Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир

Смерть великого живописца итальянского Возрождения Антонио Корреджо до сих пор остается загадкой. Но существует устойчивое предание о том, что все связано с сокровищами старинного монастыря и древними айнами. Ох уж эти сокровища и тайны!..

Пармские страсти

Голова гудела, руки и ноги саднило. Наверное, он до крови ободрал их, когда падал. Ох нет, он не падал – его столкнули. В темноте. В овраг на острые камни. Он должен был разбиться насмерть. Но остался жив…

Антонио Корреджо вздохнул и поднялся, пошатываясь. Темные дела начали твориться кругом. А все из-за проклятых монастырских тайн! Ох, не надо было ему браться за странные росписи обители Сан-Паоло.

Говорят, в старые благословенные времена монастыри были местами покоя и уединения. Конечно, может, так и было в богатых Флоренции и Венеции. Хотя ныне и там свары. И везде одни разговоры – про деньги, которых вечно не хватает. Ну а в пармских монастырях, где чаще всего работал Корреджо, и всегда было неспокойно. Да и откуда взяться покою – вся область Эмилия, в которую входят и Парма, и деревушка Корреджо, вечно служила разменной монетой в территориальных распрях, переходя из рук в руки. За земли спорили то французы, то Рим. И только в 1530 году все определилось – Эмилия вошла в Папскую область.

Но в нынешнем, 1534 году стало совсем худо. На дорогах появились разбойники и грабители. И как только не боятся Божьего суда?..

Кряхтя и постанывая, Антонио открыл замок своей двери. Напавшие на него даже ключи не взяли. Выходит, охотились не за его имуществом. Значит, и не разбойники, и не грабители. Но кто тогда?..

Голова гудела, ноги еле держали Антонио. Ничего! Он отлежится. Он выздоровеет. Дрожащими пальцами художник задвинул за собой засов, – вот он и дома. Никогда раньше жители деревушки не запирались изнутри – у них и брать нечего. Корреджо всегда славилась тишиной и порядком. И вот настали лихие времена. То разбойники, а то и похуже.

Неделю назад в округу понаехали какие-то особые папские дознаватели. Хватали народ прямо на улицах, тащили на допрос. Интересовались слухами о женской обители Сан-Паоло, что в Парме. Тоже мне тайны! Да вся округа уже пару месяцев судачит, что после смерти матери настоятельницы из монастыря пропали все накопленные веками богатства, все дорогущие пожертвования. Куда делись – никому не ведомо. Вот и слетелись на поиск пропавших сокровищ и грабители, и разбойники, ну а теперь и дознаватели папы римского.

До чего дошло – на прошлой неделе пропал сам синьор Ареначчи, доверенный слуга маркизы д’Эсте, который много лет занимался вкладами этого всесильного семейства в монастыри Пармы. Кто похитил его – разбойники или папские слуги? Всем нужны сокровища монастыря.

Стража д’Эсте искала Ареначчи три дня – нашла мертвого в придорожном колодце. И ведь это доверенный слуга всесильных господ! А кто станет искать простого человека, такого как Антонио?! Хорошо, все давно забыли, что и он когда-то писал фрески для монастыря Сан-Паоло. Все-таки почти пятнадцать лет прошло…

Антонио тяжело осел на табурет у двери. Надо посидеть минутку, пока голова успокоится. Табурет заскрипел под его могучим телом, и художник любовно провел пальцем по старому дереву. Этот табурет он помнит столько же, сколько и себя…

Антонио родился в этом самом доме 46 лет назад – в 1488 году. Он помнит, как на этом табурете сидела его милая матушка, как сам он восседал на нем с деревянной лошадкой в руках. Лошадку выточил для племянника дядя Лоренцо – младший брат его отца. Дядя слыл художником-самоучкой – умел немного рисовать, немного ваять. Но отец Антонио, синьор Аллегри, не уважал младшего брата. Отец был купцом, не слишком богатым, зато почтенным. Он редко приезжал в родовой дом в деревушку Корреджо, ведь его лавка находилась в Модене. Туда он и забрал сына, едва тот подрос. Отец не пожалел денег на образование и определил наследника сразу к нескольким учителям. Антонио изучал и математику, и литературу, и даже медицину. Каким-то чудом отцу удалось пристроить сынишку к лучшему лекарю современности – Джованни Ломбарди. Ох и помогла же потом Антонио именно эта учеба! Ведь Ломбарди, как смог, открыл ему тайны анатомии. Отец тогда радовался – сын станет медиком. Но Антонио стал живописцем – и тела на его картинах всегда выглядели не плоскими и нарисованными, а живыми и дышащими. Позже благодарный Антонио даже написал портрет Джованни Ломбарди, правда, назвать его именем учителя постеснялся, подписал просто «Медик».

