а белки глаз голубыми. Вместе с рукопожатием он подвел гостя к девушке, назвав ее Мартой. Та, продолжая сидеть, улыбнулась и протянула руку для поцелуя, но, возможно, и для рекламы своих бриллиантов. Лев Александрович потрогал кончики ее холеных пальчиков.

- Какой красавчик! - бросила она мужу по-английски. Лев Александрович шел к ней, чтобы представиться именно на английском, но понял: делать этого нельзя, иначе вгонит ее в краску. Он молча кивнул, решив воспользоваться английским, когда она забудет о своей неосторожной реплике.

Собрались быстро: Марта всего лишь пококетничала перед зеркалом, а негр повесил на руку изящную пудреницу в форме бубнового туза. В ответ на немой вопрос Льва Александровича он почему-то подмигнул и потрогал одну из вершин ромбика. Бубновый туз, продолжая болтаться на руке негра, сказал голосом Левитана: "По дорогам ФРГ продолжается поход мира. Сегодня сформировались новые колонны демонстрантов, выступающих против гонки вооружений, и, прежде всего, против размещения в стране нового американского ракетно-ядерного оружия..."

- Чтобы от жизни не отстать, - пояснил негр.

И от гонки вооружений, добавил Внутренний Голос, но Лев Александрович замял его.

По коридору шли, сопровождаемые рыданиями Аллы Пугачевой. Лев Александрович на правах хозяина шагал первым, но в вестибюле гость неожиданно опередил его. Бросив свою даму, он распахнул перед Львом Александровичем дверь, и Лев Александрович сконфузился: надо было самому догадаться. Кто знал, что негр такой прыткий? Он бросился и к дверце машины, усадил Льва Александровича, стал усаживать жену, однако замешкался. Шурочка между тем шепнула: "Как будто всю жизнь не умывался". Лев Александрович густо покраснел. "Чему тебя в школе учили?" - успел свирепо прошептать он. Сев, негр выключил транзистор, сказал Шурочке:

- Здравствуйте.

- Здрасте. Неужели вы и по-русски волокете?

- Как "волокете", пожалуйста?

- Она говорит, что мы поедем медленно, - так Лев Александрович, спасая положение, "перевел" реплику Шурочки. Черт бы побрал этих шоферов с их жаргоном!

- Да, конечно, - согласился африканец. - Не можем ли мы попутно осмотреть город?

- У нас мало времени, - прыснув, сказала Шурочка. - Позже Лева покажет все наши магазины.

- Мы еще выберем время осмотреть город, - обернувшись к Марте, сказал Лев Александрович по-английски. Дама прежде всего пришла в восторг от его языка, а потом ка-ак раскрутила свою говорилку, и у Льва Александровича сразу перестал болеть зуб. Даже ко всему привыкшая Шурочка, удивившись, буркнула: "Во, молотит!"

У третьего понтона и в самом деле ждал катер на подводных крыльях. Вадик сидел на носу, свесив босые ноги. Он был в тельняшке и в кепочке на ухе; принимая гостей, Вадик надел пиджак, на лацкане которого красовалась не то блесна, не то какой-то значок.

Негр вошел на катер первым, подал руку Марте.

Был полный штиль. Подводные крылья легко подняли катер, и на такой скорости чувство воды исчезло. Это был полет. Мотор уже не ревел, а умиротворенно мурлыкал. Вадик скинул пиджак, поскреб затылок, но тельняшку снять не решился. На Марте было голубое платье с "молнией" во всю длину. Со свистом распоров "молнию", она распахнулась, и нельзя сказать, чтобы на ней совсем уж больше ничего не осталось. Она носила крохотный лифчик, сплетенный из дырок, и фиговый листик, чем-то отдаленно напоминающий плавки. Лев Александрович стыдливо "не заметил" ее наготы. Как раз в это время мимо пролетала изящная "Ракета", и ничего не подозревающий Вадик, с восхищением наблюдавший за судном, не сдержался, чтобы не прокричать с чувством национальной гордости:

- Видала? Сами строим! Так что к нам лучше не суйся! При этом он полуобернулся к женщине и, ожегшись ее красотой, отпрянул на свое место и мрачно замолчал. Негр же, хохотнув, перевел фразу Вадика так:

- Он говорит, чтобы ты оделась: простудишься. Теперь рассмеялся Лев Александрович, а негр приятельски похлопал его по плечу, славный парень.

Но с русскими приличиями Марту познакомить, видимо, забыли.

Вместо того, чтобы запахнуться, она задрала голову, отдав солнцу и встречному ветру свою изящную шею, раскинув руки, звонко запела. Языка Лев Александрович не знал, но песня несомненно славила молодость.

Жизнь прекрасна и удивительна, сказал Внутренний Голос. - Ну и рожа, наклонясь ко Льву Александровичу, сказал Вадик. - Черная, как двухпудовая гиря.

КОСМОНАВТ ДЖЕФСОН

Эрудиции Льва Александровича мог бы позавидовать профессиональный экскурсовод. Но очень скоро он убедился, что космонавт Джефсон совсем не интересуется подробностями. Когда, например, Лев Александрович приступил к рассказу о самом распространенном на Руси способе заготовки осины для лемехов на маковки церквей, негр бесцеремонно перебил: "Какой странный дом!" Лев Александрович, подавившись собственным красноречием, повел гостей к избе Сергина. Он не обиделся, прекрасно понимая, что негру в сущности нет никакого дела до особенностей деревянной архитектуры русского Севера, но жена его - европейка, а ей-то грех не посетить столь знаменитую достопримечательность Европы. Поехать было делом престижа. Лев Александрович готов был оправдать негра, зато Марта вела себя просто безобразно. Восторгалась бы, скажем, из вежливости, ан нет! Она то и дело перебивала глупейшими вопросами: "Милый, у жителей этой деревни какой-нибудь праздник? Почему к ним приехало столько иностранцев?" "Микки, не купить ли нам эту церковь? Мы бы устроили в ней мюзик-холл".

Марта называла мужа Майклом, иногда - Микки. Гид, конечно же, не мог позволить себе панибратства, а величать негритянским именем в присутствии дамы было неприлично. И он нашел выход: стал называть его господином Джефсоном.

- Господин Джефсон, ваша супруга когда-нибудь молчит? - для конспирации спросил Лев Александрович по-русски: Марта не понимала ни слова.

- Конечно, - охотно согласился негр. - Но она молчит только по-нигерийски. Что вы хотите? Марта - типичная женщина со всеми её достоинствами.

- Вы говорили обо мне? - вдруг спросила Марта по-английски.

- Да, - ответил муж. - По-моему, ты хочешь покататься по озеру с тем молодым человеком. Он приятный парень.

- О! - Марта захлопала в ладоши. - Это такое ощущение - шик. Но Лев Александрович подумал, что вдвоем с Вадиком оставлять ее опасно: не дай бог, иностранка ляпнет что-нибудь со свойственной ей раскрепощенностью, моторист и глазом не моргнет - утопит как кошку.

- На острове есть ресторан, может быть, мы лучше посидим? - предложил Лев Александрович.

- Прекрасно! - обрадовалась Марта возможности повеселиться. Однако дверь ресторана была заперта изнутри. Лев Александрович звякнул в стекло ребром монеты. Дверь открылась, но открыл ее новый швейцар.

- Мест нет, - басом сказал он.

- Неужели вы не видите, что со мной - иностранцы?

- Сегодня полный ресторан иностранцев. Прямо организация объединенных наций, - объяснил швейцар, разведя руками, и воспользовавшись его жестом, негр проворно сунул в ладонь старика железный рубль, видно, у них, в Африке, это принято, и швейцар посторонился,

Все столы действительно оказались занятыми, стоял дым коромыслом и многонациональный гомон. Лев Александрович нашел официанта, втолковал ему что к чему, и тот быстренько организовал служебный столик с видом на озеро, и застыл с блокнотом, словно журналист. Марта захотела индейку с хреном, но был только бифштекс с яйцом; космонавт выбрал щи, пресловутый бифштекс, а Лев Александрович присоединился. В ожидании заказа дама закурила длинную вонючую сигарету. Когда заревели колонки, пришел официант. Он по собственной инициативе принес полный кувшин фирменного клюквенного морсу, от вида которого Марта пришла в восторг, а отведав по-деревенски прямо через край, - в восхищение. Тут подошел турист и, обратившись ко Льву Александровичу по-немецки, попросил разрешения пригласить даму на танец: он был убежден, что белая женщина принадлежит белому господину. Лев Александрович перевел с немецкого на французский, и космонавт Джефсон пожал плечами:

- Пусть приглашает, ему же хуже.

Марта уже сообразила, в чем тут дело, и упорхнула с немцем, оставив в пепельнице дымящуюся сигарету.

- Господин космонавт, - робко спросил Лев Александрович, - вы уже летали в космос? Извините, но космонавтов так много...

- Нет, господин Лев Узлов, я только учусь.

Скромность космонавта понравилась Льву Александровичу.

- Как вы считаете, в чем смысл полетов в космос? В поисках другой цивилизации? - осмелев, поинтересовался Лев Александрович.

- Я так не считаю. Поиск братьев по разуму - дело безнадежное.

- Почему-же?

- Видите ли, планеты живут миллиарды лет, затем они становятся черными дырами. А цивилизациям отпущено каких-нибудь десяток миллионов лет, затем они тоже погибают. Нашей старушке Земле на днях исполнилось четыре с половиной миллиарда, а мы с вами, господин Лев Узлов, разумными людьми стали всего-навсего восемьдесят тысяч лет назад. Согласитесь, что по сравнению с миллиардами эта цифра просто ничтожна. Допустим, мы прилетели на чужую планету, на которой возможна разумная жизнь, и выясняется, что она либо еще не началась, либо уже исчезла. Застать хозяев дома, да еще разумными практически невозможно. Вот и на Марс мы, кажется, уже опоздали

- Но мы-то есть, вот мы - разумные. Разве к нам не могут при лететь какие-нибудь гуманоиды?

- Нет, господин Лев Узлов, этого никогда не случится, - сказал космонавт, отечески похлопав по плечу. - Мы, земные люди, проповедуем нашу, земную философию, и никакой другой философии у нас нет. А наша философия не допускает длительных космических полетов

- Вот как!? - воскликнул ошарашенный Лев Александрович. - Это что-то новенькое!

- Сами посудите: мы не можем существовать иначе, чем при нашем атмосферном давлении, мы дышим только воздухом - смесью кислорода с другими газами; нам нужно есть нашу, земную пищу и пить нашу воду. Следовательно, даже находясь далеко от Земли, мы обязаны жить только в земных условиях. Но у нас нет способа сохранить этот земной мирок в стенах космического корабля бесконечно долго.

- Но неужели тот же воздух, воду и так далее нельзя синтезировать из продуктов самого космоса?

- Наверное можно, - легко уступил космонавт, будто ждал этого вопроса, - но в космосе эти самые продукты, о которых вы говорите, они вовсе не земные, а космические.

- Вы хотите сказать, что таблица Менделеева не распространяется на весь космос?

- Я этого не утверждаю. Но представьте себе: атмосфера Венеры состоит в основном из раскаленного углекислого газа - там его девяносто семь процентов при температуре семьсот пятьдесят градусов у поверхности. Давление в сто раз больше земного. Значит, дорогой господин Лев Узлов, все вещества Венеры, состоящие из таблицы Менделеева, могут существовать только в венерианских условиях. В любых других условиях эти материалы изменят свои качества. Вы со мной согласны?

- Согласен.

- В таком случае, вообразите: вы, земной человек, летите в космическом корабле, сделанном из земных материалов, а главное - в земных условиях, то есть при земном тяготении, при земном давлении и при земной температуре; находясь внутри корабля, вы обеспечили себя земными условиями и всячески поддерживаете эти условия; вы погибнете, если изменится состав воздуха или давление - словом, вы продолжаете оставаться земным человеком, согласны?

- Допустим.

- Но материал, из которого сделан ваш корабль, попав в космос перестает быть земным, он постепенно меняет свои качества, приспосабливаясь к космическим условиям. Именно поэтому наши орбитальные станции живут очень недолго.

- Вы хотите сказать, что длительные космические путешествия в принципе невозможны?

- Именно так. Надо, чтобы земной человек, находясь в космосе, перестал быть земным, и тогда противоречие разрешится. Но согласитесь, это нереально.

- Пожалуй, - разочарованно буркнул Лев Александрович.

- Вот я и говорю, что наша земная философия не принимает братьев по разуму, и мы сами тоже не полетим в соседнюю галактику на предмет обмена житейским опытом.

- Если вам верить, то освоение космоса становится самоцелью! обиделся Лев Александрович за космонавтику.

- Бог с вами, как говорят русские! - рассмеялся космонавт. - Господин Лев Узлов, нужно ли объяснять, что для поддержания любой жизни нужна энергия? Нынче на каждого жителя планеты извлекается из Земли по двадцать тонн сырья ежегодно, чтобы обеспечить человека всем необходимым, в том числе предметами роскоши. Например, средний американец потребляет в год полтонны стали, семь тонн угля и сотни килограммов разных химикатов. Сначала энергия поглощается дома, то есть на родной планете, а к тому времени, как собственная планета будет съедена, цивилизация должна поумнеть настолько, чтобы у нее хватило знаний черпать энергию из космоса. А мы все еще малограмотны, вот и летаем в космос за знаниями.

Вернулась Марта и затараторила - немец родом из Бонна, холостой, немного знает по-английски, у него есть собачка по кличке Марта, смешно как, завтра он возвращается домой, приглашал в гости, но адреса она не записала, а вообще парень приятный, только ладони потные. Космонавт Джефсон, не слушая ее, смотрел в окно на синий простор Онежского озера, и Лев Александрович попытался понять его в эту минуту - мир так прекрасен, а жизнь коротка, и много риску, улетев в космос, не вернуться в этот мир.

