Великая Перемена

Камень

Этого не могло быть.

Никто никогда ничего не находил в верховьях у начала прииска. Ничего, кроме язв и солнечных ожогов, во всяком случае.

Этого не могло быть. Такой огромный?

Но чем дольше Фарис смотрел на него, тем больше убеждался. Другой серо-зеленый камень прилип сбоку, но, Всевышний, когда он осторожно подтолкнул его граблями, увидел, как яркое солнце сверкает влажных гранях.

Этого не могло быть. А что ещё это могло быть?

Он ревниво сгорбился над ним, чтобы другие мальчишки, работающие в его яме, не заметили. Он никогда не видел камня даже и близко такого размера. Когда он поднял его с кромки воды, со таким почтением, какое мог оказать святой реликвии, тот едва поместился в дрожащем кулаке.

Он поднял глаза, сердце колотилось в ушах, но ближайший охранник сидел в тени валуна, запрокинув голову и натянув шлем на лицо, лениво отмахиваясь от мух. Охранники в этом конце раскопок никогда не следили. В конце концов, не было случая, чтобы здесь что-нибудь нашли.

Как часто после очередного изнурительного дня с потрескавшейся кожей и пылающим невыносимым солнцем он мечтал прокричать эти замечательные слова? «Я нашёл!» — слова, которые могли бы принести несколько хороших обедов и остаток дня в блаженном ничегонеделанье. Но теперь он сразу подумал, какая это никчёмная награда за такой камень. Хафидья даст гораздо больше. Все мальчишки так говорили. И ради такого камня стоило рискнуть.

Фарис закрыл внезапно пересохший рот и сунул камень под свою повязку, где тот и лежал, холодный, мокрый и тяжелый напротив его яичек. Затем он подобрал какой-то другой камень, кусок гравия, как и тысячи, заполнявшие его яму, миллионы по всем копям, и сделав глубокий вдох, приготовился, бросил грабли и завизжал: «Я нашёл!»

Сотни глаз с завистью обратились к нему, когда он бежал по тропинке с этим бесполезным высоко поднятым камнем. Следуя за медленным течением реки, перегороженной, проложенной и изрезанной в мерцающую массу всё более широких, всё более мелких запруд, заполненных детьми, по щиколотку, по колено, по пояс в холодной горной воде, копающими, гребущими, просеивающими. Потёртые и сморщенные от влаги, сгорбленные от работы согнувшись за долгие дни. Главный надсмотрщик шагнул ему навстречу, покрытый каплями пота лоб наморщился от интереса. Он схватил кусок гравия и жадно поднёс к свету, пока Фарис с гордостью оглядывался на других мальчиков.

— Пустышка. — надсмотрщик отбросил камень, и тот отскочил от сотен, тысяч, миллионов других. Затем он ударил Фариса по лицу открытой ладонью, от чего тот повалился на спину.

Фарис сидел, лицо горело, на губах привкус крови:

— Простите, мастер. Простите. — но надсмотрщик уже отвернулся. Ему нужно было проверить десятки других камней и ударить десятки других мальчиков.

Один из старших в запрудах у подножия склона презрительно фыркнул на него: «Херов идиот». И вернулся к работе.

Фарис ушёл. Поверженный, вытирая окровавленный рот и стряхивая мокрый песок с волос и тряся головой, словно едва мог вынести стыд, в то время как его кожа пела от волнения. Он заставил себя не бежать, а только плестись к Хафидье, сидевшей на корточках возле своего ведра с водой, и бросил на неё взгляд исподлобья. Эдакий многозначительный взгляд, и она ответила ему таким же, протягивая ковш.

Он выпил и убедился, что никто не смотрит, затем вытащил камень из-под повязки и бросил в ковш. Когда она увидела размер того, что там было, ее глаза на мгновение расширились, прежде чем она вылила ковш обратно в ведро и слегка подмигнула. Затем встала, отряхнула ладони, подняла ведро на плечо и, не говоря ни слова, направилась к воротам в заборе.

На закате после работы охранники раздевали каждого ребёнка, перебирали волосы, заглядывали ему в рот, заставляли приседать и кашлять, но ни разу не заглянули в это ведро. Возможно, они были дураками. Или, возможно, Хафидья платила им, чтобы не заглядывали.