Ох уж эта его вечная робость-стеснительность! Из-за нее он не смог сразу сказать отцу, что хочет стать художником. Столько времени потерял в юности! Конечно, у своего дяди (того самого, который вырезал ему в детстве игрушки) он учился понемногу и скульптуре, и живописи, но ведь дядя мало что умел. Но однажды Антонио увидел в Болонье картину Рафаэля «Святая Цецилия». Ее красота привела юношу в такой восторг, что он воскликнул: «Ведь и я могу быть художником!» И вот, едва вернувшись домой, Антонио набрался храбрости и объявил, что станет живописцем. «С нас хватит и одного мазилки-неудачника, твоего дяди Лоренцо! – горестно возопил отец. – Ты еще больше обесчестишь фамилию Аллегри!» И тогда сын отрезал: «Я возьму псевдоним!» Так он стал зваться Корреджо – по имени своей родной деревушки. Но если бы он тогда знал, что, поменяв имя, он поменяет судьбу!..

Аллегри – значит «веселый, радостный». Ушло имя – ушла и веселость. Оказалось, творчество – тяжеленный труд. К тому же обычно юные живописцы начинают учебу в 10–12 лет, ну а Антонио Корреджо начал обучение в 20 лет. Да и учитель, Бианка Феррари, не ахти какой умелец попался. Но кого найдешь в провинциальной Модене?..

Хорошо, что на усердного великовозрастного ученика обратил внимание граф Манфреди, большой поклонник античного и современного искусства. Он стал поручать юноше кое-какие картины, подбадривал, как мог. Он даже спас Антонио в 1511 году, когда в округу пришла чума. Граф выехал в Мантую со всем семейством и забрал Антонио с собой. Так Корреджо попал в город, который славился своими культурными традициями. В домах мантуанской знати начинающий живописец увидел много картин и фресок, написанных мастерами Флоренции и Рима, познакомился с живописью великих Андреа Мантеньи и Леонардо да Винчи. Именно в Мантуе Антонио Корреджо и встретил свою будущую покровительницу – красавицу маркизу Изабеллу д’Эсте.

Эта влиятельнейшая матрона считалась «первой дамой Италии». Она была блестяще образованна, остроумна и темпераментна, играла на музыкальных инструментах и пела, даже обожала заниматься картографией и астрологией – предметами весьма опасными по тем временам. Ее личные сундуки вместо драгоценностей были забиты старинными фолиантами, хотя в замке ее супруга, Джанфранческо II Гонзаго, маркиза Мантуи, и находилась огромная библиотека. Но Изабелла хотела иметь личные книги, чтобы читать их в любое время дня и ночи.

С особенной страстью Изабелла собирала предметы искусства и покровительствовала художникам. Она вносила огромные деньги для росписей и реставраций соборов и монастырей. Она верховодила всеми делами Мантуи, держа мужа, сыновей и дочерей в прямом смысле в узде: каждое утро огромное семейство во главе с маркизой отправлялось на конную прогулку. Конюшни д’Эсте славились по всей стране. Ну а лучшим конюхом считался синьор Мерлини. Как же давно это было!..

Антонио, охая, повертел головой и тяжело поднялся. То ли родной табурет помог, то ли воспоминания, но кажется, он уже сможет добраться до топчана, который служит ему кроватью. Он поднялся на ощупь, не зажигая светильника. От усилий в глазах опять потемнело, зато отчетливо всплыли воспоминания.

Дочь конюха Мерлини Антонио впервые увидел, когда она была еще 9-летней девчонкой. Потом, приехав в Мантую уже через 9 лет – в 1520 году, Антонио узнал, что синьор Мерлини давно умер, а его неуклюжая дочь превратилась в волоокую красавицу с волосами цвета червонного золота. Но одно было плохо: Джиролама-девочка была бойка и весела, но Джиролама-девушка стала робка и боязлива. Часто Антонио находил ее в слезах. Не понимая, спрашивал: «Кто обидел?» Но девушка только мотала головой и убегала в страхе. Антонио уже решил было выследить ее обидчика и надавать ему оплеух – разве можно запугивать таких юных красавиц?! Но все оказалось и проще и сложнее: Джиролама боялась. умереть.

