Великие перемены

XIII

Мы в Л'име, Вечном городе. Я представлял его совсем иначе: золотым. Но, вероятно, дело во времени года. Сейчас поздняя осень, и небо серое…

Из города Фи-лен мы с помощью денег, которые мне дал господин Я-коп-цзы за предоставление компаса времени, уехали самым удобным образом, а именно в чрезвычайно комфортабельной железной трубе. Я настоял на том, чтобы были куплены подтверждающие бумаги, из-за чего Ло-лан буквально кричал «караул», потому что считал это совершенно ненужным. Он подсчитал, сколько мы могли бы купить на эти деньги разлитых в бутылки и запечатанных Оживляющих Прозрачных напитков, но я был тверд. Мне не терпелось поскорее попасть в Вечный город Л'им, и я пожелал поехать туда в железной трубе законно, а не постоянно держать ухо востро из-за контролеров. Ло-лан ворча сдался. Потом, когда я купил ему в одной лавке по дороге к Большому залу железных труб одну бутылку Оживляющего Прозрачного напитка, он слегка приободрился. Весь короткий путь до Л'има он проспал.

Прощание с господином Я-коп-цзы было сердечным.

Он рассказал мне, что его «сны» о будущем и «П'ло г'ле-си» в искусстве Особых Ящиков произвели фурор среди высокомогущественного собрания знатоков Особых Ящиков, потому что он смог все совершенно точно изобразить.

Я дал господину Я-коп-цзы конверты с почтовой бумагой. Ты помнишь, конечно, те крошечные капсулы, которые мы использовали тогда, пятнадцать лет назад, чтобы передавать друг другу сообщения. Я взял их с собой, но не смог использовать, потому что из-за преследований этого цербера Ля Ду-цзи нам не удалось договориться о почтовом камне. Господин Я-коп-цзы пообещал сохранить капсулы в целости и сохранности. Самое позднее через десять лет, сказал я ему, мне будет суждено вернуться в родное время, и я прошу его тогда изредка присылать мне сообщения из этого мира.

Мне любопытно, сделает ли он это. Если нет, тоже ничего не случится. С меня теперь хватит этого далекого будущего мира большеносых, и если мне будет суждено вернуться, я займусь другими делами.

В железной трубе я вступил в разговор с одним священником большеносых, сидевшим рядом со мной. (Ло-лан храпел, сидя позади меня. Его храп явно мешал толстой старухе в мехах, и она все время гневно отталкивала Ло-лана в сторону, в связи с чем тот просыпался, говорил: «На здоровье!» и снова засыпал.)

Священников здесь узнают по их черным одеждам. Именно в этой Империи, расположенной южнее Великого горного гребня, очень много вот таких одетых в черное мужчин.

Священник, с которым я вступил в разговор, владел языком северных людей, а также языком Империи Ю-Э-Сэй, и таким образом мы смогли довольно оживленно беседовать.

Я опять применил тут свой прием как можно больше расспрашивать, чтобы поменьше обращались с вопросами ко мне.

Но он все же задал мне один вопрос, а именно о том, как обстоят дела в Срединном царстве со сторонниками прибитого гвоздями к перекрещенным балкам обнаженного бога? Он, как и почти все священники, встречающиеся здесь, был приверженцем этой религии. Я ожидал этот вопрос и ответил на него так: «Ну да, то так, то иначе, смотря по обстоятельствам — иногда лучше, иногда хуже». Он сказал, что уже слышал что-то подобное, и был доволен моим ответом.

Итак, я в Л'име. Л'им — это город, где находится резиденция Верховного Священника религии прибитого гвоздями к расположенным крест-накрест балкам бога И Су.

Это я узнал от того самого священника, который мне много рассказывал о своей религии, и не только во время короткого пути до Л'има, но и здесь в городе, потому что — я предпосылаю это рассказу о более важных, тебя тоже интересующих вещах — священник спросил меня во время одной паузы в разговоре, есть ли у нас в Л'име жилье.

— Нет, — ответил я, — к сожалению, нет.