В любом случае, сегодня вечером Фарису заплатят. Он поплёлся обратно в гору, мимо запруд, мимо детей, грустно потирая больную щёку. Но он улыбался внутри, снова беря грабли.

***

Женщина вздрогнула, когда Зайда выскользнула из-за деревьев на тёмную поляну.

— Кто ты? — спросила она.

Зайда улыбнулась, медленно шагнула к ней и подняла ладонь, словно пытаясь успокоить животное. Она чувствовала нервозность женщины. Неудивительно, учитывая её ношу:

— Ты можешь звать меня Зайда. А ты Хафидья. Поишь детей в копях.

Женщина сглотнула, её горло пересохло, нервозность перешла в страх:

— Где Клету?

— Клету не смог прийти. Оказывается, Клету не лучше пирата. Покупал краденые камни у рабочих на копях и продавал контрабандистам. Мне пришлось его убить.

Женщина развернулась, чтобы сбежать, но в одно мгновение Зайда пересекла поляну и преградила ей путь, ветерок от этого движения сорвал листья с кустов. Она сбила женщину на спину, камни вылетели из её сумки и заблестели в пыли.

— Пожалуйста, останься, — сказала Зайда.

Женщина уставилась на неё. Шок. Испуг. Зайда чувствовала, как кровь быстро пульсирует в её горле, в её мышцах.

— Ты Едок? — выдохнула она.

— Не люблю это слово. — Зайда нахмурилась, глядя на свой халат, и раздраженно вздохнула. Она двигалась так быстро, что разорвала ткань. — Но не могу отрицать.

Женщина отползла назад по пыли. Она знала, что не сможет уйти, и всё же пыталась, и Зайда следовала за ней.

— Это просто глупость, — прошептала она. — Взяла камни. Я никогда раньше этого не делала...

— Ты делаешь это годами.

— Я просто хочу накормить своих детей. Просто хочу дать им... то, чего у меня никогда не было...

— О, твои милые маленькие детки, плод твоего чрева, свет твоей жизни! Сколько их у тебя?

— Двое. — женщина сглотнула. — Мальчик и девочка.

— Я бы сказала, что разочарована, — сказала Зайда, — Но никогда не бывает большим сюрпризом, когда вор оказывается ещё и лжецом. Я знаю, кто ты, Хафидья, и у тебя нет других детей, кроме тех сотен в копях. Тех, которым ты даёшь воду. Тех, у которых ты берёшь алмазы.

Хафидья упёрлась в дерево и застыла. Она было опустошена. От наказания и лжи. Лицо разбито, глаза наполнились слезами, начавшими течь по лицу.

Зайда задумчиво посмотрела на нее:

— У тебя красивые глаза. — её воспоминания были смутными, со времен до изменения, когда она плакала, смеялась и чувствовала всё так сильно. Но иногда запах, отголосок музыки, лицо в толпе возвращали в её разум отблеск прошлого, такой сильный, как будто это было вчера. Глаза этой женщины были похожи на глаза её сестры. Улыбающейся, поющей на солнце, танцующей в саду. Как давно она умерла?

— Ты убьёшь меня? — прошептала Хафидья.

— Кто же тогда принесет мне ещё камней? — и Зайда присела перед женщиной и вытащила кошелёк, отобранный у Клету — кровью ещё не просохла на нём — и вложила в руки Хафидьи. — Я заплачу тебе столько, сколько Клету бы заплатил. — и она взяла сумку, заглянула внутрь и увидела там ещё блестящие камни. Один выглядел очень большим. За него можно получить хорошую цену. — Если найдёшь ещё, принеси мне, и я заплачу за них тоже, и тебе больше никогда не придется иметь дело с… — Зайда сморщила нос. — Таким человеком снова.

— Как я найду тебя?

— О, у меня острый слух. Шепни моё имя ветру, и я найду тебя.

Новые слёзы заблестели на щеках женщины:

— Я думала, ты скажешь, что камни принадлежат Пророку...

— Пророк, несомненно, так бы и сказал. Пророк погрозил бы своим поучающим пальцем и наморщил свой суровый лоб. Пророк наказал бы повесить тебя в клетке за кражу и бла-бла-бла. — поднялся ветерок, и Зайда наблюдала, как он шевелит пальмовые листья, и слушала, как щебечут сверчки вдалеке. Она запрокинула голову и посмотрела на звезды, действительно, рассыпанные, как алмазы, по небесному полотну, и вздохнула. — Пророк ушёл. Мы, оставшиеся, должны сделать выбор, и если мы выбираем лучший мир, за это нужно платить. — она ухмыльнулась. — Можно сказать, я стала больше интересоваться прибылью... чем Пророком.