«Когда мне было шесть лет, умерла матушка. Потом, когда мне было уже одиннадцать, умер отец. И тогда я поняла, что мне тоже скоро придется умереть, – дрожа, объяснила однажды Джиролама. – Я написала завещание. Но его не признал нотариус. Сказал: приходи в пятнадцать лет. Думал, я шучу. Но я пришла…» – «И что же ты завещала?» – удивился Антонио. «Свою собаку Хлою». – «И кому?» – «Старшему сыну хозяйки, монны д’Эсте – Федериго Гонзаго. Хозяйка сказала, он станет герцогом и всегда сможет прокормить мою старую собаку. Но Хлоя умерла!.. Значит, скоро моя очередь…»

Антонио смотрел в полные ужаса глаза девушки и понимал – надо сделать что-то. Немедленно, сию минуту! Иначе этот страх останется с Джироламой навсегда и просто съест ее жизнь.

Художник выхватил большой лист картона и карандаш. «Ты бывала в покоях хозяйки?» – спросил он. Девушка робко кивнула. «Видела там картины и рисунки старых мастеров?» Снова еле заметный кивок. «Тогда ты знаешь, что картина бессмертна. Но я, как художник, могу тебе сказать, что бессмертной остается не только картина. Душа изображенного на ней человека тоже становится бессмертной». – «Церковь учит нас, что все души бессмертны, – вздохнула Джиролама. – Но ведь они только на Небе…» – «Ну а душа человека с картины будет бессмертной и на земле тоже! – воскликнул Антонио. – Я нарисую твой портрет, и ты будешь жить вечно. Ну а чтобы ты не сомневалась, я напишу тебя в виде одной из святых. Ты ведь знаешь, что святые точно бессмертны».

Так в лихорадке и восторге любви появилась его картина «Мистическое обручение святой Екатерины». И милый облик Екатерины, обручающейся с самим Христом, был первым изображением Джироламы.

«Считай, что ты, как и Екатерина, обручилась с бессмертием! – шутил Антонио. – Осталось только нам обвенчаться на нашей грешной земле!»

Так они и сделали. Уже супругами вернулись в Корреджо. И первым подарком Антонио юной жене стала крошечная смешная собачка. Вот тогда-то Джиролама впервые радостно улыбнулась. Господь свидетель, это была улыбка ангела. Правда, потом, когда через год у них родился сын, Антонио понял, что все-таки ошибся. Его Джиролама улыбалась не как бесплотный ангел – как земная Мадонна, баюкающая своего сына.

Сколько Мадонн написал с жены Антонио, и не перечислишь! Собратья-художники презрительно косились на изображения Джироламы – сейчас ведь в моде лики Мадонн-леонардесок, то есть красавиц, представляющих тот тип красоты, что рисует великий Леонардо. Конечно, Корреджо тоже отдал дань этой моде. Его «Мадонна с тарелкой» или «Мадонна со святым Франциском» написаны в подражание Леонардо. Но нельзя же все время слепо копировать каноны, пусть даже созданные самим да Винчи! К чему срисовывать леонардовских красавиц или ангелочков, если Антонио может куда ярче изобразить своих жену и детей? Когда Корреджо написал алтарную картину «Мадонна со святым Иеронимом» для церкви Сант-Антонио в Парме, даже недоброжелатели признали, что его Мадонна с ликом Джироламы прелестна, а изображенный младенец – настоящее чудо. Его даже прозвали «Смеющимся», потому что каждый, кто видел этот заразительный детский смех, и сам начинал смеяться.

