Вечная кровь [СИ c издательской обложкой]

Глава 7. Общие интересы

Жизнь ведущего репортера успешной городской газеты изобилует неожиданностями, а зачастую и опасностями. Нужно уметь быстро соображать, не менее быстро двигаться и обладать исключительным чутьем на события, которые еще только должны произойти. Про умение писать, цепкую память, изрядную долю цинизма, а также нахальства пополам с наглостью я уж и не говорю. Плюс желательны толстая шкура и крепкие нервы. Не хвастаясь, скажу, что никогда не падал в обморок при виде мертвого тела. А уж тел этих я навидался… Причем, в любом виде. Начиная от банальных самоубийц и утопленников и заканчивая жертвами безумного маньяка по кличке Ослепитель, орудовавшего в Княжече и окрестностях два с половиной года назад и прославившегося тем, что выкалывал у своих жертв, молоденьких девушек, глаза, а затем насиловал и убивал. Так что мертвое тело от живого я отличу сразу.

Иосиф Казимирович Белецкий был мертв без всякого сомнения. А когда я подошел ближе к кровати, то понял и причину смерти. Это была жуткая рана на горле – от уха до уха, нанесенная чем-то чертовски острым. Возможно, бритвой. Или хирургическим скальпелем. А, может быть, и хорошо наточенным кинжалом, я не настолько специалист, чтобы по характеру раны точно назвать орудие. Пусть эксперты разбираются.

Кровь из раны залила простыни, превратив их из белых в темно-алые, и попала на пол, застыв там громадными темными липкими пятнами (я не наступал, но знал, что они липкие). Даже на стене за изголовьем кровати была кровь. Все верно. Где-то я читал, что если перерезать человеку сонную артерию, то фонтан крови хлынет на два метра. Судя по тому, что я вижу, похоже на правду.

Что же получается?

Сначала я делаю репортаж о страннейшем и жутком убийстве на улице Кожевников, в доме семь, квартира четыре. Целое семейство из пяти человек лишили крови посредством ран на шеях в районе сонной артерии. При этом кровь куда-то делась, так как на месте преступления ее практически нет.

Далее, в ресторане за обедом я встречаюсь с архивариусом Иосифом Казимировичем Белецким, который намекает, что данное убийство – не случайность и нечто подобное в нашем городе уже происходило в черт знает какие далекие времена. Причем неоднократно и циклично.

Потом, вечером, я преследую неизвестное существо (человеком его назвать трудно, не бегают люди с такой скоростью) до окраины города. Конкретнее – до леса Горькая Вода. В этом мне помогает городской извозчик Рошик по кличке Лошадник.

Перестрелка с последующим попаданием в мир, который иначе как миром будущего назвать нельзя.

Обратная дорога домой.

И вот я здесь, в квартире убитого господина Белецкого.

Неожиданно меня замутило. Я прошел на кухню, нашел в шкафу початую бутылку коньяка и стакан, хотел налить, но тут же вспомнил, что на месте преступления трогать ничего нельзя. Можно случайно затереть следы. К примеру, отпечатки пальцев. Последнее время наука дактилоскопия, утверждающая, что каждый человек обладает уникальным узором папиллярных линий на коже, все больше проникает в криминалистику по всей Европе, включая Российскую империю. Во всяком случае, в Петербурге и Москве тамошние следователи, как я слышал, ее начинают не без успеха применять. Да и Леслав Яруч, помнится, интересовался.

Я с некоторым сожалением убрал руку, которая уже намеревалась достать бутылку и стакан, и закрыл шкаф. Ладно. Как бы то ни было, а прежде всего надо сообщить о случившемся тому же Леславу Яручу. Он хоть и полицейский, но мозги у него на месте, и мозги неплохие. Опять же – это моя прямая обязанность как законопослушного гражданина.

Я сунул в карман трубку, которую намеревался закурить, но так этого и не сделал, и покинул квартиру архивариуса.

Меня окликнули возле Старого Рынка, когда до полицейского участка Яруча оставалось не более ста метров и один поворот за угол.

– Сударь! Нижайше прошу извинить, можно вас на минутку?

Я обернулся.

Поначалу из-за общей небритости лиц и затрапезной верхней одежды (на одном болталось старое пальто, на втором – сильно ношеный лапсердак) мне показалось, что это обычная городская босота. Будут клянчить сейчас пятак на опохмел. Но, когда они подошли ближе, я изменил свое мнение. Не ведет себя так босота. Другие повадки. Да и вид, в общем-то, не тот. Пальто и лапсердак – да, соответствуют. Но вот штаны и обувь… Мне кажется, или нечто похожее я наблюдал на некоторых людях не далее, как вчера в Княжече будущего? Впрочем, я не успел как следует сопоставить наблюдение с воспоминанием, поскольку тот, что был выше ростом, с узким, каким-то хищным и в то же время обаятельным лицом, улыбнулся и спросил:

– Не подскажете, далеко ли отсюда до улицы Глубокой?

