Великие любовницы

езумству храбрых поем мы песню!" Ну что же, великий русский писатель Максим Горький был прав, когда безумство только областью храбрости ограничивал. И мы тоже знаем таких смелых «буревестников»-королей, которые, как ошалевшие, на рожон неприятелю под копья лезли, и никакая разумная сила не была в состоянии их остановить. Но это, конечно, как ни шло, мы принимаем: человеком, тем паче королем, овладевает неистовая сила, и он с риском для своей жизни мчится во главе войска прямо на неприятеля, вместо того чтобы из-за бугорочка за военными действиями следить, как это делал осторожный король Людовик XIV, жизни своей драгоценной риску не подвергая. Но наши безумные короли типа Ричарда Львиное Сердце или Ричарда III не желали из-за холмика наблюдать за военными действиями, им необходимо было свою отвагу показать. Ну и погибли, конечно.

Но как нам, дорогой читатель, расценивать настоящее безумие королей, с какими-то там задатками шизофрении, манией преследования и прочими психическими недугами, которые своим королевством правили? А ведь таких монархов много было во всемирной истории. Чего только один наш Иван Грозный стоит?

Но поскольку не наша эта задача голову себе ломать, как это они умудрялись при своем явном безумии государством править, мы попросту, согласно нашей теме, посмотрим, что у них там в собственном алькове творится. Альков безумных — каков он?

Иоанна Безумная

Супружеский альков, напоминающий катафалк! Да не в переносном, конечно, смысле! Это вам не кровать с видом гроба. Это самое настоящее реальное роскошное ложе, в котором лежит не живой король, но его труп, а жена, то бишь уже вдова, печется над ним, словно над живым, обнимает его, целует, говорит с ним, рядом с собой в ложе кладет и возит по городам и весям своей страны ровно два года, и хоть набальзамированный, но от трупа несет, конечно, далеко не амбре. И такое, оказывается, было в королевском алькове. А случилось это в шестнадцатом веке с Иоанной Испанской, ее потом «Безумной» прозвали, и с ее мужем Филиппом, которого потом «Красивым» прозвали. Но не путайте с другим Филиппом Красивым, французским королем. Они, эти два короля, ничего общего друг с другом не имеют, просто оба были настолько внешне красивы, что народ любезно им такие прекрасные «клички» дал. Но не всегда народ был такой вежливый по отношению к королям. Иногда он не церемонился с «кличками» королей. Поэтому-то вошли в историю такие нелестные прозвища королей, как Иоанн Безземельный, Иван Грозный, Людовик Лысый, Людовик Толстый, Людовик Сварливый, но самое обидное прозвище, дорогой читатель, как нам кажется, получила от народа дочь Людовика II. Ее просто называли «Жанна Уродливая». Словом, Иоанна Испанская и Филипп Красивый — муж и жена.

Испанские могущественные короли Фердинанд и Изабелла имели тенденцию хорошо женить и выдавать замуж своих детей. Это прямо талант надо иметь, чтобы их всех так хорошо пристроить и чтобы с пользой для собственного государства. Они свою дочь Екатерину Арагонскую за двух английских королей замуж выдали: за Артура и Генриха VIII. Совершенно не имеет значения, что оба эти супружества были несчастливы. Это уже родителей не касается: делай, дочь, так, чтобы тебя муж любил, к фавориткам редко хаживал, а тем паче их королевами делал. Не сумела? Тогда пеняй на себя, родители здесь ни при чем. И вот теперь Фердинанд и Изабелла свою дочь, слишком романтичную, выдают замуж за Филиппа, императорского наместника в Нидерландах, сына знаменитого Максимилиана, и ему даже в перспективе австрийское королевство перепасть может.

Филипп — красавец писаный. Вы его портрет в музеях не видели? Мы вам его опишем. Это высокий блондин с небольшой бородкой шелковистой и мягонькой и роскошными, до плеч локонами и поразительными, как озеро без дна, голубыми глазами. При этом манеры: вежливость, галантность, доброжелательность. И даже на портрете его взгляд пронизывает вас насквозь, но не иголочками-колючками, а какой-то доброй снисходительностью и всепониманием. Это, конечно, была поза хорошо воспитанного человека. Ибо в действительности Филипп холоден, черств и, кроме спорта и сексуальных удовольствий, ничем не интересовался. Но если «глаза — зеркало души», то, наверное, вот такую душу прекрасную да еще и в неотразимой земной оболочке усмотрела Иоанна в своем Филиппе, ибо влюбилась в него мгновенно, глубоко и на всю жизнь.

Признаки ее безумия выражались совсем не так, как у ее бабки по матери, Изабеллы Арагонской. Если та, замкнутая вот уже десятки лет в своей темнице-замке, сидела себе тихо, мебель не рушила, не неистовала, лепетала там что-то себе под нос да ручками махала, изображая из себя муху. А когда была обижена на дочь, королеву Изабеллу, то так вот свою жалобу выражала: «Доченька, зачем ты мне крылышки оторвала? Ведь я теперь летать не смогу». И какое-то время по комнате, вверх руки, наподобие крыльев подняв, не бегала. У Иоанны все совершенно иначе протекало. У нее от меланхолии и апатии до яростного бешенства, как от великого до смешного, — всего один шаг. Сегодня будет сонной курицей сидеть, в пол уставившись, ни одного слова ни с кем, еду и питье не принимая, завтра будет с пеной у рта в истерике по полу кататься, зубами платье грызть, рыдать, кричать, стонать, охать, заливаться слезами. Вылечить ее не было никакой возможности. Вылечить ее мог только один Филипп Красивый, и только единственным способом: половым сношением. После этого Иоанна засыпала спокойно, потом радостная и улыбчивая, как сам ангел, ходила, доброй госпожой свои платья и драгоценности служанкам раздаривая, которых еще вчера наравне с министрами по щекам бивала. Вот такая это была взбалмошная, совершенно больная и несчастливая королева. Свою, правда, несчастливость она только через призму мужа воспринимала. Если он к ней с ласковым словом, нежностью, она — сам ангел, к ране приложи — зарастет. Если он сух, черств и не дай бог быть ему в плохом настроении, что с королями нередко случалось, Иоанна — больна: у нее все, что угодно, может быть: колики, сердце останавливается, конвульсии, слезы, рыдания и прочие женские истерики. Стоило только Филиппу взять ее на руки и отнести в постель — все болезни кончались. Из королевской спальни разносились громкие вопли восторга. Хроникеры и историки как-то несмело упоминают о факте абсолютной сексуальной гармонии Филиппа и Иоанны — дескать, стыдливый это предмет и не следует нам в альков к королям заглядывать. Как будто сексуальное благополучие монархов является их личным делом, как будто оно не влияет на государственные дела. Очень даже влияет. Теперь об этом громко стали говорить, без всякой стесненности. Хорошо сексуально обихоженный король добрым ласковым котом становится, хоть ты его по шерстке, хоть против шерстки гладь — та же умная снисходительность и справедливость. Но не приведи господь, если король сексуальным голодом мучается, или какие у него неудачные там дела на сексуальном поле, — что палач тебе, готов всех, и правых и виноватых, под топор. Филипп Красивый был добрым и справедливым королем, потому что у него всегда все благополучно было на альковном поле. Раньше, до его женитьбы, каждый день у него в ложе лучшие молодые дамы королевского двора пребывали, сейчас он настолько вошел во вкус сексуальных сношений со своей женой, что ни на минуту ее оставить не может, а каждые попытки ее проявления безумия живо гасит, как хороший пожарник разбушевавшийся огонь. Конечно, он прекрасно знал о ненормальности, мягко говоря, своей жены, но тоже ничего не мог с собой поделать, и когда она уже совсем ненормальной станет, он не перестанет к ней хаживать, и последний их шестой ребенок родится уже после его смерти.

А так у них растет король Карл V и Фердинанд, дочь Леонора выйдет замуж за португальского короля Мануэля, который перед этим был уже женат на двух ее тетках. А Леонора, похоронив мужа, за более мощного короля замуж вторично выйдет — за французского Франциска I. Правда, брат ее Карл V чуть ли не насильно ее «спихнул» французскому королю; вторая дочь Изабелла тоже неплохо свою судьбу устроила: она вышла замуж четырнадцати лет за короля Швеции и Норвегии Кристиана. Жаль только, в ранней молодости умерла. Дочь Мария будет правительницей в Нидерландах целых двадцать лет, а дочь Екатерина станет португальской королевой. Словом, будущее шестерых детей Иоанны и Филиппа, зачатых не в безразличном алькове, где «ни жарко и ни холодно, а вообще никак», а в алькове горячем, полном страсти, было удачным.

Со временем сексуальная страсть Иоанны приобретает какую-то тяжелую форму. Она охвачена страстью только к одному человеку — своему мужу Филиппу. Ни на кого другого из мужчин даже не глядит, не то чтобы разговоры с ним вести или кокетничать там. Кокетство — это вообще не в ее натуре. Всегда сосредоточенная, часто злая, раздраженная, грубая, она, конечно, тоже не могла ни одного мужчину привлечь к себе. Как же много у различных королев было тайных воздыхателей, маленьких червячков, готовых жизнь за них отдать ради возможности прикоснуться губами к краю их юбок. У Иоанны таких воздыхателей никогда не было. Ей никто на свете, кроме ее обожаемого Филиппа, не нужен. Покорной рабой ловит его взгляд, сидит у его ног маленькой собачкой, готова целовать подошвы его башмаков. Конечно, сначала семнадцатилетнему королю нравилось такое обожание семнадцатилетней супруги. Но сколько же можно? У них уже полдюжины детишек растут, а Иоанна все требует и требует неземных ласк первых дней супружества. А если нет — крики, стоны, рукоприкладства. Потом валяется в его ногах и на коленях просит прощения. Надоело, надоело спокойному Филиппу такая, мягко говоря, неспокойная жизнь. Он даже о самоубийстве начал подумывать, вот, значит, как домашний очаг может ад сделать, что даже дьявольский ад не страшен. Король решает немного отдохнуть от своей супруги. Привезя ее повидаться с отцом и матерью в родную Испанию, он скоро ее оставляет и уезжает в свои Нидерланды. Иоанна безумствует. Днем и ночью стоит она босая у пригородной стены при железных воротах, так как она жить без Филиппа не может и готова босиком к нему через моря бежать. Мать ее уговаривает: на последних месяцах беременности ее дочь, какие могут быть поездки? Иоанна вцепляется в волосы матери и вырывает клок волос у могущественной испанской королевы. Иоанна шлет проклятия своему отцу, королю Фердинанду, закрывшему ей двери бегства к Филиппу. Как наши русские кликушки, закатывает дикие истерики с криками, причитаниями, конвульсиями, с пеной у рта вьется змеей по земле глубоко несчастная, больная королева.

Как только родила сына и немного оправилась после родов, родители отправили безумную дочь к любимому супругу. И что же? Вместо радости, безумных объятий, чем он ее встретил после полуторагодовой разлуки? Полной холодностью и безразличием. Иоанна рвет и мечет и, как у всех бесноватых, наделенных острым чувством интуиции, догадывается о причинах холодности Филиппа. Другая дама, или дамы, поскольку сексуальное моно Филиппа не очень устраивало, у него теперь появились, и он отвык от ласк Иоанны, и они уже его не очень привлекают. Он уже освободился от рабской сексуальной зависимости, от своей жены. Теперь уже беззащитной Иоанне совершенно нечем с ним бороться. А он все еще продолжает господствовать в ее сердце и желаниях. Она не может жить без него. Для нее есть только единственная цель в жизни — ее альков с Филиппом. Когда Филипп захочет, чтобы одним мановением палочки прекратить дикие истерики Иоанны, он скажет только одну фразу: «Я перестану исполнять свои супружеские обязанности». Тогда мгновенно Иоанна становится кроткой, ласковой, покорной, улыбчивой — прежней рабой своего мужа. И наверное, в такие минуты спокойствия Иоанны рисовали ее художники, если предстает она на различных портретах одной и той же: загадочной спокойной отрешенной красавицей с тонкими чертами лица, умиротворенная, как мадонна. И когда смотришь вот на такой ее портрет автора конца семнадцатого века фламандской школы, прямо оторопь берет: сколько же в этой женщине красоты и обаяния! Это даже не красавица, это просто какое-то божественное создание, совершенство выше нашего понимания и недоступно нашему восприятию, которое ну просто невозможно представить себе объятой плотской, нимфоманской страстью к сексуальным удовольствиям и только с собственным супругом!

Оно, это существо, кажется, живет своей богатой внутренней жизнью! Лицо не ошиблось! Мало кто знает настоящую Иоанну — смелую, отважную женщину, не выносящую пустоты света, презирающую мишуру двора с его великолепием и пышностью: балами, маскарадами, охотой. Иоанна в светской жизни двора не участвует. Она целыми днями пребывает в своих слишком скромных апартаментах, живет какой-то непонятной интенсивной жизнью внутри себя, и в ней, в этой жизни, только один бог — ее Филипп. Как же он начинает чувствовать над ней свою силу, как же он издевается над ней! Одета она хуже всех во дворце, денег у нее нет даже на раздавание милостыни: все забрал Филипп. Заставил ее отречься от владычества над Кастилией как единственной королевы и сделать мужа ее соправителем! Она готова на все! Только бы урвать хоть жалкие крохи его любви, его ласк. А он уже с отвращением ходит в ее спальню. У нее развивается сильная ревность. Достаточно, чтобы Филипп просто ласково взглянул на какую-нибудь женщину, у Иоанны приступы бешенства. Однажды она схватила ножницы и на балу отрезала косы у одной придворной дамы вместе с кусочками кожи, только потому что Филипп затанцевал с ней. При всем, как говорится, честном народе Филипп дает ей пощечину и сажает под замок. Иоанна — заключенная в собственном дворце. В далекую Испанию к отцу с матерью летят послания шпионов о том, как жестоко обходится король Филипп со своей супругой. Мать снаряжает доверенного епископа разузнать, как обстоят дела. Иоанна не желает жаловаться на супруга. Она вообще не желает отвечать на никакие вопросы о ее личной жизни. «Почему не пишет матери?» «Мне не о чем писать», — понуро отвечает епископу. «С вашей дочерью Иоанной очень трудно найти общий язык», — пишет епископ испанским королям.

Ревность Иоанны приобретает формы какого-то помешательства. Она удаляет всех дам со своего двора. Это была единственная королева, которая путешествовала с супругом в окружении многотысячного (12 тысяч) войска без единой женщины. Она, ее Филипп на конях и войско. Даже служанки ей казались подозрительны — могли соблазнить Филиппа, который в любовных связях был очень неразборчив. Она начинает удалять и служанок, готовая сама исполнять их обязанности. Много лет спустя она с такой же одержимостью будет бежать из монастырей, если в нем обнаружит женщину, а в своих служанок будет бросать горячие горшки с принесенной едой, разбивая им головы. Ненависть ее к женщинам не поддается никакой оценке. Она готова собственными руками задушить весь женский пол, если хоть даже косвенно с этим связан Филипп. Филипп, который привык к многочисленным сексуальным связям с молодого возраста, как говорится, «рвал и метал», но ничего не мог поделать, вынужден был терпеть «сексуальный пост», мстя супруге жестоко. Но все переносила Иоанна со стоическим терпением: физические унижения, ограничения в еде и одежде, вечное пребывание под ключом в полутемной комнате, побои даже, но только не женщин в окружении Филиппа.

И при такой своей явной ненормальности Иоанна в экстремальных ситуациях вдруг обнаруживала непоколебимую силу духа, трезвость в суждениях и удивительное спокойствие.

Когда их корабль, на котором она плыла, попал в шторм и вот-вот должен был затонуть, матросы за неимением шлюпок не нашли ничего лучшего, как зашить короля в огромный кожаный мешок с надписью на нем огромными буквами черной краской: «Король Филипп» и сбросить в море, надеясь таким образом спасти короля: авось какой проплывающий вблизи корабль заинтересуется надписью и подберет монарха на свой борт. Иоанна засмеялась и, не обращая внимания на бешеную качку, приказывает спокойным голосом подавать ей «вечере». Воображаете себе ситуацию, дорогой читатель. Бешеный шторм, так что небо и земля слились в один черный комок, разрываемый молниями, накренившийся корабль, который вот-вот зальет десятиметровыми волнами, и Иоанна на опрокинутом ящике, спокойно поедающая ужин. И что вы думаете? Случилось истинное чудо. Буря вдруг утихла, корабль распрямился, и все были спасены. Мы не знаем, какой дьявольской силой воли Иоанна утихомирила разбушевавшуюся стихию, но действительно что-то в ней было демоническое. В самые тяжелые минуты жизни она вдруг обладала способностью как бы на время отдалить свое безумие и проявить чудеса находчивости, спокойствия и силу духа. Так было не раз. Когда в другой раз на море ожидался шторм и команда начала бросать в море «жертву», то есть все свои самые драгоценные вещи, чтобы утихомирить и успокоить Меркурия, бога моря, Иоанна долго рылась в своем кошельке, отыскивая среди груды золотых дукатов монету в полдуката. Нашла и спокойно подала ее матросу на «жертву», как бы говоря этим: хватит с тебя, бог моря, и этой монеты, не так уж ты и грозен, чтобы ради тебя я лишалась своих денег. И что же? Буря прошла мимо.

Хроникер из южных Нидерландов, бывший в то время на корабле, записал такую вот картину: «Король рыдал, а Иоанна сидела на полу между его ног. Была приготовлена к тому, что она погибнет вместе с ним, обняла его, прижала к себе и ожидала принятия смерти, сплетенная объятьем со своим супругом»^[117].

Никакая смерть для Иоанны не страшна, если примет она ее вместе с обожаемым Филиппом. Конечно, литераторы не замедлили использовать этот сюжет необыкновенной любви женщины в своих душещипательных повестях об Иоанне Безумной. Уж больно благодатная почва для романтиков. На самом деле все так романтично не было. Двадцатисемилетний красавец Филипп не мог оценить по достоинству самоотверженную любовь Иоанны. Он в ней видел единственно ущемление своей свободы. И он, единственный человек, который мог абсолютно излечить Иоанну от ее безумия, ничего не сделал в этом направлении. Этой женщине надо было только одно: гарантии своему к нему чувству. Если бы хоть немного Филипп был психологом, он сумел бы сделать из своей жены прекрасную королеву и жену, так много было в ней задатков гениальности. Но он все ограничил до временного успокоения ее половым сношением и затем оставлял в полной неуверенности своей к ней любви. Иоанна жила только одним: любовью к Филиппу. Он был для нее всем. Он же хотел, чтобы она была просто «маленькой» женщиной и королевой, без этой претензии к величию любви. Болезнь Иоанны усиливается. Постоянно мучимая подозрениями в изменах Филиппа, которые-то подозрения он не старался даже опровергать, она впадает в еще большее безумие: не ест, не пьет, не следит за собой. В грязном платье, с разлохмаченными волосами, худая как скелет бродит злым ночным привидением по комнатам своего замка и везде ищет Филиппа. И мы до сих пор не знаем, как так случилось, что совершенно здоровый, со спортивной формой молодой двадцатисемилетний король вдруг ни с того ни с сего, играя в мяч, вдруг почувствовал себя плохо и через семь дней скончался в дикой лихорадке, со рвотой кровью, в конвульсиях и болях. Врачи ничего определенного сказать не могли и все свели к злостной лихорадке, которая бушевала в тех краях. Историки, биографы с этим не согласны. Народ и подавно. В народе разрослись сплетни о насильственной смерти Филиппа Красивого. Кто его отравил: отец Иоанны, король Арагонии Фердинанд, не желающий приблизить зятя к управлению Испанией? Иоанна ли, надеясь в смерти Филиппа найти наконец-то для себя успокоение и полное им обладание. Мы не знаем. Знаем только, что Иоанна — как всегда в экстремальных ситуациях — проявила спокойствие и силу духа при последних днях жизни Филиппа. Не плакала, не рыдала, спокойно день и ночь — семь дней провела у его изголовья, меняя ему компрессы, подавая лекарства, гладя своей изумительно тонкой рукой его волосы и закрыв ему навсегда веки. Он умер, как писал историк К. Биркин о Филиппе, «вследствие изнурения организма от всякого рода распутств»^[118].