Антонио да Корреджо. Мадонна со святым Иеронимом

Но собратья-профессионалы все равно кривились: «Этот Антонио только и может, что малевать своих толстокожих чад да клушу-жену!» И чем не угодила им Джиролама? Что только они про нее не выдумывали! Что, мол, она криклива и тяжела на руку, держит мужа под каблуком, бьет его и не дает общаться с приятелями. Да и сам он хорош! Скуп и прижимист. Никогда не пригласит друзей ни на обед, ни на вечеринку, даже в тратторию не позовет. Идиоты! У него же было четверо детей – после сына родились еще три прелестные дочурки. Так неужто он должен отрывать деньги от семьи и отдавать на очередную попойку?! Еще не хватало! Корреджо никогда не любил шумных компаний, а уж упиваться дешевым вином да злословить заплетающимся языком о чужих работах – увольте! Вот и считают художники Антонио нелюдимым и неприятным. И каких только историй о нем не рассказывают!

Авантюры тихой жизни

Как-то раз в Корреджо неожиданно приехал Бернардино Кампи, с которым Антонио иногда вместе работал. Без стука ворвался в дом, крича: «Горе нам, горе!» Хлопнулся перед Джироламой на колени, а увидев выбежавшего из мастерской Антонио, начал, дрожа, открещиваться от него, как от черта. А тут в дом вошел еще и Джулио Романо, известнейший живописец Рима, между прочим, любимый ученик самого Рафаэля. Оказывается, Кампи привез его с собой. Увидев Антонио, почтенный римский художник тоже повел себя странно: начал читать молитву. Корреджо только крутил головой от одного к другому. И тут Кампи выдохнул: «Ты живой?!», а Романо даже ткнул Антонио в руку, дабы убедиться, что он – не хладный труп.

Оказалось, злые языки пустили слух, что Антонио Корреджо скончался. Да еще при каких обстоятельствах! Будто некий скупой синьор из Пармы заплатил Антонио 60 скудо мелочью. Синьор подумал, что мешок мелочи живописец не возьмет. Но Корреджо будто бы оказался куда жаднее заказчика. Он не только взял этот мешок мелочи, но и сам потащил его в свою деревню, чтоб не платить за перевозку. А в тот день стояла страшная жара. Разгоряченный Антонио зашел в тратторию, да по скаредности своей пожалев денег на стакан вина, попросил бесплатно принести воды. А та оказалась такой холодной, что жадина Корреджо простудился и… помер.

Ну и история! Антонио, слушая ее, только зубами скрипел: как же нужно завидовать, чтоб сочинять такие гадости!..

«Только зачем ты привез сюда синьора Романо?» – растерянно спросил он у Кампи. «Так ведь я думал, что придется платить за твои похороны. А у меня денег нет. Вот я и привез его…» – «Выходит, ты, Антонио, сэкономил мне немало скудо! – засмеялся Джулио. – Ну вы пройдохи-авантюристы! Может, все затеяли, чтобы выманить меня из Рима?»

И все дружно захохотали. Даже Джиролама робко улыбнулась. Она вообще была пуглива в присутствии посторонних. Может, поэтому Антонио и не звал к себе гостей.

Да и какие гости! Он так редко бывал дома, что ценил каждую минуту, проведенную с семьей. Ведь ему приходилось постоянно уезжать – в деревне заказчиков не найти. Основными местами его работы стали церкви и монастыри Пармы. В начале 1520-х годов он расписал огромный купол церкви Сан-Джиованни Эванджелиста. Сюжет был заказан традиционный – «Видение Иоанна Богослова на Патмосе», а вот замысел Корреджо решил сделать новаторским, почти авантюрным, – показать, как темный, низкий купол собора словно раскрывается в безграничную небесную синь. То-то обомлеют молящиеся, когда поднимут голову к куполу церкви, – над их головой будет не купол, а небо с облаками!

В высшей точке купола художник изобразил Христа, окутанного небесным светом. А снизу к Спасителю стремятся святые угодники. Именно такое «поднятие на воздусях» привиделось некогда Иоанну Богослову. Ну а стоя под куполом, расписанным Корреджо, и прихожане, пришедшие в церковь, могли увидеть фигуры, поднимающиеся на небо. Разве плох замысел? А вот ретрограду настоятелю не понравился. Он даже плюнул в сердцах: «Что это за вид?! Голые ноги мелькают в воздухе, как лягушачьи лапки. А мы, грешные, на них пялимся. Разве это святая живопись?!»

И несдобровать бы художнику из-за своей смелой фантазии, если б не истинное чудо: в их пармскую провинцию пожаловал живописец самого императора Карла V – великий Тициан. Настоятель показал ему новую купольную роспись и спросил: «Стоит ли эта фреска тех денег, что пришлось за нее заплатить? Или это просто авантюра?»