Если мы хотим, сказал он потом, мы можем пойти вместе с ним, потому что он знает в Л'име один монастырь (в Л'име много монастырей, хотя люди здесь не буддисты), и в этом монастыре можно довольно-таки дешево прожить; все остальное в Л'име очень дорого.

Я поблагодарил его от своего имени, а также и от имени спящего Ло-лана и принял его предложение. И мы пошли. Священник дружелюбно, как и я, вел слепого — слепой шел посередине — и вот теперь мы живем в маленькой комнатке высоко в монастыре, который однако населен не монахами, а одетыми в серое монахинями. Вблизи от нашей комнатки находится всеми используемая терраса монастыря, и оттуда открывается грандиозный вид на весь Вечный город Л'им с его многочисленными башнями и куполами, а также дворцами из мрамора.

По этой террасе мы много раз прогуливались, священник — его звали досточтимый господин Ка — и я, и он рассказывал мне о своей религии, а я слушал.

Мой дорогой друг Цзи-гу, мой верный долголетний спутник, ты прекрасно знаешь, что я не тот, которого называют набожно-глядящим религиозным человеком. Однако я не питаю презрения к набожно-глядящим религиозным людям, даже к таким, которые в своей детской непосредственности полагают, что достаточно более или менее точно выполнить религиозные обряды, и дело сделано. Я пишу тебе это потому, что знаю, что тебя интересуют вопросы религии. Разве мы не часто беседовали с тобой об этом? Разве не ты произнес однажды, что «с некоторых пор начал сомневаться в не-существовании бога»? Ты позволил и мне воспользоваться этими словами. Но несмотря на это, нас интересовало все, что связано с религией. Религия необходима для того, чтобы содержать народ в здоровом состоянии. Этот суррогат демона Ка Ма'с однажды сказал: «Религия — опьяняющий дым для народа». Это вздор, как и все, что говорил тот самый Ка Ма'с. Религия — лекарство для народа. Народ не может существовать без души, а религия — истинная она или ложная — питает душу. Если народу запретить религию, как это случилось в странах Л эй Нина, то он станет изнутри пустым: маленькие блуждающие белые дыры. Я всегда объяснял унылый вид достойных сожаления жителей Красной провинции тем, что у них вынули душу.

Но вернемся к моему отчету о религии того самого прибитого гвоздями к перекрещенным балкам бога, которого здесь называют «сыном человеческим». Я хотел бы (но, к сожалению, не смогу) дословно передать содержание тех бесед, которые я вел с высокочтимым господином Ка сначала в поезде, а затем в течение многих дней на террасе монастыря.

Приведу их вкратце.

Ты знаешь, и я знаю, что наш великий мудрец с Абрикосового холма — Кун-цзы[65] действительно жил на свете. Мы с тобой знаем, что сейчас (я имею в виду наше с тобой родное время) он почитается как бог. Но мы также знаем, что он не бог и никогда им не был. Нечто подобное относится и к «сыну человеческому», насколько я понимаю то, что господин Ка рассказывает мне или зачитывает из книжечки «Благая весть о сыне человеческом». «Сын человеческий» судя по всему был особо выдающимся, достойным восхищения человеком, истинно благочестивым проповедником, учившим людей приблизительно в середине нашей эпохи Хань[66] где-то в отдаленной восточной провинции Империи Л'им, что — а это не особенно далеко отстоит от всего истинного ценного, что можно вынести из учения Кун-цзы — недостаточно безмозгло следовать религиозным обрядам и обычаям, что необходимо всемерно напрягать свой мозг, чтобы постигнуть бога, дух его творения и его любви.

Кроме того, нельзя относиться к своим ближним с пренебрежением и жестоко обращаться с ними.

А потом они прибили его гвоздями к кресту. Понятно: проще безмозгло исполнять обряды, чем думать о боге.

Теперь я буду смотреть на многочисленные портреты этого «сына человеческого» совсем другими глазами.

