Вечная кровь [СИ c издательской обложкой]

Глава 1. Вампиров не существует

«Что это за человек, или что это за существо, так напоминающее человека?»

Брэм Стокер «Дракула»

Глава 1

Вампиров не существует

Десять утра, а в редакции уже пахнет так, словно здесь провел веселую ночь взвод егерей-гвардейцев. Ни в чем себе не отказывая. Смесь паров алкоголя, табачного дыма, пота, дешевого одеколона и духов.

Последние, впрочем, не особо выделяются – наши редакционные дамы в этом отношении солидарны с мужчинами и всегда предпочтут табак и виски парфюму. И не потому, что все из себя такие уж ярые суфражистки. Просто в накуренной комнате работать все-таки можно, а вот там, где двадцать минут посидела какая-нибудь облитая с ног до головы духами по пятнадцать грошей за флакон мадам Божена с улицы Святых Горлиц, – уже нет. Сначала долго проветривать, невзирая на погодные условия за окном.

А не пускать мадам Божену тоже нельзя, ибо ее вполне легальное, хоть и не слишком благонравное заведение, каждую неделю из месяца в месяц размещает на страницах наших «Вечерних известий» рекламу по самым высоким расценкам. И минимум на четверть полосы.

Кстати, о погодных условиях. Нынче за окном дождь.

Я не успел дойти до своего отдела уголовной хроники, как оттуда в коридор, словно грешник из ада, вывалился коллега Зина.

Его полное имя – Зиновий, отчество Орестович, а фамилия Карпинский. Ему тридцать девять лет, он трижды женат и трижды разведен и когда-то, говорят, подавал надежды как поэт. Все зовут его Зина и обращаются на «ты».Когда я пишу «все», то имею в виду не только нашего брата-газетчика, среди которого выкать друг другу не принято, но именно всех. Мужчин всех возрастов и сословий, включая уличных мальчишек. О женщинах не говорим – это другая статья.

Узел засаленного галстука сбился у Зины на сторону, в углу рта – потухший окурок дешевой сигары, рожа небритая, глаза красные. Правая рука уже в рукаве плаща, левая делает упорные попытки попасть в другой рукав.

– Ярек! – с преувеличенным энтузиазмом воскликнул он. – Тут за тобой главный уже курьера хотел посылать. Но я отговорил, сказал, что ты будешь с минуты на минуту. Спас твою задницу, можно сказать.

– Ты о моей заднице не беспокойся, – сказал я. – Лучше о своей голове.

– А что моя голова? – насторожился Зина.

– А то, что, по последним данным медиков, винные пары разжижающе действуют на головной мозг.

– Брехня, – беспечно махнул рукой коллега. Он уже попал в рукав, застегнул плащ и теперь был готов добежать под дождем до «Веселого метранпажа», где ему нальют первый на сегодня долгожданный стаканчик. Долгожданный потому, что Зина не пьян, но с жесткого похмелья. Как настоящий газетчик, проснувшись, он не похмелялся – сразу в редакцию побежал, материал в номер сдавать. Теперь сдал и имел полное право. Десять часов и пять минут утра – самое время для первого стаканчика.

– Если бы. Я лично присутствовал третьего дня на вскрытии трупа Прилипалы в городском морге. Так у него, поверишь, не мозги, а чистый студень. Желе. Даже извилин почти не видно. Как пил Прилипала, ты знаешь. Особенно последнее время.

Прилипала был известнейшим в городе вором-форточником, способным по голой стене, цепляясь за малейшие выступы и русты, забраться с тротуара на крышу любого дома. Ну, почти любого. Отчасти свое прозвище он и получил, благодаря этой способности. Хотя большей частью все же из-за того, что любил выпить за чужой счет и если уж прилипал к какой компании, то отделаться от него было крайне сложно, если вообще возможно.

Погиб он глупейшим образом – сорвался по пьянке с узкого карниза пятого этажа во время попытки проникновения в богатую квартиру одного торговца мебелью, о чем я лично давал короткую заметку в двести слов в позавчерашнем номере.

Несколько секунд Зина не сводил с меня воспаленных глаз, стараясь определить, разыгрываю я его или нет, и, не определив, удалился по коридору в явной задумчивости. Вот и хорошо. Глядишь, и половиной стаканчика на сей раз обойдется. Хотя вряд ли. У всех репортеров всех трех крупных городских газет особым шиком считается выполнять свои профессиональные обязанности подшофе и при этом не допускать фактологических, грамматических и стилистических ошибок. Не говоря уже о том, чтобы задержать материал или не сдать его вовсе. Мне приходится прикладывать воистину героические усилия, дабы соответствовать.

