Великая легенда

Глава 17 На поле сражения

Я много раз упрекал себя за свое поведение тем утром. Худшим из всех человеческих пороков я считаю нерешительность, возможно, потому, что это моя величайшая слабость. Разум говорил мне, что, если я поднял плеть, значит, должен был ее опустить. То, что меня подвело мое сердце, отнюдь не предмет для хвастовства, хотя это и пошло мне на пользу.

После сцены с Гекамедой я покинул свои покои, не дожидаясь завтрака, и задержался лишь для того, чтобы накинуть хламиду и дать указания Ферейну.

Идя по коридору, я внезапно оказался лицом к лицу с Гортиной.

— Ты недоволен мной? — вкрадчиво заговорила она, но я молча отодвинул ее в сторону и зашагал дальше. Она что-то кричала мне вслед, но я не обернулся.

Некоторое время я бродил по дворцовой территории, думая о Гекамеде. Я не знал, люблю я ее или ненавижу, но не мог выбросить ее из головы.

Наконец я почувствовал голод, но поклялся себе, что скорее умру, чем вернусь в свои покои. Во-первых, я не хотел видеть ни Гекамеду, ни Гортину, а во-вторых, дома не осталось ни капли приличного вина.

Решив позавтракать с Киссеем, я направился к дому друга и вскоре сидел с ним за столом. Он от всей души сожалел, что не мог вчера быть на башнях, так как занимался делами с отцом.

— Вот почему ты застал меня так рано поднявшимся с постели, — сказал Кисеей. — Я твердо решил сегодня ничего не пропускать, вот увидишь — что-то произойдет.

— Меня бы это очень удивило, — с презрением отозвался я. — Конечно, вчера было настоящее сражение, но теперь они будут отдыхать целый месяц.

— Я с тобой не согласен, — возразил Кисеей. — Ты забыл о гибели Патрокла. Он был лучшим другом Ахилла, который едва ли останется в шатре после того, как увидел его труп. Помяни мое слово: сегодня мы увидим Ахилла на поле боя, и ты знаешь, что произойдет тогда.

— Этого не знаю ни я, ни кто-либо другой, — улыбнулся я. — Но если твое предположение верно, на такое стоит посмотреть.

— Жаль только, что мы ничего не увидим.

— Как это? — Я удивленно посмотрел на него. — Разве мы не поднимемся на башни?

— С башен ничего не разглядишь, кроме облаков пыли, так что мы ничего не узнаем до прибытия гонцов. Что, если нам самим выйти сегодня на поле боя?

Моим первым побуждением было охотно согласиться. Участие в битве помогло бы мне выбросить из головы личные неприятности, а кроме того, я жаждал увидеть долгожданный поединок Гектора с Ахиллом.

Но внезапно я вспомнил о данном отцу обещании не покидать городских стен, за исключением тех случаев, когда меня вынуждают к этому обязанности вестника.

Я уже говорил Киссею о своем обещании и снова напомнил ему о нем.

— Знаю, — ответил он, — но ты пойдешь со мной, если я уговорю твоего отца освободить тебя от клятвы?

На это я с радостью согласился. Кисеей тут же вызвал рабов и начал отдавать им приказания: приготовить лучшую колесницу и самых резвых жеребцов к концу третьей клепсидры, начистить до блеска его доспехи, а также подать еще две колесницы — одну, чтобы доставить его к дому моего отца, а другую, чтобы отвезти меня во дворец.

— К чему такая спешка? — спросил я. — Воины еще не скоро покинут город.

— Лучше быть готовыми заранее, — отозвался Кисеей. — Эй, Павсин, мой плюмаж! Не это, болван, — это шлем моего брата! Займись доспехами. Пошли, Идей… хотя постой, ты сказал, что у тебя не осталось лемносского вина? Павсин! Климен! Принесите двенадцать кувшинов лучшего красного и погрузите их в колесницу Идея.

— Благодарю тебя, Кисеей, ты спасаешь мне жизнь!

— Мне этого ничего не стоит — у моего отца вина полон погреб. Он благоразумно запасся им в начале осады. А вот и колесницы!

Мы вышли на улицу.

