Великая княгиня. Анна Романовна

Глава двадцать пятая. И ПЕРЕНЯЛИ РУСИЧИ СЛАВУ

Мир и благодать царили в стольном граде россиян. По всей державе они не ведали, что такое война, россиянки не провожали своих мужей и сыновей на поле брани, а вместе с ними занимались вольными мирскими делами, какие по душе каждому россиянину. Торговля и ремесла в эту пору процветали как никогда ранее. Малые пошлины влекли на Русь иноземных купцов. Да и русские торговые люди хаживали с товарами в разные государства без помех.

С христианами все торговали охотно: знали, что не обманут, не подбросят гнилой товар.

Князь Владимир и княгиня Анна взирали на державную благодать с радостью. Сын воинственного Святослава Владимир помышлял не о войнах, не о разорении соседей, а о том, чтобы и в будущем на Руси царила мирная жизнь. Княгиня Анна, во всём согласная с супругом, помогала ему, потому как видела, что дел у них столько, что и двух жизней не хватит.

За минувшие годы княгиня Анна порадовала супруга двумя сыновьями. Уже на второй год супружества Анна родила сына. Роды прошли благополучно. Её первенец подрастал здоровым и подвижным. Родители в согласии друг с другом назвали его Позвиздом. Анна была счастлива. Её любовь к Владимиру выплескивалась через край. Горячий южный нрав княгини постоянно жаждал близости, и спустя год она родила второго сына, которого отец и мать назвали в крещении Судиславом - справедливым.

Воспитывая неугомонных детей, Анна сама становилась всё более деятельной. Она искала себе забот и тонко, умело добивалась того, что была постоянно нужна князю Владимиру в его государственных делах. Вместе они пришли к мысли, что на Руси нужно строить новые города, и начали, как им показалось, с главного - с укрепления рубежей державы городами. Князь и раньше занимался этим, но больше наскоками. Теперь же были время, деньги и силы, чтобы возвести на границах Руси крепкие стены. Владимир говорил Анне:

- Мало возле стольного града городов, пора ставить их по рекам Десне, Востре, по Трубежу, ещё по Суле и по Стугне. Да соберем мы с тобой градостроителей со всех северных российских земель, там и работные люди расторопны и умелы.

- Славное дело ты задумал, мой государь, - поддержала великого князя Анна, но подсказала: - А ещё, мой государь, повели укрепить новыми каменными стенами Белгород. Ты ведь чтишь его за благочестие жизни и крепость веры христианской и любишь там бывать.

- Так и поступлю, моя славная.

Вторая забота у государей, вставшая в ряд, была тоже строительная. Христианство вовлекало в себя всё новые области великой державы, всё новые города принимали Христову веру. Нужно было дать обращенным очаги веры - возводить повсеместно храмы, и прежде всего в тех городах, где были капища языческих кумиров. И в самом стольном граде ещё не было храмов, которые были бы похожи на царьградские. Через год после крещения Руси на месте пантеона идолов - Священном холме - начал подниматься храм, и было дано ему имя святого Василия.

Владимир и Анна проявили заботу о том, чтобы в каждый новый храм был поставлен священник, сведущий в грамоте, изучивший каноны христианской религии, способный преподнести и растолковать верующим таинства вероисповедания, последование таинств крещения, миропомазания, причащения, покаяния, елеосвящения, молебна, божественной литургии и многое другое, чем богата православная религия.

Князь с княгиней искали способных молодых людей, жаждущих овладеть знаниями о греческой вере, чтобы они были горазды уверенно вести паству к нравственному совершенствованию, чего требуют христианские законы. Хлопоты о русских священниках беспокоили княгиню Анну больше всего. Она не хотела, чтобы на Руси было засилье греческих священнослужителей и богословов, которым не дано понять душу россиянина. А чтобы полнее просвещать верующих и укреплять веру на знании божественных книг, Владимир и Анна позаботились о переводе этих книг с греческого языка на русскую письменность. В Киеве князь и княгиня открыли церковное училище для отроков.

