Великая замятня

Истоки большой замятни

Малая замятия, которая разразилась в одном из сел на далеком Алтае, — не имела ли более глубинные и могущественные корни, раскинувшиеся на всю отечественную обширность? Историческая жизнь нашего народа показывает, что она уходит своими истоками в большую замятию, которая то затихала, то разгоралась вновь и преследовала нас из далекого прошлого. В чем суть этой великой замятии, которая нередко перерастала в смуты?

Ф. М. Достоевский в «Дневнике писателя» за 1877 год выразил такую мысль: «Это уж какой-то закон природы, не только в России, но и во всем свете… если в стране владение землей -серьезное, то и всё в этой стране будет серьезно, во всех то есть отношениях, и в самом общем и в частностях». Но об этом же писали, пусть не столь мудро, как Достоевский, на протяжении двух веков государственные деятели, писатели, историки, естествоиспытатели, ученые-аграрники и экономисты, простые агрономы и даже крестьяне. Вспомним высказывания по этому поводу А. Т. Болотова, И. В. Киреевского, А. С. Хомякова, Н. М. Карамзина, А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, С. Т., К. С. и И. С. Аксаковых, Ю. Ф. Самарина, В. С. Соловьева, С. М. Максимова, Ю. В. Лебедева, В. В. Селиванова, А. Н. Энгельгардта, Н. Н. Златовратского, Г. И. Успенского, В. О. Ключевского, А. С. Ермолова, П. А. Столыпина, В. В. Докучаева, земских депутатов в Государственной думе, а в последние десятилетия — А. В. Чаянова, Н. П. Макарова, Н. Д. Кондратьева, А. Н.. Челинцева, Т. И. Мальцева, писателей В. П. Астафьева, И. И. Акулова, В. И. Белова, И. А. Васильева, В. Г. Распутина, Б. М. Можаева…

Две задачи всегда возникали и будут возникать в государственной деятельности: постоянно совершенствовать крестьянский строй и следить за тем, чтобы внешние и внутренние силы — умышленно или неумышленно — не мешали этому. И если ни того, ни другого не делается, то как крестьянство, так и все хозяйство страны может дойти до полной деградации, а народ до вымирания. Именно в этом государство и его народ подстерегает великая двойственная опасность.

Вглядимся внимательно и непредубежденно в исторические события и поразмыслим над,- ними. Не раз возникали кризисы в государстве, которые были порождаемы в основном земельными смутами. Они бывали в Киевской и Владимирской Руси, в Московском царстве и в великой России. Они особенно сильно проявились на рубеже XVI и XVII, в начале XVIII, в середине XIX и в начале XX веков. Слишком тягостная пора наступала тогда, когда на земельную смуту накладывались природные невзгоды, которые, скорее всего, были связаны с расстройством нравственно-духовных устоев крестьянского мира. Но всякий раз народ собирался с силами и худо ли, бедно ли, в большей или меньшей степени решал земельный вопрос и тем был жив и творил культуру.

Ни одно историческое событие не ушло из народа и сохраняет в нем свою свежесть и силу! Ибо в его духовной жизни есть лишь изменения, но нет отмены и умирания нет отпадения в область бесплотных теней, в ней все живет полнокровной жизнью, во всеединстве, Вот и вековой крестьянский вопрос никуда от нас не ушел: все также тревожит, волнует и берет нас в свои тяжелые объятия. Именно крестьянский мир так близок нам всеми своими многострадальными веками. Он постоянно горит в нас то вспыхивающим, то затухающим огнем. Во всей отечествен-ной истории, и особенно в крестьянской, наши сегодняшние устремления неразрывны с надеждами ушедших и идущих нам на смену поколений. Тут существует такое единство, которое стоит выше самой истории. Потому и чувствуем, и помним, что мы есть его живая частица.

Проникнем пытливым взором в глубины исторической жизни нашей и увидим, что с крестьянским миром тех далеких времен мы живем вместе, рука об руку, его беды и радости — наши беды и радости, что они до сего дня сказываются на нашей жизни, ибо то, что тогда было не решено, и теперь остается не решенным. Всякое поколение то ли от отсутствия ответственности и любви к Отечеству, то ли от недостатка ума и чувства, то ли от лености и болезни, то ли от пришедших извне напастей и недругов, не исполнив каких-то важных намерений в крестьянском деле, оставило их тяжким грузом в наследство грядущим поколениям. И они накапливались от века к веку: никуда от нас не ушли.

