Вечерня

Глава 11

Здесь, в церкви, в этом почтенном месте, «Отец наш небесный, да святится имя твое», шаря позади гипсовой в человеческий рост статуи Девы Марии, держащей в руках распятье Христа, здесь, в этом месте, на локтях и коленях, но не в молитве, приподнимая покрывала и заглядывая под них, прощупывая дюйм за дюймом каменные стены, просматривая ниши со статуями святых, которых он не узнавал и не мог припомнить, Карелла мысленно перенесся назад в те времена, когда мальчиком, но уже похожим на мужчину, в которого он в конце концов и превратился, сидел в церкви не так далеко отсюда — его семья еще не переехала в Риверхед, — сидел все воскресенья напролет, слушая монотонное чтение требника и с большим усилием удерживаясь, чтобы не заснуть.

И так воскресенье за воскресеньем…

А сегодня он вновь в церкви, но ищет здесь не спасения, а наркотик! Потому что лейтенант Бернс приказал ему отыскать этот дурман. Потому что если он действительно хранится в церкви, значит, негритянская девчонка говорила правду, утверждая, что ее брат спрятал здесь дурман, и миссис Хеннесси тоже не обманула, сказав, что кто-то звонил и требовал отдать наркотик. Вполне возможно, что Корренте или кто-то еще уже побывал здесь до сегодняшних событий. А если это так, то почему не допустить такой вариант: кто-то пробрался в церковь в поисках наркотика, но столкнулся со священником. И такая случайная встреча может привести к различным последствиям, самое мягкое из которых — насилие! Там, где наркотик, всегда таится вероятность убийства. Так что найди он этот проклятый наркотик и, может, выявится мотив!

И опять воскресенье за воскресеньем…

По воскресеньям солнце проникало сквозь высокие стрельчатые окна по обеим сторонам церкви, высвечивало витражные стекла, изготовленные местным умельцем из итальянской диаспоры (но, конечно, это — не Флоренция), пылинки взлетали до потолка, когда из органа в мерцающий воздух вдруг начинали выплывать тихие величественные звуки, а мальчишка с раскосыми глазами и взъерошенной головой зачарованно слушал священника и удивлялся всему, происходившему вокруг.

В день своего первого причастия, когда ему было лет десять или одиннадцать, — сейчас он был так чужд духовной жизни, что вряд ли вспомнил бы точные даты самых важных событий своей католической юности, — мать пригладила вихор на его макушке, и он пошел в церковь с ней, отцом и дядей Лу. Как это было давно!

Карелла — Стивом его стали звать позже, это имя ему вообще-то нравилось до тех пор, пока одна девчонка не дала ему уменьшительное прозвище «Стиви-Виви»; ему было двенадцать лет, а ей — четырнадцать, в этом возрасте — разница большая, и он пришел домой в слезах. Но в день своего первого святого причастия Стиви Карелла положил вафлю на язык, дал ей растаять, стараясь не кусать, потому что это была плоть и кровь Иисуса Христа, и вафля, как кровь Христова, вошла в него. Так, по крайней мере, ему объясняла одна из монашек, учившая его катехизису каждые понедельник и среду после занятий в школе.

А сейчас он проникся чувством глубокой, благоговейной привязанности к Господу. Точно описать, во что он верит, ему вряд ли удалось бы, это было для него «мумбо-юмбо», но он хорошо помнил, как почувствовал внутренний жар, когда вафля растворялась во рту. И он преклонился перед ограждением алтаря, опустив голову с прилизанной макушкой, и понял, что события того давнего дня все-таки обогатили его. И осчастливили. За день до этого он ходил на свою первую исповедь. В чем ему было исповедоваться в таком возрасте? Он был еще поистине безгрешен, невинен… «ну… я говорил неправду, святой отец, и я ел мясо в пятницу, я дерзил маме». Это — грехи! Грехи мальчишки. И его простили. Нагрузили полные руки «Молитвой Богоматери», парой «Отче наш» и «Актом раскаяния». И снова чист! Снова — агнец Божий! И вспомнилась радость оттого, что завтра, в воскресенье его первого святого причастия, он ощутит присутствие Бога!

А через год или два (сейчас уже трудно припомнить) он прошел конфирмацию в той же самой церкви, в том же синем костюме, из которого он уже вырос, с красной ленточкой на рукаве. Его дядя Лу выглядел таким высоким и красивым в синем костюме, гармонировавшем с одеждой Стива, и тщательно подстриженными усиками! Папа подарил ему золотой перстень с печаткой, с его новыми инициалами: «Л — Луис» — в честь его крестного отца, и получалось СЛК — Стивен Луис Карелла. «Отныне я — мужчина!» И опять воскресенье за воскресеньем в той же церкви, а затем — в меньшей, в Риверхед, за три квартала от дома, который арендовали его родители. У Кареллы уже была своя спальня, он — уже мужчина и не делит спальню с сестрой Анжелой. И никто больше не звал его «Стиви». Сейчас это был Стив. И снова воскресенье за воскресеньем.

Вспомнились дождливые выходные дни в новой церкви. Струйки воды змеились по окнам. Здесь, в Риверхед — простые стекла. Он скучал по витражам, которые остались вместе с церковью в Айсоле, по звучному голосу священника, парящему над головами прихожан, поднимающемуся из кадила запаху ладана, вспышкам молний, аромату молодых девушек, который дурманит больше, чем ладан. Он начал это уже замечать. Его мысли блуждали где-то там… Он думал о трусиках вместо того, чтоб размышлять о Боге!

Годы спустя, в субботу перед Пасхой — ему, должно быть, уже исполнилось пятнадцать или шестнадцать, опять трудно вспомнить — он пережил похожее духовное возбуждение, как и в день первого причастия: он сел на свой велосипед, черно-белый «Сквинн» с сигналом от батареек, и, подкатив к церкви, примкнул его замком к ограде…

Его отец часто рассказывал о тех днях, когда люди вообще не запирали входные двери, но это было в те времена, когда по улицам раскатывали коляски…

…и снял шляпу…

Он привык носить эту потертую синюю бейсбольную кепку, которая, кажется, видела и лучшие времена, но для него это был амулет, который он надевал специально в дни невезения…

…и он вошел в церковь, опустил руку в фонтанчик со святой водой и сделал крестное знамение. Потом сел и стал дожидаться своей очереди в кабину на исповедь. Затем опустился коленом на скамеечку, и маленькое окошко-задвижка открылось. «Благослови меня, святой отец, ибо согрешил я. Уже шесть месяцев прошло с моей последней исповеди».