Но случилось то, что должно было случиться, и так, как это всегда происходит. Его ученики, или те, кто себя считал таковыми, присвоили себе его прекрасное учение. Это всегда плохо. Они выдумали нелепейшие вещи: что он после смерти воскрес, что его произвела на свет с помощью святого голубя женщина, оставшаяся тем не менее после этого девственницей, и тому подобные привлекательные сказки. Кроме того, они постепенно сделали из доброго «сына человеческого» — как у нас из мудреца с Абрикосового холма — бога, причем он расщепляется у них на Трех богов, которые в свою очередь образуют все вместе одного бога…

— А где в этой маленькой книжечке, — спросил я господина Ка, — «сын человеческий» говорит, что он бог?

— Ну, не прямо, — вынужден был признаться он, — но…

— Но здесь не годится, — сказал я.

— Он спас человечество, — сказал он.

— От чего? — спросил я.

— От грехов.

— И теперь грехов больше нет?

— Они есть, — сказал он, — грехи еще существуют, но…

— Но не существует, — сказал я.

— Бог-отец, — сказал он, — принес в жертву своего возлюбленного сына ради нас, людей.

— Кому?

— Что значит: кому?

— Принести в жертву можно что-либо кому-либо. Бог — о ужас! — принес в жертву своего сына. Но кому? Самому себе?

На подобные вопросы у господина Ка, который, впрочем, был без всякого сомнения хорошим человеком, удовлетворительных ответов не было.

Чтобы его не обидеть, свои заключительные выводы я оставил при себе: те, кто объявляют себя сегодня приверженцами «сына человеческого», находятся именно в том состоянии, в котором «сын человеческий» их не хотел бы видеть. Они следуют целой куче сложнейших обрядов и думают, что этого достаточно. Они бросаются на колени в своих большей частью роскошнейших храмах, сотни раз произносят одну молитву за другой, постятся, опрыскивают всю местность вокруг святой водой, нашептывают в шкафах в уши своим священникам о своих грехах и так далее и тому подобное. Но они совершенно не напрягают свой мозг, чтобы познать бога, а своим ближним разбивают черепа.

Я опасаюсь, что добрый «сын человеческий» умер совершенно напрасно.

Я побывал во многих храмах Вечного города Л'им. Как я уже отмечал, они чрезвычайно роскошные, их украшают великолепные картины и статуи, хотя, к сожалению, по большей части изображающие различные катастрофы. Но что изображение печального по своей сути события может пробудить у созерцателя особые чувства, если это выдающееся произведение искусства, показала мне одна скульптура[67] в самом большом из больших храмов города, собственном храме Великого Святого отца-священника. Эту скульптуру найдешь — я чуть было самым смехотворным образом не сказал: когда ты придешь сюда — сразу же справа после входа. Она настолько тонко высечена из камня и обладает такой трогательной красотой, что я в изумлении застыл перед ней, как вкопанный. Скульптура (она из белого мрамора) изображает женщину, печально склонившуюся над молодым мужчиной, чье мертвое тело лежит на ее коленях.

Я принял это за изображение, и весьма достойное, конца трагической любовной истории. Но господин Ка сказал мне: речь идет о снятом с креста сыне человеческом и его матери-девственнице.

Каким образом мать может быть одного возраста с сыном? Она что, осталась не только девственницей, но к тому же и не состарилась? Нет, столь великий художник как тот, что создал эту скульптуру, не может быть таким слабоумным!

К сожалению, я не запомнил его имя, поскольку оно чрезвычайно сложное. Но во время созерцания скульптуры моя душа пришла в такое же великое состояние, как тогда, когда я слушал Небесную Четверицу Бэй Тхо-вэня.

Может быть, они были знакомы друг с другом? Кто знает.

Мы бродили по городу. С тех пор, как я написал тебе вышеупомянутое, прошло несколько дней. Ло-лан постепенно становится все более утомительным. Он ворчит на всё и на всех, особенно ему не нравится завтрак в монастыре. Я ему, правда, сказал: «Что ты, собственно, можешь потребовать за эти незначительные денежные бумажки?» Его раздражает, что здесь дают только белый пшеничный хлеб, а именно те большие хлебные шары, которые по ту сторону гор называются Бу Лой-ки, а здесь Пи Лой-ки. Тут они размером почти с голову ребенка. В первый раз, когда мне подали Пи Лой-ки, я в прямом смысле слова испугался, но внутри они оказались полыми. Ло-лан требует то, что он называет «наш зернистый черный хлеб» — по моим понятиям почти что несъедобные ржаные глыбы, нарезанные кусками и имеющие вкус пыльного картона.