— Напирай на «долг перед Троей», — посоветовал я, вскакивая в колесницу убедиться, что драгоценные кувшины надежно установлены. — На моего отца это хорошо действует.

— Знаю, — откликнулся Кисеей, прыгая в свою колесницу. — Не волнуйся — я добуду разрешение. Куда мне ехать потом — к твоим покоям?

Я немного подумал.

— Да. Мне придется зайти туда за доспехами. Я буду тебя ждать.

— Отлично. Жди меня к концу третьей клепсидры.

Вперед, Климен! — И его колесница тронулась.

Мы вскоре последовали за ней, но только до первого угла. Кисеей поехал к дому моего отца, а я свернул направо к дворцу. Прибыв туда, я спешился, позвал рабов и приказал им отнести кувшины в мои покои.

Оставив вино на попечение Ферейна, который сообщил мне, что Гекамеда после моего ухода не выходила из своей комнаты, я приготовился надеть доспехи.

Но в тот день все шло не так, как надо. Я нигде не мог найти чистый воинский хитон, и в итоге мне пришлось оторвать низ от одного из плащей. Потом я обнаружил, что доспехи потускнели, так как лежали под дождем у открытого окна. Ферейн и Гортина натерли немало мозолей, полируя их.

К концу третьей клепсидры все было готово. Пристегнув меч, наколенники, латный воротник и взяв под мышку шлем и щит, я подошел к двери Гекамеды и трижды громко постучал.

— Входи, — послышался ее голос после краткой паузы.

Я вошел, закрыв за собой дверь. Дочь Арсиноя сидела на скамье у окна с вышивкой на коленях. Лицо, с которым она приветствовала меня, было абсолютно бесстрастным. Хотя я этого ожидал, все же рассердился, видя, что мое присутствие значит для нее не более, чем присутствие ее хозяина.

Я направился в середину комнаты. На лице Гекамеды мелькнуло удивление, несомненно при виде моих доспехов.

— Прости, что беспокою тебя, — спокойно заговорил я, — но должен сообщить, что отправляюсь на поле боя и не вернусь до конца дня. Ты знаешь мой приказ не впускать никого во время моего отсутствия.

То же распоряжение я отдал Ферейну. К тому же я бы хотел, чтобы ты не выходила без его сопровождения, но это всего лишь просьба, и ты вправе ее не выполнять. До свидания.

Гекамеда склонила голову. Я вышел, не сомневаясь, что ровным счетом ничего для нее не значу. В противном случае она бы не простилась со мной молча, зная, что я могу никогда не вернуться. На языке у меня вертелась мольба о ласковом слове, но гордость помогла мне сдержаться.

Оставалось получить разрешение царя отсутствовать на совете. По пути в царские покои я встретил старого Антенора, и он, обрадованный моим решением отправиться на поле боя, пообещал договориться обо всем с Приамом.

— Ах, мой мальчик, — промолвил он, положив мне на плечо дрожащую руку, — сегодня ты увидишь славное зрелище.

Когда я спросил его, что он имеет в виду, Антенор повторил предположение Киссея о возможном поединке Гектора с Ахиллом. Но я сомневался, что даже смерть Патрокла заставит угрюмого грека покинуть шатер.

— Если бы я снова стал молодым! — вздохнул Антенор. — Увы, мое старческое тело более не может выдержать тяжести доспехов. Сражайся за Трою, Идей.

Ты не герой, но по крайней мере мужчина.

Расставшись с Антенором, я отправился на поиски Киссея, которого нашел ожидающим меня у ворот дворца в белоснежной колеснице, запряженной вороными фессалийскими конями. Мне это не понравилось, ибо люди вроде Киссея и меня, не претендующие на звание великих воинов, не должны блистать снаряжением — это дурной вкус и только вызывает насмешки. Я высказал эти соображения, но он только улыбнулся, преисполненный радостью по случаю предстоящего участия в битве.

Я взял поводья, а Кисеей сел в квадригу. Думаю, еще никогда улицы Трои не были такими переполненными, как в то утро. Мы были вынуждены ползти, как улитки, чтобы не раздавить ненароком женщин и детей. На лицах всех было написано нетерпеливое ожидание — все предвкушали одно и то же событие. Повсюду слышались имена Гектора и Ахилла, и по смыслу их замечаний было нетрудно догадаться, кому прочат победу троянцы.