По какой-то причине эта шутка никогда не переставала её забавлять. Возможно, теперь она была свободна для развлечений, и ей нужно было многое наверстать.

Женщина сглотнула, всё ещё прижимаясь к стволу дерева, словно бы ещё больше напуганная:

— Какой же ты Едок? — прошептала она.

Зайда потрепала женщину по подбородку и встала:

— Новый вид.

***

Манок проскользнул в Вестпорт на закате. Не днем — так бы он подставился. Не в темноте — так бы показалось, будто он что-то скрывает. Он без труда причалил, ведь его лодка не была ни большой, ни маленькой, ни особенно ухоженной или управляемой, но и не была очевидно дрянной. Важно найти умеренность во всём. Особенно контрабандисту.

Он неторопливо шёл по набережной, кивая и улыбаясь всем. Манока любили в Вестпорте. Его любили везде, куда бы он ни попал. Отчасти из-за кивков и улыбок, но в основном, надо признать, из-за взяток.

— Сержант Джовиди! — и, пожимая большую лапу стражника, Манок сунул в неё кошелёк с небрежной ловкостью опытного в этом деле человека.

— Манок! — сказал Джовиди, сжимая его руку и кладя монеты в карман с небрежной ловкостью опытного в этом деле человека. — Как плавание?

— Немного покрутило, но я остался на плаву. Там немного сверху. — щедрость не только полезна для души, она полезна для дела. Толика расположения власть имущих по обе стороны моря — разумная мера предосторожности против ударов судьбы. — Может быть, новые туфли для твоей жены?

Джовиди ухмыльнулся:

— Я тоже ношу обувь.

— Тогда ты заслуживаешь носить лучшее. — Манок хлопнул его по плечу и поднялся от пристани. Подальше от солнца в прохладную тень между зданиями. Он улыбнулся, поглаживая кожаный мешочек под рубахой. Вот так просто это было сделано, и камни стоили вдвое больше, чем он заплатил за них в Ульриохе.

Там они были нечестивыми гуркскими алмазами, но Вестпорт был в Союзе, и поэтому камни теперь были законопослушными гражданами Союза и могли пересечь Круглое море в Адую, не заставляя вопросительно подняться чью-нибудь бровь. Его августейшее величество верховный король, несомненно, жил очень хорошо, в конце концов. Какая разница, если Манок вежливо откажется вносить вклад в его казну?

Были времена, когда он приплывал в Вестпорт ночью, времена, когда он просачивался по сточным трубам, времена, когда он обваливал камни в мёде и глотал, а затем весь следующий день мечтал, чтобы они были поменьше, пока он их высирал. Манок почти скучал по этим великим, диким, опасным годам. Но правда в том, что теперь намного безопаснее, намного суше, намного меньше изнашивалась задница, и просто намного лучше для дела взывать к жадности людей.

В конце концов, жадность — единственная вещь в алмазной торговле, на которую всегда можно положиться.

***

— Признаюсь… — пробормотал Габрези, как только к нему вернулся дар речи, — Я обычно не имею дела с камнями такого размера. И он издал лучший сомневающийся вздох. Это не было ложью как таковой. Обычно никто не имел дела с камнями такого размера, поскольку камни такого размера были чрезвычайно редки. По правде говоря, Габрези охотно имел дело с любыми камнями, из которых мог извлечь прибыль, и чем больше камень, тем больше прибыль. Но ему было полезно казаться нерешительным, даже если это становилось тем труднее, чем ближе он рассматривал этот камень в свете ювелирной лампы. Качество было таким же исключительным, как и размер.

— И качество вызывает некоторые вопросы…

Манок рассмеялся:

—Отнесем к вашему соседу для независимого мнения…?

— Нет! Нет. — Габрези было трудно сохранять свою тщательно выработанную небрежную манеру поведения, когда целое состояние лежало у него на ладони. В Срединных землях появились новые деньги, новые фабрики, новые идеи и новые способы ведения дел. Никогда не было столько денег или столько людей, желающих выставить богатство напоказ, поэтому цены на драгоценные камни всех видов, и алмазы в частности, постоянно росли. Безумные деньги. Нелепые деньги. Безумные, нелепые, прекрасные деньги.