О космосе они больше не говорили до самого возвращения.

Иностранцы занимали люкс с видом на крышу. Утомленная женщина немедленно повалилась на кровать и, ничуть не смущаясь постороннего, принялась раздеваться. Лев Александрович, конфузясь, отвернулся. Супруг ее полез с холодильник, извлек фигурную бутылку с красной харей на этикетке; Внутренний Голос сказал, что Марта права: бухнуться сейчас в кровать было единственно правильным решением. Лев Александрович похлопал по своим часам и принялся прощаться.

- Минутку, - сказал космонавт Джефсон и снял с руки транзистор. Опять подмигнув, включил:

"... скрюченные, как в судороге руки, голова, подпираемая шейным корсетом, - взволнованно рассказывала по-английски чья-то жена. - Майку Майлни тридцать шесть лет. По определению врачей у него организм шестидесятилетнего. У его товарища Дугласа Рудольфа руки и шея тоже в кожаных манжетах. Эти двое из шестидесяти тысяч американцев - жертвы химической войны США против Вьетнама..."

- Как вам это нравится? - спросил космонавт Джефсон, продолжая держать на весу транзистор, и Внутренний Голос встревожился: космонавт и в самом деле побаивался предстоящего полета, и решил попрощаться с человеком, который так хорошо понимал его.

- Как вам это нравится? - взволнованно повторил молодой негр.

- А вам? - уклончиво ответил Лев Александрович, чтобы не учинить международного скандала.

- Человечество накопило пятнадцать тонн тринитротолуола на каждого жителя земли. Тем запасом энергии, которым мы вооружились для истребления наших государств, мы можем пятьдесят раз уничтожить собственную планету. Я не понимаю, как можно стартовать в космос с пороховой бочки! - с негодованием сказал космонавт Джефсон.

- Мы торопимся жить.

- Вы попали в самую точку, господин Лев Узлов. Нам действительно следует торопиться освоить космос, пока мы не отравили планету собственными фекалиями. Но сначала нужно обеспечить тылы, то есть, навести порядок у себя дома, чтобы было куда вернуться.

- У вас мрачные мысли, господин Джефсон.

- Я думаю, что я не одинок. Мне приятно было познакомиться с таким прекрасным гидом. Вы задавали хорошие вопросы, и никому никогда не говорите, что вы работаете простым инженером на заводе, который делает насосы для космоса.

- Наш завод просто делает насосы, назначение их может быть разнообразным, - потупился Лев Александрович.

- Как говорят русские, замнем для ясности. Мы, вероятно, никогда больше не встретимся, и потому примите от меня в подарок эту безделушку.

Он протянул сверкающий транзистор, похожий на бубнового туза. Лев Александрович без зазрения совести подцепил указательным пальцем петлю ремешка. Дело было обычным: гидам принято дарить значки и побрякушки.

- До свидания, господин Лев Узлов.

Будете в Африке - заходите, дополнил Внутренний Голос, но Лев Александрович не поддержал его. Он раскланялся. Приличия были соблюдены.

МИКРОРАЙОН

Лев Александрович остановился в парадном подъезде гостиницы - куда пойти. Домой ехать в такую рань не хотелось - он думал о семье с отвращением и не знал, как избавиться от ежедневных скандалов. Постучаться бы в серьезное окошечко: "Скажите пожалуйста, вам не требуется специалист со знанием всех европейских языков? Согласен работать хоть в преисподней".

Вон там на углу, сказал Внутренний Голос, стоит представитель интеркосмоса, он спрашивает у прохожих, не знает ли кто марсианского языке.

Не хочу. Хочу на Венеру.

Но, Лева, там одни бабы.

Это верно. Дома тоже одни бабы.

И все-таки он сел в автобус, ехал домой и думал о Риточке. "Бакалея", - прочитал он промелькнувшую вывеску. Риточка здесь свой человек. Конфеты она называла сосалочками. "Папа, пойдем в сосалочкин магазин". "Товары для детей". Однажды он купил декоративного тигра, который был настолько цветным, что Риточка испугалась его. Когда мама объяснила, что это всего лишь игрушка и называется тигром, Риточка сразу придумала неологизм тигрушка.

Он ехал вообще-то домой. Его космическая мечта потихонечку начинала сбываться, но Лев Александрович еще не знал об этом.

- Лева, никак ты!

Он вздрогнул. Рядом, наверно, уже давно сидел сокурсник Крюков по кличке Хрюков. Его прозвали так за необычный смех. Стоило Крюкову рассмеяться, как вся аудитория, пародируя его, начинала хрюкать. Хрюков сидел с газетой "ЮМАНИТЕ", свернув ее трубочкой.

- Лева, сколько зим!

- Мы, кажется, действительно где-то виделись, - тоже обрадовался Лев Александрович.

- Где ты теперь?

- На заводе. Патентами занимаюсь. А ты?

- Преподаю.

- Какой?

- Оба! Квартиру дали. Поехали ко мне, а? Лева, вот моя остановка, поехали! Посидим, поговорим!

Помявшись для приличия, он согласился. По дороге Лев Александрович с пятого на десятое рассказал о своем житье-бытье, о сварливой теще. Хрюкова больше всего развеселило то, что он. Лев Александрович Узлов до сих пор не обзавелся машиной.

- А я уже третью купил! - веселился Хрюков. -- Сначала "Запорожца" продал, купил "Москвича" - продал, теперь на "Жигулях" гоняю. С гаражом вот проблема.

Мне бы твои заботы, проворчал Внутренний Голос, и Лев Александрович согласился с ним.

Хрюков жил на девятом этаже. Он получил трехкомнатную квартиру с тремя балконами. Обошли все комнаты. Было слегка перемеблено; он обзавелся собственным кабинетом с хорошей библиотекой. Хрюков собрал в основном современные детективы на английском и французском. А у Льва Александровича была коллекция словарей, какая найдется не во всякой библиотеке. Книги хранились на балконе в полиэтиленовых мешках. Лев Александрович настолько позавидовал благополучию коллеги, что хлопнул дверью и ушел на балкон расстраиваться. С высоты девятого этажа город был словно на макете: прямые проспекты микрорайона, кривые улочки у старого вокзала, заколоченная церковь почти а центре города, древнее кладбище вокруг нее. Громадное озеро подступало к самому микрорайону и с высоты девятого этажа оно не выглядело морем. По озеру плавали белые яхты, как лебеди. На том берегу была видна изумрудная солнечная лужайка и небольшое стадо коров.

- Брось завидовать, успокаивал Внутренний Голос. - Не сегодня завтра тоже получишь хорошую квартиру с видом на озеро.

- Твои бы слова да богу в уши.

- Но нельзя же всю жизнь быть четвертым в очереди, - возразил Внутренний Голос.

- А два года четвертым - можно?

- Лева, - сказал Хрюков, войдя на балкон, - у меня жена с сыном в отпуск укатили, холостякую.

- У тебя один сын?

- Хватит. Сын овчарку требует, надо покупать. Нет ли у тебя знакомой овчарчи?

- Я трудно знакомлюсь.

- Помнишь Яшу Стецкого? - вдруг спросил Хрюков.

- Который на саксофоне?

- Во Внешторге работает. Бывал уже в Австралии, в Германии к даже на Гавайских островах.

Цепь событий текущего дня звякнула еще одним звеном: Лев Александрович увидал какого-то мужика, вышедшего из магазина с полной авоськой бутылочного пива. Не будь этого мужика, Лев Александроаич Узлов остался бы в гостях и, может быть, дожил бы до естественной старости. Но он любил пиво, особенно Ленинградское фабрики имени Степана Разина, а Степан Разин явно знал толк в хорошем пиве. И Лев Александрович, не подозревая, что час его приближается, спросил:

- Коллега, у тебя есть пиво?

- Только рябина на коньяке,

- Тогда я спущусь в гастроном: оттуда мужики тащат пиво, наверное, хорошее.

- Давай. У меня к твоему возвращению рыба будет готова.

Про рыбу Хрюков сказал уже вдогонку.

Спускаясь на лифте, Лев Александрович слушал выступление Директора института медицинских наук Ильина:

"Расчеты показывают, - мрачно говорил доктор медицинских наук, - что в случае ядерной войны, которую западные стратеги представляют как "ограниченную", пострадает более трехсот миллионов человек, то есть, почти половина населения Европы. И даже люди, уцелевшие после самого ядерного конфликта, будут жить под постоянной угрозой смертельных заболеваний: лейкемии, различных злокачественных опухолей, появления генетических дефектов. От лучевого поражания пострадает огромная масса детей, которые больше всего подвежены их воздействию. Облучение беременных женщин приведет к смерторождениям, появлению на свет умственно ущербных..."

- Поторопись помириться с Лидой, пока не наступил конец света, посоветовал Внутренний Голос.

Народу было порядочно. Он спрятал транзистор в карман, прошелся вдоль очереди, надеясь встретить хорошего знакомого и встретил: столкнулся с собственной женой.

- Здравствуйте, неожиданно сказал Внутренний Голос, и Лев Александрович посмотрел на жену, оторопев. "Чтоб ты, зараза, сдох!"

- Здрасте! - передразнила Лида. - Лева! Я знала, где тебя искать!

В очереди захихикали, а когда Лида схватила его за рукав, он, конфузясь, не стал сопротивляться.

Лида молча провела его через улицу в универмаг, где она работала в отделе сувениров, протащила сквозь толпу покупателей прямехонько к игрушкам, там вынула из-под прилавка объемистую коробку, вытряхнула из нее большую, как лилипут, трехлетнюю девочку и поставила на ножки в розовых полиэтиленовых туфельках. Подошла хозяйка отдела, которую звали не то Тамарой, не то Валентиной.

- Красивая кукла, - сказала хозяйка отдела.

- Лева! Ты посмотри, как она ходит! - потребовала жена. Лида, взяв куклу за ручку, повела по прилавку, и та пошла, правда, неуклюже, словно инвалидка. Прекрасная была кукла, вся с иголочки, белокурая, краснощекая, с голубыми.глазищами.

- Лева! - восторгалась не менее прекрасная жена, - ты послушай, как она разговаривает!

Лида взяла куклу на руки, и та отчетливо сказала: "Ма-ма". В глазах Лиды была бездна материнского счастья. Получай квартиру и обзаводись сыном, посоветовал Внутренний Голос, и Лев Александрович улыбнулся его находчивости. Собрались покупатели, глазели на Лиду:

"Сама как кукла".

- Мы ее берем. Галочка, упакуй, пожалуйста.

Лев Александрович вежливо оттеснил жену от толпы.

- Дорогая, зачем тебе эта кукла?

- Лева, да ведь гости придут, надо же показать подарки!

- А куда мы идем?

- Да не мы идем, а к нам придут.

- Зачем?

- Господи! - вспыхнула Лида. - Какой глупый! День рождения!

- Прости, пожалуйста, совсем забыл. Поздравляю тебя, милая.

- Да не меня поздравь. Дочурку поздравь!

- Так это у нее день рождения? Когда?

- Сегодня. Я же говорю - гости, а Риточка без подарка от папы

- Так мы помирились?

- Господи, наградил бог муженьком! - гневно сказала Лида, и он подумал, - а что будет после дня рождения? На этом семейном торжестве он нужен ей, как шкаф, как сервиз который можно показывать: это отец моего ребенка. А что станет, когда разойдутся гости?

- Заставит мыть посуду, съязвил Внутренний Голос, и Лев Александрович поежился: именно так и произойдет.

Еще через полчаса он, виновато улыбаясь прохожим, шагал по проспекту с коробкой под мышкой. Глядя на него, можно было подумать, что до крайности счастливый семьянин идет осчастливить домочадцев. Но действительность рисовалась суровой. Вечером к теще припрется ее приятельница, пожалует сестра Лиды и ее женственный муж, и Лев Александрович вновь угодит под мощную атаку женских упреков.

ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС

Наверное, ему следовало ехать троллейбусом, и тогда случай подстерег бы не его, а кого-нибудь другого. Но в конце рабочего дня троллейбусы набиты битком, а пешком скоротать путь удобно было через парк берегом озера. Теща, кстати, любила ходить пешком: "От инфаркта убегаю!" Она была права в своей инфарктной озабоченности: "Ты меня до инфаркта доведешь своей беспомощностью!"

Стал накрапывать дождь. До парка Лев Александрович добежал, можно сказать, сухим, а в парке дождь буквально хлынул, грянул гром, как пушечный выстрел. Лев Александрович скинул пиджак, завернул в него коробку с куклой и помчался под ближайший тополь. Но чем дольше он находился под слабой защитой кроны, тем острее становилась зубная боль. От нечего делать он включил транзистор. Шла передача "Из фондов фонотеки". "Эх путь-дорожка фронтовая, не страшна нам бомбежка любая!" - радостно пел Утесов.

- Золотые были времена, - сказал Внутренний Голос.

Решив, что дождь - меньшее зло, он, как школьник, задрав штаны, помчался по лужам. Лев Александрович видел: на него надвигается голубой рукав какого-то вихря, попадать в него вовсе не хотелось. Впереди виднелся забор, и он вообразил, что если добежит до забора, и рукав этот не настигнет, то зуб болеть перестанет. По ту сторону забора Лев Александрович видел грузовик, к которому бежал парень, Очевидно, шофер.

О смерчах он читал на всех языках и знал, что, практически все смерчи одинаковы: попадая а центр смерча, человек оказывается в полной темноте и как бы в вакууме - нечем дышать. Рассказывают, что, вихрясь, смерч может поднять человека в облако и бросить. Но, во-первых, смерчи случаются в морях и пустынях, а, во-вторых, при чем же тут Лев Александрович Узлов, маленький скромный человек с улицы Труда?