Но это благодеяние показалось россиянам страшной напастью. Матери способных к наукам детей, которых князь повелел отправить в училище, оплакивали их, как мертвых, ибо считали грамоту опасным чародейством. Как всегда, новое дело князь и княгиня начали сами и отвели своих сыновей в училище. Ещё князь попросил близких бояр отозваться на его движение, старца Григория - призывать матерей к благоразумию с амвона храма, княгиню Анну - взять на себя заботу об училище.

У великокняжеской семьи в эти годы не было ни минуты покоя, и всё во благо россиянам. Да пришла напасть - не знали и откуда, - от которой нужно было избавиться не мешкая. Те язычники, которые упрямо держались своих идолов, большой силой пустились в бега. Они сбивались в ватаги, устраивали в лесах гнездовья, копали землянки, делали разбойные набеги на селения христиан, убивали их, терзали жестоко, приносили в жертвы Перуну, сжигали храмы.

К Владимиру пришел епископ Григорий, которого Владимир назвал после крещения своим духовным отцом. Тогда же он попросил боголюбца быть к нему построже.

- Ветрен я, святой отец, потому как незрел ещё, - признался князь епископу, - и без поводыря никуда.

Григорий был иного мнения о князе. Он чтил его и видел, что Владимир не по годам умен, книжен и взглядами широк. Но Григорий ничего не сказал, чтобы не льстить, и согласился наставлять внука любимой женщины.

- Да буду тебя питать благим ради Господа Бога. И не ищу себе ни награды, ни благодарности, - ответил Григорий.

Епископ Григорий, а с ним епископ Анастас явились в княжеские палаты и потребовали от Владимира дела, каким он никогда не занимался.

- Слушай, великий князь всея Руси, зачем живешь с закрытыми глазами и не видишь, что делается по окоему?! - строго спросил Григорий.

- Непривычен я к загадкам. Говори, святой отец, в чем справа. Да и горькое поведай, как духовный батюшка, - отозвался князь.

- Еретики и язычники, кои бежали в леса, в разбой ударились. Нет христианам от них спасения. Зачем не казнишь их?

- Казнил бы, да греха боюсь. Что я Всевышнему скажу?

Сказал своё слово епископ Анастас:

- Ты поставлен от Бога добрым на милование, а злым - на казнь. Тебе должно казнить разбойников после суда праведного.

- Как могу ведать, который разбойник?

- Истинно говорю тебе, - продолжал Анастас, - кто не дверью входит во двор овечий, но перелазит через заплот, тот вор и разбойник. А входящий дверью есть пастырь овцам. Ты есть дверь: кто войдет тобою, тот спасется. Вор приходит только для того, чтобы украсть, разбойник - убить и погубить. Ты пришел, чтобы имели жизнь, и имели с избытком.

Князь слушал внимательно и понял наставление архиереев.

- Спасибо, отцы духовные, за вразумление. Ноне же пошлю ратников по лесам и оврагам, выловлю татей и накажу.

Едва князь отправил малые дружины ловить по лесам язычников, пустившихся в разбой, как прикатили новые заботы. Приехал в Киев знатный гость, македонский философ-богослов Марк. Он путешествовал по разным странам, и князь Владимир с княгиней Анной убедили его в том, что ему нужно посетить Камскую Болгарию.

- Ты найдешь там жаждущих принять христианство. Порадей за них, - говорила княгиня Анна философу Марку.

Подвижник загорелся желанием побывать в Камской Болгарии.

- Я сумею убедить болгар принять христианство и пришлю их князей креститься к вам в Киев, - заверил Анну македонец Марк.

Он сдержал своё слово. Вскоре после его отъезда в Киев примчали из Камской Болгарии четыре молодых князя и попросили обратить их в Христову веру. Архиереи исполнили побуждение камских князей, окрестили их в новом, ещё не достроенном храме Святого Василия.

В эту же пору в Киеве появились греческие камнеточцы. Их позвала на Русь княгиня Анна. Она и братьев уведомила о том, и они не возразили. Князь Владимир нанял камнеточцев возводить каменные палаты, которые вставали на Крещатике и положили начало новому Киеву.

Были и горестные дни меж дней державных забот. Ушел из жизни земляк княгини Анны, митрополит царьградский Михаил. Его похоронили по христианскому обычаю в храме Святого Василия. Главой русской церкви стал другой митрополит царьградский - Леон.