Когда чья-то смерть в истории вызывает недоумение и подозрение, «легкой рученькой» историки все сваливают на отравление и распутство. А не так уж много королей на самом деле умирало от распутства. И кроме Людовика XV и Франциска I Французских и еще двух-трех второстепенных королей, мы не знаем примеров, чтобы распутство привело к смерти монархов. Даже удивительно распутный король, с явными признаками сатириаза, как Карл VIII Французский, умер не от беспорядочных половых связей, а от удара в притолоку двери собственного замка. Даже самый распутный по мнению многих великий король Генрих IV Французский умер насильственной смертью от руки убийцы. Филипп Красивый специально распутным не был. Долгое время его удовлетворяла собственная жена, которая была для него самой лучшей любовницей, что уже само по себе было явлением уникальным в истории. Королевы, как мы уже знаем, служили для родов, не для сексуальных удовольствий.

Немногим королевам досталась редкая участь быть желанной для мужа даже после многочисленных родов. Такой уникальной женщиной для Петра I была его супруга Екатерина I, родившая ему одиннадцать человек детей и бывшая наложницей многих вельмож, имеющая Петра третьим законным мужем. В этом ее феномен. В этом феномен Иоанны Безумной. Филипп, уже абсолютно убежденный в ее безумии и готовящий на нее разные досье с точной записью ежедневного ее психического состояния, для свержения ее с кастильского престола, не мог отказать себе в удовольствии хаживать в ее спальню. Уже после смерти Филиппа Иоанна родит последнюю дочь Катерину, своего шестого ребенка, и эта несчастливая девочка до самого своего замужества с португальским королем будет делить с матерью ее жалкую участь узницы, не имея права даже выйти во двор и довольствуясь природой из зарешеченных окон своей полутемной комнаты.

Филипп умер. Отдохнуть бы теперь от своей сумасшедшей Иоанны и ее безумной к ней любви Филиппу, а она, как в фильме Абуладзе, не дает покоя его останкам. Она даже, казалось, обрадовалась, что Филипп мертв. Только теперь он полностью ее. Иоанна не позволяет епископам похоронить Филиппа. День-другой сидит она, молчаливая и сосредоточенная, перед его трупом и даже не оплакивает, а как живого ласкает, целует, обнимает, разговаривает с ним, а епископам говорит, что они ошиблись: ее Филипп просто уснул, сейчас проснется, и начнется у него с женой радостная и счастливая жизнь. Пришлось епископам насильно вырвать у Иоанны труп Филиппа, забальзамировать и похоронить в семейном склепе. Тогда Иоанна за большие деньги подкупает грабителей, и те, выкрав ночью труп, приносят его Иоанне. И она целый год с ним не расстается (по другой версии два года), как государство с останками вождя. Запрягает в четыре белоснежных коня гроб с телом Филиппа и возит по дорогам Кастилии. Выезжает ночью, поскольку днем боится: как бы кто его не украл. В сопровождении одних только монахов с факелами в руках и пением церковных псалмов бродит по крутым дорогам Кастилии это странное шествие и даже не вызывает тревоги народа. Народ сочувствует горю Безумной Иоанны, народ ее любит и способен по-своему оценить ее безумие. Каждую минуту заставляет Иоанна открывать крышку гроба, чтобы удостовериться в наличии останков Филиппа. Останавливается на ночь только в мужских монастырях, а когда однажды по ошибке очутилась в женском монастыре, приказала тут же собраться и ночевать под голым небом, в поле. Приезжая же в мужской монастырь, занимала келью, приказывала занести туда гроб с телом Филиппа, клала его с собой в постель, осыпала поцелуями и вела мирную с ним беседу. Наконец-то Филипп ее навсегда. Настроение Иоанны улучшилось, у нее уже все реже и реже приступы черной меланхолии, когда ей было все безразлично и она забывала есть, спать, умываться, испражняться даже.

Самое удивительное, дорогой читатель, в том, что эту сумасшедшую Иоанну объявили законной королевой Кастилии, и она подписывала машинально государственные бумаги, даже не думая о своем королевстве, не понимая, что делает. Но когда к ней возвращался трезвый проблеск ума, что с нею часто случалось, министры поражались ее разумности суждений, правильности советов и не желали верить в ее безумие. И еще самое удивительное в том, что английский король Генрих VII, будучи в то время вдовцом, решил жениться на Иоанне Безумной. У этого скупого, черствого короля сохранилось воспоминание былого: когда Иоанна с Филиппом Красивым гостила в его английском королевстве. Балы, маскарады, охоты, устраиваемые в их честь, не интересовали Иоанну, зато Генрих VII не на шутку заинтересовался «загадочной» кастильской королевой. Сидит на коне прекрасной амазонкой с потупленным взором и едва бродящей по лицу таинственной улыбкой, потом поднимает свои прекрасные глаза и отвечает английскому королю на его вопросы серьезно, спокойно, без тени женского кокетства. Такое было «внове» Генриху VII. Такое ему очень понравилось, обличало глубокомыслие и отличало от всех пустышек придворных дам. Словом, образ Иоанны Испанской ассоциировался у Генриха VII с загадочной, романтичной и никем не понятой принцессой из времен детских сказок. Сын Генриха VII, будущий король Генрих VIII, услышав о намерении короля жениться на Иоанне Безумной, чуть ли не с кулаками на отца полез. Всегда во всем отцу покорный, не перечащий ему ни в чем, тут танком на него наступает и кричит: «Вы с ума, батюшка, сошли! Жениться на Иоанне Безумной, которая по всем дорогам Кастилии труп своего мужа таскает!» Генрих VII подумал, подумал и с сыном согласился: в самом деле, если он умрет раньше этой безумной Иоанны, то какое ведь неудобство для Англии, если Иоанна и его труп начнет по ухабистым дорогам королевства в тележке таскать?

А Иоанна прожила еще долго — целых пятьдесят лет, после смерти своего мужа. Но что это за жизнь, дорогой читатель: замкнутая чуть ли не в темнице, без права выхода во двор, в мрачной комнате, и даже по коридорам замка ей ходить не позволено. Она впадает в дикую апатию: ничего ей не мило. Она есть не желает, пить не желает, мыться не желает, спать не желает. Сидела бы только уткнувшись в землю и думала о чем-то своем, может, вытаскивала из памяти свои годы, прожитые у бока обожествляемого мужа? От грязи у нее начали на теле появляться коросты, она их расчесывала, образовывались язвы. Эти язвы, нагноенные, издавали одуряющий запах гниющего тела, а она не подпускала к себе ни врачей, ни служанок. Не позволяла вымыть себя, осмотреть, вообще прикоснуться к ее телу, это право имел только Филипп. Сын Карл V, ставший после смерти своего деда Фердинанда королем Испании, не заботился о матери. Она, окруженная стражником-садистом и его жестокой женой, угасала в страшных условиях грязи, голода, нищеты, побоев. Раз только она сказала о своем сыне: «Ему недостаточно, что я отдала ему королевство, он еще и забрал у меня драгоценности». Очень переживала Иоанна, когда забрали от нее ее дочь — добровольную узницу Катерину. Умирала она в возрасте семидесяти пяти лет с совершенно парализованными ногами, с гангреной от беспрерывного лежания на одном месте, полностью покрытая кровоточащими язвами и, кажется, в полном проблеске ума. Осуждающе, какими-то внимательными и строгими глазами посмотрела в последний раз на своих мучителей, стражников и отвернулась к стене — Иоанна не простила. Умерла в 1555 году.

Другие безумные

Безумие передается по наследству! Не всегда, конечно, и не в первом поколении! Удивительно, как этот тезис подтверждает семейка Изабеллы Арагонской и ее мужа Фердинанда. Каждый третий их ребенок объят чертами сумасшествия. Оно перенеслось и на их внука Карла V и на сына дон Жуана. Только их безумие обнаруживалось нетипично. Не было здесь ни диких меланхолий, ни прогрессирующей агрессии. Наоборот, у дона Жуана оно приняло какую-то в еще большей степени, чем у Иоанны, форму сексуальной мании. И если говорить простым языком, то дон Жуан, брат Иоанны Безумной, умер от полового истощения. Однако по порядку! Вот, значит, снаряжают любвеобильные родители Фердинанд и Изабелла свою дочь Иоанну ехать, то есть плыть, к мужу Филиппу Красивому. А поскольку война в то время Испании с Францией была, решили испанские короли двух, а даже трех зайцев одновременно убить: во-первых, Иоанну к мужу с флотом во сто хорошо снаряженных кораблей отвезти, во-вторых, Францию такой могущественной «армадой» маленько попугать, в-третьих, на обратном пути (не порожняком же возвращаться) прихватить дочь Максимилиана Австрийского Маргариту. Ее в свое время французский король Карл VIII здорово унизил: продержал в своем королевстве как невесту с двух до восьми лет, а потом несолоно хлебавши, как непотребную, отцу Максимилиану возвратил. Но сейчас она уже не девочка, а очень даже интересная девушка в прусском духе: блондинка с золотыми, как пшеничный сноп, волосами, белоснежными зубами и с фигурой полнеющей матроны. И только совсем немного хромала. Почти незаметно. Следует заметить, дорогой читатель, и это будет ценное замечание, на которое почему-то ни один из историков не обратил внимание, что неизвестно отчего, мы этот вопрос еще не исследовали, но как же много королевских детей и детей их метресс страдали от хромоты! Прямо эпидемия какая-то. Что ни королева, то хромая. Легендарная Ла Вальер, самая значительная по любовному к ней чувству метресса короля Людовика XIV была хромой, а его любимый сын от Монтеспан граф Мэнский даже очень сильно хромал. Жена Людовика XII Жанна Безобразная — хромая, жена Франциска I, дочь Людовика XII — хромая. Может, хромота по наследству передается? Случилось же такое вот необъяснимое событие в мире: отец князя де Конде потерял во время охоты один глаз, левый. И все его дети и законнорожденные, и внебрачные, от фавориток, начали рождаться слепыми на левый глаз. В чем дело? Неизвестно. Но думается нам, дорогой читатель, что, по отношению к хромоте, не генетика виновата, а несовершенный акушерский уход. Ведь в то время акушерство было на очень низком уровне, и каждое рождение ребенка при помощи клещей непременно делало его на всю жизнь хромым. Ну у красавицы Маргариты Бургундской это не очень заметно: она подкладывала в туфли искусные войлочные прокладки и сглаживала почти на ноль свою хромоту. Так вот испанские короли Фердинанд и Изабелла решили — почему бы испанскому флоту на обратном пути не прихватить Маргариту для обручения со старшим их сыном доном Жуаном? Отец Маргариты Максимилиан Автрийский не возражал: у него сразу невестка и зять, таким образом, появлялись. Перед тем как испанский флот к Максимилиану отправить, испанские короли спросили своего подданного мореплавателя Христофора Колумба, какая будет на ближайшие дни погода: не ожидается ли шторм. Ну Колумб их успокоил: по его данным, шторма в ближайшую неделю не будет — можно плыть. И вот на обратном пути испанский флот везет на своем борту драгоценный груз: невесту для наследника испанского престола. Но недаром дон Жуан был братом Иоанны Безумной: у него тоже какая-то любовная мания обнаружилась. Он как увидел невесту, то, подобно своей сестре Иоанне по отношению к Филиппу Красивому, тоже от Маргариты глаз отвести не может, то бледнеет, то краснеет, весь дрожит и по всему видно — горячкой любовной охвачен.

Маргарита, полнокровная, здоровая, спокойная девушка, с невозмутимым спокойствием принимает все видимое наличие влюбленности жениха, спокойно соглашается, не дожидаясь официального обручения, тут же отправиться к священнику и сложить присягу в любви до конца жизни. Они взялись за руки, побежали к близлежащему костелу и тут, пробравшись сквозь толпу верных, подошли к батюшке, кинулись на колени и попросили благословения. Ксендз окропил их святой водицей и какую-то молитву над ними произнес. Через несколько дней наступило официальное обручение. Пир на весь мир, вино рекой льется, музыка вовсю наяривает, а молодоженов и след простыл. Они ни в балах, ни в фейерверках, ни в охоте, для них устраиваемых, участвовать не желают: они углубились в свою спальню и не выходят оттуда ни днем ни ночью. Они заняты любовью. А когда через несколько дней удалось дона Жуана вытянуть из супружеской спальни, мать Изабелла испугалась, увидя его: сын похудел, осунулся, скулы, едва обтянутые кожей, торчат, под глазами черные тени, а сами глаза изрыгают какой-то дьявольский лихорадочный огонь желания и нетерпения. И поняла Изабелла Испанская, что сын ее охвачен сексуальным наваждением. А дон Жуан бумаги какие-то быстро подписал, поднос с едой из рук лакея схватил и снова как одержимый помчался в свою спальню. Изабелла думала, что все это скоро кончится, когда первое насыщение молодой, аппетитной супругой пройдет. Не тут-то было. Здоровой Маргарите хоть бы хны эти любовные утехи, даже темных теней под глазами нет — как была спокойной улыбчивой самкой, так такой же здоровой кобылкой из спальни после нескольких дней непрерывных любовных наслаждений выходила, а дон Жуан таял на глазах. Врачи серьезно обеспокоились его здоровьем и прямо матери сказали: сын объят дьявольской похотью, это его может даже к смерти привести, необходимо супругов на какое-то время насильно разделить. От мужа отбирают законную супругу, помещают ее в другой комнате, его к ней не пускают, тогда он ложится в постель и заболевает дикой черной меланхолией. Не ест, не пьет, не моется, не спит и испражняться тоже не желает. Словом, ведет себя точно так же, как его безумная сестра Иоанна. Что прикажете матери делать? Не будет же она у изголовья супругов стоять и их половую связь в нормальное русло ограничения направлять.

Хотя история знает такие примеры, когда свекрови регулировали сексуальный процесс молодоженов. Бланка Кастильская так ревновала своего сына Людовика IX к жене, что бесцеремонно врывалась в их спальню в самые неподходящие моменты, во время полового акта, и стаскивала сына с постели: «Нечего прохлаждаться, когда государственные дела ждут». И так его «затюкала» понятием греховности наслаждения сексом, что он мобилизовал всю свою силу воли, чтобы с величайшим отвращением плодить своих 11 детей. А Софья, свекровь знаменитой австрийской Сисси, вечно входила в спальню молодоженов «подушки поправлять». Попробуй сосредоточься на любовных утехах, если у тебя каждую минуту над головой подушки пуховые взбивают? Изабелле пришлось возвратить дон Жуану супругу, и его страсть к ней начала принимать первоначальные формы сексуального помешательства. Так длилось полгода, дорогой читатель! За эти шесть месяцев дон Жуан потерял половину веса своего тела, начал кашлять, высыхать, и по всему было видно, что огромными шагами к нему приближается чахотка. Изабелла решает прибегнуть к хитрости и насильно разлучить супругов. Она придумывает повод, что старшему сыну, наследнику испанского трона, необходимо присутствовать на бракосочетании его сестры с португальским королем. Дон Жуана отправляют в путь. Он с тяжелым сердцем уезжает: он не хочет оставлять свою уже беременную супругу. На полдороге в Португалию он серьезно заболевает и уже не может встать с постели. Лежит в какой-то захудалой гостинице, и здесь, уже умирающего, его застала мать и приехавшая жена. Дон Жуану перед последним своим смертным вздохом удалось последним усилием воли еще обнять свою супругу. Он умер с головой на ее коленях. «Зае…ся» насмерть, так ординарно прокомментирует смерть своего дяди будущий король Карл V, сын Иоанны Безумной!

А жена его, Маргарита Бургундская, дочь знаменитого Максимилиана, недолго горевала о смерти мужа, который, конечно, скорее любовником был, чем супругом. Она решила вопреки всем и всему быть попросту по-человечески счастливой. Да не просто так, свить себе где-нибудь уютное семейное гнездышко, детей рожать и мужа почитать. О нет! Она хотела двух несовместимых вещей: власти и личного счастья. И что же? Ей это удалось, как редкое исключение в жизни монархов. Она стала наместницей Нидерландов, правила очень даже толково и хорошо, пользовалась громадным авторитетом, а свою личную жизнь устроила так замечательно, что когда умирала, после тридцати лет своего вдовства, то попросила похоронить ее рядом с любимым вторым супругом. А вышла она второй раз замуж за князя Фильберта II Сабаудского, и супружество очень даже было счастливым. Но, вероятно, такая уж темпераментная натура этой необыкновенной женщины, красивой, дородной, статной бургундки — «кровь с молоком», которая у нас ассоциируется с героинями Некрасова, русскими женщинами, что «коня на скаку остановят, в горящую избу войдут». Ну мы там не знаем, входила ли Маргарита Бургундская в горящую избу, но что альков у нее почище твоего пожара был, это нам достоверно известно. Один ее супруг умер от любви — причем от любви чисто физической, через три года второй умирает. Заморила насмерть своим темпераментом? Не исключено. Ну, Маргарита унывать там долго не стала. Похоронив своего супруга и навсегда сохранив о нем память в своем сердце, она принимается вовсю гасить свой темперамент. Любовников у нее — пруд пруди. А что, нельзя? Теперь ведь она двойная вдовушка — люби не хочу. И она в своих Нидерландах всех молодых и пригожих соблазняет беспардонно. Даже жениха сестры Генриха VIII Марии Тюдор (не путайте с кровавой Мэри) Соффолка соблазнила, и тот сколько времени пребывал в Нидерландах, столько был ее любовником. Наряду с горячим темпераментом имела и горячее, но доброе сердце. Прижитую своим племянником, будущим королем Карлом V, дочь от бедной монашки взяла на воспитание, заботилась о ней, как о собственной дочери, сделала ее принцессой, и впоследствии она тоже стала правительницей Нидерландов и целых восемь с половиной лет правила страной так же хорошо, как и ее воспитательница.

Карл V тоже очень даже хорошо относился к своей внебрачной дочери и никаких ненормальностей в ее психике не обнаружил, чего нельзя сказать о нем самом. Его ведь тоже не миновали искорки безумия. Ну не наследовал он этой дикой похоти своей матери и дяди, но иногда его поведение носило следы совершенной ненормальности. Даже внешний вид говорит о его, некоторым образом, идиотизме: вечно полуоткрытый рот, из которого капает слюна, глаза навыкате с полуопущенными веками и понурое состояние недовольства.