Вот тут-то я оторвал взгляд от их обуви и посмотрел им в глаза: серые, стальные – русские; и темно-карие, почти черные – цыганские.

«Точно! – молнией пронзило узнавание. – Это же они сидели вчера на террасе ресторана «Под нашей горой» – там, в Княжече будущего. Помнится, с ними еще была девушка…»

– Девушка не с нами, – словно догадавшись, о чем я думаю, сказал длинный и сероглазый. – Меня же зовут Андрей. Андрей Сыскарев, к вашим услугам. А моего товарища – Симайонс Удача. Он цыган. Надеюсь, вы не имеете предубеждения против этого племени?

– Ни малейшего, – ответил я и, чуть помедлив, протянул руку. – Ярослав Дрошкевич. Для друзей – Ярек.

– Надеюсь, мы ими станем, – опять улыбнулся Андрей.

Хорошая у него был улыбка – широкая, обаятельная. Да и у Симая не хуже. И у обоих – сухие ладони и крепкое рукопожатие. Терпеть не могу вялые и влажные руки.

– Вижу, вы нас узнали? Потому что мы вас – да. Вчера на террасе ресторана…

– Да, – сказал я. – Кажется, нам есть, о чем поговорить?

– Очень бы хотелось, – признался Симай.

– И чем скорее, тем лучше, – добавил Андрей. – Не уверен, что прав, но мне кажется, времени у нас мало.

Черт, ну почему все всегда случается одновременно? Сто раз замечал. Стоит произойти одному непосредственно касающемуся тебя событию (не важно – приятному, неприятному или нейтральному), как тут же начинают сыпаться другие. Словно у твоей судьбы в специальном мешке, где они хранятся, образовалась нежданная прореха. Вот и сейчас. С одной стороны, мне необходимо как можно быстрее увидеться с Леславом Яручем – ведущим агентом сыскного отделения городской полицейской управы. С другой – разговор с этими господами тоже, по понятным причинам, не терпел отлагательств.

На помощь пришла все та же судьба со своим дырявым мешком. Пока я пытался сообразить, как разрулить ситуацию, из-за угла прямо на нас бодрой целеустремленной походкой, в сопровождении двух младших полицейских чинов, вышел сам Леслав Яруч. Собственной, как говорится, персоной.

И не успел я рта открыть, чтобы поздороваться, как полицейский, шедший справа от Яруча, кривоногий и конопатый, с рыжеватым чубом, выбивавшимся из-под козырька фуражки, и такими же усиками с подкрученными вверх концами, остановился наставил на нас палец и заорал:

– Вот они! Те, что утром от нас сбежали по крышам! А ну стоять, мазурики!

С этими словами он схватился за кобуру с явным намерением извлечь револьвер, да так и замер с открытым ртом и выпученными глазами.

Лицо Яруча тоже изменилось – правая бровь нахмурилась, левая же недоуменно вздернулась вверх, как бы вопрошая: «Это еще что такое?»

Я обернулся к своим новым странным знакомцам и тоже замер. В их руках, словно по мановению волшебной палочки, возникло оружие. Пистолеты были недвусмысленно нацелены в животы полицейским. Вид у них (пистолетов, а не животов!) был весьма необычным, но в том, что они способны стрелять, и весьма эффективно, не возникало отчего-то ни малейших сомнений.

– Автоматический пистолет «Беретта-86», – любезно подтвердил мои невысказанные мысли тот, кто назвал себя Андреем. – Калибр – девять миллиметров. Двенадцать патронов в обойме, а точнее, в магазине, который находится в рукоятке. Автоматический, значит…

– Я знаю, что это значит, – резко сказал Леслав. – Немедленно уберите оружие. Надеюсь, нет сомнений, что в случае, если вы, не приведи Господь, пустите его в ход, у вас не будет и тени шанса избежать возмездия? Полиция Княжеча может быть нерасторопной. И даже ленивой. Но только не в случае, когда угрожают ей самой.

– Никаких сомнений, – сказал Андрей. – Я сам бывший полицейский и вовсе не хотел угрожать своим коллегам. Не говоря уже о том, чтобы причинить им вред. Но нам нужны гарантии неприкосновенности. Мы – не преступники.

– Каких гарантий вы требуете?

– Думаю, твоего слова, Леслав, им будет достаточно, – я счел нужным высказать свое мнение, подчинившись неожиданному порыву.

– Ты знаешь этих людей, Ярек?

– Как тебе сказать… И да, и нет. Я знаю, что они попали в очень сложную и необычную ситуацию, и им нужна помощь. Возможно, что и нам пригодится их помощь. И думаю, что они говорят правду – они не преступники. Хотя утверждать точно не возьмусь.

– Однако… И что мне делать?