Тициан удивленно поднял брови и, воздев руки к куполу, воскликнул: «Авантюра?! Да если вы наполните весь этот храм золотом вплоть до купола, и тогда не сможете заплатить того, что стоит эта великая роспись!»

Настоятель чуть не лопнул от злобы. А вот простые монахи обрадовались похвале Тициана – им нравились экспрессивные работы Корреджо. Настоятель решил отыграться. Конечно, замазать купол он уже не мог, но решил стереть другую фреску – «Благовещение». Дело обстряпал по-хитрому: объявил ремонт и велел замазать фреску. Но не тут-то было! Хитрые братья-монахи возвели прямо перед стеной, на которой была написана фреска, строительные леса, а стену прикрыли холстиной. Настоятель решил, что его указание выполнено, а монахи потихоньку срезали кусками фреску со стены и перенесли в дальнюю комнату, куда никто не заходит. Корреджо наведывался туда, чтобы укрепить свое творение на новом месте, но дал слово никому не рассказывать о тайной фреске.

Ох уж эти монастырские тайны! Корреджо узнал их множество, работая в разных обителях. Для монастыря бенедиктинцев в той же Парме Антонио написал крохотную картинку «Христос в Гефсиманском саду». Никак не мог понять: отчего такой размер – в ладонь? Стены монастыря же громадные. Оказалось, настоятель хочет поместить картинку в своей келье, чтобы прикрыть секретный кирпич, за которым расположен тайник. И опять пришлось давать слово, что никому не расскажет о секрете.

…Антонио вздохнул. И к чему он вспоминает?! Обо всем этом давно пора забыть! Надо заснуть, а значит, лучше подумать о чем-нибудь хорошем. Ведь было же счастье!..

Корреджо вспомнил, как создавал свои любимые картины – цикл о любви римского бога Юпитера: «Юпитер и Антиопа», «Юпитер и Ио», «Леда» и «Даная». Герцог мантуанский Федериго II Гонзаго, сын Изабеллы д’Эсте, вознамерился преподнести императору Карлу V особый дар, вот и вспомнил, что император обожает живопись. «Создай нечто, что переплюнет Тициана! – повелел Федериго. – А уж я заплачу по-царски!»

Легко приказать, но как выполнить? Тициан же великий живописец. Вот Корреджо и придумал взять сюжетом и чувствами – написать цикл о Любви. Конечно, Юпитер в любви был забавник, соблазнял красавиц необычно – то лебедем прикидывался, то золотым дождем, то туманным облаком, а то и просто страстным бычком. Однако Корреджо задумал показать не соблазнителя, а земных женщин, готовых на великую любовь. Именно они оказывались настоящими богинями – нежными, страстными, самозабвенными. И тела этих нагих красавиц виделись живописцу словно светящимися изнутри золотым светом счастья.

Дело было за малым – уговорить Джироламу позировать обнаженной да еще и в откровенных позах. Почтенная женушка отнекивалась, как могла, даже всплакнула. Но Антонио впервые оказался неумолим: «Не будешь позировать – поеду в Парму искать жриц любви!»

Джиролама в последний раз всплакнула и… разделась. Не толкать же мужа в объятия потаскушек!

Ну а чтобы загладить свой грех, Корреджо написал любимую женушку на картине с самым святым сюжетом – «Рождество». Там Мария, с лицом прелестной Джироламы, благоговейно взирает на своего родившегося младенца. А кругом – ночь, тьма. Но людям, столпившимся вокруг, светло, ибо чистый и яркий свет исходит от самого младенца.

Антонио вспомнил, как, показав картину восхищенной жене, улыбнулся: «Ну теперь ты точно бессмертна!»

Идиот! Он забыл, что судьба-злодейка только и ждет, как бы повернуть жизнь к худшему. Забыл, что, поменяв в юности имя, лишился ангела-хранителя своего рода. В середине 1530 года из Флоренции пришла чума. И эта безжалостная гостья забрала у него Джироламу!..

Только беспощадной судьбе и этого оказалось мало! Год назад, весной 1533 года, Федериго Гонзаго вызвал его в Мантую – решил заказать продолжение цикла о похождениях Юпитера. Антонио тогда покряхтел, помотал головой и согласился. Подумал: а вдруг ему станет легче, если он напишет еще несколько изображений любимой Джироламы?