Боялся всего: один оставаться в комнате, после смерти матери Иоанны Безумной ему все время слышался ее голос, призывающий его прийти к ней. Очень часто он углублялся в свою молельню, всю обитую черной материей, освещенную несколькими факелами, которые бросали зловещие тени, и тут часами простаивал на коленях, то ли шепча внутренние молитвы богу, то ли углубляясь в себя, как это умеют делать йоги. В сумме это был неплохой король, он значительно расширил территории Испании, овладел новыми провинциями в Америке, но часто даже боялся элементарного шага решимости. С трудом ставил свою подпись на документах и неделями не мог принять нужное решение, которое подсовывали ему министры. Со временем стало обнаруживаться явное безумие короля. Однажды он приказал совершить над собой обряд погребения: лег в гроб, сложил руки крестом и в таком виде слушал реквием. Последние два года провел над чтением духовных книг и бесед с монахами. Единственным его развлечением была сборка и разборка часов. Сидел и целыми часами ковырялся в их механизме. В военные походы, некогда им любимые, перестал ходить: он все деревья в лесу принимал за врагов. Набрасывался с мечом и копьем и «ломил» во все стороны, приказывая своей армии следовать его примеру и не жалеть «недругов».

По-видимому, отдавая себе отчет в своей ненормальности, решил постепенно передать бразды правления своему сыну Филиппу II. Сначала отдал ему в управление королевства Неаполитанское и Сицилийское, а в 1556 году вообще отрекся от престола в пользу сына.

Филипп II прославился как могущественный монарх. Сильный и властный! Но как же много в нем безумных черт своих предков! И эта черта безумия передалась его сыну дон Карлосу.

Черта безумия у Филиппа II проявлялась не только в крайней депрессии, склонности к уединению, мрачности, холодности, но также в крайне неумеренной, как и у Иоанны Безумной, ревности. И на почве этой самой ревности на королевском дворе разыгралась подобно античной трагедия. Могущественный Филипп II (редко кто из европейских монархов с ним сравниться может) полмира хочет к своей Испании присоединить и вечно воюет, с переменным, конечно, успехом.

А в личной жизни неудачник неудачником. Четырежды вдовец. Да, да, дорогой читатель, четыре раза женился, и каждый раз жены намного раньше его умирали, и не он их жизни лишал. Ну с одной женой не совсем ясно было. Некоторые историки считают, что потихоньку, для мира незаметно, он все же ее умертвил, но полной определенности в этом вопросе нет. Полная определенность только в том, что разыгралась там великая трагедия на почве этой самой ревности. Но давайте по порядку.

От первой жены Марии Португальской у Филиппа сын родился, дон Карлос. Мать только четыре дня наслаждалась своим ребенком, умерла от родовой горячки. Собственно, наслаждаться и радоваться нечему было: ребенок родился калекой. Позвоночник искривлен, горб на спине растет, хромает, одно плечо выше другого, а по натуре злобный и садист. Вечно он животных мучил, а отец не всегда его наказывал, не в пример Генриху IV, который, когда увидел, что его малолетний сынок, будущий король Людовик XIII бабочек в порошок стирает и воробушкам о камни головки размозжает, живо сынка от садизма отучил, собственноручно отхлестав плеткой. А Филипп II сынка жалеет. Полусиротой и калекой растет, к тому же почти полоумный. Однажды он упал с мраморной лестницы и больно головой ударился, кровоизлияние образовало какую-то шишку, которую оперировать опасно было. Прибегли к помощи святых мощей Дидация. Гроб с мощами святого принесли в спальню к дону Карлосу, накрыли его голову пеленой, снятой с лица усопшего. Дон Карлос выздоровел от этого чуда, горячка прошла, только с этих пор стал обнаруживать признаки помешательства, проявляемые в неимоверном и иногда беспричинном бешенстве, и вообще нарушение, психического равновесия. Сошьет ему, скажем, сапожник слишком, по его мнению, узкие сапоги, он в гневе их разрежет на мелкие кусочки и заставит сапожника их съесть в прямом смысле, изрекая такие вот сентенции: «Дескать, ремесленник трудом рук своих кормится». Или, скажем, идет он с друзьями по городу вечером (а он часто бордели местные посещал), а из одного окна кто-то случайно воду выливает, и попадает она случайно на голову дона Карлоса, то он, кипя бешенством, приказывает этот дом поджечь.

Ну правда, оговоримся, оснований у дона Карлоса немножечко для бешенства было: тогда черт-те что из окон выливали, чаще содержимое ночных горшков. И никого не смущало, что внизу люди прохаживаются. Так было во всех европейских странах, а не только в грязноватой Испании. Прослушаем, как английский Ричард III со своим войском через свои провинции проезжает: «Едет с войском Ричард III по городам и весям Англии, и все держат у носа флаконы с ароматной жидкостью. Серединой улицы плывет ручеек вонючей грязи, помоев, вылитых просто из окон, по нескольку дней гниют трупы сдохших собак и котов. Утки хляпаются в грязной воде, свиньи в лужах лежат, козы бродят между базарными рядами»^[119].

Ну, картина прямо из «Миргорода». Словом, немножечко дон Карлос был прав в своем бешенстве, когда ему сверху на голову летела далеко не ароматная смесь человеческих экскрементов. С другой стороны, мог бы и привыкнуть: его дед Карл V среди экскрементов умер. Наш Григорий Орлов, фаворит Екатерины Великой, тоже умер, мажа лицо собственными экскрементами, и, как мы хорошо знаем, экскременты часто используются как хорошее навозное сырье. Но совсем уж без оснований дон Карлос бил по щекам министров, а раз даже самому герцогу Альбе оплеуху залепил. Или, скажем, придет ювелир с огромной жемчужиной, цены неимоверной, королевичу показать, авось купит его величество, а дон Карлос возьмет ее «на зубок», будто проверить, не фальшивая ли, а сам возьмет и проглотит. Ну ювелир три дня подряд в королевский дворец ходит осведомляться: «Его величество еще не…»

Великий драматург Шиллер в своей пьесе «Дон Карлос» малость слукавил против реальности, изобразив его таким вот несчастливым романтичным героем. А в жизни все хуже было. Вредный, скажем прямо, был юноша. А пока дон Карлос рос, Филипп II и второй раз жениться успел на Марии Тюдор, этой «кровавой Мэри», которая из-за непомерной любви к мужу-католику английских еретиков жгла, как хворост.

И вот когда она умерла, Филипп II в третий раз жениться собрался на молоденькой и прелестной Елизавете Валуа, дочери Екатерины Медичи и Генриха II. И вот с этой Елизаветой такой вот казус вышел. Первоначально она была предназначена в жены дону Карлосу. И по возрасту они подходили друг другу, и присланный на обозрение портрет невесты очень ему понравился, и он его всегда в виде большого медальона у пояса носил. И вообще он по наитию в ней духовно ему близкую особу усмотрел, постоянно ее портретом любовался и лелеял вполне реальные мечты жениться и стать нормальным человеком, людей не истязать, стать добрым, а уж любить свою супругу готовился, как в хорошей сказке только возможно. И даже от этих мыслей его приступы бешенства отступили на задний план, поскольку вера и любовь, как мы знаем, очень даже личность исправляют. Но коварный отец Филипп II как увидел будущую невестку, сам в нее влюбился, а поскольку со своей второй женой Марией Тюдор никакого счастья не знал, ибо была она уродлива, зла, бесплодна и ревнива не в меру, то он решил познакомить его с прелестной и молоденькой Елизаветой Валуа. Словом, он сыну Примерно так сказал: «Не для пса колбаса». И без всякого пардону у него невесту отобрал и сам на ней третий раз женился. Ну как тому было после этого не возненавидеть отца? В «черной» тетради (Такая, значит, тетрадочка у дона Карлоса была. Он в нее все преступления отца записывал.) прибавилось несколько новых нелестных отзывов об отце. Так бедный юноша, судьбой и жизнью обделенный, радовался получению молодой жены, а вместо этого получил молодую мачеху, что, конечно, далеко не одно и то же. И юноша очень мучается и страдает и пуще прежнего от тоски и печали начинает в разные безумства впадать. Мечется, как маятник на королевских часах, которые его дед вечно чинил. То во вражеские Нидерланды бежать собирается, то отца умоляет на войну его выслать, под верные пули неприятеля, то надуется и из своих покоев вообще не выходит и пищу почти не принимает. Словом — проблема у Филиппа II со своим сыном.

И камень дон Карлос за пазухой на отца носит, только не в переносном, а в прямом смысле. (У него все было в прямом смысле, без излишней метафорики.) Он приказывает изготовить ему четырехугольный камень, обшить его кожей, будто это книга в тисненом переплете, и этот камень с собой носит, изрыгая при этом угрозы и проклятья в сторону отца и даже намекая, что с тем какое неожиданное несчастье случиться может. Мало ли как неожиданно короли в истории умирали? Один даже от груши, которая застряла в горле, задохнулся. Комнату свою дон Карлос обвесил всю пистолетами, двери ее какими-то скрытыми пружинами укрепил — приготавливается к случайному нападению со стороны отца и своей от него защиты. А сам все чаще и чаще в окружении придворных громко пророчествует, каким это он будет мудрым и справедливым королем в отличие от своего тирана-отца. Словом проблема — отцы и дети, которая всегда была, есть и будет, хоть в нашу историю загляни на Петра I и его сына Алексея, хоть в западную какую. Отец, отдавая себе отчет в невменяемости сына, за ним надзор установил, и дон Карлос прямо под стражей очутился. В своем дворце, как в тюрьме. Но удивительное дело, дорогой читатель! Молоденькая жена Филиппа II тоже чувствовала себя, как в тюрьме, в чужой Испании при пожилом, строгом и неласковом супруге. И вот молодые люди, дон. Карлос и Елизавета, как-то незаметно для себя и окружающих, соединенные общим одиночеством и почти одинаковой сиротливой судьбой, начинают чувствовать влечение друг к другу.

Вдруг полюбили друг друга. Полюбили всей страстью молодых сердец, нуждающихся в ласке, теплоте и защите. Она, Елизавета Валуа, на некрасивую физическую внешность дона Карлоса ноль внимания, поскольку его большую душу почувствовала. Очень жалела этого несчастливого хромоножку, а у женщины ведь от жалости до любви — один шаг. А дон Карлос ее чудесной принцессой из детских сказок видит, поминутно ручки мачехе целует, у ножек ее покорно сидит, по-детски мирно беседуя. И стал очень даже часто в покои своей мачехи заглядывать. И что он там так долго делал — это тайна, покрытая мраком. Но догадаться, конечно, можно. На догадках вся интимная жизнь королей держится, хотя пословица и говорит, что «не пойманный — не вор». Может, они там в этих своих интимных покоях далеко не интимными делами занимались, но доказать, конечно, как это, так и обратное — трудно. И Филипп II с еще больше нахмуренным челом ходит и на растущий живот своей жены с сомнением поглядывает — он ли отец-то? У Филиппа удивительный характер, он не предпринимал никогда никаких действий, пока не получал неопровержимые доказательства чьей-то вины. И к сожалению для истории, любовники очень даже важные доказательства оставили. Они начали переписываться друг с другом, поскольку чувство так их переполняло, что язык устных слов казался им очень бедным, им надо было письменно в романтической форме свою страсть изложить. Ох уж это вечное желание влюбленных в письменной форме страсть свою увековечивать. Не лишился бы своей головы, предварительно страшные муки на колу испытав, любовник первой жены Петра I майор Глебов, если бы не собирал и не нумеровал письма Евдокии Лопухиной к нему. А так — письменное доказательство вероломства самое верное. А наш дон Карлос все письма своей мачехи в железный ящичек собирал и в изголовье своей кровати держал, почти на виду у всех придворных, которые не замедлили донести королю, чем это испанский дофин вечерами занят: он с упоением перечитывает любовные письма своей мачехи. Филипп II, который вообще-то очень выдержанным был и свои чувства внешним гневом не высказывал, тут впал в дикую ярость, ворвался ночью в спальню сына, ящик железный у изголовья схватил, а над сыном меч поднял. Убить, что ли, того хотел? Остановило его только то, что сын закричал: «Отец, не убивайте меня, я ваш сын». Ну на этот раз он намерение покончить физически с сыном оставил, но посадил сына под стражу. И всем европейским монархам, чтобы его тираном не объявили (одна Елизавета Английская чего стоит!), написал депеши, что сын его выступил против отца и обвиняется в государственной измене. Дон Карлос в отчаянии от своего тюремного заключения со своей неуравновешенной психикой опять в безумства пустился. То в камин в горящий головой бросается (еле потушили), то письма всем западным монархам строчит, приют от тирана-отца прося, и каким-то подкупленным слугам для передачи отдает, то голодной смертью погибнуть намеревается и несколько дней пищи не принимает. Словом, беда Филиппу II со своим необузданным сыном. Многие герцогства и княжества «легкой рученькой» обуздывал, а своего собственного сына не может никак. Очень скоро весь мир узнал, что дон Карлос из этой жизни ушел. Как? О, это уже другой вопрос. Большинство историков считает, что, конечно, не своей смертью. Что его в тюрьме отравили. Другие говорили, что он сам, истомившись от своей тяжелой жизни, покончил самоубийством — повесился.

Когда через столетие нашли саркофаг с телом дона Карлоса и открыли, то обнаружили там его голову, отделенную от туловища. Голову своему сыну ревнивый отец отрубил? Возможно, и так. Испанцы — народ гордый. Они вероломства не прощают. Потому-то и Елизавета недолго пожила. Она почти тотчас же после смерти дона Карлоса из жизни ушла. Заболела какой-то странной болезнью, на отравление похожей, и умерла. Рожденным детям, дочери Изабелле и сыну от четвертого брака Филиппа II и Анны Австрийской, отец не позволял даже разговаривать друг с другом без его позволения, не то чтобы воспитываться вместе. Боялся комплекса дона Карлоса? Вполне возможно.

Да, переворачиваются в своих гробах Фердинанд и Изабелла, соединившие Арагонию с Кастилией и давшие начало объединению Испании. Что ни потомок — то сумасшедший. И как не вспомнить здесь еще об одной дочери испанских королей Фердинанда и Изабеллы Елизавете? Подумать только, и эта… умерла от любви. Сын дон Жуан умер от любви, дочь Иоанна от любви свихнулась, а теперь вот еще и Елизавета. Что за несчастье на королевском дворе. Точно проклятие какое над ними тяготеет. Да, альковы, в которых умирали от любви. Редко, правда, но такое, как мы уже видели, случалось. Здесь короли так любили, что по утрате возлюбленных сами в могилу отправлялись. В смерти успокоение души находили. Третья трагедия ждет могущественных королей Фердинанда и Изабеллу. А все потому, что не послушалась королева народной приметы: не держать во дворце письменных принадлежностей, то есть попросту перьев, выструганных из «демонского» гуся. Не послушалась Изабелла, и начались ее несчастья. Вы в фатализм верите, дорогой читатель? Ну, хоть в самый маленький? Пошли вы, скажем, вечерком в булочную за хлебом, а вам черная кошка дорогу перебежала. Все! Можете дальше не идти: хлеба в булочной не будет. Наполеон начал терпеть одно поражение за другим, когда подарил свой драгоценный амулет одной даме из Австрии, а амулет этот был вытащен из гробницы египетского фараона. И что же? Дама хорошо замуж вышла, а Наполеона на английский остров Святой Елены услали, где его отравили.

Все несчастья Изабеллы и Фердинанда начались с того момента, когда королева начала подписывать свои указы «демонским» пером, вынутым у волшебного гуся. Очень поучительная эта история, и нам следует о ней рассказать. Сказочка про волшебного гуся, а скорее гусыню, такова: жил себе спокойно в испанском королевстве и в своем селе лесоруб Мендуз. Бедный, конечно, как на каждого лесоруба-работягу пристало. Одно богатство у него — белоснежная гусыня, да такая разумная, ну прямо человек. Когда кто молитву читает, гусыня в такт головкой качает и что-то клювиком шепчет, точно молитву повторяет. А она и впрямь человек. Соседи подсмотрели, как ночью эта гусыня, подобно лягушке-царевне из сказочки про Иванушку, стряхивала свои перья и превращалась в девицу. Лесоруб Мендуз тогда ее обнимать начинал, целовать, а потом в хату тянул. Но подсмотреть, что они там в хате делали, у соседей никакой возможности не было: лесоруб все щели законопатил, а окна тряпкой заслонял, но догадаться, конечно, можно было. И всем стало ясно, почему это молодой лесоруб Мендуз на местных девок никогда не заглядывается. И вот однажды у Мендуза эту гусыню украли. Он, совершенно от горя невменяемый, бежит за справедливостью к хозяину, князю Сидоно, и, плача, и рвя на себе волосы, сообщает, что гусыню украл Язон. Ну, конечно, Язона арестовали и подвергли пыткам. И под пытками он сознался, что украл гусыню. Ну тогда ему по справедливости отрубают, как вору, правую руку. И казалось бы, вопрос исчерпан, зло наказано и справедливость восторжествовала. Но тут является лесоруб Мендуз и, дико хохоча, сообщает, что не тому Язону руку отрубили. Украл гусыню повар Язон, а руку отрубили Язону-стрельцу. Тут князь рассердился и уже как справедливый судья всех трех наказывает: лесоруба Мендуза под колесование — зачем закон в заблуждение вводил, Язону-стрельцу пятьдесят ударов плетей, зачем невинный признавался, закон в заблуждение вводил, а Язона-повара на виселицу, как вора злостного. И вот не успели еще раны от отрезанной руки и поротого тела у Язона-стрельца зажить, а кости у «ломатого» Мендузы срастись, а тело повара еще на виселице болтается, как ни в чем не бывало гусыня приходит домой. Она, видите ли, малость где-то там по лесам поблуждала, соскучилась по дому, а может, тягу к сексу почувствовала и вернулась. И трется, как кошка, о ноги Мендузы. «Э нет, — сказал справедливый князь Сидоно. — Так дело не пойдет. Ты, голубушка, уже не вернешься к Мендузу, поскольку тут у нас сильно невинно пострадавший есть. Его и пытали, и руку оттяпали, и били по голому телу, ему теперь и полагается быть твоим хозяином». И князь приказывает отрезанную руку стрельца с почестями, молитвами и церковным пением по-христиански похоронить, а гуся взять тому себе. Ну Язон-стрелец, безрукий и поротый, решает, что с «паршивой овцы хоть шерсти клок», и заносит гуся самой испанской королеве Изабелле Кастильской и говорит ей так: «Всемилостивейшая королева, я, бедный, однорукий стрелец, дарю тебе самое дорогое, что у меня в жизни осталось, роскошного белоснежного гуся. Располагай им по своему усмотрению». — «Видишь, как меня народ любит? — говорит Изабелла своему мужу Фердинанду. — Последнего гуся мне несут». И, дав Язону-стрельцу мелкую монетку, поскольку скуповата была, отпускает его с богом. А гуся изжарили и вечером подали на ужин. Фердинанд морщился: мясо жилистое и нежирное оказалось. Секс жиру не служит. «С паршивого гуся хоть перьев горсточка», — сказала Изабелла и приказала выстругать ей с пару десятков перьев. Старушки крестились: «Плохо королева делает. Гусь — демонский, несчастья на страну принесет». Не послушалась королева, написала первое письмо своей старшей дочери Елизавете, которая вышла замуж за португальского короля Алонса. И что? Какое страшное несчастье обрушилось на нее!