Тут в переулок со стороны Яруча и полицейских вывернул упитанный господин в шерстяном костюме-тройке, котелке, с тросточкой и пышной алой розой в петлице. За левый локоть господина цеплялась дамочка, одетая в длинный бежевый жакет поверх светло-коричневого платья и в шляпе, похожей на перевернутую суповую миску (терпеть не могу эти новомодные женские шляпы), украшенную искусственными цветами. Губы у дамочки были накрашены ярко-алой помадой, надо думать, под цвет розы.

– Ах! – воскликнула она весело, завидев нас. – Какая сцена! Семен, я же вам буквально вчера говорила, что жизнь бывает интереснее всякого театра! И вот – доказательство. Скажите, – обратилась она к Симаю. – Вы правда цыган, который собрался стрелять в полицейского? Как романтично!

«Да она же под кокаином, – догадался я. – Плюс эмансипе, судя по реплике. Хорошенькое дело, этого нам только не хватало».

– Дорогая, я тебя умоляю… – произнес упитанный господин. При этом «дорогая» у него вышло басом, «я тебя» тенором, а на «умоляю» голос ушел в чистый фальцет.

– Проходите, – процедил сквозь зубы Леслав, но так, чтобы его расслышали. – И побыстрее. Полиция сама разберется.

– Но я хочу знать, что здесь происходит! – надула алые губки дамочка.

Неизвестно, чем бы все закончилось, но тут подал голос Симай.

– Девушка, вы ошиблись, – с необыкновенной развязностью сказал он. – Здесь не е…ут, а стреляют. И вообще, мы любим поаппетитнее и помоложе.

– Нахал! – взвизгнула девица и осеклась, увидев, направленный в ее сторону ствол.

– Катя, пошли отсюда! – очнулся наконец упитанный господин, после чего с необыкновенной живостью развернулся и, таща за собой онемевшую Катю, скрылся за углом.

Рыжеватый полицейский захохотал. Его товарищ подумал-подумал и засмеялся тоже. Даже Леслав, и тот ухмыльнулся.

– Не е…ут, а стреляют, – утирая пальцем слезу из глаза повторил режыватый. – Ох, уморил, ромалэ!

– Так. Теперь, предлагаю поговорить, – сказал Андрей и, кивнув Симаю, засунул пистолет сзади за пояс, спрятав его под пальто. – Но предупреждаю сразу, разговор будет долгий.

– У меня нет времени на разговоры, – покачал головой Леслав. – Тем паче долгие.

– Леслав, – сказал я. – Время придется найти. Дело очень серьезное, можешь мне поверить. Но и это еще не все. Я спешил к тебе сообщить об убийстве.

– Час от часу не легче. Где, кого, когда?

Я коротко рассказал.

– И как ты там оказался? – нахмурился Леслав.

– В гости зашел.

– В начале десятого утра?

– Мне была нужна справка.

– Архивариус, – повторил сыщик. – Зачем убивать архивариуса? Старого человека?

– Ты меня спрашиваешь?

– А кого еще?

– У меня есть предположение, – сказал я. – Но это, опять же, длинный разговор.

Яруч сдержанно вздохнул.

– Ладно, пошли. Петро, – обратился он к рыжеватому полицейскому. – Беги в часть, бери фотографа и дуйте с ним на Еврейскую. Мы будем там.

Когда было осмотрено место происшествия, сделаны фотографические снимки, увезли труп архивариуса, опросили соседей, время приблизилось к обеду.

– По закону, я обязан допросить тебя в сыскном отделении как свидетеля, – обратился ко мне Леслав. – Но почему-то мне кажется, что в данном случае закон лучше слегка пододвинуть, чтобы не мешал. Там слишком много ушей.

– Ты великий сыщик, Леслав, – сказал я. – Всегда поражался твоей интуиции.

– А ты – низкий льстец. Так что?

– Можно бы ко мне. Но боюсь, как бы курьер из редакции нам не помешал. Как тот закон.

– Так ты еще не был в редакции?! – изумился Яруч.

– И пока не собираюсь.

– Считай, заинтриговал. Чтобы репортер Ярослав Дрошкевич, знаменитый Ярек Д. отказался от сенсации… Что случилось?

Я молчал, подбирая слова.

– Паника, – сказал Андрей (все это время он и Симай были с нами, тихо просидели на кухне, давши слово, что ничем не помешают расследованию, и сдержали его). – Ярек боится, что в городе начнется паника.

– Это так? – Яруч не спускал с меня глаз.

– Да, – признался я. – Сам себя не узнаю, Леслав. Но я действительно боюсь, что начнется паника, если опубликовать все, что мне известно. Но еще больше я боюсь, что меня сочтут варьятом* и упекут в клинику для душевнобольных.

* Wariat ( варьят) в переводе с польского – сумасшедший, (прим. авт.)

– Моб твою ять! – сказал сыщик с чувством. – Вижу, что нам действительно надо поговорить.