К спиртному я равнодушен, и от четырех-пяти рюмок сливовицы, которую предпочитают коллеги в том же «Веселом метранпаже» у меня обычно начинает болеть голова. Другое дело – хороший коньяк. Но и того я редко выпиваю больше ста пятидесяти граммов за вечер. Во-первых, дорогое удовольствие, а во-вторых, – зачем? Ста пятидесяти вполне достаточно для расслабления и веселья, а сo zanadto, to nie zdrowo, как часто говаривала моя бабушка-полька, Царствие ей Небесное. Да и не только она. Я и сам так говорю часто. Благо в Княжече польский разумеют все. И, соответственно, на нем читают и говорят. Равно как и на русском, украинском, идише и немецком. На последних двух, пожалуй, уже не все, но очень многие. И дело не только в том, что наш город многонациональный, таких в Российской империи хватает. Просто в Княжече так принято, поскольку за свою долгую историю он кому только не принадлежал. И жители привыкли владеть одновременно несколькими языками, чтобы в любой момент быть готовыми принять один из них в качестве государственного и основного.

Но мы отвлеклись…

Наш секретарь Фелиция, не выпуская из зубов дымящуюся папиросу, работала за пишущей машинкой «Ундервуд», как пулеметчик за пулеметом Максима. Та-та-та-тататата-та, татата-тата – разносились по приемной скупые и точные очереди ударов по круглым бакелитовым клавишам с блестящими медными ободками.

– Привет, Фелиция!

– Привет, Ярек. У себя.

Дверь в кабинет главного раскрыта, но я все равно постучал.

– Кому там жить надоело? – вопросил хриплый баритон из глубины кабинета, и по этой фразе я сразу понял, что настроение у главного рабочее, можно общаться.

Вошел, не снимая плаща и шляпы. А зачем, если сейчас наверняка снова под дождь?

– Дверь закрой и садись, – скомандовал главный.

Закрыл, прошел, сел. Сдвинул шляпу на затылок, умеренно демонстрируя независимость.

– Записывай. Улица Кожевников, дом семь, квартира четыре, второй этаж, вход со двора.

Достал блокнот и карандаш. Я запомнил адрес, но все равно записал, это профессиональное. Память может подвести. Запись – никогда.

– И что там? – спросил я. – Убили кого-нибудь?

– Семью, – пожевав губами, сообщил главный. – Вроде бы. Семь… нет, уже восемь минут назад мне наш человечек из городской полицейской управы позвонил. Обходится недешево, но отрабатывает честно. Так что давай, отправляйся, и жду от тебя пятьсот слов в номер. На первую полосу.

– Пятьсот? – удивляюсь. – Не много? Или вы чего-то не договариваете?

– Убита семья из пяти человек, – веско произнес главный. – И не какая-то шелупонь с Овражной, вполне уважаемые люди, честные налогоплательщики. Муж, жена, трое детей – мальчик и девочки. Четырнадцать, десять и семь лет. Мало тебе? Причем мне намекнули, что имеют место некие довольно необычные и даже где-то феноменальные обстоятельства.

– Какие именно?

– Вот ты и разберись. И помни, до двенадцати материал должен быть в наборе.

– Эй! – возмущенно воскликнул я.

– Ладно, до половины первого, – милостиво разрешил главный. – Но это крайний срок, и только для тебя.

А вы говорите, плащ и шляпа. Репортеру нашей газеты иногда папиросу спокойно выкурить некогда, не то что раздеться. Хорошо, что я курю трубку и только в спокойной обстановке. Хотя бы относительно.

Я сбежал по ступенькам, выскочил под дождь и огляделся в поисках дежурного лихача – обычно один или два ожидают неподалеку от здания редакции. До улицы Кожевников пешком минут десять, но время уже дорого. И дело не в том, что три часа до сдачи материала – мало. Наоборот, за глаза. Просто знаю по опыту, что в таких делах важно идти по горячим следам, тут работа газетчика мало чем отличается от работы сыскаря.

Ага, вон и лихач нарисовался из-за угла.

Коротко свистнул, махнул рукой и, не дожидаясь, пока колеса перестанут крутиться, вскочил в пролетку с поднятым от дождя верхом:

– На Кожевников и повеселей!

– Это к дому, где сегодня ночью три семьи зарезали?