За перегородкой молчание.

Карелла ждал.

А потом священник произнес: «И ты выбрал для этого самое напряженное время в году?»

Карелла исповедовался. Он успел совершить много прегрешений, почему и обходил церковь стороной вот уже шесть месяцев, боясь признаться в своих грехах священнику, — в таких жутких вещах, как: тискал ирландскую девчонку по имени Мардж Гэннон, немного занимался онанизмом… ну, вообще… Говорил «я тебя имел» и «ты, грязная сволочь!». Священник сказал ему, что он должен произнести епитимью, а Карелла ответил: «Благодарю вас, духовный отец!» — и вышел из кабинки для исповеди, направляясь к центральному нефу, к алтарю, искренне намереваясь произнести епитимью, и тогда он завтра сможет получить причастие, и ощутить тот же внутренний жар, как тогда, в первый раз. И вдруг он остановился как вкопанный и подумал: «Что ты имеешь в виду, говоря о самом напряженном времени года? Разве у Бога бывает такое время? Мне было так хорошо, когда я приходил сюда, ведь я хотел быть рядом с Господом! Так что же за чертовщину ты несешь!» Он и в самом деле так подумал: «…что за чертовщину…», здесь, в церкви, замерев на полпути к алтарю: «…что за чертовщину ты несешь о самом напряженном времени года?»

И он отвернулся от алтаря, вышел из нефа и покинул церковь, нахлобучил свою счастливую бейсбольную кепку на лоб, отомкнул замок на велосипеде и укатил от церкви, даже не оглянувшись на нее. И после этого не бывал в церкви до того дня, когда его сестра выходила замуж.

И вот он снова здесь.

В поисках наркотиков.

Отец Майкл обыскивал церковь весьма тщательно, а он, несомненно, знал ее закоулки лучше, чем кто-либо другой. И Карелла рыскал по ней вместе с Хейзом, да и Бобби Корренте со товарищи тоже учинили здесь бесплодные поиски, и никто не наткнулся на сотню флаконов с крэком. Так, может быть, крэка здесь вообще не было, может, все версии «Расемона» — ложные? Пусть даже и был здесь крэк, то стоит ли он всех волнений? Каких-то пятьсот долларов. Примерно столько стоит на улице крэк, который Натан Хупер якобы спрятал в церкви Святой Екатерины. Какие-то ничтожные пятьсот долларов. Стоило ли убивать кого-то из-за такой суммы? В этом городе — да. В этом городе можно было убить и из-за пятисот фисташковых орехов. И если вдруг кто-то пришел в церковь, чтобы забрать этот наркотик…

И вдруг натолкнулся на отца Майкла…

Допустим, поссорился с ним…

Да, это возможно. Лейтенант был прав. Там, где наркотик, ищи убийство.

Тяжело вздохнув, он вновь приступил к поискам.

Начнем сверху.

Напевая свою собственную мелодию «Расемона».

Он решил представить себя Натаном Хупером, вбегающим в церковь в то Пасхальное воскресенье, а за его спиной — рев преследующей толпы.

Итак, пронесся через массивные входные двери. Слева от входа — бачок со святой водой. Нержавеющая сталь. Укреплен на черной стойке из кованого железа. На крышке — вертикальный маленький крестик. Он нажал кнопку на кранике. В ладонь упала капля воды. Ему вспомнились времена, когда все купели со святой водой в церкви наполнялись доверху каждый день. А теперь они пустуют. Кроме воскресений.

Бачок — это проще. Он вмещает… сколько… ну — три галлона воды. И уже нет необходимости бегать, каждый раз заливая эти маленькие бассейны.

Справа от входа находится корзинка с различным религиозным чтивом. Газеты «Национальный католический вестник», «Наш воскресный посетитель», «Католические круги близнецов». Такие брошюры, как «Служение Господу через ваше завещание» и «Студенты постигают бесконечную мудрость Господа», и инструкция: «Помощь в разъяснении уроков года церкви» — специальный выпуск с подзаголовком «Пост». Корзинка была отделана деревом, с решетчатыми перегородками для разных изданий. Он пошарил рукой в этих ячейках, за газетами, как уже делал при совместном обыске с Хейзом. И сейчас он вновь проделал эту операцию. Пусто!

Ящик для пожертвований стоял по соседству с корзинкой для газет; предполагалось, что за эту литературу прихожане будут вносить пожертвования. По церкви было расставлено в обшей сложности двадцать два таких ящика; он произвел этот подсчет во время первого обыска. Каждый ящик не представлял собой ничего иного, как черный железный сундучок с черной железной же башенкой, вырастающей из него. Ящик занимал примерно квадратный фут, а с той стороны, где он открывался, был навешен тяжелый замок. Башенка возвышалась из середины ящика и достигала пряжки на ремне Кареллы. На верху ее была прорезь длиной в 3,5 дюйма и шириной в дюйм. Ее размеров было бы достаточно и для пачки банкнот.

Или для флакона с крэком.

Но неужели отец Майкл не выгребал содержимое всех этих ящиков с Пасхального воскресенья? И даже если Хупер разбросал флаконы здесь и там по ящикам в церкви…

Но на это потребовалось бы время.

А за ним гналась взбешенная шайка.

Ну-ка, стоп! Опять «Расемон»?

Он вбегает в церковь со своим пластиковым пакетом с драгоценной сотней флаконов. Эти флаконы — копия тех, в которых продаются духи. И в самом деле, большинство торговцев крэком достает эти флаконы в оптовых магазинах. С той поры, как крэк вошел в моду, продажа этих хрупких сосудов возросла неимоверно. Если бы вам пришлось проверять бухгалтерские книги этих магазинов, вы бы пришли к выводу, что полгорода вдруг решило заняться парфюмерным бизнесом.

В маленьких флакончиках находились кристаллики крэка, в основном белые, некоторые — с желтоватым оттенком; маленькие, прозрачные, как будто отколотые от большого камня кристаллы. Из-за этого вида их иногда называют камнем. Белые или желтые, но когда вы курите это дерьмо, когда вы его плавите и вдыхаете его пары, оно немедленно доводит вас до такой эйфории, что едет крыша. Итак, он держит в пластиковом пакете эту сотню флаконов с крэком…

Они бы уместились и в пластиковый пакет.