Когда толпа в очередной раз задержала нас на углу, я слышал, как один человек убеждал другого:

— Все дело в том, что этого парня, Ахилла, здорово переоценили. Я никогда не видел его в бою, но дядя моего друга был неподалеку от Тенедоса, когда греки взяли город, и он говорит, что Ахилл всего лишь хороший бегун. Он может блеснуть на олимпийских играх, но подожди, пока Гектор не погонится за ним.

Подобные разговоры, какими бы нелепыми они ни выглядели, были типичны для настроений, господствовавших тогда в Трое. Все троянцы просто помешались на своем великом Гекторе. Я не хочу умалять его славу — несомненно, он был отличным воином, — но нельзя отрицать, что в определенных кругах его считали тюфяком и занудой.

Гектор не любил танцы, не принадлежал ни к одному из модных тайных обществ и пил вино, только когда испытывал жажду.

Наконец с величайшим трудом нам удалось добраться до ворот. Там собралось столько людей, что мне пришлось сойти с квадриги и вести лошадей, расчищая дорогу древком моего копья. Всюду царило возбуждение.

По какой-то причине все вбили себе в голову, что сегодняшний день положит конец осаде.

За воротами нас ожидало разочарование. Нам сразу же сообщили, что Гектор не появился и что войска поведет Эней. Никто толком не мог объяснить отсутствие Гектора. Одни говорили, что он ожидает новых доспехов, обещанных ему Аполлоном; другие — что Андромаха и Гекуба заперли его в детской и отказываются выпустить, пока он не даст слово не выходить на поле боя.

И по сей день я не знаю правды.

Не желая просить милости у Энея, с которым я никогда не был в дружеских отношениях, я разыскал Эвена и потребовал места рядом с ним во главе фракийцев. Он согласился, но весьма неохотно, очевидно желая, чтобы вся слава досталась ему. Когда я вывел вперед наших коней, воины разразились приветственными криками — они не возражали, чтобы еще одна колесница расчищала для них путь через вражеские ряды.

Наконец прозвучала команда, и армия двинулась вперед. Поднялся невыносимый гвалт — мы подняли головы и увидели, что на Скейских башнях толпа машет краями плащей, а воздух сотрясается от оглушительных криков, издаваемых двумя сотнями глоток.

— Сегодня лучше всего находиться там, — заметил я Киссею, указывая свободной рукой на башни, — если Ахилл выйдет в поле и не обнаружит там Гектора, чтобы обрушить на него свою месть.

Единственным его ответом было: «Вперед!» Я часто обращал внимание, что, если дать Киссею хорошее копье и место в квадриге, он напрочь забывает об осмотрительности.

Мы медленно пересекали равнину, чтобы не утомлять пехотинцев. Эта предосторожность казалась мне абсолютно излишней, ибо, как только мы достигли поля, Эней развернул войска полукругом, велев им не двигаться с места до дальнейших распоряжений. Это означало, что день пройдет в бездействии и что наши с Киссеем хлопоты были напрасными.

Греки покинули свои шатры и заняли позиции перед нами — хороший лучник с крепким луком легко мог бы достать их стрелой. Лица стоящих впереди были четко видны. В центре находилась группа колесниц — вожди спешились и оживленно переговаривались. Аякса было легко узнать по его огромному росту; Кисеей уверял, что разглядел и Агамемнона, но я не был в этом уверен.

Внезапно появился вестник с сообщением, что Эней вызывает к себе всех командующих и Эвен позволил нам сопровождать его. Когда собрались все троянские вожди, Эней спросил их мнения относительно разумности атаки.

Полит высказался в пользу наступления; Гитрацид советовал повременить. Затем поднялся Пилей[84]] и разразился такой зажигательной речью, что все тотчас же возжаждали славы. Я подтолкнул Киссея, давая понять, что еще не все потеряно, но он не обратил внимания, устремив взгляд на ряды греков.

— Что там такое? — с любопытством спросил я, повернувшись.

