Великая Отечественная на Черном море. часть 2

Этот день стал последним днем организованной обороны. В ночь на 30 июня, заслушав доклады командующего Приморской армией и коменданта Береговой обороны флота о состоянии войск и положении на фронте, командующий флотом направил своему руководству радиограмму: «Кузнецову, Буденному и Исакову. Противник ворвался с Северной стороны на Корабельную сторону. Боевые действия протекали в характере уличных боев. Оставшиеся войска сильно устали..., хотя большинство продолжает героически драться. Противник резко увеличил нажим авиации, танками. Учитывая сильное снижение огневой мощи, надо считать, в таком положении мы продержимся максимум 2-3 дня. Исходя из данной конкретной обстановки, прошу Вас разрешить мне в ночь с 30 июня на 1 июля вывезти самолетами 200-300 человек ответственных работников, командиров на Кавказ, а также, если удастся самому покинуть Севастополь, оставив здесь своего заместителя генерал-майора Петрова. Ф.С. Октябрьский».

Начать следует с того, что любые телеграммы такого уровня обязательно подписывались командующим и членом военного совета. В последнем случае Филипп Сергеевич совершил величайшее нарушение партийно-государственной дисциплины, проигнорировав своего ближайшего соратника – дивизионного комиссара Кулакова. Боле того, об этой телеграмме другим лицам из руководящего состава СОРа ничего не было известно вплоть до заседания Военного совета флота вечером 30 июня, как не было известно и о готовящейся эвакуации избранных лиц.

В течение ночи на 30 июня противник производил перегруппировку, подтягивал резервы и отставшие соединения, сосредоточивая свои силы для решительного удара. Наши части также приводили себя в порядок. Оставались только названия дивизий, бригад и полков, в действительности это были разрозненные группы и подразделения, а некоторые соединения и части вообще перестали существовать и их небольшие остатки присоединялись к соседним частям. Из артиллерии кое-где в батальонах были 45-мм пушки, к которым еще оставались снаряды.

Тыловой рубеж имел ров-вал, в скатах которого были оборудованы огневые точки. Осталось только вывести на этот рубеж свежие части, которые до той поры были сосредоточены в глубине на пресловутом рубеже «обеспечения эвакуации». Основные силы артиллерии были оттянуты на рубеж прикрытия эвакуации. С большими усилиями и вынужденными потерями к утру 30 июня в районы бухт Стрелецкой, Камышовой и Казачьей была переведена основная масса артиллерии армии. Часть орудий стояла на позициях в надежде получения снарядов с кораблей и подводных лодок. Логика здесь прослеживается с трудом, так как по мере отступления попыток эвакуировать боезапас не предпринималось, склады в Лабораторной балке были взорваны.

Артиллерийским частям СОР был дан приказ сосредоточить свои силы в этом районе, чтобы поддерживать отводимые части на новом рубеже. Г.И. Ванеев пишет: «В Береговой обороне осталось всего 5 действующих батарей с небольшим запасом снарядов». Неменко уточняет: в строю оставались батареи береговой обороны № 8, 18, 19, 701, 702, 702-бис, 705, 14, 35. Создается впечатление, что «зимние батареи» № 701, 702, 702-бис, 705, 706 уже просто списали со счетов. Но расчеты этих батарей поддерживали наши части до последней возможности и даже после отхода пехотных частей продолжали сражаться в окружении.

В 177-м отдельном артдивизионе оставалась только одна 701-я батарея на Малаховом кургане. Командир дивизиона принял решение снять весь личный состав управления дивизиона с редута «Виктория» и перейти на Малахов курган. К утру 30 июня линия Тылового рубежа на Южной стороне являлась, по существу, линией фронта. Исключение составлял Балаклавский участок фронта. Немецкие войска следовали полученным инструкциям и избегали вступать в бой в черте города и в лесистых районах. Печальный опыт первых дней штурма показал немецкому командованию, что управлять войсками в условиях боя в городе и в лесу практически невозможно. У советского командования связь с частями в ряде случаев отсутствовала. Большая часть средств связи была уничтожена при смене позиций, управление войсками шло через посыльных, но те часто не находили части на намеченных рубежах.

Как пишет Г.И. Ванеев: «Чтобы задержать дальнейшее продвижение противника, сократить фронт и вывести части на более удобные оборонительные рубежи, командование СОРа приняло решение в течение ночи на 30 июня произвести перегруппировку войск и занять рубеж: выс. 122.6 – выс. 133.7 – выс. 101.6 – выс. 113.2 – Английское кладбище – выс. 77.4 – английский редут «Виктория» – Малахов курган – казармы Учебного отряда».

Взгляните на схему боевых действий в период с 7 по 16 июня и с 24 июня по 2 июля. Разметка карт с указаниями высот наиболее значимых ориентиров – это был единственно возможный вариант планирования и последующего управления боевыми действиями соединений и частей. В различных отчетах и, особенно, в мемуарной литературе – это проверенный способ задурить голову читателю, не знакомому с основами военной топографии, тем более, в довоенном варианте с обозначением высот в саженях. Имеено поэтому для объективной оценки ситуации в ночь с 29-го на 30-е июня я на пояснительной схеме обозначил кружками основные опорные пункты на рубеже, занимаемом нашими войсками.

Высота с отметкой 122.6 – нависала над Балаклавской бухтой и контролировала южную часть территрии 1-го и 2-го секторов. Высота с отметкой 133.1 соответствовала командному пункту 1-го сектора обороны и поддерживалась 18-й и 705-й береговыми батареями. Высота 101.6 являлась самой южной из высот Карагач. Находилась на развилке дорог в Балаклаву к Георгиевскому монастырю и в Ялту, и контролировала западную часть Балаклавской долины. Высота 113.9 – это старое земляное укрепление на самой возвышенной части высот Карагач. Контролировала Ялтинскую «развилку» и район Федюхиных высот. Высота 77.4 – возвышенность в районе развязки дорог на Сапун-гору и в Инкерман. Чуть юго-восточнее – старое Английское кладбище. Высота контролировала верховья Лабораторной балки и верховья Докового оврага. Высота 109.3 – рядом редут «Виктория», следом высота с бывшим «Камчатским» люнетом, – далее Малахов курган с батареей № 701 и казармы флотского экипажа.

Для выполнения планомерного отхода и занятия намеченных рубежей обороны командующий армией генерал Петров отдал ряд частных боевых приказаний командирам секторов и соединений. К примеру, командиру IV сектора Капитохину приказывалось: «к 2.00 30-6-42 г. 138-й стр. бригадой с 514-м стр. п. занять и оборонять: 77.4 – зап. берег Докового оврага – искл. Малахов курган. Штаб сектора – Лабораторная балка. 79-й бригаде с приданным 2-м пмп оборонять «Камчатку», высоты и северные окраины слободы Корабельная и западный берег Килен-балки – 23.4 и мыс Павловский. Штаб бригады – Флотский экипаж. Остатки 386-й сд. и 8-й бригады мп. собрать и влить в 514-й стр. и 90-й сп и оборонять по противотанковому рву – Английский редут «Виктория» – западный берег Килен-балки – «Камчатка». 19-50 29-06-42 г. Петров, Чухнов, Крылов».

Генерал Петров дал указания собрать остатки 386-й стрелковой дивизии и 8-й бригады морской пехоты и влить в 514-й и 90-й стрелковые полки. Аналогичные приказания генерал Петров отдал командирам 25-й стрелковой дивизии подполковнику Ганиеву (вступившему в командование вместо раненого генерала Коломийца) с приданным 3-м полком морской пехоты, 79-й стрелковой бригады полковнику Потапову, 345-й стрелковой дивизии полковнику Гузь, 388-й стрелковой дивизии полковнику Прасолову, 142-й стрелковой бригады полковнику Ковалеву. В приказаниях указывалось, какими силами и какие рубежи эти соединения должны занять в ночь на 30 июня, чтобы утром встретить противника и дать ему должный отпор. И Е. Петров особенно беспокоился за 345-ю стрелковую дивизию, задержавшуюся в районе Инкермана, и поэтому дал ее командиру два отдельных приказания. В первом указывалось: «Подготовиться к переходу с наступлением темноты район Панорамы». Во втором: «Отойти район Панорамы у южной оконечности Южная бухта. Быстро выводите свои части. Начало отхода донести по радио».

Вы, должно быть, почувствовали насколько вредно для нашей сверхчувствительной психики вникать в содержание боевых сводок и донесений? Совсем недавно нас убеждали в том, что 345-я дивизия героически сдерживает противника на берегу Северной бухты в районе ГРЭС и Троицкой балки… Теперь нам предлагают поволноваться за судьбу все той же дивизии, но уже прорывавшейся с боем из района Инкермана…Герой Булгакова – профессор Преображенский советовал не читать советских газет… Проживи Булгаков подольше, его герои посоветывали бы нам не читать боевых сводок и донесений периода последней войны.

Возникает ряд вопросов по тем частям, которые указаны в этом приказе по армии. Упомянутые в приказе 79-я бригада, 2-й полк морской пехоты, 90-й полк 95-й дивизии, 514-й полк 172-й дивизии и т.д. к первоначальному составу этих подразделений почти никакого отношения не имели. Эти части сохранили свои знамена и по десятку человек командного состава и были сформированы заново в основном за счет тыловых частей. Все упомянутые части имели слабый наполовину невооруженный личный состав. Так 79-я бригада насчитывала 75 человек, 2-й полк МП – 50 человек, 7-я бригада – 150 человек, 8-я бригада – 350 человек, 345-я дивизия – 380 человек, 3-й полк – 172 человека и т.д.

Попробуем установить реальное расположение и состояние наших войск к 30 июня.

III сектор – занимал оборону от Английского редута Виктория до Английского кладбища. Сектор был совсем небольшим, и удерживался огнем пяти пулеметных и трех артиллерийских дотов береговой обороны, двух гаубичных батарей и батареей морских орудий в районе Воронцовой горы. Сюда отошли 250 человек из 25-й дивизии, 150 человек 3-го полка и около сотни бойцов 138-й бригады. Всего в секторе было не более тысячи бойцов.

II сектор – занимал оборону от Английского кладбища до истоков Хомутовой балки. Его обороняли остатки частей и подразделений 386-й стрелковой дивизии, 7-й бригады морской пехоты. Общая численность войск сектора составила всего 950 человек. Сектор поддерживали три пулеметных, пять артиллерийских дотов, 130-мм батарея № 702 над Максимовой дачей, одно 76-мм орудие 7-й бригады.

I сектор протянулся от фланга 2-го сектора до Балаклавскогро шоссе, затем до ветряка ЦАГИ, от него до Мраморной балки восточнее Георгиевского монастыря. Отдельным окруженным противником очагом сопротивления оставалась Балаклава. Здесь были окружены около 500 бойцов 109-й дивизии. В 1-м секторе оборону держали 9-я бригада морской пехоты (около 500 человек), остатки 388-й стрелковой дивизии (475 человек) и полки 109-й стрелковой дивизии (около 1500 человк). В резерве обороны находился сводный полк Береговой обороны, остававшийся в городе. Батальон ВВС ЧФ, сформированный из 20-й МАБ ВВС ЧФ, был пополнен и вошел в состав резерва СОРа как батальон морской пехоты под командованием лейтенанта И.П. Михайлика. В Камышовой бухте был сформирован второй батальон морской пехоты из состава химических и спецчастей флота. Этот батальон также рассматривался в качестве резерва. В Приморской армии были сформированы три батальона резерва на базе курсов младших лейтенантов, 191-го запасного полка, и из зенитных частей на базе зенитно-пулеметного батальона. Части заняли оборону в районе Французского вала и на подходе к Камышевой бухте.

Все перечисленные пункты имели ранее подготовленные рубежи и опирались на поддержку ДОТов, ДЗОтов и береговых батарей. Этот рубеж было можно и нужно оборонять. К этому были все необходимые условия. Сколько бы дней продержались наши обескровленные части на этом рубеже: день, два, три? А быть может, неделю? А если бы защитники этого рубежа и погибли бы все до одного, то погибли бы с честью, с оружием в руках, возлавляемые своими командирами и под знаменами своих частей. Не было только воли командования на продолжение борьбы. Пройдет несколько дней, и многие тысячи взрослых, сильных мужчин, оказавшись в плену, будут сожалеть только о том, что их лишили возможности погибнуть в бою.

Маношин в своей книге «Героическая трагедия» указывает: «По решению командования СОРа в ночь на 30 июня 142-я бригада и остатки частей и подразделений 388-й стрелковой дивизии были выведены в резерв и заняли оборону, прикрывая подступы к Херсонесскому аэродрому и бухтам Камышовая и Круглая на рубеже мыс Фиолент – хутор Пятницкого – истоки бухты Стрелецкой». Стоит уточнить, что 142-я бригада, 81-й танковый батальон и один полк 388-й дивизии более 10 суток занимали этот участок, прикрывая «эвакуацию» командования. Здесь же в «противодесантной» (?) обороне с первых дней отражения штурма находились два дивизиона 953-го артполка, в составе 8 122-мм орудий и девяти 76-мм горных орудий. Лишь один дивизион 76-мм горных орудий был задействован в боевых действиях в районе долины Золотая балка.

Уже в который раз приходится отмечать, что свежие и боеспособные части были специально «придержаны» на рубеже прикрытия эвакуации. Если на основных рубежах обороны находилось около 10-12 тыс. человек, на 15 км фронта, то на пяти километрах линии прикрытия эвакуации было сосредоточено 7 тыс. человек и немало артиллерийских средств.

На левом фланге севастопольской обороны враг пытался овладеть Малаховым курганом. От берега Северной бухты натиск противника сдерживали подразделения 79-й морской стрелковой бригады и 2-го Перекопского полка морской пехоты, а затем отдельный батальон флотского экипажа под командованием майора К.С. Сонина и военкома – старшего политрука П.И. Латышева. Удержал свои позиции только батальон флотского экипажа. В тяжелые минуты командир и военком в одной шеренге с бойцами отражали атаки врага. В бою Сонин погиб. Латышев был ранен в грудь и контужен. Краснофлотец Михаил Ерышев сумел вывезти военкома в район 35-й батареи, откуда его переправили на Большую землю. Последними отходили сдерживавшие врага на участке от кургана в сторону Северной бухты остатки батальона флотского экипажа во главе с младшим лейтенантом И.М. Глущенко. Южную бухту они преодолели вплавь под огнем врага.