Этот человек оказался властным и твердым по характеру. Начал он с того, что собрал всех архиереев земли Русской, изучил их крепость в вере, в знании законов Божьих и в благопристойности. Он утвердил епископом в Новгороде Иоакима, который уже служил там, Чернигову дал епископа из Византии Неофита, Ростову - Фёдора, Суздалю - Стефана, тоже византийца, Белгороду - Никиту. Леон укрепил законы ведения церковной службы. Князь Владимир и княгиня Анна считали его действия достойными и не вмешивались в управление церковью.

Вскоре, однако, мирное течение жизни на Руси было прервано нападением на её земли степных варваров. В летнюю пору пришла в Киев весть о том, что по левую сторону Днепра близ русских рубежей появилась большая печенежская орда, прочно вставшая на пограничной реке Суле. Да это был лишь первый шаг. Знал Владимир по повадкам печенегов, что они перейдут за Суду, ворвутся на русскую землю и учинят разбой по порубежным селениям, - тогда их трудно будет выгнать, потому как подошли они к Суле большой силой.

Князь Владимир повелел своим достойным воеводам Фёдору Волку, Стасу Косарю и Ивану Путяте спешно двинуться с дружинами навстречу печенегам, сам же остался в Киеве, чтобы собрать рать из Белгорода, Чернигова и Искоростеня. Ещё поджидал Добрыню из Новгорода, который шел в Киев с крепкой дружиной.

Но, как ни быстро шли киевские воеводы навстречу печенегам, они не успели-таки задержать на Суле летучую печенежскую конницу. Она одолела Сулу и растеклась по русской земле. Печенеги грабили селения, сжигали их, уводили в полон отроков и отроковиц, юных мужей, дев - всех, кто мог нести ярмо рабства.

Владимировы воеводы перехватили главную силу печенегов на реке Трубеж и остановили её. В большую сечу россияне не ввязались, но и отходить не были намерены. Да и спокойной жизни не давали ворогам: по ночам то тут, то там в их стане появлялись небольшие отряды удалых русичей, они снимали сторожевых воинов, угоняли сотнями лошадей, порой вступали в стычки. Но недолго они занимались этим: подошел с ратью князь Владимир и запретил вольности:

- Зачем терять воинов, коль битва надвигается.

Всё замерло в предгрозовой тишине по левому и правому берегам Трубежа. Было похоже, что никто не хотел первым начинать большую сечу. Князь печенегов Кучум и вовсе не желал воевать с Русью, но в орде были многие другие князья, вожди колен, которые давно жаждали добычи на русской земле. Они собрались на совет и вынудили князя Кучума идти войной на Русь, а теперь побуждали к сече, потому как побаивались долгого противостояния сил, считая, что у россиян они с каждым днём прибывают. Решили печенеги, что не резон им впустую жечь костры и ждать себе погибели.

Однажды на левом берегу Трубежа появился князь Кучум в окружении вождей колен и послышался громкий призыв:

- Эй, князь русов, иди к реке, спросить хочу! Владимир позвал воевод, взял с собой отряд гридней, сел на коня и приблизился к берегу реки.

- Чего тебе нужно, степной батыр князь Кучум?

- Долго ли будем костры палить?

- Иди с Богом домой. Кто тебя держит? А не уйдешь - три зимы буду стоять на сем рубеже, да придет час, и погоню в твое изначальное место.

- Кто выстоит три зимы? Плохо думаешь! Выпусти своего усмана[41], а я своего. Пусть борются.

- А после? - спросил Владимир.

- Если твой усман бросит моего на землю, то не будем воевать три года. Если же мой усман бросит твоего на землю, то будем разорять тебя три года.

Задумался князь Владимир: велика плата за поражение от печенежского богатыря, коих он знал. Где найти равного? О Добрыне вспомнил - вон он за спиной в седле сидит. Но стар уже, не осилит печенега. Алешу Поповича мысленно оглядел князь. Сей богатырь и пошел бы на печенега, но с мечом в руках: горяч и увертлив. В рукопашной же борьбе не выдюжит…

А печенежский князь ответа ждал, удачи князю Владимиру желал. И тут, как всегда в трудную минуту, выручил мудрый дядюшка Добрыня:

- Скажи Кучуму, что наш богатырь дома остался, палицу кует. Да будет через неделю.

