Вечный гость

Красота

Красота – очень условное понятие. То, что красиво для меня, может быть уродливым для другого человека. Сам я не очень красивый мужчина, но если спросить у моей жены – я самый красивый на свете. Серьезно. Я не знаю, насколько я красив для Софии, но я для нее самый умный и добрый на свете папа. Если очень плохо и не очень уютно на душе, можно всегда подойти к папе, взять его за указательный палец левой руки и услышать, что она самая умная и красивая девочка на свете.

Я люблю Испанию. Может быть, потому, что Испания очень похожа на Россию. Люди неправильно устроенной и жестокой страны неожиданно совершают отчаянно красивые поступки, невозможные в утонченных, почти совершенных цивилизованных странах.

Больница. Испанская больница. Коридорные стены пугают щелями и проплешинами ветхого здания. Мою кровать ставят в коридоре. Слева от меня лежал человек с Марса, во всяком случае, так он заявлял миру и пробегающим мимо медсестрам. Человек очень просит позвонить по шести телефонным номерам. Только он знает секретный код доступа межпланетной связи. К нему подходит врач, терпеливо набирает по очереди все шесть номеров, но Вселенная молчит. Врач обещает, что во время следующего обхода он обязательно попытается связаться с Марсом еще раз.

Врач подходит ко мне. Я спрашиваю его, почему меня положили в коридоре. Медсестра, сопровождающая врача во время обхода, смотрит на меня ласково. «Мальчик, пока мы до палаты добежим, время пройдет, а тут ты у нас перед глазами. Такой молоденький, – говорит она, – мы все очень переживаем за тебя», – и я понимаю, что она говорит это не из вежливости.

Боль стискивает меня в немыслимый узел, я кричу. Я кричу, и мне кажется, что потолок кружится надо мной. Ни у врача, ни у меня нет времени на игру в вежливость.

– Жить хочешь? – спрашивает врач.

Я уже давно в Испании, и я понимаю, что это настоящий вопрос. Зачем лечить человека, который не хочет жить?

– Хочу, – отвечаю я, набирая в легкие воздуха для следующего вопроса.

– Операция пройдет в два этапа. Сначала мы выведем кишечник наружу, это не страшно, не бойся. Потом сошьем кишечник, и у тебя будет нормальная система пищеварения.

– Мне больно, – говорю я, – сделайте что-нибудь.

– Извини, парень, тебе придется потерпеть до операции. Мы должны видеть всю картину болезни, а это невозможно при обезболивании.

Врач и Аурора отходят. Когда Аурора возвращается, я вижу, что она не просто «подписала пару документов», как сказала мне раньше.

– Рубен, врач говорит, что в некоторых случаях, если организм не получает достаточно пищи, то начинает переваривать сам себя. Еще он говорит, что, скорее всего, ты подолгу голодал в детстве. Рентген показывает ярко выраженный некроз кишечника, но врачи предполагают худшее. Они уверены, что некроз задел все внутренние органы.

Аурора старается не плакать. Я не пла́чу. Мне некогда плакать.

– Спасибо за все, прощай, – говорю я Ауроре.

Больно, очень больно. Мою кровать куда-то везут. Лампочки. Огромные лампочки над операционным столом. Надо мной склоняется женщина в больничной маске. Последнее, что помню, последнее, что кричу: «Хирург что? От хирурга ничего не зависит: разрезал, зашил. Главное – анестезиолог. Анестезиологи – самые красивые женщины в мире. Они самые красивые, ведь женщина анестезиолог – самое прекрасное, что может видеть мужчина в последнее мгновение перед смертью».

Анестезиолог надевает на меня маску, просит громко сосчитать до десяти. Я отчетливо помню цифру «три». Все. Конец.

Просыпаюсь. Боли нет. Легкое облачко спокойствия и умиротворения покрывает мой еще не полностью проснувшийся мозг.

Врач наклоняется надо мной. Он рад, он не может сдержать восторг.

– Парень, я оперировал в Колумбии, там твой случай был бы рядовым. У тебя все нормально. Печень и почки в порядке. Операция прошла очень хорошо. Конечно, тебе придется соблюдать диету. Диета очень строгая, – врач тяжело вздыхает. – Вот что ты будешь есть в качестве основного блюда?

Мир надо мной еще кружится в легкой дымке приятной эйфории. Я очень устал даже от короткого разговора, и испанский язык выскальзывает из моего сознания. Я прошу Аурору переводить мои слова с русского.

– Я положу кусок мяса в кастрюлю, когда мясо почти сварится, добавлю картофель, свеклу и капусту. На сковородке поджарю лук и морковку. Добавлю содержимое сковородки в кастрюлю. Все.

Мне приходится умышленно упрощать рецепт, я говорю только то, что может быть интересным врачу.

– И часто ты будешь это есть?

– Часто. Скорее всего, каждый день.

Врач старается не обидеть меня, сохранять выражение спокойствия на лице, но у него это не выходит. Он поворачивается к сопровождающим его интернам и медсестрам.

– Он будет это есть каждый день, – отвечая на немой вопрос доктора, произносит один из интернов. – Он же русский, это блюдо называется у них «борщ».

– Ты это ел?

– Ел. Я дружил с русской. – Слово «дружил» он произносит с некоторой задержкой, но его понимают правильно.

– И как на вкус?

– Надо привыкнуть. Если привыкаешь, вполне съедобно.

Врач улыбается. Видно, что он доволен объяснением.

– В общем, живи, ешь свой борщ. Все будет хорошо. Лет через пять или раньше тебя придется оперировать еще и не раз.

– А спастики? – спрашиваю я.

– Спастики в нижней части тела мы убрали. Швы не разойдутся, не бойся. Мне-то что? От меня ничего не зависит: разрезал, зашил. Вот анестезиолог тебя обязательно навестит. Ты хвалил ее, пока мог говорить.

Пиропос. На первый взгляд пиропос – это простой комплимент женщине. На самом деле искусство это ценится в Испании очень высоко. Издаются книги по составлению пиропос, пиропос поют и декламируют. Пиропос из книги не ценятся так высоко, как мгновенные пиропос. Ожидать от писателя мгновенного комплимента нормально. Если мужчина не может соединить пару слов в честь женщины, он не мужчина. Если писатель не может восхититься женщиной, он не писатель.

Она вошла быстрой уверенной походкой, посмотрела на меня с улыбкой легкой иронии.

– Я – анестезиолог.

Четкий профиль уверенной в себе женщины. Женщины, привыкшей отдавать распоряжения и знающей себе цену. Волосы до плеч, завитые мелкими колечками. Ухоженные, но сильные кисти рук. Я не посмел бы подойти к такой женщине на улице. Просто не смог бы заговорить.

Над моей кроватью висит телевизор. Звук выключен, но телеведущая обращается к зрителю уверенно и прямо. Она красива.

– Самые красивые женщины на земле – актрисы и анестезиологи, – говорю я невпопад.

Она не стала отвечать во всю силу. Анестезиолог понимала, что я еще не в полном порядке. Но не ответить совсем было бы невежливо. Мгновенный взгляд на экран телевизора, легкая улыбка, подчеркивающая блестящий ответ.

– Да, бывают и красивые актрисы, но их красят.