– А заодно и пообедать! – обрадовался цыган Симай и подмигнул. – На голодное-то брюхо и ухо глухо, и уста – немота.

– Круто, – уважительно заметил Андрей. – Сам придумал?

– Народ русский, – важно сказал цыган и тут же не выдержал, прыснул.

– Что – круто? – не понял Яруч.

– Не обращайте внимания, – сказал Андрей. – Это сленг.

– ?

– Ну, жаргон.

– Не слыхал такого. Ладно. Пошли в «Разбойник и пес». Там нам точно никто не помешает. Ни поговорить, ни поесть.

– Согласен, – сказал я. – Пошли.

– Только, чур, платите вы, – сказал Андрей. – Мы – гости. К тому же денег у нас все равно нет.

По легенде – вполне подтвержденной документально, – кнайпа «Разбойник и пес» была старейшим питейным заведением в городе. То есть не только питейным, разумеется. Здесь еще и кормили. Причем вкусно и относительно дешево. Заведение располагалось на улице Братьев Гайдамаков, в доме, подвал и фундамент которого были построены в пятнадцатом веке, нижний этаж – в начале шестнадцатого, а второй и верхний третий – в середине восемнадцатого. Подобное можно было наблюдать в Княжече сплошь и рядом. Ибо город неоднократно становился ареной боевых действий, переходил из рук в руки, горел и отстраивался вновь. Но, в отличие от городов той же Центральной России, каменные строения здесь чуть ли не с самого основания Княжеча превалировали над деревянными (в округе хватало кирпичной глины и природного строительного камня), а посему даже после пожаров и разрушений горожане часто строили новые здания на старых каменных фундаментах и не валили специально то, что продолжало крепко стоять. Те же первые этажи. Собственно, редкостью как раз было отыскать в исторической части города дом, построенный, что называется, за один присест от фундамента и до крыши.

Так вот, хозяин «Разбойника и пса» – старый Болеслав Ус, утверждал, что его далекие предки открыли харчевню непосредственно в первое десятилетие после основания города. И уже в те времена оно называлось так же.

– Располагалось, конечно, не здесь, – говорил он степенно всякому, желающему слушать, поглаживая длинные, густые и сивые усы.

– А где? – спрашивали его те, кто или ни разу не слышал этого рассказа (таких было мало) или те, кто хотел сделать ему приятное.

– Там, – Ус небрежно махал толстой рукой на северо-восток, – под Княжьей горой, где раньше был Старый Рынок. А здесь, на Братьев Гайдамаков, мы недавно. Еще и пятисот лет не прошло!

И хохотал густым басом.

По его же рассказам, заведение всегда специализировалось на обслуживании специфических клиентов. Здесь любили пропустить кружку-другую свежего пенного пива или чего покрепче городские стражники (позже – полицейские), профессиональные игроки, авантюристы, дорогие и не очень шлюхи и, как ни странно, художники. Люди, мало совместимые друг с другом в обычной городской жизни, за дубовыми столами и под закопченными сводами подвального зала «Разбойника и пса» каким-то непостижимым образом находили общий язык и сосуществовали вполне мирно. Это была особая территория. Территория перемирия и согласия. Здесь отыскивалось место каждому – будь ты обычный стражник-патрульный, удачливый продавец поддельных хоросанских ковров, битый в кровь карточный шулер или гениальный художник в запое.

Пожалуй, это было самое свободное место в Княжече. Если понимать под свободой отсутствие необходимости притворятся не тем, кто ты есть на самом деле, и одновременно ощущать себя в безопасности. Пусть не полной, всего лишь до закрытия, но все-таки. По старой негласной традиции в «Разбойнике и псе» никого не арестовывали. Если полиция натыкалась здесь на человека, подозреваемого в совершении кражи или мошенничестве, она ждала, пока тот покинет гостеприимные своды, и уж потом действовала. Последнее не относилось к убийцам, но те и не появлялись в «Разбойнике и псе». Во всяком случае, как правило.

Мы спустились по каменным ступеням в подвальный зал и сразу вслед за Яручем, который был здесь завсегдатаем, направились к дальней северо-восточной стене, у которой были устроены отдельные кабинки для тех, кто по тем или иным причинам хотел отгородиться от чужих взглядов.

Свет сюда попадал из маленьких арочных окошек под самым потолком. Но его не хватало даже днем, а посему в зале по стенам горели электрические лампы под белыми фарфоровыми колпаками.

– Ого, – вырвалось у Андрея. – Да здесь электричество!

– Да, – подтвердил я. – Хозяин старается идти в ногу со временем.

И, не удержавшись, спросил:

– А в вашем Княжече «Разбойник и пес» есть?

Мы как раз усаживались за стол. Андрей и цыган Симай переглянулись.

– Есть, – ответил Симай. – Но говорят, что его долго не было и возродили только недавно.