Какие они из себя, эти флаконы? С дюйм длиной? С четверть дюйма в диаметре? С маленькой пластмассовой крышкой, точь-в-точь как у духов, но духи-то эти смертельны. Да, они вообще-то невелики и могут войти в самый маленький бытовой пакет, такой, например, в какие кладут сандвичи; и практически первое, что он видит, вбегая в церковь, — это ящик для пожертвований с его черной конической башенкой. Ему бы понадобилось всего лишь несколько минут, чтобы затолкнуть эти флаконы в щель в башенке или, может быть, перевернуть пакет, сделав свободной рукой как бы воронку, — это возможно. Понадобилось бы максимум 2–3 минуты. Но если в у него было 2–3 минуты! При этом реве позади?

Но предположим, он был так напуган, что не задержался у входа, допустим, а вместо этого рванул внутрь…

Карелла шагнул через двери в неф.

…И вдруг столкнулся с настоящим разгулом ящиков для пожертвований. Справа и слева находились гробницы… Посвящается президенту пресвитерианину… а еще статуи святых, мраморные алтари с позолоченными листочками над ними, корзины для свечей, прикрепленные к стенам, и здесь же — ящик для пожертвований. Натан Хупер должен был видеть то же самое, что видел сейчас Карелла. Кругом свечи. Свечи и цветы. Эпизоды воздвижения креста, начиная с северной стороны церкви, справа от алтаря… Иисуса осуждают на смерть…

Иисуса заставляют нести свой крест… Иисуса пригвождают к кресту…

Карелла пошел к боковому приделу…

…вот заляпанное окно с вделанным в него кондиционером.

Он просунул пальцы за пластинки-испарители. Между ними примерно с дюйм. Не бросил ли Хупер свои флаконы в какой-нибудь из кондиционеров под окнами? Но за ним же гнались! У него не было времени оглядеться, поискать…

И опять свечи у стены.

А вот еще ящик для пожертвований.

Да, возможно, Фарнс был прав, говоря о чрезмерном увлечении доброго священника церковной десятиной.

Иисус в первый раз падает под своим крестом…

И вновь свечи.

И еще ящик для пожертвований.

И гробница со статуей Иисуса, из сердца которого исходят золотые лучи; свежие цветы у подножия статуи. И поминальные свечи. И ящик для пожертвований.

Иисус встречает свою скорбящую мать…

Между свечой и стеной было пространство. Он пошарил и там. Ничего.

Двойные ряды мерцающих свечей.

«Где же?» — недоумевал он.

По всей церкви были ниши, круглые небольшие углубления в камне, и во всех — статуи.

Уже в третий раз широко расставленными пальцами он ощупывал пустоту за каждой статуей. Ничего.

Кругом ниши.

Он прошел мимо купели для святой воды — маленького стального бассейна, помещенного в углубление в камне. Приподнял пустую ванночку. Она точно совпадала с углублением, не было ни одного свободного миллиметра. Здесь крэк спрятать негде, ну и кроме того, на Пасху в ней была вода, а за Хупером гнались, у него не было времени…

Эй!

Эй! Ну-ка подожди минутку!

Подожди-ка, черт возьми, эту светлую минуту!

Он зашел с правой стороны, проносясь мимо эпизодов крестного пути в обратном порядке…

Иисуса полагают во гроб…

…пробежал под арочным входом, ведущим к жертвеннику, а за ним — к дому священника…

Иисуса снимают с креста…

…прошел мимо еще одной маленькой гробницы со статуей еще одного святого; цветы у подножия…

Иисус умирает на кресте…

…открыл центральную внутреннюю дверь, шагнул в коридор и вдруг повернулся вправо.

Потому что если один из первых предметов, который должен был броситься Хуперу в глаза, — это ящик для пожертвований, то следующим он должен был увидеть бачок со святой водой.

Из нержавеющей стали, на черной железной стойке. Маленький вертикальный крест на крышке. Внизу — небольшой медный краник. Он не знал, как часто заливали водой этот бачок. Но, похоже, тот был слишком тяжел, чтобы таскать его к крану, и он был готов спорить, что бачок заполняли прямо на месте. А это, если он прав, означало, что кто-то просто приподнимал крышку и лил воду в бачок. Он снял пиджак, расстегнул манжет на правом рукаве, закатал рукав до локтя, а левой рукой взялся за медный крест на крышке бачка.

Затаив дыхание, поднял крышку, сунул свободную руку в воду. Пошарил вокруг. И… Есть! Он вытащил пластиковый пакет, с которого струйкой стекала вода. Пакет был перевязан желтой пластиковой лентой.

Карелла развязал ее. Став на колени, высыпал содержимое на каменный пол. Пакет пропускал воду, поэтому вначале на пол вылилось немного влаги. Затем посыпались флакончики. Было видно, что в некоторые из них просочилась вода, частично растворив кристаллики. Но все равно оставалось жутко много крэка!

До него дошло, что, если этот бачок доливали после Пасхи… И если отец Майкл благословил эту воду где-то в промежутке между Пасхой и своей гибелью… Тогда этот крэк тоже был святым! Что, вероятно, в Америке сегодня и соответствует действительности.

В тот день дождь начался ближе к вечеру, как раз когда Уиллис ехал по городу в магазин под названием «El Castillo de Palacios». Он направлялся туда, потому что никто по адресу Хиллсдейл, 1147 не знал человека по имени Карлос Ортега. Этот адрес Ортега оставил в полиции при досрочном освобождении из тюрьмы в октябре прошлого года. А если в сейчас у него был новый адрес, то естественно в Отделе исправительных учреждений не знали бы об этом. Попробовать отыскать некоего Карлоса Ортегу в городе, в котором на сегодня обретается ровно 83 таких Ортег Карлосов, — равносильно тому, чтобы попытаться найти свиной эскалоп в государстве Израиль!

С точки зрения испанской грамматики «El Castillo de Palacios» звучит неверно, если Palacios — не имя собственное, а скорее всего так и было. По-испански Palacio означает «дворец», а Palacios — соответственно, «дворцы». Если речь идет о множественном числе, то артикль и имя существительное должны согласовываться друг с другом, в отличие от английского, где все так сцементировано! «Дворец дворцов» по-испански правильно должно выглядеть как «El Castillo de los Palacios», но поскольку Франсиско Паласио был одушевленным предметом, то «El Castillo de Palacios» — это правильное написание, даже если оно и переводится, как «Дворец Паласио» — игра слов как в английском, так и в испанском вариантах.