Кретин! Как он мог забыть, что эти скабрезные сюжеты приносят несчастье?! Как вообще мог ввязаться в эдакую языческую авантюру?! Польстился на обещанные большие деньги, подумал, что отложит их на приданое дочкам.

Уже возвращаясь и подъезжая к деревушке, Антонио почуял неладное. В воздухе пахло гарью, первый же дом встретил его криком и слезами. Пришпорив лошадь, Антонио повернул к своему дому, но вместо него увидел. пепелище. Его красавицы дочурки сгорели вместе с домом. Только один сын сумел выскочить.

Сокровища старинной обители

С тех пор Корреджо и стал нелюдимым молчуном. Сына отправил к родственникам в Модену, дом восстанавливать не стал, сам переселился в хибару во дворе. Комната да мастерская – ему большего не требуется. Кисть и краски – вот и вся семья. Ну а на них много денег не надо. Так что копить больше нечего. Может, потому Антонио отправился вчера в тратторию, да не в свою деревенскую, а в большую – ту, что на проезжей дороге. Ну просто черт дернул!..

Сел, правда, в сторонке. Ни с кем не общался. Потягивал свое винцо да молчал по привычке. Но вдруг к нему подсел какой-то тип не из местных. Заговорил про пармский женский монастырь Сан-Паоло. Речь у незнакомца оказалась не простонародная, а вполне литературная, значит, образованный человек. Горевал он, что после кончины настоятельницы, матушки Джованны, в обители не обнаружилось никаких средств. А ведь монастырь собирал их веками! «Представляете, синьор, сколь странный случай! Прежде чем передать дела новой настоятельнице, сестры во главе с келарией решили сделать опись имущества. А оказалось, что ничего и нет!»

Незнакомец выразительно взглянул на Антонио, ожидая его реакции. Но художник, по своему обыкновению, молчал. Незнакомец прибавил страсти в голосе: «Представьте – ни золота, ни драгоценных камней, ни инкрустированных молитвенников, ни золотой и серебряной посуды. А ведь все это было. Но пропало куда-то!» Незнакомец снова воззрился на Антонио. Но тот опять смолчал. И тогда незнакомец проговорил: «Одно богатство обители осталось – фрески на стенах. Да и те странные, нелепые какие-то, будто и не христианские!» И тут Антонио не выдержал: «Никакие они не странные!» – «А вам откуда знать?» – покосился собутыльник. «Я же их рисовал!» – выдохнул Антонио.

Ну и к чему он разговорился? Сам же молился, чтоб никто не вспомнил, что он работал по заказу покойной настоятельницы. Сам же опасался и разбойников, и папских дознавателей. Знал же, что все они рыщут по округе в поисках пропавших сокровищ. И вот надо же – не утерпел, полез защищать свои фрески. «Все сюжеты вполне дозволены церковью! – ляпнул он. – Мать настоятельница сама их выбирала».

«Понимаю, – поддакнул незнакомец и щелкнул пальцами мальчишке-слуге, чтоы принес новую бутылку. – Мать Джованна из старинного пармского рода Пьяченца, а значит, получила отличное образование. Я слышал, она увлекалась античной историей, даже писала трактаты. – Незнакомец подлил вина в кружку Антонио и осведомился: – Наверное, трудно было ей угодить?»

«Вовсе нет», – проговорил Антонио, выпивая. И то ли вино развязало ему язык, то ли возникло желание поговорить хоть с кем-то о давних счастливых днях, но он вдруг начал рассказывать: «Я тогда был уже в возрасте. Шел 1517 год, мне двадцать восемь лет стукнуло. Впрочем, и Джованне ди Пьяченца было всего чуть за тридцать. Но ее образование и разумение было куда выше моего. К тому же она – мать настоятельница, вот и указала мне, что хочет лицезреть на стенах своей обители. Например, стены и свод трапезной приказала расписать как веселую беседку, обвитую зеленью. Пусть, мол, сестры, вкушая хлеб, радуются. А в своих покоях приказала изобразить сюжеты античного Рима, богов и героев. Я для нее и Юпитера изобразил, и трех танцующих граций, и богиню Диану на колеснице, и Гермеса, бога торговли и богатства».