– Это вы, о чем? – немедленно поинтересовался Леслав.

– Видишь ли, Леслав, – я решил не ходить вокруг да около, а сразу брать быка за рога. – Вот эти двое, сидящие перед тобой, из будущего. В прямом смысле слова.

Если бы молчание ведущего агента сыскного отделения городской полиции города Княжеча Леслава Яруча можно было записать словами, вышел бы целый рассказ. Короткий, но емкий.

– Он говорит правду, – сказал Андрей. – Давай закажем, и я докажу.

Мы заказали пиво и традиционные здесь сосиски с капустой. Когда половой отошел, Андрей полез под пальто и выложил на стол три предмета: чудной формы пистолет, карманный телефон с экраном, музыкой, цветными фотографиями и много чем еще и тонкую красно-коричневую книжицу. Сверху на обложке книжицы золотом было написано «Российская Федерация». Ниже располагался герб Российской Империи – двуглавый орел с коронами на головах, и скипетром и державой в когтистых лапах. И в самом низу – слово «паспорт».Затем он взял пистолет в руки, вытащил из его рукояти магазин с патронами и снова положил оружие на стол.

– На всякий случай, – пояснил. – Чтобы при осмотре случайно не выстрелил.

– Это правильно, – одобрил Леслав. И взял в руки красно-коричневую книжицу.

– Сразу видно коллегу, – усмехнулся Андрей. – Первым делом – документы. Правильно, я бы тоже так поступил.

По кружке не хватило. К тому времени, как оба наши рассказа – мой и Андрея с Симаем – подошли к концу, мы осушили еще по одной. Ну и сосиски с капустой оказались хороши и были употреблены по назначению. Порции в «Разбойнике и псе» солидные, мужские, я бы сказал, порции, так что наелись все.

– Ну хорошо, – сказал Леслав, наконец. – Допустим, я вам верю. То, что вы рассказываете, не лезет ни в какие ворота и больше похоже на бред человека в белой горячке. Но – допустим. Что вы предлагаете?

– Мы? – удивился я.

– Вы, – подтвердил Леслав. – Насколько я понимаю, у вас на сегодняшний день информации больше. Вам и предлагать.

– Информации у нас у всех – кот наплакал, – сказал Андрей. – Возможно, она найдется в городском архиве. То, о чем упоминал убитый архивариус. Как бишь его…

– Иосиф Казимирович Белецкий, – подсказал я.

– Да, – кивнул Андрей. – Сдается мне, его из-за этой информации и пришили. Как думаешь, Леслав?

– Похоже, – согласился городской сыщик. Я заметил, что они с Андреем как-то удивительно быстро нашли общий язык и сразу же, с первых минут общения, перешли на «ты».

– Причем, убили его не вампиры, – сказал Симай. – Иначе я бы учуял.

– Как хотите, а в вампиров мне поверить трудно, – сказал Леслав. – Все понимаю, и трупы видел, и вас услышал, а все равно… Как будто все это не на самом деле, а я участвую в какой-то театральной постановке. Причем дешевой.

– Вампиры существуют, – сказал цыган. – Я сам, можно сказать, наполовину вампир.

– Ну да, – ухмыльнулся Леслав Яруч. – А я – домовой. И заодно тайный миллионер, который занимается сыском исключительно из любви к искусству.

– Зря смеешься, коллега, – ровным голосом произнес Андрей. – Наш друг Симай – кэрдо мулеса, что в переводе означает «рожденный мертвецом». Его мать – таборная цыганка. А отец – варколак, цыганский вампир, которому вынули кишки, отрубили голову, проткнули желудок железной иглой, вогнали в сердце осиновый кол, сожгли, развеяли пепел по ветру и тем успокоили навеки. Во времена царя-батюшки, а также Императора всея Руси Петра свет Алексеевича Симай Удача был лучшим охотником на нечистую силу во всей Москве и Московской губернии. Да и в России ему было мало равных. А уж сейчас и подавно. Я ничего не забыл, друг? – посмотрел он на Симая.

– Все точно, братское сердце, – важно кивнул тот. – Спасибо, что помнишь.

– Это – профессиональное, – сказал Андрей.

– Вы меня разыгрываете, да? – с надеждой спросил Леслав.

Признаться, я и сам был поражен и сбит с толку. Лучший охотник на нечисть во времена Петра Первого и частный детектив из двадцать первого века работают вместе и даже, судя по всему, дружат? Но каким образом?! А таким же, ответил я сам себе, каким ты еще вчера гулял по Княжечу этого самого двадцать первого века, а сегодня опять сидишь в своем времени в старом добром «Разбойнике и псе», допиваешь пиво и слушаешь фантастические истории. И не только слушаешь, но и вовсю в них участвуешь. Что, согласимся, напрочь меняет статус и значимость данных историй. Потому что одно дело слушать или, скажем, читать те же страшные сказки, и совсем другое, когда они касаются тебя лично и любимого тобой города. Да что города. Всего мира, пожалуй.