Ну ладно — я прощаю бедного парня. Жизнь обошлась с ним чрезвычайно сурово, почему же он должен прославлять ее. И чудесного исцеления не произошло. Недавно мы были с ним на большой площади перед Главным храмом. Там собрались сотни людей, и все они смотрели вверх. Из одного, кажущегося на расстоянии крошечным окна в боковом храмовом дворце вывесили красный платок, а потом появился человек, говоривший что-то непонятное. Люди вокруг орали во все горло. Некоторые упали вниз, по большей части на колени. Один человек рухнул в фонтан, скорее всего по ошибке.

Но когда я спросил Ло-лана: «Видишь ли ты теперь хоть что-нибудь?», он ответил: «Нет. Мы должны опять придти сюда через восемь дней».

Между тем, как я уже сказал, мы бродили по городу. Его омывает большая река, в середине города на реке находится маленький остров, к которому можно добраться по крепким мостам, а на острове стоят дома, и в одном из этих домов бесплатно дают горячий и совсем неплохой суп. Так нам удается сэкономить. А потом мы опять бродим по городу. Нам здесь тоже повезло, что люди старше шестидесяти имеют право посещать Му-сен бесплатно. Там мы греемся. (У Верховного Священника Святого Отца, оказывается, как я узнал, есть свой собственный Му-сен. Я бы с удовольствием сходил туда, потому что бесконечные Ма И-я с толстыми детьми в других Му-сен мне уже надоели. Но именно в этом Му-сен должны были платить и те, кому уже за шестьдесят лет.)

Город Л'им состоит, собственно говоря, из двух городов: один город наверху, второй же простирается под ним. В некоторых местах верхний слой соскабливают (что же происходит с домами? Я этого не знаю), и тогда на всеобщее обозрение выступают развалины нижнего города. Господин священник Ка объяснил это следующим образом: город Л'им всегда был большим и значительным; уже две тысячи лет назад он стал центром мира и был сильно перенаселен. Но люди не почитали свой город, они выбрасывали мусор на улицы и утаптывали его. Таким образом две тысячи лет подряд почва поднималась вверх: приблизительно на палец в год. С какого-то времени возникла необходимость покинуть нижний город, потому что иначе там можно было задохнуться в нечистотах, и наверху построили новый город. И так далее. И действительно, в разных местах можно обнаружить сооружения, находящиеся в земле на различной глубине.

Я охотно поверил рассказу о нечистотах. Люди города Л'им применяют изощренную изобретательность, чтобы выбросить мусор туда, где ему не место. Хотя при этом в городе повсюду расставлены сосуды для сбора отходов. Но бросить мусор в эти сосуды — нет, это превосходит самую буйную фантазию.

Вскоре дело дойдет до того, что люди в Л'име начнут строить еще один новый город — на фундаменте своих нечистот. При этом город, хотя он и не из золота, необыкновенно красив, если не обращать внимания на грязь.

В нем несколько центров, и один из них образуют несколько окруженных деревьями представительных, роскошно украшенных (и окаймленных нечистотами) храмов и дворцов, а также выступающие рядом с ними из земли развалины бывших храмов и дворцов. На одной стороне возвышается окрашенный белой краской Большой дворец (в действительности же это гробница одного короля) — он охраняет эту часть города. Но Большой гроб, который в целом выглядит так, будто какой-то великан скалит свои зубы, сам охраняется воинами. Воины же выглядят столь комично крошечными у белокаменной Великой гробницы, что я громко рассмеялся. Гробница эта, рассказал мне господин Ка, сделана не из мрамора, как здесь обычно строят все значительные здания, а из особенно отвратительного белого известкового камня, который специально для нее притащили сюда издалека. Почему? Да потому что родной брат Верховного мандарина или двоюродный брат строителя или кто-то в этом роде являлся владельцем соответствующей каменоломни. Коррупция. А коррупция является старой излюбленной традицией в этой стране, расположенной южнее Великих гор. Правда, несколько лет назад коррупция переполнила чашу терпения, и всех министров, канцлера, мандаринов и так далее отправили в отставку и заменили новыми.