Франсиско Паласио был симпатичным мужчиной с манерами чистоплотного человека (после того, как отсидел три года на севере штата за кражу со взломом), который владел и управлял этим привлекательным магазинчиком, где торговали лекарственными травами, сонниками, религиозными статуями, старыми книгами, картами для гадания и тому подобным. Его молчаливых служащих звали Гаучо Паласио и Ковбой Паласио, и они вели дела в лавке, которая находилась за этим магазином. А там вам предлагали на выбор таких проверенных медициной «помощников в супружеской жизни», как искусственные пенисы, французские презервативы с усиками, трусики с открытой промежностью (bragas sin entrepierna), пластиковые вибраторы (8 — 10-дюймовые — белого цвета, 12-дюймовые — черного цвета), кожаные маски палача, пояса целомудрия, кожаные хлысты, кожаные ножные браслеты, покрытые хромом, удлинители пениса, средства, усиливающие половое влечение, надувные куклы с формами женского тела в натуральную величину, кондомы всех цветов радуги, включая красно-коричневый, книги-инструкции, как загипнотизировать или уговорить неподдающихся женщин, мужские яички как в пластиковом, так и в позолоченном исполнении и весьма популярное механическое устройство, гарантированно доставляющее удовлетворение, с возбуждающим названием «Сосательница».

Торговля товаром такого рода вовсе не была запрещена; Ковбой и Гаучо не нарушали никаких законов. И они занимались своим бизнесом в задней комнате магазина, в котором заправлял Франсиско, вовсе не по этой причине, а скорее из чувства уважения к пуэрториканской общине, частью которой они являлись. И им не хотелось, чтобы какая-нибудь леди в черной шали забрела в этот отдел магазина и схватила инфаркт, увидев колоду игральных карт с изображенными на них мужчинами, женщинами, карликами и немецкими овчарками, совокупляющимися в пятидесяти двух различных позах и сочетаниях. А если посчитать и джокеров, то в пятидесяти четырех. И у Ковбоя, и у Гаучо было такое же чувство национальной гордости, что и у Франсиско. Вообще-то, эти трое на самом деле были одним целым, а одна из их профессий называлась «полицейский осведомитель».

Конечно, у полиции было кое-что на Паласио в любом из его воплощений; никто — ну ладно, почти никто — не становится стукачом только из-за стремления оказывать услуги обществу и одновременно наслаждаться романтичной, полной тайн и приключений жизнью секретного агента. На Паласио у полицейских был материал об уклонении от уплаты налогов, что позволяло упечь его в федеральную тюрьму на довольно неплохой срок, буде им что-то не понравится в его поведении. Паласио, когда тяжелая рука закона хватала его мертвой хваткой, только улыбался. Он попытался вести жизнь образцового гражданина. И даже, если он по мелочам нарушал закон, — ну что-то вроде торговли из-под полы крадеными проигрывателями компакт-дисков — что это могло добавить к его страшному прегрешению. Когда у человека над головой висит готовый приговор, все остальное кажется таким малозначащим.

Уиллис обратился к нему вовсе не потому, что Ковбой знал свое дело лучше, чем толстяк Доннер, — на самом деле в добывании ценной информации Доннеру вообще не было равных, — а потому, что с годами страсть Доннера к маленьким девочкам становилась все более непереносимой; находиться с ним в одной комнате было все равно, что вдыхать смесь детской присыпки и спермацетового геля. Иметь дело с Ковбоем было намного приятнее. Кроме того, Ковбой, как и Карлос Ортега, был испано-язычным американцем. Район, в котором находился его магазин, назывался «El Infierno» и до недавнего нашествия иммигрантов с Ямайки, корейцев и вьетнамцев был полностью пуэрториканским.

Когда Уиллис, вспотевший после того, как прошел два квартала от автобусной остановки, вошел в заднюю комнату магазина, Ковбой причесывался. Высокий зачес в стиле «помпадур» — в пятидесятых годах это было последним криком моды. Карие глаза. Зубы как у эстрадной звезды. В его досье в картотеке было упоминание о том, что у Паласио не одна жена, как у всех честных американцев, а целых три. Конечно, это тоже противозаконно — иметь трех жен, но какого черта — ведь у копов уже было на него это уклонение от уплаты налогов. Одна из его жен вроде бы была звездой кубинского кино — до того, как к власти пришел Кастро. Уиллис быстро прикинул в уме и решил, что ей, должно быть, лет пятьдесят — шестьдесят. Он поздоровался с Ковбоем и сразу взял быка за рога.

— Карлос Ортега.

— Поподробнее, — хмыкнул Паласио. — Вы, ребята, вечно приходите ко мне с испанскими именами, которые звучат одинаково.

— Ему сорок два года, и он страшен как смертный грех.

— Что за ним числится?

— Пока, вроде бы, ничего, но его нет там, где он должен был находиться.

— А где он должен был находиться?

— Хиллсдейл, 1147.

— Бандитский райончик, — хмыкнул Паласио. Было что-то смешное в том, что Ортега жил в районе, где с начала года уже три дюжины людей расстались с жизнью.

— Его брали за торговлю наркотиками, — добавил Уиллис, — он отсидел довольно много, был условно-досрочно освобожден в октябре. Слушай, Ковбой, он на самом деле редкий урод, это должно тебе помочь.

— Если бы мне давали за каждого урода в этом городе десять центов…

— Здоровый лысый мужик, шрам от ножа через правый глаз, частично закры…

— Попай[38] Ортега! — воскликнул Паласио.

Вот как иногда бывает!

Единственное, что Паласио забыл сказать, — это то, что там находился крэк-хаус.

— Вот там вы его и найдете, — сказал он и дал адрес с номером квартиры. Если бы Уиллис знал, куда он идет, он бы догадался, что двенадцатилетний мальчишка, слоняющийся у входа в дом, — караульщик. А потому он прошел мимо дозорного с таким беззаботным видом, что мальчишка не удостоил его внимания. А может, еще и потому, что Хэл не был похож на копа? Пять футов восемь дюймов, мускулистый и небрежный, в спортивной рубашке с открытым воротом, рукава закатаны до локтей, синие брюки и поношенные мокасины — он вполне мог жить здесь, где бок о бок в постоянно меняющемся конгломерате обитали испанцы и азиаты. Едва ли он бросился в глаза двенадцатилетнему подростку.

Все еще в полном неведении Уиллис вошел в вестибюль и поднялся на третий этаж. Как говорил Паласио, квартира 37. Спросить «Пучеглазого». Напротив дверей лифта у стены стоял юноша лет шестнадцати. Как только Уиллис шагнул из лифта, тот отделился от стены и спросил: «Вы кого-то ищете?» Здоровый, неопрятный белый парень в майке и джинсах. На майке был воспроизведен номер рок-радиостанции. «Вы кого-то ищете?» И тут, вспомнив о мальчишке-наблюдателе внизу, Уиллис догадался, наконец, что Ковбой направил его в крэк-хаус.