– Все – чистая правда. Как-нибудь расскажем, если будет желание. Просто это длинная история, а есть ощущение, что у нас мало времени.

– А когда его было много? – пробурчал Леслав. – Ладно. Задачи, как я понимаю, у нас разные, но действовать лучше вместе.

– Правильно понимаешь, – сказал Андрей. – И никому ни слова.

– Если бы хоть кто-нибудь из вас хоть когда-нибудь и хоть сколько-нибудь работал в газете, – объявил я, – он бы оценил мой подвиг. Такая сенсация, а я молчу.

– Ты же сам сказал, – что боишься паники, – напомнил Симай. – И того, что примут за варьята.

– Верно, боюсь, – вздохнул я. – Но вы себе не представляете, как хочется рискнуть и тиснуть репортаж на первой полосе. Слов эдак на тысячу. А что? Уверен, главный на это пойдет. Мне он верит… – я посмотрел на своих нехорошо умолкших собеседников и быстро добавил. – Шучу.

– Давайте к делу, – сказал Андрей. – Лично я предлагаю засаду. Сегодня ночью в пригородном лесу Горькая Вода. Знакомый ювелир есть? Такой, чтобы сделал работу быстро, качественно и при этом не трепал языком.

– Найдется, – сказал Леслав. – А зачем?

– Серебряные пули отлить, – пояснил Симай.

– Погодите, а разве серебро не против оборотней? – вспомнил я.

– Не верь сказками, – ответил кэрдо мулеса. – Верь мне. Тогда выживешь. Может быть…

Он помнил те времена, когда на месте Княжеча рос сплошной дремучий на сотни километров в любую сторону лес. И даже речка Полтинка и Княжья гора не имели названия. По одной простой причине – некому было их назвать.

Примерно полторы тысячи лет прошло с тех пор. Плюс-минус век или чуть больше. Что такое сотня лет для того, кто давно разменял третье тысячелетие? Третье тысячелетие, государи мои! Адам, Ной и Мафусаил – мальчишки по сравнению с ним. Первый, как известно, прожил девятьсот тридцать лет. Второй – девятьсот пятьдесят. И третий – вроде как рекордсмен – девятьсот шестьдесят девять. Библия не врет. Так все и было. Когда-то люди жили долго. Очень долго. Во всяком случае, некоторые. Он лично был знаком с Симеоном, прозванным Богоприимцем, который прожил триста семьдесят четыре года. В апокрифах утверждается, что триста шестьдесят, но не стоит безоговорочно доверять всему, что написано в апокрифах.

Правда, будем честны. Библейские долгожители – тот же Ной или Мафусаил, обладали, что называется, врожденным, фактически неисчерпаемым здоровьем, которое и позволило им дотянуть почти до тысячи лет. Организм такой дал Господь, ничего не попишешь. А, к примеру, Симеону, переводчику Священного писания с еврейского языка на греческий, добавил годков ангел, когда Симеон усомнился в точности записи пророчества Исайи о рождении Христа и вознамерился исправить в тексте слово «дева» на «жена». Не умрешь, мол, пока сам младенца, рожденного Непорочной Девой, на руки не возьмешь, было ему сказано. Так все и вышло, дожил Симеон до этого счастливого дня.

Ему же, сидящему нынче у окна в кресле-качалке и глядящему на улицу, где осенний ночной дождь сбивает с деревьев мокрую, отжившую свое листву, никакие ангелы не помогали. Сам, все сам. Если, конечно, не вдаваться в старые богословские споры по поводу того, что всем в этом мире управляет Господь, а человек сам ничего не может. Будь это так, с чего бы Богу даровать человеку свободу воли?

А уж в том, что таковая свобода у людей присутствует, у него нет ни малейших сомнений. Было время убедиться. Вот он этой свободой и воспользовался. Тогда, больше трех тысяч лет назад, у него тоже был выбор…

Старик прикрыл тяжелые морщинистые веки. Большинство воспоминаний, иногда даже таких, которые, казалось, не забудутся никогда, истерлись из памяти. Но это… Это стояло перед глазами так ясно, как будто все случилось вчера...

Кубическая камера, вырубленная в недрах скалы. Чадящие факелы на стенах. Трое связанных молодых рабов за спиной. И никакой стражи – все на чистом доверии.

Последние песчинки перетекают в нижний сосуд часов, и тут же раздаются мягкие и в то же время тяжелые шаги. В камеру, пригнувшись, чтобы не задеть головой о притолоку, входит чудовище. Со стороны может показаться, что это высокий, завернутый в плащ с глубоким капюшоном, человек. Но он, отвергнутый кастой, не принимаемый людьми, преследуемый сразу двумя самыми могущественными тайными стражами Та-кемет, точно знает – нет, не человек.