Габрези издал свой лучший из горестных вздохов:

— В Срединных землях неспокойно. Ломатели, Сжигатели, эти дела в Вальбеке, эти войны в Стирии. Настроения плохие. Так мало покупателей. Цены на драгоценные камни всех видов, и алмазы в частности, в последнее время резко упали.

Манок выхватил камень из его руки и повернулся к двери:

— Я обязательно выслушаю второе мнение по этому поводу...

— Подождите! — бывали времена, когда быть стройным мужчиной означало решающее преимущество — например, он любил думать обо всех деньгах, сэкономленных на ткани для одежды за прошедшие годы — а вот теперь Габрези ловко обошёл контрабандиста и втиснулся между ним и выходом. — Ещё минутку.

— А? — Манок разжал руку и позволил этому монструозному камню лежать сверкая среди пылинок в солнечном луче. — Чего ещё?

Габрези облизнул губы. Стервятник Горт дан Брейер сейчас в городе и платит любые деньги за отборные камни, и этот камень однозначно был венцом карьеры. Ювелир уже подсчитал, сколько можно заработать на нём даже не выходя на улицу, и от этих цифр у него текли слюнки. Он издал свой лучший театральных вздох, словно прерывая спор с двойником, не одобрявшим этого решения, и всё же желая оказать услугу:

— Я сделаю вам предложение.

***

— Как бы вы к нему подошли? — спросил Брейер. Теоретически?

Феттель прищурилась:

— Терпеть не могу розыгрыши, — сказала она. Её муж всегда говорил об отсутствии чувства юмора, но она предпочитала думать о себе как о практичной женщине.

— О, я серьезно, — сказал Брейер.

— Подождите... он настоящий? — она выхватила камень из его руки. — Клянусь Судьбами, сколько же весит эта штука — и надела линзу на глаз. Удивительно, какие линзы появились за последние год или два. Эта новая словно волшебная. Сразу можно сказать, что камень настоящий, за один вдох оценить цвет и прозрачность, за второй — оценить отсутствие изъянов. — Я бы никогда... — пробормотала она.

Бриллианты как люди — нет двух совершенно одинаковых. Раскалывание каждого камня — головоломка, и правильных ответов в этом деле не бывает. Сотня маленьких выборов, каждый из которых лишь взвешивание шансов. Один большой камень может стоить гораздо больше, чем три поменьше, но его будет намного сложнее продать. И появляется есть риск ошибки. Испортить один из трёх средних — катастрофа. Испортить большой фатально.

Раскалывание камня содержит поровну искусства и науки. Отец всегда говорил, что лучшие огранщики доверяют инстинктам. Поэтому она позволила кончикам пальцев скользить по грубой поверхности, нащупывая его форму. Ту, которую он хочет иметь. Как хочет расколоться. Алмазы как люди — они могут казаться невероятно твёрдыми, но у них всегда есть слабые места и мягкие грани.

Она снова пристроила линзу на лоб и поджала губы:

— Я бы сделала из него один овальный бриллиант.

— Всего один? — сказал Брейер, и его кустистые брови приподнялись.

— В придачу у вас будет, возможно, восемь или девять разных маленьких камней. — она ожидала не меньше дюжины, а излишки можно позже отполировать и продать не особо щепетильному знакомому ювелиру из Инглии, удвоив прибыль от дела. Она не чувствовала никакой вины от этой мысли. Разумный уровень хищений учитывался в торговле на каждом этапе. Сколько шахтёров, торговцев, наводчиков, контрабандистов, спекулянтов и посредников успевают намочить клювик передавая такой камень к моменту, когда какой-нибудь богатый ублюдок наконец его наденет. Просто передавая из рук в руки. Десятки. Почему бы и Феттель не намочить свой клювик, ведь именно её мастерство сотворит волшебство по превращению камня в драгоценность? Она не занималась благотворительностью, чёрт возьми.

— Восемь или девять? — спросил Брейер, приподняв бровь, возможно, прикидывая приемлемый уровень хищений.

— И пыль, конечно, но она уйдёт на его же полировку. — Феттель махнула рукой в сторону нового шлифовального круга, новичок крутил педали, а Фоске, натянув линзу, щурился полируя разом несколько маленьких плоских камней для заказа леди Веттерлант. — Алмазы как люди — их нужно немного отполировать, прежде чем они покажут себя во всей красе.