«Богатства? – Глазки незнакомца алчно блеснули. – Так, может, и сокровища где-то рядом с ним?» Антонио только саркастически фыркнул: «Ага, как же!.. В какой-нибудь тайной нише…» Художник икнул. То ли сказалась крепость вина, то ли просто он давно не пил, но голова загудела, и он проговорил заплетающимся языком: «Выйду на улицу, пусть ветерком пообвеет!»

Но на ветру легче не стало. Антонио прошел несколько шагов, прислонился к дереву и услышал шаги. Двое молодцов подхватили его под руки и поволокли к оврагу. Потом он упал, ободрав руки и ноги. Всю ночь провалялся там и только под утро приковылял домой. И вот теперь лежит на деревянном топчане, проклиная свою несдержанность. Зачем он потащился в тратторию, зачем развязал язык с незнакомцем?..

Теперь-то он понимает, что произошло. Судя по образованной речи, его собеседник был отнюдь не простым грабителем, а папской ищейкой, собирающей сведения о пропаже драгоценностей из монастыря. А он-то, идиот, рассказал про тайную нишу за спиной Гермеса, бога богатства! Вот собеседник и поверил в его рассказ. Ну а раз узнал что хотел, решил избавиться от художника. Небось его подручные и сбросили Корреджо в овраг. Думали – не выберется. А он выбрался. И пришел домой.

Художник, постанывая, перевернулся и закрыл глаза. В памяти всплыла статная фигура матери настоятельницы из Сан-Паоло.

«Вот здесь напиши мне Диану, богиню-охотницу. Пусть она правит колесницей», – говорила она. «Но, матушка! – возразил Антонио. – На таком узком простенке не уместится богиня и колесница». – «И не надо! Напиши Диану, которая держит вожжи, словно указывая рукой на дверь напротив». – «А где же кони?» – «Ускакали! – засмеялась мать Джованна. – Только задние копыта блестят. Так и изобрази, чтоб сразу было видно, чего не хватает». Корреджо понимал с трудом, переспрашивая: «А чего не хватает, матушка?» Настоятельница опять смеялась: «Неужто не уразумел? Лошади головы не хватает с уздечкой да сбруей!» Все это было слишком мудрено для живописца. А настоятельница словно подтрунивала над его непониманием: «Главное, чтобы было понятно направление, где искать». – «Что искать?» – удивился Антонио. «Не твоего ума дело! Ты рисуй».

Словно наяву Корреджо услышал звонкий смех настоятельницы. Так вот оно что! Художник рывком поднялся с топчана. Он разгадал загадку! Сокровища не в нише под изображением Гермеса. Настоятельница спрятала их совсем в другом месте. Опасаясь частой перемены властей (то власть французов, то Рима), хитроумная настоятельница соорудила тайник. А ключ к тайнику зашифровала на фреске. Диана протягивает руку по направлению к двери. Значит, тайник где-то там. Но за дверью длинный коридор, упирающийся в башню, которая зовется башней Луны. Тот, кто читал античные мифы, знает, что Диана – богиня Луны. Ну а в башне Луны есть давно заваленный подвал, в котором когда-то хранили уздечки и сбруи, то есть то, что надевали на ту часть коней, которую настоятельница велела не изображать на фреске. Недаром же она сказала: «Сразу будет видно, чего не хватает». Это тоже метафора: где недостающие сбруи коней, там и спрятанные сокровища. Так что пусть дознаватели из Рима ищут тайную нишу Гермеса – там ничего нет! И это справедливо – сокровища накоплены в Парме, пусть Парме и достанутся.

Антонио Корреджо снова откинулся на подушку. Завтра ему станет лучше, и он поедет в монастырь Сан-Паоло и попытается разобраться. А пока надо уснуть.

Однако поехать в Парму художник уже не смог. К утру слабость не отступила, голова болела все сильнее, потом началась лихорадка. Узнав о том, что живописец при смерти, герцог Федериго Гонзаго послал к нему своего доверенного слугу. Сказал ли ему художник о своей догадке, неизвестно. Зато известно, что обитель Сан-Паоло своих сокровищ так и не нашла, зато богатство рода Гонзаго весьма увеличилось. Может, это случилось за счет присвоенных монастырских сокровищ?..

Антонио Корреджо об этом уже не узнал. Он умер от лихорадки 5 марта 1534 года. А с ними канули в Лету и тайны монастырей, в которых он работал.