Вот черти! Три семьи, надо же. Почему не четыре? Или уж сразу не весь дом?

– Туда, – говорю. – Только не три, и не зарезали.

– Ух ты, а сколько и как?

– Читай сегодняшний номер «Вечерних известий», не ошибешься.

– Так я и читаю, – охотно сообщил лихач. – Ни одного номера не пропускаю. Очень мне нравится, как вы пишете, пан Ярек.

– Ты меня знаешь? Что-то я тебя не припомню, извини.

Он повенул ко мне молодое, улыбчивое, влажное от дождя лицо:

– Я недавно колешу, но уже два раза вас возил. Это третий. Меня Рошик зовут. Рошик Лошадник с улицы Глубокой.

Ишь ты, видать, и впрямь парню нравится моя писанина, раз так раскрывается. Не иначе, сам мечтает стать репортером. Что ж, какие только мечты не бродят в юных головах. Я, помнится, примерно в его годы тоже хотел стать знаменитым писателем. Потом прошло. Или почти прошло, скажем так.

Цокая копытами по мокрой брусчатке, гнедая кобыла резво свернула на Кожевников. Дождь не переставал.

Княжеч много чем славится. Но дожди здесь особенные. Они никогда не навевают скуку, даже если идут сутки или больше подряд (бывает и так). Грусть, меланхолию, желание немедленно принять сто граммов коньяка и запить его чашечкой свежесваренного кофе – сколько угодно. Но только не скуку. Может быть, это из-за того, что в городе отменно работает ливневая канализация и, в силу его расположения на холмах, почти нигде и никогда не бывает луж? Потому что, согласитесь, лужа, да еще большая и грязная – это очень скучно. Я пару раз бывал в центральных губерниях России, в провинции, могу засвидетельствовать. Нет, господа, ливневая канализация – это визитка цивилизации, уж простите за рифму. Ну и дороги, конечно…

– Тпру-у! – осадил лошадь Рошик. – Приехали, господин Ярек. Вас подождать?

– Пожалуй, не стоит. Неизвестно, насколько я задержусь. Держи, сдачи не надо, – я сунул ему монету.

– Спасибо. Если что, спросите на Глубокой Рошика, вам всякий укажет, где меня там найти. Доставлю хоть днем, хоть ночью. Куда надо и кого надо.

– Учту, бывай.

Вот он, дом номер семь. Три этажа, пять окон по фасаду, арочные ворота. Дом как дом, ничего особенного, таких в городе сотни. Я вошел во двор, с черного хода поднялся на второй этаж. Квартира номер четыре – дверь справа от лестницы. Приоткрыта, слышны негромкие мужские голоса.

Не стучась, вошел. Бесцеремонность – важнейшее качество репортера, без которого в профессии делать нечего. Хочешь чего-то добиться – не тушуйся. Будь нахален, ловок и напорист. Веди себя всегда и в любом месте так, словно ты имеешь полное право здесь находиться. И все будет хорошо. В большинстве случаев…

В прихожей, развалившись сразу на двух стульях, дремал пожилой вислоусый квартальный. Пусть дремлет, будить не станем. Я неслышно прошел в спальню, откуда доносились голоса.

Трое мужчин одновременно повернули в мою сторону головы. Всех троих я знал. Леслав Яруч – ведущий агент сыскного отделения городской полицейской управы (среднего роста, под сорок, с острыми скулами и носом и карими, вечно прищуренными внимательными глазами), а также врач и фотограф оттуда же.

– Салют, ребята, – произнес я, как можно уверенней. – Надеюсь, я первый?

– Как всегда, – кривовато усмехнулся Леслав, пожимая мне руку. – Давно говорю, Ярек, что тебе с твоей прытью у нас нужно работать.

– Благодарю покорно, меня и в газете неплохо кормят, – ответил я привычно. – К тому же на государственную службу у меня идиосинкразия. При всем уважении к службе.

– Что-что у тебя на государственную службу?

– Извини. Организм мой ее не принимает. Что тут стряслось, поделитесь?

– Ты ж все равно не отстанешь. Как та идио…синкразия, – Яруч хоть и с запинкой, но точно повторил незнакомое слово. Профессионал, уважаю. – Смотри сам. Только руками ничего не трогай, и пятнадцать минут тебе на все про все. Два тела здесь, детские трупы в других комнатах. А я, пожалуй, выйду, покурю.

Два тела я заметил сразу, как вошел. Теперь посмотрел внимательней.