Едва этот самый рукав коснулся его, все пошло, как по писаному: он задохнулся и потемнело в глазах. Впрочем, не то чтобы потемнело, а несколько похорошело: стало голубовато-прохладно и в этом зыбком пространстве он воочию увидел свой собственный Внутренний Голос. К его изумлению это оказалась девушка - без одежды, без тела, просто глаза, просто волна волос.

- Прощай, Лева, - ласково сказала она хрустальным голосом.

- Не... не... ухо-ходи! - крикнул Лев Александрович. Трудно сказать, крикнул или не крикнул, но хотел. Он задыхался.

- Лева, мне здесь хорошо! Так замечательно никогда не было!

- Но э-э-э... Это! - все-таки выдохнул он. - Это предательство! закричал он куда-то вверх, но там уже никого не было. Над ним висела мокрая крона тополей, выше, как ни в чем не бывало, плыли перистые облака, никакого ливня, никакой грозы, а сам он лежит возле парковой скамьи с литыми ножками. Болел зуб и почему-то зудел правый бок. Что произошло, он так и не понял; хуже того, взглянув на часы, с ужасом увидел; они показывают без пяти двенадцать не то дня, не то ночи, а он был убежден прошло не более трех минут. Если сейчас полночь, то гости уже разошлись, Риточка спит и ей, наверное, снится папа, которого она так и не дождалась. Лида, конечно, весь вечер ревела, а теща ругалась в потолок. Ладно, к утру кукла просохнет, а Риточка поймет папу.

Интеллигентно чертыхаясь, он сел там, где лежал - возле скамьи. Было совершенно тихо. На деревьях висели капли, словно бусы. Значит, гроза все-таки была, а он остался сухим.

- Как это объяснить? - вслух спросил он, но Внутренний Голос отмолчался.

Забор, к которому он бежал, находился в десяти шагах, но не забор озадачил его, а грузовик за забором. Лев Александрович отлично помнил: перед ураганом к этому грузовику бежал шофер и не добежал метра три. Сейчас он с удивлением обнаружил: шофер все еще бежит к своему самосвалу, бежит, черт побери, оставаясь на месте. Лев Александрович поднялся, чтобы убедиться в увиденном с высоты своего роста - увы, все оставалось на своих местах: парень бежал к грузовику, который стоял на месте, но расстояние между ними не сокращалось.

- Ты что-нибудь понимаешь? - опять вслух спросил Лев Александрович.

Внутренний Голос и в этот раз не ответил.

- Ну, это уж неприлично, не правда ли? Внутренний Голос молчал.

- Но ведь твой поступок и в самом деле похож на предательство! убеждал Лев Александрович. - Стало быть, в разведку я с тобой не пойду.

Внутренний Голос продолжал дуться.

- Ну, как знаешь, - сказал Лев Александрович, садясь на скамью.

Сначала ему показалось, что сел мимо скамьи, но, шлепнувшись, с удивлением обнаружил, что сел не мимо скамьи, а сквозь скамью. Лежа под ней, он отчетливо видел, как она устроена снизу. Оказывается рейки были не прибиты, а привинчены к фигурным ножкам толстыми болтами, густо облепленными краской, словно цементом, протянул руку, чтобы пощупать один из таких болтиков, но рука ни на что не наткнулась, он увидел лишь изображение болта на своих пальцах. Все было совершенно так же, как ловишь солнечный зайчик. Он попытался пощупать зеленые рейки - скамья оказалась не материальной, это лишь изображение, как на экране, но в данном случае - в пространстве, и ему стало смешно.

- Что же ты молчишь, зараза? - смеясь, спросил он у Внутреннего Голоса, но тот не отозвался. Лев Александрович резко поднялся специально сквозь скамью - и ничего не случилось. Он просто пересек изображение скамьи, как если бы в кинотеатре пересек луч от проектора на экран.

- Эге! - весело крикнул Лев Александрович. - Сбылась мечта идиота: на Марс угодил! Где вы, братцы гуманоиды?

Ему никто не ответил.

О голографии он знал. Как-то в прошлом году шеф велел свозить на Кивач симпатичного кандидата каких-то наук, который приехал со своим французским коллегой. За два часа езды Лев Александрович многое узнал о возможностях светового луча. Переводя их диалог, он понял: в принципе можно создать специальный кинотеатр без экрана зрители находились бы вокруг изображаемого объекта; при этом можно обойти объект, чтобы посмотреть на обратную сторону.

Таким образом, на мякине провести Льва Александровича было трудно. Но как могло случиться, что он угодил на какой-то опытный полигон и никто не попытался остановить его? Или приехала какая-нибудь киногруппа, а он, занимаясь негром, не успел заглянуть в газеты?

Года три назад Лев Александрович ночевал с шефом на заводской базе отдыха и, между прочим, шеф лично водил гостей на вершину горы, где снимался какой-то фильм. Лев Александрович поднялся вместе со всеми красиво. Тогда их, несмотря на авторитеты, к месту съемок не пустили - как же теперь могло произойти, что он беспрепятственно угодил на кинополигон? За ним, вероятно, наблюдают, потом будут спрашивать о впечатлениях.

Он опять пощупал скамью, точнее, сломанное изображение на штанах. Оглянулся в ту сторону, где стоял грузовик - шофер все еще бежал к нему.

- Эй, парень! - крикнул он. Шофер был недалеко, мог услышать. Но тот не оглянулся и не замедлил своего бега.

Сунув пальцы в рот, Лев Александрович засвистел, как мальчишка, но и на этот раз бегущий никак не среагировал, глухой, что ли? Леший с ним.

Его беспокоило состояние куклы. Развернув коробку, он нашел что ни пиджак, ни коробка совершенно не пострадали, и это было каким-то чудом. Надев пиджак, взял коробку под мышку и направился к бегущему. Шагом догнать его не составляло труда. Но сначала Лев Александрович дошел до забора. Остановившись перед ним, ухватился за штакетник, чтобы перемахнуть, однако упал и упал не на забор, а сквозь него. Продолжая лежать, он со смехом пытался лягнуть забор и убедился: доски были не материальными, это лишь изображение забора, эффект его присутствия.

- Видал? Во, фокусы!

Внутренний Голос не подавал признаков жизни.

Он поднялся и направился прямехонько к грузовику, на ходу соображая, что и этот парень - тоже лишь изображение. И чем ближе подходил, тем больше убеждался: это именно так. Парень бежал, оставаясь на месте. Но вот что сбило с толку: тарахтел мотор, а бегущий тяжело дышал.

- Эй! - на всякий случай негромко позвал Лев Александрович.

Парень продолжал бежать.

Подойдя, он протянул руку, чтобы похлопать по спине, но рука провалилась в изображение, ни на что не наткнувшись. Эффект был потрясающим. Но поскольку он мог хотя бы приблизительно объяснить себе смысл происходящего, то не столько оторопел, сколько заинтересовался; стал осматривать спину, затылок. Шофер был в полосатом берете, из-под которого выбивались вьющиеся волосы, колыхались в ритме его саженей. Узкие бедра обтягивались синими джинсами с этикеткой фирмы "Odra" на заднем кармане. Лев Александрович видел широкий солдатский ремень, стоптанные сандалии, видел даже пряжки на этих сандалиях. Он обошел бегущего, как обходят скульптуру, остановился между ним и грузовиком. Теперь парень бежал прямо на Льва Александровича. Ему было лет двадцать пять, гладко выбритый, ямка на подбородке, а в ямке - клок щетины, словно тут была пришита пуговица, но оторвалась, а нитки остались. Девушки, видно, вздыхают по нему

Парень смотрел себе под ноги, изредка моргая. И дышал. - Кто бы мог подумать, - вслух сказал Лев Александрович. Он подошел к самосвалу, твердо веря, что и грузовик - лишь изображение. Так оно и оказалось, когда он попытался потрогать железный борт: совершенно натуральное цветное объемное изображение, Приподнявшись на цыпочки, чтобы заглянуть в кабину, он увидал приборы, баранку, красиво оплетенную цветным проводом, черный шарик на конце какого-то рычага и даже какие-то крестики, нарисованные на этом шарике. Неужели можно достичь столь поразительного эффекта? Как будто из вещей вынули их суть, оставив лишь оболочку. Он догадался заглянуть под грузовик, и там все было, как надо: трубки, болты, гайки, облепленные маслянистой грязью. Опустившись на четвереньки он подлез под грузовик и ощутил себя лежащим под грузовиком. Сейчас Лев Александрович видел все четыре колеса и ноги бегущего. Набравшись духу и, боясь ушибиться, осторожно поднялся во весь рост и с удивлением увидал себя в стальном кузове самосвала. В нем стояла бочка, заткнутая рабочими рукавицами, валялась пара резиновых сапог и поблескивала совковая лопата. Лопата эта слегка вибрировала и, подрагивая, тонко позванивала. Он подошел к бочке, чтобы потрогать ее.

Лев Александрович шел так, будто находился по грудь в воде - днище кузова пересекалось его телом. Если быть точным, наоборот: его тело пересекалось днищем кузова, и никаких признаков сопротивления.

- Вот это да! - восхищенно сказал Лев Александрович и наклонился, чтобы выйти из пределов машины, но вовремя сообразил, что делать это вовсе не обязательно. Вышел во весь рост. Оглянулся. Ровным счетом ничего не произошло - самосвал как самосвал, все так же спокойно ворчит двигатель, все так же бежит хозяин грузовика. Ему захотелось побывать внутри этого чудака, так сказать, влезть в его шкуру, хорошо ли ему, такому, живется? Увы, он все еще не понимал масштабов своей драмы, а только осваивался с непривычной обстановкой, словно в гостях.

Положив коробку с куклой на траву, он зашел за спину шофера, но некоторое время не мог заставить себя выполнить свое намерение. И все же, затаив дыхание, начал вдвигаться в бегущую от него фигуру. Парень был слегка выше, Лев Александрович прекрасно поместился в нем. Мир замелькал перед ним; парень бежал переваливаясь с ноги на ногу, и Лев Александрович видел окружающий мир только в те моменты, когда глаза их совпадали. Уловив ритм бегущего, он тоже стал раскачиваться и поймал его зрение, увидел мир глазами этого парня - он ничем не отличался от мира, который видел сам Лев Александрович. Почему-то зажмурившись, он рванулся вперед - и что же? Ему пришлось оглянуться, чтобы убедиться: парень продолжает ровно бежать, а Лев Александрович стоял перед ним, как дурак, тяжело дыша.

- Странные происходят штуки, - в задумчивости сказал Лев Александрович. - Может быть, мы с тобой нечаянно в рай угодили?

Внутренний Голос продолжал отмалчиваться.

Он поднял коробку с куклой и направился туда, где по его понятиям должен быть перекресток; шел сквозь стволы деревьев, сквозь кустарник; нужно было хоть кого-нибудь найти и потребовать объяснений, иначе можно заикой сделаться, а это ни к чему. Он шел и думал о тех, которые построили все это, но кто? В городе нет института, связанного с проблемами оптики или кино, а времена Эдисона прошли; создать оптический эффект в таком масштабе одиночке не под силу, стало быть, этим делом занимается коллектив ученых, однако Лев Александрович не слыхал, чтобы в городе ждали иллюзионистов. Лида, падкая на всякие сенсации, обязательно бы достала где-нибудь пару билетов, а она почему-то решила пойти на "Севильского цирюльника".

Так размышлял он, шагая, так сказать, напролом и остановился, заметив весьма существенную перемену: если до сих пор свободно пересекал своим телом стволы деревьев, то теперь этого не происходило.

Парк практически кончился; он видел высокий берег озера, огороды с картошкой и часть "нахаловки" - улицы, застроенной самовольно; между деревьями виднелись куски шоссе, ходили люди, но шли они, оставаясь на месте, и это их ничуть не смущало. Продолжая шагать, он начал оглядываться, чтобы уяснить себе смысл происходящего. Получалось, что он действительно шел и даже быстро, но окружающие предметы двигались вместе с ним с его скоростью. Так бывает в реальном мире: когда плывешь по озеру на катере, кажется, будто дома на далеком берегу тоже плывут, слегка отставая. Лев Александрович резко остановился, и вместе с ним замер весь мир. Разозлясь, он бросился к "нахаловке", но не преодолел и метра, словно бежал по невидимому транспортеру, который мчался в обратную сторону.

- Тут что-то нечисто, - сказал он отдуваясь. - Как ты считаешь, где начало этого колдовства?

Внутренний Голос отделался молчанием.

- Ну что же ты, ханыга, молчишь? Сдох ты, что ли, в самом-то деле?

- Лева, - слабо отозвался Внутренний Голос, - разве можно так разговаривать с девушкой?

- С девушкой? - опешил Лев Александрович. - Это ты-то девушка?

- Разве ты не видел меня?

- Но неужели это мне не померещилось?

- Нет, Лева, не померещилось.

Чертыхнувшись, он поплелся назад, и все было, как надо: шел напролом и очень скоро оказался у скамьи, откуда был виден грузовик и шофер, который все так же ровно бежал. Лев Александрович остановился в растерянности.

- Слышь, давай кончай свои капризы, пора сообразить, что тут к чему. Мы с тобой живем на улице Труда, работаем на заводе компрессоров, верно?

- Верно.

- У нас с тобой болит зуб, верно?

- Верно.

- У нас с тобой одна жена на двоих, одна дочка и одна теща. Впрочем, тещу я уступаю тебе.

- Лева, ты оскорбляешь девушку.

- Зачем мне девушка, у меня жена есть!

- А ты не любишь ее.

- Вот как? А кого я люблю?

- Меня, - твердо сказал Внутренний Голос.