- Прождет ли семь дней печенег, не ринется ли?

- Подождет, - твердо заверил Добрыня.

Так и крикнул князь Владимир через водный рубеж и добавил:

- Покорми коней на моих травах, там и сойдутся усманы.

Покачал головой Кучум и уехал в степь. Владимир тоже вернулся в стан да был невесел, Добрыню пожурил:

- Знаешь же, дядюшка, сраму не потерплю.

- Великий князь-батюшка, не печалься. Не найдем богатыря - сам выйду. Уж я ему покажу..;

Князь не стал слушать Добрыню. Он знал, что Русь никогда не скудела богатырями, и велел для начала поискать таких в рати. И не ошибся. Лишь только ратники услышали, что князь ищет богатыря, как к шатру Владимира пришел неказистый пожилой мужичок, а за его спиной стояли четыре дюжих молодца. Мужичок, которого звали Глебом, решительно откинул полог шатра, князя позвал.

- Зачем тревожил? - спросил князь строго, выходя из шатра.

- Вот пришел я, князь-батюшка, в твою дружину с четырьмя сынами, - заговорил Глеб, - но есть у меня меньшой сын, коему велено дом от татей оберегать…

- Какой прок от меньшого, - недовольно произнес князь. - Вижу твоих молодцев, уж коль они не справятся с печенегом…

- Да ты погодь, князь-батюшка, - в свою очередь перебил Глеб. - С самого детства никто его не бросил оземь. Однажды я бранил его, а он мял воловью кожу, так он рассердился и разодрал шкуру пополам.

- Дом-то далеко?

- Пешим четыре дня, конем - два.

- Звать-то меньшего как?

- Ян. Ещё Усмошвец-Кожемяка. Прозвище такое в селе. Я же Глеб.

Князь Владимир позвал Добрыню и, когда он вышел из шатра, сказал:

- Посади деда в кибитку, лучших коней дай четыре пары, отроков с ним пошли. Куда он скажет, туда пусть и едут. - Князь велел Глебу: - Чтобы через два дня был здесь.

- Через три дня, князь-батюшка, через три, - твердо проговорил Глеб.

- Ладно. Пусть печенеги потомятся, - ответил князь.

Воины Добрыни собрались в путь мигом. Глеба посадили в кибитку, и отряд в десять человек, ведя на поводу по лошади, умчал на север.

Печенеги в эти три дня не давали покоя русичам. Они переправляли через Трубеж табуны коней и пасли их вблизи русского стана. Зная коварство печенегов, князь Владимир каждый час ждал их нападения: ведь с табуном могли прийти не только пастухи, но и воины. Но все обошлось без сечи.

Через три дня, как и сказал Глеб, посланцы вернулись. В кибитке рядом с отцом сидел его младший сын Ян Усмошвец. Его круглое лицо с ярким румянцем на щеках, толстые мягкие губы, чуть вздернутый нос и голубые глаза под копной волос соломенного цвета - всё светилось добродушием. А под холщовой рубахой таилось что-то диковинное, будто камни-голыши были привязаны к телу: на груди, на плечах, на руках всё бугрилось. Когда же Ян вышел из кибитки и встал рядом с малорослым отцом, то оказался лишь на несколько вершков выше его. Он низко поклонился князю и с детской наивностью спросил:

- Ну где тут чего? Кому я надобен? Князь Владимир невесело усмехнулся:

- Ой, богатырь, красна девица, осрамишь ты меня. Три года будут зорить державу вороги.

Глеб-отец поспешил к князю, поманил его пальцем, чтобы пригнулся, и пропел на ухо:

- Ты, князь-батюшка, вели рассердить его!

- Да как?

- Быка ярого, железом опаленного выпусти на него.

- А ежели сомнет зверюга? - усомнился князь.

- Делай, как велю, батюшка, - властно произнес Глеб.

Князь послушался, распорядился. В стан привели матерого быка на двух сыромятных растяжках, которые держали крепкие молодцы. На огне прут каленый засветился. Его взял брат Яна Данила, прижег быку заднюю ляжку и крикнул:

- Ну, берегись, Ивашка!