Государство во времена Владимира Мономаха составляли и собственно челядинцы или холопы, и наймиты, продававшие свой труд, не связанные ни с общиной, ни с землевладельцами. Но кормил весь народ крестьянин, владевший землей по праву собственности, Кроме них, были и общинные крестьяне, жившие на чужой земле, «ролейные закупы», которые платили за пользование землей работой или получали условленную плату хлебом, А общественность делилась на крупные самоуправляемые общины — городские и мелкие, тоже самоуправляемые, общины, составлявшие волости, а на северных окраинах — погосты. Были и бояре, и купцы, и черные люди, то есть горожане, ремесленники, сельчане или смерды. Земли делились на государственные — черные и владельческие — белые. Черная земля принадлежала князю, а белая — частному собственнику или вотчиннику. Князья давали землю в частное или поместное владение, но права распоряжаться ею не предоставлялось. Поместья из общинных городов давались для службы, а вотчины из владений князя — за служение Отечеству.

Обширный крестьянский мир, состоявший из мелких общин, самоуправлялся и защищался от посягательств крупных городских общин и вотчинников. Большая часть жителей тогдашней Киевской Руси была свободна в выборе своей жизни: они могли жить в волости или в городе, быть земледельцами или ремесленниками, купцами или сельчанами, воинами или наймитами и даже отдать себя в холопы. «Русская правда» XII века карала землевладельцев не только за продажу «закупа», но и за залог его в обеспечение взятых денег. Закон был на стороне священной заповеди свободы личности, ибо перед всевышними силами, исповедуемыми в православии, все люди были равны. Однако точных узаконений о порядка землепользования и землевладения не было. Земля могла переходить из рук в руки, из черной в белую и, наоборот, из белой в черную. Потому на хуторах и поселениях из нескольких дворов применялось в основном подсечное хозяйство, особенно на Владимиро-Суздальской окраине Киевской Руси, а в крестьянских хозяйствах — трехполка с паром, озимыми и яровыми.

Подсечное хозяйство зело к обезлесению больших площадей. А это вызывало иссякание водных источников, обеднение земель живительной влагой, потерю плодородия и неурожаи. Зависимость сельского хозяйства от всяких природных невзгод возросла, Засухи, ведра стали повторяться чаще. Если в XII веке помнили в основном редкую по силе засуху 1124 года, то в ХIII веке их случилось уже несколько, и главная из них — в 1225 году — в год битвы на Калке. Оказалось, крестьянский мир того нашего Отечества не был налажен так, чтобы прочно и непоколебимо поддерживать народ в его исторических устремлениях. Киевская Русь только нащупывала меры того устройства. А тут белые земли стали возобладать, да так, что вносили жестокую рознь между вотчинниками, которая катилась от Днепра и Десны до Волги и Клязьмы. Дело доходило до того, что меньший князь не слушался большего — Киевского, и один вотчинник обходил стороной другого. Какая-то неправда царила в том нашем Отечестве. Земля из главного богатства государства часто превращалась в предмет торга. Никто не был уверен, что завтра он будет на земле и воспользуется урожаем. Потому и не было налаженной системы земледелия, а следом шла нужда народная. Зарождавшиеся попытки закрепостить крестьян на юге давили и угнетали нарождавшееся свободное «мизинное» крестьянство севера. Более 80 лет, с середины XII века, фактически шла непримиримая гражданская война, в корне которой лежало отношение к крестьянству: быть или не быть ему свободным. Это была замятня крестьянская! И как же тут не случиться беде — монголо-татарскому нашествию. Татарское иго только усилило всю эту несправедливость по отношению и к личности крестьянина, и к земле. Татары не только учинили в 1257 году перепись всего населения Руси, но брали десятину с имущества. А следом навалились природные невзгоды. Шесть раз в XIV веке попадал народ в немилость засух — в 1301, 1365, 1371, 1373, 1374, 1385 годах.