К утру 30 июня 30-й немецкий армейский корпус имел задачу: 28-й легкопехотной дивизией наступать от развилки Балаклавского и Ялтинского шоссе в направлении на хутор Николаевка (5-й км Балаклавского шоссе) для чего, захватить хут. Максимовича и Французское кладбище, а далее продвигаться влево, к мысу Феолент, не входя в город. 170-я пехотная дивизия должна была наступать в направлении на Херсонесский маяк и полуостров в район береговой батареи № 35. 72-я пехотная дивизия имела задачу нанести удар вдоль побережья от высоты Карагач в южном направлении и овладеть высотой с ветряком ЦАГИ – бывшим командным пунктом I сектора.

1-я румынская королевская горнострелковая дивизия должна была захватить Балаклаву. 18-я румынская пехотная дивизия наступала в направлении Английского кладбища на Зеленую Горку. 132-я и 50-я пехотные дивизии действовали в районе Лабораторное шоссе – редут «Виктория» – Малахов курган. Правее наступали 24-я и часть 22-й пехотной дивизии. В резерве у противника была 4-я румынская горнострелковая дивизия и до двух немецких полков, прибывших в Севастополь с других участков фронта. Нужно отметить, что 50-я, 22,24, 170 и 132-я немецкие дивизии числились «остатками дивизий» т.е. в их составе оставалось менее 5 тыс. человек в каждой. Но дивизии противника имели сравнительно небольшие полосы наступления и при этом очень сильную артиллерийскую и авиационную поддержку и танки.

Около 5 часов утра 30 июня противник после сильной артиллерийской и авиационной подготовки продолжил наступление по всему фронту нашей обороны, кроме Балаклавы, нанося удары по трем главным направлениям: вдоль Балаклавского шоссе в направлении левее Куликова поля к верховьям Стрелецкой балки; по направлению к Лабораторному шоссе и железнодорожной станции; через Килен-балку на Английский редут Виктория, Малахов курган и «Камчатку»;

Успех противнику сопутствовал только на одном участке. После семи часов боя 28-й немецкой дивизии удалось прорваться на участке 9-й бригады морской пехоты вдоль Балаклавского шоссе и трамвайных путей. Противник был остановлен огнем 19-й батареи. Спустя час, когда на 19-й закончился боезапас, ее личный состав подорвал орудия и занял оборону вокруг позиций батареи. Недалеко от 19-й располагалась батарея № 705, на которой еще оставались 27 снарядов. Однако спустя час закончились снаряды и на этой батарее. К 14.30 противник вышел на рубеж хутора Максимовича – Николаевка и на юго-западные скаты Хомутовой балки, овладев хутором Максимовича и позицией 19-й батареи. Во второй половине дня противник захватил хутор Николаевка.

Из воспоминаний бывшего бойца 287-го полка В. Зари. «Мы давно смешались, составив единый организм, измученные бойцы в буденовках, пилотках, бескозырках. Не было больше ни полков, ни батальонов, ни даже дивизий. Залегли вдоль обрыва глубокой балки между двух бетонных дотов (скорее всего, Килен-балка). Чуть позади справа нас прикрывал дот с морской пушкой, не давая танкам противника выйти нам во фланг. Еще чуть правее за земляной насыпью старого укрепления залегло отделение автоматчиков в морской форме и около двадцати бойцов- артиллеристов. Над соседней балкой нависал еще один дот, не давая врагу прохода в соседний овраг. Бой начался с рассветом. Моряки-пулеметчики скосили первые две волны атакующих румын и немцев, но часа через два немцы, проутюжив бомбами наши позиции, смогли прорваться к доту с пушкой, обойдя его с тыла. Я видел, как из дота выскочил боец в тельнике и открыл огонь из ручного пулемета прямо с руки. Через несколько секунд он упал. Немцы рванулись к доту, но в этот момент прогремел взрыв. Немецкую атаку на сей раз удалось отбить. Проглядели мы другое. Пока немцы штурмовали дот с пушкой, румыны выкатили орудие на противоположный склон балки и прямой наводкой влепили снаряд в амбразуру пулеметного дота, в котором оборону держали моряки. Мы пытались отбиваться, но немцев и румын было слишком много».

К 16.00 противник вышел на рубеж Юхарина балка – хутор Отрадный – Камчатка, распространяясь также в направлении хут. Коммуна, а отдельные группы танков к этому времени достигли хутора Бермана, западнее хут. Кальфа, 1 км восточнее хутора Делагарда, 600 м юго-западнее Камчатки. Батареи № 702, 705 замолчали – кончился боезапас. Оставшиеся в живых бойцы отошли к батарее 702-бис на хуторе Отрадный. Расстреляв боезапас, замолчали доты № 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25 и 26. Из воспоминаний краснофлотца Игнатьева: «К полудню мы сожгли более десятка танков и бронемашин, которые чадили в сотне метром от наших дотов. Грохнул взрыв, пламя поднялось над 20-м, замолчал 22-й. Через полчаса кончились снаряды и у нашего расчета. Я знал, что на складе нашей батареи еще оставались 45-мм снаряды к моей пушке, но подвезти их было некому и не на чем. Последним снарядом я подорвал пушку и вместе с другими бойцами отошел к вокзалу».

Вспоминает начальник артиллерии 4-го сектора полковник Д. Пискунов: Оборону здесь держали часть сил 138-й стрелковой бригады, 514-го стрелкового полка, в который были влиты остатки подразделений 386-й стрелковой дивизии, 8-й бригады морской пехоты и других частей. Там же сражались бойцы и командиры 90-го стрелкового полка и 57-го артполка 95-й стрелковой дивизии. Слева от Малахова кургана упорно сражались остатки (до роты) 79-й бригады, 2-го и 3-го полков морской пехоты, справа остатки 25-й Чапаевской стрелковой дивизии, их поддерживала огнем 553-я батарея 55-го артдивизиона 110-го зенитного артполка ПВО ЧФ старшего лейтенанта Г.А. Воловика. В районе «Камчатки» геройски дрался батальон Черноморского флотского экипажа. Но, лишившись артиллерийской поддержки, наши части не выдержали натиска превосходящих сил противника. На Малаховом кургане стояли насмерть артиллеристы 701-й батареи 177-го Отдельного артдивизиона ЧФ под руководством майора В.М. Моздалевского и капитан-лейтенанта А.П. Матюхина. Они задержали противника на сутки и когда они отходили, то наши части, а также отходившие справа и слева от кургана вели бой уже в районе станции. Противник в этот день занял всю Сапун-гору и весь район севернее Воронцовских высот. К Корабельной слободе противник подошел со стороны Малахова кургана. 90-й полк, 57-й артполк оказались сдвинутыми в район Зеленой горки. Бойцы и командиры, защищавшие Корабельную сторону, к исходу дня отошли в город. Многие из них в течение ночи на 1 июля вышли из окружения, переправившись через Южную бухту».

Разрозненные части СОРа отходили к хутору Пятницкого, слободе Рудольфа и к Севастополю. Личный состав батарей Береговой обороны № 19 у хутора Максимовича, батарей № 706 у отметки 77.8 и батареи № 705 у отметки 73.0, израсходовав боезапас, уничтожили матчасть и вели бой в окружении».

Из отчета полковника Н.В. Благовещенского: «На рассвете 30 июня противник до полка с танками повел наступление вдоль северных скатов Карагачских высот, одновременно обходя левый фланг 4-го батальона в районе Хомутовой балки. Прорвавшись на фронте хутора Максимовича – выс. 101.6 противник повел наступление на рубеже выс. 114.4 и 113.7 с северного направления, зайдя в тыл 2-го батальона, расположенного вдоль Балаклавского шоссе. 2-й батальон, вырываясь из окружения, с боем начал отход на юго-запад к 109-й стрелковой дивизии. С 08.00 связь со всеми батальонами проводная и по радио была потеряна. Оба батальона понесли огромные потери и начали отход в направлении Юхариной балки. К 11.00 противник передовыми частями стал подходить к рубежу хутора Кальфа. Поддерживающий бригаду 953-й артполк (точнее, 3-й дивизион полка) расстрелял пехоту и танки противника и в связи с отсутствием боеприпасов подорвал матчасть. В 13.00 мой КП, находившийся в штольне Юхариной балки, был обойден с двух сторон. Не имея прикрытия, отошел к Молочной ферме. Связь между батальонами не была восстановлена, и только в 22.00 в районе 35-й береговой батареи мною была обнаружена группа командира батальона т. Никульшина».

Из воспоминаний комбата из 953-го артполка майора И.П. Пыжова: «Часть наших батарей, расположенных в Золотой балке, была подорваны. Две батареи (одна 122-мм и одна 76-мм) располагались в лощине у корчмы Каранской. С выходом фашистов на Сапун-гору они отошли в направлении к 35-й батарее. На подступах к ней мы дали последний бой. Это было 30 июня, часов в 10-11. Последними снарядами было подбито и сожжено 12 немецких танков совместно с другими батареями слева и справа от нас. Затем орудия мы подорвали и отошли к 35-й батарее. Еще ранее три наших батареи были по приказу отведены в район бухт Камышовая и Казачья. А затем они так же отошли к 35-й батарее, где и заняли оборону за орудийными блоками».

Из донесения командования СОРа по состоянию на 24.00 30 июня: «Попытки противника наступать в направлении на хутор Бермана встретили сильное сопротивление 109-й стрелковой дивизии и 142-й Отдельной стрелковой бригады и он вынужден был повернуть фронт наступления на север в направлении на хутор «Коммуна». К исходу дня 30 июня противник вышел на рубеж хутора Бермана, Юхарина балка, балка Сарандинаки, Зеленая горка, восточные окраины Севастополя».

Рубеж Южная бухта – Балка Сарандинаки был удобен для обороны. От балки Сарандинаки через хутор Отрадный и хутор «Коммуна» тянулась подготовленная линия обороны тылового рубежа. На хуторе Отрадный еще оставалась в строю действующая береговая батарея, но теперь уже действительно не хватало снарядов для артиллерии. Противопоставить немецкой артиллерии, авиации и танкам было нечего. Противнику оказывала сопротивление только пехота. Бой продолжался всю ночь. В ночь на 1 июля части СОРа отошли на рубеж мыс Фиолент – хутор Пятницкого – истоки бухты Стрелецкой, т.е. на линию прикрытия эвакуации.

Мало кто упоминает о том, что оказались отрезанными от основных сил часть 456-го полка 109-й дивизии, 18-я батарея береговой обороны, два медсанбата в монастырских постройках и ряд других частей. Это произошло только потому, что отходом войск никто не руководил. Те части, которые по выражению Ф.С. Октябрьского «…устали и дрогнули» оказались в более выгодном положении чем те, которые до конца обороняли свои рубежи. Получается так, что, сосредоточив все боеспособные части на рубеже прикрытия эвакуации, командование СОР остальными частями не управляло. Медсанбаты дивизий с Максимовой дачи, из района Георгиевского монастыря и других районов никто не эвакуировал. По официальным донесениям получается , что продвижение в направлении мыса Фиолент противник из-за полученного отпора днем 30 июня от 109-й стрелковой дивизии и 142-й бригады смог продолжить лишь утром 1 июля, когда части Балаклавской группировки войск по приказу генерала Новикова начали отход к 35-й батарее для создания рубежа по прикрытию эвакуации. Но на своем пути к мысу Фиолент противник встретил в районе ветряка ЦАГИ – Георгиевский монастырь упорную оборону 456-го погранполка 109-й дивизии, который занял позиции, оставив Балаклаву по приказу без боя в ночь на 1 июля.

По воспоминаниям участников боев вырисовывается следующая картина. Вспоминает С.С. Северинов: «В 12 часов ночи 29 июня был получен приказ: полку отойти к Георгиевскому монастырю и там держать оборону. К рассвету мы покинули Балаклаву. Связисты уходили последними. Уничтожив документы, взорвав орудия, пограничники, воспользовавшись темнотой, стали отходить к Карани, где находился штаб полка, чтобы через этот пункт, еще не занятый фашистами, пробиться к Георгиевскому монастырю, а оттуда – к Херсонесу.

Но это удалось сделать немногим. В долине совхоза «Золотая балка« уже были немцы, и пограничники наскочили на засаду. Завязался бой. Сохраняя последних бойцов, отступили к мысу Фиолент. И здесь, на обрывистых скалах у древнего Георгиевского монастыря пограничники приняли последний бой».

Вспоминает С.В. Козленков: «Местность в районе Георгиевского монастыря не дает нам никаких преимуществ. Да и ряды наши поредели. Комбат Кекало лично показывает места для рот. Окопы рыть некогда – вот-вот фашист двинется на нас. Используем воронки, канавы, камни – за время хода из Балаклавы сюда, я не заметил на лицах пограничников ни паники, ни растерянности – фронтовая школа чекистов давала свои плоды. Сколько же суток можно не спать? не пить? не есть? И это в страшную жару и при огромной физической нагрузке. Невероятно живуч человек! Быстро приблизился рассвет 2 июля 1942 года. Раньше чем обычно по нам ударила артиллерия и минометы. Очевидно, противник решил огнем всех средств подавить нашу стойкость и боеспособность».

Вспоминает бывший командир автотранспортной роты Иван Михайлович Федосов: «К вечеру все оставшиеся в живых во главе с командиром полка Рубцовым спустились по тропинке к морю – командир приказал готовиться к прорыву к Камышовой бухте. Первую группу прорыва вел начальник штаба полка майор Бобров – он заменил Юрина – но они смогли продвинуться не более двухсот-трехсот метров: ходы к Камышовой были прочно перекрыты противником».