Мужчина и женщина на широкой семейной кровати. Видимо, муж и жена. Он в пижаме, на ней – ночная рубашка в мелкий цветочек. Лица и кисти рук белые, как стена, ни кровинки. Лежат спокойно, укрытые по грудь одеялом, словно продолжают спать. Теперь уже вечным сном. Не старые еще, до сорока.

Я оглядел спальню. Следов борьбы и последующего грабительского шмона не видать. Пара ящиков дорогого, инкрустированного перламутром туалетного столика, не задвинуты до конца. И распахнуты дверцы платяного шкафа, но это наверняка Яруч шерстил – проверял, что пропало из ценных вещей. Крови тоже не заметно. Снова перевел взгляд на мертвых. Отчего они умерли?

Стоп. А это что?

Я подошел ближе, склонился над кроватью, всмотрелся. На шеях трупов – небольшие круглые аккуратные ранки. По две на каждой в районе сонной артерии. Как будто… Фу ты, ерунда какая-то.

Вопросительно посмотрел на врача.

– Да, – кивнул он. – Первичный осмотр показывает, что смерть наступила вследствие большой кровопотери. Очень большой. Такое впечатление, что кровь…э-э… откачали. Как раз через эти раны.

– Или отсосали, – вставил фотограф, складывая штатив. – Хотя меня, конечно, никто не слушает.

– О, черт! – сказал я. – Вы это серьезно?

– Куда уж серьезнее, – ответил фотограф. – Там, в комнатах, еще три трупа. С точно такими же дырками на шеях. Мальчик и две девочки. Они даже проснуться не успели, как и мама с папой. Вы знаете, что по некоторым данным вампиры не просто сосут кровь, а сначала через свои клыки, как змеи, впрыскивают специальное парализующее вещество – яд, который невозможно обнаружить современными лабораторными методами?

– Первый раз слышу, – сказал я искренне.

Я и впрямь первый раз это слышал. Зато прекрасно видел, что фотограф напуган. И сильно. Хотя держится – профессионал, как-никак.

– Такое возможно? – спросил я у врача. – Я не о вампирах, о веществе, которое нельзя обнаружить.

– Все возможно в наш сумасшедший век, – пожал тот плечами.

– А когда примерно наступила смерть?

– Между тремя ночи и четырьмя утра.

– Самое глухое время.

– Да уж…

На мертвых детей смотреть не хотелось, но я себя заставил – мне нужно было видеть и общую картину, и детали.

Черт, детей жалко. Всегда жалко детей, хотя у меня и нет своих. Потому что дети никогда и ни в чем не виноваты, но страдают наравне со взрослыми. И умирают тоже.

Нет, надо все-таки покурить.

Набивая на ходу трубку, я отправился на лестничную площадку к Яручу.

Квартальный в прихожей уже проснулся и, хлопая глазами, смотрел на меня.

– Посторонним запрещено, – произнес он голосом, в котором, впрочем, не чувствовалось должной уверенности.

– Все нормально, господин полицейский, – сообщил я доверительно. – Мне можно.

На галерее Яруч курил уже вторую папиросу – затоптанный окурок первой валялся на полу, выложенном керамической плиткой. Я закурил и затем под его диктовку записал данные погибших – имена, фамилию, возраст, род занятий. Обычная семья, не бедная, но и не богатая, пользовалась уважением соседей. Честные плательщики налогов, как сказал бы мой шеф.

– И что ты обо всем этом думаешь? – спросил у Яруча.

– Не для печати?

– Договорились.

– Тухлое дело. Ни следов, ни мотивов. Соседи ничего не видели и не слышали. Внизу, в дворницкой, собака живет. И та не залаяла. Дворник говорит, чужого обычно чует за двадцать шагов. А тут – ноль, ухом не повела.

– Деньги, драгоценности, дорогие вещи?

– Все цело. Во всяком случае, на первый взгляд.

– Месть?

– Пока не знаю, – покачал головой Леслав. – Будем копать.

– А как преступник проник в дом?

– Судя по всему, через дверь. Но не с помощью отмычки. Или ему открыли сами хозяева, или у него был ключ.

– Вампир, я слышал, сам войти в дом не может. Нужно, чтобы его пригласили.

– И ты туда же, – поморщился Яруч. – Дешевой сенсации, что ли, ищешь? Не ожидал от тебя. Какие, на хрен, вампиры в наш просвещенный век? Я двадцать лет в угрозыске и ни разу не встречал никаких вампиров.