По примеру татарской переписи князья в своих вотчинах учинили перепись и прикрепили тяглое население к тем местам, где она его застала. Хану — десятину да на государственное тягло — средства. А не дашь хану, он и последний достаток отнимет! Вот и стала крестьянская община строго следить за тем, чтобы земли не оставались «в пусте». Старожилец, сиделец на земле становился зависимым от ее владельца. «Порядные грамоты» пошли в ход, «подмоги» да «покруты» привязывали его не столько к земле, сколько к ее владельцу. Не долговые обязательства, а более тесные невидимые узы стали связывать старожильцев с вотчинниками, коих стало много. И уже совсем пошло бы прахом крестьянское дело, но поняли лучшие люди, нравственно ответственные, зорко смотревшие в будущее, духовные провидцы из градов и весей, княжеских теремов и монастырей, что без вспомоществования ему — не выжить государству! Кто чем мог и как мог помогали крестьянскому миру. И никто не покушался на те земли, где топор, огонь да соха побывали: они негласно, неписано становились собственностью крестьянина. И задымилось посечье лесное, застучали топоры, зарыхлили землю сохи по далекому Заволжью. Растеклась крестьянская Русь далеко на север и восток, да так, что отливом молодых воинов пополнила полки Дмитрия Донского, а затем Даниила Холмского и Даниила Щеня. И тем татарское иго кончилось, и восстало могучее Московское государство. И может быть, только крестьяне, изведавшие всю силу свободы и творчества на своей земле, и понимали, чем становится и крепнет величие государства. Но тому, кто был у врат власти, кто имел власть, кто принимал крестьянские плоды власти, невдомек было то: ему казалось, что укрепа крестьян на первых порах самому государству, а затем его слугам, получившим от его имени владения — вотчины, крепила и сожиждела оное. И изощрялись законописания, чтоб так и крепить государство. Внешне так оно и выходило, а внутренне закрадывалось разложение, ибо будущее величие и жизнеспособность своего Отечества могут крепить и сохранять только свободные личности в свободном ему служении. Не щадя живота своего служить Отечеству может не подневольный раб, а свободная личность, любящая его до самозабвения, И чем больше таких личностей, тем могущественнее народ и созидаемое им государство.

Вот прошло десяток лет после того, как сгинули орды Ахмата за Окой, и народ стал твердой ногой там, и зазеленела нива на вспаханном черноземе далеко на юге, и Судебник Ивана III в 1497 году устанавливал, что крестьянин мог покинуть своего хозяина-землевладельца за неделю или после недели Юрьева дня при условии выполнения своих обязательств перед ним. Плати за «пожилое» в четыре срока от 1 до 4 рублей — и уходи к другому землевладельцу. Этот Судебник упоминал не только землевладельцев, но и крестьян, наймитов, а также холопов. Время этого государя как бы повторяло время Владимира Мономаха, но ужесточало свободу личности крестьянина и права пользования землею.

Судебник Ивана IV подтверждал Юрьев день и указывал еще на холопов полных и кабальных — служилых и «по заемной». После уплаты пошлин (за «пожилое» и за «своз») крестьянин не задерживался, хотя бы он не выплатил частного долга. Этим Судебником не признавались привилегированные сословия или лица, а земля отдавалась на оброк или гостягло, переходила в руки служилых людей в поместное и вотчинное пользование. Бывало и так: чтобы освободиться от тягла, крестьянин мог сделаться батраком или холопом. Тогда на 100 крестьянских дворов приходилось 10 людских и холопских семей. Скрепя сердце держал крестьянский мир на своих плечах эти уже некрестьянские дворы. За ушедших в холопы общины должны были платить. И чем больше уходило крестьян в холопы, тем больше пустели и разорялись деревни.

Земельная неурядица хотя и тлела давно, но все же как-то гасилась и законами, и негласными нравственными устоями жизни народа. Иван III, Василий III и Иван IV, несмотря на давление владельцев белых земель, узаконили исконные права крестьян и даже их расширили, облегчив переход и отделив поземельные долги от частных. При уплате земельной пошлины крестьянин имел право переходить на новую землю, если даже не возвращалась ссуда, иск на которую подавался обыкновенным порядком. Не обрабатываемая крестьянином земля называлась «дикой пасмой», то есть мертвой пустошью, а крестьянин без земли именовался бобылем, бездомным, бесприютным человеком. Дом и земля были равнозначны и неотделимы в сознании людей. И грех великий был тогда, когда земля находилась «в пуста», а крестьянин был безземельным. То был основной, неписаный нравственно-духовный крестьянский и земельный закон. И тем держались и крестьянский мир, и Московское государство, и тем же завершилось окончательное побеждение над ворогами с востока и запада.