Вспоминает И.К. Калюжный: «Георгиевский монастырь пылал. От едкого запаха задыхались раненые, которых мы так не успели отправить в Камышовую бухту. Загрузили подводу бочонком с водой – воду у немцев добыли и двинулись по направлению к бухте Камышовой... Дорога трудная и страшная: раздавленные танковыми траками трупы, разбитые и опрокинутые орудия с полусожженными наводчиками и прислугой артиллерийской, склизь от человеческих и конских внутренностей. И – запах. Страшный запах сгоревшего человечского мяса и разлагающейся крови. Мы удалились от Георгиевского монастыря километра на два и в это время вас остановил наш капитан-артиллерист. – Куда путь держите, солдаты? Рассказал ему, что пробираемся к бухте Камышовой с ранеными на подводе. Он усмехнулся. – Не пройдете. Будем оборонять Камышовую отсюда. А ночью придут корабли и заберут нас. Он отвел нас на позиции. В метрах трехстах находилась неглубокая траншея. Зигзагообразная такая. В ней находились солдаты и матросы из всех наших частей Севастопольского гарнизона. На левом фланге траншеи короткоствольные пушки, а возле – артиллеристы. В районе Георгиевского монастыря, высот Кая-баш и Мраморной балки оказались в окружении около 2,5 тыс. бойцов и свыше 1,5 тыс. раненых».

С 30 июня тылы армии и флота прекратили работу, и перешли к уничтожению запасов и объектов хранения, а по принятии решения на эвакуацию в ночь на 1 июля все оставшиеся запасы продфуража, топлива, обозно-вещевого снабжения были уничтожены. Станочное оборудование артиллерийского завода, технические мастерские и запасы материалов были утоплены в море. Начальник артиллерии 95-й стрелковой дивизии полковник Пискунов говорил, что «…в основной своей массе наши бойцы и командиры продолжали драться до последней возможности, хотя и находились такие, которые дрогнули».

30 июня был свернут КП ПВО ЧФ. По приказу командования были сброшены в море у мыса Фиолент две радиолокационные станции воздушного обнаруживания РУС-2. Оперативная служба ПВО была прекращена. Средства связи не работали. ПВО перестала существовать, а сигналы оповещения о воздушном противнике более не передавались. В ночь на 30 июня все исправные самолеты СОРа: шесть ЯК-1, семь ИЛ-2, один И-15 бис, два И-153, один ЛАГГ-3 перелетели с Херсонесского аэродрома в Анапу. Разрозненные части СОРа правого фланга обороны с боями отходили в направлении хутора Пятницкого и слободу Рудольфа, а левого фланга – в направлении на ж/д вокзал Севастополя. К исходу дня части СОР продолжали вести бои на следующем рубеже: хут. Фирсова – хут. Иванова – хут. Пятницкого – слободка Рудольфова – панорама – железнодор ожный вокзал.

24 ч 00 мин. Противник вышел на рубеж хутора Бермана, Юхарина балка, выс. 61.9, балка Сарандинаки, Зеленая горка, восточные окраины Севастополя.

Я не пытаюсь защищать и тем более оправдывать Ф.С. Октябрьского: он, мягко говоря, очень вольно оперировал в своих многочисленных телеграммах «штыками», «саблями» и «стволами», но, внимательно изучая документы, воспоминания участников событий, не сложно представить себе картину:

В течение всей ночи 30 июня и дня 1 июля через боевые порядки подразделений 142-й стрелковой бригады бесконечным потоком шли автомашины с ранеными, имуществом тылов и штабов, отходила артиллерия без снарядов, а следом бесконечным потоком малыми группами, чтобы не привлекать внимание немецкой авиации, плелись измученные беспрерывными многодневными боями, почерневшие от копоти и усталости бойцы и командиры: все те, кто остался от полегших в боях батальонов, полков и бригад. Это и были те самые, теперь уже неполные 10 тысяч воинов, сдерживавших врага на тыловом рубеже.

Можно было бы посетовать на то, что в эти дни с трудом просматривается роль Командующего СОР в процессе управления войсками. Но это только кажется. Судите сами, кто в самый критический момент борьбы за станцию Мекензиевы горы всячески затягивал процесс ввода в бой полков 345-й стрелковой дивизии и тем не предотвратил разгром полков 172-й и 95-й дивизий? Кто приказал войскам, отступившим к берегу бухты на Северной стороне «…сражаться до последнего патрона, до последней капли крови…», грозил, что переправы на Южную сторону не будет, и тем способствовал окончательному разгрому и гибели войск 4-го сектора? Кто не принял должных мер для создания мощной противодесантной обороны по северному берегу на Корабельной стороне и тем позволил вражескому десанту рассечь нашу оборону? Кто приказал 30-го июня свернуть оборону на Первом рубеже и отвести войска на рубеж «прикрытия эвакуации»? А вы говорите, что командующий СОР не участвовал в управлении войсками…

В каждом из этих этапов борьбы следует тщательно анализировать ситуацию. В первых трех эпизодах не самым лучшим образом себя проявил комендант 4-го сектора, он же командир 95-й стрелковой дивизии полковник Капитохин Александр Григорьевич. По рубежам его сектора обороны наносился главный удар противника. Полки 95-й и 172-й дивизий мужественно сражались с врагом. Штаб сектора подготовил и обеспечил контратаку батальонов 79-й бригады с целью разгрома наступающей немецкой группировки. Из-за неудовлетворительной подготовки встречного удара со стороны 3-го сектора не была выполнена поставленная командованием задача. Вовремя не введенные в бой полки 345-й дивизии не позволили командованию сектором удержать оборону на Бельбекском рубеже. В ходе напряженнейших и кровопролитных боев войска сектора понесли невосполнимые потери и после неоднократных попыток восстановить положение вынуждены были отступить к берегу бухты. В довершение всех бед войска 4-го сектора были рассечены вражеским клином – противник вышел к берегу Северной бухты восточнее поселка Голландия. По всем признакам положение войск на Северной стороне было безнадежное и следовало организовать переправу на Южную сторону. В этот критический момент в управление войсками грубо вмешался командующий СОР, о чем мы уже вели речь. Но даже при этих условиях, отступив под защиту береговых батарей Северной стороны, полковник Капитохин, оставаясь комендантом сектора, не обеспечил выход из района Любимовки остатков окруженных полков 95-й дивизии, не проявил настойчивости в обороне прибрежного участка.

Что же касается боевого эпизода, когда немецкий десант высадился в районе ГРЭС и не встретил должного отпора со стороны войск вновь созданного 4-го сектора, то виновников здесь просматривается немало. При формировании сектора командованием СОР не было выделено достаточно сил и средств. Накануне высадки десанта на объектах сектора побывали Петров и Моргунов и не усмотрели грозящей сектору опасности. Очевидная вина полковника Капитохина просматривается в том, что он не обеспечил должного наблюдения и разведки в направлении грозящей сектору опасности. Своевременно не выявил подготовку немцами десантных средств, не определил направление возможного броска десанта, не сосредоточил сил для его отражения. Не обеспечил должной степени готовности к отражению десанта. Все эти пункты обвинения проявились досадно еще и потому, что Александр Григорьевич Капитохин, в отличие от Коломийца, мне лично симпатичен по многим причинам. И коль Коломийцу мы уделили малую толику внимания, то стоит несколько слов сказать и о Капитохине.

Родился Александр Григорьевич в Елецком уезде Орловской губернии в семье сельского учителя в 1892 году. После четырехклассной школы три года обучался в учительской школе, которую закончил в 1909 году. В 1911 году окончил учительскую семинарию и был назначен учителем русского языка и литературы села Борисоглебское, где проработал до призыва в армию в 1914 году. По мобилизации в армию, направлен служить рядовым в 147-й запасной пехотный полк в городе Кузнецк Саратовской губернии. С мая по октябрь 1915 года прошел курс обучения в Чугуевском пехотном училище. До этого момента биография Капитохина очень схожа с биографией генерала Ивана Ефимовича Петрова.

С июля 1916 года по декабрь 1917 года Александр Григорьевич служил командиром роты в 10-м и 11-м Сибирских запасных полках, а затем, командиром роты 31-го Сибирского полка на Западном фронте в звании подпоручика и поручика, представлялся к званию штабс-капитана. С декабря 1917 года декабря 1918 года работал инструктором в Елецком союзе потребительских обществ. В Красной армии с декабря 1918 года: командир батальона в 99-м и 98-м полках 11-й стрелковой дивизии в боях с отрядами Булак-Булаховича и войсками буржуазной Эстонской республики. В июле 1919 года – командир ударной группы в составе 16-й армии Западного фронта, с октября – помощник командира и командир 23-й стрелковой бригады 8-й дивизии. Участвовал в войне с поляками. В январе 1920 года в боях под Бобруйском попал в плен и четыре месяца находился в концлагере. После побега из плена с октября 1920 года по февраль 1921 года – командир 1-й отдельной стрелковой бригады Кавказского фронта.

По всем показателям образовательный и командный уровень Александра Григорьевича по итогам гражданской войны был значительно выше его будущих коллег по обороне Севастополя. Для сравнения, Ф.С. Октябрьский к этому моменту успешно окончил в Крондштадте школу учебного отряда с присвоением квалификации «машинист флота».

В межвоенный период служба Александра Григорьевича складывалась не просто. После окончания в 1924 году Высшей тактико-стрелковой школы комсостава РККА до 1930 года состоял в запасе. С октября 1932 года по окончании Военной академии РККА, до августа 1936 года, – в резерве РККА. В этот период в жизни Александра Григорьевича был период, когда он был начальником полярной станции Главсевморпути на острове Уединения в Карском море. В 1939 году приказом Наркома обороны Александра Григорьевича опять «определили» в кадры РККА с оставлением в системе Главсевморпути. В этой структуре он вырос до заместителя начальника Управления Главсевморпути. В 1939 году ему присвоено звание «Почетный полярник». В 1940 году в процессе переаттестации «комбригу» Капитохину присвоено воинское звание полковник. За работу в Арктике Александр Григорьевич был награжден орденом «Знак Почета». Последнему факту можно было бы не придавать особого значения, если бы список полярников, награжденных высокими государственными наградами, не возглавлял наш земляк Папанин. Награждены наши выдающиеся полярники были за успешное проведение Северным морским путем германского вспомогательного крейсера «Комет». В группе обеспечения единственным военным был комбриг Капитохин. Заслуженный полярник Попанин, он же, «заслуженный чекист», получил Звезду Героя, а беспартийный комбриг Капитохин был награжден скромным орденом «Знак Почета».

Я надеюсь, что информация о жизни и деятельности Капитохина до войны поможет с большей объективностью оценить участие Александра Григорьевича в обороне Севастополя.

Наше первичное «общение» с Александром Григорьевичем началось с момента, когда «…состоящий в распоряжении» Военного совета Одесского военного округа» полковник Капитохин был назначен командиром 161-го стрелкового полка 95-й дивизии Приморской армии.

Не станем до срока «назначать» правых и виноватых в той кутерьме, что творилась в Севастополе в те дни. Пока лишь примем эту информацию к сведению.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ОБОРОНЫ СЕВАСТОПОЛЯ

Возвратимся к обстановке в Севастополе 30 июня 1942 года. Противник предпринимает действия по дезорганизации нашего тыла. В глубину нашего плацдарма забрасываются группы диверсантов и попавших во вражеский плен бойцов и командиров, предавших Родину и согласившихся служить врагу для проведения шпионажа, террора, диверсий, ведения пораженческой агитации по добровольной сдаче в плен среди наших войск. Пользуясь тем, что на местах прорыва линии обороны не было сплошной линии фронта, вражеские разведгруппы на мотоциклах, а также диверсанты просачивались в наш тыл, вступали в стычки с нашими тыловыми подразделениями и бойцами, повреждали линии связи, вели разведку, захватывали «языков».

Военинженер 2 ранга (майор) А.И. Лощенко старший помощник начальника химслужбы Приморской армии в своих воспоминаниях писал, что «…утром 30 июня возле КП-3 Приморской армии, которое располагалось в казематах 16-й ложной батареи (примерно, в 3,5 км от 35-й батареи на берегу моря в сторону мыса Фиолент) появились немецкие мотоциклисты. На КП-3 тогда располагались отделы химзащиты армии, укомплектования и финансовый отдел с банком. Начальник химотдела армии полковник В.С. Ветров собрал группу бойцов и командиров из 150 человек и дали бой фашистам. Потом позже отошли к бухте Казачьей».

Другой случай сообщил командир 161-го стрелкового полка Л.А. Гапеев: «Полк занимал оборону от Молочной фермы до Черного моря. В тылу 1-го батальона у Горбатого моста, проникшая в ночь на 1 июля диверсионная группа фашистов расстреляла поодиночке спавших в кабинах шоферов стоявшей у моста колонны автомашин. Находившийся в концевой автомашине командир застрелил одного диверсанта, остальные двое скрылись».

Как свидетельствуют участники последних боев, переодеваясь в красноармейскую или краснофлотскую форму, немецкие диверсанты, предатели, старались посеять панику в ночное время в районе 35-й береговой батареи и побережья Херсонесского полуострова при приходе катеров для эвакуации, пользуясь тем, что там были во множестве неорганизованные группы воинов. Зафиксированы факты, когда немецкие лазутчики в нашей форме разносили отравленную воду. В большей части случаев их разоблачали и уничтожали. Член группы особого назначения ЧФ Н. Монастырский писал, что 1 и 2 июля на аэродроме они вылавливали немецких провокаторов в форме матросов, которые подбивали одиночных бойцов стрелять по нашим самолетам, жечь боезапас, когда каждый патрон был на счету. Член этой группы В. Гурин в своих воспоминаниях написал, что после подрыва батареи группы фашистов на шлюпках и катерах высадились на мысе с целью пленить командный состав. Фашисты были одеты в красноармейскую форму и сумели просочиться в район 35-й батареи, при этом внесли панику среди бойцов. Всю ночь шел бой, и вылавливались десантники, а утром после рассвета они стали явно заметными по выхоленным лицам и были полностью ликвидированы. Их шлюпки и катера захватили счастливчики из бойцов на берегу.