Ян выбежал навстречу быку с красной тряпицей, взмахнул ею. Разъяренный бугай, оборвав сыромятные ремни, ринулся на парня - вот-вот поднимет его на рога. Но богатырь увернулся в мгновение ока, схватил быка за левый бок и вырвал кусок шкуры с мясом. Бык заревел и снова метнулся на Яна. Тот поймал его за рога, вывернул набок голову, повел из стана и отдал скотобойцам. Сам подошел к костру, воды попросил да легкий пот на лбу холщовой рубахой вытер.

Князь наблюдал это зрелище, не моргнув глазом от удивления. Он никак не мог понять, откуда в юноше такая силища. Тут ещё Глеб-отец с досадой воскликнул:

- Ах, проказа, да он же и не рассердился! Князь ничего не сказал об увиденном, ушел в шатер и всё покачивал головой, а в груди степным жаворонком звенела душа: быть удаче! Но князь не дал ей долго звенеть, погасил песню, зная, как легко быть казнимым за благодушие. Он заметил Добрыне, который следом пришел в шатер:

- Ты бы, дядюшка, место поискал, где богатырям сойтись.

- Князь-батюшка, об этом не одной голове надо думать-заботиться. Справа сия трудная. Как можно богатырям сойтись среди реки?

- Верно мыслишь: нельзя.

- Но и на тот берег Яна одного не пустишь: дух у него упадет.

- И это верно, - согласился князь.

- И с малым окружением ты, князь-батюшка, не ступишь туда: ежели печенег переймет нашу славу, быть нам битыми и не сносить головы.

- Экая напасть!

- Вот я и мыслю: или сказать Кучуму, что мы всей ратью двинемся на тот берег, или на свой печенегов пустим, место для бойцов освободим.

- Лихое дело советуешь, дядюшка.

- И впрямь лихое. Потому и надо воевод спросить, их согласие взять.

- Оно, пожалуй, так.

- Только, князь-батюшка, добавлю к этому одно - и ты укрепись в этом: побьет не побьет печенег нашего Яна, а землю русскую не дадим врагу зорить ни три года, ни три дня. Двинемся в сечу!

- Двинемся, потому как русские сраму не имут, - вторя своему отцу, великому князю Святославу, ответил Владимир и добавил: - Иди же позови на совет воевод и тысяцких.

Добрыня ушел, а князь в этот миг вспомнил Анну. Как просилась она с ним в степь, на встречу с печенегами! Она даже прочила ему победу, если будет рядом. Не взял он её: дескать, не женское это дело - в ратном поле быть. А душа кричала: «Да рядом ты, рядом, моя незабвенная! И мы с тобой победим ворогов!»

В просторном княжеском шатре скоро стало тесно. Добрыня позвал всех воевод, тысяцких и даже сотских и Яна с отцом привел, потому как, счел воевода, Ян должен проникнуться духом той ноши, какую положил на его плечи великий князь, должен знать, что ждет его и всю рать, если не переймет победу.

Князь сказал:

- Мы с Добрыней ждем от вас, воеводы-мужи и боярские дети, слово твердое: будем ли стоять, не щадя живота, перед печенегами или повернемся спиной, ежели Ян не добудет победу?

Тут к князю Владимиру подлетел шустрым воробьем старый Усмошвец-Кожемяка и, не признавая чинов, крикнул:

- Сему не быть! Не переймет печенег победу у моего сына! Тебе же говорю, князь: зови печенегов на наш берег, тут мы и устроим им баню!

Глеб поклонился князю и встал с высокомерно поднятой головой рядом с Добрыней.

- Гордыня твоя поспешна, отец, а слова достойные, - отозвался князь и спросил всех: - Что, мужи, мыслите?

- Освободим печенегу место здесь, - топнул ногой Добрыня.

И всё так сделали и в голос подтвердили:

- Здесь будем биться! Русские сраму не имут!