Это Пожиратель.

Земное воплощение чудовища Амам, пожирающего после смерти души тех несчастных, кто не прошел страшный суд Осириса. Вернее, пройти-то прошел – все, так или иначе, проходят, – но отправился не в райские поля Иалу, а во тьму небытия.

Только там, за смертной чертой, чудовище Амам питается душами. А здесь, в земной жизни – человеческой кровью.

Чудовище сбрасывает капюшон.Голый, тщательно выбритый череп. Глубоко посаженные желтоватые, как у кошки или змеи, глаза с вертикальными зрачками, в которых пляшет отраженное пламя факелов. Тонкие губы. Мощные валообразные надбровья, покрытые редкими, почти незаметными, бровями. Плоский, едва выступающий нос с узкими прорезями-ноздрями.

– Ты вовремя, – говорит он. – Это радует.

– Я всегда вовремя, Бахрум-Сурт, – произносит существо. Оно почти не разжимает рта, но слова доносятся четко. – Все готово?

– Да. Товар перед тобой.

Существо жадно впивается взглядом в рабов. Пока только взглядом. Бешено пульсируют вертикальные зрачки. Он знает, что это значит. Существо очень и очень голодно. Что ж, у него все готово.

Рабы молоды. Двое юношей и девчонка. Восемнадцать, пятнадцать и четырнадцать лет. Молоды, здоровы и красивы. На невольничьем рынке за них можно было выручить большую сумму денег. Особенно за девчонку. Она родом с Севера, из далекой страны, покрытой бескрайними дремучими лесами. Говорят, зимой там так холодно, что дождь замерзает на лету и падает на землю, укрывая ее белым пушистым холодным одеялом.

Что-то похожее на жалость шевельнулось в груди. Шевельнулось и пропало. Нет и не может быть жалости для тех, кто предназначен для достижения великой цели. А иначе не стоило и начинать.

– Вот этот, – существо показывает длинным кривоватым пальцем на самого старшего. – Сколько ему лет?

– Только что исполнилось восемнадцать.

– Без обмана?

Он молчит ледяным молчанием, давая почувствовать существу, что считает любой ответ на подобный вопрос ниже своего достоинства, а сам вопрос оскорбительным.

– Хорошо, – скрипуче говорит существо. – Идем.

Через узкий коридор они проходят в соседнюю комнату. За рабов можно не беспокоиться – еще никому не удавалось самостоятельно освободиться от пут, которыми связывает свои жертвы тайная жреческая стража бога Сета. А помочь им тут некому. На два парасангавокруг ни единого человека. Это он может гарантировать. К тому же никто из людей за пределами этого убежища не знает о нем. Уже не знает.

Вторая комната меньше первой и тоже освещена чадящими факелами. Посередине – каменный стол. На нем – чаша из чистого золота. Бронза для этих дел не подходит – только золото высочайшей пробы.

Стол довольно высокий – по пояс взрослому мужчине. Существо упирается руками в столешницу, наклоняется. Щель рта распахивается, и оттуда, из-под верхней губы, выдвигаются два белоснежных клыка. Каждый в полмизинца длиной.

Существо напрягается, его спина выгибается дугой, раздается едва слышное:

– Гк-хах-хххх…

Рот распахивается еще шире и превращается в чудовищную пасть, занимающую большую половину лица, на котором пляшет оранжево-красное пламя факелов.

– Гк-хах-хххх…

Темно-красный, почти черный поток крови хлещет из пасти в чашу и в течение двенадцати ударов сердца заполняет ее почти до краев.

– Уффф-ф.

Существо выпрямляется, со свистом втягивает воздух ноздрями.

– В расчете?

– В расчете, – отвечает он. – Забирай рабов, они твои.

Они выходят в первую комнату. Существо наклоняется, ножом, извлеченным из ножен на поясе, разрезает путы на ногах рабов. Рывком, одного за другим поднимает их с пола. Мышцы затекли, юноши и светловолосая девушка чуть не падают, но все-таки остаются на ногах, поддерживая друг друга плечами.

– Они ослабли, – произносит существо, критически оглядывая троицу. – Надо дать им вина с водой. Иначе не дойдут.

Из дальнего угла он приносит два глиняных кувшина и чашу, выдолбленную из дерева, ставит на пол.

– Вода, вино.

– Ты любезен, – усмехается существо. У него жуткая ухмылка. Иногда ему кажется, что так мог бы усмехаться сам бог смерти и ярости Сет, которому он некогда служил.

– Я рационален. И всегда иду навстречу партнеру, если могу это сделать.

– Похвально.

Существо смешивает в чаше вино и воду, подносит к губам рабов. Старший – тот, кому уже исполнилось восемнадцать, пьет с жадностью и опустошает чашу один. Для оставшихся двух существо смешивает вторую.

– Завтра в это же время? – спрашивает он, когда связанные по рукам юноши и девушка, понукаемые существом, движутся в сторону выхода.