Несмотря на то, что в течение 30 июня большая часть командиров и комиссаров соединений и частей Приморской армии и Береговой обороны были отозваны для эвакуации, организация обороны СОРа по секторам продолжала действовать. Вот некоторые подробности действий командования IV сектора обороны. Как вспоминает начальник штаба 345-й стрелковой дивизии полковник И.Ф. Хомич, комендант IV сектора полковник Капитохин 30 июня утром убыл с КП, не сказав никому ни слова. Пришлось временно исполнять его обязанности начальнику штаба.

Во второй половине дня эти обязанности уже исполнял начальник штаба 95-й дивизии майор А.П. Какурин, как об этом написал начальник связи 95-й стрелковой дивизии подполковник И.Н. Пазников: «…В 18.00 30 июня на КП 4-го сектора, находившегося у Панорамы, позвонил начальник штаба Приморской армии полковник Н.И. Крылов и продиктовал приказ командующего армией генерал-майора Петрова исполняющему обязанности коменданта 4-го сектора начальнику штаба 95-й стрелковой дивизии майору А.П. Какурину: «К часу ночи 1 июля 1942 года имеющимися силами и средствами занять и удерживать линию обороны от бухты Стрелецкий до перекрестка дорог юго-восточнее 2-3 км хутора Пятницкого. Командный пункт сектора – хутор Пятницкого. Этот приказ, являлся основанием для отхода к району мыса Херсонес в составе 4-го сектора».

Полученный приказ предусматривал боевые действия войск сектора на указанных позициях в течение всего дня 1 июля 1942 года. Как представляется, аналогичные приказы с указанием новых рубежей обороны и действий на 1 июля получили от Крылова и коменданты других секторов. В сообщении Пазникова обращает на себя внимание разрешение на самостоятельный отход частей сектора к району мыса Херсонес к концу дня 1 июля. Это обстоятельство можно объяснить только тем, что штаб армии подлежал эвакуации и не было уверенности в сохранении связи с секторами по многим причинам, а также тем, что находившийся в частях сектора комсостав к вечеру 1 июля должен был прибыть на 35-ю береговую батарею для эвакуации в ночь с 1 на 2 июля 1942 года, как предусматривалось это планом частичной эвакуации. Это подтверждается информацией из воспоминаний Пазникова, приводимой далее по тексту. Кроме того, этим сообщением Пазникова подтверждается факт, что организация обороны Приморской армии в составе секторов СОРа действовала до конца суток 1 июля 1942 года.

Таким образом, остатки Приморской армии и Береговой обороны согласно решению командования СОРа должны были выполнить свою последнюю боевую задачу – прикрыть район эвакуации для вывоза старшего комсостава армии, а затем драться до последней возможности или прорываться в горы к партизанам. Прорваться в горы в условиях плотной блокады войсками противника по всей территории Гераклейского полуострова, как показали последующие дни, массе войск было невозможно. Армию, оставшуюся без боеприпасов, безусловно, ждали уничтожение и плен.

О планах и целях эвакуации в войсках и среди населения города не было известно. Информация распространялась больше в виде слухов. По вспоминанию вольнонаемных служащих военных предприятий и учреждений с утра 30 июня руководство их получило указания всем работникам следовать на эвакуацию в бухты Стрелецкую, Круглую, Камышовую, Казачью и эвакуироваться там на имеющихся плавсредствах.

В ночь на 1 июля из западных бухт Севастополя уходили самостоятельно на Кавказ 30 катерных тральщиков, три катера МО, 4 буксира, шхуна и другие плавсредства, а всего 43 единицы. На буксире «Курортник» была отправлена большая группа связистов флота и города. Однако, из всех ушедших плавсредств до берегов Кавказа дошло лишь 17 единиц, которые доставили 304 человека.

Все оставшиеся в Севастополе катера, баржи, буксиры, киллектор, гидрографическое судно «Горизонт», два недостроенных тральщика, плавкраны, которые не имели хода, или не подлежали перегону на Кавказ, были уничтожены или затоплены флотской командой под руководством исполняющего обязанности начальника плавсредств и гаваней ЧФ капитана 2 ранга И.А. Зарубы.

О последних действиях руководства города рассказал бывший начальник МПВО Корабельного района Севастополя Лубянов: «30 июня 1942 года в штольне командного пункта МПВО города состоялось последнее совещание актива города. На нем секретарь горкома партии Б.А. Борисов дал распоряжение всему активу отходить в сторону Камышовой бухты, где предполагалась эвакуация.

Уходить надо было группами по 13-20 человек. Часть актива погибла от налетов немецкой авиации». И далее он пишет, что «…я с заведующим обкома партии Петросяном дождались у входа в 35-ю батарею Б.А. Борисова (председатель горисполкома Севастополя) и А.А. Сарину (секретарь горкома партии), прибывших, примерно, в 18-19 часов. Спросили их, где суда, на чем эвакуироваться? Сказали: идите в Казачью бухту. Там есть деревянный помост. Ночью с 1 на 2 июля будут катера. Октябрьский выделил 70 мест для актива».

В момент общения с Лубяновым Сарина и Борисов наверняка уже знали, что их включили в списки первой очереди эвакуации на подводной лодке, поэтому они могли обещать остальным «активистам» все что угодно…

Как следует из этого сообщения вопросы эвакуации решались на ходу, и трудно сказать кто из актива города в реальности смог воспользоваться этим сообщением и пропусками с красной полосой, хотя в отчете начальника Политуправления ЧФ дивизионного комиссара Расскина отмечено, что «…в период с 1 июля до 20 часов 4-го июля в Новороссийск из Севастополя прибыло в числе прочих 70 человек партактива города». К примеру, Лубянову не удалось воспользоваться этой возможностью и ему пришлось быть участником защиты 35-й береговой батареи после 2-го июля. Эти свидетельства являются неопровержимым доказательством того, что даже партийный актив города не был эвакуирован организованно, а в самолете с Октябрьским и в подводных лодках с Петровым и Моргуновым оказалось много случайных людей. Только так можно объяснить тот факт, что на плацдарме были «забыты» (?) секретарь Крымского обкома Меньшиков, секретарь севастопольского горкома Терещенко и другие ответственные партийные руководители.

И все-таки к сообщению Лубянова следует отнестись с повышенным вниманием. Дело в том, что в ночь с1-го на 2-е июля при эвакуации катерами и тральщиками из района 35-й батареи, катер командира группы капитан-лейтенанта Глухова проследует в Казачью бухту с «особой» задачей эвакуации партийного актива города. Другое дело, что никого из партийных работников катерники Глухова в районе причала Казачьей бухты не обнаружили. К этому эпизоду мы еще вернемся.

Но самой печальной и трагической была судьба десятков тысяч раненых. Лидер «Ташкент» был последним большим надводным кораблем, который забрал в ночь с 26 на 27-е июня более трех тысяч раненых, эвакуированных женщин и детей, а также рулоны обгоревшей, панорамы «Оборона Севастополя 1854–1855 гг., а в ночь на 29 июня быстроходные тральщики «Взрыв» и «Защитник» вывезли еще 288 раненых. После этого раненые вывозились только самолетами транспортной авиации и подводными лодками. Тиражировать замшелую версию о том, что не было ни малейшей возможности вывозить раненых после 29 июня, рука не поднимается. Что же касается рулонов обгоревшего полотна панорамы, то была бы моя воля, то всех политработников армии и флота, эвакуированных вместе с Кулаковым и Чухновым я бы заставил сжевать этот холст, запивая морской водой… Вместо того, чтобы вывести очередную сотню раненых бойцов спасали обгоревшие отсыревшие лоскуты полотна, которые потом три года гнили в пакгаузе новороссийского порта… Немцы, захватившие эту часть Новороссийска, этим «стратегическим» грузом даже не заинтересовались…

Согласно обобщенной сводке по деятельности медико-санитарной службы, в СОРе имелось 16 медучреждений армии и флота, в том числе в Приморской армии: 7 медсанбатов (по одному в каждой стрелковой дивизии), два эвакогоспиталя, два полевых подвижных госпиталя; у Черноморского флота: 2 военно-морских госпиталя и один инфекционный, в которых, согласно сводкам на 28 июня, находилось всего 11500 раненых.

В процессе немецкого наступления с 29 июня и до 1 июля 1942 года все лечебные учреждения и раненые были перебазированы в район западного побережья Херсонесского полуострова. У Камышовой бухты находились ППГ-316 и ЭГ-1428, в штольнях Георгиевского монастыря ППГ-76 и ППГ-356, медсанбаты в щелях, окопах, траншеях у берега Камышовой бухты, южного берега Херсонесского полуострова, районе 35-й батареи. Распределение раненых по госпиталям и медсанбатам по состоянию на 28 июня показано в примечании к Сводке, но такие подробности нам не требуются для оценки общей обстановки на Херсонесском плацдарме.

В условиях непрерывных бомбежек и артобстрелов немногочисленный медперсонал самоотверженно оказывал помощь раненым бойцам и командирам. Большое количество раненых, могущих передвигаться самостоятельно, скопилось к концу дня 30 июня на берегах Камышовой и Казачьей бухт, на Херсонесском аэродроме в надежде на эвакуацию. Они самостоятельно покидали медсанбаты, госпиталя, так как подчас не было автотранспорта, чтобы перебазировать их из города к бухтам. В эти два последних дня июня из Георгиевского монастыря были отправлены пешим порядком несколько групп раненых по 50–60 человек с сопровождающими в районы Камышовой и Казачьих бухт для эвакуации. Об этом имеются воспоминания краснофлотеца М.Е. Чеснокова из химроты ЧФ и начальника штаба инженерного батальона 25-й дивизии, находившихся на излечении в госпитале Георгиевского монастыря.

Что касается количества раненых, оставленных в Севастополе, то цифры эти весьма приблизительные. Согласно последнему боевому донесению Военного Совета СОРа и флота по состоянию на 24.00 30 июня 1942 года в Москву и Краснодар невывезенных раненых осталось 15 тысяч. Но уже в 1961 году в докладе Октябрьского на военно-исторической конференции их количество «увеличилось» до 23 тысяч. В 1968 году в Матросском клубе при открытии конференции по обороне Севастополя 1941-42 гг. Октябрьский назвал цифру в 36 тысяч человек. Эта цифра в большей мере соответствовала фактическому числу раненых бойцов и командиров, скопившихся на Херсонесском плацдарме в ожидании обещаной эвакуации.

Ряд авторов, как например, полковник Пискунов, указывают, что к 4 июля 1942 года раненых было не менее 40 тысяч, из них только в госпиталях Приморской армии 36 тысяч. Военврач 2 ранга 12-й авиабазы ВВС ЧФ И.П. Иноземцев написал, что «…днем 30 июня 1942 года он расписался на приказе начальника штаба ВВС ЧФ, запрещавшего эвакуацию медперсонала. В приказе было разъяснено, что «в окрестностях Севастополя остается большое количество раненых, более 30 тысяч человек, а средств эвакуации нет».

Сколько же раненых было в Севастополе по состоянию на 3 июля 1942 года? Анализ документов и воспоминаний очевицев показывает, что все сведения на этот счет весьма условны, что точных данных нет и быть не может, так как в ходе боевых действий с 29 июня по 3 июля был потерян всякий учет поступления раненых в госпитали и медсанбаты частей. По данным краткого отчета штаба СОРа и итогам обороны Севастополя за июнь раненых в СОРе было с 7 июня (начало 3-го штурма немцев) по 3 июля 1942 года 53 626 человек. Эвакуировано до 30 июня 17 894 человека. Эвакуировано с 30 июня по 3 июля 99 раненых.

По данным I тома отчета по обороне Севастополя от октября 1946 г. раненых в СОРе с 21 мая по 3 июля было 55 289 человек. Эвакуировано с 21 мая по 3 июля – 18734 человека.

Согласно отчету медико-санитарной службы число раненых, находящихся в лечебных учреждениях армии и флота на 28 июня, было 11500 человек. Согласно журналу боевых действий войск Приморской армии, оперативного отдела потери ранеными только за 29 июня составили по армии 1470 человек. Если среднее количество раненных за сутки принять за 2500 человек с учетом раненых флота, то с 29 июня по 3 июля число раненых должно было составить не менее 12500 человек. В общей сумме это составило бы порядка 34 тысячи человек. По данным I тома отчета на 3 июля их было 37555 человек. Конечно, эти данные условны и не отражают фактической действительности, но других сведений нет. Видимо, при подсчете исходили из расчета снижения общей численности войск боевого состава.

Надо отметить и то, что большинство легкораненых по воспоминаниям участников обороны были активными бойцами, участвовали в атаках, отражении врага, в попытках прорыва в горы к партизанам.

Утром 30 июня вражеская авиация разбомбила здание эвакогоспиталя № 1428 в Камышовой бухте. Под обломками стен погибло много раненых. К вечеру 30 июня берег Камышовой бухты в районе пристани, состоящей из двух барж у берега, оборудованных настилом и сходнями, был сплошь забит носилками с ранеными и ходячими ранеными в ожидании эвакуации. Там же находилась масса неорганизованных военных, отбившихся от своих частей и много гражданского народу – женщин с детьми, стариков. Люди метались по берегу, но никто толком не знал ничего об истинном положении с эвакуацией. Подходили из города все новые группы и одиночки военных и гражданских лиц. Подобная ситуация исключала возможность организованной эвакуации. Эту картину массового бедствия наблюдал И.А. Заруба: «...вместе с комиссаром отдела пошли в Камышовую бухту. То, что там я увидел меня поразило. Толпы людей, солдаты, матросы с оружием и без. Все чего-то ждут. К пристани не подойти. Тысячи людей, шум крики. Решил пойти на 35-ю батарею. Это было в 1 час 35 минут 1 июля. Придя на 35-ю батарею к ее главному входу, увидел еще худшее. Весь дворик и коридоры навеса были переполнены комсоставом Приморской армии. Двери на запорах. Здесь я узнал, что 29 июня было дано распоряжение по армии всему старшему офицерскому составу оставить свои части. Части остались без управления. Все это было похоже на панику в полном смысле слова...».