Всего несколько месяцев прошло от брака дочери с португальским королем-наследником, и вот девятнадцатилетняя дочь совершенно больная и невменяемая возвращается вдовой к отцу с матерью. Как же она любила своего молодого, красивого супруга! Заметьте, в семье Арагонских всегда безумно, до умопомрачения любят, такова уж их генетика. И вот прекрасный юноша-наследник во время охоты упал с коня и разбился насмерть. А вблизи стоял цыганский табор. Цыгане быстро сняли с царевича все драгоценности, одежду и смылись. А Алонса голого бешеные собаки так поискусали, что у него только полголовы и полтуловища осталось. Крестьяне слишком поздно отбили псов и повезли истерзанное тело во дворец. Елизавета, как увидела супруга, или то, что от него осталось, упала перед костельной лестницей и с ужасом отшатнулась: такой был страшный вид изгрызенного тела. Она то плакать принимается, слезами труп орошая, то отворачивается, чтобы с отвращением вырвать, и наконец причитает: «Прости меня, Алонс, но я не могу сдержать своего отвращения, хотя так безумно тебя люблю». И с этого времени малость свихнулась. Приехав вдовой к отцу с матерью, ни есть, ни пить не желает и дико кричит: «Что вы мне даете? Не видите, что это его тело. Что вы мне пить подставляете? Не видите, что это его кровь?» По ночам по комнатам бродит как привидение. Лицо бледное, только два горящих как угли глаза в темноте сверкают. И стала замечать мать Изабелла, что по утрам дочь ее выходит из своей спальни с подсиненными глазами, какие были у ее сына дона Жуана во время альковных дел с Маргаритой Бургундской или у ее второй дочери Иоанны Безумной после ночей с Филиппом II. И действительно, по ночам начали из спальни дочери Елизаветы раздаваться дикие стоны и вопли, какие только в плохих современных эротических фильмах бывают, — словом, вопли дикого сексуального наслаждения. А Елизавета отвечала матери: «Да, каждую ночь Алонс посещает мою спальню и старается отворачиваться боком, чтобы не показывать покусанное тело и голову. Как он ласкает меня», — и блуждает по ее лицу абсолютно бесстыдная, распутная улыбка, испугавшая Изабеллу не на шутку. Решила королева выдать дочь снова замуж, чтобы ребенок родился, авось материнство от сумасшествия вылечит. Елизавета ни в какую. Ей никто не нужен. Она вполне счастлива ночами, какие ежедневно проводит с Алонсом. Днем стала тихая, в черной одежде молится, глаза в землю опустив, ночью кричит от неведомых наслаждений, гаснет, как церковная свечечка, на глазах и становится невыносимо красива. Увидел ее, такую неземную красавицу, король Португалии Эмануил и влюбился насмерть. И, не обращая внимания на явную ненормальность Елизаветы, женится на ней.

Елизавета уступила желанию матери, но поставила одно условие: всех еретиков и жидов изгнать из Португалии. И вот сто тысяч евреев, лишив домов, поместий и добра, сажают на корабли и вывозят. Куда? Неизвестно. Туда, какая страна захочет их принять. Беременная Елизавета приезжает к отцу с матерью. И Изабелла убеждается, что дочь хоть еще красивее прежнего стала: глаза горят двумя угольками, уста красные, как у вампира, лицо бледное, как у трупа, а в сумме неотразимая красавица, хотя ничуть психически здоровой не стала. Гладит свой беременный живот и с убеждением говорит матери: «Ребенок убьет меня. Мне это Алонс сказал. Он так не хотел, чтобы я за Эмануила замуж выходила. Теперь он будет мне мстить». И что вы думаете, дорогой читатель? Умерла Елизавета во время родов.

Надломленная психика часто гостила в королевских альковах. И если даже внешние признаки безумия явно не выражались, все равно, действия монархов, их образ жизни — все говорило о такой ненормальности. И стоит тут упомянуть о таком алькове австрийского императора Франца-Иосифа и его жены Елизаветы, Сисси, как ее популярно называли, конто сериалы про нее наводнили детские мультипликационные фильмы западного телевидения. Правды исторической там даже с горсточку не наберется, а этот альков был истинно трагическим.

Сисси

А началось все по-сказочному романтично. Едет себе в поезде двадцатитрехлетний король, красавец писаный, полный жизни и желания любить всех женщин на свете, а на своем королевском дворе он уже успел их порядочно «излюбить», к баварскому герцогу Виттельсбаху брать в жены его старшую дочь. Поскольку время для женитьбы короля уже приспело и предварительные брачные переговоры были проведены. И вот, подъезжая к поместью герцога, король Франц-Иосиф, глянув случайно в окно, вдруг обомлел от восторга. По полям, по лугам, среди зелени трав, красноты и желтизны полевых цветов скакала пастушка в стиле рококо. С охапкой полевых цветов, в веночке на голове, с распущенными золотыми волосами до пят, грациозная, как бабочка, и такой сказочной красоты, что трудно было ее за реальность принять.

Девушка вдруг случайно подняла глаза, и ее темно-синие, как васильки, глаза встретились с восторженным взглядом короля. «Ох, если бы моя невеста хоть наполовину оказалась такой же красавицей, как эта девушка», — со вздохом сказал король своему адъютанту. Но невеста оказалась не только наполовину, но даже и на четверть не такой красавицей, как та девушка. Но делать нечего, брачный контракт почти подписан, министры давно уже все подробности оговорили, дело, как говорится, «на мази», а королева необязательно должна быть красавицей, да и любить ее тоже необязательно. Мало ли для этих целей при дворе красивых дам обитает? И ободренный такими мыслями, король уже собирается окончательно брать в жены старшую дочь герцога Виттельсбаха, как вдруг в залу вбегает в прелестном розовом платьице чудесная девушка. Король Франц-Иосиф смотрит на нее, и у него от удивления, как говорится, «дыханье сперло». Что вы думаете, дорогой читатель! Такое только в сказках бывает, в жизни — никогда! А вот случилось! Король в этой розовогазовой девушке узнает свою пастушку, которой он из окон поезда любовался. И ею оказалась вторая, средняя дочь герцога. Король, хоть не пристало это для чести монарха, но сразу же, как говорится, «от ворот поворот» и ультимативно заявляет, что жениться он хочет только на этой девушке. Его уговаривать начали, увещевать, перед Европой, дескать, неловко, уже брачные приглашения послами другим монархам разосланы. Негоже невесту накануне свадьбы менять. А он ни в какую. Или эта Елизавета (Сисси, так он потом ее звать будет), или никто другой. Законная невеста в обмороки падает, а король не уступает. Влюбился, как говорится, с первого взгляда и, поправ все монаршии законы, по любви жениться намерен. Ну что тут с упрямым королем поделаешь! Спросили Сисси, а как она? А она, оказывается, тоже согласна и тоже влюбилась в короля с первого взгляда, когда его в окошке поезда увидела. И пришлось всем, родным, матери короля и прочим министрам, уступить желанию короля и женить его на Елизавете. Радости и ликованию всех, особенно молодоженов, конца не было. Молодые лучезарной улыбкой от счастья светятся, венские граждане королевской паре пышную встречу устраивают, а как посмотрели на приветливую, веселую, обаятельную шестнадцатилетнюю девушку — жену короля (это в 1854 году было), то вмиг и навсегда ее полюбили. И до конца горячую любовь к Сисси сохранили. Что вообще-то редко бывает. Мы знаем, как трудно чужеземцам завоевать расположение своих подданных, чужого ей народа. Марии Антуанетте это никогда не удалось. Ее французы ненавистной австриячкой называли, да и нашей последней царице Александре Федоровне нелегко было: ее называли немкой и искренне ненавидели. Правда, она сама для этого много сделала своим непомерным высокомерием и неприветливостью. А Сисси проста была. Она чужой народ в свой превратила. По магазинам свободно разгуливает, с продавщицами и клиентами запросто здоровается, об их здоровье осведомляется и вообще ведет себя не монархиней, а приветливой, веселой, обходительной девушкой. Конечно, народу это нравится. Нашей Екатерине Великой тоже замечательно удалось своей приветливостью и вниманием завоевать расположение своих подданных. Да, ей это замечательно удалось. Никто ее не считал чужестранкой и прусских кровей. Нет, это была наша, своя, русская, матушка государыня. А возьмите вы жен таких монархов, как Людовика XIV и Людовика XV. Они ведь так и умерли, нелюбимые и непонятые «своим» народом.

Хотя, конечно, признаем, бывали и у нее, у Сисси, какие-то необъяснимые приступы бешенства. Сидит она, скажем, спокойно перед зеркалом, парикмахер ей волосы расчесывает (они у нее, когда сидела, до земли были), она прилежно зубрит греческий язык, чтобы даром время не терять, как вдруг ни с того ни с сего хватает флакон или там какую тяжелую пудреницу и со всей силой бросает ее в парикмахерского дел мастера. Потом плач и дорогие подарки с извинением своему парикмахеру.

Но все-таки Сисси на венском дворе полюбили окончательно и бесповоротно, и перед ней радостная счастливая жизнь в окружении любимого мужа, любимых подданных, любимого народа. Что может быть лучше? И началась веселая, радостная жизнь Елизаветы и Франца-Иосифа в любви, мире, а главное, в великом счастье.

Она как бабочка по двору порхает, везде ее смех серебряным колокольчиком раздается, на кого из придворных ни посмотрит, словно «рублем одарит». Все ее полюбили, но больше всех, конечно, сам король, особенно когда после четырехлетнего безоблачного супружества сын Рудольф у них родился. Но неизведаны, как говорится, пути господни, а еще больше неизведана душа человеческая! Чего бы, кажется, королю еще надо! Счастье и любовь в семейной жизни полная. Но его натура, слишком темпераментная и сладострастная, на досупружеских любовных практиках воспитанная, требовала иного «выхода», чем чистая, поэтическо-романтическая, почти бесплотная любовь супруги, видящая в чувстве слияние душ. О, психопатологи в своих трактатах нам часто примеры приводят таких вот несчастливых личностей, не могущих удовлетвориться с достойной партнершей. Им подавай животные страсти, и чтобы партнершу унижать и оскорблять можно было. Словом, чтобы самец выступал в своем «чистом» виде, в прямом его назначении. Излишнее обожествление супруги на секс негативно влияет, так без хитростей излишних прокомментируем мы это довольно распространенное явление. Вспомним, как наш Александр Блок, обожествляющий свою «Прекрасную Даму», жену Любу Менделееву, дочь великого химика, был абсолютно импотентен по отношению к ней как мужчина. И доказывал чудеса «мужскости» с обыкновенными петербургскими проститутками. Любочка Менделеева от такого бесплотного обожествления мужа принесла ему ребеночка от одного ничтожненького артиста, ибо ее горячий темперамент требовал нечто более существенного, чем вечного над ней, как над мадонной, моления.

Короче и вульгарно говоря, королю время от времени требовался элементарный и низменный разврат, чего слишком возвышенная натура Сисси не могла ни понять, ни дать, ни принять. А многие ведь королевы во имя видимого благополучия на королевском троне и в алькове собственном закрывали глаза на эти «невинные» развлечения своих мужей. И примером тут может служить Изабелла Кастильская и ее муж Фердинанд. Пара эта дожила до своей естественной смерти, ни разу не разведясь, хотя поводов было предостаточно. В каждом монастыре воспитывались внебрачные дети короля.

Король Франц-Иосиф, идя навстречу своим низменным инстинктам, потихоньку начинает изменять своей жене с придворными дамами, но официальными фаворитками, по примеру французских королей, их, правда, не делая. А если этого ему было мало и его натура требовала «похлебки», а не изящных устриц, то он не считал для себя зазорным навещать убогие апартаменты венских проституток. Сисси в своей наивности и вере в чистую любовь долго, конечно, не знала об этих тайных похождениях супруга. Вмешался позорный случай. Франц-Иосиф заразился триппером и заразил им свою супругу. Когда узнала об этом Сисси, она словно окаменела. Удар для ее чувствительной и легко ранимой души был оглушительный. Ее ревность, разочарование, обида проявились в довольно редкой для женщины форме: она никому не мстила, не упрекала мужа, не устраивала скандалов, не платила ему своими изменами, она замкнулась в себе, раз и навсегда. Точно что-то надорвалось в ее сердце, и она заткнула зияющую рану… молчанием. Замкнулась в себе, стала задумчивой, молчаливый серебряный колокольчик ее смеха исчез из королевских покоев, даже мимолетная улыбка исчезла с ее лица. Она подолгу стала бродить в одиночестве или совершать совершенно без свиты долгие конные прогулки. Перестала любить свой замок и приказала выстроить себе особый, где начала в одиночестве пребывать. А самое главное, она начала подолгу уезжать от короля в долгие и одинокие путешествия. Не могла усидеть на одном месте, словно раненая серна металась из одной страны в другую, не в силах залечить свою рану. Хорошо и уютно стала себя чувствовать только в отдаленных и пустынных местах. Например, у своего двоюродного, полусумасшедшего баварского короля Людвига II. Он, мрачный и нелюдимый, смертельно ненавидящий женщин, строил себе замки в недоступных горах, обносил их рвами и почти никого не принимал. Для Сисси делал исключение. И вот у этого странного человека Сисси находила убежище и приют. Да и родство душ здесь, кажется, было полное. Вместе стихи Гейне читали, занимались живописью, древнегреческим языком. Но Сисси все более и более мрачнела, и в редкие периоды пребывания дома никто уже не мог на ее лице вызвать улыбку. Король страдал, конечно, от этой понурой метаморфозы в характере своей жены, но изменить своим привычкам не мог и по-прежнему хаживал в альковы своих фавориток, на что Сисси смотрела с абсолютным равнодушием, даже без презрения.

В жизни часто бывает, что понурость, мрачное настроение, меланхолия, как бы притягивают к себе несчастья, и это незамедлило случиться с Сисси-Елизаветой. Ее горячо любимый, прекрасный, наделенный всевозможными талантами сын Рудольф покончил жизнь самоубийством. Причина? Трагическая любовь. Он, этот весьма образованный для своего времени наследник престола, унаследовал романтическую душу своей матери, ее чувствительность, ее ранимость и ее свойство любить глубоко и искренне. И никак ни глубоко, ни искренне не мог полюбить свою жену, дочь бельгийского короля Леопольда II Стефанию. Это была нехорошая женщина, вульгарная, ругающаяся как извозчик и, как он, с криками и кулаками на всех бросающаяся. Ссоры, дикие скандалы в королевской семье, как в настоящей мещанской, не умолкали и сделали жизнь Рудольфа невыносимой. Его брак, заключенный по политическим расчетам, вызывал в нем отвращение. Романтическая душа требовала выхода в романтической любви и братской душе, и ничего удивительного, что нашел он такую душу в красавице не то чешке, не то румынке Марии Вечера. Она унаследовала ослепительную красоту своей матери, венской светской львицы, в которую в свое время был влюблен сам король Франц-Иосиф, но отнюдь не ее душу. Это была хотя и экзальтированная и смелая, но довольно добродетельная девушка, способная на глубокое чувство. И она тоже полюбила Рудольфа со всей глубиной и серьезностью. Словом, Мария Вечера и Рудольф горячо полюбили друг друга, подобно Ромео и Джульетте и, как они, смерть свою в объятьях друг друга нашли.

Когда отец Рудольфа, король Франц-Иосиф, воспротивился желанию сына развестись с ненавистной Стефанией и жениться на Марии Вечера, влюбленные решили из этой жизни уйти в лучший мир. Договор был такой: Рудольф прострелит себе голову пистолетом, предварительно отравив свою возлюбленную стрихнином. И на брачной кровати в объятьях друг друга нашли мертвых двадцатилетнюю отравленную Марию Вечера и тридцатилетнего Рудольфа с простреленной головой. У обоих хватило смелости и решимости свой план ухода из жизни скрупулезно и хладнокровно осуществить, так они этот мир ненавидели, и умерли от романтической любви, без которой жизни себе не представляли и в смерти единение душ нашли.

Ну, конечно, после такого удара судьбы Сисси совсем помешалась. Ее меланхолия, ее мрачность достигли, насколько это было возможно, своего апогея. Она вся окаменела, не понимала, что ей говорят, все время прислушивалась к чему-то внутри нее и все окружающее воспринимала словно через дымовую завесу. Словно отсутствовала в этом мире. И не могла плакать, а как известно, слезы облегчают душу. Но однажды заплакала, и было это, когда она вместе с королем на троне сидела и какую-то делегацию принимала. И вдруг из ее глаз полились крупные, тихие слезы. Все замерли, и никто в этот момент не подумал, что на венском дворе происходит скандальное нарушение этикета (королевам не полагалось публично плакать), ибо вместе с королевой заплакали ее придворные, так они разделяли глубокое горе своей любимой королевы.

Наверное, эти слезы несколько облегчили ее душу, если после этого Сисси находит в себе силы, чтобы с неимоверной энергией начинать снова свои путешествия. Куда? О, это уже не имело значения. Может, обратно к своему полусумасшедшему родственнику, который уж совсем с ума сошел, так что психиатра ему назначили, который с ним не разлучался ни на минуту, ибо у него мания самоубийства развилась. Но он все же ухитрился однажды вырваться и броситься в глубокое озеро. За ним кинулся его спасать психиатр. Утонули оба.

Сисси ездит с места на место, то останавливается в каких-то подозрительных гостиницах, то пересекает Европу роскошными пароходами, словно спешит догнать свою судьбу, найти, наконец, успокоение. Нашла его в своей трагической смерти. Как-то в Женеве, сойдя с трапа корабля, задумчиво шла вдоль берега моря, а какой-то сумасшедший анархист Луксени догнал ее и остро отточенным напильником ударил ее в самое больное место — в самое сердце. Сисси даже не почувствовала удара, даже не поняла, что случилось. Она машинально подняла глаза и прошептала: «Что надо этому человеку?» — и, пройдя несколько шагов, упала замертво. Из груди, прямо из сердца торчал острый напильник. Как сказал Горький в своих «Сказках об Италии»: «Если оно (сердце. — Э. В.) болит, в него легко попасть».

А сейчас мы возвратимся, дорогой читатель, к тому сумасшедшему Людвигу II, который вместе с Сисси в своем укрепленном замке Гейне читал и в озере, сознательно утонув, жизнь свою закончил.