Владимиру сдавило горло, он часто заморгал серыми глазами, склонил голову, да через минуту вскинул и сказал:

- Повелеваю же сдвинуться от реки. Пусть сюда идет печенег, ежели смел. - Он добавил тише: - Но сие не всё. Вы, воеводы и тысяцкие, укрепите рубежи на новом месте. У нас впереди ещё три дня, время есть. Пошлите сей же час воев за частоколом. Рубите его по берегам реки не таясь. А тебе, воевода Добрыня, иной наказ: затаи в последнюю ночь по тысяче воинов по правую и левую руку от печенегов, как перейдут они рубеж.

- Сделаю, - ответил Добрыня.

Князь подошел к Яну. Осматривал его, как коня на торгу, трогал плечи, руки, да будто к теплым камням прикасался. Улыбнулся князь, сказал ласково:

- Янушка, ты уж постарайся, одолей печенега, дабы невесту твою в полон не увел.

И Ян в ответ улыбнулся - по-детски, доверчиво, как старшему брату:

- Не отдам печенегу ладушку. Она у меня вельми пригожа.

Тут князь заглянул Яну за ворот холщовой рубахи, посмотрел на Глеба и строго спросил:

- Крещён ли твой богатырь в православную веру?

- Не крещён, князюшка, да в том беды не вижу. Наша-то древняя вера более движет на битву с ворогом, чем новая. Да твой батюшка Святослав…

- Ишь ты, какой гораздый, - рассердившись, перебил Владимир Глеба. - К чему твоего сына призывал: разбой чинить или державу оберечь?

- Эко сказал: «разбой»! - воскликнул бесстрашный Глеб. - На такую справу я бы тебе своего сына не отдал!

- То-то же! И потому знай: с истинным Господом Богом в душе защищать отчизну надежней.

- Чего не ведаю, о том молчу, - поник Глеб.

- И похвально. - Князь кинул взгляд на Добрыню: - Позови Анастаса-епископа.

Корсунянин Анастас не расставался в походе с князем и был в дальнем углу шатра: стоял близ образа Спаса Нерукотворного.

- Слышу тебя, великий князь, говори, - отозвался он.

- Ноне же и сверши обряд крещения над Яном-богатырем.

- Аминь! - ответил Анастас.

- А тебе, Янушка, - князь снова повернулся к богатырю, - сам Бог велел войти в Христову веру. Глаза-то тебе Богородицей даны. - Князь не забыл и Глеба: - Ты, старый воробей, тоже новую веру прими и остальных к тому побуди! Слышишь?

- Да мы, сынок, не супротивничаем, мы за князем в огонь и в воду! - ответил дерзкий Глеб Кожемяка Владимиру и улыбнулся, распустив лучики морщинок по румяному лицу, полному лукавства.

- Ой, старик, не будь ты отцом Яна, велел бы тебя батогами лечить за непочтительность, - строго сказал князь и погрозил Глебу пальцем: - Не возносись!

В тот же день на вечерней заре в тихой заводи Трубежа, которая была скрыта от печенегов зарослями ивняка, состоялось крещение Яна, его отца и братьев, и ряды христиан на русской земле пополнились отважными воинами. А после обряда, пока обращенным ставили малый шатер, Владимир и Глеб пригубили крепкой медовухи в знак священного таинства.

- Теперь мы с тобой, Глеб-отец, вместе помолимся Всевышнему, чтобы даровал победу нашему богатырю.

Когда надвинулась ночь, князь повелел поставить к шатру Яна стражей, чтобы уберечь надежду русичей от коварного разбоя. Ещё через два дня, когда в лагере русских исполнили всё задуманное и укрепили новый рубеж, ранним утром князь Владимир и воевода Добрыня подъехали на конях к реке, встали на возвышенном берегу, и Добрыня крикнул, разбудив тишину:

- Эй, печенеги, зовите вашего князя!

- Зо-овем! - ответили со сторожевого поста. Прошло совсем немного времени, и в сопровождении нескольких всадников появился Кучум.

- Зачем звали, кунаки? - спросил он громко.

- Говори, - побудил Владимир Добрыню. Воевода сильным голосом повел речь:

- Ты, каган Кучум, ноне потеснись на полет десяти стрел от берега, мы же перейдем туда и в назначенный час увидим битву богатырей.