- Ладно, потом договоримся. Итак, мы с тобой реальны, но нереален мир. А так не бывает, чтобы человека кокнуло, а зубная боль осталась. В реальном мире происходит как раз наоборот.

Лев Александрович крепко треснул себя по груди - гулко. Реален! Вспомнив про транзистор в кармане пиджака, обрадовался, вынул, включил. Приемник молчал; попробовал настроить на другую волну - транзистор молчал на всех диапазонах. Неужели сломался? Нащупав в кармане сигареты, Лев Александрович обрадовался еще раз: если он сам вовсе не изображение, то может закурить!

Он выбрал самую хрустящую сигарету и, собираясь закурить, сел, но, черт бы побрал эту дурацкую иллюзию, опять сел сквозь скамью! Не вставая, он внимательно осмотрел сигарету, понюхал - пахнет! Повертел в ладони зажигалку - нормальная зажигалка, привезенная Вовкой Митрофановым из Швеции. Он высек огонь и выдохнул из себя полупрозрачный шар правильной формы. Медленно уплывая, он падал и быстро сжимался, становясь все более непрозрачным. Шар упал на траву в двух шагах. Не веря собственным глазам, он вновь затянулся и снова выдохнул полупрозрачный шар, который повел себя совершенно так же. На этот раз Лев Александрович, не долго думая, подставил ладонь и почувствовал, что на нее опустился теплый, почти невесомый шарик. На ладони он продолжал сжиматься, пока не исчез совсем. Осталась крохотная точка, он растер ее в пальцах. Это оказалась крупинка сажи, кончики пальцев запачкались. А сигарета, между тем, тлела, и он с изумлением наблюдал, как дым вовсе не поднимался, а скапливался шариком вокруг огонька. Он дунул, словно на одуванчик - шарик сорвался и полетел, сокращаясь, исчез, а на конце сигареты начал накапливаться новый. Должно быть, оттого, что долго не курил, у него закружилась голова. Лев Александрович лег на что-то зыбкое, которое под ним продавливалось, словно снег, и на всякий случай закрыл глаза.

РОМАШКА

Лани, пони, кони

Сидели на балконе.

Чай пили,

Чашки били,

По-турецки говорили:

- Чаби?

- Челяби!

- Челяби чаби-чабк!

Эту детскую считалочку принесла с улицы Риточка. Она часто говорила с мамой "по-турецки":

- Мама, гулять чаби?

- Челяби, - разрешала мама.

- Челяби чаби-чаби! - радовалась Риточка.

Ему снились лани, пони, кони, которые сидели почему-то не на балконе, а внутри стеклянного шара, и Риточка угощала их "сосалочками".

Проснувшись, он первым делом схватил коробку с куклой. Осмотрелся ничего не изменилось. Часы показывали двадцать минут третьего. Было пасмурно, как в белую ночь.

Прошлым летом мимо Льва Александровича проскочила шаровая молния. Дело было так: в трансагентстве они зафрахтовали автобус и всем отделом поехали по грибы за озеро, кто-то знал там плантацию. Грибов не нашли, а напали на бруснику, но дело не в этом. Дело в том, что их застала гроза. Лев Александрович с Вовой Митрофановым были далеко от автобуса, чтобы спрятаться в нем. Еще раньше они заметили на пригорке вагончик - когда-то тянули ЛЭП, в вагончике жили монтажники. Оба бросились туда. Уже грохотала гроза, но дождя еще не было. Он хлынул, едва вскочили внутрь и, может быть, поэтому дверь за ними захлопнулась сама. Лев Александрович всем телом чувствовал: вагончик насыщен электричеством - было странно сухо. Ему захотелось отворить дверь. Он потянулся к ручке, и в тот же миг дверь с треском распахнулась, и мимо него пронеслась ослепительно-зеленая ломаная линия, точно такая же, какой ее рисуют на всякого рода вывесках про высокое напряжение. Вова Митрофанов сидел в вагончике позади Узлова, он весь трясся, а Лев Александрович часто моргал. Позже Вова говорил, что видел шаровую молнию, которая, якобы, вылетела из железной печки. На второй день у Льва Александровича покраснела вся правая половина тела - нога, рука, щека, ухо, и все это зудело, два дня подряд он непрерывно чесался, а Внутренний Голос, потешаясь, острил, что они проморгали собственную смерть.

Сейчас, вспоминая свои тогдашние ощущения, он сравнивал. Правая половина тела зудела точно так же, но воздух был нормальным и хотелось пить. Наверное, потому и приснилась считалочка про чай.

- Но при чем тут стеклянный шар? - спросил Лев Александрович.

- Но ведь это так красиво.

- Приват, мамзель! Когда ты был мужиком - ехидничал. Теперь заговорил о красоте.

Нужно было уединиться по легкой нужде. Лев Александрович решил это молча: о таких вещах вслух не говорят, да еще - девушке. Он обрадовался: если есть желания, значит, жив. Присмотрелся к часам. Секундная стрелка не пульсировала. Завел. Даже приблизительно не зная, сколько времени, оставил стрелки в таком положении, в котором замерли. Еще раз осмотрелся. Все тот же грузовик, шофер, забор - все нормально.

- Вот нехорошие, - сказал он вслух. - Про туалет забыли.

- Лева, ты меня шокируешь! - капризно сказал Внутренний Голос

- Но если мы поставлены в необычные условия, то почему должны стесняться своих естественных поступков?

Так решил он и прислонился к громадной осине. Но будь все неладно на этом свете, едва не упал: не было ее, осины-то! Было изображение, и совершенно натурально шелестела листва!

Лев Александрович выплеснул из себя мочевой пузырь. Во всяком случае, именно так ему показалось сначала. Но, с изумлением рассматривая желтый шар совершенно правильной формы, он отчетливо видел, что этот самый шар без ничего - без оболочки, а жидкость сама по себе. Сжимаясь, он лег к ногам хозяина и продолжал беззвучно сжиматься, будто из него выходил воздух. В конце концов шар превратился в белую горошину, он взял ее кончиками пальцев. Это оказался кристалл. И вот тут-то Лев Александрович впервые заподозрил неладное. Переводя иностранные патенты, он чего только не начитался. Сжать можно все. Например, под давлением в миллион атмосфер водород становится металлическим, резина превращается в серу, а обыкновенный графит перерождается в алмаз. Все можно сжать, только не жидкость. Если в замкнутом резервуаре, наполненном водой, произвести взрыв, то вода вовсе не сожмется, а разорвется сам резервуар. Так делают гидропушки: в стальной баллон с дыркой заливают воду - электроразряд вместо взрыва внутри - и из дырки вырывается мощная струя воды, которой можно резать сталь.

Но как могло случиться, что жидкость сжалась сама по себе? Он вспотел от напряжения что-нибудь сообразить, вытер пот со лба, зачем-то посмотрел на мокрую ладонь. Она дрожала мелко-мелко, не переставая зудеть, как, впрочем, продолжала чесаться вся правая половина тела. Лизнул ладонь. Пот был, каким ему и полагалось, - соленым. Он прислушался к своему организму что изменилось? Сильно билось сердце, а в висках стучала кровь, опять разболелся зуб, про который он начал было забывать. Продолжая утираться, Лев Александрович вдруг обнаружил щетину, она уже превращалась в бороду.

- Некрасиво, - сказал Внутренний Голос.

- Без ханжества. Откуда взялся этот дурацкий шар? Должна быть струя, будто шпагу вынул, а тут шар!

- Лева, когда ты перестанешь паясничать?

- Потерпи. Давай, мамзель, еще раз попытаемся разобраться. Во-первых, в мистику мы с тобой не верим, правда?

- Правда, Лева.

- Допустим, нас еще раз шарахнуло молнией и все-таки укокошило...

- Ну и терминология у тебя!

- Вот проклятая девка! Навязалась на мою шею. Объяснила бы лучше, почему болит зуб!

Говорить было больно: язык стал шершавым. Остальное Лев Александрович додумал. "Ну хорошо, - додумал он. - Поскольку озеро где-то рядом, то неужели мы к нему не придем?"

И он пошел.

Он опять шагал сквозь стволы деревьев, сквозь кустарники и скамейки. Наступал на сучья, но они не хрустели. Мираж продолжался, и это начинало злить. Он прибавил шагу, побежал, помчался и... Господи, что произошло? Лев Александрович достиг какого-то невидимого предела, дальше которого не пустили: озеро перестало приближаться. Он взбесился.

- Ау-у! - закричал Лев Александрович. - А-у-у! Есть кто-нибудь?

Оглядевшись, он в бешенстве захохотал, до того глупым показалось ему это самое "ау" почти в центре города, в парке среди скамеек. Он сел, где стоял, долго сидел ни на чем, сжав руками виски и стиснув зубы, изо всех сил стараясь успокоиться: что толку беситься, если рядом никого? Но, черт побери, не умирать же от жажды на берегу озера! И эта проклятая борода, откуда она взялась?

Рядом стояло раздвоенное дерево. Рассматривая его, Лев Александрович тупо соображал - что же делать? Неужели так трудно понять, что человек нормально, по-человечески хочет пить?

И его поняли. Неизвестно откуда появился уже знакомый шар, только он был не желтым, а прозрачным и не сжимался! Он взялся из ничего - не было и появился, словно на сцене во время сеанса иллюзиониста. Водяной шар, плывущий в воздухе. Странная любовь к шарам.

Шар сверкал голубизной неба и озера, его поверхность была полосатой от дугообразных отражений деревьев. Лев Александрович ни минуты не сомневался, что это именно вода, а не мыльный пузырь, неподвижно висящий в воздухе. Он медленно поднялся, сделал к шару осторожный шаг, другой, боясь спугнуть - а вдруг опять начнет сжиматься!

Он сделал еще шаг - ничего не изменилось. И тогда Лев Александрович протянул руку. Шар начал медленно приближаться, и он, помнится, сразу спросил - почему? Сам же и ответил: "Мы с тобой своей массой искривляем пространство, и этот шар, имеющий меньшую массу, закатился в сферу, которую мы прогнули. Так происходит в космосе".

Шар, сдвинувшись, продолжал приближаться все быстрее и быстрее, словно катился по наклонной плоскости. Лев Александрович жадно ждал, пытаясь сделать глотательное движение. Он взял бы этот шар на ладонь, стал бы откусывать глотки хрустальной воды, как откусывают мороженое. Едва шар коснулся ладони, как поверхность, сцепляющая его, беззвучно лопнула, и Льва Александровича в одно мгновение покрыло пленкой воды. С ног до головы! Интеллигентно ругаясь, он принялся слизывать с губ прекрасно холодные капли. Скинул пиджак, рубашку и стал выжимать. Нет, из рубашки не потекло от нее стали отделяться маленькие шарики воды. Лев Александрович поднял рубашку над головой и, выжимая, начал ловить эти шарики ртом. Вода уже успела заразиться потом рубашки, но это был его собственный пот, и ему хотелось пить. Лев Александрович выжал и майку; опять ловил водяные шарики, теперь уже зачем-то считал их - шесть, семь... Каждый последующий меньше предыдущего.

Он напился. Сел, повиснув в воздухе, стал выкручивать носки. Они были довольно грязными, с них падали темно-фиолетовые горошины.

- Ну вот, заодно и выстирался, - повеселев, подытожил Лев Александрович.

- Ну и шуточки в этих местах, - посочувствовал Внутренний Голос.

Выжав носки, Лев Александрович подумал - а куда все-таки исчезает вода? Расстелив рубаху у ног, он скинул брюки, вынул из кармана зажигалку, портсигар и стал выжимать штанины над рубашкой, чтобы понаблюдать за шариками. Они плавно ложились на белый материал, сжимались и исчезали. Брюки были синими; в том месте, где исчезали шарики, оставались едва заметные голубые пятна - краска штанов. Вопреки закону сохранения вещества вода исчезла бесследно, если не считать голубых пятен, но они слишком ничтожны. Можно было предположить, что жидкость распалась на атомы водорода и кислорода, но этого Лев Александрович не видел. Кроме того, чтобы разложить воду, нужно нагреть ее до температуры три тысячи градусов, а где она, эта жара?

Лев Александрович опять сел, где стоял. Странное у него появилось чувство. Так бывает, когда находишься совершенно один, но всей кожей чувствуешь на себе чужой взгляд. Так бывает, когда стоишь под грузом и каждое мгновение знаешь, что груз готов рухнуть на голову. Он огляделся. За ним никто (Никто!) не наблюдал, однако было не по себе; никто не дышал в затылок, никто не повторял его движений, но какая-то тень все-таки легла на него.

Почему-то с большими предосторожностями он натянул влажные штаны и рубашку. Где кукла? Он забыл ее там, у скамейки. Нехорошо:

Риточка разревется. Впрочем, теперь уже все равно. То есть, почему теперь? Вот именно - теперь... Теперь, когда на него легла тень Догадки.

Выжимая на ходу пиджак, он брел к забытой кукле. Она нашлась там же, у скамьи. Здесь было все по-старому - парень продолжал бежать к самосвалу.

Он сел ни на что возле коробки. Устав удивляться, Лев Александрович начал привыкать к окружающему миру.

- Слышь, девица, что дальше?

- А, может, нас с тобой пытаются разъединить?

- Как это?

- Но ведь влюбленных всегда разлучают.

- Мамзель! Да ты никак влюблена!

- Я люблю тебя, Лева.

- Да неужели?

- Еще как! Ведь я твоя плоть: я создана из твоего ребра.

- Ну и люби на здоровье! - весело сказал Лев Александрович, машинально пощупав ребра, - все были на месте. - Давай порассуждаем. Судя по всему, мы угодили в какую-то пробирку, и по нашему требованию нам с тобой предложили воды. До сих пор нам ничего не угрожало, стало быть, тот, кто за нами наблюдает, не заинтересован в нашей гибели.