— Мне надо встретиться с Попаем Ортегой, — сказал он.

Парень кивнул в ответ.

— Вы знаете номер квартиры?

— Да, — ответил Уиллис, — тридцать седьмая.

— В конце коридора, — сказал юноша и освободил проход.

Он не хотел появляться здесь в полицейском обличье. Если бы он показал жетон, на него рухнул бы потолок. Но пройти проверку у двенадцатилетнего внизу и у шестнадцатилетнего здесь на этаже — не то же самое, что проскользнуть незамеченным через расположение противника. Он сразу же подумал, что надо бы изучить это место, организовать наблюдение за притоном, а потом вернуться сюда еще раз с ударной группой. Но ему прежде всего нужен Попай Ортега!

Он подошел к двери квартиры 37 и постучал.

Открылся глазок.

— Мне надо встретиться с Попаем Ортегой, — сказал Уиллис. «Если это сработало раз, — подумал он, — должно сработать и еще». Так и вышло. Дверь отворилась. Стоявший за ней человек оказался высоким, приятным на вид негром, который подошел бы на одну из ролей в полицейском спектакле. Первое, что он произнес:

— Мы когда-нибудь встречались с вами?

— Нет, — ответил Уиллис.

— А я так не думаю!

— Попей сказал мне прийти сюда на встречу с ним.

— Он наверху. Чем могу быть полезен?

— Пока ничем, — ответил Уиллис.

Парень пристально посмотрел на него.

— Мне просто нужно поговорить с ним, — объяснил Уиллис и прошел мимо негра в квартиру. Налево — кухня. Прямо впереди, где должна быть гостиная, за столом сидели три молодых человека. Один — черный, другой — белый, третий — латиноамериканец. На столе — трубки с крэком. Бутановая горелка. Бутановое горючее. Флакончики с крэком. Во флакончике — три белых камешка; здесь и в Лос-Анджелесе они стоят пять баксов, а в округе Колумбия, столице нации — пятнадцать баксов. Три кристаллика! Очень неплохо для одного мгновения эйфории, которое длится около тридцати минут. Потом вы опять бежите в туалет, до нового приступа наслаждения.

На побережье его называют «камнем». В округе Колумбия его зовут «кусок горы». А в этом городе есть целая дюжина разных названий! Можно приготовить эту дрянь прямо у себя на кухне. В горшке смешивается кокаиновый порошок с пищевой содой, размешивается до тех пор, пока это все не превратится в густую пасту. Затем паста подогревается на плите, охлаждается, пока не станет похожей на круглый кусок мыла. Его делят на кусочки — «чипсы». Вот и еще одно название — «чип». Дельцы пакуют его и продают под своей фабричной маркой. Если вы пользуетесь крэком из порошка коки, уже смешанного с каким-нибудь смертоносным дерьмом типа эфедрина или амфитамина — вам заказана прямая дорога в морг. Потому курильщики предпочитают знать, что же конкретно они курят. Они ищут фабричную марку, на которую можно положиться: «11 счастливых», или «Мистер Дж.», или «Королевский расцвет», или «Рай», или «Подразни меня!».

Хотя на самом деле это дерьмо не курят, а вдыхают.

Камешки эти можно измельчить и всыпать внутрь сигареты с марихуаной. Это называется «вули» — марихуана, дополненная крэком. Тогда это вещество можно курить. Но его, как табак или марихуану, не подожжешь. Обычно его плавят.

Три молодых человека за столом уже были готовы погрузиться в нирвану.

Каждый держал по стеклянной трубке. От настоящей она отличалась так же, как отличается стеклянная туфля от кожаной. Эта «трубка» имела форму прозрачной стеклянной чашки, в которую входили с противоположных сторон под прямым углом друг к другу две стеклянные трубочки, одна — вертикальная, другая — горизонтальная. Эта штука больше походила на лабораторный прибор, чем на курительный аппарат. Более уместно ее было бы видеть над горелкой Бунзена, когда какой-нибудь сумасшедший ученый кипятит в ней дьявольскую смесь. Чашка была размером с теннисный мяч, и в ней было отверстие для испарения влаги. Каждая стеклянная трубочка диаметром примерно в полдюйма имела длину пять дюймов. Камешки закладываются — а каждый весит сто миллиграмм — в отверстие вертикальной трубочки, которая после нескольких сеансов чернеет. Вы засовываете горизонтальную трубочку в рот и зажигаете бутановую горелку…

— Улыбнись, Скотти! — сказал один из парней, поглощенный своим делом.

Они всасывали пламя в трубку. Кристаллы начали плавиться. Наркоманы всасывали их пары, проходящие сквозь воду в чашке. И через другую стеклянную трубку. Губы плотно сжаты на ней, вдох, пятисекундное путешествие от легких к мозгу и бам-м!

Это как оргазм! — говорит большинство наркоманов.

Экстаз!

Эйфория!

При лабораторных опытах крысы не реагировали на электрические удары, стремясь дотянуться до кокаина. Они предпочитали кокаин пище, сексу, полностью подчиняли наркотику весь ход своего существования. К концу месяца умирали девять из десяти.

Уиллис смотрел, как юноши вдыхали в себя смерть.

Крэк-хаус состоял из трех отдельных квартир на втором, третьем и четвертом этажах здания. Пол и потолок квартиры на третьем этаже были пробиты насквозь, и установлены лестницы, чтобы можно было перебраться как на второй, так и на четвертый этаж. Конечно, на каждом этаже были входные двери, но любой желающий войти и покурить должен был пройти через третий этаж, заплатить деньги за флакон и за трубку. Трехэтажная система служила и более практической цели. В случае налета полиции, обыска можно было в мгновение ока очистить второй и четвертый этажи, пока копы будут колотить во входную дверь этого наркотического сандвича.

Он нашел Попая Ортегу на четвертом этаже.

Тот сидел за столом в дальнем углу второй спальни, смотрел сквозь залитое дождем окно. На столе перед ним валялось не менее дюжины пустых флаконов из-под крэка. Уиллис не мог понять, сколько времени тот находится в этом помещении. Похоже, что он не менял одежду и не брился уже много дней! От него несло зловонием собственной мочи. Он не сводил глаз с окна, как будто в этой угнетающей серости различал цвета и картинки, недоступные простому смертному.

— Ортега? — обратился к нему Уиллис.

— Скотти ест чип, мужик, — сказал он.