Печенежский князь был удивлен такой дерзостью русских, начал советоваться с вождями. Из-за реки донеслись возмущенные возгласы. «Уступить русичам завоеванную землю? Нет и нет!» - уловил Добрыня. На то он изначально и рассчитывал: позови он печенегов на свою сторону, учуяли бы степняки ловушку. Кучум поднял руку.

- Эй, князь Володир, зачем дерзишь кунаку?! Сам сдвинься на десять стрел - вот и весь разговор. Ноне же костры буду жечь на твоем берегу!

Князь посмотрел на Добрыню, скупо улыбнулся и крикнул Кучуму:

- Уступаю тебе, кунак, место для сечи, приходи!

Владимир вздыбил коня и ускакал в свой стан. Печенежский князь только покачал головой, так и не поняв легкости согласия русского князя, и предупредил Добрыню, что двинет орду после полудня. А уезжая с реки, Кучум сказал своим спутникам, недоумевая:

- Удивляюсь русам, сами подставили хвост. И наступим на него, и шкуру сдерем, а? Повеселимся, а?

Однако в стане Владимира не думали, что печенегам удастся повеселиться. За прошедшие дни Владимирова рать хорошо укрепила свой лагерь. По лицу был поставлен частокол, нацеленный на грудь коня. Добрыня отвел по тысяче воинов на фланги, спрятал их в куртинах и по реке, в зарослях ивняка, чтобы ненароком печенеги не вышли россиянам за спину. Верил он, что печенегам не разгуляться в западне, хотя их и было больше на две-три тысячи. С этим надо было считаться. В любом случае простора для нападения у них не будет, а потом уж как Бог повелит: быть или не быть победе.

Наступило утро тревожного дня. В том и другом стане никто уже не спал, и все с нетерпением ждали начала боя двух богатырей. Русичи ещё не ведали, кого выставят печенеги, но знали, что есть среди них могучие усманы. Не ведали и печенеги, какую птицу выпустят россияне. Им был знаком Добрыня-богатырь, да стар уже, не выдвинут его на схватку. Что-то слышали они и о Ратмире, который был до того ловок, что выходил один на четырнадцать врагов. «Не его ли выставят русские?» - гадали печенеги и радовались, что против их усмана Ратмиру делать нечего.

Поле боя, где сойдутся богатыри, уже было расчищено. Ратники Владимира встали стеной перед печенегами. Все были вооружены, в кольчугах, со щитами в руках. За спинами воинов первого ряда стояли лучники, а за их спинами находились «ежи» кольев, которые легко было сдвинуть в грозную преграду. И печенеги стояли по границе очерченного поля плотной стеной. Луки, стрелы, копья, мечи - всё было наготове.

На открытое место вышел воевода Добрыня, остановился против Кучума.

- Именем великого князя всея Руси Владимира говорю тебе, каган Кучум: поединок должен быть честным. Не мажь своего богатыря жиром, и пусть твои воины уберут стрелы. Видишь, мы стоим только со щитами, но мечи в ножнах.

Князь Кучум поднял руку и опустил: печенеги спрятали луки и стрелы.

- Теперь выпускай своего богатыря, - предложил Добрыня.

Кучум подумал: «Почему я всё время покоряюсь его воле? Да будет это в последний раз», - и повелел своим воинам:

- Откройте путь Усмару!

Стало тихо, и в этой тишине послышался топот печенежского богатыря. Он появился под взрыв возгласов своих воинов. Был он могуч и страшен. Открытая грудь, плечи, руки - всё заросло черной шерстью, как у барана. Свирепое лицо украшала серая щетина. Он шел вразвалку, широко расставляя толстые, будто бревна, ноги. Вышел Усмар на круг, топнул по земле одной ногой, другой, словно пробуя её на прочность, набычил голову в ожидании русского богатыря и вдруг увидел своего малорослого противника с простодушной улыбкой на круглом румяном лице, в длинной холщевой рубахе. Засмеялся Усмар, как ржут жеребцы, и чрево у него заколыхалось.