- Лева, мне страшновато.

- Крепись: ты с мужчиной. Поскольку нам элементарно хочется жрать, прошло уже немало времени. И эта борода - откуда она взялась?

- Выросла.

- Ты начинаешь умнеть. Борода, по-моему, роскошная. Но сколько понадобится времени, чтобы отрастить такую бороду? И почему опять стоят часы? Впрочем, что такое часы?

- Колесики.

- Умница. Будет тебе известно, что этот шестеренчатый механизм никак не связан с течением космического Времени, с движением планет...

- Лева, кушать хочу.

- Эй! - крикнул Лев Александрович. - Есть кто-нибудь? Где тут у вас столовка? Подопытный кролик хочет кушать!

Нет, столовая не появилась. А было бы хорошо, если бы возник хотя бы стол с яичницей.

- А я люблю шоколадный торт.

- Много хочешь. Мы не в ресторане "Утес".

И вот, когда он вообразил яичницу, опять же, "по моему хотению" ниоткуда взялся матовый шар величиной с футбольный мяч. Он медленно приближался. Лев Александрович наблюдал настороженно. Даже издали угадывалась его твердость. Он позволил приблизиться. Коснувшись щеки, шар замер. Ткнул пальцем - твердый, шар едва заметно отскочил. Массивный, он был невесом. Лев Александрович подставил ладонь и сразу почувствовал его массу. Интересно, можно ли разрезать? Чем? Наверняка что-то съедобное: странный запах не то масла, не то скипидара.

Порывшись в карманах мокрого пиджака. Лев Александрович нашел в загашнике железный рубль. Взяв шар на ладонь, он попытался продавить поверхность ребром монеты и продавил. Сделав надрез, надломил шар. Ему предложили нечто сочное серого цвета. Какой-то фрукт с запахом почему-то скипидара. Понюхав, поморщился, лизнул, попробовал откусить. На зубах захрустело, но ливерная колбаса не хрустит, а у огурцов не бывает вкуса ливерной колбасы. Прожевав, он все-таки проглотил эту жуткую смесь ливерной колбасы с бессолым огурцом и с отвращением отбросил ломоть.

- Пусть ваши винегреты едят здешние верблюды! - крикнул он в пустоту. - Хлеба.

- И зрелищ.

- Зрелища для тебя. Мне нужен хлеб с маслом!

Покалеченный шар продолжал висеть на уровне лица. Лев Александрович сначала оттолкнул его, затем хорошенько вдарил ногой. Он с хрустом разлетелся, как гнилой арбуз. Наверное, его решительность озадачила наблюдателей. Он ждал довольно долго, повторяя:

- Хлеба! Хочу хлеба! И колбасы!

Но вместо батона снова появился шар - блестящий, полупрозрачный, в центре просвечивал круглый желток. Он казался яйцом без скорлупы, но не продолговатым, а совершенно круглым, и столь громадных яиц Лев Александрович сроду не видел. Наверное, его снес какой-нибудь ихтиозавр. Лев Александрович позорно попятился: еще не хватало окунуться в яичницу, костюм ни в какую химчистку не возьмут.

И вдруг оно беззвучно взорвалось и тотчас вместо одного яйца образовалось десяток маленьких, совершенно круглых, и у каждого в центре просвечивало по желтку. Яйцо предложило себя во множественном числе. Сообразили... Лев Александрович понял, что ему желают только добра. Весь рой яиц двинулся к нему. Опасаясь, что добро вновь обернется злом, он отскочил. Стайка начала принимать форму элипса, удлиняясь в сторону человека, и все это походило на крохотную объемную модель планетной системы. Чем ближе выводок яиц приближался к нему, тем быстрее росла скорость ближайшего яйца. Не растерявшись, Лев Александрович схватил его ртом и опять отскочил. Это оказалось самое настоящее яйцо, совершенно бессолое. Плоская спираль опять приблизилась, и он вновь схватил ближайшее...

- Хватит! - запротестовал он после пятого, кажется, яйца. Но яичница решительно погналась за ним. Он не менее решительно скинул пиджак и бросился в атаку, размахивая пиджаком. Он кричал и хохотал, как идиот, но всю эту яичницу превратил сначала в сотню горошин, которые, черт возьми, даже разлетаясь, все равно стремились сгруппироваться в спирали; потом он превратил горошины в бисер, в росу... Лев Александрович метался с пиджаком, как шаман и, наверное, довел бы себя до истерики, но внезапно начало темнеть, и темнота эта сгущалась, точно в зрительном зале после третьего звонка. В изнеможении он упал на что-то мягкое и заревел.

Вроде бы он спал, но ему что-то мешало. Страх, что ли? Было совершенно темно. Где-то кто-то разговаривал. Ворочаясь на мягком, он прислушивался, стараясь понять, где именно разговаривают. Или это журчит ручей? Нет, пожалуй, недалеко летает шмель, если это не рокот самолета за облаками. Тут ему показалось, что ботинка кто-то коснулся, но он лягнул пустоту, значит, действительно показалось. Можно ли услышать, как ходит кошка? Даже напрягая слух, не уловишь ее мягких лап, ее хищного подкрадывания. Но Лев Александрович отчетливо слышал, как где-то крадется громадная кошка. Почему именно он думал про кошку и почему ее нужно бояться? Вдруг у него начало щипать нижнюю часть лица, но теперь это был уже не зуд, а легкое покалывание, то тут, то там, словно садилась муха. Он вцепился теперь уже в настоящую бороду и почему-то решил, что это вовсе не муха садилась, а он чувствовал, как растет борода.

Он резко поднялся, сел, сказал:

- Не суетись. Возьми себя в руки, иначе нам с тобой начнут мерещиться чертики.

Тут он обратил внимание, что в шагах, может быть, десяти совершенно черное пространство высветилось фиолетовым, и этот фиолетовый сполох принял форму лабораторной колбы. Но не было ее, колбы, не было и самого стекла, а был фиолетовый цвет в форме электрической лампочки. Свет, однако, ничего не освещал, а светился сам по себе. Колба слегка наклонилась, и цвет ее изменился - она стала синей. Лев Александрович смотрел во все глаза. У него ничего не болело, не чесалось, не было ни кошек, ни слуховых галлюцинаций. Еще раз наклонившись, колба стала восхитительно голубой, и внутри этой голубизны едва заметно переливались нежнейшие сполохи - такое можно увидеть лишь в рюмке с шампанским, если внимательно смотреть на голубой свет. Наклонившись еще раз, она стала зеленой, затем желтой. Хотелось вскочить, окунуться в нежнейший лимонный цвет. Из желтой колба стала оранжевой, при этом висела уже горлышком вниз, а повисев так, превратилась в красную, словно светофор, и внутри этого рубина клубился красный туман. Пожив алым великолепием, она, колыхнувшись, стала оранжевой, затем засветилась желтым, превратилась в зеленую, в голубую, в синюю и, наконец, в фиолетовую. А добравшись до фиолетового цвета, колба некоторое время повисела неподвижно и угасла. Вновь наступила кромешная тьма. Он прислушался. Никаких галлюцинаций.

- Мамзель, что ты на это скажешь?

- Нам с тобой дважды показали цвета радуги в строгой последовательности. Как это красиво, любовь моя.

- Опять ты за свое!

- Но тьма такая ужасная!

- Мы с тобой взрослые люди, хотя и начитались Эдгара По.

- А я с детства боюсь темноты.

Фиолетовый цвет опять начал зарождаться, только теперь он имел форму уже не колбы, а огромной, как танцплощадка, ромашки с разноцветными лепестками, и лепестки эти светились всеми цветами радуги, опять же, в строгой последовательности. То есть, их было всего семь - красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый.

- Как семь нот, - подсказал Внутренний Голос.

- Не мешай! Не видишь, нам показывают цветное кино, - оборвал Лев Александрович.

Вдруг и желтый диск изменил цвет на голубой, а лепестки засветились в обратном порядке, начиная с фиолетового. Это было великолепно. Наверное, так же выглядит цветомузыка, на сеансе которой Лев Александрович ни разу не был. Не слышал он и никакой музыки, только шум в ушах. Опять сосчитал цвета - действительно, семь, как семь нот. Ему никогда не приходилось задумываться об этом совпадении, которое сейчас показалось недвусмысленным: в радуге семь цветов, а в музыке семь нот. Целые симфонии написаны всего семью нотами! Композиторы сочиняют музыку уже вторую тысячу лет и ни один из них не повторил другого. До чего же все-таки емки эти семь звуков!

Но вот темнота понемногу переродилась в фиолетовую. Лев Александрович словно смотрел на солнышко сквозь густой слой чернил. То есть, никакого яркого пятна он не видел, просто вокруг было фиолетово, а это значительно веселее темноты. Лев Александрович ждал синего цвета, и он пришел, но сразу же сменился восхитительно голубым, и ему стало хорошо. Думать он перестал, а смотрел и любовался - балда балдой. Голубизной любовался, сам собой любовался - ах, какой я хороший, слов нет. И почему бы такому хорошему не остаться в столь красивой сказке? Да чтобы уйти отсюда? Ни за какие тыщи!

- Как это мило, - тоже восхищался Внутренний Голос. - Я тоже ни за что не ушла бы отсюда.

- Моя прекрасная мамзель! Мы с тобой вечно ссоримся, ты уж прости меня, дурака.

- Ну что ты, Лева, разве мы ссоримся? Ты просто немного болен слегка пошловатым юмором, только и всего.

Лев Александрович не успел ни возразить, ни согласиться: мир стал зеленым; он попал в какой-то аквариум, полный нежных зеленых водорослей, которых, конечно, не было - это шевелились полосы полутонов. Он ждал: сейчас переселят в желтый мир. Так и случилось. Зелень заменили сухой желтизной, вокруг бесшумно полыхало рыжее пламя, ну и жара. Нет, ничего не дымило, одежда на нем не нагрелась даже тогда, когда окунули в совершенно красный пожар, и он сильно забеспокоился, поскольку на этом цветовой ряд заканчивался, дальше - ничего, дальше - чернота. Но нет! Темнотой его больше не беспокоили, а повели обратно - сквозь оранжевый, желтый, зеленый, на голубом немного подержали для счастья и переселили в волшебный синий мир, где так хорошо объясняться в любви к самому себе. Лепестки ромашки опять начали менять цвета; Лев Александрович наблюдал, но больше восхищался, чем пытался уловить хоть какой-то смысл в этом коде. Понятно одно: он не болен, его не считают больным, его развлекают, показывая цветное кино. Хорошо бы, параллельно гоняли еще бы и музыку в духе Шопена.

ГУМАНОИДЫ

Лев Александрович видел себя с дочкой. Они шли вдоль каких-то шарообразных цистерн, и Риточка спросила:

- Па, а люди кушают птичек?

- Да.

- А кого кушают птички?

- Червяков.

- А кого кушают червяки?

Он хотел сказать - людей, чтобы замкнулся круг, но не успел: дочка куда-то пропала, а он обнаружил себя внутри стеклянного шара, где было все - парк, озеро, скамья, забор и шофер, бегущий к грузовику. Лев Александрович, находясь внутри шара, карабкался по его гладкой стенке, и от этого шар медленно вращался в пустоте.

Он проснулся от прикосновения. Открыв глаза, он увидел шумящие волны, стрекочущую листву, сквозь которую пробивалось утреннее солнце, громко щебетали птицы, прогудел пароход на том берегу, ему ответило гулкое эхо. Но никого не было рядом, никто не прикасался к нему, наверное, сам подергал себя за бороду. Лев Александрович рассмеялся.

- Приснилось все это! Пойдем домой!

- Пойдем, - нежно позвал Внутренний Голос.

- Но почему мы оказались здесь, и что скажет жена?

- Зачем тебе жена, если у тебя есть я?

- Вот дура! Жена ведь не для того, чтобы трепаться с ней!

- Лева, я сейчас буду плакать. У меня тоже красивые глаза, а слезы такие соленые!

Похлопав глазами, он с изумлением увидел этого глупого шофера; ощупал свою грудь, колени - реально! Однако то, на чем он сидел, продолжало оставаться эфемерным! А между тем, иллюзия реальности была полнейшей. Коробка с куклой лежала за спиной. Он схватил ее - она тоже оказалась реальной; поднялся, побродил по скверу, ловя себя на том, что огибает деревья. Ему опять хотелось есть, а главное - курить. Он стал приглядываться к траве в поисках окурка, но и трава была лишь изображением.

- Что за дурацкий сон? - бормотал Лев Александрович. - Впрочем, и в самом деле все живое на земле на протяжении веков пожирало друг друга, и выживал сильный. Самым сильным оказался червяк: он до сих пор жив, а всякие там бронтозавры исчезли.

Вынув из кармана зажигалку, Лев Александрович пощелкал ею, без нужды добывая огонь. Он вспыхивал шариком и сразу гас. И вот тут появился шар, который он принял сначала за воду и обрадовался. Но еще не коснувшись, отпрянул: от него разило типичным бензином; оболочка была маслянистой, а поверхность слегка парила.

- Не надо! - закричал он, замахав руками.

Бензиновый шар незаметно растаял, а он подумал, что его неправильно поняли: они вообразили, будто ему потребовалось заправить зажигалку. Значит, сам дурак, нечего было хвастаться ею.

- Курить хочу! Курить, говорю, нехристи!

Его все-таки поняли, но по-своему: была угадана жажда табачного дыма. Откуда-то возник махонький пепельный шарик, постепенно раздуваясь, стал превращаться в мутное облако. Лев Александрович опять шарахнулся: еще не хватало задохнуться!