Принято считать, что Смутное время началось в начале XVII века, а судя по земельной неурядице, так значительно раньше, еще в последней четверти XVI века. Иван IV, затеяв опричнину, усилил уход крестьян в холопство за счет разорения сел и деревень. Тогда «Русскую правду» почти забыли и продажа «закупов» и «залогов» стала законом, крестьянин начал переходить из рук в руки как частная собственность. Он стал нести два тягла: государственное и вотчинное. Большая часть крестьян перестала пользоваться правом перехода. Недовольные убегали или их вывозили землевладельцы, заплатив за них «пожилое», становясь их владельцами.

Царь Федор Иоаннович, по чьей-то подсказке, издал указ о кабальных холопах, которые записывались в холопьи крепостные книги. Но указ оговаривал, что господин не мог ими распоряжаться как своей собственностью. Тот же государь приказывал разыскивать крестьян, бежавших в течение пяти лет, и водворять их на место прежнего жительства. Но крестьяне продолжали бежать с земли, и она все больше запустевала, а крестьянские хозяйства разорялись. Не только продажа земли, но и крестьян становилась просто откровенной. В 1600 году боярским приговором все обедневшие и разорившиеся крестьяне отдавались в холопство. В 1601 году Борис Годунов, видя такой разор сельского хозяйства, издал указ, запрещавший забирать крестьян в имения бояр, но разрешавший в Юрьев день да две недели спустя их вывоз дворянами и сотниками — не более 1—2 человек враз от одного землевладельца к другому. А год спустя новый указ запрещал переход крестьян от мелкого поместья к крупному и переход их из общины в общину и к другому владельцу. Крестьянин прикреплялся к земле без права на ее собственность. Но это прикрепление касалось только тягловых крестьян, то есть домохозяев: члены их семей оставались свободными. Продолжался заман крестьян крупными землевладельцами по «ссудным записям». Земля в центральных областях Московского государства становилась в основном беспризорной, какой-либо системы хозяйства на ней уже не было, неурожаи повторялись каждый третий год. Малейшие природные невзгоды превращались в народную беду. Защитника и сберегателя земли от таких невзгод не стало. В 1601—1603 годах все лето шли дожди, хлеба не вызревали. На Успение Богородицы 28 августа 1601 года мороз прихватил зерновые. Голод усугубился холерой. Борис Годунов приказал выдать многочисленным холопам отпускные. Но эта мера не спасла положение: холопы пополнили многочисленные разбойничьи шайки.

Положение ухудшалось, деревни пустели, грабежи усиливались, ложь свирепствовала. В 1607 году Василий Шуйский отменил холопство тех, кто прослужил менее полугода. И как перед нашествием монголо-татар в XIII веке, опять появилось еще более страшное: ни служилый человек, ни крестьянин никогда еще не подвергались такой напасти, что сегодня или завтра они окажутся без земли и не воспользуются плодами своего труда, не уберегут род свой. Расстройство системы землевладения и землепользования было полнейшее. В этих условиях ни о каком продуктивном земледелии не могло быть и речи, его упадок был повсеместный. Перелог господствовал. А следом появилась такая нужда, что люди гибли целыми деревнями и умирали по обочинам дорог в поисках пропитания. И не будь бессмертного подвига Авраамия Палицына, вывезшего на площади Москвы на бесплатную раздачу хлеб Троице-Сергиевой лавры, — не устоять бы ее жителям от полного вымирания. Государство, созданное с таким трудом, неимоверным напряжением в течение веков, катилось к гибели. Оно держалось на волоске и теми окраинными уездами и волостями, которые были слабо затронуты смутою. К таким, например, уездам относился Галицкий, где в 1616—1617 годах пашня превышала перелог в 4 раза, что говорило о поддержании здесь паровой зерновой системы земледелия. Таких уездов было мало, но ими держалось то Отечество!