А пока он смеялся, Ян скоро подошел к нему, схватил поперек груди, сцепил руки за спиной и стал давить. Усмар тоже обхватил Яна вместе с руками. И начали они бороться, пытаясь оторвать друг друга от земли и бросить. В какой-то миг воинам той и другой стороны показалось, что Усмар оторвет Яна от вытоптанной травы и бросит оземь. Но это лишь показалось. Никто не увидел того, с чего всё началось гибельно для печенега. Он вдруг почувствовал, что задыхается, будто две скалы зажали его и сдвигаются. Усмар зарычал по-звериному, но на большее его не хватило: оборвалось дыхание. Да был он поднят в воздух, как должно по правилам борьбы, и с силой брошен на землю. Тут и дух испустил.

Печенегов обуял ужас. Никогда никто из них подобного не видел. К Яну подбежали два его брата, принесли палицу, отдали богатырю. Он вскинул её над головой и двинулся на степняков. В сей же миг за Яном ринулась, Владимирова дружина, засверкали мечи, вознесся к небу боевой клич, и началась сеча.

Но печенеги только огрызнулись да в панике, давя друг друга, пустились бежать к реке. Там их и стали бить, как стаю волков в загоне. В это же время справа и слева ударили по печенегам засадные дружины. Вся печенежская орда потеряла способность защищаться, и никому не было спасения. Лишь меньше половины печенегов успели перебраться через реку и умчать в степь. Но и русская рать поднялась на коней и пустилась преследовать удирающего врага, рубить, колоть его, пока не сбросила в Сулу - порубежную реку.

К полудню побоище завершилось полной победой русской рати. Из степи потянулись конные сотни русичей, которые гнали пленных печенегов, табуны коней, катили сотни вражеских кибиток.

Князь Владимир сам не участвовал в сече. Он стоял на высоком берегу Трубежа и наблюдал за бегством врага, за тем, как умело бьют его русские ратники. Когда близ него собрались воеводы, вернувшиеся с поля брани, князь в порыве радости воскликнул:

- Быть здесь граду вольному Переяславлю! Сие место доблесть русскую должно хранить, ибо здесь перенял славу печенежского усмана русский богатырь.

Потом князь, осмотревшись и не увидев, кого искал, спросил Добрыню:

- Где батька Глеб, где Ян и прочие сыны?

- Домой, князь-батюшка, отправились. Взяли по паре коней печенежских, кибитки и двинулись…

- Догнать! Вернуть! - повелел князь.

Прошло немало времени, пока гридни догнали Глеба и его сыновей. Князь Владимир уже вернулся к шатру, выпил кубок меду с воеводами, когда Усмошвецы появились у княжеского шатра. Владимир вышел к ним, позвал Глеба:

- Подойди ко мне.

- Чего тебе надобно, князь-батюшка? - спросил смелый Глеб. - Мы свой зарок исполнили, домой спешим, жатва близко.

- Дай я тебя расцелую, упрямый старик, - сказал Владимир. Он шагнул к Глебу, обнял его, склонился и трижды поцеловал. - Это за Яна. И его обниму, - добавил князь, шагнул к Яну и поцеловал его в лоб. - Спасибо, что вы, Кожемяки, есть на Руси.

- Это тебе спасибо за ласку, князь-батюшка, - умилился Глеб и заявил: - Ну, мы пошли.

- Да погоди, упрямец! Вот при воеводах говорю: жалую я тебя от имени всей Руси саном боярским и Яна тоже. И быть ему при мне отныне! А тебе с сынами вотчину дарю в той местности, где обитаешь. Теперь иди к Добрыне, знак мой княжеский выдаст.

Склонил по-птичьему набок голову Глеб, за ухом почесал да сдернул с головы шапку, на землю бросил, притопнул:

- Э-э, куда ни шло! Бери моих сынов в дружину, князь-батюшка, а я при них буду кулеш варить, бабки-то у меня в селении нема. Бобыль я!

- Гоже. Вижу, из тебя знатный кашевар выйдет, - засмеялся Владимир.

Поладил великий князь с новоиспеченным боярином, дерзким Глебом-отцом, принял его в своё окружение. И близкие к князю люди его приняли, потому как никто в эту пору ещё не чванился родовитостью. Знал князь, что нужны ему такие богатыри, как Ян Кожемяка, как его братья, смелые воины, ибо ведал Владимир, что завершившаяся сеча с печенегами не последняя на Руси.