- Сигарету! "Космос"! "Ту-104"! Да что у вас есть в продаже-то? Его определенно не понимали, хотя готовы были помочь. Он вновь сел возле коробки с куклой. Нужно было подумать. Каким-то образом он попал в необъяснимую ситуацию, и здесь демонстрируют чудеса. Окажись на его месте кто-нибудь другой, тот же Хрюков, которому всегда все ясно, давно бы уже чокнулся от потуг понять все эти странности.

- Не торопись с выводами, - сам себя перебил Лев Александрович. Вполне может быть, что ты уже свихнулся, а все это тебе только кажется.

Между тем, заметно посинело и вновь шагах в десяти возникла та самая ромашка с семью разноцветными лепестками. Лев Александрович уставился на нее, пытаясь увидеть на голубом диске хоть что-нибудь, но голубизна была гладкой. Лепестки снова начали менять цвета. Кино продолжалось. Он сел посмотреть вторую серию. Но показывали все то же - чередовались цвета и только. Созерцая, он думал о своем сне - что за дурацкий сон приснился ему? Почему он, Лев Александрович Узлов, должен карабкаться по внутренней стенке какого-то шара? Почему в этом загадочном мире нельзя передвигаться дальше некой границы, ни во что в сущности не упираясь? Или объясняется это просто: человек не может прыгнуть выше каких-нибудь полуметра, хотя потолка над ним нет. Не дано и все тут. Неужели и в самом деле его поместили в какой-то шар с невидимыми стенками? Но так не бывает.

- Белиберда, - убежденно сказал Лев Александрович, еще раз крепко подумав. - Или у меня лопнет черепная коробка, или я кончусь от голода, или начну звереть.

Он выбрал последнее. Он решил подойти к ромашке. Лев Александрович шел осторожно, прислушиваясь и озираясь; чем ближе подходил, тем неуловимее становилась голубизна диска. Скорее всего, это оптический эффект, вроде радуги, которую не увидишь, находясь в непосредственной близости от нее.

Лев Александрович ничего не увидел. Ровным счетом ничего.

Он прошел сквозь голубизну, оглянулся. Диск за спиной остался таким же голубым, но чем дальше он уходил, тем гуще становилась голубизна.

Он шел к озеру. Он ждал столкновения: должен же наткнуться на какую-то преграду, дальше которой нельзя. Но не наткнулся. Просто озеро перестало приближаться, хотя он все шел и шел, потом даже побежал, крича во все горло. Он бежал, и ему ничего не сопротивлялось. Плача и матерясь, он проклинал свой сон, в котором лез на стену внутри какого-то шара и, может быть, этот шар преспокойно лежал у кого-нибудь на ладони, и бешенство Льва Александровича кого-то сильно развлекало.

И снова было утро. Впрочем, условное утро. Лев Александрович подозревал, что сутки для него создавались искусственно, как это делается в курятниках, чтобы куры неслись чаще. Ощущение теплого ветерка было новым; он нашел себя в зарослях бамбука. Лев Александрович твердо лежал на громадном валуне, устланном сизым мхом. Если раньше трудно было объяснить опору под собственным телом, то теперь Лев Александрович с удовольствием пощупал влажный мох, выдрал клок и понюхал.

- Видала? - недоверчиво спросил он. - Кажись, отпустили, черти полосатые.

- Отпустили, сволочи, - как ни в чем не бывало, сказал Внутренний Голос.

- Ну и словечки у тебя, мамзель! Где это ты нахваталась?

- Бог с тобой, Лева! Какой я тебе мамзель?

- Ничего себе! Коман са ва, приятель? Как поживаешь?

- Относительно. Комси-комса.

Вынув транзистор, он покрутил тумблер - диапазоны молчали. Приемник даже не потрескивал, наверное, сели батарейки. Лев Александрович поднялся и увидел озеро, блестевшее между деревьев; шоссе не было, куда делись липы, скамейки и самосвал? Как он оказался в бамбуковой роще - ничего этого Лев Александрович не знал. И он направился к воде, чтобы убедиться в реальности мира. Пожалуй, это был залив: он отчетливо видел тот берег с редкими стволами берез на фоне солнечной зелени; видел далекую голубизну горизонта справа, зато слева вода сливалась с небом, их разделял единственный островок, как бы висящий в воздухе. Берег уходил в воду, можно было наклониться, чтобы зачерпнуть воды ладонью.

Посреди озера торчали три этажерки, похожие на опоры моста, но, наверное, это все-таки были не опоры, а крыши пятиэтажных блочных домов, потому что мост посреди залива не строят. Дома эти давным-давно затоплены водой. В такую пору над озером должны метаться чайки, а тут ни одной. Вдруг взметнулась громадная рыбина, сделала сальто и, словно бревно, плюхнулась в воду.

- Хорошо живут, - решил Лев Александрович.

- Рыбнадзор у них работает не хуже уголовного розыска, - предположил Внутренний Голос.

- Я вижу, ты оклемался окончательно, - обрадовался Лев Александрович.

Он прогулялся по берегу и не нашел ни одного кострища, ни одной бутылки - озеро было совершенно не обжито, роща выглядела первобытно, даже птичка не пискнула. Спустился к воде, собираясь хотя бы умыться. Наклонившись, увидел всклоченную бороду и круглые глаза. Отражение бороды принадлежало несомненно ему, а вот глаза... Это были хищные глаза.

Он почему-то побоялся замочить руку. Поозирался, отступил к чахлому деревцу, отломил сук и опять спустился. Глаза все еще наблюдали за ним. Он ткнул палкой, и к его изумлению рыбина вцепилась в нее зубами, словно собака. Льву Александровичу ничего не оставалось, как выбросить на берег, но и на суше она не отпускала сук. Это была щука.

Лев Александрович подумал про бензин в зажигалке, а Внутренний Голос услужливо спросил:

- Не развести ли нам с тобой костерок, не испечь ли рыбину? Не успел он согласиться, как из лесу выскочил зверь величиной с овчарку и с хвостом кенгуру. Зверь метнулся к добыче, схватил крысиными зубами и исчез в бамбуке.

- Неужели это была крыса?

- А ты как думал?

- Где мы с тобой находимся?

- В Африке.

- Значит, где-то здесь живет наш общий знакомый космонавт Джефсон.

Не выпуская палку из рук, Лев Александрович осторожно прошел по кромке берега, присматриваясь. И опять увидел глаза - да что они все пялятся?

- Бородой любуются.

- Спасибо, приятель. Мне приятно чувствовать тебя мужчиной.

Он осторожно коснулся палкой воды, и все повторилось. На этот раз он был расторопнее: вытащив рыбу, наступил ей на голову. Это оказалась не щука, а очень красивая, сверкающая рыбина с золотистой шкурой, напоминающей наждак. Когда она затихла, Лев Александрович поднял ее. Бока были шершавыми, как терка. Поднявшись с добычей на берег, он опять увидел того самого зверя - крыса преспокойно пожирала рыбину. Он швырнул палку, но промахнулся, а крыса никак на это не среагировала, непуганая, что ли?

Лев Александрович долго брел берегом в поисках поляны: в чаще наделаешь пожару, оштрафовать могут.

Начались признаки города: из воды тут и там торчали куски изогнутых рельсов, концы швеллеров и бетонных свай. Но бамбуковые дебри не проглядывались, город все еще не просматривался.

Наконец, началась песчаная отмель. Набрав сухих щепок, он сложил их шалашиком, затем вынул зажигалку, погрел холодный металл в ладонях, чиркнул и высек едва заметный огонек. Осторожно подставил щепочку - она вспыхнула. Ни дым, ни пламя не собирались в шар, не исчезали. Шалашик тоже загорелся без всяких фокусов.

Потрошить рыбу было нечем; он походил по берегу в поисках чего-нибудь острого, вроде осколка стекла и не нашел. Отломил подходящий сук, сунул в пасть рыбине, пристроил над огнем. Очень скоро тушка зарумянилась, и каких-нибудь минут через пятнадцать он снял ее с костра и, обжигаясь, начал ногтями отламывать куски чешуи. Мясо отколупывалось, словно сосновая кора, и было оно таким же красным, без соли довольно противным, но есть можно. Обедая, он наблюдал за небольшим островком в полукилометре: ему все время казалось, что там кто-то ходит.

Должно быть, на запах, из бамбука выбежала точно такая же крыса, а, может быть, та же самая. Принюхиваясь, она стала бочком приближаться метр за метром: человек явно заинтересовал ее, но она, кажется, боялась дыма. Время от времени крыса, запугивая, показывала свои ужасные зубы, и Лев Александрович заподозрил, что она может решиться броситься на человека.

- Еще как! - предостерег Внутренний Голос.

Он выхватил из костра подходящую головешку и двинулся на крысу. Та в нерешительности замерла, уставившись на дымящийся кончик. Он стал обходить ее, отрезая от леса и прижимая к заливу: ему показалось, что крыса боится воды. Отскочив к озеру, она прижалась к земле, как это делают кошки, стараясь увильнуть от удара. Он сделал еще шаг - крыса отступила. И тут произошло невероятное: на берег выбросилось блестящее бревно, захлопнуло пасть и в тот же миг никого не стало - ни крысы, ни этого самого бревна. Он, оторопев, рассматривал лужу и чувствовал себя совершенным дураком.

- Кто же это мог быть? Крокодил? Акула? Подводная лодка? Как же мы с тобой не угодили в пасть этому чудовищу?

- Не радуйся: тебе еще предстоит объясниться с любимой тещей.

Он вернулся к костру, чтобы погасить его; воды Лев Александрович начал побаиваться и потому сначала распинал головешки, затем растоптал угли. Приплясывая, он все еще наблюдал за островком. Так и есть - лодка!

- Эге-ге! - крикнул он. Лодка зашевелилась.

- Дядя! Подбрось меня!

Его услыхали: лодка тронулась с места. Он, как мог, причесался пятерней, поправил галстук и стал ждать. Когда лодка ткнулась носом в берег, Лев Александрович увидел, что она скроена из полупрозрачной пленки, может быть, из толстого полиэтилена. В ней стоял парень с космами хиппи.

- Ну вот, мамзель, мы и спасены.

- Лева, как не стыдно? Какой я тебе мамзель?

- Быстро ты перековался, - ехидно сказал Лев Александрович. - А то заладил: "Я тебя люблю, я из твоего ребра!" Я уже начинал всерьез щупать себя: может быть, у меня и в самом деле ребра не хватает.

- Прости, Лева, бес попутал.

- Парень, подбрось! - попросил Лев Александрович.

- А киен абло? - спросил парень вообще-то по-испански, но почему-то с сильным рязанским акцентом.

- По дороге объясню, кто я такой, - пообещал Лев Александрович по-русски.

- А вохин тебе? - совершенно серьезно спросил лодочник.

Лев Александрович хмыкнул: зачем в типичную славянскую конструкцию вводить немецкие слова?

- Мне туда, - Лев Александрович махнул в ту сторону, где по его понятиям должен закругляться залив.

- Нах дебаркадер? - догадавшись, уточнил лодочник по-немецко-французски. Одет он был в средневековый костюм из грубого трикотажа, похожего на рогожу,

- На пристань, - согласился Лев Александрович, влезая на утлое суденышко.

Пленка под ногами прогибалась, словно он ходил по барабану. Он сел на корму, начал было разуваться, чтобы затем свесить ноги, но заметил, что лодочник рассматривает его с явным беспокойством.

- Рыбу ловишь? - весело спросил Лев Александрович, чтобы наладить контакт.

- Ви битте? - спросил парень по-немецки.

- Зи фанген фишен? - Лев Александрович перевел свой вопрос на немецкий, хотя можно было и не спрашивать: чем же заниматься в лодке на озере, если не ловить рыбу?

- Но, - лодочник отрицательно мотнул головой. - Не фишен. Стекло искал.

- Где? - спросил Лев Александрович, слегка опешив: искать в озере стекло?!

- Нах хаузен, - парень показал большим пальцем за ухо в сторону этажерок, торчавших из воды. Значит, это действительно были остовы домов.

Лодочник говорил на самодельном эсперанто, словно это был его родной язык.

Лев Александрович, перестав разуваться, принялся рассматривать торчавшие из воды остовы домов, но лишь затем, чтобы краем глаза присмотреться к лодочнику. Тот начал было грести, но выяснилось, что они сидели слишком близко к корме, отчего нос лодки сильно задрался, и он предложил:

- Сэр, ты бы перезитцал вперед.

Лев Александрович крякнул, давя смех: "зитцен" по-немецки - сидеть. Стало быть, лодочник просил "сэра" пересесть.

- Ладно, - сказал Лев Александрович, так и не сумев сдержать смешка. Давай перезитцаем.

Поднявшись, он взял парня за плечи для устойчивости и вдруг увидел морщинистую шею, но без всяких признаков растительности на розовом личике. Сколько же ему лет?

- Девятнадцать, - сказал Внутренний Голос.

- Не ври: пятьдесят!

- Кстати, о возрасте: не хочешь ли ты вернуться за куклой? Да, Лев Александрович забыл куклу на берегу. Продолжая держать лодочника за плечи, он ввязался в дискуссию с Внутренним Голосом, который полагал, что кукла теперь ни к чему. Но Льву Александровичу не хотелось бросать ее.

- Зачем тебе дизез? - в упор разглядывая Льва Александровича, спросил лодочник.

- Что - "дизез"?

- Вот дизез! - враждебно спросил лодочник и вдруг дернул за бороду. Думаешь, тре бьен?