Ответ не понадобился. Греческие вожди возбужденно жестикулировали, указывая в сторону лагеря, и я увидел колесницу, которая приближалась к ним, сверкая на солнце и поднимая за собой тучи пыли; лошади тянули ее без всяких усилий, двигаясь легко и быстро, словно кентавры.

Великолепные животные сразу же привлекли мое внимание. Где я видел их раньше?

Внезапно меня осенило. Это были Ксанф и Балий, дети гарпии — кони Ахилла[85]]!

Я повернулся, чтобы позвать Эвена, но мой голос утонул в оглушительных криках, донесшихся из рядов греков. Они узнали своего героя и приветствовали его. Наш военный совет прекратился сам по себе — все уставились на колесницу. Она остановилась, и Ахилл спрыгнул на землю. Греки устремились к нему, оглашая воздух радостными возгласами.

Мы не могли оторвать взгляд от Ахилла. Слух оказался верным — смерть Патрокла побудила Ахилла покинуть шатер. Но среди нас не было Гектора, чтобы достойно его встретить. Мы не были трусами — по крайней мере, большинство из нас, — но на лице каждого троянца явственно читалась мысль: «Кого первым поразит это ужасное копье?»

Несмотря на мою неприязнь к Энею, я искренне восхищаюсь им, благодаря его действиям в тот день.

Покуда мы все стояли, не зная, как себя вести, он уже принял решение.

Подозвав глашатая, Эней велел ему поднять пурпурное полотнище, а потом, не останавливаясь, чтобы сообщить нам свои намерения или спросить нашего совета, надел шлем, поднял копье и шагнул в открытое пространство между двумя армиями. Это означало прямой вызов на единоборство великому Ахиллу и было поистине отважным поступком!

На вызов ответили без промедления. Мы видели, как Аякс спорил с товарищами, желая выторговать эту привилегию для себя, но тщеславный хвастун должен был знать, что они не позволят проявить такое пренебрежение к его великому кузену[86]] в момент возвращения последнего. Греки удержали Аякса, и Ахилл в сверкающем шлеме и с мощным знаменитым копьем в руке, которое не мог поднять ни один из греков, шагнул навстречу Энею.

Затаив дыхание, мы смотрели, как грек и троянец идут друг на друга, грозно потрясая оружием. Я ожидал немедленной схватки, но мне следовало знать, что Ахилл долго не бросал никому свой знаменитый вызов и не станет упускать такую возможность.

Они остановились на расстоянии пятидесяти шагов, и Ахилл заговорил:

— Почему ты стоишь здесь один, о сын Афродиты? Неужели тебе хватит смелости сразиться со мной?

Или тебе пообещали за это всю Трою, включая трон Приама? В таком случае тебе придется здорово потрудиться, чтобы получить награду. Однажды мое копье уже обратило тебя в бегство с поля боя — помнишь тот день на горе Ида, когда ты убежал, бросив своих быков? Тогда тебя спасли Зевс и другие боги, но сегодня они, я уверен, не станут тебе помогать. Советую тебе бежать со всех ног, пока тебя не опередила твоя душа. Дураки умнеют слишком поздно!

Но Ахилл ошибался, если думал, что способен перещеголять Энея в этой игре. Троянец не знал себе равных в искусстве произносить речи, что он не замедлил доказать:

— Неужели ты думаешь, что меня, словно младенца, можно напугать ехидными словами, Ахилл? Я мог бы ответить тебе в том же духе, как и мой кузен Гектор, но эта глупая болтовня недостойна знатных людей, таких, как мы с тобой. Ты — сын знаменитого Пелея, мои родители — великодушный Анхиз и сама Афродита. К чему бросаться словами, уподобляясь женщинам? Пусть твоя сталь, божественный Эакид[87]], докажет твою правоту, а моя — мою.

В тот же миг Эней метнул копье. Застигнутый врасплох Ахилл едва успел прикрыться щитом; острие застряло между пластинами, а сила удара заставила грека пасть на колени.

Он тут же поднялся и бросил копье в противника.

Эней держал перед собой щит, не двигаясь с места, но безрассудная смелость чуть не погубила его. Копье пронзило щит и упало вместе с ним на землю, поцарапав плечо Энея и оставив его беззащитным.