– Я тоже, но…

– Ярек, – он посмотрел на меня глазами, в которых мерцал холодный огонь, – я тебя уважаю, поэтому скажу один раз. А ты запоминай. Ни вампиров, ни оборотней, ни злых колдунов и ведьм, ни прочей мистической чепухи не существует. Всякое преступление совершает человек. Да, иногда оно бывает настолько чудовищным и запутанным, что впору поверить в сверхъестественные силы. Но это от слабости. Надо просто как следует напрячься и найти истинную причину и настоящего виновника. И, поверь, виновником этим всегда окажется человек. Все-гда.

– А как же нераскрытые преступления? «Глухари»?

– «Глухари» – это те дела, на которые у полиции не хватило сил и времени.

– Или желания, – усмехнулся я.

– Или желания, – спокойно согласился он.

В редакцию я вернулся, когда часы показывали половину двенадцатого. На пятьсот слов у меня ушло двадцать пять минут. Справился бы и быстрее, но не сразу удалось подобрать верную интонацию. Такую… одновременно интригующую и доверительную. С толикой сенсационности. Куда ж без нее? «Вечерние известия» – газета солидная, горожане нас как раз и ценят за достоверность излагаемых фактов, но без перчинки все равно нельзя – тираж упадет.

Ровно в четверть первого заметка под не слишком оригинальным, зато точным заголовком «Загадочное убийство на улице Кожевников» ушла в набор. Я еще минут двадцать посидел в редакции, доделывая мелкие дела вроде разбора почты, и затем отправился обедать. Некоторые думают, что хороший репортер ест на бегу. Иначе, мол, никуда не успеет. Нет, господа. Все ровно наоборот. Это плохой репортер вечно жует на бегу, потому что не умеет правильно распределить время. А хороший предпочитает есть вкусно и, не торопясь. Желательно на белой скатерти. И, конечно, чтобы не слишком дорого. Я не миллионер.

Поначалу ноги по привычке понесли меня в «Веселый метранпаж», но на половине дороги я передумал. В «Метранпаже» полно знакомых газетчиков, которые уже пронюхали про загадочное и жуткое (данный эпитет я из заголовка убрал – слишком длинно получалось, избыточно, не мой стиль) убийство на улице Кожевников и наверняка пристанут с расспросами. Не хочу. Тишины хочу. И спокойствия. И одновременно новых вкусовых впечатлений.

Я остановился, сдвинул шляпу на затылок, задумался. В городе полно заведений, где можно вкусно и недорого поесть, но те, что находились в непосредственной близости, по разным причинам меня не устраивали. А ехать куда-то специально не хотелось. Наконец я вспомнил о новой ресторации, что открылась неподалеку от городской научной библиотеки. Кто-то мне говорил, что заведение вполне приличное, не пафосное, официанты вежливые, и народу не много – в основном сотрудники и посетители библиотеки, а также преподаватели расположенного неподалеку Университета.Сходить, что ли, оценить? Крюк небольшой, минут десять. Схожу, пожалуй. Заодно сойду с привычного маршрута. Хотя, если подумать, практически любой маршрут в городе был для меня привычен.

Об этом я и размышлял те десять минут, пока шел к ресторации. В Княжеч я приехал в возрасте семнадцати лет. Сейчас мне двадцать семь. Получается, я топчу его улицы и переулки уже десять лет. Пять, пока был студентом, и пять в качестве корреспондента городской газеты. Не хвастаясь, могу сказать, что за это время Княжеч изучен мной досконально. Думаю… да что там думаю – знаю! – что нет улицы, переулка, тупика, сквера, пустыря или уголка в любом из нескольких городских парков, где я не побывал бы хоть пару раз. От центра и до самых окраин. А так как память у меня профессиональная, то дорогу я обычно запоминаю с первого раза. Поэтому стоит сосредоточиться, и можно вызвать в воображении весь город, целиком. С горами Княжьей и Гарнизонной и речкой Полтинкой со всеми ее изгибами и семью мостами; с клубком мощенных брусчаткой улиц; со средневековыми домами-кварталами внутри Старой крепостной стены, от которой осталось лишь несколько фрагментов; с кварталами поновее (что такое две-три сотни лет? Смешно!) в пределах Новой крепостной стены (совершенно не сохранившейся, на ее месте теперь ломаная линия городских бульваров); и современными кварталами, построенными, в том числе, с использованием модного материала – бетона, от пяти до тридцати лет назад и продолжающими строиться. Город растет. Возможно, не так быстро, как Москва или Париж, не говоря уже о промышленных полисах Северо-Американских Соединенных Штатов вроде Нью-Йорка или Чикаго, но все-таки растет. Триста одиннадцать тысяч человек как-никак, если верить переписи прошлого года.