В Мюнхенском национальном музее стоит не испробованная никогда супружеством роскошная кровать. Стоит на публичное обозрение и в назидание потомкам. История ее довольно интересна, да и сама кровать настолько прекрасна, что возбуждает интерес посетителей. Да, это прекрасная кровать, ничего не скажешь! Сделана она из ценных пород дерева, золотом и серебром отделанная, с изумительным из синего бархата с искусной золотой ручной вышивкой балдахином и покрывалом. Казалось, абсолютно приготовленной для любовных утех, до которых никогда не дошло, ибо ни одного даже дня или ночи не держала она на своих пружинах влюбленных или новобрачных, или вообще мужчину или женщину. И это истинное произведение мебельного и вышивального искусства было изготовлено для младшей дочери баварского герцога Виттельсбаха и баварского короля Людвига II. У герцога было три дочери. Среднюю он выдал замуж за австрийского короля Франца-Иосифа, и она вошла в историю как знаменитая Сисси. Младшей тоже участь королевы предназначалась, так, значит, выгодно герцог своих дочерей замуж выдавал. И подобно как Франц-Иосиф по отношению к Сисси, также и король баварский Людвиг II безумно влюбился в младшую дочь герцога Виттельсбаха. И перед тем, как сделать официальное предложение, свое чувство к невесте выразил в весьма почетной и оригинальной форме. Давай ее портретами украшать военные медали и из ее фигуры ваять мраморных богинь в своем парке. Обожествление и культ, словом, невесте полный, что женщинам, конечно, очень льстит, и гораздо сильнее дорогих подарков. Впрочем, подарки тоже были, и недешевые. Предложение официальное было сделано, принято, невеста счастлива, и к такой же счастливой жизни приготавливается в будущем с мужем-королем. Тем временем приготовления к свадьбе идут полным ходом, и на герцогском дворе армия швеек над бельишком из тончайшего голландского полотна трудится, вышивальщицы вышивают, что им полагается, платья невесты драгоценными камешками украшают, жемчугами, нитями золотыми и шелковыми. Матушка столовые серебряные приборы считает, в ящики хрусталь, фарфор укладывает, тонкий, как лист бумаги. Но главное кровать. Истинное произведение искусства сотворил для молодоженов искусный мастер и его подмастерья. Даже если бы они знали, что через несколько веков это ложе будет украшать мюнхенский музей, и то лучше бы не могли сделать. Но когда они последний серебряный гвоздик вбили, последнюю королевскую монограмму прикрепили, оказалось, что напрасным был их труд — брака не будет. Баварский король, видите ли, отказался от своего предложения, он, видите ли, недоверие вдруг к невесте почувствовал и очень даже для нее оскорбительное: какую-то недоказанную неверность вдруг заподозрил. Стыд, срам и позор на всю Европу. Бедная девушка от этого стыда в постель слегла (но не в брачную, конечно, в свою скромную, девичью), надолго хворать улеглась, герцог и его семейство мести и наказания короля за нарушение слова и принесенный стыд невесте требуют. Но как накажешь короля? Простого рыцаря, нарушившего слово, на дуэль можно вызвать, пулю ему в лоб пустить, короля на дуэль не вызовешь, шпионов-отравителей тоже трудно к нему послать, поскольку живет он в каких-то неприступных замках, скрытых высоко в горах, куда и альпинистам-то нелегко взобраться. Что тут поделаешь, если короли действуют по пословице «Королям и дуракам законы не писаны», а законы чести тем более. Словом, дочь герцога неотомщенная в своем доме увядает, а король укрепляется в своих замках и вообще на полусумасшедшего выглядит. Он уже почему-то на женский пол без отвращения смотреть не может. Такое у него вдруг женонелюбие развилось, что он не только дикое презрение начал своим бывшим любовницам оказывать, но пробовал даже их жизни лишать. Он там в своем, как крепость укрепленном, замке посадил в лодку известную оперную певицу да и спихнул ее, неумеющую плавать, на самом глубоком месте озера в воду. Насилу спасли. Чудачества его стали приобретать самые причудливые формы. Это вам не невинные игры в оловянных солдатиков нашего Петра III, мужа Екатерины Великой, не вешание крыс на маленьких виселицах, им же сконструированных, не золотые черепа на одежде Генриха III Французского, не засушенные сердечки любовников на пояске королевы Марго, не бубенчики с фигурками святых на шляпе Людовика II Французского — но это самое разорительное для государство чудачество. Постройка многочисленных замков высоко в горах, в которых-то замках он принимал одну только женщину, свою родственницу, сестру своей экс-невесты Сисси. Они там вместе Гете читали, философские книги на греческом языке, математикой и астрологией занимались. Уединялись, как две вдохновенные близкие души, лишенные телесного покрова и телесных преступных желаний. Ну министры, конечно, возразили против таких совершенно неоправданных и безумных трат не менее безумного короля. Тогда он пишет указ, чтобы их всех, непослушных министров, немедленно повесили, без суда и следствия, и даже без всякой вины. Министры в ответ быстро пригласили к королю психиатра Гуддена, и тот освидетельствовал, что король малость не того… сумасшедший, словом! Для истории это, конечно, никакая не новость. Что ей, привыкать, что ли, истории, когда странами сумасшедшие монархи правили? Это почитай на каждом шагу и почитай в каждой стране наблюдалось. Но тут к сумасшествию еще примешалась мания преследования и мания самоубийства. Король, которого под стражу взяли и приказали психиатру неусыпно за королем следить, не мог выдержать своей неволи. Он то и дело пытался себя жизни лишить. И однажды, плывя со своим психиатром в лодке по глубокому озеру, он вдруг кинулся в воду и утонул. И его, в отличие от оперной певички, не спасли. Психиатр Гудден кинулся его спасать и тоже утонул. Так закончилась бесславная жизнь баварского короля, и все о нем забыли, но его бесславные действия не забыты: мюнхенская роскошная кровать, выставленная в музее на публичное обозрение, напоминает нам о «неиспробованном супружестве» по причине нарушения данного слова.

Безумные больные — совсем расшатался королевский альков, как старое кресло в купеческом доме. И так в нем неуютно монархам спать, словно перенесены они не в роскошную королевскую спальню, а в больничную палату. Одного на лектике в спальню носят, поскольку он парализованный, а сплодить наследника — ну прямо необходимо, династия угасает, как это с Габсбургами случилось. Только-только начала эта династия развиваться, и уже умирает. В тринадцатом веке у нее, у этой династии, нет потомства, хотя — ну прямо парадокс какой-то — один из ее зачинателей, некий Альберхт I, плодил детей двадцать один раз, а его жена Елизавета Тирольская добросовестно старалась все зачатое мужем родить. Но вот в сорок три года Елизавета Тирольская, мать двадцати одного ребенка, — вдова, и среди многочисленных ее детей нет ни одного наследника. Прямо проклятие какое-то тяготеет над этой династией. Ну мыслимо ли такое, чтобы из свыше двух десятков детей не осталось ни одного мальчика, способного стать наследником? Оказывается, да. Из пяти оставшихся в живых сыновей трое бездетные, хотя один и женат два раза. Но не дал господь бог им детей, да и все. Династия Габсбургов висит на волоске. У пятого сына Альберхта — великое несчастье и полный афронт в королевском ложе. Его жена Иоганна фон Пфирт, несмотря на старания супруга, регулярно в определенные часы королевский альков посещающего, в течение пятнадцати лет супружества не только детей не рожала, но даже малейших признаков беременности ни разу не обнаруживала. А это означает для Габсбургов страшное — это означает, что и эта жена бесплодна и австрийскому дому грозит полное вымирание. А тут еще, ко всему прочему, случилось в этом королевском дворе страшное несчастье, с чудесами смешанное.

Альковные чудеса Альберхта и Людовика Святого

Конечно, дорогой читатель, мы отнюдь не утверждаем, что насильственные браки, заключенные по политическим соображениям, всегда были несчастливы. Случались, конечно, радостные исключения. Случалось и такое, когда заключенные такие браки оказывались удачными и короли даже и не помышляли своим женам изменять, заводить там себе любовниц-фавориток для любовных утех. Такие короли или вообще любовных утех не имели, или получали их только с собственными женами. Одна-единственная избранница для таких королей — это собственная супруга. И она была вполне для них достаточна. Правда, такие короли, для которых собственная жена — это все, не совсем нормальными считались. Их объявляли или безумными, или святыми. Потому-то и появились в истории разные Генрихи и Людовики «Безумные» и «Благочестивые». Показателен в этом отношении Людовик IX Святой, которого в это почетное звание возвели еще при жизни, что вообще-то является исключительным случаем, ибо канонизация на звание святого всегда происходит после смерти. Но простой народ назвал его праведным еще при жизни, не дожидаясь, пока римский папа причислит его к лику святых.

Он-то, может быть, этот Людовик IX, и святой, но очень уж нудный. Прямо не человек, а ходячий свод правильных законов. Вся его жизнь — это сплошные отречения и бесконечные истязания плоти. Под зеленым, раскидистым деревцем сидит на низенькой скамеечке босой и суд свой справедливый над подданными вершит. Всю свою жизнь посвятил этот король служению богу и народу. В смысле привития ему набожности его матушка Бланка Кастильская явно перестаралась, когда юного наследника, будучи регентшей при нем, религиозными праведными, а вообще-то ортодоксальными догмами пичкала. Так его напичкала христианским духом, что живого места на его теле для светской жизни не оставила.

Когда он молод был, и любовный пыл, согласно человеческой натуре, его одолевал, матушка не позволила ему ни одной любовницы заиметь и такие вот сентенции изрекала: «Если бы король, мой сын, которого я люблю больше всех существ на свете, смертельно заболел и если бы мне сказали, что он выздоровеет, если ляжет в постель с женщиной, не будучи его женой, я предпочла бы скорее, чтобы он умер, чем один раз смертельно согрешил, обижая нашего творца — господа бога»^[120].

Женился он по воле матушки, невесту увидел только на свадьбе, к счастью, оказалась это Маргарита Прованская, и, хотя некоторые историки обвиняют ее в склонности к интригам, она нам представляется девушкой умной, добродетельной и, как на тринадцатый век, очень даже образованной.

Но вообще-то, дорогой читатель, христианская религия много путаницы и неопределенности в проблему секса внесла. Вроде мужчинам можно «приятность» в ложе иметь, а нельзя только женщинам. Вообще же религиозные христианские догмы сделали эротику стыдливым и порочным предметом. Особенно для женщин. Когда одну молодую даму спросили, имела ли она физическую связь с супругом, она с возмущением ответила: «Что вы? Не я с ним, а он со мной». Религия в своей «добродетели» дошла до такого парадокса, что объявила святой королеву Пальмиру из Сирии, поскольку она своего супруга-короля принимала в ложе один раз в месяц, после чего ожидала менструации, и если она не появлялась, все — до рождения ребенка и сколько-то месяцев после вход в спальню супруги королю был воспрещен. Нет, мусульманская религия такой лицемерной и ортодоксальной не была. Там черным по белому в Коране сказано: «Сексуальная жизнь человека вытекает из естественной потребности, удовлетворение которой должно давать радость и счастье». Словом, вина там пить не разрешается, а вот сексом заниматься сколько угодно и когда угодно. О, пардон, в религиозный праздник Рамадан секс запрещен. И в эти дни, а длится праздник целый месяц, женщины не стоят в мечети на корточках впереди мужчин, дабы высунутыми попками мужчин не смущать. И без лишней стыдливости там прямо написано: с женщиной обращайся как толчок со ступкой. Ну и толкушка у мусульман всегда хорошо работает: и сама наслаждение получает, и женщину не обижает. А святому королю Людовику IX приходилось все время свою супругу на путь истинный направлять: так ему матушка наказывала. И часто Маргарита, не выдержав этой сексуальной пресной неволи, чуть ли не с кулаками на свою свекровь набрасывалась и такие истерики дикие закатывала, что слуги уши затыкали. В самом деле, это что же получается: с болью рожай и без наслаждения ребенка зачинай? Разве господь бог так распорядился? Хотя благословление свое королевской паре наверняка уделил: Маргарита Прованская одиннадцать детей королю родит. Но совершался за каждым разом любовный акт без искорки наслаждения, ведь это греховно! А Людовик IX скорее палец себе даст отрубить, чем в чем-то наслаждение получит. Никаких наслаждений — стало его девизом и жизненным кредо. Таков был канон, и от супруги он этого неукоснительно требовал. Спальня королевская — исключительно для деторождения, не для любовных утех. Жена надевала длинную рубашку, с отверстием в соответствующем месте, супруг точно такую же, но только не с круглым, а с треугольным отверстием, и греховное тело в таких «саванах», по горло закрытых, видимо не было. Когда мы рассматриваем в исторических музеях эти рубашки, созданные для детоплождения, нам грустно становится, дорогой читатель. Надо же, до чего религия докатилась, прекрасный радостный секс превратила в тяжкую обязанность. И предписания типа аббата Куоньяра отнюдь не новость. А он так писал: «Хорошо бы юных новобрачных, перед соитием, с ног до головы натирать черной ваксой, чтобы кожа их, уподобившись сапожному крему, отравила греховные наслаждения и утехи плоти оказывались препятствием для всяких ласк, поцелуев и нежности, коим обычно предаются влюбленные в постели»^[121].

Догмы святого Иеронима явственно говорили: «Тот муж, что развратничает со своею женой, совершает грех прелюбодеяния». Словом, дорогой читатель, религия была нацелена на то, чтобы всю приятность секса оставлять куртизанкам, жене же едино процесс деторождения. Все, что можно делать с девкой, упаси боже с женой. Вот вам выписка из Богослова: «Когда муж познает жену свою стоя, повернув ее к себе лицом или спиной, когда проделывает это на боку или когда жена влезает на мужа — это грех смертный»^[122].

В шестнадцатом веке писатель Брантом категорически против такой эротической ортодоксии. Он просто и конкретно выразился: «Каким бы способом муж ни познает жену свою, он не совершит смертного греха, если направит семя в ее матку»^[123].

Запутали совсем бедных, благочестивых королей эти религиозные догмы, направленные на искоренение наслаждения в алькове и короля и простого смертного. Людовик IX руководствовался нехитрым и весьма конкретным определением: «Муж не должен с женою спать, как с наложницей, а вести себя в постели скромно и как положено, не забывая о том, что брак заключается для исполнения супружеских обязанностей и для продолжения рода». Род Людовика IX был достаточно продолжен одиннадцатью детьми, можно в альков к супруге больше вообще не заходить. Тут проблема была решена просто, а как быть с чревоугодием, например, которым страдали почти все короли? О нет, только не Людовик IX! Он знал, конечно, что пища вкусна и может наслаждение вызывать, а это грех смертный! «Ни за что!» — сказал Людовик IX, когда соус ему казался особенно вкусным, он добавлял в него воды. Такой бурдой не насладишься! В постные дни он не ел не только мяса, но даже плодов, а когда почувствовал, что ягоды ему особенно вкусны, он вообще от них отказался. Вина этот король вообще не пил, чуть-чуть подкрашивал им воду, а чтобы алкоголь вызывал в нем отвращение, приказывал подавать ему отвратительное прокисшее пиво, которое-то даже его слуги пить не хотели. «Ничего человеческое не должно вызывать наслаждения» — такова была Жизненная философия этого нудного монарха. А если не дай бог кусочек жареного мяса покажется ему особенно вкусным, тут же прекращал еду и приказывал это вкусное блюдо отдать нищим.

Унизив свою плоть сексом по обязанности и невкусной едой, этот монарх начал унижать свой дух. Лучше всего это удается во время омовения нищим ног, и даже целования их. Помните, как у гордой непомерно Елизаветы Английской, бивавшей по щекам своих министров, приходила пора на обуздание гордыни. Обычно это наступало перед праздником Рождества Христова. Тогда сорок придворных дам вносило сорок серебряных тазиков с рушниками, и сорок хорошо вымытых девок садилось на низенькие скамеечки. Елизавета поочередно подходила к каждой, мыла водицей из серебряного тазика ей ногу, вытирала насухо и целовала. Уф, покорила гордыню, унизила свой дух, теперь можно без зазрения совести снова бить министров по щекам и визжать на придворных дам так, что крысы в переполохе, как с тонущего корабля, из дворца убегали. Омовением нищим ног занимались все, абсолютно все короли, это был необходимый королевский ритуал перед каким-нибудь божеским праздником. Нам трудно, конечно, представить, как великолепный Людовик XIV Король-Солнце в своем белоснежном аксамитном костюме становится перед грязной нищей братией на колени и моет им ноги, да еще потом и касается этих ног своими губами, изображая поцелуй. Но так было, дорогой читатель, поверьте нам на слово.

Кроме омовения ног еще одна обязанность у короля перед народом была: касаться своей ручкой золотушной головы — он таким образом у народа золотуху излечивал. Самое удивительное в этом ритуале было то, что действительно золотуха уступала после такого прикосновения короля. И чем благочестивее был король, тем успешнее излечивались золотушные. Сколько тысяч бедняков-золотушников излечил Людовик Святой, трудно сказать. Хроникеры говорят коротко: много. А вот один писатель уже нашего века не ограничился этой весьма маловразумительной цифрой, он очень долго корпел над историческими архивами и точно в пухлой книжке подсчитал, какой король и сколько излечил золотушных на протяжении столетий[124].

Книга, скажем прямо, нудная, дальше некуда, как будто мы читаем огромный ресторанный счет, без проблеска мысли или остроумия, зато фундаментальная. Там по-академически точно все высчитано, и вывод один можно сделать: боги королям не препятствовали в этом «чудовершении». Даже такой жестокий король, как Генрих VIII, убивший своих двух жен на плахе, но и он золотушных здорово излечивал, только чтобы самому какой заразой не заразиться от грязных, вшивых больных, за ним шел слуга с тазиком, полным уксуса, и после каждого прикосновения к больному Генрих VIII ополаскивал руки в дезинфекционном растворе. Если учесть, что иногда несколько тысяч больных дожидалось в огромной очереди прикосновения короля, то нелегко пришлось рукам Генриха VIII.

Особая благодать на излечение больных нисходила на Людовика IX. И если верить историческим документам, не было, кажется, ни одного больного из целой армии, который бы не излечился от своей болезни после прикосновения к его голове рук короля. В чем тут феномен? В каких неисследованных еще силах организма человека, вера которого творит истинные чудеса? Мы не знаем и советуем ученым заняться этим очень интересным и пока еще не изученным вопросом.

Личность Людовика IX — странная личность во всех отношениях. Несмотря на огромное свое вечное унижение перед народом и придворными, он властью пользовался и уважением. С ним считались, его ценили, его боялись. Народ, веками привыкший к внешней ослепительности одежды и двора короля, сейчас безоговорочно должен был принять ношение королем власяницы, грубой одежды и спанье на волосяном матраце. Король-аскет еще при жизни стал святым. Только от этой святости веет, как от могильного холода.

Редко, конечно, но иногда, дорогой читатель, сверхъестественные силы посещают королевский альков. И происходит истинное чудо, ни наукой, ничем другим не объяснимое. И такое «чудо» случилось с австрийским королем Альберхтом II в начале четырнадцатого века. А дело так было. Этот король, получивший прозвище «Мудрый» за свои действительно мудрые начинания: он был противником войн, перестал преследовать евреев и начал развивать в своем государстве ремесло, вдруг ни с того ни с сего после шестилетнего своего супружества заболел неизвестной, таинственной и страшной болезнью: у него отнялись руки и ноги, то есть попросту развился паралич. Много столетий спустя, то есть в 1984 году, когда откроют гроб этого короля и исследуют его кости, окажется, что он болел полиартритом, но раньше название этой болезни не знали. Сами понимаете, какое это было большое горе для короля и для Австрии. Тут австрийский дом к упадку без наследника клонится, а король супружеские обязанности не очень-то исполнять может, хотя его в лектике каждый вечер без особой надежды на успех в спальню королевы носят. А королевой была Иоанна фон Пфирт, и ее тоже потом чудо коснулось. Вся эта семейка вообще сверхъестественными чудесами была охвачена. Вышла она замуж в весьма почтенном, а прямо даже зрело почтенном, в двадцать четыре года, возрасте. Это при том, что на каждом шагу в Европе того времени были даже двенадцатилетние королевские жены, а пятнадцатилетних — пруд пруди. Он тоже не мальчик — ему двадцать шесть лет. И вот в течение шести лет, когда он еще на собственных ногах в спальню к супруге хаживал, господь бог ни одного ребенка им не дал. И вдруг такое великое несчастье — паралич конечностей, теперь пиши «пропало» для австрийского дома: ни одного мужского потомка в нем нет. Но вдруг этот самый «мудрый» Альберхт мобилизует в себе неслыханную силу воли: он решает к господу богу за помощью в рождении наследника обратиться и выбирает для себя трудное паломничество в отдаленные святые места. Описывать, с какими трудностями он пробирался, чаще несенный в лектике, но иногда и ползущий своими силами, — невозможным нам представляется, тут перо Достоевского надо иметь. Но по прибытии к себе в Австрию, после пятнадцатилетнего бесплодного супружества, жена его Иоанна в возрасте тридцати девяти лет рожает первого ребенка — мальчика. Ну не чудо ли! Но этого мало. Она еще ему троих сыновей родила, а последнего в возрасте пятидесяти одного года! Такое даже и в наше время разных гормональных лечений не встречается! А тогда, когда женщина сорока лет уже считалась глубокой старухой? Ну, конечно, народ не очень в это божеское «чудо» поверил. Стали то здесь, то там ползти слухи, что отцом ребенка не король, а какой-нибудь любовник королевы является. Чтобы охранить честь своего рода и австрийского дома, Альберхт II вынужден был издать официальный указ о том, что все сыновья, рожденные королевой, — его отцовства и он это официально перед всем народом заявляет. И все это с амвона церкви произносилось в течение нескольких недель. Так что народ, до сих пор верящий «мудрому» королю, вынужден был и на этот раз поверить в «чудо». Австрийский дом был спасен. А королева Иоанна, родив последнего ребенка — сына — в возрасте 51 года, через год ровно умирает. Как будто бы свою миссию она с честью выполнила, больше ей интереса жить на этой земле нет. А может, за нее так господь бог рассудил. Но нам кажется, что сверхъестественное чудо и без божеской помощи объявляется, если индивидуум наделен железной волей, непоколебимой уверенностью и надеждой. На что только не способна эта загадочная и могучая, но пока еще плохо исследованная сила, какой является сила воли!