Да, конечно, он был безобразен, как его и описывала Мэрилин, свидетельствовали документы из Буэнос-Айреса и фотокопии. Но здесь чего-то не хватало!

Уиллис вышел из комнаты, распахнул окно в коридоре, и в комнату хлынул холодный, освежающий запах дождя. Он подождет, пока Ортега придет в себя, а потом спросит его. Он уже наверняка знал, что мужчина, сидящий там, глазеющий в окно и смердящий мочой, — вовсе не тот, что угрожал жизни Мэрилин! В этом человеке не было той жизненной силы, энергии, о которой рассказывала она. Здешний огромный урод давно уже потерял всякую ориентацию, желания и стремления. Крэк сокрушил его. Он, по существу, был уже мертв!

Уиллис вынул из пачки сигарету, зажег ее и стал у окна, пуская дым наружу, глядя на дождь и гадая, когда же Ортега вынырнет на поверхность. Сквозь отверстие в полу доносились голоса. Симпатичный негр приветствовал посетителя. Уиллис решил: пока он здесь, он вполне может потревожить спокойствие этих птичек. Он спустился по лестнице на третий этаж, прошел мимо трех парней, сидевших за столом. Их было уже четверо. Новенький в этот самый момент разжигал огонь. «Как в Китае в 1800-е годы! — подумал Уиллис. — Это, наверное, нация наркоманов! Позор на всю планету! Я стыжусь этой Америки!»

Приятного вида негр сидел за столом на кухне.

Уиллис подошел к нему с пистолетом в одной руке и с жетоном — в другой.

— Что это? — спросил черный парень.

— А ты как думаешь, что это? — спросил Уиллис.

— Эй, давай проваливай, парень!

— Ты о чем это?

— Ты сам знаешь, о чем!

— Нет, я не знаю! Говори!

— Давай, давай, парень!

Конечно, он намекал, что здесь все схвачено. Проще простого! «Эй, давай, парень, здесь уже позаботились, понятно? Иди, поговори со своими людьми, и тебе объяснят. Не лезь сюда, усек? Когда столько народу занимается этим бизнесом, всегда найдется кто-нибудь, кто спустит это дело на тормозах!»

— Как тебя зовут? — спросил Уиллис.

— Проваливай, парень!

— Твое говенное имя?

— Уоррен Джексон.

— Ты не будешь возражать, если я воспользуюсь твоим телефоном, Уоррен?

— Ты влазишь в глубокое дерьмо!

— Потерпи немного и увидишь, куда влазишь ты! — сказал Уиллис, снял трубку со стены и набрал номер участка. Группа «Чарли» появилась через пять минут. На лице водителя было написано удивление. Точно так же выглядел и полицейский с винтовкой. Оба знали Уиллиса.

— Вот это да, Хэл! — не удержался один из них. — Когда же появился этот притон?

— Сюрпризы — семь раз в неделю! — ответил Уиллис.

Уоррен Джексон хмуро смотрел на обоих копов из «Чарли». Уиллис догадался, что эти тоже замазаны в бизнесе. Партнеры. Помогают юной Америке прокуривать ее мозги.

— Сейчас сюда подъедут другие детективы, — поделился с ними Хэл.

— Хорошо, — сказал стрелок.

— Детектива Мейера знаете? Он уже в пути.

— Да, конечно! — сказал водитель. — Мейер Мейер. Лысый парень, верно?

— Правильно. У него маленькие дети.

Оба копа выжидающе смотрели на Уиллиса.

— У него есть кое-что насчет крэка, — сказал Уиллис, приятно улыбаясь.

Пока Уоррен Джексон еще не произнес ни слова. Возможно, он ожидал, что кто-нибудь посоветует Уиллису отвалить подобру-поздорову. Но никто этого не делал. Пока не делал.

Юные наркоманы, сидевшие за столом, почуяли, что вокруг что-то происходит. Но они были так далеко отсюда, они так забалдели, воспарили до третьей луны планеты Ромитар, что, может, им грезилось, что эти парни в синей униформе — дворцовая гвардия, несущая вместе с большим черным евнухом и приземистым курчавым шутом охрану гарема императора Плета. Отличный фильм!

— Где ваш сержант? — спросил наконец Уоррен.

Здесь был сектор «Чарли». Патрульного сержанта звали Микки Харриган. Крупный рыжеволосый краснолицый мужик уже служил в органах, когда этот головорез был еще щенком. Вполне возможно, что и Харриган тут тоже замешан. Может, вообще каждый коп в этом секторе, включая пешие патрули, участвовал в этом грязном бизнесе!

— Зови своего трепаного сержанта! — сказал Уоррен. — Скажи ему, что у нас здесь недоразумение.

Копы из группы «Чарли» переглянулись. Они пытались угадать, как себя следует вести. Они понимали, что патрульный сержант старше Уиллиса по званию, но, если дело дойдет до отдела внутренних расследований, ранг не будет значить и куска дерьма! Разве если только не завлечь в сделку самого Уиллиса…

— Конечно, зовите его, — согласился Уиллис.

Они поняли, что на сделку он не пойдет.

— Что стоишь? Вызывай! — приказал Уиллис.

Стрелка звали Ларри Фитценри. Он вызвал по «уоки-токи» Харригана и спросил, не будет ли сержант так добр, не заглянет ли на квартиру 37, что на углу Эйнсли и Пятой, где возникло некоторое недоразумение? Харриган сказал, что прибудет немедленно. Хотя его голос прозвучал как-то уклончиво. С годами Уиллис усвоил, что нельзя доверять никому по имени Микки, если только его фамилия не Маус!

Мейер прибыл раньше Харригана.

Ему не понравилась явившаяся перед ним картина. Уиллис отвел его в сторону и сказал, что, по его наблюдениям, хозяин был готов дунуть в свисток. Он догадался: кое-кто в полицейской форме рад был бы растерзать фанатика, украшенного золотым щитом! Мейер выглядел очень раздосадованным. Копы из группы «Чарли» здорово нервничали. Уоррен Джексон сердился все больше и больше из-за недоверия полицейского департамента.

Едва появившись, Харриган стал спрашивать: «Что произошло? Что произошло?»

Уоррен Джексон посоветовал ему построить всех этих людей в одну шеренгу, потому что не за это он платит по три «косых» в неделю!

Харриган сказал детективам, мол, понятия не имеет, о чем болтает этот дерьмовый Джексон.

Мейер процедил: «Ты весь в дерьме, Микки!»

А Уиллис пошел наверх беседовать с Ортегой.