Отзыв старшего комсостава армии шел с вечера 29 июня вначале из отделов, управлений, служб штабов армии и флота, которые в условиях сворачивания рубежей обороны перебазировались в район Камышевой и Казачьей бухт. К утру 1 июля, по свидетельству участников событий тех дней, почти вся масса скопившихся в Камышовой бухте военных и гражданских лиц, за исключением раненых, покинула берег Камышовой бухты. Многие еще ночью перешли в район 35-й береговой батареи и аэродрома в надежде эвакуироваться самолетами либо кораблями с рейдового причала у 35-й батареи.

«У маяка, куда мы, раненые, пришли пешком под вечер 30 июня, уйдя из Херсонесского храма, – пишет комиссар 1-го батальона 2-го Перекопского полка морской пехоты А.Е. Зинченко, – тысячи солдат и раненых. Мы услышали команды через рупор, кому где собираться. Но тысячная толпа была неуправляема. С Северной стороны Севастополя немцы из крупнокалиберного орудия обстреливали район аэродрома. И было видно, как от разрывов летели во все стороны головы, ноги солдат».

В 18 час 30 июня Военный совет Черноморского флота получил телеграмму из Главного Морского штаба Наркомата ВМФ: «В.С. Черноморского флота.

Нарком Ваше предложение целиком поддерживает. Будет доложено Ставке».

30-06-42 г. 17 час. 10 мин. Алафузов, Никитин».

Не дожидаясь информации о решении Ставки по Севастополю, Ф.С. Октябрьский собирает Военный совет.

В 19 часов 50 минут 30 июня 1942 года в одном из казематов 35-й береговой батареи началось последнее заседание военных советов флота и армии. На нем присутствовали: командующий СОРом и флотом вице-адмирал Ф.С. Октябрьский, член военного совета дивизионный комиссар Н.М. Кулаков, командующий Приморской армией генерал-майор И.Е. Петров, члены военного совета Приморской армии, дивизионный комиссар И.Ф. Чухнов и бригадный комиссар М.Г.Кузнецов, командир охраны водного района (ОВРа) контр-адмирал В.Г. Фадеев, начальник штаба СОРа капитан 1 ранга А.Г. Васильев, начальник Особого отдела Черноморского флота Ермолаев, комиссар Береговой обороны полковой комиссар К.С. Вершинин и комендант Береговой обороны генерал-майор П.А. Моргунов.

Из воспоминаний военно-морского коменданта порта Севастополь старшего лейтенанта М.И. Линчика: «…начальник штаба СОРа капитан 1 ранга Васильев и сопровождающие его комиссар штаба СОРа Штейнберг и начальник отдела морских конвоев СОРа капитан 3 ранга А.Д. Ильичев прибыли на 35-ю батарею несколько позже, после открытия совместного заседания Военных Советов флота и армии».

«…Вице-адмирал Октябрьский кратко охарактеризовал обстановку и сказал, что на его телеграмму об эвакуации получен ответ от наркома ВМФ Кузнецова с разрешением на вывоз ответственных работников и командиров, а также санкционирован его выезд. Фактически это было разрешение на эвакуацию, которая началась официально с 21.00 30 июня 1942 года.

Подтверждалось предложение командования СОРа об эвакуации в первую очередь высшего и старшего комсостава армии и флота.

Для руководства обороной в Севастополе и прикрытия эвакуации на основании посланной телеграммы Кузнецову и Буденному Октябрьский предложил оставить генералов Петрова и Моргунова, а через три дня и им приказывалось эвакуироваться.

По этому предложению выступили члены Военного Совета Приморской армии Чухнов и Кузнецов, предложив оставить одного из командиров дивизий со штабом, так как соединений и частей по существу уже нет, а разрозненные группы и подразделения не имеют боезапаса и что руководить на таком уровне нечем. Генерал Петров охарактеризовал боевое состояние войск, их вооружение, наличие боезапаса и доставку. В дивизиях насчитывается по 300-400 человек боевого состава, а в бригадах по 200, но главное решающее – нет боеприпасов. Не имея сил и средств, вряд ли удержать Севастополь в течение трех дней. Если это необходимо и командование решило так, то он готов остаться и сделать все, чтобы выполнить боевую задачу. Генерал Моргунов поддержал доводы Петрова. Дивизионный комиссар Кулаков указал на большие потери врага, значительно превышающие наши, а у нас почти ничего не осталось. Политико-моральное состояние защитников крепкое, а главное нет уже ни частей, ни боеприпасов. Задержать врага вряд ли удастся. Поэтому оставлять генералов Петрова и Моргунова нет необходимости...

…Генерал Петров на вопрос Октябрьского о том, кого оставить в Севастополе, предложил оставить генерала Новикова – командира 109-й стрелковой дивизии, так как его сектор обороны обороняет Херсонесский полуостров и остатки войск отходят туда же.

Командующий согласился с этим предложением и приказал Петрову и Моргунову до рассвета помочь Новикову организовать оборону и эвакуацию согласно плана…».

В выдержках из протокола заседания Военного совета сохранена орфография подлинника (?), составленного на скорую руку, и, по-видимому, неоднократно правленного в послевоенное время. О какой помощи Новикову могла идти речь, если посадка на подводные лодки состоялась в 01 ч 30 минут 1-го числа?

После заседания военного совета были вызваны генерал-майор Новиков и бригадный комиссар А.Д. Хацкевич – комиссар 109-й стрелковой дивизии, для получения приказа и передачи полномочий.

Из выступления адмирала Октябрьского на научно-практической конференции в мае 1961 года: «…Последний мой приказ от 1.07.42 г. перед вылетом из Севастополя генерал-майору Новикову, который был оставлен старшим начальником, отмечается в кратком отчете по итогам обороны Севастополя за июнь 1942 года, сводился к следующему: «Драться до последнего, и кто останется жив, должен прорываться в горы к партизанам…». Этот приказ бойцы, начсостав Севастопольского оборонительного района с честью выполнили.

Для содействия генералу Новикову помощником по морской части был оставлен ему командир из штаба ЧФ – начальник морской конвойной службы штаба СОРа капитан 3 ранга А.Д. Ильичев. Затем Петров и Моргунов ввели Новикова в курс всех дел обороны. Генерал Петров подробно рассказал ему об обстановке, силах и средствах и вручил приказ на оборону с боевыми задачами Новикову и его группе войск на основании решения военного совета СОРа:

«Боевой приказ. 30.06.42 г. Штаб Приморской армии. 21.30.

1. Противник, используя огромнее преимущество в авиации и танках, прорвался к Севастополю с востока и с севера. Дальнейшая организованная оборона исключена (?).

2. Армия продолжает выполнять свою задачу, переходит к обороне на рубеже: мыс Фиолент – хутор Пятницкого – истоки бухты Стрелецкой. Оборона указанного рубежа возлагается на группу генерал-майора П.Г. Новикова.

3. Группа генерал-майора П.Г. Новикова в составе: 109-й, 388-й стрелковых дивизий, 142-й стрелковой бригады, курсов младших лейтенантов армии, учебного батальона 191-го стрелкового полка, зенитно-пулеметного батальона. Артгруппа в составе 47-го ап, 955-го ап и 880-го зап.

Задача – упорно оборонять рубеж: хутор Фирсова – хут. Пятницкого – истоки бухты Стрелецкой.

КП – 35 батарея БО.

Командующий Приморской армией генерал-майор Петров

Член военного совета дивизионный комиссар Чухнов

Начальник штаба армии генерал-майор Крылов».

Моргунов попросил Новикова вовремя подорвать все батареи, особенно 35-ю, а также указал, что еще действует 14-я и 18-я береговые батареи, имеется в резерве батальон Береговой обороны и что полк Береговой обороны из Севастополя к утру прибудет в его распоряжение. Моргунов отдал приказание командиру 35-й береговой батареи капитану А.Я. Лещенко о подрыве батареи после того, как будет израсходован боезапас и предупредил, что перед подрывом надо доложить генералу Новикову…»

Из приказа видно, что оборона города не планировалась, войска спешно стягивались к западным бухтам. По словам Моргунова не было сил, чтобы оказать сильное противодействие противнику. Когда писался этот приказ, части армии уже переходили на указанный в нем рубеж обороны.

Что касается слов приказа, что «…дальнейшая организованная оборона исключена», то здесь просматривается более поздняя корректура, потому как ни Петров, ни, тем более, Крылов не производили впечатление людей, склонных к панике. В их задачу входил инструктаж Новикова по созданию жесткой обороны на конкретном рубеже и удержанию его в течение суток (?) с целью надежного обеспечения эвакуации старшего комсостава армии и флота. На следующую ночь генерал Новиков со своим штабом в соответствии с решением Военного Совета обязан был эвакуироваться на подводной лодке (вот почему, в телеграммах, посланных Октябрьскому вечером 1-го июля, Новиков просил выслать за ним лодку… – Б.Н.).

Основная задача, поставленная Новикову – обеспечение эвакуации старшего командного и политического состава армии и флота. Передача управления остатками армии группе генерала Новикова в такой обстановке, по сути, была формальным актом.

Крепнет убеждение в том, что протокол последнего заседания Военного совета неоднократно корректировался с перспективой изучения его представителями следственных органов и членами военного трибунала. Из этих же соображений составлялся текст донесения Октябрьского и Кулакова в Ставку из Новороссийска вечером 1 июля по состоянию СОР на 24.00. 30 июня, где в числе прочего докладывалось: «…оборону держат частично сохранившие боеспособность 109-я стрелковая дивизия численностью 2000 человек, 142-я стрелковая бригада 1500 человек, 4 сформированных батальона из частей Береговой обороны, ВВС, ПВО и др. с общим числом 2000 человек». Из этой телеграммы следует вывод, что боеспособного личного состава на Херсонесском плацдарме оставалось не более 5500 человек…

Кроме того, в последнем приказе генерала Петрова значатся 388-я стрелковая дивизия (остатки), армейские курсы младших лейтенантов, учебный батальон 191-го стрелкового полка, зенитно-пулеметный батальон и три артполка. То, что основным инициатором и организатором поспешного бегства командования СОР из Севастополя являлся адмирал Октябрьский, более чем очевидно. При этом, адмирал вынудил московское руководство дать ему официальное разрешение на этот позорный для офицера-моряка акт. Для придания этому бегству видимости легитимности, он включил в группу эвакуируемых тех, кто по факту своего спасения был обязан всю оставшуюся жизнь оправдывать действия своего благодетеля (?) и спасителя (?).

А события на рубеже обороны все продолжали ухудшаться. К ночи на 30 июня фронт обороны проходил по рубежам: хутор Фирсова – хутор Иванова – хутор Пятницкого – слобода Рудольфова – Панорама – железнодорожная станция Севастополя.

В то время, как скрытно началась эвакуация руководящего состава Приморской армии, флота и города, наши сильно поредевшие остатки соединений и частей, выполняя последний приказ командующего Приморской армией генерала Петрова, переходили на последние рубежи обороны на линии мыс Фиолент – хут. Пятницкого – истоки бухты Стрелецкой.

Потери личного состава частей СОРа за 29 июня только по данным Приморской армии составили 1470 ранеными и 760 человек убитыми. В целом из-за потери связи и указанных причин эти потери в войсках не поддавались учету. Отдельные дивизии и бригады потеряли убитыми и ранеными до 90% личного состава. В то же время в это число входили и отколовшиеся в результате окружений, прорывов фронта на различных участках группы, подразделения и одиночки от своих частей.

Как уже отмечалось, в 18.50 30 июня начальник штаба Приморской армии Крылов передал по телефону исполняющему обязанности коменданта 4-го сектора майору Какурину занять оборону на рубеже хут. Пятницкого – бухта Стрелецкая войсками 4-го сектора. В последнем приказе командующего армией на 21.30 того же вечера слобода Рудольфова не значилась и рубеж обороны переносился на истоки бухты Стрелецкой.

К тому времени войска сектора занимали оборону в городе от железнодорожной станции Панорама – слобода Рудольфова. Дошел ли последний приказ командующего армией до всех частей и подразделений в условиях потери связи и как фактически и где они заняли оборону, какими наличными силами и с каким вооружением этот вопрос требует дальнейшего изучения. Как бы то ни было, но по сведениям Отчета по обороне Севастополя, «в 4.30 1 июля рубеж обороны согласно приказу был занят всеми указанными частями».

На этом рубеже, по утверждению Моргунова, сражались малочисленные остатки 25-й, 386-й стрелковых дивизий, 79-й и 138 стрелковых бригад, а также подразделений, штабных групп, остатков 95-й и 345-й стрелковых дивизий, влитых в другие части, и ряд мелких подразделений, лишившихся своего командования. Теперь все эти части составляли передовую группу войск прикрытия района эвакуации, хотя в этом последнем приказе командующего дальнейшей задачи по обороне не были поставлены. Фактически, как это следует из воспоминаний Пазникова, части сектора должны были отойти к концу дня 1 июля к 35-й береговой батарее, что практически и было ими сделано.

Получение приказа о смене командования армии и переходе остатков армейской группировки в «группу войск генерала Новикова» вечером 30 июня подтверждает комиссар 386-й дивизии Володченков, остатки дивизии которого приводили в это время себя в порядок в балке у железнодорожной станци.

Ночью войска покидали город и на его окраинах вливались в общий поток грузовых и легковых автомашин, немногочисленной техники, групп людей и одиночек. Часть войсковых подразделений переходила на новые позиции, другие следовали к бухтам и Херсонесскому полуострову. В этом потоке военных шли и многочисленные жители города с вещами в надежде эвакуироваться, хотя официально эвакуация не объявлялась.

Мы уже вели речь о том, что в последние числа июня немецкая авиация подвергла город массированным бомбардировкам. Участники обороны и оставшиеся в живых жители города свидетельствуют о том, что именно в ходе этих налетов город был превращен в груду развалин. Спрашивается, зачем это было делать в те дни, когда судьба Севастополя, по сути, была предрешена? Очень похоже, что у Манштейна и его ближайшего окружения уже не выдерживали нервы.