— Почему я должен принести его вам? — Брейер прищурился, давая ей такую же тщательную оценку, как она дала его камню. — А не моим хорошим друзьям из гильдии огранщиков, с которыми я так много лет плодотворно работал?

— Потому что ваши друзья из гильдии огранщиков кровно заинтересованы в том, чтобы наше дело жило прошлым. Устаревшие огранки и устаревшие методы, устаревшие машины и закостенелые отношения. — Феттель не смогла скрыть презрения. Она и не пыталась. — Потому что они берут свой страх и лень и выдают их за традицию. Потому что я не балую себя их привилегиями и не связана их нелепыми правилами. Потому что я дам вам более прекрасные камни по более низкой цене. Потому что ваши друзья в гильдии огранщиков драгоценных камней могут быть лучшими друзьями, но я лучший огранщик драгоценных камней.

Улыбка медленно расползлась по лицу Брейера, и он погрозил ей пальцем:

— Савин дан Глокта была права насчет вас.

— Счастье иметь такого партнёра, как она. — сказала Феттель, ненавидевшая эту сучку, без которой, правда, было бы сложнее вести дела.

— Очень хорошо. Один овальный бриллиант. И десять других маленьких камней. — Брейер повернулся к двери. — С нетерпением жду результата.

— Как и я, — пробормотала Феттель, кладя камень на верстак и снимая верхнюю одежду. — Брось это дерьмо, Фоске! Дай мне лезвие для раскола и зачисти проволоку для распила!

***

Зазвенел колокольчик, и Бронкхорст практически скатился по лестнице. Пот выступил на лбу, волосы растрёпаны:

— Покажи все, что есть! — прохрипел он, как только ему удалось отдышаться.

Сонтис нахмурился:

— Бриллианты?

— Да, грёбаные бриллианты, зачем я сюда пришел, за кремом для торта?

— Какие именно камни...

— Любые! Выкладывай всё, приятель!

Сонтису стало любопытно. Королевский ювелир не из тех, кто легко впадает в истерику:

— Говорите так, будто дело срочное...

— Можно и так сказать! Ты не слышал?

— Слышал что?

— Король!

— Заказал новые запонки, да?

— Он умер, нахрен!

Сонтис уставился на него, слегка приоткрыв рот, в ладонях начала пульсировать кровь:

— Это… ужасные новости. — он прочистил горло, взглянув на флаг Союза в углу, немного пыльный, если честно. — Как патриот... ужасные новости.

— Ужасные, — согласился Бронкхорст. — Ужасные. — нервная улыбка дрожала в уголках его губ, когда он наклонился ближе и пробормотал. — Но... думаю, мы могли бы увидеть и некоторые плюсы.

— Вы имеете в виду... — Сонтис едва мог заставить себя прошептать эти слова. — Новую корону?

Бронкхорст дал петуха от волнения:

— Новая корона, новая цепь, новые регалии, новое хреново всё!

— Новое всё?

— Лорд Байяз сам сделал заказ! Присутствовал на примерке лично. Он хочет, чтобы всё было по-современному. Новый стиль, новые камни, новая огранка. Он сказал мне — деньги не имеют значения.

— Не имеют значения? — пискнул Сонтис.

— Он сказал, и я дословно цитирую Первого из хреновых Магов, он сказал: «Всунь туда бриллиант размером с жопу».

Сонтис почувствовал, как улыбка расползается по его лицу. Он был в раздумьях по поводу этого камня. Такой редкий, так трудно продать. Он проклинал свою глупость после того, как дал Брейеру уговорить себя. Но теперь, о, счастливая случайность, всего два дня спустя он узрел охерительную выгоду. Он запер дверь лавки и поманил Бронкхорста в заднюю комнату, где затаив дыхание опустился на корточки возле сейфа.

— Думаю, у меня... — пробормотал он, вращая диск с цифрами, — Есть как раз то, что нужно...

***

— Ваше величество поистине выглядит... по-королевски, — заметил Бронкхорст, спускаясь с лестницы и подобострастно глядя на отражение.