Теперь занимаются коррупцией они.

Мы бродили по городу, ожидая, когда состоится следующее собрание под платком Святого отца, потому что днем находиться в основанном монахинями приюте не разрешалось. Особенно охотно мы бродили по вытянутому полю с развалинами, граничащему с Руинным холмом. Все это вместе взятое считалось тоже как бы Му-сен: мы, как старики, могли зайти туда бесплатно. Лишь один раз охранник спросил, что, собственно, интересует Ло-лана среди развалин, если он все равно ничего не видит. «Запах, — ответил Ло-лан. — А ты, охранник, пахнешь немытыми ногами».

Однажды с нами пошел и господин священник Ка, что мне было особенно приятно, потому что господин священник Ка был знатоком древности. Он показал и разъяснил мне (а Ло-лан в это время спал, завернувшись в пальто), что представляет собой это место. Мне почудилось, что печальный полог распада опустился и на это поле и на этот холм, когда я узнал, какая роскошь царила здесь когда-то и как человеческое безумие и непостоянство всего земного постепенно источили привлекательные строения. Мне показалось, что рухнувшие мраморные колонны хотят снова подняться вверх (некоторые из них уже встали), чтобы оплакать свою былую мощь и величие, но они были не в состоянии сделать это, они были слишком слабы, а те, которые стояли, давно умолкли. И я погладил рукой мрамор и утешил развалины тем, что все в этом мире преходяще.

Отсюда, с холма, виднеется море красных крыш, мешанина домов, над которыми возвышаются купола и странные башни. Здесь наверху тихо, хотя город очень громкий; небо завешено серым. Вокруг кипарисов кружат и пронзительно кричат вороны. Я заплакал. Когда же, дорогой Цзи-гу, я снова сяду рядом с тобой под персиковым деревом…

У Ло-лана появилась идея, как пополнить нашу кассу — потому что деньги, которые я получил от господина Я-коп-цзы, медленно, но верно тают; Ло-лан до сих пор не получил исцеления, а я не нашел господина великого ученого «Большой Павильон» — я уселся на одной из оживленных улиц и нарисовал вывеску на языке большеносых: мол, я за небольшое вознаграждение могу изобразить кисточкой на бумаге нашими знаками имя высокочтимого заказчика, которое он мне напишет на своем языке.

Выручить много нам не удалось. Когда пошел дождь, мне пришлось прекратить свой промысел. И мы пошли в Му-сен.

Когда господин священник Ка, пользующийся в монастыре определенными привилегиями, читает перед монахинями, мы имеем право в виде исключения иной раз оставаться в приюте и днем. Ло-лан, конечно, спит. (Он спит не потому, что устал, а, как он утверждает, потому, что во сне он видит). Тогда я прогуливаюсь с господином священником Ка в саду над крышею. Господин священник Ка продолжает истолковывать мне свою религию, которая тем непонятнее, чем больше он о ней рассказывает.

— Почему, — спросил я, — в мире до сих пор существуют пороки, если он давно спасен от грехов? Насколько я понял, Верховный Святой отец недавно сокрушался по поводу того, что количество пороков все время возрастает.

Священник Ка, без сомнения, очень хороший человек, взглянул на небо и ответил на это, что он будет молиться за меня. Больше я его расспрашивать не стал. Впрочем, у меня такое чувство, что эта религия считает главным, если не единственным пороком получение плотских наслаждений. Почему же они с таким удовольствием изображают своего бога обнаженным?

Понимай как знаешь. Ну хорошо. Многое запутано и абсолютно непонятно в этой религии, но это не значит, что в ней все неверно. Нужно быть ненормальным, чтобы опрокинуть всю повозку с фруктами только потому, что некоторые из них сгнили.