Но хотя сила воли и действенная сила, но личного счастья человеку не больно-то приносит. А даже наоборот. И избежала бы своей невыносимой участи вечной сестры милосердия Мария Анна Сабаудовская, если бы хоть немного умнее и хитрее была. Нам до слез жалко хорошую, хотя и некрасивую австрийскую императрицу итальянку Марию Анну Сабаудовскую. Ее в возрасте двадцати семи лет выдали замуж за совершенно ненормального и больного Фердинанда II. Свекор Фердинанд I женил своего сына и от стыда голову в сторону отворачивал. Знал, какое больное сокровище подсунул итальянке Марии Анне. Жених шатается на своих тоненьких ножках и к невесте неуверенно приближается. А она как глянула на сосватанного жениха Фердинанда II, от ужаса пошатнулась, слезы из глаз брызнули и вот-вот в обморок упадет. Дамы ее поддерживают с двух сторон, негоже такой конфуз Италии приносить: растянуться на полу без сознания от уродливости будущего супруга. А он и сам от ужаса своей уродливости тоже чуть в обморок не падает. Кривые его ножки заплетаются, большая голова с непомерно огромной черепной коробкой шатается, как у дряхлой старушки, изо рта слюна обильно капает, лицо искривлено, а из-за заикания вместо приветствия вылетают какие-то непонятные жалобные вопли, как у обиженного зверька. Итальянская свита вокруг Марии Анны Сабаудовской шепчется и на портрет, присланный невесте, с возмущением грозно поглядывает. Это надо же, до какой бессовестности Фердинанд I, отец, докатился: послал на обозрение портрет, на 100 процентов от оригинала отличающийся. И свадебное торжество, когда жених от смущения и стыда молчит, а невеста бледная, как труп, трясется и слезы глотает, здорово на политический скандал смахивает. Свадьба напоминает собой поминки по умершему. Свекор Фердинанд I, подсунувший здоровой женщине больного эпилепсией сынка, смущается, тяжело вздыхает и печально благословляет новобрачных: «Смилуйся и прости ты нас, грешных, господи». Совсем свекор забыл, что свадьба это, не похороны. Но что можно ожидать от совершенно ненормального, больного наследника? Счастье в семейном алькове? Радуется только Софья, вышедшая замуж за второго сына Фердинанда I Франца Карла. У нее сын, здоровый красавец Франц-Иосиф, растет, и второй сын, Макс, конечно, немного тоже ненормальный, но с Фердинандом II не сравнить. Софья радуется, что в таком уродливом, больном алькове детишки, конечно, рождаться не будут и ее сын Франц-Иосиф (это он женился на Сисси) большие шансы имеет императором в будущем стать. Но на всякий случай бежит к врачам удостовериться и просит ей открыть всю правду-матку во имя будущего австрийской империи: могут ли быть у эпилептического наследника престола Фердинанда II дети? Врачи живо ее успокоили: какие дети, какие дети, если наследник полный импотент от рождения, да и припадки так его одолевают, что не любовные утехи у него на уме — живым бы только остаться. Мы там не знаем, были ли эти конвульсии эпилептического характера у Фердинанда II в первую брачную ночь или бог смилостивился над ним, но то, что жила эта монаршья пара как брат с сестрой, — это мы точно знаем. Сколько слез пролила бедная Мария Анна Сабаудовская в таком алькове с больным супругом, трудно сказать, но вида не показывала. Каждое утро из королевского алькова выходила, хотя и грустная и молчаливая, но никогда ни на что не жаловалась и свою горькую судьбу бесплатной медицинской сестры не комментировала. А у Фердинанда II иногда припадки длились один за другим, всю ночь беспрерывно. Ухаживать за супругом, не позволить ему, беспамятному, удариться, отирать его желтую пену, не спать иногда и по нескольку дней стало ее уделом. И заметьте, дорогой читатель, что за святая женщина, ни слова упрека или недовольства: молчаливая, печальная, осунувшаяся, уставшая, но спокойная и со всеми приветливая. Свекор Фердинанд I чувствовал угрызения совести, истово молился и крестил Анну Марию: «Прости ты, господи, грехи наши, прости нас, грешных». Ну его, конечно, надеемся, господь бог не простил: никому не дозволено из здоровых королев бесплатных сиделок делать, а ее, конечно, живым ангелом на небо взял. Ничего ни светлого, ни радостного эта жена не имела со своим мужем: едино спасение, что во время какого страшного припадка умрет у нее на руках. А этот калека, вечно умирающий, полуживой эпилептик будет жить до семидесяти с лишним лет, многих переживет и еще австрийской империей править будет, подтверждая историческую истину, что больные и сумасшедшие могут править государством.

Сын Софьи Франц-Иосиф, став австрийским императором, решил пристроить своего брата Макса, чтобы тот не очень в управление государством лез, а начал бы править какой-нибудь захудалой страной: ну Мексикой, что ли, на худой конец. Он не возражал, и его жена Шарлотта, дочь бельгийского короля Леопольда, тоже. Пока еще никто не знает, что она немного безумная и скоро совсем сумасшедшей станет. Ей бы, как Иоанне Безумной, немного от своего безумия излечиться: как мы уже вспоминали, половая связь хорошо психику излечивает. Недаром в свое время таким модным был рассказ эмигранта французского Хласко, который описал, как врачи шизофрению у одной сумасшедшей вылечили. Молодой и способный врач придумал лекарство, почище твоего лития, которое ну прямо невероятно излечивало шизофрению. Что ни день, то пациентка со все более и более нормальным разумом пред врачами представала. А когда почти совсем ее вылечили и уже хотели домой отправить и доклад на международном семинаре огласить, вдруг обнаружилось, что каждую ночь к ней на балкон спускается по веревочке один сумасшедший пациент, и они вместе занимаются сексом, а таблетки под калорифером валяются, и вот хороший секс излечил сексуально ненасытную женщину от психической болезни. Нам приходилось в жизни с этим странным явлением встречаться, и мы уверяем вас, дорогой читатель, в его правдоподобии.

А вот у Шарлотты, совсем малость сумасшедшей, ненормальность развивается гигантскими шагами, потому что муж ее… импотент. Красивый, голубоглазый, с шелковистой бородкой, интеллигент-журналист, хорошо сложен, и вот поди ты — в кровати полный афронт. Шарлотта бесится, мужа по щекам хлещет, скандалит, платье свое или там какую ночную рубашку в клочья разрывает, а у мужа ни шагу прогресса в интимных делах. Не может, и все, а даже наоборот, стал бояться как огня королевского алькова. Как только вечер приходит, у него ну прямо истерика и от страха вообще ничего не получается, кроме падения. Несчастливый, грустный альков. Придворные смеются: «Жена его — вечная девица». Она над ним издевается и даже от злости демонстративно приказала прийти каменщикам и кирпичом заложить вход из спальни супруга в ее спальню. Он в злости не меньше парирует: «Я импотент? Да? Тогда почему у жены огородника Кончитты сын от меня?» Ну там еще неизвестно, кто отец сына Кончитты: Максимилиан ли, или муж огородник, а вот с Шарлоттой совсем плохо, это ясно всем. Она уже равнодушно на детей смотреть не может, а на полуголых негритянок и подавно. Несколько раз ей пробовали подсунуть любовников, но удивительный характер — она всегда отказывалась. Почему-то ее звание королевы Мексики никак не укладывалось с возможностью удовлетворить свое сексуальное желание с подданными. Она психически не могла это сделать. Ну и страдала как дура какая. Ее сумасшествие принимает совершенно уже явные формы. Вдруг она решает ехать в Париж, чтобы поругаться с Наполеоном III, который свои французские войска вывел из Мексики и помогать Максимилиану в его борьбе за порядок в Мексике не желает. Она приехала к французскому императору во дворец, оттолкнула его жену Евгению, ворвалась в кабинет и устроила двухчасовой страшный скандал, с воплями, криками и катанием по полу. А потом возомнила, что Наполеон III — это дьявол, поехала к римскому папе Пиюсу IX, который, еще не догадываясь о ее сумасшествии, приветливо ее в своем Ватикане принял. Что-то начала ему объяснять, потом вцепилась в сутану папы и начала кричать ему, что дьявол и Ватикан объял, все время ее преследует и хочет ее отравить. Римский папа еле-еле от безумной вырвался, кардиналы ее в ее дворец завезли, врачей вызвали, и те точно определили: Шарлотта сошла с ума. Мать Максимилиана пишет ему письмо, чтобы он и не думал в Австрию возвращаться, пусть лучше в Мексике живет спокойно. Максимилиан, испугавшись подобных авантюр и скандалов, которые он испытал с Шарлоттой, и пуще всего боясь алькова, распаковал чемоданы и подставил себя под пули воинствующего племени. Умирал под пулями в мексиканском костюме и с возгласом «Да здравствует свободная Мексика!». А Шарлотта морит себя голодом, ни есть, ни пить не желает, боится отравления от дьявола Наполеона III, и жадно накидывается на остатки еды у придворных дам, вылизывая их тарелки: они не отравлены. А воду пьет из городского фонтана из вынутого из кармана стаканчика, который она у римского папы в Ватикане украла. Приказала сделать себе огромную куклу — будто это ее муж, и разные свои эмоции на этой кукле выражала: то в упоении целует, Максимилианом называя, то о стены ее голову разбивает и смеется весело. О, эти несчастливые альковы сумасшедших! И кто вас выдумал?

А теперь расскажем о тех альковах, в которых мужья жен как будто обожают, а вот не изменять им не могут, и жены платят им такой же монетой.

Неизвестно, на какой почве это происходит, нам сексопатологи живо бы объяснили, какая такая внутренняя пружина шарахает супругов, словно часовой маятник, то в одну то в другую сторону. То они в объятьях друг друга покоятся, то в объятьях своих любовников, то друг другу в волосы вцепляются, то целуются. Но мы в научные дебри сексопатологов вдаваться не будем, не наша это задача, мы по-простому, по-крестьянски скажем — все от сатириаза и нимфомании зависит. Да, слишком темпераментная женщина не может удовлетвориться одним, пусть и любимым, супругом. Ее психика и физиология требуют качественного и количественного разнообразия. Это и к мужчинам относится. Недаром ведь магометанство процветало и процветает, и даже у нас, в сексуально отсталой России, какая-то южная область разрешила законно мужикам до четырех жен иметь. «Господи, тут одну прокормить трудно!» — воскликнет русский мужик. «Прокормить, может, и трудно, — ответит мусульманин, — но страсть свою одной удовлетворить тем паче труднее».

Ну, словом, рассмотрим вариант любяще-ненавидящих супругов. И как пример, возьмем французского короля Карла VI и его жену Избо, которая была дочерью герцога Баварского. И что за трогательная встреча произошла в 1385 году между четырнадцатилетней девочкой и семнадцатилетним мальчиком! О нет, пардон, уже не «мальчиком, но мужем», поскольку эта встреча невесты и жениха, будущих супругов. Карл VI к этому времени в сексуальном отношении сильно свой возраст превзошел (это вам не скромный в молодости Людовик XV, который почти до двадцати лет постыдным девственником ходил). Карл VI, изрядно «испробовав придворных дам, к этому времени находился в тяжелой форме сексуальной одержимости». И как только король Карл VI увидел свою невесту, нежность и любовь поселились в его сердце. Он глаз не может отвести от красивого личика своей невесты, а ее манеры, особенно грациозный реверанс, отданный ему, совсем очаровали его. Любовь, как молния, ударила в его сердце, а поскольку любовные импульсы у этого короля были непременно сопряжены с эротическими желаниями, то и несколько ниже, и он уже ничего не хочет, ни приданого от невесты, ни пира брачного, ни венчания, никаких там канителей, ему немедленно хочется свою юную невесту в кустики затянуть в известных, конечно, целях. Ведь он ну просто изнемогает от любовного пыла и «канителей» ждать не может. Ну, конечно, его немедленно образумили, воззвав к королевскому достоинству. Нельзя же таким нетерпеливым королем быть! Тут многие французские короли годами дожидаются, пока их невеста малость подрастет и созреет для любовного ложа. Вон сколько во дворце девчушек четырехлетних и пятилетних по Лувру бегает. Думаете, кто это? Конечно, будущие королевы, привезенные из какой-нибудь там отсталой Португалии или Австрии созревать у бока жениха-короля. Бывало, бедные короли и по семь или даже десять лет ждали, пока наконец дефлорацию своей невесты произвести могли. А этот «маленький да удаленький», ему с места в карьер с невестой ложиться, ну хотя бы под кустик, невтерпеж. А особенно рассердились на короля министры: «Что, значит, приданого не надо? Что означают дословно королевские слова: „никакого приданого, ибо прекрасные качества моей невесты стоят дороже всего золота, которое я мог бы получить за нее в приданое“»^[125].

Тут монархи испокон веков и женились-то часто только из-за приданого, чтобы там Бургундию или какую Бретань отхватить и к своему королевству присоединить. Вон посмотрите на Генриха VII Английского! После смерти своего сына Артура он мечется, куда бы невестку-вдовушку Екатерину Арагонскую пристроить, только чтобы приданого обратно не отдавать. То сам готов на ней жениться, то сына своего наяривает. И приданого не отдал, женив сына Генриха VIII. А этот немеркантильный король совершенно не заботится о государственных интересах.

Ну, словом, дорогой читатель, образумили малость министры легкомысленного короля, как-то там с грехом пополам с приданым утряслось, а вот со свадебным платьем невесты не очень. Она ведь, бедная, не рассчитала малость, она ведь думала, что ее, как прочих малолеток, будут на французском дворе для созревания держать, и свадебного платья не приготовила. «Ничего, обойдется, даже лучше, быстрее», — решил Карл VI и тут же после обручения увлек девочку в постель и смертельно испугал ее. К такой звериной напасти она не была приготовлена совершенно ни психически, ни физически. Но постепенно, когда Карл VI насытил, как голодный первый кусок проглатывает, свою неуемную страсть, он стал нежным, внимательным, и Избо это занятие полюбила. И вот они в своем замке Боте-сюр-Марн уже ни одного дня друг без друга прожить не могут и даже днем, что было совсем уж неприлично, все в спальне пребывают. И постепенно у этой самой королевы Избо выработалась нимфомания: она без мужчин, кажется, и одного дня прожить не могла. У Карла VI подобный был характер. Когда он в походах, она себе любовников приваживает, часто сразу нескольких. И дворянин Буа Бурбон, и герцог Туреньский чуть ли не в дверях друг с другом сталкивались. А возвращался муж, конечно, ему первенство в своем алькове. Муж-король так любил свою супругу, что на второстепенных своих соперников сквозь пальцы смотрел и очень снисходительно и добродушно к ним относился, потому что знал, что в общем-то он один царит в сердце Избо, а все эти «заместители спальные» — так, мелочь, на которых-то и внимания обращать не стоит. Избо платила ему тем же. Никогда ни одну любовницу своего супруга не только не отравила или тигра там по примеру некоторых ревнивых королев наслала, но даже из дворца не удалила ни разу. Гармония тут была полная, и это «рогачество» было очень полезно для государства. Трех регентов Избо хитростью и сексуальными услугами нужным людям удалила. Это была очень умная королева. Она там неземные чувства, подобно Марии Стюарт, в дело секса не вкладывала. Руководствовалась практицизмом и здравым смыслом. Каждый ее любовник был бесплатным ее советчиком в государственных делах.

И вот когда она удалила трех герцогов — Беррийского, Анжуйского и Бургундского — и родила двоих детей — девочку и мальчика, будущего наследника, — совсем успокоилась и с очень большой охотой делам альковным время отводила. И государством правила очень разумно и толково. Как видим, здесь измены супругов благом для государства обернулись. В заключение можно сказать словами одного писателя: «Это были взаимно неверные супруги, но они любили друг друга»^[126]. А на любовь и суда нет, не правда ли?

Альков Людовика XV

Людовик XV относится к тем монархам, которым жены не изменяли, а изменяли любовницы. То есть их «рога» были не авторства их супруг. Людовик XV, казалось, был очень снисходителен к своему «рогачеству». Это даже забавляло вечно умирающего от скуки короля. Ему как будто даже нравилось это сомнительное украшение, если судить по тому диалогу, который происходил у него с его любовницей госпожой д’Эспарбес, так славившейся многочисленными внебрачными связями, что ее прозвали «Мадам Версаль».

Людовик XV: «Вы уже спали со всеми моими подданными?»

Госпожа д’Эспарбес: «О, государь!»

Людовик XV: «Спали вы с герцогом де Шуазелем?»

Она: «Он такой сильный мужчина».

Людовик XV: «А с маршалом Ришелье?»

Она: «Он такой умный».

Людовик XV: «А с Монвилем?»

Она: «У него такие стройные ноги».

Людовик XV: «Ну хорошо, а с герцогом д’Омоном, у которого нет достоинств предыдущих?»

Она: «О, государь, он так предан вашему величеству»^[127].

Да, находчивая дама: столь же остроумна, сколько и развратна. Когда запас желающих среди придворных посетить альков Мадам Версаль иссяк, она принялась за мальчиков-пажей, предлагая им почитать вечерком ей книжку. «Книжка», конечно, читалась до самого утра, а утречком юнцы с просинью под глазами, шатаясь, плелись исполнять свою дворцовую службу. О ее двузначном остроумии, что особенно в Версале ценилось, ходили целые анекдоты. Скульптор Бумордон без всякой задней мысли показал ей свою новую скульптуру античного бога, обнаженность гениталий, как и принято, была прикрыта фиговым листком, и спросил, как ей нравится его новое произведение искусства? Мадам д’Эспарбес немедля ответила: «Увы, чтобы по достоинству оценить это совершенство, мне придется ждать осени, когда опадут листья».

Ну совсем из жизни Бальзака взято. Помните, когда он, полный страсти к какой-то герцогине (не Эвелину Ганскую мы в виду имеем), назначив ей свидание в Луврском музее, среди мраморных обнаженных античных богов, с болью и мукой в голосе спросил коварную кокетку, водившую его за нос: «Господи, но что же вам еще надо?» И она, поглаживая нежным длинным пальчиком по стройной мраморной скульптуре Аполлона Бельведерского, вдруг кладет ладонь на фиговый листок и произносит: «Станьте им».

Ну разумеется, от такого холодного душа у толстого, неуклюжего, страдающего одышкой, великого писателя любовь мигом испарилась, ибо он, наивный, считал, что его талант выше там какого-то фаллоса. Ан нет! Фаллос, оказывается, во все времена и народы был в большой цене. Стоящие навытяжку гренадеры, то есть попросту ротмистры, в белых обтягивающих рейтузах перед великой государыней Екатериной II вам знакомы?