Ага, вот, кажется, и она, ресторация. Название на польском «Pod naszą górą». «Под нашей горой», значит. Правильно, под чьей же еще. Зал под крышей на первом этаже трехэтажного дома и открытая терраса, врезанная в склон Гарнизонной горы. Я выбрал зал под крышей.

К моему удивлению, все столики оказались заняты. Надо же, а заведение-то, оказывается, пользуется популярностью. Что ж, тем более интересно, как здесь кормят. Я уж было собрался развернуться и отправиться на террасу, где свободных мест было в избытке, как мгновенно возникший, словно из зеркала в вестибюле вышедший, метрдотель сообщил, что, если я не против, можно пообедать во-он за тем столиком у окна, где ожидает своего заказа одинокий пожилой господин с газетой.

– А господин… – начал я, предполагая, что метрдотель ответит на мой вопрос до того, как я его задам.

– Господин чаще всего обедает в одиночестве, но сегодня, как он сам сказал, не против приятной компании, – с готовностью оправдал мои предположения метр.

– По-вашему, моя компания будет ему приятной? – хмыкнул я.

– Не вижу, почему бы почтенному архивариусу и репортеру приличной городской газеты не составить приятную компанию, – сказал метрдотель. И дипломатично, но в тоже время свойски, улыбнулся.

Надо же, второй раз за сегодня меня узнают люди, которых я вижу впервые. Это что, слава? Но, не скрою, приятно.

– Уговорили, – сказал я. – Давайте попробуем.

Плащ и шляпу я оставил на вешалке, а сам прошел к столику.

– Прошу извинить, мне сообщили, что вы не будете против компании.

– Не буду, – он улыбнулся мне на удивление белыми и здоровыми для его возраста зубами и отложил газету. Утреннюю «Miejskie życie» на польском. – Прошу!

– Благодарю вас, – я сел.

– Иосиф Казимирович, – представился он. – Местный архивариус. С кем имею честь?

– Ярослав Дрошкевич, репортер. Можно просто Ярек.

– Вы – Ярек Д. из «Вечерних известий»? – в его голосе прозвучала заинтересованность.

Подошел официант. Глянув в меню, я быстро сделал заказ (луковый суп, стейк с кровью, кружка пива), откинулся на спинку стула и посмотрел на своего собеседника. На вид Иосифу Казимировичу было слегка за семьдесят. Седые, довольно еще густые, зачесанные назад волосы. Аккуратно подстриженные седые же усы. Светло-голубые глаза, глубокие морщины от крыльев носа к подбородку. Несколько старческих коричневых пятен на коже рук. Некогда хороший, а теперь повседневный темно-синий костюм-тройка в тонкую белую полоску. Галстук в горошину с ослабленным узлом. Пиджак расстегнут.

– Он самый. Это плохо?

– Отчего же, наоборот. С удовольствием читаю ваши репортажи.

Я покосился на «Miejskie życie».

– Стараюсь читать все газеты, – пояснил он, заметив мой взгляд. – Человек, не читающий газет, неизбежно отстанет от жизни.

– Вот как! – засмеялся я. – Некоторые считают иначе. Газеты, мол, плодят обывателей, не способных мыслить самостоятельно, подсовывают людям жвачку для мозгов и души вместо настоящей пищи.

– Те, кто так считает, настолько же ограничены, как и те, кто вовсе не умеет читать, – сказал он. – Вероятно, газеты не нужны гениальным философам и святым. Но думать, что все должны быть таковыми – большая глупость.

Официант принес напитки (пиво мне и стакан с вермутом и плавающей в нем долькой лимона для Иосифа Казимировича).

– Сейчас будет суп, – сообщил он и с достоинством удалился.

– Я тоже заказал луковый, – сказал мой собеседник и поднял стакан:

– Ваше здоровье.

– Ваше здоровье.

Он сделал глоток, я – три.

– Как вермут? – спросил я.

– Спасибо, неплох. А как вы догадались, что это вермут?

– Запах, – я дотронулся указательным пальцем до кончика носа.

– Хорошо быть молодым, – вздохнул он. – Впрочем, я не жалуюсь.