Ахилл выхватил меч и устремился вперед, рыча, как лев. Отскочив в сторону, словно пантера, Эней поднял с земли камень размером больше человеческой головы и швырнул его в грека.

Пытаясь увернуться, Ахилл поскользнулся и упал, но при этом в слепой ярости бросил свой меч в противника. Эней поймал меч в воздухе. Теперь Ахилл был безоружен — ему оставалось только сдаться или отступить. Выбрав последнее, он повернулся и побежал назад к грекам, крича, чтобы ему подали колесницу. Не утруждая себя бессмысленным преследованием, Эней подал сигнал к атаке.

Как только пурпурное полотнище опустилось, мы быстро заняли наши позиции. Воины застыли с оружием в руках. Кисеей вскочил на место возницы в нашей квадриге; я последовал за ним, держа копье и меч наготове. Эвен уже был в колеснице. По команде Энея мы ослабили поводья, и лошади рванулись вперед.

Мы столкнулись с воинами из Эфира и Симы. Справа от нас находился греческий центр, возглавляемый Ахиллом и Агамемноном, которые, казалось, забыли о вражде ради общего дела. Я не боялся Нерея и его эфирцев — их длинные копья были неуклюжими, и они не успели приготовиться.

Кисеей гнал лошадей, а я, наклоняясь с квадриги, рубил мечом направо и налево. Неожиданная атака не дала эфирцам опомниться.

Внезапно я почувствовал, что колесница накренилась вправо. Подняв взгляд, я с ужасом обнаружил, что Кисеей направил лошадей к центру греческой армии. Я кричал ему, чтобы он опомнился, но мои слова тонули в грохоте битвы. Кисеей вел нас навстречу гибели, а мне оставалось только покрепче схватиться за копье и надеяться на удачу.

Кони мчались вперед, сметая все на своем пути.

Троянцы с проклятиями отскакивали в сторону, а греки прыгали к поводьям, но в результате оказывались под копытами.

Один смог ухватиться за стремя, но тут же упал с моим дротиком в груди. Меткий удар придал мне уверенности.

Греки швыряли в нас копья, но ни одно не попало в цель.

Наконец Кисеей добрался до желанной цели. От представшего нам зрелища душа могла уйти в пятки и у человека посмелее меня. Ахилл и Агамемнон, возглавлявшие отряд воинов из Эвбеи[88]], теснили троянцев, которые под командованием Энея, Ифитиона, троих сыновей Приама и других героев из последних сил удерживали свои позиции. Давка была настолько сильной, что наша колесница остановилась.

Кисеей спрыгнул наземь с копьем в руке; я устремился за ним. В следующий момент мы оказались в самой гуще битвы, кипевшей вокруг Ахилла. Я увидел, как Ифитион упал с раздробленным копьем черепом.

Дюжина троянцев бросилась на могучего грека, но он мигом пронзил дротиком Полидора, любимого младшего сына Приама, чьи горячая кровь и неопытность привели его к смерти.

— Вперед! — взревел Кисеей, придя в ярость при виде гибели Полидора.

Но никто не мог противостоять Ахиллу или заставить его отступить хотя бы на дюйм. Демолеон, сын старого Антенора, стал его следующей жертвой, сраженный сокрушительным ударом меча по голове.

Какой-то миг троянцы колебались, и Ахилл рванулся вперед. Казалось, его быстро вращающийся меч описывает в воздухе огненные круги.

Офрионей, возлюбленный Кассандры, рухнул наземь, разрубленный надвое. Демох, сын Филетора, и Дриоп полегли рядом. Перепрыгнув через тело Дриопа, я оказался лицом к лицу с грозным греком.

Могучий и неуязвимый Ахилл стоял в пяти шагах от меня. Он отбросил щит, сжимая в правой руке свой сверкающий меч. Глаза мрачно поблескивали на покрытом грязью и потом лице; доспехи покраснели от крови врагов.

«Мое время пришло», — подумал я.

Охваченный гневом и страхом, ибо, как уже было сказано, я отнюдь не герой, я устремился вперед, моля богов даровать мне силу.