«Город представлял собой сплошные развалины. Завалы на улицах, трупы людей и лошадей, жара и невыносимый трупный запах от сотен и тысяч погибших людей» – написал капитан В.Л. Смуриков.

Обстановку во время отхода наших частей из города вспоминает командир 553-й батареи 55-го дивизиона 110-го зенитного артполка ПВО ЧФ старший лейтенант Г.А. Воловик: «Все наши орудия были разбиты в боях или вышли из строя из-за сильного износа. Поэтому мы, как пехотинцы, вечером 30 июня держали оборону в районе Панорамы в сторону железнодорожного вокзала. Ночью неожиданно нас срочно отозвали на КП полка. Мой командир майор Ф.П. Буряченко сказал мне, что немцы прорываются со стороны Балаклавы, стремясь отрезать город и части в нем. Получен приказ отходить на мыс Херсонес. Нашу колонну – остатки 110-го ЗАП, примерно 160 человек, возглавляли командир полка полковник В.А. Матвеев и комиссар полка батальонный комиссар Н.Г. Ковзель. Когда мы вышли на окраину города, я смог увидеть, как впереди нас, так и позади организованно двигались колонны войск. На всем пути движения немцы вели беспорядочный обстрел дороги артиллерией. Мы потерь не имели. К рассвету прибыли на место, на огневую позицию 551-й батареи нашего 55-го артдивизиона, которая прикрывала огнем своих орудий Херсонесский аэродром. Мы заняли оборону между 35-й батареей и маяком примерно, посередине и в 30-40 метрах от берега Черного моря».

Обратите внимание на эту информацию. Чтобы как-то объяснить войскам причину оставления позиций на тыловом рубеже, проходящем в пределах города, использовалась дезинформация о том, что «…немцы прорываются со стороны Балаклавы». Следом за отводом войск северо-западного (городского) участка тылового рубежа, пришлось отходить войскам Балаклавского участка 1-го сектора обороны. Эти действия командования СОР вполне можно расценивать как целенаправленное «сворачивание» оборонительных боев на тыловом рубеже, с перспективой уплотнения и усиления войск на рубеже «прикрытия эвакуации».

Что же представлял собой неведомый для большинства защитников Севастополя Херсонесский полуостров, куда или в каком направлении давались команды отходить? Херсонесский полуостров является самой южной частью Крымского полуострова. С трех сторон его омывает Черное море. В самой западной части его на мысе Херсонес стоит одноименный с мысом Херсонесский маяк высотой 59 метров в виде круглой, слабоконической кверху башни. Большая часть полуострова ровная. На нем расположен Херсонесский аэродром. Высота берега у маяка 3-4 метра над уровнем. У основания полуострова возвышенность, выступающая в сторону моря плоским мысом длиной до 400 метров и высоким почти 40-метровым крутым, обрывистым берегом. Справа и слева от этой возвышенности имеются ложбины.

На самой верхней части возвышенности расположена 35-я береговая батарея, первая башня которой находится от берега примерно в 40 метрах. Слева от выступа берега расположена бухта с местным названием Голубая и не установленным названием Ново-Казачья, справа от выступа берега находится Херсонесская бухта. Между берегом 35-й батареи и истоками бухты Казачьей расположен перешеек шириной примерно в 600 метров. У прибрежных скал Голубой бухты напротив 35-й батареи в июне 1942 года бойцами 95-го строительного батальона флота по проекту военного инженера А. Татаринова был построен рейдовый причал консольного типа длиной 70 п. м. Из общей длины 40 п. м с шириной настила 3,5 метра, который крепился на балках к скале, протянувшейся от берега в море и подобно карнизу, нависал над водой. Остальные 30 п. м причала из-за нехватки материалов и времени сделали в виде висячего настила на тросах, торец которого упирался в большую скалу. Остаток этой скалы с куском вертикально торчащего рельса и поныне виден с берега.

Вернемся к событиям вечера 30-го июня. Командиры оперативного отдела штаба СОРа, остававшиеся на ФКП в южной бухте, выехали на 35-ю батарею для эвакуации. Последним покинули ФКП начальник штаба СОРа капитан 1 ранга А.Г. Васильев, капитан 3 ранга Ильичев и комиссар штаба полковой комиссар А. Штейнберг.

Приводимые ниже воспоминания военно-морского коменданта порта Севастополь старшего лейтенанта Линчика отчасти дают описание ночного Севастополя и одного из эпизодов организационной деятельности командования СОРа перед эвакуацией:

«…В полуторке нас было 12-15 штабных командиров, в основном капитан-лейтенантов и старших лейтенантов, не так как теперь. Изредка слышались разрывы снарядов и редкая стрельба из стрелкового оружия. Ехали молча среди развалин Севастополя. По дороге то и дело попадались подразделения, отдельные группы и одиночки бойцов и командиров, уходивших из города. В темноте подъехали к 35-й батарее. Вошли в ярко освещенное большое помещение, где кроме нас уже было много армейских командиров. Наш старший пошел докладывать о прибытии группы. Вскоре после нашего приезда на батарею приехали Васильев, Ильичев и Штейнберг. Они быстро прошли к командующему флотом. Мы же уже ждали команду для посадки на подводную лодку. Минут через 10 стремительно вошел Ильичев и, не видя меня, крикнул: «Линчик!». Я отозвался. «Ты остаешься со мной!» С его появлением все для меня прояснилось. Старшим военачальником в Севастополе был назначен командир 109-ой стрелковой дивизии генерал-майор Новиков, а он его помощником по морской части с морской оперативной группой в составе Линчика, связиста из отдела связи штаба флота капитан-лейтенанта Б.Д. Островского с группой радистов с главным старшиной Марунчаком, шифровальщиком старшим лейтенантом В.В. Гусаровым с помощниками – старшинами 1-й статьи В.С. Кобецом и И.О. Зарей».

В то время как на 35-й береговой батарее шли организационные мероприятия, связанные с эвакуацией и передачей дел генералу Новикову и его штабу, на Херсонесский аэродром начали приземляться двухмоторные транспортные самолеты ПС-84 («Дугласы»). «Они поочередно с интервалом по времени заходили на посадку со стороны Херсонесского маяка. Посадочная полоса подсвечивалась. Самолеты после посадки моторы не глушили из-за периодического обстрела аэродрома. После быстрой выгрузки боезапаса самолеты принимали людей на медленном ходу», – так вспоминает В.И. Мищенко, находившийся тогда в 100 метрах от взлетно-посадочной полосы.

Находившаяся на аэродроме масса неорганизованных военных с оружием и без него, легкораненые, военные и гражданские лица с пропусками и без них пытались попасть в самолеты. Комендант Херсонесского аэродрома майор Попов, на которого была возложена организация посадки на самолеты, самоустранился от своих обязанностей и улетел первым же самолетом, как об этом написал военврач 12-й авиабазы ВВС ЧФ И.П. Иноземцев. Попов впоследствии был приговорен военным трибуналом к расстрелу. Бежал к немцам.

Об отсутствии организованной посадки на самолеты и корабли имеется запись в Историческом журнале Черноморского флота: «Плохо была организована посадка на самолеты «Дуглас» и корабли, в результате чего многие руководящие командиры и политработники, работники партийных и советских органов, имея пропуска, не смогли эвакуироваться».

В этой неуправляемой обстановке, имея пропуска с красной полосой, не могли попасть в самолет комиссар 386-й дивизии В.И. Володченков и начальник штаба дивизии подполковник В.С. Степанов. Они вынуждены были вернуться на 35-ю батарею и по приказанию начальника штаба армии Крылова были эвакуированы на подводной лодке Щ-209.

Не смог попасть в самолет и прокурор Черноморского флота – бригадный военюрист А.Г. Кошелев. «Меня оттеснили», – так он рассказал Линчику ночью 2-го июля, находясь уже под скалами 35-й батареи после неудачной попытки попасть на катера.

Картину неорганизованной посадки на самолеты дополняет А.И. Зинченко: «...с наступлением темноты началась эвакуация самолетами раненых. Организовать нормальную эвакуацию было невозможно. Кто посильнее, тот и попадал в самолет. На третий самолет дошла и моя очередь, но когда я попытался влезть в самолет, один из команды по посадке ударил меня сапогом в голову так, что я потерял сознание. Брали в основном моряков, а у меня форма была сухопутная».

О тяжелой обстановке с посадкой на самолеты командование СОРа знало. Поэтому для себя они предусмотрели вариант эвакуации на подводной лодке в случае неудачи с посадкой на самолет.

Комендант Береговой обороны СОР П. Моргунов в своих воспоминаниях пишет: «Командующий, член Военного совета Кулаков и некоторые присутствующие должны были улететь самолетом. Фактически, по некоторым причинам вылетели позже. Контр-адмирал Фадеев на 2-й подводной лодке («Л-23») должен был ждать сигнала Октябрьского и только тогда уходить, так как не было уверенности, что группе Октябрьского удастся улететь самолетом и тогда они должны были идти на второй подводной лодке. Телеграмму Фадеев получил уже поздно с самолета. Выполнив задание, мы с Петровым ночью погрузились на лодку и на рассвете начали уходить».

Телеграмму Фадеев получил от Октябрьского после посадки самолета на кавказском аэродроме. Из-за этого подводная лодка «Л-23» смогла начать движение к кавказскому берегу только в 8 часов утра. Не слишком волновался Филипп Сергеевич даже за судьбу своих ближайших соратников.

Около часа ночи 1 июля 1942 года Октябрьский, Кулаков, Кузнецов, начальник тыла армии А.П. Ермилов и другие сопровождающие лица через люк, находящийся в коридоре у кают-компании 35-й батареи, спустились в поземный ход-потерну по винтовому трапу и, пройдя его через правый командно-дальномерный пост, вышли на поверхность. В сопровождении группы автоматчиков они пошли на аэродром. В целях маскировки, как писал Октябрьский после войны Линчику, «…работники Особого отдела накинули на меня гражданский плащ, так как по их сведениям немецкая агентура охотилась за мной».

Посадка и вылет командования СОРа с Октябрьским, по словам командира самолета ПС-84 Скрыльникова, проходила в «драматической» (?) обстановке. Самолет, предназначенный для командующего, ожидал вылета в течение суток, находясь в защищенном ангаре. Обратите внимание, вылет командования планировался заранее, задолго до официального разрешения из Москвы. В последствии с этим самолетом было много спекуляций, – долгое время он числился в числе самолетов, вылетевших из Краснодара, вечером 30-го июня.

На аэродроме было множество бойцов и командиров, гражданских лиц, пытавшихся улететь. Многие из них имели специальные пропуска на посадку. Их возбуждение росло с каждым улетающим самолетом. Командование СОРа, подъехав на трех автомашинах, с трудом пробилось к самолету. Этим самолетом должны были улететь также командир 3-й ОАГ ВВС ЧФ полковник Г.Г. Дзюба и военком группы полковой комиссар Б.Е. Михайлов. Видя такое положение, Михайлов обратился ко всем со словами: «Я остаюсь для приема самолетов!», – что несколько успокоило толпу людей. Но когда этот последний находившийся на аэродроме самолет завел моторы и стал выруливать на взлетную полосу, то, как пишет В.Е. Гурин, из группы особого назначения ЧФ охранявшей самолет, многотысячная толпа бросилась к нему, но автоматчики охраны не подпустили ее. Некоторые из толпы открыли огонь по улетавшему самолету. Были ли это отчаявшиеся люди или немецкие агенты, трудно сказать.

Когда самолет с Октябрьским выруливал на линию взлета вслед ему устремилась легковая автомашина с человеком на подножке. Это был командир Отдельной авиационной группы полковник Григорий Дзюба. Не снижая скорости разбега самолета, была открыта боковая дверь в кабине пилота и лихого полковника буквально забросили в самолет…

Согласно опубликованным данным и архивным документам из Краснодара в Севастополь в ночь на 1 июля 1942 года вылетело 16 самолетов ПС-84 («Дуглас»). Три из них, потеряв ориентировку, вернулись. Остальные 13 самолетов доставили 23,65 т боеприпасов, 1221 кг продовольствия и вывезли 232 человека, в том числе, 49 раненых и 349 кг важного груза. Самолет, на котором улетел Октябрьский в это количество не вошел и, следовательно, по счету был четырнадцатым.

Можно отметить и такой факт, что после взлета последнего транспортного «Дугласа» с Херсонесского аэродрома оставшаяся масса людей с пропусками и без них к утру 1 июля укрылись в различных местах Херсонесского полуострова под скалами и в укрытиях, землянках и других местах, чтобы не стать жертвой авианалетов и артобстрелов противника. Часть из них, прослышав о приходе в ночь с 1 на 2 июля кораблей, ушла в район берега 35-й батареи. Некоторые из них укрылись в здании Херсонесского маяка и в других строениях маячного комплекса. Возле маяка тогда оказалось, помимо военных, много гражданских лиц, в том числе партийных и советских работников города и области, которые не смогли улететь самолетами, имея пропуска.

Для представления фактического хода событий последних дней обороны и о некоторых подробностях, происходящих 30-го июня и 1-го июля на 35-й береговой батарее, представляют интерес воспоминания старшего сержанта В.Е. Гурина из группы 017: «…Внешнюю охрану батареи осуществлял отдельный батальон автоматчиков. Прибывшая на батарею парашютная группа особого назначения ВВС ЧФ под командованием старшего лейтенанта В.К. Квариани была переименована в группу особого назначения ЧФ. Ее численность была доведена до роты за счет личного состава 35-й батареи. На группу были возложены охранные комендантские обязанности внутри батареи и на Херсонесском аэродроме. С утра 30 июня и до 20 часов того же дня бойцами группы были освобождены все помещения 35-й батареи от многих военных и гражданских лиц, от штабных работников до адъютантов и ординарцев, которые находились там в ожидании получения пропусков на эвакуацию. После заседания Военного Совета флота и армии перед группой была поставлена задача по сопровождению командиров и ответственных лиц с посадочными талонами на рейдовый причал для посадки на подводные лодки, по обеспечению порядка и по охране Херсонесского аэродрома. Во время прилетов транспортных самолетов группа обеспечивала порядок при посадке по посадочным талонам в условиях нахождения там неуправляемой многотысячной толпы».