От неожиданности Лев Александрович отпрянул и упал в воду. Падая, он перевел "тре бьен" с французского - очень хорошо. Он сразу задохнулся брызгами. Вода оказалась пресной, значит, это действительно озеро. От толчка лодка подпрыгнула, парень тоже не удержался, плюхнулся в воду и дико заверещал. Лев Александрович, сообразив, что бедняга не умеет плавать, схватил его за волосы и с изумлением обнаружил в своей руке парик, а лодочник, все еще вереща, старался перевалиться через борт лодки, которая наклонялась так, что едва не зачерпывала воду. Совершенно голая плешь лодочника мокро блестела. Возле лодки было всего по колено; Лев Александрович наблюдал с большим недоумением: чего это он так суетится? Парень, перекинув свое тело о в лодку, схватил весло и вдруг ни с того ни с чего хорошенько огрел Льва Александровича по плечу, стараясь ребром. От боли он упал и, сидя в воде по самое горло, огорченно сказал:

- Парень, ты не прав.

Лодочник, матерясь по-русски, оттолкнулся веслом раз, другой и уже издали погрозил кулаком. Морщась от боли, Лев Александрович побрел к берегу; интуитивно почувствовав опасность, в два прыжка выпрыгнул на сушу и вовремя: вода вспенилась, совсем рядом колыхнулось упругое тело, щелкнула пасть и исчез парик, который только что болтался на воде.

- Так вот почему он заверещал! - догадался Внутренний Голос.

- Да, он боялся быть сожранным.

На берегу Лев Александрович отошел подальше и только сейчас испугался по-настоящему: ведь тоже мог угодить в пасть, но остался жив лишь потому, что хищника не оказалось поблизости.

Поведения лодочника он вообще-то не понял; его эсперанто было ужасным, и это больше всего возмутило полиглота Льва Александровича. Гадать, что тут к чему, давно уже не хотелось: голова шла кругом от несуразностей, которые громоздились друг на друга, словно льдины в ледоход. Он устал. Ему хотелось отлежаться, чтобы не спеша обдумать ситуацию, нащупать хотя бы подобие логики в этих невероятных приключениях, но события никак не давали сосредоточиться.

Он хорошенько выжал штаны, рубашку и пиджак. Б транзистор, конечно, попала вода, придется нести в мастерскую.

Чувствовалось приближение вечера, и Лев Александрович, подобрав злополучную коробку с куклой, направился в светлую бамбуковую рощу, за которой надеялся увидеть пристань. Голые стволы были теплыми, словно телеграфные столбы. Он постучал кулаком - впечатление пустотелости. От ствола на разной высоте отрастали длинные пружинистые листья, они ложились на землю, образуя переплетениями сложный узор. В одном месте ему показалось, что складка ковра пошевелилась. Лев Александрович слегка поддел лист ботинком и обмер: из-под ковра стремительно выскочил красный, мокрый удав. Отпрянув от человека на безопасное расстояние, он замер, ожидая. Лев Александрович, рассматривая его, не верил собственным глазам: это был дождевой червяк, толстый, как пожарная кишка, и черт его знает, что у него на уме. Впрочем головы, кажется, не было - ни глаз, ни ушей. Лев Александрович осторожно попятился. Почувствовав удаляющееся движение, червяк тоже отполз. Неужели эта поганая тварь способна еще и принимать решения? Червяк продолжал уползать, но и человек все равно пятился от этого ужасного места; вдруг споткнулся пяткой, что-то щелкнуло, и он едва не закричал от боли. Его сбило и, наверное, переломило бы ноги, если бы столб, который его защемил, не повернулся. Он пытался выдернуть ноги из щели невозможно: ступни даже не шевелились. Боль была ужасной; он осмотрелся, стараясь понять, что, собственно, произошло. Рядом валялась кость; ногами он попал в расщепленное бревно, лежащее на земле; бамбук расщепили только до половины длины и в щель в качестве распорки вставили кость. Пятясь, Лев Александрович пяткой выбил ее, и щипцы сомкнулись. Бревно было пустотелым; острые стенки этой трубы впились в ноги, словно кусачки. Вокруг не было ничего, похожего на ломик. Он с трудом дотянулся до кости, наверное, она когда-то была чьим-то бедром, сунул в щель бревна, пытаясь разжать, однако не разжал, а лишь сумел пошевелить ступнями, устроив в капкане поудобнее, Боль наполовину утихла. Он огляделся в поисках реальной опасности и содрогнулся, увидев этого самого червяка. На этот раз червяк полз прямо на человека и крался осторожно, будто принюхиваясь. И чем ближе он приближался, тем с большим омерзением Лев Александрович различал его голову и круглую беззубую пасть, в которой что-то шевелилось, словно червяк пытался проглотить кишку. Он не дополз до человека метров двух и замер, приняв воинственную позу.

- Неужели станет заглатывать? - ужаснулся Лев Александрович

- Хорошо бы. А то ведь начнет жевать, а зубов нет. Набрав в легкие воздуху, Лев Александрович закричал, и это смутило червяка. Он опустил голову и стал "думать". Лев Александрович тоже подумал: чем бы его хрястнуть? Дубину бы... Камень бы... Ничего вокруг, только коробка с куклой.

- Далась тебе эта кукла!

- Спокойно!

- Сунь ты ее в пасть этому крокодилу вместо себя! Он вынул из щели кость, лежа размахнулся и так удачно достал ею червяка, что от неожиданности тот подпрыгнул всем своим мерзким телом и от боли начал завязываться узлом, наверное, морским.

Поизвивавшись, успокоился, унимая боль; теперь лежал метрах в трех, не достать. Человек тоже унимал боль, терпел и ждал: может быть тот паникер все-таки вернется на крик?

- Который огрел тебя ребром весла?

- Да, он поступил негуманно. Плашмя - куда гуманнее.

- А ты интересовался, все ли у тебя ребра! Это было то самое ребро, которого тебе не хватало, - мстительно сострил Внутренний Голос.

- Заткнешься ты или нет?

Вдруг Лев Александрович увидел над лесом парашют, который не падал, а плыл в сторону озера, и парашютисту не повезло: если сядет на воду, его немедленно проглотят вместе с парашютом.

От мокрой одежды начало знобить. Сейчас бы побегать, чтобы согреться. Интересно, о чем думает эта тварь?

- Об ужине.

- Ну, парень, и юмор у тебя.

- А тоскливо.

- Давай покричим. Эге-ге-е! - закричал Лев Александрович во всю мощь своей тощей груди.

От крика червяк вздрогнул. Он побаивался человека, но откуда ему было знать, что человек попал в капкан, и у него нет никакого оружия?

Ему хотелось сесть, чтобы понаблюдать за своим врагом сверху. Лежащее бревно никак не было закреплено; едва он оказался верхом, как оно поворачивалось, и Лев Александрович вновь валился: не мог он опереться зажатыми ногами, а руки не доставали до земли.

Червяк, между тем, сделал попытку приблизиться, и Лев Александрович вновь огрел его костью. На этот раз удар пришелся вскользь, червяк отпрянул и стал обползать.

- Еге-ге! На помо-ощь! - закричал Лев Александрович, надеясь лишь на чудо.

- Кой има тука? - неожиданно отозвался мальчишеский голос. Значит, лодочник все-таки вернулся! Но почему "кто здесь" он спросил не по-немецки, а по-болгарски?

- Сюда! - обрадовавшись закричал Лев Александрович. - Помогите!

Удивительное дело: червяк оценил перемену в голосе человека! Он, вроде бы, оглянулся и, "сообразив", что пришло подкрепление, позорно попятился.

На голос прибежал парень, но не тот, а кудрявый и с саблей, хотя в таком же средневековом костюме. Одним ударом он перерубил червяка, распинал половинки в разные стороны.

- Чине ешть? - по-молдавски спросил парень, вытирая саблю обрывком лопуха.

Лев Александрович по-молдавски не умел, попробовал по-русски;

- Да помоги же! А л'эд! - повторил он по-французски. Парень понял и ушел в другой конец бревна, стал разрубать с торца, чтобы половинки, сжимающие ноги пленника, развалились. Освободившись от капкана, он с удовольствием вытянул ноги. Спаситель подошел, присел на корточки и вдруг ни с того, ни с сего тоже дернул за бороду.

- Не очень-то! - огрызнулся Лев Александрович. Задрав брючины, он спустил носки. Ноги были синими, ступни кололо тысячами игл - так бывает, когда отсидишь ногу.

- Тю а бобо? - по-французски посочувствовал парень, с завистью рассматривая туфли Льва Александровича. Сам он был обут в какие-то лапти из веревок.

- А то не больно! Скажи, где я нахожусь?

- В вальде, - сказал парень, что по-русско-немецки означало "в лесу".

- В общем-то я догадываюсь, но куда я попал?

- В капкан, - по-русски констатировал парень, пожав плечами.

- Хватит меня дурачить! Как твоя фамилия?

- Стирма.

- Финн, что ли?

- Ви битте?

- Имя, говорю, финское.

- Сам-то ты чине ешть? - поинтересовался парень. - Кто такой?

- Петр Первый, черт побери! - в сердцах сказал Лев Александрович, но спохватившись, добавил: - Извините, я погорячился. Но поймите меня: я устал и хочу домой. Нах хауз хочу!

- А кто у тебя в штате?

- Дочь, жена и любимая теща.

- Никогда не видела такой семьи. Дочь здорова?

- Кажись, баба! - первым догадался Внутренний Голос. Лев Александрович присмотрелся внимательнее - носик, губки...

А ведь и в самом деле - девушка! Она почему-то носила эластичные варежки телесного цвета.

- Девушка, хватит, а? - взмолился Лев Александрович, так и не решив, на каком языке с ней разговаривать.

- Во лив твоя фрау? - спросила она по-немецко-англо-русско-французски, однако, сконструировав фразу на славянский манер.

- Ха-ха, - сказал Лев Александрович. - Моя фрау живет на улице Труда.

- Нет такой стриты, - почему-то обрадовалась девушка. Она впервые улыбнулась. Странные у нее были зубы - две сплошные полукруглые пластины, верхняя и нижняя.

- А вохин, стало быть, эль се диспаре? - сам себе поражаясь, спросил Лев Александрович по-немецко-русско-франко-молдавски.

- Не паясничай, - проворчал Внутренний Голос. - Переведи по-человечески.

- Куда она могла деться, эта улица? - переспросил Лев Александрович.

- Я никогда не слыхала такого названия стриты. А что, босс указал носить столь странную одежду?

- Вот дура, пардон, - буркнул он, сконфузясь: стало неловко за свои мокрые штаны, хотя она спрашивала про одежду вообще. - При чем тут босс? Что хочу, то и ношу, никто мне не указ.

- Екут, а почему ты все время шпрехаешь неправду?

- Какой я тебе якут? - упрекнул он и, прихватив коробку с куклой, пошагал между голыми стволами бамбука. Тропинки, однако, не было, и Лев Александрович, замешкавшись, только сейчас понял, что упрекнул зря: "екут" по-французски означает "послушай". Вероятно, она понятия не имеет, что такое национальность, и потому не говорит, а "шпрехает".

- Что это за штука? - спросила девушка в спину.

- Это не штука, а подарок для тохтер. Вохин идти-то? - спросил он, несколько стыдясь своего стихийного эсперанто. Но в самом-то деле, по-каковски же с ней разговаривать, если не на ее собственном языке?

- Туле таннэ, - сказала она по-фински - иди сюда. Но вдруг спохватилась, кажется, по-болгарски - чакай!

Он подождал. Стирма догнала уползающую половину червяка, одним ударом средневековой сабли оттяпала приличный кусок и, стараясь не пачкаться самой настоящей кровью, стала упаковывать в лист бамбука.

- Для чего тебе это? - спросил он, подавляя в горле спазмы омерзения.

- На ужин, - просто сказала она.

- Как на ужин? Собакам, что ли? Она пожала плечами, словно не поняла. В лесу было удивительно мертво, хоть бы кукушка прокуковала, или комар сел на кончик носа.

- Почему я не слышу ни одной птицы? - озираясь, спросил он.- Ни одной пичужки.

- Про птиц Великий Босс не велит вспоминать.

- Что за босс? Почему не велит вспоминать про птиц?

- После разбоя они исчезли, - сказала она, почему-то испуганно оглянувшись.

- Что-то туманно, - признался Лев Александрович. Он и в самом деле не понял, при чем тут разбой и почему исчезли птицы.

- Да, - согласилась она, по-своему поняв замечание про туман. - Уже плохо видно.

Лев Александрович кивнул. И в самом деле, начало смеркаться, Роща телеграфных столбов, то бишь бамбука, кончилась, они пришли в роскошный сад, яблони стояли все как на подбор: ветвистые, чуть выше человеческого роста, алые яблоки висели гроздьями, словно виноград. Ему не приходилось видеть, чтобы яблоки висели гроздьями. Спросил:

- Что это за плоды?

- Ягоды най вэзут? - пожалуй, не спросила, а упрекнула она. Кого везут? - не понял Внутренний Голос.

- Это - ягоды? - уточнил он у Стирмы. Ты хочешь сказать что это гибрид?

- Не грибы, а ягоды.

- Ничего себе ягоды! Что это за питомник?

- Пи-том-ник, - повторила Стирма. - Это вкусно? Он не стал объяснять, что такое питомник, а оторвал гроздь целиком и сразу почувствовал вес килограмма два; отделил одно красно-зеленое яблоко, по виду напоминавшее гипертрофированную ягоду, обтер о мокрые штаны и впился зубами. Какое это оказалось чудо самая настоящая брусника! Он уже в который раз заподозрил невероятную реальность происходящего.

- Я начинаю думать, что угодил в Африку. У меня там живет хороший знакомый.

- А ты откуда? Как тебя зовут?

- Меня зовут Дон Кихот, путешественник.

- Тонкий Ход? - переспросила она, состроив глазки. Сейчас Стирма напомнила ему Марту - жену космонавта Джефсона, - странное имя.

- Не имя странное, а эсперанто странное, - вмешался внутренний Голос.

- Видно, иняз не закончила, вот и выпендривается.

- Зачем тебе сабля? - между прочим спросил он. Они шли друг за другом. Плантации не было конца.