И именно из тех уездов пошел крестьянин-старожилец в ополчение Минина и Пожарского, оставив землю, заботу о ней женам, сестрам да подросткам-сыновьям. Стены Москвы увидели того, кто был извечным сидельцем-собственником на Вологодской, Ярославской, Костромской, Нижегородской, Белозерской, Тверской и других землях. Земский собор, призванный создать новую Российскую государственность после Смутного времени, имел многие голоса крестьян из тех земель, и они в основном решили судьбу Отечества.

Первым делом вновь созданного правительства стало восстановление порушенного крестьянского строя. Оно считало, что только «прожиточное и семьянистое» земледельческое население составит оплот государства и предохранит от прихода «всяких воинских людей». Из скудных сбережений давались на обзаведение ссуды деньгами и зерном, оказывалась помощь при падеже скота, неурожае, пожарах. Поддержанное правительственными мерами началось движение крестьян на юг, за Оку, в сторону Воронежа, Дона и Сейма. Указом от 7 февраля 1628 года разрешалась продажа по цене полторы десятины за рубль «порозших земель» в вотчины «боярам и приказным людем и мочным гостем», то есть всем, имевшим право владеть землею. Законом 1641 года разрешалась раздача участков порожних земель на льготу сроком на 15 лет с обязательством расчистить и завести хлебопашество. Взятый участок после 15 лет становился собственностью лица, его возделывавшего.

И пошло так-то. Шаг за шагом правительство настойчиво призывало население к возобновлению хозяйственной работы, и крестьяне возвращались на покинутые ими земли. Главный глас того времени: чтоб земля «из пуста в живущее выходила». Она повсеместно отдавалась в пользование как служилым, так и тяглым людям. Правительство издавало законы о правах владения землею. В них указывалось, что земля должна принадлежать тем, кто получил на нее соответствующие документы. Никто не имел права выдать такой документ, кроме правительства. Было установлено два вида служилого землевладения — вотчинное и поместное. Появилось и землевладение гостей и ямщиков. Но основным землевладением полагалось черное — крестьянское. Оно было и хуторским, и надворным, и общинным. И сколько земель принадлежало тем владельцам крестьянским? Трудно сказать. Но одно ясно: помнился народный озноб — всего-то минуло несколько десятилетий после Смутного времени. Потому и береглась земля крестьянину, а там, где он обильно полил ее потом в тяжком труде, подняв ее плодородие и обустроился, — она негласно считалась его собственностью. И руку на нее никто не смел поднять!

Все эти меры привели к тому, что к середине XVII века «живая» пашня уже составляла около половины возделываемой земли, то есть восстановилась типичная паровая зерновая система — трехпольная. И только по северным и восточным окраинам сохранялась ляденая система, то есть переложная (лесопольная). К этому времени сложилась и определенная система землепользования. «Государева десятинная пашня» (земля большого дворца) пахалась вольнонаемными людьми за плату, установленную в разряде. Она обрабатывалась крестьянами как повинность или отдавалась им на разных условиях «за малой выгодностью». Иногда повинность заменялась оброком — вносился «посопный хлеб» натурою или деньгами в отдельных местах. Такая пашня в основном существовала в центральной части — близ Москвы. Боярская пашня принадлежала служилым людям и пахалась крестьянами или реже холопами, «деловыми людьми». Монастырская или владычная пашня обрабатывалась крестьянами того села или деревни, вокруг которых она находилась, или монастырскими «детенышами». Имелись и холопские земли, как было, например, в вотчине князя Хованского в Суздальском уезде. Но большая часть земли принадлежала крестьянам и обрабатывалась ими. Размеры крестьянской пашни при однолошадном хозяйстве носили название обжи или выти — 10—15 четей, или 5—7,5 десятины, в поле и на всех угодьях—15—22,5 десятины. А трехлошадное хозяйство именовалось «сохой». Для сравнения укажем, что запашка для дворцовых вотчин составляла в среднем 3,3 десятины на двор, монастырских — 23 и служилых — 6 десятин.