Между тем, маршал Будённый, действуя в соответствии с телеграммой Октябрьского от 16 часов 30 июля, согласовав решение по Севастополю со Ставкой, издал директиву для Севастополя, в которой согласно предложению Октябрьского генерал-майор Петров был назначен командующим СОРом. Директивой предписывалось: «Октябрьскому и Кулакову срочно отбыть в Новороссийск для организации вывоза раненых, войск, ценностей, генерал-майору Петрову немедленно разработать план последовательного отвода к месту погрузки раненых и частей, выделенных для переброски в первую очередь. Остаткам войск вести упорную оборону, от которой зависит успех вывоза».

Эта директива пришла на узел связи 35-й батареи с большим опозданием около 22 часов 30 июня. Задержка с приемом телеграммы произошла якобы из-за выхода из строя приемного радиоцентра на Херсонесском мысу, и пока шифровку обрабатывали, командующий Приморской армией генерал Петров со своим штабом был уже в море на пути в Новороссийск на подводной лодке «Щ-209».

В то же время командование СОРа, получив разрешение на эвакуацию ответственных работников и командиров от члена Ставки наркома ВМФ Кузнецова, не стало дожидаться директивы на эвакуацию от своего непосредственного командования – командующего Северо-Кавказским фронтом. Адмиралу Октябрьскому было не впервой игнорировать указания командования фронтом.

По этому поводу Н.Г. Кузнецов после войны вспоминал так:

«Когда на следующий день, 1 июля 1942 года, Военный Совет флота в телеграмме в адрес Сталина и Буденного донес, что старшим начальником в Севастополе оставлен комдив 109-й стрелковой дивизии генерал-майор Новиков, а помощником по морской части – капитан 3 ранга Ильичев – это для меня явилось полной неожиданностью и поставило в очень трудное положение. «Как же Вы говорили, что там остается генерал-майор Петров» – спросили меня в Ставке. Но мне ничего не оставалось, как констатировать факт, сославшись на телеграмму комфлота».

Ни Кузнецов, ни Буденный тогда не знали причину замены. Конечно, генерал Петров лучше всех знал обстановку на фронте обороны. Армия знала и верила ему. Безусловно, присутствие Петрова на плацдарме подняло бы моральный дух и силы сопротивления врагу и явилось бы гарантом на спасение. Ветераны Приморской армии помнили успешную эвакуацию из Одессы. Весь расчет поспешной эвакуации, более походящей на бегство, строился на скрытности и быстроте исполнения во избежание проблем. Новиков оставался на сутки с конкретной целью руководства прикрытием эвакуации старшего начсостава. Было ли это решение ошибочным?

По анализу последующих событий можно с уверенностью сказать, решение это было поспешным и необоснованным: при оставлении на плацдарме Петрова и Моргунова Октябрьский приложил бы максимум усилий для эвакуации, что он не сделал, оставив заложником ситуации никому неизвестного генерала Новикова. Сталин не простил бы ему так же легко гибель генерала Петрова. При оставлении Петрова во главе группировки были бы сохранены все каналы связи, обеспечивавшие управляемость войск, и уже тем сохранена требуемая при эвакуации организация. При оставлении на плацдарме Моргунова не была бы до срока взорвана 35-я, продержались бы дольше 19-я и 14-я батареи… С другой стороны, останься на плацдарме Петров с Моргуновым, – даже при условии успешной эвакуации (что в сложившейся обстановке было очень маловероятно), они стали бы основными свидетелями обвинения в суде над Октябрьским, покинувшим плацдарм, а так они стали «пожизненными подельниками» адмирала…

Обстоятельства оставления 35-й батареи генералом Петровым подробно описал Владимир Карпов в повести «Полководец». Ничего не добавляя, проанализируем сказанное.

«Придя на свой командный пункт, Петров сказал Крылову:

– Вызовите весь командный состав дивизий и полков. Будем эвакуироваться. Крылов не понял командующего. Петров добавил: Подробнее скажу на совещании. Мы уходим из Севастополя. Вы – со мной, на подводной лодке…».

Маршал Крылов был умнейший и мудрейший человек, иначе и не стал бы маршалом. Было в нем что-то от его не менее известного однофамильца – баснописца Крылова. Приказ о вызове командного состава дивизий и бригад был им лично передан на командные пункты секторов вечером 29-го июня, о чем имеется немало свидетельств. И об этом мы уже вели речь. Кто мог отдать подобный приказ? Инициатива адмирала Октябрьского, пославшего телеграмму в Москву, в которой генерал Петров назначался старшим военачальником в Севастополе, изначально предполагала сохранение всей армейской структуры. О какой эвакуации тогда могла вестись речь?

Во-первых, при оставлении в Севастополе командарма, автоматически с ним оставался основной состав штаба. Командиры дивизий и полков и помыслить не могли бы о возможности покинуть своего начальника… И в то же время, начиная с утра 30 июня командиры, начиная от капитана до полковника, выполняя приказ штаба армии, начинают прибывать в район 35-й батареи в ожидании эвакуации… Только за этот приказ, отданный до официального разрешения эвакуации, командующего СОР уже следовало судить. Ведь именно убытие со своих КП командного состава секторов, дивизий и бригад способствовало фактическому развалу обороны. При пристрастном анализе этого факта авторитетной, полномочной комиссией, мало бы не показалось и Петрову с Крыловым.

«Воспоминания» (?) военачальников, чувствующих за собой немалые грехи, – пишутся в надежде, что, жалеючи, их поддержат бывшие «благодарные» (?) подчиненные. Так, и в нашем случае. «Вспоминает» полковник в отставке И.П. Безгинов, в то время капитан, офицер оперативного отдела штаба армии: «Меня вызвал вечером Крылов, сказал: Иди к командующему. Я вошел в комнату генерала. Петров был мрачен и сосредоточен, голова его дергалась. «Садитесь, будем писать приказ»… Приказ: противник овладел Севастополем. Приказываю: Командиру Стодевятой стрелковой дивизии генерал-майору Новикову возглавить остатки частей и сражаться до последней возможности, после чего бойцам и командирам пробиваться в горы, к партизанам».

Мы совсем недавно знакомились с официальной версией последнего приказа по армии, отданного Петровым. Было там что-то о партизанах, о горах? Вот то, что отпечатанный и подписанный приказ был сразу роздан командирам дивизий (благо, что все они были собраны на совещание в потерне батареи – Б.Н.) – это очень существенный момент, – именно копия приказа, а не пропуск на подводную лодку, давали право командирам дивизий и бригад, покинуть гибнущую армию.

С адмиралом Октябрьским все ясно,– его действия и поступки в тот вечер слишком красноречивы, их можно не комментировать. Но вот как генерал Петров решился оставить свою гибнущую армию? Вдова члена военного совета армии Чухнова, со слов покойного мужа, вспоминала: «…Отдав последний приказ, Петров ушел в свой отсек. Он находился там один довольно долго. Член Военного совета Иван Филиппович Чухнов стал беспокоиться и, подойдя к двери, приоткрыл ее и заглянул. И вовремя! Если бы не чуткость этого человека, мы лишились бы Петрова. В тот момент Петров, лежа на кровати лицом к стене, расстегивал кобуру. Чухнов быстро вошел в комнату и положил руку на плечо Петрова… Петров сел. Глаза его блуждали. Он поискал пенсне, чтобы лучше видеть Чухнова, но не нашел, порывисто встал, одернул гимнастерку, поправил ремни и застегнул кобуру».

Для того, чтобы с большей достоверностью описать события этой тагической ночи воспользуемся почасовой хронологической таблицей.

1 июля 1942 года.

00 ч 00 мин. Спецподразделение особого назначения ЧФ – группа (рота) «017» организовала охрану высшего командного состава и выдачу пропусков на эвакуацию, которые подписывали Октябрьский и Петров.

Вот очередное свидетельство того, что все действия Филиппа Сергеевича Октябрьского были продуманы и выверены. Обсуждение основных кандидатур на первый (и последний) этап эвакуации производилось Октябрьским, Кулаковым и Чухновым, а подписи на пропусках поставили Октябрьский и Петров.

01 ч 00 мин. Вице-адмирал Октябрьский (в гражданском плаще и засаленной кепке в целях маскировки), Кулаков, Кузнецов, Ермилов спускаются в подземный переход 35-й ББ и по правой подземной потерне переходят в правый КДП (командно-дальномерный пост откуда под охраной спецгруппы «017» на автомашинах попадают на аэродром и в 01.30 на «СП-84» убывают в Краснодар.

01 ч. 30 мин. Военный Совет Приморской армии: И.Е. Петров и И.Ф. Чухнов, П.А. Моргунов, а также Н.И. Крылов, К.С. Вершинин и другие спускаются в подземный переход ББ-35 и по левой подземной потерне переходят на посадку в буксир.

Мы уже вели речь о том, что согласно опубликованным данным и архивным документам из Краснодара в Севастополь в ночь на 1 июля 1942 года вылетело 16 самолетов ПС-84 («Дуглас»). Три из них, потеряв ориентировку, вернулись. Остальные 13 самолетов доставили 23,65 т боеприпасов и 1221 кг продовольствия и вывезли 232 человека, в том числе 49 раненых и 349 кг важного груза.

Посадка на подводные лодки Л-23 и Щ-209 командования Приморской армии, штабов СОРа и армии, руководства города проходила более организованно, хотя и не обошлось без эксцессов. Около 1 часа 30 минут ночи 1 июля 1942 года Военный совет Приморской армии в составе Петрова, Моргунова, Крылова, Чухнова и командиров штаба армии, штабов соединений, командиров соединений и комиссаров спустились по винтовому трапу в левый подземный ход-потерну 35-й батареи и затем, пройдя ее, вышли на поверхность земли через левый командно-дальномерный пост вблизи спуска к рейдовому причалу. Было относительно тихо. Противник продолжал вести беспокоящий огонь из орудия с Северной стороны по аэродрому и всему Херсонесскому полуострову. Причал охранялся автоматчиками из состава отдельного батальона охраны 35-й береговой батареи. На прибрежных скалах и в непосредственной близи от причала к тому времени собралось множество неорганизованных военных и гражданских людей.

Подполковник Семечкин, начальник отдела укомплектования Приморской армии рассказывал: «Мы шли на посадку на подводную лодку. Я шел впереди Петрова. В это время кто-то из толпы стал ругательски кричать: «Вы такие-разэдакие, нас бросаете, а сами бежите». И тут дал очередь из автомата по командующему генералу Петрову. Но так как я находился впереди него, то вся очередь попала в меня. Я упал...». Обстановка не исключала, что помимо диверсанта мог стрелять и наш военнослужащий, потерявший самообладание.

Шедший вместе с этой группой начальник штаба Береговой обороны полковник И.Ф. Кобалюк вернулся назад и передал, что остается на батарее, никуда не пойдет и погибнет вместе с батареей.

Переправляли людей на подводные лодки, стоящие мористее рейдового причала, на небольшом буксире «Папанин» и только тех, кто имел пропуска за подписью Октябрьского и Кулакова… Обратите внимание, Карпов, в основу своей повести положивший воспоминания генерала Петрова, уточняяет, что пропуска были подписаны Октябрьским и Кулаковым. В соответствии с решением Военного совета СОРа эвакуации в первую очередь на двух подводных лодках и самолетах подлежал только высший и старший комсостав от командира полка и выше. В список, как уже отмечалось, было включено от ЧФ 77 человек, а всего в списке числилось 139 человек.

Подводная лодка «Щ-209» приняла на борт Военный Совет Приморской армии со штабом армии, а всего 63 человека и в 2 часа 59 минут 1 июля вышла на Новороссийск, куда и прибыла после сложного похода 4-го июля около 8 часов утра. Подводная лодка «Л-23» приняла на борт 117 человек руководящего состава СОРа, ОВРа и города и находилась на рейде в ожидании получения сигнала ракетой с борта самолета, на котором должен был улететь Октябрьский. Сигнала не последовало из-за сложного вылета. И только после получения радио от Октябрьского, уже прилетевшего в Краснодар в 8.47, «Л-23» вышла в рейс, прибыв в Новороссийск в 6.30 3 июля.

04 ч 00 мин. Враг обрушил всю мощь своей артиллерии и авиации по городу и рубежу обороны: дача Фирсова – хутор Иванова – хутор Пятницкого – истоки Стрелецкой бухты.

05 ч 30 мин. Отдельные отряды защитников Севастополя и рабочие отряды ведут упорные бои в городе.

05 ч 00 мин. Самолет «ПС-84» с командованием СОРа прибыл в Краснодар. Для оставшегося организовывать оборону и эвакуацию генерал-майора Новикова была послана телеграмма: «По приказу командующего ЧФ «Дугласы» и морская авиация присланы не будут. Людей сажать на БТЩ, СКА и ПЛ. Эвакуацию на этом заканчивайте».

Теперь перейдем к комментариям по событиям той ночи.

В 2 часа ночи 1 июля генерал Петров с членами Военного совета Чухновым и Кузнецовым, начальником штаба Крыловым, своим заместителем Моргуновым и другими работниками управления армии пошли для посадки в подводную лодку… Если бы шифровальщик вовремя доложил содержание Директивы Буденного, направленной в адрес командования СОР, то все вышеперечисленные начальники направились бы не на лодку, а на КП 35-й батареи, руководить войсками, ведущими бой на позиции…

В. Карпов, плотно общавшийся с генералом Петровым в период сбора информации по интересующему нас периоду, утверждает, что Иван Ефимович во главе офицеров своего штаба начал движение на лодку в 02 часа ночи 1-го июля. Со слов В. Карпова генерал Петров неоднократно говорил, что он покидал Севастополь, надеясь организовать эвакуацию оставшихся в живых. Это желание помочь им (а помочь можно только извне?) было главным, что помогло ему пройти под тяжелыми взглядами и подавить в себе возникавшее намерение остаться с боевыми товарищами.