- Сабие? ну как... Я мерг сэ вэд капкана.

- Пошла проверять капкан? Ну и что?

- А если бы напала рата?

- Что такое "рата"? - спросил Внутренний Голос. - Может быть, рота? Например, рота солдат.

Не резвись. "Рата" - это "крыса" по-испански. - А где вы взяли таких ра? - спросил он у Стирмы.

- Сами выросли после разбоя.

Лев Александрович отметил, что она уже во второй раз сослалась на какой-то разбой, поэтому спросил:

При чем тут разбой?

- А разве у вас в Африке не было разбоя?

- Здрасте! У нас в Африке! Неужели я похож на туземца?

- На кого, Тонкий Ход?

- Перкеле! - выругался он по-фински.

Лев Александрович и в самом деле рассердился: эта глупая Стирма, понимая нормальный русский язык, не понимала, о чем идет речь. Неужели она забыла, кто такой Дон Кихот?

Сад неожиданно кончился. То есть, они и дальше брели между зарослей брусники, но уже без плодов. Синева густела. Началась какая-то деревня, построенная из обломков бетонных блоков. На улице работали девушки, все в одинаковых серых балахонах, словно туберкулезные в диспансере. Они подметали и без того чистую дорогу. Стирма заметно забеспокоилась, пошла быстрее. К небольшому озерку спускалась улочка хибарок, покрытых листьями бамбука. Он почему-то принялся считать их - тридцать восемь. Его удивили окна: то дырка, словно в скворечнике, то треугольник, то нормальное окно, однако, лежащее на боку. Присмотревшись внимательнее, он понял, в чем тут дело: улица застроена готовыми блок-квартирами, из которых собирают высотные дома. Но блоки эти помяты, искривлены, щели кое-как замазаны чем-то похожим на голубую глину. Хижину с окном, лежащем на боку, наверное, не сумели скантовать на основание, так и оставили. Боковые стены превратились в пол и в потолок.

Стирма затолкала его в блок, который ничем не отличался от других: такой же обшарпанный, единственное окно, наполовину заколоченное, должно быть, для тепла. Дверь она открыла без всякого ключа - навалилась плечом. Войдя, Стирма сказала длинную фразу на: меси языков, он перевел так:

- Подожди меня: я пойду узнаю, чем мне предстоит заняться сегодня вечером.

- Не ходи: я знаю чем.

- Вот как? Откуда ты знаешь?

- Я все знаю. Я знаю, что к тебе приехал родственник из соседнего аула, и ты отпросишься на вечер.

- А что такое "аул"?

- Деревенька, в которой живут нерусские. Иди отпрашиваться.

- Нельзя: критиковать будут.

- Ха-ха, - сказал Лев Александрович. - Ну, порядки!

Она ушла с метлой. Оставшись один, он огляделся. Это была типовая однокомнатная квартира улучшенной планировки. Такими застраив|али третий микрорайон, в котором получил квартиру Хрюков и от кот орого Лев Александрович сбежал за пивом, кажется, еще вчера. Над кроватью, застланной шкурами, тянулись белые трубы водопровода и отопления, с потолка свисал электрический шнур с голыми концами - неужели не может ввернуть лампочку? В углу стоял примитивный стол, грубо сколоченный из неструганых досок. Он почему-то с удовольствием решил, что хозяйка не замужем.

- Тонкий Ход, есть хочешь? - спросила она, вернувшись минут через десять.

- Не мешало бы. А в этой вашей дыре нет ли чего-нибудь вроде ночлежки? Про гостиницу я уже не спрашиваю.

Она ушла за перегородку, очевидно, прихорашиваться, объяснила, конечно, не отрываясь от зеркала:

- По указанию Великого Босса мужчины у нас не ночуют, - виновато сказала Стирма, а Лев Александрович, грешным делом, подумал:

"Ее полезно чем-нибудь задобрить".

- Кстати, а где коробка с куклой? - вспомнил Внутренний Голос,

- Ничего себе! - обозлился Лев Александрович. - Где же ты был раньше? Бедная Риточка...

- Если тебя видели в резервации, придут критиковать, - сказала Стирма, появившись в дверях, и Лев Александрович обмер, увидав вместо Стирмы голливудскую красавицу: глаза и волна волос... Именно это личико на мгновение показалось в пространстве, когда в парке с ним случилось что-то непонятное. Преображенная Стирма откровенно разглядывала его, улыбаясь перламутровыми пластинками вместо зубов. Она кокетливо повела обнаженным плечиком и молвила:

- Сейчас я что-нибудь приготовлю, Тонкий Ход.

- Меня зовут Лев Александрович, - сознался он потупясь.

- Не теряйся, Лева, - встрял Внутренний Голос, и Лев Александрович поблагодарил его.

Она ушла на кухню, а он не посмел пойти за ней. Оставшись один, Лев Александрович постоял у окна с фанеркой вместо форточки, посмотрел на странные хижины из бетона, но под первобытной кровлей вместо крыш, спросил себя, бывает ли так, чтобы Внутренний Голос, став женщиной, объяснялся тебе в любви, а теперь эта глазастая красавица с волной волос - вот она, живая и реальная...

Он присел, затем прилег на кровать, застланную шкурами, закрыл глаза. В голове гудело. Лев Александрович постарался расслабиться, и тело его растеклось, как студень, а потолок поплыл вместе с пространством. Красавица Стирма мурлыкала на кухне, задавала какие-то вопросы... Ему бы пойти туда, показать себя в обществе очаровательной дамы, а он не смел, в глубине души надеясь, что она сама снизойдет до него.

ДОГАДКА

Он проснулся от удушья. Было совершенно темно и невыносимо воняло потом. В рот почему-то набилась шерсть - неужто они опять пытаются накормить его чем-нибудь экспериментальным? Лев Александрович стал ждать фиолетового цвета или ромашки на фоне этой черноты. Ему стало мерещиться, что дышит он за двоих. Во всяком случае кто-то повторял его вдохи. Ромашка не появлялась. Он пошевелился и вздрогнул, коснувшись горячего тела. Сообразив, что он лежит в постели с собственной женой, а все эти кошмары ему просто-напросто приснились, Лев Александрович скинул с себя одеяло, сел, опустив на пол босые ноги. Паласа на полу не было. В окно пробивался зеленоватый свет белой ночи. Сам он был мокрым от пота, даже волосы прилипли ко лбу. Он встал, с удовольствием потянулся, остывая, и пошлепал посмотреть на Риточку в кроватке, но кроватки не было. Не оказалось и полированного гарнитура, не висела и люстра из чешского хрусталя, и вообще комната не та. Он вернулся в комнату с кроватью и увидел в постели совершенно голую женщину. Красавица Стирма возлежала на шкурах грациозно, как кобра. Затаив дыхание, он присел на краешек постели, в которой только что спал. Значит, она сама раздела его, а он так и не проснулся. Не смея прикоснуться к ней, он рассматривал ее тело в мраморном свете белой ночи. Стирма повернулась и вместо женской груди он увидел четыре мужских соска... и руки... Ему только казалось, что она не снимала эластичных варежек... Просто у нее не было пальцев, а была сплошная ладонь, как ласта... Бедная, бедная женщина! Как тебя угораздило родиться получеловеком? Кто ты в действительности - русалка или фея во плоти?

В полутьме он бесшумно поискал брюки. Они оказались выглаженными и почему-то хрустели; рубашку не отыскал, зато нашел пиджак и вышел на кухню попить. Вода нашлась в деревянном ведре; присев, он напился через край, затем сел на чурбак к столу, похлопал себя по карманам: хотелось курить, а сигареты давно кончились. Лев Александрович поставил локти на стол, закрыл лицо руками.

- Давай-ка, приятель, еще раз сообразим, что к чему.

- Давай, Лева.

- Стало быть, Лида вручила нам куклу для Риточки, так?

- Так.

- И мы пошли парком, где нас застала гроза, так? Так.

- Но если честно, то на грозу это походило мало. Чем это могло быть?

О летающих тарелках он был наслышан. Вова Митрофанов, помнится, говорил, что видел такую тарелку собственными глазами, она якобы выделывала фигуры высшего пилотажа. Но Лев Александрович старался не связываться с фанатичными тарелочниками, и к рассказам подобного рода относился осторожно. Но нельзя ли предположить, что он все-таки угодил под влияние одного из таких чудес?

- Тут что-то есть, - одобрил Внутренний Голос. - Валяй дальше.

- И нас с тобой взяла на борт летающая тарелка.

- Большей глупости я от тебя не слышал.

- Скажем иначе: она продемонстрировала некоторые из своих чудес.

- Для чего?

- Чтобы встреча со Стирмой не показалась мне слишком потусторонней: ведь она меня любит, и я это чувствую. Я искал ее всю жизнь, не найдя, женился на Лиде, а судьба моя - вот она!

Внутренний Голос отчетливо хихикнул.

- Что с тобой, приятель? - взволнованно спросил Лев Александрович, удивляясь собственному волнению.

- Ничего, - ехидно сказал Внутренний Голос. - Просто мы с тобой отвлеклись. Давай по существу.

- Спасибо. Итак, согласись: мы твердо знаем - жидкости не сжимаются. Однако их распад в принципе осуществить можно, стоит лишь разогреть до температуры три тысячи градусов в лабораторных условиях. Послушай, парень, а что, если мы с тобой угодили именно в лабораторию?

- Ну, предположим.

- Я возвращаюсь к той нелепой мысли: не могла ли эта пресловутая тарелка или что-то вроде нее, взять нас к себе на борт и взяла вместе с нашей средой - с воздухом, которым мы дышим, с изображениями предметов, которые нас окружают и даже вместе с земными звуками, - продолжал Лев Александрович, а подсознанием все еще думал о спящей красавице Стирме, которая его раздевала, а теперь спит, как убитая... Он не помнил, чтобы переспал с ней, и теперь сожалел. Может, вернуться?

- Лева, ты отвлекаешься. Для чего эти тарелочные сложности?

- Но ведь надо же создать условия для того, чтобы переход из одной цивилизации в другую не оказался смертельным от обыкновенного стресса.

- Ну, допустим.

- Вспомни, как мы курили. Почему папиросный дым собирался в шары и почему исчезал? Это была обыкновенная дезинфекция, иначе за время полета мы попросту отравились бы собственными выделениями. Согласись, что подобный принцип дезинфекции в земных условиях неосуществим.

- Разумеется.

- Мы потребовали воды, и нам подали ее в виде шара.

- Не могли налить в стакан?

- Ну, приятель! У них все по-другому. Почему мы должны требовать от них хлеба и колбасы? Может быть, они понятия не имеют, что это такое и предложили дикую смесь белков, жиров и углеводов. Убедившись, что эксперимент не получился - снесли яйцо - синтезировали его точно так же, как это делает курица в своем организме.

И все же, - подсознательно думал Лев Александрович, - вернуться или не вернуться? Спит она или притворяется? И что с ней делать? Может, она вовсе не женщина с этими сосками-пуговками.

- Почему для своих экспериментов они выбрали именно нас с тобой? - с некоторой обидой спросил Внутренний Голос.

- Для исследователя нет принципиальной разницы, какую из двух одинаковых бактерий поместить под микроскоп первой. А люди на земле физиологически все одинаковы, стало быть, нас захватили случайно.

- И куда забросили?

- На свою планету.

- Но космонавт Джефсон говорил, что длительные космические путешествия нереальны.

- Это с земных позиций нереальны. Они же по-другому устроены.

- И кто такой тот плешивый паникер?

- Гуманоид.

- А кто такая Стирма?

- Тоже инопланетянка.

- А что мне с ней делать? Она такая красивая...

- Она - твоя судьба. Ее любовь погубит тебя.

- Не паясничай. Она, вероятно, не стопроцентная женщина... И если мы на другой планете, то инопланетяне вовсе не обязаны походить на нас, жителей Земли.

- Зато посмотри, какие у них крысы! А этот червяк! Брусника, похожая на яблоню - где ты видел что-нибудь подобное на Земле?

В дверях неожиданно появилась Стирма со свечой, огонек которой она прикрывала ладонью в эластичной варежке телесного цвета. Сквозь варежку просвечивали жилки. На ней был вязаный халатик.

- Лева, с кем ты тут шпрехаешь? - спросила она, застегиваясь.

- Это тебе приснилось. Я хотел бы умыться.

Стирма поставила на стол самодельную бесформенную свечу.

- Что у тебя с электричеством? - Лев Александрович порыскал глазами по потолку в поисках лампочки - не было.

- Ты почему бросил меня? - обиженно спросила она, пропустив мимо ушей вопрос про электричество.

- С тобой невыносимо жарко.

Он поискал краны с горячей и холодной водой. Их не было вовсе, а концы труб ничем не заткнуты. Зато в углу висел рукомойник, то есть, обрубок бамбука с водой внутри. Лев Александрович скинул пиджак, остался голым с волосатой грудью.

- Что это такое? - спросила она, розовой ластой потрогав браслет его часов. Он машинально взглянул на циферблат, затем уставился на ее прическу. Это была хорошо ухоженная шерсть.

- Идут, как ни странно, - растерянно пробормотал он.

- Идут? Критиковать?! - Стирма испуганно прилипла к зеленому окну, укоризненно спросила: - Мон шер, кто идет?

- Я про часы. Идут, говорю.

- Куда идут? - весело спросила она, нежно погладив его по руке, будто лизнула ладонью, похожей на язык. Он невольно отдернул руку.

- Да не "куда", а все туда же - в вечность. Неужели вы все такие недоразвитые?

- Почему недоразвитые? Ты сам какой-то дроллиг.

- Я-то не чудак. Вот один мой знакомый чудак впервые увидел верблюда и воскликнул: "Не может быть"!