Вскоре появился суп, и некоторое время мы молча ели. Суп был хоть и не высшего класса, но весьма неплохим.

– Скажите, Ярек, – обратился ко мне Иосиф Казимирович, когда наши тарелки опустели. – Раз уж случай нас познакомил, грех не воспользоваться… Вы не замечали в городе за последнее время странных необъяснимых событий?

– Смотря что таковыми называть, – пожал я плечами, а про себя подумал: «Господи, сделай так, чтобы этот милейший человек не начал мне сейчас с жаром рассказывать про загадочный шум у него за стеной, полтергейсте или движущихся огнях в небе».

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что в нашем городе ежедневно происходит масса событий, часть из которых кто-то обязательно назовет странными и необъяснимыми. Взять моего соседа по дому пана… назовем его пан Михась, чтобы не компрометировать человека. Так вот, он утверждал, что у него из холодной комнатысамым таинственным образом исчезает коньяк. Из запечатанных бутылок. При этом ни жена, ни пятнадцатилетняя дочь-гимназистка, не

говоря уже о двенадцатилетнем сыне, в пьянстве не замечены.

Я умолк и потянулся к пиву.

– И… ? – спросил Иосиф Казимирович, отпив вермута.

– Дошел до того, что грешил на нечистую силу. Хм… прошу прощения за оксюморон. Домовой, говорил, балует. Совсем человек извелся, даже священника приглашал – квартиру освятить. Не помогло. Знаете, что оказалось? Его пятнадцатилетняя дочка-гимназистка по уши влюбилась в пьяницу-студента из нашего политехнического, гениального, по ее мнению, и, разумеется, никем не признанного поэта. Папенькин коньяк она для него таскала. Да так ловко, что никто ее поймать не мог за этим делом. Сама призналась, когда увидела, что отцу натурально грозит психическое расстройство. Да и студент, говорят, ее разочаровал, потому как бросил пить, кропать дурные вирши и взялся, наконец, за учебу.

Иосиф Казимирович рассмеялся и принялся разделывать запеченную форель, которую ему только что принесли.

– Забавно, – сказал он. – Кажется, я понимаю, о чем вы говорите.

– Рад, – улыбнулся я.

– Но имею в виду несколько иное.

– Что же?

– События, которым вы сами не можете дать объяснения. Ни вы, ни, скажем, полиция.

О как. Я немедленно вспомнил о том, что произошло сегодня ночью на улице Кожевников, и насторожился. Мой нос чует не только вермут в стакане за метр, но и настоящую сенсацию. Иначе я не стал бы заниматься тем, чем занимаюсь. Не люблю работать вхолостую.

– Время от времени такое происходит, – сказал я осторожно. – Как раз в сегодняшнем номере нашей газеты на первой полосе будет описан похожий случай. Мной и описан.

– Убийство?

Я уловил шаги официанта за спиной, вместе с которыми донесся и запах стейка. Наконец-то.

– Оно, – ответил, берясь за вилку и нож.

– С моей стороны не будет большим нахальством попросить вкратце изложить суть дела?

– Будет. Но не слишком большим. В конце концов, через… – я вытащил из жилетного кармана свой Breguet, – два часа и сорок минут сегодняшний номер увидит свет, и эта история станет известна всем.

Между кусками стейка (неплох, неплох) и глотками пива я вкратце рассказал об убийстве на улице Кожевников.

Иосиф Казимирович выслушал меня с величайшим вниманием. Впрочем, не забывая о своей запеченной форели и вермуте. Мой рассказ закончился одновременно с ними, а также со стейком и пивом.

– Кофе, – утверждающе сказал Иосиф Казимирович. – После пива, вероятно, не совсем правильно, но я все равно рекомендую. Здесь варят хороший кофе.

– Немного в нашем городе найдется мест, где варят плохой кофе, – сказал я.

– Это верно, – согласился он.

В ожидании кофе мы закурили. Он тоже курил трубку, и я обратил внимание, что его правая рука с горящей спичкой ощутимо подрагивает.

– Старость, – сказал он, заметив мой взгляд.

– Вы не похожи на старика. И на пьяницу, у которого с перепоя дрожат руки, тоже не похожи.

– И тем не менее, – вздохнул он. Пыхнул два раза трубкой, наклонился ко мне, понизил голос и добавил:

– К тому же, не скрою, мне страшно.