В 1667—1669 годах в Бежецком уезде дворцовые крестьяне имели в среднем на двор 2 лошади, 2-—3 коровы, овец и свиней. В те же годы белгородские крестьяне на правах черного землевладения имели в среднем на двор 2—3 лошади, 2—3 коровы, 8 овец и по 7—8 свиней. Неурожаи, связанные с природными невзгодами, отступили. Множились села и деревни, ширились вокруг них нивы, украшалась земля храмами и монастырями, плодилась российская народность, возрастала простая радость бытия. От Вологды до Курска колосились на полях рожь, пшеница и ячмень. А горох, гречиха, просо и лен, репа на севере дополняли царство зерновых, И уж, казалось, пошло на поправку и надолго крестьянское дело. Но вот исподволь то там, то здесь, особенно в уездах округ Москвы, появилась нравственная зараза, тянувшаяся из вотчинных хором. С одной стороны, менялась юридическая природа поместья, а с другой — все вольготнее раскидывались вотчинные земли без крестьян, но с холопским трудом. Служилый человек все больше не сознавал разницы между своей собственностью — вотчиной и собственностью государственной— поместьем. Он распоряжался в поместье как полновластный хозяин. Увеличивались средние размеры поместий. Служилые люди платили за 40 четей земли столько же, сколько крестьянин за 1 четь. Подкрадывалось незаметно слияние вотчины и поместья. Характерное различие крестьян, указанное в Соборном Уложении 1649 года,— вотчинных, находившихся в личной собственности, и поместных, обрабатывавших государственную землю, — быстро забывалось. Вместе с тем черное землевладение сокращалось как весенний снег под солнцем, и росла крестьянская аренда земли на правах оброка или барщины.

Но оброк в те времена не обходил стороной ни одно сословие: его платили и служилые люди, и духовенство. Не миновали, ни одно сословие и государственные повинности — стрелецкие и чрезвычайные. И это было узаконено тем же Уложением 1649 года. Крестьяне пользовались правами других сословий — и общего суда, и самостоятельного договора, и собственности. Они лично не прикреплялись к владельцу земли. Вотчинник не мог оторвать крестьянина от земли или продать его. Крестьянин и земля были неотчуждаемы друг от друга. Но в 80-е годы XVII века правительство не стало замечать того, как землевладельцы самовольно начали накладывать на крестьян обязательства и подчинять их своей юрисдикции, а закон безмолвствовал. Появилась продажа крестьян без земли. Более того, 13 октября 1675 года она была узаконена. Крестьяне побежали с земли, забрасывая свои хозяйства. С 1698 года у тех землевладельцев, которые принимали беглых, отнимали землю, половина ее шла в казну, другая — владельцам беглецов.

Если Соборным Уложением создавалась правительственная землевладельческая крепость, то есть крестьяне закреплялись к служилому сословию, то к концу XVII века закон перестал вмешиваться во взаимное отношение между крестьянином и землевладельцем. Он преследовал одну цель— крестьяне должны быть плательщиками. Еще в 1681 году вместо «сохи», как единицы обложения, вводился «тяглый двор». Петр I указом 26 ноября 1718 года единицей обложения сделал «ревизскую душу». Общины и владельцы имений обязаны были платить определенную подать с каждого мужчины, даже с ребенка.

В этой реформе вот что примечательно, С введением подушной подати обложенными оказались не хозяйственные единицы, обладающие соответственным количеством земли, а уже отдельные личности. И тем-то окончательно было упрочено крепостное право. Почему? Да потому что к земле и ее владельцу, помещику, или общине прикреплялись теперь не одни тягловые хозяйства, а все поголовно. С этого времени вошла в употребление продажа населенных имений не с определенным количеством крестьянских хозяйств, а с определенным числом душ, то есть отдельных живых личностей! А далее не замедлила последовать продажа крепостных людей и без земли. Государство теперь требовало, чтобы владелец вносил подать, не заботясь о взаимных отношениях между крестьянином и господином. Крестьянин перестал быть ответственным перед государством, господин заменил ему государство. А раз так, то крестьянин в какой-то степени перестал быть основной и ведущей созидающей силой государства. И зашагал народ и его крестьянство по дороге векового замешательства. Допетровские заминщики только приоткрыли врата в темень этой дальней дороги, а Петр I распахнул их настежь!