Шед Рассел отказался обсуждать эту тему по телефону. Позже, когда вечером они встретились в деликатесной на Стем, он объяснил ей причину.

— Сдается мне, подведешь ты меня под монастырь!..

Было уже девять часов. Вечерний час «пик» прошел, но местные жители все еще беспорядочно входили и занимали места за столами поближе к окнам, откуда лучше было наблюдать, как весенний дождь сверлит тротуар. Можно еще было в этом городе найти нечто приятное для глаза!

— Ты все еще думаешь, что я — коп? — спросила она.

— Или работаешь на копов, — подтвердил он.

— В чем я тебя подставила?

— Сначала в продаже оружия, а потом — в сделке с наркотиками.

— Не смеши! — сказала сна.

— Да, может, я и смешон, — сказал он и пожал плечами. — А может, и нет!

— Я думала, ты звонил в Хьюстон.

— Да, я звонил.

— Я думала, ты обсуждал с Джо Сьюардом, как я могла оказаться копом.

— Кто его знает, может, он тоже у них в кармане, у хьюстонских копов? Или тебя сюда подсадили свои копы? Все, что я знаю, это, во-первых, то, что ты хотела купить пушку, а во-вторых, что у тебя пятьсот штук и ты хочешь купить дурман. По мне, это здорово смахивает на ловушку.

— Но ведь это не так!

— Насколько мне известно, у тебя спрятан передатчик. Насколько я знаю, между грудями у тебя висит микрофон. Я устраиваю тебе покупку зелья и кончаю свою жизнь в камере.

— У меня нет передатчика!

— Докажи!

— Как?

— Разденься!

Она изумленно посмотрела на него и тяжело вздохнула.

— Мы опять к этому возвращаемся, да?

— Нет, мы не возвращаемся к этому! — сказал он, передразнивая ее. — Выбрось из своих мозгов эту дрянь! Я позвоню знакомой даме, моей подруге, мы поедем к ней, ты разденешься перед ней, не передо мной. Если она скажет, что ты — чиста, мы потолкуем о наших делах.

— Ты нашел что-нибудь для меня?

— Пока не разденешься, нам не о чем говорить, — отрезал он.

— Я сегодня сняла деньги в банке по этому чеку, — сообщила она.

Он взглянул на нее и ничего не ответил.

— Я получила полмиллиона стодолларовыми банкнотами.

И вновь он промолчал.

— Ну, ладно, не будь ослом! — вспылила она.

— Мадам, — учтиво сказал он, вставая, — рад был с вами познакомиться!

— Сядь! — приказала она.

— Моя подруга живет в Дарроу, возле старого здания «Франклин Траста». Да или нет?

Мэрилин от изумления качала головой.

— Да или нет? — переспросил он.

Подруга Рассела была, без сомнения, шлюхой, но ее квартира оказалась опрятной и хорошо обставленной. Мэрилин догадалась, что та работала в одиночку. Ее звали — или, по крайней мере, она так представилась — Джоанной. Весьма распространенное среди проституток имя. Вроде Ким, или Трейси, или Джулии, или Деборы… По внешнему виду ей можно было дать лет тридцать пять, но Мэрилин определила, что она была, как минимум, на десяток лет моложе. Джоанна предложила Мэрилин раздеться в ванной комнате.

Ванная блестела чистотой. По привычке Мэрилин заглянула в шкафчик для медикаментов и нашла несколько флаконов с зубным эликсиром, три пачки презервативов и бутылочку детского масла фирмы «Джонсон и Джонсон». Она сняла с себя одежду, аккуратно уложила ее на небольшом деревянном столике напротив раковины. На двери висели два халата. Она надела один из них. Кожей ощутила негу шелка. У ткани был стойкий аромат духов. Что-то знакомое, но ни за что в жизни не припомнила бы названия. И совсем не дешевые духи. Она завязала пояс и вышла в спальню в одном халате и в своих туфельках на высоком каблуке.

Джоанна посмотрела на халат и произнесла:

— Будь как дома, прошу тебя!

— Простите, я думала…

— Ты не будешь против того, чтобы снять его, а?

Шед сидел рядом на краю кровати.

Мэрилин выразительно посмотрела на него.

— Здесь производится обыск, — сказала Джоанна. — Снимай этот… халат!

Шед встал и вышел в другую комнату. Мэрилин разделась. Джоанна осмотрела ее с ног до головы.

— Хороша! — с выражением произнесла она.

— Благодарю.

— Все собственное?

— Да.

— Хороша! — повторила она. — Повернись!

Мэрилин повернулась.

— Хороша! — вновь повторила Джоанна. — Лесбиянка?

— Нет.

— Бисексуал?

— Нет.

— Как стыдно! Сними, пожалуйста, туфли!

Мэрилин сбросила туфельки. Джоанна подняла их, прощупала каждую, не сдвигается ли каблук, а затем вернула хозяйке.

— Я проверю твою одежду, — сказала она и ушла в ванную.

Мэрилин снова надела халат и присела на краешек постели, положив ногу на ногу. Ей страшно хотелось курить. В ванной тем временем Джоанна ощупывала каждый предмет ее туалета — юбку, блузку, лифчик, трусики, колготки и, проверив, откладывала в сторону. Она раскрыла сумочку и присвистнула, увидев «вальтер» 38-го калибра.

— Это мне продал Шед, — объяснила Мэрилин.

— Я ничего не хочу знать, — ответила Джоанна, продолжая ворошить содержимое сумки. Наконец, она щелкнула замком. — Я передам ему, что ты — чистая. Можешь одеваться. — И вышла в гостиную. Мэрилин вошла в спальню, поискала сигареты и немедленно закурила. Заперла дверь на замок. Из гостиной доносились приглушенные голоса. Не выпуская сигареты, она молча оделась и потушила сигарету в унитазе. Когда она вышла в гостиную, Джоанны уже не было.

— Она сказала, что мы можем беседовать здесь, — сказал Шед.

— Прекрасно!

— Садись!

— Спасибо.

Он сидел на диване, покрытом голубой тканью. Позади него висела репродукция Ван-Гога — сплошь желтые, оранжевые и ярко-синие тона. Она устроилась, скрестив ноги, в кресле напротив него. В дальнем углу комнаты в окно колотил ветер.

— Как она тебе? — спросил Шед.

— Приятная женщина, — сказала Мэрилин.

— Она говорит, что была бы не прочь заняться с тобой любовью.

— Прошу прощения, меня это не интересует.

— Трудный ты человек! — со вздохом сказал он.

— Шед, давай поговорим о деле! Прошу тебя!