– Бросьте, – сказал я. – У нас через день кого-то убивают. Что же теперь? Город есть город. Да еще такой, как Княжеч. Перекресток дорог, свобода торговли и предпринимательства с одной стороны и вечная неуверенность в завтрашнем дне с другой. То русские без нас жить не могут, то поляки, то австрийцы с мадьярами, то германцы, то снова русские. И каждый норовит устроить здесь кровавую заварушку. Отсюда наше философское отношение к жизни. Отсюда же и все наши гении, преступники и сумасшедшие. Хотя готов согласиться, что последнее утверждение спорно.

– Это сделал не сумасшедший, – покачал головой Иосиф Казимирович.

– А кто, по-вашему?

– Я ведь не зря спросил вас о странных и необъяснимых случаях. Видите ли, я работаю в историческом городском архиве. То, о чем вы рассказываете, уже случалось. И не один раз.

– Разумеется. Ничто не ново под луной.

– Вы не поняли. Именно такие смерти, как вы мне описали. Один к одному. Из человека словно высасывают досуха всю кровь. Это было сто двадцать лет назад. И двести сорок. Триста шестьдесят и четыреста восемьдесят лет назад. Это только малые циклы. А есть еще большие…

Бесшумно возникший сбоку официант поставил на стол поднос с кофе.

– Благодарю, – сказал я. – И принесите счет, пожалуйста.

– Сию минуту…

– Два счета, – сказал ему в спину Иосиф Казимирович. Официант изобразил плечами и лопатками понимание и удалился.

– Вижу, вы мне не верите, – сказал архивариус.

– Честно? – вздохнул я.

– Желательно.

– Я верю, что вы действительно обладаете некими интересными историческими фактами, – сказал я. – Готов даже поверить в то, что древние хронисты ничего не придумали от себя, а изложили их так, как услышали. Но также я уверен, что вы, скорее всего, неверно эти факты истолковываете. Ищете зловещую систему в хаосе случайностей. Тайный заговор там, где нет ничего, кроме бытовых ссор на почве ревности или, в крайнем случае, сумасшедшего маньяка, чье поведение не может зачастую объяснить даже современная психиатрическая наука, не говоря уже о той, что существовала сто двадцать и, тем более, двести сорок или четыреста восемьдесят лет назад.

– Тогда все подобные преступления списывались на одержимость дьяволом, – заметил Иосиф Казимирович. Казалось, его совершенно не расстроило мое отношение. – Если убийцу ловили, его подвергали обряду экзорцизма, а затем казнили. Отрубали голову, как правило. Но, бывало, и сжигали, топили в Полтинке и даже забивали в сердце осиновый кол.

– Это тем, кого считали вампирами?

– Им самым.

Он поднес чашку ко рту и обнаружил, что она опустела.

– Знаете, что, давайте продолжим наш разговор завтра? – предложил архивариус. – Если вы, конечно, захотите. Подумайте над моими словами сегодня, и посмотрим, что произойдет в городе за ночь. Искренне надеюсь, что ничего страшного. Но… В общем, если надумаете, приходите завтра в городской архив. Часам к шести вечера. Знаете, где это? Прошу прощения за дурацкий вопрос.

Я кивнул. Городской исторический архив располагался в старинном здании Арсенала. Там, где раньше дожидалось своего часа оружие, теперь хранились древние рукописи, архивные записи и книги. Тоже своего рода оружие, если разобраться.

– Спросите Белецкого Иосифа Казимировича. Это я. Буду вас ждать, – он отодвинул стул и поднялся. – В конце концов, вы замечательный репортер, не разочаровывайте меня. Неужели вам не любопытно? Здесь пахнет сенсацией века. И я отдаю ее вам.

– Эх, Иосиф Казимирович, – вздохнул я. – Если бы вы знали, сколько сенсаций века шлют нам читатели с почтой ежедневно в редакцию, вы бы глазам не поверили. Это не считая тех, кто является лично и жаждет поведать оную сенсацию устно. Хорошо, что один из наших редакторов – бывший чемпион Княжеча по французской борьбе. В полутяжелом весе. Когда дело совсем плохо, мы его зовем.

Он засмеялся. Я тоже.

– А я вам ничего больше не буду рассказывать. Покажу документы, сами посмотрите. Попросите – объясню и прокомментирую. Выводы сделаете сами. И, если докажете мне, что я просто-напросто старый маразматик, буду вам весьма благодарен. Потому что с некоторых пор мне и впрямь очень страшно. Всего доброго, очень надеюсь на нашу завтрашнюю встречу.

Он коротко поклонился, повернулся, пересек зал и вышел на улицу.