– Да. И это последняя партия, – существо стоит и в глубокой задумчивости, как ему кажется, глядит в спину медленно удаляющимся рабам.

– Я помню.

– Нет, не могу больше, – голосом, полным нетерпения, произносит существо. Он знает этот голос. Такой бывает у запойных пьяниц, готовых отдать последнюю схенти* за полкувшина дрянного рисового пива. – Извини.

* Схенти (др.египетское) – набедренная повязка.

В следующее мгновение оно возникает за спиной девушки-северянки, одной рукой запрокидывает ей голову, другой обвивает за талию, приникает губами к шее. Со стороны похоже на любовную сцену. Но только первое короткое мгновение.

Тонкий вскрик прорезает полутьму каменной комнаты и умирает где-то в мрачной тишине четырех углов, запутавшись в ней, как муха в паутине. Его сменяет длинный, противный скербующе-сосущий звук, который, казалось, не закончится никогда.

Следует отдать должное одному из юношей – тому, что помладше. Пока его старший восемнадцатилетний собрат по несчастью, оцепенев от ужаса, стоит и смотрит на происходящее во все глаза, он нагибает голову и с бешеным криком бросается на существо.

С туго связанными за спиной руками он ничего бы не смог сделать. Да и будь они у него свободны – тоже. Но он хотя бы пытается, а посему достоин уважения. Но и только.

Не отрываясь от девичьей шеи, существо выбрасывает вперед левую руку, сжатую в кулак, и смелый юноша, хрипя и задыхаясь, валится на пол. Вслед за ним и рядом с ним падает девушка. Вернее, теперь уже ее бледный труп. Высосанный досуха и с двумя круглыми характерными ранами на шее…

– Павел Андреевич? – голос слуги, раздавшийся от высоких двустворчатых дверей, прервал воспоминания. Несколько коротких мгновений он размышлял, впасть в гнев или не стоит и, наконец, выбрал второй вариант. Будем справедливы. Слуга достаточно почтителен, а воспоминание… Это всего лишь воспоминание. Насущные реальные дела важнее.

– Да, – он открыл глаза.

– К вам гости.

«Гости» он выделяет интонационно. Не педалируя, в самый раз, чтобы понять, кого имеет в виду. Впрочем, даже произнеси слуга это голосом, начисто лишенным выражения, Павел Андреевич (Павел Андреевич Кожевников, это имя он носит последние семьдесят два года, и уже совсем скоро его предстоит сменить) понял бы все точно так же. Если живешь среди людей больше трех тысяч лет, то начинаешь читать их мысли. Не напрямую, не буквально, но все-таки. Достаточно малейших изменений обертонов, недоступных обычному слуху, чтобы понять, о чем думает человек, произнося ту или иную фразу.

Плюс запах.

Чуть кисловатый запах страха. Обычный человек тоже не учует. Разве что хорошая собака-ищейка. Его нюх уж никак не хуже собачьего. То же относится и к слуху, и к зрению. У кого из живущих на земле острое зрение? У птиц. Особенно хищных. Орлы, соколы – лучшие наблюдатели в мире. Так вот, его зрение мало уступит орлиному, различая монетку на расстоянии трехсот метров и двадцать пять звезд в созвездии Плеяд. Они же Стожары. Сейчас, правда, меньше. Но это не из-за того, что зрение стало хуже – атмосфера загрязнилась. Раньше воздух был гораздо чище, тут уж не поспоришь… Но он, кажется, отвлекся.

– Зови.

Слуга бесшумно исчез за дверью, а он поднялся с кресла, разминая ноги. Затекли. И коленки болят. Ну да ничего. Уже скоро. Скоро.

Двери распахнулись, и вошли двое. Высокие, в длинных старомодных плащах и шляпах. Он знал, что под фетром – тщательно выбритые черепа. Глубоко посаженные, желтоватые, словно у кошки или змеи, глаза, в которых отражается свет хрустальной люстры под потолком.Пульсирующие вертикальные зрачки. Тонкие, почти черные губы. Мощные валообразные надбровья. Плоские, едва заметные носы-бугорки с двумя дырками-ноздрями.

Вампиры-убийцы. Непримиримые.

– Все прошло удачно? – спросил он, не сомневаясь в ответе. Спросил просто для того, чтобы завязать разговор. На правах заказчика и хозяина дома.

– Нет, – ответил тот, кто был старше и называл себя Виктором. – Возникли проблемы.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Увы, – ответил Виктор. Помолчал и добавил тихо. – Двое наших умерщвлены. Навсегда. Мы с Максимилианом едва спаслись.

Некоторое время тот, кого звали Павлом Андреевичем, старался уяснить сказанное. Это было нелегко. Но он наконец справился.

– Давайте-ка присядем, господа. Присядем, и вы мне все расскажете. По порядку.