Нам же следует принять в расчет, что, описывая этот, должно быть, самый сложный и трагический эпизод в жизни генерала Петрова, Карпов не мог быть до конца объективным, слишком трогательно, по-сыновьи, относясь к Ивану Ефимовичу. Кстати, о сыне Петрова. Сын его, Юрий, после прохождения ускоренного курса обучения в Ташкентском пехотном училище прибыл в Севастополь и исполнял обязанности адъютанта командующего армией, то есть, отца. В тот последний вечер, как описывает в своих воспоминаниях Гурин, бывший сержант группы «017», обеспечивающий охрану командования, перед сбором руководящего состава армии и флота на совещание из помещений батареи были удалены все офицеры, не исключая порученцев, адъютантов и прочих. Судя по всему, лейтенант Юрий Петров был среди тех, кого решительно выдворили из батареи, спецназовцы, выполняя приказание начальника штаба СОР капитана 1 ранга Васильева. О том, в каком состоянии был генерал Петров перед посадкой на подводную лодку, мы уже представляем по воспоминаниям Чухнова и у нас нет особых оснований им не верить. Почему «особых»? Да, потому, что останься Петров на КП батареи для руководства армейской группировкой, Чухнов, как первый член Военного совета армии, обязан был остаться вместе с командующим.

Возвращаемся к описанию эпизода В. Карповым: «…Подводная лодка находилась в двухстах метрах от причала. У берега стоял рейдовый буксир. Моряки торопили: лодку и буксир мог накрыть артналет, или мог повредить даже отдельный, шальной снаряд. Подойдя к подводной лодке, буксир из-за волнения моря не мог стать к ней вплотную. Прыгали изо всех сил, чтобы не упасть в воду. Некоторые срывались. Не мог перескочить на лодку Крылов, он был еще слаб после ранения. Моряки быстро нашлись – расстелили шинель, положили Крылова, раскачали и перебросили на палубу лодки.

…Юра, сын и адъютант Петрова, отстал где-то на берегу. Потом его все же нашли. В последние минуты перед погружением его подвезли к подводной лодке. Петров все еще стоял на палубе, буксир то подбрасывало вверх, то он проваливался вниз. Юра замешкался, не решаясь перемахнуть через вскидывающиеся волны. Петров прикрикнул на сына: – Юра, прыгай немедленно! Юра прыгнул и едва не сорвался в воду, но успел ухватиться за поручни. Ему помогли взобраться наверх. Лодка сразу же стала готовиться к погружению…».

Владимир Карпов по известным этическим соображением не стал уточнять отдельные нюансы последнего эпизода, а нам придется это сделать. Для начала обратимся к воспоминаниям командира «Щ-209» В.И. Иванова. В своем письме Карпову он писал:

«27 июня погрузил боезапас и 28-го вышел в Севастополь. В ночь с 28-го июня на 29-е получил радиограмму с приказанием выбросить боезапас в море и идти в Камышевую бухту под Севастополем. Придя туда, я получил предписание – в районе 35-й батареи лечь на грунт и всплывать с темнотой. С наступлением полной темноты 29-го всплыл и дожидался дальнейших указаний. Приблизительно около двух часов подошла шхуна, и первая партия офицеров во главе с генералом Петровым перешла на подводную лодку. Все спустились вниз, а Петров остался на мостике. Через некоторое время шхуна подошла вторично. На ПЛ перешла еще группа офицеров. Время было без нескольких минут 2 часа, я думал, что больше не будет пассажиров, предложил генералу Петрову спуститься в подводную лодку, так как уже светает и надо уходить. Генерал Петров мне ответил, что на берегу остался его сын. Подошла шхуна и на ней оказался сын Петрова, но вместе с ним прибавилось еще пассажиров. Немедленно все спустились в лодку. Сразу погрузились. Было уже почти светло…».

Теперь давайте разбираться. Во-первых, Иванов ошибся с датой: посадка на лодку происходила в ночь с 30-го на 1-е, а не с 29-го на 30-е. Иванову не мудрено было ошибиться датами – лодка более суток ожидала приказа с КП СОРа. Во-вторых, пересадка офицеров происходила не шхуной, а рейдовым буксиром. «Щ-209» неоднократно ходила в Севастополь, командир вполне мог и не упомнить всех деталей последнего рейса.

Далее, Иванов утверждает, что вторая партия офицеров прибыла на лодку в 2 часа ночи. Это означает, что группа офицеров штаба с Петровым покинула батарею около часа и прибыла на лодку, как минимум, в 1 час 30 минут. В третий рейс к причалу батареи буксир отправился не ранее 2-х часов. По данным астрономического ежегодника за 1942 год рассвет 1-го июля наступил в 02 часа 58 минут. Значит, Юру Петрова доставили на лодку не ранее этого времени. Выходит, что процесс его розыска и доставки занял не менее часа. С учетом обстановки на батареи в эти часы – это вполне естественно. Карпов не пишет о том, что при следовании по потерне на посадку была попытка убить Петрова. Идущий перед ним начальник отдела комплектования армии подполковник Семечкин «принял на себя» 5 пуль из автоматной очереди, выпущенной одним из матросов, стоящим в коридоре потерны, и «обеспечивающим» (?) посадку…

Казалось бы, какая разница: два или три часа ночи – время ухода лодки. То, что последний час задержки лодки был связан с поиском и доставкой на борт Юры Петрова, это очевидный факт. Петрова можно, по-человечески, понять. Сначала он согласился на прибытие семнадцатилетнего сына в осажденный Севастополь. Теперь он рисковал его навсегда потерять вместе с гибнущей армией. Нам же предстоит ответить на очень непростой вопрос: знал ли Иван Ефимович, покидая Севастополь, содержание последней телеграммы, посланной Буденным? Той телеграммы, согласно которой он должен был остаться во главе обреченной на гибель армии…

Карпов сознательно уклонился от обсуждения этого вопроса. Как офицер Генерального штаба, Карпов отлично знал процесс прохождения шифр телеграмм и ответственность специалистов связи за их своевременную обработку и доставку адресатам. Невнятное объяснение, что телеграмма была принята с опозданием из-за неисправности приемного центра СОР, не выдерживает критики при том, что капитан-лейтенант Б. Островский и старший лейтенант В. Гусаров были высококлассные специалисты связи. Кроме приемного центра СОР до вечера 1 июля функционировал приемный радиоцентр авиации, который дублировал радиосети со штабами на Кавказе и уже тем гарантировал бесперебойное прохождение информации.

Любопытную информацию обнаружил В. Карпов в дневниках члена Военного совета Приморской армии генерала Ивана Филипповича Чухнова: «4-го июля. Только что прибыли в Новороссийск… Говорят, что в Краснодаре Буденный и Исаков встретили Октябрьского очень холодно, обвиняют нас за то, что мы не организовали эвакуацию. Я согласен с тем, что моряки это дело вообще не организовали, но при чем здесь приморцы, мне это непонятно…

13 июля. Были дважды на приеме у Буденного. Принял нас Буденный очень хорошо. Доложили подробно о боях в Севастополе, о последних днях в Севастополе. Буденный с Исаковым нам посочувствовали и отпустили. Поругали моряков за плохую организацию эвакуации. Это поделом. Если бы Октябрьский несколько раньше поставил вопрос, мы вывезли бы много хороших, нужных нам людей».

Во время одной из встреч с Карповым Иван Ефимович сказал, что по прибытии на Кавказ он высказал адмиралу Октябрьскому много горького прямо в лицо. Петров был уверен, что при соответствующей организации можно было вывести из Севастополя оставшихся в живых его героических защитников.

На чем основывалась такая уверенность генерала Петрова? О том, каковы были реальные возможности помочь севастопольцам, свидетельствуют данные, приведенные историком Басовым в статье «Роль морского транспорта в битве за Кавказ»: «До 29 августа в Черное море из Азовского прошли 144 различных судна из 217 прорывавшихся. Из-за невозможности вывести в Черное море в портах Азовского моря было уничтожено свыше 50 малотонных транспортов, 325 рыбопромысловых и более 2570 гребных судов».

Это данные за 4-е августа 1942 года. Как минимум, сотня судов могла быть выделена для спасения воинов в Севастополе. В те дни и ночи, когда отчаявшиеся воины отправлялись в море на плотах, автомобильных камерах, и пр., сотня мореходных судов, посланных в несколько приемов к берегу Херсонеса, спасла бы многие тысячи жизней. Если бы половина этих судов погибла при переходе, и то несколько тысяч воинов можно было бы спасти.

Спланировать и организовать операцию по спасению следовало на уровне командующего Азовской флотилии и Керченской ВМБ при общем руководстве того же адмирала Исакова, возглавлявшего при штабе фронта военно-морскую группу. И по здравому размышлению, именно Исаков несет значительно большую, чем нарком Кузнецов, ответственность за трагический исход севастопольской обороны. В первую очередь он, как представитель Наркома ВМФ, а не Буденный, должен был направлять и контролировать деятельность адмирала Октябрьского. Все отговорки, вроде той, что Крымский фронт требовал к себе больших средств и основного внимания, не выдерживают критики. Сначала загубили на корню процесс эвакуации разгромленной группировки Крымского фронта, затем пустили на самотек обеспечение Севастополя. Если бы не личное заступничество Кузнецова перед Сталиным, не сносить бы головы командующему Керченской ВМБ – адмиралу Фролову. А где при этом был адмирал Исаков?

Можно себе представить «тематику» этого непростого, вымученного, выстраданного разговора между Петровым и Октябрьским после прибытия их на Кавказ. Да и имел ли Иван Ефимович полное моральное право резко критиковать адмирала Октябрьского? По всем объективным признакам – имел. По отдельным моральным критериям позиция Ивана Ефимовича была не безупречна, особенно в последние часы пребывания на Крымской земле. Иван Ефимович отчетливо представлял, что останься он в Севастополе, – вместе с ним погибнет и сын… К такой жертве он, похоже, не был готов. Что же касается взаимоотношений генерала Петрова с адмиралом Октябрьским… С первого же дня совместной деятельности в Севастополе Иван Ефимович позволил Октябрьскому присвоить слишком большие полномочия, в том числе, и при решении оперативных вопросов управления войсками. Примеры тому мы отмечали в декабре, в январе, в марте, и особенно – в июне… Будь на месте Ивана Ефимовича генерал-лейтенант Черняк (чему так и воспротивился Октябрьский),такой бы вариант отношений адмирала и генерала-командующего армией не прошел бы…

А теперь остается признать, что Иван Ефимович был обречен разделить с Октябрьским часть общей вины за печальный финал обороны Севастополя и за трагедию на Херсонесе.

Вернемся на 35-ю батарею утром 1-го июля 1942 года.

Обещание Моргунова сбылось: ранним утром в район 35-й батареи прибыли батальоны полка береговой обороны общей численностью 1500 человек. Таким образом, количество бойцов и командиров, поступающих в непосредственное распоряжение генерала Новикова, составляло порядка 7-8 тысяч человек боевого состава. Эти силы, как отмечает Моргунов, были направлены на создание второго рубежа обороны в районе бухты Камышевой, частью по Турецкому валу от Горбатого моста и до моря, а также в непосредственной близи от 35-й береговой батареи. Это все без учета остатков дивизий и бригад, занявших к утру 1-го июля первый рубеж обороны на линии от истоков бухты Стрелецкой через хутор Пятницкого до хутора Фирсова. Так что силы были не только для прикрытия района эвакуации, но и для продолжения борьбы на плацдарме.

Со средствами обеспечения, с боеприпасами, положение, действительно, было катастрофическое. 30 июня их поступило всего 25 тонн, а в ночь на 1 июля – 23,6 тонны. Из-за отсутствия должной организации приемки судов с 28-го по 30-е июля был сброшен в воду боезапас и продовольствие с двух тральщиков и трех подводных лодок. Об этих фактах имеются записи в вахтенных журналах судов. Тылы армии и флота с вечера 29 июня свернули свою работу, приступив к уничтожению запасов фуража и продовольствия.

Мы уже вели речь о том, что Петров и Моргунов покинули 35-ю батарею в 1 час 30 минут 1 июля после того, как они «…ввели в курс дела» по обороне и эвакуации генерала Новикова и его штаб.

К утру все помещения и коридоры батареи, как следует из воспоминаний очевидцев, были переполнены старшим командным составом армии. Оторванные от своих частей, сдерживающих из последних сил вражеские атаки, командиры находились в тревожном состоянии ожидания предстоящей эвакуации.

Для «поддержания духа» многие из них употребляли американский коньяк, в изобилии имевшийся на батарее. Это сразу бросилось в глаза связисту штаба флота капитан-лейтенанту А.В. Суворову, прибывшему на батарею вечером 30 июня. Если Суворов был такой наблюдательный, то он должен был отметить и тот факт, что начальник штаба СОР, капитан 1 ранга Васильев в тот последний вечер на 35-й батарее принял солидную дозу коньяка и, быть может поэтому, убывая на Кавказ, не дал четких указаний связистам. Все это подметил Линчик. Старший лейтенант Линчик, вернувшись из плена, не был связан условиями субординации со своими бывшими начальниками и был более откровенен в воспоминаниях.

Как пишет Моргунов, утром 1 июля враг обрушил всю свою мощь артиллерии и авиации на нашу оборону на подступах к городу и особенно по самому городу. Затем огонь был перенесен на укороченный рубеж обороны на линии дача Фирсова (на берегу Черного моря) – хутор Иванова – хутор Пятницкого – истоки бухты Стрелецкой, и на второй рубеж обороны: на линии хутора Пелисье – хутор Гречанова у Камышовой бухты.

В воздухе непрерывно находилось по 25-30 самолетов противника, которые как на полигоне, не встречая ответного зенитного огня, сбрасывали бомбы на наши позиции и на бреющем полете вели огонь из пушек и пулеметов. Израсходовав боезапас, была подорвана береговая батарея № 14 у Стрелецкой бухты. Весь личный состав во главе с ее командиром Г.И. Халифом и политруком Г.А. Коломийцевым погибли в последней контратаке после того, как закончились снаряды.