Хотя, дорогой читатель, новое учение современных сексопатологов однозначно гласит: это не имеет никакого значения. Главное тут не анатомическая зрелость, а психическая. И у нас была знакомая милая дама, которая, вернувшись с южного курорта, на своего мужа! — коротышку набросилась, ибо, как потом признавалась: «Боже, величина там, у этих южан, что обух, а вкуса никакого. Деревянная палка, и все».

Людовик XV и характером, и своим анатомическим строением, вероятно, нашей Мадам Версаль вполне отвечал, если она не преминула откровенно свой восторг по этому поводу в письме к подруге изложить. Письмо попало в руки королю (ох уж эти дворцовые интриги)! Он прочитал, чуть поморщившись, и покраснел, узнав о достоинствах своих «подвигов», и нескромную даму мгновенно удалили из дворца. У скольких еще смертных язык будет их врагом?

Из всех многочисленных фавориток короля самой значительной была мадам дю Барри, которую король для приличия замуж выдал. Но, так сказать, фиктивно, то есть фамилией мужа жена пользоваться будет, а вот его ласками ни в коем случае. Муж даже толком и рассмотреть-то жену не успел. Получил денежную мзду и какую-то там должность, и айда! Долой из дворца. Теперь там на любовном алькове все добропорядочно будет, и никто не сможет обвинить Людовика XV в незаконнорожденном плодении детишек. Тем более что у него своих-то четверо дочерей некуда девать. Ни один захудалый монарх даже руку и сердце им не предлагает, так и стареют девственницами, злыми и мрачными, за амурными делишками отца злостно подглядывающими. А с этой дю Барри дело было так.

Пока с ней, этой самой могущественной дю Барри, изумительная метаморфоза произойдет, такой великолепный прыжок она сделает из кухни своей матери (та кухаркой была) в спальню короля, — промежуточное звено еще будет. Это когда она, по одной версии историков, продавщицей в магазине работала, мадемуазелью Ленж называясь, по другой версии, швеей в мастерской мадам Тюбор — неважно. Может, она и там и там маленько поработала. Ибо первоначально эта мамзель возымела благородное намерение честной девушкой быть и трудом рук своих на хлеб себе зарабатывать. Да разве в Париже дадут? Не хлебный это город. Не то что наш когда-то Ташкент. Ну разве позволят хорошенькой девушке в Париже, в этом притоне разврата, руками трудиться, когда кругом столько желающих до других частей ее тела? И вот пришла как-то в мастерскую известная сводница мадам Гурдон (она бордель содержала), увидела мадемуазель Ленж и ахнула: «Эдакое добро за иголкой пропадает!» И сказала девушке дословно следующее: «Нечего тебе, милочка, с таким ангельским личиком и уже хорошо развитой грудью над чужими платьями корпеть, руки свои искалывая и глазки портя. Вот тебе шесть франков, малость приоденься, и, когда какой благородный мужчина захочет твоего общества, я тебя позову. А ты уж постарайся ему угодить как следует». Ну наша Ленж от радости такой скорой перемены своей жизни к лучшему на шею благодетельнице бросается и бежит домой — мать-кухарку обрадовать. «Вот, значит, матушка, кончились для нас трудные времена. Сейчас мною хорошие, благородные господа интересоваться будут». Ну и правда, здорово семейный бюджет подправился, поскольку пожилые господа, имеющие не слишком соблазнительных жен, обремененных вечными беременностями и грудой живых ребятишек, очень даже охотно начали услугами мадемуазель Ленж пользоваться. А некто дю Барри, почему-то бесправно называвший себя графом, к ней очень привязался и даже ею свои карточные долги выплачивал. Проиграет он, скажем, в карты пару тысяч франков, а платить неохота, он и говорит своему выигравшему партнеру, что не желает ли тот бумажные деньги на живой товар обменять? Партнер как увидит этот «товар», красивую девицу с огромными голубыми глазами, белоснежным личиком, белокурыми локонами, с пышной грудью и хитрой таинственно-лукавой улыбкой, сразу соглашается.

Но мы, дорогой читатель, не знаем, по причине ли карточного выигрыша, или по какой другой надобности, но только попала эта самая Ленж в поле зрения самого могучего господина Лебеля, камердинера Людовика XV. Как известно, Лебель вошел в историю как исключительный поставщик девочек королю в его «Оленьем парке». Он вместе с мадам Помпадур весьма успешно эту поставку осуществлял, и девочки росли «как на дрожжах», дорастая до вполне приличного возраста, четырнадцати-пятнадцати лет, когда их можно было смело в разврат пускать. Но сейчас мадам Помпадур умерла, «Олений парк» несколько опустел, а Людовик XV изрядно приуныл. Этот король, дорогой читатель, был такой, что он вечно скучал. И наверно, его историки имели в виду, когда говорили о каком-то монархе, назначившем большую награду тому, кто выдумает новое наслаждение. Все-то этому королю скучно, все-то ему подавай новое удовольствие. Маркиза Помпадур, когда сама после двадцатилетней любовной связи с королем малость ему опостылела и он начал явно от ее любовных утех отлынивать, с ног сбилась, выискивая королю все новые развлечения. От этой заботы, может, и чахоткой заболела, и раньше времени из жизни ушла. А Людовик XV теперь угрызениями совести мучается. Такое у него, значит, правило было «грешить и каяться». Ну прямо по Островскому, когда героиня успокаивает свою маменьку: «А я буду грешить и каяться, грешить и каяться». Или по примеру нашей царицы Елизаветы Петровны, у которой ни один грешок не прошел без последующего совестливого покаяния. А Людовик XV после смерти своей очередной любовницы (они почему-то у него часто умирали) здорово мучился угрызениями совести. Такая у него привычка была. Мучиться угрызениями совести и с женой и богом мириться. Но поскольку жена его, полячка Мария Лещинская, тоже умерла, пришлось раскаиваться в своих грехах перед одним только господом богом, а это, как известно, невеселое занятие. И такое вынужденное истязание плоти, вообще-то несвойственное этому королю, на психике его отразилось. Он по своему королевскому дворцу мрачный ходит, кофий, самолично приготовленный, дочери Аделаиде без обычной улыбки и остроумных шуточек подает и того гляди на пункте стресса в меланхолию ударится.

А меланхолия, дорогой читатель, — болезнь хуже некуда. Вы почитайте, что о ней ученые восемнадцатого века писали. Мы, конечно, не будем вас тут утомлять долгими научными цитатами Шарля Летурно и знаменитого психопатолога Крафта Эбинга, однако скажем: от меланхолии до сумасшествия — один шаг. Недаром знаменитый Потемкин, фаворит нашей Екатерины II, когда в меланхолию впадал, совсем невменяемым делался. Он или сырую морковку нечесаный на диване грыз, или в монастырь постригаться монахом бежал.

Ну, у Людовика XV меланхолия натурально протекала — он стал задумчивым и грустным, что Лебель правильно понял — как негативный результат отсутствия в алькове короля хорошей женщины. И в благородном побуждении о заботе настроения и здоровья короля привел к нему эту самую мадемуазель Ленж. Конечно, ее перед визитом к королю заставили хорошо помыться, в роскошное платье приодели и наказали не очень робеть, поскольку робких король не любит. Ну, думает Лебель, хоть часок-другой эта милая особа с таким просторечивым неправильным французским говором и меткими словечками, почерпнутыми из базарного фольклора, развлечет короля, и то хорошо. И никто, конечно, даже представить себе не мог, что «часок» обернется долгими годами яркого, сильного сексуального к ней чувства короля, вознесшего эту фаворитку на пьедестал самых могущественных и значительных фавориток мира. Так она и останется с королем до самой его смерти и, несмотря почти на полное отсутствие образования, даже в государственные дела начнет вмешиваться, меняя министров по своему усмотрению. Доказала воочию эта фаворитка правоту изречения гениального вождя, что «и кухарка может управлять государством». Словом, как вошла в альков короля, так уже из него и не вышла. Шестидесятилетний король был без ума от своей двадцатишестилетней фаворитки и так вот с придворными откровенничал: «Я без ума от нее. Во всей Франции она единственная женщина, которой удалось заставить меня забыть, что мне перевалило за шестьдесят».

Раскованная, веселая, в меру вульгарная, она, как острая приправа в пресном блюде, будоражила все сладострастные чувства короля и удовлетворяла все его разнузданные прихоти с такой простотой и естественностью, что окончательно сняла все покровы запретности, если они еще были у короля. Она сочетала в себе все, по чему так истосковались его душа и тело: по абсолютной раскованности. Разнузданность в соединении с невинностью — именно этого доселе не хватало королю.

Ему, к этому времени уже прошедшему большую сексуальную практику от светских дам с их чопорным соблюдением этикета даже в алькове короля до невинных девочек с их наигранным любовным мастерством, не хватало именно такой женщины, у которой распутство было бы органично связано с невинностью. Этот коктейль любовных утех, снявший все покровы, все запреты недозволенного и порочного и превративший распутство в нравственность, окончательно вылечил от меланхолии короля. В кровати перед дю Барри был не король, а парубок из соседней деревни. Это умиляло короля, приводило в неописуемый восторг. Сир стал просто мужчиной, которому можно было запросто сказать: «А ну валяй-ка, Франция, отсюда со своим кофе», когда король захотел самолично подать в кровать фаворитке сваренный им кофе.

Словом, дорогой читатель, понурое настроение исчезло у короля — он весел и доволен, а значит, довольна и вся Франция. Вспомним, что все великие люди, подверженные с точки зрения моральности каким-либо порокам, жестоко от них страдали. Людовик XV страдал от своей неумеренной чувственности. Александр Македонский после физических сношений со своим любимым мальчиком (он был бисексуален) впадал в страшное состояние психической угнетенности. Психопатологи это состояние объясняют тем, что «зачастую вслед за торжеством страсти после первого опьянения обладанием появляется сожаление и стыд, и жало угрызения совести начинает казнить человека за то, что он пренебрег тем, что его воспитание и организация признают моральным законом».

Каким же несчастным еще недавно чувствовал себя Людовик XV в своем алькове, в котором придворные дамы ни на минуту не забывали, с каким высоким лицом они имеют дело. Ну прямо по Зощенко: «Великая государыня и какие-то грубые дела». А тут является с улицы прекрасная, без всяких предрассудков и излишнего почтения к его величеству роскошная девка, хорошо обученная своему ремеслу, и обращается с великим монархом, как с мужичком из пригородного кабачка. Такое было в новинку Людовику XV. Именно это отвечало его скрытым сексуальным требованиям. Невинное бесстыдство — что может быть лучше в любовных утехах! Дю Барри, не стесняясь, голая поднималась с постели и заставляла эпископа надевать на ее ноги бархатные башмачки, и тот не только надевал, но даже целовал эту изящную ножку. Словом, как ни кривились высокие придворные дамы, король дю Барри от себя не отпустил. Особняк ей изысканный купил, лошадей, прислугу выделил и как заслуженному маршалу маршальскую зарплату назначил — один миллион двести тысяч франков в год. Это не считая драгоценностей, которыми король неизменно осыпал свою фаворитку! Словом, служи дю Барри на благо короля и отечества!

По мере роста любви и щедрости короля к ней начало расти и ее тщеславие. Ей непременно надо знатных дам у себя в особняке принимать. Но даже король усомнился в успешности сего намерения: ну какая высокорожденная знатная дама захочет навещать любовницу короля сомнительной репутации? «Да кто же согласится?» — поинтересовался король у своей возлюбленной. «Согласятся, никуда не денутся», — беспечно ответила та и пригласительные билетики знатным дамам выслала с таким вот приложением: «Его величество окажет мне честь своим посещением». Попробуй не приди на званый вечер! Всех строптивых дам укрощала дю Барри и хитростью, и силой, и прямой лестью. Не удалось ей только это сделать по отношению к Марии Антуанетте, жене будущего короля Людовика XVI. Эта юная, гордая австриячка, дочь известной Марии Терезы, никак не желает ни силу, ни могущество мадам дю Барри признавать и почтение ей оказывать. И в особо болезненной форме свое пренебрежение к королевской фаворитке выражает — полной индифферентностью. Не замечает всесильную фаворитку, и все тут! Как будто на балах и маскарадах не могущественная красавица дю Барри мелькает, а, извините, пустое место! Ни здравствуй, ни прощай фаворитке эта самая Мария Антуанетта не скажет, обходя гордым молчанием. Та на первых порах думала невестку своего короля бриллиантами подкупить — не принимает. Тогда дю Барри в плач, и в королевской спальне горько любовнику королю жалуется: «Да кто она такая, эта рыжая пигалица, чтобы со мной не здороваться и почтения мне не оказывать?» Король мнется, как-то ему, деликатному по натуре, неудобно силой заставлять свою невестку со своей фавориткой здороваться. К внуку, что ли, Людовику XVI, обратиться? Так тот со своей женой даже в постели справиться не может, семь лет она у него девственницей ходит, извелась вся и ошалела, в безумные траты на почве своей вынужденной девственности пустясь. Где уж такому тюхте с характером Марии Антуанетты справиться? И король решается обратиться за помощью к австрийскому послу. И тому дается конфиденциальное поручение написать письмо матери Марии Антуанетты австрийской королеве Марии Терезе и проблему французского двора деликатно изложить. Ну мать как мать, шестнадцать детей родила, все покорные, эта младшая строптивой оказалась, дает в письме нагоняй своей дочери: «Ты что, милая, хочешь поссорить Францию с Австрией? Мирная жизнь тебе надоела? Войны захотелось?» Словом, дала понять дочери без обиняков, что лучше ей не бороться с королевскими фаворитками, а здороваться с ними и почет им оказывать. «Что, коленки у тебя отвалятся — если ты реверанс перед ней сделаешь и пару слов скажешь?» Ну, реверанс делать, коленки сгибать перед этой мужичкой Мария Антуанетта не собирается. Не согнул своих коленей даже перед могущественным русским царем Иваном Грозным индийский слон, присланный царю в подарок, хотя за такое ослушание ему смертная казнь грозила. Словом, свои коленки сгибать перед королевской фавориткой Мария Антуанетта не собирается, а вот пару слов сказать… Ну пару слов можно, ради мира на земле. И вот разыгрывается в Версальском дворце великолепный спектакль: все придворные дамы и весь двор будут наблюдать, как Мария Антуанетта будет с дю Барри разговаривать. Все в ожидании и волнении ждут. Дю Барри в своем ослепительном наряде, хотя бледна от волнения, но вполне владеет собой. Меньше владеет собой Мария Антуанетта. Она то бледнеет, то краснеет, то ее холодный пот пробирает, то слезы на глазах выступают. И вот когда дальнейшее молчание и пристальное внимание всего двора становятся уж просто неприличными, Мария Антуанетта робко подходит к мадам дю Барри и произносит ровно восемь слов: «Ну и много же сегодня народу в Версале». Девятое слово она так никогда больше и не произнесла. Но дю Барри — не гордая. Она вполне довольна достигнутым и никакого зла на Марию Антуанетту больше не имеет. И вся Европа вздохнула с облегчением — мир между Австрией и Францией удалось сохранить.

И настолько дю Барри окажется лояльной по отношению к Марии Антуанетте и ее семье, что даже, когда после смерти короля Людовика XV ее, мягко говоря, вытурили из дворца, а Людовик XVI приказал даже близко к Версалю ей не показываться, она заложила все свои бриллианты с целью освобождения короля из тюрьмы. Но конечно, ни его головы, ни головы Марии Антуанетты не спасла, а только свою на плахе сложила. Во время французской революции ее, как заядлую роялистку, по приговору Конвента посадят в тюрьму, а потом гильотинируют. И вот только тогда юмор и вечное добродушие и сила духа изменят некогда могущественной фаворитке. Она очень даже недостойно свою смерть приняла. По дороге, сидя в телеге, все время хныкала и просила ее отпустить, а перед самым эшафотом в такой визг пустилась, что народ хоть уши затыкай. А потом палачу мешала своим цеплянием руками последний милосердный акт произвести — встать перед ней на колени и попросить прощения. (Таким гуманным обрядом сопровождалось в Европе отрубание человеческих голов.)

Но не удивляйтесь, дорогой читатель, что мадам дю Барри потеряла мужество. Кому же охота в возрасте 47 лет и при полном расцвете красоты смерть принимать? А она, по мнению Гуи Бретона, и в таком возрасте была изумительной красавицей: «В свои 47 лет она оставалась очень красивой. Хотя свежесть и блеск ее очарования давно пропали, следов их оставалось еще вполне достаточно, чтобы производить тот эффект, который могли оказать на мужчин ее огромные голубые глаза, наполненные нежностью, ее светло-каштановые волосы, круглое лицо, элегантная талия, сохранившая, несмотря на полноту, еще достаточно гибкости и грации».

И благодаря своим прелестям она молодых людей продолжала соблазнять, а вот мужа своего, «добровольного рогоносца», так и не смогла соблазнить. Не пожелал он ее больше в своей вотчине видеть.

Людовик XV, дорогой читатель, имел странную привычку брать себе в любовницы исключительно некрасивых женщин. Так во всяком случае на первых порах было, пока он с красавицами Помпадур и дю Барри не познакомился. Но это будет уже позднейший этап его жизни, а на раннем этапе что ни любовница, то урод уродиной, но с большой грудью обязательно. Неотразимый критерий женских прелестей, заметьте, часто у королей встречаемый. Ведь и наш Петр III, муж Екатерины Великой, выбирал себе исключительно некрасивых любовниц, и про его Воронцову, называемую повсеместно «трактирщицей», все без исключения историки и хроникеры выражаются очень даже отрицательно, подчеркивая ее грубость, толстоту, уродливость и «невыносимый запах изо рта», что, по нашему мнению, совсем уж плохо.

Учтите это, дорогие наши современные муженьки, что не только грязные носки могут служить причиной развода. Мы к тому, что в одной из рубрик ответа на письма читателей в польском журнале «Кобета и житте» возмущенный муж спрашивает: «Как? После тридцатилетнего супружества моя жена ушла от меня, потому что вдруг обнаружила, что мои носки дурно пахнут. Разве грязные носки могут быть причиной развода?» На что редактор дала самый короткий в мире ответ своему читателю: «Могут».

Короткий, но весьма конкретный ответ дала Полина Фелиста французскому королю Людовику XV на его вопрос, станет ли она его официальной любовницей: «Да». И стала, вопреки всем видимым «нет», вопреки логике и здравому смыслу.