Конечно, любой бы выглядел хотя бы немного по-королевски, надев корону. Если бы получилось проигнорировать сверкающую массу золота и драгоценностей на его голове, принц Орсо, который теперь, конечно, был королем Орсо, выглядел, на самом деле, усталым, обеспокоенным и сомневающимся:

— Вы слишком добры... — он зажмурился, как будто прилагая огромные усилия, затем его плечи поникли. — Простите, как вас зовут, ещё раз?

— Виллем дан Бронкхорст, ваше величество, — сказал Бронкхорст, отвешивая ещё поклон. Вероятно, было бы легче, если бы он постоянно оставался согнутым пополам, пока находится во дворце. — Как это ни странно, именно мой отец сделал корону вашему отцу. Для него это была огромная честь, как и для меня. — и он снова поклонился. — Можно сказать, для ювелира это венец карьеры.

Шутка оказалась явной ошибкой. Новый король погрузился в печальное созерцание собственного коронованного отражения, в то время как лорд Байяз слегка прищурился, словно внезапно учуял запах мочи. Бронкхорст снова поклонился, прочистил горло и побрёл назад через просторный зал, его шаги эхом отдавались в раззолоченном пространстве у сводов.

— Я думал о смерти отца, — пробормотал король.

— Конечно, — сказал Байяз, подходя к зеркалу и по-отечески кладя руку на плечо короля. — Вся нация в трауре.

— Но... вам это не кажется странным? Как это произошло.

Байяз приподнял бровь:

— Архилектор Глокта провёл тщательное расследование. Не было никаких признаков нечестной игры.

— Но он был молод. Он был крепок. Да ведь всего за неделю или две до того мы фехтовали вместе!

— Ваше величество, когда умирает великий человек, возникает соблазн думать, что причиной может оказаться только великое событие, некий великий заговор, какая-то мощная злая воля. — Байяз слегка поправил плащ Орсо. — Было бы утешением, в некотором роде, чувствовать, как смерть подчиняется неким закономерностям. Но суровая правда в том, что великие люди умирают от тех же причин, что и простые смертные. Иногда они поскальзываются и ударяются головой, иногда давятся рыбьей костью, а иногда мирно уходят ночью без особой причины. Когда они это делают, это, можно сказать, милость. Всем нам должно повезти, чтобы умереть непримечательным образом.

— Полагаю, да, — сказал принц, срывая корону с головы и хмуро глядя на неё. — Но можем ли мы действительно позволить себе коронацию? Я понимаю, что казна… немного пустовата.

— Банкирский дом Валинта и Балка согласился предоставить займ.

— Заимствование денег на новую корону выглядит дурным знаком...

— Но сейчас современный век, и реликвии прошлого просто не подойдут.

— Полагаю, вы правы. — Орсо тяжело вздохнул и положил корону на подушку. Несколько сотен бессонных часов работы Бронкхорста и его помощников. — Спасибо за все ваши усилия... — он снова зажмурился, а затем сердито выпалил. — Херовы Судьбы, как вы назвалисьы?

— Бронкхорст, ваше величество, — сказал Бронкхорст, отвесив самый низкий поклон из возможныхы.

— Да, да. Извините, я сейчас мыслями не на чёртовом месте.

— Вашему величеству не нужно… извиняться… — но его величество уже шагал к дверям.

Можно подумать, пришло время расслабиться, когда верховный король Союза вышел из комнаты, но Первый из Магов сумел заставить Бронкхорста почувствовать самый ужасный приступ паники в жизни, стоя со скрещенными руками и нахмуренными бровями, размышляя над венцом карьеры Бронкхорста как королевский повар над испорченным мясом.

Тишина длилась, пока Бронкхорст не смог больше её выносить:

— Великолепно, не так ли, мой лорд? Я уже говорил своему помощнику, что никогда не видел такого блистательного камня…

— Честно говоря, я нахожу этот камень несколько… разочаровывающим.

Бронкхорст сглотнул. Говорят, только алмаз может резать алмаз, но он начал думать, что неодобрение Первого из Магов тоже способно на такой подвиг:

— Это превосходная огранка, лорд Байяз, — пробормотал он, — Совершенно современная огранка и безупречная полировка, результат новых методов шлифовки…— чёртовы Судьбы, он в прямом смысле дрожал. Пот начал стекать по лбу. — Он ничуть не меньше главных камней любой предыдущей короны…

— Люди ждут прогресса. Байяз наклонился ближе, и Бронкхорст был вынужден отстраниться, когда тот отчеканил каждое слово. — Найди… камень… побольше.