— Это — ее дело! — Он улыбнулся прежней крокодильей улыбкой. — Я рад, что ты чиста. Меня в самом деле тревожило, не из полиции ли ты?

— Ладно, давай покончим с этим! Ты нашел?..

— Ты вправду получила деньги по этому чеку?

— Да.

— Полмиллиона сотнями, а?

— Да.

— И что они сказали?

— О чем ты?

— Что ты сказала им? Зачем тебе сотенные банкноты?

— Они не спрашивали.

— И ты не чувствовала ничего необычного? Получая этот хлеб в стодолларовых купюрах?

— Я сказала им, что покупаю античную вазу, а хозяин ничего не берет, кроме наличных.

— Античную вазу?

— Да. Династии Мин.[39]

— Династии Мин?

— Это музейная редкость.

— И они купились на это?

— Видишь ли, я их постоянная клиентка, и они никогда меня не спрашивали, зачем мне…

— Но все же ты им сказала, а?

— Да.

— Потому что неудобно себя чувствовала, правильно?

Мэрилин озадаченно посмотрела на него.

Дождь печатал неизменные узоры на окне.

— Догадываюсь, почему это так легко тебе сошло, — сказал он.

— Вовсе не легко, — возразила она. — Просто в банке меня знают. Но я чувствовала, что мой заказ был несколько…

— Но они понятия не имеют, готов спорить, что ты когда-то была проституткой!

Широкая улыбка на лице. Маленький человек с широкой улыбкой и большим секретом. Он как будто закусил удила, все возвращается к тому, что вот, мол, эта блондинка была проституткой, вы это знаете?

— Так ты нашел для меня этой дряни? — спросила она.

— Да, — сказал он, — я нашел для тебя этой дряни.

— Хорошо. Кто продает?

— Парень из Колумбии. Я обделывал с ним дела и раньше.

— Когда все это будет?

— Завтра вечером у него будет одиннадцать пакетов.

— Хорошо. Ты сказал ему, что место встречи выбираю я?

— Я ему говорил. Ему это не понравилось, но…

Шед снова пожал плечами и ухмыльнулся.

— Ты сказал ему, что мы должны быть один на один?

— Да, сказал. Он согласен. Он позвонит мне завтра вечером, когда получит весь товар. Я позвоню тебе, ты скажешь, куда ему надо приехать, и он там будет через десять минут, при условии, что это не в Сиаме.

— Как его зовут?

— А зачем тебе это знать?

— И в самом деле незачем, как я догадываюсь.

— Ты правильно догадываешься. Все, что тебе надо, — это деньги.

— После того, как я получу эту дрянь…

— Да, точно, вначале ты должна ее получить.

— Да. Но после того, как я получу, сколько понадобится времени, как ты думаешь, чтобы все прокрутить?

— Зависит от того, кого я смогу найти. Возможно, дня два. Кто-то будет, ты же знаешь, наступать на ноги — а это стоит денег…

— Да.

— А потом надо будет еще кому-то сбыть это. На все нужно время. Два-три дня.

— Дело в том, что у меня немного времени, понимаешь.

— Я представляю.

— Поэтому чем скорее мы все это прокрутим, тем лучше для меня.

— О, несомненно! — воскликнул он. — Но вначале тебе надо купить, не так ли?

— Да. Но это же будет завтра вечером.

— Условно, — уточнил Шед.

— Что ты хочешь сказать? Ты обещал завтра вечером, не так ли?

— Да, чтоб встретиться с ним.

— Да.

— Проверить эту вещь, попробовать ее…

— Разумеется.

— А ты этого делать не умеешь, ведь так?

— Ну… наверное, это нетрудно. Ты говорил, что…

— Да, я говорил, что научу тебя.

— Вот именно.

— Попробовать его, — сказал он и ухмыльнулся.

Она уставилась на него.

Свежий порыв ветра швырнул в окно брызги дождя.

— Ты действительно хочешь, чтобы я свел тебя с этим парнем, а? — спросил он, ухмыляясь при этом.

Мэрилин насторожилась.

— Ну, разве нет?

— Ты же знаешь, что «да».

— Потому что эта сделка очень важна для тебя, верно?

— К сожалению, — вздохнула она.

— Очень важна, — добавил он.

— Очень.

Он ухмыльнулся.

— Ладно, не беспокойся, — проговорил Шед. — Все будет в норме!

— Надеюсь, — ответила она.

— О да! — сказал он. — Но при условии.

Их взгляды встретились.

Дождь и ветер по-прежнему терзали окно.

— Иди сюда, беби, — прошептал он и начал расстегивать ширинку.

Она тут же бросилась к двери.

Заперто!

Намертво!

Ключа нет!

В тот первый раз, в тюрьме, дверь была заперта снаружи. Охранник — приземистый, маленький человечек в брюках для верховой езды и в высоких кожаных сапогах, с хлыстом в руках — попросил ее приподнять халат, для него. Она побежала к дверям — заперто! Она в отчаянии вновь и вновь крутила безучастную ручку двери, крича по-английски «Помогите!» и по-испански «Socorro!», а охранник подходил сзади с поднятым хлыстом…

«Ни за что!» — подумала она.

Вынула из сумочки свой 38-й калибр.

— Отопри дверь! — потребовала Мэрилин. — Сейчас же!

— Ты же проститутка! — удивился он. — Что особенного, если поработаешь лишний раз, или…

Она чуть не прикончила его на месте в ту же секунду. Палец на курке уже почти прошел последний миллиметр, она чуть было не разбрызгала его мозги по стене. Но вместо этого повернулась к двери, подняла пистолет и несколько раз выстрелила, расколов дерево вокруг замка. Шед застыл на диване, лишившись дара речи от выстрелов, глаза раскрылись шире блюдец, брюки расстегнуты… Мэрилин повернула ручку и выбила дверь, сорвав замок, а болт так и остался торчать в косяке.

— Сейчас здесь появятся копы! — сказал он почти с обидой.

— Вот ты и объяснишься с ними.

На верхних и нижних этажах распахивались двери. Любопытные жильцы знали, что в 6С живет проститутка, и рано или поздно ждали неприятностей. Вот они и получили их в эту дождливую весеннюю ночь. Мэрилин быстрым шагом прошла мимо них, спустилась по лестнице и вышла на улицу. У парадного входа уже собирались люди, потревоженные выстрелами. Издалека донесся звук приближающейся полицейской сирены. Мэрилин торопливо уходила сквозь ливень.

Она думала о том, что теперь надо прикончить двух мужиков из Аргентины.