Как мы знаем, Людовик XV, влюбленный вначале в свою жену польку Марию Лещинскую, ей не изменял и любовниц не имел. Ему тогда было 28 лет. Короля мучает совесть (тогда это был очень порядочный и несмелый юноша). Как можно изменять жене, если она такая добрая, такая сердечная и так обожает своего на шесть лет младшего супруга. Напрасно весь двор в недоумении шепчет, что, дескать, не принято, а даже просто неприлично королю не иметь официальной метрессы. Даром, что ли, все предыдущие короли французские эту государственную институцию метресс возвели на очень высокий пьедестал! Такое в истории Франции почти не случалось, ну разве там при благочестивом Людовике IX Святом, который, как собака на сене, сам любовных утех на стороне не имел и другим не давал, жестоко бедных проституток преследуя. Но это, скорее, исключение в истории Франции. А Людовик XV своей скромностью, своей неумеренной любовью к жене, своей застенчивостью непонятной нарушает ход французской истории. Так шептали при дворе и подсовывали королю все новых и новых красоток. Но красотки, упаси боже, не для Людовика XV. Он их боится как огня. Красивые дамы вместо восхищения и желания вызывали у него истинный страх и неуверенность в себе. Уж если изменять жене, то с кем-то попроще и понекрасивей, но с большой грудью. (Идея фикс Людовика XV на пункте больших грудей.) Ну тогда придворные подыскали ему соответствующую по вкусу кандидатку в любовницы — придворную даму де Моль. Та очень даже внешне некрасива. Вот ее портрет: длинный и бесформенный нос, плоские щеки, огромный рот, малюсенькие глазки. Но зато одевается хорошо, модно, даже со вкусом, не то что жена короля Мария Лещинская, вечно ходящая в кружевных черных чепчиках и окутанная бесчисленными шалями и косынками. А кроме всего прочего, де Моль ходит с грацией и очень даже остроумна, но без злословия, что, конечно, является редким даром. Остроумию до этого времени всегда злоязычность сопутствовала. Достаточно вспомнить фаворитку короля Людовика XIV, Монтеспан, от «язычка» которой страдали все придворные, а нередко и сам король с королевой. Но Людовик, одобрив в душе кандидатку в любовницы, все еще мнется, все не решается на любовные утехи «на стороне», все еще продолжает хаживать в альков к Марии Лещинской. Но Марысенька, вообще-то всегда покорная королю, начинает возражать и даже бунтовать! «Что, дескать, за жизнь у меня! Я вечно в горизонтальном положении». И в самом деле — она за десять лет жизни с королем одиннадцать раз рожала, родив однажды близнецов. Многие дети, конечно, как у королей часто бывает, поумирали. Остались всего один дофин и четыре девчонки, которых потом никакой монарх замуж взять не захочет. И вот как-то раз после очередного выкидыша Мария Лещинская категорически отказывает королю в своих сексуальных услугах. Плохо, конечно, она поступила, с этого-то времени Людовик XV окончательно развратился и вошел в историю как сладострастный и распутный король. А покорись она воле короля, может, он остался бы таким же благочестивым, как его предок Людовик IX. Подумаешь, рожать ей не желательно! Как будто бы это ее личное дело! Нет, раз ты королева, рожай сколько там потребуется, у иных жен монархов и до двадцати законных детишек по дворцу бегало, мы вам еще, дорогой читатель, о них расскажем! А тут — нет, и все! Ну Людовик XV сначала опешил, а потом, вскипев диким гневом, хлопнул альковной дверью так, что стены задрожали, а потом пустился в разврат с одной певичкой, а потом… Потом решил взять себе официальную любовницу! И пошло-поехало. С этого времени Людовик XV окончательно оставит спальню своей жены и переметнется со все большим и большим желанием к своим многочисленным (ох и много же у него их было, всех перечислить никаких цифирей не хватит) любовницам! Итак — де Моль!

И вот в 1735 году де Моль объявляют официальной метрессой короля. Муж, узнав из дворцовой хроники о своем «вынужденном рогачестве», запротестовал, конечно, энергично, но его быстро утихомирили, послав куда подальше, собственно, не так уж и далеко, поохотиться в королевских лесах, где «рогатых» оленей видимо-невидимо. И эта любовница короля служила ему своим телом несколько лет, пока не случилось непредвиденное. Сестра младшая де Моль, находящаяся в монастыре, пишет ей слезное письмо о том, как ей плохо живется наедине только с господом богом и молитвами к нему. И она умоляет свою сестричку быть великодушной и позволить ей служить верой и правдой хоть секретаршей, хоть лекторшей, хоть простой служанкой, но непременно при Версальском дворе и непременно вблизи короля. А поскольку была она еще уродливее своей сестры (низкая, толстая, с красной шеей и такими же алыми плечами), то верно рассудила: привлечь внимание короля. Ну старшая сестра, сердобольная дама, делает все, чтобы свою сестричку вызволить из монастыря, и вот та уже своей уродливостью начинает пленять короля и вскоре становится его любовницей. Но куда девать свою первую официальную метрессу? Не на помойку же ее выбрасывать? И король Людовик XV решает жить с двумя сестрами одновременно, и вот уже в Версальском дворе ни для кого не секрет, что Людовик XV сделал своими любовницами двух родных сестер. Но понемногу, понемногу, но та, вторая, более уродливая, начинает занимать в сердце короля большее место, чем ее сестра. Людовик XV очень ценил остроумие, а младшая сестричка ну прямо изощрялась в перлах остроумия, и между нею и королем такие вот диалоги происходили: «Вы угрюмы и язвительны, — говорил ей король. — Вас может излечить только одна вещь: вам надо отрубить голову. У вас такая длинная шея». На что Полина Фелиста (так звали любовницу) отвечала: «Но тогда все в Версале умрут от скуки». И это была правда. Людовик XV скучал и больше всего на свете боялся скуки. А поскольку в апартаментах своей супруги он, по словам придворных, развлекаться мог только тем, что ловил мух на окнах, остроязычие его любовницы было как нельзя кстати и развлекало его.

И вот Нель, так уменьшительно Полину Фелисту в Версале называли, как и полагается порядочной куртизанке, вскоре забеременела, и надо было срочно подыскать ей супруга. Король расщедрился: он кандидату в мужья давал приданое в двести тысяч ливров, шесть тысяч ливров в год постоянной пенсии, да еще бесплатную квартиру в Версале. Квартира в Версале — это очень заинтересовало некоего господина Винтимила, и он согласился на супружество с беременной невестой. Церемония брачной ночи совершилась по всем правилам католического законодательства. Король самолично освещал молодым супругам свечой вход в альков, но перед самым входом Винтимил послушно низко поклонился и откланялся, а место в супружеском алькове занял, конечно, король. Послушный «добровольный рогоносец», да не совсем. Вообразите себе, дорогой читатель, этот супруг, так снисходительно смотревший на любовные шашни своей фиктивной супруги с королем и получивший такую огромную денежную компенсацию, сейчас, после рождения Полиной ребенка короля, сына, вдруг заартачился и отказывается признать его своим. Не он, дескать, отец, значит, свою фамилию незаконнорожденному ребенку давать не будет. Ну король, конечно, прикрикнул на непослушного супруга, немедленно приказал признать ребенка своим. И очень даже вовремя он это сделал, потому что через несколько дней Полина умерла от родовой горячки и расти бы бедному ребенку сироте круглому: без отца и матери. Король был несказанно удручен утратой своей хотя и внешне безобразной, но внутренне наполненной каким-то содержанием любовницы, которая всей силой своего нескучного темперамента попрала все версальские каноны, весь дворцовый этикет и «в маленьких кабинетах» устраивала раскрепощенные и далеко не «маленькие» оргии.

Королева Мария Лещинская лично соболезнование по утрате любовницы мужу выразила, в горе утешила, ибо король закрылся и несколько дней не желал никому открывать дверь. Вот ведь как история повторяется! Ведь это прямо из жизни нашей Екатерины Великой взято, когда она после смерти своего любовника Ланского закрылась и несколько дней горько плакала, не желая никого видеть, и даже перестала управлять государством.

Первая любовница короля де Моль тоже прибежала короля утешать по утрате своей младшей сестрицы, которая фактически короля у нее отобрала, но она незлобивая, зла не держала. А вот народ французский не оценил горе короля. Для него, народа, все возлюбленные королей — это шлюхи беспардонные, с панталыку королей сбивающие да казну обирающие. И он, народ, не дал с честью и пышностью Полину похоронить. Он, народ, набросился на гроб, в котором труп ее везли, и изуродовал его. И так, дорогой читатель, на протяжении всех исторических эпох. Не любил народ и всех фавориток королей и во всех своих бедах именно их винил, и ни одному монарху не удалось наряду с любовью народа к себе привить и любовь к своим фавориткам! Бесполезное это было старание!

Продолжим наш рассказ о Людовике XV. Потеряв свою некрасивую, но забавную любовницу, монарх грустным стал, опять в свою меланхолию ударился, и надо было срочно ему фаворитку подыскать. Ну та же де Моль вспомнила, что у нее где-то там еще две сестры обитают, а собственно, даже еще три. И став, подобно нашему князю Потемкину, поставщиком фаворитов царице, де Моль стала поставщицей любовниц королю. И вот она приводит во дворец еще одну свою сестрицу, и той было без обиняков сказано короля любить и миловать без предварительных каких-либо условий, ну разве замуж ее подобно умершей сестре быстро выдадут. На этот раз желание стать мужем любовницы короля изъявил некий Лораж, но он, в отличие от предыдущих мужей, не до конца свою роль понял. Он, наивный, полагал, что просто так, с неба или авансом за его несуществующие пока заслуги перед государством на него, как из рога изобилия, королевские благодеяния посыпались. А когда узнал истинную причину своего возвышения и обилия материальных благ, то искренне удивился, потом не менее искренне возмутился, потом с большой искренностью, негодованием и гордостью вспыхнул, все милости короля отвергнул, дверью хлопнул и не пожелал больше свою супругу видеть. Ну ладно, пусть бы он ее не видел, что, собственно, от него и требовалось, но он ведь еще грандиозный скандал на весь Версаль устроил, что совсем уж было ни к чему, ибо от этих горестей и треволнений или от чего там другого, но и эта любовница короля умирает! Мор какой-то прошибает любовниц короля Людовика XV! Только приживутся в Версале и в алькове короля, глядь, уже трупы из них выносят!

Словом, не очень удачное было это начинание сводницы де Моль! Но она не унывает, у нее в запасе еще две сестры обитают! Но честное слово, уже последние! И она этих двоих, уже последних своих сестер опять тащит в Версаль. И король начинает к ним приглядываться, какую бы в любовницы себе выбрать. Если Флавакур, то трудности большие предвидятся, к которым король не привык: она, видите ли, любит своего мужа. А поскольку со строптивым мужем король уже дело имел, он не пожелал в новый скандал вмешиваться и перенес свое внимание на вторую: Ла Турнель. И она, дорогой читатель, станет герцогиней де Шатору и многолетней могущественной фавориткой короля. Эта предприимчивая дамочка, в отличие от своих наивных сестер, сразу же, с первого мгновения поставила жесткие условия королю и с заядлостью базарной торговки себе их выторговывала. Во-первых, она уже не маркиза Ла Турнель, а герцогиня де Шатору, во-вторых, король хорошо обеспечит ее быт в настоящем и в будущем, поскольку настроения короля меняются, как парижская погода, и не дай бог он вдруг вздумает разлюбить свою любовницу. Так вот, в таком случае, никаких подаренных драгоценностей, титула и поместий он не вправе у нее отобрать. А то мы знаем, знаем таких ветреных монархов, как Франциск I, которые, переметнувшись от одной любовницы к другой, у прежних драгоценности отбирали. Не на такую напали, де Шатору со своей особой это сделать не позволит. В-третьих, сестричку, сводницу де Моль, вон из дворца (вот неблагодарная!), и чтобы духу ее впредь в Версале не было! От такой несусветной человеческой неблагодарности де Моль за справедливостью к богу ринулась, в монастырь пошла! И вот де Шатору уже господствует в Версале и во французском королевстве и начинает понемногу прибирать к своим рукам и политику, и материальные блага. Помыкает министрами по своему усмотрению, а те перед ней в струнку стоят. Королева в рот ей заглядывает, желания фаворитки ловя, и вообще начинает эта самая де Шатору играть роль Ментенон при Людовике XIV. Только та хитрой и деликатной была, а эта упрямая, грубая и прямая, как железный танк. Прет со своими желаниями и требованиями, нимало дипломатией не мучаясь. Но и возбудила вокруг своей особы массу недругов и даже врагов. И неизвестно сколько эта женщина царила бы в алькове короля и во французском королевстве, если бы не появилась могущественная Помпадур в жизни короля. Впрочем, это произошло значительно легче, поскольку де Шатору умрет вскоре. Так что борьбы двух фавориток почти что не было, так, одни намеки. А история маркизы Помпадур такова.

В семейной жизни, немного мещанской, этой женщины все вполне благополучно: у нее детки и любимый супруг. И конечно, не вина этого благородного человека, что, женившись на дочери мясника, возымел он вполне естественное и благородное желание быт и жизнь свою упорядочить и устроить по-божьему, по-хорошему. Ну разве думал он когда-нибудь, что такое низкое, прямо скажем, происхождение его супруги даст ей право мечтать не о муже, а о том, чтобы сделаться любовницей самого короля. Стать первой дамой не только при версальском дворе, но даже во всем французском королевстве? Такое ведь и в лучших снах не снится! А в жизни просто никогда не бывает. А вот случилось все это не во сне, а наяву! И этот почтенный буржуа, не подозревая о фатальном для себя будущем, преспокойно женится на Жанетте Пуассон, лелея надежду, что она будет хорошей женой и матерью. Так и было на первых порах. Жанетта Пуассон мужа, кажется, полюбила, двоих детишек ему родила, но когда муж спрашивал ее, не будет ли она ему в будущем изменять, она честно отвечала: «Никогда». А потом загадочно добавляла: «Конечно, если соперником мужа не будет сам король». Когда муж потребовал объяснения сей загадке, она отвечала не менее загадочно: «Мне предопределена участь разделить судьбу с самим королем». Ну муж там в загадочные фантасмагории своей слишком впечатлительной супруги не вникал, он наслаждался нехитрым сегодняшним счастьем и домашним уютом у бока изнеженной жены (даром, что дочь мясника) и детишек. А «ларчик», оказывается, дорогой читатель, просто открывался. Девятилетней девочкой мать привела ее к одной цыганке, и та, посмотрев на удивительно грациозного ребенка с тонкими длинными руками, вдруг ни с того ни с сего ляпнет, что и по картам, и по рукам выходит, что девчушка залетит очень высоко и будет судьбу и ложе французского короля делить. Мать Жанетты от таких обнадеживающих слов цыганки встрепенулась, как уснувшая птица, и давай эти «высокие» мысли в сознании дочери взращивать. «Подумать только, ты, дочь моя, будешь любовницей самого короля!» — радостно восклицала она и начала подготавливать дочь к этой роли. Прежде всего — необходимо ей дать хорошее образование. Девочке нанимают лучших учителей и пичкают ее «высокими» науками. Ну латынь там, греческий и прочие языки, а также математику, включая тригонометрию. Потом манеры дворцовые, изучение этикета, и Жанетту, как дорогую гейшу в Японии, учат танцам, музыке, рисованию, умению отдавать реверанс и прочему, без чего куртизанка во дворе обойтись не может. Для тех любопытных читателей, которые спросят, откуда у мясника деньги на такое дорогое образование дочери взялось, ответим: он тут ни при чем. Это покровитель матери Жанетты, а попросту ее любовник, богатый человек, так серьезно к предсказаниям цыганки отнесся, что изрядную сумму на образование девочки выложил. Мадам Помпадур, когда много лет спустя умирать от чахотки начнет и последнюю свою наследственную волю изъявлять, цыганку не забудет, выделив ей шесть тысяч ливров за «точное предсказание».

А сейчас, уверовав в свою высокую миссию, Жанетта ждет своего «звездного часа», но согласно пословице «На бога надейся, а сам не плошай» решает помочь своей судьбе, подхлестнуть ее, что ли, а то вишь, как она замешкала, уже и первые морщинки на личике появились, уже и детки подрастают, у мужа животик округлился, а принца из сказки, то бишь короля Людовика XV, как не было, так и нет в ее жизни. И в королевский дворец за тем, чтобы прелести свои и образование свое показать, проникнуть ей нет никакой возможности: не придворная она ведь дама. Словом, решив несколько ускорить события, поскольку судьба не больно с ними спешит, Жанетта снимает прекрасный замок Этоль вблизи того места, где король охотиться имел обычай, и, убедив мужа, что детям нужен воздух, а ей природа, поселяется в нем. И терпеливо ждет этого своего «звездного часа». Ну и конечно же, стихия, только не в образе звезд, а сильнейшей грозы, помогла ей. Король со своей свитой, во главе которой мадам Шатору ехала, охотившись в близлежащих лесах, промок до нитки и приехал в замок просушиться. И к его величайшему приятному изумлению, на пороге его встречает не то что лесная фея, а даже нечто получше: обаятельная, очаровательная молодая женщина с прекрасными манерами, к тому же остроумная собеседница. Король в полном восторге от хозяйки замка и уже не прочь флирт завести, если бы не грозное око мадам Шатору, мечущей молнии гнева. Не позволяет она королю новый флирт с очаровательной хозяйкой замка завести, и все! Ну король, конечно, намерение поближе познакомиться с такой прекрасной женщиной не оставил, а только отложил до будущего времени. И вот однажды вечером посланец приносит Жанетте приглашение от короля на бал. А бал был маскарадом, что, конечно, очень даже на руку было нашей Жанетте, поскольку она могла в маске сколько душе угодно позволить себе флиртовать с королем. И она, одевшись охотницей Дианой, прибывает на бал. И все! Случилось! Цыганка оказалась права. Король влюбляется в нее сильно и, когда мадам Шатору благополучно умерла, делает Жанетту придворной дамой, потом представляет королеве, а потом, потом она становится могущественной маркизой Помпадур.

Между тем супруг маркизы Помпадур, который то конюшим был, то каким-то торговцем, возвращается из далекой командировки домой. Но что такое? Детишек своих он целует, а жену поцеловать не может, поскольку ее дома нет. «Где моя жена?» — грозно спрашивает он родителей Помпадур. Ну мать мнется, что-то невразумительное лопочет о судьбе и высоком предназначении дочери, а отец прямо и без обиняков (мясник ведь, чего с него взять, грубый, неделикатный человек) выпаливает: «Твоя жена стала королевской шлюхой». — «Как так шлюхой?» — муж понять ничего не может. Уезжал, жена порядочной женщиной была, возвращается — шлюхой стала. Ну, матушка, конечно, объяснила ему, какая участь его жене с малых лет была уготована. От судьбы, мол, не уйдешь, и лучше ему, мужу маркизы Помпадур, с судьбой не спорить, примириться, слезы свои утереть и спокойно взяться за воспитание родных деток, полусиротами ведь при родной матери, бедняжки, растут. Но муж успокаиваться не желает. Он, полный скорби и душевной боли, пишет своей жене вообще-то душещипательное письмо, да больно уж лаконичное по построению предложений, с одним подлежащим и сказуемым, ну прямо монолог Василия Лоханкина во время его порки в коммунальной квартире. Мы вам, дорогой читатель, это письмо бедного мужа слово в слово из достоверного источника приводим: «Жанна Антуанетта, возвращайся. Здесь твой дом. Я твой муж. Тут твои дети. Возвращайся к нам». Она ответила: «До конца своей жизни я буду с королем. Так было предназначено мне. Никогда, никогда я не покину короля». И не покинула. До самой своей смерти. Даже когда королю осточертела ее любовь и он убегал из ее ложа на твердую кушетку под весьма грубым предлогом, будто ему жарко с ней в одной постели. Она, когда лишилась его любви, сделалась ему верной приятельницей. Ну прямо повторение истории с нашим князем Потемкиным, когда он, перестав быть любовником Екатерины Великой, стал ее другом и точно так же, как Помпадур поставляла королю молоденьких девочек для любовных того утех, поставлял царице любовников.

Ну, что оставалось делать бедному мужу маркизы Помпадур? Пришлось с болью в сердце принять от короля большие отступные; и он уехал губернатором в какую-то выгодную провинцию. Надо отдать должное уму и такту маркизы Помпадур. Она, в отличие от высокомерной любовницы короля Людовика XIV Монтеспан, никогда свое высокомерие не показывала. С королевой обращалась вежливо, никаких иронических там усмешек, наоборот, вечная почтительность, каких эта провинциальная мещаночка Мария Лещинская не больно заслуживала.